Оцените этот текст:



     М., Наташа, Литература, Алгоритм, 1996


     Густой  и удушливый черный дым плотной пеленой  окутал умирающий город,
каждый его  дом и каждый квартал - жилой и деловой, уцелевший  и разрушенный
бомбежкой. Дымовая  завеса, увенчанная  темным,  чуть завихряющимся коконом,
скрыла улицы, переулки, акваторию порта.  Теплый воздух тропической ночи был
буквально отравлен едкими, зловонными клубами.
     Поначалу дым исходил только из  полыхавших зданий, в его плотной завесе
зияли  широкие бесформенные  бреши  - сквозь них наверху,  в пустынном небе,
проглядывали мерцающие звезды. Однако вскоре ветер  залатал прорехи, принеся
колышущееся  облако  маслянистой,  разъедающей  глаза  копоти,  валившей  из
расположенных за пределами  города  прорванных  топливных  резервуаров,  и к
полуночи  уже не видно было  ни зги.  Наступила кромешная тьма.  Теперь даже
догоравшие  дома  почти  не  отбрасывали  света:  на  практически  полностью
уничтоженных огнем,  обуглившихся  руинах лишь изредка  вспыхивали крохотные
языки пламени, медленно угасавшие, как сама жизнь Сингапура.
     Город будто погружался в безмолвие смерти, время от времени  нарушаемое
жутким свистом шального  снаряда, что,  пролетев над головой,  либо  падал в
море, издавая при этом безобидный всплеск, либо ударял в стену какого-нибудь
дома, разрываясь  с  коротким,  оглушительным  грохотом  и  мгновенной яркой
вспышкой.  Однако и грохот,  и  вспышки казались естественной и неотъемлемой
частью этой фантастической ночи с ее глубокой, давящей тишиной.
     Иногда  со  стороны Форт-Кеннинга и Перлс-Хилла  или  с северо-западной
окраины города  доносился треск винтовочных выстрелов и пулеметных очередей,
которые  также казались нереальными, - точно  в кошмарном  сне. И даже люди,
бредущие  по  вымощенным   булыжником  пустынным  улицам  Сингапура,  больше
походили на призраков,  - безразличные  ко всему, они ощупью,  спотыкаясь, с
вытянутыми вперед руками, пробирались сквозь клубы дыма, словно сбившиеся  с
дороги слепцы.
     Медленной, неуверенной поступью  солдаты  - отряд  числом не более двух
дюжин  -  продвигались по  темным улицам к  порту,  низко  склонив головы  и
ссутулившись подобно старикам, - хотя самому старшему из них едва перевалило
за тридцать. Солдаты просто смертельно устали -  и  им  было  легче волочить
ноги, чем стоять на месте. Измотанные, больные и покалеченные, они двигались
чисто механически, ибо у каждого мозг  истощился до  предела.  Однако крайне
умственное и физическое истощение подобно наркотическому опьянению, и, какие
бы физические страдания они ни испытывали, ощущение боли мгновенно стиралось
из их памяти.
     Только один солдат был,  похоже, не безучастен к  происходящему вокруг.
Он  медленно  брел во главе выстроенной по  двое колонны и время  от времени
включал фонарь, выбирая путь через заваленные обломками домов  улицы. Он был
невысок  и  худощав,  и  на   нем  одном  была  юбка  шотландского  полка  и
национальная шотландская шапочка. Откуда взялся килт, знал только сам капрал
Фрейзер: во время отхода на юг Малайского полуострова его на нем определенно
никто не видел.
     Капрал Фрейзер  устал,  как и  все.  Глаза  его были воспалены и налиты
кровью,  изможденное   осунувшееся  лицо  -  с  явно  сероватым  оттенком  -
свидетельствовало  о  перенесенной малярии  или  дизентерии,  а  то и  обеих
болезней сразу. Сильно  приподнятое левое плечо  капрала доставало  почти до
уха, однако бросающееся  в глаза уродство объяснялось  тем, что раненное еще
днем  плечо   под   рубашкой  было  второпях  неуклюже  перевязано  дежурным
санитаром. В  правой руке Фрейзер с трудом удерживал пулемет системы  Брэна,
весивший чуть ли  не все двадцать три фунта. Пулемет сильно оттягивал правую
руку вниз, поэтому левое плечо и казалось неестественно вздернутым.
     Два часа назад офицер, командовавший их смешанной ротой, собравшейся на
северных подступах к городу,  приказал  Фрейзеру  вывести  за  линию огня  и
доставить в безопасное место всех раненых. Бесполезность приказа не вызывала
у Фрейзера ни малейшего сомнения, как и у офицера, его  отдавшего. Последние
защитные  укрепления  были  давно сокрушены,  и  это  предопределило  участь
Сингапура. Так что еще  до наступления  нового дня защитники  острова  будут
либо мертвы, либо ранены, либо попадут в  плен.  Но приказ есть  приказ  - и
капрал Фрейзер вел вверенных ему солдат к бухте Келанг.
     В темном, задымленном переулке плакал ребенок - очень маленький мальчик
лет, наверное, двух с половиной. У него были голубые глаза, светлые волосы и
белая  кожа,  покрытая размытой  слезами грязью. Вся  его одежда состояла из
тоненькой рубашечки и  шортиков цвета  хаки  на  лямках. Ноги мальчика  были
босы. Он сидел и беспрерывно трясся: тропические ночи тоже бывают холодными.
А еще ему было страшно: он  не  знал теперь, где его дом и что сталось с его
мамой.  Этой  ночью,  9 января,  они,  вместе  с  мамой  и старушкой  Анной,
няней-малайкой, должны были сесть на "Уэйкфилд", последний  большой пароход,
уходивший из Сингапура.
     Его  старая  няня долго  таскала  малыша на руках по темным  улицам, но
потом опустила его на землю, схватилась руками за сердце и опустилась возле,
сказав, что ей надо отдохнуть.  Прошло уже полчаса, а  старушка  все сидела.
Мальчик раз или два наклонялся расшевелить няню. Теперь же  отсел  подальше,
боясь даже поглядеть в ее сторону, смутно  понимая, что няне уже  никогда не
подняться.
     Малышу было страшно  уходить и страшно оставаться. Он еще раз украдкой,
сквозь сложенные решеткой пальцы, взглянул на  старушку - и  боязнь остаться
рядом с нею пересилила другие страхи. Малыш встал и побрел вниз по переулку,
не глядя, куда идет, спотыкаясь и падая на кирпичи и камни.
     Подобно маленькому  мальчику,  по разрушенным улицам пробиралась группа
девушек-санитарок. Поравнявшись с единственным, до сих пор горящим зданием в
деловой  части  города,  они с  опаской  пригнули  головы.  В  их  грузовик,
закрепленный за Красным  Крестом, угодил  снаряд,  отбросив машину  в канаву
перед  поворотом на  Букит-Тимор. Они все  еще  не могли  прийти  в себя  от
пережитого потрясения.
     Две   из   них  были  китаянками,  две  другие  -  малайками.  Красивые
темно-карие  глаза той,  что помоложе, были широко раскрыты от страха, и она
то и дело с тревогой и беспокойством озиралась по сторонам. На лице  старшей
читалось полное безразличие.
     Пятая санитарка, шедшая во главе, была высокой и стройной. Она потеряла
свою шапочку  во время взрыва,  когда  ударной волной  ее перебросило  через
откидной  борт  грузовика,   и  теперь   ее   густые  иссиня-черные   волосы
беспрестанно  падали  на  глаза,  время  от  времени  она  резким  движением
откидывала их назад. Судя по всему, она не была ни малайкой, ни китаянкой, у
которых  просто  не  бывает  таких голубых  глаз. Не  принадлежала она  и  к
европейской  расе -  скорее всего  была полукровкой. В  мерцающем желтоватом
свете нельзя было разглядеть цвета ее лица, к тому же покрытого слоем пыли и
грязи.
     Прошло  полчаса, час, а девушки все не могли  выбраться из бесконечного
лабиринта разрушенных  улиц. Как несправедливо  было со  стороны  военврача,
майора Блэкли, отправлять их  на поиски раненых  солдат, которых, в отчаянии
подумала  старшая медсестра,  им,  похоже,  не суждено  найти  никогда.  Но,
стараясь не  поддаться  отчаянию, девушка стиснула зубы,  и,  прибавив шагу,
повела подруг на другую, такую же темную и пустынную улицу.
     Страх,  смятение,  боль  и  отчаяние двигали заблудившимися  солдатами,
малышом, санитарками и десятками тысяч других людей  в ту  ночь,  12 февраля
1942  года,  когда  воодушевленные  успехами  японцы собирались с силами  на
подходах к последним защитным рубежам города, чтобы с рассветом  предпринять
новый кровавый штурм и окончательно закрепить победу. И только один  человек
в этой трагической обстановке, казалось, сохранял присутствие духа.
     Он сидел в  освещенной свечами приемной канцелярии штаба, находившегося
к югу от Форт-Кэннинга и  был  целиком  погружен  в  свои мысли. Испещренный
морщинами,  коричневого цвета  лоб  венчала  копна густых, совершенно  седых
волос.  Из-под таких же седых колючих  усов торчал кончик бирманской сигары,
крупный  орлиный нос  лоснился. Он  сидел,  вальяжно откинувшись в  плетеном
кресле.  Но  в  этом  не было  ничего  удивительного:  отличительной  чертой
бригадного   генерала  в  отставке  Фостера  Фарнхольма  была  поразительная
способность сохранять спокойствие  при любых обстоятельствах, хотя  бы чисто
внешне.
     Дверь  за  спиной  генерала  открылась,  и  в  комнату  вошел  молодой,
выглядевший очень уставшим, сержант.
     - Я доставил  ваше донесение, сэр. -  Голос сержанта  был под стать его
виду. - Капитан Брайсленд говорит, что скоро выходит.
     - Брайсленд?  - густые брови генерала сошлись в  горизонтальную  линию,
тяжело  нависнув над глубоко  посаженными  глазами.  -  Какой еще, к  черту,
капитан  Брайсленд?  Послушай,  сынок,  я ведь  просил  о  встрече  с  вашим
полковником, причем немедленно. Тотчас же. Понял?
     - Может,  все-таки  я  смогу  чем-нибудь помочь? - В  дверях  за спиной
сержанта появился еще кто-то, и даже в мерцающих отблесках свечей можно было
разглядеть, что глаза вошедшего сильно воспалены, а щеки  покрыты нездоровым
румянцем. Однако  голос  с  мягким  уэльским акцентом  прозвучал  достаточно
учтиво.
     - Брайсленд?
     Молодой офицер кивнул.
     - Уж  вы-то  определенно  сможете  помочь,  - согласился  Фарнхольм.  -
Пригласите сюда вашего полковника, и быстро. Времени у меня в обрез.
     -  Это  невозможно, -  ответил Брайсленд,  покачав головой. - Он прилег
вздремнуть, первый раз за трое суток...
     - Знаю. И все же  он мне нужен. - Фарнхольм замолчал, пережидая шальной
грохот тяжелого пулемета. Потом  тихим, но серьезным  голосом  продолжил:  -
Капитан Брайсленд,  вы  даже  не  представляете,  как мне нужен полковник. И
судьба  Сингапура  ничто  по  сравнению с  делом,  которое я  должен  с  ним
обсудить.   -   Сунув  руку  под  гимнастерку,   он  вынул   тяжелый  черный
автоматический "кольт-455".
     - Если мне  придется  пойти за ним  самому,  захвачу вот эту  штуку - и
найду его... Впрочем, не думаю,  что  она понадобится. Скажите  полковнику -
его ждет бригадный генерал Фарнхольм. Он придет.
     Брайсленд  пристально взглянул на генерала, и  малость помедлив,  молча
развернулся и вышел. Минуты  через три капитан вернулся с офицером, которого
пропустил  вперед.  Полковника шатало,  точно  пьяного. Ему  стоило  немалых
усилий держать глаза открытыми, но, натужно улыбнувшись, он медленно подошел
к генералу и почтительно протянул руку:
     - Добрый вечер, сэр. Каким ветром вас сюда занесло?
     - Здравствуйте, полковник, - сказал Фарнхольм, поднимаясь, и, пропустив
вопрос мимо ушей, прибавил:
     - Стало быть, вы меня знаете?
     - Выходит, так. Впервые я услышал о вас позапрошлой ночью, сэр.
     -  Вот  и прекрасно. - Фарнхольм удовлетворенно кивнул. -  Это  избавит
меня от ненужных объяснений. Давайте сразу перейдем к делу.
     Не успел он повернуться, как комнату сотрясло от  взрыва разорвавшегося
неподалеку снаряда, а ударной волной чуть не  задуло свечи. Но генерал почти
не обратил на это внимания:
     - Полковник,  мне  нужен  самолет,  вылетающий  из  Сингапура  в  самое
ближайшее время.  Вы отправите меня, даже  если  вам  придется снять с борта
кого-то из пассажиров. Мне также  наплевать, куда он летит - в Бирму, Индию,
на Цейлон или даже в Австралию. Главное - самолет, и как можно скорее.
     - Значит, вам нужен самолет, -  равнодушно повторил  полковник  голосом
таким  же безжизненным, как и выражение лица. Затем вымученно улыбнулся. - А
разве всем нам не нужен самолет, генерал?
     -  Вы  не  поняли. -  Медленно,  словно  намекая на  свое  беспримерное
терпение, генерал  затушил  сигару о  пепельницу.  - Я знаю, что здесь сотни
больных, раненых, женщин и детей...
     -  Последний самолет уже  улетел, - бесстрастно перебил его  полковник,
потирая воспаленные глаза. - День или два назад - точно не помню.
     - Последний самолет. - Голос Фарнхольма прозвучал холодно. - Последний.
Но... насколько я  знаю, были и другие  самолеты.  Истребители - "Брюстеры",
"Уайлдбисты"...
     -  Их  уже  нет.  Все  уничтожены.  -  Теперь   полковник  рассматривал
Фарнхольма с любопытством. - Но даже если бы они уцелели, что толку?  Японцы
захватили все аэродромы - Селетар, Семвабант, Тенга. Может, и Келанг тоже.
     - Полковник, мы можем поговорить с вами с глазу на глаз?
     - Конечно.  - Полковник подождал,  пока за Брайслендом и  сержантом  не
закрылась дверь, и чуть заметно улыбнулся:  - Боюсь, сэр, последний  самолет
все равно уже улетел.
     - А  я в  этом  нисколько не сомневался.  -  Фарнхольм расстегнул ворот
гимнастерки и взглянул на полковника.
     - Надеюсь,  полковник,  вам известно,  кто я такой? Я имею  в  виду  не
только имя.
     -  Я узнал об этом  еще позавчера.  Полная секретность, и  все такое...
Говорили, вы можете нагрянуть в  любой день. - Полковник впервые взглянул на
своего собеседника  с  нескрываемым  интересом. - Вот уже лет семнадцать  вы
возглавляете службу  контрразведки в Юго-Восточной Азии, владеете чуть ли не
всеми азиатскими языками, как никто...
     - Пощадите мою скромность. - Расстегнув гимнастерку до конца, Фарнхольм
принялся снимать широкий, плоский прорезиненный пояс. - А вы, как я понимаю,
не знаете ни одного восточного языка.
     -  Да  нет, один  знаю.  Японский.  Поэтому  я  и  здесь.  -  Полковник
безрадостно улыбнулся. - Что ж, в концлагере он, надеюсь, мне пригодится...
     - Значит, японский? Тем лучше.
     Сняв пояс, Фарнхольм расстегнул в нем два кармана, выложил на стол все,
что там находилось, и сказал:
     - Взгляните сюда, полковник.
     Полковник пристально посмотрел на  генерала, потом - на разложенные  на
столе  фотографии и  катушки  с  фотопленкой,  понимающе кивнул  и  вышел из
комнаты. Вернулся он с  очками, увеличительным стеклом  и фонариком.  Минуты
три  сидел, безмолвно склонив голову над столом. Снаружи  взорвался еще один
шальной  снаряд, а  вслед за  тем раздался треск  пулемета, сопровождавшийся
зловещим свистом  пуль. Но  полковник  сидел  неподвижно, зато в  глазах его
сверкал яркий, живой огонь. Фарнхольм закурил новую  сигару и с  безучастным
видом вытянулся в плетеном кресле.
     Наконец полковник взглянул через стол на Фарнхольма.
     - Тут и без японского все ясно. Господи, сэр, где вы это достали?
     - На Борнео. И заплатил  слишком высокую  цену  -  потеряв  двух  наших
лучших людей и  еще  двух  голландцев. Но  сейчас это уже не  имеет никакого
отношения к делу. - Фарнхольм затянулся сигарой. - Важно, что все это теперь
у меня, и японцы ничего не знают.
     - Просто невероятно, - проговорил полковник. -  Даже не верится.  Таких
копий, наверное, от силы одна-две. План вторжения в Северную Австралию!
     -  Причем полный  и  подробный, - подтвердил Фарнхольм. - Здесь указано
все: и  предполагаемые районы высадки морского десанта, и подлежащие захвату
аэродромы, и время начала операций - с точностью до минуты, и количество сил
- с точностью до батальона.
     - Да, но здесь есть еще что-то...
     - Знаю,  знаю,  -  резко  оборвал  его  Фарнхольм.  - Даты,  главные  и
второстепенные  объекты  атаки закодированы.  Ясное дело, японцы  просто  не
могли не зашифровать такую информацию. Потом, они используют такие коды, что
голову  сломаешь, - разгадать практически невозможно. Однако живет в Лондоне
один старичок - он и имя-то  свое написать грамотно не может... -  Фарнхольм
прервался и выпустил струю сизого дыма.  - И все-таки это уже что-то, не так
ли, полковник?
     - Но... но как это к вам попало? Неужели случайно?
     - Уверяю вас, случайность здесь ни при чем. Я пять лет  потратил, чтобы
получить эти материалы: ведь далеко  не все японцы неподкупны. Я сделал все,
чтобы получить  документы своевременно,  а  вот  с  местом  вышла  промашка.
Поэтому я здесь.
     - Эти  документы...  Им же  цены нет, сэр. -  Как бы взвешивая  в  руке
фотографии, полковник уставился на Фарнхольма  невидящими  глазами. - Это...
это...  во  имя  всего  святого  подумайте об  Австралии.  Наши  люди должны
получить эти документы... Нет, просто обязаны!
     - Совершенно верно, - согласился Фарнхольм. - В том-то все и дело! - Он
потянулся за пленками и фотографиями и начал аккуратно укладывать их обратно
в водонепроницаемые карманы  пояса. -  Так что теперь вы, надеюсь, понимаете
мое  беспокойство по поводу...  м-м... самолета?  - И,  застегнув молнии  на
карманах, прибавил: - Уверяю вас, это тревожит меня как ничто другое.
     Полковник, ничего не сказав в ответ, только кивнул.
     -  Значит,  говорите,  не осталось  ни  одного  самолета?  - настойчиво
спросил Фарнхольм.  - Даже самой захудалой развалины?.. -  Заметив отчаянное
выражение  на лице  полковника,  он было осекся, однако затем продолжил: - А
как насчет подводной лодки?
     -  Ничего  не  осталось. -  Полковник  занервничал.  -  Даже ни  одного
торгового   судна.   Последние   -   "Грассхоппер",  "Тьен-Кванг",  "Куала",
"Кэтидид", "Дрэгонфлай" и  несколько  небольших  каботажных  судов  покинули
Сингапур еще прошлой ночью.  И  уже не вернутся. Но им не пройти и ста миль:
над морем  постоянно кружат  японские самолеты.  На этих судах полно женщин,
детей и раненых. И большинству из них, боюсь, суждено утонуть.
     -  Что  ж, неплохая перспектива  по сравнению с  японским  концлагерем.
Поверьте, полковник, уж я-то  знаю. -  Фарнхольм  закрепил  пояс на животе и
вздохнул.
     -  Боже  мой, зачем вас  вообще  сюда  занесло?  -  с  горечью  спросил
полковник. - Почему вы выбрали именно Сингапур? Неужели не знали,  что здесь
творится? Кстати, как, черт побери, вам удалось сюда попасть?
     -  Приплыл из Банджармасина,  - коротко ответил  Фарнхольм. - На "Кэрри
Дэнсер",  самой  убогой  из  посудин,   которым  когда-либо   отказывали   в
свидетельстве  на годность  к плаванию. Капитаном на  ней один  прощелыга по
имени Сайрэн - довольно опасный тип. Точно не скажу, но мог  бы поклясться -
он из тех англичан, которые работают на япошек. Сначала объявил, что поведет
судно в Кота-Бару, Бог знает зачем.  А потом вдруг передумал и взял курс  на
Сингапур.
     - Передумал?
     - Я ему хорошо  заплатил. Благо,  деньги не мои. Я думал,  в  Сингапуре
безопасно. Я был на севере Борнео, когда услышал по радио, что пали Гонконг,
Гуам и Уэйк - так что пришлось сматывать удочки. Прошел не один день, прежде
чем  я  мог  послушать свежие  новости,  -  уже  на  борту  "Кэрри  Дэнсер".
Единственным приличным местом на этой посудине  была радиорубка. Радист тоже
оказался неплохим  парнем. Мы  торчали на  судне уже вторые сутки. Как раз в
тот день, 29 января, я зашел в радиорубку к  этому парню, Луну, и мы поймали
сообщение  Би-би-си о бомбежке Ипоха. Казалось, японцы  наступают черепашьим
шагом,  и мы вполне успеем добраться до Сингапура, где я бы мог пересесть на
самолет.
     Полковник понимающе кивнул:
     -  Я  тоже слышал  это  радиосообщение.  Интересно,  какой  болван  его
придумал?  На самом деле, сэр,  японцы  захватили Ипох  месяцем раньше. А 29
января они уже  были в нескольких милях  к  северу от дамбы.  -  Он  покачал
головой. - Кошмар, да и только!
     - Это еще мягко сказано, - проговорил  Фарнхольм. - Сколько еще времени
у нас в запасе?
     - Завтра придется сдаваться. - Полковник уставился на свои руки.
     - Завтра?!
     - Мы  проиграли, сэр. И тут ничего  не поделаешь. К тому же не осталось
воды. Взорвав  дамбу,  мы  уничтожили единственный трубопровод, протянутый с
материка.
     - Да уж, нечего  сказать, толковые ребята понастроили здесь укрепления,
-  неприступная крепость, похлеще Гибралтара и все такое.  Боже, ну прямо  с
души воротит! - Генерал презрительно фыркнул и поднялся с кресла. - Придется
поспешить назад, на старушку "Кэрри Дэнсер". Да поможет Господь Австралии!
     -  "Кэрри Дэнсер"?! - Полковник изумленно  воззрился на  генерала. - Да
ведь  через  час  после  наступления  рассвета,  сэр,  от  нее  ни  черта не
останется. Говорю вам - японские самолеты кишмя кишат над проливом.
     - А вы можете предложить другой выход? - устало спросил Фарнхольм.
     - Прекрасно вас понимаю,  но, даже если  вам повезет, где гарантия, что
капитан доставит вас туда, куда нужно?
     -  Гарантии никакой, - признался Фарнхольм. - Но у него служит довольно
смышленый голландец  по фамилии Ван Эффен. Вдвоем нам, может быть, и удастся
наставить уважаемого капитана на путь истинный.
     - Возможно,  -  согласился  полковник,  но тут же спохватился: - Но где
гарантия, что он вообще будет ждать, когда вы соизволите вернуться на борт?
     -  Вот  она, - Фарнхольм  пнул лежавший  у его  ног потертый саквояж. -
Сайрэн думает - здесь полно  бриллиантов. И то  верно: я отдал ему несколько
камешков  в  виде  платы за проезд.  Так  что  пока  он  считает, что в один
прекрасный день  сможет  меня ограбить, он будет относиться ко  мне,  как  к
родному  брату.  Он  думает  -  я старый  спившийся распутник, проматывающий
состояние. И мне пришлось стараться вовсю, чтобы... э-э... не разуверить его
в этом.
     - Понимаю, сэр. - Полковник наконец  решился и нажал  на кнопку звонка.
Появился сержант, и он сказал:
     - Попросите капитана Брайсленда.
     Фарнхольм вопросительно поднял бровь.
     - Это все, чем могу вам помочь, сэр, - объяснил полковник. - У меня нет
самолета, равно как и гарантии, что завтра утром  вы не пойдете ко дну. Зато
в  одном  я  уверен  точно:  капитан  "Кэрри  Дэнсер"  будет  слушаться  вас
беспрекословно.  Младший  офицер  и  солдаты  из  шотландского  полка  будут
сопровождать  вас  на  корабль  и  получат  на   этот  счет  соответствующие
инструкции. - Он улыбнулся. - А с ними шутки плохи.
     - Я тоже так думаю. Глубоко признателен вам за помощь,  полковник. - Он
взял одной рукой саквояж,  а другую протянул  полковнику. - Спасибо за  все.
Пусть это звучит  нелепо, поскольку впереди у  вас, скорее  всего,  японский
концлагерь, но желаю вам, однако, всего наилучшего.
     - Благодарю, сэр. Я также желаю вам  удачи -  видит  Бог,  она вам  еще
пригодится.  -  Бросив  взгляд на  обтянутый  рубашкой  пояс  с  пленками  и
фотографиями, полковник безрадостно  прибавил: -  По крайней  мере, теперь у
нас есть хоть надежда.
     Близился рассвет. Пушки теперь грохотали реже, но пальба  из винтовок и
пулеметов участилась: японцы, очевидно, решили не разрушать до  конца город,
который  через день все равно будет в  их руках. Фарнхольм  и сопровождающий
отряд  быстрым шагом двинулись по  безлюдной улице к гавани, куда  добрались
через несколько  минут. Дыма на  берегу не было -  его разогнал легкий бриз,
зато начал накрапывать дождь.
     И тут вдруг Фарнхольм  застыл как вкопанный  -  небольшая  спасательная
шлюпка  с   "Кэрри  Дэнсер",  на  которой  он  добрался  до  берега,  словно
растворилась вместе  с  дымом. От скверного предчувствия у генерала засосало
под  ложечкой,  он  резко  вскинул  голову  и  принялся  обшаривать  глазами
бескрайний  морской  горизонт.  "Кэрри Дэнсер" тоже исчезла, как не  бывало.
Остались лишь дождь, мягкий бриз, обдувавший  лицо генерала, и  доносившийся
откуда-то слева, из редеющей мглы, душераздирающий плач ребенка.


     Лейтенант Паркер,  принявший  на  себя  командование  отрядом,  схватил
Фарнхольма за руку и кивнул в сторону моря:
     - Сэр, но где же корабль?
     Фарнхольм едва сдержался, но голос  его  звучал спокойно и бесстрастно,
как всегда.
     -  Скоро появится, лейтенант. Как поется  в одной  старой  песне,  "они
оставили нас ждать на берегу". Чертовски неловкое положение, мягко говоря.
     - Так точно, сэр. -  Лейтенанту Паркеру  показалось, что Фарнхольма это
нисколько не огорчало. - Что же делать, сэр?
     - Хороший вопрос, дружище. - Какое-то время Фарнхольм  стоял совершенно
неподвижно и в  недоумении потирал подбородок. -  Вы слышали  плач ребенка -
тут неподалеку, на берегу? - внезапно спросил он.
     - Да, сэр.
     -  Пусть  кто-нибудь из ваших  людей сходит и  приведет  ребенка  сюда.
Пошлите, - прибавил генерал, - самого  доброго, чтобы не  испугать малыша до
смерти.
     - Я пошлю человека сию же минуту, сэр.
     - Благодарю вас. А потом отправьте еще двоих или четверых вдоль берега,
в обоих направлениях. Пусть обшарят все на расстоянии, ну, скажем, полумили.
И, если найдут еще кого-нибудь, пусть ведут прямо сюда - может, узнаем, куда
подевался этот чертов корабль. А потом мне хотелось бы переговорить с вами с
глазу на глаз.
     Фарнхольм не  спеша отступил в темноту. Через  минуту  к  нему  подошел
лейтенант Паркер, и Фарнхольм задумчиво посмотрел на молодого офицера.
     - Молодой человек, вам известно, кто я такой? - внезапно спросил он.
     - Никак нет, сэр.
     - Бригадный  генерал Фарнхольм. - Он усмехнулся, заметив, как лейтенант
расправил  плечи.  - А теперь забудьте, что я сказал. Вы никогда обо мне  не
слышали. Понятно?
     - Нет, сэр, - вежливо ответил Паркер. - Но приказ мне ясен вполне.
     - Большего от вас  и  не  требуется.  И прошу больше не  называть  меня
сэром. А известно ли вам, зачем я здесь?
     - Нет, сэр, я...
     -  Я же  сказал -  никакого сэра, - перебил его Фарнхольм. - И зарубите
это себе на носу  прямо сейчас.  -  Генерал  глубоко  затянулся и  задумчиво
посмотрел на тлеющий ярко-красный  огонек сигары.  - Скажите, лейтенант, вам
никогда не приходилось слышать о бичкомберах?
     -  Бичах? -  догадавшись, о чем идет речь, Паркер едва не подскочил  на
месте. - Ну конечно, приходилось.
     -  Отлично.  С  этой минуты  считайте, что я  один из  них.  Вы  должны
обращаться  со  мной, как с бичом  - старым, презренным пропойцей,  думающем
только о спасении своей шкуры. Вы повстречали меня  на улице - я искал любой
транспорт, чтобы поскорее убраться из Сингапура.  Вам  стало  известно,  что
прибыл я сюда на маленьком каботажном пароходе - и вы решили воспользоваться
им в своих целях.
     - Но парохода-то и след простыл, - возразил Паркер.
     -  Вот-вот, зрите в самый корень,  - согласился Фарнхольм.  - Но мы еще
можем  его  найти.  Его  или  какое-нибудь  другое  судно,  хотя   я  сильно
сомневаюсь. И еще: мы плывем в Австралию.
     -  Куда-куда?! -  не  сообразил  сразу Паркер. - Боже мой,  сэр, но  до
Австралии добрая тысяча миль.
     - Да  уж,  дальше  некуда, -  согласился Фарнхольм.  -  И  все же  наша
конечная  цель -  Австралия.  Даже если  вам придется грести  на  шлюпке.  -
Генерал умолк и огляделся. - Кажется, вернулся кто-то из ваших, лейтенант.
     Действительно,  из  темноты  возник  сержант -  на  обоих  рукавах  его
отчетливо  виднелись  три  белых  шеврона.  На руках сержант  - здоровенный,
широкоплечий малый шести  футов  роста -  держал маленького мальчика, совсем
кроху.  Малыш,   уткнувшись  личиком  в  загорелую  шею  сержанта,  тихонько
всхлипывал.
     - Нашел-таки, сэр. - Дюжий сержант бережно похлопал  ладонью  по спинке
малютки. - Видать, натерпелся страху, бедолага, но, думаю, скоро  это у него
пройдет.
     - Надеюсь, сержант. - Фарнхольм прикоснулся к плечу малыша. - Как зовут
тебя, дружок?
     Мальчик,  окинув генерала беглым  робким взглядом, еще крепче ухватился
за шею сержанта и заплакал навзрыд.
     - Его звать Питером, - как ни в чем ни бывало сказал сержант. - Питером
Тэллоном. Два  годика  с  небольшим,  живет на Мейсор-роуд  - это в северном
Сингапуре, ходит в англиканскую церковь.
     - Это он сам вам рассказал? - усомнился Фарнхольм.
     -  Из него  слова не  вытянешь,  а  вот  нашейный медальон...  там  все
сказано.
     -  Прекрасно,  -  буркнул   Фарнхольм,  сделав,  пожалуй,  единственное
достойное замечание.  И,  выждав, пока сержант  не  отошел  к  остальным,  в
раздумье взглянул на Паркера.
     - Простите,  - горячо выпалил лейтенант. -  Но откуда, черт возьми, вам
было знать?..
     - Видите ли, я прожил на Востоке двадцать три года, и не знать подобные
вещи с моей стороны  просто смешно. Дело в том, что в Сингапуре беспризорных
детей тринадцать на дюжину;  малайских, китайских - каких угодно. Но все они
стали беспризорными по  собственной  воле  и успели  закалиться  в борьбе за
существование. И просто так  слезу из них не вышибить. Потом, местные, в том
числе и дети, привыкли сами о себе  заботиться... - Помолчав секунду-другую,
генерал посмотрел на Паркера и спросил:
     - Как вы думаете, лейтенант, что  бы ожидало этого малыша, окажись он в
руках у япошек?
     - Могу себе представить, - мрачно протянул Паркер.
     -  Ну так вот, поверьте,  ничего хорошего.  И это  еще  мягко  сказано.
Японцы  -  сущие  изверги...  -  Фарнхольм  вдруг  осекся.  Потом сказал:  -
Давайте-ка лучше присоединимся к остальным. А пока будем идти, поносите меня
на чем свет стоит. По-моему, это должно произвести неплохое впечатление.
     Вскоре с  северо-востока,  со стороны бухты Келанг,  послышались шаги -
размеренная  поступь  идущих  в  ногу  солдат  и   более  быстрое,  неровное
поцокивание женских  туфелек. Бросив взгляд на появившихся из темноты людей,
Паркер обратился к солдату, шедшему впереди:
     - Что такое? Кто эти женщины?
     - Медсестры, сэр.  Заплутали у самой  линии фронта, - как бы извиняясь,
ответил солдат. - Ей-Богу, сэр, заблудились.
     - Заблудились? -  Паркер посмотрел на  высокую девушку, стоявшую к нему
ближе других. Послушайте, леди, какого дьявола вы шатаетесь по  городу среди
ночи?
     - Мы разыскиваем раненых солдат, сэр.
     - Ваше имя? - спросил лейтенант тоном, не допускающим возражений.
     - Драхман, сэр. - У девушки был  приятный голос, но выглядела она,  как
успел  заметить  Паркер,  изможденной и  очень  уставшей.  Она  дрожала  под
холодным дождем.
     - Ладно, мисс  Драхман.  Скажите,  вы  случайно  не  видели  где-нибудь
поблизости пароход, катер или шлюпку?
     -  Нет, сэр,  - устало  и  удивленно ответила старшая  медсестра.  -  В
Сингапуре, насколько нам известно, не осталось ни одного корабля.
     -  Дай Бог, чтобы  вы  ошибались, - почти  шепотом проговорил Паркер  и
спросил: - Вам когда-нибудь приходилось ухаживать за детьми, мисс Драхман?
     - Что? - испуганно воскликнула девушка.
     - Сержант тут  неподалеку подобрал маленького мальчика. - Паркер кивнул
на  малыша, по-прежнему сидевшего на руках  сержанта, прячась  от дождя  под
плащ-накидкой. - Это Питер. Он потерялся и совсем  выбился  из  сил.  Может,
пока приглядите за ним?
     - Ну да, разумеется.
     Не  успела медсестра протянуть руки,  чтобы принять  у сержанта малыша,
как  откуда-то  слева вновь послышались шаги  - правда,  на  этот раз  более
тяжелые. Из дождя и мрака показался отряд солдат,  растянувшийся  в  длинную
неровную колонну. Солдаты, с трудом  волочившие  ноги, спотыкались на каждом
шагу, тщетно пытаясь  сохранить  строй. Маленький шотландец  в юбке во главе
колонны,  морщась  от  боли,  опустил тяжелый  "брэн"  на  землю,  с  трудом
выпрямился и поднес правую, здоровую, руку к виску.
     - Докладывает капрал Фрейзер, сэр.
     Судя по выговору, Фрейзер был уроженцем северо-восточной Шотландии.
     -  Вольно, капрал. - Паркер не сводил с него глаз. - Может... вам легче
нести пулемет в левой  руке? - спросил он, хотя прекрасно понимал, что совет
совершенно неуместен.
     - Слушаюсь,  сэр. Вы простите,  сэр,  но  левое плечо у меня,  кажется,
сломано.
     - Вы из какого полка, капрал?
     - Из Аргайл-Сазерлендского, сэр.
     - Ну конечно же, - кивнул Паркер. - По-моему, я вас узнал.
     - Так точно, сэр. А вы, сэр, похоже, тот самый лейтенант Паркер, да?
     - Верно, верно, - подтвердил  Паркер  и указал  на понуро  стоявших под
дождем вновь прибывших солдат:
     - Вы ими командуете?
     - Так точно, сэр.
     - Но почему именно вы?
     -   Почему?..  -   в  замешательстве  переспросил  шотландец,  нахмурив
воспаленное от лихорадки лицо. - Не знаю, сэр. Наверное, я самый здоровый из
них, более или менее.
     - Самый  здо... - Паркер запнулся на полуслове, лишившись дара речи  от
столь смелого заявления. - Но зачем вы пришли сюда, к морю?
     - Хотели найти лодку или корабль -  все  что угодно. - Коротышка капрал
по-прежнему говорил  так, будто извинялся.  -  У  меня был  приказ  отыскать
безопасное место. И я подумал, что смогу... или хотя бы попытаюсь...
     -  Попытаюсь...  -  повторил следом  за  капралом  Паркер,  ощущая  всю
нереальность происходящего, и прибавил: - Капрал, неужели вам невдомек:  как
ни крути, безопасных мест теперь раз-два и обчелся - разве что Австралия или
Индия?
     - Ясное дело, сэр, - невозмутимо согласился маленький шотландец.
     - А вы,  как я погляжу, не робкого десятка, капрал?  - Фарнхольм смерил
шотландца пристальным взглядом.  - В японском лагере для военнопленных у вас
было бы в сто  раз больше шансов  выжить, чем у  любого другого. Благодарите
судьбу, что в Сингапуре не осталось ни одного корабля.
     - Насчет лагеря не уверен,  - буркнул себе под нос капрал. - А то,  что
здесь неподалеку  стоит  на  рейде корабль,  - это точно. - Фрейзер  перевел
взгляд на Паркера.  -  Я как раз думал,  как  бы переправиться туда с  моими
людьми, - и тут мы наткнулись на вас, сэр.
     - Что! - Фарнхольм подскочил к  шотландцу  и схватил  его  за  здоровое
плечо. - Здесь, неподалеку, корабль? Вы точно знаете, дружище?
     -  Ну да,  где  же ему  еще быть? -  Фрейзер  медленно, с  достоинством
высвободил плечо. - Минут десять как бросил якорь - я сам слыхал.
     - Вы  уверены?!  - воскликнул  Фарнхольм.  - А что,  если он, наоборот,
поднял якорь? Тогда...
     -  Послушай,  приятель,  -  оборвал его  Фрейзер. - Может, я  и  впрямь
кретин, но отличить, когда поднимают якорь, а когда бросают, я уж как-нибудь
сумею...
     -  Ладно, капрал, довольно! - резко оборвал его Паркер. -  Где этот ваш
корабль?
     - Там, за доками, сэр. С милю отсюда. Точнее не скажу.
     - Значит, за доками? В Кеппель-Харборе?
     - Нет,  сэр, гораздо ближе. Говорю же вам - отсюда будет миля или около
того... Сразу за Малайской косой.
     Несмотря  на царивший  мрак,  переход занял не  так уж  много времени -
каких-нибудь  четверть  часа,  не больше.  Солдаты  Паркера несли  носилки с
тяжелоранеными,  остальные  поддерживали  тех,   кто  был  ранен  легко,  но
передвигался с трудом. Вскоре капрал Фрейзер подал знак остановиться.
     - Пришли, сэр. Кажется, вон там он и бросил якорь.
     -  Где-где? -  Фарнхольм  устремил взгляд туда,  куда  капрал  указывал
стволом  пулемета,  однако ничего  не смог  разглядеть: над  морем стелилась
плотная дымовая  завеса... Сзади к  нему  подошел Паркер и что-то шепнул  на
ухо.
     - Что-что?.. Огонь? Какой сигнал?.. - Фарнхольм с трудом  разобрал чуть
слышный шепот лейтенанта, резко кивнул и повернулся к сержанту.
     - Включите  фонарь, сержант.  Направьте  его  вон туда и не выключайте,
пока не  заметите ответный сигнал или какое-нибудь движение. А вы двое, нет,
трое, пошарьте в доках - может, найдете лодку.
     Прошло пять минут. Потом еще пять. И еще столько же. Сержант то включал
фонарь,  то выключал  -  ответного сигнала  со стороны  моря не было.  Через
четверть часа вернулась поисковая группа. Ни с чем. Вскоре дождь превратился
в настоящий ливень.
     Капрал Фрейзер, прокашлявшись, выпалил скороговоркой:
     - Слышите, похоже, что-то сюда движется?
     - Что? Где? - оживился Фарнхольм.
     - Кажется, шлюпка. Вон там - скрипят весла. По-моему, идет к нам.
     - Вы  уверены?  - Фарнхольм вслушивался в монотонный шум  ливня и рокот
пенящегося моря. - Вам не почудилось, дружище? Проклятие, лично я  ни  хрена
не слышу.
     - Точно  говорю. Я слышал  скрип весел так же отчетливо, как сейчас ваш
голос.
     - Капрал прав! -  взволнованно воскликнул сержант. - Клянусь богом, ему
не почудилось. Теперь и я слышу.
     Вскоре уже  все они  слышали заунывно-неторопливый  скрип, - обычно так
стонут  уключины,  когда  гребцы  размеренно  налегают на  весла.  Тягостное
ожидание,  вызванное   первыми  словами   Фрейзера,   сменилось  невыразимым
облегчением, - все тут же заговорили в один голос. Воспользовавшись гомоном,
лейтенант Паркер спросил у Фарнхольма:
     - Что будем делать с ранеными и медсестрами?
     - Захотят - возьмем с  собой,  Паркер. Впрочем,  положение далеко не  в
нашу пользу. Растолкуйте им это в двух словах и предоставьте выбирать самим.
И пусть все отойдут подальше от  берега, в темноту, и прикусят языки. Чья бы
ни была эта шлюпка - хотя, скорее всего, она с "Кэрри Дэнсер", - спугнуть ее
не в наших интересах.  Как только услышите, что она уткнулась носом в берег,
действуйте по обстановке - вам все карты в руки.
     Паркер кивнул. Его сильный низкий голос прервал все разговоры:
     - Значит, так. Берите носилки и  отходите  в сторону. И чтобы ни звука.
Полная тишина. Капрал Фрейзер?
     - Сэр?
     -  Хотите отправиться с нами  - вы и ваши  люди? Но имейте в виду: даже
если мы и окажемся на корабле, не исключено, что через двенадцать часов  все
пойдем ко дну. Это должен уяснить себе каждый. Итак, вы с нами?
     - Да, сэр.
     - А остальные - вы их спросили?
     - Никак нет, сэр, - ответил капрал, с нескрываемой обидой. - Но уверен,
что они тоже поплывут, сэр.
     - Вот и отлично. За своих людей отвечаете вы. Мисс?
     - Я с вами, сэр, -  тихо  проговорила девушка и как-то странно прикрыла
лицо рукой. - Конечно, я поплыву.
     - А ваши подруги?
     -  Мы  все   решили.  -   Мисс   Драхман  кивнула   на  стоявшую  рядом
медсестру-малайку.  - Лина тоже с нами.  А троим остальным,  сэр, все равно,
как распорядится судьба.  Они никак не придут в себя  после потрясения, сэр:
сегодня разбомбило наш грузовик. По-моему, лучше взять их с собой.
     Паркер  хотел  что-то  сказать,  но  Фарнхольм  жестом  остановил  его,
выхватил из рук сержанта фонарь и кинулся  в дальний конец дока. Луч фонаря,
направленный в сторону моря, выхватил из темноты неясные очертания шлюпки на
расстоянии менее ста  ярдов от  берега. Фарнхольм пристально  вглядывался  в
пелену дождя, пока шлюпка  с командой гребцов и стоявшим  на корме  рулевым,
рассекая носом волны в молочно-белой пене, не врезалась в полосу прибоя.
     - Эй, на шлюпке! - крикнул Фарнхольм. - Вы откуда, с "Кэрри Дэнсер"?
     - Да! - перекрыл шум ливня мощный низкий голос. - Кто здесь?
     - Фарнхольм, кто же  еще. - Генерал услышал,  как  рулевой отдал приказ
гребцам, и те вновь тяжело налегли на весла. - А кто говорит - Ван Эффен?
     - Да, это я.
     - Молодчина! - искренне и с жаром прокричал в  ответ Фарнхольм. - Что у
вас стряслось?
     - В общем,  ничего страшного, - сказал голландец на  почти  безупречном
английском с едва уловимым акцентом. - Шлюпка находилась  уже в каких-нибудь
двадцати футах от берега, и можно было  говорить, не  повышая  голоса. - Наш
уважаемый капитан  решил вас не дожидаться  и велел  поднять якорь. Но потом
живо одумался - не без нашей помощи, разумеется.
     - А... вы уверены, что "Кэрри Дэнсер" не снимется с якоря без вас? Боже
правый,  Ван  Эффен,  неужели вы  не  могли отправить  на берег  кого-нибудь
другого? Ведь этому мерзавцу нельзя доверять ни на йоту.
     - Знаю. - Твердо удерживая румпель, Ван  Эффен правил точно на каменное
строение дока. - А если они и правда вздумают отчалить - то без капитана. Он
здесь, на дне шлюпки, - сидит со связанными руками, к тому же я держу его на
мушке.
     Фарнхольм  всмотрелся  туда,  куда  бил  луч  фонаря.  О  том,  в каком
настроении пребывал капитан Сайрэн, судить было трудно, однако, что в шлюпке
был именно он, это не вызывало сомнений.
     - Пришлось связать и  двух механиков, - продолжал Ван Эффен, - так, для
подстраховки.  Мы  оставили их  в  каюте мисс Плендерлейт. К тому  же  дверь
заперта, и  я дал мисс Плендерлейт  пистолет: она приглядит за ними.  Она ни
разу в жизни не стреляла, но говорит, что не прочь попробовать. Эта старушка
просто прелесть, Фарнхольм.
     -  Значит, вы все предусмотрели, - радостно отозвался Фарнхольм.  -  Но
что, если...
     -  Ладно, хватит!  Отойдите-ка  лучше  в  сторону, Фарнхольм. -  Паркер
подошел к генералу  и направил яркий луч  фонаря вниз, осветив лица людей  в
шлюпке. -  Не будьте дураком! -  крикнул  он Ван Эффену, когда  тот направил
пистолет в его сторону. -  Спрячьте-ка вашу пушку. Какой от нее  прок, когда
на вас нацелена дюжина винтовок и пулеметов?
     Ван Эффен медленно опустил оружие и обдал генерала ледяным взглядом.
     - Что ж, неплохая работа, Фарнхольм, - неторопливо выговорил он. - Лихо
же вы  нас облапошили. Куда уж капитану Сайрэну тягаться с вами! Выходит, вы
нас предали.
     - Нет, я  никого  не предавал!  - возразил Фарнхольм.  -  Здесь со мной
солдаты - англичане, наши друзья. -  Потом, у  меня не было выбора. Сейчас я
все объясню...
     -  Заткнитесь!   -  бесцеремонно  прервал  его  Паркер.  -  Приберегите
объяснения до лучших времен. - Он взглянул вниз - на Ван Эффена. - Мы уходим
с вами, хотите вы  того или нет. У вас же моторная шлюпка. Почему вы шли  на
веслах?
     -  Чтобы  не  поднимать  шума.  Это  же ясно как  божий день. Мы  народ
предусмотрительный, - мрачно прибавил он.
     - Запускайте мотор, - велел Паркер.
     - Будь я проклят, если хоть пальцем шевельну.
     - Да  неужели? В таком случае  считайте  -  вы труп, -  холодно  бросил
Паркер и, немного  помолчав,  прибавил: - Вы же не дурак, Ван Эффен. Чего вы
добиваетесь своим упрямством?
     Ван Эффен долго сверлил его взглядом, потом наконец кивнул. Когда через
минуту  мотор завелся и ровно  заурчал, в шлюпку  опустили первого раненого.
Еще через полчаса на борт "Кэрри Дэнсер" ступил последний из остававшихся на
берегу солдат.
     "Кэрри Дэнсер" снялась с якоря около половины третьего утра, 15 февраля
1942 года, прежде чем в город вошли японцы. Ветер и дождь поутихли, а пожары
и беспорядочная пальба прекратились  вовсе  - наступившее безмолвие казалось
полным, неестественным и жутким, как сама смерть.
     Фарнхольм  находился на полуюте - в холодной и  сырой  кормовой  рубке,
помогая двум  медсестрам  и  мисс  Плендерлейт перевязывать  раненых.  Вдруг
раздался  стук  в  единственную  дверь рубки,  ведущую  в  глубокий  кокпит.
Фарнхольм притушил  свет,  вышел  наружу, осторожно прикрыл за  собой дверь,
силясь разглядеть стоящего в темноте человека.
     - Лейтенант Паркер?
     - Так точно. - Паркер странно взмахнул рукой. - Думаю,  лучше подняться
на корму - там нас никто не услышит.
     Они взобрались по  железному  трапу  и направились к кормовым поручням.
Перегнувшись   через    леерное   ограждение,   Фарнхольм    посмотрел    на
фосфоресцирующую кильватерную  струю, тянувшуюся  следом за  "Кэрри Дэнсер".
Ему хотелось курить. Первым молчание нарушил Паркер:
     -  Должен вам сообщить кое-что интересное, сэр...  Впрочем, простите за
такое обращение. Капрал разве ничего вам не говорил?
     - Нет, ничего. А в чем дело?
     - Оказывается, этой ночью на  рейде  Сингапура стояла не  только "Кэрри
Дэнсер". Пока мы переправляли на  борт  первую партию наших  людей, в гавань
зашла еще какая-то моторная шлюпка - она причалила  примерно в четверти мили
от нас. В ней были англичане.
     -  Черт  побери,  вот  те  на!  -  тихонько  присвистнул  Фарнхольм.  -
Интересно, кто они? И какого дьявола здесь забыли? Кто-нибудь их видел?
     - Капрал Фрейзер и кто-то  из  моих людей. В шлюпке сидели двое - оба с
винтовками.  Один  из  них  что-то  говорил  другому.  По  словам  Фрейзера,
говоривший - шотландец, из Уэстерн-Айлса [Уэстерн Айлс -  Внешние Гебридские
острова, территория Шотландии.]. Кому-кому, а Фрейзеру можно верить. Капралу
показалось -  когда  он,  забрав последних  солдат,  возвращался  на  "Кэрри
Дэнсер", один из тех двоих следил за ними. Правда, точно он не уверен.
     -  Значит,  Фрейзер  понятия  не имеет, откуда  они взялись  - с какого
корабля и куда направлялись?
     -  Ни  малейшего, - уверенно  ответил  Паркер.  -  Они  словно  с  Луны
свалились.
     Генерал и лейтенант обсудили все возможные  предположения,  после  чего
Фарнхольм наконец сказал:
     - Какой смысл гадать, Паркер. Давайте лучше про это забудем. Тем более,
что нам  повезло - мы отчалили  без лишних проволочек. - Генерал сознательно
перевел разговор на другую тему. - На борту все в порядке?
     - Вроде да. Сайрэн  будет делать  все, что ему велят, - это точно. Ведь
его жизнь тоже поставлена на карту. Я приставил к нему одного из моих людей.
Другой не  спускает  глаз  с  рулевого,  а третий - с  вахтенного  механика.
Остальные спят на полубаке  - видит Бог,  сон  им  нужен сейчас  как воздух.
Четверо самых надежных улеглись в верхней надстройке.
     -  Прекрасно, -  одобрительно кивнул  Фарнхольм.  - А где расположились
медсестры?
     - В соседней каюте, их там трое, они смертельно устали  и все еще никак
не придут в себя.
     - А как с провизией?
     - Еда дрянь, зато сколько угодно - дней на восемь, а то и все десять.
     - Думаю, лишнего не останется, - мрачно проговорил Фарнхольм. - Да, вот
еще что:  не  могли бы  оказать  мне  одну  услугу?  Знаете,  где  находится
радиорубка?
     - Сразу же за рулевой, да?
     - Радист  спит  там.  Кажется,  его  зовут Уилли... Да, Уилли  Лун.  Он
славный  парень, но один Бог знает, каким ветром его  занесло на эту  старую
калошу.  Так  вот, мне  бы не  хотелось обращаться  к нему лично. Выясните у
него,  каков  радиус  действия корабельной  рации и тут  же скажите мне. Это
нужно сделать до рассвета.
     - Есть,  сэр. - Паркер  заколебался,  желая, как  видно,  еще  о чем-то
спросить генерала, но передумал. - Не люблю откладывать  - пойду узнаю прямо
сейчас. Спокойной ночи.
     - Спокойной ночи, лейтенант.
     Фарнхольм  еще  какое-то  время  постоял  на  корме,  потом,  вздохнув,
выпрямился и пошел вниз. В одном из вещмешков, что он оставил на юте, лежало
несколько бутылок виски -  с их помощью генерал надеялся утвердиться в новой
роли.
     Любому  человеку  вряд  ли  бы понравилось,  если бы  его  разбудили  в
половине четвертого утра,  да  еще  принялись совать нос в его дела, задавая
кучу  чисто профессиональных вопросов. Любому - только не Уилли Луну. Радист
просто сел на койке, улыбнулся. Глядя  на приветливое, круглое лицо радиста,
лейтенант Паркер ни  на секунду не  усомнился в  правоте  Фарнхольма:  Уилли
Луну, действительно, было не место на этом корабле.
     Поблагодарив,  Паркер уже  собрался  уйти. Но вдруг  заметил  на  столе
радиста то, что никак нельзя было увидеть на судне, подобном "Кэрри Дэнсер":
круглый глазурованный торт, приготовленный явно не рукой  умелого кондитера,
зато  сплошь утыканный крошечными свечками.  Поморгав  в  недоумении, Паркер
перевел взгляд на Уилли Луна.
     - А что это такое?
     - Праздничный торт - ко дню рождения,  - не без гордости заявил Лун,  и
лицо его  вновь расплылось в  улыбке. -  Жена испекла -  ее фотография стоит
рядом. Только было это пару месяцев назад. Но все равно здорово, правда?
     -  Просто  прелесть,  -  осторожно  подтвердил  Паркер  и посмотрел  на
фотографию. - Как и сама кондитер. - А вы, похоже, счастливчик.
     -  Верно,  -  кивнул  Лун  и  радостно  заулыбался.  -  Я действительно
счастлив, сэр.
     - А день рождения-то когда?
     - Сегодня. Вот и торт на столе. Мне уже двадцать четыре.
     - Сегодня?! - Паркер покачал головой. - Что ни говори - не самый лучший
день  для праздника. Что ж, желаю вам удачи и много счастливых дней рождения
на будущее.
     С этими словами лейтенант перешагнул через штормовой комингс радиорубки
и осторожно прикрыл за собой дверь.


     Уилли  Лун погиб,  когда  ему исполнилось  ровно двадцать  четыре года.
Сквозь  задраенный верхний  световой люк радиорубки  били  испепеляющие лучи
стоявшего  в  зените  экваториального солнца,  словно  насмехаясь над зыбким
пламенем одинокой свечки,  оставшейся догорать на праздничном  торте рядом с
фотографией застенчиво улыбающейся девушки из Батавии Анны Мэй, испекшей его
собственными руками.
     Однако  перед  смертью Уилли Лун уже  не видел ни свечки, ни фотографии
своей юной  жены - он ослеп. И никак не мог понять отчего, потому что хорошо
помнил:  когда  секунд  десять назад его  будто шарахнуло  по  голове чем-то
тяжелым, удар пришелся не на лоб, а в затылок. Не видел Лун и света. Чего уж
там  говорить  о  ключе передатчика.  Но  это было неважно: мистер  Джонсон,
преподаватель  в  радиошколе,  неустанно повторял, что никто из  учеников не
станет классным радистом, если не научится управляться с рацией  в кромешной
тьме так же  ловко, как  при свете  дня. И  еще мистер Джонсон говорил,  что
настоящий радист  обязан покидать свой пост лишь в самую последнюю минуту, а
корабль - вместе с  капитаном. Поэтому рука умирающего Уилли Луна продолжала
ходить вверх и  вниз, вверх и вниз,  быстро и настойчиво  отстукивая  ключом
один и тот же сигнал: SOS, воздушная атака противника,  0  градусов 45 минут
северной широты,  104 градуса  24  минуты восточной долготы, пожар на борту;
SOS, воздушная атака противника... SOS...
     Мало-помалу серия четких сигналов  превратилась  в одну сплошную линию,
являвшую собой бессмысленно-беспорядочное сочетание точек и тире.
     Но Уилли Лун этого не  чувствовал. Он уже вообще ничего  не чувствовал.
Тело радиста  тяжело  завалилось на  стол, голова упала на скрещенные  руки.
Неяркое пламя догоравшей свечи, торчавшей из торта, высветило на спине Уилли
три красных пятна, чуть расплывшихся на рубашке. Потом огненный язычок слабо
затрепетал, вспыхнул в последний раз и погас - совсем.
     Фрэнсис  Файндхорн,  коммодор  [Коммодор  - старший  капитан пароходной
компании.]  Британо-арабской танкерной судоходной компании,  кавалер  ордена
Британской империи  4-й степени,  капитан теплохода "Вирома", водоизмещением
12 тысяч тонн, последний раз дважды щелкнул ногтем по барометру и, бросив на
него равнодушный  взгляд,  не  спеша подошел  к  своему  креслу в левом углу
рулевой рубки. Машинально протянул руку к подвесным вентиляционным жалюзи и,
сморщившись от ударившего в лицо потока влажного  горячего  воздуха, опустил
их быстро, но без суеты.
     За  спиной послышались глухие шаги  - капитан  повернулся  в  кресле  и
увидел старшего помощника:  тот остановился возле барометра и какое-то время
в раздумье смотрел на прибор. Капитан едва заметно улыбнулся.
     - Ну, мистер Николсон, что скажете?
     Николсон пожал плечами и посмотрел на капитана ясными  голубыми глазами
с ледяным отблеском:
     -  Никаких сомнений быть  не может, не  так ли, сэр?  - Голос Николсона
звучал негромко  и ровно. - Давление стремительно падает  - в такое-то время
года! Раньше мне никогда не  приходилось  слышать о тропических  ураганах  в
этих широтах, но, боюсь, скоро нас может малость потрепать.
     -  Вы,  похоже,  недооцениваете  положение,  мистер  Николсон,  -  сухо
возразил Файндхорн.  - Не стоит относиться к тайфуну столь неуважительно,  а
то, не дай Бог, он услышит нас. И все же надеюсь, он услышит. Вот так удача!
     -  Как  говорится, все  по полной программе, - пробурчал Николсон. -  И
дождь, наверное, будет жуткий...
     - Да  уж, как из ведра,  - удовлетворенно заметил  Файндхорн. - Ливень,
открытое море,  ветер  десять-одиннадцать баллов... - по такой-то погоде, да
еще  ночью, нас  не засечет ни  один японский корабль, ни  один самолет... -
Глаза  Файндхорна  излучали  спокойствие  и  безмятежность.  - Думаете,  нас
кто-нибудь станет искать, мистер Николсон?
     -   Никто,   кроме   разве  что   двух  сотен  самолетов   и  кораблей,
дислоцированных  в  Южно-Китайском  море.  -  Николсон  слегка улыбнулся.  -
Сомневаюсь, что  хоть кто-нибудь из наших желтых  "друзей" в радиусе пятисот
миль  не знал, что прошлой ночью мы вырвались из  Сингапура. С  тех  пор как
пошел  ко дну "Принц  Уэльский", мы для  них  самая что  ни на  есть лакомая
добыча, и они сил не пожалеют на наши  поиски -  прочешут  каждую  бухту: на
Макасаре, Сингапуре, Дарьене и Риау. И, пока не найдут, не успокоятся.
     - Но ведь  им и в голову не придет искать нас в проливе Тжомбал и около
Темьянга?
     -  Полагаю,  они   считают,  -  рассуждал  Николсон,   -  что  ни  один
здравомыслящий  человек не  решится  вести большой  танкер, да еще  с  такой
осадкой, как у нас, кромешной ночью и без единого светового ориентира.
     Капитан Файндхорн чуть склонил голову.
     -  У  вас есть одна замечательная  черта, мистер  Николсон, - отпускать
комплименты в свой собственный адрес.
     Николсон  оставил  замечание  капитана  без  ответа  и  направился мимо
рулевого и четвертого  помощника  капитана Вэньера на  другой конец мостика.
Потом развернулся и пошел обратно. Вэньер и рулевой устало наблюдали за ним.
     Висевший над ящиком для сигнальных флагов телефон зазвонил пронзительно
и  настойчиво,  вспоров  свинцовую тишину.  Вэньер,  худощавый  темноволосый
парень,  служивший  на  флоте  без  году неделя, вздрогнул от неожиданности,
резко развернулся и, сбив  рукой  лежавший на крышке ящика бинокль,  схватил
трубку. Даже  под  бронзовым загаром было видно,  как  покраснели его лицо и
шея.
     - Капитанский  мостик слушает.  В  чем  дело? - Выслушав  сообщение, он
обратился к стоявшему рядом Николсону.
     - Еще  один сигнал бедствия, - выпалил он. - Холодные  глаза  Николсона
всегда приводили его в трепет. - Откуда-то с севера.
     - Откуда-то с  севера,  - почти  бесстрастно  повторил Николсон. Но при
этом  что-то заставило Вэньера поежиться. - Еще раз простите, сэр. Я знаю. Я
просто, наверное, здорово устал, да и нервы что-то сдают.
     - Все мы устали, - невозмутимо заметил Файндхорн. - Ну  что там, мистер
Николсон?
     -  Бомбовый удар по какому-то  судну. - Николсон повесил  трубку. - Оно
горит и, возможно,  тонет.  Координаты: 0 градусов 45 минут северной широты,
104 градуса  24 минуты восточной  долготы. Это где-то на подходе  к островам
Риау. Название судна не установлено. Уолтерс говорит -  поначалу  сигнал был
частым и  довольно четким, потом превратился в пустой  набор знаков и  начал
постепенно пропадать. Он считает, что радиста, должно быть, серьезно ранило.
Уолтерсу удалось лишь приблизительно разобрать название судна - что-то вроде
"Кэнни Дэнке".
     - Никогда о таком не слышал. А вам это название что-нибудь говорит?
     - Ровным счетом ничего, сэр, - ответил Николсон и обратился к  Вэньеру:
- Посмотрите, пожалуйста, в судовом регистре на букву "К". Не исключено, что
у этого корабля  совсем другое название. Поищите-ка  "Кэрри Дэнсер". Похоже,
это именно оно.
     Вэньер принялся листать регистр.
     - Вы правы, - сказал наконец четвертый помощник. - Здесь значится такое
судно  - "Кэрри Дэнсер".  Водоизмещение 540  тонн;  построено в 1922 году  в
Клайде; принадлежит торговой компании "Сулеймия"...
     -  Знаю,  -  прервал  его  Файндхорн.  - Компания  арабская,  а  деньги
китайские.  Контора - в  Макасаре. У них  сейчас  семь или  восемь небольших
пароходов.  А  лет  двадцать назад  была лишь  пара  доу  [Доу  -  небольшое
одномачтовое  судно.].  Как  раз  в  те  времена  они покончили  с  законной
торговлей, посчитав это дело  невыгодным, и занялись оборотом "экзотических"
товаров - опиума, жемчуга, алмазов,  оружия... А еще - пиратством.  И тут уж
развернулись во всю...
     - Капитан!
     Файндхорн  остановился,  и,  обернувшись,  с любопытством  взглянул  на
Эванса, вахтенного  рулевого, руки которого спокойно  лежали  на штурвале, а
глаза глядели прямо - вперед.
     - Вы, кажется, хотели что-то сказать, Эванс?
     - Так точно, сэр. Еще прошлой ночью "Кэрри  Дэнсер" стояла на рейде.  -
Бросив взгляд на  Файндхорна, рулевой тут  же снова  уставился вперед.  - На
корме  у  нее был синий  флаг.  [Синий кормовой  флаг  означает,  что  судно
зафрахтовано  британским  ВМФ или  находится  под  командой офицеров  запаса
британского ВМФ.]
     - Что?! - Невозмутимость  и равнодушие Файндхорна как  рукой  сняло.  -
Правительственное судно? И вы его видели?
     - Нет, сэр. Боцман видел. Во всяком случае, он так сказал.
     - Позвать сюда боцмана, и немедленно! - приказал Файндхорн. Потом сел и
взял себя в руки.
     В  Сингапуре он узнал,  что  последние военные  корабли давно  покинули
город  -  и  забрать  топливо,  которое  он доставил, было  некому.  Поэтому
"Вирома" с десятью тысячами четырьмястами тоннами топлива на борту оказалась
в сингапурской гавани, словно в западне...
     - Маккиннон по вашему приказанию прибыл, сэр. -  За двадцать лет службы
на флоте  боцман избороздил все моря и побывал во всех крупных портах  мира,
превратившись  со временем из  застенчивого, зеленого юнца с острова Льюис в
живую легенду - за несгибаемую силу духа, прозорливость и смекалку в морском
деле. Единственное, на чем никак не отразились долгие годы  службы на флоте,
так это на его мягком шотландском выговоре.  - Значит, сэр, вы насчет "Кэрри
Дэнсер"?
     Файндхорн молча кивнул, не сводя  глаз со стоявшего перед ним смуглого,
коренастого моряка.
     -  Вчера вечером,  сэр,  я  видел ее спасательную  шлюпку,  -  спокойно
продолжал Маккиннон.  - Она  прошла прямо у нас  перед носом, битком набитая
людьми.  - Задумчиво взглянув  на капитана, боцман прибавил: - Это  плавучий
госпиталь, капитан Файндхорн.
     Файндхорн медленно поднялся с кресла и встал перед Маккинноном. Никто в
рубке не шелохнулся, будто из опасения нарушить воцарившуюся мертвую тишину.
"Вирома"  отклонилась  от  курса  на  один... два... три градуса, но Эванс и
пальцем не шевельнул, чтобы выровнять штурвал.
     - Плавучий госпиталь, - упавшим голосом повторил Файндхорн. - Вы именно
так сказали, боцман? Да, но ведь  еще  совсем недавно это была всего-навсего
жалкая каботажная посудина водоизмещением чуть больше пятисот тонн.
     - Верно. Но  потом, сэр, ее приписали к ВМФ.  Пока мы с Фэррисом  ждали
вас на берегу, мне удалось переговорить кое с кем  из раненных солдат -  они
собирались грузиться на "Кэрри Дэнсер". Ее капитану предложили выбирать: или
у  него отберут  корабль, или он  ведет его в Дарвин. Капитана арестовали на
борту и приставили к нему чуть ли ни целую роту солдат.
     - Продолжайте.
     - Да это, собственно,  и  все, сэр.  Перед  тем, как  мы вернулись, они
посадили в  шлюпку оставшихся людей -  в основном, раненых. Еще с  ними были
пять или шесть медсестер из местных и какой-то малыш.
     - Женщины, дети, раненые... - и они отправили их на этот плавучий гроб,
когда над морем, точно осы, кружат японские самолеты? - Файндхорн смачно, но
тихо выругался, и, обращаясь как бы к самому себе, стал рассуждать вслух:
     - Если мы возьмем курс норд,  к  островам  Риау, то уже вряд ли  сумеем
вернуться назад.  "Кэрри  Дэнсер" снялась с якоря раньше нас и  должна  была
пройти Риау шесть часов назад. Значит, сейчас она тонет или уже должна пойти
ко дну. Но даже если и держится на плаву, то скоро сгорит - и людям придется
покинуть судно. Значит, все они  окажутся в воде, а среди них полно раненых.
Стало быть,  через  шесть-семь часов, пока мы доберемся до  точки, указанной
радистом, в живых останется от силы несколько человек.
     Файндхорн  замолчал  и, закурив сигарету - вопреки  правилам компании и
своим  собственным,  - продолжал так  же  громко рассуждать  с присущим  ему
железным спокойствием:
     - Правда,  люди  могут сесть в шлюпки, если они уцелели после бомбового
удара, пулеметного обстрела и пожара. Но  как мы отыщем их в кромешной тьме,
да еще и в шторм?  - Капитан резко швырнул окурок на пол и раздавил каблуком
белой парусиновой  туфли. Затем пристально  оглядел четверых подчиненных  и,
определившись наконец в своем решении, сказал: - Я не вижу серьезных причин,
чтобы  подвергать  опасности  наше судно, груз  и  жизни ради бессмысленного
предприятия.
     Никто из присутствовавших  на мостике  не  шелохнулся  и не проронил ни
звука.  В рубке снова повисла гнетущая тишина. Все,  не моргая, смотрели  на
капитана.  "Вирома" уже отклонилась от курса на десять-двенадцать градусов и
продолжала разворачиваться.
     Наконец Файндхорн остановил взгляд на Николсоне.
     - Итак, мистер Николсон?.. - спросил он.
     - Полностью с вами согласен, сэр,  - сказал старпом и посмотрел в окно.
- Тысяча шансов против одного, что люди с  "Кэрри Дэнсер"  уже утонули. - Он
строго взглянул  на рулевого, потом на компас и снова на Файндхорна. - Как я
понимаю,  мы  уже сбились с курса  на целых десять  градусов  и  значительно
отклонились  вправо. Так  что  если  оставить  все как есть  и  лишь немного
скорректировать курс, можно двигаться на помощь потерпевшим. В таком случае,
сэр, новый курс будет примерно 32 градуса.
     -  Благодарю вас,  мистер Николсон.  -  Файндхорн вздохнул,  подошел  к
Николсону и, открыв портсигар, сказал:
     - К  черту  правила - но только в виде исключения. Мистер Вэньер, у вас
есть  координаты  "Кэрри  Дэнсер".  Будьте добры,  рассчитайте  новый курс и
скомандуйте рулевому.
     Медленно  и чинно огромный  танкер развернулся и  двинулся  обратно  на
северо-восток, к Сингапуру. В самое сердце надвигающегося шторма.
     Тысяча к одному - такова была  ставка,  предложенная  Николсоном  и  не
вызывавшая  ни малейшего сомнения  у  Файндхорна. Но  капитан  со  старпомом
ошиблись. "Кэрри  Дэнсер" не  затонула  и  по-прежнему  держалась на  плаву.
Ненадолго ли ее хватит?
     К  двум часам пополудни "Кэрри Дэнсер" уже глубоко зарывалась  носом  в
море  и  так  сильно  кренилась  на  правый  борт,  что  леерное  ограждение
колодезной  палубы  целиком  ушло  под  воду, и  лишь  иногда появлялось  на
поверхности - когда корпус судна поднимался на плавно набегающей волне.
     Фок-мачты как таковой не было - она  переломилась на высоте шести футов
над палубой.  На  месте трубы  зияла дымящаяся дыра, капитанский мостик  был
разрушен  до основания, но самые серьезные повреждения были на баке - именно
туда   прямым  попаданием   угодила   одна  из  бомб,  сброшенных  японскими
самолетами. Жилые каюты на главной  и  верхней палубах выгорели почти дотла,
равно как и  все палубные  надстройки -  от  них  остались лишь искореженные
каркасы, на которые равнодушно взирало бронзово-голубое небо.
     Казалось, ни один человек не  мог  выжить  на судне,  охваченном  столь
сильным  пожаром,   превратившим  "Кэрри  Дэнсер"  в  обугленную  развалину,
медленно  дрейфующую  на юго-запад  -  в  сторону пролива  Банка  и  далекой
Суматры.  Между  тем на  корме  обреченной  "Кэрри  Дэнсер" сбились  в  кучу
оставшиеся в живых люди - двадцать три несчастных человека.
     Наступили  короткие тропические сумерки,  и круглые гребни зеленоватого
оттенка, испещренные  вдоль  и поперек полосами белой пены,  обрушивались на
"Вирому" от носа до  кормы, заливая просторные  нижние палубы танкера. Вдали
же,  в  сгущающемся  прямо на  глазах мраке,  не  было  видно  ничего, кроме
наводящей суеверной ужас белизны, окрасившей гребни  волн, с  которых  ветер
срывал пену и брызги.
     Зарываясь  носом  в  волну,  заваливаясь то на  один борт, то на другой
"Вирома", с запущенным на полные  обороты одним  большим гребным винтом, шла
сквозь  шторм  на  север.  Наверху,  на  правом крыле  капитанского мостика,
прячась за  брезентовым  обвесом  от ветра  и  колючих  капель  дождя, стоял
Файндхорн;  согнувшись  чуть  ли  не  в  три  погибели  и  прищурившись,  он
всматривался в сгущающиеся сумерки. Капитана, как всегда спокойного, терзали
тревоги и опасения. Но беспокоился он не за судно и тем более  не за себя: в
его  личной жизни уже не  существовало сколько-нибудь значимых  вещей, из-за
которых  душа разрывалась бы на части. Оба его сына-близнеца в самом  начале
войны пошли служить в королевские  военно-воздушные силы  - и вскоре сгорели
вместе со своими  "харрикэнами" прямо в воздухе: один над  водами  Ла-Манша,
другой -  над землей Фландрии. Жена Эллен пережила гибель второго  сына лишь
на несколько недель - сердечная недостаточность, как объяснил тогда врач.
     Но  собственное будущее, казавшееся  пустым и  никчемным, не лишало его
чувства ответственности за судьбу вверенных ему людей, у которых, в  отличие
от  него, есть дети, родители, жены или возлюбленные.  Вот почему сейчас  он
задавал себе один и  тот  же вопрос: есть  ли  у него  моральное  оправдание
принятому решению  направить судно прямо в руки неприятеля и  поставить  под
угрозу жизнь своих людей - гражданских моряков? И еще: имеет ли он моральное
право  рисковать  бесценным грузом,  так необходимым сейчас  его  стране.  И
наконец капитан думал о своем старшем помощнике - Джоне Николсоне, последние
три года всегда бывшем рядом.
     Джон  Николсон  никогда не допускал  просчетов  и  был наделен поистине
нечеловеческой энергией. Он был тактичен и учтив - иногда  даже до смешного.
Но  стоило  измениться  его  настроению  -  как  он   становился   холодным,
отчужденным и безжалостным, причем не только к другим, но и к самому себе.
     Капитан  и  старший  помощник  так никогда  и  не  сблизились.  Но одно
Файндхорн  знал  совершенно точно:  из  всех  его знакомых Николсон  был ему
близок,  как никто другой. Быть может, причиной этому  было то, что они  оба
познали сполна горечь  вдовства: их жены умерли с разницей в неделю - только
миссис  Файндхорн  скончалась  дома,   а   Кэролайн   Николсон   погибла   в
автомобильной катастрофе...
     Капитан выпрямился, затянул покрепче  шарф  вокруг шеи и  посмотрел  на
стоявшего  на  противоположном  крыле мостика  Николсона.  Старший  помощник
держался совершенно прямо, его руки свободно лежали на поручнях  ограждения,
а цепкие голубые глаза изучали погружающийся в сумерки горизонт.
     Ветер крепчал  с каждой минутой, налетая  все  более  мощными шквалами,
однако "Вирома" упорно пробивалась на север.
     Файндхорн подошел к Николсону сзади, хлопнул  его  по плечу и, кивнув в
сторону  рулевой  рубки,  двинулся  к  двери.  Николсон  последовал за  ним.
Пропустив  старпома вперед,  Файндхорн  сам  зашел в рубку,  дождался,  пока
судно, одолев очередной вал, более или менее выровнялось, и задраил за собой
дверь.  По сравнению  с тем,  что  творилось  снаружи, в рубке стояла  почти
мертвая тишина. Вытерев голову полотенцем насухо, капитан взглянул в лобовое
стекло, по которому  туда-сюда ходил стеклоочиститель,  фыркнул с  досадой и
обратился к старпому:
     - Ну, мистер Николсон, что вы об этом думаете?
     - То же, что и вы, сэр. Впереди ни черта не видно.
     - Я имел в виду совсем другое.
     -  Понимаю... -  улыбнувшись, начал  Николсон,  но  судно  вдруг  резко
нырнуло с гребня волны, содрогнувшись с такой силой, что  из окон рубки чуть
не вылетели стекла. Удержавшись-таки на ногах, Николсон прибавил:
     -  Похоже,  впервые  за последнюю  неделю мы можем  чувствовать себя  в
полной безопасности.
     Файндхорн кивнул:
     -  Наверное,  вы  правы.  Даже безумцу не придет в  голову искать нас в
такую  ночь.  Однако вероятность того, что  где-то там, на севере,  нас ждут
бултыхающиеся в море люди с "Кэрри Дэнсер", прямо скажем, невелика.
     - Если им удалось сесть  в  шлюпки до того,  как начался шторм, они уже
успели бы добраться до ближайшего острова, - ровным голосом сказал Николсон.
-  А островов в архипелаге Риау  не  счесть. Если  же люди спустили  шлюпки,
когда налетел ураган,  считайте, им пришел конец: на дюжину таких корыт, как
"Кэрри Дэнсер",  дай  Бог, приходится  одна  целая шлюпка.  Значит, если  мы
надеемся  все  же кого-то спасти, то  уцелевших надо  искать на борту "Кэрри
Дэнсер".
     Капитан откашлялся и было заметил:
     - Знаю, мистер Николсон, но...
     - "Кэрри Дэнсер" должна дрейфовать в южном  направлении, - перебил  его
Николсон, оторвав  взгляд  от разложенной на штурманском  столе карты. -  Со
скоростью  два,  от силы три  узла. Таким образом, ее непременно  отнесет  к
Мерадонгскому проливу, а там такие маленькие глубины, что она вмиг  сядет на
мель. Так что нам ничего не стоит взять чуть лево руля и прочесать Мерадонг,
постоянно держась в виду острова Метсана.
     - Это только ваши предположения, - задумчиво проговорил Файндхорн.
     - Разумеется. Но, уже если по большому счету, я готов предположить, что
"Кэрри Дэнсер" все еще держится на плаву. И через какие-нибудь  полтора часа
мы будем в нужном месте. Максимум через два - с поправкой на шторм.
     - Хорошо, черт вас раздери!  - отрезал Файндхорн. - Но только через два
часа, ни минутой больше. Если ничего не  найдем, тут же  ложимся на обратный
курс. -  Капитан вскинул руку и посмотрел на часы со светящимся циферблатом.
- Сейчас шесть двадцать пять. Предельное время - восемь тридцать.
     Обменявшись парой слов с рулевым, Файндхорн направился к двери, которую
придерживал  Николсон, борясь с сумасшедшей качкой.  Когда капитан и старпом
оказались снаружи, очередным шквалом ветра их отбросило к заднему ограждению
мостика, а в  лица ударил хлеставший почти горизонтально ливень. Такелаж уже
не стонал,  а пронзительно выл, и  от  этого  дикого  воя, казалось, вот-вот
лопнут барабанные перепонки.
     "Вирома" приближалась к самому центру тайфуна.


