не в том ореоле, который со времени Второй Государственной думы окружал его имя, и не в ораторском его даровании, и не в таланте политика-тактика, -- главная его сила была в том, что он знал, чего хотел, имел определенный план, верил в него и умел с точки зрения этого плана рассматривать частные вопросы, выдвигаемые жизнью. 19 марта Церетели в первый раз говорил перед рабочей секцией Совета, а 22-го он уже был признанным, бесспорным руководителем Исполнительного комитета. Первым его политическим шагом было предложение Комитету приступить к практическим мерам для проведения в жизнь той политики мира, которая была прокламирована Советом в воззвании 14 марта. После продолжительных и довольно беспорядочных прений Комитет принял предложенную им резолюцию: добиваться от Временного правительства отказа от империалистических целей войны и давления на союзников в том же смысле; обратиться к демократиям союзных и вражеских стран с новым призывом бороться за всеобщий мир на основе отказа от аннексий и контрибуций; добиваться созыва международной социалистической конференции для организации повсеместной борьбы за такой мир; до тех пор, пока над Россией тяготеет угроза со стороны германского империализма, считать одной из основных задач революционной демократии оборону страны. Во всем этом не было для Исполнительного комитета ничего нового -- все эти мысли порознь высказывались и раньше в воззваниях, резолюциях, статьях "Известий". Ново было лишь то, что теперь эти мысли были сведены воедино, в определенную тактическую платформу. А еще было ново, что, после принятия этой резолюции, Церетели предложил сообщить ее Временному правительству и добиваться от него соответствующей декларации. Этим намечалась новая форма взаимоотношений между Советом и правительством, и внешняя политика русской резолюции ставилась на новые рельсы: Совет не только добивался "выпрямления" государственной политики в соответствии со своей программой, отличной от стремлений представленных в правительстве цензовых кругов, но и пытался использовать в интересах борьбы за мир официальный государственный аппарат. Эта новая тактика была принята Исполнительным комитетом почти без прений. Начались переговоры с правительством. Как-то само собой вышло, что эти переговоры от имени Исполнительного комитета вел Церетели, -- члены "контактной комиссии", действовавшей до сих пор в подобных случаях, должны были отодвинуться на второй план. Переговоры закончились тем, что правительство опубликовало 28 марта декларацию по поводу войны, в которой говорилось: "Предоставляя воле народа (т.е. Учредительному собранию) в тесном единении с союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России -- не господство над другими народами, не отнятие у них их национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народа. Русский народ не добивается усиления внешней мощи своей за счет других народов, как не ставит своей целью ничьего порабощения и унижения. Во имя высших начал справедливости им сняты оковы, лежавшие на польском народе, и русский народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной, подорванной в жизненных своих силах. Эти начала будут положены в основание внешней политики Временного правительства, неизменно проводящего волю народную и ограждающего права нашей родины, при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников". Когда теперь перечитываешь этот документ, невольно останавливаешься с изумлением перед вопросом: как могло хоть кого-нибудь удовлетворить подобное нагромождение противоречивых, неискренних, ни к чему не обязывающих слов, а в особенности, как могли мы довольствоваться этой декларацией, зная, что во главе министерства иностранных дел стоит П.Н. Милюков, который имеет свои, вполне определенные взгляды на цели России в войне и который, разумеется, не преминет толковать опубликованное заявление в духе этих взглядов? Но в то время цитированные слова производили другое впечатление, воспринимались по-иному, нежели теперь. Мы принимали слова декларации за чистую монету и, сравнивая их с предыдущими заявлениями П.Н. Милюкова, отмечали в них сдвиг в сторону отказа от империалистических целей войны и приближения к демократической платформе мира*. Эта победа "новой тактики" И. Церетели свидетельствовала о возможности установления идейно-политического контакта между Советом и Временным правительством, или, другими словами, между революционной демократией и цензовыми кругами. А такой контакт казался предпосылкой развития революции демократическим путем и предотвращения гражданской войны. Наконец, представлялось хорошим предзнаменованием, что цитированная декларация появилась в день открытия Всероссийского совещания Советов. & & * Всероссийское совещание Советов по мысли его инициаторов должно было способствовать сближению между революционными организациями провинции и Петроградским советом, которому, волею судеб, пришлось с первых же дней революции играть роль центрального общероссийского органа. Задача была не столько политическая, сколько организационная. Но в порядке дня совещания, естественно, оказались все основные политические вопросы, стоявшие в то время перед демократией (о войне, об отношении к Временному правительству, о земле, об Учредительном собрании и т.