оворю -- это в лучшем случае была малограмотная попытка спекулировать на легковерии читателей. Статуты старого масонства запрещали масонам даже простые беседы между собой на политические темы как в заседаниях лож, так и вне их, ибо считалось, что подобные разговоры только вносят семя раздора туда, где должно царить согласие. Отмечу здесь же, что этот автор сам близок к масонам и его работа, по-видимому, имеет право быть рассматриваема почти как работа официозного историографа французского масонства -- пользоваться ра ботами представителей активного антимасонского движения я в данном очерке избегаю и в отношении Запада. В целях изгнания из армии реакционного офицерства при Комбе в военном министерстве была заведена система кондуитных списков о поли- тических взглядах каждого офицера (в просторечии: система фишек), причем для этих списков материал собирался через масонские ложи на местах. Нелишне будет здесь же напомнить, что как раз приблизительно в это время потерпела неудачу одна из таких попыток, предпринятая лица ми, часть из которых, по-видимому, уже тогда была близка к масонам, -- я говорю о той попытке покойного В. П. Обнинского и его единомышленни ков, краткие сведения о которой мною даны в комментариях к "Письмам П. Б. Аксельрода и Ю. О. Мартова", Берлин, 1924, стр. 185-186. Утверждают, что в этот период в число масонов попал даже один великий князь. Так, относительно одного из масонов "парижского периода" мне известно заслуживающее доверия указание, что он состоял платным "информатором" И. Ф. Манасевича-Мануйлова: оказывается, что этот последний, даже состоя в отставке, для поддержания своего положения в сферах имел двух своих собственных агентов из общества, которые осведом ляли его о событиях и разговорах в радикальных и либеральных кругах. Впрочем, этот "масон" свою службу у Манасевича-Мануйлова, кажется, сочетал и с выполнением вполне недвусмысленных поручений одной иностранной державы. Само по себе это было верно, так как приблизительно в это время русское правительство особенно сильно заинтересовалось русским масон ством, причем активную роль в этих поисках масонов играл и сам Нико лай, который для доклада о масонстве специально вызвал к себе в Царское Село начальника петербургского охранного отделения полковника Герасимо ва (этот вызов тем более важен для понимания степени интереса Николая к вопросу о масонстве, что он был единственным за все 4 года службы Герасимова). Отмечу здесь, что, по рассказам Герасимова, он разочаровал царя, так как никаких сведений о масонах не имел и вообще считал их несерьезной организацией. Информация Николая о масонах, по утвержде нию Герасимова, шла из других источников, а не от охранного отделения. Возможно, что это были сведения, шедшие через Манусевича-Мануйлова. Анкета, о которой речь будет идти ниже, была средактирована так, что сама по себе она не давала еще оснований для утверждения о существовании организации как таковой. Этот рассказ был мною с его слов записан 1925 г., причем запись тогда же была рассказчиком (я его буду в дальнейшем называть X) просмот рена и исправлена -- записью этой мне придется часто пользоваться и ниже. По прочтении на заседании ложи такие ответы немедленно же уничтожались. В этой клятве были также слова о готовности бороться за свободу, не боясь даже смерти. Ввиду утверждений правой печати, стремящейся изобразить масонство в виде какой-то "еврейской интриги", нелишне будет отметить. что среди членов Совета за 1912-16 гг. был, кажется, всего один еврей. Все остальные были православными и в большинстве бесспорными великороссами. Замечу здесь же, что слово у него с делом не расходилось -- несмотря на затруднения, стоявшие перед ним на пути к вступлению в армию, он этого добился, пошел на фронт, где вскоре и погиб. См., например, намек генерала Деникина на так называемый "Крымовский заговор" (план убийства царя на смотре в марте 1917 г) ["Очерки русской смуты", (Париж, б/г) т. 2, стр. 36, прим.] См. Предисловие В. А. Маклакова к парижскому изданию "Дневни ка Пуришкевича" (Изд. Паволоцкого, 1924). О какой именно брошюре идет речь, мне установить точно не удалось. Есть основания предполагать, что это была брошюра Пругавина "Старец Леонтий", которая была конфискована полицией в типографии и уничтожена. ЗАПИСКИ О МАСОНСТВЕ I. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С АЛЕКСАНДРОМ ЯКОВЛЕВИЧЕМ ГАЛЬПЕРНОМ Привел меня к нему, на его парижскую квартиру, А. Э. Дюбуа -- предварительно предупредив по телефону, что я хочу кое о чем расспросить. Это было в среду, 15 августа, 1928 г. После первых фраз я прямо поставил вопрос, хочет ли он мне рассказать о масонской организации? А. Я. сначала колебался: „Я переговорю с некоторыми коллегами", но, увидев, что я уже знаю очень многое и после того, как я объяснил мою задачу и планы (публиковать сейчас не хочу, если придется, снесусь с ним), он согласился рассказать. Рассказ шел в четверг, 16 августа, 1928 г. утром, и в субботу, 18 августа, 1928 г. вечером. О ранних периодах русского масонства мне известно сле-дующее: несколько русских были посвящены в масоны во Франции, в Grand Orient, еще давно. Среди них я знаю Сер-гея Дмитриевича Урусова, гр. Орлова-Давыдова, Евгения Ивановича Кедрина, доктора Баженова, М. С. Маргулиеса, Обнинского, Бебутова; кажется, был франкмасоном и Маклаков; М. М. Ковалевский был масоном шотландским, организо-вали ли они в период 1906-07 гг. русскую ложу в Петербурге или просто сходились, я точно не знаю, но несомненно, что в это время они уже в России были в масонском контакте. Вскоре, однако, эти первые русские масонские ячейки пережили острый кризис; причиной его было то обстоятельство, что Кедрин и Баженов стали очень много болтать о своем масонстве и чуть не открыто появлялись на своих дачах в масонских знаках, в результате чего о русских масонах стали много говорить в самых широких кругах и даже стали появляться заметки в печати. С другой стороны в отношении некоторых из масонов появилось и недоверие, основанное не на недоверии лично к ним, а к их знакомым. Речь идет о связи Маргулиеса с Бебутовым. Последнего определенно подозревали в политической неблагонадежности, а т. к. Маргулиеса считали невоздержанным на язык, то недоверие распространилось и на самого Маргулиеса, хотя последнего лично никто не думал подозревать. Маргулиес это отношение почувствовал и был очень оскорблен. Все это, повторяю, вызвало первый кризис внутри русской масонской ложи, который повел к тому, что Маргулиеса и Баженова перестали приглашать на собрания, дали им знать, что их не зовут на них, и вообще от них законспирировались, а Кедрина, который был одним из наиболее уважаемых членов ложи и даже Venetable'м, не устраняя прямо и не объявляя ему этого решения, стали под разными предлогами не приглашать на собрания. Я сам вошел в ложу, кажется, в 1911 году. Привлекли меня Керенский и Барт, присяжный поверенный, сын Г. А. Лопатина. Во время первых разговоров речь шла о моем отношении к вопросу о желательности создания организации, которая согласовывала бы действия разных политических партий, поскольку они борются против самодержавия и не думаю ли я, что моя принадлежность к одной из партий может явиться причиною вступления в такую организацию? Когда выяснилось мое положительное отношение к этим задачам и моя готовность вступить в такую организацию, мне поставлен был вопрос, не смутит ли меня несколько необычная форма новой организации, которая стремится к объединению людей на необычной в России основе -- морального сближения. Попутно -- правда, очень поверхностно -- было упомянуто, что вступление в ложу связано с некоторым ритуалом, и здесь же было сделано предложение вступить в эту организацию. Ответ на этот вопрос я дал не сразу, а через несколько щей. Тогда мне объявили, что речь идет о масонской органи-зации и что вскоре ко мне придут официальные представите-ли для переговоров и заполнения анкеты. Этот официальный визит имел место через несколько дней -- пришли ко мне тот же Барт, и еще кто-то. Я заполнил анкету, после чего меня попросили придти в определенный день на квартиру Барта. Ничего похожего на поездку в закрытой карете на неизвестную мне квартиру, -- подобно той поездке, о которой Вам рассказывал Гегечкори, -- со мной не было. В квартире Барта меня встретил [неразборчиво ] -- мой старый и хороший знакомый, который сказал, что моя анкета признана удовлетворительной*, и ввел меня в зал собраний, завязав мне предварительно глаза. В зале я был подвергнут устному опросу, который был фактически повторением анкеты. Голоса некоторых из спрашивающих я узнавал, другие были мне незнакомы; шпаг к моей груди не приставляли -- они были отменены еще раньше. К этому времени обряд приема вообще был несколько упрощен; тем не менее обстановка произвела на меня странное впечатление и даже несколько покоробила. После я видел, что на других она производила очень серьезное впечатление. Когда с моих глаз сняли повязку, я увидел, что на собрании присутствуют: Демьянов (впоследствии товарищ министра юстиции), член Государственной думы Виноградов, Керенский, Барт, Яков Яковлевич Брусов -- петербургский архитектор, А. И. Браудо, Сергей Дмитриевич Масловский (Мстиславский), Переверзев (позднее министр юстиции), Макаров. В организационном отношении каждая ложа имела председателя -- Venerable -- оратора и двух надзирателей, старшего и младшего, из которых младший исполнял функции секретаря. В нашей ложе Venerable был Демьянов; ора-тором -- Переверзев, старшим надзирателем -- Макаров, младшим -- Браудо. Все заседания открывал Venerable, который на них и председательствовал. После открытия заседания все усажи- 0x08 graphic * Анкетные