     Они обнаружили "Кэрри Дэнсер" в восемь  часов двадцать семь минут -  за
три минуты до  истечения  срока,  назначенного  капитаном Файндхорном,  и  в
направлении,  указанном  старшим  помощником.  На  мгновение-другое  длинный
зубчатый зигзаг молнии осветил то, что осталось от терпящего бедствие судна,
- обгорелый, искореженный  корпус,  скорее напоминающий огромный  чудовищный
скелет. Впрочем, "Вироме" ни за что  не удалось бы подойти к "Кэрри Дэнсер",
не ослабни ураганный ветер и не перестань низвергаться ливень, словно кто-то
на небесах вдруг перекрыл гигантский водяной кран.
     Однако  в  том,  что грохот и рев бури  мгновенно  сменились  странным,
неестественным затишьем, не было ничего удивительного,  -  в центре тайфуна,
как правило, всегда тихо и спокойно.
     Так что, если на "Кэрри Дэнсер" еще остались живые люди, более удачного
стечения обстоятельств  для их  спасения  трудно  представить.  Если  только
остались...  Что  казалось невероятным  и  более того - невозможным. В свете
сигнального прожектора по левому борту танкера "Кэрри Дэнсер" являла  жалкое
зрелище: нос ушел глубоко под воду  - так,  что  носовой  колодезной  палубы
практически не было  видно; надстройка полубака, подобно  одинокой скале, то
появлялась на  поверхности,  то исчезала в гигантских волнах,  высота и сила
которых, несмотря на внезапное затишье, ничуть не поубавились.
     Капитан Файндхорн мрачно взирал на изувеченный бомбами и пожаром корпус
"Кэрри Дэнсер", выхваченный из тьмы прожектором "Виромы". "Вот он, настоящий
мертвый корабль, -  подумал  про себя  Файндхорн, -  если только про корабль
можно  сказать такое".  "Кэрри Дэнсер"  и впрямь больше походила  на жуткий,
зловещий призрак, глядевший куда-то  вдаль  рваными пробоинами  на одной  из
палубных надстроек, зиявшими черной  пустотой... Капитан скорее угадал,  чем
почувствовал, как сзади к нему подошел старший помощник.
     - Ну что ж,  Джонни, вот и приплыли, - проговорил  Файндхорн. - Вот вам
настоящий мертвый корабль - плавучий  призрак. Придется ложиться на обратный
курс.
     -  Да-да, конечно... -  Николсон,  казалось,  его  не  слышал.  -  Сэр,
разрешите воспользоваться шлюпкой и осмотреть "Кэрри Дэнсер".
     - Нет. - Отказ прозвучал категорически. - Мы увидели все, что хотели.
     -  Да, но стоило ли проделывать столь долгий и  опасный путь, чтобы тут
же  повернуть обратно, так  ничего  и не выяснив.  -  Голос Николсона звучал
настойчиво.  -  Я мог  бы  осмотреть  судно  вместе  с Вэньером,  боцманом и
Фэррисом.
     -  Может,  и так, - как будто согласился  капитан и, шатаясь от сильной
качки, подошел к краю  мостика.  Крепко ухватившись за поручень, он устремил
взор вниз, где ревело и клокотало море. - А может, и нет. Я не собираюсь зря
подвергать смертельной опасности жизнь членов команды.
     Николсон промолчал. Через какое-то время Файндхорн  снова приблизился к
старпому и с едва уловимым раздражением заговорил:
     - Да будет вам, оставьте вашу затею. Ну, в чем дело? На вас лица нет. -
Он  резко  вскинул руку  и указал  на "Кэрри Дэнсер".  - Черт бы вас побрал,
старина, неужто вы  не видите?  - Там нет ни одной живой души. Судно сгорело
чуть ли не  дотла, а бомбы  так его  изрешетили, что оно больше смахивает на
дуршлаг, каким-то чудом еще  держащийся на плаву.  Неужели вы надеетесь, что
после  такой жаркой передряги на этом  корыте остался хоть один человек? Ну,
хорошо. Если бы там  кто-то и остался, он наверняка  бы  заметил  прожектор.
Почему же никто не пляшет от радости на верхней палубе? Почему  не машет над
головой рубахой или какой-нибудь тряпкой? Ну же, как вы это объясните?
     - Понятия не имею, сэр, но легко могу себе представить, что там остался
кто-то из тяжелораненых. Ведь Маккиннон говорил, что на борту "Кэрри Дэнсер"
были  контуженные. Они не  в  силах  даже встать и снять с  себя рубашку, не
говоря уже о  том, чтобы размахивать ею на верхней палубе, на которую к тому
же  еще  надо подняться, - холодно заметил Николсон. - Сэр, прошу вас  всего
лишь  об  одном:  давайте  помигаем  прожекторами,  дадим  два-три  залпа из
двенадцатифунтовых  орудий и запустим  пять или шесть сигнальных ракет. Если
там остались живые, они непременно нас заметят.
     Малость поразмыслив, Файндхорн кивнул:
     - Это все, что я могу сделать. Не думаю, чтобы поблизости околачивались
японцы. Во всяком  случае,  в радиусе пятидесяти миль  их точно  нет. Черт с
вами, действуйте, мистер Николсон.
     Однако  ни  вспышки  прожекторов,  ни  глухие  выстрелы  орудий,  гулко
разносившиеся  над  морем,  не  дали  никаких  результатов.  "Кэрри  Дэнсер"
казалась еще  более безжизненной, чем  прежде; теперь  над  водой  выступала
только ее баковая  надстройка.  Следом за тем в небо взмыли  семь или восемь
сигнальных ракет; описав в воздухе ослепительно белые дуги, они упали где-то
в западной стороне. Но одна из них медленно и  плавно опустилась  на  полуют
"Кэрри Дэнсер",  яркой вспышкой осветив  палубу на несколько секунд. Но даже
после этого обреченное судно не подало ни малейших признаков жизни.
     -  Ну  что  ж,  этого  и  следовало  ожидать,  -  измученно  проговорил
Файндхорн. - Надеюсь, теперь вы удовлетворены, мистер Николсон?
     - Капитан! Сэр! - не дав ответить Николсону, возбужденно и пронзительно
воскликнул Вэньер. - Смотрите, сэр, вон там!..
     Файндхорн оперся на поручень и поднес к глазам ночной бинокль. С минуту
он  стоял совершенно  неподвижно,  потом  тихо  выругался, опустил бинокль и
обратился было к Николсону. Но старпом заговорил первым:
     -  Вижу... буруны,  сэр.  Расстояние  -  меньше  мили к  югу  от "Кэрри
Дэнсер".  Через двадцать минут, самое большее -  полчаса, судно  наскочит на
риф. Похоже, мы возле Метсаны. А рифов здесь тьма...
     - Да, так и есть, - буркнул Файндхорн. - Господи всемогущий, никогда бы
не подумал, что  мы смогли подойти так близко!.. Теперь все  ясно. Выключите
прожекторы, и полный вперед. Потом право на борт  и  держитесь курса 090. Мы
можем  в любую  минуту  выйти  из центра  тайфуна, и  только один Бог знает,
откуда на нас обрушится ветер... Эй, какого черта!
     Пальцы Николсона буквально впились в руку капитана. Левой рукой старпом
указывал в направлении тонущего судна.
     -  Я  только что  видел  свет  -  сразу  после  того, как  погасли наши
прожекторы. -  Голос  Николсона прозвучал глухо, но ровно.  - Очень  слабый.
Похоже на свечу, а то и спичку. Вон в том иллюминаторе, прямо под колодезной
палубой.
     Файндхорн посмотрел на Николсона, бросил взгляд на едва проступающий из
мрака корпус парохода и покачал головой.
     - Боюсь, мистер Николсон, вам просто померещилось.
     - Быть того не может, - стоял на своем Николсон. На несколько секунд на
мостике воцарилась тишина.
     -  Кто-нибудь  еще  видел  свет?  -  В  бесстрастном   голосе  капитана
улавливались раздражительные нотки.
     После паузы - на этот  раз уже более  продолжительной - Файндхорн резко
развернулся на каблуках.
     - Рулевой, полный  вперед!.. - скомандовал он и, обращаясь  к старпому,
воскликнул: - Эй, мистер Николсон, что вы задумали?
     Николсон поспешно опустил телефонную трубку на место.
     -  Просто попросил еще раз  посветить на "Кэрри  Дэнсер", - пробормотал
старпом и встал к капитану спиной, всматриваясь в темноту.
     Сжав губы,  Файндхорн  шагнул вперед, но остановился,  - вспыхнул левый
прожектор "Виромы". Его луч какое-то время  рыскал по  бурлящей  поверхности
моря и наконец осветил корму "Кэрри Дэнсер".
     "Кэрри  Дэнсер"  находилась  уже в каких-нибудь  трех  сотнях ярдов  от
"Виромы", и  собравшиеся на мостике моряки отчетливо видели, что  на  палубе
тонущего судна открылся  какой-то  люк, откуда вылезла  длинная,  как палка,
голая  рука  и  принялась  неистово  размахивать   белой  тряпкой  -  то  ли
полотенцем, то ли простыней. Потом рука внезапно исчезла в люке, а некоторое
время  спустя высунулась снова: на этот раз с горящим пучком - то ли бумаги,
то ли ветоши и махала им, пока пламя не начало лизать запястье. Вслед за тем
полусгоревший, дымящийся пучок с шипением упал в море.
     С  тяжелым  протяжным  вздохом капитан  Файндхорн  оторвал  от  поручня
занемевшие  пальцы. Плечи его ссутулились,  как  у  старика. Лицо под темным
загаром практически обескровилось.
     - Прости, мой мальчик, - прошептал он, не отрывая  глаз от представшего
перед ним зрелища и качая головой. - Слава Богу, что мы вовремя их заметили.
     Однако  капитана никто  не  слышал  -  он остался  стоять на  мостике в
одиночестве. Николсон уже скользил вниз, держась за гладкие поручни  трапа и
почти  не касаясь ступенек. И еще до того, как Файндхорн  закончил говорить,
старпом  успел  снять найтовые  крепления с первой  попавшейся шлюпки левого
борта и уже  кричал боцману,  чтобы тот спешно собрал спасательную команду в
удвоенном составе.
     С тяжелым пожарным топором в одной руке и большим электрическим фонарем
с  прорезиненной   обшивкой  в   другой,  Николсон   быстро  продвигался  по
заваленному  обломками  палубных надстроек коридору, тянувшемуся от  носа до
кормы "Кэрри Дэнсер".  Стальные листы  палубы после  пожара покоробились и в
некоторых  местах  вздыбились,  повсюду  валялись обугленные дымящиеся куски
деревянных брусьев. Несколько раз, когда судно под натиском волн сотрясалось
всем  корпусом, кренясь то на один борт,  то на другой, Николсона швыряло на
коридорные  переборки, и  старпом, упираясь в них  руками, сильно обжигался,
даже несмотря на плотные брезентовые рукавицы.
     Преодолев две трети коридора, Николсон заметил справа плотно задраенную
дверь. Он отступил  от  нее назад  и  ударил  ногой по замку, однако  дверь,
поддавшись  лишь  на  полдюйма  в  момент  удара,  осталась на месте.  Тогда
Николсон  что есть  сил  хватил  топором по  замку,  пнул  дверь ногой,  она
раскрылась -  и, включив  фонарь, шагнул через комингс. Прямо  перед ним  на
полу  лежали две бесформенные,  обгоревшие массы  - вероятно, тела сгоревших
людей;  нестерпимый смрад  от них  ударил старпому в нос, едва  он  шагнул в
распахнувшуюся настежь  дверь. Через три секунды Николсон уже  снова  был за
нею.  Рядом,  с  красным  огнетушителем  в  руках,  стоял  Вэньер -  похоже,
четвертый помощник тоже успел заглянуть в помещение:  широко раскрытые глаза
его сверкали болезненным блеском, лицо сделалось матовым.
     Николсон  развернулся  и побежал дальше по коридору. Вэньер кинулся  за
старпомом,  а  следом  за  ними  - подоспевшие боцман с  кувалдой и Фэррис с
ломом.  Походя  Николсон  распахнул  ударом ноги  еще две  двери и  посветил
фонарем... Пусто. Добравшись до уступа кормовой колодезной палубы, - как раз
сюда попадал луч прожектора "Виромы", старпом живо огляделся в поисках трапа
и вскоре увидел лишь несколько обугленных досок, валявшихся на покоробленной
железной палубе восемью футами ниже  - трап полностью сгорел. Тогда Николсон
крикнул плотнику:
     -  Фэррис,  -  бегом  к  шлюпке  и передайте  Эймсу и  Докерти -  пусть
подгребают ближе к корме. Мне все равно, как они  это сделают, даже если это
рискованно. И выбросьте наконец свой лом.
     Вслед за тем Николсон нагнулся и  осторожно  спрыгнул на нижнюю палубу.
Пересек ее  в девять шагов и с грохотом  хватил  обухом  топора  по железной
двери, ведущей в кормовую надстройку.
     - Здесь есть кто-нибудь? - крикнул он.
     Секунды две-три  стояла гробовая тишина,  затем за  дверью  послышались
взволнованные  голоса,   мало-помалу  слившиеся  в  один  возбужденный  гул.
Николсон обернулся к  Маккиннону и  увидел,  что  лицо боцмана  расплылось в
широкой улыбке.
     Семифутовая  кувалда  в  руках  Маккиннона  выглядела, как  игрушечная.
Боцман ударил ею по  двери раз семь. Наконец  дверь с  лязгом  отворилась, и
старпом с  боцманом  оказались  внутри  кормового отсека.  Николсон  включил
фонарь и, сжав губы, начал медленно водить  лучом вокруг.  В кормовом отсеке
было темно и холодно, как в сырой, промозглой камере; пол тоже был железный,
а  пространства  над головой  едва  хватало, чтобы  стоять  в  полный  рост.
Трехъярусные  железные  койки  без  матрацев  и  одеял  -  вдоль  переборок,
посредине - длинный узкий стол.
     В  отсеке было человек двадцать: одни  сидели  на нижних койках, другие
стояли, держась за  вертикальные  стойки коек,  но большинство лежали -  это
были солдаты, и многим из них,  казалось, уже никогда  не суждено подняться.
Несколько человек умерли - Николсон заключил это по восковым лицам и пустым,
лишенным всякого выражения глазам.  Тут были и  женщины - медсестры в  юбках
цвета   хаки  и  гимнастерках,  подпоясанных  ремнями,   и  двое  или   трое
гражданских.
     - Кто здесь старший? - гулко прозвучал  голос Николсона, отразившись от
обитых железом переборок отсека.
     - Полагаю, вот он. Вернее, он так считает, - произнесла стоявшая  рядом
с  Николсоном  пожилая женщина, маленькая и худощавая, с  затянутыми в тугой
пучок  седыми  волосами,  выглядывавшими  из-под  лихо  сидевшей  на  голове
соломенной шляпки; выцветшие голубые глаза старушки сверкали решимостью. Она
указала пальцем на человека, склонившегося над полупустой бутылкой  виски. -
Только сейчас он здорово набрался.
     -  Кто это  набрался, мадам?  Я, что ли? - Сидевший за столом человек -
пожалуй, единственный из всех - выглядел здоровым и крепким, а его лицо, шея
и даже уши были цвета жженого кирпича,  резко контрастируя с седыми волосами
и белесыми  щетинистыми  бровями. -  И у  вас  еще  хватает  дерзости  ут...
утверждать... - Здоровяк тяжело поднялся из-за стола, одернул помятый пиджак
и уже более твердо проговорил: - Клянусь небом, мадам, будь вы мужчиной...
     - Лучше попридержите язык  и сядьте  на место. -  Не дал ему договорить
Николсон и  снова повернулся  к пожилой женщине. - Будьте  любезны, скажите,
как вас зовут.
     - Мисс Плендерлейт. Констанция Плендерлейт.
     - Ваш корабль тонет, мисс Плендерлейт, - без обиняков заявил  Николсон.
- С  каждой  минутой он все глубже погружается носом  в воду. От силы  через
полчаса  "Кэрри Дэнсер" наскочит  на рифы. К тому  же в любую  секунду вновь
может  обрушиться  тайфун.  - Вспыхнули  еще  два или три фонаря, и Николсон
оглядел лица обступивших его людей, не проронивших  ни звука. - Так что надо
поторопиться.  По  левому  борту,  фугах  в  тридцати  отсюда,  нас  ожидает
спасательная  шлюпка.  Мисс  Плендерлейт,  сколько  человек  не  в состоянии
передвигаться без посторонней помощи?
     -  Спросите  лучше  мисс  Драхман.  Она  у  нас  старшая  медсестра,  -
решительно ответила старушка.
     - Мисс Драхман? - выжидающе спросил Николсон.
     Из дальнего угла вышла девушка - ее лицо скрывала тень.
     - Боюсь,  только двое,  сэр, - напряженным голосом сказала медсестра. -
Все, кто лежит,  умерли сегодня вечером.  Их пятеро,  сэр.  Они  были совсем
плохи... Потом этот ужасный шторм. - Голос девушки задрожал.
     - Значит, пятеро, - задумчиво повторил Николсон и покачал головой.
     -  Да, сэр, - подтвердила мисс Драхман, прижав  к  себе стоявшего рядом
ребенка  и  плотнее закутав его в одеяло. - С нами  еще вот этот малютка. Он
очень  устал  и  хочет есть... -  Медсестра мягко, но  настойчиво попыталась
вытащить изо рта мальчугана грязный палец, который  тот  сосал, как леденец,
но малыш увернулся, отрешенно глядя на Николсона.
     - Сегодня его  накормят до отвала, а потом уложат в теплую постельку, -
пообещал Николсон. - Ладно, а теперь пусть все, кто может, идут к шлюпке. Но
сначала - самые  крепкие: когда  будем  грузить раненых, надо, чтобы  кто-то
придерживал шлюпку.
     Помедлив  секунду, старпом  подошел к любителю  виски и похлопал его по
плечу:
     - Вы пойдете первым.
     -  Но почему  я?!  - начал  возмущаться здоровяк.  - Здесь я командир и
фактически капитан. А капитан всегда последним...
     -  Ступайте  первым, -  терпеливо,  но  настойчиво  прервал  его тираду
Николсон.
     Пьяный  здоровяк уже  стоял на ногах,  придерживая одной рукой  кожаный
саквояж; в другой руке у него была наполовину опорожненная бутылка виски.
     -  Сэр, меня зовут Фарнхольм. Бригадный  генерал Фостер Фарнхольм. - Он
отвесил комичный поклон и прибавил: - Полностью к вашим услугам, сэр.
     - Приятно слышать, - холодно улыбнулся Николсон. - А теперь ступайте. У
нас на борту  вас встретят приветственным  залпом из семнадцати карабинов, -
Николсон грубо ткнул пальцем в  грудь Фарнхольму, и тот, пошатнувшись, но не
выпустив  саквояжа  из рук, завалился в объятия  стоявшего у него  за спиной
боцмана,  у которого ушло  чуть меньше  четырех  секунд на то, чтобы вывести
генерала наружу.
     Поводив  фонарем  вокруг  себя,  Николсон  остановил луч на  человеке в
странной накидке, съежившемся на койке.
     - Ну, а вы как? - спросил Николсон. - Вам что, плохо?
     - Аллах милостив к тем, кто  его почитает, -  сказал человек  в накидке
низким  голосом,  прозвучавшим   гулко,  точно  из  могилы.  С  достоинством
поднявшись в полный рост, он натянул на голову черную скуфейку, взглянул  на
Николсона темными глазами и прибавил: - Я здоров.
     - Прекрасно. Значит, вы - следующий.
     Николсон осветил капрала и двух солдат.
     - А у вас как дела, ребята? - спросил он.
     - Гм, лучше не бывает, - ответил капрал за троих с улыбкой посмотрел на
Николсона. Лицо  капрала было  желтым, изможденным лихорадкой, глаза  налиты
кровью.  -  Как  еще, по-вашему,  могут  чувствовать  себя  доблестные  сыны
Британии? Мы в отличной форме.
     - Что-то не верится, - осторожно и тактично возразил Николсон. - Но все
равно, благодарю вас.  Идите  к  выходу.  А вы, мистер Вэньер, проводите их,
пожалуйста,  к  шлюпке.  Дайте каждому  по  страховочному концу  и закрепите
двойным булинем. Боцман вам поможет.
     Проводив взглядом человека в накидке, старпом  с любопытством спросил у
стоявшей рядом маленькой старушки:
     - Что это за странный господин, мисс Плендерлейт?
     -  Это мулла с  Борнео.  -  Она  строго поджала губы. -  Я четыре  года
прожила на Борнео. Там полно пиратов, и все как один - мусульмане.
     - У этого муллы, должно быть, немалый приход, - предположил Николсон. -
Нуда Бог с ним, мисс Плендерлейт, теперь ваша очередь,  потом - медсестер. А
вас, мисс Драхман,  я  попрошу помочь подготовить тяжелораненых к переноске.
Надеюсь, вы не станете возражать?
     Не дожидаясь  ответа, старпом последовал за  женщинами.  Выбравшись  на
палубу, он  остановился, ослепленный прожекторами  "Виромы", раскачивающейся
на волнах  не  более  чем в  пятидесяти ярдах  от  "Кэрри  Дэнсер".  Капитан
Файндхорн, подведя  танкер так близко к  тонущему кораблю, здорово рисковал,
тем более, при таком-то волнении.
     Прошло всего лишь  десять  минут, как моряки с "Виромы" ступили на борт
"Кэрри Дэнсер", теперь еще глубже  ушедшей под  воду. Волны уже перекатывали
через правый  борт, захлестывая  и  кормовую  колодезную  палубу. А слева по
борту  - то  взлетая  на  пенные  гребни, то падая  в  провалы между  ними -
металась спасательная шлюпка с "Виромы".
     Николсон увидел, как капрал спрыгнул с фальшборта  точно на дно шлюпки,
где  его тут  же  подхватили  Эймс и Докерти, и  та канула в  черную бездну.
Следом за тем Маккиннон поднял на  руки  одну из медсестер  и держал  до тех
пор, пока шлюпка снова не взмыла на гребень, почти до уровня фальшборта.
     Николсон  включил фонарь  и перегнулся через  фальшборт.  Шлюпка теперь
была  где-то внизу и со  скрежетом билась о борт "Кэрри Дэнсер", несмотря на
усилия  сидевших в ней людей,  что, отчаянно  борясь  с волнами, пытались ее
выровнять.
     Возникший за спиной  старпома Вэньер указал рукой куда-то в  темноту, и
взволнованно воскликнул:
     - Сэр, рифы! Они уже близко.
     Николсон  выпрямился и пристально посмотрел туда, куда указывал Вэньер.
У самого  горизонта длинная ветвистая молния  время  от времени  раскраивала
небо, и тогда можно было отчетливо разглядеть неровную линию пенных бурунов,
разбивавшихся об острые рифы совсем неподалеку. "Кэрри  Дэнсер" находилась в
двухстах, самое большее - двухстах пятидесяти ярдах от рифовой гряды - судно
относило на  юг  со скоростью, вдвое превышавшей ту, которую с самого начала
рассчитал  старпом. Несколько мгновений старпом лихорадочно взвешивал  в уме
шансы на спасение, как вдруг его резко отбросило в сторону, хотя на ногах он
все  же  устоял: с  оглушительным  металлическим  скрежетом  "Кэрри  Дэнсер"
налетела  на подводную скалу и осела с сильным  креном на  левый борт. Краем
глаза Николсон увидел боцмана:  широко расставив  ноги  и ухватившись  одной
рукой за поручень фальшборта, он удерживал  другой рукой находившуюся уже за
бортом  медсестру.  Опустив  ее  в  шлюпку,  боцман  развернулся  в  сторону
прожектора и, зажмурившись, оскалился, так и не сумев выговорить, что хотел.
Однако Николсон понял, что собирался сказать боцман.
     - Вэньер! - громко крикнул он. - Достаньте из шлюпки "Олдис" [Имеется в
виду  ручной  сигнальный  фонарь  Олдиса.]  и  просигнальте  капитану, чтобы
держался от  нас  подальше.  И передайте -  нас  вынесло на  мелководье и мы
напоролись на  рифы, а их тут видимо-невидимо. Фэррис, подмените боцмана - и
как хотите,  но чтобы все до единого человека были в шлюпке. В носовой части
пробоина - если  "Кэрри Дэнсер"  развернет  носом к волне, всем  нам крышка.
Так, а вы, Маккиннон, пойдете со мной.
     Меньше  чем  через  минуту  старпом  с боцманом  снова были  в кормовом
отсеке. Николсон  осветил  фонарем  оставшихся  там людей: их  было  восемь,
семеро раненых, двое из которых в тяжелом состоянии, и мисс Драхман.
     - Так, вы, пятеро. - Николсон кивнул в сторону солдат. - Выбирайтесь-ка
наверх, да поживее. Что, черт побери, вы делаете? - Резким движением старпом
вырвал из рук одного из солдат вещмешок, который тот тщетно пытался нацепить
на плечи,  и швырнул в дальний  угол. - Считайте,  вам  крупно повезло, если
выберетесь отсюда живым. Торопитесь же! Бегом наверх!
     Четверо  солдат,  подгоняемые  Маккинноном, спешно заковыляли к  двери.
Пятый -  двадцатилетний  паренек  с бледным,  как  полотно, лицом - даже  не
шелохнулся. Глаза  его были широко  раскрыты, а губы беспрерывно шевелились.
Он сидел на табурете, крепко сцепив руки на коленях, не в силах сдвинуться с
места. Николсон, склонившись над ним, мягко спросил:
     - Ты разве не слышал, что я сказал?
     - Мой  друг...  Он  здесь, - с  трудом  выговорил паренек  и кивнул  на
висевшую рядом койку. - Мой лучший друг... Я останусь с ним.
     - Бог ты мой! - не выдержал  Николсон. - Сейчас не время геройствовать.
- Кивнув на дверь, он повысил голос: - Иди!
     Юноша вдруг взорвался потоком ругательств, но тут же осекся  -  гулкий,
рокочущий звук  разнесся по всему судну, и,  судорожно  вздрогнув,  оно  еще
больше завалилось на левый борт.
     -  Сэр,  похоже,  пробило  кормовую  водонепроницаемую  переборку  -  в
машинном отделении, - как ни в чем не бывало сказал Маккиннон.
     Теперь нельзя  было терять ни  минуты. Наклонившись к солдату, Николсон
схватил его за  руку,  сильным  рывком заставил встать  и  тут же  застыл от
удивления: к нему бросилась медсестра и вцепилась в него обеими руками.
     -  Погодите! Сила тут не поможет - есть  и другие  способы,  -  сказала
девушка  тихим, ровным  голосом, никак не соответствовавшим ее  действиям. -
Просто у него не все в порядке с головой. - Она потрепала юношу по  плечу. -
Ну же,  Алекс.  Ты ведь  прекрасно понимаешь -  надо идти.  Не  волнуйся,  я
пригляжу за твоим другом. Прошу тебя, Алекс.
     Парень как  будто очнулся от оцепенения  и последний раз  посмотрел  на
лежавшего  на койке  солдата.  Девушка взяла  Алекса  за  руку, улыбнулась и
осторожно  помогла  ему  встать. Пробубнив  что-то невнятное,  паренек  чуть
помедлил и, тяжело ступая, побрел мимо Николсона к двери.
     -  Поздравляю,  -  только  и выговорил  Николсон, кивнув ему  вслед, но
обращаясь к медсестре. - Теперь вы, мисс Драхман.
     - Нет, - покачала головой девушка. - Вы же слышали - я  ему  обещала. К
тому же вы сами просили, чтобы я осталась.
     - Это было тогда, а  не сейчас, - теряя терпение, отрезал Николсон. - У
нас нет времени на препирательства.
     Поколебавшись, мисс Драхман молча кивнула и, подойдя к койке, принялась
шарить руками в темноте. Николсон резко нарушил тишину:
     - Поторопитесь же! И забудьте о ваших драгоценных тряпках!
     - Это  не тряпки, -  невозмутимо  проговорила девушка  и повернулась  к
Николсону  с   закутанным  в  одеяло   малышом.   -   Но  это  действительно
драгоценность - чья-то, не моя. Я так думаю.
     Николсон совсем забыл про малыша и, ничего не сказав, виновато двинулся
по покатому  полу к двери.  Мисс Драхман, цепляясь свободной рукой за койки,
последовала за ним. У самой двери девушка поскользнулась и непременно  упала
бы,  не  протяни  ей  Николсон  вовремя  руку.  Она  схватилась  за нее,  не
колеблясь, и  улыбнулась - инцидент был исчерпан. Вскоре они вместе вышли на
верхнюю палубу.
     Через какое-то время  там же оказались и оба тяжелораненых - их вынесли
Николсон и Маккиннон. Теперь "Кэрри Дэнсер" глубоко осела на корму. Хотя нос
судна прочно сидел на рифе, острый конец которого вошел в него, точно таран,
корабль  медленно и неумолимо разворачивался  правым  бортом  к  волне. "Еще
минута, - подумал Николсон, -  и  шлюпка, выйдя из-под укрытия левого борта,
попадет в буруны. Ее вынесет на рифы, и она разлетится в щепки".
     Подавшись  чуть  назад, к скату  палубы, Николсон  принял  у Маккиннона
первого раненого  и, развернувшись,  склонился над фальшбортом.  В следующее
мгновение из мрака бездны на гребне волны показалась шлюпка. Стоявшие в  ней
Докерти  и  Эймс, почти  поравнявшись  с  Николсоном,  едва  успели  принять
раненого и тут же провалились  вместе с  ним в черную пропасть, скрывшись за
лавиной пены и брызг.  Спустя некоторое время  в  шлюпку переправили второго
раненого.
     На терзаемой бурунами "Кэрри  Дэнсер" оставался еще один  солдат. Но он
куда-то пропал.  А вместе с  ним -  старшая медсестра. Тщетно  вглядываясь в
темноту,  Николсон  вдруг  услыхал   пронзительный   вопль  ужаса,  футах  в
пятнадцати, -  это,  бесспорно,  кричал  Алекс.  Вслед  за  криком  раздался
твердый, настойчивый женский голос, не могущий  принадлежать никому другому,
кроме мисс Драхман.
     - Что там, черт возьми, происходит? - гневно воскликнул Николсон.
     В ответ прозвучал смешанный ропот, затем девушка крикнула:
     - Одну минуту, пожалуйста.
     Не мешкая,  Николсон развернулся  кругом,  крикнул  Вэньеру и  Фэррису,
чтобы они немедленно прыгали в шлюпку, приказал  Маккиннону покинуть тонущее
судно следом за ними, а сам, спотыкаясь и падая на покатой скользкой палубе,
кинулся к кормовому отсеку, откуда доносились голоса медсестры и солдата.
     Старпом без  лишних церемоний схватил  медсестру в охапку и, подтащив к
фальшборту,  передал  Маккиннону,  закрепившемуся  по  ту  сторону  леерного
ограждения. Боцман  принял девушку и глянул вниз, в  надежде увидеть шлюпку,
бившуюся между волнами в  пене и брызгах. Он быстро оглянулся на Николсона и
спросил:
     - Сэр, я вам еще нужен?
     -  Нет.  - Николсон решительно  покачал  головой. -  Главное  сейчас  -
шлюпка. Держите страховой конец.
     -  Есть, сэр!  -  Маккиннон  кивнул  и,  улучив  момент,  перескочил на
мачтовую банку  взмывшей  вверх шлюпки, увлекая за собой девушку. Мгновением
позже с "Кэрри Дэнсер", извиваясь, полетел страховочный конец.
     Перегнувшись через фальшборт, Николсон крикнул:
     - Все в порядке, боцман?
     -  Так точно, сэр. Сейчас  я  попробую зайти  под корму с  подветренной
стороны.
     Николсон взобрался по трапу на полуют  и огляделся. Ему показалось, что
море вдруг сделалось совершенно черным и волнение  значительно  уменьшилось.
Старпом тотчас понял, в чем дело: морская поверхность между обоими кораблями
была  затянута широкой,  толстой пленкой  нефти. "Вирома"  откачала  за борт
несколько сотен галлонов мазута - и волны поутихли.
     В  два прыжка  Николсон пересек полуют и остановился у самой кормы, где
стоял Алекс в странной, неестественной позе, прислонясь спиной к гакаборту и
вцепившись руками в пиллерсы. Глаза его были широко раскрыты и неподвижны, а
сам  он  трясся  мелкой  дрожью.  "Прыгать  в  воду  с  Алексом  равносильно
самоубийству, - хладнокровно рассуждал Николсон.  - От страха он  вцепится в
меня  мертвой  хваткой,  и  тогда  мы  оба камнем  пойдем  на дно".  Старпом
вздохнул, наклонился к гакаборту и  включил  фонарь. Маккиннон, принявший на
себя  командование  шлюпкой, находился  футах в пятнадцати  от  кормы "Кэрри
Дэнсер", приближаясь с подветренной стороны.
     Николсон  резко  повернулся  к Алексу и нанес ему сокрушительный удар в
челюсть. Прежде чем  ошарашенный парень  упал,  старпом обхватил его  обеими
руками  за  талию,  перевалился через  гакаборт  и  рухнул вместе  с  ним  в
маслянистую воду. Они упали почти без  всплеска,  в  пяти  футах  от шлюпки.
Чьи-то сильные руки втащили их  в шлюпку. Николсон  кашлял,  отплевывался  и
чертыхался, пытаясь очистить нос, глаза и  уши от липкого, как клей, мазута.
Алекс повалился на  дно шлюпки и затих, безропотно  отдав  себя на попечение
мисс   Драхман  и  Вэньера,   принявшихся  вытирать  ему   голову  какими-то
тряпками...
     Обратное  плавание на "Вирому" было коротким и  безопасным  - уже через
каких-нибудь  четверть  часа шлюпку благополучно  подняли на  борт  танкера.
Николсон оглянулся  на "Кэрри Дэнсер", однако та уже канула в черную бездну:
целиком залитый водой,  несчастный корабль сошел с  рифа  и тотчас  пошел ко
дну.  Николсон еще какое-то  время всматривался в ночь, потом  развернулся и
неторопливо двинулся к капитанскому мостику.


