Оцените этот текст:

 
 
 
---------------------------------------------------------------
 © Copyright (C) Александр Ромаданов, 1997
 Оригинал этой повести расположен в библиотеке "Хромого Ангела"
 http://www.kulichki.com/XpomoiAngel/source/wake/
 Email: AlexRoma@concentric.net
 Date:  Nov 1997
---------------------------------------------------------------
     Россияне  могут  приобрести эту книгу с автографом автора,
переведя 50 тыс. рублей почтовым переводом на адрес:

  191186, Санкт-Петербург, а/я 245
  Житинскому Александру Николаевичу
  (для А. Ромаданова)
---------------------------------------------------------------






    13  декабря  1985  года,  как и каждый день, за исключением
выходных и  всенародных  праздников,  в  половине  седьмого  по
московскому  времени  -  и  ровно  во  столько же по местному -
молодой специалист Федор Бурщилов возвращался с работы домой на
метро. В  строгом  соответствии  с  древним  метрополитеновским
обычаем,  пассажиры  деловито  заталкивали  друг  друга  в  под
завязку  упакованные  вагоны.  ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ   ЗАКРЫВАЮТСЯ.
СЛЕДУЮЩАЯ  СТАНЦИЯ  ПАРК  КУЛЬТУРЫ.  Федор  выдернул застрявшую
внизу правую руку и почесал  себе  нос,  который  ему  щекотала
нанафталиненным  лисьим воротником дама с фигурой снежной бабы.
В следующий момент, успокоив нос, он вернулся к  своим  мыслям,
вращавшимся  вокруг  одного и того же, а именно вокруг гнетущей
обыденности  всего  происходящего  в  обитаемой   им,   Федором
Бурщиловым, реальности.
    "Черт   с   ними,  с  чудесами,  -  неспешной  рекой  текли
безрадостные мысли Федора, - чудес не бывает, черт  с  ними,  с
летающими  тарелками  и снежными человеками - это для любителей
передачи  "Очевидное  -  невероятное",  -  но   где,   наконец,
мало-мальски  значащие  события?!  Все  только  метро,  работа,
метро, дом, метро, работа, метро, дом,  метро,  работа...  Есть
еще праздники, Новый год вот, скажем, а что в нем нового, между
нами,  девочками?  Тот  же пузырь водки (правда, уже в два раза
дороже), выписанная "тЈлка" и бдения до  пяти  утра,  чтобы  не
проспать  "Мелодии  и  ритмы  зарубежной  эстрады",  в  которых
неизвестно еще, кто будет  петь  -  "Модерн  токинг"  или  пани
Моника  голосом  Карела  Гота,  -  ибо это есть "страшная тайна
Мальчиша-Кибальчиша": ни разу еще не объявили  заранее,  кем  и
чем  собираются побаловать молодежь". СТАНЦИЯ ПАРК КУЛЬТУРЫ. "А
в новом году - опять: метро, работа, метро, дом, метро, работа,
метро, дом, метро... и через десять лет, и через 20, и через 30
- все  то  же:  метро,  работа,  метро,  дом...  с  той  только
разницей,  что  на  праздники  - не водка, а "Ессентуки No.17",
вместо  поджарой  "телки"  -  дебелая  жена,  а   сразу   после
"Новогоднего огонька" - баиньки". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ.
СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ.

    "Все  течет,  но  ничего не меняется, - размазывались мысли
Федора  по  бегущим  за  окном  с  надписью  "ест  инвалидов  и
пассажиров  с  детьми"  (какой-то шутник стер несколько букв во
фразе "Места для...") темным бетонным  стенам  с  параллельными
рядами  электрического  кабеля.  -  В  булочную заскочить надо,
взять   кирпич    "Орловского",    -    такими    же    ровными
несоприкасающимися  рядами  струились  мысли.  -  Чем этот день
отличался от вчерашнего?" СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ. "Разве  только
Горячина  на  месте  не  было:  заболел,  наверное, надо бы ему
звякнуть - он звонил, когда я  грипповал..."  ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ
ЗАКРЫВАЮТСЯ.  СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "Вот и
вагоны в метро все те же, да и народ в них вроде  не  тот,  что
вчера,  а  присмотреться... Хотя, что ему звонить, Горячину-то,
говорить все равно особо не  о  чем,  ну  скажет  он  мне  свой
диагноз,  а  дальше  что?"  СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "В
"Горизонте" "Дьяволы в саду" пошли,  бабы  на  работе  говорили
"про  любов"  кино,  надо  бы  сходить  лукнуть  с какой-нибудь
чувишкой".  ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ  ЗАКРЫВАЮТСЯ.  СЛЕДУЮЩАЯ  СТАНЦИЯ
ПРОСПЕКТ  МАРКСА. "Впрочем, наверняка, хоть название и новое, а
сюжетец старый: она влюблена, а он - подлец и  пользуется,  или
наоборот,  но  от  перестановки  мест  слагаемых...  ничего  не
меняется! Что было вчера? Сразу и не припомнишь, значит, ничего
и не было, а если и было..."

    СТАНЦИЯ ГОРЬКОВСКАЯ. "Пешковская... Ого, это  я  на  другой
уже  линии! Интересно, когда пересесть успел? Прямо зомби стал:
на  автопилоте  шел,  ни  фига  не  помню!"  ОСТОРОЖНО.   ДВЕРИ
ЗАКРЫВАЮТСЯ.    СЛЕДУЮЩАЯ    СТАНЦИЯ    МАЯКОВСКАЯ.    "Маринка
рассказывала, на "Маяковке колонны из ценного мрамора,  от  них
уборщицы  по  ночам  кусочки  отковыривают...  Где  она сейчас,
Маринка? Месяц, как в Харьков обручаться укатила, с работы даже
не уволившись. Небось, на днях  расчет  брать  приезжала  и  не
позвонила! Хотел бы я посмотреть на мужа: ее мать говорила, ему
под  сорок... По радио вещают, будто браки по расчету крепче, а
все равно Маринка дура!"

    СТАНЦИЯ МАЯКОВСКАЯ. "Нет, в этой неизменности все же должно
что-то  быть,  не  даром  ведь  египтяне   свои   пирамиды   на
тысячелетия  ставили.  "Все  боится  времени,  но  время боится
пирамид", - так они говорили, кажется. Сколько воды в  Ниле  за
это  время утекло, а они как пять тысяч лет назад стояли, так и
стоят, словно послание из прошлого... или как  десять  тысяч...
придется   уточнить.   Интересно,   кстати,   сколько  простоит
Московский ордена Ленина метрополитен имени  В.И.Ленина?  Хотя,
он  не  стоит,  а значит, и не упадет, прорастет если только...
тьфу, бред какой-то!"

    ОСТОРОЖНО.    ДВЕРИ    ЗАКРЫВАЮТСЯ.    СЛЕДУЮЩАЯ    СТАНЦИЯ
БЕЛОРУССКАЯ.  "От  меня  через  пару  тысяч лет одни бессвязные
атомы останутся, а эти  самые  пирамиды  наверняка  еще  стоять
будут  - им и ядерная война ни по чем, - и какие-нибудь пришлые
гуманоиды будут судить  по  ним  об  уровне  развития  вымершей
земной  цивилизации...  а  может  и  не  будут...  Вот был бы я
пирамидой! - Какой пирамидой? - Хеопса, например. - А  сфинксом
сисястым  не  хочешь?!  -  Да  пошел  ты!" СТАНЦИЯ БЕЛОРУССКАЯ.
"Совсем крейзанулся: сам с собой говорю, сам себя на три  буквы
посылаю! Ну вот, свободнее стало, можно "дипломат" другой рукой
перехватить,  а  то  левая  уже  отваливается...  Дома всю ночь
родителей не будет, а выписать некого, обидно до соплей! -  Сам
виноват,  давно  бы  снял себе кого-нибудь, пентюх! - Сам ты...
вокруг даже посмотреть не на кого, не то что... Всех  симпотных
на "тачках" по "хатам" развозят!"

    ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ  ЗАКРЫВАЮТСЯ.  СЛЕДУЮЩАЯ  СТАНЦИЯ ДИНАМО.
"Продинамили меня  с  премией!  Сыткина...  Сс-ссыткина,  и  та
получила  десять  "рэ" ни за член собачий: весь рабочий день от
звонка  до  звонка  "Популярную  медицинскую  энциклопедию"   с
перерывом  на  обед читает... Эх, была б моя воля! Точнее, если
бы она у меня была..." СТАНЦИЯ  СОКОЛ.  "Вот  дьявол,  чуть  не
проехал!  Только  что  ведь  "Динамо"  было, куда же "Аэропорт"
провалился?! Как и  не  бывало...  Интересно,  что  по  "ящику"
сегодня?"



    Федор  уже  вставил ключ в замочную скважину входной двери,
когда вспомнил, что не зашел по дороге  домой  в  булочную.  По
инерции  он  повернул  ключ на один оборот и замер, прикидывая,
как ему лучше поступить: вернуться к  метро  и  купить  свежего
хлеба или обойтись черствым, лишний раз не утруждая уставших от
стояния  в метро ног. После непродолжительной внутренней борьбы
лень пересилила голод.
    Поужинав продуктами, которые ему заботливо  оставили  перед
отъездом   в  подмосковный  пансионат  родители,  Федор  бросил
грязную посуду в раковину, залил ее горячей водой из-под  крана
и   отправился  с  кухни  в  гостиную,  одновременно  служившую
спальней для отца с матерью,  смотреть  телевизор.  Он  включил
цветной  "Рубин"  и  принялся было искать на журнальном столике
"Комсомольскую  правду"  с  телепрограммой,  но  тут  его  слух
привлек  грохот  музыки в стиле "хэви-рок";
он  обернулся  и  увидел  на   экране   быстро
сменяющие  одна  другую  картинки: перед ним возникали и тут же
исчезали, как во взбесившемся  калейдоскопе,  зеркальные  глыбы
небоскребов  с  карабкающимися  по ним гигантскими скорпионами,
гарцующие   на   вороных   жеребцах   полуобнаженные    девицы,
малиново-зелоночубые   панки  с  огромными  булавками  в  ушах,
танцующие скелеты в белых фраках, шикарные лимузины, с выгнутых
крыльев которых стекают на дорогу неоновые огни ночных улиц,  и
еще  много  такого,  что  сразу  и  не  разберешь...  в  общем,
фрагменты  "их",  "чуждой  советскому   человеку"   жизни.   Не
отрываясь от экрана, Федор наощупь отыскал программу и скосил в
нее  один  глаз: там значилась передача "Лица друзей". "Вот это
друзья! Вот это лица!" - удивленно восхитился он (обычно в этой
передаче дальше нравоучительных документальных фильмов дело  не
шло).  Поразило  его также и то, что изображение, страдавшее до
этого блеклостью и временами  немного  раздваивавшееся,  теперь
отличалось  цветовой  насыщенностью и высокой четкостью, а звук
был необычайно мощным и в то же время чистым.
    Как только видеоклип закончился, на экране появился ведущий
передачи, которого по внешнему виду - серый  в  тонкую  полоску
костюм,  белая  рубашка,  однотонный  галстук  и холеное лицо -
можно было бы принять  за  политического  обозревателя  из  9-й
студии,  если бы его не украшала черная бородка (усы - еще куда
ни шло, но "боец политического  фронта"  с  бородой  -  это  уж
извините!). "Ну как, что скажете?" - по-свойски поинтересовался
он   бархатным  голосом,  доверительно  при  этом  улыбаясь.  -
"Нештяк! - выпалил довольный Федор. - Почаще бы такое, а то как
ни врубишь - одни симфонии (и задушевные беседы на тему  "Зачем
ЦРУ распускает слухи о том, что в СССР есть диссидентыы", - это
уже  про  себя...  так,  на всякий случай)". - "Если у вас есть
любимая песня,  -  сказал  бородач,  ни  капли  не  похожий  на
Анатолия   Алексинаа,   бессменного   ведущего   "Лиц   друзей"
популярного детского писателя, - а я не сомневаюсь в  этом,  то
мы  всегда  с  большой радостью передадим ее для вас". - "Даешь
"Абракадабру"!" -  выкрикнул  Федор  в  экран  название  своего
любимого шлягера. - "Ну а сейчас... - широко улыбнулся ведущий,
выдерживая  эффектную  паузу,  -  в исполнении Стива Миллера...
(Федор напрягся,  как  перед  забегом  из  низкого  старта)
"А... (Федор подался вперед, к экрану) ...брра-када-брра!!!"
    Федор выпрыгнул из кресла, не зная, верить  ли  собственным
ушам,  а  тем  временем  на  экране  -  на  советском экране! -
появился  сам  Миллер  ("Совпадение,  просто   совпадение",   -
успокаивал  себя  Федор)  в  черном  атласном  цилиндре, черном
факирском плаще на красной шелковой подкладке и черном фраке, а
также в белых перчатках и с белой тростью  в  руке.  Не  верить
собственным  ушам  теперь было невозможно: не во сне, а наяву с
экрана - с советского экрана! - звучала хорошо знакомая  Федору
мелодия  "Абракадабры"!  "Вот это номер! Что же это за передача
такая!? Вот это номер!" -  Федор  схватил  со  стола  газету  с
программой  и  удостоверился  в том, что в ней черным по белому
пропечатаны "Лица друзей"... но число!  Число  над  колонкой  с
программой  на  пятницу  стояло  шестое.  "А сегодня-то 13-е! -
вспомнил Федор. - Что же это за передача такая?!"
    Миллер на экране вовсю чудодействовал:  по  взмаху  трости,
служившей  ему  волшебной  палочкой,  появлялись  из ниоткуда и
исчезали в никуда причудливые, ни на что не  похожие  твари,  а
под  занавес  он  положил  на  стеклянный  столик  свой  черный
цилиндр, пропел "эбра, эбра, эбракадэбра", приподнял цилиндр, и
из-под него прыснула в разные стороны  стайка  белых  мышей  (в
общем-то, ничего особенного).
    Песня кончилась, Стив Миллер исчез, а на его месте появился
все тот  же  чернобородый ведущий. Федор не сомневался: "Теперь
наверняка что-нибудь патриотическое, типа "У деревни  Крюково",
для  разбавки  объявит",  -  но  ведущий,  казалось,  не спешил
продолжать  передачу;  наступила  продолжительная   пауза,   на
протяжении  которой  ведущий с улыбкой, становившейся все более
натянутой, напряженно смотрел  на  Федора  с  экрана,  как  это
иногда случается, когда диктор отбарабанит весь подложенный ему
текст,  а его, что называется "по техническим причинам", упорно
не отключают. В комнате стало так тихо, что можно было услышать
потрескивание    наэлектризованной    пыли    на    поверхности
электронно-лучевой  трубки  телевизора.  Федор  слышал как-то в
курилке от конструктора из соседнего отдела,  у  которого  жена
принимала   участие   в   передаче  "А  ну-ка,  девушки!",  что
телевизионщикам  за   такие   недочеты   здорово   влетает   от
вышестоящего останкинского начальства.
    - Теперь  премии  лишат  годовой,  - сказал он вслух, чтобы
как-то заполнить становившуюся тягостной паузу.
    - Ничего, с голода не помрем, - охотно  отозвался  ведущий,
благодарно кивая пришедшему на помощь телезрителю.
    Федор  оцепенел.  Секунду  он  тупо  смотрел на экран, не в
силах пошевелиться, а в следующее мгновение его как катапультой
выбросило из кресла - одним кенгуриным прыжком  он  подлетел  к
телевизору  и  щелкнул  тумблером  выключателя. Обычно вслед за
этим раздавался едва уловимый писк, и голубой экран  становился
непроницаемо-серым,   но   на   сей  раз  ничего  подобного  не
произошло.  Тогда   Федор   трясущейся   рукой   схватился   за
переключатель  каналов  и  резко  крутанул  его,  чуть  было не
вывернув себе кисть...  По  всем  каналам,  сколько  ни  щелкай
переключателем,   было  одно  и  то  же:  бородатый  ведущий  с
приклеенной к лицу улыбкой.
    - Передача  транслируется  по  всем  каналам   Центрального
телевидения, - бодро объявил "ведущий".
    Федор  ощутил  мелкую дрожь в коленях и медленно, осторожно
сел на пол. Однако ему тут же  пришлось  запрыгнуть  обратно  в
кресло  вместе  с ногами: в сантиметре от его спины прошмыгнула
под тумбу с телевизором шустрая белая  мышка,  точь-в-точь  как
те,   что  несколько  минут  назад  выскочили  из-под  цилиндра
Миллера.
    - Я прошу прощения  за  столь  резкий  поворот  событий,  -
скорчил   виноватую   гримасу  "ведущий",  -  да  вы  садитесь,
садитесь,  усаживайтесь  поудобнее!  -  замахал  он  на  Федора
длинными,  как  у  дирижера, руками, которые, казалось, вот-вот
вылезут из ящика телевизора.
    - Я и так сижу, - буркнул Федор, опуская ноги на пол,  -  а
вы кто такой?
    - Как  бы  это  сказать...  в  общем,  с  Того  Света я. Мы
проводим небольшой эксперимент с новым телемостом - вот на  вас
и вышли.
    - Почему вдруг на меня?
    - Случайность,  чистая  случайность! У нас ведь как: затеем
что-нибудь  этакое,  понимаете   ли,   суперграндиозное,   уйму
человеко-дней  и  энергии  затратим,  а что из этого выйдет, ни
один академик наперед сказать не  может...  эксперимент,  одним
словом.  Но  как  бы  то  ни было, я рад, что мы встретились со
столь обаятельным молодым человеком, установили с вами контакт:
в последнее время проблема  молодого  пополнения  стоит  у  нас
особенно  остро. Медицина делает успехи, в раннем возрасте и до
30 лет мало уже кто умирает своей  смертью,  естественным,  так
сказать, путем, - бесстрастно констатировал псевдоведущий.
    - Я, между прочим, в ближайшие 50 лет умирать не собираюсь,
так что вы ошиблись адресом. На здоровье не жалуюсь...
    - Вот и чудьненько! - перебил настырный бородач. - Здоровые
люди  нам  тем более нужны. Телесных заболеваний у нас, правда,
вовсе не случается, но вот по части душевных пока - увы! А  тут
в  здоровом  теле  - здоровый дух! Так что милости просим, визу
хоть сейчас оформить можно.
    - Мне и здесь хорошо, - сурово возразил Федор.
    - А может, у нас вам больше понравится, не зря  ведь  народ
песню  "Лучше  нету того цвету, когда яблоня цветет..." на свой
лад переиначил, слышали, наверное: "Лучше нету Того  Свету..."?
Да что говорить - сиди и смотри!
    Бородатый   субъект   исчез,   а  вместо  него  нарисовался
необъятных  размеров  город,  уходящий  своими   границами   за
горизонт. Под электронные аккорды потусторонней музыки с высоты
нескольких    сот   метров   открывалась   красочная   панорама
непроходимых железобетонных джунглей: отливающие матовым светом
ажурные  конструкции  вырастали  одна  из  другой,   причудливо
переплетались,   расходились,  рассекаемые  широкими  полотнами
автострад, и вновь, уже на другом уровне, сходились под  острым
углом,  образуя  горящие  сочными  неоновыми  огнями  карточные
домики со стеклянными гранями.  В  нескольких  местах  небесную
твердь  пронзали  трехгранные иглы высотой в километр с лишним,
по которым снизу вверх и  обратно  бегали  колющие  глаз  белые
искры.    Но    удивительнее   всего   было,   пожалуй,   небо:
светло-фиолетовое в зените и голубое в остальной  части  своего
купола,  ближе  к  краям  оно  все  более приобретало оранжевый
оттенок, а у самой кромки горизонта окрашивалось в непроницаемо
густой красный цвет,  время  от  времени  рассекаемый  корявыми
ветвями  зеленых  молний.  Несколько  раз экран будто застилало
крахмальной простыней -  это  попадала  в  объектив  телекамеры
ослепительной  яркости  бесцветная звезда, единственная на всем
акварельном небосклоне.
    Когда это минутное, можно даже сказать, мимолетное, видение
исчезло, на экране появился  все  тот  же  незваный  телегость,
который уже, кажется, чувствовал себя увереннее хозяина. Не дав
Федору опомниться, он затараторил скороговоркой экскурсовода:
    - Вы  только  что  увидели  лишь  ничтожную  частицу нашего
бесконечно разнообразного мира. К сожалению,  время  трансляции
ограничено,  поэтому мы вынуждены остановиться на этой короткой
телезарисовке, но и  по  ней,  я  думаю,  вы  смогли  составить
представление  о Великом Царстве Тьмы. Со всем основанием можно
утверждать, что бытующее среди людей представление об Аде как о
месте страдания грешных душ есть не более чем предрассудок.  Ад
сегодня  -  это  потустороннее  воплощение самых передовых идей
человечества; это - общество, в котором человек  освобожден  от
некогда  порабощавших его категорических императивов; это - рог
изобилия, одинаково щедрый для всех и каждого, от Князя Тьмы до
последнего грешника. Кстати... кстати! - нездешний пропагандист
поднял вверх острых указательный палец. -  Так  вот,  кстати  о
грешниках:  канули  в Лету те темные времена, когда их варили в
кипящей смоле и поджаривали на сковородах  -  в  наши  дни  как
черти,  так  и грешники пользуются равными правами и свободами.
Это и неудивительно, если принять во внимание то, что  прогресс
Того  Света  -  не  более  чем  отражение  общественного
развития Этого. У нас в Аду нет и не может быть  ничего,
что не было бы осознано человеком или рождено его пытливым умом
на Земле. Мы живем в отраженном свете материальной субстанции.
    - Выходит, вы - материалисты и атеисты? - усмехнулся Федор,
всматриваясь  в  мерцающие  розовато-зеленоватым  светом  глаза
собеседника.
    - Мне понятна ваша ирония, - снисходительно кивнул  головой
представитель  загробного  мира,  -  но  дело обстоит несколько
иначе: атеисты не верят в Него, исходя из той посылки, что  Его
не существует, но ведь, согласитесь, это априори лишено всякого
смысла  - не верить во что-то, когда знаешь, что этого "что-то"
не существует в природе. Достаточно знать, что этого нет, зачем
же еще и не верить?! Также абсурдно - верить в нечто  такое,  о
чем   знаешь  как  о  непреложно  существующем...  Что  вы  мне
ответите, если я вас спрошу: вы верите в свою кровать или  хотя
бы...  в  унитаз? Логичнее всего, поэтому, не верить во что-то,
когда знаешь, что это "что-то" существует,  или  же,  наоборот,
верить,  когда  знаешь,  что  этого  нет.  Я  вас  ненароком не
запутал? Так вот, поскольку мы, обитатели Того Света, не просто
знаем,  что   Он   есть,   но   и   являемся   непосредственным
подтверждением  Его существования, нам остается одно: упрямо не
верить!
    - Он - это Бог? стараясь выглядеть как можно более наивным,
спросил Федор.
    - Зачем же так конкретно! - изображение пришельца несколько
померкло.
    - Ладно, ладно, - милостиво согласился осмелевший Федор,  -
что еще расскажете?
    - Я  многое  еще  мог  бы рассказать, но, к сожалению, наша
передача подходит к концу. Итак, мне нужно ваше решение: да или
нет? Нет, я не из Лэнгли.
    - Почем я знаю, - нахмурился  Федор,  уязвленный  тем,  что
некто  из  телевизора  читает  его мысли, - при нынешнем уровне
развития техники ничего  не  стоит  подключиться,  например,  к
телеантенне  на  крыше дома, а потом склонять к сотрудничеству.
Предателем Родины я не буду!
    - Чем же мне доказать свою непричастность к ЦРУ или к Мосад
летафкидим меюхадим? Может, чудо сотворить?
    - Да хоть бы и чудо! - вскричал распалившийся  Федор.  -  Я
вот, к примеру, летать хочу. А?
    - Могу одолжить денег...
    - Подкупаешь!
    - ... на билет на самолет, - рассмеялся бородач.
    - Издеваешься!!
    - Ни  в  коем разе! На самолете летать гораздо удобнее, чем
без него, верьте слову. Но раз  уж  нужны  доказательства,  они
будут.
    Эмиссар  Ада  глянул  на  наручные  часы, пожелал приятного
полета и испарился с поверхности  экрана.  Тут  же  с  середины
песни   заиграла   рок-группа "Мэднесс", и одна за другой на
темном  фоне  стали появляться и выстраиваться в строчки мелкие
зеленые буквы. Федор придвинулся вместе  с  креслом  поближе  к
телевизору и прочитал:


                  ИНСТРУКЦИЯ

            по квазиполету левитационному

      КВАЗИПОЛЕТ  левитационный  начинается в 00 ч. 00 м. по местному
      времени и заключается в том, что летающий фиксируется  намертво
      в  определенной  точке  пространства, при этом за счет вращения
      Земли достигается летальный эффект, а также эффект вечной  ночи
      для летающего. В полете возможно спускаться на Землю, для этого
      необходимо принять вертикальное положение. Время пребывания  на
      Земле  не должно превышать во время остановки продолжительности
      остатка  ночи,  т.к.  настоятельно  рекомендуется  вернуться  в
      исходную  точку  до  восхода  Солнца.  Для возобновления полета
      поднимайте руки вверх. Безопасность полета гарантируется на  90
      процентов.

                 Примечание

      В зимнее время одевайтесь в шубу и шапку.

            ЖЕЛАЕТСЯ ПРИЯТНОГО ПОЛЕТА

    "Тоже  мне,  специалисты,  -  усмехнулся  про  себя  Федор,
прочитав  инструкцию,  - русского языка не знают: "одевайтесь в
шубу и шапку!"
    Между тем, инструкцию сменила обычная надпись "Не  забудьте
выключить  телевизор", и телевизор принялся издавать неприятные
для уха  резкие  отрывистые  сигналы.  "Сколько  же  можно  его
выключать! - разозлился Федор. - Если эти чертовы позывные сами
не   прекратятся,  придется  разбить  телевизор".  Но  тут  его
осенило: он просто-напросто выдернул вилку  из  розетки.  Экран
тотчас погас, а занудные сигналы смолкли.
 
* * *

    Тишина.   Полная   тишина.   "Не  может  быть,  чтобы  была
совершенная  тишина,  ведь  хоть  что-то   должно   происходить
вокруг", - Федору стало немного не по себе от такого безмолвия.
Он  прислушался  и  услышал,  как  гремит  за  окном  проводами
троллейбус, на лестничной площадке  раздвигаются  двери  лифта,
звенят  ключи, за стенкой дергают шнур выключателя, по потолку,
точнее по его обратной  стороне,  едет  игрушечный  самосвал  с
пластмассовыми  колесами  ("Что  же  они  ребенка  спать-то  не
отправляют?!"), непонятно где кто-то редко, но громко  икает...
Все эти обыденные звуки помогли Федору прийти в себя, напомнив,
что  он  находится  в обычном реальном мире, а не на мифическом
том свете. Кроме того,  оглянувшись  вокруг  себя,  он  не  без
удовлетворения  отметил,  что все вещи и предметы стоят и лежат
на  своих  местах,  ничего  странного  или  подозрительного  не
происходит,  и  даже нет ни малейшего намека на что-то такое из
ряда вон... На сердце у Федора полегчало, и он решил  позвонить
Горячину.  Трубку  долго  не  брали,  и только после четвертого
гудка послышался голос горячинской жены:
    - Да.
    - Володю  можно   к   телефону,   -   попросил   Федор   и,
спохватившись, прибавил скороговоркой, - добр-вечр.
    - Его   нет  дома,  -  сухо  ответила  Горячина,  никак  не
отреагировав на приветствие.

    - Так он здоров?
    - В больнице.
    - Что-нибудь серьезное?
    - Нет, ничего... аппендицит.
    - Понятно. До свидания.
    Федор положил трубку и тут же подумал,  что  надо  было  бы
спросить  адрес  больницы:  если  и не сам, то кто-нибудь еще с
работы мог бы проведать. "Ну да ладно, - успокоил  он  себя,  -
завтра  еще  раз  позвоню  и разузнаю". Известие о том, что его
товарищ по работе попал в больницу, несколько озадачило Федора,
и не из-за того вовсе, что он переживал за Горячина, а  по  той
причине, что узнал об этом именно в тот момент, когда совсем уж
было уверился в ничеговокругнепроисходящности.
    Конечно,  в  том, что человек с воспалившейся слепой кишкой
доставлен  в  больницу  для  проведения  операции  по  удалению
раздувшегося  от  мусора  аппендикса, нет ничего необычного, но
все же это какой-никакой, а случай, нечто такое,  что  с  тобой
или  твоими друзьями происходит не каждый день, хотя если взять
в общем и целом, то таких "происшествий" в одной только  Москве
случается  раз  по  сто  на день. Так что если эта новость и не
повергла Федора в замешательство, то он воспринял ее как  некий
намек  на  что-то  более  худшее,  имеющее  и  к  нему,  Федору
Бурщилову, отношение.
    "Не слышны в саду даже шорохи-и..." - донеслись из-за стены
позывные "Маяка". Федор бросил взгляд на  будильник:  ровно  II
вечера.  "Интересно,  по телеку что-нибудь идет еще?" - подумал
он,    но    сейчас    же    вспомнил    о    своем    недавнем
телевидении  и твердо решил не включать телевизор
до следующего вечера, а то мало ли что...

    Дабы отогнать от себя это  неприятное  воспоминание,  Федор
достал  с  книжной  полки  "Двенадцать  стульев",  свою любимую
книгу, при помощи которой он обычно легко отвлекался от угрюмой
действительности. Вот и на сей раз, лишь прочитав:  "В  уездном
городе  N  было  так  много  парикмахерских  заведений  и  бюро
похоронных процессий, что...", - Федор  выпал  из  предписанных
ему  пространственно-временных  координат  и перенесся в другое
измерение  -  в  измерение  гробовых  дел  мастера   Безенчука,
Ипполита Матвеевича Воробьянинова и других обитателей города N.
    Но  вот четыре главы позади, завязка уже есть, и все готово
к  появлению  "великого  комбинатора"...  Но  каково  же   было
удивление  Федора,  когда после слов "в половине двенадцатого с
северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в  Старгород  вошел
молодой  человек  лет  двадцати  восьми..."  в  его воображении
нарисовался чернобородый тип  с  глазами  цвета  свежесколотого
антрацита,  одетый  не  в  "зеленый  в  талию", как положено по
книге, а в строгий серый костюм.  В  этом  человеке  Федор  без
труда  опознал  афериста,  сулившего  ему  райскую жизнь в аду.
"Тьфу-ты, черт!" - Федор плотно захлопнул книгу.
    Его мысли все еще продолжали по  инерции  вращаться  вокруг
Ипполита  Матвеевича,  отца Федора и представшего в неожиданном
виде сына турецкоподданного,  как  вдруг  над  самым  его  ухом
разразился пронзительный звонок.



    Звонок не был похож ни на телефонный, ни на дверной - более
всего  он походил на школьный. Федор подозрительно посмотрел на
будильник - тот молчал. "Что же может так  громко  звонить?"  -
Федор  принялся  вращать  головой,  пытаясь  засечь  ушами, как
локаторами, источник звука, но все напрасно: звенело, казалось,
из  всех  четырех  углов  комнаты.   Федор   перешел   в   свой
кабинет-спальню,  но и там звон слышался столь же отчетливо; не
помогло ему и то, что он закрыл уши ладонями: звонок  продолжал
верещать   с   той   же  силой  в  самой  голове.  Федор  начал
раздражаться. "А ведь это неспроста", - неожиданно  для  самого
себя   подумал   он  и  украдкой  покосился  на  зеленые  цифры
электронного будильника: 23:32. Половина двенадцатого.  Без  28
полночь.  Он  начал  как  будто  что-то  понимать, в голове его
зашелестели обрывками телеграфной ленты  сухие  фразы:  "...  в
ноль   часов   ноль   минут...   летальный  эффект...  возможно
спускаться... в зимнее время..."
    Федор  стукнул  себя  кулаком  по  лбу:  "Остолоп   же   я!
Инструкция!! Одевайтесь в шубу и шапку!!!" Будто подтолкнул его
кто  коленом  под  зад,  сорвался  он  с  места  и  бросился  к
гардеробу. Сердце едва не выпрыгивало  из  грудной  клетки:  "А
вдруг,  на  самом  деле? Вдруг полечу! А зима ведь... Вчера -14
было, сегодня днем тоже не  меньше,  а  ночью?..  Одевайтесь  в
шубу!"

    Он  с  такой  силой  дернул  запертую дверцу шкафа, что она
открылась без  всякого  ключа,  и  принялся  спешно  срывать  с
вешалок  и  хватать  с  полок  первые попавшиеся под руку вещи,
чтобы тут же натянуть их на синий спортивный костюм, который он
носил зимой дома. Звонок надрывался пуще прежнего, но теперь  в
нем   слышалось   Федору   не   предупреждение,   а  одобрение.
"Безопасность гарантируется на  90  процентов  (много  это  или
мало?)...  одевайтесь  в шубу и шапку!" Нырнув головой в третий
по счету шерстяной свитер, натягивая на ходу вторую пару  брюк,
Федор  пропрыгал  на  одной  ноге  в  прихожую за дубленкой. Он
страшно суетился,  но  от  этой  деятельной  суеты  становилось
весело, хотя и жутковато. Разобравшись со штанами, он сдернул с
вешалки  дубленку и... бросил ее на пол. "На всякий случай надо
одеть что постарее", - он достал из стенного шкафа  телогрейку,
которую обычно одевал в походы на овощную базу и "на картошку".
Левый  рукав  этой  еще отцовской "фуфайки", как он ее называл,
был разодран собакой на базе (за что она тут же была обстреляна
свеклой при поддержке Горячина), и из лохматой дыры торчал клок
грязной свалявшейся ваты, однако Федора это сейчас не  смущало:
все равно ночью и на высоте никто не увидит. В довершение всего
он  натянул на вязаную лыжную шапочку ушанку из рыжей корейской
собаки, опустил "уши" и  завязал  тесемки  на  бант  под  самым
подбородком.

    Звонок  оборвался.  Федор  подошел  к  зеркалу  в прихожей,
осмотрел свою экипировку и остался ею доволен. "Хоть  сейчас  к
челюскинцам  на  льдину",  -  подмигнул  он  своему  отражению,
отмечая в себе все возрастающий энтузиазм. "А что, и  полетим!"
- сказал  он вслух довольно уверенно, затем прошел в гостиную и
уселся  в  кресло  (ему  почему-то  представлялось,  что   если
каким-то чудом ему и удастся полететь, то только в кресле).
    Часы  показывали  без  шести минут полночь. И тут на Федора
нахлынуло ощущение, что он выступает главным действующим  лицом
некоего  дурацкого  розыгрыша.  "Скорее бы полночь, а то совсем
запарюсь, - расстегнул он верхнюю пуговицу телогрейки. -  Ну  и
мудак  же  я!  Хорошо  хоть  не  видит  никто. Хотя чем черт ни
шутит...  теперь  недолго  ждать  осталось,  досижу  честно  до
двенадцати,  разденусь  -  и  сразу  в  кровать, а то завтра на
работу вставать в семь: черная  суббота,  мать  ее!"  Без  двух
минут  полночь все три лампочки люстры начали синхронно мигать.
Сперва они мигали очень часто, как испорченная трубка  дневного
света,  потом  -  все реже и реже - и, наконец, совсем потухли.
Федор посмотрел в окно: в доме напротив свет  горел.  "Это  уже
интересно",  -  почти  обрадовался  он,  уверяясь в том, что не
напрасно потеет. Однако он  все  сильнее  ощущал  себя  в  роли
человека, по ошибке занявшего в цирке место подсадки и только в
последнюю минуту начавшего подозревать что-то неладное.
    В следующий момент он ощутил, как по всему телу разливается
необычайная  легкость, мышцы расслабляются, а голова становится
прозрачно-ясной. Затем он заметил, что руки как бы сами по себе
плавно  отделяются  от  подлокотников  и  медленно  поднимаются
вверх, а ноги, выпрямляясь, отрываются от пола. И тут... кресло
отлепилось  от  зада  и  уплыло  вниз!  "Вот  это  фокус!" - не
удержался Федор. Он теперь находился в той же позе,  в  которой
сидел  всего  секунду  назад  в  кресле, но преспокойно висел в
воздухе, касаясь макушкой плафона люстры.  Понемногу  его  тело
распрямилось  и вытянулось параллельно полу по стойке смирно, а
люстра,  висевшая  до  этого  над  самым  лицом,  равномерно  и
неуклонно поплыла назад.
    "Чертовщина какая-то", - насторожился Федор, осознавая, что
движется  вперед  ногами  по  направлению к окну. Он предпринял
отчаянную попытку опуститься  на  пол,  приказав  телу  принять
вертикальное   положение,   но   оно   не   послушалось,  точно
парализованное. Федора это крайне встревожило: он ощутил себя в
шкуре  животного,  которого,  всячески  успокаивая,   ведут   в
клинику,   чтобы  усыпить.  Окно  приближалось  все  быстрее...
"Летающий фиксируется намертво", - ударила ему кровь в  голову,
и  только  тут  он с животным ужасом осознал всю непоправимость
того, что вот-вот  должно  произойти.  Нечеловеческим  усилием,
так,  что  слезы брызнули из глаз, он в последний раз попытался
вырваться из невидимых тисков, но тело лишь слабо  дернулось  и
тотчас   замерло,  став  неподвижнее  гранитного  монолита.  Он
закричал, но рот его не открылся, и этот утробный  крик  никто,
кроме   него   самого,   не   услышал;   мысли  его  окаменели,
превратившись в монумент с  высеченной  по  поверхности  фразой
"летальный  эффект";  в  его зрачках выпукло отразилась верхняя
часть белой рамы окна,  сквозь  стекло  которого  он  беззвучно
выплывал  на  пустынную зимнюю улицу. На свет фонарей зрачки не
отреагировали.



    Очнулся    Федор    от    ударившего    в    лицо    порыва
обжигающе-холодного  ветра. Прямо перед его глазами неторопливо
проплывала   сверху   вниз   белая    стена    крупнопанельного
двенадцатиэтажного  дома,  в  котором  он  жил на третьем этаже
(квартира N 18). Радуясь тому, что ничего страшного, как будто,
не произошло, Федор принялся  любопытства  ради  заглядывать  в
освещенные  окна. Поначалу он, правда, опасался, что его самого
увидит кто-нибудь из соседей по дому, но  потом  вспомнил,  как
сам  неоднократно,  выглядывая  через  закрытое окно освещенной
комнаты в темноту,  не  видел  почти  ничего,  кроме  отражения
собственной физиономии.
    Светящиеся  за  двойными  стеклами  кубические пространства
комнат  напоминали  аквариумы,  населенные  непомерно  большими
рыбами.  На  седьмом этаже две такие рыбки стояли друг напротив
друга с широко открытыми  ртами,  словно  готовились  заглотить
наживку:  это  происходил  очередной  раунд  семейных баталий в
квартире таксиста Мальвина. Сам  Мальвин  то  размахивал  перед
собой  руками,  будто  отбивался  от  пчел,  то  разводил  ими,
приседая, будто раскрывал  меха  гармони,  а  его  пухлая  жена
(домашняя  кличка - Колобок) мелко трясла багровыми бульдожьими
щеками, извергая проклятия, которые доносились до  Федора  лишь
бульканьем  воздушных пузырей. Окна восьмого этажа были наглухо
зашторены, а на девятом  пэтэушник  Игорек  танцевал  медленный
танец   с  возвышавшейся  над  ним  на  полголовы  блондинистой
девицей, интенсивно манипулируя руками под  пушистой  кофточкой
партнерши.  На  10 и 11-м этажах света не было, но зато на 12-м
Федора ждал сюрприз: миловидная учительница химии Шестакова  по
прозвищу  Мензурка,  в  которую  Федор  был  влюблен  в восьмом
классе, сидела в халатике на краю кровати и,  широко  расставив
ноги, вдумчиво намазывала кремом белые ляжки.
    В  следующую  минуту  Федор  впервые  увидел  плоскую крышу
своего дома, покрытую снежными дюнами, а  еще  через  несколько
секунд   под   ним  расстелилось  белой  скатертью  наводненное
полчищами  электрических  светлячков  и  пересекаемое  вдоль  и
поперек   горящими   двойными   пунктирами  поле,  заставленное
каменными глыбами правильной  формы.  Скорость  подъема  быстро
возрастала,  и  по  мере  ее роста Федору становилось все более
одиноко. Чтобы отвлечься, он стал подсчитывать в уме,  с  какой
скоростью   мимо   него   будет   пролетать   Земля,   если  он
зафиксируется, согласно инструкции,  в  одной  точке.  Выходило
что-то около скорости звука.
    Ветер  усиливался.  Внезапно  вырываясь  из  темной пустоты
ночи, он неумолимо обрушивался воющим потоком  на  единственное
на  всем  им  же выметенном зимнем небе живое существо. "Что же
меня ждет в таком случае, когда я полечу со скоростью  звука?!"
- Федор  начал  за  себя тревожиться, но в ту же секунду вокруг
него образовалось бледно-зеленое  свечение,  и  вместе  с  этим
неистовые  порывы  ветра  превратились  в  легкий сквознячок. В
следующий момент некая невидимая сила развернула  Федора  лицом
вниз,  туловище  строго  вдоль  земной  поверхности. Море огней
колыхнулось, мелькнуло и исчезло из вида. "Е-мое!" - воскликнул
Федор, пораженный воочию увиденным вращением Земли.
    Внизу  стремительно  выплывали  навстречу  и  тотчас  вновь
тонули  в темноте, оставаясь далеко позади, слабые пятна света,
должно быть, города, но Федору в это  мало  верилось.  Повернув
голову лицом вверх, он увидел крупные звезды, и ему показалось,
что  всякое  движение  прекратилось:  мириады точечных огоньков
прочно  стояли  на  одном  месте.  Чтобы  убедиться   в   своем
относительном  движении,  он  снова опустил лицо долу, но земли
совсем не стало видно: вероятно, он  летел  теперь  выше  пояса
облачности.
    Температура  неуклонно  падала,  мороз покалывал тончайшими
иголочками щеки и все увереннее забирался под телогрейку. Федор
совсем продрог, когда до него наконец дошло, что столь  сильное
похолодание  вызвано резким увеличением высоты полета. "Так и в
отряд космонавтов попасть недолго", - не без опаски подумал  он
и,   как   предписывала   инструкция   в  случае  возникновения
необходимости  в  снижении,  развернулся  на  90   градусов   к
направлению  движения.  При этом ровным счетом ничего заметного
не произошло, и Федор терялся  в  догадках,  продолжает  ли  он
набирать  высоту,  стоит  ли  на месте, или опускается на землю
(вот что значит отсутствие перегрузок!).
    Наконец, внизу стали вырисовываться  темные  рваные  пятна,
вслед   за  тем  на  темных  пятнах  обозначились  белые,  и  в
совокупности получился покрытый снегом лес. Роняя зеленые искры
при соприкосновении с игольчатыми ершиками веток, Федор, как на
парашюте, пролетел в своем светящемся коконе вдоль  заледенелых
стволов  корабельных  сосен  и  опустился  на  поляне, покрытой
островками снега под жесткой шершавой коркой. Приземлился он  в
затянутую  тонкой  ледяной  пленкой  лужу - пленка заскрипела и
стеклянно раскололась, на нее из лужи выплеснулась вода, в воде
сверкнуло отражение зеленой вспышки. Свечение исчезло, как  его
и  не  было, и тут же Федора будто магнитом притянуло к земле -
он плюхнулся в лужу.
    "Проклятье! -  злился  Федор,  выбираясь  из  лужи.  Мягкая
посадка,  называется!"  Он осмотрелся: кругом был лес, довольно
редкий, но без широких просветов. Обложив себя, лужу и весь лес
крепким матом, Федор двинулся куда глаза глядят в прямом смысле
слова, то есть в направлении наибольшей  видимости.  "Летел  я,
надо  думать,  с  востока  на запад, - пытался сообразить он по
дороге, в какое место занесла  его  нелегкая,  -  и  притом  не
больше  двух  минут,  значит  если принять скорость полета за 1
тысячу км/час, то я должен находиться...  находиться  должен...
где-то  в  границах Московской области, хорошо, не за границей,
ха-ха! Поскорее бы добраться до станции, может, еще  поспею  на
последнюю   электричку,   -   Федор   отодвинул  толстый  рукав
телогрейки  и  всмотрелся  в  подсвеченное  окошко  электронных
часов:  две  минуты  первого.  -  Стоят... нет, идут! Вылетел я
ровно в полночь, и они точно шли. Тогда получается, что пока  я
летел,  стояли!  Черт  меня  дернул  ввязаться  в эту авантюру:
завтра - на работу, будь она неладна, а  тут  не  знаешь  даже,
когда  домой  вернешься. Если на последнюю лепиздричку опоздаю,
придется утром ко  врачу  чапать,  больничный  выклянчивать,  а
потом  -  домой,  в  кроватку!  Однако ко врачу в таком виде не
сунешься, бляха-муха: скажет раздевайся, а на мне три  свитера,
просто    укатайка!    Придется    сперва    домой   заскочить,
переодеться..."
    Одолеваемый невеселыми  мыслями,  Федор  шел,  не  разбирая
дороги. Положение его усугублялось тремя "маленькими нюансами",
как  говаривал  проректор  института  по воспитательной работе.
Во-первых, он  забыл  подзаправиться  перед  вылетом  и  теперь
страшно  хотел  есть;  во-вторых, передвигаться по пересеченной
местности в одеянии, напоминающем капустный кочан, было  крайне
затруднительно:   и,  в-третьих,  промокшие  в  луже  ноги  так
закоченели, что готовы были отвалиться.  "Похоже,  не  придется
выпрашивать  больничный  -  так  дадут,  сами",  -  он принялся
подпрыгивать на месте, чтобы как-то согреть нижние конечности.
    Вдруг в темноте будто  что-то  сверкнуло:  внезапная  мысль
остро полоснула Федора по голове. Он все еще подпрыгивал, точно
заведенный,  но  с  каждым  разом  приземлялся все неувереннее,
наконец,  ноги  его  подкосились,  и  он  плюхнулся   в   снег,
озадаченный.  И  ведь  действительно, Земля вращается не только
вокруг своей оси, но и вокруг Солнца! В  девятом  классе  Федор
увлекался  астрономией,  даже занимался в кружке при Московском
планетарии, и теперь он усиленно вспоминал...  Земля  вращается
вокруг   Солнца   со  скоростью,  примерно  равной  30  км/сек.
Следовательно,   если   какое-либо   тело    зафиксировать    в
определенной   точке  у  земной  поверхности,  то  Земля  будет
удаляться от него с этой скоростью плюс скорость вращения Земли
вокруг своей оси (последней в данном  случае  можно  пренебречь
ввиду  ее  относительно малого значения). Это открытие повергло
Федора в смятение, ведь если он  действительно  летел  с  такой
сумасшедшей  космической  скоростью,  то  за  каких-нибудь пару
минут Земля продвинулась под ним на несколько тысяч километров!
И теперь он находился  чуть  ли  не  на  берегу  Атлантического
океана!!!
    Никогда  прежде  Федор  не  был  за границей, и возможность
того, что он пребывает на территории чужой страны, тем паче  не
входящей  в  Варшавский  договор,  да еще и не в составе группы
туристов, без денег и документов, здорово его  взволновала.  Он
огляделся  по сторонам изумленными глазами, будто только теперь
увидел себя стоящим посреди тихого зимнего леса. Деревья, снег,
на снегу - лунные тени от ветвей, сплетающиеся  в  таинственные
кабалистические   знаки...   Знаки  пришли  вдруг  в  движение,
зашевелились,  точно  силясь  чтото  сказать,  предупредить   о
чем-то...  Бежать  отсюда,  бежать! "Ввоон, ввон, вон!" - гудел
ветер в ушах.
    И вот впереди показался синий просвет. Сил  бежать  уже  не
было: ноги подгибались, как пластилиновые, перед глазами толкли
мак черные мушки, лицо неимоверно щипало от пота, затекавшего в
расцарапанные ветками раны. На последнем издыхании Федор выполз
"на  четырех ведущих" на опушку. Невдалеке от леса серебрился в
лунном свете округлый ангар.
    "На последнюю электричку я как пить дать опоздал - придется
до утра здесь куковать, - размышлял он на пути к ангару.  -  Во
сколько  же я тогда в Москве буду? А если... нет, не во Франции
ведь я, в конце концов, НотрДам в Глазго!" Он подошел к  двери,
постучал  костяшкой  согнутого  пальца  и  прислушался: в ответ
раздалось недовольное поросячье повизгивание. "Анна Иванна, наш
отряд хочет видеть поросят и потрогать спинки..." -  вспомнился
ему  детский  стишок. Дверь в сарай оказалась незапертой. Федор
шагнул в вонючую темноту, наощупь пробрался в  угол,  опустился
на теплые опилки, устроился поудобнее и мгновенно заснул.
     Сначала  ему  снился  липкий  кошмар  -  первозданный хаос
бессмысленных абстракций, которые он пытался составить в единое
целое,  но  они из рук вон плохо состыковывались между собой. В
конце концов, ему удалось собрать из разрозненных  разновеликих
фрагментов  закрученную  в  спираль  разноцветную  мозаику.  Он
перепрыгивал с одного кусочка этой гигантской мозаики,  рисунок
которой  нельзя  было  разобрать  вблизи,  на  другой,  пока не
оказался в собственной квартире.
    Был  солнечный  осенний день. Солнце светило так, как имеет
обыкновение светить по  воскресеньям  и  церковным  праздникам.
Настроение  у  Федора было приподнятое, почти торжественное, но
он не мог понять, по какому случаю.  Тут  же  он  заметил,  что
обеденный   стол   раздвинут   на   всю  свою  длину,  застелен
крахмальной скатертью и заставлен посудой, столовыми  приборами
и богатой снедью. Часы показывали пять вечера; пастельных тонов
солнечный  свет  мягко  вливался  в окно, нежно касался стола и
затейливо преломлялся в  пустых  пока  фужерах,  высвечивая  их
хрустальные  грани фиолетовым, красным, желтым и зеленым. Федор
обратил внимание на  то,  что  он  в  белой  рубашке.  "Сегодня
какой-то  праздник,  это  как  Божий  день ясно", - подумал он,
поправляя перед зеркалом узел на серебристом галстуке.
    Раздался звонок, Федор  открыл  дверь,  и  в  тесный  пенал
прихожей  шумно  ввалились  гости  с  цветами  и  свертками, со
сверкающими загадочным блеском глазами. "Они знают что-то, чего
не знаю я", - смекнул Федор по выражению их лиц.  Тут  школьный
приятель      Федора     Володька     Артамонов     скомандовал
"три-пятнадцать", и все пришедшие закричали  дружным  хором:  -
По-здра-вля-ем!!!
    - С чем? - спросил Федор без удивления, но с любопытством.
    - Товарищи   дорогие,   он  ничего  не  знает!  -  раздался
знакомый, вроде, возбужденный женский голос.
    - Притворяется, хитрюга! - заговорщически подмигнул Горячий
Федору.