листы, как я это узнал после, в В. С. не передавались, а уничтожались на том же заседании ложи, где решался вопрос о приеме. вались полукругом; Venerable задавал традиционные вопросы: "закрыта ли дверь?" и др. Функции оратора сводились к наблюдению за соблюдением устава; он же и хранил устав, произносил приветственные речи новым членам и т. д. Функции надзирателя определены в уставе, но фактически, насколько я помню, эти функции почти отмерли -- кроме, конечно, секретарских функций младшего надзирателя: он заносил в книжку краткие записи о заседаниях. Все члены ложи платили членские взносы, их принимал Venerable и передавал секретарю Верховного Совета. Конспирация в организации выдержана была очень последовательно и строго. Члены одной ложи не знали никого из других лож. Масонского знака, по которому масоны в других странах опознают друг друга, в России не существовало. Все сношения ложи с другими ячейками организации происходили через одного председателя ложи -- Venerabl'я. Членов ложи, которые раньше состояли в различных революционных организациях, поражала выдержанностьи последовательность конспирации. Позднее, когда я был секретарем Верховного Совета и знал по своему положению почти всех членов лож, мне бывало почти смешно видеть, как иногда члены разных лож меня же агитировали в духе последнего решения Верховного Совета, не догадываясь, с кем имеют дело. Вновь вступивший в ложу получал при приеме звание ученика. Через некоторое время, обычно через год, его возводили в степень мастера. Право решения вопроса, когда именно следует произвести подобное повышение, принадлежало ложе. Но иногда повышение в степени производили по инициативе Верховного Совета. В этих последних случаях действовали обычно соображения политического и организационного характера, т. е. Верховный Совет считал полезным то или иное лицо, которым он дорожил, продвинуть вперед по лестнице масонской иерархии. Мое личное отношение к организации, поскольку речь шла о ее политических задачах и деятельности, было выжидательным, почти несколько недоверчивым. Главное, что я в ней ценил с самого же начала, это атмосфера братских отношений, которая создавалась в ложах между их членами -- безусловное доверие друг к другу, стремление к взаимной поддержке, к помощи друг другу. Это были действительно отношения братьев в лучшем смысле слова. Позднее я изменил свой взгляд и на политическую роль этой организации, так как увидел, что она дает возможность объединять действия разных политических групп там, где в других условиях это было бы невозможно. Примером этого я считаю работу думской ложи, о чем позднее. В течение первого года своего пребывания в ложе я был совершенно не посвящен в жизнь организации, можно сказать, ни о чем даже не догадывался. Ждал только, что могут быть разные сюрпризы, например относительно круга лиц, охваченных организацией, но какие именно, не подозревал. Приблизительно через год после моего вступления в ложу меня сделали мастером и выбрали делегатом от ложи на очередной конвент. Меня несколько удивило, почему выбор пал на меня -- только после я узнал, что сделано это было по указанию Верховного Совета и какие именно мотивы руководили последним. Конвент этот состоялся летом, кажется, 1912 года в Москве. Выборы производились по одному от ложи: кроме того, присутствовали члены Верховного Совета. Из участников этого конвента я помню Колюбакина, Некрасова, Степанова, Виноградова, А. И. Браудо, Константина Григорьевича Голубкова (член петербургской городской управы, кадет), кажется, Керенского -- от Петербурга, Балавинского, Головина (Председатель Второй Государственной думы), Урусова (член Первой Государственной думы), Обнинского -- от Москвы, Грушевского, Василенко, Штейгеля -- от Киева; Кильвейна -- из Нижнего; одного делегата из Минска (фамилию не помню, какой-то присяжный поверенный по имени Иван Иванович), и одного делегата из Одессы (фамилии тоже не помню -- по профессии он был врачом и участвовал во всех конвентах, на которых я был; он вообще был самым видным деятелем организации в Одессе). Возможно, что я из этих переименованных пропустил 2-3 присутствовавших, но вообще перечень этот почти полон. Собрался этот конвент очень конспиративно; все сношения по его подготовке как и по подготовке всех следующих конвентов да и вообще сношения с провинцией велись не путем переписки, а через специальные объезды членов Верховного Совета или их представителей. Председательствовал на конвенте Некрасов. Первым в порядке для конвента стоял вопрос о консти-туировании русской масонской организации. Были сделаны сообщения -- докладчиком от Верховного Совета был Некрасов -- что в России имеется всего около 14-15 лож, из них в Петербурге 5, 3-4 в Киеве, 1-2 в Москве, и по одной в Нижнем, Одессе и Минске -- и что это число достаточно для выделения русских