     Полчаса  спустя  "Вирома", равномерно  покачиваясь,  двигалась  на всех
парах на юго-запад. Длинная  узкая полоса Метсаны таяла по правому кормовому
борту,  постепенно растворяясь  во мраке.  Странно,  но  тайфун  по-прежнему
держался стороной и ураганный ветер не возвращался. Скорее всего, они шли  в
направлении  шторма,  сквозь  который им  рано  или  поздно  было  уготовано
прорываться.
     Приняв душ и с громадным трудом соскребя с себя остатки нефти, Николсон
стоял на мостике  у окна, беседуя со  вторым помощником, когда к ним подошел
капитан Файндхорн. Он слегка похлопал Николсона по плечу.
     -  Пойдемте  на  пару  слов  в  мою  каюту,  мистер  Николсон, если  не
возражаете. Вы ведь справитесь один, мистер Баррет?
     - Да, сэр, конечно. Я дам вам знать, если что-нибудь случится?
     - Обязательно.
     Файндхорн  прошел сквозь  штурманскую рубку в каюту  рядом с  мостиком,
закрыл дверь, проверил, задвинуты ли светонепроницаемые люки, включил свет и
рукой  указал Николсону  на  небольшой  диван. Затем  открыл стенной  шкаф и
достал  два  стакана и  непочатую  бутылку  "Стэндфаста".  Сорвав  с бутылки
пломбу, он на три пальца наполнил каждый стакан и протянул один Николсону.
     - Хлебните-ка, мистер Николсон. Видит Бог, вы заслужили это и несколько
часов сна сразу, как выйдете отсюда.
     - С  удовольствием, -  пробормотал  Николсон. -  Но  не раньше, чем  вы
проснетесь. Вы же всю ночь не покидали мостика. Не забыли?
     - Хорошо, хорошо. - Файндхорн поднял руку, словно обороняясь. - Спорить
мы будем потом. - Он посмотрел на Николсона  поверх стакана. - Итак, мистер,
как она вам показалась?
     - "Кэрри Дэнсер"? Файндхорн кивнул.
     -  Невольничье судно, - спокойно сказал  Николсон. -  Помните  арабский
пароход, остановленный ВМС на выходе из Рас-эль-Хадда в прошлом году?
     - Да, помню.
     - Этот такой же, почти никакой разницы. Стальные двери по  всему судну,
включая главную и  верхнюю  палубы.  Большинство открывается  только с одной
стороны.   Базировалась  "Кэрри  Дэнсер",   полагаю,   где-то  на  островах.
Недостатка в торговле вокруг Амоя и Макао не было.
     -  Двадцатый  век,  а?  -  тихо  проговорил Файндхорн. -  Купля-продажа
человеческих жизней.
     - Да, - сухо сказал Николсон. - Но они, по крайней мере, не  дают людям
умирать. Подождите, скоро они  догонят цивилизованный Запад и  развернутся в
полном  масштабе  -  ядовитый  газ,  концентрационные лагеря,  бомбардировка
открытых  городов, - все, что мы уже имеем.  Дайте им только время. Пока они
всего лишь любители.
     - Цинизм, молодой человек,  цинизм,  -  покачал  головой  Файндхорн.  -
Ладно, а что вы скажете по поводу генерала Фарнхольма?
     - Значит, вы уже разговаривали с его светлостью, - усмехнулся Николсон.
- Он не одобрил моих действий и не мешкая дал мне это понять.
     - Он,  видимо, изменил к вам свое отношение. - Файндхорн снова наполнил
стаканы. - "Способный молодой  человек, н-да, очень  способный, но... м-м...
несдержанный". Что-то вроде этого. Настоящий сноб.
     Николсон кивнул.
     - Но он любопытный тип. В шлюпке отлично управлялся с  веревкой. Как вы
считаете, сильно он переигрывает?
     - Да нет. - Файндхорн  немного подумал. - Перегибает палку, конечно, но
ненамного. Он,  скорее всего,  отставной  армейский офицер. Вероятно, слегка
повысивший себя в звании после увольнения.
     -  И какого черта  его занесло на  "Кэрри Дэнсер"? - озадаченно спросил
Николсон.
     - Сегодня  многие  находят  себе  компаньонов из  числа весьма странных
типов, - отозвался Файндхорн.  - Фарнхольм не из Сингапура. У него  какой-то
бизнес на Борнео - какой именно, он не стал уточнять, - и  он сел  на "Кэрри
Дэнсер" в Банджармасине вместе с несколькими другими европейцами,  нашедшими
манеры японцев  немного грубоватыми. Но на что он  точно не рассчитывал, так
это на реквизицию "Кэрри Дэнсер" армией.
     - Да, армией, -  пробормотал  Николсон. - Интересно, что же случилось с
солдатами? -  Маккиннон говорит,  их было дюжины две,  поднявшихся на  борт,
дабы "Кэрри Дэнсер" без всяких фокусов направилась в Дарвин?
     - Да, интересно.  -  Файндхорн сжал губы.  - Фарнхольм  говорит, что их
разместили на баке.
     -  За  одной  из  этих  хитроумных дверок,  открывающихся лишь  с одной
стороны?
     - Наверное. Вы видели это?
     Николсон покачал головой.
     - К тому времени,  когда мы оказались на борту, вся  баковая надстройка
находилась под водой.  -  Николсон отхлебнул немного виски и сморщился не от
выпивки, а от пришедшей  ему  в  голову мысли. - Замечательная альтернатива:
утонуть или сгореть заживо. Хотелось бы встретиться когда-нибудь с капитаном
Сайреном. Подозреваю, что многим другим - тоже... А как остальные пассажиры?
Могут они что-либо добавить?
     - Нет. Они  или больны,  или  еще не пришли  в себя от  пережитого, или
просто ничего не знают.
     - Полагаю, все вымыты, размещены и уложены спать?
     - Более или  менее. Я рассовал  их  по всему судну. Солдаты - на корме,
двое  тяжелораненых  -  в лазарете, остальные  восемь - в курительной и двух
резервных каютах  по  левому борту.  Фарнхольма и  священника  я  отправил в
рабочее помещение механиков.
     Николсон усмехнулся.
     -  На это стоит  посмотреть - британский  раджа  дышит одним воздухом с
суровым язычником.
     -  Вы  будете удивлены, - фыркнул Файндхорн. - У  них  у  каждого  - по
дивану, посередине  - стол с бутылкой виски, и, похоже, они находят общество
друг друга весьма приятным.
     -  Но  когда я в  последний  раз  видел  Фарнхольма, у него было  всего
полбутылки, - задумчиво проговорил Николсон. - Интересно...
     - Вероятно,  он  выпил ее  одним глотком. Он  не  расстается с  большим
кожаным саквояжем, в котором, я думаю, нет ничего, кроме бутылок виски.
     - А остальные?
     - Кто? Ах, да. Маленькую пожилую леди поместили в  каюте Уолтерса, - он
перенес свой  матрац в  радиорубку. Старшая  санитарка,  по всей  видимости,
отвечающая за...
     - Мисс Драхман?
     -  Именно. Так  вот, она  и  ребенок  в  каюте юнги.  Вэньера  и пятого
механика  пришлось  подселить  к четвертому механику  и Баррету, так как  их
каюты заняли остальные санитарки.
     - Все ясно. - Николсон вздохнул. - Надеюсь, они не попадут из огня да в
полымя. Мы снова попытаемся пройти в пролив Каримата, сэр?
     - Почему бы и нет. Где еще мы можем...
     Он не договорил, так как Николсон потянулся к зазвонившему телефону.
     - Да, каюта капитана... А,  это вы,  Билли... Да, он здесь.  Не вешайте
трубку. - Николсон легко встал, держа телефон в руке. - Второй механик, сэр.
     Файндхорн говорил с полминуты, издавая в основном междометия. Николсона
заинтересовало, что же могло понадобиться  Уиллоуби.  Голос второго механика
звучал  почти  сонно,  однако  никто  еще никогда не  видел,  чтоб  Уиллоуби
волновался.  По  мнению  Эрнеста  Уиллоуби,  ничто  в  этом  мире  не стоило
переживаний. Вечно  витавший  в облаках  чудаковатый второй механик -  самый
великовозрастный член  экипажа  "Виромы",  питавший  безудержную  страсть  к
литературе  и  такое  же  презрение  к  двигателям  и  всему, что связано  с
заработком на жизнь, - Уиллоуби был самым честным  и  бескорыстным человеком
из когда-либо встреченных Николсоном.
     Файндхорн взял фуражку и повернулся к двери.
     - Вы не подождете меня здесь? - спросил он. - Я должен спуститься вниз.
     Через  две минуты после ухода капитана  телефон зазвонил снова. Это был
Файндхорн,  попросивший  Николсона  зайти  в  обеденный салон. Зачем, он  не
объяснил. На пути вниз Николсон увидел четвертого помощника,  выходившего из
каюты  радиста.  Николсон вопросительно  поднял  бровь.  Вэньер  через плечо
бросил взгляд на  дверь  только что покинутой  каюты со смешанным выражением
негодования и недоброго предчувствия.
     - Эта старая бой-баба сегодня в голосе, сэр, - проговорил он.
     - Кто?
     -  Мисс Плендерлейт, - пояснил Вэньер. - Она в каюте Уолтерса. Я только
задремал, как она начала  долбить  в  перегородку. Я проигнорировал это, так
она   вышла  в   коридор  и  принялась  кричать.  -  Вэньер  остановился   и
прочувствованно добавил: - У нее очень громкий голос, сэр.
     - Так что же она хотела?
     - Ей нужен капитан.  -  Вэньер скептически  покачал головой. - "Молодой
человек, я  должна  видеть капитана.  Немедленно. Скажите, пусть  зайдет  ко
мне". И выставила меня за дверь. Что мне делать, сэр?
     - Именно  то, о чем  она  просила, конечно. - Николсон усмехнулся. -  Я
хочу присутствовать при этом. Он внизу, в салоне.
     Миновав одну палубу, они вместе вошли в  салон с двумя вытянувшимися во
всю его длину столами, рассчитанными на двадцать человек. Но теперь в салоне
находилось только трое.
     Капитан и второй механик стояли бок о бок,  слегка покачиваясь вместе с
судном. Как всегда в безукоризненной униформе, Файндхорн улыбался. Равно как
и Уиллоуби.  Однако  на  этом  сходство между ними  заканчивалось.  Высокий,
сутулый Уиллоуби с коричневым морщинистым лицом и копной спутанных волос был
кошмаром для  любого  портного. Он носил неглаженую рубашку, бывшую когда-то
белой, с оторванными пуговицами, выцветшим воротником  и  плечами, да грубые
парусиновые  брюки, складчатые,  как слоновьи ноги. Легкие парусиновые туфли
без шнурков  были надеты на носки  в ромбовидную клетку.  Он  явно  не успел
побриться, хотя, вероятно, его бритва лежала нетронутой уже неделю.
     Полуоблокотившись на буфетный стол, девушка  смотрела  на Файндхорна  и
Уиллоуби.  Николсону и Вэньеру был виден лишь ее профиль - правый уголок рта
изогнулся вверх, образовав ямочку  на оливкового оттенка  персиковой щеке  -
она улыбалась.  У девушки  был  прямой, великолепный  точеный  нос,  широкий
покатый лоб и собранные вокруг шеи толстым жгутом  шелковистые иссиня-черные
волосы, - такие блестят при ярком солнце  как вороново крыло. Она отличалась
типично евразийской красотой,  однако  при  более  пристальном взгляде  -  а
мужчины всегда  окидывали ее очень  пристальным взглядом - становилось ясно,
что она не совсем типичная евразийка,  ибо черты ее не слишком широкого лица
были  необычайно нежными, а  удивительные глаза намекали  скорее  на дальний
север Европы. Глаза девушки,  столь поразившие  Николсона  на  борту  "Кэрри
Дэнсер",  действительно  несли  в  себе  ясную  голубизну, очень насыщенную,
являясь  прекрасным  украшением   прекрасного  лица.  Сейчас   вокруг   этих
поразительных   глаз  едва   заметно  проступали  темные,  синеватые   круги
усталости.
     Девушка  избавилась  от своей  форменной  шапочки  и  куртки с  поясом,
оставшись лишь в запятнанной  юбке цвета  хаки и слишком великоватой для нее
чистой белой рубашке с высоко закатанными рукавами, обнажавшими тонкие руки.
Рубашка Вэньера, вдруг понял Николсон. В шлюпке четвертый помощник все время
сидел рядом с девушкой, разговаривая с ней тихим, заботливым голосом.
     Николсон пропустил Вэньера в комнату впереди себя, - реакция Файндхорна
на просьбу мисс Плендерлейт  стоила того, чтобы ее увидеть, - мягко  прикрыл
за  собой  дверь, и  едва  не  натолкнулся  как  вкопанный,  сжав  повисшие,
негнущиеся руки в кулаки.
     Не  обращая  внимания  на Файндхорна и  Уиллоуби,  Вэньер уставился  на
санитарку, приоткрыв  рот. Мисс Драхман стояла так, что свет падал  на левую
сторону ее  лица,  с  глубоким  и  длинным рваным  шрамом,  лиловый  оттенок
которого говорил о его свежести.
     Санитарка несколько секунд молча смотрела на Вэньера, затем улыбнулась.
     - Боюсь, я не слишком-то  хорошо  выгляжу, правда? -  В  ее  вопросе не
содержалось ни упрека, ни осуждения,  -  эти  слова были  произнесены скорее
извиняющимся тоном.
     Вэньер  ничего  не  ответил. Его  лицо,  приобретшее поначалу  бумажный
оттенок, залила краска.
     Николсон стремительно  обошел Вэньера,  кивнул  Уиллоуби и  остановился
перед санитаркой.  Капитан  Файндхорн пристально наблюдал за ним, но старший
помощник не догадывался об этом.
     - Добрый вечер, мисс  Драхман. - Его тон был  холодным, но дружеским. -
Все ваши пациенты устроены и чувствуют себя нормально?
     Хотите банальностей, подумал Файндхорн, -  пожалуйста: старший помощник
Джон Николсон к вашим услугам.
     - Да, спасибо, сэр.
     -  Не  надо  называть меня "сэром",  - раздраженно проговорил  он. -  Я
однажды уже говорил вам  об этом.  - Он поднял руку  и  мягко  прикоснулся к
поврежденной  щеке  девушки.  Мисс  Драхман,  даже  не  дрогнув,  продолжала
спокойно  стоять,  лишь глаза  на  бесстрастном  лице  на какое-то мгновение
расширились. -  Наши маленькие японские друзья, насколько  я  понимаю? - Его
голос был таким же мягким, как и прикосновение.
     - Да, - кивнула она. - Меня схватили недалеко от Кота-Бару.
     - Один из этих зубчатых ритуальных  штыков, не так ли? - Он внимательно
осмотрел шрам, заметил узкий глубокий  порез на  подбородке и рваный  разрыв
под виском. - Вы что, все время лежали на земле?
     - Вы очень проницательны, - медленно проговорила она.
     - Как вам удалось бежать? - с любопытством спросил Николсон.
     - Какой-то  человек  зашел в бунгало  -  наш полевой госпиталь. Крупный
такой, с рыжими волосами. Он назвался "аргайллом" или что-то вроде этого. Он
вырвал  штык  из  рук  японца и  попросил  меня отвернуться.  Когда я  снова
посмотрела в их сторону, японский солдат лежал на полу. Мертвый.
     - Да здравствует Аргайллский полк,  - пробормотал Николсон. - А кто вам
зашил щеку?
     - Тот же человек. Он сказал, что у него не очень-то хорошо получилось.
     - Да уж, можно было  сделать и получше, - согласился Николсон. - Но все
еще поправимо.
     -  Это  ужасно! - Ее  голос  сорвался. -  Я знаю, что это ужасно. - Она
несколько  секунд  не  отрывала  глаз от  пола,  затем храбро  посмотрела на
Николсона и  попыталась улыбнуться. Это была не слишком счастливая улыбка. -
Грубовато меня заштопали.
     - Как сказать. -  Николсон указал  в  сторону второго механика.  -  Вот
старого брюзгу Уилли такой шрам даже украсил бы. Но вы женщина. - Он немного
помолчал, изучающе глядя на девушку, и  продолжил  тихим голосом: - Я думаю,
вы более чем красивы,  мисс Драхман, - вы прекрасны.  И на  вас это выглядит
ужасно,  простите уж  за  откровенность. Вы  должны отправиться  в Англию, -
отрезал он.
     - В Англию? - Ее высокие скулы покрылись пятнами. - Я не понимаю.
     - Да,  в Англию. Я абсолютно уверен, что в этой части  света не найдешь
достаточно квалифицированных специалистов по пластической хирургии. В Англии
же двое или трое таковых имеются, не думаю, чтобы их  было больше. Они могут
залатать этот шрам так, что даже ваш партнер по танцам его не заметит.
     Она  безмолвно  смотрела  на  него  лишенными выражения глазами,  затем
проговорила тихим, но твердым голосом:
     - Вы забываете, что я сама санитарка. Я вам не верю.
     - Однако, мисс Драхман,  - вмешался  Файндхорн.  - Николсон знает,  что
говорит. В Англии есть три прекрасных специалиста, и один из них - его дядя.
- Он сделал рукой подытоживающий жест. - Ноя пригласил вас сюда не для того,
чтобы обсуждать возможности пластической хирургии...
     Он резко оборвал  свою речь,  ибо  клаксон над  его  головой разразился
внезапным настойчивым  звоном, разбившимся на  два длинных и  один короткий,
означавшие  сигнал  бедствия. Николсон  первым  вылетел из  комнаты,  ощущая
дыхание Файндхорна за спиной.
     На севере и  востоке гром глухо раскатывался вдоль далекого  горизонта,
сопровождая  прерывистые вспышки  молний, озарявшие пролив Райо и внутренний
вихрь тайфуна.  Над головой неслись лавинами тучи, едва различимые на темном
небе, роняя  первые  огромные тяжелые  капли дождя,  разбивавшиеся  о  крышу
рулевой рубки так гулко и размеренно, что их можно было сосчитать. На юге  и
западе, однако, не было ни дождя, ни грома, - лишь  редкое сверкание  молнии
робко и кратковременно разрывало небо над далекими островами, после которого
мрак  казался еще более непроницаемым. Впрочем, не таким уж и непроницаемым:
в  пятый  раз  за  последние две минуты наблюдатели на  капитанском  мостике
"Виромы",  положив  локти  на  ветровой  щит  и  крепко   прижав  бинокли  к
напряженным глазам, выхватывали из темноты один и тот же сигнал, мигавший на
юго-западе: серии приблизительно из шести вспышек, очень слабых и  длившихся
в общей сложности не более десяти секунд.
     - Двадцать  пять право руля  на этот раз, - пробормотал Николсон,  -  и
опять все сначала.  Я бы сказал,  что  положение  этого "нечто" стационарно,
сэр.
     - Почти. - Файндхорн опустил бинокль и, протерев уставшие глаза,  снова
поднял его. - Поразмышляйте-ка вслух, мистер Николсон.
     Николсон усмехнулся в темноте.  Капитан сказал это таким тоном,  словно
сидел  на  крыльце  своего  бунгало,  а  не  находился  вместе  с  танкером,
шестьюдесятью вверенными ему жизнями и тысячами тонн груза на миллион фунтов
стерлингов в самом сердце тайфуна.
     - Рассчитывать следует на все что угодно, сэр. - Николсон отнял от глаз
бинокль и задумчиво  всмотрелся в  темноту. - Это  может оказаться  световым
маяком, бакеном или буем, но не похоже: в этих водах таковых нет, к  тому же
я не встречал ни одного, работающего в такой последовательности.
     Файндхорн  подошел  к  двери  рулевой  рубки,  приказал  вдвое  убавить
скорость и снова встал рядом с Николсоном.
     - Продолжайте, - сказал он.
     - Может  быть,  это  японский военный корабль - эсминец  -  и вновь  я,
вероятно, ошибаюсь: только  безумцы вроде  нас могут  рассиживаться  в пекле
тайфуна... Кроме того,  любой  здравомыслящий капитан эсминца выждал  бы и в
подходящий момент ослепил нас прожекторами с минимальной дистанции.
     Файндхорн кивнул.
     -  Вы  в точности  пересказали  ход моих мыслей. Однако, действительно,
рассчитывать следует на все что угодно. Смотрите, это движется!
     - Да, и  приближается. Судно  на плаву, все  в порядке... Возможно, это
подводная  лодка, на которой по шумам в гидрофоне  поняли, что рядом большой
корабль,  и  теперь хотят  уточнить  наш  курс, скорость,  а  если  удастся,
спровоцировать дать им визирную линию для запуска торпеды.
     - Не очень-то убежденно звучит.
     - Полностью убежденным я не могу быть, сэр. Я просто не вижу причин для
беспокойства. В  такую ночь  любую подводную лодку столь сильно болтает, что
она не попадет и в "Куин Мери" с сотни футов.
     -  Согласен.  Вероятно,  это  очевидно  для  каждого,  лишенного  нашей
подозрительности. Итак,  кто-то лежит в дрейфе  - возможно, готовит к спуску
шлюпки или плоты и отчаянно нуждается в  помощи. Но рисковать мы  не  будем.
Свяжитесь  по телефону со всеми орудиями и пулеметами, пусть возьмут  сигнал
на прицел и  не снимают пальца со спусковых крючков. Скажите  Вэньеру, чтобы
поднялся сюда. И распорядитесь убавить ход до самого тихого.
     - Есть, сэр.
     Николсон  вошел  в рулевую  рубку,  а Файндхорн снова  поднес к  глазам
бинокль и раздраженно  буркнул,  когда кто-то  зацепил  его  за  локоть, но,
развернувшись  вполоборота,  понял, кто  перед  ним стоит еще  до того,  как
человек заговорил. Даже на открытом воздухе пары виски, казалось, заполонили
все вокруг.
     - Что, черт  побери, происходит,  капитан? -  гневно и сварливо спросил
Фарнхольм. -  Из-за  чего  суматоха?  Этот  ваш  проклятый  клаксон  чуть не
раздробил мне перепонки.
     -  Мне  очень  жаль,  что  доставили вам  неудобства,  генерал.  -  Тон
Файндхорна  был вежливым и  бесстрастным.  -  Это  был  сигнал  тревоги.  Мы
заметили подозрительные огни, и, вполне  возможно,  нас ждут неприятности. -
Его голос слегка изменился. - Боюсь, я должен попросить вас покинуть мостик.
Никому  не  дозволено  находиться здесь  без специального на  то разрешения.
Сожалею.
     - Что? -  Фарнхольм  произнес  это  таким тоном,  словно услышал  нечто
непостижимое. - Но на меня-то это правило не распространяется?
     -  Мне  очень жаль, но распространяется. Вам  придется спуститься вниз,
генерал.
     Фарнхольм, как ни странно, не протестовал. Не сказав ни слова, он резко
развернулся  на каблуках и растворился во мраке. Файндхорн был почти уверен,
что он не пошел вниз, а остановился в темноте за рулевой рубкой. Не то чтобы
капитана это сильно беспокоило, - он просто не желал, чтобы кто-нибудь стоял
у него над душой, когда  ему нужно быстро соображать и  принимать адекватные
решения.
     Когда Файндхорн поднял бинокль, сигнал снова прорезал мрак, на этот раз
с  более  близкого  расстояния,  но  значительно  ослабевший: в фонаре  явно
садились  батареи.  Это был очевидный сигнал SOS. Три коротких вспышки,  три
длинных, три коротких, три длинных - универсальный морской сигнал бедствия.
     - Вы посылали за мной, сэр? Файндхорн опустил бинокль и оглянулся.
     - Ах,  это вы, Вэньер.  Уж извините,  что вытащил  вас под этот  чертов
потоп, но мне нужна быстрая рука на лампе Олдиса. Видите этот сигнал?
     - Да, сэр. Кто-то попал в беду, насколько я понимаю?
     - Надеюсь, что так, - мрачно проговорил Файндхорн. -  Принесите лампу и
спросите, кто они такие. - Он  обернулся на звук открывшейся двери. - Мистер
Николсон?
     -  Да,  сэр. Все в полной  боевой  готовности,  сэр.  Пулеметы и орудия
наведены.  А боцману  я  приказал  наскоро  установить  пару  дополнительных
прожекторов  по  правому  борту.  Двое комендоров  перекидывают  через  борт
шторм-трап.
     - Благодарю вас, мистер Николсон. Что думаете о погоде?
     -  Очень  уж  влажно, - угрюмо сказал  Николсон. Он  вслушался в  треск
пускового механизма  лампы  Олдиса и проследил за ее лучом, пронзившим стену
дождя.  - Очень скоро поднимется настоящий шторм. Где он собирается и откуда
обрушится,  не имею ни малейшего представления. Думаю, закон Байза Бэллота и
все книги по тропическим бурям здесь применимы, как спички в аду.
     -  Не вы  один  так думаете,  -  признался  Файндхорн.  -  Мы  уже  час
пятнадцать  минут  пребываем в центре этого  шторма.  - Он  покачал головой,
разбрасывая вокруг себя капли воды. - Безумие  какое-то. До сезона настоящих
ураганов еще шесть месяцев. Как бы то ни было, эта буря не слишком страшна и
не заслуживает  экстренных  мер  безопасности.  И  все-таки  она  совершенно
необычна для этого времени года и этих вод вообще. - Он замолчал и посмотрел
на   крошечный,   величиной  с   булавочную  головку,   желтоватый   огонек,
пробивавшийся  сквозь  потоки дождя. - Кажется, там передают, что тонут. Что
еще говорят, Вэньер?
     - "Ван Эффен, тонем". Это все, сэр. Я, во всяком  случае, уловил только
это. Плохая морзянка.
     -  О, Господи,  ну и ночка у нас выдалась. -  Файндхорн  снова  покачал
головой. - Еще одна "Кэрри Дэнсер". "Ван Эффен". Кто-нибудь слышал о судне с
таким названием? Вы, мистер Николсон?
     - Никогда. - Николсон повернулся и прокричал сквозь дверь:
     - Есть там кто-нибудь?
     -  Сэр?  - Ответивший из  темноты  человек  находился  всего в футе  от
старшего помощника.
     - Немедленно возьмите  судовой регистр  и  поищите судно  под названием
"Ван Эффен". Два слова, оба голландские. Как можно быстрее.
     - Ван Эффен? Я не ослышался? Кто-то сказал "Ван  Эффен"? - Высокая тень
Фарнхольма отделилась от мрака задней стены рулевой рубки.
     - Совершенно верно. Вы знаете судно с таким названием?
     - Это не судно, старина, - это имя  моего  друга Ван Эффена, голландца.
Он  был на  борту "Кэрри  Дэнсер", сев вместе со мной в Банджармасине. Когда
начался пожар, он, видимо, воспользовался шлюпкой, единственной, насколько я
помню. -  Фарнхольм  прошел  сквозь  дверь  на  крыло мостика,  взволнованно
вглядываясь  в море  и не обращая внимания на молотивший  по  спине дождь. -
Подберите его, старина, подберите!
     -  Откуда нам знать,  что это не  ловушка? -  Спокойный, взвешенный тон
капитана  казался холодным душем  после горячности Фарнхольма. - Может быть,
это тот человек,  Ван Эффен, может  быть,  и нет. Если даже  это  он, мы  не
знаем, следует ли ему доверять.
     - Вы будете слушать? - Почти  прокричав эти слова, Фарнхольм перешел на
более спокойный тон: - Как вы думаете, почему я стою здесь, цел  и невредим?
Почему живы санитарки и раненые солдаты, обнаруженные вами на "Кэрри Дэнсер"
всего час назад? Почему живы все, кого вы подобрали, считая мисс Плендерлейт
и  священника?  По  одной простой  причине:  когда  капитан  "Кэрри  Дэнсер"
попытался улизнуть  из  сингапурской гавани,  один человек  приставил  ему к
спине револьвер и  заставил  вернуться  в Сингапур. Этим  человеком был  Ван
Эффен, и сейчас он в  той шлюпке. Мы все обязаны жизнями Ван Эффену, капитан
Файндхорн.
     -  Благодарю  вас, генерал. -  Файндхорн был  бесстрастен как всегда. -
Мистер Николсон, прожектор. Малый назад.
     Луч прожектора пронзил тьму, осветив  тяжелое волнующееся море, молочно
пенившееся под проливным дождем.  Несколько секунд луч оставался неподвижен,
тускло высвечивая почти сплошную пелену ливня, затем стал пробираться вперед
и  тут же  наткнулся  на совсем  близко стоящую на  плавучем  якоре  шлюпку,
неистово качающуюся  вверх-вниз  на крутых,  почти  отвесных  волнах, гребни
которых то и дело обрушивались на нее. В  шлюпке находилось  семь или восемь
человек, беспрестанно нагибавшихся  и выпрямлявшихся, вычерпывая воду; лодка
уже  глубоко  погрузилась в  воду  и оседала с каждой минутой. И  лишь  один
человек сидел  на кормовых шкотах лицом  к танкеру, закрыв предплечьем глаза
от  яростного  света  прожекторов. Сразу над  предплечьем  виднелось  что-то
белое,  - возможно,  фуражка, однако,  учитывая  определенную  дистанцию,  с
уверенностью судить было сложно.
     Николсон  спустился по носовому трапу, промчался мимо шлюпки, сбежал по
еще одному  трапу  на  опоясывающий  судно узкий  мостик,  тут  же слетел по
третьему  трапу, заканчивавшемуся на крыше  цистерны номер три,  и, уверенно
миновав лабиринт вентилей и трубопроводов,  достиг правого  борта. Фарнхольм
не  отставал  от него  на  протяжении всего  маршрута.  Как  только Николсон
положил руки на  привальный брус и перегнулся через него, два дополнительных
прожектора зажглись одновременно.
     Залитая светом шлюпка теперь находилась менее  чем  в сорока  ярдах  от
борта, приближаясь  с  каждой секундой.  Попав  под  укрытие  "Виромы", люди
перестали вычерпывать воду,  всматриваясь  в  стоявших на  палубе танкера  и
готовясь зацепиться за шторм-трап. Николсон увидел, что у сидевшего на корме
человека  на  голове   вовсе  не   фуражка,  а  наспех  наложенная  повязка,
пропитавшаяся кровью. Вскоре  он  заметил  еще и  неестественно  неподвижное
положение правой руки этого человека.
     Николсон повернулся и показал на него Фарнхольму.
     - Это ваш друг сидит там, на корме?
     - Да, это Ван Эффен, - подтвердил Фарнхольм. - Что я вам говорил?
     - Вы оказались правы. - Николсон сделал небольшую  паузу. - Кажется, он
достаточно прямолинеен в определенных ситуациях.
     - Что вы хотите сказать?
     - Я хочу  сказать,  что  в руках у  него пистолет, направленный на  его
товарищей, и он не спускает с них глаз.
     Фарнхольм воззрился на Ван Эффена и тихо прошептал:
     - Вы правы, черт побери.
     - Но почему?
     - Не  имею ни  малейшего представления.  Но можете мне поверить, мистер
Николсон, если мой друг Ван Эффен навел пистолет,  значит,  у него для этого
есть веские причины.
     Фарнхольм не ошибался. Прислонившись к перегородке  обеденного салона с
большой порцией виски в руке, Ван Эффен, с промокшей одежды которого ручьями
стекала  вода,  сжато поведал  об  этих причинах. Когда  на  "Кэрри  Дэнсер"
начался пожар, они  сели  на оснащенную двигателем шлюпку и еще до того, как
разразился  шторм,  умудрились  найти  пристанище на  небольшом  островке  в
нескольких милях к югу  от тонувшего судна. Поставив шлюпку бортом на песок,
ураган не  спал. Незадолго до этого они видели взмывающие в  северо-западном
направлении сигнальные ракеты.
     - Это были наши, - кивнул Файндхорн. - И вы решили плыть к нам?
     - Правильно.  - Он махнул  рукой в сторону столпившейся  в углу  салона
группы людей. - Но Сайрену это не понравилось. Он не  питает особых симпатий
к союзникам.  И  кроме  того,  у нас  были основания полагать,  что ракеты -
сигнал бедствия с "Кэрри Дэнсер". - Ван Эффен залпом допил виски и осторожно
поставил стакан на стол рядом с собой. - Однако у меня был пистолет.
     - Это я видел, - сказал Николсон. - И далее?
     -  Мы   отплыли  в  северо-западном  направлении  и  прошли  длинный  и
достаточно бурный галс,  во времени которого нас здорово потрепало. Затем мы
попали уже в настоящий шторм, и волны залили наш двигатель. Так бы мы сидели
и, наверное, в  скором  времени  утонули  бы, если бы  я не увидел  свечение
вашего корабля - в  такую темную ночь оно легко  различимо издалека. Если бы
дождь пошел пятью минутами раньше, мы бы вас никогда  не  заметили.  Но небо
благоволило к нам. Плюс ко всему у меня был фонарь.
     - И  пистолет, -  закончил за него Файндхорн.  Он долго смотрел на  Ван
Эффена, не отрывая от него холодных задумчивых  глаз. - Жаль  только, что вы
не воспользовались им ранее.
     Голландец криво улыбнулся.
     - Не трудно понять, что вы имеете в виду, капитан. - Он поднял руку и с
гримасой боли сорвал с головы пропитавшуюся кровью полосу льняного  полотна.
Глубокая  рана с лиловыми  кровоподтеками по краям проходила от угла  лба до
уха. - Как вы думаете, я это заработал?
     - Выглядит паршиво, - признал Николсон. - Сайрен?
     - Один  из его  людей. "Кэрри Дэнсер" к  тому времени  вовсю  полыхала,
шлюпка - единственная  шлюпка! - была спущена на воду, и  Сайрен  с остатком
команды готовы были уже в нее прыгнуть.
     - Чтобы спасти свои драгоценные персоны, - мрачно уточнил Николсон.
     -  Чтобы спасти  свои  драгоценные персоны, - согласился Ван Эффен. - Я
схватил Сайрена за горло и  перегнул через  поручень,  пытаясь заставить его
пройти  по  судну и вывести людей. Это было ошибкой - мне следовало  взять в
руки пистолет. Но тогда  я не знал, что все его  люди  - как это говорят?  -
одним миром  мазаны.  Меня ударили кофель-нагелем, и очнулся я только на дне
шлюпки.
     - Что? - недоверчиво спросил Файндхорн.
     - Я  знаю,  - устало улыбнулся  Ван  Эффен.  - Это  напоминает какую-то
бессмыслицу,  не  так  ли? Им следовало  оставить  меня  умирать  на  "Кэрри
Дэнсер". Но  я оказался  в шлюпке. И  не просто  живой, а  даже  с заботливо
перевязанной головой. Любопытно, правда, капитан?
     - Любопытно - едва ли  подходящее слово. - Голос Файндхорна был ровен и
лишен выражения. - Вы говорите правду,  Ван Эффен? Вопрос, конечно, глупый -
вы ведь в любом случается скажете "да".
     - Он не  лжет,  капитан Файндхорн. - Голос Фарнхольма звучал необычайно
уверенно и, казалось, совсем не принадлежал бригадному  генералу Фарнхольму.
- Я абсолютно в этом убежден.
     - Неужели? Откуда такая уверенность, генерал?
     Файндхорн задумчиво  кивнул.  На  некоторое  время  в салоне воцарилась
тишина, нарушаемая лишь  далеким  потрескиванием  обшивки, неясным  скрипом,
издаваемым обычно борющимся с волнами судном. Наконец Файндхорн посмотрел на
часы и повернулся к Николсону.
     - Мостик ждет нас, полагаю: судя по всему, мы входим в полосу шторма. К
капитану Сайрену и членам его команды, думаю, следует приставить вооруженную
охрану. - Глаза Файндхорна излучали такой  же мрачный  холод, как и голос. -
Но сначала я хотел бы разрешить один маленький вопрос.
     Он неторопливо двинулся в направлении команды "Кэрри Дэнсер".
     - На вашем месте  я  бы  не спускал с них глаз,  - спокойно  проговорил
голландец.  -  У  половины из  них  целый  арсенал  ножей,  с  которыми  они
великолепно обращаются.
     - У вас есть  пистолет. -  Файндхорн потянулся  и  вытащил заткнутый за
пояс Ван  Эффена автоматический "кольт".  - Вы позволите? - Он окинул оружие
беглым взглядом и заметил, что оно на предохранителе. - "Кольт" 38 калибра.
     - Вы разбираетесь в оружии, не так ли?
     - Немного. -  Мягко  ступая, Файндхорн  подошел  к  ближайшему от  него
человеку  из сгрудившейся в  углу группы. Он был высок, широкоплеч и с таким
спокойным  невыразительным лицом,  будто давным-давно избавился  от привычки
реагировать  на происходящее.  Его  тонкие усики,  баки и  пустые стеклянные
глаза имели  одинаково черный цвет. - Вы Сайрен? - почти безразлично спросил
Файндхорн.
     -  Капитан Сайрен.  К  вашим  услугам. - Слово "капитан" он  произнес с
явным оттенком высокомерия, слегка наклонив голову.
     - Формальности докучают мне. - Файндхорн посмотрел на него с  внезапным
интересом. - Вы ведь англичанин, не правда ли?
     -  Вероятно. -  На  этот  раз  он  с  ленивым презрением скривил губы в
полуулыбке. - Англосакс, будем так говорить.
     - Не имеет  значения. Вы капитан  - вернее, были им  когда-то -  "Кэрри
Дэнсер".  Вы покинули  свой корабль и обрекли всех оставшихся фактически  на
смерть,  заперев  стальные  двери.  Возможно,  они  захлебнулись,  возможно,
сгорели заживо -  сейчас это не играет  роли. Факт  тот,  что  ВЫ бросили их
умирать.
     -  Как мелодраматично! - Сайрен вяло подавил зевок. -  Мы  сделали  для
этих несчастных все, что в наших силах.
     Файндхорн медленно кивнул и оглядел шестерых компаньонов Сайрена. Никто
из них не светился радостью, однако один - узколицый, косивший на левый глаз
человек  - держался особенно нервно.  Он переминался  с ноги  на ногу, а его
руки и  пальцы, казалось,  жили своей  собственной жизнью.  Файндхорн сделал
несколько шагов и встал перед ним.
     - Вы говорите по-английски?
     Ответа не  последовало. Человек лишь втянул голову  в плечи, растопырив
пальцы в универсальном жесте непонимания.
     -  Вы  попали  в  точку,  капитан  Файндхорн,  -  медленно  и  нараспев
проговорил Ван Эффен. - Он владеет английским почти столь же совершенно, как
и вы.
     Файндхорн быстро поднял  пистолет,  приставил его  ко  рту  человека  и
несильно,  но  твердо  надавил.  Тот  подался  назад,  наткнулся  спиной  на
перегородку,  распростер  руки  и  с   ужасом  глянул   здоровым  глазом  на
коснувшийся его зубов пистолет.
     - Кто намертво  закрыл все  зажимы  на двери  полуюта?  -  тихо спросил
Файндхорн. - Даю вам  пять секунд. - Он еще  сильнее  надавил на пистолет, и
щелчок  снятого  предохранителя  в тишине прозвучал неестественно громко.  -
Один, два...
     - Я,  я! - быстро проговорил косоглазый, заикаясь от страха.  - Я запер
дверь.
     - По чьему приказу?
     - Капитана. Он сказал, что...
     - Кто закрыл дверь полубака?
     - Юсиф. Но Юсиф умер...
     - По чьему приказу? - безжалостно продолжал Файндхорн.
     - По приказу капитана  Сайрена. - Человек теперь со страхом смотрел  на
Сайрена. - Меня за это убьют.
     - Возможно, - безразлично сказал Файндхорн. Он сунул "кольт" в карман и
подошел к Сайрену.
     - Интересная информация, не так ли, капитан Сайрен?
     -  Этот человек дурак,  - презрительно сказал Сайрен.  - Любой, если  к
лицу его приставить пистолет, скажет все что угодно.
     - В  баковой надстройке находились британские солдаты, - возможно, ваши
соотечественники.  Два  десятка, может быть, две дюжины - я не знаю. В любом
случае  вы не  имели  права оставлять их  взаперти  и  бежать с  тонущего  и
объятого пламенем судна на единственной шлюпке.
     - Я не понимаю, о чем вы говорите. - Выражение  загорелого лица Сайрена
никак не изменилось, однако голос стал более осторожным.
     - Кроме того,  более двадцати человек находилось на  юте. - Сайрен явно
не  рассчитывал  на  столь  сильное  внимание  капитана  Файндхорна  к своей
персоне. - Раненые, умирающие, женщины и один маленький ребенок.
     На этот раз Сайрен промолчал.  Его  лицо оставалось  бесстрастным, лишь
глаза едва  заметно  сузились. Но  когда он заговорил, голос звучал с тем же
высокомерным безразличием.
     - Чего вы надеетесь добиться этой болтовней, капитан Файндхорн?
     - А я  не  надеюсь.  -  Морщинистое лицо Файндхорна  приобрело зловещее
выражение.  - Это  не  вопрос  надежды,  Сайрен, это  вопрос  уверенности  -
уверенности, что  вам  предъявят обвинение в убийстве.  Утром мы допросим  в
отдельности каждого  члена вашей  команды  и  закрепим  их  показания их  же
собственными подписями в присутствии нейтральных свидетелей из моей команды.
Я лично прослежу за тем, чтобы вы прибыли в Австралию в целости, сохранности
и добром здравии. Суд над  вами будет справедливым, капитан Сайрен, но он не
продлится долго. Приговор за убийство, конечно же, всем хорошо известен.
     Впервые с лица  Сайрена спала  маска безразличия,  и  его темные  глаза
подернулись пленкой страха. Однако Файндхорн этого не  видел: он уже покинул
салон и поднимался по сходням на стонущий мостик "Виромы".


     Безветренный и безоблачный  рассвет, озаривший утреннее восточное  небо
переливчатым перламутром, "Вирома"  встретила  почти на  полпути  к  проливу
Каримата.   Большой  танкер  шел  на  полной  скорости,  выпуская  из  трубы
стелившийся по корме голубовато-прозрачный дым  и  сотрясаясь крупной дрожью
всеми задними палубами, когда Каррадейл, старший механик, запустил двигатель
на предельную мощность.
     Бушевавший ночью тайфун закончился, неистовый ветер утих, как будто его
и не было.  Но покрытые пятнами соли палубы и верхние  надстройки  и сильная
зыбь, которая не утихнет еще много часов, напоминали о прошедшей ночи как  о
кошмарном сне. Когда же она безраздельно господствовала над морем, то отнюдь
не  казалась  сном.  Особенно  -  капитану  Файндхорну,  вынужденному  вести
кренившийся, болтавшийся из стороны в сторону танкер сквозь огромные волны и
циклонический ветер час за  часом, думая лишь о том,  чтобы пройти как можно
большее число миль,  отдаляющих танкер  от Сингапура, дабы,  когда  наступит
новый день  и они станут  видимы  неприятелю, судно оказалось на максимально
возможном удалении от острова.
     Как  это  всегда  бывает  в  открытом  море,  на  этой  широте, солнце,
казалось,  взмывало прямо  в  небо. К половине восьмого  уже было достаточно
жарко,  чтобы  на  палубах  и  верхних  надстройках высохли  лужицы воды,  а
Файндхорн  снял  с  себя  плащ и направился  к  переднему  крылу  мостика  -
насладиться теплом и полной грудью вдохнуть свежий утренний воздух, которому
недолго  еще   оставалось  быть  таковым.   Сам  Файндхорн  чувствовал  себя
достаточно  бодро,  несмотря на немного нывшие кости: во время ночной вахты,
когда тайфун утратил первоначальную ярость, Николсон убедил его спуститься в
каюту, где он и проспал как убитый свыше трех часов.
     - Доброе  утро, сэр. Вот это перемена,  а? - Раздавшийся за его  спиной
тихий голос Николсона вывел Файндхорна из задумчивости.
     - Доброе,  мистер Николсон. Что вы  здесь  делаете ни  свет ни заря?  -
Файндхорн  знал, что Николсон  спал  не более двух часов, однако  у старшего
помощника был вид хорошо отдохнувшего человека.
     - Ни свет ни заря? Уже почти восемь часов.  - Николсон взглянул на часы
и усмехнулся.  - Позывы  сознательности и чувства долга, сэр.  Я только  что
совершил короткий обход наших постояльцев.
     - Никаких жалоб? - с иронией в голосе спросил Файндхорн.
     - Я так понимаю, что большинство из них неважно перенесло ночную качку.
В остальном - никаких жалоб.
     - А у кого они есть, тем хватает ума молчать, - кивнул Файндхорн. - Как
санитарки?
     -  Две  китаянки  и  пожилая  чувствуют себя  намного  лучше.  Еще  две
находились  в лазарете  и курительной,  меняли  повязки.  Все пятеро  солдат
пребывают в прекрасной форме и умирают от голода.
     -  Хороший признак, - сухо проговорил  Файндхорн. -  Как  насчет  двоих
ребят в лазарете?
     - Держатся, по словам санитарок. Думаю, им нелегко, в отличие от нашего
достопочтенного генерала и его  приятеля, - их храп  разносится  на двадцать
футов вокруг, а каюта пропахла, как винокуренный завод.
     - И наконец мисс Плендерлейт?
     - Совершает свой моцион, конечно. Из одного конца переходного мостика -
в другой, из одного - в другой.  Англичане еще тешат  себя иллюзией, что они
морская  нация: мисс Плендерлейт, во всяком случае, полностью довольна собой
и окружающим. Да, еще трое солдат находятся в салоне - капрал Фрейзер и двое
его людей. Они взяли  себе по стулу и  чувствуют  себя  весьма комфортно  со
своими  "триста третьими" в руках. Полагаю, они просто молятся, чтобы Сайрен
или кто-нибудь  из его приятелей  сделал слишком глубокий  вдох  или  резкое
телодвижение  и   дал  им   отличный  повод  превратить  всю  эту  банду   в
крупнокалиберное  решето.  Сайрен  и компания  прекрасно это  знают и  дышат
одними ртами, боясь моргнуть глазом.
     - Ван Эффен? Его светлость бригадный генерал?
     - И они в том числе. Файндхорн едва заметно улыбнулся.
     - Вы по-прежнему считаете, что Фарнхольм, - тот, за кого себя выдает?
     - Нет, не считаю  - равно как и вы, сэр. Изображая  из себя шишку, он в
то же время выкидывает совершенно непостижимые вещи, никак  не  вяжущиеся  с
этим образом. Неосмотрительно с его стороны.
     - Весьма и весьма, -  сухо  пробормотал Файндхорн.  - Теперь перейдем к
его  другу  Ван   Эффену.  Какого   черта  Сайрен  должен  выказывать  столь
трогательную заботу о его здоровье?
     -  Понять  это  сложно, -  признал  Николсон.  - Особенно  принимая  во
внимание  не слишком-то  дружелюбное  обхождение  с  ним самого Ван  Эффена.
Однако я склонен верить ему. Он мне нравится.
     - Я тоже ему верю. А вот Фарнхольм, не просто верит ему - он знает, что
Ван  Эффен не лжет, и  когда я  спросил генерала,  откуда,  он засыпал  меня
какими-то  беспомощными  отговорками,  не удовлетворившими бы и  пятилетнего
ребенка. - Файндхорн тяжело вздохнул.  - Примерно такую же околесицу несла и
мисс Плендерлейт - в ответ на вопрос о причинах, побудивших ее меня увидеть.
Я  отправился  к ней  в  каюту,  как раз когда  вы с Сайреном заканчивали...
м-м... дискутировать.
     - Значит, вы все-таки заглянули к ней? -  улыбнулся Николсон. - Жаль, я
пропустил это.
     - Вы были в курсе?
     -  Вэньер рассказал мне. Мне почти силком пришлось тащить  его в салон,
чтобы передать вам просьбу мисс Плендерлейт. Так что она вам поведала?
     - Прежде всего она полностью отмела тот  факт,  что вообще  посылала за
мной, а  затем, явно  заполняя  паузу, разразилась какой-то  чепухой  насчет
того, сможет ли она,  по прибытии в порт,  отбить телеграмму своей сестре  в
Англию.  Думаю, ее что-то беспокоило, она собиралась рассказать мне об этом,
но потом передумала.
     -  Подкинуть  вам  для  размышления  кое-что,  чего  вы  еще не знаете?
Прошедшей ночью мисс Плендерлейт приняла в своей каюте посетителя.
     - Что?! Это она вам рассказала?
     - Господи, конечно, нет. Уолтерс. Он только растянулся на диване  после
вахты, когда услышал стук в дверь мисс Плендерлейт.  Стук был очень тихим, и
Уолтерсу,  по его словам, стало настолько любопытно,  что он  приложил ухо к
смежной  двери, но так  толком ничего  и не расслышал: разговор  велся очень
тихо.  Однако один голос был низким  и,  несомненно, принадлежал мужчине. Он
пробыл в каюте мисс Плендерлейт почти десять минут, затем удалился.
     - Уолтерс не догадывается, что это был за человек?
     - Не имеет ни малейшего представления. Говорит лишь, что мужчина  и что
его самого слишком клонило от  усталости в сон, чтобы долго  задаваться этим
вопросом.
     -  Н-да.  Возможно,  он  и прав,  что не  стал ничего  предпринимать. -
Файндхорн снял фуражку и промокнул лоб носовым платком. - Как бы то ни было,
нам, видимо, придется решиться на  кое-какие шаги в отношении них.  Ну никак
не могу  я  их  понять. Странная  все-таки  компания,  и  каждый,  с  кем  я
разговариваю, кажется подозрительнее предыдущего.
     - Это относится и к мисс Драхман? - предположил Николсон.
     -  Бог ты мой, конечно, нет! Эта девушка стоит всех их вместе взятых. -
Файндхорн снова надел фуражку  и медленно покачал головой. -  Просто кошмар,
мистер Николсон, что эти маленькие кровожадные мясники сделали с ее лицом. -
Он быстро посмотрел на Николсона. -  Много ли из того,  что вы рассказали ей
прошлой ночью, было правдой?
     - Касательно возможностей пластических хирургов?
     - Да.
     -  Немного.  Исходя из  моих  скудных  познаний  в  этой  области, шрам
прилично  растянется  еще  до  того,  как кто-нибудь сможет  его разгладить.
Хирурги,  конечно,  могут  помочь,  но они  не  волшебники  -  на это они не
претендуют.
     - Тогда, черт  побери, мистер, вы не имели никакого права убеждать ее в
обратном. - Файндхорн  распалился почти настолько, насколько  позволяла  его
флегматичная  натура.  -  Господи, подумайте  о  разочаровании,  которое она
испытает!
     -  "Ешь,  пей  и будь  счастлив", - тихо  процитировал Николсон.  -  Вы
полагаете, нам доведется снова увидеть Англию, сэр?
     Файндхорн долго смотрел на него,  сдвинув брови, затем понимающе кивнул
и отвернулся.
     -  Забавно,  что мы  продолжаем мыслить обыденными  категориями мира  и
спокойствия, - пробормотал  он. - Не знаю, почему, но все мои мысли вертятся
главным образом  вокруг мисс  Драхман  и ребенка.  - Несколько  мгновений он
молчал,   скользя  глазами   по  безоблачному   горизонту,   потом  внезапно
проговорил:
     - Чудесный сегодня день, Джонни.
     -  Чудесный  для того,  чтобы умереть, -  мрачно  изрек Николсон. -  Он
коротко улыбнулся, поймав взгляд капитана. - Ждать  всегда тяжело, но японцы
-  воспитанные джентльмены, -  спросите  у мисс Драхман, - и я не думаю, что
они заставят нас томиться долгим ожиданием.
     Николсон ошибся. Они  заставили  их томиться еще  очень,  очень  долго.
Прошел  час,  другой,  наступил  полдень, палящее солнце стояло  практически
вертикально  в  небесном  горниле. Впервые капитан  Файндхорн  позволил себе
роскошь  робкой  надежды: если с  наступлением  темноты им  удастся миновать
пролив Каримата и войти в Яванское море, то можно будет снова думать о доме.
Солнце перекатилось через зенит, увлекая за собой  горячий полдень, и  снова
поползли  минуты: пять,  десять, пятнадцать, двадцать - и каждая следующая с
возрастанием надежды казалась  длиннее предыдущей. Но в двадцать пять  минут
первого  от  надежды  не  осталось  и  следа:  долгое  мучительное  ожидание
закончилось.
     Первым это  заметил стоявший на баковой  надстройке комендор: крошечное
темное  пятнышко  материализовалось из  знойной  дымки  на северо-востоке  и
отчетливо  проявилось  высоко  над  горизонтом.  Несколько  секунд  пятнышко
казалось  неподвижной, бессмысленной зависшей в воздухе черной точкой. Затем
почти внезапно  начало  набухать и увеличиваться в размерах с каждым вздохом
наблюдавших, обретая форму  и четкие  очертания в  подернутой  легкой дымкой
ярко-синем небе. Вскоре  силуэт фюзеляжа и  крыльев стал настолько различим,
что можно было с уверенностью судить о классе самолета. Японский истребитель
на  бреющем   полете  -   возможно,  оснащенный  дополнительными  подвесными
топливными баками. В момент, когда на "Вироме" опознали его,  над морем стал
слышен приглушенный гул пневмодвигателя.
     Мерно  рокочущий  истребитель  стремительно  терял  высоту, направляясь
носом  на  танкер,  однако  менее  чем  в  миле от  "Виромы"  самолет  резко
накренился на левый борт и на высоте около пятисот  футов стал  заходить  на
круг. Атаковать  он  пока не пытался, молчали  и  орудия  "Виромы". Отданный
капитаном Файндхорном  приказ  был  вполне определенным:  никакого  огня  по
самолету,  не  считая  оборонительного.   Боеприпасы   на  танкере   были  в
ограниченном  количестве,  и  их  следовало беречь до  неизбежного появления
бомбардировщиков.
     Вскоре еще два самолета - также истребители - появились на юго-западе и
быстро  присоединились к первому. Дважды группа облетела судно, затем первый
пилот  разорвал строй и  совершил два  рейда вдоль  всего  танкера на высоте
менее ста ярдов. Досконально  изучив  судно, пилот вошел в  резкий  вираж  и
вновь  подлетел  к остальным,  группа в считанные секунды выровняла строй и,
покачивая   крыльями   в  насмешливом  салюте,  двинулась  на  северо-запад,
стремительно набирая высоту.
     Николсон испустил протяжный беззвучный выдох и повернулся к Файндхорну.
     - Этот парень не  представляет, как ему  повезло.  -  Он ткнул  большим
пальцем  в сторону  расположения "хотчкиссов". - Даже наши хлопушки разнесли
бы его в клочья.
     - Знаю, знаю. - Файндхорн угрюмо наблюдал за исчезавшими истребителями.
- И что бы это нам дало? Только  расход бесценных боеприпасов, вот и все. Он
не собирался  причинять нам физического  вреда, достаточно  и того,  что  он
передал по  рации - задолго до  непосредственного  приближения к "Вироме"  -
наши координаты, курс, скорость и подробнейшее описание. - Файндхорн опустил
бинокль и повернулся к старшему помощнику. - С описанием и местоположением -
тут уж ничего  не поделаешь, а  вот курс мы изменить можем.  Двести,  мистер
Николсон, будьте добры. Попробуем пробиться к Мэклсфилдскому проливу.
     - Есть, сэр, - с колебанием  в голосе  сказал  Николсон. - Думаете, это
что-нибудь изменит?
     - Абсолютно ничего. - Тон Файндхорна был немного усталым.
     - Тогда зачем менять курс?
     -  Затем,  что  надо  предпринимать  хоть  что-нибудь.  Это  даст  нам,
возможно, лишние десять минут. Действие, мой мальчик, бессмысленное, я знаю,
но  все  же действие. Даже баран поворачивается и бежит до тех пор, пока его
не  разорвет волчья стая.  - Файндхорн  немного помолчал, затем улыбнулся. -
Кстати, к  вопросу о  наших баранах.  Почему бы вам  не спуститься вниз и не
отвести все стадо в загон?
     - Десятью  минутами позднее Николсон  снова стоял на мостике. Файндхорн
выжидательно взглянул на него.
     - Все благополучно загнаны, мистер Николсон?
     - Боюсь, что нет, сэр. - Николсон дотронулся до трех золотых полосок на
своем эполете.  - Сегодняшних солдат абсолютно не  волнует субординация.  Вы
что-нибудь слышите, сэр?
     Файндхорн посмотрел на него в недоумении, прислушался и кивнул головой.
     - Шаги. Кажется, сюда поднимается целый полк.
     Николсон кивнул:
     -  Капрал Фрейзер  и  двое его  славных  товарищей. Когда  я  велел  им
отправляться в  продовольственную  кладовую, капрал  посоветовал мне  самому
отсиживаться и полагаться на Бога. Думаю, я  оскорбил его в лучших чувствах.
У них три винтовки и автомат, и я подозреваю, что от  них будет в десять раз
больше толку, чем от этих двух ребят с "хотчкиссами".
     - А что остальные?
     - Та же история: поднимаются на корму со своим оружием. Однако  никакой
дешевой героики  - все  четверо кажутся мрачными и задумчивыми. Просто дети.
Раненые по-прежнему в лазарете - они слишком плохи, чтобы передвигаться. Там
им безопаснее всего, я полагаю. Около них постоянно дежурят две санитарки.
     - Четверо солдат? - Файндхорн нахмурился. - Но я думал...
     - Всего их пятеро, - согласился Николсон. - Пятый, насколько я понимаю,
контужен.  Он  совершенно  беспомощен:  здорово  поистрепались   нервы.  Мне
пришлось силой волочить его в  кладовую.  С остальными  же  проблем не было.
Старина Фарнхольм не горел желанием  покидать помещение механиков, но, когда
я сообщил ему,  что кладовая - единственный отсек, не имеющий выхода наружу,
и  перегородки там  не деревянные, как  везде, а стальные, он  пулей полетел
туда.
     Рот Файндхорна искривился.
     -  Наша доблестная армия. Горько это сознавать,  Джонни,  и  совершенно
непривычно. Таких вот фарнхольмов  спасает  только то, что  они и понятия не
имеют, что такое страх.
     -  Это  уж точно,  - уверенно  проговорил  Николсон. - Я думаю, генерал
чем-то обеспокоен, и серьезно. Странный он человек, сэр, и,  мне  кажется, у
него есть особая причина искать убежище. Однако дело не  в стремлении спасти
собственную шкуру.
     -  Возможно, вы и  правы,  - пожал плечами Файндхорн. -  Не думаю,  что
сейчас это имеет какое-то значение. Ван Эффен с генералом?
     -  Нет,  он в салоне. Он решил, что Сайрен и его приятели могут выбрать
неподходящее время для бучи, и держит их под прицелом.
     - Значит, вы оставили  Сайрена  и его людей в салоне?  - Файндхорн сжал
губы. - В этой западне, открытой со всех сторон для атак с бреющего полета и
не оснащенной ни единым оконным ставнем...
     Однако  Николсон  только  пожал плечами  и  отвернулся,  изучая  своими
безразличными  голубыми  глазами  сверкавший  в  солнечных  лучах   северный
горизонт.
     Японцы  вернулись  в двенадцать минут третьего, значительно усилив свои
ряды.  В принципе, хватило бы трех или четырех самолетов  -  они же прислали
пятьдесят. Появившись на юго-западе длинным клином, они обрушились на танкер
в  стремительной,  детально продуманной  и  выверенной  атаке  истребителей,
торпедных  и  пикирующих  бомбардировщиков,  в которой  искусство  экзекуции
сочеталось  с  целенаправленными  неистовостью и  беспощадностью. С момента,
когда  первый  истребитель  зашел  на  уровень  верхней  палубы  "Виромы"  и
расстрелял из спаренной  установки  капитанский  мостик,  до  момента  ухода
последнего   бомбардировщика,   сделавшего  крутой   вертикальный  вираж  во
избежание  попадания во  взрывную волну собственной сдетонировавшей торпеды,
прошло  всего  три минуты. И  за  эти  три  минуты  "Вирома"  из  лучшего  и
современнейшего    танкера,    сделанного    из    двадцати    тысяч    тонн
высококачественной стали, превратилась в искромсанные, полыхающие, окутанные
дымом руины  с  полностью  уничтоженными  механизмами и  умирающей  или  уже
умершей большей частью команды.  Это была безжалостная, бесчеловечная бойня,
единственный плюс которой заключался в ее скоротечности.
     Бойня, в первую очередь направленная не на само судно, а  на его людей.
Японцы,  очевидно,  получили четкий  приказ и с  блеском его  выполнили. Они
сконцентрировали свои атаки на машинном отделении, капитанском мостике, баке
с полубаком  и огневых  позициях танкера:  две  торпеды и, по крайней  мере,
двенадцать  бомб  попали  в  машинное  отделение и верхние палубы;  полкормы
"Виромы" просто  снесло, и никого из находившихся  у кормовой части судна не
осталось в живых: из всех  комендоров были  живы только двое  -  Дженкинс  -
матрос,  стоявший у  бакового орудия, - и капрал  Фрейзер, могущий умереть с
минуты на  минуту, ибо  половину  его,  уже раненной, руки оторвало осколком
снаряда, а стойкий шотландец  был  в шоке от боли, чтобы предпринять хотя бы
символическую попытку остановить хлеставшую артериальную кровь.
     На мостике, распластавшись на полу  под  прикрытием  бронированных стен
рулевой  рубки,  наполовину  оглушенные   разрывами  авиационных   снарядов,
Файндхорн и  Николсон смутно  понимали,  почему капитанский мостик  оказался
столь  чудесно неуязвимым для бомб и почему ни  одна торпеда  не попала ни в
одну из нефтяных цистерн  танкера, в которые невозможно промахнуться, - и не
вырвала  у  "Виромы"  сердце.  Японцы  не старались  уничтожить  судно:  они
пытались его сохранить, истребив при этом команду. И пусть даже они разнесли
корму  и  форштевень  танкера,  -  девять по-прежнему неповрежденных цистерн
"Виромы" и бак обладали достаточной  подъемной силой для  удержания судна на
плаву, несмотря на то, что  оно было залито водой. И  знай японцы наверняка,
что  ни  один человек из  команды  "Виромы"  не уцелел,  чтобы взорвать  или
затопить танкер, десять тысяч тонн великолепной нефти тут же попали бы к ним
в руки, и миллионы галлонов высокооктанового топлива пошли бы на заправку их
кораблей, танков и самолетов.
     Вскоре несмолкающий  грохот и судорожные сотрясения от разрывов бомб  и
торпед  внезапно и одновременно прекратились, сменившись  удаляющимся  гулом
тяжелых бомбардировщиков и относительной тишиной, почти столь же болезненной
для уха, как и закончившаяся шумовая вакханалия. Николсон  с усилием помотал
головой,  пытаясь  прийти  в  себя  среди  дыма  и  удушливой  пыли.  Затем,
покачиваясь, с трудом  поднялся на четвереньки, ухватился за дверную  ручку,
рывком встал на ноги и  тут же снова бросился на  палубу - над  его  головой
пронзительно просвистел снаряд, влетевший в окно и врезавшийся в перегородку
штурманской рубки, наполнив капитанский мостик оглушительным крещендо взрыва
и дождем расщепившейся стали.
     Несколько секунд Николсон ничком лежал на палубе, закрывая руками уши и
голову и тихо проклиная себя за столь  поспешное и опрометчивое решение. Ему
следовало догадаться, что вся  японская штурмовая эскадрилья, конечно же, не
улетит  и оставит  несколько истребителей,  пока позволяет уровень горючего,
позаботиться  о  любом  выжившем,  посмевшим  выйти на  палубу  и лишить  их
вожделенного приза.
     Медленно,  на  сей  раз  с  бесконечной осторожностью,  Николсон  снова
поднялся  на ноги и  посмотрел на судно сквозь зубцы выступавших из  оконной
рамы осколков стекла. На миг сбитый с толку, он попытался сориентироваться и
наконец понял,  что произошло, по  черной полосе тени от фок-мачты. Торпеда,
скорее всего,  или  начисто  снесла,  или защемила  руль,  так как  "Вирома"
потеряла ход до полной остановки и повернулась на сто восемьдесят  градусов,
в  направлении,  откуда приплыла.  И  затем,  почти  одновременно,  Николсон
заметил еще нечто, лишавшее всякого значения какое бы  там ни было положение
танкера и дежурство в воздухе японских самолетов.
     Это не  было  просчетом  со стороны  пилотов  бомбардировщиков  -  дело
заключалось  в  тривиальном неведении.  Когда они  атаковали  бак, уничтожая
орудия и комендоров и используя  при этом бронебойные снаряды, чтобы пробить
баковую  палубу и устранить прячущихся  под ней людей, то  руководствовались
вполне разумными  мотивами.  Они просто  не могли знать,  что хранилище  под
палубой, межпалубный грузовой трюм под ним и  располагавшийся  в  самом низу
еще больший трюм не были пустыми.  Они  были  заполнены бочками с  десятками
тысяч галлонов высокооктанового авиационного бензина, предназначавшегося для
обугленных обломков, бывших когда-то самолетами  и громоздившихся  теперь на
селенгарском аэродроме.
     Огромные  столбы   пламени,   доходившие   до  двухсотфутовой   высоты,
неподвижно  стояли в  безветренном воздухе. Они были  лишены гари, и  потому
столь прозрачны, что казались практически невидимыми в ярком сиянии дневного
солнца,  разве  как  поблескивающая  широкая  полоса   перегретого  воздуха,
заканчивавшаяся  высоко  над фок-мачтой колышущимся,  извивающимся венцом  с
перистой струйкой бледно-голубого дыма.  Время  от  времени  глубоко в трюме
взрывалась каждая следующая бочка, на  несколько  мгновений  окутывая густым
черным  облаком едва  заметную колонну  огня.  Николсон понимал,  что  пожар
только  начинался и, когда  пламя  действительно наберет силу,  когда  бочки
начнут  детонировать дюжинами, авиационный  бензин в передней цистерне номер
девять взорвется, как склад боеприпасов. Исходивший из пламени жар уже начал
припекать лоб старшего  помощника,  и он  задумчиво смотрел на бак,  пытаясь
прикинуть, сколько  еще осталось  времени. Возможно,  всего  две  минуты,  а
может, и все  двадцать.  Но больше  чем на  двадцать  минут  рассчитывать не
приходилось.
     Внезапно  внимание Николсона привлекло  какое-то  движение  в лабиринте
трубопровода, сразу за фок-мачтой. Это был человек, одетый лишь в изодранные
голубые хлопчатобумажные брюки,  спотыкавшийся и падавший на пути к трапу на
переходной мостик. Он казался ошеломленным и постоянно проводил  предплечьем
по  глазам,  будто  плохо  видел. Однако  вскоре  ему  удалось пробраться  к
подножию трапа и подняться наверх, откуда он заплетавшейся походкой двинулся
к   капитанскому  мостику.  Это  был   матрос   Дженкинс,  наводчик  баковой
малокалиберной зенитной  установки. Кроме старшего помощника, за  Дженкинсом
явно  наблюдал  и японец,  так  как  Николсон  успел  только  предупреждающе
крикнуть  и  кинуться  на палубу, когда истребитель зашел в  короткое пике и
прочесал переднюю палубу от бака до мостика уханьем разрывающихся снарядов.
     На этот  раз  Николсон не  пытался вставать.  Подняться  на ноги внутри
рулевой рубки было равносильно самоубийству. Единственным мотивом для такого
риска могло быть  только стремление выяснить, как обстоят  дела у Дженкинса.
Но Николсону не было нужды делать это: Дженкинс, должно быть, выждал время и
решился на рывок к капитанскому мостику, находясь при этом в слишком сильной
прострации, чтобы выбор между перебежкой и смертью закончился в его пользу.
     Николсон встряхнул головой, отгоняя дым и запах карбида,  сел и оглядел
изрешеченную  рубку.  Кроме  него,  в  ней  находилось  четверо,  тогда  как
мгновениями  ранее было всего трое.  С разрывами последних снарядов  в рубку
вполз  боцман  Маккиннон и  стоял теперь  на  коленях  поперек порога  между
рулевым  и  штурманским  помещениями, опираясь на  один локоть  и  осторожно
осматриваясь  вокруг.  Боцман не  пострадал  и тщательно  просчитывал каждое
следующее движение.
     - Опустите  голову!  -  настойчиво  посоветовал ему  Николсон. -  И  не
вставайте, если  не  хотите  ее  лишиться. -  В ушах старшего  помощника его
собственный голос прозвучал неестественным хриплым шепотом.
     Рулевой  Ивэнс  сидел на дощатой вентиляционной решетке,  прислонившись
спиной к штурвалу, и беспрерывно многословно ругался, тихо произнося слова с
валлийским акцентом. Из длинного  пореза на лбу на колени ему  капала кровь,
но он не обращал на это никакого внимания, сосредоточившись на перевязывании
своего левого  предплечья. Насколько сильно оно было ранено, Николсон судить
не мог,  однако каждая  новая полоса белого полотна,  оторванная Ивэнсом  от
рубашки, моментально становилась ярко-багровой при соприкосновении с кожей.
     Вэньер лежал на палубе в дальнем углу рубки. Николсон  подполз к нему и
осторожно  приподнял  его  голову. Висок  четвертого помощника был порезан и
покрыт кровоподтеками, но Вэньер, тем не менее, казался невредимым. Несмотря
на то, что  он  был  без сознания, он дышал  спокойно и размеренно. Николсон
бережно опустил его голову  на палубу и повернулся взглянуть на  Файндхорна.
Капитан  сидел  на палубе с  другой  стороны  мостика,  и наблюдал  за  ним,
откинувшись  на  перегородку и  разбросав  руки в  сторону,  ладонями вверх.
Старик выглядит бледнее  обычного, - подумал Николсон, -  он  уже  далеко не
молод, и все эти передряги не для него. Старший помощник показал на Вэньера.
     -  Просто  небольшой  нокаут,  сэр.  Он  такой  же  счастливчик,  как и
остальные,  - все  живы, хотя, наверное, и  не  совсем  здоровы. - Николсон,
вопреки собственным ощущениям, придал голосу веселости.
     Файндхорн подался вперед, пытаясь встать, упираясь  в палубу пальцами с
побелевшими ногтями.
     - Осторожно,  сэр! - резко  выкрикнул Николсон. - Оставайтесь на месте.
Вокруг снуют еще несколько самолетов!
     Файндхорн  кивнул и, расслабившись, вновь  откинулся на перегородку. Он
промолчал. Николсон внимательно посмотрел на него.
     - С вами все в порядке, сэр?
     Файндхорн опять кивнул и попробовал заговорить. Но вместо слов раздался
странный  сиплый  кашель, и  внезапно губы капитана  усеяли  яркие  пузырьки
крови, начавшей стекать по подбородку и лениво  капать  на белую крахмальную
рубашку. Николсон в ту же секунду вскочил, неуверенной трусцой пересек рубку
и упал на колени перед капитаном.
     Старший помощник быстро  обследовал капитана в поисках раны. Сначала он
не смог ничего обнаружить, однако вскоре заметил то, что по ошибке принял за
впитавшуюся  в  рубашку каплю  крови: маленькое,  выглядевшее незначительным
отверстие, совершенно круглое  и  покрасневшее по краям. Николсон  изумился,
насколько крошечным и  безобидным оно казалось. Отверстие находилось почти в
центре  груди,  пуля вошла  примерно в дюйме слева от грудной кости и в двух
дюймах над сердцем.