д.). Вопросы эти приходилось решать в новой, не предвиденной революционными партиями и до крайности сложной обстановке. Но, насколько мне известно, нигде на местах эти вопросы не подвергались серьезной предварительной разработке. Да и в Петрограде за составление проектов резолюций принялись в самый последний момент. В совещании участвовало, считая и петроградцев, свыше 400 человек. Их партийный состав определить было нелегко, так как среди делегатов было много людей, до революции не входивших ни в какие партии и лишь в марте объявивших себя социалистами. Преобладали все же эсеры. Меньшевиков было 80--90, большевиков -- столько же или немного меньше. Много было солдат, довольно смутно разбирающихся в обсуждаемых вопросах. Среди делегатов-большевиков я встретил Севрука58, с которым некогда работал вместе в петроградской партийной организации, -- теперь, приехав на совещание в форме офицера-летчика в качестве представителя какого-то прифронтового Совета, 0x08 graphic • Именно так (как о победе демократии) писал и я в "Известиях" о декларации правительства. он оказался сторонником "революционного оборончества". Вдвоем с ним мы принялись убеждать большевиков, что в вопросе о войне необходимо образовать единый фронт с меньшевиками и эсерами. Такое объединение казалось нам вполне возможным: нужно было лишь найти формулу, которая соединяла бы революционный циммервальдизм с обороной. Для выработки такой формулы большевистская фракция совещания выделила особую комиссию, в которую в качестве сторонников "революционного оборончества" вошли Севрук и я, а нашим наиболее ярким противником оказался Н.Н. Крестинский5' (нынешний представитель СССР в Берлине). Целый вечер прошел в бесплодных спорах, и в результате мы убедились, что столковаться нам невозможно. Было решено, что от лица большевистской фракции будет предложена совещанию резолюция, направленная против "революционного оборончества", но члены фракции не будут связаны в этом вопросе дисциплиной и меньшинство сможет голосовать за резолюцию Исполнительного комитета. Докладчиком по вопросу о войне на совещании выступил Церетели. Резолюция, которую он защищал, должна была закрепить во всероссийском масштабе ту политику, которую несколько дней перед тем принял Исполнительный комитет. Сочувственно отметив декларацию правительства, опубликованную 28 марта, резолюция заявляла: "Придавая огромное значение этому акту Временного правительства, российская демократия видит в нем важный шаг вперед навстречу осуществления демократических принципов в области внешней политики. Советы раб(очих) и солд(атских) деп(утатов) со всей энергией будут поддерживать все шаги Временного правительства в этом направлении и призывают все народы, как союзных, так и воюющих с Россией стран, оказать давление на свои правительства для отказа от завоевательных программ. Вместе с тем каждый народ обеих коалиций должен настоять, чтобы его правительство добивалось от своих союзников общего отказа от завоеваний и контрибуций. Со своей стороны, Исполнительный комитет поддерживает необходимость переговоров Временного правительства с союзниками для выражения общего соглашения в указанном смысле. Революционный народ России будет продолжать свои усилия для приближения мира на началах братства и равенства свободных народов. Официальный отказ всех правительств от завоевательных программ -- могучее средство для прекращения войны на таких условиях. Пока эти условия не осуществлены, пока продолжается война, российская демократия признает, что крушение армии, ослабление ее устойчивости, крепости и способности к активным операциям* было бы величайшим ударом для дела свободы и для жизненных интересов страны. В целях самой энергичной защиты революционной России от всяких посягательств на нее извне, в видах самого решительного отпора всем попыткам помешать дальнейшим успехам революции, совещание Советов рабочих и солдатских депутатов призывает демократию России мобилизовать все живые силы страны во всех отраслях народной жизни для укрепления фронта и тыла. Этого повелительно требует переживаемый Россией момент, это необходимо для успеха великой революции"**. Приведенная резолюция не только восстанавливает позицию совещания в