    - Хватит  дурочку  валять,  Бурщилов,  -  нарочито   строго
приказал  начальник  отдела.  -  Делаю  вам последнее трехсотое
китайское предупреждение!
    Все засмеялись, а Федор искренне признался:
    - Я ничего не понимаю, Василий Парамонович.
    Василий  Парамонович,  сдвинув  на  переносице  брежневские
брови, сурово произнес:
    - День рождения у тебя сегодня, Бурщилов! - и сам же первый
засмеялся, не выдержав.
    При   этих   словах  гости  испустили  восторженный  вопль,
превратившийся во всеобщий хохот. Не  успел  Федор  опомниться,
как его завалили перевязанными атласными ленточками свертками и
коробочками,   затискали  в  объятиях,  исслюнявили  поцелуями,
засыпали конфетти и  забросали  серпантином.  "Как  же  это  я,
голова  моя  садовая,  мог  забыть  про  свой день рождения?" -
недоумевал   Федор   посреди   шумного   веселья.   Вдруг    он
почувствовал, что кто-то больно пинает его в бок. Он обернулся,
но никого не увидел: все исчезли в одночасье.



    Федор  с  трудом  разлепил  глаза:  его  пинал  в бок ногой
грузный мужчина  с  гладковыбритой  розовой  рожей,  украшенной
бирюзовыми    глазками-пуговками    и   вывернутыми   наизнанку
клюквенными губами. "Что за боров?  Ну  и  физиомордия!  Однако
нерадушно  меня  здесь  встречают, нерадушно", - пожаловался он
самому себе, замечая покачивающиеся перед самым его носом зубья
вил.
    "Я здесь случайно", - сказал он вслух. Толстяк в  ответ  на
это  заявление  мелко  затряс головой, не то от злобы, не то от
волнения, и попятился к двери, резкими взмахами  вил  приглашая
Федора   на   выход.   Федор   без  разговоров  покинул  ангар,
провожаемый недовольным похрюкиванием  поросят,  которых  из-за
него  до  сих пор не накормили. На дворе брезжил рассвет. Снега
не было,  но  был  туман.  Негостеприимный  хозяин  шел  позади
Федора,  конвоируя  его  с  вилами  наперевес. Туман так плотно
запеленал воздух своими  выбеленными  простынями,  что  забитые
мокрым  снегом  лужи  удавалось разглядеть лишь после того, как
нога с хлюпом ныряла в воду. Федор  собрался  было  спросить  у
дышавшего  ему  в  спину  "борова",  уж  не  в  милицию  ли  он
намеревается его отвести (мысль о загранице  в  утреннем  свете
казалась  совсем  бредовой),  но  не  успел  и рта открыть, как
получил мощнейший пинок под зад и  полетел  в  ближайшую  лужу.
"Скотина!" - ошпаренный ледяной водой, завопил он, вскакивая со
сжатыми  для  драки  кулаками, но обидчика и след простыл, даже
дыры  в  тумане  не  осталось  -  затянулась  мгновенно.  Федор
стряхнул  с рукавов телогрейки снежную кашу на воде и пошел сам
не ведая куда.
    Идти в мокрой одежде было чрезвычайно неприятно, а тут  еще
и  голод напомнил о себе: есть захотелось адски! Чудилось даже,
что живот прилипает к спине  и  при  каждом  шаге  задевает  за
позвонки.  Негнущимися  замерзшими  пальцами  Федор  порылся  в
карманах,  будто  там  могло  лежать   что-то   съестное...   и
действительно! В складках мятого кармана брюк пряталась плоская
тыквенная  семечка  -  она  мгновенно  была  отправлена в рот и
зажевана вместе с кожурой, но почти все осталось на зубах, даже
проглотить нечего!
    Неожиданно  Федор  больно  стукнулся  коленом  о   железную
оградку.  Он  всмотрелся  в  молочную гущу тумана: белая завеса
теперь не  стояла  на  месте  -  она  расслаивалась  подвижными
пластами,  в  просветах  между  которыми  можно было разглядеть
черные камни надгробий. Федор повернул  назад,  но  через  пару
шагов  снова наткнулся на ограду, тогда он свернул направо... и
зашел в тупик. Пришлось вернуться и повернуть налево,  еще  раз
налево, направо и опять налево... Так проплутал он по кладбищу,
точно  подопытная  мышь  по лабиринту, с полчаса, и неизвестно,
сколько плутал бы еще, если бы  не  вышел  к  аккуратной  белой
часовенке, которая заинтересовала его своей необычной начинкой:
почти  с  самого  ее  порога  шустро бежали под землю ступеньки
эскалатора.
    Федору стало  интересно:  что  там  внизу,  неужели  метро?
Два-три  метра  лента  эскалатора  шла по прямой и только потом
сгибалась, раскладываясь на ступени, так что увидеть, куда  она
ведет, можно было лишь встав на нее и проехав несколько метров,
однако  эскалатор  слишком  быстро  мчался,  и было ясно, что в
случае чего выбраться обратно на поверхность не удастся.  Федор
медлил:  он  понимал,  что  все  решит один, самый первый, шаг,
слишком хорошо  понимал  это,  и  поэтому  у  него  было  такое
чувство, будто он стоит на прогибающемся краю доски для прыжков
в воду.
    Наконец, судьбоносный шаг был сделан, и... ничего страшного
не случилось.   Но   как  бы  там  ни  было,  Федора  несколько
насторожило то обстоятельство, что конец  лестницы  терялся  во
мраке, уж очень она была длинннннннной и к тому же крут-
                                                       т-
                                                         т-
                                                           той.

    Прошло  минут  20,  а Федор все ехал, ехал, ехал... И вдруг
его как током ударило: "А  эскалатор-то  идет  только  вниз,  и
другой ленты нет!" При мысли, что он не сможет теперь выбраться
из-под  земли,  спину его обдало холодом, и тело передернулось.
"Ничего, может еще с другой стороны выход будет",  -  попытался
он успокоить себя, хотя и понимал, что надежды на это мало.
    Но  вот лента эскалатора вынесла Федора на плохо освещенную
широкую платформу  с  глухой  стеной  в  противоположном  конце
("Писец  котенку!").  С  одной  стороны этой странной платформы
пролегала колея с рельсами, а с другой  стояли  ржавые  толстые
сваи  с  торчащими  из  них  гроздьями  чадящих  факелов.  Было
сумрачно и ДУШНО, воняло сыростью и испражнениями.  Внезапно  у
самого  уха  Федора,  сотрясая  воздуха, пронеслось и исчезло в
тоннеле нечто темное... Он отпрянул в сторону, и тут  же  перед
ним вновь про- мелькнула юркая тень. "Тьфу, нечистая!" - плюнул
Федор  на  замусоренную  платформу, разглядев, что имеет дело с
обычными летучими мышами.
    Пеплом из трубы выпорхнула из тоннеля стая мышей, факельное
пламя дернулось и затрепетало, дохнуло гнилью,  и  по  стальным
рельсам  пополз  отблеск  электрического  света.  "Представляю,
каким будет поезд, если тут не станция, а  склеп  какой-то!"  -
прислушивался  Федор  к  гулу  воздуха  в огромной черной дыре,
ожидая увидеть через миг-другой разбитые дребезжащие  вагоны  с
отстающей по бокам краской. Однако его ждал сюрприз: из тоннеля
мягко выплыл обтекаемой формы поезд, вся верхняя часть которого
была  прозрачной  и  светилась  чистым  голубым  светом,  легко
струившимся на платформу. На фоне пещерообразной  станции  этот
поезд-игрушка   выглядел   бриллиантовым   ожерельем   на   шее
прокаженного.

    "Чудеса в решете", - только и смог сказать про себя  Федор,
входя  в  вагон,  дверь  которого  бесшумно  уползла  на крышу.
Впрочем, он тут же прибавил: "Народу, как  всегда,  больше  чем
людей".    Прозрачная   дверь   безо   всякого   предупреждения
опустилась,  и  поезд  неслышно   тронулся.   "Левая   какая-то
электричка, даже остановок не объявляют", - отметил Федор, поу-
добнее  устраиваясь  в  плотной  людской  массе. Подозрительным
показалось ему и одеяние пассажиров: на одних были  тулупы,  на
других  -  летние  майки  с  портретами  Пугачевой и Боярского,
многие ехали в дезабилье или  в  казенных  больничных  пижамах,
была  также  одна  японочка в белом шелковом кимоно, заляпанном
бурыми пятнами крови, а у соседней  двери  стояла  девушка,  на
которой  совсем  ничего  не  было, и ее белая грудь упиралась в
стекло, расплющиваясь...  "Сильна,  подруга!  -  чуть  было  не
открылся  рот  у Федора. - Не в себе, наверное. Как ее только в
метро  пустили?!"  Несколько  находившихся  рядом  с   девушкой
мужчин,   как   показалось   Федору,   изображали  на  покрытых
припудренной щетиной лицах полное равнодушие, и  он  скопировал
эту их гримасу, решив ничего не замечать из приличия.
    Тем  временем,  голубой  вагон озарился огненным светом: из
бешено ревущих форсунок вагон обдавало со всех сторон языкастым
пламенем. Федор заволновался, но остальные пассажиры  сохраняли
спокойствие,   даже   и   не   думая   паниковать.   "Вагоны-то
огнеупорные, - смекнул Федор. - Так что напрасно  у  меня  очко
взыграло".  Наконец,  огонь  остался  позади, и появилось нечто
более  занимательное:  тоннель  кишмя   кишел   отвратительными
тварюгами,  среди которых были и вурдалаки с торчащими из груди
осиновыми колами, и драконы с перерезанными  шеями,  и  бледные
старухи  со сломанными косами в дистрофичных руках, и скелеты с
дырявыми черепами, и очищенные от чешуи задастые  русалочки,  и
распутно-веселые  ведьмы  с выбитыми зубами, и много еще разной
дефектной нечисти, которой Федор и названия не ведал.  Все  это
было немного противно, немного интересно, но ничуть не страшно:
нечто  подобное  Федор уже видел в "Пещере ужасов", когда они с
Маринкой ходили на ноябрьские праздники  в  гастролировавший  в
Москве чешский "Луна-парк".
    Примерно  через  четверть  часа  поезд  выехал  на  светлую
просторную станцию, даже и не станцию, а скорее крытый  вокзал.
Все  здесь  было вполне прилично: мягкое освещение, электронные
табло, буфет, ресторан, питьевые автоматы, чистота  и  порядок.
Двери  поднялись,  и  застоявшиеся  пассажиры  выплеснулись  на
перрон. Однако вскоре подхватившая Федора толпа замедлила  свое
движение  и,  уплотнившись,  застопорилась у стеклянных будок с
сидящими  в  них  гладко  причесанными  обезьянами  в   высоких
фуражках.  Между будками были турникеты, подходя к которым люди
показывали обезьянам какие-то бумажки. Обезьяна  высовывала  из
будки   длинную  волосатую  руку,  сгребала  в  розовую  ладонь
бумажку, подносила ее к носу, внимательно изучая, возвращала  и
небрежно махала расслабленной кистью: "проходи".
    Повертев  головой  по сторонам, Федор увидел, что ожидающие
своей  очереди  люди  заранее  достают  из  карманов   какие-то
документы разного цвета и размера, даже у стоявшей впереди него
той  самой голой "не в себе" был в руке документ. "Онато откуда
вынула?" - недоумевал Федор, заглядывая ей через плечо. Бумага,
которую она держала наготове, пестрела надписями на  непонятном
языке,  но Федор почему-то сразу решил, что это свидетельство о
смерти. И все же поверить в это до конца он не захотел.  "Лезет
в  голову  черт  знает  что!  Может,  она и мертвая, может, все
кругом покойнички, но я-то живу, это факт, -  пытался  он  себя
успокоить.  -  А  что  мне себя успокаивать?! В том, что я жив,
сомневаться не приходится: "мыслю, значит существую!"

    Но вот подошла и его  очередь:  из  окошка  к  самому  лицу
протянулась  полусогнутая  лапа,  покрытая прилизанной шерстью.
Федор  брезгливо  отвел  от  себя  эту  наглую  лапу  и   хотел
проскочить  через  турникет, но не тут-то было: подлая обезьяна
заблокировала   крестовидную   вертушку.   Взвыла   сирена,   и
моментально, раскидывая толпу плечами, к Федору подошли двое "в
штатском". Один из них красноречиво кивнул головой, и все трое,
Федор   посередине,   проследовали   в   близлежащее  служебное
помещение,  представлявшее  собой  слабоосвещенную  комнату   с
высоким креслом. Федора усадили в кресло и оставили одного.
    По   обстановке   комната  сильно  напоминала  рабочий  зал
парикмахерской: обтянутое  красной  кожей  мягкое  кресло,  под
креслом - карликовая лесенка для ног, над креслом - нечто вроде
фена для сушки волос, перед креслом - широкое зеркало. "Как это
у них там называется... допрос с пристрастием третьей степени?"
- поеживаясь,  Федор  с  мучительным  любопытством рассматривал
лежащие на  полке  перед  зеркалом  странно  загнутые  ножницы,
опасные  бритвы  с  различной ширины лезвиями, щипцы с длинными
ручками, острозубые пилки и прочие никелированные  инструменты,
плохо  напоминавшие  парикмахерские.  Он  вздрогнул:  из спинки
кресла выскочили две металлические  дуги  и  с  резким  щелчком
замкнулись  холодным  ошейником  под самым подбородком. В ту же
секунду на голову опустился колпак, сверху  послышалось  низкое
гудение, волосы на голове зашевелились под воздействием мягкого
теплого излучения и встали дыбом. ("Начинают!"). Одновременно с
этим зеркало превратилось в экран: отражение померкло, и вместо
него,  как  на опущенной в раствор проявителя фотобумаге, стало
вырисовываться приятное женское  лицо,  своими  чертами  чем-то
напоминающее  Маринкино: те же серо-голубые глаза, еле заметные
ямочки на щеках, четко очерченные губы.
    - Рада  вас  приветствовать   в   Хелл-Сити!   -   белозубо
улыбнулась женщина.

    "Здравствуй,  заграница:  сейчас  начнут яйца выкручивать -
допытываться, под какой сосной зарыл  парашют",  -  с  тревогой
подумал Федор, вжимаясь в кресло.
    - У  нас  нет  границ,  -  рассмеялась женщина. - Ад един и
неделим, так что никто в вас здесь не подозревает агента КГБ. А
это... - она поймала взгляд Федора, непроизвольно покосившегося
на "инструменты", - это всего-навсего голограмма для  создания,
скажем так, соответствующего умственного настроя.
    "На  вшивость  проверяли,  значит",  -  облегченно вздохнул
Федор.

    - Вы не волнуйтесь, -  ровным  грудным  голосом  продолжала
женщина.  - Расслабьтесь. Никто вас мучить не собирается - мы и
так все про вас уже знаем.
    - Так значит... - Федор поднял  вверх  указательный  палец,
показывая на колпак.
    - Вы  на самом деле очень проницательны, - кивнула женщина.
- Это - считыватель мыслей, а я - терминал компьютера,  который
ваши   мысли  расшифровывает.  Сейчас  я  вам  задам  несколько
вопросов, на которые вы ответите вслух, и после  этого  сможете
ознакомиться   с   нашим   замечательным   городом,  крупнейшим
мегаполисом Ада. Итак, имя и фамилия.
    - Федор Бурщилов.
    - Пол?
    - Что же вы, по мыслям определить не  можете?  -  подмигнул
Федор  женскому  изображению. Изображение покраснело. "Надо же,
как настоящая!" - не сдержавшись, мысленно воскликнул Федор.
    - Это простые формальности, -  несколько  жеманно  заверила
его  женщина.  -  Вы должны произнести свои ответы вслух, чтобы
вас можно было официально зарегистрировать.
    - Хорошо, - вздохнул Федор. - Судим и в плену  не  был.  На
временно  оккупированной  территории не проживал. Родственников
за границей не имею и в переписке с ними не состою.  Какие  там
еще графы в вашей анкете? Национальностью интересуетесь?

    - Нет. Год смерти?
    - Чьей  смерти?  -  Федор хотел было вскочить, но наткнулся
кадыком на железный "ошейник" и  закашлялся.  -  Вы  что  же...
хотите  сказать... что я... - через силу выговорил он, с трудом
сдерживая кашель, отчего на глаза навернулись слезы.
    - Я ничего не хочу сказать - это обязательный вопрос, -  но
все  же... боюсь вас огорчить, - женщина опустила глаза. - Дело
в том, что вы... не совсем живой.
    - Как это "не совсем"?!! - опешил Федор.
    - Судя по всему,  вы  находитесь  в  коматозном  состоянии.
Кома...
    - Слушайте, вы! - перебил Федор. - Называйте это как хотите
- коматозное  состояние  или  комичное  положение,  - только уж
будьте добры, верните меня по обратному адресу,  раз  уж  я  не
совсем окочурился!
    - Мы не можем этого сделать, - покачала головой женщина.
    - Как  людей живьем к черту на рога отправлять - так это вы
можете!!

    - Ваши претензии необоснованны, - поджала губки женщина.
    - Да это же ваш бородатый черт...
    - Прекратите  чертыхаться,  -  строго  сказала  женщина.  -
Никаких чертей в природе не существует: это все выдумки неумных
церковников.  А про вашего "бородатого" мы знаем ровно столько,
сколько и вы. Одно могу сказать с полной уверенностью: это было
никем не уполномоченное лицо. Может даже, какой-нибудь  аферист
или хулиган.
    - Кто-кто??? - вылезла вперед нижняя губа у Федора.
    - Ну... знаете, бывают радиохулиганы, а этот теле-...
    - Вот спасибо, успокоили! Что же мне теперь делать?
    - Ничего.  Ждите  своего  пробуждения.  От нас с вами здесь
ничего не зависит.

    - А от кого зависит?
    - Существуют  никому   не   подконтрольные   высшие   силы,
господствующие  и над тем, и над этим светом. Ждите, - серьезно
сказала женщина.
    - Легко сказать... А если не дождусь?
    - Станете полноправным гражданином Ада,  а  пока  считайте,
что вы на экскурсии.

    - Веселенькая экскурсия! - зло усмехнулся Федор.
    - Желаю  вам  приятно  провести  время,  берегите  себя!  -
женщина улыбнулась на прощание и исчезла.
    "Ошейник" убрался в спинку кресла,  "фен"  поднялся,  экран
снова  стал зеркалом, и Федор увидел прямо перед собой субъекта
в грязной телогрейке и с расцарапанным  ветками  лицом  ("Ну  и
рожа у тебя, Шарапов!"). Федор подбадривающе подмигнул субъекту
правым  глазом,  тот подмигнул в ответ левым, оба они синхронно
встали и вышли из комнаты в противоположные двери.
    Захлопнув за собой дверь, Федор к большому своему удивлению
обнаружил, что находится не  на  вокзале,  откуда  он  зашел  в
только  что  оставленную комнату, а в однокомнатном гостиничном
номере с широкой кроватью, креслом,  телевизором  и  баром.  Он
приоткрыл  дверь:  за  ней  был  теперь длинный коридор с точно
такими же пронумерованными дверьми. "Интересное кино! Ведь  это
та  же  самая  дверь,  в  которую я зашел секунду назад... Ну и
ладно, нам татарам все равно, что водка, что пулемет, лишь бы с
ног валило, -  вспомнил  он  поговорку  институтского  приятеля
Наиля.  -  Интересно  только, сколько тут дерут с трудящихся за
один койко-день: в кармане-то хер ночует", - озабоченно добавил
он, но тут его внимание  привлекла  мирно  стоящая  на  столике
трехэтажная   ваза   с   бананами,  апельсинами,  виноградом  и
клубникой (это в декабре-то,  когда  в  Москве  даже  на  рынке
ничего  и  рядом  не  лежит!).  Оголодавший Федор набросился на
вкусную  вазочку  и   принялся   уминать   все   вперемешку,
одновременно стаскивая с себя жаркую душегрейку.
    Насытившись, он сладко отрыгнул ("А-пельсин!") и отправился
в ванную умываться. Здесь его ждал очередной сюрприз: он увидел
перед  собой  золотой  унитаз  с  крышкой  из  черного  дерева,
серебряную раковину  и  большую  мраморную  ванну,  наполненную
парным  молоком.  "Хоть  я  и  не  Мао Дзэдун, отчего бы мне не
последовать примеру "великого кормчего": говорят,  он  любил  в
молоке  поплавать",  -  развеселился Федор, направляясь к бару.
Там он выбрал самую красивую бутылку из  темного  непрозрачного
стекла:  пузатенькая,  на  черной этикетке - скрещенные пушки и
надпись  золотом:   "КОРОНЕТ".   Красивое   название.   Богатый
коньячный  букет.  ("А  говорят,  коньяк  клопами пахнет... это
смотря  какой!").  Лежа  по  горло  в  молоке,  Федор   неспеша
потягивал коньяк из тонкой стеклянной рюмки. Дымчатое стекло...
дымчатое... дым...



    Федор  открыл  глаза:  за окном синело снежное утро. Сильно
мело. "Сейчас, сейчас, вот только коньяк дохлебаю!" - сказал он
себе, закрывая глаза в надежде досмотреть приятный сон, но нет,
не получилось: какая тут  к  чертям  собачьим  молочная  ванна,
когда  время  половина  восьмого  -  будильник звонит, - и надо
вставать,  кровь  из  носу,  но  вставать,  кровь...  из  носу,
кровьизносу,    кровьизносуновставать,   кровьизносуновставать,
кровьизносуно... вставать!!! Федор вскочил, отбросив  к  стенке
одеяло:  без  десяти  восемь!  Вот тебе и кровь из носу! Шлепая
босыми ногами по холодному паркету, он побежал в  туалет.  "Без
шшше-шести!" - прошипела вода в унитазе. Федор наскоро почистил
зубы,   умылся,   засунул   в  рот  амурского  толстолобика  из
консервной банки, оделся, прожевывая, и выбежал на улицу.
    В утреннем полумраке носились белые мухи: они летели  прямо
в  глаза, садились на губы, лезли в уши и падали за воротник...
И все же Федор любил,  когда  идет  снег:  с  детских  лет  ему
виделось   в   кружении   холодных   небесных   хлопьев   нечто
возвышенно-радостное...  Вот  только  сейчас  радоваться   было
особенно  нечему:  в его "родном" Проектно-конструкторском бюро
"Шарошпроект", входящем в один из "почтовых  ящиков",  объявили
месячник  ударного  труда под лозунгом "Ускорение, перестройка,
дисциплина".  Как  ускориться,  никто  не  знал,  что  означает
перестройка, было все еще не вполне ясно, поэтому основной упор
сделали  на  дисциплину,  а  если  точнее,  то на "приход-уход"
("подход-отход",  как  говорили  в  отделе),  так  что   всякое
опоздание было "чревато дыней", как выражался в минуты приступа
фамильярничанья   с  подчиненными  начальник  бюро  (на  правах
отдела) Василий Парамонович Сыроедов.

     8:19. Федор вбежал в метро и, пластами стряхивая с себя на
глазах  тающий  снег,  спустился  по  лестнице   на   безлюдную
платформу.   "Вся  Москва  еще  спит,  один  я  тут,  как  ярый
стахановец, на работу лечу! Ну ладно, зато, как белый  человек,
безо  всякой  давки  поеду,  и  даже  место  никому уступать не
придется", - сказал он себе  в  утешение,  переводя  взгляд  со
своего  гонконгковского "алармклока" (8:20, точнее кремлевских,
семь мелодий, 70 рэ  отдал)  на  установленные  над  въездом  в
тоннель  электронные  часы,  отсчитывающие  интервалы  движения
поездов  с  шагом  в  5  секунд:  20  ("Почти  "очко"!)...   25
("Перебор!").  "Все  точно по закону всемирной подлости: поезд,
гад, только что ушел, следующий не раньше чем  через  2  минуты
будет - суббота!" Оставалось только ждать...

 1.........................................................60
 1.........................................................60
 1....................................38

    СТАНЦИЯ СОКОЛ. Федор вскочил в полупустой вагон и плюхнулся
на сидение.   8:23.  ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ  ЗАКРЫВАЮТСЯ.  СЛЕДУЮЩАЯ
СТАНЦИЯ АЭРОПОРТ. "Короче!" - хотелось закричать Федору.  ПОЕЗД
СЛЕДУЕТ  ДО СТАНЦИИ КРАСНОГВАРДЕЙСКАЯ. ("Еще короче!") В вагоне
ехали почти одни студенты, которых легко можно было отличить по
учебникам и тетрадям с конспектами в руках.  "Знакомое  дело  -
зачетная сессия", - мысленно улыбнулся Федор.

    8:24.   Федор   стал  от  нечего  делать  прислушиваться  к
разговору двух сидящих напротив парней  с  одним  учебником  по
акушерству  на  двоих: они умудрялись одновременно и болтать, и
читать. "А я  когда  дежурил  в  ночь  в  реанимичке,  -  начал
рассказывать  один  из  них, опрятно одетый малый с детским еще
лицом,  -  привозят  к  нам  самоубийцу:  одна  соска  таблеток
нажралась от несчастной любви, в общем, сильная медикаментозная
интоксикация.  Так вот, лежит она на столе в одной ночнушке..."
- "Начало интригующее", - подумал Федор, но  тут  его  внимание
привлекла  сидящая  неподалеку  от  медиков девушка в кроличьей
шубке,   типичная   студенточка   первого    курса:    милашка,
привлекательная свой свежестью и неопытностью. "Где-то я ее уже
видел...  Кажется,  тоже  в  метро",  -  начал Федор мучительно
вспоминать и вспомнил:  пещера  с  разными  тварями,  поезд,  в
поезде - обнаженная девушка...

    СТАНЦИЯ  АЭРОПОРТ.  8:26.  "Надо  мне  срочно  какую-нибудь
бабешку поиметь, а то снится  чушь  всякая!"  ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ
ЗАКРЫВАЮТСЯ.   СЛЕДУЮЩАЯ  СТАНЦИЯ  ДИНАМО.  Он  присмотрелся  к
оживившейся под  его  взглядом  студенточке:  "Нет,  совсем  не
похожа!"  -  "...и  тут она встает и говорит: "Ну и сволочь вы,
доктор!" - закончил свой рассказ медик. Его приятель  захохотал
веселым   смехом,   но   от   учебника   не   оторвался.  8:27.
"Спецификацию  на  шарошки  дооформить   нужно,   -   неприятно
вспомнилось  Федору.  Опять  Базилио  Парамоныч будет в грозное
начальство  играть,  наверняка  припугнет,  что   "тринадцатой"
лишит, если в годовой график не впишемся... Плюнуть бы на все с
высокой   горы  и  сбежать  со  своего  "ящика"  на  север,  на
какую-нибудь "ударную стройку пятилетки"! Осточертели  уже  эти
шарошки,  лучше  уж  лопатой  махать  или  тачку  возить,  да и
"коэффициент"  за  отмороженные  яйца  -  это  не  надбавка  за
секретность, а то буду тут до гроба молодым специалистом на сто
сорок в месяц..."

    8:29. СТАНЦИЯ ДИНАМО. "В Сибирь или на север я, конечно, не
поеду,  -  спустился Федор с небес на землю, - для этого у меня
кишка тонка, а вот премии меня лишить - это начальству как  два
пальца  обоссать,  так что шарошки, шарошки и еще раз шарошки!"
ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ.  СЛЕДУЮЩАЯ  СТАНЦИЯ  БЕЛОРУССКАЯ.
8:30.  "Однако  же  суббота  сегодня,  хоть  и черная, мать ее!
Может, вечерком к Горячину съездить, в преф  перекинуться,  вот
только  третьего  найти,  а  то в "гусарика" неинтересно... Ах,
дьявол,  Горячин-то  в  больнице,  надо  будет  с  работы   его
супружнице   звякнуть,   адрес   разузнать,   глядишь,  Сонечку
сагитирую вместе съездить..."

    СТАНЦИЯ БЕЛОРУССКАЯ. 8:32. "Быстро доехали... Размеры малой
шарошки перепроверить нужно..." ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ  ЗАКРЫВАЮТСЯ.
СЛЕДУЮЩАЯ  СТАНЦИЯ  МАЯКОВСКАЯ. "Улететь бы куда-нибудь ко всем
чертям, как во сне, чтоб  ни  давки  в  метро  и  очередях,  ни
начальства,  ни  работы!  Скорее бы отпуск: горы, пальмы, море,
ночные купания с девочками... Сочи, одним словом!"

    СТАНЦИЯ МАЯКОВСКАЯ.  8:35.  "Опять  опоздаю,  на  проходной
гопники из "комсомольского прожектора" пропуск отберут, а потом
заставят  объясниловку  писать.  И  опоздаешь-то  на  минуту, а
объяснительную   полчаса   сочинять   будешь.   Надоело   все!"
ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ  ЗАКРЫВАЮТСЯ.  СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ГОРЬКОВСКАЯ.
Горьковская...  Пешковская...   е2-е4...   белые   начинают   и
выигрывают...  Может, вечером в шахматы с Горячиным... тьфу-ты,
да в больнице же он!" 8:36. "Успею или..." СТАНЦИЯ ГОРЬКОВСКАЯ.
"А если Сонечка к Горячину со мной  поедет,  на  обратном  пути
можно  ее  будет в кафешку затащить, в "Космос", например, хотя
там сейчас в честь Указа о борьбе с пьянством и шампанского  не
подают...  В ресторане бы погудеть, но "...где деньги, Зин?", а
еще долгов куча с прошлого отпуска".

    СТАНЦИЯ ПЛОЩАДЬ СВЕРДЛОВА. ПЕРЕХОД НА  КИРОВСКО-ФРУНЗЕНСКУЮ
ЛИНИЮ.       "Станция       Марксистская.       Переход      на
троцкистско-зиновьевскую линию" - передразнил Федор (про себя и
шепотом), выходя из  вагона.  8:38.  "Придется  пробежаться  по
переходу". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАК... - послышалось вдогонку.

    8:42.  СТАНЦИЯ ПРОСПЕКТ МАРКСА. - объявил подошедший поезд.
"Зарудный  говорит,  что  Маркса   Мордухаем   звали...   врет,
наверное.  Хотя,  чем черт не шутит, может, еще окажется, что и
правда."  ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ  ЗАКРЫВАЮТСЯ.   СЛЕДУЮЩАЯ   СТАНЦИЯ
БИБЛИОТЕКА  ИМЕНИ  ЛЕНИНА. "Может, на "Дьяволов в саду" вечером
сходить? Одному как-то не  в  кайф,  подснять,  что  ли,  бабцу
какую-нибудь...   Посмотреть  даже  вокруг  не  на  кого:  всех
симпотных хахали на машинах по институтам развозят".  -  "А  ты
купи себе машину-то!" - проснулось второе "я". - "Да пошел ты!"

    8:45. СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "Интересно, увижу ли
я Маринку  еще  когда-нибудь?"  ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ  ЗАКРЫВАЮТСЯ.
СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ. 8:46. "У Маринки медовый месяц
в Харькове: Марына, пидэм мэд йисты! Сказала на прощание, что я
инфантил. Конечно, инфантил: сколько  ни  вкалывай,  ничего  не
заработаешь,  вот  и  приходится  надеяться на доброго дядю, на
чудо и еще черт знает на что".

    СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ. "А кто у нас  не  инфантил?  (8:48).
Пенсионеры  -  и  те  инфантилы: все ждут, когда им государство
пенсию  прибавит".  ОСТОРОЖНО.  ДВЕРИ  ЗАКРЫВАЮТСЯ.   СЛЕДУЮЩАЯ
СТАНЦИЯ  ПАРК  КУЛЬТУРЫ.  8:49.  "До работы мне 8 минут бежать,
значит, две остановки за  3  минуты  проехать  нужно...  И  как
раньше  на  лошадях  ездили?!  Хотя,  лошадь  подогнать можно -
плеткой огреть или шпору в бок всадить (больно!), - а тут  тебя
везут  и не спрашивают, торопишься ты или нет... А то еще поезд
посреди тоннеля встанет, и хоть ты усрись! А  потом  в  журнале
"Юность"  обеспеченные  дяди - писатели сетуют на то, что, вот,
молодежь инфантильная... Так от нас и не зависит ничего!" 8:50.

    СТАНЦИЯ ПАРК КУЛЬТУРЫ. "Хоть бы в командировку  на  полигон
отправили  шарошки  испытывать  -  все  какое-то разнообразие!"
ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ.  СЛЕДУЮЩАЯ  СТАНЦИЯ  ФРУНЗЕНСКАЯ.
8:51.  "За  одну минуту вряд ли до "Фрунзенской доедем, значит,
можно не торопидзе. 8:51.14. Хоть один раз спокойным  шагом  от
метро  до  проходной дойду. 8:51.17. Представляю, как вытянутся
лица у костоломов из "прожектора",  когда  они  увидят,  что  я
неторопливо так иду, будто по бульвару. 8:51.22. А пропуск я им
сам  отдам,  без сопротивления. 8:51.25. Они тогда решат, что я
женился на  директорской  дочке,  и  пропуск  брать  откажутся.
8:51.29.  Вот  укатайка будет! 8:51.31. Нет, у меня, пожалуй не
получится,  вот  у  Горячина  точно   бы   получилось,   только
прожекторские  церберы  знают, что он уже женат: мадам Горячина
на  него  тележку  накатала  в  комитет  комсомола,  что  он  с
Надькой-нормировщицей   в  заводском  бомбоубежище  "адюльтером
занимался". 8:51.42. Это его Сыткина заложила, ведьма  та  еще.
8:51.45. И чего я, как идиот, на часы все смотрю, решил ведь не
торопиться!"

    СТАНЦИЯ   Ф-Ф-Ф...   (Федор   пулей   вылетел   из  вагона)
...РУНЗЕНСКАЯ. "8:52.19. Есть шанс!"

    9:00.09. Федор влетел в здание  проходной:  "прожектора"  в
честь  субботы  не  было, а на вахте стоял старый спартаковский
фанат дядя Миша. "Спартак"  -  чемпион!"  -  приветствовал  его
Федор,  толкая  бедром  вертушку  турникета.  -  "От  Москвы до
Гималаев лучше всех стоит  Дасаев!"  -  откликнулся  дядя  Миша
вслед  убегающему  Федору.  Приближаясь  к дверям комнаты своей
производственной   группы,   Федор   услышал   знакомый    гул:
отодвигались  и  придвигались стулья, выдвигались и задвигались
ящики  столов,  шуршали   бумаги   и   шелестели   бумажки,   -
производственная    какафония    настраивающегося   на   работу
коллектива. "Доброго всем утра!" - прокричал  Федор  с  порога,
приветствуя   сослуживцев:   старшего  группы  Якова  Ивановича
Малишина  (старик-Яков),  Марию  Игоревну  Сыткину  (Ссыткина),
Леонида   Зарудного   (Линкор   "Занудный"),   практикантку  из
техникума Соню Травмилову (Сонечка-Мармеладка) и Горячина  (без
прозвища, потому что он сам всем прозвища давал).

    - При  Сталине  за  опоздания  срок давали, - сказал вместо
приветствия Малишин.
    - Тогда культ личности был, - привычно парировал Федор, - а
теперь демократия, Яков Иваныч!
    - Социалистическая  демократия,   -   поправил   его
старик-Яков, морщась так, будто Федор на его глазах ел лимон, -
поэтому никому не позволено систематически...
    - Сиськи-масиськи,  -  сказал  Горячий отрешенно, как будто
думал о чем-то своем и у него нечаянно произнеслось вслух.
    Малишин   поперхнулся   словом   "пренебрегать"   и   стих,
надувшись.  Он малость шепелявил из-за зубных протезов и всегда
умолкал, "страшно" обижаясь, когда его передразнивали,  и  этим
активно пользовались и домашние, и товарищи по работе.
    - Привет,  - кивнул Горячину Федор. - Тебе так быстро кишку
подравняли?

    - Сбежал я из больницы, - невозмутимо  ответил  Горячин.  -
Общественные интересы для меня всегда выше личных, вот и пришел
своей  грудью брешь в плане закрывать. Сонечка, вы мне поможете
своей грудью брешь закрыть? - (Сонечка молча покраснела). -  Но
если  будет  звонить моя "ссуженная", то я в данный момент лежу
на казенной койке: не надо травмировать любящую женщину!
    - Скромный герой трудового фронта, - вздохнула Сыткина.
    "Что-то тут не то, - смекнул Федор,  замечая,  как  Сонечка
бросает  на Горячина осуждающе-восхищенный взгляд. - Что бы это
значило?"
    - Есть два рыбных праздничных заказа! - влетела  в  комнату
член профкома Головакина. - Кто будет брать?
    - Один,  пожалуй,  я  возьму,  -  опередил  всех неожиданно
очнувшийся Яков Иванович.
    - И я!! - в один голос заявили Сыткина и Зарудный.
    - Постойте, товарищи, вы же еще даже  не  спросили,  что  в
заказе, - осадила их Головакина.
    - Что?? - опять в один голос.
    - Кета,  осетрина,  горбуша, палтус, вобла, крабы, севрюга,
икра... - заученно зачастила Головакина.
    - Красная или черная? - перебила ее Сыткина.
    - ...красная  и  черная,  -  кивнула  Головакина,  -  раки,
устрицы, все! - выдохнула она.
    - И все в одном заказе? - спросил пораженный Федор.
    - Все в одном заказе, - подтвердила Головакина как ни в чем
ни бывало.

    "Очевидное-невероятное!" - подумал Федор.
    - Деньги сразу сдавать? - полез в карман пиджака Зарудный.
    - Подождите,   подождите,   -  взвилась  Сыткина,  -  какие
деньги?! Вы же на ноябрьские уже брали!!!
    - У меня годовщина свадьбы на  носу,  -  выдвинул  аргумент
Зарудный.
    - Так  вы  же  на  развод подали! - всплеснула руками Мария
Игоревна.
    - Одно другому не мешает, - набычился Зарудный.
    - Как  это,  как  это  не  мешает,  -  подскочила  Сыткина,
оглядываясь  по сторонам, словно призывая всех присутствующих в
свидетели. - Как это не мешает!?

    - Товарищи, что за склока, немедленно говорите, кто из  вас
двоих берет! - закричала Головакина.
    - А  давайте Софье Альфредовне отдадим, чтобы никому обидно
не  было,  -  встрял  развеселившийся  Горячий.  -  Она  у  нас
худенькая, ей мясом обрастать надо...
    - Ты,  остряк! - набросился на него Зарудный. - Какое мясо,
заказ-то рыбный!
    - О чем вы говорите, Володя! - взмолилась Сыткина. - Соня у
нас временно работает, ей не полагается. Да она  и  молодая,  в
очередях постоять может, не то что я, старая кляча...
    - Не в коня корм! - радостно вставил Зарудный.
    - Товарищи,  родные, ведь нельзя же из-за таких пустяков! -
разволновалась Головакина. - Леня, уступите женщине,  а  я  вам
свой личный заказ отдам и даже денег не возьму!
    - Вот!  -  сказал  Зарудный  Сыткиной.  -  Вот это забота о
человеке! Вот это я понимаю! Спасибо, товарищ Головакина.
    "Что-то тут не так", - подумал изумленный Федор.  Довольная
своим  поступком,  Головакина одернула шелковую блузку, натянув
ее на груди, и гордо  удалилась.  Озадаченный  Федор  с  трудом
переключился  на свои шарошки и начал рассчитывать на прочность
несущую конструкцию, но тут его позвала Сонечка:
    - Федя...
    - Да?
    - У меня на столе случайно оказалась  твоя  бумага,  возьми
ее, пожалуйста.

    - Ага, - поднялся Федор из-за стола.
    Сыткина кашлянула. Горячий принялся изучать разводы побелки
на потолке,  а  Зарудный  засопел.  Федор  споткнулся,  Сонечка
покраснела.  Раздался  храп  мирно  дремавшего  Якова  Иваныча.
Горячий   принялся   чмокать  губами,  глядя  при  этом  не  на
старика-Якова, а на зардевшуюся Сонечку.
    - Ты чо? - уставился на него Зарудный с улыбкой.
    - Говорят, от храпа помогает.
    Федор тем временем  вернулся  на  свое  место  и  развернул
сложенный пополам лист бумаги. Это была записка: "Федя! Я очень
ценю  тебя  как  товарища по работе (несколько слов старательно
зачеркнуто), но давай останемся друзьями.  Ведь  могут  дружить
между  собой  (густо  зачеркнуто,  но  на свет можно разобрать:
"мальчик с девочкой") мужчина и женщина. Как ты считаешь? С.Т."

    "Детский сад! - Федор скосил взгляд на Горячина, а потом на
Зарудного.  -  Без  этих  старых  онанистов  здесь   точно   не
обошлось!"   Он  стал  дожидаться  обеденного  перерыва,  чтобы
поговорить с  Горячиным  (от  Зарудного  все  равно  ничего  не
добьешься).
    Наконец,  долгожданное  время  "Ч"  -  12:30  -  наступило.
Горячий потянулся и вышел, Федор - за ним.
    - Володь, постой!
    - Я - на обед. Ты идешь?
    - Куда?
    - В столовку.
    - Нет, не иду. Да стой ты!
    - Слушаю тебя внематочно, - остановился Горячий.
    - Всего на два слова. Насчет Сонечки...
    - О, уже два!
    - Да я серьезно!
    - Влюбилась в тебя, а ты не знаешь, что делать?
    - Кончай хохмить, я-то знаю, что это твоя работа!
    - Ты на что, старик, намекаешь?
    - Сам знаешь!
    - Ладно,  так  и  быть,  покаюсь,   не   то   еще   в   чем
заподозришь...
    - Ну и?..
    - Просто  вчера я подложил в сумочку нашей Мармеладке пачку
резиновых изделий по четыре копейки, проще говоря, гондонов.
    - Козел ты, Горячин, она ведь на меня подумала!
    - Значит, заслужил...
    - А по морде не хочешь?
    - Извини, Федя, я не прав, - крикнул, уходя Горячин.  -  Но
за "козла" ты еще ответишь!
    Горячин уже ушел, когда Федор вспомнил: "Так его ведь вчера
на работе  не было! Опять неувязка получается..." Он вернулся в
комнату - там никого уже не было, кроме Малишина,  поглощавшего
принесенные из дома бутерброды с колбасой.
    - Фофейку  не  фелаете?  -  из  туго  набитого рта Малишина
ударил фонтан хлебных крошек, и он показал на китайский термос,
из блестящего горлышка которого струился ароматный дымок.
    - Отнюдь, - в такт старику-Якову ответил Федор.
    - А вы что же обедать не пошли? - спросил тот в паузе между
двумя бутербродами.

    - Экономлю, - с усмешкой отозвался Федор, вынимая из  ящика
стола  "Остров  пингвинов"  Анатоля  Франса.  -  Духовная  пища
дешевле обходится.
    Он открыл одолженную вчера у  Сонечки  книгу  ("из  папиной
библиотеки") и начал читать вступительную статью.

      "Анатоль Франс (1844-1924) - гениальный мыслитель
      современности, творчески развивший идеи великого Вольтера
      и блестяще воплотивший их в жизнь, встав у основания
      осуществившейся   тысячелетней   мечты   человечества   -
      общества всеобщего братства..."

    Федор не верил своим глазам:  до  сих  пор  в  таком  ключе
говорили  только  про одного человека, про того самого, который
"...жил, жив и будет жить!" Он  захлопнул  книгу:  "Что-то  тут
не..."  На  его столе, прошуршав осколками по бумагам, разбился
влетевший в форточку снежок. "Опять Горячин!" - Федор  стряхнул
снег  со  спецификаций  на  шарошки  и выглянул в окно: внизу и
вправду стоял Горячин, а рядом с ним  -  румяная  от  мороза  и
радости Сонечка. В руках у них было по снежку.
    - Ничего, я окно открою? - спросил Федор Малишина.
    - Ничего-ничего,  - замахал руками старик-Яков, отправляясь
в туалет мыть термос.
    Федор открыл окно, высунулся  на  колкий  зимний  воздух  и
зачерпнул  ладонью  с карниза горсть пушистого снега, собираясь
слепить ответный снаряд, но тут  Сонечка  смешно  запрыгала  на
месте,   испуганно  взмахивая  руками  в  красных  варежках,  а
Горячин, встрепенувшись, метнул в Федора снежок, и только Федор
отскочил от окна, увертываясь, как мимо того самого места,  где
только  что  была  его  голова,  просвистел крупный кусок льда.
Раздался взрыв -  ледяная  глыба  разлетелась  на  выскобленном
асфальте  на  мелкие  звонкие кусочки. Федор чуть ли не по пояс
высунулся из окна, пытаясь заглянуть  на  крышу  восьмиэтажного
корпуса, с которой и упала глыба...
    - С тебя ящик коньяка! - весело заорал Горячин.
    - Бл...  -  начал было благодарить Федор, но осекся, потому
что в глаза ему ударил ослепительный  свет  Белой  звезды,  той
самой,   которую  он  видел  вчера  по  телевизору,  когда  его
агитировали отправиться в Ад.
    - Ты  что,  язык  проглотил?   -   не   унимался   Горячин,
наслаждаясь  ролью спасителя. - Благодари и в ножки кланяйся, а
потом беги свечку ставить и очередь за вином занимать!
    - Ой! - пискнула Сонечка.  -  Ему,  наверное,  плохо  -  он
что-то сбледнул.
    - Вз... что? - вскинул брови Горячий.
    - Вз... да ну тебя! - разбила снежок о его плечо Сонечка.
    Федор отошел от окна. Ему было не по себе: ведь если в небе
вместо  Солнца  висит  та  же Белая звезда, что и в Аду, то это
значит... это значит, что он на  самом  деле  не  проснулся,  а
уснул в молочной ванне и теперь видит сон. Все это во сне!
    - Федя,   ты   в  рубашке  родился!  -  влетела  в  комнату
возбужденная Сонечка.

    - Ю а лаки, мэн! - появился вслед за ней Горячин.  -  Когда
ботл за спасение поставишь?
    Но  Федору  было  не  до  веселья: он тяжело переживал свое
открытие, хотя и  не  мог  поверить  в  него  до  конца.  Вошла
Сыткина.
    - Мария   Игоревна,  представляете,  -  бросилась  делиться
радостной новостью Сонечка. - Володя Федору жизнь спас!
    - Совсем бесплатно? - съязвила Сыткина.
    - Мздоимством  не  занимаюсь,   не   мой   профиль,   -   с
достоинством   отразил  выпад  Горячин.  -  Хотя  если  борзыми
щенками... - посмотрел он на Сонечку.

    - Что за шум, а драки нет? - в  комнату  зашел,  ковыряя  в
зубах спичкой, сыто-довольный Зарудный.
    - Обсуждаем   сводку   ЦСУ  о  ходе  посевной  кампании,  -
неожиданно заявила Сонечка.
    - Молодец, Софья, ату его! - искренне восхитился Горячин. -
Растет смена!

    - Ну-ну, - буркнул Зарудный, цыкая слюной.
    Ковыляя на обе ноги, вернулся из туалета  Малишин,  и  весь
трудовой коллектив был теперь в сборе.
    - Пора,  товарищи,  к  работе  приступать,  - напомнил Яков
Иваныч. - Федор, как у вас дела со спецификацией на шарошки?
    Федор вздрогнул: "Какие могут быть шарошки на том свете?!"

    - Какие шарошки?! - сказал он отчетливо вслух.
    Все, кто был в комнате, оторвали головы от бумаг и  ошалело
на него уставились.

    - Какие  шарошки  -  мы  все  в Аду!!! - выпалил Федор им в
лицо, будто бросаясь вниз головой в страшную черную бездну.
    После этих его слов все застыли в гробовой тишине:  Сонечка
- с  приоткрытым  квадратным  ртом,  Горячин  -  с  улыбкой  на
перекошенном лице,  Сыткина  -  с  уехавшими  на  лоб  бровями,
Зарудный  -  с  торчащей  из  зубов  горелой спичкой... Малишин
достал из футляра очки в роговой оправе, неспеша протер  стекла
носовым  платком,  одел  их  и  тоже застыл. Федор и сам не мог
пошевелиться, поддавшись всеобщему оцепенению;  ему  оставалось
лишь  неподвижно  наблюдать,  как  лица  его сослуживцев быстро
белеют,  становясь  белее  потолочной  побелки,  а  зрачки   их
приобретают  самые  немыслимые  цвета:  у  Горячина глаза стали
красными, как у черта; у Сонечки - желтыми, как у хищной птицы;
у Малишина - голубыми, как у ангела; у Сыткиной - черными,  как
у  ведьмы,  а  у  Лени  Зарудного  -  прозрачно-пустыми,  как у
вурдалака.
    Наконец,  напряжение  тишины  достигло  своего  апогея,   и
послышался хруст - в очках у Малишина стали лопаться линзы. Тут
же,  как  по  команде,  все пятеро одновременно встали и начали
молча надвигаться на Федора... "Сейчас будут на куски рвать!" -
Федор схватил стул, на котором сидел,  и  выставил  его  вперед
ножками, готовясь отражать нападение.
    - Что  здесь  происходит,  товарищи?  - неожиданно раздался
строгий голос.