     Николсон  бережно  взял капитана  под мышки, отклонил  от перегородки и
поискал глазами боцмана. Но  Маккиннон уже сидел  на корточках  рядом, и  по
одному  взгляду, брошенному  на его  напряженно-бесстрастное  лицо, Николсон
понял,  что  пятно крови на рубашке Файндхорна  увеличивается.  Не дожидаясь
указания  со стороны Николсона, Маккиннон быстро вытащил нож и одним  четким
движением разрезал  рубашку на спине капитана. Затем обеими руками взялся за
края  разреза и разорвал рубашку  по всей длине. Несколько секунд  он изучал
спину Файндхорна,  затем сомкнул края  разреза  и,  посмотрев  на Николсона,
покачал  головой. Старший помощник  с прежней осторожностью вновь  прислонил
капитана к перегородке.
     -  Безрезультатно,  да,   джентльмены?  -  Голос  Файндхорна  прозвучал
хриплым,  вымученным  бульканьем  -  было  видно,  что  капитан   борется  с
подступающей к горлу кровью.
     - Ранение  достаточно серьезное, но  не слишком.  - Николсон  тщательно
подбирал слова. - Вам очень больно, сэр?
     -   Нет.  -  Файндхорн  ненадолго  прикрыл  глаза,  потом  взглянул  на
Николсона. - Пожалуйста, ответьте на мой вопрос. Ранение сквозное?
     -  Нет, сэр. Вероятно,  задето легкое.  Думаю,  пуля застряла  где-то в
ребрах. Придется извлечь ее, сэр. - Голос Николсона был бесстрастным.
     -  Благодарю  вас. -  "Задето" было  сильным  преуменьшением  в  данном
случае, к тому же извлечь пулю можно только в условиях полностью оснащенного
госпиталя;  однако, если  Файндхорн  и  сознавал все  это, то ничем себя  не
выдал. Болезненно кашлянув, он попытался улыбнуться. - Со всякими операциями
подождем. Как судно, мистер Николсон?
     - Агонизирует, - прямо ответил Николсон. Он ткнул большим пальцем через
плечо. - Видите пламя, сэр? В нашем распоряжении в лучшем случае  пятнадцать
минут. Разрешите спуститься вниз, сэр?
     -  Конечно,  конечно! И  о чем  я только  думаю? -  Файндхорн попытался
подняться, но Маккиннон удержал его, и в ту  же секунду раздался нарастающий
рев авиационного  двигателя,  а  затем  громоподобный залп и визг влетевшего
сквозь  разбитое  стекло в рулевую  рубку снаряда, снесшего с петель верхнюю
часть двери в штурманское помещение. Николсон тут же вышел через  качавшуюся
на разбитых петлях  дверь штурманской рубки, сбежал по центральному трапу и,
повернув к носу, со стороны правого борта вошел в обеденный салон. Ван Эффен
сидел  на палубе  рядом с дверью с  пистолетом в руке и выглядел невредимым.
Голландец проговорил:
     - Ну и грохот, мистер Николсон. Все закончилось?
     -  Более  или  менее, и боюсь, для судна  -  тоже. Снаружи  по-прежнему
кружат два  или  три  самолета, высматривая последние признаки жизни.  У вас
никаких проблем?
     - Это  с  ними-то? - Ван Эффен презрительно махнул стволом  пистолета в
сторону команды  "Кэрри  Дэнсера". -  Пятеро  ее  членов  боязливо  жалось к
подножиям  диванов,   еще  двое  распростерлось  под  столами.   -   Слишком
обеспокоены сохранением своих драгоценных жизней.
     - Кто-нибудь пострадал?
     Ван Эффен с сожалением покачал головой:
     - Дьявол благоволит к своим соплеменникам, мистер Николсон.
     - Жаль. - Николсон уже подходил к левой двери салона. - Судно погибает.
Времени  у нас в  обрез.  Выводите  потихоньку  всю  эту компанию на верхнюю
палубу, попридержав пока  что в коридоре. Только не открывайте... - Николсон
внезапно прервался и остановился на полном ходу. Деревянный эксплуатационный
люк  продовольственной кладовой был буквально  изрешечен  пулями. Из-за него
доносились судорожные детские всхлипывания.
     Николсон стремглав выскочил в коридор и дернул за ручку дверь кладовой.
Ручка  поворачивалась,  но  дверь  упорно  не  открывалась.  Вероятно,  была
заперта,  хотя,  скорее  всего, ее  заклинило. По  счастью,  рядом  оказался
пожарный  топорик.  С третьего  удара  дверь с  треском открылась,  неистово
крутанувшись на петлях.
     Первое,  что бросилось  в глаза  и ноздри Николсона,  -  это дым, запах
гари,  море разбитой  посуды  и  витавшие пары  виски. Затем  поток  свежего
воздуха  стремительно  развеял  спертую  атмосферу   кладовой,   и  Николсон
разглядел двух  санитарок,  сидевших  на палубе  почти у  его  ног:  молодую
малайку  Лину,  с темно-коричневыми глазами,  широко  раскрытыми от ужаса, и
мисс    Драхман,    поднявшую    к   старшему   помощнику    свое   бледное,
напряженно-спокойное лицо. Николсон рухнул на колени сбоку от последней.
     - Ребенок? - хрипло спросил он.
     -  Не беспокойтесь.  Маленький  Питер  в  безопасности.  -  Она  мрачно
улыбнулась Николсону  и толкнула тяжелую металлическую дверь гладильной, уже
к  тому  времени приоткрытую.  Уютно закутанный в  плотное  одеяло,  мальчик
испуганно  смотрел на  Николсона. Протянув руку,  старший  помощник  ласково
взъерошил  светлые  волосы ребенка, затем  резко встал,  облегченно переведя
дыхание.
     - Спасибо Господу хоть за это. - Он улыбнулся девушке. - И спасибо вам,
мисс Драхман. Чертовски правильная идея. Вы не выведете его в коридор? Очень
уж  здесь  душно.  -   Развернувшись,  Николсон  недоверчиво  воззрился   на
раскинувшихся  у его ног бок о бок молодого солдата Алекса и муллу; оба были
явно  без  сознания. Фарнхольм  осматривал  голову  муллы, но исходивший  от
генерала  запах виски  был  столь  силен,  что, вероятно,  пропитал даже его
одежду.
     - Что, черт побери, здесь происходит? - ледяным тоном спросил Николсон.
- Вы что, не можете оставить бутылку даже на пять минут, Фарнхольм?
     - Вы слишком прямолинейны, молодой человек, - донесся голос из дальнего
угла  кладовой.  -  Не   стоит   делать   поспешных   заключений,   особенно
неправильных.
     Николсон  всмотрелся  в  мрак лишенной окон кладовой. Он едва  различал
неясные  очертания мисс  Плендерлейт, сидевшей  опершись  прямой  спиной  на
холодильник.  Ее  голова  склонилась  над  вязальными  спицами,  издававшими
настойчивое клацанье. Николсон не верил своим глазам.
     - Что вы делаете, мисс Плендерлейт? - удивленно спросил он.
     - Вяжу, конечно. Вы разве никогда не видели человека за вязанием?
     -  Вяжете? -  с  ужасом пробормотал Николсон.  - Конечно, вяжете!  - Он
оторопело  покачал  головой.  -  Узнай  об  этом  японцы, они  бы завтра  же
потребовали перемирия.
     - Интересно, о чем это  вы? - сухо вопросила мисс Плендерлейт. - Только
не говорите мне, что вы тоже лишились рассудка.
     - Тоже?
     - Как и этот несчастный молодой человек. - Она указала на Алекса.
     Николсон  быстро  обернулся  и,  посмотрев  на  Фарнхольма,  кивнул  на
мусульманина:
     - Прошу меня извинить, генерал. Он мертв?
     -  Нет,  слава  Богу.  -  Фарнхольм  выпрямился,  стоя  на  коленях,  и
проговорил совершенно трезвым голосом. - Контужен и оглушен - вот и все. - И
бросил на молодого  солдата  гневный взгляд. - Сущий молодой идиот! Пришлось
выключить его  бутылкой  виски, - пояснил Фарнхольм. - Она разбилась. Должно
быть, была треснутой. Невосполнимая потеря, просто невосполнимая.
     - Прошу вас,  вынесите его отсюда. Остальные  выходите тоже. - Николсон
обернулся на звук  открывшейся за ним двери.  - Уолтерс!  Я  совсем  про вас
забыл. С вами все в порядке?
     - Все в порядке, сэр. Боюсь только, от радиорубки ничего не осталось. -
Уолтерс выглядел бледным, но был энергичен, как всегда.
     - Это уже не имеет значения. - Николсон  был благодарен Уолтерсу за его
присутствие,  выдержку  и  расторопность.  Готовьте этих  людей к подъему на
шлюпочную палубу  - в коридоре, хотя  лучше - в вашем  отсеке  или каюте. На
саму палубу их пока не выпускайте. И если им понадобится что-либо забрать из
кают, дайте им на это пару минут.
     Уолтерс криво улыбнулся.
     - Отправляемся на небольшую прогулку, сэр?
     - На очень короткую. Только чтобы  перебраться на безопасную сторону. -
Вряд ли, подумал Николсон, моральный дух пассажиров поднимется, если сказать
им то, в курсе чего был  Уолтерс: единственной альтернативой сгоранию заживо
была возможность взлететь на воздух вместе с судном.
     Старший помощник  миновал дверь и  едва удержался на  ногах,  когда  на
корме раздался чудовищный взрыв, конвульсивно сотрясший всю "Вирому" и почти
взметнувший ее  заднюю часть из  воды.  Николсон инстинктивно  ухватился  за
косяк  двери,  поймал  упавших  на  него  мисс  Драхман  и  Питера  и быстро
повернулся к Уолтерсу.
     -  Последний  приказ  отставить.  Никаких посещений  кают.  Выводите их
прямиком наверх и проследите, чтоб  они оставались  там.  - В  четыре прыжка
преодолев  расстояние до кормовой  двери  и  осторожно  открыв  ее, Николсон
оказался снаружи.  Взобравшись через  мгновение на верхнюю ступень железного
трапа на главную палубу, Николсон посмотрел на корму.
     Жар ударил  ему  в глаза,  тут же  вышибив  слезы. Огромное  клубящееся
облако маслянистого черного дыма на  сотни футов вздымалось в небо, все выше
и  выше,  расстилаясь  над судном,  подобно грибу,  гигантской непроницаемой
шляпой. В основании  же этого гриба, на уровне главной  палубы, дыма не было
совсем,  лишь  огненная  стена  футов  шестидесяти  в  диаметре,  взмывавшая
вертикально и распадавшаяся далеко наверху на множество извивающихся языков,
жадно тянувшихся ввысь и тонувших  в клубящейся дымовой завесе.  Несмотря на
сильный жар, первой реакцией Николсона было закрыть не  лицо, а  уши: даже с
расстояния ста пятидесяти футов рык огня казался громовым.
     Еще один просчет со стороны японцев, пронеслось в  голове  у Николсона.
Бомба, предназначавшаяся  для машинного отделения, разорвалась в бункерах  с
дизельным  топливом, пробив двойную  водонепроницаемую стену цистерны  номер
один.  Полыхала,   скорее  всего,  именно   она   всеми   своими  двумястами
пятьюдесятью  тысячами галлонов нефти  за счет  образовавшейся от  снесенной
стены  неимоверной  воздушной  тяги.  И  все  же  сквозь рев  огня  Николсон
расслышал пронзительный, рокочущий вой авиационного двигателя. Ухватив  в ту
же  секунду  глазом  ослепительный  отблеск  фюзеляжа  истребителя,  стрелой
заходившего со стороны правого  борта,  старший  помощник судорожно бросился
назад  сквозь  открытую дверь, и в ту  же секунду раздался грохот  снарядов,
разорвавшихся там, где он только что стоял.
     Проклиная себя за рассеянность, Николсон поднялся на ноги, закрыл дверь
на один  из  зажимов, быстро  миновал  коридор, обеденный салон  и подошел к
трапу на шлюпочную палубу. Фарнхольм с трудом  поднимался по  ступеням, неся
на спине молодого солдата. Старший помощник  помог ему  добраться до  верха,
где  Уолтерс  взвалил  Алекса на себя. Николсон  взглянул вдоль  коридора  в
направлении радиорубки.
     - Всех собрали, радист?
     - Да, сэр.  Араб  Джонни  - на подходе; мисс  Плендерлейт пакует  вещи,
будто бы собирается в двухнедельный отпуск.
     - Да, обстоятельная  леди.  - Николсон  бросил взгляд  в носовой  конец
коридора. Сайрен и его люди боязливо и обреченно жались у трапа, ведущего  в
штурманскую. Николсон глянул на Уолтерса. - Где Ван Эффен?
     - Без понятия, сэр. Я его не видел.
     Старший помощник подошел к Сайрену.
     - Где Ван Эффен?
     Тот  пожал  плечами, раздвинув  в  улыбке  разбитые губы,  и  ничего не
ответил.
     Николсон  приставил  пистолет  к  его  солнечному  сплетению, и  улыбка
сползла с загорелого лица.
     - Придется вам, видно, умереть, - любезно проговорил старший помощник.
     - Он ушел наверх, - кивнул на трап Сайрен. - Минуту назад.
     Николсон обернулся.
     - Радист, у вас есть пистолет?
     - В отсеке, сэр.
     -  Сходите за ним. Ван Эффен не имел  права оставлять этого человека. -
Он  дождался  возвращения  Уолтерса.  -   Не   ждите  особых  причин,  чтобы
перестрелять этот сброд. Достаточно любого, даже незначительного повода.
     Николсон поднялся по трапу  и через штурманскую рубку  попал в рулевую.
Вэньер пришел в сознание и, хотя все еще тряс головой, чтобы окончательно ее
прочистить, уже был  в состоянии помочь Ивэнсу перевязать руку.  Маккиннон и
капитан по-прежнему были вместе.
     - Вы не видели Ван Эффена, боцман?
     - Он был здесь минуту назад, сэр, потом поднялся на крышу.
     - На крышу? Да что, черт возьми... - Николсон едва  сдержался. - Как вы
себя чувствуете, Ивэнс?
     - Довольно разъяренным, сэр. - Ответ  Ивэнса соответствовал его виду. -
Если бы я только мог добраться до этих кровожадных...
     - Ладно  уж, ладно, - коротко улыбнулся Николсон. - Вижу, что вы будете
жить. Оставайтесь с капитаном. Ну, а как четвертый помощник?
     -  Уже  нормально, сэр.  - Вэньер был  очень  бледен.  - Просто немного
поцарапало голову.
     - Хорошо.  Возьмите с собой боцмана  и ступайте травить шлюпки.  Только
первую и вторую: с третьей и четвертой покончено. - Он обернулся и посмотрел
на капитана. - Вы что-то сказали, сэр?
     - Да, - ответил Файндхорн по-прежнему слабым, но  уже более четким, чем
прежде, голосом. - Третья и четвертая шлюпки уничтожены?
     - Разбомблены и сожжены до основания, - проговорил Николсон без горечи.
- Основательная работа. Цистерна номер один полыхает, сэр.
     Файндхорн покачал головой.
     - Каковы надежды, дружище?
     - Никаких абсолютно, сэр. - Николсон снова повернулся к Вэньеру. - Если
обе шлюпки  пригодны, обеими и воспользуемся. - Он взглянул на Файндхорна. -
Когда опустится ночь, нам лучше быть с Сайреном и его головорезами порознь.
     Капитан молча кивнул, и Николсон продолжил:
     - Погрузите столько  одеял, пищи, воды,  оружия и  боеприпасов, сколько
найдете.  И не забудьте  про санитарные сумки. Все это - в лучшую шлюпку, то
есть в нашу. Это ясно?
     - Ясно, сэр.
     - И еще: когда закончите, приготовьте  ременные  носилки  для капитана.
Смотрите только,  не  попадите под  огонь  -  пару  минут  назад я  едва  не
распрощался с жизнью. И ради Бога, поторопитесь! Даю вам на все пять минут.
     Старший помощник осторожно вышел из рулевой рубки наружу. Его  тут же с
ног до головы обдало жаром, как из  внезапно открывшейся двери котельной, но
он  не обратил  на это  внимания. Истребители, всего в  полмиле  от "Виромы"
выстроившись  один  за другим,  с  уклоном  на  правое  крыло,  заходили  на
очередной круг.
     Николсон в  пять прыжков покрыл расстояние до трапа, ведущего на  крышу
рулевой рубки, и резко остановился. Ван Эффен,  лицо и рубашка которого были
перепачканы в крови,  только начал спускаться, полуподдерживая,  полунеся на
себе капрала  Фрейзера.  Солдат был  очень  плох и, очевидно, только усилием
воли цеплялся за  сознание. Его перекошенное болью лицо под  темным  загаром
казалось совершенно бескровным. Правой рукой капрал  держал то, что осталось
от его левого предплечья, разорванного,  искромсанного и ужасно изувеченного
- лишь взрыв снаряда мог сделать такое.  Однако крови Фрейзер,  по-видимому,
потерял немного: сразу над локтем Ван Эффен наложил жгут.
     Встретив их посреди трапа, Николсон обхватил солдата, рассчитывая взять
часть веса его на себя, на него обрушился вдруг  весь груз, а Ван Эффен стал
снова взбираться на крышу рулевой рубки.
     -  Куда вы собрались, приятель? -  Николсону пришлось  напрячь  связки,
чтобы перекричать гул пожара. - Мы покидаем судно. Слезайте!
     - Надо посмотреть, не осталось ли там еще  кого живого, - прокричал Ван
Эффен. Он крикнул что-то  вдобавок, внимание  Николсона уже переключилось на
другое: истребители - теперь  их осталось только три - более  не кружили над
судном.  Перестраиваясь  на ходу в линию крыло о крыло, они,  круто кренясь,
держали прямо на среднюю часть судна. Несложно представить, сколь лакомой  и
абсолютно  беззащитной целью  были для  них  трое, выставившихся  напоказ на
самом верху танкера. Николсон покрепче обхватил капрала Фрейзера и свободной
рукой стремительно показал в небо.
     - У вас нет ни малейшего шанса, вы чокнутый! - закричал он. - Ван Эффен
к тому времени уже достиг верха трапа. - Вы что, сошли с ума или ослепли?
     - Позаботьтесь лучше о себе, друг мой, - отозвался голландец и скрылся.
Николсон не стал  больше ждать  - ему действительно следовало позаботиться о
себе, и незамедлительно. До двери в рулевую рубку  было несколько шагов - но
Фрейзер  теперь  превратился  в обмякшую,  беспомощную  массу.  Истребителям
понадобится  секунд шесть, не более,  чтобы выйти на оптимальное  расстояние
для атаки.  Николсон  уже  слышал  визгливое  рычание  двигателей,  с каждым
мгновением  все более  угрожающе выделявшееся на  фоне  рева огня. Буквально
ощущая прицел на своей беззащитной спине, он не осмеливался оглянуться, зная
и так,  что  самолеты  максимум  в  двухстах ярдах  от  "Виромы". Добравшись
наконец до задвижной двери рубки, Николсон несколько раз  в тщетном отчаянии
дернул  ручку,  как  вдруг дверь рывком открылась, и  боцман  втащил капрала
внутрь. Николсон стремительно кинулся на палубу, невольно морщась в ожидании
снаряда.    Когда   он,   извиваясь,   перекатился   в   укрытие,   раздался
кратковременный, мгновенно  достигший  пика и тут же пошедший на спад грохот
двигателей  самолетов, пронесшихся  над  крышей рубки. Не  было выпущено  ни
единого снаряда.
     Николсон,  не веря, что  жив, ошеломленно  потряс  головой  и  медленно
поднялся на ноги. Быть может, пламя и дым ослепили пилотов, быть может,  они
просто  израсходовали  боеприпасы.   Как   бы  то  ни   было,   сейчас   это
представлялось  уже  неважным.  Николсон  заметил, что  Фарнхольм  стоял  на
мостике, помогая Маккиннону спустить солдата вниз. Вэньера видно не было, но
Ивэнс  по-прежнему находился с капитаном. Внезапно дверь  штурманской  рубки
распахнулась на покореженных петлях, и лицо Николсона во второй  раз за день
застыло в изумлении.
     Стоявший перед ним человек был почти гол, если не считать  обугленных и
все еще  тлевших и дымившихся по краям лохмотьев, бывших когда-то синими или
голубыми брюками. Его брови и волосы  были опалены, руки и  грудь покраснели
от  ожогов.  Грудь  судорожно  вздымалась,  словно  бы  его  легкие  слишком
изголодались по воздуху, чтобы тратить время на глубокие вздохи.
     - Дженкинс! - Николсон рванулся вперед, схватил человека за плечи и тут
же отдернул руки, увидев, что лицо его исказилось от боли. - Да как же вы...
я ведь видел самолеты...
     -  Кто-то оказался взаперти, сэр! -  перебил его Дженкинс. - В переднем
насосном отсеке. - Он говорил торопливо, настойчиво и прерывисто, выдавливая
одно-два  слова с каждым  вздохом. - Я бросился вниз с переходного мостика и
приземлился на люк. По нему стучали изнутри, сэр.
     - Вы, конечно, открыли его? Правда? - тихо спросил Николсон.
     -  Нет,  сэр.  Зажимы заклинило  намертво,  -  устало  покачал  головой
Дженкинс. - Я не смог их разомкнуть, сэр.
     - Люк оснащен зажимной трубой, - жестко проговорил Николсон.
     Дженкинс  ничего  не ответил и выставил на  обзор свои ладони. Николсон
поморщился. На них  совсем  не  осталось  кожи - лишь красная,  сырая плоть,
из-под которой виднелась белая кость.
     -  Господи всемогущий!  -  Николсон  несколько секунд смотрел  на  руки
Дженкинса,  затем  взглянул в  его  полные  боли  глаза.  -  Простите  меня,
Дженкинс. Спускайтесь вниз и ждите возле радиорубки. - Он резко  повернулся,
когда кто-то дотронулся до его плеча. - А, это вы,  Ван Эффен... Полагаю, вы
понимаете, что, несмотря на все ваше безрассудство, вы самый везучий человек
на свете?
     Высокий  голландец  положил  две  винтовки,  автоматический  карабин  и
боеприпасы на палубу и выпрямился.
     -  Вы   оказались  правы,  -  спокойно  проговорил  он.  -   На   крыше
действительно делать больше нечего. Все  мертвы. - Он  кивнул на удалявшуюся
спину  Дженкинса.  -  Я  слышал,  что  он сказал. Это  люк  в передней части
мостика? Я отправляюсь туда.
     Николсон посмотрел в его спокойные серые глаза и кивнул.
     -  Идемте со мной, если хотите.  Мне может понадобиться  помощь,  чтобы
вытащить его оттуда, кто бы он ни был, - сказал Ван Эффен.
     Спустившись  в  коридор,  они наткнулись на ковылявшего с охапкой одеял
Вэньера.
     - Как шлюпки, четвертый? - быстро спросил Николсон.
     - Замечательно,  сэр. Их  едва задело. Можно подумать, японцы умышленно
оставили их целыми.
     - Что, обе? - изумленно воскликнул Николсон.
     - Да, сэр.
     - Вот  это  подарок, - пробормотал  старший  помощник. -  Поторопитесь,
Вэньер. Не забудьте про носилки для капитана.
     Внизу,   на  главной  палубе,  стоял  удушливый   жар.  За  пять  минут
интенсивность полыхавшего в грузовых трюмах  пожара увеличивалась в  два-три
раза,  и сквозь  гул огня смутно  улавливался практически  не прекращающийся
грохот лопавшихся и взрывавшихся металлических бочек с топливом. У Николсона
это запечатлевалось  где-то  в уголке  сознания, когда он  колотил  по  люку
концом двухфутовой трубы, служившей зажимным рычагом. Наклонившись низко над
люком в  ожидании  ответа,  Николсон  видел,  как  льется  со  лба пот почти
непрерывной струйкой. Воздух был таким сухим  и перегретым, а металл - столь
горячим - они чувствовали это даже через подошвы, - что капли пота мгновенно
испарялись при  соприкосновении с палубой... Вскоре  снизу раздался ответный
стук  -  очень  слабый, но  все-таки  уловимый, -  и  они  оба  одновременно
вздрогнули.
     Николсон не  стал  больше  ждать.  Зажимы  оказались и вправду  наглухо
заклиненными - и понадобилась дюжина  мощных ударов кувалдой, взятой с собой
старшим  помощником, чтобы освободить  два  из них. Последний  же поддался с
первого удара.
     Струя горячего  зловонного воздуха ударила из  покрытых  мраком  глубин
насосного отделения, но Николсон  и Ван  Эффен  оставили это без  внимания и
всмотрелись в темноту. Затем голландец включил фонарь, и они ясно разглядели
перепачканные нефтью  седые волосы взбиравшегося  по  трапу человека. Тут же
две  длинные руки потянулись  вниз,  и  мгновением позже  рядом  со  старшим
помощником на палубе стоял человек, рефлекторно пытавшийся  защитить лицо от
хлынувшего  жара. Он  был в нефти  с головы до  ног,  лишь  белки  глаз ярко
выделялись на его перепачканном лице.
     Николсон ошеломленно проговорил:
     - Уилли!
     -  Он самый, -  нараспев  произнес  Уиллоуби. - И  никто другой. Старый
добрый Уилли. "Цветущим молодым людям  и девушкам надлежит..."  Не простые ж
мы, однако, смертные. - Он стер  с лица немного нефти. - Никаких панихид  по
Уиллоуби.
     - Но  что,  черт побери,  вы  делали?.. Не обращайте  внимания. Идемте,
Уилли. Времени в обрез. Мы покидаем судно.
     Поднимаясь на мостик, Уиллоуби жадно хватал ртом воздух.
     - И куда же мы направимся?
     - Как можно дальше  от  "Виромы",  -  мрачно сказал Николсон.  - Танкер
готов взлететь на воздух в любой момент.
     Уиллоуби обернулся, прикрывая глаза рукой.
     - Но это всего  лишь бензин, Джонни.  Всегда есть  вероятность,  что он
просто выгорит сам по себе.
     - Вспыхнула цистерна номер один.
     -  Тогда - в  шлюпки,  и да  поможет нам Бог, -  проговорил Уиллоуби. -
Старина Уилли будет жить и бороться как-нибудь в другой раз.
     Через  пять минут  обе шлюпки загрузили  всем необходимым и приспустили
для  погрузки  людей.  Всех  выживших, включая  и  раненых, собрали  вместе.
Николсон посмотрел на капитана.
     - Готовы выслушать ваши приказания, сэр.
     Файндхорн слабо  улыбнулся,  - и даже это, видно, стоило  ему  огромных
усилий, ибо улыбка перешла в гримасу боли.
     - Не время скромничать, мой мальчик. Вы командуете, мистер  Николсон. -
Он  закашлялся и поднял  глаза  к  небу.  - Самолеты,  мистер Николсон.  Они
запросто могут перестрелять нас, как кроликов во время спуска в шлюпки.
     - Они безо  всяких помех сделают это и в открытом море, - пожал плечами
Николсон. - У нас нет выбора, сэр.
     - Конечно. Простите за глупое замечание. - Файндхорн откинулся и закрыл
глаза.
     - Самолетов нам опасаться  нечего, -  раздался до странности  уверенный
голос Ван Эффена. Он улыбнулся Николсону. - Вы и я могли умереть уже дважды.
Они или не могут, или не желают стрелять в нас. Есть также и другие причины,
но время не терпит, мистер Николсон.
     Глухой  протяжный рокот прокатился по судну.  Затем  "Вирому"  охватила
тяжелая беспрерывная дрожь от носа до  кормы, и  почти мгновенно от  резкого
головокружительного крена палуба ушла из-под ног  куда-то в  сторону  кормы.
Николсон ухватился за дверь и слабо улыбнулся Ван Эффену.
     - Время на самом деле не терпит, Ван Эффен. Не могли бы вы всегда столь
масштабно иллюстрировать  свои  мысли?  - Он повысил  голос:  - Так, всем  в
шлюпки.
     Спешить,  однако,   следовало  ранее   -   положение  стало  отчаянным.
Перегородки цистерны номер два были  прорваны, и нефть  уже полилась в море,
так  как  "Вирома"  здорово  осела  на  корму.  Николсон  ясно понимал,  что
чрезмерная  суматоха  и  напряжение могли лишь вогнать пассажиров  в панику.
Маккиннон и Ван Эффен распределяли пассажиров по местам, перенося больных  и
укладывая  их  между  банками,  обмениваясь  при  этом  спокойными,  бодрыми
репликами.  Сквозь гул  пожара пробивался какой-то странный звук, сочетавший
пронзительное, заставлявшее леденеть кровь шипение  и глухой  треск, похожий
на звук рвущегося ситца, только интенсивнее в тысячу раз.
     Пекло теперь было  просто  невыносимым. Две  огромные стены  огня стали
неуклонно сходиться друг  с  другом -  бледно-голубая полупрозрачная завеса,
поблескивавшая  и  полуреальная,  наступавшая  с  носовой  части танкера,  и
подернутая дымом, кроваво-красная - с кормы. Дыхание теперь раздирало горло.
Дженкинс страдал,  наверное, более всех, ибо  раскаленный  воздух  постоянно
запускал  свои  когти  в  обожженную  кожу  и  кровоточащую плоть  его  рук.
Маленький  Питер Тэллон,  наоборот, испытывал  минимальные неудобства, о чем
позаботился боцман, смочивший в раковине кладовой большое шерстяное одеяло и
завернувший мальчика с ног до головы.
     Через  три минуты  после приказа Николсона  обе шлюпки были спущены  на
воду.  Левобортная,  управляемая только  Сайреном  и  его  людьми, коснулась
морской поверхности  первой, что не удивительно,  так как  людей  в ней было
меньше, к тому же, почти  непострадавших. Однако, бросив  на  нее прощальный
взгляд, Николсон понял,  что пройдет  много времени, пока Сайрену и компании
удастся отойти от танкера  на безопасное расстояние. Они предпочли  заняться
выяснением отношений  на почве управления  такелажем,  и  двое  из  них  уже
наносили друг другу увесистые удары  под общий  гвалт и бурную жестикуляцию.
Николсон  безразлично  отвернулся.  И   менее  чем  через  минуту  последним
спускался  по  узловатому спасательному лееру  в  шлюпку номер один.  Только
увидев под собой набитую  пассажирами и оснащением лодку,  Николсон осознал,
сколь трудно будет на одних  веслах  отплыть от борта, тем более, что только
трое или  четверо умели  или хотя бы  могли грести. Однако, когда  его  нога
коснулась байки, двигатель закашлял, зафыркал и наконец  завелся, перейдя на
ровное урчание, едва слышимое в гуле пожара.
     Через минуту  они уже порядочно отошли  от борта "Виромы" и огибали нос
танкера. Несмотря на две сотни футов воды, отделявшие их теперь от  объятого
пламенем бака  "Виромы",  от жара по-прежнему слезились  глаза  и першило  в
горле. Николсон, тем  не  менее,  старался  держаться пока  в  относительной
близости  от  судна и  обходить нос без потери дистанции. Вскоре  левый борт
танкера предстал  перед  ними,  как  и шлюпка  номер  два.  Сайрену, видимо,
удалось наконец восстановить порядок угрозами и беспрерывным и беспорядочным
использованием отпорного крюка. Вследствие чего  двое  лежали на дне шлюпки,
еще  один  занимался  своей повисшей  плетью  рукой,  и у Сайрена, в  итоге,
осталось только трое для борьбы с  волнами и течением. Николсон сжал губы  и
посмотрел на капитана. Файндхорн истолковал этот взгляд правильно и тяжело и
неохотно кивнул.
     Спустя  полминуты   Маккиннон   швырнул   кольцо   веревки,   аккуратно
приземлившееся на  борт второй шлюпки. Сайрен  быстро обвязал веревку вокруг
мачтовой банки,  и  почти одновременно  моторная  шлюпка  двинулась прочь от
танкера. На этот раз Николсон не делал попыток  обогнуть судно  и направился
прямо  в  море,  намереваясь  покрыть максимально  возможное  расстояние  за
минимально короткое время.
     Истребители все еще кружили в небе, но совершенно бесцельно: раз уж они
не  атаковали их во время погрузки в  шлюпки, значит, не  ставили это  целью
вообще.
     Прошло минут  пять,  и "Вирома" заполыхала сильнее,  чем прежде.  Языки
бушевавшего на  баке  пламени были теперь  отчетливо видны  на фоне  густого
облака   дыма,   валившего   из   двух   кормовых   топливных   цистерн    и
распространившегося  над  морем на полмили.  Под  темным его балдахином  два
громадных  огненных  столба  сходились  все  ближе  и ближе,  поражая  почти
инфернальным   великолепием  этого   неукротимого  сближения.  И  Файндхорн,
наблюдая  за   агонией   своего   судна,  вдруг  почувствовал   неизъяснимую
уверенность, что, когда они сольются воедино, конец не  заставит себя ждать.
Так и случилось.
     Столб  белого   пламени   взметнулся  вверх  откуда-то  из-за  мостика,
взбираясь  на сто, двести,  триста, четыреста футов, и  вдруг  исчез.  Сразу
после этого до шлюпок донесся глухой протяжный рокот, постепенно сошедший на
нет, оставив после себя лишь пустое безмолвие.  Конец был быстрым, спокойным
и несуетливым:  "Вирома" с  достоинством, грациозно  и плавно  ушла под воду
своим ровным прямым килем вверх, подобно уставшему от бесконечных  передряг,
израненному  судну,  отжившему  свой  век и радующемуся возможности  уйти на
вечный покой. Наблюдатели на шлюпках услышали мягкое кратковременное шипение
залившейся  в раскаленные трюмы  воды,  увидели  концы двух  стройных  мачт,
грациозно  ускользавших  в  пучину,  несколько  поднявшихся  на  поверхность
пузырей, а затем - ничего.  Ни плавающего на пропитанной нефтью воде дерева,
ни  обрывков такелажа, -  совсем  ничего. Будто бы и не существовало никогда
"Виромы".
     Капитан  Файндхорн  повернулся  к  Николсону. Его похожее на маску лицо
было лишено какого-либо  выражения, поблекшие глаза - пусты.  Почти каждый в
шлюпке смотрел на  него, открыто или украдкой, но капитан, казалось, даже не
замечал этого.
     - Курс  прежний, мистер Николсон, будьте добры. - Его голос был хриплым
и глухим, но лишь от слабости и заливавшей горло крови. -  Двести, насколько
я помню. Наша цель также остается прежней. Мы  должны достичь Мэклсфилдского
пролива за двенадцать часов.


     Нескончаемо  и безымянно тянулись часы  под голубым безоблачным  небом,
расцвеченным  яростным  сиянием  тропического солнца,  и по-прежнему  шлюпка
номер один  с пыхтением  ровно двигалась  на юг, волоча за  собой на буксире
вторую.  Обычный запас топлива для шлюпки рассчитан всего на  сотню миль при
работе   двигателя   на   полную   мощность.   Но   у   Маккиннона   хватило
предусмотрительности  взять  с  собой  несколько  дополнительных  канистр  с
бензином, и у них достаточно топлива, чтобы  даже при плохой погоде дойти до
Лепара, острова, размерами примерно с остров Шеппи, расположенного немного к
западу   от   выхода   из   Мэклсфилдского   пролива.   Файндхорн,   с   его
пятнадцатилетним  опытом плавания в этих местах  за  плечами, знал Лепар как
свои  пять пальцев и, что самое главное,  знал, где там можно отыскать много
бензина. Единственным неизвестным оставались японцы, которым было  вполне по
силам захватить остров. Однако принимая во  внимание факт, что их сухопутные
силы  слишком  широко  разбросаны, возможность  оккупации  столь  маленького
клочка  суши представлялась маловероятной.  С большим же запасом  бензина  и
пресной воды  на  борту можно было  плыть куда  угодно,  хоть  до  Зондского
пролива между Суматрой и Явой, - особенно в сезон северо-восточных пассатов.
     Но пока пассатами и не пахло - не было даже легчайшего западного бриза.
Воздух  был  абсолютно  неподвижен  и удушливо-горяч,  а едва  заметное  его
колебание  от  движения шлюпки  казалось скорее пародией  на прохладу и было
хуже, чем просто ничего. Сверкающее солнце начало садиться, плавно опускаясь
далеко  на  западе  и  оставаясь  при  этом  палящим.  Оба  паруса  Николсон
приспособил  под  тенты,  натянув  кливер  над  носовой  частью   шлюпки,  а
привязанным к  середине мачты люггером  накрыв  корму насколько  хватило его
длины. Но даже под таким прикрытием жара по-прежнему была  гнетущей: ртутный
столбец  застыл  где-то  между   восьмьюдесятью  и  девяноста  градусами  по
Фаренгейту при относительной влажности более восьмидесяти пяти  процентов. В
любое  время   года  в  Ост-Индии  температура  воздуха  редко  падает  ниже
восьмидесяти.  Нечего было и  думать о ее уменьшении, как и надеяться  найти
хотя бы минутное облегчение в воде, температура которой ненамного отличалась
от  температуры воздуха. Так  что пассажирам оставалось лишь вяло и апатично
обмякнуть в  тени  импровизированного  тента  и,  потея,  молиться о  заходе
солнца.
     Пассажиры...
     Кроме самого Николсона, на борту насчитывалось  семнадцать человек.  Из
них,  с учетом  войны  и  необходимых  знаний  по  навигации,  по-настоящему
положиться  можно было только на двоих: на высокого профессионала Маккиннона
- хладнокровного, несгибаемого стоика,  стоившего двоих;  и Ван Эффена,  еще
одну  "неизвестную  величину",  доказавшую,  однако,  свою  решительность  и
эффективность в экстремальной ситуации. О Вэньере с уверенностью судить было
сложно:  всего-навсего  юноша, он, возможно,  и выдержит длительные тяготы и
лишения, но покажет это только время. Уолтерс, все еще выглядевший больным и
потрясенным,  мог  быть  полезен  лишь  после окончательной  поправки.  Вот,
пожалуй, и все.
     Касательно  же  других...  Второй стюард Гордон, тонколицый  человек  с
водянистыми глазами - неизлечимо скрытная личность - отличался вороватостью.
Сегодня  он все время  таинственным образом исчезал со всех вверявшихся  ему
постов, что  просто бросалось в глаза. К тому  же  ни  моряком,  ни бойцом в
общем смысле этого слова назвать его нельзя, как нельзя доверить и что-либо,
не  связанное  с   его  личной  постоянной  безопасностью  или  выгодой.  Ни
мусульманский  священник,  ни  странный,  загадочный  Фарнхольм, сидевший на
одной банке и о  чем-то  таинственно перешептывавшиеся,  тоже никак  сегодня
себя не проявили. На свете не было еще более благожелательного и порядочного
человека, чем Уиллоуби, однако, вне машинного отделения и его любимых книг и
несмотря на все его, скорее, патетическое желание быть полезным,  не сыскать
личности  беспомощнее  и  нерешительнее  милого  второго  механика. Капитан,
рулевой  Ивэнс, Фрейзер и  молодой матрос Дженкинс были в слишком  плачевном
состоянии, чтобы  требовать от них более чем  символической  помощи. Молодой
солдат Алекс - чья фамилия, как узнал Николсон, была Синклер - как и всегда,
беспокойно  и  беспрестанно  переводил   широко  раскрытые  глаза  с  одного
сидевшего в лодке на другого и непрерывно вытирал ладони о брюки на  бедрах,
словно желая стереть с них какую-то нечисть. Оставались только три женщины и
маленький  Питер,  да еще  Сайрен  со своими головорезами, от  которых можно
ожидать   чего   угодно.  Перспективы,   по   большому  счету,   открывались
безрадостные.
     Единственным  на  обе  шлюпки  счастливым  и  беспечным  человеком  был
маленький Питер  Тэллон.  Одетый  лишь в  коротенькие,  цвета  хаки  шорты с
лямками, он, казалось,  не был  подвержен  влиянию жары или  чего-либо  еще,
беззаботно  покачиваясь   на  кормовых  шкотах   и   грозя  каждую   секунду
перевалиться  за  борт.  Так  как  общность переживаемых  событий  порождает
доверие,  Питер перестал  с опаской  относиться ко  всем членам  команды,  и
только Николсон не удостоился пока его, хотя бы сдержанной, симпатии. Всякий
раз, когда старший помощник, чье место у румпеля  было ближе  всех к Питеру,
предлагал  ребенку  кусочек  галеты или стакан  разбавленного водой сладкого
сгущенного  молока,  тот,  робко улыбнувшись,  наклонялся вперед и,  схватив
предложенное, вновь  отстранялся, ел  и пил, глядя на Николсона исподлобья с
подозрением в прикрытых  веками  глазах. Если же старший помощник протягивал
руку, чтобы потрепать его по плечу или взъерошить волосы, Питер стремительно
бросался  в объятия  сидевшей по правому борту мисс  Драхман,  запуская одну
пухлую ручку в ее блестящие черные волосы, что неизменно  вызывало у девушки
невольное "ой!",  и одаривал  Николсона пристальным суровым взглядом,  пряча
глаза  за растопыренными пальцами  левой руки.  Подглядывание  сквозь пальцы
вообще  было  его  любимым  трюком,  возможно,  ребенку  казалось,  что  это
позволяет  оставаться  незамеченным. Радуясь  шутовству Питера, Николсон  на
некоторое время  забывал о войне и их почти  безнадежном  положении, но рано
или  поздно  горечь реальности вгоняла  его в  отчаяние  с все  возрастающим
страхом за дальнейшую судьбу мальчика, если он попадет в руки японцев.
     А японцы настигнут их обязательно. Николсон не сомневался в этом, как и
в  том,  что  не  сомневается  в  этом  и  капитан  Файндхорн,  несмотря  на
оптимистические разговоры о плавании к Лепару  и Зондскому  проливу.  Японцы
знали  об их  местоположении с точностью до нескольких  миль и могли найти и
уничтожить  их, когда им  вздумается. Единственной  загадкой было то, почему
они до сих пор не сделали этого. Интересно, подумал Николсон, а догадываются
ли остальные, что часы их свободы  и безопасности сочтены, что  кошка только
забавляется с мышкой? Но если они и догадывались, это никак не отражалось на
их  поведении  и  внешнем  облике.  Во  многом  беспомощные  и  бесполезные,
находившиеся в шлюпке  люди  были страшной  обузой  для любого, надеявшегося
вывести их  из зоны риска, однако Николсон не мог не признать за ними одного
неоспоримого достоинства: не  беря  в расчет Гордона и  не  оправившегося от
шока Синклера, их моральный дух вызывал восхищение.
     Без единой жалобы они с полной самоотдачей  занимались укладкой одеял и
провизии с максимальной компактностью, освобождая места для раненых, жертвуя
собственным комфортом. Раненые же, подхватывая  общее настроение, безропотно
внимали  наставлениям  Николсона  и занимали свои  далеко не удобные  ложа с
веселой  охотой. Две санитарки, при  на  удивление квалифицированной  помощи
генерала Фарнхольма, в течение почти двух часов корпели над пострадавшими  и
прекрасно  справлялись  со  своими  обязанностями.  Никогда  еще  требования
страховых  компаний  о том, что спасательные шлюпки  должны  быть обеспечены
санитарными  сумками  и  пакетами  первой помощи  со  всем  необходимым,  не
казались столь оправданным и не были столь удовлетворены: нашатырь, омнопон,
сульфаниламидный  порошок, кодеин, противоожоговые мази, бинт, марля, вата и
прочие перевязочные  материалы,  - всего этого было предостаточно и в полной
мере использовалось.  Кроме того,  у мисс Драхман  был  при себе собственный
хирургический комплект, и с  помощью боцмана, вырубившего из шлюпочных рыбин
ножом  и  топориком  отличные  лубки,  она  за  десять  минут  обработала  и
зафиксировала искалеченную руку капрала Фрейзера.
     Мисс  Плендерлейт  была  просто  великолепна.  Сложно  подобрать другое
слово. Она обладала  поразительной  способностью смягчать  обстоятельства до
утешительной  обыденности и  могла,  казалось, всю  свою  жизнь  провести  в
открытой  шлюпке.  Именно она закутывала раненых в одеяла, бережно устраивая
их головы на спасательные ремни и терпеливо журя,  словно непослушных детей,
при  малейших  признаках  неподчинения. Именно  она  взяла  на  себя  миссию
кормления  пострадавших  и внимательно  наблюдала, чтобы они съедали  все до
последней  крошки и  выпивали  до  последней  капли. Именно  она  забрала  у
Фарнхольма его  кожаный  саквояж, поставила  возле  своего места и, подобрав
оставленный   Маккинноном   топорик,   с   решительным  блеском   в   глазах
информировала взбешенного генерала, что дни его пьянства позади и содержимое
его чемоданчика  отныне  будет  использоваться  исключительно в  медицинских
целях,  -  после  чего  -  невероятно!  -  извлекла  из   недр  собственного
вместительного саквояжа спицы и моток шерсти и принялась невозмутимо вязать.
И,  наконец,  именно  она  сидела  теперь  с  доской  на коленях,  разрезала
аккуратными полукружиями  хлеб  и  мясные  консервы и вручала это  вместе  с
леденцами  и  сгущенным  молоком   пытавшемуся  скрыть  улыбку   Маккиннону,
принужденному   ею   выполнять  функции  официанта.   Внезапно   голос  мисс
Плендерлейт возрос почти на октаву:
     - Мистер Маккиннон! Что это вы,  интересно, делаете? - Боцман опустился
на колени рядом с мисс Плендерлейт, напряженно всматриваясь из-под парусного
тента куда-то вдаль.  Пожилая  леди  несколько  раз повторила  вопрос  и, не
получив ответа,  с негодованием ткнула боцмана промеж ребер рукояткой  ножа.
На этот раз Маккиннон вздрогнул.
     -  Посмотрите, что  вы натворили, неуклюжий растяпа! - воскликнула мисс
Плендерлейт,  показывая ножом  на добрые полфунта  мяса, бесформенной массой
лежавшие на палубе.
     - Простите,  мисс  Плендерлейт, простите. -  Боцман поднялся, рассеянно
смахивая  куски солонины с брюк,  и повернулся к  Николсону. -  Приближается
самолет, сэр. Довольно, правда, медленно.
     Николсон с  внезапно сузившимися глазами приподнял  тент  и  пристально
взглянул  на  запад. Он заметил самолет  почти  сразу: тот летел  на  высоте
примерно  двух  тысяч  футов  и  не  более  чем  в  двух  милях  от  шлюпок.
Впередсмотрящий Уолтерс его не увидел, что неудивительно: самолет, казалось,
возник  прямо  из  солнца.  Чуткие  уши  Маккиннона,  должно  быть,  уловили
отдаленный гул двигателя. Как это ему удалось,  Николсон понять не мог.  Сам
он даже сейчас ничего не слышал.
     Подавшись  назад, Николсон  посмотрел  на капитана.  Файндхорн лежал на
боку - или в глубоком сне, или без сознания.
     - Спустите  парус, боцман,  - быстро  проговорил  старший  помощник.  -
Гордон, помогите ему. И поторопитесь. Четвертый помощник?
     - Сэр? - Несмотря на бледность, Вэньер выглядел полным сил.
     - Оружие. Каждому  - по  единице: себе, генералу, боцману, Ван  Эффену,
Уолтерсу  и  мне.  -  Он  взглянул  на  Фарнхольма.  -  Здесь есть  какой-то
автоматический карабин, сэр. Вы знаете, как им пользоваться?
     -  Конечно!  -  Бледно-голубые   глаза  генерала   уверенно  сверкнули.
Фарнхольм  протянул  руку  и,  взяв  карабин, взвел  затвор  одним уверенным
движением пальцев. Затем, положив оружие поперек колен, со свирепой надеждой
посмотрел  на  приближавшийся самолет,  -  как старый боевой конь, почуявший
запах  сражения.  И  даже в  этот хлопотный  момент Николсон изумился, сколь
решительная перемена  произошла с  генералом  по  сравнению с  ранним  днем:
человека, радостно бросившегося  в укрытие кладовой  больше не существовало.
Это было совершенно невероятно. Где-то глубоко в сознании Николсона, правда,
с  самого  начала  сидело  смутное  ощущение,  что чересчур  уж  состоятелен
Фарнхольм в  своей  несостоятельности,  что в основе такого поведения  лежит
продуманный  и  тщательно  скрываемый  образчик.  Но  это  было  всего  лишь
ощущением. Как бы там ни было, искать сейчас объяснение было недосуг.
     -  Опустите  оружие,  - настойчиво  проговорил Николсон. - Держите  его
незаметно. Остальным лечь на дно как можно ниже.  - Старший помощник услышал
протестующий  плач  Питера,  которого  положили  ниц рядом  с  санитаркой, и
умышленно  прогнал  все  мысли  о мальчике. Самолет -  необычно  выглядевший
гидроплан незнакомого  Николсону типа  - по-прежнему направлявшийся прямо на
них, был теперь на расстоянии  полумили.  Постоянно теряя  высоту,  он летел
очень медленно: подобной конфигурации самолет  явно  не был предназначен для
скоростного полета.
     Гидроплан  плавно  кренился,  собираясь  описать  вокруг  шлюпок  круг.
Наблюдавший  за  ним  в бинокль Николсон  заметил  мелькнувшую  на  фюзеляже
эмблему Восходящего Солнца, когда самолет сместился  сначала к югу,  затем к
востоку.  Тяжелый,  неуклюжий аппарат, подумал старший помощник,  достаточно
неплохой  для проведения низкоскоростной  воздушной разведки. Николсон вдруг
вспомнил  три истребителя,  безразлично  кружившие над  головами, когда  они
покидали "Вирому", и тут же  пришел  к заключению, переросшему в  абсолютную
уверенность.
     -  Можете отложить оружие, -  спокойно сказал он. - И подняться со  дна
шлюпки. Этому типу не нужны  наши жизни. У японцев  полно бомбардировщиков и
истребителей, чтобы  покончить  с  нами за несколько секунд.  И если бы  они
ставили  перед собой  такую  цель, то не прислали  бы  эту на  ладан дышащую
громадину, которую  саму ничего не стоит уничтожить. Они  бы прислали именно
истребители и бомбардировщики.
     - Я  так в этом не  уверен. - Фарнхольма не прельщал отказ от намерения
взять японский самолет на  прицел карабина. - Я не  доверяю этим подлецам ни
на йоту.
     - И правильно делаете, - признал Николсон. - Однако я сомневаюсь, что у
этого парня  есть что-то, более опасное, чем  пулемет. - Гидроплан продолжал
описывать круги, по-прежнему держась на приличном  расстоянии.  - Похоже, мы
нужны им,  но обязательно живыми - хотя одному Богу известно,  зачем.  Пилот
же, как говорят американцы, просто держит нас под колпаком.  Чего  я не могу
понять, так это почему  мы столь важны для них. Давайте полагаться на судьбу
и немного подождем умирать.
     - Я согласен со  старшим помощником.  - Ван Эффен уже  убрал  оружие. -
Этот самолет действительно - как вы  сказали? - просто следит за нами. Он не
причинит нам вреда, генерал, будьте покойны.
     -  Может,  так,   а  может,  и  нет.   -  Фарнхольм  снял   карабин   с
предохранителя.  - Не вижу причин, по которым я  не мог бы разок пальнуть по
нему. Враг он, в конце концов, или  нет?  -  Фарнхольм тяжело дышал.  - Одна
пуля в двигатель...
     - Вы  не сделаете этого, Фостер Фарнхольм. - Голос мисс Плендерлейт был
холодным, резким и властным.  - Вы ведете  себя  как  безответственное дитя.
Немедленно  положите оружие.  -  Фарнхольм начал  остывать  под  ее яростным
взглядом.  - Зачем  ворошить осиное гнездо? Вы в  него выстрелите, и он  - я
надеюсь, вы понимаете  это - выйдет из  себя и отправит половину из  нас  на
небеса.  К  сожалению,  нет никакой  гарантии, что  вас  не  окажется  среди
уцелевшей половины.
     Николсон изо всех сил пытался  сохранить  невозмутимость. Он понятия не
имел, сколько  может  продлиться  плавание,  пока же бурная антипатия  между
Фарнхольмом и мисс Плендерлейт обещала  массу легкого развлечения: никто еще
не слышал их говорящими в корректных тонах.
     -  Значит  так,  Констанция,  -  начал  Фарнхольм  язвительно-спокойным
голосом. - Вы не имеете права...
     - Я  вам никакая не  Констанция, - холодно  отрубила  она.  - Сейчас же
уберите  оружие.  Никто из  нас  не  желает  быть  жертвой  на  алтаре вашей
запоздалой доблести и  совершенно неуместного сейчас боевого духа.  - Одарив
его  спокойным  ледяным  взглядом,  она подчеркнуто отвернулась.  Вопрос был
закрыт, а Фарнхольм - должным образом повержен.
     - Вы и генерал - вы что, давно знакомы? - отважился спросить Николсон.
     Она  на  секунду  остановила  свой   испепеляющий  взгляд   на  старшем
помощнике, и  он было подумал, что зашел слишком далеко. Но она поджала губы
и кивнула:
     - Довольно давно. А для меня -  невыносимо давно. За много лет до войны
у него  в Сингапуре был свой полк, однако  я сомневаюсь,  видел ли  он его в
глаза.  Он,  считай,  жил   в  Бенгальском  клубе.   Пьянствовал,   конечно.
Беспробудно.
     -  Клянусь  небом,  мадам!  -  вскричал Фарнхольм, устрашающе  расширив
глаза. - Будь вы мужчиной...
     - Ах, да успокойтесь вы, - устало  перебила она.  -  Когда вы постоянно
твердите об этом, меня начинает подташнивать.
     Фарнхольм  пробурчал  что-то  под  нос,   но   всеобщее  внимание   уже
переключилось на самолет. Он по-прежнему кружил, неуклонно поднимаясь вверх,
хотя это давалось ему с видимым трудом. На высоте  приблизительно пяти тысяч
футов гидроплан  выровнялся и  зашел  на  огромный круг четырех-пятимильного
диаметра.
     - Как вы  думаете, зачем он это сделал? - спросил Файндхорн удивительно
чистым  и  сильным  при  его ранении  голосом.  -  Весьма любопытно,  вы  не
находите, мистер Николсон?
     Николсон улыбнулся ему.
     - Я-то думал, вы спите, сэр. Как вы теперь себя чувствуете?
     - Голодным и умирающим от жажды, Ах, благодарю вас, мисс Плендерлейт. -
Он потянулся за кружкой, сморщился от внезапно пронзившей его  боли  и снова
посмотрел на Николсона. - Вы не ответили на мой вопрос.
     -  Прошу прощения, сэр. Трудно сказать.  Подозреваю, что  он собирается
познакомить нас со своими друзьями и решил скорректировать высоту, используя
нас, возможно, в качестве маяка. Но это только предположение.
     - Ваши предположения обладают печальным свойством оказываться чертовски
правильными.  - Файндхорн умолк и  впился  зубами в бутерброд  с  солониной.
Прошло  полчаса,  и   по-прежнему  самолет-разведчик   держался  на  том  же
почтительном расстоянии. Напряжение едва ли спало, но теперь по крайней мере
стало очевидно, что  у  самолета  относительно  них  нет  прямых  враждебных
намерений.
     Минуло  еще  полчаса,  и   кроваво-красное  солнце  быстро  заскользило
вертикально вниз, по направлению к кайме зеркально-гладкого моря, темнеющего
у мглистого восточного горизонта. На западе море не было совершенно ровным -
один или два крошечных островка, вкрапленные в  сверкающую поверхность воды,
выступали  черными бугорками в мягких  солнечных лучах. И  слева от  шлюпки,
может  быть,  в  четырех милях  к  зюйд-зюйд-весту,  над  безмятежной гладью
начинал едва заметно вырастать  еще один, приземистый  и больший по размерам
остров.
     Вскоре после  того,  как показался  этот  клочок  суши, самолет,  теряя
высоту, начал уходить на восток по  длинной  пологой дуге. Вэньер с надеждой
посмотрел на Николсона.
     -  У нашего сторожевого пса  отбой,  сэр? Похоже, отправился  домой,  в
теплую постель.
     -  Боюсь,  что нет, четвертый. -  Николсон кивнул в сторону исчезавшего
самолета. - В этом направлении нет ничего, кроме моря на сотни миль, затем -
Борнео, - а этот остров отнюдь  не дом для  нашего часового.  Ставлю  сто  к
одному,  что  он  заметил своих. - Николсон взглянул на  капитана. -  Как вы
считаете, сэр?
     - Вероятно,  вы снова правы,  черт  вас  раздери.  -  Улыбка Файндхорна
скрасила грубость  его  слов  и, словно  бы выполнив  свою  миссию, исчезла.
Вскоре, когда самолет принял горизонтальное положение на высоте около тысячи
футов  и  вновь  стал заходить на круг,  глаза  капитана  посуровели.  -  Вы
угадали, мистер Николсон, - тихо проговорил он, тяжело изогнувшись  на своем
месте и глядя вперед. - Сколько бы миль вы отмерили до того острова?
     - Две с половиной, сэр. Возможно, три.
     - Скорее  всего  три.  - Файндхорн  повернулся к Уиллоуби  и  кивнул на
двигатель. - Можете вы выжать еще сколько-нибудь из этой тарахтелки, второй?
     -  Еще узел,  сэр, если повезет. - Уиллоуби  положил руку  на буксирный
трос, тянувшийся к шлюпке Сайрена. - Или два, если обрезать это.
     -  Не искушайте меня, второй.  Прибавьте еще, не жалея двигателя. -  Он
кивком головы подозвал Николсона, и тот, передав румпель Вэньеру, подошел. -
Ваши соображения, Джонни?
     -   Касательно  чего,  сэр?  Вида   приближающегося  судна  или   наших
перспектив?
     - И того, и другого.
     - По  поводу  первого  ничего сказать  не могу  -  миноносец,  эсминец,
рыболовное судно, - все что угодно. Относительно  же второго - что ж, теперь
ясно:  им  нужны  мы, а  не наша кровь,  - скривился Николсон. - Кровь будет
потом. Пока же они  возьмут нас в  плен  - со  старой доброй пыткой  молодым
быстрорастущим  бамбуком,  вырыванием зубов и  ногтей, водными  процедурами,
навозными  ямами  и прочими тонкостями. -  Рот Николсона превратился в белую
щель,  глаза неотрывно смотрели  на  игравших на корме  и смеющихся в полной
беззаботности  мисс Драхман  и Питера. Файндхорн проследил за его взглядом и
медленно кивнул:
     - Мне тоже больно смотреть на этих двоих. По-моему,  им здорово вместе.
-  Он  задумчиво  потер поросший седой щетиной  подбородок. - Представляете,
какая будет пробка, пройдись она по Пикадилли?
     Николсон улыбнулся в ответ и посерьезнел:
     -  Проклятые скоты.  Вся эта японская братия. Господи,  неужели все так
просто и закончится?
     Файндхорн медленно кивнул.
     -  Может быть... м-м...  отсрочим  наше пленение?  Пусть пыточные тиски
поржавеют еще немного? Эта идея имеет  свои привлекательные стороны, Джонни.
- Немного помолчав, он добавил: - По-моему, я что-то вижу.
     Николсон  тут  же поднес к глазам бинокль и заметил на горизонте силуэт
судна, мерцавший в лучах  садившегося солнца. Он передал бинокль Фарнхольму,
плотно  прижавшему  его  к глазам и  вскоре возвратившему  обратно  старшему
помощнику.
     -  Кажется,  Фортуна  оставила  нас  окончательно,  правда?  -  нарушил
молчание капитан. - Будьте добры, проинформируйте людей. Мне не  перекричать
этот чертов двигатель.
     Николсон кивнул и обернулся.
     - Прошу прощения, но... в общем, боюсь, нас ждут неприятности. Японская
подводная  лодка нагоняет  нас так, будто мы  стоим на месте. Появись она на
пятнадцать  минут  позже,  мы бы  успели дойти до  того островка. - Николсон
кивнул  в  юго-западном направлении. - Судя  по всему, она настигнет нас  на
полпути.
     - И что же, вы думаете, случится  потом?  - Голос мисс Плендерлейт  был
спокоен, почти безразличен.
     - Капитан Файндхорн полагает - и я с ним согласен, - что нас, вероятно,
попытаются захватить в плен. - Николсон криво улыбнулся. - Единственное, что
я могу сказать вам  прямо сейчас,  мисс Плендерлейт: пленения мы постараемся
избежать. Но это будет трудно.
     - Это будет  невозможно,  - холодно сказал Ван Эффен со своего места на
носу. -  Это  подводная лодка, дружище.  Что  такое наши хлопушки против  ее
герметичного корпуса? Пули просто отскочат от него, как орехи.
     - Вы предлагаете "сдаться? -  Николсон понимал логику слов Ван Эффена и
знал,  что  страх  голландцу  чужд,  -  и  все-таки  он  чувствовал  смутное
разочарование.
     - Обыкновенное  самоубийство -  вот что  вы  предлагаете.  - Ван  Эффен
постукивал  ребром  ладони   по  планширу.  -  Мы   всегда  сможем  изыскать
возможность бежать позднее.
     - Вы, очевидно, не знаете японцев,  - устало проговорил Николсон. - Это
единственный и последний шанс, который нам предоставляется.
     - А я говорю, вы несете чушь! - Каждая черточка лица голландца излучала
теперь неприязнь. - Давайте решим вопрос голосованием. - Он оглядел сидевших
в шлюпке. - Кто из вас предпочитает...
     - Заткнитесь и не будьте кретином! - грубо сказал  Николсон. - Мы не на
политическом митинге,  Ван  Эффен. Мы на  борту  судна британского торгового
флота,  которое  управляется  не исполнительным комитетом,  а  исключительно
своим  капитаном. Капитан Файндхорн сказал,  что мы окажем сопротивление,  -
значит, так оно и будет.
     - Капитан твердо это решил?
     - Абсолютно.
     - Примите мои извинения,  - с легким кивком  проговорил Ван  Эффен. - Я
уважаю и подчиняюсь власти капитана.
     - Благодарю вас.  - С ощущением  странного дискомфорта Николсон перевел
взгляд на  подводную лодку. Теперь, на удалении менее  одной мили, она  ясно
виднелась  основными  своими   частями.  Гидроплан  по-прежнему  кружил  над
головой. Николсон посмотрел на него и нахмурился.
     - Лучше бы он отправлялся домой, - пробормотал он.
     - Он лишь все усложняет, - согласился Файндхорн. - Время бежит, Джонни.
Через пять минут лодка будет здесь.
     Николсон рассеянно кивнул.
     - Нам прежде такая встречалась, сэр?
     - Скорее всего, да, - медленно проговорил Файндхорн.
     - Конечно,  встречалась.  -  Николсон теперь  был абсолютно  убежден. -
Легкая пушка на корме,  пулемет на  капитанском  мостике  и крупнокалиберное
орудие в носовой части - трех и семь десятых - или четырехдюймовое - я точно
не помню.  Если они решат  взять нас на абордаж, нам придется пройти  борт о
борт с их корпусом - возможно, прямо под боевой рубкой. Ни одна из пушек там
нас не достанет. - Он  покусал губу  и всмотрелся  вперед. - Через  двадцать
минут станет темнеть - ко времени же, когда лодка подойдет к нам, до острова
останется  не  более  полумили.  Шанс,  конечно,  чертовски  призрачный,  но
все-таки...  - Он  снова  поднял  бинокль и, посмотрев  на  подводную лодку,
покачал  головой. - Да, мне следовало помнить: эта четырехдюймовка  оснащена
бронированным  щитом  для орудийного  расчета.  Щит,  наверное, складной или
откидной. - Он прервался, забарабанив пальцами по краю планшира, и рассеянно
взглянул на капитана. - Довольно сбивчиво звучит, сэр?
     - Не обращайте внимания, Джонни. - Файндхорн снова говорил  с трудом. -
Боюсь, моя голова не слишком ясна для подобного рода вещей. Если у  вас есть
какая-то идея...
     -  Есть.  Безумная,  но может сработать. - Николсон быстро  объяснил ее
капитану и поманил Вэньера. - Вы ведь не курите, Вэньер, правда?
     -  Нет,  сэр.  -  Четвертый  помощник  смотрел  на  Николсона  как   на
сумасшедшего.
     - С сегодняшнего дня начинаете. - Николсон порылся в  кармане и  выудил
оттуда плоскую пачку "Венсона и Хеджеса"  и  коробок спичек. Отдав  все  это
Вэньеру, он  быстро  снабдил его инструкциями.  - Прямо с бушприта, сразу за
Ван  Эффеном.  И  не  забудьте, все  зависит  от вас. Генерал? Можно  вас на
секунду?
     Фарнхольм удивленно поднял  глаза и,  перешагнув через  две  банки, сел
рядом. Николсон секунду или две молча глядел на  него, затем серьезным тоном
спросил:
     -  Вы  действительно  умеете  обращаться  с  автоматическим  карабином,
генерал?
     -  Господи всемогущий,  приятель, конечно!  -  фыркнул  Фарнхольм.  - Я
практически изобрел эту чертову штуковину.
     - Насколько вы метки? - не отступался Николсон.
     - Я - Бизли, - коротко  ответил Фарнхольм. -  Чемпион.  Что еще, мистер
Николсон?
     - Бизли? - Брови Николсона изумленно поползли вверх.
     -  Королевский  стрелок. - Голос  Фарнхольма  стал совершенно иным, чем
ранее, -  таким же спокойным, как у Николсона. - Бросьте консервную банку за
борт, дайте ей отойти на сотню футов, и я продемонстрирую вам. Я в два счета
превращу ее в решето. - Тон генерала не оставлял сомнений в его правдивости.
     - Никаких демонстраций, - торопливо проговорил Николсон. - Только этого
нам  сейчас  не  хватало.  Японцы должны быть  уверены, что у  нас нет  даже
хлопушки. Так вот, что мне от вас потребуется...
     Указания  старшего  помощника  были  коротки   и  сжаты,  равно  как  и
касающиеся действий остальной части пассажиров.
     Небо на западе по-прежнему сияло гаммой красного, оранжевого и золотого
оттенков.  Полосатые  облака на горизонте купались в последних лучах солнца,
которое,  окончательно скрывшись,  -  о  чем возвестил посеревший  восток, -
освободило место несшейся где-то над морем тропической ночи. Черная, мрачная
и угрожающая в собиравшихся сумерках  подводная лодка под углом подходила  к
шлюпке со стороны  правого борта, светясь  в начавшей фосфоресцировать воде.
Дизели  лодки  постепенно  успокоились до  приглушенного бормотания,  черная
зловещая пасть  тяжелого носового орудия  покачивалась  и медленно смещалась
назад, пока судно приспосабливалось к  движению маленькой шлюпки. Вскоре  из
боевой рубки подводной лодки раздалась резкая непонятная команда.  Маккиннон
по знаку Николсона заглушил  двигатель, и огромный железный корпус  лодки со
скрежетом прошелся вдоль борта шлюпки.
     Николсон, вытянув  шею, окинул быстрым  взглядом палубу  и боевую рубку
судна.  Большое носовое  орудие было повернуто  в сторону  шлюпки,  но ствол
смотрел поверх их  голов -  как  и предполагал старший помощник, у пушки был
ограниченный  угол  склонения.  Легкая  кормовая пушка, однако,  была  точно
наведена  на самую середину  шлюпки, что говорило  о  частичной  ошибочности
расчета Николсона. Дела это, тем  не  менее,  не меняло -  им в любом случае
пришлось бы рисковать. В боевой рубке  находились три человека, двое из  них
были  вооружены  -  офицер  -  пистолетом, а  матрос  -  чем-то  похожим  на
пистолет-пулемет.  У  подножия рубки  стояли  еще пять или шесть  матросов и
только один из  них  -  с оружием. В качестве  приемной группы они выглядели
довольно  устрашающе,  однако  Николсон  ожидал  худшего.  Он  полагал,  что
предпринятое шлюпкой в последний  момент резкое изменение курса, выведшее их
прямо к левому борту подводной лодки, под покров застилавшего восток мрака -
может быть понято японцами как паническая попытка к бегству,  захлебнувшаяся
в собственной тщетности. Капитан подводной лодки наверняка  был уверен,  что
шлюпка  не  представляет  собой никакой  угрозы и что действовал он со всеми
возможными   предосторожностями,   дабы  в  случае   чего   подавить  жалкое
сопротивление.
     Три  судна  - подводная лодка и  две шлюпки  -  все  еще  двигались  со
скоростью примерно два узла, когда с палубы лодки, извиваясь, упала веревка.
Вэньер автоматически поднял конец и, обернувшись, посмотрел на Николсона.
     -  Игра  окончена,   четвертый,  -  с  мрачной  покорностью  проговорил
Николсон. - С кулаками и парой ножей против этой шайки не попрешь.
     - Весьма,  весьма благоразумно.  - Офицер высунулся  из  боевой  рубки,
сложив на груди руки  со  стволом пистолета  на сгибе локтя. С самодовольной
ухмылкой, обнажавшей  белизну  зубов  на покрытом мраком лице, он  любовался
собой и  своим английским. - Сопротивление  было бы обременительно  для всех
нас, не так ли?
     - Убирайтесь к черту! - буркнул Николсон.
     - Какая неучтивость. Типичный англосакский  недостаток воспитанности. -
Офицер печально покачал головой, смакуя происходящее. Внезапно он выпрямился
и взглянул  на Николсона  поверх ствола пистолета. - Будьте осмотрительны! -
Его голос прозвучал словно щелчок кнута.
     Николсон  медленно и равнодушно вытащил сигарету из протянутой Уиллоуби
пачки,  так  же неторопливо  зажег  спичку,  дал  прикурить себе  и  второму
механику и движением пальцев отправил спичку за борт.
     -  Ах!  Ну  конечно!  -  раздался  отвратительный  смешок   офицера.  -
Пресловутая  английская  флегматичность! Даже когда зубы  стучат от  страха,
необходимо поддерживать репутацию, особенно перед лицом команды. И еще один!
- Чиркнувшая на бушприте спичка бликами осветила склоненную голову Вэньера с
зажатой  между губами сигаретой. - Клянусь всеми святыми, это  действительно
патетично.  -  Тон  его  резко изменился:  -  Но  довольно... этих  дурацких
выходок.  Немедленно на борт. Все без  исключения. -  Он  ткнул пистолетом в
сторону Николсона. - Вы первый.
     Николсон поднялся,  опершись  одной  рукой о  корпус  подводной  лодки,
другую плотно прижав к бедру.
     - Что, черт вас побери, вы  собираетесь с  нами делать? - Громко, почти
срываясь на крик,  спросил он с отрепетированной дрожью в  голосе.  - Убьете
всех? Запытаете до смерти? Отправите  в Японию, в свои проклятые концлагеря?
- Теперь  он действительно в  страхе и отчаянии кричал, увидев,  что  спичка
Вэньера не перелетела  через  борт  и  услышав неожиданно громкое шипение  с
бушприта.  -  Лучше уж  пристрелите  всех  нас прямо  сейчас,  вместо  того,
чтобы...
     С захватывавшей дух внезапностью с бушприта донесся яростный свист: два
фонтана искр, огня и дыма взметнулись в темнеющее небо над палубой подводной
лодки  под углом шестьдесят  градусов; и  затем два сверкающих огненных шара
ярко вспыхнули в небе, когда обе  шлюпочные парашютные  осветительные ракеты
воспламенились почти  одновременно. Человек должен не быть простым смертным,
чтобы  не поддаться  невольному, непобедимому  искушению  взглянуть  на  два
взлетевших  в  небо  факела, -  японцы тоже сверхлюдьми не являлись. Подобно
марионеткам  в  руках неведомого кукловода,  они  полуобернулись от  шлюпки,
вытянув шеи и запрокинув вверх головы. Так они и встретили свою смерть.
     Треск автоматических карабинов, винтовок и  пистолетов постепенно стих,
раскатившись эхом по безмолвному  спокойному морю, и Николсон прокричал всем
лечь  ничком  на  дно шлюпки. В этот момент два мертвых  матроса  сползли  с
кренящейся  палубы  субмарины  и рухнули  на  корму  шлюпки. Один чуть ли не
припечатал старшего  помощника  к  планширу,  второй,  болтая  безжизненными
ногами  и  руками, падал прямо на маленького  Питера  и  двух  санитарок, но
Маккиннон  оказался на месте раньше: два тяжелых  всплеска прозвучали  почти
как один.
     Прошла секунда, две, три. Николсон стоял на коленях, смотря  наверх и в
напряженном ожидании стиснув кулаки. Сначала он слышал лишь шарканье ботинок
и глухой ропот голосов, доносившийся из-за щита  большого орудия. Минула еще
секунда,  потом вторая. Глаза Николсона рыскали  по палубе  подводной лодки.
Быть  может,  кто-то еще желает принять  славную смерть  во  имя императора.
Старший помощник не питал иллюзий по поводу фанатичной смелости японцев.  Но
пока  все было  спокойно, как смерть. Застреленный  Николсоном офицер устало
свисал  с  боевой  рубки, все  еще держа пистолет в обмякшей руке; еще  двое
валялись  поодаль от  него. Четверо  бесформенной массой  лежали  у подножия
рубки.  Двух,  стоявших  у кормовой пушки, не  было  вообще:  автоматический
карабин Фарнхольма снес их за борт.
     Напряжение  становилось  невыносимым. Хотя  у  большого  орудия  и  был
небольшой  угол  склонения  и  оно не  могло  поразить  шлюпку,  в памяти  у
Николсона копошились обрывки слышанных историй об ужасном эффекте стреляющих
прямо над  тобой морских пушек. Кто знает, может быть, контузия от выстрела,
произведенного со столь близкого  расстояния,  окажется фатальной.  Внезапно
Николсон стал тихо  проклинать собственную глупость, затем быстро повернулся
к боцману.
     - Заводите двигатель, Маккиннон.  Затем  дайте задний ход, -  как можно
быстрее. Боевая рубка загородит нас от орудия, если мы...
     Слова  утонули  в  грохоте орудия. Это был  даже  не грохот  -  глухой,
безжизненный щелчок бича, оглушительный  по своей плотности. Длинный красный
язык  пламени  вырвался  из  чрева  орудия,  почти  касаясь  шлюпки.  Снаряд
плюхнулся в море, вздымая внушительную стену брызг и столб воды, поднявшийся
на  пятьдесят футов  в  небо. Затем все  утихло, дым рассеялся, и  Николсон,
отчаянно мотая головой, понял, что  по-прежнему  жив,  что  японцы судорожно
готовят новый заряд и время пришло.
     - Приготовьтесь, генерал, - сказал  он, заметив поднимавшегося на  ноги
Фарнхольма. - Ждите  моего  приказа. - Он  быстро оглянулся на  бушприт, где
прогромыхала винтовка.
     - Промахнулся, - с раздражением в голосе проговорил Ван Эффен. - Только
что через край боевой рубки выглядывал офицер.
     -  Держите  винтовку  наготове,  -  распорядился  Николсон. Он  услышал
детский плач и понял, что разрыв орудия до смерти напугал ребенка. С яростно
искаженным лицом старший  помощник прокричал  Вэньеру: - Четвертый! Возьмите
сигнальный комплект. Запустите в боевую рубку пару ракет. Это отвлечет наших
желтых  друзей.  -  Говоря,  Николсон  вслушивался  в  передвижения  команды
субмарины. - Всем не спускать глаз с рубки и люков по всему корпусу.
     Прошло, вероятно, еще пять секунд, прежде чем старший помощник различил
звук,  которого  давно ждал: скрежет  снаряда в казеннике  и  твердый хлопок
закрывшегося затвора.
     - Огонь, - скомандовал он.
     Фарнхольм  даже  не потрудился поднять оружие  к плечу и стрелял, зажав
ложе карабина между локтем и боком, совершенно, казалось, не целясь. Это ему
и не нужно было  - он  предстал еще лучшим снайпером, чем говорил. Произведя
не более пяти выстрелов и положив все пули аккурат в ствол орудия, он камнем
упал  на  дно  шлюпки,  когда  последняя из них  врезалась в снаряд,  и  тот
сдетонировал.
     Несмотря  на  страшный грохот,  с  коим  обычно  вылетает  снаряд, звук
разрыва в казеннике был  странно приглушенным. Зато зрелищность последующего
эффекта  оказалась  поистине неописуемой.  Массивное крупнокалиберное орудие
сорвало с лафета, и оно разлетелось  на тысячи кусков покореженного металла,
с неистовым лязгом отскакивавших от боевой рубки и  со свистом проносившихся
над  морем, окружая субмарину кольцом беспорядочных  брызг. Члены орудийного
расчета,  видимо, так  и умерли, не ведая  того, что на расстоянии вытянутой
руки  от  их  лиц  взорвалось  столько   тротила,  сколько  хватило  бы  для
уничтожения Лондонского моста.
     -  Благодарю  вас,  генерал,  -  вставая  на  ноги,  произнес Николсон,
стараясь говорить  спокойно. - Прошу извинить меня за все, что я  когда-либо
про  вас  говорил.  Боцман, полный вперед.  - Две шипящие  малиновые  ракеты
описали  в  воздухе арки и благополучно  приземлились внутри  боевой  рубки,
высвечивая комингс ярко-красным сиянием. - Отлично сработано, четвертый. Вы,
можно сказать, решили исход сегодняшнего дня.
     - Мистер Николсон?
     - Сэр? - Николсон посмотрел на капитана.
     -  Может быть, благоразумнее задержаться здесь ненадолго? Никто из  них
не рискнет сейчас высунуть голову из люка или рубки. Через десять-пятнадцать
минут  станет  достаточно темно, чтобы достигнуть того  острова  безо всяких
выстрелов за спиной.
     -  Боюсь,  что  нет, - извиняющимся тоном отозвался  Николсон.  -  Пока
японцы в  растерянности, однако довольно  скоро очухаются, и, как только это
произойдет,  мы  попадем под душ  ручных  гранат. А  чтобы  забросать шлюпку
гранатами, - первая  же  из которых  покончит  с  нами, - голову  высовывать
необязательно.
     - Конечно,  конечно.  - Файндхорн грузно опустился  на свою  скамью.  -
Действуйте, мистер Николсон.
     Николсон   взялся   за  румпель,  совершил  тяжелый   разворот  на  сто
восемьдесят градусов, волоча за собой вторую шлюпку, обогнул тонкую, похожую
на рыбий хвост корму субмарины, - в то время как четыре человека с оружием в
руках не моргая следили за  палубами, - и замедлил ход, немного не доходя до
капитанского мостика, чтобы Фарнхольм длинной выверенной  очередью размозжил
хрупкий  боевой  механизм  кормового  орудия.  Капитан  Файндхорн  медленно,
понимающе кивнул.
     - Долой осадное орудие. Вы не упускаете ничего, мистер Николсон.
     - Надеюсь, что так, - покачал головой Николсон. - Очень надеюсь.
     Остров лежал, наверное,  в полумиле от субмарины. Пройдя четверть пути,
Николсон  нагнулся,  достал одну  из  двух  стандартных  шлюпочных  плавучих
дымовых  шашек, сорвал дисковую пломбу,  выдернул разблокирующую вилку и тут
же  швырнул воспламенившуюся  шашку  за корму, достаточно  далеко,  чтобы ее
успела  миновать шлюпка Сайрена.  Густое  облако оранжевого дыма  неподвижно
повисло в безветренном воздухе, образовав за  шлюпками непроницаемую завесу.
Через  одну или две минуты сквозь оранжевую  стену начали пробиваться пули с
подводной лодки,  просвистывая над головами или врезаясь фонтанчиками в воду
вокруг шлюпок. Ни одна из них не причинила никакого вреда: охваченные слепой
яростью,  японцы стреляли наугад. Четыре минуты спустя, когда первая шашка с
шипением догорала, через борт полетела вторая, и  задолго до того, как и она
потухла, шлюпки благополучно достигли острова.