вопросе о войне, но вместе с тем свидетельствует, до какой степени "революционное оборончество" в том виде, как защищал и проводил его Церетели, было логическим продолжением "интернационализма", нашедшего свое выражение в советском воззвании от 14 марта. Доклад Церетели и внесенный им проект резолюции вызвали возражения со стороны большевиков. Но прения носили (сравнительно со спорами позднейшего времени) сдержанный характер. В конце концов текст Исполнительного комитета был принят большинством в 325 голосов против 57, при 20 воздержавшихся. Голоса большевиков раскололись: часть их -- приблизительно треть фракции -- голосовала с оборонцами. Прения по вопросу о Временном правительстве были отмечены необычайной хаотичностью, соответствовавшей сумбуру, царившему в то время во взглядах на этот вопрос в советских кругах. Стеклов, выступавший докладчиком от петроградского Исполнительного комитета, вместо политического доклада, обосновывающего тактическую линию Комитета, произнес демагогическую речь против Временного правительства. Рассказывая о сношениях представителей Совета с Временным комитетом Государственной думы и с правительством, он так "разоблачал" трусость, лживость и контрреволюционность думских кругов и буржуазных министров, что сам собою напрашивался вывод: существующее правительство никуда не годится и должно быть немедленно свергнуто. Но этого вывода, который стоял бы в полном противоречии с политикой Исполнительного комитета, 0x08 graphic * Последние пять слов внесены в резолюцию в виде поправки фронтовиками. ** Известия, 1917, No 29, 31 марта. Стеклов не делал: исчерпав весь запас жалоб против Временного правительства, он в заключение скромно предложил комитетский проект резолюции о... поддержке этого правительства! Буржуазная печать много потешалась по этому поводу и характеризовала доклад Стеклова формулой: "обещал большое кровопролитие и съел чижика". На членов совещания доклад произвел сильное впечатление -- провинциалы были поражены поднесенными им "разоблачениями". Но в среде Исполнительного комитета выступление Стеклова вызвало большое неудовольствие. Чтобы рассеять недоразумение, было решено, что Церетели выступит на совещании вторым докладчиком, в порядке защиты комитетского проекта резолюции. Одновременно в этот проект были внесены многочисленные поправки, которые должны были сделать его приемлемым для оппозиции, -- получился, таким образом, текст, за который согласилась голосовать и большевистская фракция. В окончательном виде резолюция, принятая совещанием единогласно, гласила: "1) Сложившееся в ходе революции Временное правительство по соглашению с Петроградским советом раб(очих) и солдатских) депутатов" опубликовало декларацию, содержащую программу правительственной деятельности. Всероссийское совещание Советов раб(очих) и солдатс ких) деп(утатов) признает, что эта программа содержит основ ные политические требования российской демократии и что до сих пор Временное правительство в общем и целом идет по пути выполнения принятых на себя обязательств. Совещание призывает всю революционную демократию Рос сии сплотиться вокруг Советов р(абочих) и с(олдатских) д(епута тов) как созданных революцией центров организации сил демок ратии, способных в союзе с другими прогрессивными силами отразить попытки царистской и буржуазной контрреволюции и упрочить и расширить завоевания революции. Совещание признает необходимость постоянного полити ческого контроля и воздействия революционной демократии на Временное правительство и его местные органы для побуждения его к самой энергичной борьбе с контрреволюционными сила ми, к решительным шагам в сторону полной демократизации всей русской жизни и к подготовлению всеобщего мира без ан нексий и контрибуций на основе самоопределения народов. 5) Совещание призывает демократию, не принимая на себя ответственности за всю деятельность правительства в целом, ока зывать поддержку Временному правительству, поскольку оно бу- дет идти неуклонно в направлении к упорядочению и расширению завоеваний революции и поскольку свою внешнюю политику оно строит на почве отказа от захватных стремлений. 