ь в виду время, когда этот обычай впервые возник, и если в :)то время царили смуты или невежество, то это прежде всего лишает его всякого значения и делает подозрительным". Поскольку университетские традиции в большинстве случаев ведут свое происхождение от времен гораздо более невежественных и темных, чем наш век, тем больше оснований подвергнуть их пересмотру. Я покажу это на одном или двух примерах, взятых из областей наиболее знакомых и распространенных. Вошло в обычай (хотя, как мне кажется, совершенно напрасно) как можно раньше заставлять учащихся изучать логику и риторику -- науки, несомненно подходящие взрослым людям, а не детям и юношам. Ведь эти две науки, если правильно оценивать вещи, принадлежат к числу труднейших наук; это науки наук, потому что одна из них изучает суждения, а другая -- средства их изложения; они дают правила и нормы того, как следует располагать и излагать материал. Поэтому добиваться, чтобы неопытные и неразвитые умы (которые еще не приобрели даже того, что Цицерон называл "материалом" и "запасом" (supellex) ^, т. е. фактическими знаниями) начали свое развитие с этих наук, равносильно желанию научиться взвешивать, измерять и укрощать ветер; и, конечно, такое стремление может привести только к полной утрате этими науками их подлинного значения и возможностей (в действительности больших и достаточно широких) и вырождению первой из них в ребяческую софистику, а второй -- в смешную декламацию или в лучшем случае к потере ими значительной части своего авторитета. Кроме того, поспешное и преждевременное изучение этих наук неизбежно приводит к весьма тощему и схематичному их изложению и такого же рода преподаванию, приспособленному, естественно, к возможностям детского восприятия. Приведу другой пример. Речь идет о недостатке, уже давно укоренившемся в наших университетах и выражающемся в чрезвычайно вредном разрыве между упражнениями, требующими запоминания, и упражнениями, предназначенными для того, чтобы развить творческие способности учащегося. Ведь большинство речей, сочиняемых при изучении риторики, либо вообще бывают подготовлены заранее, так что произносятся уже в готовых выражениях, и здесь уже не остается места для изобретательности и находчивости, либо, наоборот, эти речи всецело представляют собой экспромты и не дают никакой возможности для развития памяти. А между тем в обычной жизни, в ораторской практике, редко можно встретить потребность только в одном из этих видов красноречия, чаще приходится пользоваться обоими одновременно, т. е. необходимы и предварительные заметки, и способность к импровизации. Поэтому такого рода упражнения совершенно не отвечают потребностям практики и не соответствуют истинному представлению о жизни. В своих упражнениях следует постоянно стремиться к тому, чтобы все (насколько это возможно) максимально соответствовало тому, что происходит в реальной жизни, а иначе такого рода деятельность будет не развивать способности человеческого ума, а лишь портить их и направлять по ложному пути. Истинность этих слов легко обнаруживается в тот момент, когда окончившие учебные заведения приступают к своей профессиональной деятельности либо принимаются за исполнение какой-нибудь иной гражданской обязанности. Тут-то они сами очень скоро обнаруживают в себе тот недостаток, о котором мы говорили, но еще быстрее замечают его у них окружающие. Впрочем, мне бы хотелось завершить эту часть моего рассуждения об улучшении организации преподавания известными словами Цезаря, заключающими его письмо к Оппию и Бальбу: "Мне приходит кое-что в голову относительно того, как это сделать, но многое еще можно придумать, и я прошу вас самих подумать об этом" ^ Есть еще одно, несколько более важное обстоятельство, на которое я хотел бы обратить внимание. Ведь если успешное развитие науки в немалой степени зависит от разумной организации отдельных университетов и правильного управления, то еще больших результатов можно было бы добиться, если бы все университеты, рассеянные по Европе, установили между собой более тесную связь и сотрудничество. Ведь, как известно, немало орденов и товариществ, хотя и находятся в разных государствах, далеко друг от друга, тем не менее объединяются в сообщества и своего рода братства, тщательно поддерживают эти союзы и даже имеют общих префектов (областных или федеральных), которым они все подчиняются. Природа создает отношения братства в семье, занятия ремеслами устанавливают братство в цехах, божественное помазание несет с собой братство среди королей и епископов, обеты и уставы устанавливают братство в монашеских орденах, и, конечно, невозможно, чтобы точно таким же образом благодаря наукам и просвещению не возникло бы и благородное братство среди людей, ибо сам Бог носит имя "отца света" ^ Наконец, вызывает огорчение (об этом я коротко говорил уже несколько выше), что почти никогда не происходит публичного поощрения (или оно происходит очень редко) людей, способных создавать труды или проводить исследования в тех областях науки, которые псе еще недостаточно разработаны. В этом деле огромную помощь окажет задуманная нами своего рода перепись наук, которая даст нам возможность судить, какие области науки достигли уже значительного развития и богатства знаний, а какие до сих пор остаются в забвении и влачат нищенское существование. Ведь уверенность в изобилии является одной из причин бедности; и множество книг указывает скорее на роскошь, чем на недостаток. Однако это чрезмерное изобилие (если правильно оценивать вещи) должно быть устранено отнюдь не уничтожением написанных до сих пор, а изданием новых, лучших книг, способных, подобно змею Моисея, "пожрать змеев Магов" ^ Исправить все перечисленные мною недостатки, за исключением последнего (и даже этот последний в той его части, которая касается поощрения исследователей), без сомнения, под силу только монарху. Обыкновенного же человека, предпринимающего усилия и попытки сделать что-то в этом отношении, можно сравнить со статуей Меркурия на развилке дорог -- она может указывать направление пути, но сама по нему пойти не может. Однако для деятельности отдельного человека остается открытой другая, исследовательская сторона проблемы: речь идет о том, чтобы обдумать и решить, что необходимо сделать в каждой области науки для дальнейшего их развития. Поэтому я и решил предпринять всеобщий и полный обзор всех наук, ставя при этом своей главной задачей внимательное и тщательное выяснение того, какие области науки остаются до сих пор не разработанными, не привлекают еще внимания исследователей и не поставлены на службу человеку. Я надеюсь, что такого рода обзор состояния науки и задач, стоящих перед ней, послужит стимулом и указанием для помощи науке со стороны государственной власти и для самостоятельных усилий отдельных ученых. Впрочем, в настоящее время я хочу указать лишь на то, что остается упущенным, и отметить то, что необходимо сделать, отнюдь не стремясь изобличать ошибки и критиковать неудачи. Ведь одно дело -- обнаружить необработанную землю, другое -- исправить способ обработки. Готовясь приступить к исполнению этого замысла, я полностью отдаю себе отчет в том, сколь тяжкий труд предстоит мне, сколь трудную задачу я взял на себя, наконец, сколь безмерно малы мои силы по сравнению с тем, что я хотел бы сделать. Однако я весьма надеюсь, что если даже моя слишком пылкая любовь к науке и завела меня слишком далеко, то я смогу сослаться в качестве оправдания на силу своих чувств, ибо одному и тому же человека никогда не выпадает на долю одновременно "и любить и быть мудрым" '░. Разумеется, я прекрасно понимаю, что следует и другим предоставить такую же свободу суждения, какой я сам пользуюсь, и я, конечно, с одинаковым удовольствием приму от других и исполню сам этот (общий для всех) долг человечности, "ибо тот, кто любезно указывает путь заблуждающимся" и т. д. ^ Я предвижу также, что очень многое из того, что я решил включить в наш список неразработанных и подлежащих исследованию областей науки, вызовет самые разнообразные суждения и возражения: одно покажется уже выполненным и существующим, другое -- отвечающим лишь любопытству и обещающим ничтожную практическую пользу, третье -- слишком трудным и почти невозможным для человеческих сил. Что касается первых двух возражений, то здесь само дело будет говорить за себя; относительно же последнего, говорящего о невозможности выполнения поставленной задачи, я могу сказать следующее: нужно считать возможным и выполнимым все то, что может быть достигнуто кем-нибудь, хотя и не обязательно каждым, и то, что может быть достигнуто объединенными усилиями людей, хотя не обязательно одним человеком, и то, что может быть достигнуто на протяжении ряда веков, хотя и недоступно для одного только века, и, наконец, то, что может быть достигнуто благодаря государственной поддержке и субсидиям (заботе и богатству всего общества), хотя и остается недостижимым для усилий и средств отдельных людей. Если же, однако, найдется кто-нибудь, кто предпочтет воспользоваться словами Соломона: "Ленивый говорит: лев на пути", а не словами Вергилия: "...ибо видят, что можно и могут!" ^, то для меня будет достаточным, если мои труды останутся только среди добрых пожеланий и стремлений. Ведь подобно тому как уже правильная постановка вопроса свидетельствует о некотором знакомстве с предметом, так и тот, как мне кажется, не лишен совершенно здравого смысла, кто пожелал того, что ни в коем случае нельзя считать бессмысленным. Глава I Разделение всего человеческого знания на историю, поэзию и философию в соответствии с тремя интеллектуальными способностями: памятью, воображением, рассудком; это же разделение относится и к теологии Наиболее правильным разделением человеческого знания является то, которое исходит из трех способностей разумной души, сосредоточивающей в себе знание. История соответствует памяти, поэзия -- воображению, философия -- рассудку. Под поэзией мы понимаем здесь своего рода вымышленную историю, или вымыслы, ибо стихотворная форма является в сущности элементом стиля и относится тем самым к искусству речи, о чем мы будем говорить в другом месте. История, собственно говоря, имеет дело с индивидуумами, которые рассматриваются в определенных условиях места и времени. Ибо, хотя естественная история на первый взгляд занимается видами, это происходит лишь благодаря существующему во многих отношениях сходству между всеми предметами, входящими в один вид, так что если известен один, то известны и все. Если же где-нибудь встречаются предметы, являющиеся единственными в своем роде, например солнце и луна, или значительно отклоняющиеся от вида, например чудовища (монстры), то мы имеем такое же право рассказывать о них в естественной истории, с каким мы повествуем в гражданской истории о выдающихся личностях. Все это имеет отношение к памяти. Поэзия -- в том смысле, как было сказано выше -- тоже говорит об единичных предметах, но созданных с помощью воображения, похожих на те, которые являются предметами подлинной истории; однако при этом довольно часто возможны преувеличение и произвольное изображение того, что никогда бы не могло произойти в действительности. Точно так же обстоит дело и в живописи. Ибо все это дело воображения. Философия имеет дело не с индивидуумами и не с чувственными впечатлениями от предметов, но с абстрактными понятиями, выведенными из них, соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой действительности занимается эта наука. Это полностью относится к области рассудка. Что это именно так, можно легко убедиться, обращаясь к источникам мыслительного процесса. Ощущение, служащее как бы воротами интеллекта, возникает от воздействия только единичного. Образы или впечатления от единичных предметов, воспринятые органами чувств, закрепляются в памяти, при этом первоначально они запечатлеваются в ней как бы нетронутыми, в том самом виде, в каком они явились чувственному восприятию. И только потом человеческая душа перерабатывает и пережевывает их, а затем либо пересматривает, либо воспроизводит их в своеобразной игре, либо, соединяя и разделяя их, приводит в порядок. Таким образом, совершенно ясно, что история, поэзия и философия вытекают из этих трех источников -- памяти, воображения и рассудка -- и что не может быть ни каких-либо иных, ни большего числа форм деления науки. Дело в том, что историю и опытное знание (experientia) мы рассматриваем как единое понятие, точно так же как философию и науку. Мы считаем, что и теология не нуждается в каком-то ином типе деления. Конечно, существует различие между информацией, получаемой через откровение, и информацией, идущей от чувственных восприятий, как по самому существу, так и по способу ее передачи, но дух человеческий един и его способности и части одни и те же. Это похоже на то, как разные жидкости разными путями вливаются в один и тот же сосуд. Поэтому и теология складывается из священной истории, из притч (парабол), являющихся своего рода религиозной поэзией, и из поучений и догматов -- некоей вечной философии. Что же касается той части теологии, которая остается и после такого деления (я имею в виду пророчества), то это по существу род истории, ибо божественная история имеет то преимущество перед человеческой, что сообщение о каких-то событиях в равной мере может как следовать за ними, так и предшествовать им. Глава II Разделение истории на естественную и гражданскую, включая в последнюю историю церковную и историю научную. Разделение естественной истории на историю явлений обычных, явлений исключительных и искусств История делится на естественную и гражданскую. В естественной истории рассматриваются явления и факты природы, в гражданской -- деятельность людей. Божественное начало, вне всякого сомнения, проявляется и в той, и в другой, но главным образом это относится к гражданской истории; более того, оно образует свой собственный вид истории, который мы обычно называем священной, или церковной, историей. В спою очередь роль наук и искусств представляется нам столь значительной, что мы считаем необходимым выделить их в особый вид истории, которая, подобно церковной истории, должна, по нашему мнению, входить в состав истории гражданской. Разделение естественной истории на три вида мы будем проводить, исходя из состояния и условий самой природы, которая выступает перед нами в трех видах и развивается как бы по трем направлениям. Ведь природа или является свободной и развивается своим обычным, естественным путем, как это имеет место по отношению к небесным явлениям, животным, растениям и вообще ко всем природным явлениям, или же под влиянием искажений и косности непокорной материи, под действием мощных препятствий утрачивает свое естественное состояние (как в случае чудовищ), или же, наконец, уступает труду и искусству человека, подчиняется его воле и как бы рождается вновь, как это происходит во всех созданиях рук человеческих. Поэтому мы и будем делить естественную историю на историю обычных явлений (generationes), историю исключительных явлений (praeter-generationes) и историю искусств, которую мы обычно называем также механической и экспериментальной историей. Первая из этих дисциплин исследует природу в ее естественном, свободном проявлении, вторая -- отклонения от естественного состояния, третья -- взаимоотношения природы и человека. Мы с особенным удовольствием рассматриваем историю искусств как вид естественной истории, потому что глубоко укоренилось ошибочное мнение, считающее искусство и природу, естественное и искусственное чем-то совершенно различным, а это убеждение приводит к тому, что исследователи считают свою задачу полностью выполненной, если они изложили историю животных, растений и минералов, даже не упомянув об экспериментах в области механических искусств '^. Результатом этого ошибочного противопоставления явилась пагубная идея, согласно которой искусство лишь некий придаток природы, годный только на то, чтобы довести до конца дело, начатое самой природой, или исправить какие-то возникающие недостатки, или устранить те или иные препятствия, мешающие ее свободному развитию, но совершенно неспособный глубоко изменить ее, преобразовать или потрясти до основания. Такое убеждение заставляет человека слишком поспешно отчаиваться в своих способностях. В действительности же люди должны проникнуться глубоким убеждением в том, что искусственное отличается от естественного не формой или сущностью, а только действующей причиной: ведь вся власть человека над природой ограничивается властью над движением, т. е. способностью соединять и разъединять природные тела. Поэтому если имеется возможность сближения или удаления природных тел, то, соединяя, как говорят, активное с пассивным, человек может все, если же такой возможности нет, он ничего не может. И если вещи располагаются в определенном для данного результата порядке, то не имеет никакого значения, произойдет ли это с участием человека или без его участия. Иногда золото плавят на огне, иногда же его находят в чистом виде в золотоносном песке, и здесь его создает сама природа. Точно так же радуга образуется в небе благодаря прохождению света через влагу облаков, но она же может возникнуть и здесь, на земле, при прохождении света через рассеянные водяные пары. Таким образом, всем управляет природа, ей же подчиняются указанные выше три направления: развитие самой природы, отклонения от ее естественного развития и искусство (ars), т. е. человек в его отношении к природе. Поэтому есть все основания включить в естественную историю все эти три направления, что в значительной мере сделал еще Гай Плиний, единственный, кто рассматривал естественную историю так, как этого требовало ее истинное значение; но, включив в нее все эти направления, он излагал их совсем не так, как следовало, более того, совершенно неправильно. Из этих трех областей первая более или менее разработана, остальные две исследованы столь слабо и неудовлетворительно, что их следует отнести к разряду требующих разработки (desiderata). Ведь не существует ни одного достаточно аргументированного и полного описания таких явлений природы, которые бы отклонялись от обычного хода ее развития, будь то какие-то исключительные создания определенных стран и местностей, или необычные по времени явления, или же, как говорит Плиний, игра случая (casuum ingenia), или проявления каких-то неизвестных свойств, или явления, уникальные (monadica) в своем роде. Я, пожалуй, не стану отрицать, что можно найти слишком много книг, наполненных всякими баснословными сообщениями, фантастическими тайнами, беззастенчивым обманом и написанных лишь для развлечения и удовлетворения пустого любопытства, но серьезной и строгой систематизации всех чудесных явлений природы, тщательно проверенной и подробно изложенной, у нас нет, а тем более нет должных попыток отбросить и, так сказать, публично подвергнуть остракизму получившие распространение всевозможные лживые измышления и басни. Ведь, судя по тому, как обстоят сейчас дела, если ложные и фантастические представления относительно явлений природы закрепятся и -- потому ли, что так велико уважение к древности, потому .ли, что не хочется вновь исследовать эти явления, потому ли, что подобные вещи представляются замечательными украшениями речи благодаря тем сравнениям и аналогиям, которые из них можно извлечь, -- получат распространение, то потом их уже никогда не искоренить и не исправить. Целью сочинения такого типа (а этот тип сочинений освещен примером самого Аристотеля) менее всего будет удовлетворение пустого любопытства, к чему стремятся чудотворцы и фокусники. Наоборот, такое произведение поставит перед собой прежде всего две важные и серьезные задачи: первая из них -- исправить ошибочность некоторых аксиом, которые в большинстве своем основываются на избитых и широко известных примерах; вторая -- найти более удобный и легкий переход от чудес природы к чудесам искусства. Самое важное в этом деле -- зорко следить за природой, когда она внезапно отклоняется от естественного хода своего развития, чтобы в результате таких наблюдений можно было в любой момент восстановить по своей воле упомянутый ход развития и заставить природу подчиниться. И я не собираюсь советовать полностью исключить из этой истории чудесных явлений все суеверные рассказы о колдовстве, ворожбе, чарах, сновидениях, предсказаниях и тому подобном, если совершенно точно известно, что соответствующее событие действительно произошло. Ведь еще неизвестно, в каких случаях и до какой степени то, что приписывается суеверию, может быть объяснено естественными причинами. И поэтому мы хотя и считаем, что занятия такого рода деятельностью, безусловно, заслуживают осуждения, однако уверены, что в результате внимательного наблюдения и тщательного изучения этих вещей получим отнюдь не бесполезные знания о них, и не только для того, чтобы должным образом разобраться в преступлениях людей, обвиняемых в подобного рода деятельности, но и для того, чтобы глубже проникнуть в тайны самой природы. Следовательно, нужно без колебания вступать и проникать во все такого рода тайники и пещеры, если только перед нами стоит одна цель -- исследование истины. Вы, Ваше Величество, подтвердили правильность этого собственным примером, ибо обоими прекраснейшими и ясновидящими глазами, глазом религии и глазом естественной философии, столь мудро и прозорливо проникли в кромешный мрак и доказали, что нет никого более похожего на солнце, которое, освещая даже клоаки, остается незапятнанным ^. Однако я хотел бы напомнить о том, что эти рассказы вместе со всеми суевериями следует излагать отдельно и не смешивать с рассказом о подлинных и ясных явлениях природы. Что же касается религиозных рассказов о знамениях и чудесах, то они либо не во всем истинны, либо вообще не имеют никакого отношения к явлениям природы, а потому не должны рассматриваться в естественной истории. Остановимся теперь на истории покоренной и преобразованной природы, которую мы называем обычно историей искусств. Здесь мне, правда, известны некоторые работы о земледелии и даже о многих механических искусствах, но что в этой области самое плохое -- это то, что постоянно остаются без внимания и игнорируются наиболее известные и распространенные опыты в тех или иных практических дисциплинах, хотя они дают для познания природы столько же, если не больше, чем вещи менее распространенные. Ведь считается, что наука будет чуть ли не осквернена и унижена, если ученые обратятся к наблюдениям и исследованиям вопросов, относящихся к механике, если только это не какие-то тайны искусства или же вещи, слывущие весьма редкими и утонченными. Над этой пустой и высокомерной заносчивостью с полным основанием смеялся Платон, выведя хвастливого софиста Гиппия, беседующего с Сократом, честным и глубоким исследователем истины. Когда разговор зашел о красоте, Сократ в соответствии со своим непринужденным и свободным методом рассуждения воспользовался примером сначала прекрасной девушки, затем прекрасной лошади, наконец, прекрасной и великолепно выполненной глиняной вазы. Возмущенный этим последним примером, Гиппий сказал: "Я бы, конечно, с негодованием отказался спорить с любым, кто приводит столь низкие и грязные примеры, если бы меня не удерживали правила вежливости". На что Сократ с иронией заметил: "Ну конечно, как же ты можешь вынести их, если ты одет в такое великолепное платье и прекрасные сандалии" '^. Во всяком случае можно, пожалуй, утверждать наверняка, что великие примеры дают нам не самое лучшее и не самое надежное знание. Именно об этом не без остроумия говорится в известном рассказе о философе, который, созерцая звезды на небе, упал в воду; ведь если бы он посмотрел под ноги, то смог бы увидеть звезды в воде, но, глядя на небо, он не мог увидеть воды в звездах ^. Точно так же часто случается, что вещи мелкие и незначительные дают нам больше для познания великих вещей, чем великие -- для познания малых. Поэтому очень хорошо заметил Аристотель: "Природа любой вещи лучше всего обнаруживается в ее мельчайших частях" ". Поэтому природу государства он ищет прежде всего в семье и в простейших формах социальных связей (мужа и жены, родителей и детей, господина и раба), которые встречаются в любой хижине. Совершенно аналогично природу этого великого государства (т. е. Вселенной) и управление им следует искать как в любом первичном соединении, так и в мельчайших частях вещей. Пример этого мы видим в том, что известная тайна природы (считавшаяся величайший) -- способность железа под влиянием магнита направляться к полюсам -- раскрылась не в больших железных брусках, а всего лишь в иголках. Для меня же, если только мое мнение имеет какой-то вес, совершенно ясно, что история искусств имеет для естественной философии в высшей степени важное и основополагающее значение. Я имею в виду такую естественную философию, которая не стремится погрузиться в туман утонченных и возвышенных спекуляций, но действенно помогает людям в преодолении трудностей и невзгод их жизни. И она принесет не только непосредственную пользу в данный момент, соединяя наблюдения разных наук и используя наблюдения одной науки в интересах других и тем самым получая новые результаты, что неизбежно происходит тогда, когда наблюдения и выводы различных наук становятся предметом размышления и исследования одного человека, но и зажжет такой яркий факел, освещающий путь к дальнейшему исследованию причин сущего и открытию научных истин, какой еще никогда и нигде не загорался. Ведь подобно тому как характер какого-нибудь человека познается лучше всего лишь тогда, когда он приходит в раздражение, и Протей принимает обычно различные обличья лишь тогда, когда его крепко свяжут, так и природа, если ее раздражить и потревожить с помощью искусства, раскрывается яснее, чем когда ее предоставляют самой себе. Прежде чем покончить с этой частью естественной истории, которую мы называем механической и экспериментальной историей, необходимо добавить следующее: нужно включить в изложение этой истории не только собственно механические, но и практическую часть свободных наук, а также и многообразные формы практической деятельности, чтобы ничто не было пропущено из того, что служит развитию человеческого разума. Таково первое разделение естественной истории. Глава III Второе разделение естественной истории в зависимости от ее применения и цели -- на повествовательную и индуктивную. Важнейшая цель естественной истории состоит в том, чтобы служить философии и давать материал для ее формирования; это и является предметом индуктивной истории. Разделение истории природных явлений на историю небесных явлений, историю метеоров, историю земного шара и моря, историю масс, или больших собраний, и историю видов, или меньших собраний Естественная история по своему объекту делится, как мы уже сказали, на три вида, по практическому же применению -- на два. Ибо она используется либо для познания самих вещей, являющихся предметом истории, либо -- как первоначальный материал для философии. И этот первый вид истории, который либо доставляет удовольствие занимательностью изложения, либо приносит пользу своими экспериментами и который получил распространение именно благодаря такого рода удовольствию и пользе, должен быть признан значительно менее важным по сравнению с тем, который служит основой и материалом истинной и подлинной индукции и является первой кормилицей философии. Поэтому мы установим еще одно деление естественной истории -- на историю повествовательную и индуктивную. А эту последнюю отнесем к тем областям науки, которые требуют разработки. И пусть ни величие авторитета древних, ни огромные фолианты современных ученых не мешают никому острым умом проникать в неизведанное. Мы достаточно хорошо знаем, что естественная история весьма обширна по своему объему, занимательна благодаря разнообразию своего материала и нередко является результатом большого и тщательного труда. Но если исключить из нее небылицы, свидетельства древних, ссылки на авторов, пустые споры, наконец, словесные украшения и прикрасы -- все то, что годится скорее для застольных бесед и ночных пирушек ученых, чем для формирования философии, то она потеряет почти все свое значение. Конечно же, в таком виде она весьма далека от той истории, о которой мы мечтаем. Ведь прежде всего остаются неразработанными те две части естественной истории, о которых мы только что говорили, т. е. история исключительных явлений природы и история искусств, которым мы придаем очень большое значение. Далее, в остающейся третьей части нашего основного деления, т. е. в истории естественных явлений, достаточно удовлетворительно разработана лишь одна из пяти частей, со составляющих. Дело в том, что история естественных явлений складывается из пяти взаимосвязанных частей. Первая из них -- это история небесных явлений, которая охватывает только сами эти явления, как таковые, и совершенно не связана с теорией. Вторая часть -- это история метеоров (включая кометы) и того, что называют атмосферой, однако пока невозможно найти сколько-нибудь серьезное и ценное исследование природы комет, огненных метеоров, ветров, дождей, бурь и т. п. Третья часть -- это история земли и моря (насколько они являются едиными частями Вселенной), гор, рек, приливов и отливов, песков, лесов, островов, наконец, самих очертаний континентов и их протяженности; но во всех этих явлениях важно прежде всего наблюдать и исследовать их природу, а не ограничиваться их простым описанием. Четвертая часть посвящена истории общих масс материи (massae materiae communes), которые мы называем большими собраниями (collegia maiora) и которые обычно именуют элементами: ведь не существует описаний огня, воздуха, воды, земли, их природы, характера движения, действия, влияния на окружающее, которые бы могли составить их подлинную историю. Пятая и последняя часть посвящена истории особенных собраний материи (collectiones materiae exquisitae), которые мы называем меньшими собраниями (collegia minora) и которые обычно именуют видами (species). Только в этой последней части проявилась достаточно полно деятельность ученых, однако результатом ее было скорее изобилие ненужных сведений (например, всевозможные описания внешнего вида животных или растений), а не обогащение науки основательными и тщательными наблюдениями, которые одни только и должны составлять содержание естественной истории. Короче говоря, вся естественная история, которой мы располагаем в настоящее время, как по состоянию исследовательской работы, так и по тому материалу, который в ней имеется, ни в коей мере не соответствует той цели, которую мы перед ней поставили, -- служить основой для развития философии. Поэтому мы заявляем, что индуктивная история еще ждет своей разработки. Итак, об естественной истории сказано достаточно. Глава IV Разделение гражданской истории на историю церковную, научную и собственно гражданскую. Необходимость создания научной истории. Принцип ее построения Мы считаем, что гражданская история с полным основанием делится на три вида: во-первых, священную, или церковную, историю, затем собственно гражданскую историю и, наконец, историю наук и искусств. Мы начнем наше изложение с того вида, который мы назвали последним, ибо два остальных уже существуют, а этот, как мне кажется, еще предстоит создать. Это -- история науки. Действительно, если бы история мира оказалась лишенной этой области, то она была бы весьма похожа на статую ослепленного Полифема, так как отсутствовало бы именно то, что как нельзя более выражает гений и талант личности. Хотя мы считаем, что эта дисциплина еще только должна быть создана, нам тем не менее прекрасно известно, что в отдельных науках, например в юриспруденции, математике, риторике, философии, даются краткие упоминания об их истории или сухое перечисление различных школ, учений, имен ученых или же поверхностное изложение хода развития этих наук; встречаются даже отдельные трактаты -- впрочем, весьма скудные и бесполезные -- о создателях этих наук. Однако я с полным правом заявляю, что подлинной всеобщей истории науки до сих пор еще не создано. Поэтому мы скажем здесь о ее предмете, способе создания и практическом назначении. По предмету она не выходит за рамки всего того, что основывается на памяти, и связана с тем, какие науки и искусства, в какие эпохи, в каких странах мира преимущественно развивались. Здесь нужно сказать о состоянии науки в древности, о ее развитии, распространении по разным частям света (ведь знания путешествуют так же, как и сами народы); далее следует сказать о тех или иных ошибках, периодах забвения и возрождения. В то же время необходимо показать в каждом виде искусства и науки повод для их возникновения и источники их происхождения, традиции преподавания и изучения, методы исследования и формы применения. Важно также назвать отдельные школы и наиболее известные споры, возникавшие среди ученых, рассказать о том, какую клевету приходилось терпеть ученым и какой славой и почестями они бывали увенчаны. Должны быть названы основные авторы, наиболее значительные книги, школы, традиции, университеты, общества, колледжи, ордены, наконец, все, что имеет отношение к состоянию и развитию науки. Прежде всего мы хотим, чтобы было восполнено то, что составляет достоинство и как бы душу гражданской истории, а именно, чтобы одновременно с перечислением событий говорилось и о причинах, их породивших, т. е. чтобы было сказано о природе стран и народов, об их больших или меньших способностях и дарованиях к тем или иным наукам, о тех или иных исторических обстоятельствах, способствовавших или мешавших развитию науки, о ревности и вмешательстве религий, о законах, направленных против науки, и о законах, благоприятствовавших ее успехам, наконец, о замечательных качествах и деятельности отдельных лиц, способствовавших развитию науки и просвещения и т. п. Мы хотим предупредить, что весь этот материал следует излагать не так, как это делают критики, тратя время на восхваление и порицание, а строго исторически, излагая преимущественно сами факты и как можно осторожнее прибегая к собственным оценкам. Относительно же способа построения такого рода истории прежде всего следует помнить следующее: фактический материал для нее следует искать не только у историков и комментаторов; прежде всего следует привлечь к изучению важнейшие книги, написанные за все время существования науки, начиная с глубокой древности, изучая их последовательно по отдельным векам и даже по более коротким периодам времени, чтобы из общего знакомства с ними (прочитать их все было бы невозможно, ибо число их бесконечно) и наблюдений над их содержанием, стилем и методом изложения перед нами возник, словно по волшебству, сам дух науки того времени. Что касается практического применения, то история науки создается не для того, чтобы восславить науки и устроить торжественную процессию из множества знаменитых ученых, и не потому, что, охваченные пылкой любовью к наукам, мы стремимся узнать, исследовать и сохранить все, что так или иначе касается их состояния вплоть до мельчайших деталей. Наша цель значительно важнее и серьезнее. Она, коротко говоря, сводится к убеждению в том, что с помощью такого изложения, какое мы описали, можно значительно увеличить мудрость и мастерство ученых в самой научной деятельности и в организации ее и, кроме того, оттенить движения и изменения, недостатки и достоинства в истории мысли в такой же мере, как и в гражданской истории, а это в свою очередь даст возможность найти наилучший путь руководства ими. Ведь, по нашему мнению, труды блаженного Августина и блаженного Амвросия не могут принести такой пользы для образования епископа или теолога, какую может принести тщательное изучение церковной истории. Мы не сомневаемся, что аналогичный результат даст ученым история наук. Ведь всякое объяснение, которое не основывается на примерах и исторической памяти, неизбежно оказывается во власти случайности и произвола. Это все, что мы хотели сказать об истории наук. Глава V О значении гражданской истории и о трудностях, связанных с ее созданием ^ Далее следует собственно гражданская история, значение и авторитет которой превосходят значение и авторитет остальных человеческих творений. Ведь ей доверены деяния предков, смена событий, основания гражданской мудрости, наконец, слава и доброе имя людей. Но огромное значение этой науки влечет за собой и не меньшие трудности. Ведь во всяком случае требуется огромный труд и мудрость для того, чтобы при создании истории мысленно погрузиться в прошлое, проникнуться его духом, тщательно исследовать смену эпох, характеры исторических личностей, изменения замыслов, пути свершения деяний, подлинный смысл поступков, тайны правления, а затем свободно и правдиво рассказать об этом, как бы поставив это перед глазами читателя и осветив лучами яркого повествования. Это тем более трудно, что все события древности известны нам плохо, а занятия историей недавнего прошлого сопряжены с немалой опасностью. Поэтому-то большинство сочинений по гражданской истории так неудачно. Очень многие исследователи излагают события как-то очень бледно и бездарно, и их сочинения недостойны этой науки; другие поспешно и беспорядочно соединяют вместе отдельные сообщения и незначительные заметки современников; третьи бегло перечисляют лишь основные события; четвертые, наоборот, роются во всяких мелочах, не имеющих никакого значения для понимания сущности событий; некоторые, слишком уж переоценивая силу своего таланта, бесстрашно фантазируют и придумывают многие события; другие же оставляют на всем изложении отпечаток не столько своего таланта, сколько своих чувств, и, думая об интересах своей партии, оказываются не слишком достоверными свидетелями событий; кое-кто всюду вводит излюбленные политические доктрины и, пытаясь найти повод для того, чтобы похвастаться, слишком легко прерывает повествование различными отступлениями; другие, не зная никакой меры, без разбору нагромождают в своих сочинениях множество всякого рода речей и обращений. Итак, совершенно очевидно, что среди всех сочинений, созданных людьми, ничто не встречается реже, чем истинная, совершенная во всех отношениях история. Впрочем, в настоящий момент мы лишь даем классификацию наук, чтобы указать на то, что было упущено, а не оценку и критику ошибочности выводов. Поэтому приступим теперь к установлению различных типов разделения гражданской истории на специальные области. Ведь будет меньше возможностей смешения ее видов, если вместо одного-единственного, настойчиво проводимого будут установлены различные типы разделения. Глава VI Первое разделение гражданской истории Воспользовавшись аналогией с тремя родами картин или статуй, гражданскую историю можно разделить на три раздела. Картины и статуи могут быть незаконченными -- им кисть или ре