     Едва ли  это можно было  назвать островом.  Островком - возможно. Но не
более того. Овальный по форме, этот клочок суши протянулся всего миль на сто
пятьдесят от своей северной оконечности до южной. Идеально  овальным он тоже
не  был:  по  обоим берегам море проело две  глубокие выемки, почти напротив
друг друга,  - так что островок практически  был разделен пополам. Обойдя из
предосторожности вокруг него,  Николсон выбрал южную из двух бухт, где они и
высадились на берег, зачалив шлюпки за пару тяжелых камней.
     Восточная  оконечность  острова была низкой, каменистой и голой, но  на
западной рос  низкорослый  кустарник  и  чахлая трава.  В южной  же  стороне
возвышался  холм, и  примерно  посредине  склона  они  обнаружили  небольшую
пещеру,  если не сказать нишу,  куда  Николсон  и поторопил пассажиров после
высадки.  Капитана и капрала  Фрейзера пришлось нести,  однако  маршрут  был
коротким,  и не прошло и десяти минут, как  все, нагрузившись запасами пищи,
воды и переносным оснащением, укрылись в пещере.
     С  заходом  солнца и  легким бризом  небо  медленно  заполняли шедшие с
северо-востока облака, гася ранние вечерние звезды.  Тем  не менее  было еще
достаточно светло, чтобы воспользоваться  биноклем, и  Николсон не отрывался
от него почти две минуты. Все в пещере беспокойно наблюдали за ним.
     - Итак? - нарушил тишину Файндхорн.
     - Они  огибают западную  оконечность острова, сэр. И довольно близко от
берега.
     - Но я их не слышу.
     - Должно быть, используют аккумуляторное питание. Зачем, не знаю.
     Ван Эффен прочистил горло:
     - И каков, думаете, будет их следующий шаг?
     - Понятия не имею. Останься у  них хотя бы одно из  двух орудий, они бы
выбили нас отсюда  за две  минуты.  -  Николсон показал на  каменистый кряж,
опоясывающий  пещеру  с  юга.  -  Возможно,   они  попытаются  высадиться  в
нескольких местах и окружить нас. Возможно, атакуют в лоб. - Он снова поднес
к  глазам бинокль. - Как бы то ни было, уйти отсюда  с пустыми руками они не
могут, скорее сделают массовое харакири.
     -  Они не уйдут, - необычайно убежденно проговорил Файндхорн. - Погибло
слишком много их товарищей.
     Некоторое время тишину нарушал лишь  приглушенный ропот голосов,  потом
раздался голос Сайрена:
     - Мистер Николсон?
     Николсон опустил бинокль и посмотрел через плечо.
     - Да?
     - Мы тут посовещались и хотим внести предложение.
     - Обращайтесь к капитану. Командует здесь он. -  Николсон опять  поднял
бинокль.
     - Прекрасно. Дело в  следующем, капитан Файндхорн: совершенно очевидно,
что  вы  нам не доверяете.  Вы вынудили  нас  занять  отдельную  шлюпку - и,
полагаю, не оттого, что мы не принимаем душ два раза на дню. Вы считаете - и
напрасно, уверяю  вас, - что за нами нужен глаз да глаз. Я хочу сказать, что
мы являемся для вас...  мм-м...  обузой. Мы, с вашего позволения, предлагаем
избавить вас от нее.
     - Ради Бога, давайте по  существу, - с раздражением сказал Файндхорн. -
У меня нет времени слушать ваши сладкие речи.
     -  Я предлагаю  отпустить  нас и  избавиться  от лишних хлопот.  Мы  же
предпочитаем попасть в плен к японцам.
     - Что?! - с  негодованием воскликнул  Ван Эффен. -  Господи всемогущий,
сэр! Да я скорее их всех поубиваю.
     - Прошу вас! - Файндхорн с любопытством взглянул на  Сайрена. -  Просто
ради интереса  - как вы  намереваетесь  сдаться? Пойдете  вниз по склону, по
направлению к бухте?
     - Хотя бы.
     - И какова же  гарантия,  что вас не убьют где-нибудь на полпути?  Или,
если вам удастся попасть в плен, - что вас не запытают там до смерти?
     - Не отпускайте их, сэр, - настойчиво вклинился Ван Эффен.
     -  Не  тревожьтесь,  -  сухо  проговорил  Файндхорн.  -  Я  не  намерен
удовлетворять  эту смехотворную просьбу. Вы остаетесь, Сайрен,  хотя,  видит
Бог, вы не нужны нам. Прошу вас, не считайте нас за идиотов.
     - Мистер Николсон! - вскричал Сайрен. - Но вы же понимаете...
     -  Замолчите, - отрывисто сказал Николсон. - Вы слышали слова капитана.
Насколько мы, по-вашему, наивны? Никто из  вас не  рискнет своей драгоценной
шеей,  существуй  хоть малейшая  вероятность  попасть  под  пули  или  пытки
японцев. Готов поспорить...
     - Уверяю вас... - попытался перебить Сайрен, но Николсон остановил его.
     - Поберегите  легкие.  Вы думаете, вам кто-нибудь поверит?  Вы каким-то
образом  заодно  с  японцами  - а у нас и так слишком  много  проблем, чтобы
добавлять себе еще семерых противников.  - Последовала пауза, после  которой
Николсон  задумчиво  продолжил:  -  Жаль,  что  вы  обещали  этому  человеку
виселицу, капитан Файндхорн. Думаю,  Ван Эффен с первого раза попал в точку:
дышать  бы стало значительно легче, если бы мы пристрелили всю эту  компанию
прямо сейчас. Скорее всего, нам все равно придется это сделать.
     Наступило долгое молчание, затем Файндхорн спокойно сказал:
     -  Благодарите  Бога,  что мы  не  убийцы,  подобные  вам. Но зарубите,
пожалуйста, себе на носу  - чтобы  последнее предположение мистера Николсона
осуществилось, нужна лишь малейшая провокация с вашей стороны.
     - А теперь, не будете ли вы так добры отойти немного назад? - обратился
Николсон, - к самому краю. И, по-моему,  не  повредит небольшой обыск  ваших
карманов.
     - Все уже сделано, мистер Николсон, - уверил его капитан. - Мы изъяли у
них целый арсенал прошлой ночью. Лодка по-прежнему видна?
     - Почти прямо к югу, сэр. Примерно в двухстах ярдах от берега.
     Внезапно  он опустил  бинокль и,  резко  пригнувшись,  метнулся  внутрь
пещеры. На рубке подводной лодки зажегся прожектор, и ослепительно белый луч
стал описывать быстрые дуги по  скалистому побережью острова. Почти сразу же
наткнувшись на  небольшую выбоину в береговой линии, где  находились шлюпки,
он задержался  на несколько  секунд  и стал  медленно  взбираться  вверх  по
склону, постепенно подкрадываясь к пещере.
     - Генерал! - окликнул Николсон.
     - С  удовольствием,  -  буркнул  Фарнхольм. Он поднял  карабин к плечу,
прицелился и выстрелил.
     Одного выстрела оказалось достаточно:  сквозь утихавшее  эхо послышался
отдаленный  звон  разбитого стекла,  и белое  сияние прожектора  поблекло до
слабого красноватого свечения, вскоре исчезнувшего совершенно.
     - Вы не побудете с нами еще несколько дней, генерал? - мрачно  произнес
Файндхорн. - Похоже, вы очень понадобитесь... Едва ли продуманный  шаг с  их
стороны,  не правда  ли, мистер  Николсон?  Они ведь уже получили один  урок
генерала.
     - Достаточно продуманный, -  не  согласился Николсон. -  Они обнаружили
наши шлюпки и по  вспышке карабина знают теперь, где прячемся  мы. Выяснение
этого могло стоить им массу времени и нескольких жизней, высадись они сразу.
По большому  счету,  их интересовали  шлюпки, а  не мы. Если  они  лишат нас
возможности выбраться с острова,  мы окажемся в западне, и они нас возьмут в
любое удобное для них время - на досуге, например, или при свете дня.
     -  Боюсь,  вы правы, -  медленно проговорил Файндхорн. - Шлюпки для них
важнее.  Полагаете, их  потопят с субмарины? В  таком случае мы не сможем им
помешать.
     - Не с субмарины, - покачал головой Николсон. -  Шлюпок они не видят, и
вся ночь у  них  уйдет на пальбу  по  ним наугад  -  нужно, как минимум, сто
удачных  попаданий. Гораздо  заманчивее выглядит десант  - распороть днища и
пробить воздушные ящики или же просто взять шлюпки на буксир, либо -  увести
их на веслах.
     - Но... как они попадут на берег? - спросил Вэньер.
     -  Если  надо, поплывут, - большинство субмарин оснащено  складными или
надувными лодками. Для действий в прибрежных водах они довольно эффективны.
     Несколько минут никто  не произносил ни  слова. Маленький Питер  что-то
бормотал  во сне,  а  Сайрен с его людьми неслышно шептались в дальнем  углу
пещеры. Затем раздалось  покашливание Уиллоуби, пытавшегося привлечь к  себе
внимание.
     - Мне пришла в голову мысль. Николсон улыбнулся в темноте.
     - Будьте осторожны, Уилли.
     - "Не терпит низменная зависть достоинств, ей непостижимых", - надменно
проговорил Уиллоуби. - Мой план прост, как и все истинно гениальное. Давайте
уплывем.
     -  Блестяще, - с едким сарказмом проговорил  Николсон. -  С обмотанными
веслами при лунном свете. И далеко мы, по-вашему, уйдем?
     - Тьфу-ты! Не надо  меня недооценивать.  Конечно, мы включим двигатели!
Дайте  мне час на  выхлопную  трубу  и дефлекторы, и я гарантирую, что в ста
футах от шлюпки двигателя не будет слышно. Да даже если нас и услышат,  - вы
хоть понимаете, насколько  трудно определить направление движения в ночи  по
едва уловимому шуму? Свобода зовет, джентльмены. Давайте без проволочек.
     -  Уилли,  -  мягко  произнес  Николсон,  -  у  меня для  вас  новости.
Человеческое ухо создано не  для определения направления движения, и  японцы
на него  полагаться не будут. У них есть гидрофоны - очень чувствительные, и
им наплевать,  заглушили вы выхлопную  трубу  или  нет, им вполне достаточно
исходящих от гребного винта колебаний.
     - Ну и черт с  ними, - горячо сказал  Уиллоуби. - Не будем отчаиваться.
Уиллоуби придумает что-нибудь еще.
     -  Не сомневаюсь, - добродушно сказал  Николсон. - Не  забудьте только,
что северо-восточный  муссон  продлится  еще пару месяцев и было бы  хорошо,
если бы... Вниз все, вниз!
     Первые пули глухо вспахали землю вокруг, с визгом рикошетируя от камней
и угрожающе посвистывая над головой. На палубе  значительно приблизившейся к
берегу  субмарины открыли заградительный огонь, и казалось,  что, по крайней
мере, дюжина автоматов и, как минимум, два пулемета заговорили одновременно.
На борту весьма точно засекли вспышку карабина: стрельба велась скученно.
     - Кто-нибудь  ранен? Никого не задело? - Низкий хриплый голос  капитана
едва был слышен в грохоте стрельбы.
     Реакции не последовало, и Николсон ответил за всех:
     - Не думаю, сэр. В тот момент я был единственным в зоне видимости.
     - Уже хорошо. Но пока никакого ответного огня, - предупредил Файндхорн.
- Особых  причин подставлять головы под пули нет. - Он с  явным  облегчением
понизил голос: - Мистер Николсон, это окончательно  сбивает  меня  с  толку.
Истребители  нас не тронули, когда мы  покидали "Вирому", подводная лодка не
пыталась нас потопить, и даже гидроплан оставил нас в покое  после пальбы на
субмарине. Теперь же  они  что есть  мочи стараются превратить  нас  в  кучу
дуршлагов. Никак я не возьму этого в толк.
     - Я  тоже, - признался  Николсон. Он невольно поморщился, услышав свист
пролетевшей  над  головой  пули.  -  Мы  не  можем  сидеть здесь,  игнорируя
опасность,  сэр. Это отвлекающий огонь  для  атаки на  шлюпки.  В  противном
случае стрельба бессмысленна.
     Файндхорн тягостно кивнул:
     - Что вы хотите предпринять! Боюсь, я буду для вас мертвым грузом.
     - Пока что вы еще не мертвы, - мрачно проговорил Николсон.  - Разрешите
взять нескольких людей и спуститься на берег, сэр. Мы должны остановить их.
     - Знаю, знаю... Удачи, дружище.
     Через несколько мгновений  Николсон  и  еще  шесть человек перекатились
через кряжистый вал, тут Николсон прошептал что-то на ухо Вэньеру, подхватил
под руку  генерала и  возвратился  с  ним  к  восточной  бровке пещеры.  Они
опустились  на землю, вглядываясь  в темноту. Николсон приблизил  губы к уху
генерала:
     - Запомните - только наповал.
     И лишь почувствовал, как Фарнхольм кивнул во мраке.
     Ждать долго не  пришлось. Через секунд  пятнадцать они услышали первый,
едва уловимый осторожный шорох и следом - резкий,  хриплый оклик Файндхорна.
В ответ, однако, раздался еще один зловещий шорох, а затем - сбивчивая дробь
ботинок. В то же мгновение Николсон включил фонарь, вырвавший из темноты три
бегущих силуэта  с поднятыми руками, и тут же раздался треск автоматического
карабина Фарнхольма. Донесся звук падающих тел, после чего  тьма и безмолвие
вновь слились воедино.
     - Черт!  Совсем  забыл про этих.  - Николсон уже полз к пещере,  закрыв
ладонью луч фонаря.  Он ненадолго осветил мертвых. - Два топорика из  шлюпки
номер два, сэр. В ближнем бою они орудуют ими, как никто. - Он  направил луч
фонаря в другой конец  пещеры.  Сайрен по-прежнему  сидел там с невозмутимым
выражением лица.  Николсон  знал, что Сайрен был виновен,  виновен,  как сам
грех;  это он послал троих своих людей помахать томагавками, а сам остался в
безопасной тени.
     - Идите сюда, Сайрен. - Голос старшего  помощника был  сродни выражению
лица Сайрена. - Остальные не доставят неприятностей, сэр.
     Сайрен  поднялся  на ноги,  сделал  несколько шагов вперед и  упал  как
подкошенный, получив от Николсона  яростный удар рукояткой морского "кольта"
в ухо. Сила удара была достаточной, чтобы проломить череп, о чем и оповестил
характерный хруст. Не успел Сайрен рухнуть на землю, как Николсон уже спешил
к шлюпкам, ощущая дыхание генерала за спиной.
     За тридцать ярдов от бухты они услышали резкий шквал выстрелов, а затем
крики боли, ругань и возбужденные вопли; затем еще один огневой град,  звуки
ударов и борьбы и бултыханье в  воде неистово  сражавшихся  людей. В  десяти
ярдах  от моря Николсон, не сбавляя бега,  включил на  ходу  фонарь,  увидел
дерущихся на мелководье  вокруг  шлюпок и прямо перед  собой  спину офицера,
занесшего  меч  над  головой  упавшего  Маккиннона. Старший  помощник  одним
прыжком  покрыл  требуемое  расстояние,  обхватил  японца  сзади  за  горло,
одновременно выстрелив ему  в  спину  из пистолета. И  снова взметнулся  луч
фонаря,  остановившись  ненадолго  на  Уолтерсе и  японском матросе, яростно
молотивших  друг  друга,   разбрасывая  вокруг   брызги  и  перекатываясь  в
помутневшей  воде. Здесь ничего сделать  было нельзя - слишком  велика  была
опасность попасть в своего. Луч снова поднялся и тут же замер.
     Одна  из шлюпок прочно  села  на  мель, развернувшись почти параллельно
берегу. Два японских матроса по колено в воде возились у кормы. Один из них,
ссутулившись, нагнул  голову, второй  стоял  прямо,  занеся правую  руку  за
голову. Несколько долгих секунд они были как бы  парализованы бившим в глаза
светом, затем ссутулившийся выпрямился, что-то выхватив из поясной  сумки, а
второй  бросился  вперед,  выпрастывая  вверх  занесенную  за  голову  руку.
Николсон,  резко поднимая "кольт", решил, что опоздал. Но опоздали и японцы:
их остановил треск карабина Фарнхольма и они  с тяжеловесной неторопливостью
стали  клониться вперед, поворачиваясь на налитых свинцом ногах. Один плашмя
рухнул в воду, другой, грузно перевалившись через планшир шлюпки, упал на ее
кормовые  шкоты  с  глухим стуком, за которым  моментально последовал грохот
гранаты, разорвавшейся в его руке.
     После яркой вспышки взрыва темнота словно уплотнилась.
     Николсон  решился  на еще  один  короткий  обзор  с фонарем  и  щелкнул
выключателем. Все его люди были на ногах, враги же перестали  быть  врагами,
спокойно лежа на отмели. У них с самого начала почти не было  шансов выжить:
полагая,  что  команда  "Виромы" оградительным  огнем, они совсем не ожидали
внезапной атаки в самый неблагоприятный для нее  момент - во время высадки в
воду с резиновых лодок.
     - Кто-нибудь ранен? - Николсон старался говорить тихо.
     - Уолтерс, сэр,  - по примеру старшего помощника почти неслышно ответил
Вэньер. - И довольно тяжело, думаю.
     -  Дайте-ка  взглянуть.  - Николсон подошел  к Вэньеру, прикрыв ладонью
включенный  фонарь.  Четвертый  помощник  осторожно  держал  левое  запястье
Уолтерса  с кровавой  зияющей раной.  Вэньер уже успел стянуть руку Уолтерса
жгутом  из  носового  платка, и  ярко-красная кровь  теперь  очень  медленно
скапливалась в ране. Николсон потушил фонарь.
     - Нож?
     -  Штык, - проговорил  Уолтерс  на удивление  ровным голосом. Он пихнул
ногой неподвижную обмякшую фигуру. - Я отнял его.
     - Так я и подумал, - сухо сказал Николсон. - Ваше  запястье ни к черту.
Пусть  мисс Драхман обработает  его. Боюсь, пройдет  некоторое время, прежде
чем вы снова сможете пользоваться рукой.
     "Или никогда",  - мрачно подумал  про себя  старший помощник. Сухожилия
были полностью разорваны, и,  скорее всего,  то же самое произошло с лучевым
нервом. Паралич - в любом случае.
     - Лучше  уж,  чем в сердце,  - весело  проговорил Уолтерс. - Мне это на
самом деле нужно.
     - Поднимайтесь наверх как можно быстрее. Все остальные ступайте с  ним.
Только не  забудьте назваться.  Капитан держит оружие под  рукой. Боцман, вы
остаетесь со мной. -  Он внезапно прервался, услышав плеск рядом с ближайшей
шлюпкой. - Кто там?
     -  Я,  Фарнхольм.  Просто  осматриваюсь,  старина.  Дюжины,  их  здесь,
действительно, дюжины.
     - О чем вы, черт побери? - раздраженно спросил Николсон.
     - О гранатах. Полные сумки. Здесь вот парень - просто ходячий арсенал.
     -  Будьте  добры,  соберите  их. Они  нам могут понадобиться.  Возьмите
кого-нибудь в подмогу.
     Николсон и Маккиннон дождались, пока все не ушли, и направились вброд к
ближайшей шлюпке. Едва они приблизились к ней, как во тьме на юге застрочили
два  пулемета,  изрыгая  вереницы  трассирующих  пуль, врезавшихся  в  море,
поднимая облака светящейся водяной пыли.
     - К чему бы это, сэр?
     В  его  мягком  шотландском  говоре слышалось  замешательство. Николсон
усмехнулся в темноте.
     - Остается  только  гадать,  боцман.  Похоже, десант должен был  подать
сигнал -  фонарем или  как-нибудь еще -  в случае благополучной  высадки  на
сушу. На берегу же произошла  некая осечка - вот  наши друзья на субмарине и
мыкаются. Сигнала не поступило, и они решили открыть огонь.
     - Но если это все, что им нужно, почему бы нам не послать им весточку?
     Николсон некоторое время молча смотрел во мраке  на боцмана, затем тихо
рассмеялся:
     - Гениально, Маккиннон, просто гениально. Раз уж они в замешательстве и
считают,  что десант  на  берегу пребывает в таком  же состоянии, значит,  у
любого сигнала есть шанс пройти.
     Николсон   оказался  прав.  Подняв  руку  над   планширом  шлюпки,   он
беспорядочно пощелкал фонарем и быстро убрал руку вниз. Для  любого опытного
пулеметчика подобный  световой точечный ориентир стал  бы  манной  небесной,
однако темнота  и  безмолвие остались нерушимы.  И даже неясный силуэт мирно
лежавшей в море подводной  лодки был просто тенью, зыбкой  и нематериальной,
как плод разыгравшегося воображения.
     Далее  прятаться  было не только  нецелесообразно,  но  и  опасно.  Они
неторопливо поднялись на ноги  и осмотрели  шлюпки при свете фонаря.  Шлюпка
номер два была продырявлена в нескольких местах, но везде - выше ватерлинии;
и  если  и набрала  воды, то немного:  лишь некоторые  из  ее  герметических
воздушных ящиков были  пробиты,  однако уцелевшие  обеспечивали  необходимую
плавучесть.
     В лодку номер один угодило еще меньше случайных пуль, но она уже тяжело
осела на мелководье. Заливавшая ее днище вода окрасилась кровью изувеченного
японского  моряка,  свисавшего с планшира.  Взрыв гранаты, оторвавший японцу
руку и  снесший  ему половину лица, проделал  в днище сквозную дыру,  содрав
участок  шпунтового  пояса  и расщепив смежные доски.  Николсон выпрямился и
посмотрел на Маккиннона.
     - Пробоина, - коротко буркнул он. - Да такая, что в нее можно просунуть
голову вместе с плечами. Ее не залатать и за день.
     Но Маккиннон  его  не  слушал.  Переместив луч  фонаря, он  вглядывался
внутрь   шлюпки.  Когда  он  заговорил,  голос  его  звучал  с  отстраненным
безразличием:
     - Это уже  неважно,  сэр.  Двигатель мертв.  -  Помолчав,  он  спокойно
продолжил: - Магнето, сэр: граната, видимо, взорвалась прямо под ним.
     - О, Господи, только не это! магнето? Возможно, второй механик...
     -  Его  не  починить  никому,  -  убежденно перебил Маккиннон. -  Тут и
чинить-то, в общем, нечего.
     - Понимаю,  - тяжело кивнул Николсон, глядя на  развороченное магнето и
начиная ощущать в голове пустоту от осознания последствий. - Немного от него
осталось, правда?
     Маккиннон поежился:
     - У меня даже мурашки по  спине побежали.  - Он покачал головой и, даже
когда  Николсон  погасил фонарь,  не  мог оторвать взгляда  от шлюпки. Потом
слегка  коснулся руки  старшего  помощника. -  Знаете  что,  сэр? До Дарвина
длинный, очень длинный путь на веслах.
     Ее  звали  Гудрун,  как  она  им  сказала.  Гудрун  Йоргенсен  Драхман:
Йоргенсен - в честь дедушки по материнской линии. На три  четверти датчанка,
она  родилась в Оденсе в День  перемирия 1918  года. Не считая двух коротких
пребываний  в  Малайзии, она  всю жизнь  прожила  в  родном городе,  пока не
закончила курсы санитарок и медсестер и  не отправилась на плантации  своего
отца, раскинувшиеся под Пенантом. Это случилось в августе 1938 года.
     Николсон лежал на спине на склоне возле пещеры, сложив руки за головой,
вперясь  невидящими  глазами  в темный балдахин облаков  и ожидая, когда она
продолжит рассказ.
     Прошло две, затем три минуты, а девушка все молчала. Николсон понемногу
зашевелился и повернулся к ней.
     - Вы за много миль от дома, мисс Драхман. Дания - вы любите ее?
     -  Когда-то  любила.  -  Категоричность  ее  тона  словно  бы  пресекла
дальнейшие попытки проникнуть в ее тщательно оберегаемые воспоминания.
     Будь  прокляты японцы,  будь  проклята их  чертова  субмарина,  яростно
подумал Николсон. Он резко изменил тему:
     - А Малайзия? Едва ли вы питаете к ней такие же нежные чувства, правда?
     -  Малайзия?   -  Ее  изменившийся  голос  прозвучал   лишь   вокальным
сопровождением равнодушному пожатию плечами. - В  Пенанте было хорошо. Но не
в Сингапуре.  Я... я не ненавидела Сингапур. - Она неожиданно разгорячилась,
но  тут же  взяла себя  в руки.  - Я бы тоже не отказалась  от сигареты. Или
мистер Николсон это не одобрит?
     - Мистеру Николсону, боюсь, не хватает старой доброй обходительности. -
Он передал ей пачку, чиркнул спичкой и, когда она нагнулась прикурить, вновь
ощутил слабый запах сандала от ее волос. Когда девушка опять ускользнула  во
мрак, Николсон, затушив спичку, мягко спросил:
     - А почему вы ненавидели Сингапур?
     Минуло почти полминуты, прежде чем она ответила:
     - Не думаете ли вы, что это может быть очень личным вопросом?
     -  Весьма возможно.  - Он  секунду помолчал. -  Только какое это теперь
имеет значение?
     Она мгновенно поняла смысл его слов:
     -  Вы правы, конечно. Даже если это  всего лишь  праздное  любопытство,
какая теперь разница? Как это ни нелепо, но я отвечу вам - вероятно, потому,
что  уверена  в вашей  неспособности питать к  кому-либо ложное сострадание,
чего я просто не выношу. - Некоторое время она молчала, и кончик ее сигареты
ярко тлел в  темноте.  -  Это  правда,  я  действительно  ненавижу Сингапур:
ненавижу  потому, что  у меня есть гордость,  равно,  как и жалость  к самой
себе. А еще потому, что я ненавижу одиночество. Вы ничего не знаете об этом,
мистер Николсон.
     - Зато вы много знаете обо мне, - мягко проворчал Николсон.
     - Думаю, вы понимаете, о  чем  я  говорю,  - медленно начала  она.  - Я
европейка,  родившаяся, выросшая и  получившая  образование  в Европе.  И  я
всегда считала  себя  датчанкой,  как и  все  живущие  в  Дании  люди.  Меня
принимали  в любом доме в  Оденсе. В  Сингапуре же я никогда не была вхожа в
европейские круги, мистер Николсон. - Она старалась  говорить бесстрастно. -
Встречаться со мной белым не рекомендовалось. И  это совсем не смешно, когда
в твоем присутствии  тебя называют полукровкой, после чего все оборачиваются
и  начинают глазеть. И ты понимаешь,  что больше никогда сюда не придешь.  Я
знаю, что  мать  моей  матери  была  малайкой, прекрасной,  доброжелательной
старой леди...
     -  Пожалуйста,  успокойтесь. Я представляю, как  это мерзко. И британцы
усердствовали более других, не так ли?
     - Да. - Она поколебалась. - А почему вы так говорите?
     - Когда  дело касается создания  империи  и колониализма, мы - лучше  и
одновременно хуже всех в мире. Сингапур стал настоящим раздольем для разного
рода отребья, англо-саксонская  часть которого, пожалуй, наиболее интересна.
Божьи избранники, облеченные двойной миссией в жизни - в возможно кратчайшее
время погубить печень и следить за  тем,  чтобы не подпадающие под категорию
избранных  не забывали  о  своем статусе, - эти  сыновья  Хама призваны быть
чернорабочими мира до  конца своих дней. Они, безусловно, истинные христиане
и  непоколебимые ревнители церкви. И если успевают протрезветь к воскресному
утру, исправно  посещают  службу. Но таких не абсолютное большинство, даже в
Сингапуре. С другими вам, видимо, просто не приходилось пересекаться.
     - Не ожидала, что вы скажете все это, - медленно, с удивлением в голосе
проговорила она.
     - Но почему? Это ведь правда.
     -  Я не  это имела в  виду.  Я  просто не ожидала услышать от  вас... а
впрочем,  неважно. - Она неловко рассмеялась. -  Цвет моей кожи  -  не самая
насущная проблема.
     -  Совершенно  верно.  -  Николсон  похоронил сигарету  под  каблуком и
продолжил  нарочито жестким тоном: - Но это чертовски важно для  вас, и  так
быть не должно. На Сингапуре свет клином не сошелся. Вы нам нравитесь, и нам
наплевать, что вы немного цветная.
     - Вашему  молодому  помощнику  -  мистеру  Вэньеру  -  не  наплевать, -
пробормотала она.
     -  Не  глупите  - и  постарайтесь быть  великодушной.  Увидев шрам,  он
испытал шок, которого с тех пор стыдится. Он просто очень молод - вот и все.
Капитан  же находит  вас восхитительной. "Полупрозрачный  янтарь" - на него,
как он  говорит, походит  ваша  кожа. -  Николсон тихо  фыркнул.  - Какой-то
великовозрастный Лотарио.
     -  Неправда.  Он очень,  очень  милый,  и  мне  весьма по душе.  -  Она
неожиданно добавила: - Вы заставляете его чувствовать себя стариком.
     - Чушь! -  яростно воскликнул Николсон. -  С  пулей  в легких особо  не
попрыгаешь.  -   Он  покачал  головой.  -  Простите,  я  не   хотел  на  вас
набрасываться. Клинки в сторону, правда, мисс Драхман?
     -  Гудрун.   -   Это  слово  было  произнесено  как   ответ  и  просьба
одновременно, тоном, лишенным даже намека на кокетство.
     - Гудрун? Мне нравится это имя, и оно вам подходит.
     - А вы не желаете - как бы это сказать? - сделать ответный  реверанс? -
спросила она с оттенком озорства в хрипловатом голосе.  - Я слышала, капитан
называет  вас  "Джонни". Это  мило,  -  задумчиво проговорила она. - В Дании
подобным именем награждают  только очень маленьких  мальчиков.  Но, думаю, я
смогу к нему привыкнуть.
     - Не сомневаюсь, - неуверенно сказал Николсон. - Однако...
     -  Ах,  ну  конечно!  Назвать   вас  "Джонни"  перед  лицом  команды  -
неслыханно! В  этом случае, конечно же, прозвучит "мистер Николсон". -  Или,
вы думаете, "сэр" будет лучше?
     - Ох, ради всего святого! Зовите меня, как заблагорассудится. Вероятно,
я заслужил это.
     Он поднялся на ноги, и направился ко входу в пещеру, где на часах сидел
мусульманский  священник. Коротко  поговорив с ним, спустился вниз по склону
холма, к Ван Эффену, дежурящему у уцелевшей шлюпки.  Он  провел с голландцем
около пяти минут, удивляясь, какой был смысл в охране шлюпки, затем поднялся
назад  к пещере.  Гудрун  Драхман  по-прежнему  бодрствовала, расположившись
рядом с мальчиком. Николсон тихо опустился подле.
     - Не стоит сидеть так всю ночь, - мягко проговорил  он. - С Питером все
будет в порядке. Почему бы вам не лечь спать?
     -  Скажите  мне прямо,  -  ее голос  был  очень тихим, -  сколько у нас
шансов?
     - Ноль.
     -  Честно и  достаточно категорично, - признала она. - И  долго еще нам
осталось?
     - До  завтрашнего полдня,  - это в лучшем случае.  -  Сначала субмарина
наверняка вышлет десант - или хотя бы попытается. Затем они вызовут подмогу.
Как  бы то  ни было,  с  первыми  лучами  солнца здесь все  равно  уже будут
самолеты.
     -  Вероятно,  людей  с  подводной  лодки  окажется  достаточно,  им  не
потребуется вызывать помощь. Сколько...
     -  Мы зададим  им жару, -  убежденно проговорил  Николсон. -  Помощь им
понадобится. И они ее  получат. Потом они получат нас. Если  не перебьют нас
бомбами и снарядами. Надеюсь, этого не произойдет.
     - Я уже сталкивалась с ними в Кота-Бару.  - Она содрогнулась. - Поэтому
я также надеюсь. А как же маленький Питер?
     - Да,  да.  Питер станет еще  одним пропавшим  без вести, - с горечью в
голосе  сказал Николсон.  - Кто  вспомнит  о двухлетнем ребенке?  - Николсон
чувствовал, что привязался к мальчику больше, чем хотел.
     - Неужели ничего нельзя сделать?
     - Боюсь, ничего. Только ждать.
     -  Но...  но неужели  же  вы  не  можете  отправиться  на  субмарину  и
что-нибудь предпринять?
     - Да, я знаю. С абордажными саблями в зубах и,  захватив ее, с триумфом
отплыть домой. Вы увлекаетесь не теми комиксами, мисс. -  Он протянул ладонь
и взял ее руку в  свою. - Извините. Но они просто молятся, чтобы мы решились
на подобное.
     - А разве нельзя неслышно уплыть на шлюпке?
     - Милая  девушка, это первое, о чем  мы подумали. Безнадежно. Мы  можем
уйти в море, но недалеко. Они или  их самолеты настигнут нас  на рассвете, и
если  мы  не погибнем, то утонем. Как ни  странно, Ван Эффен тоже горит этой
идеей. Это только способ самоубийства, - кратко закончил он.
     Она подумала несколько секунд.
     - Но вы ведь не считаете, что уплыть отсюда без шума невозможно?
     Николсон улыбнулся:
     - Вы  упрямая молодая леди. Да, это возможно, особенно  если кто-нибудь
каким-то образом отвлечет их внимание. А почему вы спросили?
     -  Единственный  способ выбраться  отсюда  -  это  заставить  субмарину
поверить, что мы исчезли.
     - А вы и правда упрямы. - Николсон покорно сел. - Итак?
     - Это ведь  не сыграет  особой  роли,  если мы  останемся  здесь,  пока
субмарина будет отсутствовать, не так ли?
     - К чему вы клоните?
     - Прошу вас, ответьте мне, Джонни.
     - Нет, не  сыграет. Это  будет даже очень здорово - и если нам  удастся
просидеть на острове незамеченными примерно сутки, они,  возможно, прекратят
поиски. В этом районе, по крайней мере. Но как вы намереваетесь заставить их
поверить в то, что нас нигде нет, и уплыть?
     - Как заставить их поверить, что нас  нет? - нетерпеливо сказала она. -
Надо спрятать шлюпку.
     - "Спрятать шлюпку"! На этом острове нет ни одного места, где японцы не
нашли бы ее через полчаса.  К тому же мы не протащим ее и на десять футов, -
будет столько шума, что они перестреляют нас всех даже  в темноте. А если  и
не перестреляют,  -  на  острове нет  таких зарослей,  чтобы скрыть  даже  и
скромных размеров ялик. Извините, но это не проходит. Ну,  нет здесь  такого
укрытия, чтобы японцы не смогли засечь его с закрытыми глазами.
     - Это все ваши предположения, но не мои, - спокойно  проговорила она. -
Я согласна, что ее не укроешь на острове. Мое же предположение заключается в
том, что ее следует спрятать ПОД водой.
     - Что! - Николсон привстал, всматриваясь в нее во мраке.
     - Надо произвести некую отвлекающую  акцию на  одном  конце  острова, -
быстро  начала она, -  обогнуть в это  время  на шлюпке другой, зайти  в  ту
небольшую бухту на севере, наполнить шлюпку камнями, выдернуть из нее пробку
или как там вы это называете, и потопить ее на достаточную глубину; а потом,
когда японцы уйдут...
     -  Конечно  же!  -  шепотом  перебил  ее  Николсон.  - Конечно  же, это
сработает!  Господи,  Гудрун,  вы  нашли  это, нашли!  -  Он  резко вскочил,
заключил  смеющуюся, протестующую девушку  в  объятия и  бросился  в  другую
сторону  пещеры. - Капитан!  Четвертый!  Боцман! Просыпайтесь,  просыпайтесь
все!
     Вэньер  выступал в качестве приманки - почти десять минут расшагивал по
берегу юго-западной оконечности острова, изредка украдкой помигивая фонарем.
Он взял с собой бинокль ночного видения и, когда черная тень подводной лодки
начала  неслышно ползти на  аккумуляторном питании, совсем выключил фонарь и
спрятался за валуном. Две минуты спустя, когда субмарина поравнялась  с ним,
будучи всего  в сотне  ярдов от  берега,  он встал, выдернул  разблокирующую
вилку одной из шлюпочных плавучих дымовых шашек  и изо всех сил швырнул ее в
море. Легкий северный бриз за тридцать секунд донес  густой оранжевый дым до
подлодки, окутывая стоявших в боевой рубке людей удушливым слепящим облаком.
     Обычных четырех-пяти  минут горения  оказалось  более  чем  достаточно.
Шлюпка   с  четырьмя   человеками  на  борту,  идя   на  обмотанных  веслах,
приблизилась к  северной  стороне острова за  минуту  до  шипящего  угасания
шашки.  Субмарина по-прежнему  лежала в  неподвижности.  Николсон  осторожно
остановил  шлюпку  у  крутого  берегового уступа  глубоко врезавшейся в сушу
северной бухты, где его поджидали Фарнхольм, Ахмед, Уиллоуби  и  Гордон, уже
собравшие внушительную груду круглых гладких камней.
     Были  выдернуты пломбы по всему поясу обшивки шлюпки, и люди работали с
предельной  скоростью,  почти  в  абсолютной   тишине  и  стараясь  избежать
блокировки отверстий, сквозь  которые уже  вовсю  заливалась вода. Через две
минуты  Николсон  что-то  тихо сказал Фарнхольму,  и  тот кинулся  вверх  по
склону.  Мгновения спустя он в одиночном  режиме  уже стрелял в  направлении
подлодки, заглушая  металлическое  звяканье удалявшихся  железных  воздушных
ящиков.  Несколько  решено было  оставить  для придания шлюпке  определенной
подъемной силы.
     Наконец шлюпка мягко погрузилась в море и плавно заскользила вниз, пока
на пятнадцатифутовой глубине не  коснулась килем усеянного  галькой дна.  По
возвращении  в пещеру они  заметили парашютную сигнальную ракету, взмывшую с
восточной  оконечности  острова  и  опустившуюся  на северо-востоке.  Вэньер
безупречно выбрал момент, и если бы теперь субмарина вздумала туда сунуться,
она  бы нашла тот  край  острова спокойным  и  пустынным.  Действия  Вэньера
полностью сбили  с толку японцев,  поселив в  их головах массу  разноречивых
подозрений,  с  наступлением  утра  должных  перейти  во  вполне   очевидное
заключение, что  люди с  "Виромы" обвели  их вокруг пальца и ночью  покинули
остров.
     Облачный  рассвет   сопровождался   усилившимся  ветром.  Когда   стало
достаточно  светло,   наблюдатели  на  острове,   тщательно   укрывшиеся  за
кустарниками, увидели заполнивших боевую рубку  подлодки  людей,  то  и дело
подносивших к глазам бинокли - за ночь субмарина сильно отдалилась от берега
- и отчаянно жестикулировавших. Вскоре послышался звук дизельных двигателей,
и подлодка принялась описывать вокруг  острова  быстрые  круги. Каждый  раз,
останавливаясь против оставшейся шлюпки, она наводила на нее кормовое орудие
и открывала  огонь - бортовые механики, должно быть,  починили ночью ударный
механизм  пушки.  В  общей  сложности,  было  произведено  шесть  выстрелов,
превративших  шлюпку  в  дырявую  расщепившуюся  развалину. Когда  последний
снаряд  разорвался  на  мелководье, тяжелые  дизели  взревели,  и  субмарина
стремительно двинулась  на  запад, обследовав  там  два  небольших островка.
Полчаса спустя она окончательно скрылась за горизонтом.


     Шлюпка, замерев, лежала на застывшем зеркале моря. Ничто не  двигалось,
даже  не  было  едва  заметной  ряби, дробившей  бы сверкающую сине-стальную
поверхность океана, с  безжалостной,  скрупулезной точностью отражавшую клин
черных бортов шлюпки. Мертвая шлюпка в  мертвом море, раскинувшемся в пустом
и мертвом пространстве. Над головой не было ни единого облачка, -  и так уже
три дня. Ужасающе пустынное небо казалось еще безжизненнее  вкупе с  палящим
горнилом солнца над изнемогавшим от зноя морем.
     Шлюпка  также казалась мертвой,  но отнюдь  не пустой.  В жалкой  тени,
отбрасываемой  лохмотьями  парусов,  распластавшись  на  скамьях,  банках  и
рыбинах лежали изможденные и  измотанные жарой люди. Кто - без сознания, кто
в зыбком кошмарном сне; остальные, то и дело просыпаясь, лежали без движения
в  полудреме, бережно  сохраняя теплившуюся искру жизни и волю к поддержанию
ее до захода солнца.
     Из всех людей в шлюпке  лишь двое могли смело именоваться живыми,  хотя
были  так же плохи,  как и остальные.  Глаза и щеки  у них  ввалились,  губы
потрескались  и  кровоточили, а  участки  незагоревшей  кожи под пропитанной
солью и истлевшей от зноя одеждой покрылись  ужасными гноившимися волдырями.
Оба человека находились на корме и казались живыми только потому, что сидели
на шкотах абсолютно  неподвижно и  прямо, словно  выточенные  из камня. Один
держал руку на румпеле,  хотя  не было ни ветра, наполнившего  бы изодранные
паруса, ни сил у людей,  чтобы  грести.  Второй, с пистолетом в руке, застыл
как скала, и только глаза его жили.
     В шлюпке, в общей  сложности,  было двадцать человек.  Их насчитывалось
двадцать  два,  когда шесть дней  назад они отплыли с небольшого  острова  в
Южно-Китайском море.  Двое  умерли.  Капрал  Фрейзер  с  самого  начала  был
безнадежен: еще задолго до того, как снаряд истребителя  разорвал  ему левую
руку,  его  сильно  подточила  лихорадка.  Все   обезболивающие  средства  и
препараты закончились, капрал продержался без них четыре дня и с готовностью
принял  смерть  сорок  восемь часов назад,  когда его рука  почернела уже до
плеча. Капитан Файндхорн прочитал, насколько  позволяла память,  заупокойную
службу,  и  это  было  его последним  сознательным актом  перед  провалом  в
беспокойное, с беспрерывным  бормотаньем забытье, из  которого он, казалось,
никогда больше не выберется.
     Второй человек  -  один  из оставшихся членов  команды Сайрена  -  умер
предыдущим  днем. Он умер насильственно, ибо неправильно истолковал  ленивую
улыбку  Маккиннона  и  его мягкий шотландский говор. Маккиннон,  назначенный
Николсоном  ответственным  за запасы воды,  обнаружил,  что  один  из  баков
поврежден прошлой ночью -  возможно, проткнут -  с уверенностью судить  было
трудно. В любом случае в их распоряжении остался  всего один бак с менее чем
тремя  галлонами воды.  Боцман сразу же  предложил, чтобы  каждый человек  в
шлюпке,  за  исключением  ребенка,  которому  позволялось пить,  сколько  он
захочет, ограничивался отныне полутора унциями,  распределенными на три раза
в  день  при  помощи  мерного  сосуда,  частью обязательного оснащения любой
спасательной шлюпки. Раздалось несколько несогласных возгласов, но Маккиннон
проигнорировал их. На следующий день, когда он вручил мисс Драхман очередную
порцию воды для  Питера, двое людей Сайрена встали со своих мест на бушприте
и  подошли  к  боцману,  вооруженные   тяжелыми  металлическими  брештуками.
Маккиннон  бросил  взгляд на  Николсона,  увидел,  что  тот  спит -  старший
помощник  дежурил  всю  предыдущую  ночь и,  подкрепив  свои  слова поднятым
револьвером, предложил им вернуться на бушприт.  Один заколебался, но другой
с животным ревом бросился вперед, яростно опуская брештук на голову боцмана,
которая треснула бы, как гнилой арбуз, не завались Маккиннон на бок, нажимая
одновременно  спусковой  крючок.  Человек  Сайрена по инерции пролетел через
корму  и упал в воду уже мертвым. Затем боцман безмолвно направил "кольт" на
второго,  однако жест был излишним: с  искаженным от страха лицом тот не мог
оторвать  взгляда  от  струившегося  из  дула  голубого дымка.  В  следующее
мгновение он,  спотыкаясь,  кинулся на  свое  место. Впоследствии проблем  с
водой не возникало.
     Прошло  тридцать шесть  часов с  момента  отплытия субмарины и двадцать
четыре  -  со времени исчезновения последнего самолета-разведчика, несколько
раз облетевшего остров в тщетных поисках признаков жизни. Они вышли в море с
заходом солнца при небольшом волнении  и  сильном, дувшем с севера, муссоне.
Всю  ночь  и  почти весь  следующий день они  шли с  попутным ветром, и небо
по-прежнему  оставалось  пустынным, а единственным судном, увиденным  за это
время, было прахоэ, маячившее  далеко на востоке. Вечером,  когда  восточная
оконечность   острова  Банка   показалась  на   золотисто-багряном  западном
горизонте,  они заметили поднявшуюся на поверхность, не более,  чем  в  двух
милях от них, подводную лодку, почти тут же двинувшуюся на север.  Возможно,
она засекла их, возможно, нет - шлюпка могла легко  слиться с морем и небом,
потемневшими на  востоке,  да  и Николсон тут же спустил бросавшиеся в глаза
оранжевые паруса. Так  или  иначе, подлодка  не выказала  никаких  признаков
подозрительности и скрылась из вида еще до захода солнца.
     Той ночью они миновали Мэклсфилдский пролив.  Это  было самой трудной и
опасной частью плавания, и спади  или поменяй направление ветер,  их надежды
безвозвратно бы  рухнули, ибо шлюпка поутру оказалась бы в ясной видимости с
суши.  Но  муссон неуклонно продолжал дуть с севера,  и  после полуночи  они
оставили позади Лиат, проплывший мимо по левому борту, и задолго до  восхода
солнца заметили впереди остров Лепар. Наступил полдень того дня, когда удача
отвернулась от них.
     Ветер утих полностью, и весь день напролет они лежали заштиленные всего
в двадцати пяти милях от Лепара. Позднее тем же днем медлительный, неуклюжий
гидроплан - вероятно, тот  же, с которым они уже встречались, - показался на
западе, с час покружил над шлюпкой и улетел, даже  не попытавшись атаковать.
Солнце как раз начало садиться  и задул наконец легкий бриз, когда на западе
снова появился самолет, направлявшийся прямо на  них. На этот раз это был не
гидроплан, а истребитель, явно не настроенный  попусту тратить время.  Менее
чем  за  милю  он  с  протяжным завыванием бросился  вниз, изрытая из  своих
сдвоенных орудий красные  молнии, вспахавшие  безмятежную  поверхность  моря
двумя  параллельными бороздами  и  окатившие  беспомощно  дожидавшуюся своей
участи шлюпку волной  брызг. Хотя,  не так уж и беспомощно: с автоматическим
карабином в руках генерал заставил самолет совершить тяжелый крутой разворот
и, мелькнув гладким фюзеляжем, испещренным струйками выливавшегося  топлива,
устремиться обратно  на  запад, в направлении Суматры.  Не  пролетев и  двух
миль,  истребитель  встретился  с возвращавшимся  гидропланом,  и оба вместе
исчезли в бледно-золотом закате. Шлюпка  была довольно сильно пробита в двух
местах, но,  как  ни странно, пострадал  всего один человек.  Ван Эффен, чье
бедро оказалось на пути осколка шрапнели.
     Менее чем  через  час  ветер неожиданно  возрос  до неистовой  силы,  и
разразилась тропическая буря. Она длилась десять часов; десять часов  ветра,
темноты, и необычайно холодного дождя, когда измотанные члены экипажа шлюпки
боролись  за  свои  жизни,  вычерпывая  перехлестывавшую  через борта  воду.
Николсон  шел  в направлении  шторма  с  опущенным  кливером  и  зарифленным
люггером,  пока  не  добился скорости, при  которой шлюпка  слушалась  руля.
Каждая пройденная на юг миля приближала  их к Зондскому проливу,  и  старший
помощник  не  мог  более ничего поделать,  только  позволить буре  нести их.
Долгий кошмар той ночи закончился так же  резко, как и начался. Но настоящий
кошмар ждал их впереди.
     И  теперь,  сидя  бок  о  бок с  вооруженным  и по-прежнему  бдительным
Маккинноном, Николсон  пытался отогнать  от себя  изводящие приступы  жажды,
забыть  о распухшем языке, потрескавшихся губах и  обожженной солнцем спине;
равно как о нанесенных шлюпке повреждениях и той  перемене, что  произошла с
людьми в  последующие  дни,  проведенные при  полном  штиле под безжалостным
солнцем.
     Прежний дух товарищества испарился, будто его никогда и  не  было. Если
раньше всякий старался  прежде всего  помочь соседу, то  теперь думал лишь о
себе,  и безразличие к другим  преобладало. Когда кто-то получал свою жалкую
порцию воды,  сгущенного молока  или леденцов  - галеты закончились  два дня
назад,  -  дюжина жадных,  настороженных глаз  следила  за  каждым движением
высохших  рук, дабы  удостовериться, что  никому  не  досталось  каплей  или
крошкой  больше. Алчный, голодный  блеск  налитых  кровью глаз  казался  еще
невыносимее,  когда  маленький  Питер  получал  дополнительную  порцию воды,
тоненькой струйкой стекавшей  по  его подбородку и  капавшей  на раскаленную
скамью, мгновенно испаряясь. Наступила  та стадия  изнеможения,  когда  даже
смерть казалась спасением.
     Физические  перемены  были еще  более  угрожающими.  Капитан  Файндхорн
находился  в  глубокой  коме,  беспокойной  и  мучительной,  и  Николсон  из
предосторожности  некрепко  привязал  его  к  планширу  и  одной  из  банок.
Дженкинса, хоть он и был в  сознании, также привязали.  Испытываемые им муки
были  просто  неописуемы  -  на лодке не  осталось  ни бинтов, ни средств от
ожогов, полученных  им  в день гибели "Виромы", и палящее солнце терзало его
обожженную плоть,  пока он не  сошел с  ума.  Ногти  Дженкинса были  покрыты
засохшей  кровью  от  яростного царапанья сырых горящих  ожогов. Теперь  его
запястья были связаны вместе, а веревка обмотана вокруг банки, но  не затем,
чтобы  лишить  Дженкинса возможности и дальше  раздирать то, что осталось от
кожи, а  дабы предотвратить  прыжок за борт, который он уже  дважды  пытался
осуществить. Долгие минуты он мог  сидеть без движения, затем вдруг изо всех
сил напрягал кровоточащие  запястья,  стремясь  разорвать веревку, и часто и
хрипло дышал.  Николсон не переставал задаваться вопросом, а  есть ли у него
моральное право обрекать моряка на медленную, нескончаемую агонию и не лучше
ли просто разрезать веревку и позволить Дженкинсу покончить со  всем разом в
манящей воде за бортом? Ибо он все равно  должен умереть.  В его облике  уже
сквозила печать смерти.
     Раненая   рука  Ивэнса  и  изуродованное  запястье  Уолтерса  неуклонно
становились все  хуже. С окончанием лекарств восстановительные силы иссякли,
а от высохшей на полуистлевших бинтах соленой воды открытые раны воспалялись
еще сильнее.  С Ван Эффеном дело обстояло немного лучше, но его ранение было
недавним, к тому же голландец обладал непостижимой стойкостью. Он мог часами
неподвижно лежать, откинувшись  на рыбины  или опершись на банку, и смотреть
перед собой. Казалось, он просто перешел порог сна.
     И все-таки наибольшие  опасения вызывало психическое  состояние  людей.
Вэньер и  старый второй механик еще не  перешагнули за грань безумия, однако
проявляли  схожие симптомы  потери контакта с реальностью: те  же длительные
периоды подавленного молчания, то же бормотанье с самим собой и извиняющиеся
полуулыбки,  когда они  понимали, что их  слышат, и  снова  подавленность  и
молчание. Мусульманский священник оставался совершенно бесстрастным, хотя не
произнес ни  слова - он,  однако, вообще не отличался разговорчивостью,  так
что сказать про него что-либо определенное было невозможно. То же касалось и
Гордона, то  широко улыбавшегося, напряженно блуждая глазами, то опускавшего
голову в бессильном отчаянии.
     Касательно же Синклера,  как это ни прискорбно, сомнений быть просто не
могло:  полностью  потеряв  связь  с  действительностью, он  был  совершенно
безумен, проявляя классические признаки острой шизофрении.
     Но, несмотря  ни на  что,  упадок  всеобщим  и  абсолютным назвать было
нельзя.  Кроме самого Николсона,  в шлюпке оставалось  еще двое, которых  не
коснулись ни  слабость,  ни  отчаяние,  ни даже  сомнения,  -  это боцман  и
генерал.  Маккиннон  по-прежнему  был  все  тем же Маккинноном,  спокойным и
несгибаемым. И  генерал... Николсон  смотрел на него  уже в  сотый  раз и  в
невольном  удивлении  качал  головой.  Фарнхольм  был  неотразим.  Чем  хуже
становилось их положение, тем великолепнее проявлял себя Фарнхольм. Где надо
было поудобней устроить раненого или вычерпать воду - теперь редко когда дно
шлюпки не  оказывалось  залитым, - там  всегда возникал генерал, помогавший,
подбадривающий  улыбкой  и  без  единой жалобы  работавший,  не  надеясь  на
благодарность или вознаграждение. Для человека его возраста - Фарнхольму уже
перевалило за шестьдесят - его энергия была совершенно невероятной. Николсон
наблюдал за ним  с недоверчивым восхищением. Вероятно, наиболее убедительным
доказательством  его превращения был тот факт, что генерал не только закопал
топор войны  с  мисс Плендерлейт, но и проводил основную часть времени, сидя
подле нее  и о чем-то тихо говоря с нею. Она теперь была очень слаба, и хотя
ее язык нисколько  не утратил своей язвительной остроты, милостиво принимала
бесчисленные маленькие  услуги со  стороны  Фарнхольма. Они  и сейчас сидели
рядом, и Николсон  бесстрастно смотрел  на них, про себя  улыбаясь. Будь они
лет на тридцать  помоложе, он обязательно предположил  бы,  что у Фарнхольма
есть   определенные   намерения   относительно   мисс   Плендерлейт.   Самые
благородные, конечно.
     Николсона толкнули в колено, и он взглянул вниз. Вот уже почти три дня,
как  мисс  Драхман  сидела  там, на  нижней перекрестной  скамье,  следя  за
резвящимся  около банки  ребенком  -  мальчик  был  единственным  на  шлюпке
человеком, располагавшим избыточной энергией,  - и часами  убаюкивая его  на
руках,  когда  ему  хотелось спать.  Она,  должно быть,  сильно мучилась  от
тесноты, но  никогда  не жаловалась.  Ее лицо исхудало,  скулы выступили,  а
большой  шрам  на левой  щеке посинел и на фоне загорелой кожи выглядел  еще
ужаснее.  Девушка  вымученно улыбнулась  Николсону  потрескавшимися  губами,
затем  отвернулась и  кивнула  на  Питера.  Но  Маккиннон  первым  поймал  и
правильно понял этот кивок - погрузил ковш  в остатки теплой,  противной  на
вкус  воды  в  баке. Будто  по условному сигналу  поднялась  дюжина  голов и
проследила  за  осторожным переливанием  воды  в  стакан, за тем, как пухлые
ручки  ребенка жадно схватили  его  и быстро  опрокинули  в  рот. Потом  все
отвернулись от  Питера  и посмотрели на  боцмана обезличенными  ненавистью и
страданиями  глазами,  но  тот  лишь  улыбнулся своей  медленной  терпеливой
улыбкой, и пистолет в его руке даже не шелохнулся.
     Ночь,  когда она наконец опустилась, принесла относительное облегчение.
Испепеляющее  солнце   исчезло,  но  воздух  все  еще  оставался  горячим  и
удушливым, а жалкая доза воды, получаемая каждым с закатом, только обостряла
жажду, делая ее еще более невыносимой. В течение  двух или трех часов  после
наступления сумерек  люди в шлюпке беспокойно ворочались на  своих местах, и
кое-кто  даже пытался заговорить  с соседом,  однако их запекшиеся рты  были
слишком  воспалены  для   этого.  В  головах  с   безнадежным   постоянством
просыпалась мысль, что если не случится чуда, то этот закат будет последним.
Однако  природа  сжалилась над истощенными голодом, жаждой и палящим солнцем
людьми, и они постепенно погрузились в горячечный полубредовый сон.
     Николсон и Маккиннон также уснули, хотя намеревались  разделить  ночное
дежурство, однако изнеможение запустило в них свои когти так же глубоко, как
и в остальных, и они время от времени проваливались в тяжелую дрему, склонив
головы на  грудь и, то  и  дело вздрагивая, просыпались. Один раз Николсону,
очнувшемуся от короткого  забытья, показалось,  что кто-то  передвигается по
шлюпке, и  он тихо окликнул его. Ответа не последовало и на повторный оклик.
Тогда старший  помощник вытащил из-под  скамьи фонарь. Батарея  почти  села,
однако даже слабого желтоватого лучика было достаточно,  чтобы  увидеть, что
все  по-прежнему  спокойно,  никто не  покидал своего места  и каждая черная
бесформенная тень  лежит,  распластавшись поперек  банки или рыбины,  как  и
прежде. Через некоторое время Николсон уже  готов был поклясться, что сквозь
сон до него донесся всплеск, и опять потянулся  за фонарем.  И опять увидел,
что никто не сделал и  шагу со своего  места. Он  пересчитал  все скрюченные
силуэты, и цифра  никак не  изменилась: восемнадцать человек,  не считая его
самого.
     Он  продолжал  бодрствовать остаток ночи, сознательно  борясь  с  почти
неодолимой усталостью, свинцовыми веками и шумом в голове.
     Шли минуты, и Николсон стал различать мачту, отчетливо  выделявшуюся на
фоне неба,  затем линию  планшира и, наконец, отдельных  лежавших  в  шлюпке
людей. Ребенок по-прежнему мирно спал поодаль на кормовых шкотах, закутанный
в одеяло, спрятав голову  под мышку Гудрун. Девушка, как и раньше, сидела на
нижней перекрестной скамье, неудобно  повернув тело, а щекой жестко упираясь
в деревянный край настила. Он осторожно  приподнял голову, подоткнул под нее
угол одеяла и, повинуясь какому-то странному импульсу, мягко отодвинул назад
упавшую  ей на лицо прядь иссиня-черных волос, закрывавшую длинный  неровный
шрам. Несколько мгновений он сидел неподвижно, затем увидел блеск ее глаз во
мраке и понял, что она не спит. Он не почувствовал ни неловкости, ни стыда и
просто молча ей улыбнулся. Она,  должно  быть, заметила как блеснули зубы на
темном лице  и улыбнулась в ответ, потеревшись щекой об его руку, и медленно
выпрямилась, стараясь не потревожить спящего мальчика.
     Шлюпка  понемногу оседала, уровень воды составлял два или три дюйма над
рыбинами, и Николсон подумал, что давно пора заняться вычерпыванием. Но дело
это представлялось шумным. Многие, действительно, были по лодыжку  в воде, а
некоторые буквально сидели в ней,  однако это было ничто по сравнению с тем,
что им предстояло испытать с новым восходом солнца.
     И  затем он увидел нечто, отбросившее прочь все мысли о бездействии. Он
быстро  растряс  Маккиннона, поднялся на ноги  и, перешагнув  через кормовую
банку, опустился на  колени  перед Дженкинсом,  лежавшим в довольно странной
позе, как бы свалившись с корточек и уронив голову рядом с банкой, к которой
по-прежнему  были  привязаны  его руки. Николсон  нагнулся и  потряс  его за
плечо.  Дженкинс еще больше  завалился  на  бок, но не пошевелился. Николсон
снова потряс его и  позвал  по  имени, но Дженкинс уже  не мог слышать  его.
Случайно  ли,  намеренно ли - несмотря на веревки,  он  ночью  соскользнул с
банки и захлебнулся в нескольких дюймах скопившейся на дне воды.
     Николсон выпрямился и  посмотрел  на  боцмана, понимающе  кивнувшего  в
ответ. Настроение находившихся в шлюпке людей  совсем не улучшится, обнаружь
они по пробуждении мертвого; к тому же тихое спихиванье его за борт казалось
небольшой ценой, заплаченной ради сохранения мутнеющего рассудка остальных.
     Дженкинс оказался  тяжелее,  чем думалось, и его тело  неловко застряло
между  банок.  Маккиннон  разрезал  связывавшие  Дженкинса  веревки и  помог
Николсону подтащить  его к  боковой скамье. По меньше мере, половина людей в
шлюпке  проснулась и, уже  зная, что Дженкинс мертв, наблюдала  за их возней
тусклыми и  странно  непонимающими  глазами. Никто не  вымолвил  ни слова, и
казалось, что они так и позволят перекинуть Дженкинса через борт без  всяких
истерических припадков, когда откуда-то с носа раздался пронзительный вопль,
заставивший  всех  повернуть  головы  в  направлении  бушприта.  Николсон  с
Маккинноном  вздрогнули,  выпустили  из  рук  тело и обернулись: в безмолвии
тропического рассвета крик прозвучал неестественно громко.
     Вскрикнул молодой солдат Синклер, однако он смотрел не на Дженкинса. Он
стоял  на  коленях, слегка  покачиваясь,  и  не отрывал  глаз  от  человека,
лежавшего внизу.
     Через три секунды Николсон  был рядом  с  лежащим. Его  ноги продолжали
цепляться за банку  и  нелепо  указывали  ступнями в  небо,  словно  человек
внезапно  свалился  с  сиденья назад  и  не  успел  прийти  в себя.  Это был
священник Ахмед, загадочный и молчаливый друг Фарнхольма. Абсолютно мертвый.
     Николсон сунул руку под черную рясу, нащупывая  сердце, и так же быстро
ее  вытащил. Кожа Ахмеда была холодной, как лед - он был мертв уже несколько
часов.
     Николсон  в недоумении взглянул  вверх на Маккиннона и снова  склонился
над  телом,  пытаясь приподнять  его  за  плечи,  и  вот тогда  испытал  уже
настоящий шок. Он  не смог  оторвать туловище от  рыбин  больше,  чем на два
дюйма. И только  когда боцман поднял  левый бок Ахмеда, Николсон, согнувшись
так, что его лицо  едва  не касалось воды, понял,  почему  у него  ничего не
вышло. Торчавший между  лопаток священника  нож, всаженный по самую рукоять,
застрял черенком меж досками рыбин.