    Нечисть отпрянула, и Федор увидел в дверях  самого  Василия
Парамоновича,  внешность которого, однако, претерпела некоторые
изменения: теперь его украшала аккуратная  козлиная  бородка  и
кисточки на заострившихся ушах. - Дело делать надо. План горит,
- назидательно сказал он и удалился.
    Яков  Иваныч  виновато  крякнул,  и сию же минуту все члены
трудового коллектива, за исключением до сих пор не пришедшего в
себя Федора, не глядя друг на друга, расселись по своим  местам
и  принялись  с  удвоенным  усердием шелестеть бумажками. Федор
быстро оделся и вышел.
    "Федя!" - услышал  он,  выйдя  на  территорию  предприятия,
доносившийся  сверху женский голос. Он поднял голову и увидел в
форточке только что оставленной им комнаты на  четвертом  этаже
сонечкино   личико.   "Прости   нас!"   -  прокричала  Сонечка,
выглядывая из форточки, как из дупла. - "Такую нечисть только и
прощать, - подумал Федор в  сердцах,  а  вслух  крикнул  Софье,
чтобы та отвязалась. - Поцелуй меня в зад!"
    В следующий момент Федор понял, что совершил ошибку: на его
глазах  Сонечка  превратилась  в  тощего  птенца птеродактиля с
длинным  тонким  клювом,  утыканным  острыми   зубами.   Птенец
спрыгнул  с  форточной  рамы и полетел в сторону Федора, широко
растянув перепончатые крылья.  Федор  побежал.  Весь  ужас  его
положения  заключался  в  том,  что  птенец  планировал  совсем
бесшумно, и невозможно было определить, на каком расстоянии  он
находится сзади в данную секунду, а оглянуться Федор не решался
- боялся, что мерзкий птенец клюнет его в глаз.

    Обжигая  легкие  морозным воздухом, Федор добежал до домика
проходной, ворвался в него и плотно закрыл за собой дверь.  Тут
он  облегченно  вздохнул, сняв шапку с мокрой от пота головы, и
осторожно оглянулся: птенец с приоткрытым клювом бился крыльями
о стеклянную дверь.
    - Кыш, гадкий утенок! - махнул рукой Федор. -  А  то  я  из
тебя котлету по-киевски сделаю!
    Проверив,  хорошо ли закрыта дверь, он направился на выход,
держа наготове пропуск.
    - Разрешите взглянуть, -  стоявший  на  проходе  незнакомый
вохровец ("Где же дядя-Миша-"Спартак"-чемпион?!") взял у Федора
пропуск  и,  даже  не  заглянув в него, медленно положил себе в
карман.
    - Вы что?! - удивился Федор.
    - Время знаешь сколько? - спокойно спросил вохровец.
    Федор посмотрел на часы над турникетом:  14:05,  а  рабочий
день заканчивается в шесть.
    - Так сегодня ведь суббота, короткий день! - нашелся он.
    - Что  суббота,  я  и  сам знаю, - зевнул вохровец, - а про
короткий день ничего  говорено  не  было.  Неси  разрешение  от
начальника, тогда и выпущу.

    - Я  лучше здесь... постою, - Федор в отчаянии оглянулся на
дверь.
    - Здесь не полагается - не стоянка!
    - Та он боится, шо его отот цыпленок за жопу чикнет, -  жуя
яблоко,  из  камеры  хранения  для  крупных  вещей вышел второй
вохровец.
    - Нехорошо! - непонятно откуда  взялся  третий,  на  голову
выше первых двух. - Все работают, а мы тут боимся.
    За  дверным стеклом раздался противный резкий крик - Федору
показалось, что  "цыпленок"  смеется.  Он  попятился  к  стене,
почуяв, что против него затевается что-то нехорошее.
    - Птычка,   птычка,   птычка-невеличка...   е-е!  -  третий
вохровец резко выбросил широкую ладонь, сложенную  лодочкой,  к
мошне  Федора,  а  когда  тот инстинктивно согнулся, схватил за
кисть его левую руку и больно скрутил ее за спиной. -  Налетай,
ребята! - весело гаркнул он, разворачивая Федора лицом к стене.

    Налетевшие  "ребята" живо стянули с Федора до самых ботинок
брюки вместе с трусами и с хохотом и гиканьем выпихнули его  за
страшную  дверь. Федор упал, стреноженный собственными штанами.
"Кля-кля-кля",  -  застучал  птенец  зубастым  клювом  над  его
оголенным   задом.   Федор  закричал,  испугавшись  боли,  и...
проснулся в холодной мутно-розовой жидкости.
    Он зачерпнул синей  дрожащей  ладонью  жидкость:  молоко  с
кровью!  С  трудом  он  встал,  пошатываясь,  на  слабые ноги и
вскрикнул от режущей боли. Как оказалось, во  сне  он  раздавил
своим  весом  выпавшую из руки коньячную рюмку, и теперь из его
ягодиц торчало несколько крупных кривых стекол, по которым, как
по  желобкам,  стекала  кровь  и  капала  на   кафельный   пол.
Вывернувшись   перед  зеркалом,  он  вытащил  трясущейся  рукой
скользкие  стекла  -   боль   тотчас   ушла,   и   кровотечение
прекратилось.
    "Вот  и  попил дорогого коньячку", - грустно подумал Федор,
но уже  в  следующую  минуту  почувствовал,  как  по  его  телу
разливается    живительное    тепло,    приятно    покалывающее
обескровленные  конечности.  Он  посмотрелся  в  зеркало:   его
иссиня-меловое  лицо  медленно  приобретало  розовый оттенок, а
холодный нос становился из темно-сизого светло-лиловым. По телу
прошла горячей волной крупная дрожь, будто кто-то  заряжал  его
жизненной  энергией.  "Больной скорее жив, чем мертв", - сказал
Федор своему отражению, хлюпая оттаявшим носом. Напоследок  его
передернуло,   и   все   неприятные   ощущения  были  сброшены.
Повеселев, он решил проверить свою догадку: послюнявил палец  и
стер  со  щек  остатки запекшейся крови - ночных царапин и след
простыл,  как  будто  они  были  нарисованы!   "Так   и   есть,
регенерация!!" - вспомнил Федор научное слово.
    Выпив  залпом  из  хрустального  фужера  сто  граммов водки
"Абсолют" ("С выздоровленьицем!") и закусив апельсином из вновь
наполнившейся фруктами вазы, Федор собрался  было  одеться,  но
одежды  своей  не  нашел. "Что за шутки?!" - возмущенно подумал
он. Тем не менее, на кровати  он  обнаружил  в  нераспечатанных
целлофановых   пакетах   комплект  нижнего  белья,  футболку  с
надписью "Я люблю Хелл-Сити", вареные джинсы  с  лейблом  "999"
("Что   за   фирма   такая?!")  и  кожаную  куртку  с  десятком
металлических "молний". Кроме того, возле кровати стояли черные
ботинки типа армейских, с высокой  шнуровкой.  "Будем  считать,
что произошел небольшой натуральный обмен, - сказал себе Федор,
облачившись в новую одежду. - Как по мне сшито!" Он посмотрел в
зеркало и остался доволен своим модным видом: "Центровой", да и
только!  В  Москве  за  такие  шмотки  три  зарплаты  вместе  с
квартальной премией барыгам выложишь!"
    Уже  собираясь  выходить  из  номера  "на  осмотр   местных
достопримечательностей",  Федор  увидел  на  журнальном столике
конверт,  надписанный  его  именем.  Из  конверта   он   извлек
прямоугольную  пластинку  с  закругленными  краями,  на лицевой
стороне которой была надпись "Хелл Банк", крошечная голограмма,
изображающая  золотой  череп,  и  выдавленные   номер   и   имя
владельца,  а  на  обратной стороне блестела магнитная полоска.
"Кажется, такая штука описывалась в "Правде" в статье  "Счастье
в  кредит?"  -  вспоминал  Федор.  - Где же я ее читал? Ах, да,
всего три дня назад на стенде возле остановки, пока  троллейбус
ждал...  И называлась там эта штука "кредитной карточкой". Хрен
с  ним,  со  счастьем,  но  хоть   за   гостиницу   будет   чем
расплатиться!"
    Федор  спустился  на  лифте  на  первый этаж и вышел в холл
отеля.  "Да,  это  тебе  не  у  Пронькиных...   Умеют   создать
настроение,  черти!" - восхищался он, оглядывая непривычный для
него  холл:  сверкающие  золотистыми  вкраплениями   стены   со
струящейся  по  ним  прозрачно-чистой водой, обложенный камнями
прудик  с  цветущими  кувшинками,  изумрудные  листья   которых
подсвечиваются   снизу  серебряным  светом,  буйно-зеленый  сад
посредине прудика со сладкозвучными  птицами  в  ветвях,  густо
усыпанных яркими ягодами крошечных электрических лампочек.
    Выйдя  на  улицу,  Федор  оглянулся на здание отеля, ожидая
увидеть чудо архитектуры из стекла и бетона... Перед ним стояла
неказистая  семиэтажная  коробка  из   грязно-серого   кирпича,
единственным  украшением  которой была красная неоновая вывеска
на крыше: "Содом".  Федор  в  недоумении  повертел  головой  по
сторонам:  кругом  -  точно такие же невзрачные каменные кубы с
пробитыми в них квадратными отверстиями  для  прохода  света  и
воздуха,  в  пыльных стеклах которых холодно сверкает отражение
Белой звезды; между ними - прямая грязная  улица,  заставленная
по  краям  разбитыми  автомобилями и вонючими мусорными баками;
возле баков облезлый пес с  выпирающими  наружу  ребрами  жадно
слизывает  с  тротуара  бледно-желтые  помои.  Невеселый пейзаж
дополняла  широкая   автомагистраль   (точнее,   ее   изнанка),
возвышающаяся  надо  всем  остальным на гудящих железных сваях,
осыпающихся бурой ржавчиной.

    "С  высоты  птичьего  полета  все   это   выглядело   более
привлекательно",  - отметил Федор, вспомнив адскую телерекламу.
Его преследовало  такое  чувство,  будто  он  смотрит  на  тело
обнаженной   красавицы   в  микроскоп.  Однако  всмотревшись  в
бесконечную даль прямой, как струна, улицы,  Федор  различил  в
дымном  мареве  горизонта  темные  контуры  исполинских свечей.
"Похоже, экскурсионного автобуса не подадут, придется на  своих
двоих,   небоскр...  твою  мать!"  -  выругался  он  про  себя,
направляясь к  высотным  громадинам,  которые,  безусловно,  не
могут  находиться  нигде  иначе, как в центре города, - Федор в
этом не сомневался.
    Автобус все же появился, правда не экскурсионный, и  только
после  того,  как  Федор  отмахал с добрый километр пути. Федор
проголосовал,  и  автобус   остановился,   вздохнув   передними
дверьми.  В салоне, кроме него, было всего три человека: совсем
дряхлая старушка, очевидно умершая своей смертью  на  девяносто
каком-то  году,  и  два пожилых корейца, один из которых что-то
бойко  рассказывал  другому.  Федор  стал  от   нечего   делать
прислушиваться  к звучной чужой речи, и с удивлением обнаружил,
что все понимает: кореец рассказывал своему приятелю историю  о
том, как вчера он принял слишком большую дозу снотворного и так
крепко уснул, что проспал почти сутки и проснулся с обгрызанным
ухом - должно быть, крысы поработали.
    "Или он врет, или я брежу", - подумал Федор, глядя на целые
уши корейца.  Хотя...  мочка правого уха была несколько светлее
мочки левого. "Регенерация! - вспомнил Федор.  -  Целые  органы
снова  отрастают!  Значит,  я  не брежу... Вот здорово, никаких
инъязов кончать не нужно!" Федор  несколько  повеселел:  теперь
его  по крайней мере не волновала проблема преодоления языковых
барьеров в интернациональной среде.
    Чем ближе они  подъезжали  к  небоскребистому  центру,  тем
больше  наполнялся  автобус,  тем  чаще  он останавливался, тем
благовиднее становился городской ланшафт:  все  больше  зеленых
бульваров и двориков перед домами, все больше красочной рекламы
и  набитых  товарами  витрин,  все  больше  сверкающих новизной
автомобилей и длинных, как крокодилы,  лакированных  лимузинов.
Судя  по  всему,  пора  было  выходить,  тем  более что из окна
автобуса не было видно небоскребов во всю их высоту.
    Федор выпрыгнул из автобуса и задрал голову... Нет,  он  не
почувствовал  себя жалким муравьем, но улица 20-метровой ширины
показалась ему узкой тропинкой, проходящей через сосновый  бор.
Жаль  только,  что  нельзя было охватить одним взглядом все эти
черно-зеркальные махины. На противоположной  стороне  улицы  он
увидел   в   приземистом  (12  этажей!)  домике,  прилепившемся
наподобие  жучка-паразита  к  100-этажному  небоскребу,  обитую
железом  дубовую  дверь  под  вывеской  "Singles' Bar". "Гуляй,
рванина, пробуждение  не  за  горами!"  -  сказал  себе  Федор,
переходя через улицу.
    В полутемном узком и длинном баре, напоминавшем пенал, было
немноголюдно.  При  помощи  кредитной  карточки  Федор  взял за
стойкой джин с тоником (давно мечтал попробовать) и, отхлебывая
через загнутую соломину, торчащую из потного  стакана,  ледяную
жидкость вкуса еловых опилок ("Русская водка лучше!"), медленно
обвел  взором  зал  в  поисках  подходящей женщины ("Развлекусь
чутка,  кома  все  спишет").  Выбора  не   было:   всего   одна
молоденькая  девушка,  но  зато  "очень  даже  ничего": смуглое
правильное лицо, ржаные волосы (крашеные, но ладно...), минимум
косметики, обтягивающая груди тонкая майка (правильная девочка,
"голосистая", то бишь без  лифчика),  вытягивающиеся  из  белых
шорт загорелые ноги. "Судя по всему, это американка", - подумал
Федор, изучая девушку. - "Должно быть, это русский", - подумала
американка,  заметив у стойки бара скованного парня, пялещегося
на нее исподлобья. Таким образом, мысленный контакт состоялся.
    - Привет! - сказал Федор, подсаживаясь к девушке за столик.
    - Хай! - ответила девушка.
    - Меня зовут Федор.
    - Меня - Сю. Ты откуда?  -  спросила  девушка  по-английски
(надо же, как все понятно!).
    - Прямым рейсом из Москвы. А ты?
    - Я  родом  из Нью-Рошеля, под Нью-Йорком, но последний год
жила на Манхэттене, мы там снимали с подругой "студио"  -  одну
большую комнату на двоих. Ты был в Нью-Йорке?
    - Нет,  не  приходилось, - невозмутимо ответил Федор, а про
себя подумал: "Как будто это так просто - взял  и  поехал!",  -
Хелл-Сити,  наверное,  чем-то  напоминает Нью-Йорк, - сказал он
вслух, - небоскребы и все такое прочее...
    - Этот Хелл-Сити - просто дерьмо! - с чувством  воскликнула
Сю  ("Сюзанна,  что  ли?").  -  Совсем не с кем общаться - одни
старики!
    "Намек понял", - улыбнулся Федор, а вслух сказал:
    - Ты хорошо понимаешь по-русски.
    - Так же хорошо, как по-китайски,  -  рассмеялась  девушка.
Она  явно  догадалась, что он лукавит, но оценила комплимент. -
Здесь все говорят на  своем  родном  языке  и  все  друг  друга
понимают, как в Вавилоне до столпотворения. Очень удобно!
    - А как ты сюда попала?
    - Познакомилась с парнем, который был сатанистом. Я об этом
только  потом  узнала.  Однажды  он  пригласил  меня на "черную
мессу" в их секту, и я пошла  с  ним  -  не  хотела,  чтобы  он
подумал, что я боюсь. Сначала было даже интересно, но потом они
вошли  в  раж  и принесли меня в жертву своему "лорду". Если бы
меня просто убили, я бы, может, попала в Рай, а так вот...
    - Но ведь это несправедливо! - вскричал Федор.
    Девушка хотела что-то ответить, но в этот момент к  ним  за
столик   молча   подсел   крупный  парень  с  непропорционально
маленькой головой. Головка у него  была  странная  -  обтянутая
нежно-розовой  кожицей  и со светлым пушком вместо волос. Кроме
того, на вид она была мягкой, и в верхней ее части  наблюдалась
подкожная пульсация, типа "родничка" у младенцев.

    - Тебе  чего,  парень?  -  спросил  Федор, заглядывая в его
бирюзовые глазки.

    В ответ парень неторопливо  вынул  из-под  стола  блестящий
пистолет с длинным дулом, таким длинным, что пистолет напоминал
игрушечный, и засунул это длинное дуло пистолета себе в рот.
    - Ты  что,  охх...  -  только Федор собрался образумить его
крепким матом, как раздался оглушительный взрыв:  голову  парня
разнесло вдребезги.
    Потрясенный  Федор  с  трудом  разлепил  веки,  залепленные
теплой липкой массой, и выбежал из бара. У него было лишь  одно
желание,  но  очень  сильное: смыть со своего лица тошнотворную
жижу.  Различив,  как  в  тумане,  перед  одним  из   ближайших
небоскребов  небольшой  прямоугольный резервуар фонтана с водой
по колено, Федор лег в него  на  спину  и,  захлебываясь,  стал
судорожно  соскребать ногтями с лица кровяную маску. Неожиданно
кто-то крепко схватил его за волосы и выволок из фонтана.
    - Вступайте в Общество спасения на водах! - услышал он  над
собой русский голос.



    Федор  поднялся  на  ноги  и  увидел  перед  собой высокого
белобрысого парня с нахальной физиономией.
    - Ты кто? - спросил Федор, откашлявшись.
    - Член ОСВОД Александр Ржевский. Короче, Шуряк из  Ржевска.
А ты?
    - Федор,  -  ответил Федор, встряхивая головой - вытереться
было нечем, - из Москвы.
    - Да-а, всю малину он тебе, Федя, обосрал! Я  этого  малого
знаю:  он  в  пятый раз себе голову отстреливает. Есть, знаешь,
профессия массовик-затейник, а этот - "мозговик-застрельник", и
к тому же любитель.
    - Сам придумал?
    - А то! Экспромтом выдал, а насчет головы - это без туфты.
    - Ну ладно, значит, будет еще возможность ему рожу набить!
    - А я тебя еще в кабаке заприметил: слышу, свой  человек  -
на  "великом,  богатом  и могучем" говорит, - но не стал к тебе
подходить, потому что ты с дамой был. Да ты не горюй, найдем мы
тебе еще бабу, как говорят в народе, без манды, но работящую.
    - У тебя язык острый, а у меня жопа не брита! -  разозлился
Федор.
    - Я же говорю, свой человек, - обрадовался Шуряк, - с таким
и поговорить  приятно,  лексикон  обогатить.  А ты куда сейчас?
"Планки" есть какие-нибудь?
    - Да никаких, так просто шатаюсь, вроде как на экскурсии.
    - "Туристо советико"? Тогда садись в мой  броневик  -  я  у
тебя  за  гида  буду.  -  Шуряк  кивнул  на  стоящий неподалеку
огромный  лимузин  серо-стального  цвета  с   облупившейся   на
многочисленных вмятинах краской. - Шестидверный!
    Лимузин и вправду был шестидверный, но пяти дверей не было,
а со  стороны  водителя  вместо  двери  был  приварен  к кузову
толстый  стальной  лист  с  квадратной  дыркой  вместо  окошка.
("Двери  только  мешают,  да и прищемить чего-нибудь можно, так
что без них спокойнее", - пояснил Шуряк по дороге к машине.) На
месте  переднего  бампера  красовался   кусок   железнодорожной
рельсы, а над правым крылом трепыхался на ветру розовый флажок,
на котором был изображен Чебурашка с лицом Брежнева.
    - Сейчас  к  Павлу  поедем.  Это  один  кореш, которого при
побеге с зоны подстрелили,  -  сказал  Шуряк,  срывая  с  места
"броневик".  -  Хочу ему план предложить, как деньгу сшибить. У
тебя как со звонкой монетой?

    - В кармане  не  звенит,  но  есть  кредитная  карточка,  -
пощупал карман Федор (не потерял ли?).
    - Можешь  засунуть ее себе... сам знаешь куда. Здесь только
наличные ценятся.
    - И какая тут валюта? - Дукаты, браток.
    - Но можно, наверное, и  без  дукатов,  с  одной  кредитной
карточкой прожить?

    - Можно-то  можно,  но кредит - это долг, а долги наличными
отдавать надо. Так что как ни крути...
    - Заработаю - отдам.
    - Ха, ну ты шустряк! - развеселился  Шуряк.  -  Как  же  ты
заработаешь, когда тут никто не работает, да и работать негде?
    - Откуда  же тогда деньги берутся?! - не поверил Федор. - И
где их взять, если зарплату не получаешь?
    - Изъять или экспроприировать, - невозмутимо ответил Шуряк.
- Проще говоря, украсть или отнять.
    - И что, все воруют?
    - Зачем все... Есть две категории покойников:  два  класса,
как  говорили,  бывало,  на политднях, - продавцы и покупатели:
продавцы отдают свой товар покупателям, как  правило,  в  долг,
потому  что  наличные  есть  только  у  самих  продавцов,  а  у
остальных  только  кредитные  карточки.  Когда   у   покупателя
накапливается  большой  долг,  он  ворует или отбирает деньги у
другого продавца и  отдает  тому,  которому  должен.  Если  это
воровство   пресечь,  то  будет  нарушено  денежное  обращение,
поэтому власти смотрят на  такие  дела  сквозь  пальцы,  просто
держат  тебя  на  крючке:  воруй,  но  в меру... и не бунтуй. А
залупнешься - к ногтю! Сам все увидишь...
    - Откуда  же  у  продавцов  товар  берется,  раз  никто  не
работает? - заинтересовался Федор.
    - Про абстрактный труд слышал?
    - А как же, в институте про него весь первый курс толдычили
на политэке,  все  говорили,  что  на  его  основе  прибавочная
стоимость производится.
    - Не знаю, как насчет прибавочной стоимости, но абстрактный
продукт, который работяги своим абстрактным трудом  производят,
здешние  торгаши себе и присваивают. Это мне один экс-доцент из
"Плешки" рассказывал.

    Помолчали.
    - А ты давно здесь? - спросил Федор,  переварив  полученную
информацию.

    - Здесь,  брат,  на время никто не смотрит: все равно вечно
тут торчать, так какого хрена дни считать?! А попал я в  Рай  в
82-м году.
    - В Рай? - удивился Федор.
    - Что,  не  похож на святошу? Тут, брат, отдельная история,
но тебе, так и быть,  расскажу.  Скорешился  я,  понимаешь,  со
своим  соседом  по лестничной клетке... он только что с "химии"
вернулся. Когда он уходил, я еще пацаном был, а тут сразу общие
интересы нашлись: девочки, портвейн, карты... Так вот, пошли мы
раз в лесопарк в преф переброситься с его  друганом,  тот  тоже
крутой и тоже освободился недавно. Время уже шесть вечера было,
а  я  на  девять  невесту  в  кино пригласил. В общем, порешили
"времянку" расписать - до восьми пятнадцати играть.  Я  снял  с
руки  свои "Командирские", положил на середину, чтоб всем время
видно было - и понеслись. Никогда мне, брат, еще так  фишак  не
пер:  два  мизера  подряд  сыграл, одну десятерную, две или три
девятерных, несколько восьмерных и  еще  по  мелочи...  Короче,
обул  я  своих  приятелей  одного  на  двадцарик,  а второго на
пятнашник... рублей, конечно. Я - уходить, а  они  сидят  злые:
сейчас,  говорят,  на  первого  встречного  в "дурака" сыграем.
Значит, кто проиграет, тот первого встречного "замочит". Ну,  я
смотался  по-быстрому: нет, думаю, "такой хоккей нам не нужен".
Прошел метров двести, смотрю:  часы  забыл,  а  мне  невесту  у
кинотеатра  ждать,  как  же я за временем следить буду?! Делать
нечего, вернулся... Гляжу, корешки мои смотрят на меня - в упор
не узнают, будто призрака перед собой видят... И тут  дошло  до
меня!  Стою как вкопанный и только одно в голове крутится: "Как
же они так быстро сыграть успели?" А они, гадины, опомнились  и
вид  сделали,  будто  узнали  меня:  сидят  на траве, лыбятся и
головами кивают - привет, мол, давно не виделись. И тут мне как
шепнул кто на ухо: "Беги, мудила!" Ну, вставил я  ноги,  но  не
повезло: споткнулся о корень, растянулся, уткнулся носом в мох,
тут  меня  сосед  и проткнул пикалом... Так вот я, Федя, и стал
невинно убиенным, враз все грехи кровью смыл.
    - Откуда же ты знаешь, что это сосед тебя?.. Ты  ведь  вниз
лицом лежал, - усомнился Федор.
    - А  хочешь  на рожу его посмотреть? - Шуряк оторвал взгляд
от дороги и придвинул свое лицо вплотную к лицу Федора, глаза в
глаза. - Только быстрее, а то поворот скоро. Федор  заглянул  в
темно-серый  зрачок  Шуряка  и  увидел  в  нем вытянутую вперед
смешную мордуленцию с острым подбородком и  огромным  свернутым
набок носом.
    - Карлик Нос какой-то! - сказал Федор, отодвигаясь.
    - Зрачок  выпуклый,  вот  его  и  перекосоебило,  - пояснил
Шуряк. - Я-то когда увидел в зеркало, чуть не офигел!
    - А я где-то слышал про это, но не верил, что такое бывает,
- признался Федор.
    - Так больше ни у кого и не бывает.
    - Значит, ты один такой... феномен?
    - Ага, как в анекдоте: "Доктор, я феномен  -  у  меня  яйца
звенят".  -  "Так вы, милейший, не феномен, а просто мудозвон!"
Вот я такой же феномен.  А  Павло  говорит,  скорей  всего  так
получилось,  потому  что  соседа  менты  накололи на следствии:
сказали, что он в моих зрачках запечатлелся, когда кончал меня,
а он, видно, и вправду  перевернул  меня  на  спину  и  в  лицо
посмотрел,  живой  или  нет,  вот  и  раскололся. Наебка - друг
чекиста! Если вышака ему дали, то, может,  скоро  встретимся...
Он мне, гнида, карточный долг еще не отдал!
    - Рано или поздно, но встретитесь, - успокоил его Федор.
    - Это точно, куда он денется!
    - Слушай,  - стукнуло Федору в голову, - посмотри, а у меня
ничего там не видно...
    - Вроде белая дуга какая-то, - пожал плечами  Шуряк,  бегло
глянув. - Ни на что не похоже.
    - Тогда ладно, - успокоился Федор. - А как ты сюда попал из
Рая?
    - Сбежал.
    - Что так? Не понравилось?
    - А  чего  там  хорошего?!  Водки  нет, мяса нет - животных
трогать нельзя, - бабы только за ручку  подержать  дают.  Целый
день  шатаешься по райским кущам и фрукты жрешь, а потом уснуть
не можешь - живот  пучит.  И  таблички,  таблички  кругом:  "не
курить",  "не  сорить", "запретные плоды не рвать", "из копытца
не пить"... Слушаешь псалмы и думаешь: "Кому бы  рожу  набить?"
Перемахнуться  - и то не с кем: ты ему по одной щеке вмажешь, а
он тебе тут же другую подставляет... скучно! Тут - другое дело,
первая заповедь Ада: "Ни в чем себя  не  ограничивать".  Хочешь
есть - ешь, хочешь пить - пей, хочешь женщину - только свистни!
Ни  в  чем  себе  не  отказывай. В общем, полное удовлетворение
потребностей получается... Приехали, однако, - остановил машину
Шуряк.
    Они вышли на  широкую  улицу,  по  обеим  сторонам  которой
сплошным  бордюром  тянулись  до  далекого пригорка, за которым
терялись из виду, аккуратные двухэтажные домики с  островерхими
крышами.  Шуряк  надавил  на  кнопку  звонка  в двери одного из
домишек и не отпускал до тех пор, пока на  пороге  не  появился
крупный   мужчина   лет   сорока   с  пышными  усами,  в  белой
майке-безрукавке и синих спортивных штанах с белыми лампасами в
три ряда.
    - Здорово, падла недострелянная! - радостно  заорал  Шуряк,
обнимая хозяина.

    - Здорово,  блядь  недорезанная, - захохотал хозяин, звонко
стуча тяжелой пятерней по спине гостя.
    - Привел вот земляка к тебе, Федором зовут.
    - А я - Павло, - стиснул  Павло  руку  Федора.  -  Здорово,
зема!  Давай,  мужики,  в избу проходите! Все трое зашли в холл
"избы": мебель из красного дерева, камин в полстены, по  стенам
- пасторальная  живопись  в  позолоченных  багетах,  ноги мягко
утопают по щиколотку в длинношерстном ковре  цвета  пробившейся
по весне травки.
    - Павлуша  куркуль  у  нас,  -  подмигнул  Шуряк  Федору, -
видишь, избушку свою заимел - купил в рассрочку на 150 лет.
    - Будя! - нежно ударил  его  кулаком  по  почкам  Павло.  -
Пойдем лучше в сад, там прохладнее. Сюда, через веранду.
    Садик  оказался  небольшой,  но уютный: ровно подстриженные
кусты по периметру, три яблони, две вишни, столик с лавками под
навесом и клумба с разноцветными гвоздиками.
    - Павлуша,  что  это  за  порнография?!  -   сделал   Шуряк
удивленное лицо.

    - Где, Сашок? - вроде бы не понял Павло.
    - Ты что же, урка, гвоздики на продажу стал выращивать?
    - Ну, ты залупи-и-л! Какая продажа?! - развел руками Павло,
выставив вперед живот.
    - Ладно,  не  свисти  своим  ребятам,  лучше  водки неси, -
щелкнул его Шуряк по животу, как по арбузу.
    - Так бы сразу и сказал, без предисловий не мог, что ли? Вы
тут пока яблок нарвите на закусь, - отправился Павло в дом.
    - Мы люди не гордые, курятиной закусим, - усмехнулся  Шуряк
ему вслед, прикуривая.
    Через   минуту  Павло  вернулся  с  1,75-литровой  бутылкой
"Смирновской" и тремя железными кружками.
    - Хорошо хоть, не пластмассовые стаканчики, как  в  прошлый
раз, - прокомментировал Шуряк.
    - Ну и стерва ты, Шуряк, - незлобно ответил Павло, разливая
по кружкам,  -  где ж я тебе граненые стаканы возьму, они ж тут
антиквариат!
    - Погоди, Паша, не гони лошадей - у меня до тебя дело есть,
- притормозил его Шуряк.
    - Раз дело, так давай, говори, - Павло закончил  разливать,
поставил  на  стол  бутылку  и неторопливо завинтил крышку. - Я
тебя слушаю, - сложил он руки на груди, надув мышцы.
    - Да уж не знаю, говорить ли, - скосился  Шуряк  на  Павло,
глубоко  затягиваясь  сигаретой.  -  Ты вон теперь салом оброс,
клумбу  разбил,  гостей  в  трениках  с  лампасами  встречаешь,
закуску не выставляешь...
    - Кончай  понтить,  Шуряк,  ты  меня знаешь. Дело говори, -
серьезно сказал Павло.
    Шуряк молча вынул из широкого нагрудного кармана  джинсовой
куртки сложенный вчетверо листок бумаги и небрежно протянул его
Павло.  Павло выдержал длинную паузу, потом все же взял листок,
будто  сделал  Шуряку  одолжение,  развернул  его,  внимательно
прочитал,  не  меняясь  при  этом в лице, сложил и молча вернул
Шуряку. Шуряк спрятал  листок  в  карман,  затушил  сигарету  о
столешницу,  бросил  окурок  под  вишню  и  откинулся на спинку
стула, ожидая расспросов. Павло, однако,  хранил  молчание,  не
меняя  безучастного  выражения  на  каменном  лице.  Федор тоже
ничего не собирался говорить:  ему  было  интересно,  кто  кого
перемолчит.  Через  минуту  стало  ясно, что не выдержит Шуряк:
ерзая на стуле напротив окаменевшего Павло, он  тщетно  пытался
сдержать   судороги  нетерпения,  дергая  при  этом  вверх-вниз
бровями, вытягивая вперед и раздвигая в  стороны  губы  и  даже
шевеля  ушами...  Со  стороны можно было подумать, что он хочет
рассмешить Павло дурацкими гримасами.
    - Ладно, - сдался, наконец, Шуряк, - твоя взяла, вскрываюсь
с тузовым покером на руках. Объясню для Федора:  только  что  я
показал  этому  истукану  - да отомри ты! - контракт, в котором
записано, что  одна  небедная  старушка  выдаст  мне  20  тысяч
дукатов  наличными - подчеркиваю, наличными! - если я в течение
десяти календарных дней доставлю ей в целости и сохранности  ее
любимую подругу по кличке Снупи - болонку белой масти с серьгой
в правом ухе. Вопросы есть?
    - А  она  не бешена-я?!?!? - со странной интонацией спросил
Павло, с трудом вновь обретая дар речи.
    - Кто, собачулька?
    - Насрать мне на собачульку, какая она! - прорвало Павло. -
Меня старуха интересует: если у  нее  шариков  не  хватает,  то
контракт  недействителен,  а  кто  в здравом уме 20 "кусков" за
такое выложит?!
    - Ха! - обрадовано пошел в  контратаку  Шуряк.  -  А  какой
дурак за меньше на Барабашкин пойдет!
    - С этого и начинать надо было! - показал кулак Павло.
    - Куда? - не понял Федор.
    - Есть  у нас тут островок один веселый на местном озере...
веселый, но безлюдный, - криво усмехнулся Шуряк.
    - Необитаемый? - уточнил Федор.
    - Насчет обитаемости - вопрос спорный...
    - Давай опрокинем, а то остынет, - перебил Павло,  загребая
ладонью  кружку.  -  От  одной  не  закосеем,  а дело обсудим -
добьем.
    - Пока без тостов,  поехали!  -  скомандовал  Шуряк  и  сам
первый  "опрокинул". - Уф! Так вот... - продолжил он, с хрустом
откусывая от яблока. - Почти что "белый налив"! Так вот, раньше
этот  остров  назывался  Холмистым,  а  в  народе  -   островом
Миллионеров,  и  жило  на  нем без малого миллион человек. Но с
полгода назад произошло нашествие барабашек - это такие как  бы
духи,  бесплотные и невидимые, но дюже шумные. И такой они там,
друг Федя, тарарам и барабаш подняли, такие децибеллы на головы
бедных миллионеров обрушили, что буквально  через  три  дня  на
острове  никого  не осталось - все эвакуировались. Вот и бабуля
наша золотая когти сорвала, а собачонка ейная там осталась: как
паника поднялась, она где-то в толпе затерялась. Судя по всему,
так на том проклятом острове и мыкается.
    - Да ты такую козявку  там  три  года  искать  будешь,  все
равно, что иголку в стоге сена, - твердо сказал Павло.
    - А про серьгу в ухе слышал? - хитро спросил Шуряк.
    - А уши у болонок видел? - в тон ему ответил Павло. - Это у
тебя лопухи лысые!
    - Насчет  лопухов  готов  поспорить,  а лохматость не имеет
значения, - весело сказал Шуряк и достал из  кармана  небольшую
коробочку  размером с пачку сигарет, из угла которой он вытянул
антенну. - Снупи, Снупи... я - Павло, почему молчишь? Прием,  -
пробубнил  Шуряк  в  коробочку,  нахально  подмигивая  Павло. -
Соображаете?
    - Не очень, - признался Федор.
    - Сережка-то у собачки не простая,  а  с  микропередатчиком
типа  радиомаяка,  - пояснил Шуряк, - а это - пеленгатор. Бабка
так ни разу и не  воспользовалась,  а  теперь  нам  пригодится.
Кстати,  бабка  оказалась  настоящей Коробочкой, покрепче этой,
так  что  пришлось  ей  залог  оставить  за  эту  штуку,  целый
червонец!

    - А радиус действия какой? - поинтересовался Федор.
    - 500  метров  на  открытой местности и в хорошую погоду. В
бетонном небоскребе, в котором проживала бабуля, -  метров  50.
Думаю,  нам  хватит  - наверняка, наша шавочка где-нибудь возле
дома крутится. Теперь ваше слово... что скажете?

    - Вообще-то я тут  временно...  -  нерешительно  проговорил
Федор.
    - Чего? - улыбнулся Павло.
    - Кома  у  меня,  -  вздохнул  Федор.  -  Есть надежда, что
очухаюсь.
    - Временщик, значит, -  ухмыльнулся  Шуряк.  -  Ну-ну...  а
шмотки на тебе из ГУМа или из ЦУМа?
    - Причем здесь шмотки? - не понял Федор.
    - А притом, что пока ты за них не расплатишься, тебя отсюда
не выпустят, будь уверен!
    - Мне и за гостиницу еще платить, - признался Федор.
    - То-то! - победно сказал Шуряк.
    - Слушай, Сашок, - Павло поскреб ногтем с траурной полоской
седую  щетину  на  щеке,  -  а  ведь  зона  там  запретная,  на
Барабашкине на твоем. Что нам за вход на эту запретку светит?
    - Светит пятерка с отбывкой в армии, - прямо сказал Шуряк.
    - Пять лет? - переспросил Федор.
    - Не  дрейфь,  земляк!  Здесь  пять  лет  оттрубить  -  что
пятнадцать  суток в Союзе отсидеть, другой масштаб времени. Все
равно тебя за долги на столько же упекут, а так отслужишь  свое
и чистым выйдешь.
    - Так  ты говоришь, в армию отправят? - еще раз переспросил
Федор для верности.
    - Ну да, здесь всех вместо тюряги в солдаты забривают, если
ты, конечно, не особо опасный. Служить-то ни  за  какие  деньги
никто  не  хочет!  Да  ты  не  бзди,  войны  сейчас  нет  и  не
предвидится, так что через пару годиков  "стариком"  станешь  -
забьешь на службу большой и толстый...
    - Погоди, Шуряк, не балаболь! - перебил его Павло. - У меня
сомнения  имеются.  Я  ведь  давно  в "завязке", ты знаешь. Дом
купил, теперь вот Любашку дожидаюсь,  а  меня,  понимаешь,  под
ружье и "хазу" конфискуют.
    - Не  волнуйся,  Паша,  не  отдадут  твою хибару под дворец
пионеров - ты ж не воровать идешь, ущерба не  нанесешь  никому.
Так  что  внесешь  еще  в  эти  хоромы  свою  старуху  под белы
рученьки...
    - Ладно, давай половину, - прохрипел Павло.
    - Половину, Павлик, я себе беру, ласково проговорил  Шуряк,
- а вы с Федей остальное делите, как знаете.
    - Ты сколько хочешь? - спросил Павло Федора.
    - Сколько дашь, - пожал плечами Федор.
    - Парень ты хороший, зема, по всему видать, - положил Павло
руку  Федору  на  плечо,  -  но больше тысячи я тебе не дам. Ты
временный, сам говоришь, а мне еще за дом расплачиваться.
    - А тысяча - это много или мало? - спросил Федор. - Я  ведь
не знаю, какие тут цены.
    - Тысяча  -  это  много,  Федор,  - округлил глаза Павло. -
Рассчитаешься и за тряпки, и за гостиницу, и еще  на  курорт  с
девочкой съездишь.
    - Тогда согласен, - сказал не привыкший торговаться Федор.
    - Тройное  рукопожатие!  - продирижировал Шуряк, протягивая
над столом правую руку  ладонью  вверх.  -  Смотри,  бутыль  не
завали!
    Федор  положил  свою  ладонь на ладонь Шуряка, Павло накрыл
сверху, и все трое дружно сжали и потрясли.
    - Заседание продолжается, - разлил Павло.
    - За успех нашего предприятия! - поднялся Шуряк.
    Встали. Стукнулись кружками. Выпили.
    - А ты как в кому-то угодил, Федя? -  спросил  повеселевший
Павло.
    - Да...  хрен  его  знает,  сам  не понял, - ответил Федор,
пережевывая яблоко. - Пришел с работы,  врубил  "ящик",  а  там
какой-то  мужик  с  бородой  сидит,  хитовые  песни  заводит. Я
заказал свою любимую ради смеха - он завел...  а  потом  ролики
рекламные  пустил,  подкалывать  начал:  давай  к  нам  в ад, -
говорит...
    - А ты бы по рогам! - возмутился Павло.
    - Меня там не было, - встрял Шуряк,  -  я  б  его  голым  в
Африку пустил!

    - Да  помолчи  ты, - цыкнул на него Павло, - дай рассказать
человеку! Рассказывай, Федя...
    - Ну, спрашивает, короче, летать хочешь? - продолжил Федор.
- Мне интересно, в натуре, стало, давай, говорю...
    - Полный улет! - захохотал Шуряк.
    - Ну и?.. - с интересом спросил Павло.
    - Ну и вылетел я из окна... В общем, ничего интересного.
    - Вот летят они, летя-ят и нигде не встречают прегра-ад,  -
пропел Шуряк сквозь зубы, прикуривая. - Летите, голуби! А я вот
слышал   позавчера  в  кабаке  от  одного  бича,  будто  начали
нелегальные эксперименты проводить по  выходу  на  Землю  через
телесеть.  До  сих пор как было? Там кто-нибудь пернет, а у нас
потолок обвалится.  А  теперь  хотят,  чтобы  и  наоборот  тоже
получалось. "Обратная связь" называется.
    - Вот,  во-о-от!  -  покачнулся  Федор,  у  которого слегка
закружилась голова. - Он так и сказал: "Экспримент", - говорит.
    - По рогам за такие "спирименты"!  -  возмутился  Павло.  -
Шуряк, а ты чего такой трезвый? Мы уже лыка не вяжем... Наливай
давай! Будем!
    Выпили.
    - Слухай,  Федя! - опять пристал Павло. - А что там в Союзе
теперь?
    - Ускоряемся, Паша, - без обиняков ответил Федор.
    - В какую сторону?
    - А каждый в свою и все в разные. В очередной раз  пьянству
бой объявили, а так все по-старому пока, все так же скучно...
    - Да ты не горюй, Федя, - сказал Шуряк, - притормози здесь,
отдохни.  Сходим  вот  на  Барабашку, развеемся, развлечемся...
Хотя,  барабашки  -  они  мирные,  только  шумят  и  никого  не
трогают...  физич-ски... Главное - внимания на них не обращать:
шумят, ну и пусть себе!
    - А если уши заткнуть?
    - Не, не помогает: они просто громче кричать начинают.
    - Откуда  они  взялись-то,  бумбарашки  эти?  -  возмутился
Павло.
    - Откуда  взялись?  -  переспросил  Шуряк. - Мне один умный
мужик так сказал: должно быть, говорит, на Земле в какой-нибудь
стране официальную цензуру  отменили.  У  них  свободой  печати
аукнулось, а у нас барабашками откликнулось.

    - Сашко,  а  ты  чиво такой тверезый! - возмутился Павло. -
Давай за собачек наливай!
    - Ох, мы счас насобачимся в сиську пьяными! - разлил Шуряк.
    Вылили.
    - Так вот, вернемся к нашим баран-барабашкам... - продолжил
Шуряк.
    - Да я их пошлю на три  веселых  буквы  -  и  все  дела!  -
возмутился Павло.

    - Нет,  Павлуша!  -  закричал Шуряк. - Разговаривать с ними
категорически запрещается! Ка! те! го! ри! че! ски!!!
    - А я и не буду разговаривать - пошлю, и все дела!  У  меня
разговор короткий!

    - Нельзя, Паша, - замотал головой Шуряк. - Низ-зя!
    - Ладно,  -  стукнул  ладонью по столу Павло. - А ты скажи:
Макарку брать будем? А?!
    - Кто такой?!  Павло  вытянул  из  кобуры  под  "трениками"
пистолет системы Макарова.
    - Ух ты, где взял? - почти что протрезвел Шуряк.
    - Где взял, там больше нету, - важно ответил Павло.
    - Дай подержать!
    - Мал  еще!  Пусть  у  меня  только  побарабашат,  я им так
замакароню по самый "не хочу", что мало  не  покажется!  Девять
граммов - и не переварят! - раздухарился Павло.
    - А  я им залимоню! - достал Шуряк из-под куртки, отстегнув
от  ремня,  гранату-"лимонку".   -   Да   здравствует   мировая
революция!  -  поднял  он  над  головой руку с зажатой в кулаке
гранатой.
    - Я тебе счас так заапельсиню! - показал большой и  круглый
кулак Павло.

    Федор  хотел  было  что-то  сказать,  но  тут же забыл, что
именно. Он посмотрел вверх,  вспоминая,  и  увидел,  как  перед
глазами   кружатся  желтые  яблоки  в  зеленых  листьях.  Федор
зачем-то открыл рот,  будто  хотел  поймать  яблоко  зубами,  и
почувствовал,   что   летит   вперед  спиной.  Приземлился.  Он
сфокусировал  зрение  и  увидел  перед  собой  ноги  в  высоких
ботинках  со  шнурками  в  двадцать  рядов.  "Это ж я с лавочки
спланировал",  -  подумал  он,  одновременно   слушая   обрывок
какого-то дурацкого пьяного разговора:
    - Федор  вон  уже  отключился,  а  мы все базарим. Надоели,
небось.
    - Кому надоели?
    - А хрен его знает!
    - Ты чего ругаес-ся?!
    - Так я ж на литературном, да и не слышит никто!
    - Не слышит, но видит!
    - Кто видит?
    - А хрен его знает!
    "Белиберда", - подумал  Федор  и  окончательно  отключился.
Впрочем,   очень   скоро  он  очнулся,  ощутив  во  рту  что-то
маленькое, круглое и холодное. Куснул - оказалось, вишня. Федор
проглотил мякоть и с шумом, как  из  духового  ружья,  выплюнул
косточку,  не  открывая  глаз.  Раздался  звонкий девичий смех.
Федор приоткрыл один глаз и увидел перед собой, как  в  тумане,
хорошенькую  девушку  в пестром летнем платье, вынимающую из-за
пазухи вишневую косточку. "Откуда она?" - подумал Федор и снова
отключился, теперь уже надолго.
    Федору снилось, что он младенец, качающийся  в  космической
колыбели  посреди  необъятного пространства, по угольно-черному
бархату которого рассыпана эвездно-алмазная пыль. В колыбели  -
тепло   и  пахнет  молоком,  а  вокруг  -  холодная  пустота  и
неизвестность. В космосе слышится тихая нежная песня;  слов  ее
не  разобрать,  потому  что  она доносится слишком издалека, но
смысл и так ясен: спи спокойно, тебе приснятся красивые  сны  и
ты проснешься с улыбкой... И Федор спал в уютной колыбели, спал
и  видел  безымянные  звезды  над  собой, спал и слышал сладкие
песни без  слов...  И  так  он  крепко  спал,  что  насилу  его
разбудили, окунув в бочку с холодной дождевой водой.
    - А?  Чего?  -  Федор  вытер ладонью воду с лица и увидел в
дыму две опухшие рожи, одну большую, заросшую измазанной в золе
щетиной, и другую поменьше, с синяками под глазами.
    - Прошу к столу! - Павло аккуратно взял Федора за шиворот и
посадил на скамейку.
    - А что... уже это... утро, что ли? - спросил Федор,  дрожа
от холода после "купания".
    - Какое  утро,  если здесь ночи не бывает?! - хмуро ответил
Шуряк.
    - Как не быв-ает? - икнул Федор.
    - Земля тут  плоская  и  не  вращается,  вот  солнце  и  не
садится, - нехотя объяснил Шуряк.
    - А как же этот... Галилео Галилей? - удивился Федор.
    - Ну  вы,  астрономы!  -  бухнул Павло на стол трехлитровую
банку  с  желто-бурой  жидкостью.  Враз   холодненьким   пивком
реанимируемся  и на охоту пойдем. Сам варил! - гордо сказал он,
разливая все по тем же железным кружкам.
    - Слушай, Пашуля,  а  шашлычку  не  осталось?  -  осторожно
спросил  Шуряк, покосившись поверх края кружки на слабо тлеющий
костер.
    - Я тебя сейчас самого на шампур  насажу!  -  накинулся  на
него  Павло.  -  Где таких шалав откопал?! Водку выпили, шашлык
весь сожрали, картину дорогую унесли! - закричал он,  срывая  с
яблоневой ветки черный капроновый чулок.
    - Какую картину? - искренне удивился Шуряк.
    - Мужик голый на дудке играет, из башки ветки растут...
    - Фавн, что ли? - усмехнулся Шуряк.
    - Да  нет,  на  рожу  русский,  вроде,  -  задумался Павло,
остывая.
    - Пока ты дрых, к нам девочки в гости приходили, -  пояснил
Шуряк  Федору.  - Паша по этому случаю "неожиданно" поросенка в
холодильнике обнаружил, ну мы его и...
    - Да где ты этих девок-то взял?! - снова взвился Павло.
    - Не помню, - спокойно сказал Шуряк, облизывая губы.
    - Ладно,  хорош,  -  Павло   закрыл   ополовиненную   банку
пластмассовой крышкой и убрал под стол. - Давай к делу!
    Шуряк  смахнул джинсовым рукавом пивную пену со столешницы,
вынул из-за пояса карту и расстелил ее во весь стол.
    - Это - остров, - обвел он пальцем, - сверху него по  карте
- озеро,  снизу  -  река.  Вот  здесь,  -  ткнул он незажженной
сигаретой влево, - мост через реку, но он охраняется армейскими
нарядами...
    - Зачем? - задал Федор глупый вопрос.
    - Надо же чем-то солдат  занять,  -  пожал  плечами  Шуряк,
прикуривая.  -  Но  официально  - чтобы мародеров не пускать. В
общем, речку форсировать придется...
    - Здесь? -  показал  Павло  на  самое  узкое  место  речной
полосы.
    - Нет, здесь от моста близко, заметить могут. Дадут очередь
из пулемета  от  скуки  -  и  привет,  будешь  рыбок кормить до
второго пришествия. Карандаш есть?
    - Сейчас будет, - пошел Павло в дом.
    - Так мы что, вплавь? - спросил Федор.
    - На подводной лодке, - серьезно ответил Шуряк. - Павло,  у
тебя  нет, случайно, атомной подводной лодки? - так же серьезно
спросил он подошедшего Павло.
    - Атомной нет, но  надувная  имеется...  держи  карандаш...
двухместная, правда.
    - Ничего,  надуем  посильнее,  чтоб  больше  стала. Правда,
Федор? Ну ладно, отставить смех в строю,  переправляться  будем
тут,   -   он  поставил  на  обеих  берегах  реки  по  красному
карандашному кресту. - Отсюда и до собачкиного  дома  недалеко,
почти  по  прямой  идти.  Думаю,  не больше полутора километров
будет. Короче, полчаса на сборы - и выступаем. Сорок  минут  до
озера  ехать, двадцать - на переправу, полчаса - идти. В общем,
самое большее через два часа  должны  быть  в  заданном  районе
поиска.
    - Тоже  мне,  спринтер!  -  ухмыльнулся  Павло. - Да ты еще
лодку полчаса надувать будешь!
    - Лодкой ты займешься, Паша, потому что у тебя рожа шире, -
спокойно  ответил  Шуряк.  -  Переходим  к  составлению  списка
необходимых  вещей,  -  он сложил карту белой изнанкой наружу и
стал записывать. - Лодка, насос, харчи  на  три  дня,  аптечка,
фонарь, топорик, мешок...
    - Веревка, - подсказал Федор.
    - Веревка,  -  кивнул  Шуряк,  - нож, кружки, ложки, миски,
все, вроде? Бери, Паша, список и действуй!
    - Да что у меня склад, что ли?! - взмолился Павло.
    - Не плачь, скоро миллионером станешь, - утешил его Шуряк.
    - Про фляжки забыли, - недовольно  буркнул  Павло,  забирая
список.
    Через  сорок  минут  все  вещи  были  собраны и загружены в
шуряковский лимузин. Сам Шуряк сел за руль, Павло  разлегся  на
третьем сидении и, положив под голову рюкзак, сразу захрапел, а
Федор  устроился  на  среднем  сидении.  Ехали молча: Шуряк все
внимание сосредоточил на дороге, потому что гнал  под  сотню  в
час  при пасмурной погоде, а Федору просто не хотелось говорить
- он смотрел на плывущие вдоль широкой автострады невозделанные
поля  с  пестрыми  луговыми   цветами,   отчаянно   пытавшимися
развеселить  хмурый день, и размышлял над неожиданным поворотом
в своей судьбе.
    И действительно, еще вчера он  спокойно  ехал  в  привычном
вагоне  родного  московского метро, ругая про себя напоминающий
застойное  болото  мир,  в   котором   не   происходит   ничего
значительного,  из-за  чего стоило бы жить, а сегодня - летит в
насквозь   продуваемом   шестидверно-бездверном   лимузине   на
какой-то  странный остров в компании едва знакомых людей, чтобы
ловить там неизвестную собаку,  по  которой  скучает  неведомая
старуха.  И нет в его теперешней жизни ничего общего с прежней,
кроме собственного имении и фамилии... разве только "барабашки"
созвучны с "шарошками". "Барабашки... чушь какая-то! Просто  мы
едем  в  Подмосковье  за  грибами", - попытался вообразить себе
Федор для самоуспокоения.
    - Вот он! - прорезался сквозь гул ветра крик Шуряка.
    - Кто? - не понял Федор.
    - Чудо-остров, - усмехнулся Шуряк.
    Федор  выглянул  в  левый  дверной  проем  и  увидел,   что
автострада  проходит  теперь  по  склону  холма: внизу мелькало
шпалами железнодорожное полотно, а еще ниже степенно несла свои
непроницаемо-темные  воды  широкая  река,  на   противоположной
стороне  которой  можно было различить размытые туманной дымкой
зеленые очертания покрытых лесом высоких берегов.
    - Погодка  -  что  надо!  -  показал  Шуряк   через   плечо
оттопыренный  большой палец правой руки. - В туман закутаемся -
и порядок!
    - А это тот самый мост?
    - Как видишь! Они промчались мимо ажурного моста,  железные
опоры  которого  были  выкрашены  в голубой цвет. Въезд на мост
преграждался  несколькими  рядами  высоких   спиралей   колючей
проволоки,   перед  которыми  неспешно  прохаживался  солдат  с
автоматом за спиной.
    - Приехали, - остановил Шуряк машину минуты  через  три,  -
буди нашего суслика!
    Федор перегнулся через спинку сидения и растолкал Павло.
    - В  чем  дело? - хмуро спросил Павло, не узнавая спросонья
Федора.
    - Дело в шляпе, шляпа на папе, а папа в  Гестапо,  -  выдал
Шуряк.
    - А, это ты... - очухался Павло.
    - Детсадовский  фольклор,  -  пояснил Шуряк. - Вы двое пока
спускайтесь к воде и лодку готовьте, а я машину отгоню подальше
на всякий случай, чтоб не маячила.
    "Вы двое"  нагрузились  рюкзаками,  спрыгнули  с  бетонного
бордюра  на железнодорожное полотно, перешагнули через рельсы и
спустились по крутому каменистому откосу к реке.  Павло  достал
из  рюкзака  ножной  насос и принялся накачивать лодку, а Федор
стал от нечего делать швырять в воду под острым  углом  плоские
камешки,  чтобы подпрыгивали... раз-два-плюх... раз-два-плюх...
раз-два-три-четыре-плюх... Сверху раздался  резкий  вой.  Федор
поднял  голову:  по  насыпи  мчался,  поднимая  в воздух пыль с
мусором, длинный пассажирский поезд с  серебрящимися  боками...
Федору  вдруг  жгуче  захотелось оказаться в этом поезде, чтобы
сидеть  в  уютном  купе  у  окна  и  с  безучастным   интересом
наблюдать, как внизу у реки копошатся возле резиновой лодки два
чудака.