6) Вместе с тем совещание призывает революционную демократию России, организуясь и сплачивая свои силы вокруг Советов р(абочих) и с(олдатских) д(епутатов), быть готовой дать решительный отпор всякой попытке правительства уйти из-под контроля демократии или уклониться от выполнения принятых им на себя обязательств"*. Как видит читатель, эта резолюция, составленная в результате соглашения между двумя течениями, которые сами еще не сознавали всей глубины своих разногласий, отличалась недостатками подобного рода компромиссных документов: центральная мысль ее тонула в уснащавших ее оговорках, так что для неискушенного в политической диалектике человека оставалось тайной, что, собственно, данный документ означает. Но, вместе с тем, вынесенная совещанием резолюция представляла собою формулу поддержки Временного правительства. И характерно, что большевики единогласно приняли ее! Каменев60, официальный оратор большевистской фракции совещания, мотивировал присоединение большевиков к проекту резолюции Исполнительного комитета тем, что "основной пункт большевистской резолюции -- указание на то, что организующим центром революционного движения является Совет р(абочих) и с(олдатских) д(епутатов), -- вошел в текст резолюции Исполнительного комитета и в этом пункте содержится указание, куда должны быть направлены стремления революционной России"**. Но в этой плоскости не было разногласия между большинством Совета и большевиками: никто из советских меньшевиков и эсеров не сомневался в том, что Совет рабочих депутатов является организующим центром революционного движения, никто не отрицал необходимости сплочения сил демократии вокруг именно этого центра. Спор шел лишь о том, какое применение должны получить сплоченные вокруг Совета силы, -- в частности и больше всего, о том, должны ли они в какой бы то ни было форме признать оборону страны своим делом. К этому вопросу возвращал нас и вопрос о Временном правительстве, ибо обещать поддержку -- хотя бы и условную, хотя бы "постольку-поскольку" -- правительству, ведущему "империалистическую войну", означало принять участие в этой войне. Большевист- 0x08 graphic * Известия, 6 апреля 1917, No 33. ** Там же, No 35. ская партия 31 марта (когда принималась приведенная резолюция) еще не имела определенной, ясно осознанной политики, и этим объясняется та демонстрация "единого фронта" советской демократии, которую дало совещание. Такая же демонстрация объединения повторилась в последний день совещания, 2 апреля, когда все участники его, стоя, восторженно чествовали вернувшегося из-за границы на родину Г.В. Плеханова61. В дальнейшем -- увы! -- подобным демонстрациям уже не могло быть места. В первую половину марта революционный Петроград пребывал в состоянии хаоса, над которым носился дух Господень, дух революции. Предстоял процесс осознания демократией ее целей и ведущих к этим целям путей. Предстояла, вместе с тем, неизбежная при таком процессе дифференциация. Советское большинство вступило на этот путь под руководством Церетели. Самоопределение крайней левой оппозиции Советов задерживалось отсутствием признанного главы и руководителя большевистской партии и слабостью тех, кто временно заменял его в Петрограде. 3 апреля приехал в Петроград Ленин. Вместе с другими я был на вокзале при встрече Ленина. Встреча была пышная, с морем красных знамен, со шпалерами войск. Лица вернувшихся на родину эмигрантов сияли восторгом. Ленин был все тот же, каким я знавал его 10 лет тому назад, с хитро прищуренными глазами, с тонкой усмешкой на губах. Узнав меня в толпе, он остановился, обнял меня, расцеловал и спросил: Что же, тов. Петров, опять с нами? Я ответил: Не знаю еще. Ну, потолкуем, потолкуем... И он пробежал мимо. Пять минут спустя, отвечая на приветствие Чхеидзе, он уже громил Временное правительство за его преступную империалистическую политику и развивал план превращения всемирной войны во всемирную социальную революцию. Говорил Ленин со своей обычной манерой безграничной уверенности в правильности намеченного пути, с обычной полуснисходительной, полупрезрительной усмешкой по адресу "дурачков", которые этого пути не видят и воображают, будто они делают революцию, тогда как в действительности выполняют обычное дело лакеев империализма. Помню почти всеобщее впечатление недоумения, я сказал бы даже, некоторого конфуза. Но слова Ленина производили впечатление на толпу. Подкупали обычные свойства ленинских речей -- простота построения, элементарность доводов, безыскусственность формы и, главное, побеждающая все сомнения уверенность оратора. С вокзала поехали в особняк Кшесинской. Здесь собрались работники петроградской большевистской организации и большевики -- делегаты закрывшегося накануне Всероссийского совещания, всего человек 200--30062. Особняк балерины гудел, как потревоженный улей. На лестнице, в коридорах, в комнатах, в большом зале обменивались впечатлениями от первой речи Ленина. Почти никто не был согласен с нею. Но об "Ильиче" отзывались восторженно, в особенности рабочие. Господствующее мнение, насколько я мог уловить, сводилось к тому, что "Ильич" не успел с дороги осмотреться, но это мелочь, а главное: -- Здорово он о буржуазии! Чего там, в самом деле?.. Поздним вечером, быть может уже ночью, Ленин начал доклад о задачах большевистской партии в российской революции. Говорил он в большом Белом