     Николсон  медленно встал на ноги, сжимая  рукоятку "кольта". Кивнул  на
распростертую фигуру священника:
     - Этот  человек мертв.  - Его  спокойный голос тихо  вторгся в нависшую
тишину. - У него в спине нож. Кто-то в этой шлюпке убил его.
     -  Мертв!  Вы  сказали,  он  мертв? Нож  в  спине!  -  Лицо  Фарнхольма
потемнело, он дернулся вперед и  опустился на колени рядом  с Ахмедом. Когда
он снова был на ногах, его рот превратился в тонкую  белую полоску на темном
лице. - Он, действительно,  мертв. Дайте-ка мне пистолет, Николсон. Я  знаю,
кто это сделал.
     - Оставьте пистолет в покое! - Николсон твердо  отстранил Фарнхольма. -
Простите, генерал. Пока с капитаном не все в порядке, этой  шлюпкой командую
я. И я не могу позволить вам взять закон в свои руки. Кто это сделал?
     -  Сайрен,  конечно! Только  взгляните  на  эту паршивую собаку: сидит,
ухмыляется.
     - "Улыбка ж скрывала кинжал под плащом", - проговорил Уиллоуби. - Голос
его был слабым и хриплым, но сон, вероятно, повлиял на него благотворно.
     - Ни под каким  он ни под плащом, - сухо произнес Николсон. - Он торчит
в спине  Ахмеда. И  все из-за моей  преступной забывчивости, - добавил он  с
горечью  внезапного понимания.  -  Я  совсем  забыл про нож, бывший наряду с
двумя топориками в оснащении шлюпки номер два... Но почему Сайрен, генерал?
     -  Господи  всемогущий,  приятель,  конечно, это  Сайрен!  -  Фарнхольм
показал на священника. - Мы ищем хладнокровного убийцу, не так ли?
     Николсон посмотрел на генерала:
     - И это все?
     - Что значит "это все"?
     - Вы  прекрасно меня поняли. Если нам придется застрелить его, я пролью
слез  не  больше  вашего.  Но  давайте   сначала  поищем  хоть  какие-нибудь
доказательства.
     - Какие  же еще вам нужны доказательства? Ахмед сидел лицом к корме, не
правда ли? И был зарезан в спину. Значит, убийца находился позади  него. А в
шлюпке к носу от него располагались  только три человека - Сайрен и двое его
головорезов.
     -  Наш  друг переутомлен,  -  раздался  голос  Сайрена, бесстрастный  и
ровный.  -  Слишком много дней в открытой шлюпке делают с человеком  ужасные
вещи.
     Фарнхольм  сжал кулаки  и  двинулся  вперед, но  Николсон  и  Маккиннон
схватили его за руки.
     -  Не  будьте идиотом,  -  грубо сказал  Николсон. -  Насилием делу  не
поможешь, да и не можем же мы затевать драку в столь маленькой шлюпке.  - Он
задумчиво  посмотрел на  человека  на  бушприте.  - Возможно,  вы  и  правы,
генерал.  Я,  действительно,  слышал,  как  кто-то  передвигался  по  шлюпке
прошедшей  ночью, и слышал нечто  похожее на  глухой  удар. Позднее я уловил
всплеск. Однако я оба раза проверил, и все оставались на своих местах.
     - Всплеск,  говорите? - Фарнхольм заглянул под банку,  на которой сидел
священник.  - Его ранец  исчез,  Николсон. Интересно,  догадываетесь  ли вы,
куда? Они убили  Ахмеда, забрали  его ранец  и  выкинули  за  борт.  Дважды,
услышав   шум,  вы  видели  Ахмеда  сидящим   прямо.  Кто-то,  должно  быть,
поддерживал его в таком  положении - вероятно, при  помощи  торчащей в спине
рукоятки ножа. И кто  бы  это ни  был, он должен  был  сидеть за Ахмедом, на
бушприте. А там  сидело только трое этих псов. -  Фарнхольм тяжело дышал, не
сводя глаз с лица Сайрена и стиснув кулаки.
     - Похоже,  вы правы,  - признал  Николсон.  -  И  что же  за  всем этим
кроется?
     - Кроется за чем?
     - Вы  прекрасно  знаете, за  чем. Не ради же  тренировки они его убили.
Какие у них мотивы?
     - Да откуда же я, черт побери, знаю?
     - Послушайте генерал,  мы не совсем тупицы. Несомненно, вы в  курсе. Вы
немедленно  заподозрили  Сайрена.  Вы ожидали,  что  с  ранцем Ахмеда  может
что-нибудь случиться. К тому же Ахмед был вашим другом.
     Лишь  на мгновение в глубине  глаз Фарнхольма мелькнула  смутная  тень,
заставившая Сайрена напряженно сжать губы.  Солнце еще не взошло, и Николсон
не был уверен, что эти двое обменивались взглядами. Однако всякое подозрение
о  сговоре между ними выглядело бы абсурдным - дай Фарнхольму пистолет, и от
Сайрена остались бы одни воспоминания.
     - Полагаю, вы  имеете право знать. - Фарнхольм, казалось, твердо держал
себя под контролем, в то  время  как  его  мозг неистово работал,  выдумывая
историю, которую  предстоит вынести на суд. - Теперь это более не опасно.  -
Он отвел взгляд от Сайрена, посмотрел на лежавшего у ног мертвого священника
и выражение  его лица смягчилось:  -  Вы сказали, Ахмед был моим другом. Да,
был, но весьма недавним, и  только потому, что отчаянно нуждался в товарище.
Его  звали  Ян  Беккер.  Он  соотечественник Ван  Эффена. Жил  на  Борнео  -
Голландском  Борнео -  неподалеку от  Самаринды, долгие  годы. Представитель
крупной  амстердамской фирмы, он инспектировал  целую сеть речных каучуковых
плантаций. Кроме того, занимался и другим.
     Он замолчал, и Николсон подтолкнул его:
     - То есть?
     -  Я  точно  не уверен.  Он  работал  в качестве агента  на голландское
правительство.  Я знаю только, что несколько недель назад он пошел на риск и
выявил прекрасно организованную японскую "пятую колонну" в Восточном Борнео,
десятки  членов которой  были  немедленно  расстреляны.  Он  также умудрился
завладеть полным перечнем  всех японских агентов  в Индии, Бирме, Малайзии и
Ост-Индии. Этот  перечень находился в ранце и стоил бы для союзников бешеных
денег. Японцы узнали, что Беккер похитил секретнейшие данные и назначили  за
его  голову  фантастическую  цену  -  за  живого или мертвого,  -  предложив
подобное  же  вознаграждение за возвращение или уничтожение списков. Все это
мне рассказал сам  Беккер.  Сайрен  же каким-то образом узнал  о  содержимом
ранца. Он заработал свои деньги, но, клянусь Богом, ему их не получить.
     - Так вот почему Беккер - или как бы его ни звали - маскировался?
     - Это была моя идея, - тяжело проговорил Фарнхольм. - Я-то  считал, что
был  весьма  и  весьма предусмотрителен.  Мусульманские священники ненамного
отличаются  от всех остальных  священников  в мире.  К ним относятся,  как к
пьяницам, их презирают и всячески избегают. Я изо всех сил старался походить
на горького пропойцу,  какого  всегда выбирают в попутчики подобные люди.  И
все-таки мы  были недостаточно проницательны.  Да  и не  могли быть. Во всей
Ост-Индии для Беккера не нашлось бы безопасного места.
     - Ему и так  невероятно  везло до  прошлой ночи, -  признал Николсон. -
Значит, поэтому-то японцы столько с нами возились?
     - Господи всемогущий,  приятель, да это же теперь  просто  очевидно!  -
Фарнхольм нетерпеливо покачал  головой, затем снова  посмотрел на Сайрена: в
его глазах более не читалось  гнева - лишь холодное, твердое  намерение. - Я
бы  скорее предпочел оказаться в одной шлюпке  с королевской коброй, но не с
этой свиньей. Я не хочу, чтобы вы пачкали  руки  кровью, Николсон. Дайте мне
пистолет.
     - Как удобно, - пробормотал Сайрен. - "Чего-чего, - подумал Николсон, а
смелости ему не занимать". - Поздравляю, Фарнхольм. Я восхищен вами.
     Николсон посмотрел  на  него с  любопытством, потом  перевел  глаза  на
генерала.
     - О чем он говорит?
     - Откуда, черт побери, мне знать? - раздраженно ответил Фарнхольм. - Мы
теряем время, Николсон. Дайте мне пистолет!
     - Нет.
     - Боже,  да почему  "нет"? Не  будьте глупцом, дружище.  Наши  жизни не
стоят ни гроша, пока этот человек в шлюпке.
     - Очень может  быть, - согласился Николсон. - Однако подозрение, как бы
оно ни было сильно, еще не доказательство. Даже Сайрен имеет право на суд.
     -  Во имя всего святого! - Фарнхольм  окончательно  вышел  из  себя.  -
Неужели вы не понимаете, что сейчас не время староанглийских представлений о
правосудии и справедливости? Не время и не место. Это вопрос жизни и смерти.
     Николсон кивнул:
     - Да, я знаю. Сайрен не  узнал бы  и  собственную мать, если бы это ему
оказалось  нужно. Возвращайтесь на свое место, генерал; прошу вас. Я отвечаю
за безопасность людей ни  шлюпке. Боцман,  разрежьте один из концов натрое и
позаботьтесь  об  этих  типах.  Ничего  страшного,  если узлы  будут немного
тугими.
     -  Неужели?  -  вскинул  брови  Сайрен.  -  А что,  если  мы  откажемся
подчиниться подобному обращению?
     - Придется привыкать, - бесстрастно сказал Николсон.
     Маккиннон тщательно  связал Сайрена и  двух  его людей, выказав мрачное
удовлетворение  от затягивания  веревок.  Для  подстраховки  боцман привязал
концы их к рым-болту на носовом  фальстеме. Фарнхольм более не  протестовал.
Интересно, однако, что, вновь заняв  свое место рядом с мисс Плендерлейт, он
сел  так,  чтобы, разговаривая с  ней,  одновременно наблюдать за  бушпритом
шлюпки. Его карабин лежал под боком.
     Сделав свое  дело, Маккиннон пробрался на  корму, к шкотам, и сел возле
Николсона.  Боцман  вытащил  ковш и  мерный  сосуд для принятия воды,  затем
повернулся к старшему помощнику. Человек шесть в шлюпке разговаривало -  эта
болтовня после восхода солнца не продлится долго, - и его приглушенные слова
не было слышно и за два фута от шкотов.
     - До Дарвина еще очень далеко, сэр, - уклончиво начал он.
     Николсон пожал плечами и улыбнулся. Лицо его при этом потемнело.
     - И вы  туда же, боцман? Возможно, мое решение неправильно. Я абсолютно
убежден, что  Сайрен никогда  не предстанет  перед судом. Но я не могу убить
его. Сейчас, во всяком случае.
     -  Он ждет своего  шанса,  сэр.  - Маккиннон выглядел  обеспокоенным. -
Убийца. Вы ведь слышали, что рассказал Фарнхольм.
     - В том-то все  и  дело,  что  слышал, - тягостно кивнул  Николсон.  Он
бросил взгляд на Фарнхольма, потом на Маккиннона, потом на свои руки. - И не
поверил ни единому слову из его истории. Это была ложь от начала и до конца.
     Солнце выкатилось огромным  сверкающим шаром над  восточным горизонтом.
Примерно через час  все  разговоры на шлюпке  прекратились, и каждый остался
наедине  с  собственным  адом.  Час  следовал  за  часом,  солнце  все  выше
взбиралось в пустынную выцветшую  синеву, а шлюпка  была  так же неподвижна,
как и несколько последних дней  кряду. Николсон понимал, что они значительно
сместились к югу, ибо сильное течение от пролива  Банка до Зондского пролива
господствует в Яванском море восемь месяцев в году. Однако никакого движения
окружавшей  их  воды  не было,  заметного,  по  крайней мере,  невооруженным
глазом.
     На  борту  шлюпки все также  замерло.  Под  неуклонно приближавшимся  к
зениту солнцем  любое усилие оборачивалось истощением  и прерывистым хриплым
дыханием. Время от времени мальчик беспокойно шевелился и разговаривал сам с
собой  на  одному ему  понятном языке,  однако с  наступлением дня, делающим
горячий влажный  воздух все более удушливым, его  двигательная активность  и
желание  разговаривать  постепенно  сходили  на  нет,  и,  в  конце  концов,
маленький  Питер  покорно  и  с  удовольствием  ложился  на  колени  Гудрун,
задумчиво вглядываясь  в ее  чистые  голубые  глаза.  Мало-помалу  его  веки
тяжелели, и тогда он мирно засыпал. Николсон предлагал девушке отдохнуть, но
она лишь  улыбалась и  качала  головой.  Старший  помощник внезапно  с неким
удивлением  понял, что мисс  Драхман, разговаривая, почти  всегда улыбалась.
Николсону  еще  не  доводилось   слышать  ее  жалоб   или  видеть  выражение
неудовольствия  на ее лице.  Заметив, что  девушка как-то  странно  на  него
смотрит, Николсон через силу улыбнулся и отвел глаза.
     Временами  с боковых  скамей  по правому  борту доносилось приглушенное
бормотание генерала и мисс Плендерлейт, говорили они много. Во время же пауз
они просто  сидели  и  смотрели  в глаза  друг другу, и  тонкая, изможденная
ладонь мисс Плендерлейт  неизменно покоилась в руках Фарнхольма. Два или три
дня назад  это неизбежно бы повеселило Николсона, но теперь старший помощник
более не  находил в этом ничего смешного. Это выглядело скорее трогательно -
Дарби и Джоан терпеливо дожидаются конца, совсем его не страшась.
     Взгляд Николсона медленно скользил по шлюпке. По сравнению со вчерашним
днем особых перемен не  было,  не считая того, что  люди казались  еще более
ослабевшими  и выбившимися из сил, которых едва хватало, чтобы переместиться
в последние одинокие клочки тени. Не нужно быть врачом, чтобы видеть, что от
безразличия  до безжизненности  всего  один  шаг.  Некоторые  были настолько
плохи, что лишь  за  счет сознательного усилия воли  могли  приподняться  за
полуденной  дозой воды. Кое-кто, ко всему прочему, уже глотал с трудом.  Еще
сорок  восемь  часов - и большинство умрет.  Николсон  знал, где  находилась
шлюпка: недалеко от Ноордвахтерского маяка, в пятидесяти милях к  востоку от
побережья Суматры. Если в следующие двадцать четыре часа не пойдет дождь или
не задует ветер, то дальнейшее уже потеряет для них всякий смысл.
     По  большому  счету,  единственным  радостным  моментом  было  здоровье
капитана. Сразу после рассвета Файндхорн пришел в  себя и сидел теперь между
банкой  и  скамьей,  явно не  собираясь более  терять сознания.  Он уже  мог
нормально говорить - насколько  позволяло раздираемое  жаждой горло, - и  ни
разу еще  не кашлянул кровью. За  последнюю неделю капитан здорово потерял в
весе, но, несмотря на  это,  выглядел даже  крепче прежнего. Для  человека с
пулей в  легком или  в стенке грудной  клетки, к тому  же  лишенного  всякой
медицинской  помощи,  подобный  прогресс  казался  чудом,  во  что  Николсон
отказался  бы  поверить, не  лицезрей  он это  воочию.  Даже  теперь старший
помощник  находил  восстановительные  способности  Файндхорна, стоявшего  на
пороге пенсионного  возраста, весьма  труднообъяснимыми. Николсон  прекрасно
сознавал, что у Файндхорна не осталось никого и  ничего - ни жены, ни семьи,
и это делало его мужество и неожиданную поправку еще более поразительными. Й
все-таки, как  ни горько это было признавать, конец в любом случае неумолимо
близился.  Быть   может,  объяснение  лежало   в   чувстве   ответственности
Файндхорна,  быть  может,  в чем-то другом.  Трудно сказать. Николсон  вдруг
понял, что слишком устал,  чтобы думать  об этом. Он закрыл  глаза от яркого
блеска моря и незаметно для себя заснул под полуденным солнцем.
     Он проснулся от звука пьющейся воды; пьющейся не маленькими, экономными
глотками,  а с жадным хлюпаньем и урчанием, словно бы у человека был в горле
насос.  Сначала Николсон  решил, что кто-то пробил их последний бак,  однако
тут же увидел, что дело не в этом. Молодой солдат Синклер, сидевший на банке
возле мачты,  держал у рта черпак. Это был восьмидюймовый черпак,  вмещавший
много воды. Синклер откинул голову назад и осушал последние капли.
     Николсон с  трудом поднялся  на  ноги, осторожно  пробрался  вперед меж
распростертых  тел и  забрал черпак из руки юноши. Старший помощник дал паре
капель  медленно  скатиться себе  в  рот  и поморщился  от острого  соленого
привкуса. Морская вода.  В  этом не  было никаких  сомнений. Юноша поднял на
Николсона широко  раскрытые  безумные глаза  и  тупо уставился  на  него. По
меньшей  мере  шесть  человек  наблюдали  за ними с апатичным  безразличием.
Кто-то наверняка видел,  как Синклер  опускал черпак в  море и затем пил, но
никто не остановил его. Никто даже предостерегающе не крикнул. Возможно, они
решили, что  это было хорошей  идеей. Николсон покачал головой  и  посмотрел
вниз на солдата.
     - Это была морская вода, не так ли, Синклер?
     Солдат  ничего  не ответил. Сумасшедшие пустые глаза не  отрываясь и не
моргая смотрели на Николсона.
     - Вы  выпили всю ее? - настойчиво спросил Николсон, и на этот раз юноша
ответил монотонной серией ругательств.
     Несколько  секунд  старший помощник молча изучал  лицо Синклера,  потом
устало  пожал плечами  и отвернулся. Солдат  привстал с банки,  протягивая к
черпаку скрюченные пальцы. Николсон слегка оттолкнул  его, и он снова грузно
опустился на свое место  и  положил голову  на руки, медленно, из  стороны в
сторону покачивая ею. Поколебавшись, старший помощник отправился на корму.
     Миновал  полдень, солнце  пересекло  зенит,  и  жара  усилилась. Шлюпка
теперь казалась  совсем  вымершей,  и  даже  Фарнхольм  и  мисс  Плендерлейт
покорились неспокойному сну. И когда после трех часов  дня уже самые стойкие
поверили, что  они потерялись в бесконечном чистилище, наступила неожиданная
перемена.
     Перемена была  такой неуловимой, что поначалу не смогла запечатлеться в
шатком  сознании людей.  Первым  ее  заметил  Маккиннон, сразу  понявший  ее
значение.  Немного поморгав  от  отраженных  глянцевой  поверхностью  моря и
бивших в глаза солнечных лучей, боцман  выпрямил спину, обследовал  горизонт
от севера к востоку и впился пальцами в руку Николсона.
     - В чем  дело, боцман?  - быстро  спросил  Николсон. Но  Маккиннон лишь
смотрел на старшего помощника, раздвинув  потрескавшиеся воспаленные губы  в
счастливой  улыбке.  Николсон воззрился на  него  безучастным,  непонимающим
взглядом,  подумав было, что, вот, и  Маккиннон перешагнул грань. И вдруг до
него дошло.
     - Ветер! - Его голос прозвучал лишь слабым, каркающим шепотом, но  лицо
Николсона, ощутившее первые  прохладные прикосновения бриза, отображало  всю
гамму испытываемых чувств.  Почти тут же  он,  в  точности, как и Маккиннон,
оглядел северо-восточный  горизонт  и в первый  и единственный  раз  в жизни
хлопнул боцмана по  спине.  - Ветер, Маккиннон! И туча! Вы  ее видите?  - Он
вытянул  руку   туда,   где  из-за   горизонта  только  начинала   выползать
голубовато-лиловая облачная гряда.
     - Вижу, сэр. Сомневаться не приходится. Двигается прямо на нас.
     -  А ветер усиливается с каждой минутой. Чувствуете? - Он потряс спящую
санитарку за плечо. - Гудрун! Просыпайтесь! Проснитесь же!
     Она зашевелилась, открыла глаза и подняла их на Николсона.
     - Что такое, Джонни?
     - Для вас  - мистер Николсон, -  сказал он  с притворной  строгостью. -
Хотите  увидеть  самое  прекрасное   зрелище  на  свете?  -  Тень  недоброго
предчувствия  пробежала по  ясной голубизне  ее глаз,  и, поняв,  о  чем она
думает,  он   снова  улыбнулся.   -  Дождевая   туча,   глупышка!  Чудесная,
великолепная дождевая туча. Будьте добры, растрясите капитана.
     Воздействие  на  экипаж  шлюпки известия  о  приближающемся  дожде было
ошеломляющим, произошедшая с людьми перемена - просто невероятной. Через две
минуты все, без исключения, проснулись и жадно вглядывались в северо-восток,
возбужденно переговариваясь. Хотя нет, было  одно исключение. Молодой солдат
Синклер не удостоил весть абсолютно  никакого  внимания и  сидел  на банке в
полнейшем безразличии, уставившись себе под  ноги. Остальные  же  вели себя,
как  обреченные на  смерть, которым снова даровали жизнь.  Так  оно  и было.
Файндхорн  распорядился раздать  всем по  дополнительной  порции воды. Гряда
облаков теперь ощутимо приблизилась. Ветер крепчал, холодя  уставшие от жары
лица. Надежда вновь вернулась на шлюпку, а желание жить -  к ее  обитателям.
Николсон смутно сознавал, что это возбуждение и  физическая активность имеют
чисто нервную природу и,  вероятно, подтачивают последние силы. Он  сознавал
также, что  любое разочарование, любой каприз внезапно повернувшейся фортуны
станут теперь равносильны смертному  приговору. Ничто, однако, этого пока не
предвещало.
     - Долго ли еще, как вы думаете, дружище? - раздался голос Фарнхольма.
     - Сложно сказать. - Николсон перевел взгляд на северо-восток. - Полтора
часа,  возможно,  а возможно  и  меньше,  если ветер  будет  крепнуть.  - Он
посмотрел на капитана. - А вы как считаете, сэр?
     - Меньше, - кивнул Файндхорн. - Ветер определенно усиливается.
     -   "Несу   я   море   свежести   иссохшим  цветам",   -   торжественно
продекламировал  второй механик. Он радостно потер  руки.  -  Под  "цветами"
следует понимать "Уиллоуби". Дождь, дождь, восхитительный дождь!
     - Подождите ликовать, Уилли, - предостерег Николсон.
     - Что вы имеете в виду? - резко спросил Фарнхольм.
     - Только  то, что  дождевые облака не  всегда  оборачиваются  дождем, -
сказал Николсон как можно более безмятежным тоном.  - Не  сразу,  по крайней
мере.
     - Не  хотите ли вы сказать, молодой человек, что наше положение  ничуть
не улучшится? - На  шлюпке  был только один пассажир,  называвший  Николсона
"молодым человеком".
     -  Ну конечно  же, нет, мисс  Плендерлейт.  Облака выглядят  достаточно
тяжелыми и должны,  прежде всего, защитить нас от солнца.  Однако  главное -
ветер.  Если  он подхватит  нас и  не  будет  слабеть,  мы способны  достичь
Зондского пролива в течение ночи.
     - Тогда почему вы до сих пор не подняли паруса? - вопросил Фарнхольм.
     -  Потому что,  судя  по  всему, дождь БУДЕТ,  -  терпеливо  проговорил
Николсон. - Мы должны  приготовить емкости для воды,  стаканы,  ковш, - все,
что  имеется в  наличии.  Да  и  пока  ветра  все  равно  не  хватит,  чтобы
переместить нас за минуту даже на пару футов.
     Большую часть следующего часа никто не произнес ни слова. С осознанием,
что  спасение  не   будет  столь  немедленным,  доля   прежнего  безразличия
вернулась. Но лишь доля. Ни один  человек  не закрыл глаза  и не уснул. Туча
подходила к  шлюпке  по траверзу, со стороны правого борта,  и поглощала все
внимание людей.  Вероятно, поэтому никто  из них не удосужился посмотреть на
Синклера, пока уже не стало слишком поздно.
     Первой его  заметила  Гудрун  Драхман, стремительно вскочила  на ноги и
бросилась  к юноше. Его  глаза закатились так, что зрачки  исчезли совсем  и
были  видны  только  белки.  Он конвульсивно  дергался, И  неистово,  как  в
лихорадке,  стучал зубами, посерев лицом. Когда девушка приблизилась к нему,
ласково  называя по  имени,  он рывком встал на ноги, оттолкнул  ее  с такой
силой, что она  упала в  объятия генерала, и  затем,  прежде, чем кто-нибудь
успел  прийти  в  себя,  сорвал  с себя рубашку и,  швырнув ее  подходившему
Николсону, прыгнул за борт, врезавшись плашмя  лицом в воду и  обдав  шлюпку
каскадом брызг.
     Несколько секунд  никто не шелохнулся. Все  произошло  слишком  быстро.
Однако  банка была  действительно пуста,  а по  зеркальной  поверхности моря
расходились круги.  Николсон  застыл на полпути, держа в  руках  разорванную
рубашку. Девушка по-прежнему опиралась на Фарнхольма, бессмысленно повторяя:
"Алекс, Алекс". И вдруг сзади, по правому борту, раздался  еще один всплеск,
на этот раз не такой громкий. Вслед за Синклером в воду прыгнул боцман.
     Второй всплеск вернул  Николсона к действительности. Быстро нагнувшись,
старший помощник взялся за отпорный крюк шлюпки и, став  коленями на боковую
скамью, навис над бортом. Почти не задумываясь, он достал  пистолет и держал
его свободной рукой. Отпорный крюк предназначался для Маккиннона, пистолет -
для  молодого  солдата.   Объятия  охваченного  паникой  тонущего   человека
расцепить  практически невозможно,  а  если  он к тому же и  сумасшедший, то
одному Богу известно, чем все это может закончиться.
     Синклер молотил руками по воде в двадцати футах от шлюпки, а только что
показавшийся  на  поверхности  Маккиннон  уверенно следовал  за  ним,  когда
Николсон заметил  нечто,  бросившее его в холодный  пот.  Он кинул  за  борт
отпорный  крюк,  описавший  в воздухе  широкую  дугу  и  упавший  в  воду  в
нескольких дюймах от плеча  Маккиннона. Боцман инстинктивно  положил руку на
крюк и обернулся с испуганным непониманием.
     -  Назад, приятель, назад!  - закричал Николсон. Даже в панике, старший
помощник обратил внимание  на то, что его голос  хрипл и надтреснут. -  Ради
Бога, скорее!
     Маккиннон медленно двигался в направлении шлюпки,  но не по собственной
воле:  он   по-прежнему  держался  за   отпорный   крюк,   который  Николсон
стремительно вытягивал на борт. Лицо Маккиннона все еще выражало недоумение.
Боцман  посмотрел через плечо туда, где  более чем в  тридцати футах от него
бессмысленно  барахтался Синклер, затем снова  повернулся к  шлюпке,  открыл
рот, дабы что-то сказать и вдруг громко закричал от боли и яростно заработал
руками по  направлению к шлюпке. Пять неистовых  гребков - и он был у борта.
Втащенный  в  шлюпку   полудюжиной  рук,   Маккиннон  соскользнул  лицом  на
перекрестную  скамью,   и,  когда  его  ноги  оказались  внутри,  сероватое,
рептилеобразное существо разжало на его икре зубы и бесшумно ушло под воду.
     -  Господи,  что... что это  было? - Гудрун увидела мимолетный зловещий
оскал и блестящее змеевидное туловище. Ее голос дрожал.
     -  Барракуда, - безжизненно проговорил Николсон. Он старательно избегал
смотреть девушке в лицо.
     - Барракуда! - Ее потрясенный шепот говорил  о том, что она слышала все
об этой, наверное, самой ненасытной морской  убийце. - Но  Алекс!  Алекс! Он
ведь там! Мы обязаны помочь ему! Немедленно!
     -  Мы не можем ничего сделать. - Он не собирался отвечать ей так резко,
однако  полное бессилие повлияло на него более, чем  он  подозревал.  -  Ему
теперь не поможет никто и ничто.
     Не успел Николсон договорить,  как над водой пронесся мучительный вопль
Синклера  -  получеловеческий-полуживотный.  Он  раздавался снова  и  снова,
полный  безмерного  ужаса.  Синклер судорожно  метался  по  воде,  временами
взмывая над ней туловищем  и так сильно прогибая спину, что его волосы почти
касались  поверхности. Солдат, как безумный, молотил  руками, вспенивая море
вокруг,  словно сражался  с  невидимыми врагами.  "Кольт" в  руке  Николсона
прогремел  шесть  раз в  быстрой последовательности, вздымая около  Синклера
фонтаны   брызг.  Это  были   суматошные,  неприцельные  выстрелы,  даже  не
претендовавшие на  попадание. Их почти можно было назвать  небрежными - все,
кроме первого, в который Николсон вложил всю свою меткость и который поразил
Синклера прямо в сердце. И задолго до того,  как запах карбида и голубоватые
струйки  дыма  отнесло  к югу, водная поверхность обрела  спокойствие, когда
Синклер скрылся под ней.
     Через   двадцать  минут  море  перестало  быть  синим,  обратившись   в
молочно-белый пенившийся ковер, сотканный  потоками дождя,  поглотившего все
пространство от горизонта до горизонта.
     Прошло около трех часов,  близилось время  заката. Увидеть солнце  было
невозможно, ибо шквалы дождя по-прежнему один за другим следовали на юг, и в
меркнущем свете все небо налилось свинцовой серостью. Дождь лил и лил, хлеща
по беззащитной шлюпке, но никого это, казалось,  не  волновало. Промокшие до
нитки, дрожащие под холодными струями люди,  к чьим рукам, туловищам и ногам
зябко  липла тонкая хлопчатобумажная  одежда,  были счастливы,  несмотря  на
парализующий  шок, испытанный  ими от смерти Синклера. Холодный дождь утолил
их жажду и, подобно благостному бальзаму, успокоил ожоги и воспаленную кожу.
Им удалось наполнить один из баков четырьмя галлонами свежей  дождевой воды,
а   шлюпка,  подгоняемая  неслабеющим  бризом,  уже  покрыла   многие  мили,
отделявшие   их  при  мертвом  штиле  от  теперь  неуклонно  приближавшегося
западного побережья  Явы. И наконец  они были  счастливы, как никогда  и  не
мечтали, потому что спасение было совсем  рядом, и чудеса  по-прежнему могли
происходить, а их невзгоды благополучно завершились.
     Первым, как  всегда,  заметил  низкий  и  длинный силуэт,  маячивший на
двухмильном удалении сквозь  брешь в  стене дождя,  Маккиннон. За  считанные
секунды они спустили потрепанные люггер и кливер и демонтировали саму мачту.
Затем прижались  ко  дну шлюпки,  так  что  даже с близкого  расстояния  она
выглядела лишь пустой  дрейфующей лодкой, едва различимой в пелене дождя  и,
вероятно, не стоящей внимательного осмотра, попади она в  поле зрения. И она
попала: длинный сероватый силуэт изменил  курс,  дабы  блокировать линию  их
дрейфа; и они могли теперь только благодарить Бога,  что  зоркие наблюдатели
сумели разглядеть шлюпку сквозь дождевую мглу.
     Это был торпедный катер ВМС США, а американские торпедные катера нельзя
было  спутать ни с каким другим  судном. Длинный и  широкий развал бушприта,
семидесятифутовый  корпус,  обшитый   клееной   фанерой  и  движимый   тремя
высокооборотными двигателями, четырехствольные торпедные установки, пулеметы
50-го калибра, - все  это безошибочно указывало  на тип  корабля.  Он не нес
никакого  флага,  однако,   словно  бы  желая  развеять  последние  сомнения
относительно  его  национальной  принадлежности,  стоявший  на палубе катера
матрос  развернул большой стяг, тут  же  туго забившийся  по ветру. И даже в
сгущавшихся сумерках звездно-полосатое полотнище было, наверное, самым легко
узнаваемым флагом из всех.
     Все теперь  поднялись со дна шлюпки и приветственно махали руками. Двое
на катере махнули  в ответ:  один  -  из рулевой рубки, другой - у одной  из
носовых  башен. На шлюпке люди  принялись собирать  свои скромные пожитки, и
мисс Плендерлейт едва успела надеть шляпу, когда катер резко сбавил, а потом
и вовсе дал задний ход, скользя в  футе  от их борта и исполински возвышаясь
над маленькой лодкой.  Пара концов перелетела через полосу воды и  аккуратно
приземлилась на нос и корму шлюпки. Вскоре судно подошло к шлюпке впритирку,
и  Николсон, положив  одну руку на  его борт,  поднял  другую в приветствии,
когда из-за рулевой рубки появилась приземистая фигура.
     - Эй, там! - Николсон широко улыбнулся. - Дружище, как  же мы  рады вас
видеть!
     - Ваша радость -  ничто по сравнению  с  нашей.  -  На  загорелом  лице
блеснули белые  зубы почти  одновременно с  неуловимым движением левой руки,
после которого у  стоявших  на палубе матросов  внезапно  возникли  в  руках
автоматы, а в правой руке  говорившего -  пистолет. - Боюсь,  ваше ликование
будет  более  быстротечным,   нежели  наше.  Настоятельно   прошу  сохранять
спокойствие.
     Николсона будто ударили под ложечку.  Несмотря  на  всю выпитую старшим
помощником воду,  во  рту у  него пересохло, и  он  с  трудом придал  голосу
спокойный тон:
     - Это что, неудачная шутка?
     -  Вынужден  с  вами согласиться.  -  Фигура  на  борту  катера  слегка
наклонилась, и только тогда Николсон  разглядел характерно натянутую  кожу в
уголках узких глаз.  - И, видимо, для вас совсем не  смешная. Смотрите. - Он
взмахнул  рукой,  и  звездно-полосатое  полотнище тут  же  куда-то  исчезло,
замененное затрепетавшим на ветру флагом Страны восходящего солнца.
     - Довольно посредственная уловка, не так  ли? - продолжал человек. - Мы
ждем вас уже давно, и счастливы наконец лицезреть.
     Он  внезапно прервался  и, обнажив  зубы, навел  пистолет на  генерала,
вскочившего   на   ноги  с   поразительной  для  его  лет  стремительностью,
замахиваясь   обеими   руками  с  пустой  бутылкой  от   виски.  Но  бутылка
предназначалась для Ван Эффена, полуобернувшегося  в предчувствии  удара, но
слишком поздно. Тяжелая бутылка угодила  ему чуть выше уха, и голландец  как
подкошенный рухнул через банку. Японский офицер уставился на Фарнхольма.
     - Еще одно такое движение, и вы умрете. Вы что, спятили?
     - Нет, но этот человек - да, и умереть пришлось бы всем нам. Он тянулся
за пистолетом. -  Фарнхольм с негодованием посмотрел на упавшего Ван Эффена.
- Я слишком далеко зашел, чтобы умирать вот так.
     - Вы умный старик, - вкрадчиво проговорил офицер. - Вам, действительно,
не на что рассчитывать.
     "Действительно, не на что, - беспомощно  подумал Николсон, - не на  что
совсем". Он  ощутил непреодолимую горечь от того, что им пришлось преодолеть
столь многое, и что все должно было закончиться именно так. Николсон услышал
глухое бормотание  Питера за  своей спиной и, обернувшись, увидел  мальчика,
стоящего  на  корме  и  смотрящего  на   японского  офицера  сквозь  решетку
перекрещенных пальцев. Питер не выглядел особенно испуганным, просто замер в
удивлении. Яростное отчаяние нахлынуло на Николсона: поражение может принять
любой, однако присутствие ребенка делало его невыносимым.
     Две санитарки сидели  по  обе  стороны старшего помощника.  Темно-карие
глаза Лины  были  широко  раскрыты  от  ужаса. В голубизне  же  глаз  Гудрун
читались  лишь  грусть  и  отчаяние,  точно отражая  собственное  настроение
Николсона. Николсон медленно обводил глазами шлюпку и везде натыкался на все
те же страх, отчаяние и ошеломляющую, щемящую горечь поражения. Правда, лицо
Сайрена было бесстрастным, как всегда;  глаза Маккиннона стреляли из стороны
в  сторону,  быстро  оглядывая  то  шлюпку,  то  катер,  будто оценивая  все
ничтожные шансы  на сопротивление. И  наконец  генерал казался неестественно
беззаботным: обняв  хрупкие плечи  мисс  Плендерлейт, он что-то шептал ей на
ухо.
     - Какая  трогательная  и жалостная  сцена,  вы не находите?  - Японский
офицер притворно горестно покачал головой. - Но, заметьте, собирается дождь,
и дождь  сильный.  -  Он посмотрел  на надвигавшуюся с  северо-востока гряду
облаков и плотную пелену дождя, уже рябившую темневшее море менее чем в миле
от них. - Я  не люблю мокнуть  под дождем, особенно  если в этом нет никакой
необходимости. А посему предлагаю...
     - Всякие предложения излишни. Вы что, думаете, я собираюсь заночевать в
этой  чертовой  шлюпке?  - Николсон обернулся на глухой,  раздраженный голос
Фарнхольма, вставшего в полный рост с кожаным саквояжем в руке.
     - Что... что вы делаете? - воскликнул старший помощник.
     Фарнхольм взглянул на него  и улыбнулся, изогнув верхнюю губу с ленивым
презрением,  поднял  глаза на  стоявшего на катере  офицера  и ткнул большим
пальцем в направлении Николсона.
     -  Если этот дурак попытается наглупить  или каким-то образом  удержать
меня, пристрелите его.
     Николсон уставился на генерала в полнейшем  недоумении, затем посмотрел
вверх, на офицера, и не обнаружил в нем не только недоумения, но даже и тени
замешательства.  Довольно  ухмылявшийся  японец  начал  быстро  говорить  на
совершенно непонятном Николсону языке,  и Фарнхольм тут же с готовностью ему
ответил, бегло  произнося  слова  чужой речи.  И  затем, прежде чем  старший
помощник успел осознать, что происходит, генерал  сунул руку в свой  саквояж
и, вытащив оттуда пистолет, принялся пробираться к борту  шлюпки с саквояжем
в одной руке и оружием - в другой.
     -  Этот джентльмен сказал, что  нас ряды видеть. -  Фарнхольм улыбнулся
Николсону  сверху. -  Боюсь, это  относилось только ко мне, желанному и, как
видите, высокочтимому гостю. -  Он  повернулся к  японцу.  -  Вы  поработали
превосходно. Ваша награда  будет  соответствующей. - Тут он резко перешел на
иностранный язык  - японский, понял Николсон, - и разговор  длился почти две
минуты.
     Первые капли нового дождевого шквала забарабанили по палубам  катера, и
Фарнхольм снова взглянул на старшего помощника.
     - Мой друг  предлагает  вам  подняться  на борт в качестве пленников, -
сказал  Фарнхольм.  - Однако я пытаюсь убедить его,  что вы слишком опасны и
вас  следует расстрелять  на  месте.  Мы  намерены  обсудить  способ  вашего
устранения  в более  комфортных условиях. -  Он снова повернулся к японцу. -
Привяжите  шлюпку к  корме.  Терять им нечего, и  было бы в  высшей  степени
неразумно оставить их у  борта. Идемте, друг мой, давайте спустимся вниз.  -
Он  насмешливо  поклонился.  -  Капитан  Файндхорн,   мистер  Николсон,  мое
почтение.  Спасибо,   что   подбросили.   Благодарю   также  за   неизменную
обходительность и  профессиональное мастерство, без которого встреча с моими
добрыми друзьями была бы невозможной.
     -  Будь  ты  проклят,  предатель!  -  медленно,  с  яростью  проговорил
Николсон.
     -  Вот  он,  молодой  голос  слепого национализма. - Фарнхольм печально
покачал головой.  - Это  грубый и  жестокий  мир, молодой  человек. И  в нем
каждому приходится так или иначе зарабатывать на жизнь.
     Он небрежно, с издевкой махнул рукой.
     - Au revoir. Приятно было провести время в вашем обществе.
     Секундой позже он скрылся за непроницаемой стеной дождя.


     Долгое время  никто  в  шлюпке  не  шелохнулся.  Оторопело сидевшие под
холодным  проливным дождем, люди тупо смотрели  на то место, где, прежде чем
исчезнуть, стоял Фарнхольм.
     Вероятно, прошло не так уж много времени, как бы замедлившего свой ход,
вероятно, каких-то несколько секунд, после чего  Николсон услышал голос мисс
Плендерлейт,  обратившейся  к нему по  имени  и что-то  добавившей. Однако в
шелесте дождя и исступленном барабанном бое  его по палубам  катера ее слова
прозвучали лишь бессмысленным  бормотанием. Но Николсон замер, пораженный ее
видом. Мисс Плендерлейт сидела, сложив руки на коленях, прямая, как скала, и
в ее глазах стояли слезы.
     - Что такое, мисс Плендерлейт? - мягко спросил Николсон.
     - Подайте  шлюпку дальше к  корме,  -  сказала  она, смотря  невидящими
глазами  прямо  перед  собой.  -  Он  же  сказал  вам.  Подайте  еще  назад.
Немедленно.
     - Я не понимаю... Почему вы хотите, чтобы шлюпка...
     Он почувствовал, как что-то твердое и холодное больно уперлось сзади  в
шею.  Николсон  обернулся  и  воззрился  на  гладкое,  желтое  лицо  японца,
направившего на него ствол пулемета.
     -  Без  разговоров, англичанин.  - Его английский был намного хуже, чем
английский офицера. Он выглядел опасным, явно принадлежа к тому типу  людей,
которые используют  любой повод, чтобы привести  оружие в  действие. -  Всем
молчать. Я вам не верю. Я буду убивать.
     Матрос повел  пулеметом,  пока  ствол  не  поравнялся  с  головой  мисс
Плендерлейт. Губы матроса растянулись в зловещей улыбке. Но мисс Плендерлейт
лишь смотрела на него  бесстрастным  взглядом,  едва ли  видя его вообще,  и
матрос  внезапно опустил пулемет и отступил  на шаг. Жестом  он показал, что
привязанная к носу  шлюпки веревка  должна быть перекинута назад. Николсон и
Маккиннон  увалили  шлюпку  под  ветер  вдоль  борта  катера  и очень  скоро
оказались за его кормой, на расстоянии двенадцатифутового конца веревки. Два
японца стояли бок о бок на юге с карабинами со взведенными курками.
     Катер снова пришел  в движение, направляясь  на  северо-восток, в глубь
моря и дождя, столь сильного, что со шлюпки бушприт катера казался окутанным
густой пеленой.
     Мисс  Плендерлейт  сидела спиной  к дождю и катеру,  -  с  ее  насквозь
промокшей  соломенной  шляпы  струилась  вода,  заливавшая  щеки.  Глаза  же
прояснились и,  не отрываясь, смотрели на Николсона. Затем она  перевела его
на лежавший рядом с ней карабин Фарнхольма.
     -  Не  смотрите  на  меня, -  прошептала  она.  - Не  обращайте на меня
внимания. Меня могут услышать.
     Николсон посмотрел на  охранников на катере с каменным выражением лица.
Легкий кивок головы остался для японцев незамеченным.
     - Видите карабин? За моим саквояжем?
     Николсон лениво  посмотрел  на скамью и  тут  же  отвел  взгляд. Из-под
брезента за кожаным  саквояжем  мисс Плендерлейт, с вязаньем и всеми земными
ее  сокровищами,  выглядывал  приклад  карабина.  Карабина Фарнхольма, столь
эффективно  использовавшегося  генералом  против...  Внезапно  на  Николсона
нахлынули  воспоминания,  как  Фарнхольм  вывел  из строя большое орудие  на
субмарине, как он отбил атаку истребителя, как он спас ему, Николсону, жизнь
на берегу того маленького острова;  и старший  помощник  вдруг  понял, что в
переходе   генерала  на   сторону   неприятеля  было  что-то   фантастически
противоестественное,  что  ни один  человек  не  способен  так  диаметрально
измениться...
     - Вы видите или нет? - настойчиво повторила мисс Плендерлейт.
     Николсон медленно, осторожно кивнул. Приклад карабина лежал менее чем в
футе от его руки.
     -  Курок  взведен, - неслышно  проговорила мисс Плендерлейт.  -  Оружие
готово к стрельбе. Так сказал Фостер.
     На  этот  раз  Николсон  уставился  на  нее во  все глаза,  моргая  под
проливным  дождем в изумленном оцепенении. В следующее мгновение  он забыл о
мисс Плендерлейт, слегка привстав со своего места и нащупывая рукой карабин.
     Даже  на  расстоянии  сорока  или  пятидесяти  футов  звук  взрыва  был
оглушительным,  и   взрывная  волна  стремительно  ударила  им  в  лица.  Из
образовавшейся  в правом  борту катера пробоины вырвался столб  дыма и огня,
тотчас объявшего  всю  среднюю  часть  судна.  Конвоиры,  забыв  о  пленных,
повернулись спиной  к  шлюпке, один пошатнулся  от  сотрясения, и,  отчаянно
размахивая  руками, спиной  упал за  кормовой  борт.  Второй,  бросившись  в
направлении носа,  не сделал  и  двух шагов,  когда пущенная Николсоном пуля
попала ему в голову. Маккиннон кинулся на  бушприт шлюпки с топориком в руке
и одним  яростным ударом перерубил натянутый  буксирный трос. Николсон круто
заложил  румпель  вправо, и  шлюпка,  развернувшись,  тяжело  направилась на
запад.  Катер,  не  меняя  курса,  продолжал  двигаться  в  северо-восточном
направлении,  и  через  полминуты его  очертания и  даже  языки пламени  над
капитанским мостиком полностью скрылись в пелене дождя и сгущавшемся мраке.
     В странной, недружелюбной тишине они,  не теряя  ни секунды, установили
мачту, подняли паруса и  устремились  в дождь и  тьму,  выжимая из дырявых и
изношенных парусов максимальную скорость. Угрожающе круто накренив шлюпку на
левый борт, Николсон отклонялся к северу, ибо понимал, что, как только катер
оправится от  шока и ликвидирует пожар, - а судно явно было слишком большим,
чтобы оказаться выведенным  из строя  надолго, - он немедленно отправится на
поиски,  и, очевидно, в  направлении ветра, Зондского пролива и свободы,  то
бишь - на юго-запад.
     Прошло  долгих  пятнадцать  минут  среди разбивавшихся  о корпус  волн,
хлопанья истерзанных  парусов, скрипа киль- и  стапель-блоков и беспрерывной
гулкой вибрации рея на мачте. Время от времени кто-то готов  был  уже задать
вертевшийся на  языке вопрос о причине взрыва на борту катера, но стоило ему
посмотреть на застывшую с прямой спиной маленькую фигурку с надетой на пучок
седых волос смешной  соломенной  шляпкой,  как  он  тотчас передумывал. Было
что-то особенное в этой  хрупкой  пожилой леди, в несгибаемой осанке которой
отразилась  вся ее непостижимая гордость, исключавшая не только  возможность
непринужденного разговора, но и всякого разговора вообще.
     И только  у Гудрун  Драхман хватило  смелости  сделать  первый  шаг  из
деликатности -  чтобы сделать  его ненавязчивым. Она осторожно поднялась  на
ноги, держа одной рукой  припавшего  к ее плечу мальчика, и, медленно ступая
по наклонной от крена плоскости рыбин, подошла к пустому месту рядом с  мисс
Плендерлейт,  которое  прежде  занимал генерал.  Николсон,  невольно  затаив
дыхание, следил за ее передвижением. Лучше  бы она не решилась, мелькнуло  у
него  в  голове.  Но  Гудрун  Драхман,   как  выяснилось,  ошибки  были   не
свойственны.
     Минуту  или две они  сидели вместе,  молодость и  старость,  молча,  не
шелохнувшись.  Затем  полусонный  Питер выпростал  из-под промокшего  одеяла
пухлую  ручку и дотронулся до влажной щеки мисс Плендерлейт. Вздрогнув,  она
улыбнулась мальчику, взяла его ладонь  в  свою и затем, почти не раздумывая,
перенесла  Питера к себе на колени, обнимая его тонкими, прозрачными руками.
Она крепко  прижала его  к  себе, и  мальчик, словно бы  считая,  что это уж
чересчур,  сердито посмотрел на нее из-под тяжелых век. Мгновение  спустя он
одарил ее столь же  сердитой улыбкой, но  старая  женщина еще крепче прижала
его  к  груди  и  улыбнулась в  ответ, будто  снедаемая  тоской. Но  все  же
улыбнулась.
     - Почему  вы подошли и  сели  здесь? - спросила  она у девушки. - Вы  и
малыш - почему вы здесь? - Ее голос был едва слышен.
     -  Не  знаю, -  покачала  головой Гудрун, словно  бы вопрос  застал  ее
врасплох. - Боюсь, я просто не знаю.
     - Все в порядке. Я понимаю. - Мисс Плендерлейт улыбнулась и взяла ее за
руку. - Это...  очень символично. То, что подошли именно вы, я хочу сказать.
Он сделал это ради вас и только ради вас и малыша.
     - Вы подразумеваете...
     - Бесстрашный Фостер. - Слова были напыщенны, но она произнесла их, как
молитву. - Бесстрашный Фостер Фарнхольм. Так мы называли его в шлюпке. Ничто
на земле не могло внушить ему страх.
     - Вы так давно его знаете, мисс Плендерлейт?
     - Он  сказал,  что  вы держитесь лучше всех. - Мисс Плендерлейт даже не
слышала  вопроса.  Она  задумчиво  качала  головой,   потеплев  взглядом  от
воспоминаний.  - Он  дразнил меня по поводу вас сегодня днем. Он сказал, что
не знает, о чем думает современное поколение, и поклялся Богом, что, будь он
на лет тридцать моложе, давным-давно отвел бы вас к алтарю.
     - Он был очень добр ко мне, - нисколько не смущаясь, улыбнулась Гудрун.
- Боюсь только, он не очень хорошо меня знал.
     - Это его точные слова. - Мисс Плендерлейт мягко вынула  большой  палец
мальчика у него  изо рта. -  Фостер  всегда говорил,  что, хотя образование,
несомненно, важно, первостепенной роли все же не  играет, потому  что  любые
знания бессмысленны,  не имей их  обладатель природной мудрости. Он  сказал,
что не знает, есть ли у вас образование или  нет,  и что  в вашем случае это
абсолютно не существенно, ибо даже слепой увидит, сколь доброе у вас сердце,
важнее которого  в  мире нет  ничего.  -  Мисс Плендерлейт улыбнулась, и  ее
печаль на  мгновение растворилась. -  Фостер частенько сетовал, что на земле
осталось так мало великодушных людей, каким был он сам.
     - Генерал Фарнхольм был очень добр, - пробормотала Гудрун.
     - Генерал Фарнхольм был очень умен, -  с мягким укором проговорила мисс
Плендерлейт. - Он был настолько умен, что... ну, да ладно.
     - "Неся с собой блеск славы, мы идем", - пробормотал Уиллоуби.
     Что? - Мисс Плендерлейт удивленно посмотрела на него. - Как вы сказали?
     - Не обращайте внимания. Просто пришло в голову, мисс Плендерлейт.
     Мисс  Плендерлейт  улыбнулась  и,  склонив голову,  стала  смотреть  на
ребенка.  Воцарившуюся  умиротворенную  тишину  прервал  капитан  Файндхорн,
задавший наконец вопрос, на который всем не терпелось получить ответ.
     - Если мы когда-нибудь вернемся домой, то  целиком  будем  этим обязаны
генералу Фарнхольму. Не  думаю, чтобы кто-либо из нас не помнил  об этом  до
конца дней. Вы сказали, почему он сделал это.  Вы, по всей видимости,  знали
его  куда лучше любого из нас, мисс Плендерлейт. Объясните  же  мне, как ему
это удалось.
     Мисс Плендерлейт кивнула.
     - Я  объясню. Все было очень просто, ведь Фостер  был простым и  прямым
человеком. Вы все заметили саквояж, с которым он не расставался?
     - Заметили, -  улыбнулся Файндхорн. - Тот, где он держал  свои... мм...
запасы.
     -  Правильно, виски.  К  слову  сказать,  он  ненавидел  эту  дрянь,  и
использовал ее только, как говорится,  для острастки. Как бы то  ни было, он
оставил  все бутылки еще на острове, в расселине  между скалами,  я полагаю.
Потом он...
     - Что? Что вы сказали? - раздался голос еще не пришедшего в  себя после
удара по голове Ван  Эффена. Голландец подался вперед, периодически  жмурясь
от боли в поврежденной ноге. - Он... он все оставил на острове?
     - Да, именно так я и сказала. А почему это вас так удивляет, мистер Ван
Эффен?
     - Думаю, это не имеет большого значения. - Ван Эффен  откинулся назад и
улыбнулся ей. - Продолжайте.
     - Да  это, в  общем-то, и все. В  ту ночь он собрал на берегу множество
японских гранат и четырнадцать или пятнадцать из них положил в свой саквояж.
     - В свой саквояж? - Николсон похлопал по соседнему с ним сиденью.  - Но
они здесь, под скамьей, мисс Плендерлейт.
     - Он насобирал гораздо больше, чем сказал вам, - очень тихо проговорила
мисс Плендерлейт, - и взял их с собой на борт. Он бегло  говорил по-японски,
и  ему не составило труда убедить офицера,  в наличии  у него документов Яна
Беккера.  Попав  на  катер, Фостер, якобы собираясь показать  им эти бумаги,
засунул руку в саквояж и выдернул у одной из  гранат предохранительную чеку.
Он сказал, что времени останется всего четыре секунды.
     Ночь  выдалась  беззвездной  и  безлунной,  и  только  несущиеся облака
бороздили  темное  небо.  Николсон  вел шлюпку вперед,  полагаясь на Бога  и
интуицию.  Стекло  на корпусе компаса  треснуло, почти  весь  спирт вытек, и
катушка теперь вращалась столь беспорядочно, что всякие попытки  прочесть ее
в  слабеющем свете фонаря были совершенно бессмысленны. Пришлось идти только
по ветру, постоянно держась к нему левым бортом и уповая лишь, что пассат не
ослабнет и не изменит  направления. Но даже при устойчивом ветре  управление
шлюпкой  давалось  с  трудом; все больше  и  больше  воды заливалось  сквозь
поврежденную  обшивку  на корме, и  шлюпка тяжело оседала назад, все  больше
сбиваясь к югу.
     С  течением  ночи   напряжение  и  беспокойство  Николсона  возрастали,
передаваясь  большинству  в  шлюпке,  спали  очень  немногие.  Вскоре  после
полуночи Николсон понял, что, даже по самым скромным расчетам, они находятся
в пределах десяти-двенадцати миль от  Зондского пролива, не дальше, а может,
и  много  ближе  -  милях  в  пяти.  Имевшаяся  на  борту  карта  Восточного
Архипелага,  пропиталась  солью  и  истлела, став  практически  бесполезной,
однако Николсон прекрасно  знал об  опоясывающих юго-восточный берег Суматры
подводных скалах,  рифах  и отмелях. Но,  как  он  ни  старался,  точное  их
расположение  припомнить  не  мог,  равно  как и  определить местонахождение
шлюпки. Вполне возможно, подсчеты широты были  настолько приблизительны, что
им  грозило   вообще  разминуться  с  проливом.   Вероятность  наскочить  на
какой-нибудь прибрежный риф выглядела отнюдь не  призрачной,  и окажись  они
сейчас за бортом всего в полумиле от суши, едва  ли будут  шансы на спасение
хотя бы у половины изможденных и обессиленных людей. И даже если они избегут
всех  опасностей,  им  придется  вытаскивать  шлюпку на берег в  неиствующем
прибое.
     После двух часов пополуночи Николсон послал боцмана и Вэньера головными
наблюдателями на бушприт. Еще человек шесть тут же  вызвалось держать вахту,
но  Николсон приказал им оставаться  на местах,  лежать  как  можно  ниже  и
проявить  максимум выдержки. Ему следовало добавить, - чего  он не сделал, -
что глаза  Маккиннона  все  равно  зорче  и острее, чем  у всех  них, вместе
взятых.
     Минуло еще полчаса,  и  Николсон вдруг осознал, что  произошла какая-то
едва ощутимая перемена. Она, как гром,  поразила Николсона  и  заставила его
отчаянно вглядываться в мрак впереди. Длинная, пологая зыбь  с северо-запада
с каждой  минутой  становилась прерывистее и круче, и  уставший  от  слепого
ведения шлюпки Николсон спохватился едва не в последний момент.
     -  Маккиннон! - Хрипло крикнул он, и несколько человек приняло  сидячее
положение. - Нас несет прямо на мель!
     - Понял.  Думаю,  вы  правы,  сэр, -  донесся сквозь  ветер не особенно
встревоженный  голос  боцмана.  Он  стоял в  полный  рост на  мачтовой банке
схватившись одной рукой за мачту, а другой - заслоняя глаза от брызг.
     - Видите что-нибудь?
     - Будь я проклят, если вижу, - отозвался Маккиннон. - Сегодня чертовски
темная ночь, сэр.
     - Продолжайте наблюдение. Вэньер?
     - Сэр? - Голос четвертого помощника был взволнован, оставаясь  при этом
достаточно твердым.
     - Спустите люггер. Как  можно скорее. И  не убирайте его - нет времени.
Ван Эффен,  Гордон,  помогите  ему.  -  Шлюпку  начинало  яростно болтать на
стремительно растущих волнах. - Сейчас что-нибудь видите, боцман?
     - Совсем ничего, сэр.
     - Развяжите Сайрена и его людей. Пересадите их ближе к середине шлюпки.
- Он подождал, пока  три человека, спотыкаясь, не  перешли на новое место. -
Сайрен, вы  и ваши  люди возьмите  по брештуку.  Гордон, вы  тоже.  По  моей
команде вставляйте весла в уключины и начинайте грести.
     - Не теперь, мистер Николсон.
     - Вы что-то сказали?
     -  Вы  меня  слышали.  Я  сказал:  "Не теперь",  -  холодно и  надменно
проговорил  Сайрен.  -  Мои  руки  онемели.  К  тому  же   я  не  склонен  к
сотрудничеству.
     - Не будьте идиотом, Сайрен. От этого зависят жизни всех нас.
     -  Но  не  моя.  - Николсон  увидел  блеснувшие  в  темноте зубы.  -  Я
превосходный пловец, мистер Николсон.
     - Вы ведь обрекли сорок человек  на смерть, не так ли, Сайрен? - как бы
невзначай  спросил  Николсон. В  нависшей  тишине  раздался  громкий  щелчок
предохранителя  его  "кольта".  Прошла  секунда,  две,  три. Наконец  Сайрен
задвинул брештук  в гнездо и, взявшись за весло,  пробормотал указания своим
людям.
     - Благодарю вас, -  буркнул Николсон и  повысил голос: -  Слушайте все.
Полагаю,  мы приближаемся к  берегу. Ситуация такова, что нас, скорее всего,
ожидают прибрежные рифы или буруны. Шлюпку может затопить или перевернуть  -
маловероятно,  но  эту возможность исключать  нельзя.  - "Будет чудом,  если
этого  не случится", - мрачно подумал Николсон. - Если вы  окажетесь в воде,
держитесь за  шлюпку, весла,  спасательные пояса, - за все, что угодно, лишь
бы оно плавало. И что бы ни произошло, друг за друга. Все меня поняли?
     Раздался тихий утвердительный ропот. Николсон включил фонарь и повел им
внутри  шлюпки.  Насколько  позволял  судить  чахлый  желтоватый  свет,  все
проснулись. И даже бесформенная,  насквозь промокшая одежда не могла  скрыть
необычайно напряженных поз людей. Николсон быстро  потушил  фонарь. Он знал,
что,  несмотря  на  слабость луча,  его глаза только  через  некоторое время
смогут вновь привыкнуть к темноте.
     - По-прежнему ничего, боцман? - крикнул он.
     - Ничегошеньки, сэр. Темно,  как... Подождите-ка! - Он застыл на месте,
положив руку на мачту и склонив голову набок.
     - Что там, старина? - окликнул Николсон. - Что вы видите?
     - Буруны! - отозвался Маккиннон. - Буруны или прибой. Я слышу шум.
     - Где? Где они?
     - Впереди. Я пока их не вижу. - Молчание. - Справа по носу, я думаю.
     - Переносите кливер! - скомандовал Николсон.  - Снять мачту,  Вэньер. -
Он налег  на  румпель,  поворачивая шлюпку носом  к  ветру и  к  морю. Лодка
медленно, неохотно слушалась руля, то и дело черпая кормой воду, но в  конце
концов развернулась.
     -  Теперь вижу, - донесся с  бушприта голос  Маккиннона. -  По  правому
борту, сэр.
     Николсон  бросил  быстрый  взгляд  через  плечо. Какое-то  мгновение он
ничего не видел, но потом разглядел длинную  непрерывную  белую  полосу,  то
исчезавшую,  то  показывавшуюся  опять,   и  становившуюся  ближе  с  каждым
появлением. Прибой, скорее всего,  прибой - никакие буруны так в  темноте не
выглядят. Спасибо Господу хоть за это. - Ладно, боцман, бросайте.
     Стоявший с плавучим якорем наготове, Маккиннон изо всех сил швырнул его
в море, вытравливая перлинь, когда якорь начал ползти.
     - Весла  на  борт! - Николсон уже снял румпель, древком рулевого  весла
удерживая  шлюпку носом к  морю, пока  не  начал действовать якорь. Это было
нелегко,  так как приходилось справляться  с  беспрерывно набегавшими  почти
отвесными волнами  в кромешном  мраке, не имея при этом никаких  ориентиров,
кроме дувшего в лицо ветра и тяжеловесного движения шлюпки. Время от времени
Николсон слышал  скрежет  застрявших  весел и глухой металлический  звук,  с
которым они вновь проваливались в уключины. -  Налегли все вместе, - крикнул
он. - Легче теперь, легче!
     Николсон  не надеялся на синхронную греблю и корректировал ход  рулевым
веслом. Полоса прибоя лежала теперь почти прямо за кормой. Даже против ветра
ясно  доносился  ее  сердитый гул.  Она  с  равной  долей вероятности  могла
находиться, как в пятидесяти, так и в двухстах пятидесяти ярдах от шлюпки. С
уверенностью судить было невозможно.
     Николсон  снова напряг зрение, однако  ветер  бил  ему  в глаза  дождем
вперемежку с солеными брызгами, и он так ничего и не увидел. Пассат, по всей
видимости, крепчал. Николсон сложил рупором руки и прокричал:
     - Как у вас дела, Маккиннон?
     -  О,  прекрасно,  сэр.  Просто  великолепно.  - Боцман наконец  пробил
прикрепленный к тросу масляный  мешок  большим морским  ножом. Он проделал в
мешке  множество  отверстий, ибо масло,  из-за дальнейшей  его ненадобности,
жалеть  было  нечего; и чем  большая площадь моря  окажется  залитой им, тем
легче  станет прохождение  прибоя. Маккиннон перекинул мешок через  бушприт,
выпустил еще несколько футов троса за борт и надежно привязал его к мачтовой
банке.
     Они  предприняли  меры  предосторожности  как  нельзя  вовремя.  Прибой
находился  от них  скорее в пятидесяти,  чем в  двухстах пятидесяти ярдах, и
теперь шлюпка максимально приблизилась к нему.  Осторожно  и со знанием дела
используя  весла  и плавучий якорь, Николсон медленно подал  шлюпку кормой к
сглаженному началу  волны прибоя. Почти  немедленно гигантский вал подхватил
ее,  и,  стремительно набирая  скорость,  она  взмыла вверх  одновременно  с
поднятыми веслами  и  бесшумно  и ровно  понеслась вперед.  Мгновения спустя
весла были вновь опущены в воду,  а якорь, по команде Николсона, отцеплен, и
шлюпка резко  остановилась, затем  устремилась  через гребень  волны вниз, к
пологому берегу,  в фосфоресцирующем фейерверке  пены  и брызг,  -  масляная
пленка еще не успела распространиться так далеко. Шлюпка неуклонно мчалась к
берегу,  обгоняемая  волнами,  и,  когда   худшее,  казалось,  было  позади,
внимательно всматривавшийся вперед Николсон увидел нечто, чего теперь совсем
не ожидал. Его хриплый предупреждающий крик раздался слишком поздно.
     Зубчатый риф - хотя, возможно,  это было и острие коралла - начисто, от
кормы  до носа, срезал  дно мчащейся  на  огромной  скорости шлюпки.  Резкий
толчок, сопровождаемый невыносимым скрежетом, сорвал судорожно вцепившихся в
банки, скамьи  и борта людей и яростно швырнул  их  на корму, перекинув двух
или трех  человек  через борт.  Секундой  позже искореженная  шлюпка  рывком
встала на бок и перевернулась, выбросив всех в кипящий откат прибоя.
     Последовавшие  за этим  мгновения  казались бесконечным  кувырканием  в
бушующих  волнах, перемежающимся падениями  и  попытками встать на  дрожащие
ноги, чтобы доковылять до берега по засасывающему песку и упасть  наконец на
уже  сухом  пляже  в  полном  изнеможении,   с   гулко  бьющимся  сердцем  и
разрывающимися от боли легкими.
     Николсон в общей сложности совершил три рейда на берег. Первый - с мисс
Плендерлейт. При крушении шлюпки ее с силой бросило на старшего помощника, и
они  вместе  упали  за корму. Погрузившись  в  воду,  Николсон  инстинктивно
обхватил ее,  тут  же ощутив тяжесть, вдвое  превосходившую его самые смелые
предположения.  Руки мисс Плендерлейт  продолжали держать увесистый дорожный
несессер,  сопротивляясь  попыткам  Николсона  вырвать   его   с  совершенно
неожиданной безрассудной  силой, рожденной страхом и паникой. Так или иначе,
но Николсону  удалось наконец доставить  все еще упрямо цеплявшуюся  за свой
несессер мисс Плендерлейт на берег, после чего он вновь кинулся в воду, дабы
помочь Вэньеру вытащить из нее капитана. Файндхорн упорно не принимал ничьей
помощи, о чем не уставал повторять, однако силы окончательно оставили его, и
он  легко бы  захлебнулся  там,  где лежал, -  в  каких-то  двух футах воды.
Оскальзываясь  и  спотыкаясь, падая и поднимаясь снова, товарищи вынесли его
на берег и положили на гальку вне досягаемости волн.
     Теперь почти дюжина людей сбилась в тесную кучку - кто-то лежал, кто-то
сидел, а  некоторые стояли  едва различимыми в темноте  силуэтами, с хриплым
стоном  хватая  ртом  воздух или же в мучительном пароксизме изрытая морскую
воду.  Николсон решил  провести  быструю перекличку. Но дальше первого имени
так и не продвинулся.
     - Гудрун! Мисс Драхман! - Ответом были лишь стоны и судорожная рвота. -
Мисс  Драхман! Кто-нибудь  видел  мисс Драхман?  Кто-нибудь вынес  Питера? -
Тишина. - Ради Бога, ответьте же кто-нибудь! Никто не видел Питера? Ребенка?
Никто  не видел  его?  -  Ив  ответ слышал лишь угрюмый  гул прибоя и шелест
откатывающей вместе с морем гальки.
     Николсон рухнул на колени, ощупывая лежавших на песке людей. Ни Питера,
ни мисс Драхман среди них не было. Николсон вскочил и, оттолкнув оказавшуюся
у него на  пути плетущуюся фигуру, неистово бросился в море, тут же был сбит
с  ног  накатившей  волной,  но  почти  тотчас  поднялся,  словно  бы  и  не
существовало никогда усталости. Он смутно догадывался, что кто-то  прыгнул в
воду вслед за ним, но оставил это без внимания.
     Сделав  шесть  хлюпающих,  размашистых  шагов,  он,  цепенея  от  боли,
почувствовал, как что-то с безжалостным остервенением врезалось  ему прямо в
коленные  чашечки. Плавающая  вверх дном  шлюпка.  Сделав  в воздухе  полный
кувырок  и  ударившись  плечом  о  киль, Николсон  с оглушительным  шлепком,
парализовавшим  на  мгновенье  дыхание, плашмя приземлился спиной на  воду с
другой стороны шлюпки,  и снова ринулся вперед, движимый страхом и неведомой
ему  прежде  безымянной  злостью.  Боль  в  груди  и ногах  с  каждым  шагом
становилась все невыносимее, но он, будто во сне, продолжал идти, не замечая
пожара, бушевавшего в  коленях  и легких. Еще через два шага он наткнулся на
нечто мягкое и податливое. Нагнувшись, Николсон разглядел рубашку, схватился
за нее  и  приподнял за туловище распростертую в  воде фигуру, изо всех  сил
пытаясь сохранить равновесие во вновь нахлынувшей волне прибоя.
     - Гудрун?
     -  Джонни!  О,   Джонни!  -  Она  вцепилась  ему  в  руки,  и  Николсон
почувствовал, как она дрожит.
     - Питер! Где Питер? - настойчиво спросил он.
     -  О,  Джонни! -  Присущее  ей самообладание  исчезло,  и  она едва  не
срывалась на плач. - Шлюпка врезалась, и... и...
     -  Где  Питер?  - яростно крикнул он,  впившись пальцами ей  в плечи  и
лихорадочно ее тряся.
     - Я не  знаю,  не знаю! Я  не  смогла  найти  его. - Она  дернулась  и,
высвободившись  из  его  рук,  начала  боком  погружаться в  бурлящую  воду,
доходившую Николсону  до пояса.  Он подхватил  ее, поднял  на поверхность и,
рывком  поставив на ноги, повернул  лицом  к  берегу.  Бросившийся следом за
старшим помощником человек оказался Вэньером,  и Николсон подтолкнул  к нему
девушку.
     - Отведите ее на берег, Вэньер.
     - Я никуда не пойду! Не пойду! - Она билась в  руках Вэньера,  прилагая
те немногие силы, что у нее оставались. - Я потеряла его! Потеряла!
     - Вы слышали меня, Вэньер, - отрывисто бросил Николсон, отворачиваясь.
     Вэньер  пробормотал:  "Да,  сэр" удаляющейся спине и  принялся волочить
охваченную истерикой девушку сквозь прибой.
     Раз  за разом Николсон  нырял  в белую воду,  отчаянно  шаря руками  по
покрытому галькой морскому дну,  и раз  за  разом  всплывал на поверхность с
пустыми  руками. Однажды он  было  решил, что нашел Питера,  но это оказался
лишь  пустой чемодан, который Николсон с сумасшедшим остервенением отшвырнул
в сторону,  бросившись затем еще дальше в прибой, недалеко от потопившего их
коралла. Он стоял теперь почти по плечи в воде, сбиваемый с ног с монотонным
постоянством, черпая ртом воду, снова и снова выкрикивая имя мальчика, но не
прекращая  поисков,  стоивших ему  нечеловеческих  усилий,  возможных  разве
только  в  той  лишавшей рассудка  тревоге,  что,  казалось,  даже  не могла
поселиться в человеческом сердце. С момента  крушения шлюпки  прошло две или
три минуты, и даже в теперешнем состоянии  Николсон понимал, что  ребенок не
способен выжить  столь долго в  этих  водах.  Несмотря на  всю очевидность и
видимую  здравость этой  мысли,  Николсон опять  и опять нырял  в  пенящийся
прибой, ощупывая галечное морское ложе. И  опять ничего - и под водой,  и на
ее поверхности, -  только ветер, дождь, мрак и глухое урчание волн. И затем,
отчетливо и ясно, сквозь  ветер и гул моря он услышал тонкий, полный  страха
детский крик.  Он  донесся справа по  линии берега и, крутнувшись,  Николсон
ринулся в направлении его, проклиная глубокие воды,  замедлявшие и без  того
ковыляющий бег. Ребенок крикнул  снова, теперь совсем недалеко от Николсона.
Старший помощник громко позвал на ходу, услышал  мужской отклик и неожиданно
натолкнулся на  человека,  столь  же высокого, как и  он сам,  державшего на
руках мальчика.
     -  Очень  рад  вас  видеть,  мистер  Николсон,  -  прозвучал  слабый  и
отрешенный  голос Ван Эффена. - Малыш не пострадал. Пожалуйста, заберите его
у  меня.  - Николсон  едва успел подхватить  Питера,  прежде  чем  голландец
покачнулся и рухнул в полный рост, лицом вниз, в бурлящую воду.