    - Слышь,  Федор,  -  вернул  его  к реальности Павло, - иди
покачай, а я облегчусь пока, чтобы наша шхуна  ниже  ватерлинии
не опустилась.
    Павло  удалился в кусты, с треском продираясь сквозь ветки,
а Федор стал качать,  вздыхая:  вся  эта  затея  с  походом  на
Барабашкин   все   больше  казалась  ему  дурацкой.  По  откосу
зашуршали камешки: спускался Шуряк.
    - А где боцман? - спросил он.
    - Волной смыло, - невесело пошутил Федор.
    - Соскучились? - появился  застегивающий  на  ходу  брючный
ремень  Павло. - Хорош, - помял он ладонью округлый борт лодки,
- а то лопнет.
    - Паша, а тряпок ты не взял, случайно? - спросил Шуряк.
    - Только то, что на мне, Сашок. А зачем тебе?
    - Весла обмотать надо, чтоб не плескались, а то  я  слышал,
будто здесь берега акустическими локаторами нашпигованы. Может,
и  брехня  это,  но  все  же... Ладно, последнюю рубашку с себя
снимаю, - Шуряк стянул с себя рубашку и одел  джинсовую  куртку
на голый торс. - Рвите, барбосы! - бросил он рубашку в лодку.
    Наконец,  все  было готово: лодка накачана, весла обвязаны,
вещи погружены. Федор сел на нос, Павло - на весла, а  Шуряк  -
на корму, чтобы задавать направление. Отчалили.
    - Слышите?  -  спросил  Шуряк,  когда  они  проплыли метров
пятьдесят.
    - Вроде, гудит что-то, - Павло по-собачьи  наклонил  голову
вбок, выставляя вверх ухо.
    Федор тоже прислушался: со стороны острова доносился низкий
гул, какой обычно можно услышать, проходя мимо крупного завода.
    - Они? - коротко спросил Павло.
    - Ты бинокль взял? - спросил Шуряк вместо ответа.
    - А ты заказывал?
    - Самому думать надо! - огорченно сказал Шуряк.
    - Возьми в вещмешке, - сказал Павло, выдержав паузу.
    - Умничка!   -   потрепал  Шуряк  Павло  за  толстую  щеку,
пользуясь тем, что у того заняты руки.
    - Сейчас как глушану веслом! - обиделся Павло.
    - Спокойно,  Пашуля,  вижу  землю!  -  закричал  Шуряк,  не
отрывая  глаз  от  бинокля.  -  Право руля! Так держать! Полный
вперед! - вошел он в азарт.

    - Слышишь, кэп, вроде  девушки  смеются,  -  навострил  уши
Федор.
    - Конечно,  девушки, мы же к пляжу приближаемся, - спокойно
ответил Шуряк. - Прямо по курсу - купающиеся барабарышни!
    - Иди ты! - вывернул голову Павло.
    - Капитан шутит, - успокоил его Шуряк.
    Федор повернулся лицом к острову: они и правда приближались
к пустынному  песчаному  пляжу,  и  чем  ближе   они   к   нему
подплывали,   тем   отчетливее  слышался  смех,  здоровый  смех
резвящихся на берегу молодых длинноногих дев... однако,  дев-то
и  не  было  видно. До берега оставалось метров двадцать, когда
вдруг совсем рядом раздался шум воды, громкий глубокий  вдох  и
сильный   всплеск...   Павло,   Шуряк   и   Федор  одновременно
вздрогнули: всем троим показалось, что за черный надувной  борт
лодки с резиновым скрипом ухватилась тонкая женская рука. Возле
самой  кормы  зазвенел рассыпчатый девичий смех, подхваченный с
берега многоголосым эхом. И снова всплеск, теперь уже  тихий...
будто какая-то купальщица вынырнула и опять нырнула.
    - Что,  баб  испугались?!  -  спросил  первым  опомнившийся
Шуряк, но спросил не весело, как обычно, а как-то настороженно.
    - Да с бабой я бы сладил, - сказал Павло не  своим,  тонким
голосом, - а тут даже не видишь, за что хватать!
    - Надо  представить,  что  мы слушаем радиопостановку, - не
очень уверенно предложил Федор.
    - Ага, "Пионерскую зорьку"! -  хохотнул  пришедший  в  себя
Шуряк.
    Встреченные  радостными  визгами  невидимых  красавиц,  они
причалили к берегу.

    - Только  ничего  им  не   говорите!   -   напомнил   Шуряк
вполголоса, последним выходя из лодки.
    Федор и Павло послушно кивнули: мол, мы и не думали.
    - Где  лодку  ховать будем? - Павло озабоченно оглянулся по
сторонам.

    - Давай там, -  кивнул  Шуряк  на  стоящие  в  ряд  душевые
кабины.
    - А не стырят?
    - Кто?
    Они  поставили  лодку  в одной из кабинок и уже совсем было
собрались  уходить,  когда   из   соседней   закрытой   кабинки
послышался  сквозь  шум  водяных струй мягкий женский голос, по
тембру которого можно было  предположить,  что  его  прелестная
обладательница  стоит  на  цыпочках  с  руками,  заведенными за
выгнутую спину:
    - Молодые  люди,  можно  вас  попросить...  не  поможете  с
застежкой разобраться?

    Шуряк  весело  открыл  рот, чтобы отпустить по этому поводу
удачную остроту, но Павло быстро накрыл его лицо своей огромной
пятерней и защемил ему  губы  ладонью,  выразительно  при  этом
зыркнув  в  округлившиеся глаза Шуряка: ты же сам предупреждал,
проститутка! Шуряк отпихнул его руку и  резко  распахнул  дверь
кабинки:  вода  действительно  шумела,  разбиваясь о деревянный
настил, но никого внутри не было.
    - Руки мыть надо! - сплюнул Шуряк раздосадованно.
    Закинув за плечи  рюкзаки,  они  двинулись  гуськом:  Шуряк
первым,  Федор вторым и Павло - замыкающим, чтобы в случае чего
прикрыть сзади. Вскоре они выбрались на  круто  уходящую  вверх
асфальтированную  дорогу,  по  обеим  сторонам  которой  стояли
утопающие  в  зелени  роскошные  виллы  с   широкими   покатыми
лужайками  перед  ними. Вокруг не было видно ни души, но жизнь,
казалось, бурно кипела: из окон доносилась музыка; на  верандах
погромыхивали чашечки, ударяясь о блюдца; слышался звонкий стук
тугого  баскетбольного мяча, отскакивающего от дрожащего щита с
кольцом, укрепленного над воротами гаража;  жужжали  колесиками
невидимых  досок  незримые скейт-бордисты; а на теннисном корте
за высокой железной сеткой твердо шлепался о землю мячик,  пели
струны  ракеток  и  поочередно  раздавались  мужской  и женский
надрывные голоса: "Уф! Йа! Уф! Йа! Уф! Йа! Уф! Йа!"
    - Да-а, - протянул  Федор,  барабашки  не  дураки  -  такой
райский уголок облюбовали!
    - Раньше  здесь  порядок  был, - сказал Павло, шумно дыша в
спину Федору, - а теперь - сплошной бардак! Вон, гляди, лужайки
по пояс травой заросли, окна  выбиты,  двери  вышиблены...  эти
мародеры все дома испоганили, сучье отродье!
    - Ты же сам бывший вор, - подлил масла в огонь Шуряк.
    - А  ты,  парень,  не  путай, - строго ответил ему Павло. -
Одно  дело  -  честно  украсть,  а  другое  -  брошенное  взять
по-шакальи!
    - "Честно украсть"?! - чуть не рассмеялся Федор.
    - Слышь,  мужики,  у  меня идея созрела, - послышался сзади
помягчавший голос Павло.  -  Давайте  пошлем  этого  карманного
волкодава,  за  которым  мы  охотимся,  к его собачьим чертям и
поселимся в каком-нибудь уютном домишке... вон, любой выбирай!
    - А как же барабашки? - спросил Федор.
    - Так они ж вполне  приличные  звуки  издают  и  не  громче
обычного. С ними веселее даже!
    - А  питаться чем? - спросил Федор: ему было интересно, что
ответит на это практичный мужик Павло.
    - Будем рыбу ловить, кролей разведем, - ответил  Павло,  не
задумываясь.

    - Как же ты, Паша, свой дом на материке пустовать оставишь?
- съехидничал Шуряк.
    - Зачем же его пустым оставлять, - серьезно сказал Павло, -
я в него жильцов запущу за умеренную плату.
    - А  я-то  думал,  к  чему  он клонит? Вот пройда! - весело
закричал Шуряк, как бы делая Павло комплимент.
    Неожиданно   из-за   поворота   донеслись   частые   хлопки
выстрелов, которые, казалось, быстро приближались.
    - Эй,  командир,  у  тебя как с ушами, в порядке? - крикнул
Павло.
    - Без  паники  там,  в  хвосте!  -  отозвался   Шуряк,   не
оборачиваясь. - Просто барабашки развлекаются.
    - Вы,  молодежь,  как  хотите,  а  я  один  раз  уже свинца
наглотался. - Павло скинул со спины рюкзак и залег за  растущие
вдоль  пешеходной дорожки невысокие, но густые кустики. - Давно
я не брал в руки шашек! - щелкнул он затвором пистолета.
    - Смотри, своих в дамки не отправь! - поспешил Шуряк уйти с
дороги.

    Последовав общему примеру, Федор улегся на прохладную сырую
землю и принялся обрывать с куста  листики  на  уровне  головы,
чтобы  лучше  было видно. Через несколько секунд из-за поворота
выбежал долговязый патлатый парень с болтающимся в правой  руке
коротким  автоматом.  В  каких-нибудь  пяти  шагах  от залегшей
шуряковской команды он резко повернулся на 180 градусов, громко
выпустил, пятясь  задом,  короткую  автоматную  очередь,  опять
повернулся  вокруг  своей оси и побежал вниз по дороге широкими
шагами.  Со  стороны  поворота   прогремело   два   пистолетных
выстрела,  и возле самых кустов визгливо прожужжали пули. Из-за
поворота так никто  и  не  появился,  но  по  улице  простучали
двойные  шаги,  сопровождающиеся  тяжелым дыханием. Кроме того,
можно   было   расслышать    глухое    позвякивание    стальных
карабинчиков,  которые  цепляются  к  брюкам  для  подвешивания
всякой всячины, и отрывистый шум портативной рации, прорезаемый
неразборчивыми радиоголосами. Судя по всему, за парнем  гналась
"барабашкинская полиция".
    - Подъем!  -  скомандовал  Шуряк,  выждав  для верности еще
минуту.
    - Бежит, бежит, а чего бежит?! - сказал Федор, отряхиваясь.
Все равно они ему ничего не сделают!
    - Ты просто еще  не  сталкивался  с  местными  лягавыми,  -
серьезно   сказал  Шуряк.  -  И  притом,  он  нарушил  основную
заповедь: вступил в  контакт  с  барабашками,  завязав  с  ними
перестрелку. Неизвестно еще, чем это кончится!
    Федор  вздохнул  украдкой:  опять  этот  смекалистый  Шуряк
посадил его в лужу!
    - Стой, раз-два! - обернулся  Шуряк,  когда  они  дошли  до
поворота  (Федор  и  Павло и вправду сделали два лишних шага по
инерции). - Этот поворот нам ни к чему - нам прямо идти надо.
    - Так прямо же  ж  дороги  нет,  -  прохрипел  запыхавшийся
Павло,  кивнув  на  возвышавшуюся  впереди не очень высокую, но
довольно крутую лесистую гору.
    - А   ты,   Паша,   на   автомобиле   едешь,   что   дорогу
высматриваешь?  Слушай  мой  приказ:  взять  штурмом  этот "пик
Коммунизма"! Вопросы есть?

    - Давайте, парни, я впереди полезу, чтобы вы в случае  чего
меня поймать смогли, - по-простому предложил Павло.
    - Ха!  Тебя  поймаешь, так потом с тобой в обнимку до самой
речки  катиться  будешь!  -  засмеялся   Шуряк.   -   Нет   уж,
нафиг-нафиг, пойдем по старой схеме.

    Примерно  через  четверть  часа  они вскарабкались на самую
вершину  горы  и,  смахнув  с  лица  застилавший   глаза   пот,
огляделись  по сторонам: под ними лежал, как на ладони, зеленый
остров Барабашкин, бывший Холмистый. По его периметру и  впрямь
возвышались  четыре  холма  (не  считая  того,  на  котором они
стояли),  в  буйных  зарослях  которых   прятались   аккуратные
коттеджи,  а  центр провисал котловиной, заставленной дырчатыми
кубами каменных домов  и  стеклянными  призмами  железобетонных
небоскребов.  Внизу  холма,  на  котором  стояли  трое отважных
охотников за  ценным  домашним  зверьком,  шумела  восьмирядная
скоростная   автомагистраль,   особой  приметой  которой  было,
конечно же, отсутствие на ней каких бы то ни было машин.
    - Видите вон тот округлый небоскреб? - спросил Шуряк, глядя
в бинокль.

    - Который? - взял у него бинокль Федор.
    - Второй по высоте.
    - Ага, вижу, - нашарил Федор окулярами небоскреб с широкими
балконами, напоминающий кукурузный початок. - Это тот самый?
    - Далековато что-то, - завладел своим биноклем Павло. -  Ты
же, командир, говорил, что рукой подать, а до него еще пилить и
пилить!
    - Карта  неточная  попалась,  -  заявил  Шуряк  и глазом не
моргнув.
    Они  спустились  к  шуршавшей  автопокрышками  и   ревевшей
двигателями магистрали.

    - Может,  по  мосту  перейдем? - показал Павло на невысокий
мостик метрах в трехстах вправо.
    - Зачем же крюк делать? - пожал плечами Шуряк.
    - А зачем под колеса лезть! - серьезно сказал Павло.
    - Ты что, Павлуша? - внимательно посмотрел на него Шуряк.
    - А то, что  когда  стреляли,  ты  тоже  говорил,  что  это
балабошки балуются, - отвел Павло взгляд в сторону.
    - Так там чувак с автоматом был, а здесь - ни одной машины,
- Шуряк   ни   на   шутку   встревожился   за  Павло.  -  Брось
мандражировать, Паша!
    - Кто мандражирует?! - Павло свирепо сгреб в  кулак  куртку
на груди Шуряка. - Да я первый пойду!
    - Пойдем,  как  шли,  -  твердо  сказал  Шуряк,  выдергивая
куртку.
    Шуряк решительно перешагнул через бетонную оградку и, глядя
прямо перед собой, двинулся  быстрым  шагом  через  автостраду.
Федор  поспешил  за  ним,  стараясь  идти равномерно, что очень
трудно было сделать: каждый  раз,  когда  на  него  накатывался
сбоку  мощный  рев  двигателя,  хотелось или остановиться, или,
наоборот, побежать; и каждый раз, когда  его  обдавало  плотной
воздушной волной и по мозгам ударял оглушающий рокот, влетающий
в  одно  ухо  и  вылетающий  из  другого,  сердце  предательски
замирало. Наконец, он ступил на безопасную обочину и облегченно
вздохнул: у него было такое чувство, будто он преодолел  минное
поле.
    Внезапно  за  спиной  раздался резкий визг тормозов - Федор
быстро обернулся, вздрогнув, и увидел отпрыгивающего в  сторону
Павло,  не  дошедшего  пяти метров до обочины. Не успел бедняга
Павло приземлиться на четыре кости,  как  над  самым  его  ухом
снова  завизжали  тормоза  -  он шарахнулся вбок, перевернулся,
вскочил и побежал с перепугу не в ту сторону. "Назад, назад!" -
закричали хором Шуряк с  Федором,  стараясь  перекрыть  голосом
глухие  удары,  скрежет металла, треск крошащегося стекла и вой
клаксонов. Павло, наконец, опомнился, резко повернул обратно  и
заячьими прыжками выскочил на обочину.

    - А  ты  у  нас  прыткий,  оказывается!  - засмеялся Шуряк,
хлопая по плечу трясущегося Павло.
    Павло  проскрипел  в  ответ  зубами  и  пробуравил   Шуряка
выпученными глазами, но сказать ничего не смог.
    - Оставь его, пусть в себя придет! - сказал Федор, которому
стало жаль Павло.
    - Слушай,  Федор,  - отвел его в сторону Шуряк, - присмотри
за Павло, ладно? Какой-то он странный стал...
    - Вы чего там шушукаетесь? - недовольно крикнул  очнувшийся
Павло. - Обсуждаете, как от меня, старика, избавиться?
    Шуряк скроил для Федора выразительную гримасу: только что я
тебе говорил, а теперь ты и сам видишь.
    - Господь с тобой, Пашуля! - весело крикнул Шуряк. - просто
Федор  мне  признался  по  секрету,  что  не любит, когда ему в
затылок дышат. Ты не будешь против, если мы его в конец колонны
поставим?
    Павло ничего не ответил, но зыркнул по-волчьи: врете, гады!
    - Давайте перекусим,  может?  -  предложил  Федор,  который
давно ничего не ел, кроме яблок на закуску.
    - О, это идея! - охотно поддержал его Шуряк: ему, очевидно,
пришло  на ум, что Павло нужно накормить, чтобы он окончательно
пришел в себя. - Отойдем от дороги и похаваем!
    Они зашли  в  перелесок,  отделяющий  автостраду  от  жилых
домов,  и устроились на толстых корнях исполинского дуба. Павло
молча развязал рюкзак и бережно выложил на расстеленный  вместо
скатерти  целлофановый пакет большущий шмат сала, буханку хлеба
и шесть свежих огурцов.
    - И все? - вскинул брови Шуряк.
    Не  удостоив  его  ответом,  Павло  нарубил  сало  крупными
кубиками  и  принялся неторопливо его поглощать... Ели в полной
тишине, даже барабашек не было слышно...
    - Анекдот хотите? - не выдержал  тишины  Шуряк.  -  Короче,
Штирлиц  заглядывает  в  дупло  и  видит  в темноте два круглых
глаза. Голос за кадром: "Это дятел", - подумал Штирлиц. -  "Сам
ты дятел!" - подумал Мюллер".

    Федор  засмеялся,  а  Павло  и  бровью  не  повел, будто не
слышал: он все так же задумчиво  продолжал  двигать  челюстями,
время от времени на секунду замирая и прислушиваясь к чему-то.
    - Как самочувствие, Паша? - опять не выдержал Шуряк.
    - Я не Паша, - тихо ответил Павло, не повернув головы.
    Федор   и   Шуряк   застыли  с  набитыми  ртами:  им  вдруг
почудилось, что перед ними сидит  не  Павло,  а  принявший  его
обличье барабашка или еще того хуже...

    - А   кто  ты?  -  так  же  тихо  спросил  Шуряк,  медленно
просовывая  руку  под  куртку,  к  ремню,  на  котором   висела
тяжеленькая граната.
    - Я  -  Павел  Егорович!  - взорвался Павло. - А ты - щенок
еще, чтобы меня Пашей называть!
    Шуряк с Федором облегченно вздохнули в унисон.
    - Дурак ты, Егорыч, и шутки  у  тебя  дурацкие,  -  ласково
сказал Шуряк.

    - У меня башка раскалывается, - пожаловался Павел Егорович.
    - На  вот, полечись, - передал ему Шуряк фляжку со спиртом.
- Три  столовых  ложки  после  еды  -   сразу   головка   бо-бо
перестанет.
    Павло принял "лекарство", и инцидент был исчерпан. Закончив
трапезу,  команда  возобновила  свой  поход.  Федор  шел теперь
последним... Не успел он пройти и десяти шагов, как услышал  за
собой  тяжелое  дыхание.  Он  обернулся - сзади никого не было.
"Прибавить шаг!" - дал команду Шуряк. Федор  пошел  быстрее,  и
дыхание за его спиной стало более частым и громким, переходящим
в  одышку. Федор остановился - дыхание стихло. Он опять пошел -
дыхание снова стало  греть  ему  затылок,  и  теперь  к  одышке
прибавилось противное постанывание при каждом выдохе. "Сучары!"
-  обругал  Федор  барабашек  и  сам  стал громко дышать, чтобы
заглушить невыносимое дыхание у себя за спиной.
    Через несколько  минут  они  вышли  на  городскую  окраину,
застроенную   невысокими   кирпичными  домами  типа  хрущевских
пятиэтажек, прозванных в народе "хрущобами" (видно, здесь  жили
те,   кто  обслуживал  миллионеров...  то  есть,  раньше  жили,
конечно). Шуряк достал  собачий  пеленгатор  и  вставил  в  ухо
капсулу  с микрофоном. "Ну что, авкает?" - спросил Павло. Шуряк
вместо ответа поднял вверх указательный палец, прислушиваясь...
по губам его поползла  довольная  улыбка.  "За  мной!"  -  дико
заорал  он  и  бросился  бежать  вдоль  улицы.  Павло  и  Федор
устремились за ним.
    Пробежав метров сто, Шуряк  вдруг  остановился  и  принялся
вертеться на месте, зондируя пространство антенной пеленгатора.
Со   стороны  он  сильно  напоминал  ищейку,  потерявшую  след.
Наконец,  он  замер,  поводил  рукой,  уточняя  направление,  и
бросился   в   переулок.  На  следующем  перекрестке  он  опять
остановился, и вся процедура была проделана заново...  Так  они
пробежали  несколько  кварталов,  и в итоге оказались на том же
месте, откуда начали свою  гонку.  Шуряк  снова  было  принялся
отплясывать  свой  танец,  но  подбежавший  Павло  схватился за
провод и выдернул капсулу из его уха:
    - Сними лапшу с ушей! - прохрипел он, отдуваясь. -  Я  тебе
не лошадь цирковая, чтоб по кругу бегать!
    - Идиот!  -  заорал в ответ Шуряк, втыкая капсулу обратно в
ухо. - Она же не будет стоять на одном месте и ждать, когда  ты
ее за хвост поймаешь!

    - Я вот счас тебя самого за х...
    - Тихо мне! - перебил Шуряк, многозначительно кивая головой
на недостроенный дом метрах в двадцати.
    - Когда же она туда забежать успела? - усомнился Федор.
    - Да это у него в ухе звенит! - поддержал его разозлившийся
Павло.
    - Можете сами убедиться, - протянул им капсулу Шуряк.
    Павло,  а  затем  Федор  послушали:  и  правда,  со стороны
недостроенного  краснокирпичного  дома  пищало,  причем   очень
сильно.  Все  трое  подошли  к строению, задержавшемуся в своем
росте на третьем этаже. Вход  в  него  зиял  черным  бездверным
проемом,  и  из  этого проема, как из темной пещеры, доносилось
грозное рычание на одной низкой ноте, принадлежавшее, казалось,
крупному хищному зверю.
    - Что, опять барабашки, скажешь?  -  ехидно  спросил  Павло
Шуряка.
    - А кто же еще?! - невозмутимо ответил тот. - Или ты хочешь
сказать, что наша болоночка охрипла?
    - Тогда  иди  и возьми ее, если ты такой вумный! - злорадно
сказал Павло.

    Шуряк, конечно же, тоже стал подозревать  что-то  неладное,
но отступать было некуда: сзади был Павло. Он предусмотрительно
застегнул на голой груди куртку и, пригнув голову, словно шел в
огонь,  стремительно  ворвался  в дверной проем... Почти тотчас
раздался  мощный  рык,  и  Павло  с  Федором  увидели,  как  по
невысоким    ступенькам   перед   входом   скатывается   Шуряк,
запутавшийся в мохнатой черной шубе. Извернувшись, он сбросил с
себя эту  захлебывающуюся  свирепым  урчанием  толстую  шубу  и
завопил:  "Стреляй,  разъеба!"  И  только  тут  Федор  с  Павло
разобрали, что это вовсе не шуба, а  огромный  лохматый  пес  с
горящими глазами.
    Павло  кинулся  за  пистолетом,  но  проницательный барбос,
отреагировав на резкое движение его руки, бросился  на  него  и
сбил  с  ног...  К  счастью,  рядом  валялась совковая лопата с
длинной ручкой, и вовремя вышедший из оцепенения Федор огрел ей
собаку по спине. Послышался жалобный  визг,  пес  отпрыгнул  от
своей жертвы, которую чуть-чуть не схватил за горло, и, опытным
взглядом  оценив  расклад  сил,  неторопливо, чтобы не потерять
своего  собачьего  достоинства,  затрусил  прочь,  на  прощание
огрызнувшись,  мол,  еще  встретимся.  Раздался  резкий хлопок:
Павло  запоздало  выстрелил,  не  целясь,   скорее   даже   для
самоуспокоения.
    - Беги,  беги, волчина! - крикнул он вслед рванувшей наутек
собаке.
    - Ну ты, ворошиловский стрелок! - набросился на него Шуряк.
- Раньше палить надо было!
    - Надо  было  слушать   меня   раньше!   Учишь-учишь   вас,
молодых... - по-стариковски проворчал Павло.
    Шуряк подобрал с земли пеленгатор.
    - Не сломался? - поинтересовался Федор.
    - Пищит,  зараза,  не  умолкая,  как  птенец  в яйце! - зло
сказал Шуряк.

    - А ты еще раз туда сбегай,  может,  тот  кобель  просто  к
нашей сучке на вечеринку приходил! - усмехнулся Павло.
    - Какой  же  я  дурак!  -  стукнул себя по лбу пеленгатором
Шуряк. - Нет, ну какой же я дур-рак!
    - Наконец-то сказал что-то умное! - заржал Павло.
    - Тут же маленькая лампочка есть... вот, красненькая...  да
вот же! - тыкал Шуряк пальцем, радуясь своей находке так, будто
нашел  саму  собачку. - Она ж, подлая, наверняка мигать должна,
когда сигнал проходит, а  не  мигает!  Это  барабашки,  стервы,
пищат!
    Федор  засмеялся,  а  Павло  побагровел  и  погрозил Шуряку
кулаком:
    - Будешь сам теперь бегать,  куда  барабашки  скажут,  а  я
пешком пойду, ноги не казенные!
    - Забудем   распри,   братья!   -   сказал  высоким  слогом
повеселевший Шуряк. - Огонь покажет нам дорогу!  -  театральным
жестом  он  выдернул  провод  с  капсулой,  бросил  на  землю и
растоптал, как змею.
    - Так что, уже горит? - усмехнулся Федор.
    - Пока нет,  но  скоро  будет.  Все  за  мной!  Ориентир  -
стоэтажная собачья будка!
    Они  двинулись  к  небоскребу,  до которого, казалось, было
рукой подать, но это только казалось... Шли молча - и  так  уже
порядком  друг  другу надоели, а тут еще и говорить о чем-то...
Барабашки тоже особо не шумели, просто имитировали многоголосье
толпы, шарканье ног по тротуару, шум автомашин, вой полицейских
сирен, стук отбойного молотка на перекрытых участках  дороги  и
прочие  беспорядочные  звуки,  составляющие  уличную  какофонию
центральной части любого крупного города.
    - Слушай, командарм, а чего мы  идем-то?  -  спросил  вдруг
Павло.
    - Не понял! - остановился Шуряк.
    - Чего мы идем, говорю, как юные следопыты?! - посмотрел на
него Павло, как на дурака.
    - Опять  не  понял!  -  Шуряк  посмотрел  на  Павло, как на
сумасшедшего.
    - Какие трудности? - подошел Федор поближе, чтобы в  случае
возникновения драки разнять приятелей.
    - Я  говорю, чего мы идем-то?! - кивнул Павло на стоящие по
краю улицы автомобили. - Ты, Федя, какую  марку  предпочитаешь:
"Форд", "Мерседес", "Жопорожец"?
    - Ты  -  гений!  -  по-дружески  пихнул его кулаком в плечо
Шуряк. - Берем вон тот зеленый "Кадиллак" - я мелюзгу водить не
умею! Слушай, Паша, ты случайно ломика с собой не прихватил?  -
подергал Шуряк запертую дверцу облюбованной им машины.
    - То-то  я  гляжу,  у тебя "броневик" без дверей! - покачал
головой Павло. - Учись у профессора!
    Павло поковырялся в замке извлеченной из  кожаного  футляра
проволочкой  и легко открыл дверь. "Сам поведу!" - пролез он на
место водителя. Шуряк и Федор уселись рядом с  ним  на  широком
первом  сидении.  Едва  Павло  вставил свою волшебную отмычку в
замок зажигания, послышались ровные обороты двигателя.
    - Как часы работает! - удовлетворенно сказал Павло и ударил
по "газам",  чтобы  эффектно  сорвать  машину  с  места,  но...
двигатель  все  так  же  потихоньку тикал, "как часы". - Что за
черт!
    - Так ты, Паша, не на ту железку давишь!  -  весело  сказал
Шуряк.
    - Не  учи отца... дальше знаешь? - проворчал Павло, начиная
нервничать.

    - Ты ведь, Паша, на тормоза жмешь!  -  еще  веселее  сказал
Шуряк.
    - Как  на  тормоза?!  -  Павло ударил по соседней педали, и
машина оглушительно взревела, но с места не стронулась.
    Сквозь рев двигателя послышался истерический хохот Шуряка.
    - Чего регочешь!? - разозлился Павло.
    Шуряк жестами попросил Федора дать  ему  выйти  из  машины,
отошел  на  безопасное  расстояние,  чтобы  Павло  не  смог его
достать, и крикнул сквозь смех:
    - Заправься сначала, автолюбитель!
    Павло с Федором посмотрели на топливомер: стрелка  была  на
нуле.
    - Тьфу!  -  плюнул  в сердцах Павло на приборную доску. - Я
этим барабашкам точно их бараньи башки поотрываю! И с тобой еще
разберусь, вражий подпевала!

    - Давай  мириться,  Павел  Егорыч!  -   подошел   Шуряк   к
вылезавшему  из  машины  Павло.  -  Хочешь,  прощения  попрошу?
Дяденька, прости засранца!
    - Да пошел ты! - широко замахнулся Павло увесистым кулаком.
    - Ну вот и помирились! - Шуряк  бросился  на  шею  Павло  и
радостно  похлопал  его  по спине, как будто тот не размахнулся
для удара, а распростер объятия для встречи.
    - Ладно, шпана недорезанная, вернемся - поговорим! -  Павло
все еще злился, но уже не был агрессивно настроен.
    Кончилось все тем, что они выпили по 50 граммов спирта "для
поднятия   жизненного   тонуса"  и  благополучно  добрались  до
небоскреба на подобранном на обочине микроавтобусе.  Здесь  для
начала  Шуряк обошел вокруг дома со своим пеленгатором - пусто;
затем они поднялись на лифте на третий этаж,  где  раньше  жила
старушка - тоже пусто.
    - Может, она в квартире сидит? - предположил Федор.
    - Дверь-то  на  ключ  заперта, - возразил Шуряк, - не могла
ведь она в замочную скважину пролезть!
    - Пойдем  на  улицу  шукать!  -  сказал  Павло.  Все   трое
двинулись к лифтам, и тут Шуряк остановился с криком "есть"!
    - Что есть? - обернулся Федор.
    - На жопе шерсть, - скептически ухмыльнулся Павло.
    - Она там! - показал Шуряк на двери лифта.
    - Что  же  мы  ее  не  видели,  когда  сюда  ехали? - задал
резонный вопрос Павло.
    - Так тут же две кабины лифта, - не сдавался Шуряк,  -  она
во  второй  сидит!  Вот,  смотрите! - он показал Павло и Федору
мигающую лампочку.
    - Сейчас проверим, - серьезно сказал Павло, вызывая  второй
лифт.
    Через   некоторое   время   послышался   характерный   звук
останавливающегося лифта, а сразу за ним - обрадованный звонкий
лай.
    "Я же говорил!" - закричал Шуряк, нетерпеливо напирая сзади
на загородившего двери Павло. Створки  дверей  раздвинулись,  и
Павло под напором Шуряка шагнул в кабину лифта... "А-а-а!!" - в
гулкой  лифтовой  шахте  раздался  душераздирающий  крик. Федор
заглянул через плечо Шуряка и увидел, что Павло в кабине нет...
да  и  самой  кабины  тоже  нет!  Со   дна   шахты   доносились
человеческие  стоны  и  собачий скулеж... "Быстрее!" - закричал
Шуряк Федору, срываясь в другой конец коридора, к лестнице,  но
не  добежав  до нее, он резко свернул в открытую дверь одной из
квартир.

    "Ты чего?!"  -  закричал  Федор,  устремляясь  за  ним.  Не
ответив,  Шуряк  ухватился  за ручку внутренней двери и потянул
вверх, снимая легкую фанерную дверь с петель. Федор  помог  ему
и, подхватив вдвоем дверь, они сбежали по лестнице в подвал. На
дне шахты лежал, скрючившись, Павло, и никакой собачки, конечно
же, там не было...
    - Как ты, Паша? - подскочил к нему Шуряк.
    - Убью, паскуда! - застонал Павло. - Нога у меня сломана!
    Шуряк с Федором погрузили Павло на дверь, как на носилки, и
вынесли по лестнице в просторный холл небоскреба.
    - Надо ему шину наложить, - сказал Федор.
    - Я  тебе счас наложу! - завопил Павло. - Вправляйте кость,
идиоты, а то через два часа срастется  через  жопу  -  буду  до
самого дома кандыбать!

    Шуряк  схватился  было  за  сломанную  ногу,  но  тут Павло
закричал истерическим криком: "Наркоз, наркоз!" Шуряк  дал  ему
фляжку  со  спиртом,  и Павло выпил все до капли, не отрываясь.
"Погоди, пусть примется..." -  прошептал  он,  закрывая  глаза.
Федор сел на грудь Павло и наступил ему коленями на руки, чтобы
тот  не  дергался,  и  Шуряк на удивление быстро вправил кость.
Павло потерял от боли сознание и уснул под "наркозом".

    - Не нравится мне это, - задумчиво сказал Шуряк, накладывая
на ногу шину - оторванный от кресла подлокотник.
    - Что именно? - спросил Федор, вытирая пот со лба.
    - Да то, что барабашки  электричеством  балуются...  Теперь
полная безнадега, придется домой ни с чем возвращаться.
    - Нам бы тоже поспать не мешало перед обратной дорогой.
    - Да, ты спи, Федор, а я покараулю, потом сменимся.
    Федор  разлегся  на  мягком  кожаном  диване  под  кудрявым
деревом в кадке и тут же уснул... Уснув, он очутился  за  своим
рабочим  столом:  голова  его лежала на раскрытой книге "Остров
пингвинов", на страницу со вступительной  статьей  вытекала  из
приоткрытого  рта  слюна.  В  комнате никого больше не было. Он
вытер рот и посмотрел на часы  -  12:50,  до  конца  обеденного
перерыва 40 минут, значит, есть еще время сходить в столовую. В
столовой  Федор  взял  компот  с  пирожком  (остальные  блюда -
суп-харчо, котлеты и биточки - были небезопасны для здоровья) и
подсел за столик у окна к заводской  честнодавалке  Тамарке  по
прозвищу  Томка-Котомка,  скучавшей в одиночестве с биточком за
щекой.
    - Привет! - кивнул ей Федор.  -  Что-то  народу  сегодня  в
столовой на удивление мало, не все работают в субботу, что ли?
    - А ты чего здесь? - спросила Томка вместо приветствия.
    - А  где  мне  быть?  -  ответил  Федор вопросом на вопрос,
надкусывая пирожок.

    - Где все - в клубе, в актовом зале.
    - Зачем?
    - Тебя ж там сейчас на собрании сношают!
    - Гх, - подавился пирожком Федор. - За что?
    - Да так, за все хорошее.
    - А если конкретнее?
    - Говорят, сбежал ты за  кордон,  Федя,  на  сладкую  жизнь
польстился.
    - А  ты почему не на собрании? - Федор пристально посмотрел
в томкино-котомкино беличье личико: может, шутит?
    - Я только в групповом сексе  участвую,  Федяня,  а  там  -
коллективный,  -  ответила  Томка,  всасывая через напомаженные
губы жирную макаронину.
    - Ну ладно, я пошел, - поднялся Федор из-за стола.
    - Куда?
    - На собрание, - ответил он весело, как бы в шутку,  не  до
конца поверив Томке.
    - Они,  Федь,  тебя  и заочно отдрючить могут, так что твое
присутствие не обязательно. Пойдем в подвал нашего цеха  лучше:
там  на  днях теннисный стол поставили... Пока никого нет, мы с
тобой напару в  пинг-понг  поиграем,  -  темные  томкины  глаза
влажно заблестели.
    - Ты пока сетку поищи.
    - Зачем? - улыбнулась Томка.
    - Чтоб помягче было, а я пошел.
    Войдя  в  актовый  зал, Федор хотел устроиться на последнем
ряду, но его заметили из президиума и замахали руками, будто бы
даже обрадовались: давно  вас  ждали,  проходите,  садитесь  на
первый  ряд,  сделайте одолжение, вам здесь удобнее будет, да и
нам вас лучше видно станет, чтобы посмотреть на вас,  какой  вы
есть, маму вашу...
    Под  шелест  взволновавшегося  при его появлении зала Федор
прошел на  пустовавший  первый  ряд  и  уселся  почти  напротив
президиума, восседавшего на сцене за столом, накрытом кумачовой
скатертью.  С трибуны выступал "не по бумажке" - в духе времени
- потомственный  рабочий  аристократ  (то  бишь,   из   рабочей
аристократии) Дрюкалин-Залупович:
    -...  и  вот,  эта паршивая овца, заведшаяся в нашем ста...
старающемся в поте лица досрочно,  с  опережением  графика,  за
четыре   дня   до  завершения  контрольной  даты  ликвидировать
наметившееся за предыдущие без  малого  пять  лет  исторической
пятилетки  экономии  и  бережливости  отставание  в  устранении
недоперевыполнения грандиозных планов партии  и  правительства,
которые,  как  известно, являются планами народа, так вот, этот
оборотень, оказавшийся на самом деле не безобидной  овечкой,  а
кровожадным  хищником,  вставившим нож в спину вскормившего его
коллектива, этот клещ на теле  пролетариата  и  интеллигентской
прослойки   в   поисках   легкой   жизни   перешел  на  сторону
империалистического Запада. Что  же  ждет  его  в  этом  раю  в
кавычках? Скажем прямо, товарищи: новый виток гонки вооружений,
усиление  галлопирующей  инфляции,  относительная  и абсолютная
нищета  с  рекордным  коэффициентом   квинтильности,   ползучая
безработица,    неподконтрольная   преступность,   необузданная
наркомания,  сексуальная  вседозволенность  и  бич  XX  века  в
странах  капитала  -  всепожирающий  СПИД. Бурщилов обречен! Но
должны ли мы проявлять к нему жалость, столь присущую  великому
советскому  народу?  Нет! Нет и не будет пощады нашим классовым
врагам, предателям нашего  сплоченного  коллектива,  в  котором
плечом  к  плечу  и  рука об руку трудятся рабочие и итээровцы,
молодежь и ветераны, наши славные мужчины и дорогие женщины!  Я
кончил.
    - Я тоже, - послышался женский голос с галерки.
    Под  аплодисменты  вперемешку  со смехом Дрюкалин-Залупович
сошел с трибуны и вернулся на свое место в президиуме.
    - Тише, товарищи, мы не на  детском  утреннике,  -  ведущий
собрания  парторг  Шумилихин  постучал  железной открывалкой по
бутылке "Боржоми". - Дело серьезное. В распоряжении  президиума
имеется фотография, на которой Бурщилов запечатлен пьющим водку
через  соломину  -  (крик  из зала: "Извращенец!") - в компании
полуобнаженной гражданки США.
    - Не видно! - послышалось из зала. - По рядам пустите!
    - Более  того,  -  продолжал  Шумилихин,  -  выпав   из-под
присмотра  коллектива,  Бурщилов  спелся  с такими же, как и он
сам, отпетыми подонками и в настоящее  время  нарушает  пределы
запретной зоны, проникнув в нее без соответствующего разрешения
местных властей.
    - Вопрос можно? - раздался голос.
    - Пожалуйста, - кивнул Шумилихин.
    - Может,  я  чего  не  понимаю,  - поднялся в середине зала
мужчина в синем рабочем халате, -  вы  говорите,  будто  сбежал
Бурщилов, что он там пределы нарушает...
    - Да, - подтвердил Шумилихин.
    - А  он  вон  на  первом ряду сидит в носу ковыряет. Это ж,
извините за выражение, абсурд какой-то!
    - Абсурд, маразм! - послышались отдельные голоса из  разных
мест зала.

    - Спокойно,  товарищи, никакого абсурда здесь нет, - заявил
Шумилихин.  -  Просто  Бурщилов  в  настоящее  время   спит   в
фешенебельном  небоскребе  на  территории запретной... не нашей
запретной зоны, а мы все ему снимся.
    Раздались недоуменные смешки.
    - Пусть  сам  скажет!  -  крикнул  кто-то  среди  всеобщего
замешательства.

    - Ну  что ж, Бурщилов, - сказал Шумилихин, избегая смотреть
в сторону Федора, - дайте отчет коллективу, как  вы  встали  на
путь измены и преступления.

    Федор  взошел  на  трибуну и приготовился было заявить, что
все  это  недоразумение,   что   он   попал   в   Хелл-Сити   в
бессознательном  состоянии,  да  и  вообще  Хелл-Сити  - это не
заграница, потому что находится в Аду, а Ад един  и  неделим  и
т.д.  и  т.п...  но  тут  ему  вдруг  пришло  в  голову,  что в
президиуме сидят те же барабашки под  человеческой  личиной,  и
пока  ты  молчишь  и  не отвечаешь на их словесные выпады, ты в
безопасности, но стоит лишь открыть рот, чтобы сказать что-то в
свое оправдание...
    - Мы вас очень внимательно слушаем, - донесся из президиума
ласковый голос старейшего активиста Малофейкина,  про  которого
ходили  слухи,  будто  у  него в кармане брюк дырка, и, сидя на
собраниях, он занимается онанизмом.

    "Да, в дурацкое положение я попал, -  взволнованно  подумал
Федор.  -  Говорить  ничего нельзя, а уйти с трибуны, ничего не
сказав,  не  получается  -  нога   не   поворачивается...   Что
делать???"
    Неожиданно  трибуна,  на  которой стоял Федор, затряслась и
закачалась... "Хоть бы она упала! - обрадовался  Федор.  -  Это
будет   выход!"   Федор  открыл  глаза  и  увидел  перед  собой
подползшего к дивану Павло, который тряс его за плечо.
    - Слава тебе, яйца! - облегченно сказал Федор, радуясь, что
собрание закончилось... по крайней мере, для него.
    - Ты что, сдурел? - прошипел  Павло,  говоривший  почему-то
шепотом. - Я говорю, Шуряк исчез!
    - Может,  он  опять  на  поиски своей собачки отправился? -
предположил Федор.
    - Да нет, навряд ли, - покачал головой Павло. - Дури в нем,
конечно, много, но просто так он бы нас спящих не оставил.
    - Где же его искать? - Федор  посмотрел  вверх,  будто  мог
просветить своим взглядом, как рентгеном, сразу все 100 этажей.
    - Сперва на улице глянь, - посоветовал Павло.
    Федор   вышел   из  холла  на  широкую  бетонную  площадку,
облагороженную по краям карликовыми деревцами, и  задрал  вверх
голову, осматривая небоскреб: все было внешне спокойно, если не
считать  того,  что  из  открытого  настежь окна на двенадцатом
этаже   доносилась   ритмичная   музыка.    Вполне    возможно,
барабашки...  из  "музыкального"  окна  вылетела бутылка из-под
вина и, чуть не угодив в  отбежавшего  Федора,  разлетелась  по
бетону  мелкими  осколками  -  одна этикетка осталась: "Мартини
россо"... нет, это уже не барабашки!
    - Ну что? - спросил Павло у вернувшегося Федора.
    - Да он на двенадцатом этаже винцо попивает!
    - Вот чмо! - возмутился Павло. - Ты  там  потверже  с  ним,
будет брыкаться - скажи, что я его к стенке поставлю за то, что
друзей бросил!
    - Обязательно,  -  пообещал Федор, вспомнив, что Павло тоже
пьян.
    Он поднялся на 12-й этаж. Через приоткрытую дверь квартиры,
в которой веселился Шуряк, слышалась зажигательная секс-музыка.
Федор собрался войти,  но  остановился  на  пороге:  ему  вдруг
показалось,  что музыка - сама по себе, а женские экстатические
крики - сами по себе. На всякий случай  он  решил  подождать...
может,  там  и  не  Шуряк  вовсе.  Наконец, стоны стихли. Федор
выждал для верности еще минуту и зашел в квартиру... На широком
плюшевом диване вишневого цвета сидел голый Шуряк; в левой  его
руке  была  рюмка, а правая рука висела в воздухе, словно он ей
обнимал кого-то.
    - Это Магда, - сказал Шуряк, глупо улыбаясь.
    - Очень приятно, - растянул Федор губы до ушей, собираясь в
следующий момент двинуть Шуряку в челюсть, чтоб протрезвел...
    Но не успел он произнести эти слова, как на диване рядом  с
Шуряком  нарисовалась  прямо из воздуха миниатюрная блондинка в
одетой наизнанку шелковой блузке,  обхватывающая  руками  белые
колени   поджатых   ног.   Пригнув   голову,  она  выразительно
посмотрела на Федора влажными глазами,  в  которых  можно  было
увидеть одновременно и смущение, и вызов.
    - Александр,  можно  вас  на  пару  слов?  -  сказал Федор,
стараясь говорить как можно более вежливо, чтобы  ненароком  не
спровоцировать барабашек на дальнейшие фокусы.
    - С  удовольствием,  мон  шер, - в тон ему ответил Шуряк, -
счас только трусы одену...
    Шуряк натянул джинсы и проследовал за Федором на кухню.
    - Ты что, с ума спятил?! - набросился на него Федор. -  Это
же барабашка.