зале, отделанном в антично-греческом стиле. Сверкающие белизной мраморные колонны, золоченые карнизы и люстры, выбитые по мрамору гирлянды цветов, живые пальмы вдоль стен, на всем печать изысканного вкуса и утонченной роскоши. И посреди этой роскоши 2--3 сотни людей -- рабочие пиджаки, солдатские шинели, убогие платья партийных работниц; все слушают с напряженным вниманием. Перед ними маленький с блестящим лысым черепом, с глазами-щелками, с широким, размашистым жестом. Говорит, посмеиваясь, переступая с ноги на ногу, наклоняясь всем корпусом то в одну, то в другую сторону, будто танцуя на месте. Большая часть его доклада была посвящена обоснованию двух лозунгов: ни малейших уступок "революционному оборончеству"! Никакой поддержки Временному правительству! Высмеивались утопические надежды меньшевиков "уговорить" буржуазию не быть империалистической. Доказывалась невозможность прекратить войну иначе, как путем повсеместного свержения ига капитала. Разоблачалось предательство социал-соглашателей. В устах оратора странным образом сплетались избитые, захватанные формулы со словами, лозунгами, мыслями до того новыми, до того непривычными, что требовалось напряженное внимание, чтобы следить за их развитием. Здесь было высказано все. Путь к прекращению всемирной войны -- братания на фронте! Государственное устройство России? Не парламентская республика, доказавшая повсюду свою негодность, а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депута- тов! Аграрный вопрос? Пусть решают его Советы батрацких депутатов на местах! Финансовые затруднения? Слить все банки в один национальный банк под контролем Совета рабочих и солдатских депутатов -- и все затруднения кончатся. Экономическая разруха? Контроль Советов над общественным производством и распределением -- и никакой разрухи не будет! Наши конечные цели? Социализм! А путь к нему -- власть Советов. Заключительную часть доклада Ленин посвятил внутренним партийным делам. Перед большевистской партией стоят огромные всемирно-исторические задачи, между тем партийный аппарат расстроен, в рядах большевиков небывалый разброд, поколеблена старая дисциплина, нет былого единства взглядов. Нужно организоваться, собрать экстренный съезд, столковаться, выработать ясную тактику. Но этого мало -- надо немедленно пересмотреть программу, ибо старая программа не дает ответа на поставленные жизнью вопросы. И чувствуя, что в данном вопросе ему приходится преодолевать особенно значительное психологическое сопротивление со стороны слушателей, Ленин перечислял задачи, выдвинутые войной и революцией, вскрывая непригодность привычных программных положений для разрешения их. Что удивительного, что программа РСДРП в ходе войны не выдержала испытания? Этого огненного испытания не выдержала ни одна социалистическая программа! Банкротство всемирного социализма -- факт непреложный. Социал-предатели, лакеи империализма превосходно это понимают и лишь скрывают правду от народных масс. А не понимают этого лишь жалкие болтуны, дурачки. Но большевики не будут обманывать народные массы, большевики не дурачки, предпочитающие красивые слова горькой правде... И, будто загоняя гвозди в сознание слушателей, Ленин с подчеркнутой резкостью говорил о социалистическом Интернационале как о смердящем трупе, отравляющем воздух. Война разрушила старые партии, построенные на лжи. Бессмысленно мечтать об их восстановлении, нужно строить партию революционного пролетариата заново, не повторяя старых ошибок, не возвращаясь к старым, разоблаченным жизнью обманам. Ложью, обманом является само название нашей партии. Социал-демократия повсюду в мире запятнала себя союзом с империализмом, участием во всемирной человеческой бойне, предательством интересов пролетариата. Мы же союза с империалистами не заключаем, мы в войне за прибыли французских и английских империалистов не участвуем, мы интересов пролетариата не предаем, значит, мы не социал-демократы! Отбросим же прочь позорное название партии! Вернемся к тому названию, которое дали партии революционного пролетариата Маркс и Энгельс! Будем называть себя коммунистами, ибо мы действительно являемся верными последователями "Коммунистического манифеста"63 основоположников научного социализма... Моя беглая передача этого воистину исторического доклада не может передать и объяснить то впечатление, которое он произвел на слушателей. Чтобы понять это впечатление, нужно восстановить всю обстановку того времени -- опьянение революцией и неудовлетворенность ходом ее, и смутные ожидания чего-то, и царившую в рядах большевистской партии разноголосицу... Немедленное низвержение власти капитала! Превращение русской революции в революцию всемирную! Превращение политической революции в революцию социальную! Отказ от демократической республики, от старой программы, от старого названия партии! Новая программа, новое название -- "Коммунистическая партия"! А главное -- новый лозунг -- вся власть Советам! Отмечу, что этот лозунг не был вполне новым для большевиков. Еще в 1905 году в полемике с меньшевиками по вопросу об участии социал-демократов во Временном правительстве большевики исходили из представления об этом правительстве как об органе победоносного вооруженного восстания. Согласно этой концепции Временное правительство должно было составиться из наиболее активных элементов революции. При применении этой старой большевистской схемы к обстановке Февральской революции правительство должно было родиться из казарм и рабочих кварталов, а никак не из "осужденной на слом" Государственной думы. Так и понимал положение ЦК большевиков, когда 28 февраля он обратился к восставшим рабочим и солдатам с "манифестом", в котором говорилось: "Задача рабочего класса и революционной армии создать временное революционное правительство, которое должно стать во главе нового нарождающегося республиканского строя... Немедленная и неотложная задача временного революционного правительства войти в сношения с пролетариатом воюющих стран для революционной борьбы народов всех стран против своих угнетателей-поработителей, против царских правительств и капиталистических клик и для немедленного прекращения кровавой человеческой бойни, которая навязана порабощенным народам". Ясно, что речь шла здесь о "правительстве" совсем особого рода, не имевшем ничего общего с кабинетом, об образовании которого шли в то время переговоры в думских кругах. "Манифест" указывал и способ создания временного правительства: "Рабочие фабрик и заводов, а также восставшие войска должны немедленно выбрать своих представителей во временное революционное правительство, которое должно быть создано под охраной восставшего революционного народа и армии... По всей России берите в свои руки дело свободы... По всей России, по городам и селам, создавайте правительство революционного народа". В этом документе (напечатанном на первом месте в приложении к первому номеру "Известий") уже намечалась, таким образом, та программа действий, которую пять недель спустя воскресил Ленин. В манифесте не было лишь термина "власть Советов", потому что в то время Советы только еще зарождались. Но в марте 1917-го большевики то ли позабыли о своем первоначальном лозунге, то ли временно "свернули" его. И потому, когда Ленин выдвинул его вновь, как основу деятельности партии, создалось впечатление, будто речь идет о чем-то совершенно новом. Принять все это сразу было невозможно. Но все это чудесным образом отвечало тому, чего собравшиеся ожидали от своего учителя и мессии. После доклада предполагался обмен мнений. Но прения не налаживались -- каждый предпочитал, прежде чем выступить публично, обдумать слова "Ильича", а может быть, и поговорить с ним частным образом. Ленин обводил ряды товарищей насмешливым взглядом прищуренных глаз, будто спрашивал: -- Что же молчите? Если не можете ничего возразить, соглашайтесь! Впервые со времени приезда в Петроград я чувствовал себя на собрании большевистских работников чужим. Вся речь Ленина казалась мне построенной на фантастических, в корень ошибочных посылках, и мне было досадно, что слушатели не замечают этого. В отличие от того, что я испытывал при встречах с "Ильичем" 10 лет тому назад, его аргументация на этот раз не только не подавляла меня, но раздражала своей демагогичностью, я сказал бы даже каким-то презрением к здравому смыслу слушателей, уверенностью, что их можно убедить в чем угодно лишь бы попасть в тон их тайных желаний. Чувствуя пропасть между своим настроением и настроением остальных участников собрания, я понял, насколько утопичен был мой план остаться в большевистской партии и здесь работать в духе политики, которая казалась мне правильной. Выступать на этом собрании не было смысла. Но когда насмешливый взгляд Ленина остановился на мне, я поднялся и сказал, что считаю его доклад основанным на незнакомстве с положением вещей в России. В частности, т. Ленин совершенно не учел того, что Россия находится в состоянии войны, часть ее территории занята армией Германской империи, и эта армия может при дальнейшем продвижении вперед смести все завоевания революции. Не учел т. Ленин и настроения солдатской массы. Возражение было довольно слабое, и я сомневаюсь, чтобы участники собрания внимательно слушали меня, -- настолько велико было в зале возбуждение, вызванное докладом. Но Ленин слушал со своим обычным вниманием, кивая головой, как бы подтверждая, что именно этих возражений он и ждал. А затем он подхватил мой упрек в том, что им не было принято во внимание настроение солдат. -- Тов. Петров ошибается,-- сказал он,-- я всего несколько часов нахожусь на русской территории, но уже встречался с солдатами, беседовал с ними и имел возможность ознакомиться с их взглядами. И он рассказал, как беседовал с солдатом, вернувшимся с фронта, и этот солдат говорил ему, что армия устала, воевать не хочет и ждет не дождется дня, когда можно будет возвращаться по домам. Насколько помню, этим и закончилось ночное собрание в доме Кшесинской, собрание, на котором впервые перед работниками петроградской большевистской организации сверкнули огненные линии революционных схем Ленина64. На другой день было назначено в Таврическом дворце объединительное собрание социал-демократов меньшевиков и большевиков. Инициаторы собрания -- И.П. Гольденберг65, Сев-рук, я и др. -- все были сторонниками "революционного оборончества", то есть практически разделяли позицию меньшевизма, и притом скорее его правого, а не левого (интернационалистского) течения. Но в прошлом все мы работали в большевистской организации, сохранили связи с нею, и это подавало нам надежду на успех при попытках сблизить обе фракции. Меньшевики относились к нашей попытке сочувственно -- особенно Церетели, но из тактических соображений оставляли инициативу в наших руках. За час до времени, назначенного для общего собрания, большевики собрались отдельно для фракционного совещания. Собрались где-то на хорах думского зала, в длинной пустой комнате, без стульев и скамеек. Предполагалось, что совещание бу- дет непродолжительное: принципиальных противников объединения с большевиками, казалось, не было; для споров о платформе время еще не пришло; нужно было лишь сговориться об организационных, технических вопросах, связанных с дальнейшими объединительными шагами. Так, по крайней мере, представлялось дело тем, кто не чувствовал еще того нового, что внесло в большевистскую партию появление Ленина. Но лишь только открылось собрание, один из участников его -- помнится, Зиновьев66 -- обратился к присутствовавшему в комна-те Ленину с просьбой высказаться по вопросу об объединении с меньшевиками. Ленин отказывался, ссылаясь на то, что он уже обо всем говорил в своем ночном докладе. -- Там не было ничего об объединении, -- возражали ему. Ленин продолжал отнекиваться. Но затем принялся излагать свою точку зрения, увлекся и повторил свой ночной доклад. Так же, как ночью, с наибольшей настойчивостью он останавливался на отрицательных лозунгах -- ни малейших уступок "революционному оборончеству"! Никакой поддержки Временному правительству! Так же, как ночью, говорил о близости и неизбежности всемирной социальной революции, о "Республике Советов", о необходимости пересмотра программы и изменения названия партии. Вопроса об объединении с меньшевиками (которые давно уже ждали нас в Белом зале и каждые 10 минут присылали к нам на хоры справиться, скоро ли мы кончим) для докладчика не существовало. Да и многим из его слушателей этот вопрос начал казаться смешным и ненужным. Не помню, закончил ли Ленин свой доклад или оборвал его, но прений по нему не было. Не было принято также никаких решений относительно тактики на предстоящем объединенном собрании: ясно было, что общей тактики у большевиков не будет, что сторонникам объединения предстоит покинуть ряды большевистской партии. Я заметил, что Ленин на этот раз, вопреки своему обыкновению, не напоминал о дисциплине: по-видимому, он никого не хотел удерживать насильно в организации, которая, по его плану, должна была вскоре превратиться в железную когорту авангарда всемирной революции. Спустились все, вместе с Лениным, в Белый зал. После кратких сообщений инициаторов собрания открылись прения. Предложили высказаться Ленину, чтобы с самого начала выяснить трудности, с которыми придется встретиться объединительным попыткам. Ленин с видимой неохотой поднялся на трибуну. Он начал с краткого заявления, что объединение большевиков и меньшевиков в данный момент и невозможно, и нежелательно. А затем стал обосновывать этот свой взгляд и вновь повторил почти целиком свой доклад. За 24 часа после своего приезда в Петроград он в четвертый раз выступал с боевой речью, и на этот раз он говорил менее ярко, менее сильно, чем в особняке Кшесинской. Может быть, к утомлению присоединилось и то, что собрание в Таврическом дворце не воодушевляло его так, как то ночное собрание, где он чувствовал себя полководцем, собирающим свою старую гвардию и строящим ее в колонны накануне боя, равного которому не знала история. Здесь, перед смешанным, на две трети враждебно-скептическим собранием, речь Ленина казалась парадоксальной, неладно скроенной и совсем не страшной67. Плеханов (не присутствовавший на собрании) назвал в "Единстве"68 эту речь "бредовой", и