     Сырая, курящаяся тропическая духота обступила их со всех сторон. Сквозь
крошечные  просветы  меж  раскидистых  ветвей  обвитых лианами деревьев  они
видели  куски унылых  серых  туч,  поглотивших  солнце еще  два  дня  назад.
Проникавший  сквозь густую  растительность скудный свет  был неестественного
оттенка,  зловещего  и  не предвещающего  ничего  хорошего,  как и  гнетущие
зеленые стены  джунглей с миазматическими пенистыми болотами, тянувшимися по
сторонам тропы,  хотя именовать ее так можно было лишь с известной натяжкой.
Какое-то  время  она оставалась утрамбованной и ровной,  затем вдруг резко и
таинственным образом исчезала, огибая гигантский древесный ствол и сбегала к
притаившемуся за ним болоту.
     Николсон и Вэньер, уже по пояс облепленные зловонной гнилостной слизью,
постепенно постигали науку прохождения джунглей, обнаружив, что вокруг топей
всегда существует еще одна тропа, и стоит сделать  достаточный крюк, как они
на  нее наткнутся.  Однако на это уходило много времени,  и не раз  они  шли
напролом  сквозь  болота,  пока не достигали  твердой  почвы  на  другой  их
стороне.  Стерев,  по  возможности,  вонючую грязь и  сбросив отвратительных
серых  пиявок,  они  спешили  дальше, стараясь как  можно  быстрее  обходить
массивные деревья  в  тусклом, хмуром свете  тропической чаши  и не обращать
внимания на жутковатый шелест листвы и скрип стволов.
     Николсон был моряком до мозга  костей  - он неуверенно чувствовал  себя
дома, на земле,  еще менее уверенно - теперь, в джунглях. Будь у него выбор,
он бы не решился  на  это путешествие по тропическому лесу. Но выбора у него
не было,  никакого совсем,  и этот  факт всплыл с  жесткой очевидностью, как
только  первый хмурый рассвет позволил  оглядеться и оценить  место, куда их
выбросил прибой, и состояние шлюпки.
     Они  находились где-то на яванском берегу Зондского пролива, в глубокой
бухте между двумя мысами, отстоявшими друг от друга мили на две с половиной,
на узкой  полосе усыпанного галькой пляжа  с вплотную  подходившими  к  нему
густыми,  выглядевшими непроницаемыми джунглями,  кое-где почти достигавшими
воды и  взбегавшими вверх, полностью  покрывая  склоны низких холмов на юге.
Берега  бухты были абсолютно лишены каких бы  то  ни было признаков обитания
людей, -  так  что их небольшой отряд, расположившийся под жалким прикрытием
купы   пальм,   да  выброшенная   на  берег  перевернутая   шлюпка  казались
единственными знаками цивилизации.
     На  шлюпку было жалко  смотреть. Огромная дыра  растянулась от киля  до
бокового леера.  Сам киль был  разбит  и оторван, и  шлюпку можно было смело
списывать со счетов. Для  них оставались лишь джунгли, ко встрече с которыми
они были совершенно не готовы.
     Капитан  Файндхорн, несмотря на  всю  свою  стойкость,  по-прежнему был
очень плох и  не мог пройти  самостоятельно и дюжины шагов.  Ван Эффен также
очень ослаб и мучился от  нестерпимой  боли,  возвращавшейся  с  регулярными
интервалами.  Пока Николсон  с Маккинноном освобождали его искалеченную ногу
от  вцепившегося,  когда  он  нес  ребенка  на берег,  моллюска, он едва  не
захлебнулся  в  воде,  и  это,  вместе  со  шрапнельным  ранением  в  бедро,
полученным  ранее, и  трещиной в  черепе от  пущенной  Фарнхольмом  бутылки,
похоже,  перевесило  сопротивляемость его организма. У  Уолтерса и Ивэнса от
занесенной в  раны  инфекции  сильно распухли руки, а Маккиннон, хотя  и  не
чувствовал  особой  боли, начал  прихрамывать  на  немевшую  ногу.  Уиллоуби
неуклонно слабел, абсолютно беспомощный  Гордон - тоже, а Сайрен и  его люди
явно не собирались помогать никому.
     Оставался  лишь четвертый помощник,  да сам  Николсон,  понимавший, что
сделать что-либо  для остальных они не в состоянии, по крайней мере, сейчас.
О попытке починить шлюпку не могло быть и речи, думать же о постройке  новой
лодки или  плота было  просто смешно.  Они оказались  на  суше,  на ней им и
оставаться. Однако  на берегу им пришлось  бы  голодать -  Николсон не питал
иллюзий относительно того,  чтобы  какое-то время продержаться за счет пищи,
которую можно наскрести с деревьев, кустарников, на и под землей.
     Еда, убежище,  лекарства и  бинты, - вот в чем они крайне нуждались,  и
чего  у них  не было. Им  ничего не  оставалось, кроме  как  отправиться  за
помощью. Где  и как  далеко они могли ее отыскать, оставалось только гадать.
Николсон  знал,  что  северо-западная  часть Явы довольно густо населена,  и
помнил, что где-то в глубине острова находятся два более или  менее  крупных
города, но слишком далеко в глубине - и лучше попытать счастья в  прибрежных
рыбацких деревнях. Но и в них они  легко могли натолкнуться на  враждебность
или  встретить японцев, которые на  гористой, покрытой джунглями Яве, скорее
всего, ограничились  захватом прибрежных  районов. Николсон, тем  не  менее,
понимал, что  необходимо действовать,  и побочный  риск, как бы  велик он ни
был, придется  просто  проигнорировать. Не прошло и часа после рассвета, как
Николсон достал "кольт" 45-го калибра  - единственное уцелевшее  оружие,  не
считая  автоматического  карабина  генерала,  оставленного  Маккиннону  -  и
двинулся в джунгли, взяв с собой Вэньера.
     Не пройдя и двадцати ярдов в сторону видневшейся опушки леса, они вышли
на хорошо утоптанную  тропу,  петлявшую  с северо-востока на юго-запад между
лесом и морем, и, не сговариваясь, повернули на юго-запад.  Только преодолев
определенное расстояние,  Николсон осознал, почему  они  так  поступили:  по
большому  счету, именно юг олицетворял собою абсолютную свободу и  спасение.
Слева  - менее чем в полумиле от  того места, где их выбросил  прибой,  пляж
уходил  на  запад и  северо-запад,  к  нижнему  мысу  залива. Сама  же тропа
пересекала  основание мыса и, минуя заросли кустарника и буша, углублялась в
лес.
     Через девятнадцать минут и три мили пути Николсон сделал остановку. Они
как раз пробились сквозь водянистое болото, доходившее почти  до подмышек, и
совершенно  выдохлись  от  гнетущей  жары,  изматывающей влажности  и  пота,
заливавшего глаза.
     Оказавшись наконец на клочке твердой почвы, Николсон сел, прислонившись
спиной  к толстому древесному стволу. Тыльной стороной  руки с зажатым в ней
пистолетом он стер со лба грязь и посмотрел на Вэньера, растянувшегося рядом
в полный рост и тяжело дышавшего.
     - Веселенькая прогулка, а? Готов спорить, вы никак не рассчитывали, что
ваша  лицензия помощника  капитана  станет  билетом  в  джунгли. - Он  почти
неосознанно говорил очень тихо, казалось, слыша враждебное дыхание джунглей.
     -  Довольно  жутковато, правда, сэр?  -  Вэньер  пошевелился, сдавленно
застонав  от  ноющей боли  в  мышцах,  и  попытался  улыбнуться.  - Все  эти
порхающие  по  деревьям   тарзаны  в  фильмах  создают  абсолютно   неверное
представление о том, что такое  пробираться  по джунглям. Эта  чертова тропа
просто нескончаема. Вы не полагаете, что мы ходим кругами, сэр?
     - Нет, но  весьма  к этому близок, - признался Николсон.  - Мы с равной
вероятностью можем идти  на север, юг или запад, но не думаю. Полагаю, тропа
снова выйдет к морю.
     - Надеюсь, вы правы. - Вэньер был мрачен, но не подавлен.  Глядя на его
худое  загорелое лицо  с  резко выдававшимися теперь скулами  и  решительной
складкой покрытых волдырями  губ, Николсон  подумал, что испытания последних
дней сделали из робкого,  неуверенного юноши  - окрепшего, целеустремленного
молодого человека.
     Минута, может быть, две  прошли  в  полной тишине, прерываемой лишь  их
выравнивающимся  дыханием и  звуком капавшей в  листве  воды. Николсон вдруг
резко  напрягся  и  предупреждающе  коснулся  руки  Вэньера. Но  Вэньер тоже
услышал  эти  возникшие  звуки  и,  подобрав  ноги,  бесшумно  поднимался. В
ожидании они оба укрылись за стволом дерева.
     Гул   голосов  и  глухой  шелест  шагов  по  мягкому  настилу  джунглей
приближались, хотя путники все еще были невидимы за изгибом тропы. И, скорее
всего,  до  последнего момента их так  и не удастся как следует рассмотреть,
подумал  Николсон.  Он  быстро  огляделся  в  поисках  лучшего  укрытия,  но
древесный ствол  по-прежнему  казался самой надежной  защитой - за ним они и
останутся.  Подходившие  люди  - судя по  звуку шагов их  было  двое - могли
оказаться японцами. Даже заглушенный рубашкой щелчок предохранителя "кольта"
был громогласен. Еще месяц  назад Николсон поморщился  бы от  самой  мысли о
стрельбе из засады по ничего не подозревающим людям, еще месяц назад...
     Путники показались  из-за  поворота тропы  внезапно. Три человека, а не
два,  и  определенно не  японцы,  понял  Николсон  с  облегчением и  смутным
удивлением:  подсознательно он ожидал, уж  если не японцев, то суматранцев в
едва  прикрывающей  наготу  одежде  и  с  копьями  в  руках,  -  двое же  из
появившихся были одеты в хлопчатобумажные брюки и выцветшие синие рубашки. И
совсем ничего не оставила от его предположений винтовка  в руках  у старшего
по  возрасту. Однако  это никак  не повлияло  на  твердость руки  с  зажатым
"кольтом".  Дождавшись, пока они приблизятся, старший помощник  шагнул из-за
дерева на середину тропы, неподвижно уставя ствол пистолета в грудь человека
с винтовкой.
     Последний был быстр. Тотчас остановившись и блеснув на Николсона карими
глазами из-под надвинутой на лоб соломенной  шляпы, он быстро поднял длинное
рыло  винтовки, одновременно  возводя курок. Но молодой человек рядом  с ним
оказался проворнее. Он с силой отвел ствол винтовки почти вертикально  вверх
и, в ответ на написанные на лице старшего  гнев и  изумление, резко произнес
несколько слов. Тот  тяжело кивнул, отвернулся и уткнул винтовку прикладом в
землю.  Затем  что-то  проворчал  в  ответ,   и   молодой  человек,  кивнув,
неприязненно воззрился на Николсона, обратив к нему бесстрастное лицо.
     - Begrijp u Nederlands?
     - По-голландски? К сожалению, не  понимаю. - Николсон  озадаченно повел
плечами  и  коротко посмотрел  на  Вэньера.  -  Заберите  у  него  винтовку,
четвертый. Сбоку.
     - Английский?  Вы  говорите по-английски? - Речь молодого человека была
медленной  и  запинающейся.  Он  с  подозрением,  но без прежней  неприязни,
разглядывал Николсона и неожиданно улыбнулся. - Я  же сказал  отцу,  что  вы
англичанин. Я знаю вашу шапку. Конечно же, вы англичанин.
     - Вы имеете в виду это? - Николсон дотронулся до кокарды.
     - Да. Я живу в Сингапуре, - он  неопределенно махнул рукой  в  северном
направлении, - вот  уже почти  десять  лет. Я часто вижу английских  морских
офицеров. Но что вы здесь делаете?
     -  Мы  нуждаемся в помощи,  -  отрывисто сказал  Николсон.  Вначале  он
инстинктивно  попытался  выиграть время, однако  что-то  в  спокойных темных
глазах молодого человека заставило его передумать. - Наше  судно затонуло. У
нас много больных и раненых. Нам нужны надежное убежище, пища, лекарства.
     - Верните нам оружие, - бросил молодой человек. Николсон не колебался:
     - Отдайте им оружие, четвертый.
     - Оружие? - Вэньер выглядел настороженным. - Но откуда вы знаете...
     - Я не  знаю. Верните им  оружие. - Николсон ткнул "кольтом" Вэньера  в
бок.
     Четвертый  помощник неохотно  передал винтовку  человеку  в  соломенной
шляпе. Тот  схватил ее, прижал к груди и молча уставился на джунгли. Молодой
человек примирительно улыбнулся Николсону.
     -  Вы должны извинить  моего  отца,  -  запинаясь  проговорил  он. - Вы
затронули его чувства. Люди не забирают у него оружие.
     - Почему?
     - Потому что  Трика  есть Трика, и никто  не смеет. - В голосе молодого
человека слышались  любовь,  радость  и  гордость. - Он в  нашей  деревне за
главного.
     - Он ваш вождь? - Николсон с новым интересом посмотрел на Трику.
     От  этого  человека,  от его права принимать решения, предоставить  или
отказать   в   помощи   могли   зависеть   жизни   всех  их.   Приглядевшись
повнимательнее, Николсон  увидел в морщинистом  коричневом лице,  мрачном  и
неулыбчивом, привычку повелевать, невозмутимое спокойствие власти, обычное у
правителей  племен или  деревень.  Внешне  все трое были  очень похожи между
собой и, видимо, юноша,  стоявший чуть поодаль за их спинами,  - его младший
сын,  догадался  Николсон.  У всех троих  были низкие,  широкие  лбы,  тонко
очерченные губы и точеные орлиные носы, указывавшие на их  чисто аравийские,
без  негроидной примеси,  корни. "Хорошо  иметь  таких  людей союзниками,  -
подумал Николсон, - если, конечно, удастся добиться их расположения".
     - Он наш вождь, - кивнул молодой человек. - А я Телак, его старший сын.
     - Моя фамилия Николсон.  Скажите своему отцу, что  у меня много больных
англичан на берегу,  милях  в  трех к  северу  отсюда. Мы остро нуждаемся  в
помощи. Спросите, не предоставит ли он нам ее.
     Телак обратился к Трике на резком, гортанном наречии и, выслушав ответ,
вновь повернулся к Николсону.
     - Как много у вас больных?
     - Пять человек  - по меньшей мере, пять человек. Там также три женщины,
и  я не думаю,  что  они в  состоянии  далеко  уйти. Сколько  миль  до вашей
деревни?
     - Миль? - Телак улыбнулся. - Человек дойдет туда  за десять минут. - Он
снова заговорил с  отцом,  несколько раз кивнувшим, затем  со стоявшим рядом
юношей.   Тот  повторил  данные  ему  указания,  блеснул  белозубой  улыбкой
Николсону и Вэньеру и скрылся в направлении, откуда возникла троица.
     - Мы вам поможем, - сказал Телак. - Мой младший брат побежал в деревню.
Он приведет сильных мужчин  с носилками для больных. Пойдемте теперь к вашим
друзьям.
     Пройдя сквозь казавшиеся непроходимыми заросли джунглей и подлеска, они
обогнули  по  краю  болото,  которое   совсем  недавно  чуть  ли  не  вплавь
форсировали Николсон с Вэньером, и через минуту опять вышли на тропу. Вэньер
поймал на себе взгляд Николсона и усмехнулся.
     - Чувствуешь себя идиотом? Насколько все просто, когда знаешь, как.
     - Что говорит ваш друг? - спросил Телак.
     - Что  хорошо  бы  вам  появиться  немного  раньше. Мы  потратили  уйму
времени, переходя болота вброд, по пояс в грязи.
     Трика задал  какой-то  вопрос и, выслушав Телака, что-то проворчал себе
под нос. Телак улыбнулся.
     - Мой отец говорит,  что только глупцы и малые дети могут  промочить  в
лесу ноги.  - Он снова улыбнулся. - Он забывает, как в первый и единственный
раз в жизни сел  в автомобиль. Когда машина тронулась, он перепрыгнул  через
борт и больно ушиб ногу.
     Телак, пока они шли в тускло-зеленом свете джунглей, недвусмысленно дал
понять, что  ни он, ни его отец  не  подвержены  пробританским  настроениям.
Равно как проголландским и прояпонским. Их беспокоит лишь судьба  Индонезии,
они хотят видеть свою страну предоставленной своему народу. Но,  добавил он,
когда  закончится война, случись им  вести  с  кем-либо переговоры  о мире и
свободе на их земле, они бы предпочли англосаксов или голландцев. Японцы же,
раз  вторгнувшись на территорию  их  Родины,  теперь никогда  не уйдут. Они,
сказал Телак,  требуют сотрудничества и  уже  успели продемонстрировать  при
помощи штыков и автоматов, что добьются его так или иначе.
     Николсон с удивлением и внезапно проснувшейся тревогой быстро посмотрел
на него.
     -  Так где-то поблизости  японцы? Значит, они  все-таки  высадились  на
острове?
     -  Да, они уже здесь. - Телак махнул рукой на юго-восток. - Англичане и
американцы  по-прежнему воюют,  но  долго  им  не  продержаться. Японцы  уже
захватили  более  дюжины  городов  и  деревень  в  радиусе  ста  миль.   Они
поставили...  как  же  вы  это  называете?..  гарнизон  в  Бантуке.  Большой
гарнизон,  под командованием полковника.  Полковника Кисеки. - Телак  потряс
головой, словно поежившись от холода.  -  Полковник Кисеки - не человек.  Он
зверь. Но даже звери убивают только  ради собственного выживания.  Кисеки же
отрывает  людям -  и  даже детям -  руки с такой  же непринужденностью,  как
несмышленый ребенок - мушиные крылышки.
     - Как далеко этот город от вашей деревни? - медленно спросил Николсон.
     - Бантук?
     - Да, где стоит гарнизон.
     - В четырех милях. Не далее.
     - В четырех  милях! Вы приютите нас... в четырех  милях от японцев!  Но
что же произойдет, если...
     - Боюсь, долго вы не сможете у нас оставаться, -  мрачно перебил Телак.
-  Мой отец, Трика, говорит, что это будет небезопасно. Повсюду - даже среди
наших  людей  - доносчики  за вознаграждение.  Японцы схватят вас и  заберут
отца, мать, братьев и меня в Бантук.
     - Как заложников?
     - Можно сказать и так, - усмехнулся Телак.  - Только заложники  японцев
никогда  не  возвращаются. Японцы  очень  жестокие люди. Поэтому  мы  вам  и
помогаем.
     - Как долго мы сможем пробыть у вас?
     Телак коротко посовещался с отцом.
     - Пока это не будет угрожать нашей безопасности. Мы обеспечим вас едой,
отдыхом и  ночлегом. Наши деревенские старухи способны  исцелить любую рану.
Возможно, вы останетесь у нас на три дня, но не более.
     - А потом?
     Телак пожал плечами и молча продолжал путь по джунглям.
     Они  встретились  с Маккинноном менее  чем  в ста  ярдах  от места, где
предыдущей ночью шлюпку выбросило на берег. Он  бежал, шатаясь из стороны  в
сторону, из красовавшегося посередине лба  разреза  на  глаза  ему струйками
стекала  кровь. Николсон, еще не получив никаких объяснений, понял, чьих это
рук дело.
     Разъяренный  и  посрамленный, Маккиннон винил  во всем только  себя,  с
самоуничижением  человека,  справедливо  считавшегося  воплощением  опыта  и
надежности. Впервые он увидел большой тяжелый камень, лишивший его сознания,
только  когда пришел  в себя. Никому  на свете было  не  под силу бесконечно
контролировать  одновременно  троих,  чьи  согласованные  действия выглядели
тщательно спланированными.  Сайрен  и  двое его людей, по словам Файндхорна,
двинулись  на  северо-восток,  предварительно   забрав  у   нокаутированного
Маккиннона карабин.
     Боцман  всей  душой ратовал за  преследование, и  Николсон, понимавший,
какую  опасность  представляет  оказавшийся  на  свободе Сайрен,  был  с ним
солидарен.  Однако Телак тут же отверг эту мысль, сказав, что найти беглецов
в  джунглях почти  невозможно,  и поиски человека с автоматическим оружием в
руках, могущего легко затаиться, - равносильны самоубийству.
     Прошло немногим более двух часов, как последние из носильщиков вступили
в кампонг Трики - скрытую джунглями  деревню. Худосочные,  небольшого  роста
люди  оказались на удивление крепкими и  выносливыми и  преодолели путь  без
единой передышки или передачи груза другому.
     Вождь Трика  оказался человеком  слова. Деревенские  старухи  промыли и
обработали  гноящиеся  раны,  покрыв  их холодными,  успокаивающими  мазями,
приготовленными  по  неким  таинственным  древним рецептам, наложили  сверху
большие листья и закрепили все это  при помощи полос хлопчатобумажной ткани.
Затем их  накормили,  и  накормили  великолепно:  курятина, черепашьи  яйца,
горячий рис, салат из креветок, ямс, сладкие вареные коренья и вяленая  рыба
были выставлены перед ними.  Но чувство  голода давно притупилось в  них под
каскадом  обрушившихся   невзгод,   и   они  лишь  из  уважения  к  хозяевам
притронулись   к  обильному  угощению.  Кроме  того,   сильнее  голода  была
потребность  в сне. Не  было  ни  постелей, ни  гамаков, -  лишь  циновки из
волокон кокоса на чисто выметенном земляном полу хижины, показавшиеся  сущим
раем  для людей,  забывших о нормальном,  полноценном  сне.  Они уснули, как
мертвые.
     Николсон  проснулся среди  спокойствия  ночи:  ни  болтовни обезьян, ни
криков ночных птиц, -  никаких звуков вообще. Только тишина и темень, да две
коптящие  масляные лампы  внутри хижины,  свисающие  с  врытых  около  входа
жердей.
     Николсон  проспал бы много дольше, но острые, мучительные покалывания в
шею резко разорвали пелену сна.  Окончательно  проснувшись,  Николсон увидел
японский штык, приставленный к его горлу.
     Штык  был  длинным, острым  и  уродливым.  Маслянистая поверхность  его
зловеще поблескивала в мерцающем свете, разделяясь по всей длине зазубренным
желобком для стока крови, с расстояния нескольких дюймов казавшимся огромным
металлическим  рвом. В  воспаленном  полусонном  мозгу  Николсона  мелькнула
кошмарная  череда  массовых  расстрелов  и  захоронений,  и  сквозь них  его
непонимающий  взгляд завороженно заскользил  вверх по  блестящей поверхности
штыка, стволу  винтовки, загорелой руке, державшей  оружие,  перекинулся  на
серо-зеленую униформу с ремнем и наконец остановился на лице, кривившем губы
в  улыбке,  более  походившей  на  звериный  оскал  вкупе с налитыми  кровью
маленькими свинячьими  глазками под козырьком фуражки. Заметив, что Николсон
проснулся, японец оскалился еще больше, обнажив ряд длинных зубов.
     Одновременно  острие штыка впилось в горло, отчего нахлынула тошнота, а
свет ламп стал меркнуть.
     Постепенно зрение вернулось к Николсону.  Стоявший над ним человек, - а
это  был офицер, судя по висевшему у него  на  бедре мечу, -  не шелохнулся,
продолжая  держать  штык у  его  горла.  Мучительно  медленно,  стараясь  не
шевелиться, Николсон обвел глазами хижину  и снова почувствовал тошноту, уже
от горькой безысходности, подступившей почти физической волной отчаяния. Его
сторож   отнюдь  не   был  единственным  в   хижине.  По  меньшей  мере,  их
насчитывалось около дюжины,  вооруженных винтовками и штыками, направленными
на  спящих мужчин  и женщин. Николсон смутно подумал, что всех его товарищей
убьют  во сне,  но не  успел  даже содрогнуться от этой мысли, как  нависшую
тишину прервал стоявший над ним офицер.
     -  Об этой  мрази  ты говорил?  - Его  английский  отличался  беглостью
образованного человека, обучавшегося языку у людей,  для которых  он  не был
родным. - Это их вожак?
     - Да, это  он,  - раздался безучастный  и  отрешенный голос скрытого за
дверным проемом Телака. - Он командует отрядом.
     -  Так, значит, он? Говори же,  ты, английская  свинья! -  Офицер нажал
штыком  на  горло  Николсона.  Старший   помощник  почувствовал,  как  кровь
медленной,  теплой струйкой  стекает за воротник. Сначала  он хотел сказать,
что главный  здесь капитан  Файндхорн,  однако тут же понял, сколь  несладко
придется  лидеру,  а  капитан  Файндхорн вряд  ли был  в  состоянии  вынести
дальнейшие муки.
     -  Да,  отрядом  командую  я,  -  проговорил  Николсон  голосом, самому
показавшимся хриплым и натужным. Он прикинул шансы на  то, чтобы выбить штык
из рук офицера,  и быстро осознал всю бессмысленность этой затеи  - в хижине
находилась дюжина других, готовых пристрелить его при первой  возможности. -
Уберите эту чертову штуковину от моей шеи.
     - Ах, конечно! - Офицер убрал штык, отступил на шаг  и ударил Николсона
ногой чуть  повыше  почки.  - Капитан Ямата, к  вашим  услугам,  - вкрадчиво
сообщил он. - Офицер японской армии его императорского величества. В будущем
выбирайте  выражения,  говоря  с японским офицером. Вставай,  свинья.  -  Он
перешел на крик: - Ну-ка, всем встать!
     С  тошнотворным  головокружением Николсон  медленно  поднялся на  ноги.
Остальные также, шатаясь, вставали.
     Слишком  медлительных, слабых или  тяжело  раненных безжалостным рывком
приводили в стоячее положение и толкали к дверному проему, невзирая на стоны
и крики.  Гудрун  Драхман оказалась  в числе тех, кого  грубо препроводили к
двери.  Нагнувшись над все  еще спящим Питером,  она закутала его в одеяло и
едва взяла на руки, как японец  с такой силой  и яростью выпрямил руку,  что
едва  не  вывихнул  ее: крик  боли  готов был сорваться с  ее тотчас  плотно
сжавшихся   губ.   Глядя   на  девушку,   старший   помощник  ощутил  прилив
непреодолимой жалости,  он сделал бы все что угодно, лишь  бы избавить ее от
грядущих  истязаний, и с  некоторым удивлением признался себе,  что не может
вспомнить, чтобы испытывал к кому-либо,  за  исключением Кэролайн,  подобное
чувство.  Он знал эту девушку всего  десять  дней, правда,  стоивших  десяти
жизней: тяжесть выпавших на их долю испытаний с  жестокой и обескураживающей
очевидностью  высветили  все достоинства  и  недостатки,  которые  могли  бы
оставаться  скрытыми  еще  долгие  годы. И  Гудрун  Драхман,  подобно  Лэйчи
Макккиннону,  вышла  из  горнила  боли  и  неимоверных  страданий  чистой  и
незапятнанной.  Невероятно,  но  на какое-то мгновение  Николсон забыл,  где
находится,  и,  снова  посмотрев  на  Гудрун,  понял,  что  обманывает  себя
намеренно. То,  что он чувствовал  по отношению  к этой девушке с  неспешной
улыбкой, шрамом на щеке цвета окутанной  сумерками  розы и глазами голубизны
северных морей, не было простой жалостью или состраданием, а если и было, то
уже не теперь. Не теперь.  Николсон медленно покачал головой,  улыбнулся про
себя  и застонал от боли, когда Ямата ударом  приклада промеж лопаток пихнул
его к двери.
     Хотя  снаружи  стояла  почти  кромешная  тьма, Николсон разглядел,  что
солдаты  ведут  их к ярко  освещенной, большой  прямоугольной хижине  совета
старейшин на  другой стороне кампонга, где ранее проходила трапеза. Николсон
еще разглядел во мраке неподвижный силуэт Телака. Игнорируя находившегося за
его спиной  офицера и неизбежность  еще  одного удара, Николсон остановился.
Телак  казался высеченным  из камня. Он  не  шелохнулся, не сделал ни одного
движения.
     - Сколько они заплатили тебе, Телак? - Голос Николсона был чуть слышнее
шепота.
     Шли  секунды,  но  Телак не отвечал. Николсон внутренне напрягся  перед
очередным  ударом в спину, но Телак  заговорил.  Столь тихо,  что  Николсону
пришлось невольно нагнуть голову, дабы услышать:
     -  Они  хорошо  мне заплатили, мистер Николсон. - Он сделал шаг вперед,
внезапно  выделившись из мрака  в лившемся из двери свете.  Его левая  щека,
шея, рука и верхняя часть груди  представляли собой сплошную ужасную рану от
меча,  из  которой на плотно утрамбованную  землю  кампонга бесшумно  капала
кровь. - Они хорошо мне заплатили, - бесцветным голосом  повторил  Телак.  -
Мой отец  мертв - нет больше Трики.  Многие из наших людей также умерли. Нас
предали, и они захватили нас врасплох.
     Николсон молча смотрел на Телака, краем глаза уловив силуэты со штыками
за спиной  Телака -  целых два. Телак, видимо, здорово сражался,  прежде чем
его  удалось   одолеть.  Николсон  тотчас   горько  пожалел   о  только  что
произнесенном несправедливом обвинении и  открыл было рот, собираясь сказать
об  этом,  но тут  же  задохнулся  от боли: штык снова впился  ему  в  спину
одновременно с тихим и злобным смехом Яматы.
     Японский офицер на острие штыка повел  Николсона  по кампонгу. Впереди,
по резко  очерченному  прямоугольнику  света  понуро брели  остальные.  Мисс
Плендерлейт как раз  входила в хижину, за ее спиной шла Лина, затем Гудрун с
Питером,  за ними следовали  боцман  и  Ван  Эффен.  У  двери  Гудрун  вдруг
споткнулась обо  что-то и едва не упала, увлекаемая весом  мальчика. Конвоир
грубо схватил  ее  за плечо  и  толкнул. Возможно,  он хотел протолкнуть  ее
сквозь дверной  проем, но девушка и ребенок с  силой врезались  в притолоку.
Николсон услышал глухой стук головы о  твердое дерево, резкий  вскрик больно
ударившейся  девушки  и  пронзительный,  надрывный  плач Питера.  Шедший  за
девушкой  Маккиннон  прокричал  что-то  неразборчивое  -  на  своем  родном,
гэлльском, догадался Николсон, - и, сделав два быстрых шага вперед, бросился
на толкнувшего девушку конвоира. Однако приклад винтовки позади него был еще
быстрее, и боцман не увидел его приближения...
     Дом  совета,  ярко  освещенный  шестью масляными  лампами, был большой,
высокой комнатой шириной в двадцать  и  длиной в  тридцать  футов, с входной
дверью посредине одной из  более длинных сторон хижины. Справа от  двери  во
всю ширину комнаты располагался  помост  старейшин,  за ним -  другая дверь,
выходившая на кампонг. Вся  остальная  часть хижины  была  абсолютно  голой,
хорошо  утрамбованной землей  и  ничем  более.  На  ней  и  сидели  пленники
небольшим  тесным полукругом.  Все,  кроме лежавшего Маккиннона,  - Николсон
видел  лишь его  плечи,  безжизненно  распростертые руки и  покрытый темными
кудрявыми волосами затылок в полосе струившегося от входной двери света.
     Николсон только на мгновение остановил глаза  на помосте и сидевших там
людях и подумал о собственных глупости и безрассудстве,  приведших их всех -
и Гудрун, и Питера, и Файндхорна, и остальных ж- к столь мрачному концу.
     Капитан  Ямата   сидел  на  низкой  скамье  по  соседству  с  Сайреном.
Ухмылявшимся, торжествовавшим Сайреном, не скрывавшем более своих эмоций под
маской  безразличия  и  отлично,  видимо, поладившим  с  широко  улыбавшимся
Яматой. Время от времени Сайрен  вынимал из  блестящих зубов  длинную черную
сигару  и  презрительно  выпускал  в  сторону Николсона облако дыма. Старший
помощник смотрел  на бывшего капитана "Кэрри Дэнсер" холодными от ненависти,
немигающими глазами.
     Мучительным было все произошедшее после бегства  Сайрена и  его  людей.
Они дали понять,  что отправились на север.  - "Уловка, -  с яростью подумал
Николсон, - разгадать которую по силам любому ребенку". Спрятавшись, Сайрен,
должно быть, подождал, пока  не пройдут носильщики, после чего последовал за
ними  и, обогнув  деревню, направился в Бантук, где и  предупредил гарнизон.
Любой  дурак  должен  был  это  предвидеть и  принять  соответствующие  меры
предосторожности, одна  из  которых  заключалась  в убийстве Сайрена. Он же,
Николсон,  проявил  преступную  беспечность  и  не  предотвратил  дальнейших
событий. Теперь он знал, что, представься ему когда-либо  такая возможность,
он пристрелит Сайрена без  тени сожаления, как  если бы дело касалось старой
консервной  банки.  Но  он также  знал, что такой  возможности ему более  не
представится.
     Медленно, словно бы с трудом, Николсон отвел взгляд  от лица Сайрена  и
оглядел  сидевших на  полу  рядом  с ним.  Гудрун,  Питер, мисс Плендерлейт,
Файндхорн,  Уиллоуби,  Вэньер  -  все  они  были  здесь, уставшие,  больные,
покорившиеся   судьбе,  но   не   испытывавшие  страха  перед  грядущими  ее
превратностями.  Горечь Николсона стала почти невыносимой. Все они  доверяли
ему безоговорочно, веря, что ему  по силам  благополучно доставить их домой.
Они ему доверяли, и теперь уже  никому из них никогда не увидеть  дома... Он
снова посмотрел на  помост. Капитан Ямата встал, заткнул большой палец одной
руки за ремень, а другую положил на рукоятку меча.
     -  Долго  я  ваше внимание занимать  не  буду, -  спокойно  и отчетливо
проговорил он. - Мы отправляемся в  Бантук через десять минут. Мой командир,
полковник  Кисеки  жаждет  видеть  всех  вас: у него был  сын, командовавший
захваченным нами американским торпедным катером, посланным  перехватить вас.
- Он  заметил, как  несколько пленных переглянулись и  слегка  улыбнулся.  -
Отрицание  содеянного  ничего  вам  не  даст,  капитан  Сайрен  превосходный
свидетель. Полковник Кисеки  вне себя от горя. Для всех вас было бы лучше не
рождаться  на  свет.  Десять минут, - плавно продолжал он.  -  Не более.  Но
сначала  нам  предстоит еще кое-что, -  это  не отнимет много времени.  - Он
опять улыбнулся и медленно обвел глазами пленников. - Пока мы ждем, вам всем
будет небезынтересно увидеть человека, которого вы хорошо знаете и, с другой
стороны,  не  знаете  совсем.  Человека,  являющегося хорошим  другом  нашей
славной  империи,  которого  наш  доблестный император,  я  уверен,  захочет
поблагодарить лично. В дальнейшем маскараде нет необходимости, сэр.
     Один  из пленников внезапно поднялся на ноги и, приблизясь  к  помосту,
бегло заговорил по-японски и с  легким  поклоном пожал руку  капитану Ямате.
Николсон привстал в  оцепенении, не желая  верить в происходящее, но тут  же
тяжело упал на землю от удара приклада, но, казалось, он едва заметил его.
     - Ван Эффен! Что, черт побери, вы думаете...
     - Не Ван Эффен, мой дорогой мистер Николсон, - заявил Ван Эффен.  -  Не
"Ван", а "фон".  Мне до смерти надоело быть в шкуре  проклятого голландца. -
Он  едва заметно  улыбнулся  и  поклонился. - Мое почтение, мистер Николсон.
Подполковник Алексис фон Эффен, германская контрразведка.
     Николсон уставился на него, как и  все остальные, в полном ошеломлении,
пока  охваченный смятением мозг  пытался сориентироваться и уяснить для себя
такое положение  вещей. Отдельные  воспоминания и события  последних  десяти
дней  медленно  выстраивались в  цепочку,  рождая первые  зачатки понимания.
Бесконечно  тянулись секунды одной минуты,  и приближался уже  конец второй,
когда  от версий, гипотез  и подозрений  не осталось и  следа. Осталась лишь
холодная уверенность,  что подполковник Алексис фон Эффен был именно тем, за
кого себя выдавал.
     Первым  прервал  молчание  именно  он.  Посмотрев  за дверь, он перевел
взгляд  на своих недавних  товарищей  по  несчастью. Улыбка на  его лице  не
таила, однако, ни  радости, ни ликования, никаких  признаков удовлетворения.
Улыбка была скорее грустной.
     -  Теперь,  джентльмены,  перейдем к причине  всех наших  злоключений и
тягот  последнего  времени,  причине изматывающего  преследования японцами -
союзниками  моего  народа,  должен  непременно  добавить  я. Многие  из  вас
удивлялись, почему мы представляли столь великую важность для японцев  - мы,
крошечная горстка  уцелевших  после гибели двух  судов.  Сейчас  вы получите
ответ на этот вопрос.
     Японский солдат прошел мимо сидевших  на полу и бросил  тяжелый саквояж
между Ван  Эффеном и Яматой. Пленники уставились сначала на него, затем - на
мисс Плендерлейт. Это был ее саквояж. Губы пожилой леди стали цвета слоновой
кости, глаза полузакрылись, словно бы устав от света. Она  не  шелохнулась и
не проронила ни слова.
     По  знаку Ван Эффена  солдат взялся за  одну ручку саквояжа, а сам  Ван
Эффен  - за другую.  Подняв саквояж, они  перевернули его.  На пол  не упало
ничего,  зато  тяжелая подкладка вывалилась  из кожано-брезентового чрева  и
повисла,  словно  наполненная  свинцом. Ван  Эффен  посмотрел  на  японского
офицера.
     - Капитан Ямата?
     -  С  удовольствием, подполковник.  - Ямата шагнул  вперед, со  свистом
вытаскивая из  ножен  меч.  Блеснув  острием,  меч  легко  вошел  в  крепкую
брезентовую подкладку, как если  бы она была  бумажной. А затем  блеск стали
как бы растворился в ослепительном сверкании огненной струи, пролившейся  из
саквояжа на землю искрящимся конусом.
     -  У  мисс  Плендерлейт изумительный вкус, что  касается  безделушек  и
пустячных  украшений. -  Ван  Эффен  мыском  ботинка осторожно дотронулся до
переливавшейся светом у его ног  маленькой горки. - Алмазы, мистер Николсон.
Самая большая коллекция, я полагаю,  за  пределами Южно-Африканского  Союза.
Эти камушки стоят немногим менее двух миллионов фунтов.

     XIV
     Голос Ван Эффена смолк,  и в доме совета  воцарилась тягостная  тишина.
Алмазный  холмик   у  его  ног,  игравший  и  поблескивавший  с   варварской
притягательностью  в  мерцающем свете ламп, странно  завораживал, приковывая
взгляды всех находившихся в  хижине.  Мало-помалу  Николсон пришел  в себя и
посмотрел  вверх, на  Ван  Эффена.  Как  ни  странно,  старший  помощник  не
чувствовал ни горечи, ни враждебности к этому человеку: слишком через многое
прошли  они  вместе, и  Ван  Эффен  превзошел  большинство  в  выносливости,
бескорыстии и постоянной готовности  прийти на помощь.  Воспоминания об этом
были чересчур свежи, чтобы стереться из памяти.
     -  Камни,  конечно,  с  Борнео,  -  пробормотал  он.  -  Перевезены  из
Банджармасина на "Кэрри Дэнсер" - не иначе. Нешлифованные, я полагаю. Так вы
говорите, они стоят два миллиона?
     - Грубо обработанные и совсем нешлифованные, - кивнул Ван Эффен. - И их
рыночная  стоимость,  по  меньшей мере  как у сотни  истребителей  или  пары
эсминцев - не знаю. Нов военное  время они стоят неизмеримо больше для любой
стороны. - Он слабо  улыбнулся. - Ни  один из этих камней никогда не украсит
пальцы  миледи.  Только  промышленное использование  в  качестве  резцов для
инструментов. А жаль, не правда ли?
     Никто  ему не ответил,  даже не  взглянул  в его сторону.  Все  слышали
слова,  но  они не  запечатлевались  в сознании, в  тот момент  обратившееся
исключительно в зрение. Вдруг Ван Эффен шагнул вперед, замахиваясь  ногой, и
часть алмазов разлетелась по земляному полу сверкающим каскадом.
     - Мусор!  Побрякушки! -  В  его хриплом  голосе было  презрение.  - Что
значат все алмазы на свете, когда  великие нации мира вцепились друг другу в
глотки, уничтожая людей тысячами и  сотнями тысяч?  Я не принес бы в  жертву
жизнь - даже жизнь неприятеля - ради всех алмазов Ост-Индии. Но мне пришлось
пожертвовать  многими  жизнями и,  боюсь,  еще более подвергнуть смертельной
опасности,  чтобы получить другое  сокровище, бесконечно ценнее  этих жалких
камней. Что значат несколько жизней по сравнению  со спасением в тысячу  раз
большего количества людей?
     -  Все  мы видим, сколь вы чисты и благородны, - с  горечью  проговорил
Николсон. - Избавьте же нас  от остальных доказательств этого и переходите к
делу.
     - Я почти закончил, - столь же горько сказал Ван Эффен. - Это сокровище
находится здесь, вместе с нами. У меня нет желания отсрочивать разгадку, и я
не надеюсь на драматический эффект. - Он  протянул руку. - Мисс Плендерлейт,
будьте любезны.
     Она воззрилась на него непонимающим взглядом.
     - Ах,  ну да, понятно, понятно. - Он щелкнул пальцами и улыбнулся ей. -
Восхищаюсь вашей стойкостью, но я, право, не могу ждать всю ночь.
     - Я не понимаю, о чем вы, - безучастно проговорила она.
     -  Вероятно, будет  проще, если я скажу, что знаю  все. -  В голосе Ван
Эффена не  было  ни  злорадства, ни торжества,  лишь твердая уверенность  со
странным налетом  усталости.  - Все, мисс Плендерлейт.  Мне известно даже  о
простой короткой церемонии, состоявшейся  в суссекской деревушке 18  февраля
1902 года.
     - О чем, дьявол вас раздери, вы говорите? - вопросил Николсон.
     -  Мисс Плендерлейт понимает,  о чем, не так ли, мисс Плендерлейт?  - В
голосе  Ван  Эффена звучало почти  сострадание:  впервые жизнь  оставила  ее
морщинистое старческое лицо, плечи изможденно ссутулились.
     - Я понимаю, - кивнула она побежденно и  посмотрела на Николсона.  - Он
ссылается на дату  моего бракосочетания с  бригадным генералом  Фарнхольмом.
Сороковую  годовщину  свадьбы  мы  отметили  с ним на борту  шлюпки.  -  Она
попыталась улыбнуться, но ей это не удалось.
     Николсон  уставился  в  ее  усталое  маленькое  лицо  и пустые  глаза и
внезапно  убедился  в  правдивости  сказанного.  Он смотрел на нее,  впрочем
совсем не видя ее, воспоминания нахлынули на  него, и многие ставившие его в
тупик вещи начали проясняться... Но тут снова заговорил Ван Эффен.
     - 18 февраля 1902  года.  Если я знаю об  этом, мисс Плендерлейт,  то я
знаю и обо всем остальном.
     - Да, вы знаете обо всем, - раздалось ее слабое бормотание.
     -  Будьте  добры. -  Его рука была  по-прежнему  протянута  к ней.  - И
капитану Ямате не придется вас обыскивать.
     -  Хорошо.  -  Она  пошарила под  запятнанным солью  выцветшим жакетом,
расстегнула пояс и передала его Ван Эффену. - Думаю, это то, что вам нужно.
     -  Благодарю  вас. -  Для  человека,  получившего то,  что  он  называл
бесценным сокровищем,  лицо Ван Эффена было  странным образом лишено всякого
выражения  триумфа или хотя бы удовлетворения.  -  Это действительно то, что
мне нужно.
     Он расстегнул карманы на поясе, вытащил лежавший там пленки и фотостаты
и  поднес их  к свету  масляной лампы. Почти минуту  он  изучал их в  полной
тишине; затем удовлетворенно кивнул и поместил вытащенное обратно.
     - Все не  повреждены, - пробормотал  он. -  Сколько  прошло  времени, и
какой путь  им  пришлось преодолеть,  а  они,  тем  не  менее,  в  целости и
сохранности.
     -  Да  о  чем  вы,  черт побери,  говорите?  -  раздраженно  воскликнул
Николсон. - Что это такое?
     - Это? - Ван Эффен  застегивал пояс на талии.  - Это, мистер  Николсон,
причина событий и страданий  последних  дней,  причина потопления "Виромы" и
"Кэрри Дэнсер", гибели столь многих  людей  и готовности моих союзников идти
до  конца, дабы предотвратить ваше  бегство в Тиморское море. Это  - причина
присутствия здесь  капитана Яматы, хотя я сомневаюсь, что он понимает это, -
но его командир поймет. Это...
     - Переходите к делу! - оборвал его Николсон.
     - Простите. - Ван Эффен постучал по поясу.  - Здесь содержатся  полные,
детально   проработанные   закодированные  планы  предполагаемого  японского
вторжения в Северную Австралию. Японские шифры и коды практически невозможно
разгадать,  однако нашим людям известно об одном человеке в Лондоне, могущем
это сделать. Если  бы кому-нибудь удалось доставить эти документы в  Лондон,
союзникам это стоило бы слишком многого.
     - Боже мой! - Николсон был ошеломлен. - ...Откуда они взялись?
     -  Не  знаю, - покачал  головой  Ван  Эффен. -  Если бы я  знал, они бы
никогда  не попали  не в те  руки...  Подробнейшие планы,  вторжения, мистер
Николсон,  - задействованные силы, даты, места  высадки - все. Попади они  к
англичанам или американцам, это стоило бы японцам  трех-, а может быть, даже
шестимесячной задержки. Подобная отсрочка в начале войны могла стать роковой
- теперь вы понимаете их стремление во что бы то ни стало вернуть документы.
Что такое алмазы по сравнению с этим, мистер Николсон!
     - И в самом деле, что? - автоматически пробормотал Николсон.
     - Но теперь у нас есть  и то, и другое - и планы, и алмазы. - В  голосе
Ван  Эффена по-прежнему странно отсутствовал даже намек на радость.  Вытянув
ногу, он коснулся  носком ботинка горки алмазов. - Возможно, выказанное мною
презрение к этим камням поспешно. В них есть своя красота.
     - Да. - В интонации Николсона слышалась острая горечь поражения, однако
лицо его оставалось безучастным. - Фантастически смотрятся, Ван Эффен.
     - Наслаждайтесь ими, пока можете,  мистер Николсон. - Холодный и резкий
голос капитана Яматы вернул всех к действительности.
     Он коснулся вершины алмазного конуса острием  меча, и несколько камней,
играя и переливаясь, скатилось на землю.
     -  Они и правда великолепны. Но полковнику  Кисеки было приказано  лишь
получить алмазы и  в  целости  доставить  их  в Японию. Про пленников ничего
сказано не было. Вы убили его сына, и вы увидите, что это значит.
     - Догадываюсь. - Николсон презрительно посмотрел на него. - Лопата, яма
шесть на два и выстрел в спину, когда я закончу  копать. Восточная культура.
Мы о ней слышали.
     Ямата равнодушно улыбнулся.
     - Более быстрого, чистого и простого способа не существует, уверяю вас.
У нас есть, как вы говорите, культура. И непродуманность ей не свойственна.
     - Капитан  Ямата. - Ван Эффен смотрел на  японского офицера сузившимися
глазами - единственным признаком эмоций на его бесстрастном лице.
     - Да, подполковник?
     -  Вы... вы  не  можете  так поступить.  Этот человек  не шпион,  чтобы
расстрелять его без  суда  и следствия.  Он  даже  не  состоит на  службе  в
вооруженных силах. Фактически он гражданское лицо.
     - Конечно, конечно, - не без сарказма отозвался Ямата. - Пока же на нем
ответственность  за   смерть   четырнадцати  наших  матросов  и  летчика.  Я
содрогаюсь при одной мысли о бойне, которую учинил бы этот человек, будь  он
военным. К тому же он убил сына Кисеки.
     - Он не убивал. Сайрен подтвердит это.
     - Пусть он сам объяснит это полковнику, -  равнодушно проговорил Ямата,
вкладывая меч в ножны. - Мы теряем время.  Трогаемся. Скоро здесь  будет наш
грузовик.
     - Грузовик? - усомнился Ван Эффен.
     -  Мы оставили его примерно  в миле отсюда, - осклабился Ямата. - Мы не
хотели тревожить ваш сон. В чем дело, мистер Николсон?
     - Ни  в  чем,  - кратко отозвался  Николсон.  Он  неотрывно  смотрел  в
открытую  дверь, и, вопреки его воле, тень  волнения  пробежала по его лицу.
Уловив взгляд  Яматы, старший помощник благоразумно отвел глаза от  двери. -
Грузовик еще не прибыл. Мне бы хотелось задать Ван Эффену еще два вопроса. -
Он надеялся на небрежность своего тона.
     - У нас есть одна-две минуты, - кивнул Ямата. - Просто из любопытства -
нельзя ли узнать, кто передал мисс Плендерлейт алмазы... и планы?
     - Ну а это-то к чему? - тяжело  спросил Ван Эффен. -  Дело прошлое, и к
настоящему не имеет никакого отношения.
     - Прошу вас. -  Настаивал Николсон. Неожиданно он понял, что необходимо
выиграть время. - Мне действительно хотелось бы узнать.
     - Ну хорошо. - Ван Эффен посмотрел на  него с интересом. - Я скажу вам.
У Фарнхольма было и  то, и другое и почти постоянно при нем. Это должно быть
очевидным  для  вас хотя бы потому,  что все оказалось у  мисс  Плендерлейт.
Откуда же взялись планы, я, как уже сказал, не имею представления.
     - Должно  быть, он пользовался огромным  доверием,  -  сухо  проговорил
Николсон.
     -  Это так.  И  он имел на  это право. Фарнхольм был абсолютно надежен,
бесконечно умен и находчив, и знал Восток - особенно острова - так же, как и
его коренное население.  Нам достоверно  известно, что генерал говорил,  как
минимум, на четырнадцати азиатских языках.
     - По-моему, вам о нем известно весьма многое.
     - Совершенно верно. Это  было нашим профессиональным долгом - и немалым
удовлетворением любопытства,  -  узнать о нем все,  что возможно.  Фарнхольм
один  из  наших  ключевых  противников.  Нам удалось даже  выяснить, что  он
работал в вашей Секретной Службе чуть более тридцати лет.
     Один или два  человека охнули от изумления, за чем последовал тихий гул
голосов. Даже Ямата снова сел и подался вперед, положив локти на колени. Его
хитрое загорелое лицо светилось интересом.
     - В  Секретной Службе! -  Николсон протяжно,  с  присвистом  выдохнул и
вытер  лоб  с видом  непонимания и  недоверия.  Он догадался о  причастности
Фарнхольма  к  английской  разведке  еще  пять  минут  назад.  Под  надежным
прикрытием  руки  его   глаза   какую-то  секунду  порыскали   по  сторонам,
задержались  на открытой двери и остановились на Ван Эффене. - Но... но мисс
Плендерлейт  говорила,  что он  командовал полком в  Малайзии несколько  лет
назад.
     -  Правильно, командовал, - улыбнулся Ван Эффен. - Во всяком случае это
входило в его обязанности.
     - Продолжайте же, продолжайте, -  раздался  нетерпеливый голос капитана
Файндхорна.
     -  Продолжать особенно  нечего. Японцы  и  я  сам знали  об исчезнувших
планах через считанные часы  после кражи. Я отправился  на поиски, пользуясь
официальной  директивой Японии.  Мы,  правда, не рассчитывали, что Фарнхольм
договорится еще и  о том, чтобы взять  с собой алмазы - гениальный ход с его
стороны.  Если  бы  кто-нибудь вдруг  усомнился в  личине бегущего  от войны
опустившегося  алкоголика, он всегда бы смог  благополучно  откупиться. Этот
кто-нибудь, неизбежно бы связал маскировку и странное поведение Фарнхольма с
камнями, и оставил бы его в покое. И, наконец, если бы японцы установили, на
каком судне находится генерал, то страстное желание получить  столь ценный в
военное время  товар заставило бы их дважды подумать о  том, стоит ли топить
судно и не  лучше ли  заиметь и планы,  и алмазы каким-нибудь иным способом,
что  и  случилось. Повторяю, Фарнхольм был  гениален. Но ему  дьявольски  не
повезло.
     -  Что-то здесь  много шероховатостей, - заметил Файндхорн. -  Зачем им
понадобилось топить "Кэрри Дэнсер"?
     - В то время японцы не знали, что генерал находится на борту, - пояснил
Ван Эффен. -  А вот Сайрен  знал, и знал с самого начала. Он начал  охоту за
камнями, я подозреваю,  потому, что некое нечистоплотное должностное лицо из
голландского  руководства передало  Сайрену информацию  в обмен на  обещание
поделиться частью прибыли, когда Сайрен приберет алмазы к  рукам. Но, думаю,
этот  ренегат  голландец не увидел  бы  и  гульдена,  равно как  и  японская
сторона.
     - Довольно удачная попытка меня  опорочить, - впервые заговорил Сайрен.
Его  голос  был ровен  и сдержан.  - Камни  отправились бы прямиком  к нашим
добрым друзьям и  союзникам - японцам. Таково было  наше намерение. Вот двое
моих людей, могущих это подтвердить.
     -  Иным способом это доказать будет  сложнее,  - равнодушно заметил Ван
Эффен.  -  Ваше  сегодняшнее  предательство  стоит  отдельного разговора. Не
сомневаюсь, ваши хозяева бросят шакалу причитающуюся  ему кость. - Он сделал
паузу, затем продолжил: - Фарнхольм не подозревал, кто я на самом  деле - по
крайней мере, до тех пор, пока мы  не провели несколько дней в  шлюпке. Я же
знал его вдоль и поперек, общаясь с ним и выпивая. Тот  же Сайрен  много раз
видел нас вместе и, наверное, решил, что мы больше чем друзья - заблуждение,
в  которое можно было  ввести кого угодно. Поэтому, думаю, он и  спас меня -
лучше будет  сказать, не перекинул  через борт, когда "Кэрри  Дэнсер" начала
тонуть. Он подумал, что  я либо знаю о  местонахождении алмазов, либо выясню
это у Фарнхольма.
     - Еще одна моя ошибка, - холодно  признал Сайрен. - Следовало дать  вам
утонуть.
     - Следовало. Тогда  бы вы  один завладели целым состоянием. - Ван Эффен
замолчал  и  взглянул  на  японского  офицера.  -  Скажите,  капитан  Ямата,
наблюдалось   ли  недавно   в  этих  водах  необычное  скопление  британских
военно-морских судов?
     Капитан Ямата бросил на него быстрый удивленный взгляд.
     - Откуда вы это узнали?
     - Эсминцы, наверное?  - проигнорировал вопрос Ван Эффен. - Появлявшиеся
ближе к ночи?
     - Точно. - Ямата был  поражен.  -  Они приближались  каждую ночь к мысу
Ява, дрейфуя  всего  в восьмидесяти  милях  отсюда,  и незадолго до рассвета
уплывали, боясь появления наших самолетов. Но как...
     - Все легко объяснимо. На рассвете  того дня, когда пошла ко дну "Кэрри
Дэнсер", Фарнхольм более часа провел в радиорубке. Скорее  всего, он передал
своим предполагаемое направление дальнейшего продвижения: к югу от Яванского
моря.  Ни одно союзническое судно не рискует заплывать севернее  Индонезии -
это было бы верным самоубийством. Вот они и курсируют на юге, ночами подходя
поближе.  Полагаю,  у  них  есть еще одно судно, около Бали. Вы не  пытались
разобраться с этим нарушителем, капитан Ямата?
     -  Куда нам,  - сухим тоном  проговорил  Ямата.  -  Единственное судно,
которым мы располагаем, -  баркас полковника Кисеки. Он достаточно быстр, но
чересчур мал - обыкновенный баркас, по сути, передвижная радиостанция. Связь
в этих районах весьма трудно контролировать.
     - Понимаю. - Ван  Эффен  посмотрел на Николсона. -  Остальное очевидно.
Фарнхольм  пришел  к  выводу, что носить  с собой  алмазы  и планы  -  более
небезопасно.  Планы,  я  думаю,  он  отдал  мисс  Плендерлейт еще  на  борту
"Виромы",  алмазы  -  на острове,  опустошив  свой саквояж  и  заполнив  его
гранатами... Смелее человека мне не доводилось встречать.
     Ван Эффен погрузился в молчание, затем продолжил:
     -  Мусульманский священник был именно тем, за кого себя выдавал и никем
более.  История  Фарнхольма,  рассказанная экспромтом, - абсолютный вымысел,
типичная  попытка  находчивого  и решительного  человека  приписать то,  чем
занимался сам, другому, к тому же уже мертвому...  И  последнее:  я хотел бы
принести свои извинения присутствующему здесь мистеру Уолтерсу.  - Ван Эффен
слабо улыбнулся. - Фарнхольм был не одинок в своих хождениях по таинственным
каютам  в ту  ночь. Я просидел более часа в  рубке  мистера Уолтерса. Мистер
Уолтерс  крепко  спал. Я люблю  иметь  при себе средства,  позволяющие людям
безмятежно и глубоко спать.
     Уолтерс   уставился  на  него,  затем  на  Николсона,   вспоминая,  как
чувствовал  себя  на следующее утро.  Николсон же  припомнил, сколь больным,
бледным и  напряженным выглядел тогда  радист. Ван  Эффен заметил  медленный
понимающий кивок Уолтерса.
     - Прошу прощения, мистер Уолтерс, но я должен был передать сообщение. Я
опытный радист, но  на него у меня ушло много времени. Каждый  раз,  когда я
слышал шаги в коридоре, я умирал тысячью смертей. Но послание мое прошло.
     - Курс,  скорость и местонахождение,  не  так  ли?  - мрачно проговорил
Николсон.  - Плюс просьба не бомбить нефтяные  цистерны. Вам лишь нужно было
остановить судно, не правда ли?
     - Более или  менее,  -  признал  Ван Эффен. - Но я  не ожидал,  что  за
простую остановку судна они возьмутся так основательно. С другой стороны, не
забывайте, что  не пошли  я сообщение,  они, возможно, разнесли бы танкер  в
клочья за считанные секунды.
     - Значит, все мы обязаны жизнями вам,  - с горечью проговорил Николсон.
- Огромное спасибо. - Он холодно смотрел на него несколько долгих мгновений,
затем отвел  в  сторону взгляд настолько казавшийся невидящим, что никому не
пришло  в голову за  ним проследить. Однако глаза старшего помощника были на
самом деле  весьма далеки  от  невидения. Маккиннон  передвинулся  дюймов на
шесть,  возможно, и на все девять за последние  минуты, перемещаясь при этом
не  хаотическими  случайными  рывками  мечущегося  в  бессознательном  бреду
тяжелораненого,  а едва заметными,  продуманными сдвигами человека полностью
сознающего  происходящее   и  сконцентрировавшегося   на  их  бесшумности  и
незаметности, - сторонний наблюдатель должен был  напрячь нервную систему до
гиперчувствительности, дабы  их уловить.  Николсон знал,  что  он не ошибся.
Там, где в  проникавшей за дверь полосе света, первоначально  лежали голова,
плечи  и  руки  боцмана, находились  теперь  только  его  темный  затылок  и
загорелый  локоть.  С  бесстрастным  выражением  лица  Николсон  медленно  и
равнодушно переместил  взгляд  на  присутствовавших  в  комнате.  Ван  Эффен
заговорил опять, наблюдая за ним с задумчивым любопытством:
     -  Как  вы   уже,  наверное,  догадались,  мистер  Николсон,  Фарнхольм
оставался в безопасной кладовой во время воздушного  налета потому, что имел
при  себе два  миллиона  фунтов  стерлингов,  рисковать  которыми ради таких
старомодных  добродетелей,  как  мужество,  честь   и  порядочность,  он  не
собирался. Я, в  свою очередь,  оставался  в обеденном салоне потому, что не
желал стрелять в собственных союзников - вы должны помнить, что единственный
раз,  когда  я  пошел  на  это,  выстрелив в  находившегося  в  боевой рубке
субмарины  матроса, я  промахнулся.  Весьма убедительный  промах, я  считаю.
После первой атаки -  когда мы  начали готовить  шлюпки к спуску на воду и в
дальнейшем  - ни  один японский самолет более нам  не  угрожал:  при  помощи
фонаря я послал упреждающий сигнал с крыши рулевой рубки.
     -  Подобным  же  образом  субмарина  не  делала попыток нас потопить  -
капитана не погладили  бы  по головке, если  бы  по возвращении на  базу  он
рапортовал о том, что алмазы стоимостью в два миллиона фунтов отправились на
дно Южно-Китайского моря. - Он снова безрадостно улыбнулся. - Быть может, вы
помните  о  моем  желании  сдаться  подлодке -  вы же приняли гораздо  более
агрессивное решение...
     - Тогда почему нас атаковал самолет?
     - Кто  знает? - пожал  плечами Ван Эффен. -  От отчаяния, полагаю. И не
забывайте,  что рядом  находился  гидроплан,  который  мог  бы в случае чего
подобрать одного или двух избранных людей.
     - Например, вас?
     - Например, меня, -  допустил Ван  Эффен. -  Вскоре после  того  Сайрен
обнаружил, что алмазов у меня нет, обыскав мой ранец в одну из ночей,  когда
шлюпка  лежала заштиленной. Я увидел его за этим занятием и  предоставил ему
довершить дело, поскольку найти он все равно ничего не мог. К тому же, это в
любом случае уменьшало  шансы получить  нож  в  спину,  что  и  произошло  с
несчастным Ахмедом, следующим подозреваемым Сайрена.  И снова  он выбрал  не
того. - Он посмотрел на Сайрена с нескрываемым отвращением. - Полагаю, Ахмед
проснулся, пока вы рылись в его багаже?
     - Несчастный случай, - небрежно взмахнул рукой Сайрен. - Мой нож иногда
ошибается.
     - Вам очень мало осталось жить, Сайрен. - В тоне Ван Эффена было что-то
необычайно  пророческое, и надменная улыбка медленно сползла с лица Сайрена.
- Вы слишком порочны, чтобы жить.
     - Суеверная чепуха! - Изогнув верхнюю губу и обнажая ровные белые зубы,
Сайрен снова засиял улыбкой.
     - Посмотрим, посмотрим. - Ван Эффен перевел взгляд  на Николсона. - Вот
и все, мистер  Николсон. Почему Фарнхольм  нокаутировал меня бутылкой, когда
торпедный катер подошел  к борту шлюпки,  догадаться несложно. Он обязан был
сделать  это, если хотел  спасти ваши жизни.  Очень,  очень храбрый человек,
удивительно  быстро  и  правильно  принимавший  решения. - Он  повернулся  и
посмотрел  на мисс Плендерлейт. -  Вы  здорово меня напугали, когда сказали,
что Фарнхольм оставил все свои  вещи на острове. Ноя тотчас понял, что он не
мог сделать этого, ибо сознавал, что возможности вернуться туда ему более не
представится.  И  я  догадался,  что  все  у вас.  - Он  взглянул  на нее  с
состраданием. - Вы очень храбрая женщина,  мисс Плендерлейт, и,  несомненно,
заслуживаете лучшей участи.
     Когда  он закончил, в  хижине опять  повисла тяжелая тишина.  Время  от
времени  ребенок  беспокойно  хныкал  во  сне,  но Гудрун  успокаивала  его,
укачивая  на  руках,  и  он  затихал. Ямата  сидел, уставившись на  камни  с
сосредоточенной задумчивостью и, по-видимому, не торопясь  трогаться в путь.
Почти все пленники смотрели на Ван  Эффена  или ошеломленно,  или  с  полным
неверием. Позади них стояло десять или двенадцать охранников, внимательных и
настороженных, с винтовками наизготове. Николсон решился на еще один быстрый
взгляд сквозь освещенный дверной проем и,  с трудом сдерживая дыхание, почти
непроизвольно сжал кулаки. Прямоугольник света за дверью был абсолютно пуст.
Маккиннон исчез. Медленно, стараясь выглядеть безучастным, Николсон позволил
себе  подавленный  глубокий и  бесшумный  вздох и  встретился глазами с  Ван
Эффеном, задумчиво его изучавшим. Задумчиво, и - понимающе. Вскоре Ван Эффен
повернул голову и несколько  долгих, многозначительных мгновений не  отрывал
взгляда от дверного  проема. Николсон почувствовал холодную волну отчаяния и
необходимость  добраться  до  горла Ван  Эффена, прежде  чем тот  заговорит.
Однако шаг этот был бессмысленен и только отсрочил  бы неизбежное. Даже если
бы ему удалось его убить. В глубине души Николсон понимал, что у него нет ни
малейшего шанса  спасти пленников, а  если и есть,  то никак не связанного с
нападением на Ван Эффена,  которому он, Николсон, обязан  жизнью Питера. Ван
Эффен мог легко самостоятельно  избавиться в то утро от  не слишком большого
моллюска.  Он  мог отпустить  Питера и спасти ногу  от  повреждений усилиями
обеих рук - он же предпочел  стоять, прижимая к себе ребенка, в то время как
его голень  превращалась в искусанный кровоподтек... Ван Эффен улыбался ему,
и  Николсон   знал,  что  возможность   не  дать   ему   заговорить  упущена
окончательно.
     - Прекрасно сработано, не правда ли, мистер Николсон?
     Николсон промолчал. Капитан Ямата озадаченно поднял голову:
     - Что прекрасно сработано, подполковник?
     -  О, я  имею в  виду  всю операцию. - Ван Эффен  взмахнул рукой.  - От
начала и до  конца. - Он  умоляюще улыбнулся, и Николсон почувствовал, как в
висках у него застучала кровь.
     - Не понимаю, о чем выговорите, - проворчал Ямата. Он поднялся на ноги.
- Время двигаться. Я слышу шум грузовика.
     -  Очень  хорошо.  - Ван Эффен с  трудом согнул практически беспомощную
после  укуса  моллюска и  шрапнельного ранения ногу. - Чтобы  встретиться  с
вашим полковником? Сегодня же?
     - В течение ближайшего часа, - коротко ответил Ямата. - Сегодня вечером
полковник Кисеки принимает у себя на вилле влиятельных деревенских старост и
вождей. Его  сын  погиб,  однако  обязанности  затмевают горе.  Заметьте,  я
сказал,  затмевают,  но  не  умаляют.  Вид  всех  этих  пленников   принесет
облегчение его разбитому сердцу.
     Николсон  поежился. Словно повеяло могильным холодом, смутно подумалось
ему.  Даже отбросив нотки садистского  предвкушения  в голосе Яматы,  он  не
питал иллюзий по поводу того, что его ожидало. На какой-то  миг он задумался
о всех слышанных им рассказах про зверства японцев в Китае, затем решительно
прогнал эти  мысли. Он сознавал, что  в его  положении полная отключка мозга
составляла   единственную  надежду  за  отсутствием   остальных.  А  таковых
действительно не было. Даже невзирая на близкое  присутствие  Маккиннона,  -
ибо что он мог  сделать,  кроме как оказаться убитым? Возможность того,  что
Маккиннон  попытается  устроить  прежде  всего  собственный  побег,  старший
помощник категорически опускал. Не  из того теста был слеплен  боцман... Ван
Эффен заговорил снова:
     -  И что потом? После того, как полковник встретится  с  пленниками? Вы
приготовили для них помещение?
     - Оно им не понадобится, - жестко проговорил Ямата. - Все, что им будет
нужно, - это хорошая заупокойная служба.
     - Я не шучу, капитан Ямата, - твердо произнес Ван Эффен.
     - Я тоже, подполковник. - Ямата улыбнулся и более ничего не  сказал. Во
внезапно   воцарившейся  тишине   раздался  скрип  тормозов  остановившегося
посередине   кампонга   грузовика.   Затем   капитан   Файндхорн   тщательно
прокашлялся:
     - Отрядом  командую  я, капитан Ямата.  Позвольте  мне вам  напомнить о
международных соглашениях, принятых на период войны. - Несмотря на хрипоту и
слабость, его голос был тверд. - Как капитан британского торгового флота,  я
требую...
     -  Успокойтесь!  - почти  прокричал  Ямата, отвратительно сморщив лицо.
Понизив голос до  полушепота,  еще  более пугающего, чем  яростный  крик, он
продолжил: - Вам  нечего требовать,  капитан.  Вы  не в том положении, чтобы
требовать   вообще.   Международные  соглашения!  Надо   же!   Плевал  я  на
международные соглашения. Они  - для слабых, дураков и детей. Сильные люди в
них не нуждаются. Полковник Кисеки не знает ни о каких соглашениях. Все, что
он знает, - это что вы убили его сына. - Ямата театрально содрогнулся. - Нет
на земле человека,  которого бы  я боялся, за исключением полковника Кисеки.
Его боятся все. Он был бы страшным человеком во все времена.  Теперь же убит
его сын... - Он многозначительно замолчал.
     - Как  поступит  полковник Кисеки? - В голосе  Ван Эффена  не слышалось
волнения, ни даже эмоций. - Женщины и ребенок, конечно же...
     - Они будут первыми - и их не  обделят временем, - сказал Ямата, словно
бы рассуждая о ходе  предстоящего  банкета.  -  Полковник Кисеки - настоящий
творец в своем деле. Для таких маленьких, несведущих людей, как я, наблюдать
за ним - значит приобретать неоценимый опыт. Полковник считает, что душевные
страдания не менее важны, чем физическая  боль. - Ямата  находил тему весьма
приятной и все более воодушевлялся. - Его основное внимание, например, будет
приковано к присутствующему здесь мистеру Николсону.
     - Неизбежно, - пробормотал Ван Эффен.
     - Неизбежно. Поэтому он поначалу будет игнорировать мистера Николсона -
и  сконцентрируется  на  ребенке.  Хотя - не  знаю  -  он может  и  пощадить
мальчика,  ибо  питает  к  маленьким  детям  неизъяснимую слабость. -  Ямата
нахмурился, затем его лицо снова просветлело. - Вероятно, в качестве объекта
он изберет девушку - ту, что со шрамом.  Сайрен  вот  говорит мне, что она и
Николсон  очень  дружны, если  не сказать  больше.  - Он долго  рассматривал
Гудрун, и от выражения его лица  у  Николсона все  закипело. - У  полковника
Кисеки  довольно  необычный  подход  к  дамам,  особенно к  молодым:  весьма
оригинальное сочетание бамбуковой  терапии и  водных  процедур. Вероятно, вы
слышали об этом, подполковник?
     - Да, я об этом слышал. - Впервые за весь вечер Ван Эффен улыбнулся. Но
улыбка  была  неприятной,  и  Николсон  впервые  за  вечер  ощутил  страх  и
непоколебимую уверенность в окончательном поражении. Ван  Эффен забавлялся с
ним, как  кошка  с  мышкой,  издевательски поощряя  его,  выжидая подходящий
момент  для  броска. - Да, я  действительно  об этом весьма наслышан. Должно
быть, это интереснейшее  зрелище.  Могу  ли  я  рассчитывать  на  позволение
присутствовать при этих... мм-м... развлечениях?
     -  Вы  будете  нашим  почетным  гостем,  мой  дорогой  подполковник,  -
вкрадчиво пропел Ямата.
     -  Прекрасно,  прекрасно.  Как   вы  говорите,  это,  наверное,  весьма
поучительно. - Ван Эффен игриво посмотрел на Ямату и равнодушно махнул рукой
в сторону пленников. - Думаете, полковник Кисеки... м-м... побеседует с ними
со всеми? Даже с ранеными?
     - Они убили его сына, - безжизненно проговорил Ямата.
     -  Совершенно  верно.  Они  убили его сына. -  Ван Эффен снова  оглядел
пленников, теперь уже  мрачным холодным взглядом. - Но один из них покушался
также и на мою жизнь. Полагаю, полковник Кисеки не пропустит  никого из них,
не так ли?
     Ямата поднял брови:
     - Я не совсем уверен, что...
     - Один из них пытался меня убить, - хрипло сказал Ван Эффен. - И у меня
есть личные счеты, которые нужно свести. Вы  оказали бы мне большую  услугу,
капитан Ямата, если бы позволили сделать это немедленно.
     Ямата оторвал взгляд от солдата, ссыпавшего алмазы обратно в распоротый
саквояж, и погладил подбородок. Николсон почувствовал, как  стучит в  висках
кровь и заставил себя дышать ровно. Он сомневался,  что кто-либо еще,  кроме
него, знает, что происходит.
     -  Полагаю,  вы имеете  на это  полное  право, мы  многим  обязаны вам.
Однако...  -  Внезапно  сомнения  и  неуверенность  покинули  Ямату,  и   он
улыбнулся.  -  Ну конечно  же! Вы являетесь здесь старшим по званию офицером
союзной державы, и любой ваш приказ...
     - Благодарю  вас, капитан Ямата,  - перебил  Ван Эффен. - Считайте, что
приказ  уже отдан. - Крутнувшись,  он быстро  проковылял  в  гущу пленников,
нагнулся, собрал в кулак рубашку Гордона на груди и яростным рывком поставил
его на ноги.  - Сколько же я этого ждал, ты, ничтожная крыса! Иди-ка сюда. -
Игнорируя  жалкое  сопротивление  Гордона,  с  искаженным  от  страха  лицом
бессвязно  бормотавшего о своей  невиновности,  он протащил  его  через  всю
комнату к пустому пространству в глубине дома совета, прямо  напротив двери,
и  с силой толкнул  к задней  стене  хижины.  Распластавшись по  ней почти в
полный  рост,  Гордон  протестующе  поднял  руку,  каждой  черточкой  своего
некрасивого лица выражая безрассудную панику.
     Оставив  протесты  Гордона  без  внимания,  Ван   Эффен,  волоча  ногу,
направился к японскому солдату у помоста  старейшин, державшему в одной руке
собственную  винтовку,  а в  другой  - автоматический карабин  Фарнхольма. С
небрежной   уверенностью   человека,   не   ожидающего   ни   вопросов,   ни
сопротивления, Ван Эффен решительно выхватил у солдата карабин, убедился что
он полностью заряжен, перевел предохранитель в режим автоматической стрельбы
и  двинулся обратно к Гордону, по-прежнему лежавшему у  стены, неестественно
расширив  глаза, издавая  стоны  и  причитания,  перемежавшиеся  судорожными
всхлипами. В  глазах  устремленных  на Гордона и Ван Эффена,  светился целый
каскад эмоций, от  жалости и  гнева  до  предвкушения и полного непонимания.
Лицо  Николсона  было  лишено всякого выражения, равно  как и Яматы, правда,
непрерывно облизывавшего губы. Никто  и не пытался заговорить или двинуться.
Несмотря  на  готовящееся  убийство,  нечто,  не  поддававшееся  объяснению,
витавшее  в  наэлектризованной атмосфере хижины, пресекало любое  возражение
или вмешательство. Когда же  вмешательство все  же  случилось, исходило  оно
снаружи, с кампонга.
     Пронзительный крик по-японски заставил  всех  резко повернуть головы  к
двери, за ним  последовал шум  короткой  жестокой  схватки,  душераздирающий
вопль   и  отвратительный  полый  звук,  похожий  на   треск  раскалываемого
гигантским  топором  арбуза.  Недолгое  зловещее  затишье  почти  немедленно
разорвалось ревом и напором огня и дыма, с невероятной скоростью  охвативших
дверной проем и большую часть передней стены беснующимся трескучим пламенем.
     Капитан  Ямата  сделал  два  шага  в  направлении  двери  и,  не  успев
прокричать приказ, умер с  открытым ртом, когда пули из карабина Ван  Эффена
разворотили ему полгруди. Оглушительное стаккато заговорившего внутри хижины
оружия  перекрыло  гул  пожара. Следующими упали сержант на помосте и солдат
рядом с ним. И тут же ярко-красный фонтан хлынул из середины лица Сайрена, -
а  низко  согнувшийся  над медленно  поворачивавшимся стволом  карабина  Ван
Эффен, нисколько не изменившийся в лице, все еще давил пальцем на  спусковой
крючок.  Он  пошатнулся, когда первая винтовочная пуля попала  ему  в плечо,
споткнулся и упал на одно колено, когда вторая впилась ему в бок, и, вопреки
всему, продолжал  сохранять каменное выражение лица,  лишь сильнее  напрягся
побелевший указательный палец. Эта картина занимала все внимание  Николсона,
прежде  чем он  заметил рядом  солдата,  наводившего автомат  на человека  у
стены, и бросился ему в ноги.  Они покатились  по  полу  и  вскоре  Николсон
обрушил  приклад  автомата  на  очертания головы под собою,  и  спустя  долю
секунды уже стоял на ногах, отбивая сверкнувшее лезвие штыка, а ногой нанося
удар в незащищенный пах.
     Сомкнув пальцы вокруг тощего горла противника, он осознал, что Уолтерс,
Ивэнс  и  Уиллоуби также  стоят  на ногах,  отчаянно сражась  в  причудливом
полумраке  из красного огня и едкого удушливого  дыма, наполнившего комнату.
Он также осознавал, что карабин  Ван  Эффена замолчал,  что какое-то  другое
автоматическое  оружие  с  иной циклической  частотой стреляет сквозь  стену
бушевавшего  пламени, практически заслонившую дверной проем. И  затем чей-то
локоть, обхватив  его сзади за шею, стал душить в мрачной, жуткой  тишине. В
глазах  у  Николсона вспыхнул  розовато-красный  туман,  и старший  помощник
понял,  что   это  -   стучащая  у  него  в   голове   кровь,   а  не  блики
неистовствовавшего пожара. Его  силы иссякали,  он  уже погружался  во тьму,
когда  смутно  услышал  за  спиной  крик  душившего  его.  В  следующий  миг
Маккиннон, спотыкаясь, за руку потащил его к полыхавшему дверному проему. Но
было слишком  поздно -  во всяком случае, для Николсона. Рухнувший  с крыши,
объятый огнем  брус  лишь только зацепил голову и плечо, но  этого оказалось
достаточно, и даже более чем достаточно, учитывая его изможденное состояние,
чтобы мрак сомкнулся над ним.
     Он пришел  в  себя уже  лежа  у стены  ближайшей  хижины с  наветренной
стороны. Неясно понимая,  что над ним сгрудились  люди, что мисс Плендерлейт
стирает сажу и кровь с его лица, он видел огромные языки пламени вертикально
вздымающиеся  в черное  беззвездное  небо,  в то  время как дом совета, одна
стена и большая часть крыши которого уже сгорели,  постепенно  превращался в
пепелище.
     Сознание  вернулось   полностью.   Он  неуверенно   поднялся  на  ноги,
поддерживаемый  сбоку мисс  Плендерлейт.  Стрельба прекратилась, слышен  был
лишь отдаленный рев грузовика будто буксующего в  песке.  Японцы - вернее те
немногие, что остались из них  в  живых, -  по-видимому, в панической спешке
покидали кампонг.
     - Маккиннон! - Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать трескучий
рев пожара. - Маккиннон! Где вы?
     -  Он где-то  на той  стороне дома,  -  сказал Уиллоуби.  - С ним все в
порядке, Джонни.
     - Все  ли вышли? - требовательно спросил Николсон. - Кто-нибудь остался
внутри? Скажите же ради всего святого!
     - Думаю,  выбрались  все, сэр,  - неуверенно проговорил  стоявший сбоку
Уолтерс. - Там, где мы сидели, никого не осталось - я в этом уверен.
     - Слава Богу, слава Богу! А Ван Эффен?
     Все промолчали.
     - Вы слышали  мой вопрос? - заорал Николсон. - Выбрался ли Ван Эффен? -
Заметив Гордона, Николсон схватил его за плечо. - Ван Эффен что, до  сих пор
там? Вы были к нему ближе всех.
     Он преодолел половину обратного пути, когда треск, заглушивший даже рев
огня, заставил его  резко остановиться. Несколько горящих балок обрушилось с
крыши на землю,  вздымая фонтаны  искр и раскаленных угольев  не далее  трех
футов  от места,  где он застыл как вкопанный. Дверной проем стал  абсолютно
непроницаем. Николсон быстро  поднял  глаза,  мимолетно  ухватившие  картину
начавшей  обваливаться  крыши,  и  более  не  мешкал.  В  четыре  порывистых
неуверенных  шага  он  преодолел блокировавшие  проход  к  двери  полыхавшие
бревна. Его сухие, как хворост, штаны моментально загорелись, и извивающиеся
костерки пламени  столь быстро побежали вверх, что Николсон ощутил их жадные
мучительные прикосновения на своих  обнаженных  руках, державших мертвый вес
Ван Эффена. Огонь безжалостно впивался  в  подошвы ботинок,  а  в  ноздри  -
тошнотворный запах  паленой  плоти.  Его  разум улетучивался,  силы иссякали
вместе  с  чувством  времени  и  пространства,  когда  чьи-то  сильные  руки
подхватили  его под  локти и  вытащили на  прохладный  животворный  вечерний
воздух.
     Легче  всего  на  свете,  наверное,  было  бы  передать  Ван  Эффена  в
распростертые  объятия, упасть  на  землю  и  позволить  долгожданной  волне
забытья нахлынуть и унести его.  Искушение  поступить именно так  было почти
неодолимым, но  Николсон  поборол  его, продолжая стоять,  хватая  огромными
глотками воздух, хотя легкие, казалось, могли  справиться лишь с малой долей
того,  что им  требовалось.  Постепенно мозг  его стал проясняться, дрожь  в
ногах  улеглась,  и  Николсон  разглядел  наконец столпившихся  вокруг  него
Уолтерса, Ивэнса  и Уиллоуби. Не обратив, однако, на  них никакого внимания,
старший  помощник  пробился  сквозь частокол  тел и  отнес  Ван  Эффена  под
прикрытие ближайшей с наветренной стороны хижины.
     Медленно,  с  бесконечной  осторожностью Николсон  опустил раненого  на
землю и принялся расстегивать его продырявленную пулями, запачканную  кровью
рубашку. Ван Эффен схватил его за запястья слабыми руками.
     - Вы теряете  ваше  время, мистер Николсон. - В его едва слышном в шуме
пожара голосе клокотала кровь.
     Проигнорировав  сказанное,  Николсон  разорвал   рубашку   напополам  и
поморщился,  увидев открывшееся зрелище. Если Ван  Эффену  суждено жить, ему
следовало  немедленно  наложить  бинты.  Разорвав  собственную полуистлевшую
рубаху  на  несколько   частей,   старший  помощник  промокнул  раны,  следя
одновременно глазами за бледным, изможденным лицом немца. Ван  Эффен скривил
губы в неком подобии улыбки, видимо, сардонической, если бы не выражение его
глаз, подернутых теперь тусклой дымкой коллапса.
     -  Я  же вам  сказал - не  теряйте времени, - прошептал  Ван  Эффен.  -
Баркас... баркас  Кисеки. Захватите его. Там есть рация: возможно, - большой
передатчик - вы ведь слышали, что  говорил Ямата... Уолтерс сможет отправить
сообщение,  -  настойчиво  прохрипел  он.  -  Немедленно,  мистер  Николсон,
немедленно. -  Его руки  соскользнули  с запястьев  Николсона  и безжизненно
упали на твердую землю кампонга.
     -  Почему вы сделали это, Ван Эффен? -  Николсон вглядывался в немца, с
удивлением покачивая головой. - Ответьте же мне,  ради всего святого, почему
вы так поступили?
     - Бог  его  знает. Хотя, может быть, я - тоже. - Он дышал теперь  очень
быстро и  поверхностно, каждый  раз выдыхая по несколько сдавленных слов.  -
Тотальная война есть  тотальная война, мистер Николсон, но это -  работа для
варваров.  -  Он  слабо  махнул  в  сторону  полыхавшей  хижины.  - Если  бы
кто-нибудь из моих соотечественников оказался на моем месте,  он поступил бы
точно так  же. Все мы люди, мистер  Николсон,  просто  люди. - Он  приподнял
вялую  руку,  одернул разорванную рубашку  и улыбнулся.  -  Когда нас ранят,
разве мы не кровоточим? - Он зашелся судорожным булькающим кашлем, сжимавшим
мышцы живота и отрывавшим голову и плечи от земли, а когда приступ кончился,
лег  так спокойно  и  неподвижно, что  Николсон быстро нагнулся  к  нему  во
внезапной  уверенности,  что Ван Эффен умер.  Но  тот  опять  поднял веки, с
медленной  натужностью  человека,  борющегося  с непреодолимой  тяжестью,  и
улыбнулся Николсону, посмотрев на него затуманенными глазами.
     - Мы, немцы, так легко не сдаемся. Это еще не  конец  фон Эффена.  - Он
долго  молчал,  затем шепотом продолжил: - Выигрыш  войны стоит многого. Это
всегда стоит многого. Но иногда стоимость слишком высока  и не соответствует
реальной цене. Сегодня запрашиваемая цена была чересчур  высокой.  Я... я не
мог заплатить так много. - Огромный столб  пламени взметнулся на  крыше дома
совета, высветив лицо Ван Эффена ярко-красными бликами, затем быстро  иссяк,
и голова бормотавшего что-то  насчет  Кисеки немца выделялась на земле  лишь
неподвижным белым пятном.
     - Что? -  Николсон  так низко над ним нагнулся, что их лица теперь едва
не соприкасались. - Что вы сказали?
     -  Полковник  Кисеки, -  едва слышно выдавил  Ван Эффен.  Он  попытался
улыбнуться,  -  у нас есть с ним  что-то общее... - Его голос почти сошел на
нет,  затем снова приобрел  твердость.  - Думаю,  мы  оба  питаем слабость к
маленьким детям.
     Николсон  не отрываясь  смотрел  на него,  когда  по кампонгу  пронесся
протяжный оглушительный  треск, и  взметнувшаяся  стена  огня озарила  самые
удаленные уголки маленькой деревни. Дом  совета, выгорев в основании, рухнул
под  собственной  тяжестью.  Внезапная  вспышка длилась всего  мгновение. На
глазах  лепестки  пламени  увяли,  и темные угрюмые  тени  поползли  со всех
сторон.
     Николсон вновь нагнулся к Ван Эффену, но тот был уже без сознания.
     Внезапно  изнеможение,  отчаяние  и  острая жгучая  боль в ногах  разом
нахлынули  на Николсона. Почти теряя сознание, он старался лишь прислониться
к  стене, как  вдруг  услышал  глухой  стук ботинок  опрометью  бегущего  по
кампонгу, и чьи-то жесткие пальцы настойчиво впились в его обожженное плечо.
     - Давайте же, сэр, давайте! Поднимайтесь на ноги, ради Бога! - В голосе
Маккиннона  слышалось  крайнее отчаяние, с которым  Николсону за  все  время
знакомства  с боцманом еще не приходилось сталкиваться. - Они взяли их, сэр.
Эти желтые дьяволы забрали их с собой!
     - Что? Что?  - Николсон помотал  отяжелевшей головой. - Что они  взяли?
Планы, алмазы? Да пусть забирают хоть все...
     -  Надеюсь,  алмазы  сгорят в  аду вместе  со всеми маленькими  желтыми
ублюдками Востока. - Маккиннон то всхлипывал, то  переходил  на исступленный
крик,  никогда доселе  Николсоном  не слышанный.  В глазах у боцмана  стояли
слезы, огромные кулаки были сжаты - он совершенно не  помнил себя от ярости.
- Они забрали не только алмазы, сэр. Эти  скоты взяли с собой заложников - я
видел, как они впихивали в грузовик капитана, мисс Драхман и бедного кроху.