масонов в самостоятельную организацию наряду с другими Великими Востоками. Предложение это встретило только слабые возражения. Некоторые сомневались, возможно ли совершить подобное выделение, не получив предварительного согласия от Великого Востока Франции. На это сторонники немедленного решения вопроса отвечали указанием, что санкцию от Франции можно будет получить потом. По существу против предложения никто не возражал, и вторая точка зрения победила значительным большинством. Зато большие споры разгорелись по вопросу о том, какое название надлежит присвоить организации: в этой связи поднялся спор между русскими и украинскими ложами. Подавляющее большинство конвента стояло за название "Великого Востока России"; Грушевский же требовал, чтобы в названии ни в коем случае не было слова "Россия". Он занимал в этом вопросе совершенно непримиримую позицию, отрицая вообще за Россией, как государственной единицей, право на целостное существование; его с рядом оговорок поддерживал Василенко. Против Грушевского выступали все остальные, и спор, временами очень резкий, длился два дня. Самыми лучшими были выступления Колюбакина (который вообще производил подкупающее впечатление), Некрасова и Штейнгеля, который, хотя и представлял Киевские ложи, но целиком присоединился к сторонникам "российской ориентации". Крайними централистами выступали Степанов, Обнинский и я -- я тогда был против даже федерации. Я выступил с очень резкой филиппикой против Грушевского и заявил, что было бы позором подчиниться его требованию и устранить слово "Россия". Выступление мое было настолько резким, что вызвало вмешательство председателя -- единственное, которое сохранилось в моей памяти от всех трех конвентов, на которых я участвовал; он призвал меня к порядку, указав на недопустимость выражений, употребленных мною, при разговорах в братской среде. В конце концов было принято название "Великий Восток народов России". Далее было принято решение поручить Верховному Совету выработать устав организации и разослать его для ознакомления ложам -- с тем, чтобы на следующем конвенте можно было его утвердить. Закончился конвент избранием двух выборщиков, которым по статутам организации поручалось дело составления Верховного Совета. Выборы их были тайные, -- и фамилии избранных не оглашались. Порядок составления ими Верховного Совета был таков: эти двое выборщиков кооптировали третьего; втроем они кооптировали четвертого; вчетвером -- пятого, и т. д. Сами выборщики в Верховный Совет потом могли и не входить. После я узнал, что выборщиками на этот раз были выбраны Штейнгель и Головин. Заседания этого конвента происходили на квартирах одно у Балавинского, другое у Головина; каждое тянулось целый день -- из осторожности тут же и обедали и никуда в течение дня не ходили. Помню, вечером у Балавинского пили чай в гостиной и он нам показал люстру, при свете которой в свое время Пушкин читал свои стихи. И самовар на столе в нашу честь был подан тот самый, из которого пил чай Пушкин: Балавинский был по матери внуком Олениных, от которых ему и перешли все эти вещи. В последний день работ конвента ко мне подошел Колю-бакин и сообщил, что я кооптирован в Верховный Совет. Это меня несколько удивило: я был самым молодым из участников конвента -- и по возрасту, и по масонскому стажу, и к тому же принадлежал к другой партии, чем основная группа руководителей конвента, которая, как видно из данного выше перечня, почти целиком состояла из левых кадетов. Первое заседание Верховного Совета состоялось тут же в Москве; помнится, что на нем присутствовали, кроме выборщиков и Колюбакина, также Некрасов и Урусов; на этом же заседании мы помнится, кооптировали Керенского, Чхеидзе и Григоровича-Барского. Позднее в состав Верховного Совета был введен еще ряд лиц -- всех я их сейчас не помню как не помню и порядка введения их. Вообще в разное время в Верховном Совете побывали Браудо, Масловский, Макаров, Си-дамонов-Эристов, Карташев (последний уже в годы войны). По своему строению Верховный Совет целиком был подобен ложе. Он так и звался -- "ложей Верховного Совета", т. е. в нем имелись Venerable, оратор и два надзирателя. Венераблем был Штейнгель; в тех случаях, когда он отсутствовал, его заменял Урусов. Оратор в Верховном Совете роли не играл, так как, конечно, непосредственного приема в Верховный Совет новых членов не производили; поэтому фамилии ораторов Верховного Совета в моей памяти не сохранились. Наиболее важную роль в жизни Верховного Совета играл его секретарь, который был докладчиком в Верховном Совете по всем текущим делам, а позднее, после создания Петербургского местного Совета -- он же был докладчиком и в последнем; по своему положению он должен был знать всех венераблей всех русских лож; все сношения Верховного Совета с ними велись через него или под его контролем; он один имел право требовать открытия ему имен и всех отдельных членов лож, чем, правда, на практике он пользовался редко. Вообще -- он был главным организатором в масонской организации. Таким секретарем до конвента 1912 г. был Некрасов; после этого конвента и до его отъезда в конце 1914 г. на фронт -- Колюбакин; затем, до конвента 1916 г., сначала Некрасов, затем Керенский; после конвента 1916 г. -- я, до самого своего выезда за границу, когда заместителем моим стал Балавинский. Работая в Верховном Совете, я узнал, что русские конвенты бывали и до 1912 г., всего, кажется, один, много два. Но не как верховные съезды самостоятельной русской организации, а как совещания представителей русских лож, аффилированных к Великому Востоку Франции. Сущест-вовал и Верховный Совет -- опять-таки не как самостоятельное учреждение. В его состав, насколько я знаю, входили, кроме секретаря Некрасова, еще Сидамонов-Эристов, Степанов и др. Душою организации, главным ее инициатором и организатором -- был С. Д. Урусов, через которого, главным образом, и поддерживались ее связи с Великим Востоком Франции. В это же время я узнал и причины, которые побудили Верховный Совет провести меня на московский конвент 1912 г. В ложах тогда шла борьба с Грушевским и его сторонниками; вопрос о формах будущей организации России обсуждался в ложах, и я все время высказывался в крайнем централистском духе. Верховный Совет предвидел, что этот спор станет в центре работ конвента 1912 г. и стремился провести вполне надежных с его точки зрения людей, т. е. определенных противников позиции Грушевского. Верховный Совет был главным руководителем масонской организации в России. Его главными функциями были: 1. Организация новых лож и контроль за приемами новых членов в старые ложи. О всех новых кандидатах в Верховный Совет сообщали венерабли тех лож, в которые намечался их прием. В Петербурге все новые кандидатуры обстоятельно обсуждались венераблем соответстсвующей ложи и секретарем Верховного Совета, а иногда вопрос о них выносился и на заседания Верховного Совета; для провинции это правило не всегда соблюдалось. Организация новых лож целиком была в ведении Верховного Совета. Провинцию для этой цели специально объезжали члены Верховного Совета -- обычно Некрасов, Керенский, Колюбакин, Урусов; несколько поездок было сделано и мною (в Москву, Киев, Витебск). Во время этих поездок представители Верховного Совета выясняли состав местных лож, знакомились с братьями, выясняли вопросы о возможности того или иного использования их в общих интересах братства, намечались и новые кандидаты для привлечения в организацию. Инициатива приема новых членов исходила и от Верховного Совета -- последний в этих случаях исходил всегда из соображений о возможной полезности данного лица для организации. Если данное лицо шло навстречу, то прием его проводился через какую-либо из существовавших лож, или, если подходящей ложи не находилось, то для вновь привлекаемого создавалась специальная ложа. Случаев последнего рода мне помнится только два -- оба относятся к годам войны; в одном случае речь шла о приеме Кусковой и Прокоповича, в другом -- Мережковского и 3. Гиппиус. В последнем случае ложа была создана из Карташева, Гальперна, А. А. Майера (религиозный философ, помощник А. И. Браудо по службе в публичной библиотеке) и Некрасова (кажется, также и Керенского). Создавая новые ложи, Верховный Совет пытался группировать их членов по роду занятий; именно таким образом были созданы ложи думская, военная, литературная. Особенно важное значение в жизни организации имела думская ложа, руководству которой Верховный Совет уделял исключительно большое внимание. В нее входили депутаты Ефремов, Коновалов, Орлов-Давыдов, Демидов, Виноградов, Волков, Степанов, Колюбакин, Некрасов, Керенский, Чхеидзе, Скобелев, Гегечкори, Чхенкели (стоял вопрос о привлечении Головани, но его кандидатура была отклонена, так как Керенский высказался против: он считал его болтуном), кажется, все. Задачи этой группы были во многом аналогичны задачам Прогрессивного блока 1915-1917 гг., только с левым уклоном: без октябристов, но с трудовиками и социал-демократами: в ней Совет стремился создать объединение левой оппозиции. Сознательного отстранения октябристов из этой группы не было, -- об ультиматуме Чхеидзе, про который рассказываете Вы, я ничего не знал. Если бы он был поставлен в мое время, то Совет счел бы его нарушением основных принципов организации и несомненно высказался бы резко против него. Говорю об этом с такой уверенностью потому, что и в мое время вопрос о привлечении октябристов в общей форме вставал и в Верховном Совете, и в Думской ложе. Я сам в это время по этому вопросу склонялся к точке зрения недопустимости привлечения октябристов и горячо тогда эту свою точку зрения защищал, но был разбит, что называется, наголову -- и теперь думаю, что мои тогдашние противники были правы. Поэтому, если бы подходящий октябрист, типа, например, Шидловского, нашелся и согласился бы вступить в ложу, то он, если б его анкетные ответы оказались подходящими, был бы несомненно принят. Фактического значения этот пункт, однако, не имеет, так как таких октябристов не нашлось и практически вопрос о приеме кого-либо из октябристов вообще не вставал. Стремясь к объединению левой оппозиции, думская группа заботилась о сглаживании всякого рода конфликтов и трений между различными левыми фракциями в Государственной Думе и к облегчению их совместных выступлений. Особенно много удавалось делать в этом направлении в конституционно-демократической партии; выступления кадетов-масонов и кадетов думской фракции и даже в Центральном Комитете кадетской партии были всегда координированы со взглядами Верховного Совета и проникнуты действительным чувством братства. У социал-демократов дело обстояло много хуже -- это объясняется личными свойствами Чхеидзе, его большим скептицизмом в отношении к задачам организации. Цели морального совершенствования, братского сближения его, по-видимому, никогда не захватывали, -- этим он отличался от Гегечкори и особенно Чхенкели, которые значительно больше сблизились с нашей организацией, в значительно большей степени прониклись ее духом. Чхеидзе же всегда оставался в наших рядах в известной мере инородным телом. Из других специальных лож около этого времени, т. е. после 1912 г. и до начала войны, -- были созданы ложи литературная и военная. Первая из них, т. е. литературная ложа, была создана, кажется, зимою 1914 г., в нее входили Маслов-ский-Мстиславский, Богучаровский, А. А. Мейер, потом Карташев; кажется, в нее входил и Н. Н. Суханов ( в организацию вообще он входил несомненно). Широкого развития эта ложа не получила, а после истории с Мстиславским, о которой будет дальше, и совсем захирела. По планам, в этой ложе должны были быть объединены крупные журналисты из важнейших левых газет, но осуществления эти планы не получили. Из "Речи" в ложи никто не входил (сообщенный Вами рассказ Неманова о попытке Некрасова привлечь его, Неманова, в литературную ложу, вполне правдоподобен; этим делом занимался Некрасов, и он мог сделать подобную попытку, но мне об этой попытке ничего не известно), -- тем не менее на эту газету мы в известных пределах воздействовали, давая туда через Клячко-Львова нужную информацию; Львов, который сам в организации не состоял и о существовании ее не знал, проводил через газеты все, что нам казалось полезным и в нужном для нас освещении; особенно хорошо он это дело выполнял в 1917 г. Из "Дней" был намечен к привлечению Канторович, но почему-то и этот план осуществления не получил (почему именно, сейчас не помню). Позднее очень хотели привлечь в ложу А. Н. Потресова. Об этом много говорили в Верховном Совете и все относились с большим сочувствием -- но к нему не нашли никаких ходов: я с ним был знаком очень мало; не было среди нас и никого другого, кто бы был с ним настолько хорошо знаком, что мог бы взять на себя эти переговоры. Но этот последний план относится уже ко много более позднему периоду, -- к концу войны или даже к началу революции. Военная группа была создана тоже около зимы 1913-14 гг. Организатором ее был Мстиславский; в нее входили Свечин, позднее генерал, какой-то генерал и кто-то из офицеров академии. Деятельности большой она не проявляла, собиралась, если не ошибаюсь, всего 2-3 раза, а после начала войны и вообще прекратила свое существование. Вообще все разговоры о необходимости проникновения в армию, которые у нас велись очень часто и охотно, так и остались разговорами и осуществления не получили. С "усыплением" Масловского, о чем я скажу ниже, дело и вообще затихло. О собраниях с генералом Рузским, про которое Вы мне передаете со слов Горького, мне ничего не известно, но организатор этих собраний, приведший на одно из них Горького, двоюродный брат генерала Рузского, профессор, кажется, политехнического института, Рузский, Дмитрий Павлович, состоял в нашей организации и в годы войны играл в ней видную роль: он был венераблем, членом местного петербургского Совета, и секретарем его. Собрания, которые он устраивал, формально не могли быть масонскими, -- если б он организовал особую ложу, то мне это в должности секретаря Верховного Совета неизбежно должно было бы быть известно. Но частные попытки, организационно не оформленные, в направлении установления связей с военными кругами, он мог делать и на свой личный страх. Это с точки зрения нашей организации было не только допустимо, но и желательно. Д. Рузский мог стремиться их делать еще и потому, что он был из тех, кто особенно резко выступал против Мстиславского и требовал его устранения, а после его устранения взял на себя в организации работу по