    - Ну и что? - улыбнулся Шуряк. - Главное, что все при ней и
долго уговаривать не надо. А ты, может, ревнуешь? Могу уступить
на пять минут, время пошло!

    - Мы  с  Павло  тоже  пошли,  а  ты тут хоть всех барабашек
перепробуй!
    Федор хотел выйти с кухни, но Шуряк загородил проход рукой,
опершись о торец стены:
    - Хороший  ты  мужик,  Федя,  но  есть   в   тебе   говнецо
интеллигентское!
    - Я  вот тебе счас переебу промеж глаз - будет тебе говнецо
и интеллигентское, и пролетарское! - рассвирепел Федор.
    - Во, это по-нашему, по-рабоче-крестьянски! - заржал Шуряк,
возвращаясь в комнату. - Я мигом, только куртку захвачу!
    Федор вышел из квартиры и стал дожидаться  в  коридоре.  До
него   слабо   доносился   голос   Шуряка,  который,  очевидно,
объяснялся  со  своей   новой   подругой.   Внезапно   раздался
истеричный  женский визг... Федор бросился в квартиру и увидел,
что ему навстречу ковыляет Шуряк, волоча за собой правую  ногу.
Присмотревшись,  Федор  разобрал  в  полумраке прихожей, что на
ноге у Шуряка висит Магда.
    - Вцепилась, как крокодил! - пожаловался Шуряк. - Не хочет,
чтоб я уходил... тьфу, я стихом заговорил!
    - А что это с ней?
    - Просто я ей разъяснил как дважды два,  кто  она  есть  на
самом  деле, ну и сказал, что ловить ей нечего, а она в крик...
Влюбилась, наверное!

    - Может, с собой ее возьмем?
    - Ну ты, романтик, лучше за ноги ее оттащи!
    Федор обхватил руками тонкие щиколотки и потянул на себя.
    - Ой, умора! Ты будто тачку везешь! - захохотал Шуряк. - Да
вмажь ты ей штиблетом!
    - Как же я женщине вмажу?!
    - Так это ж не женщина вовсе, а так... барабашкино отродье.
    - Все равно не могу! - решительно заявил Федор.
    - Тогда тяни сильнее, боишься ей ноги  выдернуть,  что  ли?
Или  пощекочи  под  ребрами,  может,  подействует... а лучше за
пятку, за пятку укуси! - издевался над Федором Шуряк.
    - Ты, советчик! - выпустил ноги Федор.
    - Ты эту кашу заварил - ты и расхлебывай!  -  Что,  бросить
меня  хочешь,  да? Как последняя гнида! - заволновался Шуряк. -
Это ж не человек, от нее всего ожидать  можно,  вдруг  она  мою
ногу съест, когда еще новая вырастет!

    - Ты ее лучше успокоить попробуй, - посоветовал Федор, а то
она, может, сама руки разжать не в состоянии...
    - Заклинило, что ли?
    - Ну да, от потрясения.
    Шуряк  посмотрел на Федора, как на ненормального, но все же
последовал  его  совету:  сел  на  пол,   погладил   несчастную
барабашку по голове и с трудом выдавил из себя:
    - Ты... это... не реви давай! Может, встретимся еще...
    Федор  вышел,  чтобы  не  мешать. Через две минуты появился
довольный Шуряк.

    - Слушай, Федя, откуда ты  так  хорошо  барабашек  женского
пола знаешь? - лукаво спросил он.
    - Просто  я  хорошо знаю людей женского пола, - выдал Федор
наигранный Шуряком ответ. - Ну как она?
    - Благополучно растворилась, - радостно сообщил Шуряк.
    Они спустились в холл, посреди которого лежал  на  ковре  и
что-то нашептывал себе под нос Павло.
    - Павлуша,  прости  в  последний  раз,  честное пионерское,
больше не буду! - подошел к нему Шуряк.
    Павло даже не  повернул  головы,  по-прежнему  разговаривая
шепотом с кем-то невидимым.
    - Не   нравится  мне  это...  у  меня  тоже  так  с  Магдой
начиналось, - озабоченно сказал Шуряк. -  Паша!  Павел  Егорыч,
твою мать! - крикнул он Павло на самое ухо.
    Павло никак не отреагировал.
    - Ладно,  сейчас  что-нибудь  придумаем,  -  Шуряк  поискал
глазами по  сторонам  и  остановил  свой  взгляд  на  небольшом
пылесосе  на  длинной  ручке,  который,  очевидно, был брошен в
холле уборщиком.
    Шуряк  поплевал  на  ладони,  схватился  обеими  руками  за
металлическую  ручку,  сделал  широкий  замах и, как молотом по
наковальне, грохнул пылесосом об пол перед самым  носом  Павло.
Павло  сильно вздрогнул, застонал от боли в ноге и схватился за
пистолет. Шуряка с Федором как ветром сдуло - они  бросились  к
лестнице.  "Убью  щенков! - заорал им вслед Павло. - Поговорить
не дают!" Шуряк взбежал по лестнице на  второй  этаж  и  вызвал
лифт.
    - Ты  куда?  -  зашел  за  ним  Федор в тут же подошедшую с
первого этажа кабину.
    - Я сейчас тоже кое с кем поговорю, - сурово сказал  Шуряк,
нажимая на самую верхнюю кнопку.
    Они  вышли  из  лифта  прямо  на  крышу и очутились в саду,
огороженном по периметру у самого края металлической  сеткой  в
два  человеческих  роста.  Шуряк  подошел  вплотную  к  сетке и
крикнул в крупные проволочные ячейки:

    - Эй, барабашки!
    - Эй-эй-эй - барабашки - эй - рабашки - ашки - башки - бара
- баш- ки!!! - отзовалось из-под небесного купола  многоголосое
эхо.
    - Что вам от нас нужно? - заорал Шуряк.
    - Что - что -о-о- нужно - ужно - вам - нас - ас - вас - нам
-но-но-о-хо-хо!!! - засмеялось эхо.
    - Под  дурачков  работаете, - процедил сквозь зубы Шуряк. -
Тогда я с вами по-другому поговорю!
    Резким движением он выхватил из-под куртки гранату. "С  ума
сошел!"  -  Федор  бросился  на  него  и,  вывернув кисть руки,
вытащил  из  его  цепких   пальцев   надрезанное   квадратиками
увесистое   железное   яйцо.   "Бросай!!!"   -  завопил  Шуряк,
распахивая куртку: на брючном ремне у него сиротливо  болталось
кольцо  с  предохранительной  чекой.  Федору  обожгло руку - он
корот ко размахнулся и метнул гранату вверх... "Только бы через
сетку перелетела!" - успел он подумать за ту долю секунды, пока
она  достигла  апогея  своей  крутой  траектории  и  зависла  в
воздухе, казалось, на целую вечность, перед тем как пойти вниз.
Наконец,  за сеткой мелькнула черная молния, и граната исчезла.
"Фу-у-х",  -  Федор  расслабился  и  тут  же  снова   напрягся,
прислушиваясь...
    - Раз, два, три, четыре, пять... блядь! - досчитал Шуряк до
шести. - Не сработала!
    - Подождем еще пять секунд, - сказал Федор.
    - Ты   пока   говорил,  по-ма-асковски  слова,  как  сопли,
растягивая, уже не пять, а все  десять  секунд  прошло.  Пойдем
искать - это у меня последняя!

    - Сдурел  ты, Шуряк?! - Федор красноречиво постучал кулаком
по лбу. - Она же без кольца - не ты ее, а она тебя найдет!
    - Не ссы в трусы, - заржал Шуряк.  -  Кольцо-то  от  другой
гранаты,  специально  для  таких  слабонервных,  как  ты, ношу.
Красиво она у тебя из руки выпрыгнула!

    - Зачем  же  ты  кричал,  чтоб  я  бросал,   если   она   с
предохранителем была? - усомнился Федор.
    - Так  я  думал,  она об асфальт шандарахнется и сработает,
все же высотища! В общем, сам себя наколол, - вздохнул Шуряк.
    Они спустились на первый этаж  и,  обойдя  стороной  что-то
бормочущего  с  пистолетом  в  руке  Павло,  выбежали на улицу.
Гранаты нигде не было видно...

    - Наверное, в кусты упала, потому и не взорвалась, - кивнул
Федор на растущие у самой стены густые кустики и елочки.
    - Да, давай там шарить, - согласился Шуряк.
    Минут пять они проползали под кустами, искололи  себе  лица
об   елочные   иглы,   искорябали   ветками   руки   -   и  все
безрезультатно.
    - Опять своего зверя ищете?  -  появился  радостный  Павло,
опирающийся  на  самодельный  костыль,  выструганный  из ствола
некогда украшавшего холл дерева.
    - Если этот зверь тебя укусит, Паша, то два  часа  железные
зубы  из ляжки выковыривать будешь, - невесело пошутил Шуряк. -
А ты с кем говорил, что такой довольный?
    - С Любашкой со своей, - ответил Павло, улыбаясь.
    - С Любашкой, говоришь... - Шуряк над чем-то  задумался.  -
Есть идея!

    - Не надо, идейный ты наш, - попросил Павло.
    - Снупи,  -  сказал  Шуряк,  не обращая внимания на Павло и
забыв про гранату. - Снупи! -  закричал  он  более  уверенно  и
посвистел. - Снупи, Снупи!
    Из  кустов  послышался  звонкий  лай,  и  к  ногам  Шуряка,
удивившегося не меньше Павло  и  Федора,  подскочила  маленькая
белая болонка, радостно виляющая мохнатым задом.
    - Ух  ты, моя псинка золотая! - погладил ее Шуряк. - Федор,
тащи мешок!

    - Так ведь это барабашка! -  сказал  изумленный  Федор,  не
двигаясь с места.

    - Да  хоть сам черт! - развеселился Шуряк. - Главное, чтобы
похожа была, а эта - точная копия, сама хозяйка от оригинала не
отличит! Неси мешок, говорят!
    Федор принес мешок, и Шуряк засунул в нее ценный дубликат.
    - Брось, Шуряк! - серьезно сказал Павло. -  Никому  еще  не
удавалось барабашку с острова вывезти, ты же знаешь...
    - Попытка  -  не  пытка,  не  правда  ли,  товарищ Берия? -
подмигнул ему Шуряк.

    - Могут быть неприятности, - почесал Павло в затылке.
    - А что она нам сделает? В худшем  случае  растает  вонючим
дымом. Давайте по коням!
    - Шуряк, а как же граната? - напомнил Федор.
    - Да  я  на  десять тысяч дукатов целый чемодан гранат себе
купить смогу, - отмахнулся  Шуряк,  влезая  в  микроавтобус  на
водительское сидение.
    - Рюкзаки забыли! - закричал Павло.
    - Разуй глаза, мешочная твоя душа, на последнем сидении они
лежат,  -  успокоил  его  Шуряк,  - я их лично туда закинул еще
когда выходили.
    Наконец, все уселись,  и  Шуряк  быстро  домчал  машину  до
самого  пляжа.  Лодка  оказалась на месте, Федор подкачал ее, и
все было готово к отплытию.

    - Что-то подозрительно, -  задумчиво  сказал  Павло,  когда
Шуряк с Федором спускали лодку на воду.
    - Что, Паша? - спросил Федор.
    - Больно  тихо  вокруг,  барабулек...  или  как  их  там...
барабашек совсем не слышно. Чую  я  что-то  неладное...  Может,
бросим на берегу этого оборотня барбашкинского, пока не поздно?
    - Да  ты,  Павлик,  потом  первый  локти кусать будешь, что
двадцать тысяч дукатов оставил по острову бегать. Да и чего нам
бояться, не потопит же нас наша малышка, в конце концов!
    - Я не боюсь, но у меня предчувствие, - хмуро посмотрел  на
шевелящийся мешок Павло.
    - Давай  на  нос лезь, Кассандра хромоногая! - распорядился
Шуряк. - А ты, Федя, на весла садись.
    Павло подобрал с земли скулящий мешок и влез с ним, кряхтя,
в лодку.

    - А-а! -  злорадно  протянул  Шуряк.  -  То  кричал  "давай
выбросим",  а  теперь сам же первый в охапку схватил, никому не
доверяет!
    - У меня не забалует, - пообещал Павло.
    Не успели они отплыть от берега, как  из  мешка  послышался
невыносимый вой.
    - Похоже, не хочет с острова уезжать, - заметил Федор.
    - Слышь, Павло, - весело сказал Шуряк, - проверь, может там
уже волк сидит, а то тяпнет тебя через мешок за колбаску!
    - Типун тебе на язык! - Павло развязал зубами мешок и вынул
из него  надрывающуюся  воем  собачонку. - А какого она, Шуряк,
полу должна быть? - спросил он зачем-то.
    - Сучка.
    - Сейчас проверим...
    - Ну как, основная примета совпадает?
    - Слушай, Сашок, а что это у нее из жопы кольцо торчит?
    - Какое еще кольцо? - насторожился Шуряк.
    - Да вот! - Павло поднял над головой указательный  палец  с
надетым на него металлическим кольцом.
    - В воду кидай! - заорал Шуряк во всю глотку.
    Напуганный  его  воплем  Павло, ничего не понимая, бросил в
воду вместо псевдо-собачки кольцо  с  чекой.  В  полной  тишине
послышался слабый всплеск...
    - Идиот!!! - захохотал Шуряк истерическим смехом.
     Федор    резко развернулся, выхватил из рук недоумевающего
Павло лохматый комок и взмахнул им, чтобы выбросить за борт, но
не  тут-то  было:  подлый  барабашка  крепко вцепился собачьими
зубами в рукав кожаной куртки и повис на руке Федора,  выставив
на   всеобщее   обозрение   плешивый   розовый  живот,  страшно
раздутый... "Ныряй!" - завопил опомнившийся  Шуряк,  вскакивая,
чтобы  прыгнуть  за  борт,  но  было  слишком  поздно... Федора
ударила по ушам упругая воздушная  волна,  и  тут  же  в  глаза
брызнуло железом... Когда к нему через короткое время вернулось
на несколько секунд сознание, он  хотел  закричать,  но  вместо
крика в груди жалобно булькнула вода.

................................................................

    Взрыв услышали на охраняемом мосту, и в тот же день военные
водолазы подняли со дна реки три изуродованных осколками  тела.
После  реанимации и извлечения осколков всех троих отправили за
нарушение запретной зоны, в которую входила и  река,  в  разные
воинские  подразделения сроком на пять лет. К тем пяти добавили
еще пять в качестве платы за лечение, итого получилось десять.



    Федор прослужил в армии  девять  лет.  За  эти  годы  он  в
совершенстве  овладел солдатской наукой, то есть, проще говоря,
стал высококвалифицированным убийцей, приняв участие в  четырех
локальных войнах с Богоискателями, в которых один раз был ранен
и  два  раза  убит:  он  бросился  под танк со связкой гранат и
закрыл своей грудью амбразуру пулеметного гнезда.  Его  заслуги
перед  Адом были высоко оценены: на груди его красовались орден
Черного Ангела 2-й степени и медаль "За  беспощадность",  а  на
плечах - шитые золотом погоны с четырьмя жемчужными черепами на
каждом,  а  это  говорило о том, что он состоит в чине капитана
частей особого назначения Легиона воинствующих атеистов.
    Кроме  того,  в  результате  упорных  занятий  строевой   и
физической  подготовкой  само  строение  и  черты  лица  Федора
претерпели существенные изменения: рост его превышал теперь два
метра, а плечи настолько раздались вширь, что  в  дверь  нельзя
было  пройти иначе, как боком; вся кожа была вздута выпирающими
буграми  мускулов;  нижняя   челюсть   потяжелела   и   немного
выдвинулась   вперед;  лоб  стал  более  покатым;  руки  сильно
вытянулись, так что при  отмашке  во  время  движения  строевым
шагом  почти  доставали  до  колен;  и  на теле появился густой
волосяной покров, очень помогавший при  переходах  через  горы,
когда  на большой высоте становилось холодно. Его идеальная для
вояки внешность служила предметом  подражания  для  подчиненных
солдат и вызывала зависть у сослуживцев-офицеров.
    И всего-то оставалось Федору дослужить последний год, когда
произошел  один  случай,  круто изменивший всю его жизнь (если,
конечно,  пребывание  в  Аду  можно  назвать  жизнью).  Однажды
вечером после службы Федор решил посетить публичный дом. Строго
говоря,  это  был  совсем  не дом, а автобус с разгороженным на
пять отсеков салоном. В каждом отсеке - кровать.  Этот  бордель
на  колесах  прибыл  на  гастроли  в военный городок еще неделю
назад, но Федор шел туда в первый раз: раньше было  все  как-то
недосуг.  ("Не  до  сук",  -  отшучивался он, когда его звали с
собой приятели).
    Автобус стоял в  самом  центре  городка,  напротив  пивного
бара. Его бока напоминали книгу отзывов: сплошные благодарности
клиентов  за  отличное  обслуживание (в основном на нецензурном
языке), намалеванные аэрозольной краской из баллончиков, а то и
просто нацарапанные ключом от квартиры или  штабного  сейфа.  В
открытой  двери  сидел  на  ступеньке здоровый смуглый парень -
шофер, он  же  кассир,  он  же  вышибала-сутенер.  Парень  явно
скучал,  лениво  поедая  картофельные  чипсы  из  целлофанового
пакета.
    - Почем мясо продаешь? - подошел к нему  Федор  с  дежурной
армейской шуткой.

    - Не  работаем,  -  ответил  парень,  даже  не  взглянув на
Федора, и запустил руку в пакет с картошкой.
    Федор подождал, пока парень вынет  руку  из  пакета,  затем
взял  у  него  этот почти полный пакет, поднял над его чернявой
шевелюрой и перевернул. По удивленному лицу  парня  посыпались,
шурша, чипсы.
    - Почем мясо, я спрашиваю, - терпеливо повторил свой вопрос
Федор.
    Парень в первый раз поднял глаза, оценил размеры Федора, и,
хотя  и  сам  был  не  хилым,  решил не связываться с армейским
головорезом.
    - Некому работать, -  сказал  он,  невозмутимо  смахивая  с
макушки горку сушеного картофеля.
    - Тогда сам работай! - заржал Федор.
    - У меня СПИД, - соврал на всякий случай парень.
    - Шучу,  -  снисходительно  сказал  Федор.  - А где же твои
умелицы?
    - Было  пять,  четверо  сбежали,  сказали,   не   хотим   с
обезьянами...
    - Это  кто  обезьяна?!  -  у  Федора  аж челюсть отвисла от
возмущения. - Ты у меня сейчас зубы проглотишь!  -  схватил  он
парня за лицо длинной волосатой лапой.
    - Я так не сшитаю...
    - Что-о??? - взревел Федор.
    - Я  это...  про  то,  шо  они говорят, - пролепетал парень
сложившимися по-утиному губами.
    - Ладно, живи пока, - помиловал Федор. - Где пятая?
    - Тоже когти сорвать хотела, а я запер ее, блядищу...
    - Отпирай!
    - Так она тоже заперлась изнутри.
    - Цирк какой-то! Шапито! - недобро усмехнулся Федор.  -  Ты
что, не знаешь, как дверь открыть?!
    - ... - парень пожал плечами.
    - Пойдем,  покажу  как  надо!  Эта?  -  Федор облапил своей
широкой ладонью жилистую шею  парня  и  метнул  его  головой  в
дверь.
    Раздался  треск,  стон  и  женский  визг.  Федор оторвал от
косяка разбитую дверь и зашел в комнатушку:
    - Кто тут обезьян не любит?
    - Брысь, животное! - послышался ответ на русском языке.
    Не успел Федор рассмотреть испуганную жрицу  любви,  как  в
нос  ему  шибанул  резкий  запах, от которого слезы брызнули из
глаз. Федор тряхнул головой, и тут раздался глухой хлопок, и на
его лице зашумело обжигающее пламя. Федор  на  ощупь  сорвал  с
проститутки пеньюар, чтобы накрыть хоть чем-то огонь, но легкая
материя  тут  же  вспыхнула, и он запылал еще больше. Заорав от
боли, он  вышиб  плечом  оконное  стекло,  выпрыгнул  наружу  и
принялся  кататься  по  земле,  стараясь сбить пламя. К счастью
Федора, в этот момент очнулся парень,  которому  он  разбил  об
дверь   голову,   и,   сняв   с   перегородки  кабины  водителя
огнетушитель, залил его пеной.
    Уже в лазарете Федор узнал, что проститутка плеснула ему  в
лицо  жидкость для снятия лака с ногтей на ацетоновой основе, а
затем щелкнула зажигалкой... пока Федора тушили,  она,  конечно
же,  скрылась.  Через четыре дня черная корка полностью сошла с
лица,  обнажив  под  собой  молодую  розовую  кожицу,   и   все
закончилось бы не так уж и плохо, если бы кто-то из сослуживцев
Федора  не  услышал,  выходя  из  пивной  напротив, как на него
брыськнула строптивая проститутка.
    Слух об этом происшествии  моментально  разнесся  по  всему
городку, и стоило Федору появиться в каком-нибудь людном месте,
например  в офицерской столовой, как в спину ему летело громким
шепотом это выразительное русское словечко. Просто  проходу  не
стало,   только  и  слышно  отовсюду:  "Брысь,  брысь,  брысь!"
Обернешься - у всех такие  индифферентные  лица,  будто  их  из
гипса для Музея героев вылепили. Бросишься отношения выяснять -
никто  ничего  не  говорил,  никто ничего не слышал, - а только
отвернешься: "Брысь, Брысь, Брысь! Брысь!"  Короче,  оставалось
только  одно:  смыть с себя позор кровью той самой проститутки,
положив на середину плаца ее  голову,  -  таков  был  армейский
обычай.
    Федор  навел справки и узнал, что автобус был из Шит-Тауна,
пригорода Хелл-Сити, так что оставалось только отправиться туда
и  разыскать  злосчастную  проститутку,  но  командование,  как
назло,  запретило  отлучаться  из  гарнизона  ввиду  обострения
положения на адско-райской границе.  И  все  же  честь  офицера
превыше  всего:  Федор  плюнул  на запреты и на взятом напрокат
автомобиле поехал в Шит-Таун. В этом захудалом городишке он без
особого труда разыскал очаг местной проституции  под  названием
Плаза  Фака,  который  представлял  собой  небольшую  площадь с
соответствующими заведениями по периметру. В  первом  же  таком
заведении  под  красным  фонарем Федор выяснил, что в Шит-Тауне
имеется всего одна русская проститутка по имени Таня, обитающая
на соседней улице. Заплатив пять дукатов за  информацию,  Федор
направился по полученному адресу.
    Улочка  была  узкой,  темной и вонючей. На ней стояло всего
два длинных трехэтажных дома  с  множеством  дверей:  у  каждой
квартиры  -  свой  отдельный  вход.  Федор нашел нужную дверь и
позвонил... никто не открывал. В публичном доме Федору сказали,
что интересующая его особа работает по вызову,  то  есть  сидит
дома  и  ждет  телефонного  звонка,  чтобы  выехать  по  адресу
клиента, так что найти ее можно было только  здесь.  Оставалось
лишь  караулить на улице, но Федору это было не с руки: в своей
военной форме он и так привлекал слишком много внимания, а  тут
еще  какая-то старуха в розовом лифчике беспрестанно кричала из
окна:  "Эй,  офицерик,  заходи,  повоюем!  Эй,   артиллеристик,
заходи,  ствол надраю! Эй, танкистик, заходи, поутюжишь!" Федор
хотел было полоснуть ее лазерным клинком - как раз бы достал, -
чтобы  много  не  говорила,  но  потом  передумал,   побоявшись
случайно вспугнуть главную добычу.

    Делать   было  нечего  -  Федор  отправился  в  магазин  за
гражданской одеждой. Далеко отходить было  нельзя,  поэтому  он
зашел  в  первую  попавшуюся  лавочку  на  углу.  Выбор для его
гулливерского размера был небогатый, и пришлось взять  какие-то
дурацкие  цветные  шорты  молодежного  фасона  и желтую майку с
надписью "СЪЕШЬ ЛИМОН". Примерочной в лавочке не оказалось, так
что переодеться прямо на месте покупки не удалось.
    Федор зашел в расположенный по  соседству  бар,  выпил  для
приличия стакан виски и прошел в туалетную комнату. Запершись в
кабинке,  он переоблачился в цивильную одежду, аккуратно сложил
форму, чтобы не помялась, положил ее в только что освобожденный
бумажный пакет с ручками и, выйдя из кабинки, осмотрел  себя  в
зеркале.  Перемена  была  разительной: вместо видного мужчины в
офицерском звании он увидел  переростка-дегенерата  в  коротких
штанишках.   Не   сдержавшись,  он  брезгливо  харкнул  в  свое
отражение и вышел из туалета. Возле самой двери стоял лейтенант
с двумя рядовыми.
    - Можно вас на минуту?  -  вежливо  обратился  лейтенант  к
Федору.  -  Мы  -  военный патруль. Вы не видели там человека в
форме капитана?
    "Кретины! - быстро подумал Федор. - Однако они  меня  ищут,
значит,  сюда  уже  сообщили, что я самовольно ушел из части, и
кто-то меня заложил, - он  покосился  в  сторону  бармена:  тот
усиленно  подавал патрулю знаки, мол, это он и есть. - Ладно, с
тобой еще сочтемся!"
    - Высокий  такой?  -  спросил  Федор,  вставая  так,  чтобы
загородить собой бармена.
    - Да, - лейтенант вынул из кобуры пистолет.
    - Только что в окно из сортира вылез!
    Патруль  рванул  в  одну  сторону,  а  Федор - в другую, на
выход. На бегу он выдернул из-за пояса  лазерный  клинок,  свое
коронное бесшумное оружие, и махнул раскаленным лучом в сторону
бармена, но подлый доносчик юркнул под стойку, только несколько
бутылок  звякнули срезанными горлышками. Сбив с ног входившую в
бар парочку, Федор выбежал на улицу и свернул за  угол,  но  не
успел  пробежать  и  тридцати метров, как сзади раздался резкий
хлопок, и возле  самого  уха  прожужжала  свинцовая  пчела.  До
перекрестка  оставалось всего метров двадцать, и Федор прибавил
скорости, чтобы поскорее забежать за угол, а там уже  встретить
преследователей во всеоружии...
    Опять  хлопок  -  и  вторая  "пчела" ужалила Федора прямо в
затылок. Он споткнулся о невидимый барьер  и,  взвыв  от  боли,
перевернулся  через  голову...  Распластавшись  на тротуаре, он
увидел краем глаза подбегающих к нему радостного  лейтенанта  с
пистолетом и двух солдат. Всего каких-нибудь пять метров они не
добежали:  ноги  их  отвалились и остались на месте, а сами они
полетели вперед  с  удивленными  лицами.  "Сука!"  -  прохрипел
позеленевший от страха и злобы лейтенант, подъехав на животе по
асфальту  к  самому носу Федора. Федор разрубил ему череп, чтоб
не мучился, заткнул клинок обратно за  пояс,  прикрыл  рукоятку
майкой  и  тяжело  поднялся.  Вдоль позвоночника стекала теплой
струйкой кровь, в глазах было темно... Хорошо  еще,  что  Федор
делал  специальные  упражнения  для  укрепления  головы, часами
бившись ею о чугунную болванку, и  благодаря  этой  многолетней
тренировке  череп  его  стал  практически  непробиваемым. Федор
осмотрелся и обнаружил, что находится всего в десяти  шагах  от
нужной  ему  двери. Вся надежда была теперь на то, что женщина,
за которой он охотится, окажется дома и не узнает его.  Наложив
ладонью  на  лицо  кровавый  грим,  Федор  подошел  к  двери  и
настойчиво позвонил. Щелкнул замок, и на пороге появилась русая
девушка  в  коротеньком  платьице.  При   виде   окровавленного
человека   она   отшатнулась,  и  Федор  ввалился  в  небольшую
комнатушку, почти все пространство которой занимала  широченная
кровать.

    - Я  лидер  вооруженного  сопротивления,  -  с  ходу заявил
Федор. - Ранен  полицией.  За  мою  голову  дают  десять  тысяч
дукатов, но вы получите пятьдесят, если доставите меня в горы к
своим.
    - Но  меня  тогда  саму  арестуют,  -  испуганно  возразила
девушка.
    - А если вы  меня  выдадите,  то  вас  казнят  подпольщики!
Машина есть? - не дал он ей опомниться.
    - Есть, но совсем разбитая...
    - Вот  ключи, на площади стоит белый авто с красной стрелой
на боку,  подгонишь  ко  входу,  -  дал  он  указание.  Девушка
метнулась к выходу на улицу.

    - Куда?! - закричал Федор. - Черный ход есть?
    - Есть, через подвал...
    - Дуй туда!
    Девушка  кивнула  и убежала. "Зачем я только ляпнул, что за
мою голову награду дают! - распекал себя Федор, морщась от боли
в затылке. - Застучит меня - и привет,  еще  лет  120  добавят,
буду  до  второго пришествия служить. Хотя, навряд ли застучит:
проститутки,  как  правило,  неравнодушны  к  героям...  Ладно,
заедем  в  лес,  отрежу  ей  голову,  а  потом в родную часть с
повинной явлюсь, может, скостят десяток годков".
    - Пошли! - появилась девушка.
    - Закрой дверь на ключ  и  возьми  пинцет,  -  распорядился
Федор.
    - Зачем?
    - Быстрее, потом узнаешь! - простонал он.
    Девушка  заперла  парадную дверь, взяла с трюмо несессер, в
котором должен  был  быть  пинцет,  и  затем  они  вышли  через
противоположную  дверь  в длинный и узкий коридор, спустились в
темный подвал, прошли по нему в другой конец дома  и  поднялись
на соседнюю улицу.
    - Куда ехать? - села девушка за руль.
    - Пока в сторону гор.
    - А, поняла, - кивнула она.
    - Тебя как зовут?
    - Таня. - ("Все правильно", - подумал Федор.) - А тебя?
    - Федор.
    Навстречу   им  пронеслось  несколько  джипов,  грузовик  с
солдатами и реанимобиль.

    - Это все за тобой? -  удивилась  Таня.  -  Что  ты  такого
натворил?
    - Убил  ихнего  генерала,  отъявленного палача и садиста, -
"скромно" ответил Федор, подумав про себя: "Зачем я  так  глупо
вру? Мог бы и совсем не отвечать".
    - Ты  такой отважный! - восхитилась Таня. - Я бы никогда не
решилась.

    - Тебе и не надо, у каждого своя работа, - ляпнул Федор, не
подумав.

    - Ты русский? - спросила Таня.
    Федор не ответил: чего говорить, когда и так ясно.
    - А где ты жил? - В Москве, у "Сокола".
    - Да-а? Вот здорово,  а  я  у  "Аэропорта",  почти  соседи!
Помнишь  такую  станцию?  -  Помню, помню, - раздраженно сказал
Федор, решив больше не отвечать на глупые вопросы.
    - Кажется, за нами хвост! - весело сообщила Таня. - У  тебя
есть пистолет?

    Федор  посмотрел  в  зеркало:  в  нем  и правда дрожало две
темно-зеленых джипа. Выругавшись про  себя,  Федор  выглянул  в
окно:  они  уже  выехали  из Шит-Тауна и неслись теперь на всех
парах вдоль  невысоких  пригородных  коттеджей,  перед  глазами
мелькали деревянные столбы.
    - Видишь  вон  тот  покосившийся  столб?  - показал пальцем
Федор. - Сбавь у него скорость.
    Он  достал  свой  верный  клинок,  включил  его  на  полную
мощность  и  коротко  рубанул по столбу у основания. Столб стал
медленно, но верно падать, сзади послышался визг  тормозов,  но
передний  джип  так  и  не  успел  затормозить  и,  наскочив на
подоспевший столб,  высоко  подпрыгнул  и  спикировал  носом  в
землю. Второй джип резко свернул перед самым столбом и врезался
в торчащий из земли обрубок.
    - Класс!  -  закричала  Таня.  -  А  что  это у тебя такое?
Никогда не видела.

    - Меч, - усмехнулся Федор.
    - Меч "Сто голов с плеч"?
    Федор промолчал. Таня поняла, что сказала что-то  не  то  и
приумолкла.  Так  они  и  ехали молча, пока гдето через полтора
часа не заехали высоко в горы.
    - Рули туда, - показал Федор на шумящий недалеко от  дороги
горный ручей.

    - Что, уже приехали?
    - Почти. Ридикюль свой захвати!
    Они вышли из машины в долину, над которой нависали покрытые
елями горы. Вершины гор окутывал молочной вуалью легкий туман.
    - Зайдем за скалы, - кивнул Федор.
    Таня послушно проследовала за ним.
    - Готовь ножницы и пинцет.
    - Зачем? - робко спросила Таня, поеживаясь от холода.
    - Затем, что пуля у меня в черепушке, доставать будешь.
    - Я?!
    - Ну  не  я  же  сам!  Да ты не бойся, я буду говорить, что
делать.
    Точно следуя указаниям Федора, Таня выстригла у него  сзади
волосы,  вынула пинцетом из затылочной части пулю, промыла рану
чистейшей водой из ручья и перевязала  голову  пестрым  бинтом,
оторванным от своего и без того короткого платья.
    - Теперь  полегче  стало,  - сказал Федор, умываясь ледяной
водой.
    - Где же твои партизаны? - спросила Таня, катая  на  ладони
пулю.
    Федор огляделся по сторонам. Его внимание привлекла зеленая
горная  лужайка неподалеку. "Торопиться некуда, - подумал он. -
Отдохну сначала, а потом уже разберусь с этой глупой девчонкой,
никуда она не денется".

    - Вон там, - показал он на  приглянувшуюся  лужайку,  -  мы
должны встретиться с проводником.
    - Может,  я  здесь  подожду,  пока  мне  деньги принесут? -
засомневалась Таня.
    - Одной тебе опасно оставаться - могут горцы  напасть,  они
ведь женщин редко видят, а тут такая красавица...
    - А партизаны, Федя?
    - Что партизаны?
    - Они часто женщин видят?
    - Партизаны  -  другое дело, они почти все с семьями, целый
горный кишлак.

    - Тогда пошли. А может, и меня в свой кишлак примете?
    - У нас там строгие нравы, так что тебе  с  работой  тяжело
будет.
    - А откуда ты знаешь про мою работу? - пристально взглянула
на него Таня.
    - Да  я как твою кровать увидел, сразу все понял, - нашелся
Федор, - это же не кровать, а сексодром! А ты еще в Москве этим
делом заниматься начала?
    - Да, Федя.
    - Тебе неприятно, что я спрашиваю?
    - Не особо, конечно, приятно, - призналась Таня, - но я уже
давно  собралась  кому-нибудь  рассказать,  как  это  со   мной
получилось, да все некому было...

    "Некому?!" - чуть было не сказал вслух Федор, но сдержался.

    - Но  тебе,  наверное,  неинтересно  будет,  - заметила она
усмешку на губах Федора.
    - Да нет, наоборот! - сделал он серьезное лицо.
    - В общем, был у меня парень, которого  я  любила,  Сережей
звали.  Я  с его другом еще в десятом классе встречалась, через
друга и познакомились. Я в  него  сразу  влюбилась,  с  первого
взгляда,  а он, наверное, почувствовал, сторонился меня - перед
другом неудобно было, тем более, жили в одном дворе,  Генку-то,
друга  его,  я  еще  с  детства знала, а Сережка только потом в
нашем дворе появился, по обмену с матерью приехал. Потом  Генка
в армию ушел, а я Сережку по утрам на остановке караулить стала
- мы  с  ним  в  одно  время на одном трамвае на работу ездили.
Напросилась  я  как-то  в  гости  к  нему,   посидели,   музыку
послушали,  уже  время позднее, а я все сижу и думаю: "Не уйду,
пока своего не добьюсь!" А он,  чудной  такой,  мнется,  ничего
толком  сказать  не  может,  посмотреть на меня боится. Я тогда
вдохнула воздуху в себя побольше и говорю, как во сне: "Сережа,
ты меня любишь?!"  Он  вдруг,  будто  безумный,  схватил  меня,
целует и шепчет: "Я тебя никому не отдам!" А через полгода и он
вслед  за  Генкой в армию ушел, я три дня ревела, в себя прийти
не могла. Полтора года ни с кем не гуляла, а тут  осенью  Генка
из  армии пришел, звонит и говорит: "Приходи, поговорить надо".
Сережка ему сразу, как у нас произошло, все прямо написал, я  и
зашла  к  нему, как к другу детства... Смотрю: он пьяный сидит.
"Сегодня, - говорит, - моя очередь пришла!"  Короче,  подрались
мы  с  ним,  но ничего он от меня не получил... И все бы хорошо
было, но меня  Сережкина  мать  засекла,  как  я  из  Генкиного
подъезда  с  подбитым  глазом выходила. Я Сереже все, как было,
конечно, написала, но  и  мамашка  его  в  письме  свою  версию
изложила. Генка Сережке сам бы все честно рассказал, я уверена,
но  он  к  тому времени, как Сережка домой вернулся, на шабашку
подработать  подался.  Я  Сережку  своего  спрашиваю:  "Ты  мне
веришь?"  -  "Верю,  -  говорит,  -  но зачем ты пошла к нему?"
Словом, вижу, есть у него какие-то сомнения. Целый месяц  мы  с
ним  отношения  выясняли,  и  до  того  мне  все  эти  любовные
передряги надоели, что уже отравиться хотела. И  тут  встретила
на  улице Наташку, свою школьную подругу, она тогда в "Космосе"
промышляла. Чего ты, говорит, голову ломаешь, думаешь, дурочка,
любовь - это когда проблем много? Когда страдания?  А  мне  как
раз  чего-нибудь  попроще  хотелось, чтоб без претензий и ни от
кого не зависеть. В общем, приобщила  меня  Наташка,  так  я  и
стала  проститутствовать.  Меня Сережка потом на коленях умолял
это занятие бросить, а я его уже разлюбила, вылечилась...
    - А как сюда попала?
    - Да Сережка меня подушкой задушил, - вздохнула Таня.
    Тем  временем  они  вышли  на  сочно-зеленый   луг.   Федор
огляделся  по  сторонам, и ему показалось это место знакомым. И
точно, он вспомнил, как когда-то очень давно, в другой жизни  и
на  другой  планете,  но  на таком же лугу, он помогал собирать
нежно-бледные цветы девушке, похожей  на  Таню:  та  же  тонкая
талия, те же голубые глаза и светлые локоны...
    - Что скажешь, Федя? - спросила Таня за его спиной.
    - У  меня  такое  чувство,  будто  я  где-то уже слышал эту
историю, - признался Федор.
    - А у меня такое чувство, будто я где-то тебя уже видела, -
изменившимся голосом сказала Таня.
    Федор обернулся и увидел, что она вытягивает в его  сторону
правую руку с зажатым в ладони крошечным золотистым пистолетом.
    - Я  тебя  сразу узнала, когда ты в ручье умылся, только не
могла понять, чего ты хочешь.
    - А теперь поняла? - улыбнулся Федор. Ему вдруг  захотелось
умереть, насовсем умереть среди красивых гор.
    - Теперь поняла.
    Не  опуская  пистолета,  Таня  подошла  вплотную к Федору и
поцеловала его в губы. "Хэппи энд  какой-то...  как  в  дешевом
боевике!" - подумал Федор, опускаясь вместе с Таней на траву.



    Федор  и  Таня поселились в горном лесу. Они жили в пещере,
носили вместо одежды шкуры животных и питались ягодами и  рыбой
из  озера.  Они  любили друг друга, но их любовь была не совсем
обычной: в ней не было приступов страсти и периодов охлаждения,
порывов нежности и неоправданных обид... Они любили друг  друга
той  же  любовью,  какой  любили  приютившие их горы, землю, по
которой  ходили,  и  деревья,  в  тени  которых  скрывались  от
всевидящего  ока  Белой звезды. Впереди у них была вечность, но
это их не пугало, потому что они вплелись в  ткань  окружавшего
их мира, и этот мир обещал им тысячелетия счастья.

    Они  часто  мечтали  о  том,  как  они  дадут начало новому
племени,  в  котором  все  люди  будут  братьями  и   сестрами,
хранящими  в  сердцах  любовь  к  своему  общему  дому  -  всей
Вселенной... Но они слишком хорошо понимали, что этим мечтам не
дано сбыться, потому что на Том Свете  ничто  не  рождается,  а
попадает  туда  в  готовом  виде.  Однако  это  не  омрачало их
счастья, а лишь делало его не слишком уж бурным. Вечная  любовь
и покой... что еще надо человеку?
    В  их  жизни  не  было  ни  месяцев, ни недель, ни дней, ни
ночей, ни часов, ни минут - была одна сплошная река времени, по
которой они размеренно  плыли  вместе  со  всем  окружающим  их
миром...  Тем не менее, с некоторых пор они стали замечать, что
в их  жизнь  вторгаются  некоторые  чуждые  вечности  временные
измерения:  то  им  вдруг  показалось,  что они давно не
поднимались на вершину горы, чтобы полюбоваться  окрестностями,
то  вдруг  Таня почему-то решила, что скоро в лесу будет
больше ягод, то  вдруг  Федор  заявил,  что  Таня  долго
готовит  обед... К тому же, в пещере стали происходить странные
вещи: ни с того ни с сего загорелся  заготовленный  для  костра
хворост,  в  дальнем  углу  время от времени появлялось голубое
свечение, стали пропадать  и  неожиданно  появляться  в  других
местах  разные  предметы. Таня сказала, что она слышала про это
явление еще  на  Земле,  оно  объясняется  вторжением  в  жизнь
человека  существ  из другого мира и называется полтергейст; но
от того, что для всех этих  странностей  нашлось  объяснение  и
название, не стало легче.
    Однажды  Таня проснулась в плохом настроении, и Федор сразу
это заметил: до сих  пор  настроение  у  них  менялось  лишь  в
зависимости  от погоды. Когда Федор спросил ее, в чем дело, она
промолчала, и  это  насторожило  его:  никогда  они  ничего  не
скрывали  друг  от  друга.  Через  некоторое время она сама ему
рассказала, что видела во сне человека с Белой звезды,  который
сказал, что Федор должен вернуться на Землю.
    Сны для них были такой же реальностью, как и все остальное,
поэтому  Федору пришлось серьезно задуматься над сообщенной ему
новостью... Неизвестно, сколько времени он не был на Земле, но,
очевидно,  немало;  все  его  друзья  и  знакомые  давно  стали
солидными  людьми,  обзавелись  семьями и сделали карьеру, а он
проснется все тем же  двадцатитрехлетним  инфантилом,  но  дело
даже  и  не  в  этом,  а  в том, что ему стали непонятны все их
интересы, и произнести, например, слово "карьера" для него  так
же  трудно, как съесть кусок дерьма, не говоря уже о том, чтобы
эту карьеру делать.  Что  его  ждет  на  Земле?  Неизвестность.
Возвращаться  на  Землю ему теперь так же страшно, как когда-то
было страшно умереть... Да и зачем?  Чтобы  через  каких-нибудь
30-40 лет повторить пройденный когда-то маршрут?
    - Я  никуда  отсюда  не  уйду, - сказал Федор. - Ты должен,
Федя, должен вернуться,  -  неожиданно  стала  его  уговаривать
Таня.  -  Если  бы  у  меня  была такая возможность, то я бы ей
обязательно воспользовалась. Понимаешь, мы здесь как тени!
    - Ты действительно хочешь, чтобы я попал обратно на Землю?
    - Да. Потому что так лучше будет для тебя, а ко мне ты  еще
успеешь вернуться.

    - Мы  так  говорим,  как  будто твой сон вещий, - попытался
успокоить себя Федор. - Мало ли чего приснится!
    Как бы то ни было, Федор стал чувствовать, что силы  уходят
из  него.  Скоро он уже не мог ходить, а только лежал, время от
времени погружаясь в забытье. Таня все  время  сидела  рядом  и
держала  его  за  руку.  Страха теперь у Федора не было, а была
полная апатия. Он  безразлично  ждал...  Наконец,  свет  совсем
померк в его глазах. "Я вернусь", - прошептал он и провалился в
душную темноту.






    До  слуха  Федора  донесся стук. Стук в темноте. Стук-стук.
Сначала стук был очень слабым, будто водяная  капля  падала  из
крана  на  керамическую поверхность железной раковины, но затем
стал уверенно набирать  силу  и  мало-помалу  перешел  в  удары
кувалды  по  вгоняемым  в  шпалы стальным костылям. Внезапно из
темноты прорвался крик: "А я  вот  тебе  баян  отсушу!".  Федор
тяжело  приоткрыл  пудовые веки и увидел перед собой играющих в
домино четырех мужиков в линялых голубых пижамах; вокруг стола,
за которым они играли, стояло еще  пятеро  мужчин  в  таких  же
застиранных до дыр одеждах. Опустив глаза, Федор обнаружил, что
он  сам  в  точно такой же пижаме лежит на железной койке, а из
его рта выползает тонкая резиновая  шлангочка  темно-оранжевого
цвета.  Перебирая  двумя руками, он стал вытягивать из себя эту
резиновую змею... Уже на выходе она неприятно прошкрябала своей
плохо скользящей шкурой по его пересохшему небному язычку, и он
сильно закашлялся...
    - Смотри-ка, ожил, жмурик! - обернулся один из  мужиков,  и
все вслед за ним повернули головы к Федору.
    - Со счастливым пробуждением вас, дорогой Федор Васильевич!
- раздался радостный голос из-под потолка.
    Федор   поднял   глаза   и  увидел  подвешенный  к  потолку
телевизор,  перед  экраном  которого  был  установлен   толстый
плексигласовый  щит.  С  экрана смотрел на Федора с улыбкой тот
самый бородатый субъект, который в  роковой  вечер  13  декабря
1985 года уговорил его добровольно отправиться в Ад.
    - Рад приветствовать вас в Раю! - бодро вскричал бородатый.
- За время вашего отсутствия...
    - Сиди  тихо,  сучара! - мужичок, которому "отсушили баян",
запустил этим самым шестерочным дуплем в плексигласовый щит.  -
А то я сейчас точно провод перегрызу, ты меня знаешь!
    - С  вами,  Роман  Игоревич,  мы еще побеседуем, - обиженно
заявил  бородач,  насупившись  и  молча  выглядывая  из   ящика
телевизора, как сова из дупла.

    - Огурчика хочешь? - спросил старичок в очках.
    Федор  хотел  поблагодарить,  но  язык  присох  к  небу,  и
получилось  лишь  неопределенное  "му".  Старичок   внимательно
посмотрел  на средних размеров огурец, как бы мысленно прощаясь
с ним, откусил половину, и оставшуюся  часть  протянул  Федору.
Федор   взял   слабой   рукой   огурец  и  медленно,  чтобы  не
промахнуться, поднес его ко  рту,  разлепил  губы  и,  отправив
угощение в рот, с трудом сжал челюсти.
    - Хрумкай,  хрумкай!  -  подбадривали мужики. - Пять лет на
ряженке сидел, небось, жевать разучился.
    Федор ничего не понимал. Где он и  что  с  ним  происходит,
почему  он  "сидел  на  ряженке", да еще целых пять лет? Но тут
добрые мужики пришли ему на помощь: они рассказали, что еще  на
заре  перестройки  он  был  крупным  комсомольским  работником,
прикарманивал членские взносы в значительных размерах, а  когда
во  время  очередной  вакханалии  его "пришли брать", дружки по
комсомольской линии выбросили его из окна, "чтобы не раскололся
и  своих  не  выдал",  а  потом  заявили,  что   он   испугался
ответственности  и  сам  выпрыгнул  из  окна.  Летел он с 13-го
этажа, но ему  повезло:  попал  в  сугроб,  вот  только  голову
повредил,  задев  "башкой  за  сук", и вследствие этого "впал в
кому".
    Федор недоумевал: что за чушь? Бред какой-то... В комсомоле
он состоял, был грех, но никогда не поднимался выше заместителя
комсорга группы по идеологии, а тем  более  не  "прикарманивал"
членских  взносов. И тут его осенило: это же ведь всего-навсего
больничная легенда! Хотя, конечно, должна в ней  быть  какая-то
доля  правды...  раз  уж  он здесь оказался. Поразмыслив, Федор
решил, что он каким-то образом выпал из окна своей квартиры  на
третьем этаже.
    - Ты   хоть  как  звать  себя  помнишь?  -  поинтересовался
небритый мужик с перевязанной грязными бинтами шеей.
    - Все помню, - сказал Федор. - Вот только как  упал  и  что
потом было... Провал в памяти.
    - Кхе-кхе... Я извиняюсь... - послышалось из-под потолка.
    - Сиди,  урод! - рыжий мужик с обвисшей кожей (очевидно, он
был когда-то в несколько  раз  толще)  замахнулся  тапочком  на
телевизор.
    - Сколько же дней я... проспал? - спросил Федор.
    - Дней?! - послышались деликатные смешки.
    - Чтобы   дни   посчитать,   молодой  человек,  калькулятор
потребуется, - сказал очкастый старичок.
    - Сказал тоже, Стекляшка, как в лужу  пернул,  -  прохрипел
тот,  что с перевязанной шеей. - Где ты возьмешь свой кулька...
куль... тьфу, зараза!

    - А тебе только дырки на доминошках  считать!  -  парировал
Стекляшка,  судя  по всему, бывший интеллигент, поправляя очки,
привязанные к ушам шнурками.