     За гневом лежит ярость, неистовая, неуправляемая  ярость, за которой, в
свою очередь, по  прохождении границы безумия наступает холодное, абсолютное
безразличие.  Когда  человек  переходит  этот   порог,  что  удается  весьма
немногим, он перестает быть самим собой,  не вписываясь в рамки  собственных
ощущений,   морального  кодекса   и  стандартов  мышления.   Он   становится
индивидуумом, для которого такие понятия, как страх, страдания или опасность
перестают что-либо значить. Это  состояние отличается  необычайно повышенной
ясностью рассудка, гиперчувствительным восприятием грядущей опасности и в то
же время - полным и нечеловеческим  пренебрежением ею. Но, прежде всего, оно
характерно  абсолютной неумолимостью.  В подобном  состоянии  и  нашел  себя
Николсон в половине восьмого вечера того дня конца февраля, после  сообщения
Маккиннона об исчезновении Гудрун и Питера.
     Его мозг стал  неестественно чист  и  ясен,  быстро оценивал  ситуацию,
исходя  из  известного,  взвешивал  все  возможности  и  развивал  их,  дабы
разработать план, способный дать хоть какую-то надежду на успех. Усталость и
полное физическое истощение спали,  как обременительная накидка. Он понимал,
что  это  перемена психологической, а  не физиологической природы, знал, чем
она может для него обернуться, но ему было решительно наплевать на это,  ибо
странная  уверенность,   что,  независимо   от  природы  источника  внезапно
возродившейся энергии, ее хватит на все, не покидала его ни на мгновение. Он
по-прежнему смутно помнил о серьезных ожогах на  руках  и  ногах,  о  боли в
горле,  куда  врезался  японский   штык;  однако  эта  память  лишь  как  бы
зафиксировала  перенесенные мучения, которые  с  равным  успехом можно  было
прописать другому человеку.
     Его план был убийственно прост,  а шансы на провал -  так  высоки,  что
неудача казалась неизбежной, однако мысли о ней не тревожили его. Он выпалил
Телаку полдюжины вопросов, столько же - Маккиннону, - и в точности знал, что
должен предпринять, что должен предпринять любой, если еще остается надежда.
Все сомнения рассеял рассказ боцмана.
     Дом совета столь яростно вспыхнул  и  превратился в груду пепла с такой
невероятной быстротой лишь по одной причине: всю наветренную  сторону хижины
Маккиннон облил содержимым четырехгаллоновой канистры с бензином, украденной
им  из  японского грузовика  через  пару минут  после его прибытия. Водитель
грузовика пребывал по невнимательности  в блаженном неведении и лежал теперь
на  земле бездыханно.  Боцман уже собирался предать  дом совета  огню, когда
наружный часовой в буквальном смысле споткнулся  о труп. Однако Маккиннон не
только похитил  бензин, но  и постарался вывести из строя грузовик. Так и не
обнаружив в  темноте распределителя зажигания, он  зато  наткнулся на  линию
подачи топлива  в карбюратор,  и мягкая медь согнулась в  руках боцмана, как
воск. Маловероятно, что грузовик,  в  баках  которого остались жалкие  капли
бензина, одолеет более мили - в то время как до Бантука - все четыре.
     Со  смертью  отца  и  нескольких   соплеменников  нейтралитет  перестал
существовать для Телака. То немногое, что он сказал, было пронизано горечью,
гневом и  жаждой  отмщения.  Он мгновенно  утвердительно  кивнул на  просьбу
Николсона о проводнике,  должном провести  основной отряд  -  теперь  только
семерых человек под командованием Вэньера  -  по главной дороге в Бантук для
захвата  баркаса, по  возможности  бесшумного.  Спешно  переведя  одному  из
соплеменников указания,  Телак назначил ему время и  место встречи. Затем он
перевел своим людям  приказ  обыскать лежавших  по  всему  кампонгу  мертвых
японских солдат и складировать воедино все оружие и  боеприпасы. Автомат две
автоматические   винтовки   и  странной  модели  пистолет-пулемет  оказались
по-прежнему боеспособными. Сам  Телак скрылся в близлежащей хижине  и вскоре
появился с  двумя суматрийскими  обоюдоострыми  парангами и  парой  изящных,
искусно  орнаментированных кинжалов  напоминающих  по  форме  язык  пламени,
заткнутых им за пояс. Через пять минут Николсон, Маккиннон  и Телак были уже
в пути.
     Дорога в Бантук, вернее, пологая лесная тропа, вилась среди пальмовых и
табачных  плантаций и вонючих болот по пояс, достаточно опасных  в  темноте.
Однако  маршрут, выбранный  Телаком, лишь однажды проходил  по краю дороги и
дважды  ее пересекал, опять углубляясь в топи и рисовые поля. Все трое  были
очень плохи - в особенности Телак, - потерявший  много крови, и любой  врач,
не колеблясь, тут же поместил всех в стационарный госпиталь. Но тем не менее
они почти бежали по труднопроходимой влажной местности, чувствуя, как  гулко
и требовательно  бьется сердце, но  ни разу не сбившись  на шаг. Они бежали,
обливаясь потом от нечеловеческого напряжения и жгучей боли в легких, и даже
не  понимая  как  отрывают  от  земли  отяжелевшие  ноги  перешедшие  предел
выносливости мышцы. Они бежали и бежали. Телак - потому что его отец лежал в
деревне  со штыковой  раной  в груди,  оказавшейся  смертельной; Маккиннон -
потому что обезумел от ярости, и сердце гнало его  вперед, а Николсон -  уже
не являлся  самим  собой, и  вся боль, тяготы  и лишения  претерпевал просто
кто-то другой.
     Когда  они  вторично  пересекли дорогу,  то увидели  впереди  брошенный
японский грузовик. И  даже  не сбавили бега, ибо без сомнения  японцы,  взяв
пленников,  устремились  к  городу  пешком.  Машина  прежде  чем  заглохнуть
проехала гораздо дальше, чем они предполагали,  преодолев,  по меньшей мере,
половину пути до Бантука. Как давно оставили ее японцы, сказать было трудно.
Николсон мрачно сознавал,  как неумолимо  тают их  шансы  на  успех с каждой
минутой. Это понимали все, но не допускали и мысли о даже небольшом снижении
темпа. И, заметив грузовик, еще отчаяннее помчались вперед из последних сил.
     Не раз во время бега перед Николсоном возникали картины, как, вероятно,
японские солдаты обращаются с пленниками,  безжалостно подгоняя их на лесной
тропе.  Перед  глазами стояли приклады  винтовок, может  быть,  даже  штыки,
жестоко  врезающиеся  в  спины  еле  бредущего,  спотыкаясь  от  слабости  и
усталости,  старого больного капитана и едва переставляющей  ноги  Гудрун  с
маленьким  Питером на  руках - после  полумили даже двухлетний ребенок может
стать  непосильной  ношей. Хотя, возможно, японцы  забыли мальчика  в спешке
где-то  в  джунглях,  оставив  на верную  смерть.  Однако  внутренний ментор
Николсона   не  позволял   этим  мыслям  завладеть  рассудком,  перерасти  в
наваждение и привести к душевному бессилию, включая их лишь ненадолго как бы
для стимуляции усилий. На протяжении всего изматывающего пути мозг Николсона
оставался необычайно холодным и отрешенным.
     Когда  они достигли  окраин  Бантука,  стало довольно  холодно,  звезды
исчезли и начал накрапывать дождь. Бантук  был типичным яванским  прибрежным
городком, не слишком большим и не слишком маленьким, причудливо  вобравшим в
себя черты старого и нового,  являя  собой как бы  смесь  Индонезии  образца
столетней  давности  и  далекой  Голландии современного периода.  На берегу,
вдоль изгиба бухты, ютились  ветхие полуразвалившиеся хижины, возведенные на
длинных  бамбуковых шестах выше  уровня паводка, с подвешенными  сетями  для
лова рыбы во время прилива. До середины пляжа тянулся  изогнутой формы  мол,
заходивший  за  один  из  мысов бухты  и  обеспечивавший  укрытие  баркасам,
рыболовецким судам  и  накрытым тентами  прахоэ.  За  хижинами  беспорядочно
выстроились два или три ряда деревянных лачуг с соломенными крышами, похожих
на те, что встречаются в деревнях в глубинных районах острова. И уже за ними
находился деловой и торговый центр города, ограниченный домами и строениями,
плавно редевшими к окраине,  где начиналась отлогая долина. Замыкавшую с  ее
стороны  часть  Бантука  вполне  можно было  назвать  типичным нидерландским
пригородом,  хотя  и  лишенным  широких протяженных  бульваров,  таких,  как
Батавия или  Медан,  зато  с  маленькими  опрятными  бунгало  и причудливыми
колониальными  особняками,  каждый   из  которых   был  окружен  великолепно
ухоженным садом.
     В  эту  часть города  и  вел  Телак  своих спутников. Они  стремительно
миновали затемненные улицы в центре  Бантука, даже не  пытаясь прятаться или
пробираться задворками, - на  осторожность времени не  оставалось. Несколько
человек,  вышедших на мокрые от дождя вечерние улицы, заметили их. Николсон,
полагавший,  что японцы  объявили  в  Бантуке  комендантский час, понял, что
ошибался,  ибо  некоторые  кофейни  оказались  по-прежнему открытыми,  и  их
хозяева-китайцы в блузах навыпуск стояли  под навесами у входов, безразлично
взирая на бегущих.
     Преодолев около  полумили в глубь города, Телак перешел на шаг и жестом
указал  Николсону  и Маккиннону  встать в спасительный мрак  высокой ограды.
Впереди, не  далее пятидесяти ярдов, вымощенная щебнем дорога была перекрыта
высокой стеной с аркой  посередине, сводчатый проход которой освещался парой
электрических  фонарей. Два  человека, прислонившись к дугообразным  стенам,
разговаривая, курили. В сильном свете даже  на  расстоянии бросались в глаза
серо-зеленая униформа  и  фуражки японской  армии с  изогнутыми тульями.  За
воротами просматривалась  круто поднимавшаяся подъездная  аллея,  освещенная
рядом фонарей.  Аллея вела к массивному белостенному особняку. Арка скрывала
большую его  часть, оставляя на обозрение  лишь  крыльцо с  колоннами и  два
залитых светом эркера. Николсон повернулся к тяжело дышавшему рядом Телаку.
     - Это здесь? - были первые слова, произнесенные им со времени  ухода из
кампонга.
     - Это  тот  дом, - прерывисто  проговорил  Телак.  -  Самый  большой  в
Бантуке.
     - Как  и  следовало  ожидать. -  Николсон помолчал,  утирая пот.  - Они
прибудут этой дорогой?
     - Другого пути нет. Они пройдут здесь. Если, конечно, еще не прибыли.
     - Если еще не прибыли, - эхом отозвался Николсон. Впервые страх чуть не
привел в  смятение  рассудок, грозя свести на нет весь замысел;  но  старший
помощник безжалостно отогнал его.  -  Если они уже  там,  рассчитывать не на
что.  Если нет, то  мы можем немного  отдышаться - мы  не должны действовать
полумертвыми от усталости. Как вы считаете, боцман?
     - У меня руки чешутся, сэр, - тихо  сказал Маккиннон. - Давайте  начнем
прямо сейчас.
     - Много времени это  не займет, - успокоил его Николсон, и повернулся к
Телаку. - Над стенами, я вижу, шипы?
     -  Верно,  -  мрачно  ответил  Телак.  -  Сами  по  себе  шипы  -  дело
преодолимое, но они под током по всему периметру.
     - Так это единственный вход? - тихо спросил Николсон.
     - И единственный выход.
     - Понятно. Даже очень. - Минуты две разговор не возобновлялся. В тишине
слышалось лишь становившееся более ровным дыхание. Николсон с нечеловеческим
терпением ждал  момента, когда силы  восстановятся  максимально. Наконец  он
выпрямил плечи, вытер ладони  об обгоревшие остатки своих защитных штанов  и
повернулся к Телаку.
     - По этой стороне мы миновали высокую  стену примерно шагов за двадцать
отсюда?
     - Правильно, - кивнул Телак.
     - За стеной, близко от нее, растут деревья?
     - Я тоже их заметил, - опять кивнул Телак.
     -  Давайте  вернемся   туда.  -  Николсон,  держась   ограды,  неслышно
направился обратно.
     Все было проделано за какие-то две минуты, и в двадцати шагах  никто не
услышал и намека на звук.  Николсон  лег на землю у  основания  стены и тихо
застонал. Тишина. Он застонал громче и жалобнее. Через несколько секунд один
из часовых выпрямился и  настороженно уставился на дорогу. Мгновение  спустя
второй проделал то же самое.  Солдаты переглянулись,  торопливо перекинулись
парой фраз  и, поколебавшись,  побежали вниз по дороге. Один включил на ходу
фонарь.  Николсон заохал  еще громче и скрючился на  земле,  повернувшись  к
подбегавшим спиной, чтобы в нем не сразу узнали уроженца Запада. В мечущемся
луче фонаря он уловил мерцающий блеск штыков - любой  взвинченный до предела
охранник, вероятно,  все-таки  предпочел  бы иметь  дело  с трупом, нежели с
живым неприятелем, независимо от того, сколь сильно он ранен.
     Громыхая по мощеной дороге тяжелыми ботинками, солдаты перешли  на шаг,
остановились  рядом с  лежащим,  наклонились  над  ним  и в таком  положении
умерли:  один - со всаженным  в  спину по самую рукоять кинжалом спрыгнувшим
сверху  со  стены Телаком, второй  -  с сомкнувшимися вокруг  шеи  жилистыми
руками Маккиннона, сразу как Николсон внезапно выбил ногой  винтовку  из его
рук.
     Старший  помощник  быстро  вскочил  и  всмотрелся  в бездыханные  тела.
Слишком малы, с горечью подумал он, слишком  заметно малы. Он рассчитывал на
униформу для маскировки, но они одна не была впору никому из них. Времени же
терять было нельзя. Телак и Николсон  подняли одного охранника  за лодыжки и
запястья и, раскачав,  перекинули с помощью Маккиннона через высокую стену с
глаз долой.  Второго постигла та  же участь. Вскоре все  трое  уже  были  на
территории особняка.
     Хорошо освещенная подъездная аллея была окаймлена высоким кустарником и
подстриженными деревьями. По  правую руку, за деревьями,  шла  лишь стена  с
электрическим   ограждением  поверху.  Слева  покато   расстилалась  широкая
лужайка, кое-где с небольшими прогалинами, но в целом прекрасно ухоженная, с
разбросанными по ней Небольшими купами карликовых деревьев.  Свет на лужайку
лился  с аллеи и  фасада дома,  освещая ее, впрочем, лишь частично. Бесшумно
перебегая от одного дерева к другому, они  достигли кустарников, примыкавших
к крыльцу особняка. Николсон наклонился к уху Телака.
     - Вы были здесь прежде?
     Телак покачал головой в темноте.
     - Что-нибудь  знаете  о других  дверях?  Не  слышали, окна  зарешечены,
оснащены сигнализацией или под напряжением?
     Телак не знал.
     -  Это решает  дело, -  прошептал Николсон. - Парадная  дверь.  Они  не
рассчитывают, что такие посетители воспользуются парадной дверью. -  Оттянув
ремень, Николсон  вытащил  врученный ему Телаком паранг и  медленно встал  с
колен.  - Без шума, безо всякого шума. Быстро, тихо и спокойно. Мы не должны
обеспокоить хозяев.
     Он почти шагнул вперед, когда под давлением Маккиннона вновь почти упал
на колени, подавив приглушенное восклицание. Маккиннон  весил добрых  двести
фунтов и был феноменально силен.
     - Кто-то  приближается, - выдохнул Маккиннон. - Должно быть, здесь есть
наружная охрана.
     Николсон секунду вслушивался, затем покачал во мраке головой, ничего не
слыша.  Но боцману он все-таки  верил  - слух Маккиннона  был  под стать его
удивительному зрению.
     - Не  по  гравию, а по бордюру, - пробормотал  Маккиннон.  - Идет в эту
сторону. Я возьму его на себя.
     -  Оставьте,  - решительно  покачал головой Николсон. -  Слишком  много
шума.
     - Но он услышит  наши шаги по гравию. - Голос Маккиннона стал еще тише,
и теперь и до Николсона донесся шелест ног по мокрой траве. - Шума не будет.
Обещаю.
     Николсон кивнул и в знак согласия сжал руку боцмана. Человек  находился
уже практически  напротив них,  и  старший  помощник поежился.  Этот  солдат
должен   был   стать   четвертой   за  ночь   жертвой   тихого   и   мирного
шотландца-боцмана, и пока что лишь одной из них удалось издать некое подобие
звука. Как же долго можно прожить с человеком - три года в данном случае - и
так его толком и не узнать...
     Человек  стоял совсем  рядом,  повернув  голову  к освещенным  окнам  и
доносившемуся из-за их спин отдаленному гулу  голосов, когда Маккиннон вырос
словно ниоткуда, бесшумный, как призрак, и стальной  хваткой сдавил его шею.
Не было никакого шума, ни малейшего его признака.
     Оставив  труп  в кустах,  опасаясь  бродивших  по  территории  особняка
охранников,  они  спокойно  и  осторожно  пересекли   гравий,  поднялись  по
ступенькам  крыльца и беспрепятственно миновали распахнутые  настежь двойные
двери.
     Мягко освещенный люстрой просторный холл с высоким сводчатым потолком и
обшитыми чем-то, очень напоминавшим дуб, стенами блестел мозаичным паркетным
полом  из  западноавстралийского  эвкалипта, каури  и  еще  какой-то светлой
твердой тропической древесины. С двух сторон  холла наверх плавно изгибалась
широкая  лестница  более  темного,  чем  обшивка  стен  дерева,  смыкаясь  с
поддерживаемым  колоннами широким балконом, опоясавшим  три  стены.  Двойные
двери  у подножия  лестниц были заперты, а в глубине холла,  одностворчатая,
открыта.
     Николсон знаком показал  Маккиннону и  Телаку  встать  с каждой стороны
двойных дверей справа,  а сам, мягко ступая, направился по холлу к открытой.
Он  чувствовал  под ногами  твердый холодный пол  -  должно  быть,  во время
изматывающе  долгого бега он стер  последние,  полуистлевшие при  выносе Ван
Эффена из полыхавшего дома остатки подошв. Мозг автоматически отметил  это и
тотчас отторгнул из сознания,  уже долгое время  противодействовавшего боли,
терзавшей  сырую   обожженную   плоть.   Ледяное  чувство   индифферентности
по-прежнему оставалось с ним.
     Плотно прижавшись к стене,  старший  помощник прислушался к  звукам  за
открытым  дверным  проемом.  Поначалу  тишина казалась  абсолютной, затем он
уловил неявные  далекие отзвуки голосов и  случайный звон  посуды. Очевидно,
кухня и помещения слуг, -  что вполне  предположимо, учитывая подходящее для
поздней вечерней трапезы  время. Значит  слуги  - или слуга  - могли в любой
момент войти в  холл, миновав видневшийся за дверным проемом коридор. Затаив
дыхание Николсон подался впереди на мгновение выглянул за дверь. В  длинный,
тускло освещенный коридор выходили три двери, две боковые были закрыты, а из
третьей, в дальнем конце, - падал белый прямоугольник света. Убедившись, что
вокруг никого нет, Николсон шагнул в коридор, нашарил с другой стороны двери
ключ, вытащил его,  вышел обратно  в холл и, мягко  прикрыв за собой  дверь,
запер ее.
     Затем снова неслышно пересек холл  и присоединился к  стоявшим у  белых
двойных дверей Маккиннону и Телаку. Оба не отрывали от него глаз.  Маккиннон
по-прежнему был  мрачным  и  непримиримым, а  перепачканный кровью  Телак  с
посеревшим от усталости смуглым лицом выглядел ужасно, однако было ясно, что
жажда мести  поддержит в  нем силы и энергию, сколько  потребуется. Николсон
шепотом отдал ему краткие указания и подождал, пока  он  не проскользнет  за
лестницу справа.
     Приглушенный гул  голосов за двойной дверью иногда прерывался  взрывами
грубого хохота. Несколько секунд  Николсон вслушивался, приложив ухо к щели,
затем  проверил  каждую створку  по очереди бесконечно  осторожным  касанием
указательного   пальца.    Обе   едва   заметно   поддались,   и   Николсон,
удовлетворенный, выпрямился  и  кивнул Маккиннону.  Они  подняли  оружие, и,
распахнув дверь одновременным ударом ног, вошли в комнату.
     Комната  была длинной  и  низкой,  с  большими, завешенными  москитными
сетками окнами, паркетным полом  и обшитым деревом  стенами. В дальней стене
комнаты - еще  одно, меньших размеров окно.  Единственной мебелью между двух
дверей был дубовый сервант по левой стене да  подковообразный банкетный стол
со стульями, все из которых были заняты. Некоторые продолжали разговаривать,
смеяться  и пить  из  глубоких  стаканов,  не замечая появления  двух людей,
однако под влиянием молчания  остальных тоже замолчали и, застыв  на  месте,
уставились на вошедших.
     Для  человека, предположительно оплакивающего  смерть  сына,  полковник
Кисеки  необычайно  владел  искусством сокрытия  собственного  горя от  глаз
окружающих. Он угадывался безошибочно, - во главе стола, в почетном кресле с
высокой  спинкой, обильно украшенном  резьбой.  Невысокий полковник оказался
чудовищной толщины,  шея  его  выпирала из тугого  армейского  воротника,  а
маленькие поросячьи глазки были почти  полностью  прикрыты  складками  жира.
Очень  короткие черные волосы с сединой на висках торчали на макушке круглой
головы как  щетина  проволочного скребка.  Его красное  от алкоголя лицо  за
частоколом пустых бутылок,  громоздившихся на  залитой вином белой скатерти,
как  раз откинулось назад - полковник заходился  хохотом, когда  Николсон  и
Маккиннон вступили в комнату. Теперь же это все  еще улыбавшееся одутловатое
лицо медленно принимало выражение застывшего недоверия.
     Никто  не  шелохнулся и не  издал ни звука.  С  осторожной неспешностью
Николсон и Маккиннон обходили стол с  двух сторон,  мягким звуком шагов лишь
подчеркивая напряженную тишину. Старший помощник  продвигался  вдоль буфета,
боцман  - мимо больших окон. Все четырнадцать человек по-прежнему неподвижно
сидели  на  своих  местах,  следя  глазами  за вошедшими.  Пройдя  полстола,
Николсон остановился и, убедившись, что Маккиннон держит всех присутствующих
в  поле зрения, открыл первую дверь слева, дав  ей  распахнуться настежь, и,
как только она щелкнула замком, бесшумно развернулся к столу. Одновременно с
щелчком сидевший спиной  к  нему  офицер, чья рука оставалась  невидимой для
стоявшего по другую  сторону стола Маккиннона,  начал вытаскивать из боковой
кобуры  револьвер и  уже извлек его полностью, когда  приклад автоматической
винтовки Николсона  врезался  ему поверх правого  уха.  Пистолет с бряцаньем
упал на паркет, а офицер - грудью на стол, сбив головой почти полную бутылку
вина,  тихим  журчанием  полившимся из  горлышка.  Дюжина пар  глаз,  словно
завороженных единственным происходившим в комнате движением, наблюдала,  как
кроваво-красное  пятно  расползается по  белой скатерти.  Попыток заговорить
никто по-прежнему не делал.
     Николсон  посмотрел  в распахнутую  теперь дверь.  Лишь длинный  пустой
коридор. Заперев дверь  он перешел к следующей. За нею скрывалась маленькая,
лишенная окон уборная. Ее Николсон оставил открытой.
     Вернувшись к  столу,  он  двинулся  вдоль  его края, обыскивая людей на
предмет  оружия.  Маккиннон  медленно,  кругами, водил  автоматом.  Закончив
обыск,  Николсон предоставил  боцману проделать  то же самое  с  его стороны
стола. Общий улов оказался на удивление  мал, составив несколько ножей и три
револьвера, считая ступавшим  на пол, - четыре. Два пистолета Николсон отдал
Маккиннону,  два засунул себе  за  ремень.  Для быстрой  стрельбы с близкого
расстояния автоматическая винтовка казалась более эффективным оружием.
     Николсон  подошел к головной части стола  и посмотрел на восседавшего в
кресле тучного человека.
     - Вы полковник Кисеки?
     Тот молча кивнул. Ошеломление уже  прошло,  и настороженность в  глазах
была  единственным  признаком эмоций  на  его совершенно  бесстрастном лице.
Опасный человек, угрюмо подумал Николсон, недооценка которого может привести
к фатальным последствиям.
     - Прикажите  всем положить руки  на стол  ладонями вверх и оставаться в
таком положении.
     - Я отказываюсь. - Кисеки скрестил руки на груди и небрежно откинулся в
кресле. - С какой стати я должен... - Он не договорил, так как дуло винтовки
Николсона глубоко вошло в толстые жировые складки его шеи.
     - Считаю до трех,  -  равнодушно сказал Николсон,  чувствуя  внутренний
холодок - мертвый Кисеки ему был не нужен. - Один. Два...
     -  Довольно! -  Кисеки  выпрямился в  кресле,  стараясь отклониться  от
приставленного  дула  винтовки,  и  быстро  заговорил.  Руки  ладонями вверх
незамедлительно легли на стол, как и приказывал Николсон.
     - Вы знаете, кто мы? - продолжал Николсон.
     - Я  знаю, кто вы.  - Кисеки говорил по-английски медленно и с  видимым
трудом,  хотя  и  вполне  правильно. -  Вы  с  английского танкера "Вирома".
Глупцы! На что вы надеетесь? Это безумие!  Вы  можете сдаться  прямо сейчас.
Обещаю вам...
     - Заткнитесь! -  Николсон кивнул на сидевших по  обе стороны  от Кисеки
армейского  офицера  и  смуглолицего  индонезийца  с  тщательно причесанными
черными волосами в отлично сшитом сером костюме. - Кто эти двое?
     - Мой заместитель и мэр Бантука.
     - Мэр Бантука, значит? - Николсон с интересом посмотрел на индонезийца.
- Сотрудничаем вовсю, насколько я понимаю?
     -  Не знаю, о чем вы говорите,  - Кисеки поднял на Николсона сузившиеся
глаза. - Мэр является членом и соучредителем Великой Восточно-Азиатской...
     - Заткнитесь  же,  ради Бога!  - Николсон оглядел остальных  - двух или
трех офицеров,  шестерых  китайцев,  араба  и  какого-то  яванца  - и  снова
обратился к Кисеки.  - Вы,  ваш  заместитель и  мэр останетесь здесь. Прочие
побудут в той уборной.
     -  Сэр! -  негромко крикнул Маккиннон от одного из окон. - Они уже идут
по аллее!
     -  Поторопитесь!  -  Николсон  опять ткнул  стволом  в  шею  Кисеки.  -
Прикажите им перейти в уборную. Живо!
     -  В  эту клетку? Там же нечем дышать.  - Кисеки изобразил ужас. -  Они
задохнутся там.
     -  Или умрут здесь. Пусть  выбирают.  - Николсон надавил  на  винтовку,
напрягая палец на спусковом крючке. Но прежде умрете вы.
     Через тридцать  секунд  в комнате  стало тихо и  почти  безлюдно.  Трое
по-прежнему  сидели  во  главе  банкетного  стола.  Еще  одиннадцать кое-как
впихнули в  уборную, закрыв на  замок дверь за ними.  Маккиннон  прижался  к
стене рядом с открытой двойной дверью. Николсон стоял за распахнутой  дверью
в коридор. Он мог одновременно наблюдать сквозь щель между нею и  косяком за
двойной дверью и держать в поле зрения Кисеки, наведя винтовку  ему в грудь.
Что до Кисеки, то он получил  приказ Николсона. А полковник повидал на своем
веку  слишком много,  в том числе и доведенных до крайней степени отчаяния и
решимости  людей,  чтобы  не знать, что Николсон пристрелит его, как собаку,
при  малейшем  подозрении,  что  его  пытаются  обмануть,  не говоря  уже об
уверенности, известная жестокость Кисеки соперничала лишь с его  храбростью,
но  глупцом полковник  никогда  не  был.  Он  намеревался  выполнить  приказ
Николсона безоговорочно.
     Услышав плач и  сдавленные всхлипывания маленького Питера - солдаты уже
поднимались  по  ступеням, - Николсон сжал губы.  Поймав его  взгляд, Кисеки
напрягся  в  ожидании  пули,  но  Николсон  покачал  головой  и  он  ощутимо
расслабился.  Вскоре из  холла  донесся  топот,  замерший  у  дверей. Кисеки
повелительно крикнул,  и  японский  конвой из  шестерых  человек  вступил  в
комнату, толкая перед собою пленников.
     Первым  шел капитан Файндхорн, поддерживаемый солдатами с двух  сторон.
Он  волочил  ноги, часто и  хрипло дышал, лицо  его  было  пепельно-серым, с
гримасой  боли, остановившись, конвоиры отпустили  его.  Качнувшись  взад  и
вперед  и закатив  воспаленные глаза, он обмяк  и опустился  на  пол, тотчас
потеряв сознание. За ним стояла Гудрун Драхман, все еще  державшая Питера на
руках. Темные  волосы ее спутались, когда-то  белая  рубашка была  разорвана
сзади, обнажая  полспины. Николсон не мог видеть ее  спину с того  места где
стоял, но и без того знал, что она истыкана штыком, ибо шедший за ней солдат
не  опускал  его  ни  на  минуту. Импульсивное желание выйти  из-за  двери и
израсходовать весь магазин винтовки на этого  солдата было почти неодолимым,
но старший помощник оставался недвижим, переводя взгляд с бесстрастного лица
Кисеки на  изможденное  и перепачканное  Гудрун.  Ее также слегка качало  на
дрожащих от усталости ногах, но она по-прежнему высоко держала голову.
     Полковник  Кисеки повелительно рявкнул. Солдаты  уставились на  него  в
недоумении. Он повторил приказ, с силой хлопнув ладонью по столу, и  четверо
из  шести побросали  оружие на  паркет. Пятый медленно,  с неким оцепенением
нахмурился,  оглядел  остальных  и лежащее на полу оружие, неохотно расцепил
пальцы,  и винтовка  со  стуком упала под  ноги. И только шестой, - тот, что
стоял со  штыком за Гудрун, - догадался,  что  дело не  совсем  чисто. Низко
пригнувшись,  солдат  дико  обвел  комнату  глазами  и  тут  же  рухнул  как
подкошенный,  когда бесшумно появившийся позади него Телак чуть  не снес ему
голову прикладом винтовки.
     В следующее мгновение Николсон, Маккиннон и Телак одновременно вступили
в комнату. Телак препроводил пятерых японских  солдат  в угол, и пока боцман
захлопывал  двойные  двери,  одновременно  следя  за  сидевшими  за  столом,
Николсон  беззастенчиво и  с огромным  облегчением  обнял  девушку вместе  с
малышом у нее на руках.  Еще не  оправившаяся от  шока Гудрун с недоверчивым
изумлением смотрела на него, а потом уткнулась  ему в плечо лицом,  повторяя
его  имя. Маккиннон поглядывал на них, широко усмехаясь и подобрев лицом, ни
на долю секунды не упуская из виду троицы во главе стола.
     - Джонни, Джонни! -  Девушка подняла голову  и посмотрела на  Николсона
сияющими  голубыми   глазами,  затуманенными  от  слез.  Отойдя  от  первого
потрясения она начала  мелко дрожать в промокшей  под дождем одежде, даже не
сознавая  этого.  Такие  полные счастья  глаза Николсону еще  не  доводилось
видеть. - Ох, Джонни, а я думала, все кончено. Я думала, что Питер и  я... -
Она резко замолчала и улыбнулась ему. - Да как же вы здесь оказались? Я... я
не понимаю. Как вы узнали...
     -  Частный самолет.  -  Николсон небрежно взмахнул рукой.  -  Это  было
несложно. Потом, Гудрун. Нам нужно спешить. Боцман?
     - Сэр? - Маккиннон силился скрыть улыбку.
     -  Свяжите  наших  дорогих   друзей  за  столом.  Но  только  запястья.
Заведенные за спины.
     -  Нас  связать! -  Кисеки подался  вперед,  сжав  кулаки,  по-прежнему
лежащие на столе. - Я не вижу необходимости...
     - Стреляйте в них в  случае чего, - приказал  Николсон.  -  Они для нас
теперь бесполезны. -  Он решил умолчать о той главной неоценимой услуге, что
еще предстояло оказать им Кисеки, убоявшись, что знание намерений противника
спровоцирует его на какой-нибудь отчаянный шаг.
     - Считайте, что приказ выполнен, сэр. - Маккиннон решительно двинулся к
троице, срывая по ходу с  окон  москитные сетки, из которых могли получиться
отличные путы. Предварительно  усадив Гудрун на  стул,  Николсон нагнулся  к
капитану  и потряс  его за  плечи.  Постепенно Файндхорн очнулся и  с трудом
открыл глаза.  С помощью  Николсона он  тяжело  поднялся на ноги и  медленно
оглядел комнату, окончательно приходя в себя.
     - Уж не знаю, как вам это удалось, мой мальчик,  но удалось на славу. -
Он изучающе  оглядел  Николсона и поморщился, заметив порезы и сильные ожоги
на его ногах и руках. - Ну и досталось вам! Надеюсь, ваше самочувствие лучше
вашего вида.
     - Самочувствие превосходное, сэр, - широко улыбнулся Николсон.
     - Вы оптимистично лжете, мистер Николсон. Вам, как и мне, прямая дорога
на больничную койку. И куда же мы направимся отсюда?
     -  Далеко.  И  очень скоро. Через несколько  минут,  сэр. Нам  еще надо
решить здесь пару вопросов.
     - Тогда  отправляйтесь  сами,  - проговорил  Файндхорн. - Полагаю,  мне
лучше  будет  в роли военнопленного.  Честное  слово, Джонни, я не  пройду и
шага.
     - А вам и не придется, сэр, гарантирую. - Николсон с любопытством ткнул
носком ранец одного  из солдат, наклонился  и  заглянул внутрь. - Надо же, и
планы,  и алмазы- все здесь. Надеюсь, полковник Кисеки,  вам  они не слишком
нужны?
     Кисеки равнодушно воззрился на него. У Гудрун Драхман от  неожиданности
вырвался быстрый вздох.
     - Так это и есть  полковник Кисеки! - Она несколько мгновений неотрывно
смотрела  на него, затем поежилась. - Теперь я  вижу, что капитан Ямата  был
совершенно прав. Слава Богу, что вы оказались здесь первыми, Джонни.
     -  Капитан  Ямата!  -  Глаза Кисеки  и так едва  заметные,  практически
исчезли в складках кожи. - Что случилось с капитаном Яматой?
     -  Капитан Ямата отправился к  праотцам, -  коротко сообщил Николсон. -
Ван Эффен превратил его в месиво.
     - Вы врете! Ван Эффен наш друг, и очень хороший друг.
     - Был другом, -  сказал Николсон. -  Но вы  расспросите об  этом  своих
людей -  как-нибудь потом. - Он  кивнул  на  сжавшуюся  под винтовкой Телака
группу. - Пока же пошлите одного  из них  за носилками, одеялами и фонарями.
Думаю,  нет  надобности предупреждать  о  последствиях любого  безрассудного
действия.
     Кисеки бесстрастно  взглянул на него и быстро проговорил что-то  одному
из солдат.
     - В этом  доме должна быть рация.  Где она? -  Солдат вышел  и Николсон
снова обратился к Кисеки.
     Кисеки  впервые  улыбнулся, демонстрируя  коллекцию золотых  коронок на
передних зубах.
     - Жаль вас разочаровывать, мистер... мм-м...
     - Николсон. Не обращайте внимания на этикет. Рация, полковник Кисеки.
     -  Эта  - единственная, что  у  нас есть.  - Улыбаясь  еще шире, Кисеки
кивнул на сервант, Маккиннон уже связал ему руки за спиной.
     Николсон едва взглянул на маленький приемник.
     - Ваш  передатчик, полковник Кисеки, будьте любезны, - спокойно  сказал
Николсон. - Вы ведь не почтовых голубей используете для связи?
     -  Английский  юмор. Ха-ха!  Очень,  очень  смешно.  -  Кисеки все  еще
улыбался. - Разумеется,  у нас есть передатчик, мистер... м-м... Николсон. В
солдатских казармах.
     - Где это?
     - На другом конце города. - У Кисеки был вид довольного собой человека.
- В миле отсюда. По меньшей мере, в миле.
     -  Понимаю.   -  Николсон  выглядел  задумчивым.   -  Далековато.  И  я
сомневаюсь,  что  смогу  довести  вас  до  казарм,  уничтожить  передатчик и
выбраться оттуда, не будучи нашпигован пулями.
     -  Вы  проявляете  признаки  мудрости,  мистер  Николсон,  -  вкрадчиво
проговорил Кисеки.
     -  Я лишь не склонен к самоубийству. - Николсон потер  давно  не бритую
щетину  и опять  посмотрел  на  Кисеки.  - И это единственный  передатчик  в
городе, так?
     - Да. Придется вам уж поверить мне на слово.
     - Я  верю. - Заметно потеряв интерес к беседе, Николсон понаблюдал, как
Маккиннон  управляется  с  заместителем  Кисеки,  с   энтузиазмом  затягивая
веревку, так что офицер вскрикнул от боли. Затем  повернул голову к солдату,
вернувшемуся с носилками, одеялами и двумя фонарями.
     Николсон в раздумье посмотрел на человека в штатском, сидевшего рядом с
Кисеки.  Мэр пытался  выглядеть разгневанным и возмущенным, что ему  явно не
удавалось   при  страхе,   безошибочно  читавшемся   в   темных   глазах   и
подергивавшемся уголке рта.  К тому же, он сильно потел,  и его превосходный
серый  костюм, казалось,  как-то  пообмяк и  смотрелся  теперь  мешковато...
Николсон обратился к Кисеки.
     -  Мэр  ваш  хороший друг, насколько я  понимаю,  полковник? - Николсон
заметил, что Маккиннону  не терпится уйти, и  он ждет не  дождется окончания
разговора. Заметил - и предпочел оставить это пока без внимания.
     Кисеки с напыщенным видом прокашлялся.
     - В положении начальника гарнизона и представителя интересов народа мы,
естественно...
     - Не утруждайте себя  далее, - перебил Николсон. - Полагаю, обязанности
мэра  приводят  его  сюда  довольно   часто.  -  Он  окинул  мэра  умышленно
презрительным взглядом, и Кисеки на это клюнул.
     -  Приводят сюда? - рассмеялся  Кисеки.  -  Мой дорогой Николсон, это и
ЕСТЬ его дом. В котором я всего-навсего гость.
     -  Неужели? -  Николсон  уставился  на  мэра.  -  Вероятно,  вы  знаете
несколько слов по-английски, господин мэр?
     - Я владею языком в  совершенстве. - Гордость мгновенно взяла  верх над
страхом.
     - Прекрасно, - сухо сказал  Николсон. - Как насчет небольшой беседы?  -
Его голос понизился почти  до театрально выдержанного глухого  тембра.  Мэр,
как и следовало ожидать, особенно напуганным не выглядел.  - Где в этом доме
хранит передатчик полковник Кисеки?
     Поняв,  что  попался  на  столь безыскусную удочку, Кисеки повернулся к
мэру и побагровев от  ярости, стал что-то неразборчиво кричать, но был резко
остановлен на середине увесистым ударом Маккиннона.
     - Не  будьте идиотом,  полковник,  - с досадой проговорил Николсон. - И
меня за такового не  держите. Да где это видано, чтоб  у  военноначальника в
столь  нестабильном  и взрывоопасном регионе, как Юго-Восточная  Азия, центр
связи был на расстоянии мили? Абсолютно очевидно, что передатчик здесь, хотя
от  вас ничего не добьешься и за целую ночь. Я, однако, сомневаюсь, что  мэр
пойдет на жертвы ради вашей Великой Сферы Процветания. - Он снова повернулся
к мэру. - Я тороплюсь. Где передатчик?
     - Я вам ничего не скажу. - Рот мэра дергался, даже когда он  говорил. -
Вы не заставите меня говорить.
     Николсон взглянул на Маккиннона.
     - Будьте любезны, боцман, выверните ему слегка руку.
     Маккиннон с  радостью исполнил  указание. Мэр  вскрикнул  -  скорее  от
преждевременного страха, чем от сильной боли, - и боцман отпустил его.
     - Итак?
     - Я не знаю, о чем речь.
     На сей  раз просить Маккиннона не  пришлось. Он рванул вверх  руку мэра
так, что запястье оказалось  на уровне лопатки.  Мэр завизжал, как  попавший
под нож поросенок.
     - Может быть, наверху? - как бы мимоходом спросил Николсон.
     - Наверху. - Мэр всхлипывал от боли и, главным образом, от страха. - На
крыше. Моя рука - вы сломали мне руку!
     - Теперь можете его  связать, боцман. - Николсон  отвернулся.  - Ладно,
полковник, отведите-ка меня туда.
     -  Мой  любезный  друг,  полагаю,  способен  сам довершить  начатое,  -
прошипел  Кисеки  сквозь  зубы. Выражение  его лица  не  сулило  мэру ничего
хорошего, случись  им  встретиться при  других обстоятельствах. - Он пусть и
покажет вам, где находится передатчик.
     - Не сомневаюсь, что  он готов это сделать. Однако я предпочел бы чтобы
это сделали вы. Кто-нибудь из ваших людей наверняка разгуливает неподалеку с
автоматами, и  уверен, они без колебаний проделают в мэре и во мне множество
маленьких  дырочек.  Вы  же,  так   сказать,  послужите  надежной  гарантией
безопасности.  - Николсон  переложил винтовку в  левую  руку, вытащил  из-за
ремня один из револьверов  и убедился в том, что он снят с предохранителя. -
Повторяю, я тороплюсь, полковник. Идемте.
     Они вернулись через  пять  минут. Передатчик  представлял теперь  кусок
искореженной стали с разбитыми лампами. Ни по пути на крышу, ни обратно  они
не встретили ровным счетом никого. Крики мэра не привлекли ничьего внимания,
возможно, как  подозревал  Николсон, потому, что прислуга просто привыкла  к
подобным, доносившимся из комнат Кисеки звукам.
     В отсутствие  старшего помощника  Маккиннон  не  бездействовал. Укрытый
одеялами капитан Файндхорн удобно расположился на носилках на полу, прижимая
к  себе  немного  испуганного Питера  Тэллона.  По  углам  носилок сидело на
корточках по японскому солдату. Особо выбирать им не приходилось, так как их
запястья  были надежно  прикреплены  к ручкам носилок, а мэр  и  заместитель
полковника Кисеки связаны вместе за локти короткой веревкой. Пострадавший от
Телака конвоир по-прежнему неподвижно  лежал на полу, и Николсон подозревал,
что  ему  суждено  оставаться в таком  положении еще  очень  долго.  Шестого
солдата видно не было.
     - Весьма неплохо, боцман. - Николсон одобрительно посмотрел вокруг. - А
где это наш пропавший друг?
     - Он  никуда не пропадал, сэр. Он там, в уборной. - Не обращая внимания
на протесты и злобные  взгляды Кисеки, Маккиннон  продолжал  привязывать его
правую  руку  к  левому локтю  мэра.  -  Пришлось немного  потрудиться, дабы
закрыть дверь, но я справился.
     - Превосходно. - Николсон  окинул  комнату  последним взглядом. - Ждать
более нет смысла. Будем отправляться.
     -  Куда это,  интересно знать? -  Широко  расставив ноги, Кисеки вобрал
голову в плечи. - Куда вы нас забираете?
     - Телак сказал мне, что ваш личный баркас - лучший и быстрейший на всем
побережье.  Еще  задолго  до  рассвета  мы  через Зондский  пролив  выйдем в
Индийский океан.
     - Что! - Лицо Кисеки исказилось  от злости. -  Вы забираете мой баркас?
Вам это с рук не сойдет, англичанин, не сойдет! - Он замолчал, когда другая,
еще более ужасная мысль пришла ему в  голову, и он ринулся вперед, волоча за
собой двух остальных и вопя: - Так вы и меня хотите взять с собой! Будьте вы
прокляты!
     - А вы как полагали? - холодно проговорил Николсон. - Он отступил назад
от брыкающегося  Кисеки,  и не совсем милосердно ткнул его дулом винтовки  в
диафрагму. Кисеки скорчился от боли. - Вы наше единственное и  стопроцентное
охранное свидетельство. Неужели мы оставим вас здесь?
     - Я никуда не пойду, - прохрипел Кисеки. - Не пойду. Можете меня убить,
но не пойду. Концлагерь!  Стать английским военнопленным?  Никогда, никогда,
никогда! Лучше застрелите меня!
     -  В этом нет необходимости, - заметил Николсон. - Мы можем связать вас
покрепче, вставить кляп  или  даже уложить  на носилки. - Он кивнул на дверь
уборной.  - Там полно дешевой рабочей силы. Но это лишь  усложнит  дело.  Вы
можете  пойти  добровольно  или  отправиться  на  носилках  с простреленными
ногами, если не пожелаете утихомириться. Выбирайте.
     Кисеки  посмотрел  на непреклонное  лицо  Николсона и сделал выбор.  Он
пошел сам.
     Когда  они спускались к пристани, им не встретилось ни одного японского
солдата.  Ночь была безветренной,  дождь лил не переставая, и улицы  Бантука
оказались совершенно  безлюдными. После столь  долгого перерыва удача  вновь
повернулась к ним лицом.
     Вэньер с остальными  были  уже  на  борту.  Пристань охранял лишь  один
часовой, и  Телак был бесшумен и стремителен,  как рысь. Ван  Эффен  спал на
койке внизу, Уолтерс собирался передавать сообщение, баркас длиной в сорок и
шириной в четырнадцать футов поблескивал в темноте под дождем и был готов  к
немедленному отплытию.
     Уиллоуби властвовал в машинном отделении, светясь детской  радостью при
виде  двух,  в превосходном состоянии  дизелей.  Гордон и Ивэнс  грузили  на
заднюю  палубу лишние полдюжины бочек с  топливом.  Маккиннон же с  Вэньером
обходили стоявшие  за  молом другие,  более  крупные  суда в  поисках раций,
оказывавшихся  тотчас  раскуроченными.  Наткнувшись в  гавани  еще  на  один
баркас, они вывели из строя магнето на нем.
     Ровно  в десять вечера баркас, мерно урча, вышел в абсолютно  спокойное
море. Николсон умолял Телака отправиться с  ними, но  тот наотрез отказался,
сказав, что не представляет себе жизни без  своего народа. И двинулся  вверх
по длинной пристани, ни разу не обернувшись.  И Николсон знал, что видит его
в последний раз.
     Едва они  отплыли в темноту,  четверо японских,  все еще привязанных  к
носилкам  солдат, сломя голову  заметались по пристани,  пронзительно  крича
высокими  голосами,  вскоре  потонувшими  во  внезапном  звуковом  крещендо:
достигший  конца мола баркас с  полностью открытыми дроссельными клапанами и
работающими на  максимальной  мощности двигателями рванул в направлении мыса
Ява и скрывавшегося за ним Тиморского моря.
     В  половине третьего утра они встретились с английским военным кораблем
- противолодочным эсминцем "Кенмор".


Last-modified: Thu, 27 Jan 2005 22:22:32 GMT

Оцените этот текст: