ам, где нет удобного доступа к цели. Если мы выполним эти требования, мы и избавим себя от поражений, и не будем слишком долго задерживаться на каком-нибудь деле, и не причиним много обид, а, кроме того, нас все будут считать счастливыми людьми, ибо даже' то, что произойдет случайно, люди будут приписывать нашему опыту и энергии. Третье предписание может показаться в какой-то мере противоречащим только что названному, но если посмотреть глубже, то между ними нет никакого несогласия. Это предписание требует, чтобы мы не ждали постоянно счастливого случая, но сами иной раз искали и создавали его. Именно об этом несколько высокопарно говорит Демосфен: "И подобно тому как принято, чтобы войском командовал полководец, так и умные люди должны руководить обстоятельствами, дабы они имели возможность делать то, что сами находят нужным, а не были вынуждены лишь подчиняться ходу событий" "^ Ведь если повнимательнее присмотреться, мы сможем заметить две непохожие друг на друга категории людей, которые тем не менее считаются одинаково опытными в разного рода делах и предприятиях. Одни прекрасно умеют пользоваться представившимися им возможностями, но сами совершенно не способны что-либо придумать или создать, другие же целиком ушли в поиски и изобретение всяческих комбинаций, но не умеют как следует воспользоваться удачным для них моментом. Каждая из этих способностей, если она не соединена со второй, должна быть признана во всех отношениях односторонней и несовершенной. Четвертое предписание запрещает нам предпринимать что-либо такое, что неизбежно потребовало бы слишком большого времени, советуя постоянно вспоминать известную строчку: Так, но бежит между тем, бежит невозвратное время "^ Ведь все те, кто посвятил себя трудным и сложным профессиям, например юристы, ораторы, теологи, писатели и т. и., именно потому оказываются беспомощными в устройстве своего личного счастья, что им не хватает времени на всевозможные житейские мелочи, на то, чтобы уловить какой-то удобный случай или придумать какое-нибудь хитроумное средство, которое помогло бы им улучшить их благосостояние, ибо они тратят время на другие вещи. С другой стороны, во дворцах государей, да и в республиках можно встретить людей, обладающих исключительными способностями в том, что касается умения устраивать свое собственное счастье и благосостояние и разрушать чужое. Они не заняты никакой общественно полезной деятельностью, но все свои усилия целиком сосредоточили на том самом искусство жизненного преуспевания, о котором идет речь. Пятое правило предписывает нам в какой-то мере подражать природе, которая ничего не делает напрасно. Мы без большого труда сможем выполнить это требование, если будем умело согласовывать и соединять между собой все виды нашей деятельности. Во всех наших действиях мы должны так внутренне настроить и подготовить себя, так расставить в своем уме и подчинить друг другу все наши намерения и цели, чтобы в случае, если нам не удастся в каком-нибудь деле добиться высшей степени успеха, мы могли бы, однако, вплотную приблизиться к ней или в крайнем случае занять хотя бы третью от вершины успеха ступеньку. Если же мы вообще не сумеем добиться никакого, даже частичного, успеха в деле, тогда уж придется, отказавшись от первоначальной цели, поставить перед собой какую-нибудь другую, используя при этом уже затраченные на достижение первой усилия. Если же мы не в состоянии сорвать какой-то плод в настоящее время, то следует по крайней мере извлечь из этого хоть какую-нибудь пользу в будущем; ну а если вообще невозможно ни в настоящее время, ни в будущем извлечь из этого ничего основательного и серьезного, то придется удовольствоваться на худой конец тем, чтобы хоть немного увеличить свое значение в глазах других, и так далее в том же роде. Мы должны постоянно следить за тем, чтобы каждое наше действие и каждое наше решение приносили нам тот или иной полезный результат, ни в коем случае не позволяя себе прийти в отчаяние, пасть духом и сразу опустить руки, если вдруг окажется, что мы не можем достичь нашей основной цели. Ибо политическому деятелю менее всего подобает стремиться к достижению одной-единственной цели. Тот, кто поступает так, неизбежно поплатится за это потерей бесчисленного множества возможностей, которые всегда попутно возникают в деловой практике и которые, пожалуй, смогут оказаться более благоприятными для чего-то другого, что лишь позднее раскроет свою пользу, чем то, что уже находится у нас в руках. Поэтому нужно хорошенько запомнить следующий принцип: "Это необходимо сделать, но не следует забывать и о другом" "^ Шестое предписание требует не слишком сильно связывать себя с каким-нибудь делом; хотя на первый взгляд оно может быть и не таит в себе никаких опасностей, но всегда нужно иметь наготове либо открытое окно, чтобы выпрыгнуть, либо какую-нибудь потайную дверь, чтобы скрыться. Седьмое предписание -- это в сущности старинный совет Бианта, только речь идет здесь не о вероломстве, а об осторожности и сдержанности: "Любить друга, помня при этом, что он может стать врагом, и ненавидеть врага, помня, что он может стать другом" ^". Ведь тот, кто слишком отдается дружбе, приносящей ему лишь несчастье, или бурной и тягостной ненависти, или пустому ребяческому соперничеству, неизбежно наносит непоправимый ущерб всем своим интересам. Приведенных примеров вполне достаточно для того, чтобы охарактеризовать учение о жизненной карьере. И здесь необходимо еще раз напомнить читателям, что те беглые указания и наброски, которые мы делаем, говоря о науках, до сих пор еще не созданных или не получивших развития, ни в коем случае не должны приниматься за подлинные исследования этих вопросов, но должны рассматриваться лишь как своего рода лоскутки или кайма, по которым можно судить и о всем куске ткани в целом. С другой стороны, мы не настолько наивны, чтобы утверждать, что невозможно достичь счастья и благосостояния без всех тех тягостных усилий, о которых мы здесь говорили. Ведь мы прекрасно знаем, что иным счастье как бы само идет в руки, другие же добиваются его только благодаря упорству и старательности, да еще, пожалуй, некоторой осторожности, не нуждаясь ни в какой сложной и тяжелой науке. Но точно так же как Цицерон, изображая совершенного оратора, не стремится к тому, чтобы каждый из юристов был или мог быть таким же, и точно так же как при изображении совершенного государя или придворного (а некоторые писатели предприняли попытку создать такие трактаты) этот образец создается исключительно на основе отвлеченных представлений о совершенстве, а вовсе не реальной действительности, так поступаем и мы, давая советы политическому деятелю, но лишь в том, повторяю, что касается его личного преуспевания. Однако мы должны напомнить, что все отобранные нами и приведенные здесь предписания принадлежат к числу тех, которые называются честными. Что же касается нечестных средств, то если кто-нибудь захочет учиться у Макиавелли, который советует "не слишком большое значение придавать добродетели, но заботиться лишь о том, чтобы создать впечатление добродетельного человека, ибо молва о добродетели и вера в то, что вы ею обладаете, полезны для человека, сама же добродетель только мешает", а в другом месте предлагает политическому деятелю "положить в основу всей своей деятельности убеждение, что только страхом можно легко заставить людей подчиниться воле и замыслам политика я поэтому последний должен употребить максимум усилий на то, чтобы, насколько это от него зависит, сделать людей послушными себе, держа их в постоянной тревоге и неуверенности" "^ так что его политик оказывается тем человеком, которого итальянцы называют сеятелем колючек; или если кто-то соглашается с той аксиомой, на которую ссылается Цицерон: "Пусть гибнут друзья, лишь бы враги погибли" "^ как поступили, например, триумвиры, заплатившие за гибель врагов жизнями ближайших друзей; или если кто-нибудь вознамерится подражать Катилине и попытается сеять смуту и волнения в собственном государстве для того, чтобы лучше половить рыбу в мутной воде и легче устроить свое благосостояние, следуя словам того же Катилины: "Если дело мое охватит пожар, то я погашу его не водой, а развалинами города" Щ, или если кто-то захочет повторить известные слова Лисандра, который обычно говорил, что "детей следует привлекать к себе пирожками, а взрослых -- обманом" ^, и последовать множеству других такого же сорта бесчестных и пагубных советов, которых, как это бывает и в любом другом деле, значительно больше, чем честных и разумных; если, повторяю, кому-нибудь подобного рода извращенная мудрость доставляет удовольствие, то я не стал бы отрицать того, что этот человек (поскольку он полностью освободился от всех законов милосердия и добродетели и посвятил себя целиком заботам об устройстве собственного благосостояния) может более кратким путем и быстрее упрочить свое положение и богатство. Ведь в жизни происходит то же самое, что и в путешествии, где самый короткий путь всегда грязнее и неприятнее, а лучший путь оказывается, как правило, окольным. Но люди ни в коем случае не должны прибегать к такого рода бесчестным средствам; скорее им следует (если только они владеют собой, способны сдерживать себя и не дают вихрю и буре честолюбия увлечь себя в противоположную сторону) представить перед глазами не только эту общую схему мира, согласно которой все "есть суета и страдание духа" '^, но и более специальную, показывающую, что само бытие без нравственного бытия есть проклятие, и, чем значительнее это бытие, тем значительнее это проклятие; и где самой высокой наградой добродетели является сама добродетель, точно так же как самой страшной казнью за порок является сам порок. Ибо прекрасно сказал поэт: ...о, какою же вам, какою наградою, мужи, Можно за подвиг воздать? Наградят вас прекрасно, во-первых, Боги и ваша же честь... '^ С другой стороны, не менее правильно говорится и о мерзавцах: "И ему отомстят его нравы" ^. Более того, даже во всех своих волнениях и беспрестанных заботах и мыслях о том, как лучше и вернее устроить и обеспечить свое благосостояние, даже среди всех этих метаний ума люди должны обращать свои взоры к божественной воле и вечному провидению, которое всегда опрокидывает и сводит на нет все махинации негодяев, все их подлые, хотя иной раз и хитроумные замыслы; согласно словам Писания: "Зачавший несправедливость родит суету" '^. И даже если они не будут прибегать к несправедливости и нечестным средствам, однако же вся эта беспрерывная, безостановочная, не знающая ни минуты покоя, ни единого дня отдыха лихорадочная погоня за счастьем не дает человеку ни малейшей возможности воздать господу как полагающуюся ему дань часть нашего времени. Ведь, как известно, господь требует от нас и берет себе десятину от наших способностей и седьмую часть нашего времени. Так зачем же гордо поднимать голову к небесным высям, когда дух простерт по земле, подобно змию, пожирающему прах? Это не укрылось даже от язычников: Пригнетая к земле часть дыханья божественной силы! ^. Если же кто-нибудь льстит себя надеждой, что он сможет честно пользоваться своим богатством и могуществом, какими бы нечестными способами они ни были добыты (подобно тому как всегда говорили о Цезаре Августе и Септимии Севере, что "они должны были или никогда не родиться, или никогда не умирать" '^ -- столько зла совершили они, прокладывая себе путь к вершинам могущества, и, наоборот, -- столько добра, достигнув их), то он должен тем не менее понять, что такого рода компенсация добром за причиненное зло получает одобрение лишь впоследствии, сама же мысль об этом с полным основанием заслуживает осуждения. Наконец, не будет лишним, если мы во время этой напряженной и бешеной погони за счастьем несколько охладим свой пыл, вспомнив о довольно удачном замечании императора Карла V '^, сделанном им в наставлениях своему сыну, где он говорил, что счастье подражает женщинам, обычно презрительно отвергающим тех своих поклонников, которые слишком ухаживают за ними. Но это последнее касается только тех, чей вкус испорчен болезнью души. Скорее люди должны опираться на тот камень, который является как бы краеугольным и для теологии, и для философии, поскольку они утверждают в сущности почти одно и то же о том, к чему прежде всего следует стремиться. Ведь теология заявляет: "Прежде всего ищите царство божье, а все остальное -- приложится" '^. Но и философия утверждает нечто подобное: "Прежде всего ищите душевное благо, остальное же или придет, или не принесет вреда". Впрочем, этот фундамент, если его закладывают люди, иной раз строится на песке; именно об этом говорит возглас М. Брута, вырвавшийся у него перед самой его гибелью: Чтил я тебя добродетель -- ты же лишь имя пустое '"░. Но тот же самый фундамент, заложенный Богом, всегда зиждется на незыблемой скале. На этом мы завершаем рассмотрение учения о жизненной карьере и одновременно общего учения о деловых отношениях. Глава III Разделение науки о власти, т. е. о государстве, здесь не приводится. Мы укажем путь к созданию только двух наук, не существующих в настоящее время, а именно: учения о расширении границ державы и учения о всеобщей справедливости, или об источниках права Теперь я перехожу к искусству власти, или к учению об управлении государством, куда я включаю и экономику ^', поскольку семья составляет частицу государства. Как я уже говорил выше, в этой области я решил хранить молчание. При этом, однако, я вовсе не считаю, что совершенно не способен сказать на эту тему что-нибудь, что могло бы оказаться полезным и разумным: ведь я обладаю большим и длительным опытом на этом поприще. Занимая последовательно множество почетных государственных должностей, хотя и не имея на то никаких заслуг, лишь благодаря безграничной милости и благоволению ко мне Вашего Величества я достиг самого высокого положения в королевстве, занимал эту высшую должность в течение целых четырех лет и, что гораздо важнее, беспрерывно в течение восемнадцати лет постоянно беседовал с Вашим Величеством и выполнял Ваши поручения (а это даже из любого бревна могло бы сделать политика), наконец, из всех наук я уделил больше всего внимания и времени изучению истории и права. Обо всем этом я говорю не для того, чтобы похвастаться перед потомками, а потому что, как я полагаю, имеет некоторое отношение к достоинству и значению наук тот факт, что человек, рожденный скорее для научной, чем для какой бы то ни было другой деятельности, оказавшись какой-то неведомой судьбой, вопреки склонностям своего характера на поприще практической деятельности, был, однако, при мудрейшем короле удостоен права исполнять весьма почетные и трудные обязанности. Но если даже после всего этого я, воспользовавшись свободным временем, попытаюсь родить что-нибудь на тему политики, то такое произведение, вероятно, окажется либо недоноском, либо мертворожденным ребенком. Между тем, чтобы не оставалось вообще незанятым столь возвышенное место (ибо все остальные науки уже размещены на своих местах), я решил отметить здесь как недостающие и нуждающиеся в развитии лишь два раздела гражданской науки, не затрагивающих тайн государственной власти, но являющихся достаточно общими по своему характеру, и, как мы это обычно делаем, привести примеры их исследования. Искусство власти складывается из трех политических задач, а именно: сохранить державу, сделать ее счастливой и процветающей и, наконец, расширить ее территорию и как можно дальше раздвинуть ее границы. Однако только две первые задачи прекрасно раскрыты в основных своих чертах рядом авторов, последняя же задача обходится молчанием. Поэтому мы считаем необходимым отнести ее к числу наук, требующих развития, и, как мы это всегда делаем, приведем здесь образец ее изложения. Этот раздел науки мы будем называть "Консул в военном плаще", или "Наука о расширении границ державы". Пример общего трактата о расширении границ державы ^ Слова Фемистокла, если их применить лишь к нему самому, конечно, звучат дерзко и высокомерно, но если их употребить в отношении других и в более общем смысле, то они, как мне кажется, безусловно, выражают весьма разумное и очень важное наблюдение. Когда Фемистокла на пиру попросили сыграть что-нибудь на кифаре, он ответил: "Я не умею играть на кифаре, но зато могу маленький городишко превратить в великое государство" '^. Действительно, эти слова, если их рассматривать в политическом смысле, великолепно показывают различие, существующее между двумя абсолютно несовместимыми друг с другом способностями, которыми обладают те, кто стоит у кормила власти. Ведь если внимательно присмотреться ко всем когда-либо жившим королевским канцлерам, сенаторам и остальным, посвятившим себя государственной деятельности, то, конечно, можно найти (хотя и довольно редко) среди них некоторых, способных превратить маленькое и слабое королевство или иное государство в обширное и богатое и, однако, совершенно не умеющих играть на кифаре. Наоборот, есть множество других, удивительно хорошо и мастерски играющих на кифаре или лире, т. е. отлично владеющих искусством дворцовых интриг, но настолько неспособных увеличить мощь государства, что создается впечатление, что они скорее самой природой предназначены расшатывать и колебать счастливое и цветущее его состояние. Конечно же, все это низкое и призрачное искусство, с помощью которого всякого рода советники и влиятельные люди весьма часто стремятся снискать милость к себе государей и популярность у толпы, не заслуживает никакого другого названия, кроме посредственного умения играть на музыкальном инструменте; ибо все это приятно только в данную минуту и скорее украшает самих мастеров, чем приносит пользу и способствует росту и величию государств, слугами которых они являются. Без сомнения, мы встретим и других канцлеров и правителей государств, весьма дельных, способных к государственной деятельности и умеющих разумно управлять делами страны и спасти ее от очевидных опасностей и неприятностей, которые, однако, совершенно не обладают данными, необходимыми для того, чтобы возвысить государство и увеличить его силу. Но какими бы в конце концов ни были работники, посмотрим и на само их произведение, на то, каким же должно быть подлинное величие королевств и республик и какими путями можно его достигнуть. Этот предмет поистине достоин того, чтобы правители государств постоянно обращались к нему и тщательно размышляли над ним, дабы не переоценить свои силы и не оказаться втянутыми в безнадежные и слишком трудные предприятия, и, наоборот, чтобы, слишком невысоко оценивая свои возможности, не унизиться до принятия решений малодушных и трусливых. Величина территории державы может быть измерена, доходы ее могут быть подсчитаны, численность населения можно узнать по переписи, а число городов и их размеры по карте. Однако среди всех вопросов политики нельзя найти другого, более подверженного неверным и ошибочным решениям, чем вопрос о правильной и глубокой оценке истинных сил и возможностей какой-либо державы. Царство небесное уподобляют не желудю или какому-нибудь более или менее крупному ореху, по горчичному зерну -- самому маленькому из всех зерен '^, которое, однако, обладает каким-то внутренним свойством, каким-то врожденным духом, благодаря которым оно способно произрасти, подняться и широко раскинуть свои листья. Точно так же можно встретить королевства и другие государства, достаточно обширные по своей территории, которые, однако, не способны раздвинуть еще дальше свои границы или распространить еще шире свою державу; и, наоборот, другие государства, очень маленькие по своим размерам, оказываются вместе с тем достаточно прочной базой, на которой могут возникнуть величайшие монархии. 1. Укрепленные города, полные оружием склады, породистые кони, вооруженные колесницы, слоны, осадные машины, всевозможные военные орудия и т. п. -- все это, вместе взятое, есть не что иное, как овца, одетая в шкуру льва, если сам народ по своей природе и по своему характеру не является ни мужественным, ни воинственным. Более того, сама по себе численность войска окажет не слишком большую помощь там, где воины не годны для сражения и трусливы. Ибо, как правильно заметил Вергилий: "Волк не заботится о числе овец" ^. Персидское войско на полях Арбелы предстало перед македонцами как огромное людское море, так что полководцы Александра, немало потрясенные этим зрелищем, уговаривали царя начать сражение ночью, и тот ответил им: "Я не хочу красть победу" ^. А она оказалась значительно легче, чем об этом думали. Тигран, царь Армении, расположившись лагерем с четырехсоттысячным войском на каком-то холме и глядя на двинувшийся против него римский отряд, не превышавший четырнадцати тысяч, самодовольно заметил: "Этих людей слишком много для посольства и слишком мало для битвы". Но не успело зайти солнце, как он на опыте убедился, что их было достаточно много для того, чтобы нанести ему неисчислимые потери и обратить его в бегство '^. Бесчисленны примеры, свидетельствующие о том, сколь неравны по своим силам множество и мужество. Поэтому, во-первых, следует принять как несомненнейший и безусловно доказанный факт, что самое главное и основное для достижения величия королевства или другого государства -- это воинственный по своей природе и по своему характеру народ. Второе же -- скорее избитая, чем правильная сентенция, гласящая, что "деньги -- это главная сила войны", впрочем, так и есть, если у народа слабого и изнеженного не хватает сил в мускулах. Правильно ответил Солон Крезу '^, который хвастался перед ним своим золотом: "Но если, царь, явится кто-нибудь, кто лучше тебя владеет оружием, то ему, конечно, и достанется все это золото". Поэтому любой государь или государство, чьи подданные по своей природе и характеру недостаточно мужественны и воинственны, должны весьма трезво оценить свои возможности; и, наоборот, государи, правящие мужественными и храбрыми народами, должны быть вполне уверены в своих силах, если в остальном они достаточно надеются на себя. Что же касается наемных войск (а к этому средству обычно прибегают тогда, когда не хватает собственных), то здесь множество примеров с полной очевидностью и ясностью показывает, что любое государство, опирающееся на наемников, сможет, вероятно, на короткое время раскинуть пошире крылья над своим гнездом, но очень скоро эти крылья сломаются. 2. Благословения Иуды и Иссахара никогда не встречаются вместе, и никогда один и тот же народ или племя не бывает одновременно и "львенком" и "ослом", гнущимся под тяжестью поклажи '^. И никогда народ, задавленный налогами, не станет мужественным и воинственным. Не подлежит сомнению, что налоги, установленные со всеобщего согласия, не так угнетающе и тягостно действуют на подданных, как те, которые вводятся по произволу правителя. Это можно ясно увидеть на примере так называемых акцизов, формы налогового обложения, существующей в Нидерландах, и отчасти на примере того, что в Англии называют субсидиями '^. Ведь нужно иметь в виду, что речь идет о моральном состоянии людей, а не о достатке. Налоги же, которые платятся с общего согласия, и те, которые устанавливаются повелением власти, будучи с материальной точки зрения равнозначными, обладают, однако, совершенно различным моральным воздействием на психологию подданных. Поэтому нужно сделать вывод, что народ, обремененный налогами, не способен повелевать. 3. Если государства стремятся достигнуть величия, то им следует принять самые тщательные меры для того, чтобы помешать чрезмерному росту численности знати, патрициев и тех, кого мы называем благородными. Ведь такой рост знати приводит к тому, что простой народ находится в унижении и презрении, становясь лишь рабами знати и рабочей силой. Нечто подобное происходит при порубках леса: если оставить больше, чем нужно, пней и старых деревьев, то здоровый и чистый лес здесь не вырастет вновь, но большая часть его выродится в чахлый кустарник. То же самое происходит и с народами: там, где знать становится слишком многочисленной, простой народ будет слабым и малодушным, и дело в конце концов дойдет до того, что даже один человек из ста не будет способен носить оружие, особенно если иметь в виду пехоту, составляющую, как правило, основную силу войска. В результате население большое, а военные силы ничтожны. Яснее всего сказанное мною подтверждается на примере Англии и Франции. Хотя Англия значительно меньше Франции и по территории, и по численности населения, однако в военных столкновениях с пей она почти всегда оказывалась победительницей; и это происходило именно по той самой причине, что английские йомены и люди низшего сословия способны к военной службе, французские же крестьяне нет. В этом отношении удивительно мудрым и глубоким было введение Генрихом VII, королем Англии (о чем мы более подробно говорили в истории его жизни), порядка, устанавливавшего небольшие имения и земледельческие фермы с примыкающим к ним небольшим участком земли, который не мог быть отчужден от них '^ Это делалось для того, чтобы можно было иметь достаточные средства для более или менее зажиточного существования, и для того, чтобы земля обрабатывалась ее собственниками или в крайнем случае арендаторами, а не наемными работниками, или батраками. Именно таким путем любая страна сможет заслужить те слова, которые говорит Вергилий о древней Италии: Древняя область, оружьем сильна и земли плодородьем '". Не следует обходить вниманием и ту часть населения, которая специфична, пожалуй, только для Англии и, насколько я знаю, не встречается больше нигде, за исключением, может быть, только Польши; речь идет о барской челяди. Даже самые последние из этой категории населения ничем не уступают крестьянам в том, что касается службы в пехоте. Поэтому совершенно несомненно, что все это великолепие и пышное гостеприимство, множество слуг и всяческой челяди, столь обычные у английской знати и дворянства, в конце концов значительно способствуют увеличению военного могущества страны. Наоборот, замкнутый, скромный, стремящийся не привлекать к себе внимание образ жизни знати подрывает военные силы страны. 4. Нужно при любых обстоятельствах приложить все усилия к тому, чтобы это Навуходоносорово древо монархии имело достаточно толстый и крепкий ствол, дабы иметь возможность поддерживать свои ветви и листву, т. е. чтобы число полноправных граждан было вполне достаточным для того, чтобы держать в повиновении жителей покоренных стран '^. Поэтому вполне готовы и способны достигнуть величия те государства, которые легко и свободно предоставляют другим права гражданства. Во всяком случае не имеет никакого основания убеждение в том, что манипул воинов, сколь бы мужественными и умными они ни были, может обуздать и держать в повиновении огромные и обширнейшие области. Это, может быть, и возможно на какое-то короткое время, но долго продолжаться не может. Спартанцы очень скупо и с большим трудом принимали новых граждан. Поэтому, до тех пор пока они осуществляли свое господство на маленькой территории, их положение было прочным и устойчивым, но, как только они начали расширять свои границы и стремиться господствовать на более обширном пространстве, чем то, на котором коренные спартанцы могли легко подавить волнения иноземцев, их могущество сразу рухнуло. Никогда ни одно государство не открывало такого широкого доступа новым гражданам, как римская республика. Поэтому и счастливая судьба государства вполне отвечала этому столь мудрому установлению, ибо Рим превратился в самую могущественную и обширную державу в мире. Римляне очень легко и широко предоставляли права гражданства в их полной форме, т. е. не только право торговли, вступления в брак и наследования, но и право избирать и быть избранным на почетные должности; и эти права опять-таки предоставлялись не только отдельным лицам, а целым семьям, даже городам, а иной раз и целым государствам. Сюда нужно прибавить и обычай основывать колонии, благодаря которым насаждалось римское начало на чужеземной почве. Если сопоставить эти два института, то можно без колебания утверждать, что не римляне распространились по всему миру, а, наоборот, весь мир слился с римлянами, а такой путь расширения власти и влияния державы является самым надежным и безопасным. Приходится довольно часто удивляться тому, что Испания, обладая таким малочисленным коренным населением, смогла распространить свою власть на столько провинций и государств. Но сама Испания во всяком случае должна считаться стволом достаточно большого дерева, поскольку она занимает несравненно более обширные пространства, чем Рим и Спарта в начале своей истории. И хотя испанцы обычно очень скупо предоставляют права гражданства, они делают нечто очень близкое к этому -- свободно принимают к себе на военную службу любого иностранца, мало того, нередко поручают им даже верховное командование армией на войне. Однако, как мне кажется, в последнее время они обратили внимание на то, что им явно не хватает коренного населения, и стремятся теперь исправить положение, как об этом можно судить на основании опубликованной в этом году Прагматической санкции '^ 5. Точно доказано, что ремесла, которыми занимаются сидя в закрытом помещении, а не на открытом воздухе, все эти тонкие и точные работы, требующие скорее ловкости и искусства пальцев, чем физической силы, по своей природе несовместимы с воинственным складом характера. Вообще воинственные народы предпочитают праздный образ жизни, и для них опасности на войне куда менее страшны, чем труд. Если мы хотим поддерживать в них этот воинственный дух, мы не должны слишком сильно подавлять их природный характер. Поэтому Спарте, Афинам, Риму и другим древним государствам очень сильно помогло то, что все подобного рода работы осуществлялись не свободными, а главным образом рабами. Однако с принятием христианского закона рабство почти полностью отмерло. Остается в таком случае передать развитие всех этих ремесел исключительно в руки одних чужеземцев, которых и следует поэтому привлекать в страну или по крайней мере не чинить препятствий к их переселению. Коренное же население должно состоять из трех групп людей: земледельцев, свободных слуг и ремесленников, занимающихся простым физическим трудом, требующим сильных и крепких мускулов, например кузнецов, каменотесов, плотников и т. п., не считая находящихся на военной службе. 6. Но более всего способствует достижению величия государства особая любовь и пристрастие народа к военному делу, которые становятся для него его славой и честью, основным делом жизни, пользующимся особым почетом. Все, что было нами сказано до сих пор, относится лишь к способностям и склонностям к военным занятиям; но зачем были бы нужны способности, если их не применять на практике и не приводить в действие? Рассказывают, что Ромул (хотя, может быть, это и выдумка) завещал своим гражданам превыше всего ставить военное дело, предсказывая, что это сделает их город столицей всего мира ^. Вся структура спартанского государства, хотя, может быть, и не слишком разумно, однако же весьма тщательно, была построена так, что вела к одной единственной цели: сделать из граждан воинов. Так обстояло дело и в Персии, и в Македонии, хотя, быть может, не столь последовательно и не такое продолжительное время. Британцы, галлы, германцы, готы, саксы, норманны и некоторые другие народы на определенное время целиком посвящали себя военным занятиям. Турки, которых в немалой степени поощряет к этому и их религиозный закон, до сих пор сохраняют аналогичную практику, однако в настоящее время их военные силы пришли в значительный упадок. В христианской Европе существует лишь один народ, до сих пор сохраняющий и поддерживающий такую практику, -- это испанцы. Но мысль о том, что человек добивается наибольшего успеха в том деле, которым он больше всего занимается, настолько ясна и очевидна, что вообще не нуждается в словах. Достаточно будет сказать, что народ, не занимающийся специально военным искусством, не отдающий ему все свои силы и помыслы, должен вообще оставить всякую надежду на то, что сколько-нибудь значительное усиление величия державы явится само собой, без всяких усилий с его стороны; наоборот, совершенно очевидно, что те народы, которые посвятили изучению военного искусства значительное время (а именно так обстояло дело у римлян и турок), достигли удивительного прогресса в усилении могущества своей державы. Более того, даже те народы, военная сила которых процветала в течение одного только века, достигли тем не менее за это единственное столетие такого величия государства, что смогли сохранить его и спустя много лет после того, как их военное мастерство и опыт уже ослабели. 7. С предыдущим предписанием тесно связано другое, требующее от государства таких законов и традиций, которые бы всегда могли предоставить ему законную причину или по крайней мере предлог для применения вооруженной силы. Ведь какое-то врожденное чувство справедливости, заложенное в душе человека, не разрешает начать войну, которая несет с собой столько страданий, если нет на то важной или по меньшей мере благопристойной причины. Турки всегда располагают готовой причиной, которая в любой момент дает им возможность начать войну: такой причиной для них является требование распространения их религиозного закона. Хотя у римлян полководцы удостаивались величайшей славы, если им удавалось расширить границы империи, однако сами римляне никогда не начинали войну только по одной этой причине -- чтобы расширить территорию. Так пусть же всякое государство, стремящееся к господству над другими, возьмет себе за правило остро и живо реагировать на любое враждебное действие, будь то по отношению к пограничному населению, или к купцам, или к государственным чиновникам, немедленно, не мешкая, отвечая на первую же провокацию. Точно так же оно должно всегда быть готовым немедленно послать военную помощь любому из своих союзников. Именно так всегда поступали римляне: если иной раз на тот или иной союзный им народ, находившийся одновременно в оборонительном союзе с другими государствами, нападали враги и он вынужден был просить помощи у нескольких государств, римляне всегда приходили раньше всех, не желая уступить никому славу и честь этого дела. Что же касается войн, которые велись в древности ради поддержки государств с более или менее сходной политической организацией (а среди таких государств всегда существует какое-то молчаливое согласие), то я не знаю, какие законные основания они имели. Таковы были войны римлян во имя того, чтобы восстановить свободу Греции; таковы же были войны, предпринимавшиеся лакедемонянами и афинянами во имя того, чтобы устанавливать или свергать демократии и олигархии '^; таковы же были и вторжения в другие государства, предпринимавшиеся в разное время республиками или государями под предлогом защиты их граждан или освобождения их от тирании. Для той цели, которую мы преследуем в настоящее время, вполне достаточно установить, что ни одно государство не должно надеяться на усиление своего могущества и величия, если оно постоянно не будет готово немедленно выступить с оружием в руках по любому справедливому поводу. 8. Никакой организм, будь то естественный или политический, не может сохранить своего здоровья, если он остается в бездействии. Для любого государства таким целительным упражнением является справедливая и почетная война. Правда, гражданская война -- это лихорадочный жар, но внешняя война подобна теплу, вызванному движением тела, в высшей степени полезному для его здоровья. Ленивый и сонный мир ослабляет и изнеживает дух, развращает нравы. И какое бы влияние ни оказывал мир на благополучие того или иного государства, для величия последнего, без всякого сомнения, важно, чтобы оно всегда было вооружено и готово к бою. К тому же старое, заслуженное войско, продолжая свою службу, хотя и требует, несомненно, больших расходов и затрат, однако же является для государства своего рода арбитром в его спорах с соседями или по крайней мере придает ему во всех его делах особый вес. Это особенно хорошо можно увидеть на примере испанцев, которые уже в течение 120 лет содержат войска ветеранов в некоторых частях страны, хотя и не всегда в одних и тех же. 9. Господство на море -- это залог прочности монархии. Цицерон, говоря в письме к Аттику о подготовке Помпея к войне с Цезарем, пишет: "Замысел Помпея полностью воспроизводит мысль Фемистокла: он считает, что тот, кто господствует на море, господствует над всем" ^. И вне всякого сомнения, Помпей сумел бы измотать и полностью разбить Цезаря, если бы он из пустой самоуверенности не отказался от своего плана. Множество примеров показывает нам, какую важную роль могут сыграть морские сражения. Битва при Акции определила, кому будет принадлежать власть над миром, битва при Курсоларских островах обуздала зарвавшихся турок '^. Сколько раз победы в морских сражениях приносили и окончательную победу в войне, но это случалось лишь тогда, когда от их исхода зависела судьба всей войны. Во всяком случае не вызывает ни малейшего сомнения, что тот, кто господствует на море, может действовать совершенно свободно и получить от войны столько, сколько он захочет; тогда как, наоборот, тот, кто одерживает победу с помощью сухопутных сил, несмотря на это, часто оказывается в очень сложном и затруднительном положении. И если в наши дни у нас, европейцев, морское могущество, являющееся наследственным достоянием нашего Британского королевства, имеет огромное значение для достижения господствующего положения в мире (гораздо большее, чем это где-нибудь или когда-нибудь имело место), то это прежде всего потому, что большинство европейских государств не являются чисто континентальными, но в значительной мере окружены морем;. а кроме того, сокровища и богатства обеих Индий достаются тому, кто господствует на море. 10. Можно считать, что современные войны приносят, мало славы и почета их участникам сравнительно с тем, что выпадало обычно в древние времена на долю воинов. В паше время существует несколько почетных военных орденов, предназначенных, очевидно, для того, чтобы поощрять мужество, однако ими стали теперь награждать не только на войне, но и в мирное время. Точно так же у нас существуют и различные изображения на родовых гербах, и дома призрения для старых, заслуженных воинов и инвалидов и т. п. Но древние в тех местах, где были одержаны победы, сооружали трофеи, воздвигали величественные памятники павшим в бою, произносили хвалебные речи на похоронах, награждали воинов гражданскими и военными венками '", наконец, сам титул императора, который позднее величайшие государи заимствовали у военных вождей, и торжественные триумфы в честь полководцев после победного окончания войны, а кроме того, щедрые награды и подарки воинам, которые они получали по окончании службы, -- все эти награды и поощрения были столь многочисленны, столь велики и приносили такой блестящий почет и славу, что могли разжечь страсть к воинской службе и к боевым подвигам даже в самых холодных и ледяных сердцах.