такой, действительно, показалась она многим слушателям. Эта речь стала предметом горячих газетных пересудов, но, насколько мне известно, не сохранилось подробной и добросовестной записи ее. Сам Ленин, желая предупредить кривотолки о своей позиции, передал Церетели бумажку с "тезисами" своей речи, набросанными наспех, после доклада в доме Кшесинской69. Но эти "тезисы" в большой мере соответствовали ночному докладу, нежели речь на объединенном собрании социал-демократов. К тому же на самом тексте тезисов отразилась обстановка, при которой они были написаны: подробно выписан лишь первый тезис -- об отношении к войне. Этот "тезис", соответствовавший началу всех четырех речей Ленина за 3--4 апреля, гласил: "В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве Львова и К░. безусловно остается грабительской империалистической войной в силу капиталистического характера этого правительства, недопустимы ни малейшие уступки "революционному оборончеству". На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать свое согласие лишь при условии: 1) перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства; 2) при полном разрыве на деле с интересами капитала. Ввиду несомненной добросовестности широких слоев массовых представителей революционного оборончества, признающих войну только по необходимости, а не ради завоеваний, ввиду их обмана буржуазией, надо особенно обстоятельно, настойчиво разъяснять им их ошибку, разъяснять неразрывную связь капитала с империалистической войной, доказывать, что кончить вой- ну истинно демократическим, не насильническим миром нельзя без свержения капитала. Организация самой широкой пропаганды этого взгляда в действующей армии. "Братанье..." Начались прения. Церетели высказал уверенность, что особенности речи Ленина зависят от того, что оратор еще не осмотрелся в России; через несколько дней он, Ленин, сам заметит шаткость своих позиций и придет к тому пути, которым идет большинство российской революционной демократии. У меня лично такой надежды на эволюцию взглядов Ленина не было, но я высказал другую надежду: что позиция Ленина оттолкнет от него его приверженцев, и это облегчит дело объединения социал-демократии. В таком же духе высказались и другие ораторы. И лишь И.П. Гольденберг дал иную оценку докладу вождя большевистской партии. -- Не все отдают себе отчет в том, что произошло здесь, -- говорил он медленно, отчеканивая слова. -- Здесь, с этой кафедры, водружено сегодня над Россией знамя гражданской войны. Здесь тов. Ленин выдвинул свою кандидатуру на пустовавший в течение полувека престол апостола мировой анархии Михаила Бакунина...70 Гольденбергу бурно аплодировали, но я думаю, что почувствовать всю правоту его могли лишь те, кто слушал ослепительно яркую ночную речь Ленина, -- знамя гражданской войны было поднято именно там, в особняке Кшесинской, а бледный пересказ этой речи в полупустом Белом зале не мог дать оснований для такого толкования, оказавшегося пророческим. Во время речей противников Ленин равнодушно ушел из зала. Вслед за ним ушло большинство его сторонников. Оставшиеся проголосовали резолюцию о необходимости объединения. За резолюцию высказалось 115 человек (в том числе 20 делегатов Всероссийского совещания, считавших себя большевиками). Против -- не было никого. Но, расходясь с собрания, все мы чувствовали, что ничего из объединительной затеи не выйдет: теперь не могло быть никаких иллюзий относительно "единого фронта революционной демократии", как мы его представляли себе еще 3--4 дня тому назад. Против политики, которую приняло Всероссийское совещание Советов, теперь выдвигалась иная политическая линия, в корне ее отрицавшая. Предстояла борьба между течениями, из которых каждое стремилось -- да и не могло не стремиться -- закрепить за собой руководство революционной демократией. Борьба этих двух течений должна была составить главное содержание последующего периода революции. Глава третья НАЧАЛО РАЗБРОДА В РЯДАХ ДЕМОКРАТИИ В начале апреля авторитет Петроградского совета и его Исполнительного комитета* стоял на исключительной высоте. Со всех концов России неслись к нему приветственные телеграммы и резолюции солидарности. Смолкли рассуждения правых и либеральных газет о том, что Исполнительный комитет является частной, самозванной, анонимной организацией, представляющей лишь часть петроградского гарнизона, тогда как вся Россия, и в частности вся армия, стоит за Временным правительством и Временным комитетом Государственной думы: на второй месяц революции уже никто не мог отрицать, что вся армия и вся революционная демократия страны видят в петроградском ИК свой полномочный орган. Но борьба правых кругов против Совета не прекратилась -- она лишь приняла новые формы. Началось на