л Свистунов.  -  Рыбак  рыбака  чует  издалека.  Эй,
погоняй в монастырь!
   - Пощадите, батюшка! - взмолился Филатка - Сами в грех по уши завязли и
меня с собой в адскую пучину тянете!
   - Гони коней! - прикрикнул поручик, и коляска  понеслась  к  Московской
заставе.
   Филатка оказался прав, и час этот был  удачным  для  Демидова.  Оставив
карету у монастырских ворот, гвардейцы прошли  за  ограду.  По  дорожке  к
церкви шла бледная и скучная Аленушка. Завидев Николеньку, она  вспыхнула,
глаза ее озарились радостью, но тут же,  спохватившись,  монашка  смущенно
потупила взор.
   - Аленушка! - вскричал Николенька. - Мы весь Санкт-Петербург обрыскали,
отыскивая тебя!
   Она молча  шла  вперед,  не  поднимая  головы.  Гвардеец  не  отставал,
страстно нашептывая:
   - Жить не могу без тебя!
   Она приостановилась, подняла на Демидова синие глаза. В них  заблестели
слезинки.
   - Зачем смутили мою душу! - с тоской сказала она.
   - Я хочу видеть и слышать тебя! - воскликнул Николенька.
   Монашка степенно пошла к церкви, оставив гвардейцев на дорожке.
   - Боже мой, что делать? - горестно вырвалось у Николеньки.
   - Ну, брат, пустяки! Дело в порядке. Нельзя больше  колебаться:  атака,
приступ, победа!
   - Как?
   - Очень просто, Демидов. Взгляни на себя:  господь  бог  наградил  тебя
смазливой рожей. А это все!
   - Лицо у меня девичье! - со вздохом признался сержант.
   - Вот это и хорошо! Ты по виду совершеннейшая девица!  -  вразумительно
сказал Свистунов и посоветовал: - Одеть тебя в платье, и всякий за  девицу
примет, ничтоже сумняшеся. Понял?
   - Ничего не понимаю! - недоумевающе посмотрел на друга Николенька.
   - С завтрашнего дня ты моя сестра Катюша я  желаешь  вкусить  иноческую
жизнь. Я тебя представлю сюда на испытание, ну  ты  и  поживешь!  -  Глаза
поручика сверкнули озорством.
   Николенька засиял.
   - Свистунов, братец мой, дай расцелую. А она не закричит?
   - Да что ты, милый! По глазам видно:  согласна  с  тобой  хоть  в  омут
головой!..


   Свершилось небывалое: дядька Филатка по настоянию  Николеньки  пригубил
чарку. Ничего - легко прошла! За ней - вторую. Еще веселее прокатилась.
   - Я о том и говорил: первая -  колом,  вторая  -  соколом,  а  потом  -
мелкими пташками! - смеялся Свистунов и подбадривал дядьку:  -  Пей,  пей,
дьякон! Пити - веселие Руси. Так, что ли, в законе божьем сказано?
   - Так, батюшка, так! - охотно согласился Филатка и осушил третью  чару.
Скоро дьячок захмелел и  мертвецки  пьяным  свалился  у  кабацкой  стойки.
Вечерело, когда он очухался под забором. Ни барина, ни  кареты.  Хвать,  и
шейный платок с червонцами исчез.
   - Караул! - завопил дьячок. - Дотла обчистили и барина похитили!
   Набежали будочник, квартальный и стащили очумевшего с похмелья  Филатку
в участок.
   - Батюшки, не губите, барина потерял! - завопил он.
   Дьячок упал на колени и повинился: сколько лет не брал в рот  хмельного
- зарок перед богом и господином дал, а тут разрешил! Размазывая слезы,  с
горьким сокрушением рассказал он квартальному про свою беду.
   Уставившись в мочальную бороденку дьячка, квартальный вдруг  загрохотал
хриплым басом:
   - Ха-ха-ха! Гвардейцы - известное дело! Пошалили малость! - Он  хохотал
до колик и хватался за бока." А когда отошел от смеха, вдруг сдвинул брови
и поднялся со скамьи. - А это видел? - сунул он под нос Филатки  волосатый
кулак. - Сгинь, шишига! По-пустому  караул  кричал!  -  Он  сгреб  его  за
шиворот и выбросил за порог.
   Дьячок долго  кружил  по  площадям  и  улицам,  боясь  предстать  перед
управителем. Когда же появился перед ним, то поразился: Данилов не  топал,
не кричал, а повалился на стул и, пуча серые жабьи глаза, все спрашивал:
   - Что теперь будет? Куда запропастился Николай Никитич? Матушка ты моя,
запорет нас Никита Акинфиевич, сгноит в погребище! Ох, милые мои!
   Толстый, плешивый, всегда такой внушительный, он вдруг  стал  жалким  и
растерянным.
   - Что же ты глядел, дурья твоя голова! - укорял он дьячка.
   Филатка потер ладонью длинную тощую шею.
   - Где  тут  было  глядеть,  когда  и  свое  добро  упустил!  -  скорбно
пожаловался он...
   Весь день оба обсуждали: куда мог скрыться Демидов? Под страхом батогов
допросили кучера, и тот поведал:
   - Верно, отвозил барина к  Свистунову.  Стоял  час.  Барин  загостился,
вместо  него  вышел  поручик  с  ихней  сестрицей  и  сказал:  "Отвези   в
монастырь". Известное дело, отвез...
   - А куда же девался Николай Никитич? - наседал на кучера Данилов.
   - Господин Свистунов сказал, что барин пешим пошел.
   Николенька как в воду канул. С большой осторожностью управитель объявил
квартальному о беде. Тот и ухом не повел.
   - Закутил барское чадушко! - с насмешкой  отозвался  он.  -  В  столице
всякое видано!
   На третий день пришла горшая беда, - в  демидовскую  контору  примчался
курьер и объявил Данилову: его благородие гвардии сержанта Демидова  князь
Потемкин требует!
   А где отыскать его благородие гвардии сержанта, если  третьи  сутки  ни
его, ни Свистунова?
   "Большая гроза будет", - с ужасом подумал Данилов, тщательно  обрядился
в бархатный кафтан, надел парик и поплелся с повинной к светлейшему. Долго
он сидел в обширной приемной, пока его допустили к князю.
   Войдя в гостиную, он брякнулся Потемкину в ноги.
   В расшитом золотом халате, в  туфлях  на  босу  ногу,  князь  удивленно
разглядывал демидовского слугу:
   - Ты почему здесь? Мне Демидов нужен! Где он?
   - Ваше сиятельство, батюшка, пропал демидовский сынок, ой,  пропал!  Не
сносить мне головы!
   - Вставай, дурак! - Потемкин ткнул ногой в бок управителя.  -  Как  так
пропал? Где это слыхано, чтобы в Санкт-Петербурге пропал гвардеец?  Найти,
живо отыскать!
   - Ума не приложу, где искать! - взмолился Данилов.
   Потемкин запахнул халат, прошелся по комнате. В руках его  был  длинный
черешневый  чубук,  он  затянулся  и  пустил  клубы  дыма.  Управитель  не
поднимался с колен. Его беспомощный, растерянный вид разжалобил князя.
   - Скажи, борода, за кем Демидов волочился? - улыбаясь, спросил он.
   - Дядька сказывал, к монашке приставал...
   - О! - удивленно поднял  брови  Потемкин.  -  В  монастырский  курятник
забрался сержант. Эх ты, чумазый, вот где надо искать господина  сержанта.
Живо! Квартальному наказать!
   В Новодевичьем монастыре в ту пору поднялся переполох, ударили в набат.
Подоспевший к обители Данилов и квартальный диву дались: ни дыма, ни огня.
Стало быть, не пожар. Бросились в покои к игуменье Наталии.
   - Что стряслось в обители, матушка? - смиренно стали допытываться  они.
- Ни огня, ни дыма, а набат?
   - Ах, голубчики, отцы вы  наши!  Несчастье  совершилось.  От  века  тут
подобного не слыхано. В инокиню Катерину бес вселился!
   - Не может этого быть, матушка!  -  поразился  квартальный.  -  В  моем
околотке да такое... Нет, тут что-то не то, матушка. Бес?..
   - Истинно бес! - гневно выкрикнула игуменья. - Судите сами,  отцы  мои:
девица Катерина - сестра поручика Свистунова - мужчиной оказалась!
   - Неужели? Господи, да что градоначальник скажет!  -  возопил,  в  свою
очередь, квартальный.
   - Верно, бес... Он все!  Он,  враг  рода  человеческого!  Такая  девица
богомольная, почтительная была и вдруг... Ах, господи, мы  ее  с  инокиней
Еленой в одной келье держали!..
   - Да где же этот бес? - просияв, спросил Данилов.
   - А там, на колокольне, заперли его. А он, проклятый, в набат!  На  всю
столицу теперь на обитель поношение.
   - Благослови, матушка! - Квартальный и управитель бросились к звоннице.
   Самая храбрая из инокинь отперла им железную дверь,  а  другие  монашки
шарахнулись в сторону. Лица побледнели у них, глаза испуганные. Вот-вот из
двери выбежит бес.
   Одна Аленушка тихо стояла в отдалении и молчала.
   Квартальный вызвал будочника,  и  тот,  погромыхивая  алебардой,  полез
вверх. За ним, опасливо озираясь, стали подниматься Данилов и квартальный.
В звоннице было темно, только гул набата, ударяясь о каменные стены,  стал
гуще; казалось, сверху бросали камни.
   - А что, если и в самом деле  бес  завелся  в  околотке?  -  беспокойно
закрестился квартальный.
   Набат вдруг стих, и сверху раздался крик.
   - Эй, кто там? - закричал квартальный.
   - Здесь бес, ваше благородие. Тут он, - отозвался будочник. - Держу!
   - Давай вниз!
   - Да он и сам идет!
   По лестнице раздались шаги, и  в  полумрак  притвора  спустились  двое.
Данилов взглянул в лицо монашенки и заорал от радости:
   - Николай Никитич, да вы ли это?
   Демидов поморщился и нехотя отозвался:
   - Не видишь, что ли, грехи замаливал!
   Управитель  и  квартальный  бережно  усадили  Николеньку  в  карету   и
покатили. Рядом с ним поместили Филатку.
   - Ты его упустил, ты его и стереги! - пригрозил управитель.
   Николенька и не думал бежать. Ехал он молча, хмурился. Дьячок вертелся,
пыхтел, никак не мог угомониться. Распирало любопытство.
   - Ну чего юлой  вертишься?  -  сердито  спросил  Демидов.  -  Или  блох
нахватал в трактире?
   Филатка пытливо посмотрел в лицо Николеньки и лукаво спросил:
   - Скажи, батюшка, по совести, выгорело ли задуманное?
   - Вот о том и горюю, что шуму много, а дела ни  на  грош!  -  с  обидой
отозвался он и отвалился в угол кареты.
   Дьячок укоризненно покачал головой:
   - Эх, батюшка, ну и простак ты по  всем  статьям!  Где  это  видано:  в
курятнике побывать и вернуться без  пушинки  в  зубах!  А  хлопот,  хлопот
сколько, и все зря... Эх-хе-хе, промазали, господин мой хороший!


   Вернувшись домой; Николенька нашел на столе  большой  синий  пакет.  Он
поспешно вскрыл его и прочел предписание немедленно  явиться  на  прием  к
светлейшему князю Потемкину. Демидов изрядно струсил.
   "Ну, будет головомойка за озорство в женской  обители!"  -  со  страхом
подумал он. Всем был  известен  необузданный  нрав  светлейшего.  Особенно
опасно  было  попасть  под  руку   разгневанного   всесильного   вельможи.
Николеньке оставалось одно - покориться участи.
   Он тщательно натянул новенькие лосины, надел в талию  сшитый  мундир  и
долго,  внимательно  разглядывал  себя  в  зеркало.  Подле  него  вертелся
Данилов. Он чутьем догадывался о тревоге Николеньки, а самого в это  время
подмывала радость.
   "Вот  когда  остепенится!  Григорий  Александрович  прижмет  хвост,  не
посмотрит, что демидовский корень!" - утешал себя управитель.
   С важным, степенным видом он проводил гвардии сержанта до кареты.  Стоя
на ступеньке крыльца, Данилов с особым упоением прокричал кучеру:
   - Гони к светлейшему!
   На сей раз выезд обошелся без дядьки. Огорченный Филатка псом  вертелся
подле управителя, умильно заглядывая ему в глаза:
   - Как там обойдется без меня, Павел Данилович? Глядишь, я  присоветовал
бы Николаю Никитичу, какое словцо к месту  сказать,  направил  бы  его  на
добрую стезю.
   - Ну, это и без тебя светлейший похлеще сделает! Непременно  пустит  по
прямой стезе! - насмешливо сказал управитель. - Ты вот что,  лучше  подале
от меня уходи, а то сердце мое кипит. Сам тебе стезю покажу!
   Пугливо озираясь, дьячок юркнул в прохладную прихожую.  Данилов  сладко
зевнул и торопливо перекрестил рот:
   - Помоги, господи, избавиться от суеты и беспокойств!..
   Между тем Николенька  подъехал  к  дворцу.  С  трепетом  он  вступил  в
разубранные  чертоги  князя.  В  приемной,  устланной  пушистыми  коврами,
сверкающей зеркалами, золоченой мебелью, толпилось много одетых в парадную
форму  генералов,  важных,  в  атласных   камзолах,   вельмож.   Все   они
разговаривали вполголоса, с плохо скрываемым беспокойством  поглядывая  на
высокую, изукрашенную бронзой дверь. Никто из них не обратил  внимания  на
скромного сержанта, пробиравшегося в угол.
   В  приемную  торопливо  вышел  адъютант,  краснощекий   гвардеец:   его
мгновенно окружили.
   - Светлейший в духе? - приглушенным голосом, косясь на  дверь,  спросил
толстоносый генерал. - Опять хандрит? Ах, боже  мой,  когда  нам  солнышко
блеснет!
   Адъютант поднял голову и торжественно объявил:
   - Светлейший изволит сейчас выйти!
   В ту же  минуту  два  арапа  бесшумно  распахнули  дверь.  Из  анфилады
раззолоченных покоев величественно, медленно приближался знакомый гигант в
лиловом, шитом золотом мундире, усыпанном звездами. Говорок сразу стих,  и
установилась глубокая тишина. Николенька услышал  учащенные  удары  своего
сердца. Грузные шаги раздались совсем близко. Все в приемной склонились  в
глубоком, почтительном поклоне и с замиранием сердца ждали.
   С холодным,  строгим  лицом,  никого  не  замечая,  Потемкин  вышел  на
середину зала. Неуловимый трепет прошел среди ожидающих. Николенька  стоял
в тени, за спинами вельмож, чувствуя, что у него от страха холодеют  руки.
Каким маленьким и незаметным показался он себе в эту минуту! Разве до него
сейчас князю среди такого блистательного общества?
   Светлейший остановил свое единственное око  на  молоденьком  адъютанте,
улыбнулся чему-то и вдруг громко сказал:
   - Гвардии сержанта Демидова сюда!
   Все вздрогнули, удивленно взглянули на юнца с темным  пушком  на  губе.
Давно ли он носит форму, а между тем...
   Потемкин равнодушно повернулся ко всем спиной и, тяжело ступая, пошел в
апартаменты. Адъютант предложил Демидову следовать за князем.
   "Теперь пропал!"  -  твердо  решил  Николенька  и  безмолвно  пошел  за
Потемкиным.
   Бледный сержант проследовал  за  князем  через  ряд  роскошных  покоев.
Потемкин безмолвствовал, и это еще больше усиливало тревогу Демидова.
   Войдя в диванную, князь присел на широкую софу, поднял на сержанта свой
взор. В голубом глазу циклопа вдруг вспыхнул веселый смех.
   - Ну что, сибирский плут, наблудил в обители? - улыбнулся  Потемкин,  и
крупное красивое лицо его подобрело.
   - Был грех! - сознался Демидов.
   - А скажи, любезный, о чем ты сейчас думал? - улыбаясь, спросил князь.
   - А я ни  о  чем  не  думал.  Со  страху  умирал,  следуя  за  вами!  -
чистосердечно признался Николенька.
   - Страшен я, что ли? - построжав, спросил Потемкин.
   - Совсем другое,  ваше  сиятельство,  -  осмелев,  пояснил  сержант;  -
Страшно стало, что больше не увижу вас. Прогоните  за  озорство!  А  то  -
страшнее смерти!
   - Ну, брат, молодец! - вставая с дивана, сказал Потемкин. - За  монашку
прощаю. Быль молодцу не укор. Только о  сей  черной  курочке  не  выходило
звонить на весь Санкт-Петербург! Экое кукареку задал, братец!
   - Винюсь! - склонил голову Николенька.
   - Повинную голову и  меч  не  сечет!  Поздравляю,  братец,  тебя  своим
адъютантом. Собирайся в путь, а пока  поспеши  в  полк,  непременно  отдай
последний визит командиру...
   Радость брызнула из глаз Николеньки, он  схватил  руку  князя  и  жадно
поцеловал ее.
   - На всю жизнь обязан вам! - восторженно воскликнул он.
   Потемкин улыбнулся и сказал:
   - Не думай, что избран ты по капризу! Ради рода  твоего  сие  сотворил.
Демидовы - народ крепкий, упорный - дубы! А такие  мне  на  службе  нужны.
Прощай!..
   Николенька откланялся и сияющий выбежал из покоев. Все кинулись к  нему
с расспросами, но он, отмахиваясь, бросил скороговоркой:
   - Извините, спешу, послан светлейшим...
   Он вихрем пронесся через приемную, галопом проскочил ступеньки  крыльца
и, влетев в карету, закричал кучеру:
   - Гони в лейб-гвардии Семеновский полк!
   Стоило Демидову  явиться  туда  и  поведать  о  своем  назначении,  как
командир обнял его и расцеловал.
   - Желаю, господин сержант, удачи! Светлейший  умен,  деятелен,  и  вам,
господин адъютант, улыбнулась фортуна.
   Он учтиво проводил Николеньку до приемной.
   Не чуя под собой ног, Демидов  бросился  к  Свистунову.  Сонный  денщик
подал гостю наспех написанную цидульку.
   "Демидов, - писал поручик,  -  извини,  не  буду  дома  два  дня.  Веду
фортеции к новой твердыне. Дама черненькая, с пухлой губкой, одно слово  -
прелесть!"
   "А Грушенька? - подумал Николенька и тут же махнул рукой.  -  Для  этой
свой брат цыган дороже гвардейца!"
   У подъезда Демидову встретились знакомые однополчане, которых невзлюбил
Свистунов.  Завитые,  раздушенные,  затянутые  в  корсеты,  они  выглядели
изысканно. Гвардейские аксельбанты и галуны горели жаром.
   - Демидов, пойдем с нами! Наслышаны о твоей фортуне! Попал в случай!  -
залебезили они перед ним. - Идем, идем, брат! Испытай счастье  на  зеленом
поле.
   Они увлекли сержанта в  собрание.  Демидов  не  успел  опомниться,  как
очутился за карточным  столом.  Кругом  в  клубах  табачного  дыма  ходили
офицеры, многие  из  них,  любопытствуя,  стояли  за  креслами  у  зеленых
столиков. Николенька скользнул взглядом по лицу банкомета. Бледнолицый,  с
тяжелым взглядом свинцовых глаз, он стал быстро метать. Мало смысливший  в
игре, Николенька внимательно следил за картами. Он высыпал все  золото  на
стол и стал ждать.
   А ждать долго не пришлось.
   - Ваша бита, сударь! - сухо отрезал банкомет.
   Демидов улыбнулся неудаче, отделил пять червонцев.
   - Погодите, придет фортуна и ко мне! - пригрозил он. - Валет на пе!
   Но и в другой раз его ставка была бита. Николеньку охватил азарт.
   "Не может того быть, чтобы все время проигрыш!" - подумал он и поставил
на все.
   Банкомет тщательно перетасовал карты и стал метать.
   - И эта, сударь, бита! - ухмыляясь, сказал он.
   У Николеньки на лбу выступил холодный пот. Просто не  верилось,  что  в
полчаса весь кошелек опустошили.
   - Ну что ж, будем играть еще, сударь? -  спросил  партнер  и  поощряюще
улыбнулся Демидову. - Право, получилось неудобно: впервые  встретились,  и
вы проигрались...
   На лице сержанта вспыхнул румянец. Преодолевая смущение, он признался:
   - Все червонцы вышли, господа. Не знаю, как и быть.
   - Демидов, душа! - вскочил партнер и вкрадчиво предложил: - Мы тебе под
офицерское слово верим. Пожалуй в долг! На мелок!
   "Отыграюсь! Непременно отыграюсь!" - решил Николенька и согласился:
   - Давай в долг!..
   Банкомет сбросил карты.
   - На сколько?
   Николенька решил на все. Но  только  он  произнес  крупную  сумму,  как
сморщился, словно от зубной боли.
   - Бита:
   Руки Демидова задрожали.  Он  взглянул  на  груду  червонцев  и  мелок,
которым партнер быстро нанес пятерку с четырьмя нулями.
   - Пятьдесят тысяч! Не может того быть!
   В отчаянии, больше не владея собою, он чужим голосом выкрикнул:
   - На пятьдесят, сударь!
   - Пожалуйте, сержант! - скрипучим голосом  отозвался  банкомет,  быстро
стасовал карты и выкинул три.
   Николенька открыл свои.
   - Вам сегодня не везет, сударь. Надо  прекратить  игру.  Сто  тысяч  за
вами! - Он  смешал  карты,  небрежно  сгреб  червонцы  и  сухо  поклонился
Демидову. - Когда прикажете, сударь, прибыть за долгом в контору?
   Только сейчас дошло до сознания  Николеньки,  какую  опрометчивость  он
совершил. Смертельная бледность покрыла его лицо. Он встал,  ухватился  за
край стола.
   - Так скоро! А если... если я сейчас стеснен? - пробормотал он.
   - Уговор дороже денег, сударь. Карточные  долги  для  офицерской  чести
обязательны...
   Загремели стулья.
   - Я, может быть, отыграюсь, господа! - вскричал в отчаянии Николенька.
   - Нет, господин сержант, с вас хватит. Да и ваш управитель Данилов вряд
ли больше уплатит! Итак, до завтра!  -  Офицеры  небрежно  раскланялись  и
вышли из зала.
   Николенька, с  покривившимися  губами,  готовый  заплакать,  огляделся.
Кругом с сочувствием глядели на него, но молчали...
   - Господа, как же это?
   - Господин сержант, вы сами допустили промах! -  пожалел  его  седоусый
капитан. - Теперь извольте расплачиваться.
   "Да они  обобрали,  ограбили  меня!"  -  хотел  закричать  Демидов,  но
промолчал и, пошатываясь, пошел к выходу.
   - Не пойман за руку,  не  вор!  -  негромко  вслед  сказал  капитан.  -
Напрасно, сударь, связывались с фанфаронишками.
   Николенька не помнил, как в прихожей ему набросили на плечи плащ  и  он
вышел к карете. Обезумевший, он помчался прямо в контору.
   - Данилов! - закричал он с порога. - Со мной беда!
   - Выходит, их сиятельство Потемкин на  озорство  ваше  рассердились?  -
радуясь в душе, спросил управитель.
   - Никак нет! Пожалован адъютантом! - вспыхнул  Николенька  и  вдруг  со
всей отчетливостью представил себе беду.
   - Так нешто это плохо? Дозвольте, господин,  поздравить  вас  со  столь
высоким назначением. Батюшка обрадуются!
   - Не в этом дело!  -  бросаясь  на  стул,  отчаянно  выкрикнул  молодой
Демидов. - Я сто тысяч только что проиграл!
   Жирное лицо Данилова выразило крайнее изумление.
   - Да где же вы столько денег взяли?
   - Я в долг играл! - с горечью выпалил Николенька. - Понимаешь, в долг!
   - Как это можно в долг, Николай Никитич?  Денежки-то  батюшкины,  а  вы
руку в них запускаете. Не гоже-с!
   Лицо управителя побагровело. Тяжело дыша, он полез  в  карман,  вытащил
клетчатый платок и отер блестевшую от пота лысину.
   - Ах, господин, что вы натворили! Однако...
   Он схватился за большой выпуклый лоб, задумался.
   - Разумею я так, карточный долг не подобает платить! - после  глубокого
раздумья  сказал  он.  -  Во-первых,  вы,  господин,   совершенное   дитя,
во-вторых, расписки не давали!
   - А честное слово офицера? - с негодованием перебил его  Николенька.  -
Плати, Данилов!
   - Не буду, господин! Шутка ли? - Управитель мешком опустился в  кресло.
- Не буду... Ох, господи, какая беда!
   - Плати, Данилов! - стоял на своем Николенька. - А не то хуже будет!  Я
горшую беду тебе учиню... Знаешь, что в таких случаях офицер  повинен  над
собой сделать, коли не в силах выполнить долг чести?
   У Данилова от страха  отвисла  нижняя  челюсть,  глаза  расширились.  С
нескрываемым ужасом глядел он на Демидова.
   - Да вы что, Николай Никитич! Меня тогда ваш батюшка батогами  засечет!
Помилуй господи, пронеси несчастье великое!..
   Он опустил голову и задумался.
   "Подумать  только,  этакие  деньги  -  и  придется  платить.  И   кому?
Шаромыжникам, шулерам! Ай-яй-яй..."


   В  Нижний  Тагил   пришло   неожиданное   сообщение   от   управляющего
санкт-петербургской конторой Данилова,  в  котором  он  осторожно  доносил
хозяину о похождениях наследника. Словно почуяв неладное.  Селезень  долго
мял пакет в руках, рассматривал его на свет,  раздумывал,  отдать  или  не
отдавать его сегодня  Никите  Акинфиевичу.  Наконец  решившись,  осторожно
покашливая, он вошел в кабинет хозяина.  Демидов  сидел  перед  громоздким
дубовым столом.  Погрузившись  в  глубокое  мягкое  кресло,  он  утомленно
опустил голову и полудремал. Жирные сизые щеки его отвисли, а под  глазами
темнели отеки. Прикрывая ладошкой рот, Селезень  покашлял  громче.  Никита
Акинфиевич поднял усталые глаза.
   - С чем явился, старик? - недовольно спросил он.
   - Пакет, батюшка, из Санкт-Петербурга с оказией прислан.  Должно  быть,
весточка от Николая Никитича, - протянул синий конверт приказчик.
   Демидов жадно схватил пакет, вскрыл его и обеспокоенно забегал  глазами
по  строкам.  Лицо  Никиты  мгновенно  налилось  багровостью,   судорожным
движением он скомкал письмо и бросил в угол.
   - Подлец! Разоритель! - страшным голосом закричал он.  -  Отец  и  деды
великим усердием наживали  каждую  копеечку,  а  он  в  одночасье  спустил
петербургским фанфаронишкам сто тысяч! Погоди ж!
   Никита Акинфиевич  сердито  сорвался  с  кресла,  вскинул  над  головой
большие кулаки и, весь закипая злобой, пригрозил:
   - Наследства лишу, беспутный, коли не умеешь  беречь  отцовское  добро!
Ты!  -  прикрикнул  он  на  Селезня.  -  Беги  за  попом,  пусть  духовную
перепишет... Вырастили разорителя! Мот! Картежник!..
   Он хотел еще что-то выкрикнуть в палящей злобе, но вдруг  схватился  за
сердце, обмяк и грохнулся на пол.
   "Господи! - в страхе подумал Селезень. - Второй удар!"
   - Батюшка мой! - заголосил он и кинулся к хозяину, схватил тяжелое тело
под руки, но, внезапно ставшее громоздким и безвольным,  оно  выскользнуло
на пол.
   Приказчик присел рядом и заглянул  в  лицо  хозяина.  Полуостекленевшие
глаза Демидова поразили Селезня, его сознания коснулась страшная догадка:
   "Батюшки, никак хозяин отходит!"
   Из глаз приказчика выкатились скупые слезы. Он выпрямился, взглянул  на
образа и трижды истово перекрестился:
   - Господи, господи, прости и помоги нам!
   В эту минуту Селезню стало жаль не столько хозяина, сколько себя.
   "Вот и прошла жизнь, а сколько  было  суетни  и  беспокойств.  Отлетели
радости!" - огорченно  подумал  он.  Ноги  старого  приказчика  отяжелели.
Шаркая ими, он вышел в людскую и оповестил:
   - Сбегайте за управителем Любимовым. Хозяину дурно!
   Прибежали Любимов, лекарь, дворовые люди, уложили тяжелое  тело  Никиты
Акинфиевича на широкий диван. Демидов лежал без движения, у  него  отнялся
язык. Медленно, в безмолвии проходил день, и по мере того как  угасал  он,
угасал и старый Демидов. К  вечеру  Никиты  Акинфиевича  не  стало.  Пушки
оповестили о том Тагильский завод, а над барским  домом  взвился  траурный
флаг.
   Похоронили Никиту Акинфиевича с великой пышностью. Еще задолго до своей
смерти Никита  Акинфиевич  возвел  на  кладбище  Введенскую  церковь.  Это
каменное сооружение было построено выписанным итальянцем  во  вкусе  эпохи
Возрождения. Иноземный художник расписал своды и  купол  фресками.  Лепные
украшения делали крепостные мастера... В этой церкви, в  склепе,  и  нашел
свой вечный покой Никита Акинфиевич, последний из Демидовых,  который  сам
управлял и доглядывал за уральскими заводами.
   После него осталось девять заводов с деревнями и вотчинами,  в  которых
числилось девять тысяч двести девять душ крепостных. Государыня  утвердила
вскрытое демидовское завещание, по которому  все  богатства  поступали  во
владение сына заводчика, Николая Никитича. Так как он был весьма  неопытен
в делах управления имениями, то над ним была назначена опека во  главе  со
статс-секретарем  императрицы  Александром  Васильевичем  Храповицким,   а
фактическим  управителем  уральских  заводов  остался   Любимов,   который
по-прежнему сохранял старые демидовские порядки.
   Ничто не изменилось в судьбе  приписных,  только  в  хозяйских  хоромах
поубавилось  дворовой  челяди,  часть  которой  управитель  приставил   на
рудокопную работу. И совсем без дела остались  двое:  высохшая  англичанка
Джесси и старый приказчик Селезень.
   Мисс долго сиротливо бродила по пустынным демидовским покоям, вспоминая
своего питомца Николеньку. Всеми  забытая,  она  обратилась  к  управителю
завода за пособием, но тот отказал ей в помощи, не возражая против отбытия
англичанки из Нижнего Тагила.
   - Пусть убирается с богом! Кабы моя воля, по-иному бы решил!
   Селезень бережно уложил тощий чемоданчик мисс Джесси в тряскую тележку,
усадил ее на охапку сена и отправил в дальнюю путь-дорогу.
   -  Отслужились  мы  с  тобой,  милая!  Одры   стали!   -   сочувственно
напутствовал англичанку отставной приказчик. - Скажи спасибо, что из наших
палестин отпустили. У Демидовых такой обычай: ни своих,  ни  иноземцев  из
вотчин не отпускать.  Тут  изробился,  тут  и  кости  донашивай!  Но  воли
покойного Никиты Акинфиевича не переступишь: в завещании указал  отпустить
тебя,  сударушка.  Ну,  трогай!  -  ощеря  зубы,  крикнул  он  вознице   и
отвернулся...
   Спустя неделю и сам Селезень покинул Нижне-Тагильский завод.  Все  свое
незатейливое имущество он собрал в котомку, взял посох и ушел в обитель.
   - Побито, награблено, обижено людей - не счесть! Пора у  бога  прощение
вымаливать,  -  примирение  сказал  он  и,  ссутулившись,  тихой  походкой
странника на зорьке ушел по пыльной дороге  из  демидовского  гнезда,  где
столько было пережито и перечувствовано...



        4

   Николай Никитич не долго скорбел по батюшке. Легкомысленный  по  своему
характеру,  он  быстро  забыл  горе  и  увлекся  своим  новым  положением.
Демидовский наследник бегал  по  обширному  дедовскому  дому  и  ко  всему
присматривался. "Все это теперь мое! Все мое!" - восторженно думал он.
   Ему   казалось,   что   он   теперь   властелин   всего.    Управляющий
санкт-петербургской конторой Павел Данилов стал весьма почтителен и  быстр
на повороты, но, однако, не все дозволял молодому наследнику. Многое после
смерти батюшки было немедленно опечатано и ждало приказа  опекунов.  Когда
Николай Никитич в своем любопытстве тронул замок одного  чугунного  шкафа,
Данилов встревоженно схватил его за руку.
   -  Батюшка  милый,  сюда  нельзя  до  поры  до  времени  забираться!  -
почтительно остановил он гвардейца.
   - Как нельзя! - удивился Демидов. - Да я же хозяин!
   - Это верно, что вы, господин мой, ныне хозяин, но пока еще хозяин не в
полной силе! - мягким голосом сказал Данилов и лукаво прищуренными глазами
посмотрел на Николая Никитича.
   - То есть как это - не в полной силе? - обидчиво выкрикнул Демидов.
   - Над вами пока опека, господин мой! От нее  и  ваши  расходы  зависеть
будут! - отечески-ласково пояснил управляющий.
   - Вот как! - разочарованно вырвалось у гвардейца. - А если  я,  скажем,
задумаю в этот ящик забраться, что тогда?
   Данилов развел руками.
   - Этого  никак  невозможно,  батюшка!  Слом  печати  и  вскрытие  шкафа
почтется за воровство! - пояснил он.
   - А что здесь хранится? - Демидов испытующе посмотрел на старика.
   - Хранятся тут редкие драгоценности вашей покойной матушки.
   - Бриллианты! -  засиял  Николай  Никитич.  -  Когда  же  я  смогу  ими
воспользоваться?
   - Завещано Александрой Евтихиевной передать сие богатство,  драгоценные
камни и жемчуг, вашей супруге,  когда  господь  бог  наградит  вас  ею!  -
терпеливо рассказывал управляющий.
   Николай Никитич помрачнел. Сразу все стало как-то  буднично,  серо.  Он
недружелюбно посмотрел на управляющего и с сожалением вымолвил:
   - Вялая душа у тебя, Данилов! Жить теперь хочется, а ты  все  в  долгий
ящик откладываешь!
   - Потерпите годочки! Да и денежки-капиталы не на потехи оставлены  вам,
а на усиление заводов! О них вам завещаны заботы!
   Тоска и злоба распирали грудь демидовского наследника. Одним  махом  он
опрокинул   бы    этого    скупого    слугу,    но    тот,    крепкий    и
медлительно-внушительный, был упрям и опасен. Каждую копеечку  приходилось
выжимать у него со скандалом. Готовясь к отъезду в Яссы,  Николай  Никитич
не щадил ни управляющего, ни дворовых. Он загонял их своими поручениями. И
как ни бесился Павел Данилов, Демидов  щедрой  рукой  рассыпал  деньги  на
покупки, связанные с предстоящим путешествием. Были приобретены и отменная
лисья шуба и драгоценные меха, сукна  и  бархат,  аксельбанты  и  темляки,
табакерка, усыпанная бриллиантами, и "походный  домик",  штабная  кухня  и
походная конюшня, и  людская  палатка,  и  фуры,  и  кибитки,  и  верховая
арабская лошадь с турецким седлом, и дорогие конские  уборы.  Все  дни  на
демидовском дворе каретники ремонтировали экипажи, кузнецы  ковали  коней,
шорники украшали упряжь. В конюшни нагнали целый табун коней, купленных на
окрестных ярмарках. В приемной Демидова с утра до ночи толклись  и  шумели
бородатые   купцы-гостинодворцы,   вертлявые   комиссионеры,    черномазые
цыгане-барышники  и  неизвестные  ветхие   старушки,   предлагавшие   свои
секретные услуги. Николай Никитич всех гнал прочь, посылая к Данилову.
   Озабоченный управляющий вставал с  первыми  петухами,  обегал  конюшни,
мастерские, проверял контору. То и дело слышался  его  зычный  недовольный
голос,  ругающий  работников,  или   раздавались   плаксивые   жалобы   на
дороговизну вещей...
   В одно июльское утро, потный  и  разгоряченный,  он  вбежал  в  комнату
Демидова. Лицо у него было самое  несчастное,  горемычное.  Он  размахивал
руками и жадно ловил раскрытым ртом воздух.
   - Батюшка дорогой, что вы  с  добром  делаете?  Каким  шаромыжникам  вы
векселя надавали?  -  визгливым  голосом  заголосил  он.  -  Глядите,  как
разошлись! За все путное и непутное истратили на дорогу сорок восемь тысяч
восемьсот пятьдесят девять рублей, как одну копеечку! К тому же расходы по
дому да по конторе! К тому же за труды опекунству! А где же их взять?.. Ах
ты, господи!..
   Он тяжко вздохнул, стащил с потной головы парик и отер  лысину  пестрым
платком.
   - Батюшки! - продолжал он жаловаться. - Где же нам столько денег взять?
   - А заводы на что? - изумленно спросил Демидов.
   - Заводы, мой господин, железо и чугун льют, а  не  деньги!  -  сердито
ответил Данилов. - Заводам самим капиталы до зарезу нужны! Не могу  больше
я отпускать на расходы! Все!..
   - Да ты сдурел, кошачьи глаза! - вспыхнул Демидов. - Да я  тебя  самого
на червонцы порежу. Достань да выложь!
   -  Убейте  меня,  батюшка!  Все  одно  -  сразу  конец!   -   взмолился
управляющий.
   - Ну  и  выжига  ты,  Данилов!  -  сердито  крикнул  Демидов,  поспешно
обрядился в новенький мундир, схватил кивер, саблю и выбежал из покоев.
   Легкой походкой, словно молодой резвый конек,  играя  каждым  мускулом,
гвардеец сбежал с крыльца, забрался в карету и возбужденно крикнул:
   - Пади!
   Сидевший на козлах Филатка толкнул кучера в бок.
   - Гляди, как ноне мы размахнулись. Все нам  нипочем,  море  по  колено!
Заиграл Демидов!
   Филатка с умилением  оглянулся  на  Демидова  и  одобрительно  покрутил
головой.
   - Вот коли наша взяла, Николай Никитич! Ну и заживем! Ух, и заживем!
   Николай Никитич думал о другом.  В  приемной  светлейшего  он  встретил
очаровательную  особу.  Она  была  стройна,  изящна,  с  большими  темными
глазами. Когда адъютант своей легкой походкой, вздрагивая бедрами,  прошел
мимо нее, она подняла длинные  ресницы  и  обожгла  его  взглядом.  Сердце
Демидова сладко защемило.
   "Кто же эта прелестница?" - взволнованно подумал он.
   Адъютант прошел в покои светлейшего. Густая  тишина  стыла  в  обширных
залах:  светлейший  отбыл  во  дворец.  За  громадными  окнами  потемнело,
набежали тучки, и сразу померкло сияние  яркого  солнечного  дня.  Демидов
прошелся по безмолвным апартаментам князя и вернулся в  приемную.  Звякнув
шпорами, он молодцевато оповестил на всю приемную:
   - Светлейший отбыл к ее императорскому величеству!
   Он тщательно и веско выговаривал каждое слово, следя за смуглой  пышной
красавицей.
   - Ах, боже мой! - всплеснула она руками. - Что же мне  делать?  К  тому
же, кажется, пошел дождь! - Продолговатые, осененные  пушистыми  ресницами
выразительные глаза умоляюще смотрели на гвардейца.  Верхняя  пухлая  губа
капризно полуоткрылась, и ослепительно блеснули белые мелкие зубы.
   Николай Никитич решительно подошел  к  незнакомке,  щелкнул  шпорами  и
учтиво поклонился:
   - Сударыня, разрешите предложить вам мою карету!
   - Галант! Ах, как я благодарна вам, господин  адъютант!  -  восторженно
отозвалась она и, не колеблясь,  подала  ему  руку.  Демидов  вспыхнул  от
нежного женского прикосновения.
   Она прильнула к нему, красноречиво взглянула в глаза юнца. Ей,  видимо,
по сердцу пришелся краснощекий гвардеец с темным  пушком  на  губе.  Белые
лосины плотно обтягивали его полные ноги, грудь он держал горделиво.  Всем
своим вызывающим  видом  молоденький  адъютант  весьма  напоминал  бойкого
забияку-петушка. Счастливая  юность,  неизрасходованные  силы  переполняли
его, он так легко и свободно чувствовал свое сильное и  свежее  тело,  что
его вовсе не обременял парадный мундир.
   Незнакомка окинула  его  опытным  взором  и  осталась  довольна  беглым
осмотром.
   "Потешный мальчуган!" - удовлетворенно подумала она.
   Прелестница хорошо знала, кто этот юный  адъютант,  но  детски  наивным
взглядом удивленно смотрела ему в глаза.
   - С кем имею честь беседовать? - жеманясь, спросила она.
   - Я Демидов. Слышали о таком? - с важностью своего возраста сказал  он,
усаживая ее в карету.
   - О! Но вы совсем мальчик! -  восторженно  прошептала  она,  и  ее  рот
округлился приятным колечком.
   - Далеко не мальчик. Я владелец многих заводов на Урале!
   - Вот как! Интересно! - голос ее прозвучал  интимно-нежно.  Она  слегка
пожала ему руку.
   Волнуясь,  путаясь  в  мыслях,  он  косноязычно  пробормотал  несколько
комплиментов. Она засмеялась ласковым, приятным  смехом;  казалось,  рядом
прозвучали серебряные колокольчики.
   - Вы совсем ребенок и не умеете интриговать дам! Но это  очаровательно!
- ободрила она гвардейца и, не смущаясь, склонила головку к нему на плечо.
   У Демидова сперло дыхание.  Как  в  тумане,  он  где-то  далеко  слышал
насмешливый, вкрадчивый голос.
   - Я не ребенок, а независимый человек! - обиделся гвардеец.
   - Ух, какой сердитый! - наклоняясь к нему, прошептала она.
   Демидов осмелел и, словно бросаясь  в  бездну,  потянулся  к  ней.  Она
проворно ускользнула из его рук. Приложив  тонкий  пальчик  к  губам,  она
таинственно прошептала:
   - О, поцелуй невозможен...
   Косые сильные струи хлестали в окно кареты. На улицах  быстро  темнело.
Кони пронеслись по Невскому проспекту и свернули на Садовую.
   - Теперь скоро! - тихо  обронила  она  и  откинула  головку  на  спинку
сиденья. Слегка прижмуренные глаза были неподвижно устремлены вперед.
   - Я пойду с вами! - решительно предложил Демидов. - Я  должен  вам  все
рассказать!
   - О, это  не  нужно!  Страшно!  -  округляя  темные  глаза,  прошептала
прелестница.
   Свет мелькнувшего за окном кареты фонаря на мгновение озарил  ее  лицо,
маленькую руку в серой тонкой перчатке, державшую у рта надушенный платок.
   Гвардеец быстро наклонился и заглянул в глубину женских влекущих  глаз.
Синие шальные огоньки сверкнули в них.
   "Теперь или никогда!" - решил Демидов и, загораясь страстью, схватил ее
в объятия, сжал до боли в груди и стал осыпать поцелуями лицо, шею,  руки.
Она безвольно откинулась на спинку кареты и укоризненно шептала:
   - Только не здесь, мой  мальчик!  Только  не  здесь!  Ваш  слуга  может
увидеть, и тогда узнает свет!..
   - Ах, что мне свет! - отчаянно отмахнулся адъютант. - Никто и ничего не
узнает!
   В последний раз кони цокнули подковами,  кучер  разом  осадил  пару,  и
карета   остановилась.   Незнакомка   оттолкнула   гвардейца,    изумленно
разглядывая его.
   - Так вот вы какой! Сильный, смелый и решительный! Мальчик!..
   И вдруг, наклонясь, быстро и неуловимо поцеловала Демидова в губы.
   - Приезжай завтра! Буду одна! - прошептала она и, словно летучая  мышь,
бесшумно выпорхнула из кареты и скрылась в мокром осеннем мраке.
   Адъютант взволнованно старался проникнуть взглядом во  тьму.  На  улице
было безлюдно, с хлюпанием выхлестывали струи из водосточных  труб,  дождь
все усиливался.
   На дне  кареты  что-то  белело.  Он  наклонился  и  схватил  оброненный
платочек. Тонкий запах духов исходил от батиста. Демидов  прижал  к  губам
платочек, и опьяняющее очарование любви охватило все его существо.
   "Ну да, я ее любовник! Как же иначе? Теперь я, как и все великосветские
люди, имею очаровательную, веселую любовницу! - самодовольно подумал  юнец
и усмехнулся. - Всего только в десяти  шагах  спит,  как  сурок,  ее  муж.
Интересно посмотреть на его лицо в эту минуту! Каков рогоносец!"
   - Куда ехать, барин? - окликнул кучер, вернув его к действительности.
   -  Живее  домой!  -  приказал  Демидов,  сам  не  понимая,  почему   он
заторопился в дедовский особняк.


   Отослав кучера, Демидов тихой тенью скользнул  в  подъезд,  сам  открыл
дверь и  без  света,  в  потемках,  прошел  в  свою  половину.  Утомленный
переживаниями, он устало опустился в  глубокое  кресло.  В  ушах  все  еще
слышался ее мелодичный смех. Демидов зажег свечу и задумался.  В  комнатах
огромного дома было тихо и безмолвно. Филатка ушел в город, а слуги спали.
Где-то под полом заскреблись мыши, подчеркивая тишину. На свече заблестели
горячие капельки растопленного воска. Демидов протянул руку к свече, глаза
его вспыхнули мрачной решимостью.
   "Да, да, ей нужен подарок! Надо показать,  кто  такие  Демидовы!"  -  с
бесшабашностью юности подумал он и отрезал кусок воска. Он долго мял его в
руках. Податливый и теплый воск был послушен. "Вот,  вот  именно  так",  -
прошептал он, погасил свечу и впотьмах выбрался из комнаты.
   Гвардеец безмолвно обошел старинные покои. Скрипнул раз-другой высохший
паркет. Снова заскреблись мыши. Тайные тихие звуки  внезапно  возникали  и
быстро гасли. В темноте  все  казалось  необычным  и  загадочным.  Демидов
бесшумно пробрался в комнату, в которой стоял знакомый чугунный  шкаф.  Он
нащупал его в темноте и, огладив холодный металл, приложил мягкий  воск  к
замочной скважине.
   "Что я делаю?  -  испуганно  спросил  он  вдруг  свою  совесть.  Однако
преступный соблазн победил нерешительность.  -  Я  покажу  тебе,  какой  я
мальчик! Демидов хозяин всему здесь, и ты  завтра  убедишься  в  этом!"  -
пригрозил он мысленно Данилову.
   С отпечатком замка в руке он вернулся в комнаты, переоделся и  воровски
выбрался на осеннюю улицу. Дождь продолжал хлестать, жалобно гудели ржавые
трубы, и в оголенных деревьях  бесприютно  шумел  ветер.  Демидов  на  все
махнул рукой: под ливнем, в грязь он прошел Мойку, вышел  на  Вознесенский
проспект и долго  кружил,  отыскивая  Мещанскую  улицу,  на  которой  жили
немецкие кустари...
   Наконец он отыскал подвал с ржавой вывеской, сошел по ступенькам и стал
стучать в дверь. Стучал долго, настойчиво, а дождь все лил и  лил  ему  на
плечи.
   - Откройте! Откройте! - упорно взывал гвардеец.
   В оконце мелькнул  робкий  огонек,  и  встревоженный