установлениию связи с военными кругами. Но все это относится уже к 1916-17 гг., когда организационно неоформленные связи с военными начали завязываться очень многими видными деятелями нашей организации. Зима 1912-13 гг., кроме организационной работы, особенно важной тогда в новой Государственной думе, была закончена работой по выработке устава организации. Автором его явился С. Д. Масловский-Мстиславский, много руководящих указаний ему дал С. Д. Урусов, вообще, повторяю, игравший очень видную роль в жизни организации. Разработанный проект устава был разослан по ложам для обсуждения и затем, после согласования предложенных изменений Верховным Советом, был предложен на утверждение конвента 1913 г. Этот конвент собрался летом 1913 г. в Петербурге; собрания шли, помнится, на квартире Степанова. Особых подробностей о нем я сейчас припомнить не могу; помню только, что из новых участников на этом конвенте был В. Я. Богучар-ский-Яковлев, и, кажется, Скобелев. Конвент этот, после обсуждения и внесения поправок, принял предложенный проект устава и поручил Верховному Совету изыскать способ конспиративного издания его -- такой, который не вскрывал бы факта существованию организации и в то же время давал бы членам возможность хранить этот устав вполне легально, не навлекая подозрений полиции. Такой способ позднее был найден и устав в 1915, кажется, году был отпечатан в виде приложения к книге Сидоренко "Итальянские угольщики". Написана эта книга была Мстиславским в форме якобы исторического исследования об итальянских карбонариях 20-30-х годов XVIII века; конечно, она была очень поверхностной компиляцией, к тому же с искажениями, так как нужно было историю подгонять к нашему уставу, печатавшемуся в приложении в качестве исторического документа. Но поставленным изданием цель -- опубликование устава без обнаружения тайны существования организации -- была достигнута. По этому уставу можно установить структуру нашей органи-зации. Финансы организации составлялись из членских взно-сов, которые были невелики, они через венераблей сосредото-чивались в руках секретаря Верховного Совета. Больших сумм в этой кассе не было -- наличность обычно не превы- шала нескольких сотен. Но когда деньги бывали нужны для какого-нибудь дела, мы их всегда могли достать, так как такие члены организации, как например, граф Орлов-Давыдов, всегда с полной готовностью давали требуемые суммы. Приблизительно к этому периоду, т. е. к 1912-13 гг., относится и создание местного петербургского Совета, -- по уставу такие Советы создавались в том случае, если число лож в каком-либо пункте достигало 5. В состав этого Совета входили венерабли всех местных лож -- я помню, что там были Богучарский, Степанов, Демьянов, Виноградов, Д. Рузский, Колюбакин, Чайковский. Секретарем был Рузский. Председателя постоянного не было -- его выбирали каждый раз особо. Связь с Верховным Советом поддерживалась через секретаря Верховного Совета, который входил в этот местный совет. Кроме Петербурга, местный Совет был создан еще и в Киеве, но уже позднее, в годы войны. Других местных Советов не существовало. Общие задачи организации, как они сложились в это время, я вкратце определил бы следующей формулой: стремление к моральному усовершенствованию членов на почве объединения их усилий в борьбе за политическое освобождение России. Политического заговора, как сознательно поставленной цели, в программе нашей работы не было, и если бы кто-либо попытался в задачи организации такой заговор ввести, то это вызвало бы протесты со стороны многих. Был, правда, целый ряд лиц, из них часть очень влиятельных, которые очень сильно к заговору склонялись -- например, Мстиславский и Некрасов. Но в организации они свою точку проводили осторожно и закрепить ее в качестве официальной точки зрения организации не стремились (об эпизоде с Мстиславским я сейчас не говорю). Борьба за свободу, конечно, входила в задачи организации; об этом говорилось даже в клятве, но конкретно средства и пути нигде сформулированы не были. Задачи личного усовершенствования для многих тоже играли весьма значительную роль. Таких, как Чхеидзе, который эту сторону задач организации совершенно не воспринимали, было очень мало. Для некоторых же эта сторона задач организации имела главное значение. Так, например, в Киеве преобладали в организа- ции люди, для которых этические задачи стояли на первом месте. Социалистической окраски программа организации не носила, но широким социальным реформам всемерно все члены сочувствовали и к социалистическому движению относились больше, чем терпимо. Я, пожалуй, назвал бы нашу организацию последним прибежищем великих идей 1789 г.: лозунги "братство, равенство, свобода" у нас воспринимались в их наиболее первобытном -- не искаженном и не усложненном виде. Очень характерной для настроений подавляющего большинства организации была ненависть к трону, к монарху лично -- за то, что он ведет страну к гибели. Это был патриотизм в лучшем смысле слова -- революционный патриотизм. Наиболее сильно это настроение выступило, конечно, в годы войны, но в основе оно имелось и раньше. Конечно, такое отношение к данному монарху не могло не переходить и в отношении монархии вообще, в результате чего в организации преобладали республиканские настроения; можно сказать, что подавляющее большинство членов были республиканцами, хотя республика и не была зафиксированным догматом организации. В Верховный Совет, как я уже указал, поступали все предложения, вынесенные в отдельных ложах; многие вопросы он и сам поднимал. Принятые им решения обычно имели характер только руководящих указаний, значение которых было только морального порядка. При вынесении их Верховный Совет всегда стремился найти линию, приемлемую для людей всех тех взглядов, которые были объединены в ложах -- и в этом была их сила. Но в принципе мы признавали и вынесение решений, связывающих отдельных членов и формально. Начало войны захватило меня за границей: я уехал туда в июле 1914 года, а вернулся только 9 сентября старого стиля 1914 г. (через Константинополь--Одессу). Поэтому в первых заседаниях Верховного Совета времени войны, на которых определилось отношение к войне, я не присутствовал и в выработке этого отношения не участвовал. Когда я приехал, то у подавляющего большинства членов я нашел настроения большого патриотического (конечно, не ура-патриотического, а патриотического в хорошем смысле слова) подъема и сознание необходимости борьбы с элементами пораженчества. Между прочим, большим влиянием в это время в Верховном Совете пользовался Мстиславский, которого считали, за его военные обзоры, большим знатоком военных дел. Настроен он тогда был также, как и остальные члены Верховного Совета, т. е. в революционно-патриотическом духе. Впрочем, элементы революционности в то время в этом настроении звучали не сильно -- рост их относится к уже более позднему периоду. К первой зиме военных лет относится острый конфликт в братстве на почве дела Мстиславского -- конфликт, создавший очень тяжелую атмосферу и даже внесший сильное разложение в организацию. Существо этого конфликта состояло в том, что возникли подозрения относительно морально-политической благонадежности Мстиславского, -- этим подозрениям большую веру давали два видных члена братства, члены петербургского местного Совета, -- В. Я. Богучарский и Д. П. Рузский. Основаны эти подозрения были на непонятной для многих терпимости к Мстиславскому со стороны его начальства. Он служил, как известно, библиотекарем Академии генерального штаба, т. е. учреждения ультра-охранительного, несмотря на то, что о нем широко было известно, что он сотрудничает в "Русском богатстве". Больше того: в 1912-13 гг. он был арестован по одному из эсеровских дел; после кратковременного заключения в Петропавловской крепости его освободили и не только не лишили проживания в Петербурге, что тогда было общим правилом для политически неблагонадежных, а [неразборчиво] знакомства его были широко известны, но и оставили на службе в Академии, а после начала войны его к тому же пригласили в "Правительственный вестник" на ответственную работу -- составления военных обзоров. По существу, я считал и теперь считаю, что данных для обвинения Мстиславского в политической нечестности не имелось. Он был, несомненно, большим честолюбцем, вероятно, умел сохранять двойное лицо, прикидываясь в отношениях с академическим начальством совсем не тем, кем он выступал в общении со своими знакомыми из литературного и революционного лагеря, но не больше. Надо сказать, что сам Мстиславский вел себя больше чем легкомысленно и давал много пищи для неблагоприятных о нем слухов. Верховный Совет считая, как и я, что обвинение против Мстиславского необосновано, выступил в его защиту; это выступление не убедило обвинителей. Богучарский вообще был очень личный и страстный человек, и относился он к Мстиславскому, с которым сталкивался и в ложе, и в литературной группе, с большим озлоблением. Я это хорошо помню, так как мне, по поручению Верховного Совета, пришлось с ним на эту тему объясняться -- уже незадолго до его смерти, когда он больным лежал в постели. Объяснение это носило очень неприятный характер. Развязка всей этой истории была вызвана поведением самого же Мстиславского. После возникновения слухов он на некоторое время прекратил посещение и своей ложи, и Верховного Совета; на заседания последнего его, впрочем, и приглашать перестали. Так шло несколько месяцев. И вот в один прекрасный день, уже осенью 1915 г., приходит он ко мне и заявляет, что хочет встретиться с братьями по ложе по одному очень важному делу. Я спросил братьев по ложе, хотят ли они встретиться. Они согласились, и