    - Какой же сейчас год? - начал что-то соображать Федор.
    - А ну, скажи, какой год сейчас! - крикнул  рыжий  в  экран
телевизора.

    - Четвертый   год   Тысячелетнего   Рая,   -  важно  заявил
бородатый.
    - Да ты от  рождества  Христова  говори!  -  гневно  потряс
костылем один из мужиков.
    - Не  понимаю,  о  чем  это вы, - пожал плечами бородатый в
телевизоре.

    - Тьфу, Антихрист! - плюнул в экран  мужик.  -  Две  тысячи
первый год от рождества Спасителя нашего, август месяц сейчас.
    - Шестнадцать  лет,  -  пробормотал  Федор.  - А это кто? -
кивнул он на экран.
    - Сам Райский Царь, Всевидящий и Вездесущий...
    - Вездессущий и вездесрущий, - прибавил рыжий.
    - Враг  рода  человеческого!  -  вынес  приговор  мужик   с
костылем.
    - Что  же  вы  этого  царя  не скините? - искренне удивился
Федор.
    - Как же ты его скинешь, если он, вишь, в ящике спрятался?!
- затрясся от бессильной злобы тот же  мужик.  -  Мы  уже  один
телевизор разбили, когда он нам, зануда, совсем осточертел, так
всего через час новый поставили, теперь вот в цвете его поганую
рожу лицезреем... У-у, нехристь! - прокричал он в телевизор.
    - Скоро сам все поймешь, - тихо сказал Стекляшка.
    В  палату  вкатился  столик на колесиках с погромыхивающими
сверху  стаканами,  а  вслед  за  ними  -  круглая   бабуля   в
грязно-белом халате.
    - Ряженка-заряженка!  -  объявила она. Мужик с перевязанным
горлом   опрокинул   в   рот   стакан,   поморщился   как    от
высокоградусного напитка, и шумно занюхал рукавом.
    - Ты чего принесла, Петровна?! - грозно просипел он.
    - Так ряженка, говорю же, - неуверенно ответила Петровна.
    - Я  твоей  ряженкой  всю  глотку обжег! - завопил мужик. -
Небось опять  сослепу  не  из  той  бутылки  разлила  -  первач
чистейший!
    Мужики, как по команде, схватились за стаканы.
    - Я   же   говорил   вам  неоднократно,  уважаемая  Евдокия
Петровна,  самогоноварение  -  тяжкий  грех,   -   назидательно
произнес Райский Царь. - Алкоголь разрушает нервные клетки...
    - Да  погоди  ты!  -  перебила его Евдокия Петровна и, взяв
стакан, осторожно отхлебнула из  него.  -  Тьфу,  Ирод  сиплый,
опять наебал!
    Мужики прыснули "ряженкой" и громко заржали.
    - Чего  регочете,  жеребцы! - накинулась на них Петровна. -
Экран вон опять захаркали, а мне лезть под  потолок,  подтирать
за вами!
    Она встала на табурет, смачно плюнула в лицо "царю", вынула
из кармана  тряпочку  и  тщательно  протерла  экран,  прокричав
сверху: "Не ровен час, контрики нагрянут. Вам - ни фига, а меня
- на  электростанцию  ток  давать!"  Поминая  присутствующих  в
комнате,   всех   остальных  больных,  саму  больницу,  царя  и
"останкинских  вождей"  вместе  с  их   матерями   немудренными
русскими словами, Петровна слезла с табурета, собрала стаканы и
удалилась.  Того,  что в ее палате пришел в сознание проспавший
не один год больной, она, кажется, так и не заметила.
    В тот же день Федор узнал от  мужиков,  что  на  территории
бывшей  "империи зла" построено первое в мире райское общество,
начисто лишенное какой бы  то  ни  было  эксплуатации  человека
человеком,  потому  что никто не работает. Нынешнее руководство
во  главе  с  царем  сидит  не  в  Кремле,  а  в  Останкино,  в
Телецентре,  и  управляет  страной  через сеть телевещания. Сам
Всевидящий и Вездесущий постоянно находится  "в  гуще  народа",
общаясь  с  ним  по телевизору. 24 часа в сутки по всем каналам
показывают только его, причем по разным каналам в одно и то  же
время  он  говорит  разные  речи, беседуя с каждым отдельно и к
каждому обращаясь по имени-отчеству, всех помнит и все про всех
знает.  И  никуда  от  него,  паразита,  в  своем  же  доме  не
скроешься,  потому что телевизор должен быть постоянно включен,
а если выключишь, то  сработает  специальное  устройство,  и  в
Останкино  автоматически  поступит соответствующий сигнал... На
первый  раз,  правда,  всего  лишь  предупредят  -  общество-то
"гуманное"!  -  но  во  второй  раз  лучше  не попадаться, а то
"будешь иметь бледный вид и кривые зубы"... Что это значит? Еще
узнаешь!
    "А что в Кремле?" - поинтересовался  Федор.  В  Кремле  все
соборы  порушили, землю перепахали и за высокой зубчатой стеной
устроили  тайный  огород  для   высшего   начальства,   которое
употребляет витамины "в качестве лекарства", так как официально
они считаются ядом. Почему огород тайный? Да потому, что есть и
пить  ничего  нельзя, кроме освещенной перед экраном телевизора
воды,  которая,  как  объявлено,   имеет   чудесные   свойства:
излечивает  от  любых болезней, заменяет пищу и делает человека
нестареющим,  бессмертным  и  вообще   счастливым.   Вода   эта
называется   по-научному  "светой",  а  в  народе  ее  прозвали
"ряженкой". Почему ряженкой? Теперь уже никто точно  не  знает.
Ряженка  и  ряженка... При больнице тоже есть огород, даже и не
тайный, поскольку выращивать любые плоды  и  обменивать  их  на
рынке  народу  разрешается  -  это  считается трудноискоренимым
пережитком прошлого, - их только есть запрещается...  "Введение
в  организм любых продуктов органического и/или неорганического
происхождения,   помимо   светой    воды,    является    тяжким
преступлением",   -  записано  в  Райской  Конституции.  Запрет
запретом, но все едят, только потихоньку, потому  что  за  этим
следят особые контролеры, по-простому - "контрики".
    Короче, сказали, Федору, не горюй, русский человек ко всему
привычный.  Все  привыкли, значит, и ты привыкнешь. Если совсем
"тоской яйца  скрутит"  -  можешь  крыть  всех  и  каждого,  за
исключением  контриков,  богатым  русским матом: это официально
называется "гайд-паркизм", а в народе  -  "оттяжка".  Так  что,
ругать  порядки  и  систему в целом не запрещается, но пытаться
изменить их - это уже, брат, государственное  преступление,  за
которое   отправляют  на  каторгу  "динаму  крутить",  то  есть
приводить в  движение  турбину  на  электростанции...  вручную,
разумеется.   А   если  учесть,  что  энергии  для  телевещания
постоянно не хватает... в общем, остерегайся,  парень:  там  уж
точно ничего не поешь - строгий режим, "строгач", мать его!
    Рассказы  мужиков прервала Петровна, которая привезла обед:
все ту же ряженку, только на этот раз в деревянных мисках.  Она
наконец-то  обратила внимание на Федора и, хотя его пробуждение
не произвело на нее никакого впечатления, будто  было  известно
заранее,   что   он  проснется  именно  в  этот  день,  все  же
преподнесла ему свежий огурец "только что с грядки".

    - Ешь сразу, а то народ тут ушлый, глазом не моргнешь,  как
уже  украдут,  -  шепнула она ему на ухо. - Да, вот еще невеста
тебе писульку оставила.

    - Какая невеста? - спросил Федор, подумав про  себя:  "День
сюрпризов какой-то, уже и сосватать меня успели, пока спал".
    - Ну,  может,  и  не  невеста,  я почем знаю, приходила тут
одна, ладная такая, поплакала и ушла.
    - А давно приходила?
    - Да не то  што  бы...  месяца  четыре  назад,  -  Петровна
запустила  свою  красную руку под халат и пошарила ей где-то за
своей необъятной пазухой. - Чего зенки лупишь,  карман  у  меня
там!
    "Дорогой  Федюня!  - писала Маринка. - Просыпайся поскорее!
Проснешься -  обалдеешь,  сколько  вокруг  перемен.  Из  города
теперь все бегут, и я тоже уезжаю на дачу сажать овощи. Так что
приезжай  (зачеркнуто)  я  теперь  свободна. Автобусы не ходят,
транспорта никакого, только велосипеды.  Я  тебе  нарисую,  как
доехать  -  это  недалеко, по Ленинградке. До встречи. Марина".
Федор перевернул листок: на обратной  его  стороне  была  схема
движения по Ленинградскому шоссе и по проселочной дороге.
    - А  где  одежда  моя? - спросил Федор выходившую из палаты
Петровну.
    - Ты  что,  парень,  шутишь?!  -  Петровна  остановилась  в
дверях,  но не обернулась. - Кто ж ее шышнадцать лет стеречь-то
будет!
    - Да  она  ее  на  картошку  выменяла,  -  сказал  мужик  с
костылем.
    - Стыдился  бы!  -  набросилась на него Петровна. - Я ж эту
картошку для всех посадила! Ты  сам  жрал  зимой,  дармоед!  Да
сичас  в  одежде  такой  одни стиляги и ходют, а приличные люди
попроще одеваются. Ты, милый, не стесняйся, иди себе в  пижаме,
на это никто теперь не смотрит.
    - А  врач когда будет? - спросил Федор, подумав, что его не
отпустят без осмотра.
    - Чиво? - открыла рот Петровна.
    - Доктор, говорю...
    - Вон твой дохтур, в телевизоре. Принимает круглосуточно, а
другого нет!
    - Моралями своими до смерти залечит! - засмеялись мужики.



    Федор  отправился  домой.   Ноги   не   слушались,   голова
кружилась,  в  общем,  ходить  он  разучился. Во дворе больницы
посмотрелся в  лужу:  огромная  лохматая  голова  на  тоненьком
стебельке  туловища. "Если бы питался одной ряженкой, вообще бы
пустое место от меня осталось, а так хоть что-то..."  -  утешил
он  себя,  расчесывая  пятерней  свалявшуюся  бороду (соседи по
палате рассказали ему, что родители постоянно приносили соки  -
где только брали?! - и сами вливали их в него через зонд).
    Места  были знакомые, до родного "Сокола" не так уж далеко.
Федор  пересек   ржавые   рельсы,   обогнув   слева   платформу
"Гражданская",  и  взял  курс на Ленинградский проспект. Он шел
дворами.  Навстречу  -  ни  души:  ни  человека,  ни  домашнего
животного,  ни  птицы.  Он  оглянулся:  сзади  -  тоже  никого.
Когда-то - почти 20 лет назад, а будто только вчера! - он ходил
здесь с опаской, потому что однажды, еще в школьную  пору,  его
здорово  побили  в  этих местах только за то, что зашел в чужой
двор. Теперь можно было идти спокойно.  Мертвая  зона.  Мертвая
тишина.  Страшно.  По  сторонам лучше не смотреть: немые дома с
выбитыми на нижних  этажах  стеклами,  разграбленные  магазины,
черные  остовы  сожженных  машин,  безобразно торчащие из земли
пни, угольные пятна кострищ на асфальте  (видимо,  зимой  здесь
жгли деревья, чтобы не погибнуть от холода).
    Федор  остановился:  больно уж места знакомые... Оказалось,
незаметно для себя он отклонился  влево  и  зашел  во  двор,  в
котором  прошло  его  раннее детство. Перед ним стоял кирпичный
пятиэтажный дом, в который его принесли  из  роддома.  Когда-то
шумный,  если  верить детским воспоминаниям, дом теперь походил
на немого человека:  вроде  силится  произнести  что-то,  может
даже, поведать о чем-то, но не получается... Федор хотел пройти
мимо,  но не смог: дом, казалось, звал на помощь, - дух отлетал
от  его  холодных  камней,  и  ничто  не  могло  удержать  этот
человеческий дух, кроме живой души.
    Федор  зашел  в  полутемный  подъезд  и  ступил на истертые
каменные  ступени...  шаги   гулко   отдавались   приглушенными
детскими  голосами.  Он  поднялся  на  последний этаж и толкнул
дверь своей первой квартиры - она  была  не  заперта.  Кто  жил
здесь   после  него?  Теперь  трудно  было  определить:  мебель
разломана  на  дрова,  по   всему   полу   разбросаны   грязные
полуистлевшие  тряпки, в углу - засохшие экскременты, а рядом -
облепленная мухами крысиная шкура. Зеленые обои в  одном  месте
были  ободраны, и полуобнаженная стена желтела газетным листом.
Федор подошел вплотную и прочитал: "Заметки фенолога.  Нелегкой
выдалась   минувшая  зима  для  братьев  наших  меньших..."  Он
отшатнулся, пораженный: трудно  было  представить,  что  кто-то
когда-то   задумывался   над  тем,  как  живется  разным  диким
зверушкам. Отодрав этот лист, Федор увидел под ним голубые обои
в крапинках крахмального клея - он сорвал их и обнажил еще один
пласт времени.  На  этот  раз  газета  сообщила  ему  о  начале
"грандиозной    стройки    века"    -    об   отправке   первых
комсомольско-молодежных      бригад      на       строительство
Байкало-Амурской  магистрали.  Статья  заканчивалась следующими
словами: "... и в следующем веке, проезжая в скоростных поездах
по  построенной  своими  руками   дороге,   убеленные   сединой
комсомольцы  70-х  скажут  внукам:  "Стройте, как ваши деды, на
века!"  Федору  вспомнилась  популярная  частушка   той   поры:
"Приезжай ко мне на БАМ - я тебе на рельсах дам!"
    Отломив  кусок  высохшего  газетного листа, Федор обнаружил
под ним детские "каля-маля" синим и желтым карандашами. "А ведь
это я рисовал!" -  осенило  его,  и  он  стал  всматриваться  в
замысловатые  переплетения  линий,  будто  это были первобытные
письмена, которые  ему  предстояло  расшифровать.  Наконец,  он
оторвался от стены, так и не прочитав своего детского послания,
и вышел из квартиры, не оглядываясь.
    Федор  спускался по лестнице, когда вдруг из-за приоткрытой
двери на втором этаже послышался взволнованный, как  показалось
ему,  мужской  голос:  "Сюда,  сюда!" Федор вбежал в комнату: у
окна стоял на ножках черно-белый телевизор, и с  его  заросшего
пылью  экрана  улыбался  все тот же Вездесущий: "Как же это вы,
Федор   Васильевич,    из    больницы    сбежали,    вам    еще
реабилитироваться..."  Не дав ему договорить, Федор подскочил к
телевизору и опрокинул его на пол экраном  вниз...  Раздалдался
взрыв кинескопа, и все стихло.
    Выходя  из  квартиры,  Федор споткнулся в темной прихожей о
груду тетрадей, неизвестно еще когда свалившихся с  антресолей.
Любопытства  ради  он просмотрел их: это были школьные тетрадки
Самариной Татьяны, как  значилось  на  обложках.  Федору  вдруг
показалось  знакомым  имя,  но  ничего конкретного про Самарину
Татьяну он вспомнить не мог. Его внимание привлек также  черный
пакет   из-под   фотобумаги.   В  пакете  оказалось  всего  две
фотографии. На первой были запечатлены две девчонки в  школьной
форме,  сидящие  на лавочке возле подъезда... Федор поймал себя
на том, что он "узнал" Таню...  "Бред  какой-то,  -  сказал  он
себе.  - Как можно узнать человека, которого никогда в жизни не
видел?!" Однако ему упорно казалось, что из двух подружек  Таня
-  это  та,  что  посмазливее  и  повоображалистее.  На  другой
фотографии два парня и одна девушка сидели в лесу возле костра:
девушка сидела на поваленном дереве, один из парней играл рядом
с ней на гитаре, а другой сидел на земле и, положив  голову  на
колени  девушке,  заглядывал ей в лицо. Эта картинка показалась
Федору  знакомой,  будто  он   сам   снимал   ее   на   фото...
Присмотревшись,  он обнаружил, что с фотографии смотрит на него
та самая девушка, про которую он сразу подумал, что это Таня...
Впрочем, девушка смотрела вовсе не на Федора, а на  лежащего  у
ее ног парня. "Мистика!" - почесал в затылке Федор.
    Он еще порылся в тетрадях и обнаружил "песенник", в который
девочки  обычно  записывают  свои  любимые песни, разные шутки,
пожелания, вопросы  и  ответы  и  прочую  забавную  чепуху.  На
третьей странице, например, сверху был аккуратно выведен вопрос
"Что  такое  счастье?",  а  под  ним шли под номерами анонимные
ответы разными чернилами:

     "1. Это когда у тебя есть друг.
      2. Когда так плохо, что дальше некуда.
      3. Когда не болит живот.
      4. Счастье - это когда легко на душе и хочется жить вечно.
      5. (зачеркнуто)
      6. Знаю, но не скажу."

    А   еще   посередине   тетради   Федор   нашел    сложенный
треугольником лист с надписью красным фломастером: "СЕКРЕТ". Он
развернул  лист  и  прочитал послание: "Ах ты, глупая свинья, в
чужой секрет ведь лезть нельзя!" Внутри Федора  как  бы  что-то
хлюпнуло.  Он  заткнул  тетрадь  за пояс пижамных брюк и быстро
вышел из дома.



    Федор  выбрался  на   Ленинградский   проспект   в   районе
Аэровокзала  и пошел по нему в сторону "Сокола". И здесь полная
тишина, даже ветер не  шумит  в  кронах  деревьев:  нет  больше
деревьев  - на дрова порубили. Казалось, он очутился за толстой
дверью с горящей над ней надписью: "Тишина! Идет  эксперимент!"
Но что это? Ветерок донес до Федора еле уловимый звук, казалось
даже,  не  звук,  а  запах  свистка  и криков... Звук этот явно
исходил  от  спортивного  комплекса  ЦСКА  на  другой   стороне
проспекта. Федор направился туда.
    Вскоре  он  добрался до тренировочного поля и увидел на нем
десятка два крепких энергичных  парней,  пинавших  мускулистыми
ногами  накачанный  воздухом  белый кожаный шар. "Да они ведь в
футбол играют!" - дошло до Федора, когда он,  наконец,  поверил
своим глазам. На бровке поля сидело на траве двое запасных.
    - Кто играет? - подошел к ним Федор.
    - Наши  с Политуправлением, ответный матч. Первый мы им 0:2
просрали, - ответил, не отрывая взгляда от поля, стриженый  под
"полубокс"  парень, покусывающий длинную соломину. - Да куда ты
мочишь, залупа конская! -  процедил  он  сквозь  зубы  в  адрес
промахнувшегося по воротам высокого лысого игрока.
    - Значит,   еще  Политуправление  существует?!  -  удивился
Федор.
    Парень нехотя повернул голову и смерил Федора с  головы  до
ног тяжелым взглядом профессионального военного.
    - Вот  что,  молодой  чемодан,  - сказал он с расстановкой,
вынув изо рта соломину, - шел бы ты отсюда... и бегом!
    Федор неспеша повернулся и пошел к выходу на проспект.
    - Бегом, я сказал! - заорал в спину парень.
    "Тоже мне командир!" -  зло  подумал  Федор,  непроизвольно
замедляя  шаг. Самому себе он почему-то представлялся крепким и
сильным, так что страха не  испытывал...  но  и  связываться  с
упитанными  армейцами желания особого не было. "Гол! Го-о-ол! -
раздался сзади громкий крик. - Молодец,  младшой!"  Теперь  уже
совсем  никто  не  обращал  внимания  на выходящего со стадиона
доходягу.
    Федор вышел  за  ограду  спорткомплекса...  По  проложенным
вдоль   проспекта   трамвайным   путям   со   стороны  "Динамо"
громыхающе-скрипяще катилась дрезина. На этой дрезине с  ручным
приводом  стоял широкоплечий мужчина с лицом, которое по своему
цвету и мясистости напоминало свежую телячью вырезку.

    - Эй, Хоттабыч, бороду с рельс подбери, а то  подровняю!  -
закричал   он  весело,  сбавляя  скорость.  -  Ну  чего  стоишь
менжуешься, как гимназистка перед абортом, прыгай сюда, помогай
на железку давить!
    Федор вскочил на дрезину, и они быстро поехали,  поочередно
"давя  на  железку", то есть на рычаг, каждый со своей стороны.
Из-за  спины  Федора,  который  стоял  задом   по   направлению
движения,  выплывали  перевернутые  трамвайные вагоны, спокойно
лежащие на боку, словно на отдыхе, вдоль путей.

    - Ты кто? - просто спросил мужчина.
    - Федор.
    - А я Николай. Это я их  перевернул,  -  поймал  он  взгляд
Федора.  -  Не  один, в натуре... Чтобы ездить можно было. Ага.
Тока для них все равно нет.
    - Куда же ездить теперь?
    - Да мало ли куда! - удивился  Николай  вопросу  Федора.  -
Сейчас вот из библиотеки еду. Ага. По ящику глядеть нефига, так
хоть книжки запрещенные почитать.
    - А какие запрещенные? - стало интересно Федору.
    - Не понял.
    - Какие книги запрещены?
    - Да  все запрещены! Ага, - по-простому заржал Николай. - А
ты не знаешь?! Я вон полный рюкзак набрал, - он пнул ногой туго
набитый рюкзачище.
    - Как же это, книги запрещены, а библиотеки работают?
    - Кто сказал "работают"?! Ты, брат, только что родился, что
ли? У нас только телевизионные заводы работают -  малолеток  на
них  перевоспитывают. Ага. А книги я так взял, почитаю и верну,
я ж не вор. Ага. Себе Достоевского взял, тоже Федором зовут.  У
тебя как отчество?
    - Васильевич.
    - А  он  Михалыч.  Слыхал  про  такого?  Наш мужик, душевно
пишет. Только что "Идиота" отвез, теперь "Братьев  Карамазовых"
везу.  Жене  -  Дюма  старшего,  макулатурное еще издание. Ага.
Когда-то книги из макулатуры делали, ты,  небось,  не  помнишь,
мальцом  еще был. Детям "Золотого ключика" привезу. А остальное
- так, что под руку попалось.
    - Не боишься, что тебя контрики с этим рюкзаком заловят?
    - Не-а. Если они нас сейчас и законтрожопят, придраться  не
к  чему  будет.  Книги  ж  только читать запрещается, а брать и
перевозить - это сколько угодно. Ага. Мы свои права знаем!
    - Что же ты, Николай, из города не ушел?
    - А зачем же мне уходить?! Я и тут  неплохо  устроился:  на
крышу  земли  натаскал,  воду  туда  провел,  из  деревни  брат
грамотной рассады привез... Крыша у нас  длинная  и  плоская  -
целая  оранжерея  получилась.  Ага.  И  к  солнцу ближе. Раньше
впятером на двадцати  квадратных  метрах  жопами  толкались,  а
сейчас весь дом мой. Только теперь по-человечески и зажил.
    - А если контрики нагрянут?
    - Сказал тоже, нагрянут! Да участковый контрик - мой лучший
кореш.  Ага.  Мы  с ним до всех этих дел в мебельном грузчиками
работали...
    - Стой, я приехал, - перебил его Федор.
    - Ну бывай, брат!
    "Не все  еще  потеряно  для  России,  если  бывший  грузчик
Достоевского читает, - размышлял Федор по дороге домой. - Хотя,
с  другой  стороны,  его  "кореш"  в контрики пошел. Интересно,
читают контрики Достоевского? И  читают  ли  вообще?  Любопытно
было бы поговорить с кем-нибудь из них и выведать, верят ли они
в райскую жизнь, да и в саму идею рая. Вряд ли... Скорее всего,
дело  обстоит,  как  в  былые времена: в возможность построения
коммунизма верили единицы, а коммунистов миллионы были. Ох, уже
эти идеи! Вроде и не верит в них никто, и не подтверждаются они
на практике, а все равно  вся  жизнь  вокруг  них  вертится.  В
чистом виде они существуют, что ли?"
    Вот  так, ставя вопросы и не находя на них готового ответа,
Федор незаметно для себя дошел до дома. Он позвонил в  дверь  -
никто  не  открывал.  Ключей у него, разумеется, не было, но он
заглянул на всякий случай в выступающий из стены  металлический
ящик  со  счетчиками  расхода  электроэнергии - и точно: открыв
дверцу, он нашел ключи в нише между крайним счетчиком и стенкой
ящика, где еще в незапамятные времена  был  устроен  специально
для  них семейный тайник. В прихожей он нашел на трюмо записку:
"Дорогой сынок! Если ты придешь и не найдешь нас  дома,  то  не
волнуйся:  мы  ушли  загород собирать урожай со своего участка.
Целуем тебя. Мама с папой". Федор прошел в гостиную.
    - Ну вот вы, наконец, и дома, Федор Васильевич! -  встретил
его райский телецарь.
    Федор хотел тут же выключить телевизор, но передумал, решив
сначала кое-что выяснить для себя.
    - Мы  с  вами,  кажется,  старые знакомые, - обратился он к
царю на "вы", не желая с ним фамильярничать.
    - Так оно и есть, - охотно подтвердил царь. - С вас,  можно
сказать,  все  и  началось  шестнадцать  лет  назад. Как сейчас
помним:  вы  сидите  перед  Нами  в   кресле,   заинтригованные
необычной    телепередачей,    и   заказываете   свою   любимую
"Абракадабру". Сейчас Мы уже этим баловством не занимаемся,  но
исключительно  для  вас  можем,  по  старой  памяти,  выполнить
заявку.
    - Кто это "мы"?
    - Мы, Царь Всевидящий и Вездесущий...
    - Тогда что-нибудь антимонархическое! - ухмыльнулся Федор.
    - Пожалуйста, - сказал царь и запел с подвыванием. -  Вышли
мы  все  из  наро-ода,  дети  семьи  трудовой,  братский союз и
свобо-ода - вот наш девиз боевой...
    - Достаточно! - прервал его Федор.
    - Если  эта  не  нравится,  то  можем   другую.   И   вновь
продолжается  бой! И сердцу тревожно в груди-и, и Лени-ин такой
молодой, и юный Октябрь впереди! И Лени-ин...
    - Хватит паясничать! - не выдержал Федор.
    - Как знаете, - пожал плечами царь. - Сами просили...
    - Скажите лучше, что со мной было?
    - Не знаем. Мы вас там не видели.
    - Где "там"? - поймал его на слове Федор.
    - В Аду, конечно же. Вы ведь сами туда захотели...
    - Я захотел?!
    - Мы никого не принуждаем...
    - Сволочь ты!  -  Федор  подошел  к  телевизору  и  щелкнул
выключателем,  но тут же вспомнил про специальное устройство, о
котором предупреждали  мужики  в  больнице,  и,  снова  включив
телевизор,  убрал  звук и яркость, чтобы не слышать и не видеть
ненавистного царя.
    Покончив со Всевидящим, Федор зашел в свою комнату.  В  ней
все  было по-прежнему, даже плакат с портретом Джона Леннона на
стене сохранился. Он аккуратно стер пыль с очков своего давнего
кумира, взял с книжной полки  кассету,  вставил  в  магнитофон,
включил  песню  "Имейджин"  и  улегся  на  кровать, положив под
голову подушку. Запись шипела, и звук был  как  из  граммофона.
Старина...  За  окном смеркалось, где-то далеко прогремел гром.
Кажется, дождь собирается...
    Федор уснул, и ему снилось, что он лежит на своей  кровати.
В   комнате   совсем   темно,   сквозь   щели  в  оконной  раме
просачивается шелест дождя. На стуле  рядом  с  кроватью  сидит
странное  существо:  большое, неопределенной формы и все белое,
будто покрытое толстым слоем инея.  Федор  его  не  боится:  он
девять  лет  прослужил  в  адском  спецназе  и вообще никого не
боится.
    - Ты кто такой? - спрашивает Федор строго,  засовывая  руку
под  подушку...  лазерного  клинка  там  нет.  "Ничего,  и  так
справлюсь", - думает он.
    - Я  -  связной,  -  отвечает  существо,  по-кошачьи   щуря
огромные зеленые глаза.
    - Из штаба?
    - Нет,  с  Белой звезды. Мне поручено передать тебе приказ:
убрать царя.

    - Я не подчиняюсь Белой звезде, у меня свое командование, -
заявляет Федор.
    - Во-первых, Белой звезде  подчиняются  все,  над  кем  она
светит,  а  во-вторых, другого командира у тебя нет, потому что
ты давно уже дезертировал из Легиона воинствующих  атеистов,  -
невозмутимо говорит связной.
    - Белая звезда светит в Аду, - возражает Федор, - а здесь -
Солнце.

    - Ошибаешься.  Ад  -  это  иллюзия, и здешнее солнце - тоже
иллюзия.
    - А что не иллюзия? Белая звезда? - усмехается Федор.
    - Белая звезда - это тоже иллюзия. В  мире,  в  котором  мы
находимся, есть лишь одна неиллюзорная вещь.
    - Что же это за вещь?
    - Вот  она,  -  существо  достает  откуда-то  из-под  мышки
небольшую книгу, на обложке которой  можно  прочесть  название:
ОЖИВИ ПОКОЙНИКА.
    - Кто этот покойник? - спрашивает Федор.
    - Пока  что  это  тайна.  В  конце  книги  ты,  может быть,
узнаешь...
    - Что значит "может  быть"?  -  перебивает  Федор.  -  Если
заглянуть  в  конец,  то  можно  узнать  наверняка.  Или она не
дописана?
    - Книга дописана, - отвечает существо, - но если мы с тобой
сейчас заглянем в конец, то  ничего  не  увидим.  Мы  не  можем
узнать,  что  будет  на  следующей  странице, как люди не могут
заглянуть в завтрашний день, не  говоря  уже  о  более  далеком
будущем.
    - Так  какого  хрена ты мне ее показываешь?! - раздражается
Федор. - Свое прошлое я и так знаю!
    - Мне   больше   нечего   тебе   сообщить,    -    существо
поворачивается к окну и выпрыгивает в дождь через стекло.
    "Все  только приказывают! - возмутился Федор, когда остался
один. - Нашли тоже  цареубийцу!  Последнего  царя  из  династии
Романовых  уже  убили,  да к тому же вместе с женой и детьми, а
стало ли от этого лучше?! Ну да ладно, проснусь - разберусь  на
свежую голову. Утро вечера мудренее..."

    Однако,  проснувшись  утром,  Федор  вспомнил лишь, что ему
снилось что-то интересное... но что?  Завтракая  найденными  на
кухне   сухарями,  Федор  усиленно  пытался  вызвать  в  памяти
содержание сна,  но  какая-то  важная  мысль-зацепка  постоянно
ускользала  от него. С сухарным хрустом во рту он прошел в свою
комнату и стал рыться  в  письменном  столе,  перебирая  старые
бумаги, как будто в них могла отыскаться некоторая подсказка. В
нижнем  ящике он нашел свои юношеские стихи. Их было немного, и
почти все про несчастную любовь. Перечитав их, Федор испытал не
то чтобы стыд за себя, но сильное недоумение: как он мог писать
такие глупые стихи?! Однако  одно  стихотворение,  датированное
1984  годом, то есть одно из последних, привлекло его внимание,
и ему даже показалось, что это и есть именно то, что он  искал.
Названия у стихотворения не было, а звучало оно так:

      Раз по полю шли слепые -
      наугад ища приют,
      про себя ругались, злые:
      нет его ни там, ни тут!

      Но случись, им повстречался
      добр молодец лихой,
      и к нему тут обращался
      старец во сто лет с лихвой:

      "Далеко ли до приюта,
      ты нам, молодец, скажи,
      водит за нос нас Иуда
      в чистом поле и по ржи".

      "До него подать рукою, -
      молвил малый - не дурак, -
      только с вашей темнотою
      не достичь его никак.

      Да и нашто он вам сдался?!
      Знаю место - это да!
      Я как раз туда собрался,
      кто со мною - так айда!

      Там хрустальные все замки,
      реки полные вина,
      пятки лижут куртизанки,
      вот кака хреновина.

      Но вы зря не тратьте ноги:
      хоть глаза протри до дыр,
      не увидите дороги -
      нужен всем вам поводырь".

      "Эт' ты, парень, судишь здраво,
      где же взять его, вот што..."
      Усмехнулся малый браво:
      "Стой, старик, а я на что?!

      Вас доставлю в лучшем виде
      я в тот славный чудо-град,
      не останетесь в обиде:
      блага всем там привалят".

      Покумекали слепые:
      Бог не выдаст, а свинья
      раз не съела и доныне,
      так не съест... Пошли, братья!

      И рванули всем кагалом
      за своим лихим вождем,
      да по чаще, по завалам,
      да под градом и дождем.

      Ни на шаг не оторвались
      от вождя, что вел всех их,
      хоть о павших спотыкались,
      о товарищей своих.

      И вот как-то спозаранку
      крикнул вождь: "Пришли, шабаш!
      Мать твою тудыть в изнанку,
      чудо-город теперь наш!"

      Ликовать слепые стали,
      только слышат... что за бред?!
      Вроде рыщут волчьи стаи...
      "Эй, вожак, ты чуешь, нет?"

      Справа воют, слева воют...
      Где же девки, где дворцы?
      Ты куда завел нас?!" -
      ноют обреченные слепцы.

      И дрожа, что лист, от страха,
      волос дыбом, бел, как мел,
      мальчик в порванной рубахе
      взял с испугу - да прозрел...

      И услышали слепые
      не по-детски страшный глас:
      "Наш вожак... о, все святые,
      он и вовсе-то без глаз!"

    Дочитав,  Федор  так  и  не  вспомнил  свой  сон, но все же
успокоился, точно узнал что-то важное. Он достал хранившийся на
балконе  под  клеенкой  велосипед,  накачал  колесные   камеры,
переоделся в свою старую одежду, сунул в карман маринкину схему
и вышел из дома.



    Улица  встретила  Федора  мягким  августовским днем: лениво
светило солнце, теплый воздух был пропитан свежестью прошедшего
ночью дождя, к мокрым от луж колесам приставали  превратившиеся
в мусор опавшие цветы липы. Федор выехал на Ленинградское шоссе
- мчаться  по  нему  было одно удовольствие: ни одной машины, а
значит, не нужно жаться со  своим  велосипедом  к  самому  краю
самой крайней полосы. Он весело нажимал на педали, и его уже не
тяготило  безлюдие, как днем раньше. "Однако я стал привыкать к
новой жизни, - отметил он про себя. - При желании в  ней  можно
найти  даже  свои  плюсы,  например,  машин не стало, заводы не
работают, стало быть, атмосфера не загрязняется, да  и  вода  с
землей  тоже".  И  действительно,  проезжая  мимо станции метро
"Войковская", он заметил, что воздух там стал совсем чистым, не
то что в былые времена, когда вовсю  работал  химический  завод
"им.  Войкова",  теперь  можно  и без противогаза полной грудью
дышать... Но  на  каждый  плюс  есть  свой  минус:  на  той  же
"Войковской" его приветствовал с установленного на газоне возле
дороги огромного телеэкрана все тот же постылый царь: "С добрым
утром,  дорогой Федор Васильевич! Скатертью вам дорожка!" Федор
сделал вид, будто ничего не слышал.

    Доехав до Речного  вокзала,  Федор  вспомнил,  что  в  этом
районе  недалеко  от  шоссе  жил когда-то его приятель Володька
Горячин. Надежды на то, что он живет в том же  доме  и  по  сей
день,  не  было почти никакой, а если учесть к тому же массовое
бегство из города... И все-таки Федор решил  потерять  двадцать
минут,  но  убедиться  в том, что Горячина здесь нет, и на этом
успокоиться.  Он  свернул  направо   и   проехал   через   Парк
воинов-интернационалистов  к  дому Горячина, стоявшему напротив
полуразрушенной церквушки. Федор  позвонил  в  дверь,  подождал
немного  и собрался уходить, но тут щелкнули замки, и на пороге
появился сам Горячин, постаревший, потолстевший и полысевший.

    - Кого  надо?  -  спросил  Горячин  отнюдь  не  дружелюбно,
затягивая туже пояс на синем махровом халате.
    - Тебя, хер старый! - крикнул Федор весело.
    Горячин   подозрительно  глянул  на  патлатого  ханурика  с
бородой до пояса.

    - Не узнаешь, морда! - окончательно развеселился Федор. - А
если по рогам зашарошить?!
    - Ты что ль, Федор? - улыбнулся Горячин, хлопая  Федора  по
плечу.  - А я-то думаю, что за член бородатый ко мне заявился?!
Проходи давай!
    - Да, с бородой я  оплошал,  -  признался  Федор,  -  хотел
сбрить  еще  с  самого  утра,  а  вспомнил  только  на улице...
Возвращаться лень было.
    - Вот теперь узнаю тебя! - рассмеялся Горячин. - Но ты  все
же  убери это безобразие, пока я тебя кирпичом не побрил. Иди в
ванную - там станок найдешь с лезвиями. А я пока легкий завтрак
соображу.
    Когда Федор побрился и зашел на кухню, Горячин уже закончил
сервировку стола: в центре стояла  бутылка  армянского  коньяка
"пять  звездочек",  а  по  краям  на  тарелочках  -  аккуратные
бутербродики  с  черной  икрой,  соленой   кетой   и   копченой
осетриной.
    - Откуда это у тебя? - чуть не подавился слюной Федор.
    - С  миру  по  нитке, - туманно ответил Горячин. - Давай за
твое пробуждение и за встречу, - наполнил он хрустальные стопки
коньяком.
    - Давай! - выпил Федор.
    - А ты все такой же молодой,  -  внимательно  посмотрел  на
него  Горячин.  -  Завидую  тебе  черной  завистью!  У  меня не
сегодня-завтра член от старости отсохнет, а ты  своим  еще  лет
двадцать  гири поднимать будешь. Вот только проснулся ты, Федя,
рановато, время сейчас смутное, я бы на твоем месте еще  годков
-цать покемарил.
    - Слушай, Володь, а как все это получилось?
    - Что "это"? - Горячин отправил в рот бутерброд с икоркой.

    - Как вы до такой жизни докатились?
    - Ну  как...  Когда ты уснул, у нас тут гласность на полную
катушку  раскрутилась  -  стали  говорить  и  писать  на  ранее
запрещенные  темы: про издержки коллективизации, про сталинские
респрессии, про коррупцию периода  застоя,  про  несовершенство
построенного  коммунистами  общества  и  тому  подобное.  Потом
политика всем надоела - в мистику  ударились.  Стали  кругом  и
всюду  вещать  про  НЛО,  экстрасенсов, каких-то там "магнитных
девочек", колдунов и остальную нечисть. Но  особенно  популярны
стали экстрасенсы-целители... Сам знаешь, как с государственным
здравоохранением   дело   обстояло,  а  тут  еще  экологическая
ситуация обострилась, качество пищи ухудшилось, в общем,  стали
мы  больной нацией. Кого ни возьми - болячка на болячке, ткнешь
- рассыплется...   И   вот,   два   таких   экстрасенса   стали
"теле-хилерами": подрядились сразу миллионы людей по телевизору
лечить.  Они  знаешь,  как заявили? "Кто-то после наших сеансов
избавиться от своего недуга, кто-то бросит пить, кто-то курить,
а кто-то просто почувствует себя лучше". Ни больше ни меньше...
На их сеансы теле-терапии  собиралась  у  экранов  вся  страна,
"каких-нибудь"  две  сотни  миллионов человек. И действительно,
многим стало лучше, и эти экстрасенсы стали всеобщими кумирами,
чуть ли не национальными героями, понимаешь...  В  "Известиях",
помню,  фотографию  одного из них напечатали, а внизу приписка:
"Возьмите ножницы, аккуратно вырежьте фотографию,  повесьте  на
стену  в  своей  комнате  и смотрите на нее как можно чаще: она
заряжена положительной энергией, и вам станет лучше". Многие их
и вовсе за богов почитали... Но потом эти  двое  вдруг  куда-то
исчезли, и появился Иван Барабашкин...
    - Кто-кто?  -  переспросил Федор, у которого это имя как-то
по-особенному прозвенело в ухе.
    - Барабашкин. Многим эта фамилия поначалу  тоже  показалась
смешной,  -  Горячин  понял  его  вопрос  по-своему, - но потом
быстро все привыкли, стало даже нравиться такое непретенциозное
имя. Так вот, этот Барабашкин объявил  тех  двоих  экстрасенсов
своими  предтечами  и заявил, что он и есть истинный спаситель,
призванный избавить людей  не  только  от  болезней  и  вредных
привычек, но и вообще от всех проблем.
    - Как  же  ему  позволили  на  телевидении заявить такое? -
удивился Федор.

    - Все   дело,   старик,   в   том,   что   эти   телесеансы
транслировались не в записи, а напрямую, и оператор по какой-то
причине   вовремя   не   выключил   камеру.   Сразу  после  той
исторической передачи руководство Гостелерадио запретило  показ
Барабашкина  по  телевидению,  и  тут началось такое... По всей
стране  прокатились  многотысячные  демонстрации  протеста,   а
шахтеры      и     железнодорожники     провели     однодневную
предупредительную  забастовку.  Этот  день   впоследствии   был
объявлен    национальным    праздником    -    Днем    Великого
противостояния. Выдвигалось  всего  одно  требование:  "Верните
Барабашкина!" Власти пошли напопятную, и Барабашкин стал решать
по  телевизору проблемы населения. И решил их, причем сразу все
и очень просто: сказал, что перед началом его телесеансов нужно
налить в банку и поставить перед  экраном  телевизора  холодную
воду  из-под крана, которую он будет заряжать своей чудотворной
энергией,  с  тем  чтоб  придать  ей  питательные  и   целебные
свойства.   Эту   воду   сначала   называли   "заряженной"  или
"заряженкой", а потом -  просто  "ряженкой".  Практически  весь
Союз  стал  пить  ряженку,  и  проблем как ни бывало: теперь не
нужно было бегать по врачам и доставать "по  блату"  дефицитные
лекарства,  выстаивать  многочасовые  очереди  за  продуктами и
ходить на  работу,  чтобы  зарабатывать  деньги  на  питание  и
лекарства.
    - Так просто? - усмехнулся Федор.
    - Да, представь себе! Минимум усилий: ставишь перед экраном
баночку  с  водопроводной водой, а потом эту воду выпиваешь - и
no problem, как говорят англичане...
    - А что, англичане тоже  ряженку  пьют?  -  лукаво  спросил
Федор, приканчивая очередную стопку коньяка.
    - Да  нет,  -  почти  серьезно ответил Горячин, - до такого
только русские додуматься могут. - Он выпил, не закусывая. - На
чем я, однако, остановился?

    - На исцелении от всех проблем, - подсказал Федор.
    - Да... Однако вскоре открылось, что на самом деле  ряженка
отнюдь  не  заменяет  пищу  и не излечивает от болезней, а лишь
утоляет голод и притупляет боль. Но к тому времени,  когда  это
стало  всем очевидно, Барабашкин успел взять в свои руки рычаги
государственной власти, что, впрочем, нетрудно было  сделать  с
учетом огромной его популярности у народа и полного бездействия
правительства,  которое  никак  не  могло  оправиться  от шока,
вызванного развалом производства и торговли по причине массовых
невыходов на работу и отказа от продуктов питания. Кроме  того,
ему  удалось  в  рекордно  короткие сроки разработать и принять
новую конституцию, в  которой  записано,  что  в  нашей  стране
построено  Райское  царство во главе со Всевидящим и Вездесущим
Царем. Этот  период  перехода  власти  от  коммунистов  к  Царю
известен теперь как Триумфальное шествие Барабашкина.
    - Так значит, конституционная монархия?
    - Точно!  -  отрыгнул  Горячий. - К тому же теократическая.
Царь и Бог в одном лице.  Слушай  теперь  три  основополагающие
принципа  нашего  государства, его три кита: никто не работает,
потому что любой труд есть эксплуатация; никто ничего  не  ест,
потому  что  любая пища, за исключением ряженки, есть отрава; и
никто не лечится какими бы то ни было способами,  отличными  от
телетерапии   Царя,  ибо  применение  лекарственных  средств  и
хирургическое  вмешательство   -   суть   надругательство   над
человеческим  организмом  и  телом. Так вот, когда люди поняли,
что их обманывают, и стали отказываться пить ряженку и смотреть
телевизор, по которому теперь можно было увидеть  только  Царя,
был  создан  институт контролеров, задача которых заключается в
том,  чтобы  следить  за  соблюдением   Конституции,   а   если
конкретнее  -  тех самых принципов. Вот к этим-то контролерам и
перешла вся власть в стране.  Де-юре  страной  правит  Царь,  а
де-факто   -  контролеры.  Есть  еще,  правда,  армия,  но  она
довольствуется  тем,  что  получает   часть   оброка,   который
контролеры  собирают  с  населения, и вмешивается во внутренние
дела только в случае  крайней  необходимости...  если  бунт,  к
примеру, подавить надо.
    - И часто случаются бунты? - спросил Федор.
    - Да  нет,  не  часто,  -  Горячин  пристально посмотрел на
Федора. - Не больно много находится желающих с топором на  танк
идти.  А  то  еще  карательная экспедиция нагрянет - эти ребята
свое дело туго знают - или "птички" налетят...

    - "Птички"?!
    - Ну да, реактивные, с ракетами "воздух-земля"  в  клюве...
Выжгут все "к ябеной матери" и улетят...
    - А коммунисты?
    - Что коммунисты?
    - "Подпольный обком" не действует?
    - Некому, старик, действовать.
    - Неужто,  истребили  все  17  миллионов или сколько их там
было?
    - Да   нет,   сами   исчезли   по-тихому...   Рыцарей   или
инквизиторов,   скажем,  тоже  ведь  никто  не  истреблял  "как
класс"... Просто их время  прошло.  Есть,  правда,  еще  группы
экстремистов и маньяки-одиночки - эти спят и видят, как бы Царя
ликвидировать.  - Горячин снова посмотрел на Федора пристально.
- Но это, поверь мне, старик, бесполезная затея. Царь-то наш  -
трансцендентный...

    - Что-что?
    - Бесплотный  он,  понимаешь  ли...  Существует лишь в виде
электрического сигнала, преобразуемого посредством  телевидения
в  изображение.  Как  говорят в народе, "в телевизоре сидит", а
больше его и нет нигде... по крайней мере, на Земле.  Так  что,
старичок, чтобы Царя убить, надо телецентр в Останкино взорвать
или   Останкинскую  башню  завалить,  а  они  Царской  гвардией
охраняются... И близко не подходи!
    - Слушай, Горячин, а ты по какому  ведомству  числишься?  -
спросил Федор прямо.
    - По  контрольному, Федя, по контрольному, - охотно ответил
Горячин, словно давно ждал  этого  вопроса,  -  в  чине  майора
контрольной службы.
    - Ого!  Майор  Горячин  -  звучит!  То-то  я гляжу, от тебя
казенщиной так и разит!
    - А от тебя, старичок, разит щенячьим  протестом,  -  сузил
глаза Горячин.

    - Слушай,  майор, - не унимался слегка захмелевший Федор, -
я вот что спросить хочу: ты Достоевского читаешь?
    - А ты думаешь, друг мой  Федя,  контрики  -  это  небритые
мужики  с  обрезами?  Да мы единственная сила, которая в стране
хоть какой-то порядок поддерживает, если бы не мы, давно бы уже
каннибализм начался! А насчет Достоевского или,  скажем,  Канта
готов  с  тобой  поспорить.  Кстати,  тот  же  Кант сказал, что
"свобода  есть  осознанная  необходимость".  Так  вот,  я   эту
необходимость осознал.
    - И стал рабом системы, - продолжал за него Федор.
    - Это,  старик,  уже из другой оперы - я с таким же успехом
могу сказать, что ты стал рабом протеста против  этой  системы.
Оставим  демагогию!  Свободным  можно  быть только имея власть,
иначе   всякий   встречный-поперечный   будет   твою    свободу
ограничивать.  Вот ты ухмыляешься, а у меня, между прочим, даже
телевизора нет!
    - А жена? Свободу не ограничивает?
    - Раньше ограничивала, а теперь - нет.
    - Как же тебе это удалось?
    - Да просто взял и прогнал ее пинком  под  зад.  Зачем  мне
нужна  эта  стерва  старая, когда я себе любую молодую девку на
ночь взять могу! Так  что  хочешь  -  давай  к  нам,  я  помогу
оформиться.
    - Спасибо   за  доверие,  но  я  постараюсь  оправдать  его
где-нибудь в другом месте. Разрешите идти?
    - Иди, Федя. Искренне желаю тебе не попадаться в мои  руки.
Дружба дружбой, а служба службой, сам понимаешь.
    Федор  отставил наполненную коньяком стопку, поднялся из-за
стола, взял  в  прихожей  велосипед  и  благополучно  вышел  от
Горячина,  не  попрощавшись. "Странно выходит, - думал он, - до
разговора с Горячиным я Царя просто ненавидел, а  теперь  готов
ему  горло перегрызть... Все-таки убедил меня майор контрольной
службы в том, что я бунтовщик экстремистского толка".



    В голове у Федора немного шумело от выпитого, будто  в  его
черепной  коробке  работал  на  малых оборотах моторчик средней
мощности, но он усердно  давил  на  педали  правой-левой,  имея
целью  добраться до проселочной дороги засветло, а то в темноте
и заплутать недолго.
    Когда город остался позади, Федор воочию увидел последствия
деурбанизации: шоссе было  буквально  облеплено  разношерстными
времянками:  незатейливыми фанерными домиками; приспособленными
под жилье "Икарусами", среди которых  можно  было  увидеть  как
аэрофлотовские    экспрессы,   некогда   связывавшие   аэропорт
Шемеретьево  с  Аэровокзалом,  так  и  экскурсионные   автобусы
"Интуриста";  железными  сараями,  сильно походившими по своему
виду на гаражи; и прочими памятниками подмосковной  архитектуры
начала  XXI  века,  слепленными,  подобно  птичьим  гнездам, из
всего, что только может сгодиться:  из  разнокалиберных  досок,
дюралевых  листов, кусков плексигласа (вместо окон), пенопласта
и брезентовых полотен.
    Но более всего  Федора  поразили  не  сами  хибарки,  а  их
обитатели.  И поразили они его сохранившимся в них, несмотря ни
на какие обстоятельства, мощным  зарядом  жизненной  энергии...
Никто  в  этот  теплый  безветренный  вечер не сидел, казалось,
дома: кто пил чай всей семьей из пыхтящего возле самой  обочины
самовара,  кто  играл  с  соседями в лото за врытым перед домом
столом, кто травил анекдоты  или  обсуждал  последние  сплетни,
собравшись  в кружок, а кто и просто прогуливался вдоль дороги,
совершая "вечерний моцион". Шоссе было отдано детям:  настоящий
простор  для  игр, да и родителям удобно, потому что их шалопаи
все время на виду. Федору ежеминутно приходилось  объезжать  то
начерченные  мелом  на асфальте "классы", по которым прыгали на
одной ноге девочки, то баррикады, которые выстроили из  разного
мусора игравшие в штурм Останкино мальчики.
    - Эй,  папаша,  где  здесь  поворот  на  "Заветы Ильича"? -
окликнул Федор чуть было не угодившего под колесо  подвыпившего
мужичка  в  помятом  костюме  со  значком  "II  разряд  ГТО" на
лацкане.
    - Чо? - поднял мужичок голубо-красные глаза.
    - Совхоз "Заветы Ильича"... бывший.
    - Ты, чувак,  с  печки  свалился?!  Там  уже  давно  артель
"Призывы Барабашкина"!

    - Так я и говорю "бывший"...
    - Тогда  за колодцем направо сворачивай, а там через лесок,
через поле - и аккурат приедешь.
    - Спасибо.
    - "Спасибом" сыт не будешь,  -  укорил  Федора  мужичок.  -
Выпить есть?
    - За этим и еду, - непонятно зачем соврал Федор.
    - Тогда  и  меня  бери  на  багажник!  -  неожиданно прытко
подскочил мужичок.

    - Нет,  друг,  извини,  у  меня  заднее  колесо  слабое,  -
поспешил Федор нажать на педали.
    - Эгоист!  -  прокричал  мужичок.  -  Без водки вернешься -
зарублю!
    Следуя указаниям доблестного значкистка ГТО, носившего  эту
древнюю  регалию,  очевидно,  в  знак  протеста против нынешних
порядков, Федор повернул направо и выехал на пыльную  грунтовую
дорогу   -   "грунтовка",  мать-перемать!  Здесь  его  внимание
привлекла березовая рощица, в которой  собиралась  на  "блядки"
местная молодежь. Сельский заводила-гитарист пел частушки:

      "Как у милки моей в жопе
      разорвалась клизьма -
      бродит призрак по Европе
      райского царизьма!"

    Федору  захотелось  остановиться  и  послушать еще, но надо
было торопиться: надраенный погожим днем  медный  пятак  солнца
уже  скатывался за верхушки сосен. Однако как Федор ни старался
перегнать  сие  светило,  трясясь  и  подпрыгивая  в  седле  на
проходящей  через свежевыкошенное поле разбитой дороге, оно все
же докатилось до горизонта раньше,  чем  он  -  до  маринкиного
дома.  Длинно-туловищная  тень  Федора  мгновенно укоротилась и
исчезла, но через несколько минут  снова  появилась,  только  с
другой  стороны  и  более  скромная: на продырявленной звездами
черной ткани ночного неба засияла  круглолицая  луна.  На  краю
поля  обозначились  точечные  огоньки  горящих  окон - на них и
устремился  Федор  напрямую   по   шуршащей   стерне.   Обогнув
посеребренное  лунным  светом  зеркало  пруда,  он  въехал  под
аккомпанимент цикад  и  лягушек  в  деревню  и  проследовал  по
липовой  аллее  к  третьему  с  края  дому. Дом тот был не чета
пришоссейным халупам - сработанный  на  совесть  из  толстенных
бревен  за два десятка лет "до новейшей эры", он уверенно стоял
на земле, надменно отгородясь  от  свихнувшегося  мира  высоким
забором. Калитка была прочно заперта, но пока Федор раздумывал,
как ему пробраться к самому дому, чтобы постучать в дверь или в
окно,   его  учуял  сторожевой  барбос,  и  тихая  летняя  ночь
наполнилась бешеным  лаем.  Послышался  скрип  -  в  освещенном
проеме двери возникла женская фигура.
    - Эй,  мать,  придержи  кобеля!  - наигранно-строго крикнул
Федор.
    - Это ты кобель, а у меня сучка, - раздался знакомый голос.
- Спокойно, Инга!
    - На ночлег пустишь?
    - Смотря кого, -  Маринка  попыталась  всмотреться  в  лицо
нахального  парня,  но  луна  светила ему прямо в затылок, и на
месте лица темнело овальное пятно.

    - Ты откуда взялся такой шустрый?
    - С того света, мать, - ответил  Федор  загробным  голосом.
Облитое  бледным лунным светом маринкино лицо и вовсе побелело.
- Да я это! -  сказал  Федор  обычным  своим  голосом,  пожалев
Маринку.
    - Вот  злыдень! - обрадованно-облегченно вздохнула Маринка.
- Я тебе счас, Федька, уши пообрываю! - она отперла  калитку  и
бросилась  Федору  на  шею,  чуть  было не сбив его с ног своей
массивной грудью. - Напугал до смерти, у  меня  аж  матка  ниже
колена опустилась... А за "мать" ты еще получишь!
    - Может,   в  избу  пригласишь  сперва?  -  спросил  Федор,
подражая ее деревенской речи. - Или ты меня всю ночь, прижав  к
забору, лапать собираешься?
    - А-а-а,  -  возмущенно  вдохнула в себя Маринка. - Это кто
кого лапает?! - отпихнула она Федора  наполнившейся  грудью.  -
Как хамом был, так и остался... Ну ладно, заходи уж!
    Они  прошли в дом. Федор при свете рассмотрел Маринку: лицо
ее почти не  изменилось  -  все  те  же  большие  карие  глаза,
классический  прямой  носик  и  тонкие  чувственные  губы, - но
фигура  заметно  округлилась  со  всех  сторон...  "Сколько  ей
сейчас... лет 35?"
    - Что,  сильно  потолстела, да? - Маринка смущенно огладила
платье на широких бедрах.
    - Отнюдь... Скорее оформилась, я  бы  сказал,  -  улыбнулся
Федор.
    - Я  тебе  дам  "оформилась"!  -  зарделась  она  довольным
румянцем, - я тебя самого счас оформлю.
    Федор подошел и поцеловал ее в теплые податливые губы.
    - Думаешь, раз деревенская, так все можно?! - тяжело  дыша,
Маринка вынула из-под подола руку Федора. - Поешь хоть сперва -
я мигом накрою!
    Она  и  впрямь  мигом  накрыла  стол на терраске: огурчики,
помидорчики, рассыпачатая картошечка под  укропчиком  и  мутный
бутылек с огоненно-вонючей самогоночкой.
    - Эх,   за  встречу!  -  занюхал  Федор  шибанувшую  в  нос
самогонку душистой краюшкой ржаного хлеба.
    - Твое здоровьичко, Федюня!
    "Что-то быстро она одеревенилась, - подумал Федор,  уплетая
за  обе  щеки  простую,  но  аппетитную  снедь.  -  Была  такая
амбициозная девушка, а стала совсем  простая  баба...  Впрочем,
она,  должно  быть,  и раньше такой была в глубине души, просто
выпендривалась по молодости".
    - А ты давно здесь... проживаешь? - спросил он вслух.
    - Да уж четвертое лето.
    - Четыре года, значит? А я из твоей записки понял,  что  ты
только этой весной из города уехала.
    - Так правильно, я ведь в городе зимовала.
    - Неужели, каждый год на зимние квартиры подаешься?
    - Да  нет  же,  это  случайно  вышло.  Мы  со своей артелью
надумали той осенью яблоки на зимнюю одежку в городе  поменять.
Ну, выторговали разбитый грузовичок у сламеров...
    - У кого? - перебил Федор.
    - Ну...  это  кто  в  самостройных  развалюхах  живет - ты,
небось, их видел на шоссе.
    - А почему вдруг "сламеры"?
    - Да Бог их знает, - пожала плечами  Маринка.  -  В  кузове
этого  грузовика  одна  такая  семья жила, а наши артельские им
домик из досок сколотили взамен. Но это ж  не  машина  была,  а
одно  недоразумение: только задом шла, просто уссыкон! В общем,
пока ее починяли, ноябрь подкатил. Бабы еще думали, ехать -  не
ехать,  а  мужики  как  развопились: зря, что ли, чинили?! Ну и
поехали... За руль сам староста сел... "Я,  -  говорит,  -  еще
через Саланг снаряды возил!" Приехали мы, значит, наменяли себе
шуб  там  всяких  -  я  себе,  кстати, котиковое манто за ведро
"белого налива" взяла - и на ночлег в Большой театр подались...
Это Нюрка из крайнего дома всех завела:  ни  разу,  говорит,  в
Большом не бывала! Разлеглись на сцене под пирамидой...

    - Под чем?
    - Ну... там декорации от "Аиды" остались... Лежим, балдеем,
программки  изучаем...  И так нам хорошо было, будто и правда к
искусству приобщились... А наутро встали, вышли на улицу - мать
моя женщина! - все белым бело, аж глаза  режет.  За  одну  ночь
чуть  не  по  колено снегу навалило. Кинулись старосту искать -
нет нигде. Наконец, нашли в ЦУМе, в отделе тканей: он там  спал
с  какой-то  проблядушкой,  в  материю завернувшись. Оказалось,
пропил он грузовичок наш...
    - Да-а, - протянул Федор насмешливо,  -  раньше  лошадей  в
кабаке пропивали, а теперь грузовики... НТР!
    - Так  и  пришлось в городе зимовать... А манто котиковое я
обратно на продукты сменяла... до  сих  пор  как  вспомню,  так
слезы наворачиваются, ну до того жаль!
    - А что, без грузовика никак нельзя было обратно добраться?
    - Да и с грузовиком, наверное, не добрались бы - в сугробах
завязли,  дороги  ведь  теперь  никто  не  чистит. Трое парней,
правда, лыжи раздобыли и на них почесали...
    - И дошли?
    - Дойти-то дошли, только шубы  с  них  "лесные  братья"  по
дороге сняли, так что все свое "хозяйство" пареньки отморозили.
Но  и  в  городе  мы  натерпелись, вспомнить страшно, еле весны
дождались... Ну, ты ешь, Федяня, докушивай, а я  пойду  постель
разберу, чтоб не отвлекать тебя разговорами...
    Федор быстро доел, вылизал вкусную тарелку и зашел в темную
комнату... Ничего не видно, темень, хоть глаз коли!
    - Маринк, ты где тут? - спросил он.
    - Ты что кричишь? - донесся горячий шепот.
    - А что? - он тоже перешел на шепот.
    - Иди сюда, - с кровати послышалось шевеление.
    - Сейчас,  сейчас!  -  Федор побросал одежду на пол и залез
под тонкое одеялко.
    - Ой, руки холодные-е! -  завизжала  Маринка.  -  Ты  такой
худенький,  -  прижалась она своей упругой грудью к его жестким
ребрам.
    - А ты такая пухленькая! - обхватил ее Федор ниже поясницы.
    - Где   этот   негодяй,   который   когда-то   лишил   меня
девственности?
    Федор почувствовал легкое касание нежной ладони.
    - Ты,   Маришка,  как  слепой,  ощупывающий  лицо  дорогого
человека после долгой разлуки, - засмеялся он. -  Не  лучше  ли
устроить очную ставку с самой потерпевшей?
    - Потерпевшая не возражает.
    - Ну как, узнает?
    - Наполовину, - хохотнула Маринка.
    - А теперь? - поднапрягся Федор.
    - Теперь до конца!



    Весь  следующий  день  Федор  сибаритствовал,  пока Маринка
трудилась на огороде. Он с самого начала хотел  ей  помочь,  но
она  не  позволила: не мужское это, мол, дело - по грядке раком
ползать. От завтрака до обеда они с Маринкой  повалялись  часок
на  кровати,  а  затем, разгоряченные, как из парилки, сразу же
прыгнули в прудик с холоднющей ключевой водой, немного остыли и
вновь занялись каждый своим  делом...  вернее,  делом  занялась
Маринка,  а Федор от нечего делать отыскал хлопушку и взялся за
истребление мух на терраске. Особое удовольствие ему доставляло
шлепать этих насекомых  на  царском  лике,  "красовавшемся"  на
экране   телевизора  в  свою  натуральную  величину.  Звук  был
отключен, и при каждом ударе  по  носу  сия  августейшая  особа
отшатывалась,   по-шутовски  мотая  головой,  и  молча  грозила
пальцем.
    В погоне за крупной сине-зеленой мухой Федор  наткнулся  на
сервант,  и  его  внимание привлекла прислоненная к миниатюрной
кофейной чашечке небольшая цветная фотография, отснятая на  той
самой  терраске, на которой он находился. На этом снимке стояла
завернутая в  пуховый  платок  худощавая  женщина  лет  сорока,
кстати,  довольно  привлекательная,  но  в данном случае Федора
заинтересовала не женщина, а  картинка  на  экране  телевизора,
который, по-видимому, случайно попал в кадр... На экране вместо
обрыдлой царской физиономии можно было разобрать лицо мальчика.
"Наследник  престола,  что  ли?"  - Федор подошел к телевизору,
включил звук и спросил, показывая на фотографию:

    - Это кто?
    - Прежде   всего   здравствуйте,   Федор   Васильевич!    -
заискивающе улыбнулся Царь.
    - Чтоб ты сдох! - "поприветствовал" Царя Федор. - Кто это?

    - Ну  как  же...  это  Эльвира Артуровна, подруга молодости
Марины Вячеславовны, - ответил Царь, проглотив обиду.
    - Да я тебя не про бабу, а про мальца на экране  спрашиваю!
- строго  сказал  Федор,  отметив  про себя: "Надо же, и дня не
прошло, как по-деревенски заговорил!"
    - Позвольте взглянуть поближе, - сощурился Царь.  -  Это...
это мальчик.

    - А   если  конкретнее?  Ведь  ты,  царь-батюшка,  всех  по
имени-отчеству знаешь, - настаивал Федор.
    - Качество снимка плохое, - вздохнул "царь-батюшка",  -  не
могу лица разобрать...
    - Сейчас  сможешь!  - крикнул Федор, возбужденный внезапной
догадкой.

    Он выбежал в огород и, хлопнув Маринку по вздыбленному  над
помидорами заду, спросил:
    - Маринк, фотоаппарат есть?
    - А  как  же,  "поляроит", я за него лукошко малины отдала!
Возьми в спальне в шкафу, в нижнем ящике под тряпками.
    Федор откопал  из-под  тряпок  фотоаппарат  и  бросился  на
терраску  к  телевизору,  но только он навел объектив на экран,
как Царь закрыл лицо ладонью.
    - Всего один снимок для истории  перед  падением  трона!  -
"попросил" Федор.
    - Я стесняюсь, мин херц, - заявил Царь.
    - Почему   вдруг   в  единственном  числе?!  Позавчера  ты,
помнится, говорил про себя "Мы"...
    - "Мы" - это, знаете  ли,  несколько  неблагозвучно,  будто
корова   мычит,   -   жеманно  разъяснил  Государь,  выглядывая
светящимся глазом через щелочку в пальцах.
    - Кокеточка! - усмехнулся Федор.
    Он выключил телевизор,  выждал  пару  секунд,  затем  снова
включил и, как только появилось изображение, нажал на спуск, не
дав  Царю опомниться. Послышалось мягкое жужжание, и из прорези
в фотокамере вылезла карточка. Федор подошел поближе к свету  и
всмотрелся  в бумагу: на ней быстро проступали то в одном, то в
другом месте темные пятна и линии... и вот эти  линии  и  пятна
соединились   в  черно-белое  изображение  мальчишеского  лица.
Мальчик как  мальчик,  ничего  особенного:  форменный  школьный
пиджачишко,  пионерский  галстук  с  неумело наверченным узлом,
простое круглое лицо, курносый нос, озорные глаза и встрепанные
волосы... и все же что-то насторожило Федора в  его  внешности:
казалось,  с  ней  было  связано  что-то страшное и неприятное,
мерзкое  и  гнусное,  и  это  "что-то"   явно   не   относилось
непосредственно к парнишке, не ассоциировалось с его природными
чертами,  а  привносилось  откуда-то  извне...  как  если бы по
красивому и нежному лицу ползали мохнатые черные пауки.

    - Что-нибудь  интересное?  -  Царь  вытянул   шею,   словно
собираясь высунуть голову из ящика телевизора.
    - Да  нет,  ничего, - Федор поднял глаза на экран, стараясь
держать фотографию так, чтобы ее не смог разглядеть Всевидящий,
и тут его как  молнией  поразило:  "Да  это  ведь  сам  Царь  в
детстве!"
    - Кто там, неужели не я?! - обеспокоено спросил Царь.
    - Ты, Вездесущий, ты, - успокоил его Федор.
    - Ну и слава мне! - вздохнул тот облегченно.
    Федор заткнул Всевидящему и Вездесущему рот, выключив звук,
вышел во двор, положил фотографию на освещенную мягким вечерним
солнцем дубовую колоду для рубки дров и сделал с нее снимок. На
этот  раз  получился  все  тот  же  мальчик, но как бы снятый с
большего расстояния: он теперь стоял со школьным ранцем в  руке
на  фоне  высокой железной ограды, сквозь частые прутья которой
просовывались ветви деревьев. Федор переснял и эту  фотографию,
но получилась та же самая картинка, разве что немного почетче.
    За  ужином Федор выложил на стол фотографии, предварительно
переставив в другую комнату "Везденоссующего", как называла его
Маринка.

    - Узнаешь? - хитро спросил он.
    - А я-то думала, ты меня хочешь сфоткать,  -  разочарованно
сказала  Маринка. - А этого... как не узнать, я его, душегубца,
в любом виде узнаю, как бы он ни маскировался.  До  чего  довел
людей, ни дна ему ни покрышки!
    - А  форма на нем старого образца, - заметил Федор. - Может
быть,  он  наш  ровесник  -  борода  ведь  старит  -  и  учился
где-нибудь в соседней школе или даже в параллельном классе...
    - Если  б я его тогда встретила, то задушила бы гаденыша! -
Маринка сжала пальцы до побеления.
    - Спокойно, Зорька! - погладил ее по плечу Федор. - Если бы
мы с ним и встретились 30 лет назад,  то  никак  не  смогли  бы
предугадать,  что  из него выйдет в будущем. Будущее для того и
скрывается  от  нас,  чтобы  мы  не  могли   изменить   его   в
настоящем... которое в будущем станет прошлым.
    - Ты,  Федя, меня не путай своим "будущим-переебудущим" - я
тебе точно говорю, что прибила  бы  его  на  месте:  у  меня  в
детстве на плохих людей нюх был!
    - Может,  он  тогда  еще  "плохишом"  и  не был, - возразил
Федор. - Да и что теперь... Поздно, Жора, пить  "Боржоми",  как
говаривал  в  молодости  один  мой знакомый майор. Вот его-то я
точно мог сто раз укокошить, но ведь мы друзьями были!  Тут,  я
думаю, с другой стороны подойти надо...

    - С заду, что ли?
    - Вроде  того... Понимаешь, на фотографии получается не то,
что мы видим на телеэкране, а фотография - она более устойчива,
то есть изображение на ней не меняется, как на  экране,  потому
ей  и  веры  больше...  Что  это  значит?  Я  вижу  только одно
объяснение: Царь существует лишь у нас  в  голове,  это  мираж,
навеянный   фотографией   мальчика,   которую   транслируют  по
телевидению, это своего рода телегипноз...
    - Значит,  нам  только  чудится,  что  это  чучело  с  нами
говорит?! - удивилась Маринка.
    - Вот  именно!  В действительности мы говорим сами с собой,
воображая, что говорим с царем - "царя играет труппа"! - этим и
объясняется то, что он знает все про всех - он  знает  про  нас
ровно столько, сколько мы сами знаем про себя!
    - А  я-то,  дурочка,  никак  в толк взять не могла, как это
император наш говеный всех по имени и по отчеству знает!  Когда
он  только  появился,  все  говорили:  раз  с каждым из трехсот
миллионов отдельно беседует, значит, и впрямь чародей... Что  ж
мы теперь со своим открытием делать будем?
    - Тут  есть  какая-то  тайна,  и  чтобы  ее  раскрыть, надо
добраться до первоистоков, я так считаю. Для  начала  попробуем
узнать имя этого злосчастного пацана...

    - А чего тут знать?! Ванькой его зовут Барабашкиным!
    - Ох,  Маришка,  шустрая  ты, как электровеник! Имя у Царя,
может, и настоящее, а вот фамилия... Где-то я ее уже слышал,  и
у меня такое впечатление, что он ее у кого-то позаимствовал.
    - Сам  он  своего  имени не откроет, если это не настоящее:
только прикидывается дурачком и простофилей, а на самом деле  -
лиса та еще!
    - Из тыщи лиц узнал бы я мальчонку... - пробормотал Федор в
задумчивости.

    - Чего? - не поняла Маринка.
    - ...  но  как  зовут  - забыл его спросить. Стишок такой в
школе разучивали когда-то, не  помнишь?  Я  за  него  "пятерку"
получил, потому он мне в память и врезался...
    - Тогда придумай что-нибудь, отличник!
    - Вообще-то  я  был  "хорошистом",  но,  тем  не менее, уже
кое-что придумал... Прежде всего, нужно вычислить район поиска,
чтобы не ловить черную кошку  в  темной  комнате,  как  говорят
философы.  Вот  видишь,  Маринк,  на последней фотографии из-за
макушек деревьев шпиль Останкинской телебашни торчит, а рядом -
тучка со светящимся  краем,  не  иначе,  как  за  ней  солнышко
прячется...    Пространственные   ориентиры   имеются,   теперь
временные: мальчишка в форме и с портфелем  -  о  чем  это  нам
говорит?
    - С уроков сбежал!
    - Так  сразу и "сбежал"! Не каждый ведь день он прогуливал;
разумнее будет предположить,  что  его  засняли  по  дороге  из
школы,  тем более что снимали, скорее всего, взрослые, а с ними
особо не попрогуливаешь... Итак, время - около  полудня,  будем
исходить  из этого. Со временем суток разобрались, теперь время
года: у ограды куст сирени цветет...
    - Значит, весна, - кивнула Маринка.
    - А если точнее?
    - Конец мая, надо думать...
    - А почему не начало июня? - решил скорректировать Федор.
    - Да потому что в июне в школе занятий  нет!  -  засмеялась
Маринка.
    - Умничка! - искренне восхитился Федор. - Шерлок Холмс!
    - Это  ты  Холмс,  по  комплекции  больше  подходишь, а я -
доктор Ватсон... Пойдем в кроватку - лечить тебя буду!
    - Теперь бы специалиста по астрономии разыскать,  чтобы  он
нам  по  солнечному  азимуту  место определил, - поднялся Федор
из-за стола, потягиваясь.
    - А чего искать: мой бывший муж  -  физик,  но  астрономией
увлекается,  хобби  у  него  такое... Я его еще "астропиздиком"
звала.
    - Но мы же в Харьков к нему не поедем!
    - Какой Харьков, Федя, окстись! - отмахнулась Маринка. -  С
тем  барбосом  я и года не прожила, а этот второй, до сих пор в
Москве обитает, возле  метро  "Сокольники",  никуда  из  города
уходить не хочет, врос, говорит, в асфальт корнями...
    "Похоже,  она  у  него зимовала", - не без ревности подумал
Федор, а вслух сказал как ни в чем ни бывало:
    - Завтра же к нему отправляемся!
    - На кого же  я,  Федюня,  сад  оставлю?!  Вот-вот  яблочки
поспеют,  боюсь  я  в городе застрять, как зимой. Да я тебе и в
обузу буду: с моей толстой попой только  на  багажнике  сидеть!
Так что ты поезжай, а я тебе письмецо рекомендательное выдам...
Только  от  него  сразу  ко  мне  возвращайся,  а  то я по тебе
горевать буду!
    "Так будет даже лучше", - сказал себе Федор.
    Со двора донесся злобный лай. Маринка выглянула в окошко:
    - Муженька моего бывшего принесла нелегкая!
    - На ловца и зверь бежит! - Федор обрадовался,  что  никуда
не надо ехать.

    - Этот уж точно зверь, да не тот.
    - Сколько ж у тебя мужей было? - удивился Федор.
    - Много, Федя, но этот последний... Лезь на чердак!
    - С какой стати? - еще больше удивился Федор.
    - Контрик он, с ним лучше не связываться, - Маринка достала
из-за  серванта  стремянку.  -  Лезь, говорят, а то себе дороже
будет.
    Федор раздвинул стремянку, открыл люк в потолке и  забрался
на темный и душный чердак.
    - Вторую   тарелку  со  стола  убери!  -  крикнул  Федор  в
квадратное отверстие перед тем, как захлопнуть крышку.
    Внизу простучали суетливые шаги на фоне скрипа  половиц,  а
затем  хлопнула дверь - Маринка побежала открывать калитку. Как
только глаза немного привыкли к темноте,  Федор  осмотрелся  по
сторонам  в  поисках  чегонибудь увесистого на тот случай, если
незваному гостю вдруг вздумается слазить на  чердак,  но  почти
все  пространство было заставлено сундуками с тряпьем и мешками
с крупой, так что ничего подходящего не подворачивалось.  Снова
хлопнула дверь, и послышался хриплый голос:
    - Спала, говоришь... С кем, если не секрет?
    - Да  что  ты,  Степа, с кем тут спать-то: на всю деревню -
три неженатика, да и те с отмороженными конечностями.
    - Ох, Маришка, твоими бы устами...
    Прямо под ногами  Федора  послышалось  глухое  шевеление  и
шебуршание,  затем с грохотом опрокинулся стул и тот же хриплый
голос произнес озадаченно:

    - Ты что это?
    - Да...  как  тебе  сказать-то,  Степа...  В  общем,  не  в
состоянии я... по техническим причинам.
    - Знаю  я  твои  "технические причины"! - рявкнул Степан. -
Опять со своим профессором яшкаешься?! Я этому  сраному  физику
всю его физию расфиэдячу! Где он? Опять под кроватью прячется?
    - Да ты что, пьяный, что ли? А ну дыхни!
    - Я щас дыхну... Я щас так дыхну из двух стволов!
    Отзвуки  шагов перекочевали из одного края чердака в другой
- Степан прошел в спальню... заскрипели и  завизжали  кроватные
пружины.
    - Так, под кроватью нет...
    - Вот чудной! Говорят тебе, нет никого.
    - Ты кого провести хочешь?! Я с восемнадцати лет в органах!
Почему телевизор не работает?
    - Как не работает?
    - Ты мне дурочку не строй! Почему звука нет?
    - Добрый   вечер,   достопочтенный   Степан  Трофимович!  -
послышался нарастающий по силе голос Царя.
    - Здорово, коль не шутишь, Ваше Величество!  -  попростецки
ответил   Степан,  явно  показывая  Маринке,  что  он  с  самим
Государем на дружеской ноге. - Никто не обижал тут вас?
    - Пусть Марина Вячеславовна сама скажет.
    - А что я?! Я и мухи не обижу, не  то  что...  А  больше  и
некому было.

    - Ай-яй-яй! Не хорошо ведь лгать, Марина Вячеславовна, и не
стыдно вам?

    - Неужто, и правда физик?! - зарычал Степан.
    - Тут птица покрупнее, - заверил его Царь.
    - Я  эту  "птицу" в пух и прах разнесу, только перья лететь
будут! - послышался сухой щелчок  автоматного  затвора.  -  Где
он???
    - А  в  "скворечнике"  сидит  у вас над головой, - спокойно
сказал Царь.
    Громовая дробь ударила Федору по ушам, и  возле  самых  его
ног  взметнулся  фонтан  деревянных щепок... Сквозь поднявшуюся
пыль в потолок брызнули струйки света.
    - Очумел, что ли, дом спалишь! - закричала Маринка не своим
голосом.

    - Молись, профессура, или кто ты  там,  -  процедил  Степан
сквозь зубы. - Маришка, лестницу!
    Снизу    донесся    деревянный   перестук   устанавливаемой
стремянки. "Держи крепче, а то пол у тебя больно скользкий",  -
дал  указание  Степан.  Федор  зашел на цыпочках за ближайший к
люку сундук, встал на колени и  уперся  в  него  плечом,  чтобы
резко  надвинуть его на отверстие люка, как только там появится
голова ретивого контрика. Лишь только заскрипели  альто-сопрано
рейки  лестницы,  как Федору уже почудился другой звук, гораздо
более  неприятный  -  костяная   трель   сворачиваемых   шейных
позвонков...  Между  полом  чердака и крышкой люка обозначилась
светящаяся щель - Федор упруго сжался наподобие пружины,  чтобы
в  следующий момент мощно разжаться в торец сундука... Раздался
легкий  хлопок  крышки,  и   тут   же   -   гулкий   грохот   и
хрипло-визгливый  вопль:  "Подлюка!!!" Еще толком не поняв, что
произошло, Федор стремительно бросился к люку, одним  движением
руки  откинул  крышку  и,  не раздумывая, прыгнул в наполненную
электрическим светом квадратную прорубь... Удачно приземлившись
на полные ступни, он с ходу  нанес  по  поднимавшемуся  с  полу
противнику серию коротких ударов - противник закачался и тяжело
рухнул навзничь обратно на пол.
    - Мешок  с дерьмом, - глухо сказал Федор не своим голосом и
плюнул сквозь зубы на поверженную жертву. - Привет от спецназа!
    - Убийца! - раздался за его спиной истошный вопль.
    Федор обернулся и увидел перед собой перепуганную женщину с
круглыми  глазами,  которая  в   животном   ужасе   вжалась   в
бревенчатую  стену  и  перебирала  ногами,  будто хотела влезть
задом на эту самую стену,  чтобы  забиться  в  дальний  верхний
угол.  Федор  довольно улыбнулся, лениво раздумывая, прикончить
ее сразу или сперва поиграть в веселые игры...
    - Не убивай, Христом Богом молю! - женщина кинулась на  пол
и обняла его за ноги.
    Федор  покачнулся  и  в  глазах  его  потемнело... Когда он
пришел  в  себя,  то  увидел  рыдающую  у  его  ног  Маринку  и
распластавшегося  рядом  ее бывшего мужа. "Что бы это значило?!
Ведь  только  что  я  сидел  на  чердаке",  -  Федор  попытался
восстановить  в  голове  ход  событий,  чтобы вспомнить, как он
очутился  в  комнате:   вот   он   сидит   за   сундуком,   вот
приподнимается  крышка  люка,  вот раздается грохот... и вот он
стоит посреди комнаты, а внизу лежит, вцепившись в его штанину.
Маринка. Он тронул ее за плечо - она в испуге отскочила, закрыв
тыльной стороной ладони блестящее от слез бледное лицо.

    - Ты что? - не на шутку удивился Федор.
    - Не подходи ко мне! - отпугивающе ощерилась Маринка.
    - Да в чем дело-то?!
    Маринка подозрительно  глянула  на  него,  окатив  холодным
взглядом, и задрожала, как в ознобе, крупной дрожью.
    - Тебе что, плохо? - испугался за нее Федор.
    - Хор-р-рошо, - Маринка выдала зубами дробь.
    Федор  налил  в стакан самогонки и хотел подать Маринке, но
она снова закричала, перестав дрожать:
    - Не подходи ко мне!
    - Ты что, Маринка, не узнаешь меня, что  ли?  Это  ведь  я,
Федор,  -  Федор  не  смог  сдержать  глупой  улыбки.  -  Выпей
самогоночки - лучше станет.
    Маринка недоверчиво покосилась на  граненый  стакан,  будто
Федор подавал ей в нем яд, но все же взяла и выпила.
    - Кху!  -  кашлянула  Маринка самогонными парами. - Я давно
почуяла, что ты не Федор, - заявила она.
    - А кто же я? - улыбнулся Федор криво.
    - Не знаю, - спокойно и серьезно  ответила  она.  -  Может,
оборотень,  а  может,  и  похуже...  Я  сразу  заметила, что ты
какой-то не такой, но думала, показалось...
    - Ну, знаешь! - возмущенно мотнул головой Федор. - Ты  тоже
не та, что была раньше.
    - ...а теперь вот убедилась.
    - В чем убедилась?! - заорал Федор, потеряв терпение.
    - Ты  как  с  чердака  прыгнул по-кошачьи... глаза горят...
шерсть дыбом... - Маринку снова бросило в дрожь.
    - Так это я его?.. - Федор посмотрел  на  трупом  лежавшего
Степана  и  в  удивлении поднял к глазам свои руки, разглядывая
их. - А я думал, ты лестницу из-под него выбила...
    - Так оно и было, -  подтвердила  Маринка,  -  а  потом  ты
напрыгнул,  страшный  такой...  К  стенке меня прижал - думала,
тоже убьешь.
    - Чертовщина какая-то, - пробормотал  Федор,  -  ничего  не
помню!
    - Ты - оборотень, - заверила его Маринка.
    - Если  даже и так, то теперь я снова стал самим собой, так
что можешь не бояться, - успокоил он ее.
    - А я и не боюсь, - Маринка поднялась  с  пола  и  оправила
платье. - По мне - хоть сам черт, лишь бы мужик хороший был!
    "Похоже,  самогон  начал  действовать",  - отметил про себя
Федор.

    - Жалко Степку, хоть и дурак был, - печально посмотрела она
на своего последнего мужа.
    Федор склонился над Степаном и прижал ухо к его груди:
    - Дышит!
    - Что же мы с ним делать будем?!
    - Свяжем, а сами поедем в город к другому твоему "бывшему".

    - На велике далеко не  уедешь:  он,  если  развяжется,  нас
быстро на мотике догонит, - покачала головой Маринка.
    - На каком еще "мотике"? - не понял Федор.
    - Так он ведь на мотоцикле с коляской приехал, а ты пердежа
не слышал?!

    - Значит, мы поедем на его мотоцикле, соображать надо!
    - Ой, и правда, а я сразу не дотумкала.
    - Помоги  мне  раздеть своего "ненаглядного" - я в контрика
переоденусь для конспирации... Конспирация, додог'уша, пгег'ыше
всего, как говорил "самый человечный из людей".
    - Это кто?
    - Да тот, что царю за брата отомстил.
    - А-а...
    Вдвоем они быстро раздели и связали Степана, так что  когда
он  очухался,  то  с удивлением обнаружил, что сидит на стуле с
опутанными бельевой веревкой руками и ногами, а перед ним стоит
свой брат - контролер. "Развяжи, браток, - прохрипел Степан,  -
вишь,  подлая женщина меня как стреножила". "Браток" наклонился
и попросил: "Скажи "а-а-а". Ничего не понимая, Степан  послушно
открыл  рот и ощутил в нем противную сырую тряпку. "Предатель!"
- хотел закричать он, но вместо крика получился  лишь  жалобный
сдавленный  вопль...  Тут же он заметил, что сидит в трусах и в
майке, и до него наконец-то дошла суть происходящего  -  он  аж
побагровел от бес- сильной злобы.
    - Собери  провизию  в дорогу, - сказал Федор Маринке, - а я
тут попрощаюсь кое-с-кем.
    Он набросил на себя кожаную портупею, переложил пистолет из
болтавшейся на бедре кобуры в просторный карман галифе (так ему
показалось удобнее), подхватил с пола автомат, играючи взяв его
за цевье,  как  рыбу  за  жабры,  и  в  полном  обмундировании,
поскрипывая  обтягивающими  икры хромовыми сапожками, подошел к
экрану телевизора.
    - Не узнаете, Ваше Стукачество?  -  спросил  он  притихшего
Царя.
    - Жаль,  что  мы  с  тобой  на  Том Свете не встретились, -
серьезно сказал бородатый субъект в телевизоре.
    - Еще  будет  такая  возможность,  -  успокоил  его  Федор,
которому  отчего-то  стало  весело.  Он  даже не стал разбивать
прикладом экран, как только что хотел сделать. - Живи  до  поры
до времени.
    Выходя  из  комнаты,  Федор  понял,  отчего  ему захотелось
рассмеяться: встревоженный Царь со взлохмаченной бородой сильно
напоминал барахтающегося на спине насекомого... эдакий  живущий
в телевизоре электронный паразит, жуткий, но беспомощный.
    Маринка  уже  сидела  в  мотоциклетной  коляске,  держа  на
коленях корзинку с запасом сухих пайков.
    - Давно мечтал подержать за рога такого зверя, - сел  Федор
за руль тяжелого и мощного "Урала".
    - Ты водить-то умеешь? - настороженно спросила Маринка.
    - Если  бы  ты видела, как я двадцать лет назад рассекал на
мопеде, то не задавала бы таких глупых вопросов.
    - О, Боже, спаси и помилуй! - вздохнула Маринка.
    Федор резко рванул с места, и они с грохотом затряслись  по
ухабам,    отпугивая    ночную    тьму   светом   единственного
мотоциклетного глаза. "Да не гони ты так - дорвался! -  у  меня
сейчас  все яйца из корзинки повыпрыгивают!" - крикнула Маринка
сквозь рев мотоциклопа... Короче,  до  знатока  астрономии  они
добрались только к исходу ночи.
    Маринка  позвонила в дверь и, притулившись к уголку, тут же
захрапела.  Через  минуту  послышалось  шарканье   тапочек   по
паркету,  и  Федор ясно представил себе, как в следующий момент
на пороге появится плюгавый старичок  в  тапочках  с  загнутыми
кверху мысками, в халате, расшитом золотистыми знаками зодиака,
и  в  коническом  колпаке  со  сверкающими на нем звездочками -
восточный звездочет, одним словом. Однако  его  предрассветному
бреду  не  дано  было  реализоваться  в действительность: дверь
открыл атлетического телосложения высокий мужчина  лет  сорока,
которого с учетом одетого на нем спортивного костюма можно было
вполне   принять   за   десятиборца,   если   бы  не  роскошная
эйнштейновская грива, придававшая ему  сходство  с  африканским
львом.
    - Вы за мной? - спросил он Федора.
    - Скорее,  к  вам, - Федор растолкал Маринку и впихнул ее в
дверь.
    - А,  Бонифаций!  -  Маринка  обхватила  хозяина  квартиры,
повиснув на нем, как пьяный на столбе, и снова захрапела.
    - Ну  вы,  ребята,  корки  мочите!  - засмеялся хозяин. - Я
думал, меня "брать" пришли.
    - Есть за что?  -  усмехнулся  Федор,  поправляя  на  плече
автомат. - Федор, - представился он.
    - Лев.
    - А Бонифаций - это фамилия?
    - Скорее,  прозвище,  - улыбнулся Бонифаций. - Как бы то ни
было, все меня  именно  так  называют.  Подержи,  а  я  постель
приготовлю, - он передал Федору Маринку и скрылся в гостиной. -
Вам вместе стелить? - донесся оттуда его голос.
    - В  данном случае это не имеет значения, но лучше вместе -
меньше постельного белья понадобится.
    - А ты, Федор, рационалист! - засмеялся Бонифаций.
    - Разбуди нас через четыре часа, - попросил Федор, -  время
дорого.
    Через  четыре с половиной часа все трое завтракали на кухне
привезенными яйцами, которые хоть и были сварены  вкрутую,  все
равно  изрядно побились. Маринка взахлеб рассказывала Бонифацию
историю о том,  как  "Федька  проучил  Степку":  Федор  в  этой
истории,  естественно,  выглядел  настоящим  героем,  смелым  и
решительным,  а  о  его  превращении  в  кровожадного   монстра
тактично не упоминалось.
    - Хватит  про  мои  суперменовские  подвиги рассказывать, -
нетерпеливо перебил  Федор,  кроша  яичный  желток  в  чашку  с
желудевым кофе. - Лучше доложи, зачем мы приехали.
    - Это  ты,  Федя,  сам доложи - ты командир, тебе и карты в
руки, - Маринка поняла "намек" на болтливость и примолкла.
    Федор извлек  из  внутреннего  кармана  кителя  фотографии,
вытер  рукавом  воду  на  столе и разложил их перед Бонифацием:
"исходные ориентиры: останкинская телебашня и солнце  -  смотри
последнюю  фотографию. Время: около полудня, конец мая. Задача:
определить место,  в  котором  был  сделан  снимок".  Бонифаций
аккуратно   взял   со   стола   фотографию   и  стал  молча  ее
рассматривать. На губах его заиграла непонятная улыбка.
    - Сколько тебе понадобится времени, чтобы все вычислить?
    - Нисколько, - положил Бонифаций фотографию на стол.
    - Ты что, Боня, отказываешься?! - удивилась Маринка.
    - Да, я отказываюсь вычислять, - кивнул Бонифаций.
    - Все ясно! - поднялся Федор из-за стола.
    - Не горячитесь, господин портупей-юнкер, - хитро улыбнулся
Бонифаций. - Ответ готов!
    Маринка  кивнула  Федору  с  открытым  ртом,  мол,  я  ведь
говорила, что он гений.
    - Ну и?.. - спросил Федор недоверчиво.
    - Юго-восточная  сторона  парка Сокольники! - победно выдал
ответ Бонифаций. - Не верите?
    - Я верю, но не понимаю,  откуда  такой  быстрый  ответ,  -
сказал  Федор. - Может, ты нам и имя мальчика скажешь, не сходя
с места?!
    - Мальчика я не  припоминаю,  хотя  его  лицо  мне  кажется
знакомым,  а вот ограду я как облупленную знаю: в детстве через
нее в парк по выходным лазил, когда вход платным был.
    - А что, такая ограда только с юго-восточной стороны  есть?
- спросил Федор, не до конца еще веря в столь быстрый успех.
    - Да  нет,  но  ты сам указал ориентиры... А кто сей отрок,
взирающий на нас с фотографии?
    - Ивашка-Барабашка, - сказала Маринка.
    - Неужели, царевич? - искренне удивился Бонифаций.
    - Этот снимок я  сделал  с  экрана  телевизора,  -  пояснил
Федор.
    - Любопытное  явление!  Было  бы крайне интересно разгадать
его природу.

    - Я думаю, ключ к  разгадке  нужно  искать  в  прошлом:  не
родился  ведь  Барабшкин  царем... а может, и и Барабашкиным не
родился, - сказал Федор.
    - Действительно, кто сказал, что его зовут Барабашкиным? Он
сам и сказал, - согласился Бонифаций.
    - Поди проверь у него документы! - добавила Маринка.
    - Вот я и предлагаю установить его личность, - подвел черту
Федор. - Наверняка сохранились какие-то  составленные  на  него
документы,  и  где-то  еще живут люди, знавшие его до прихода к
власти, ведь каждый человек оставляет след...
    - Если  это  действительно  человек,  -  прибавила  Маринка
серьезно.
    - Отбросим  мистический  подход  как  ненаучный,  - отрубил
Бонифаций. - Довольно мистики!
    - Оставим этот академический спор,  коллеги!  -  усмехнулся
Федор.  -  Будем  действовать  эмпирическим путем... Бонифаций,
сколько средних школ в округе этой самой юго-восточной стороны?
    - Три, включая ту, в которой я учился.
    - Отлично! Покажешь нам дорогу в ближайшую из двух  других,
а сам отправишься в родную "цитадель знаний". Мы за тобой потом
заедем.  Вопросы есть? Вопросов нет. Всем оправиться и выходить
на улицу... Отставить! Чуть было не  забыл:  Бонифаций,  возьми
фотографию - пригодится, когда будешь потрошить архивы.
    Через  десять  или  около  того  минут,  высадив  по дороге
Бонифация, Федор с Маринкой разыскали вторую школу и  поднялись
по  широкой лестнице с блестящими деревянными перилами, некогда
отполированными  съезжавшими  по  ним  сорванцами,  в   кабинет
директора.  Там царил полный разгром: длинный директорский стол
был перевернут, шкафы повалены на пол, классные журналы сожжены
тут же на паркетном полу, а единственный сохранившийся на стене
портрет - первого советского  министра  просвещения  -  нещадно
разрисован  жирным  черным фломастером, так что вместо министра
со стены лукаво смотрел упитанный усатый котяра.

    - Мя-я-у! - раздалось вдруг.
    - Ай! - вздрогнула стоявшая под портретом Маринка.
    - Лучше отойди, а то на голову прыгнет - прическу испортит,
- засмеялся Федор.
    - Да ну тебя, Федька-редька! - шутливо обиделась Маринка. -
Пойду посмотрю в коридор, может, кошечку поймаю, я  давно  себе
хотела...
    Маринка   вышла,  а  Федор  принялся  выгребать  из  шкафов
сваленные  в  кучу  бумаги.  Видно,  до  него  тут  уже  кто-то
постарался,  потому  что ничего интереснее секретной инструкции
Городского   отдела   народного   образования   "О   проведении
обязательного  анонимного медицинского осмотра учащихся-девочек
8-10-х классов средних школ г. Москвы" найти не удалось.  Можно
было  уезжать,  но Маринка куда-то запропастилась. Федор обошел
коридоры на всех четырех этажах - нигде ее не было.  "Маринка!"
- крикнул  он  в лестничный пролет. В ответ раздалось мяуканье,
но мяукал явно человек, а не кошка. Федор снял с предохранителя
автомат и, держа  его  наизготове,  поднялся  на  второй  этаж.
"Маринка!"  -  крикнул  он  в гулкую пустоту длинного коридора.
"Мяу!" - послышался басистый мужской голос из-за закрытой двери
одного из классов. Федор пальнул одиночным вверх для  острастки
и  сквозь снег осыпающейся с потолка побелки подскочил к двери,
распластавшись вдоль стены на  тот  случай,  если  через  дверь
будут стрелять.
    - Эй,  контра,  бросай  оружие,  если  не  хочешь, чтобы мы
разрисовали бритвой твою бабу! - донесся  из-за  двери  тот  же
басистый  голос, временами переходивший в фальцет: очевидно, он
принадлежал подростку. - А ну, мяукни.
    Послышался сдавленный маринкин крик.
    - Просунь автомат в дырку, и без шуток! - приказал  тот  же
голос.
    Делать  было нечего: Федор просунул автомат в широкую дырку
в нижней части фанерной двери.
    - Теперь пистолет! - последовал очередной приказ.
    "Вот кретин, кобуру нацепил!" - обругав себя,  Федор  вынул
из  кармана  галифе  пистолет  и бросил в ту же дыру. В дверном
замке клацнул ключ, и раздался крик: "Заходи!" Федор пнул дверь
ногой и вошел в комнату: парты в ней были сдвинуты в один угол,
и на ближайшей из них  сидела  Маринка  со  связанными  руками;
рядом  с  ней  стоял, поигрывая опасной бритвой в длинной руке,
высокий прыщавый парень, а по бокам  -  угловатый  мальчонка  с
пистолетом  и  рыжий  верзила с автоматом, все трое - не старше
пятнадцати. В дальнем,  свободном,  углу,  сидели,  сбившись  в
кучку,  ребятишки  лет  семи-восьми,  а  среди  них - худенькая
девушка лет двадцати с небольшим, очевидно, бывшая учительница.
    - Руки подними!  -  скомандовал  рыжий.  -  Ты  чего  здесь
вынюхивал?
    - Да  не контрик он, а подпольщик переодетый, мы тут одного
мальчика искали! - закричала Маринка со слезами на глазах.
    - Знаем мы таких подпольщиков! - зло  усмехнулся  рыжий.  -
Один   такой  меня  уже  как-то  привел  в  "штаб  вооруженного
восстания": до сих пор кровью харкаю... но и он в земле  лежит.
Может, вы меня искали? Только я вам не "мальчик"!
    - Не  контрик  он!  - снова закричала Маринка, обращаясь на
этот раз к угрюмо молчавшей девушке как ко взрослому человеку.
    Девушка побледнела и напряглась, но с  ее  задрожавших  губ
так и не слетело ни единого слова.
    - Ольга   Дмитриевна  сказала  "в  расход",  -  бесстрастно
пояснил рыжий.
    - Как в расход? Как в расход! - вскочила с  парты  Маринка.
Живого человека?!

    - Сидеть! - схватил ее прыщавый за волосы.
    - А  ты,  дядя,  что  молчишь?  - робко спросил мальчонка с
пистолетом.
    Федор ничего не ответил - доказывать, что он  "свой",  было
бессмысленно,  да  и сам виноват: влез в шкуру контрика - вот и
расплачивайся  за  все  контриковские  дела.  Кроме  того,   им
завладела  странная  апатия, полное пренебрежение к собственной
судьбе, и на все происходящее вокруг него он взирал с  чувством
отстраненности  и  легкого  недоумения,  как  если  бы  он  был
зрителем, неожиданно для  себя  очутившимся  на  сцене  в  роли
недостающего  для кульминации представления героя. Смерти он не
боялся.  (Смерть?  Это  вон  та  закутанная  в  белую  простыню
тщедушная  старушка  с  намазанным  мелом  лицом, прячущаяся за
кулисами в ожидании своего выхода на сцену?!)  Он  боялся  лишь
того,  что с ним случится припадок, как в маринкином доме, и он
превратится в отвратительного монстра, рвущего всех  на  куски,
чтобы  лакнуть  из лужи теплой крови... Да и пацанов было жаль,
хоть и наглые не по годам ребята.

    - Нашел тоже "дядю"! - усмехнулся рыжий. - Давай на  выход,
- мотнул он автоматным стволом, показывая Федору на дверь.
    - Прощай,  Маринка!  -  помахал  Федор  рукой, словно перед
отправлением не в мир иной, а в длительную командировку.
    В ответ послышалось лишь рыдание. Рыжий верзила и угловатый
мальчонка  вывели  Федора  в  дальний  угол  школьного   двора,
заваленный  ржавым  железом.  "Все  ненужное  на слом - соберем
металлолом!" - вспомнился Федору старый школьный лозунг.
    - Эй,  молодогвардейцы,  мне  хоть  могила  полагается?   -
крикнул Федор.

    - А ты чего веселишься?! - заволновался рыжий.
    - День  сегодня хороший, - посмотрел Федор в синее небо без
единого облачка.

    - Тащи лопату, Букварь! - распорядился рыжий.
    "Букварь"  быстро  разыскал  лопату  в  кабинете  трудового
воспитания,  и  Федор  принялся  копать  где помягче, осторожно
вываливая на траву вместе с грунтом  красных  дождевых  червей:
им, наверное, тоже жить хочется.
    - Привет землекопам! - раздался за спиной голос Бонифация.
    - А ты кто такой? - беспокойно спросил рыжий, переводя дуло
автомата  с  Федора  на Бонифация, державшего по мышкой широкую
доску.
    - Ты, пацан, еще в коленках слаб меня на "ты"  называть,  -
неожиданно  для  Федора заявил астроном-любитель. - Документы у
него проверяли?

    - Мне на его документы  насрать  большую  кучу!  -  сплюнул
рыжий под ноги Бонифацию.
    - Караськин,   прекрати   грубить   и   сейчас  же  проверь
документы! - донесся из окна второго этажа слабый,  но  строгий
окрик Ольги Дмитриевны.
    - Действуй,  Букварь,  - сказал рыжий, поморщившись, как от
зубной боли.

    Не выпуская из рук пистолета - ценная игрушка! -  мальчонка
просунул тонкую руку во внутренний карман контриковского кителя
и выудил оттуда книжицу в черной картонной обложке.
    - Волобуев   Степан  Трофимович,  -  объявил  он,  полистав
книжицу.
    - Да что ты мне фамилию говоришь, шиза! - разозлился рыжий.
- На фотографию смотри: похож или нет?
    - У того рожа толще... и старее, - всмотрелся мальчонка.
    - Что же ты молчал, как рыба об лед?!  -  заорал  рыжий  на
Федора,  явно  досадуя  на  то,  что не получится выстрелить из
автомата.
    - Забыл про документы, - вздохнул Федор.
    - Ты, может, еще извиняться перед этими сопляками  будешь?!
- удивился Бонифаций.
    - Никто  ни  перед кем извиняться не будет, - твердо сказал
Федор, вновь обретая утерянный на время командирский  голос,  -
потому что никто не виноват, просто времена такие... лихие.
    - Лихолетье, - согласился Бонифаций.
    - А вы, мужики, поразборчивее будьте и горячки не порите, -
Федор  стянул  с  себя через голову китель вместе с портупеей и
бросил в свежевырытую могилу. - Пусть  меня  лучше  контрики  к
стенке поставят, хоть умру с честью. Пошли, Бонифаций!
    Федор  забрал  у сникших пацанов оружие, и они с Бонифацием
обогнули школу и вышли к  парадному  входу,  где  их  поджидала
Маринка.
    - Живой! - бросилась она Федору на шею.
    - Он у тебя пуленепробиваемый, - улыбнулся Бонифаций, - его
можно одевать на себя вместо свинцового жилета.
    - Хорошо  ты  с  ними  поговорил,  спасибо,  что выручил, -
сказал Федор.

    - Мне это ничего не стоило при моем богатом опыте общения с
детьми: когда-то я подрабатывал  в  профессионально-техническом
училище преподавателем... Помнишь, Марина?
    - Как не помнить, - засмеялась Маринка, - два раза в неделю
то с подбитым глазом, то с засосом на шее приходил.
    - Маринка,  не  утрируй!  -  шутливо  погрозил  ей  пальцем
Бонифаций.
    - Слушай, Бонифаций, а что это у тебя за доска?  -  спросил
Федор, когда они подошли к мотоциклу.
    - Крышка от парты, - Бонифаций поставил доску на тротуар. -
На ней нацарапана гвоздем "уфомка".
    - Что?? - переспросили Федор и Маринка в один голос.
    - Универсальная  формула  организации  материи,  которую  я
вывел в конце десятого класса  и  всю  остальную  жизнь  тщетно
пытался  вспомнить...  Чепуха,  конечно, но занимательно. А тут
захожу в физический  кабинет,  сажусь  за  свою  парту  -  она,
родимая,  прямо  на  меня  смотрит, - Бонифаций шутливо чмокнул
губами доску. - Только вот не знаю теперь, куда ее деть...
    - Да-а-а, - протянул Федор насмешливо-озадаченно, - с такой
громоздкой  формулой  далеко  не  уедешь,  да  и  сопротивление
воздуха в ней не учтено... Что ни говори, а это не "Формула-1"!
    - Заначь в кустах, - посоветовала Маринка.
    - А как насчет интересующего нас лица? - спросил Федор.
    - Ничего  не  обнаружил:  все  бумаги  кто-то уже забрал, -
ответил  Бонифаций,  аккуратно  приставляя  доску  к   школьной
ограде.
    - Хотел  бы  я  знать,  кому они понадобились, - озадаченно
произнес Федор. - Ладно, поехали пока в третью школу.
    - В принципе, можно и не ездить,  потому  что  она  недавно
сгорела, одни черные стены остались.
    - Посмотрим, - закричал Федор, с ревом выжимая газ.
    Школа и правда погорела, но только в верхней своей части, а
дальше   помешал,   по  словам  Бонифация,  внезапно  хлынувший
проливной  дождь.  Оставалась  слабая  надежда   на   то,   что
директорская  канцелярия  не  пострадала,  но  эта  надежда  не
оправдалась: в пыльной золе  удалось  раскопать  лишь  стальные
кубки межрайонной спартакиады. Они уже собрались уходить, когда
Бонифаций заметил в углу изрядно закопченный несгораемый сейф с
торчащим из дверцы ключом.
    - Нутром  чую:  что-то  в  нем  есть  интересное,  -  Федор
опустился на колени и чуть ли не засунул голову в сейф, но  его
ожидало  очередное разочарование... Вместо важных документов он
обнаружил в  темноте  железного  ящика  пустую  бутылку  из-под
коньяка  "Наполеон"  и  питейный  сервиз  на  две персоны - две
стопочки-наперстка.
    - Видно, директор школы был мужчина, - применила Маринка на
практике дедуктивный метод Шерлока Холмса.
    - Причем пьющий, - уточнил ее "догадку" Федор.
    - А завуч был слабого пола, - внес Бонифаций свою  лепту  в
расследование.

    - Почему? - удивилась Маринка.
    - Ну   это   же   элементарно,  коллега,  -  пожал  плечами
Бонифаций,   извлекая   из   сейфа   пачку   презервативов.   -
Производство  Баковской  фабрики резиновых изделий, цена 4 коп.
Теперь мы все выяснили и можем спокойно возвращаться в исходную
точку.
    - Но хоть  что-то  должно  отыскаться!  -  Федор  с  досады
схватился за заднюю стенку сейфа, чтобы перевернуть его, но это
не так-то просто было сделать...

    - Смотри, штаны не порви, - засмеялась Маринка.
    - Стойте, там что-то есть! - воскликнул Бонифаций.
    - Где, в штанах? - пуще прежнего захохотала Маринка.
    - Под углом сейфа... Подержи еще секунду, Федя, - Бонифаций
вытащил  из-под  сейфа  сложенную  в  несколько  раз  обгорелую
бумажку. - Майна!
    Федор опустил сейф,  и  все  трое  принялись  рассматривать
находку.
    - ...здрав...   пре...  рение...  оно...  вья,  -  прочитал
Бонифаций на полуистлевшей бумажке.
    Федор  задумался,  наморщив  лоб,  но  тут  же   лицо   его
прояснилось, и он стукнул себя кулаком по лбу:
    - Минздрав СССР предупреждает, - начал он.
    - ...курение  опасно  для  вашего здоровья! - закончили все
хором.
    - А какие это сигареты? - спросила Маринка. - А  ну,  Боня,
разверни... Ой, вижу: кобыла с крыльями!
    - Это "Пегас", - сказал Федор.
    Ломкие  бумажные  клочки  осыпались  на  пол,  и  под  ними
показалась серебристая фольговая обертка с  прожженной  полосой
на  сгибе. Бонифаций развернул сложенную пакетиком фольгу, и из
нее  выпала  на  поверхность  сейфа  туго  свернутая   бумажка.
Бонифаций  осторожно  распрямил  многочисленные сгибы на желтой
бумаге, опаленной жаром пламени, и взорам неутомимых следопытов
предстал портрет Царя в детские годы.
    - У меня в кармане точно  такая  же  фотография,  -  поднес
Федор руку к майке. - Зараза, выбросил вместе с кителем!
    - Не  беда, - Бонифаций вынул из своего кармана фотографию,
выданную ему  Федором  перед  отправлением  на  поиски.  -  Да,
действительно,  снимки  лица  идентичны, но фон разный: на этой
бумажке он просто белый... Но давайте прочтем, что написано под
фотографией.
    - Читай вслух как самый грамотный, - сказала Маринка.
    - "Разыскивается пропавший  без  вести  Ваня  (Иван  Ильич)
Веревкин,  1960  года  рождения,  проживавший в г. Москве в 3-м
Богородском переулке. 31 августа 1970 года около  полудня  Ваня
вышел  из  дома поиграть во дворе. В последний раз его видели в
четыре  часа  вечера  возле  строящегося  дома  на  углу   3-го
Богородского  переулка  и  ул. Александра Ульянова. На нем были
синие шорты от летней пионерской парадной  формы  и  рубашка  в
мелкую  голубую  клетку.  Всем,  кто видел Ваню Веревкина после
четырех часов вечера 31 августа  1970  года  или  знает  о  его
местонахождении   в   настоящее  время,  просьба  обратиться  в
ближайшее  отделение   милиции   или   опорный   пункт   охраны
общественного  порядка". Дальше перечисляются приметы, но мы их
и так знаем.
    - Все оказалось так просто, что даже не верится: сразу тебе
и фамилия, и адрес, - сказал Федор.
    - Как  это  просто?!  -  удивилась  Маринка.  -  Три  школы
объездили, тебя шпана чуть не кокнула!
    - К  тому  же  мы  получили ответ с одним неизвестным: куда
пропал Ваня Веревкин? - поддержал ее Бонифаций.
    - И все-таки я не совсем понимаю, как эта бумажка оказалась
под сейфом, как будто ее кто-то специально для нас подложил.
    - Не  для  нас,  но  специально,  -  вдохновился  Бонифаций
озарившей  его  догадкой. - Здесь паркет просел - видите? - вот
бумажку и положили, чтобы сейф не качался и по полу не стучал.
    - Я понимаю, что пол кривой, но сейф  -  это  не  обеденный
стол, чтобы его раскачивать, - возразил Федор.
    - А что завуч был женщиной, забыли?
    - Почему обязательно завуч?! - пожала плечами Маринка.
    - Не   знаю,   кто:  завуч,  сторожиха  или  председательша
родительского комитета, - но сейф как раз  удобной  высоты  для
амурных дел... Вот вам и раскачка!

    - Преклоняюсь   перед   мощью  вашего  интеллекта,  дорогой
Бонифаций, - шутливо  склонил  голову  Федор.  -  Если  вы  еще
скажете,  как  проехать в 3-й Богородский переулок, то получите
за ужином двойную порцию помидоров, аж две штуки!

    - В 3-м я не бывал, а во 2-м мой приятель жил, -  улыбнулся
Бонифаций.  -  Мы с ним в его комнате лет тридцать назад машину
времени построили.
    - А где она сейчас? - заинтересовалась Маринка.
    - Мы ее во время испытаний в двухтысячный год в  автономном
режиме  отправили,  так  что, может быть, она нас там как раз и
дожидается, - засмеялся Бонифаций.

    - Ничего, подождет, - почти серьезно сказал Федор. - Поедем
в 3-й.
    На улице смеркалось: несмотря ни на что,  Земля  продолжала
свое  вращение  точно по установленному графику, и все с тем же
завидным постоянством Солнце садилось на западе,  чтобы  взойти
на  востоке...  В  3-м  Богородском переулке было, как и везде,
безлюдно,  только   на   одном   из   балконов   белокирпичного
пятиэтажного  дома иссохшая бабушка-старушка поливала кактусы в
фанерных ящиках. Федор заглушил мотор, чтобы лучше было слышно,
и спросил без особых предисловий:
    - Добрый вечер, мамаша, Веревкиных знаешь?
    - Добрый вечер, - послышался ответ. - Заходите.
    Все трое поднялись на  второй  этаж,  в  небольшую  скромно
обставленную однокомнатную квартирку.
    - Вы и есть Веревкина? - спросил Бонифаций.
    - Была  ей  когда-то,  -  вздохнула  старушка,  которая при
ближайшем рассмотрении оказалась  не  такой  уж  и  старой,  не
старше семидесяти.
    - А  теперь?  -  открыла рот Маринка, ожидая услышать нечто
особо интересное.

    - Теперь Бесфамильная, как в девичестве.
    - Без фамилии? - переспросил Федор для полной ясности.
    - Зовут меня так, - терпеливо пояснила старушка. -  Наталья
Егоровна Бесфамильная.
    - Вы нам и нужны, - сказал Федор. - Просто удивительно, как
мы сразу на вас попали: мы ведь даже номера дома не знали.
    - А больше и нет никого на всей улице, - улыбнулась Наталья
Егоровна.

    - Одна я одинешенька... И по какому вы ко мне делу будете?
    - Да тут такая история... - замялся Федор.
    - А вы, бабушка, телевизор смотрите? - пришла ему на помощь
Маринка.

    - Не  приведи  Господь!  -  отмахнулась Наталья Егоровна. -
Слышала я, если выключишь этого  зверя  сатанинского,  то  тебя
заарестуют, так я его и не включаю... чтоб не выключать.
    - Логично, - похвалил Бонифаций.
    - Почему же вы из города не уходите? В деревне сейчас легче
прожить, - сказал Федор.
    - Не  могу  я  уйти,  -  кротко ответила Наталья Егоровна и
замолчала.
    - Наверное, привыкли здесь? - участливо спросил Бонифаций.
    - Не могу я, - вздохнула Наталья Егоровна. - Мальчик у меня
пропал...

    Вдруг он, сынок мой, домой придет, а меня нет... Боюсь,  не
разыщет, если уйду.
    - Как же он пропал у вас?
    - Ну...  После  обеда  пошел во двор погулять, это накануне
начала учебы было, в четвертый класс он перешел у меня,  я  ему
еще  форму новую на последние деньги купила, до сих пор в шкафу
висит...  Пошел  во  двор  с  ребятами  поиграть,  потом  -  на
стройку...   12-этажный   дом  там  тогда  строили...  Я-то  не
разрешала на стройку ему, а он с ребятами  пошел...  Повздорили
они там или даже раздрались... Побежал Ванечка домой, но так до
сих пор и не пришел...
    - И никто его после этого не видел? - спросила Маринка.
    - Нет,  никто,  -  покачала  головой  Наталья  Егоровна.  -
Правда, одна у нас на работе сказала мне  как  бы  по  секрету,
будто  она  Ваню  моего  в  больнице  для  больших  начальников
видела... Она там уборщицей работала, а у нас  подрабатывала...
И  якобы  она видела, как Ваню в эту больницу привезли... У них
там какой-то кремлевский начальник лежал, большая шишка, и  ему
кровь нужна была молодая, чтоб не помереть, вот сыночка моего и
привезли,  -  рассказала Наталья Еговровна со странной дрожащей
улыбкой. - Но я ей не поверила, потому что  она  вредная  была,
все мне завидовала, что у меня сыночек есть, хоть и без мужа, а
она  с  мужем  и  никак  родить  не  может...  А потом она тоже
пропала, это ее Бог наказал, чтобы  глупостей  про  Ванечку  не
болтала.
    - Спасибо вам, Наталья Егоровна, - поднялся Федор со стула.
    - Может, чайку выпьете? Из зверобоя.
    - Спасибо, бабушка, нам пора уже, - сказала Маринка.
    - А  вы  зачем  приходили-то?  - спросила Наталья Егоровна,
провожая гостей.

    - Увидели человека на балконе и решили  в  гости  зайти,  -
сказал  Бонифаций.  -  Не  слишком  много  нас, людей, в городе
осталось, чтобы мимо друг друга так просто проходить.
    - А говорили,  Веревкину  искали...  Но  вы  еще  заходите,
дорогу теперь знаете, я что-нибудь к чаю испеку.
    - До   свидания,   бабушка,  -  поцеловала  ее  Маринка  на
прощанье.
    Из дома вышли молча. "Все  обсудим  за  ужином",  -  сказал
Федор,  как будто кто-то собирался что-то обсуждать на голодный
желудок. Они проехали мимо злосчастного 12-этажного дома, ничем
не отличавшегося  от  своих  типовых  собратьев,  и  уже  через
четверть  часа  сидели  за  тем  же  столом,  за  которым утром
начинали расследование.
    - Следствие  зашло  в  тупик,  -  констатировал  Бонифаций,
задумчиво  поглощая  премиальный  помидор.  -  Мальчик  пропал,
свидетель пропал... Все провалились сквозь землю!
    - Завтра  поедем  во  2-й  Богородский  переулок  за  твоей
машиной времени, - усмехнулся Федор. - Сами станем свидетелями.
    - А это идея! - подпрыгнул на табурете Бонифаций.
    - По-моему,  тебе  достаточно, - отодвинула от него Маринка
бутылек с самогонкой.
    - Вы меня не так поняли, - улыбнулся Бонифаций. - Я имел  в
виду  не  машину  времени,  а  саму идею перенестись в прошлое,
чтобы стать очевидцем происшествия.

    - Как  же  ты  перенесешься,  Боня?!  -  покачала   головой
Маринка.
    - Я  вряд  ли  смогу перенестись, а Федор, вполне вероятно,
сможет.
    - Каким  образом?  -  Федор  посмотрел  на  Бонифация,  как
неуспевающий студент на свихнувшегося профессора.
    - Дело в том, что у человека, находящегося длительное время
в коматозном     состоянии,    накапливается    мощный    заряд
неизрасходованной биоэнергии, поэтому среди  бывших  "комиков",
как  их  называл мой приятель-медик, изложивший мне эту теорию,
очень много экстрасенсов...
    - А ты откуда знаешь, что я "комик"? -  неприятно  удивился
Федор.
    - Это я рассказала, - призналась Маринка.
    - Ну-ну, продолжай, - сказал Федор Бонифацию.
    - Так  вот,  у  некоторых эта энергия настолько велика, что
они могут отправить свой энергетический двойник в  любую  точку
пространства  и  времени.  Шанс,  конечно,  небольшой, но можно
попробовать.
    - А что для этого нужно?
    - Абсолютно ничего, кроме энергии и желания.
    - Если  я  туда  и  отправлюсь,   то   не   как   сторонний
наблюдатель,  а  как активный участник событий, - твердо заявил
Федор.
    - Боюсь, что это вряд ли осуществимо.
    - Почему?
    - Выполненные вашим  покорным  слугой  чисто  теоретические
расчеты  показывают,  что  будущее  очень трудно изменить путем
вмешательства в прошлое.  В  долгосрочной  перспективе  будущее
инвариантно:  можно  изменить  "ближнее"  будущее, но "дальнее"
будущее  останется  прежним.  Это  все  равно   что   поставить
препятствие  на  пути  ручья: вода обогнет препятствие и пойдет
дальше  по  своему  руслу.  Есть  еще  такая  поговорка:  сколь
веревочка  ни  вейся,  все  равно  один  конец.  Можно изменить
причину, но это еще не означает, что следствие тоже изменится.
    - А если эту самую причину не изменить, а устранить?
    - Если ты имеешь в  виду  физическое  устранение,  то  это,
несомненно,  будет  означать радикальное вмешательство, которое
повлечет за собой далеко идущие последствия, но...  неизвестно,
будет ли это к лучшему...
    - О чем это вы? - насторожилась Маринка.
    - Да так... ученая беседа ни о чем, - успокоил ее Федор.
    - Слушайте, ученые, вы что же, убить его хотите?!
    - Кого? - Федор сделал вид, что не понял.
    - Думаете,  я  совсем  дурочка  и  ничего  не  понимаю?!  -
разошлась Маринка. - А вы о матери его подумали? Так у нее хоть
какая-то надежда есть...
    - Никто об убийстве и не говорит, - сказал Федор, не  глядя
на  Маринку.  -  И  вообще,  бесполезно  что-то  планировать на
тридцать  лет  назад.  Если  я  попаду  в  прошлое,   то   буду
действовать  там по обстоятельствам. Кстати, Бонифаций, сколько
времени будет в моем распоряжении?
    - Это зависит от запаса энергии, которым ты располагаешь, а
поскольку он нам неизвестен, точно сказать нельзя.  Может,  его
хватит на минуту, а может, и на час. В любом случае, тебе нужно
будет торопиться.
    - Все  ясно. Отправляюсь прямо сейчас, пока не передумал, -
встал Федор из-за стола.
    - Доешь хоть картошечку, - заволновалась Маринка.
    - Вернусь - доем, - улыбнулся Федор.  -  Давай  инструкции,
Бонифаций!

    - Какие  тут  инструкции...  Просто зайди в темную комнату,
прикрой дверь, чтобы  не  мешали  посторонние  звуки,  устройся
поудобнее  на  кровати, закрой глаза и представляй себе место и
время, в котором хочешь оказаться.
    - Ладно,  я  не  прощаюсь,  -  Федор  резко  повернулся   и
удалился.
    Он  сделал  все,  как  сказал Бонифаций, и, лежа на кровати
поверх покрывала, рисовал в своем воображении недостроенный дом
на углу 3-го Богородского переулка и улицы Александра Ульянова.
"31 августа 1970 года, 31 августа 1970 года, 31  августа..."  -
упорно  повторял  он  про себя. Через некоторое время ему стало
спокойно и радостно, будто кто-то огромный  и  всесильный  взял
его  под  свое  покровительство, и он понял, что все будет так,
как он захочет... В следующее мгновение он почувствовал  легкий
толчок  из-под  низа, будто его аккуратно пихнули в спину, и он
медленно и плавно,  как  невесомый  воздушный  шарик,  поднялся
вверх,  оставив  свое  тело  на кровати. "Жаль, что я вижу себя
только сверху, было бы интереснее посмотреть снизу", -  подумал
он,  пролетая  сквозь  стену  в  другую  комнату.  Проплыв мимо
безмолвно игравших в шашки Маринки и Бонифация, Федор вылетел в
открытую  форточку  и  стремительно   взмыл   ввысь,   штопором
ввинчиваясь в небесную твердь.



    Федор  очнулся  на холодном бетонном полу. Сверху, на месте
потолка, синело подсвечиваемое ярким,  но  не  горячим  солнцем
небо  с  размазанными  по  нему  перистыми  облачками,  а снизу
раздавались громкие детские голоса: "Прикрой,  Колян!  Получай,
фашистская  гадина!  Стреляй!  Стреляй  же!" Федор спустился на
один  этаж  и  увидел  на   лестнице   мальчишек   с   длинными
пластмассовыми  трубками во рту, через которые они обстреливали
рябиной,  с  шумом  выплевывая-выдувая  ее,  укрывавшегося   за
стенами   недостроенной   квартиры   "противника"  -  таких  же
шалопаев, как и они сами.  "Атас!"  -  закричал  один  из  них,
увидев  Федора. Загрохотали ступени: пацаны стремглав бросились
наутек, очевидно,  приняв  Федора  за  строительного  рабочего.
Перепрыгнув  сразу  через несколько ступеней, Федор подскочил к
бездверному выходу  из  оборонявшейся  квартиры  и  схватил  за
шиворот одного из выбегавших сорванцов.

    - А-а-ай!  -  закричал  испуганно мальчишка, дрыгая ногами,
как пойманный за уши кролик. - Что я вам сделал?!
    - Да не бойся, в милицию не  отведу...  если  скажешь,  где
Веревкин, - прижал его к стене Федор, чтобы не дергался.
    - Ванька?  Нету  его  тут,  -  заныл  мальчишка. - Он домой
убежал: ему Женька рябининой в глаз зафигачил.
    - Давно убежал?
    - Не знаю... Минут пять... Отпустите, а?
    - Иди и запомни, что стройка - не место... - не успел Федор
закончить свое напутствие, как мальчишки и след простыл.
    Федор взбежал на последний недостроенный этаж, девятый  или
десятый,  и  прошелся  взглядом по 3-му Богородскому переулку и
улице Александра Ульянова: мальчика в синих шортах и  клетчатой
рубашке нигде не было видно... Где его теперь искать? Федор еще
раз  внимательно  осмотрел окрестности и заметил в самом начале
улицы Александра Ульянова быстро приближающуюся  машину  скорой
помощи.  "Неужели,  та  "вредная  женщина  с  работы"  говорила
правду? - лихорадочно соображал Федор, сбегая  по  лестнице.  -
Ваня пошел домой... но мог вернуться, не дойдя до дома, ведь он
и  не  дошел  на  самом-то деле. Вернулся, а приятелей уже нет,
потому что я их вспугнул... И никаких свидетелей!" Когда  Федор
подбежал  к  дыре  в  заборе  вокруг  стройки, машина с большим
красным крестом была уже метрах в двадцати от него.  Ехала  она
теперь  не  очень  быстро и не вполне уверенно, словно водитель
что-то  высматривал  по  сторонам  дороги.  Расстояние  -  пять
метров:  водитель  повернул  голову в противоположную от Федора
сторону... Воспользовавшись удобным моментом, Федор проскочил в
заборную дыру и прыгнул на передний капот  машины...  Истерично
завизжали  тормоза,  и,  соскользнув  с  капота,  Федор полетел
вперед и  вниз,  ударился  плечом  об  асфальт,  несколько  раз
перевернулся,  задев головой за бетонный бордюр проезжей части,
и со снятым с макушки скальпом распластался поперек дороги  без
сознания.
    Ударившая   в  голову  боль  отлетела,  обернувшись  черной
птицей, и  Федор  плавно  вспарил  вверх,  на  небеса,  радуясь
удачному  исходу  дела: медикам теперь придется его подобрать и
отвезти в трамвпункт, а когда они вернутся, если они,  конечно,
вернутся, Ваня Веревкин наверняка уже будет в другом месте: эти
мальчишки - шустрые, как ртуть, на одном месте долго не устоят.
В  таком  вот  прекрасном  настроении  Федор прибыл на небеса и
увидел сидящих на ватном облаке двух ангелов в  белых  одеждах,
один из которых задушевно говорил другому:
    - Мать твою через коромысло! Зря мы мальчишку взяли.
    - Зря-зря...  Он  же  видел, как мы этого ханурика сбили...
Если бы ханурик пьяным был, тогда другое  дело,  а  он,  вроде,
трезвый,  не  пахнет  даже, поди докажи, что ты не виноват... И
откуда  он  взялся,  как  с  неба   свалился,   ебать-колотить!
Мальчишка  -  единственный  свидетель,  так  что  мы сразу двух
зайцев убьем: мальчишку к нам отвезем - задание выполним,  -  а
этого где-нибудь по дороге выбросим, ищи нас потом!
    Федор  осторожно  разлепил  глаза  и  увидел сидящих к нему
спиной на передних  сидениях  водителя  в  черной  водолазке  и
санитара в белом халате, а рядом с собой, на соседних носилках,
- тихо   спящего   Ваню  Веревкина.  Надо  было  срочно  что-то
предпринимать, но боль  ударила  в  голову,  и  Федор  поспешил
сожмурить чугунные веки...
    - А  может,  этого  тоже  к  нам? - спросил санитар, совсем
молодой еще, судя по голосу, парень.
    - Ты что, охерел?! - ответил  шофер,  очевидно,  обладавший
некоторым   авторитетом  в  силу  своей  романтически-рваческой
профессии.
    - Тогда может...
    - Нет, лучше не надо. С мальчишкой  все  шито-крыто  будет,
потому  что  задание  сверху,  государственной,  можно сказать,
важности, а если  мы  этого...  За  такую  самодеятельность  по
головке не погладят!
    - Ладно,  положим тихонько где-нибудь под забором, и ничего
не знаем... Кто сбил, где сбил...
    - Опасно, брат.
    - Так ты ведь сам только что  такой  вариант  предлагал!  -
удивился санитар.

    - А  теперь подумал и решил, что опасно: вдруг какая-нибудь
сука увидит, как мы его из машины выбрасываем.
    - Опасно... Работа такая: по лезвию скальпеля ходим.
    - Ну, ты  выдал!  Зачем  рисковать?!  Отвезем  в  ближайший
травмпункт  и  скажем,  что  нашли  на дороге: сволочь какая-то
сбила и уехала, а мы подобрали.
    - Да, пожалуй, так лучше всего.
    Минут через пять машина остановилась.
    - Пойду  "договорюсь  с  таможней",  а  ты   тут   ханурика
покарауль, - сказал санитар. - Если зашевелится, сразу марлечку
с  хлороформом  на  морду.  Не  дай  Бог, очухается и мальчишку
увидит! Садись возле него - я подожду.

    - Не боись,  у  меня  не  шелохнется,  -  над  ухом  Федора
булькнуло, и он почувствовал приторный запах.
    - Смотри, сам не захрапи.
    - Иди-иди!
    "Что делать? - думал Федор, старясь не шевелиться, чтобы не
получить "марлечку на морду". - Ладно, пусть они меня из машины
вынесут,  а  там  что-нибудь  придумаю... Если бы еще не голова
разбитая..."
    Хлопнула  дверь,  и  раздался   злой   голос   вернувшегося
санитара:
    - Поехали!
    - Куда?
    - На  х-х...  хутор  бабочек  ловить! Не принимают, сучары,
увидели по машине, что мы из четвертой  управы,  и  говорят  "к
себе  и  везите".  Не  знаешь,  что  ли,  завидуют  нам, пидоры
гнойные, думают, раз мы в "кремлевке" работаем, так и сами  как
сыры в масле катаемся, чуть ли не спецпайки получаем.

    - Не  повезло  мужику,  придется  ему  в канаве полежать, -
вздохнул водитель, трогая с места.
    - Черт, и время поджимает... Давай  вон  к  тому  кусту!  -
распорядился разозленный санитар.
    "Ничего,  -  успокоил  себя Федор, - пусть они меня сначала
бросят, а только повернутся, чтобы уйти,  я  их  чем  под  руку
попадется сзади огрею. Главное - внезапность".
    Машина затормозила, и санитар с водителем вынесли Федора на
носилках.

    - Это  куда  ж  вы  его  тащите,  милые?! - раздался тонкий
женский крик.

    - Откуда ты взялась, ведьма старая, - пробормотал себе  под
нос санитар.

    - Да   это   мы,   мамаш,   так...   так  просто,  -  начал
оправдываться водитель.

    - Не волнуйтесь, бабуля, мы его только развернуть хотим,  а
то  он  у  нас  вперед  ногами в больницу ехал, - пришел ему на
помощь санитар.
    - Вперед ногами одних  покойников  возют,  -  наставительно
сказала бабуля.

    - Ага,  я  и  говорю...  Сразу-то не заметили, а теперь вот
перевернуть решили, чтобы все по-человечески.
    - Это правильно, соколики!  А  то  молодежь  больно  ученая
пошла, в народные приметы не верют...
    - Всего хорошего, мамаш, - перебил ее водитель. - Торопимся
мы... жизнь спасать.
    - Бог в помощь вам!
    - Придется  к  нам  везти,  -  сказал  санитар,  заталкивая
носилки обратно в машину.
    - Может, еще попробуем? Дубль номер два?
    - Времени нет, и так опаздываем... Да и бабка нас засекла.
    - Хорошо бы, он окочурился по дороге, тогда  и  вопросов  к
нам никаких.

    - Поехали, по дороге обсудим, чего в приемке врать будем.
    "А  что,  если...  вот  "очнусь"  сейчас и ляпну что-нибудь
по-английски,  представляю,  как  они..."  -  не  успел   Федор
додумать,  как  ощутил  на лице сладкую влажную марлечку... Все
пошло кругом, и его засосало в вязкий водоворот тяжелого сна. В
привидевшемся ему  кошмаре  Федор  сидел  внутри  электрической
лампочки  под потолком той самой комнаты, из которой отправился
в прошлое, и наблюдал сквозь кривое и пыльное стекло, как внизу
на плюшевом диване сидят в обнимку перед телевизором Маринка  с
Бонифацием.  Впрочем, Федора в данный момент интересовал только
телевизор... По экрану шла сильная  рябь,  и  изображение  было
неконтрастным,  но  все же можно было рассмотреть прерывавшиеся
частыми помехами подвижные, но беззвучные черно-белые картинки:
вот бесшумно  едет  по  проспекту  карета  скорой  помощи;  вот
крупным  планом - лицо водителя сквозь лобовое стекло: выбритый
до  синевы  раздвоенный  подбородок,  нависающий  над   круглым
воротником  черной  водолазки,  тонкие  губы, из одного острого
угла рта в другой перескакивает прилепленная  к  языку  спичка;
вот  стоящий  к  экрану  спиной  санитар в белом халате и белой
шапочке пирожком склонился над лежащим  в  машине  пациентом  с
кровавой  плешью  на  голове;  вот  спит  на носилках мальчик с
припухшим левым глазом; вот вахтер в фуражке  открывает  ворота
подъехавшей  машине с широким крестом на боку... "Я сплю и вижу
во сне по телевизору, что происходит на самом деле, - сообразил
Федор,  наблюдая,  как  машина  заезжает   внутрь   аккуратного
двухэтажного особняка в современном стиле. - Пора просыпаться".
Он  попытался  встать,  но...  куда там встанешь, если сидишь в
электрической лампочке! Санитар тем временем вышел из машины  и
зашевелил  губами: он что-то говорил, но ничего не было слышно.
"Тут же вакуум!" - дошло до Федора. Он  прижал  ухо  к  горячей
стенке  светящейся  лампочки  и  услышал  отзванивающий стеклом
голос:
    - Поможешь мне мальчишку на второй этаж поднять.
    - А этот как же, не сбежит? - хлопнул дверцей водитель.
    - Сбежит, и хер с ним, нам главное, чтобы он  мальчишку  не
увидел.  Потом  отвезем  его в главный корпус: здесь всего одна
койка, да и та - для "большого человека"... Халат одень,  а  то
пиздюлей надают!
    - Да ладно, и так сойдет, с водилы спрос маленький.
    Они  занесли носилки с Ваней в лифт и уехали. "Все пропало!
- схватился за волосы Федор.  -  Остается  только  смотреть  по
телевизору,  как  из  Вани  будут  выкачивать кровь". И тут его
осенило:  он  прыгнул  на  раскаленную  вольфрамовую  нить   и,
превратившись  в  электрон,  промчался  со  скоростью  света по
проводам, оказавшимся на самом деле безбрежной рекой, и  влился
с    потоком    электричества   в   электронно-лучевую   трубку
телевизора... его швырнуло на экран, и  он  размазался  по  его
внутренней люминесцентной поверхности слабым пятном сознания.
    Федор  резко  проснулся  и,  припомнив услышанный в полусне
разговор, надел халат водителя; морщась  от  боли,  натянул  на
голову  жесткую  крахмальную  шапочку  и  посмотрелся в зеркало
заднего обзора:  видок  был  что  надо,  только  лицо  замазано
кровью.  Он вытряхнул на сидение содержимое попавшейся под руку
аптечки и, отыскав пузырек со спиртом, протер лицо смоченной  в
нем  ваткой.  Затем он вышел из машины и хотел вызвать лифт, но
только он протянул руку к кнопке, как сверху послышался  грохот
неавтоматической  железной  двери, кнопка загорелась красным, и
шахта загудела приближающимся  гулом.  "Неужели,  водитель  так
быстро  возвращается?!  Придется  его  вырубить". Федор снял со
стены тяжелый огнетушитель, положил его на грудь и  встал  так,
чтобы   оказаться  за  дверью,  когда  она  откроется...  Дверь
открылась,  и  из  лифта  вышла  женщина   с   непривлекательно
озабоченным лицом.
    - Вай!  -  вскрикнула  она,  увидев  за  спиной  человека с
занесенным над ней огнетушителем.
    - Чего  вы  кричите?!  -  сказал  Федор  как  можно   более
спокойно, водружая импровизированное оружие обратно на стену. -
Я  из  хозяйственного управления, проверяю срок годности пенной
жидкости в огнетушителях.
    - Ох, а я так напугалась, что чуть  ведро  не  выронила,  -
женщина перехватила другой рукой ведро с водой.
    - А  вы  тут убираетесь? - спросил Федор, подумав про себя:
"А ведь это, пожалуй, и есть та самая "вредная женщина".
    - Да, -  вздохнула  женщина,  поправляя  белую  косынку  на
голове.  -  Заставляют  влажную  уборку  делать, а горячая вода
только на втором этаже... В холоднойто руки мерзнут,  а  они  и
так хлоркой разъеденные...
    - Одевайте   резиновые   перчатки,   -  посоветовал  Федор,
поспешно ретируясь в лифт.
    - Я просила в "хирургичке", так не дали! - крикнула женщина
в опустевшую шахту через решетчатую дверь.
    Кабина лифта остановилась на втором этаже, и Федор увидел в
окошко  ее  деревянной  створки  приближавшегося  по   коридору
водителя.  "Что  делать?!"  Федор  надвинул  шапочку на глаза и
быстро вышел, пригнув голову. Поравняться с водителем он все же
не решился и свернул в дверь с табличкой "М" -  мужской  туалет
для  персонала.  Хлопнувшая  за  Федором  дверь  тут  же  вновь
распахнулась, и вслед за ним зашел злополучный водитель.  Федор
подошел  вплотную  к  писуару и, уперев лицо в кафельную стену,
расстегнул дрожащими руками ширинку для видимости.
    - Закурить случайно не найдется? - раздался за  его  спиной
громкий голос.

    - Свои иметь надо! - неожиданно для себя буркнул Федор.
    Водитель  недобро  хмыкнул,  но  ничего  не ответил и молча
зашел в кабинку с унитазом.
    - Гляжу в озе-о-ра синие, в поля-а-х ромашки рву,  -  запел
он под звон расстегиваемого брючного ремня.
    Федор  сплюнул в писуар и поспешил выйти в коридор. Коридор
заканчивался застекленной дверью, через которую  просматривался
еще    один    коридорчик,    устланный    зеленым   ковром   и
заканчивающийся, в свою очередь,  глухой  стеной  с  портретами
двух  Ильичей  -  Ленина  и  Брежнева.  Перед дверью возвышался
специалист узкого профиля с широкими плечами, прямо-таки "шкаф"
двухметрового роста. "Все ясно, -  сказал  себе  Федор.  -  Раз
перед  дверью  телохранитель,  то  за  дверью  должно быть само
"тело". Стоять посреди коридора на виду у охранника было  глупо
и  опасно,  поэтому  Федор  пошел  в  сторону  той самой двери,
надеясь по дороге свернуть куда-нибудь еще. Проходя мимо одного
из кабинетов, дверь в который  была  приоткрыта,  Федор  уловил
настороженным  ухом  знакомый  голос.  Он  присел  возле двери,
сделав вид, что завязывает шнурок, и стал подслушивать.
    - Ты хоть группу крови сверил? -  спросил  тусклый  женский
голос.
    - Конечно, Майя Геннадиевна, сразу как только его... взяли,
- ответил недавний попутчик Федора. - Не верите?
    - Ты  мне этот детский сад брось: веришь - не веришь. Верю,
но проверю. В случае чего головой отвечать придется, а  у  меня
дети.   Раздень   его,   пока  не  проснулся,  а  я  инструмент
приготовлю.
    "Теперь они от него не отойдут, -  стал  быстро  соображать
Федор.  -  Можно  их,  конечно,  нейтрализовать,  но  останется
"шкаф", а его голыми руками не возьмешь... Главное для  меня  -
внезапность,   значит,  нужно  оказаться  в  таком  месте,  где
появление постороннего наименее вероятно. Хорошо бы  пробраться
в  палату  к "телу", Ваню ведь рано или поздно туда привезут на
прямое  переливание..."  Федор  поднялся  и   неспешным   шагом
двинулся дальше по коридору. "Шкаф" стоит ко мне левым боком и,
скорее  всего,  лицом  к  хозяину,  значит, палата с "телом" на
левой стороне". Времени  на  раздумья  больше  не  было:  Федор
открыл последнюю перед "шкафом" дверь с левой стороны коридора,
успев  прочитать  на  ней  "Процедурная",  и  обнаружил  за ней
широкоплечего  детину,  увлеченно   массажировавшего   обнявшую
кушетку пухленькую медсестру в задранном до подмышек халате.
    - Что здесь происходит, товарищи? - строго спросил Федор. -
Как ваши фамилии?
    - Зачем  же  сразу  фамилии,  -  виновато улыбнулся детина,
натягивая халатик на белые ляжки сестры.
    - Он мне искривление позвоночника лечит, - встала с кушетки
сестра,  пряча   покрасневшее   лицо.   -   Вы   не   подумайте
чего-нибудь...
    - Идите   помогите   Майе   Геннадиевне,  -  сказал  Федор,
закладывая руки за спину.
    Детина с сестрой обошли застывшего посреди комнаты Федора и
быстренько удалились. "Интересно, за кого они меня приняли?"  -
улыбнулся  Федор,  когда  захлопнулась  дверь.  Он  выглянул  в
открытое   окно   и    заметил    в    предвечерних    сумерках
прогуливавшегося  по  дорожке  вдоль  дома  коротко  стриженого
крепкого парня в больничной пижаме. "Этому "больному" только на
медведя с ножом ходить вместо зарядки", - усмехнулся  про  себя
Федор,  продолжая  осмотр  местности.  К  облюбованной  внешней
охраной дорожке вплотную подступал небольшой лесок, за  которым
возвышался  огромный  главный  корпус.  Федор осторожно высунул
голову в окно и посмотрел направо: окно в палату с "телом" было
открыто...   "Большой   человек"   любит   свежий   воздух,   -
возрадовался   Федор,  замечая  под  окнами  карниз  шириной  в
полступни, - но как бы он ему не повредил!"  Он  снял  ботинки,
чтобы  не  скользили  ноги,  и, взяв со столика резиновокрасную
грушу  клизмы,  забросил  ее  в  кусты  за  дорожкой.  Охранник
обернулся на шум и полез в кусты проверять, в чем дело, а Федор
не  мешкая,  вылез в окно и, распластавшись по стене, прошел по
карнизу к соседнему окну. Ухватившись за раму  открытого  окна,
он  заглянул  в  палату  и  удивился  своему везению: серолицее
"тело" почивало с низким  храпом  на  широкой  кровати,  а  его
персональная  сиделка  смотрела  по  включенному на минимальную
громкость телевизору юмористическую  передачу  "Терем-теремок",
почти  вплотную  придвинувшись на стуле к экрану. Федор влез на
мраморный подоконник, бесшумно слез с него на паркетный пол  и,
пройдя несколько шагов на цыпочках, залез под кровать. При этом
он задел ногой за железную утку - утка металлически крякнула, и
Федор  замер,  но  сиделка,  по-видимому,  ничего  не услышала,
потому что уже в следующую секунду довольно хмыкнула в ответ на
какую-то  теремковскую  шутку.  От  нечего  делать  Федор  стал
прислушиваться  к  телевизору  и  уловил  обрывок  диалога двух
бессменных  участниц  передачи  Авдотьи  Никитичны  и  Вероники
Маврикиевны.

    - Вот  я  и  говорю,  он  стреляет  как  Телль, - кокетливо
заявила Вероника Маврикиевна.
    - Коктейль? - каркнула Авдотья Никитична.
    - Хо-хо-хо-хо-хо!   -   засмеялась   в   кулачок   Вероника
Маврикиевна. - Как Те-е-лль. Как Вильгельм Телль.
    "Кажется,  я  это  где-то  уже слышал, - озадаченно подумал
Федор. - Ах да, должно быть, в детстве", -  спохватился  он.  В
этот  момент  над  ним  послышалось  шевеление,  сиделка быстро
выключила телевизор и подбежала к кровати.
    - С пробуждением Вас,  дорогой  Кузьма  Кузьмич!  -  сладко
проговорила она.

    - Спасибо,  Машенька,  спасибо,  - хрипло проскрипел Кузьма
Кузьмич. - Что, скоро меня  на  тот  свет  отпустите  революцию
делать?
    - Ой,  что  Вы,  Кузьма  Кузьмич,  Вы  еще  тысячу лет жить
будете! - всплеснула руками Машенька, не  оценив  большевицкого
юмора.
    - Можно?  - со стороны открытой двери послышался деликатный
стук.
    - Заходите, Эдуард Аркадиевич, светило вы наше, - почти что
радостно прохрипел Кузьма Кузьмич. -  Скоро  отпустите  на  тот
свет революцию делать?

    - Придется   тамошним  пролетариям  немножко  подождать,  -
ответило "светило", имевшее, судя по фамильярному тону,  звание
не  ниже  академика. - Сейчас вот кровку молодую в Вас зальем -
сразу на пятьдесят лет помолодеете, снова в комсомол вступите.
    - М-м, - неопределенно промычал Кузьма Кузьмин.
    - Не беспокойтесь, здоровью ребенка ничто  не  угрожает,  -
поспешил   заверить   его  Эдуард  Аркадьевич.  -  Он  вызвался
добровольно.  Пионер,  отличник,  из  рабочей  семьи,  русский.
Подходит по всем статьям.
    - Молодец,  -  похвалил  Кузьма  Кузьмич.  -  Не  зря  мы в
гражданскую свою кровь проливали!
    - Приступим, Кузьма Кузьмич?
    - Приступайте, Эдуард Аркадьевич.
    - Майя Геннадиевна, мы  вас  ждем,  -  сказал  академик  по
телефону.
    Не прошло и десяти секунд, как в палату въехал на колесиках
столик  с  инструментами  и медикаментами, а за ним - каталка с
Ваней, который уже проснулся, но отчаянно надеялся, что все еще
спит.
    - Осторожно, капельницу не  заденьте...  Левее  ставьте,  -
заботливо распоряжался Эдуард Аркадьевич.
    - Не волнуйся, малыш, все будет хорошо... Я поправлюсь, вот
увидишь, - "успокоил" Ваню Кузьма Кузьмин.
    Возле  самого  лица  Федора  повисли  прозрачные эластичные
трубки, соединившие Ваню с "большим человеком". Ваня вскрикнул,
и одна из трубок наполнилась темно-красной жидкостью.
    - Потерпите, Кузьма Кузьмич, сейчас будет немножко  больно,
- ласково  предупредила  Майя  Геннадиевна,  вводя  иглу в вену
сановного реципиента.

    Кровать задрожала, но старый большевик подавил в себе крик,
спокойно выдержав  "пытку".  "Надо  срочно  что-то  делать!"  -
занервничал  Федор.  Не  придумав  ничего лучшего, он стащил со
столика с инструментами хромированные ножницы и чикнул  ими  по
трубкам. Крупные красные капли разбились о вощеный пол...
    - Что   такое?   -   удивился  академик,  замерявшим  пульс
"большому  человеку"  с  другой   стороны   кровати.   -   Майя
Геннадиевна, почему не поступает кровь?

    - Она пролилась, - послышался плаксивый ответ.
    - Что?!!
    В следующий момент началось нечто такое, на что вряд ли мог
рассчитывать  сам  Федор.  В  просвете  между  кроватью и полом
быстро замелькали ноги, и палата потонула в криках: "Порвалась!
Как порвалась?! И эта тоже?! Иглу вынь! Убить тебя мало!  Кровь
подотри!   Жгут  давай!  Жгут  давай!!  Жгут  давай!!!  Забыли!
Забыли!!  Забыли!!!"  Раздался  дробный  топот,  и   все   ноги
унеслись.  "В  тюрьму  вас  всех, в тюрьму!" - глухо донесся из
коридора   голос   поддавшегося   общей    панике    академика.
Воспользовавшись моментом, Федор выскочил из-под кровати.
    - Вы   по   какому...   вопросу?  -  пролепетал  ничего  не
понимающий Кузьма Кузьмич.
    - По вопросу жизни  и  смерти,  -  ответил  Федор,  перезая
окровавленными  ножницами идущую от капельницы трубку. - Привет
от грядущих поколений!

    Прихватив  со  столика  что  потяжелее  -  толстую  бутыль,
начиненную  ватными тампонами, - Федор уперся в ручку каталки с
ошалелым Ваней  и,  быстро  разогнав  ее,  выбежал  в  коридор.
"Кузьма  Кузьмин просит вас помочь ему позвонить по кремлевской
вертушке", - крикнул он явно забеспокоившемуся "шкафу".  "Шкаф"
молча   повернулся,  чтобы  пройти  в  палату...  Федор  высоко
подпрыгнул и долбанул его бутылью по голове  -  толстое  стекло
загудело,  но  не  разбилось,  а  "шкаф" закачался, но не упал.
Федор  размахнулся  пошире  и   хрястнул   по   лбу   безмолвно
развернувшегося  охранника  - стекло глухо звякнуло, и на серый
костюм осевшего  по  дверному  косяку  "шкафа"  крупным  снегом
посыпались  белые  тампоны.  "В  чем  дело?" - послышался сзади
взволнованный голос Эдуарда Аркадиевича. Федор быстро обернулся
и  увидел  посреди  коридора  группу  из   нескольких   человек
перепуганного  персонала  во  главе  с самим академиком. Вместо
ответа Федор снова разогнал каталку  и  направил  ее  прямо  на
скопление  белых  халатов...  Меньше всех повезло академику: он
почему-то был уверен в том, что с ним  ничего  не  случится,  и
вовремя  не отскочил к стене, а в результате был отброшен на ту
же стену, но со сломанным ребром. Вырвав на бегу  жгут  из  рук
одуревшей от горя Майи Геннадиевны, Федор устремился к лифту, и
пока он дожидался шедшую с первого этажа кабину, все, кто был в
коридоре,  замерев  в  безмолвии,  смотрели на него с испугом и
любопытством, как на пришельца из другой галактики. В  лифте  с
Федором   случилась  истерика  от  нервного  перенапряжения  и,
перетягивая Ванину руку резиновым жгутом, он хохотал  до  слез,
вспоминая эту немую сцену.
    Федор  вышел из лифта, оставив дверь открытой, чтобы кабину
нельзя  было  вызвать  наверх,  выбежал  в  полумрак   вечерних
сумерек,  обогнул  цветник  и  по  широкой  асфальтовой дороге,
проходящей   через   всю   огромную   территорию   пригородного
больничного   комплекса,   помчал   каталку  в  сторону  ворот.
"Главное, чтобы нас заметило как  можно  больше  людей:  "слуги
народа"  как  огня  боятся  слухов  -  об  огласке  говорить не
приходится, - лучше бы  даже  устроить  небольшой  скандал",  -
размышлял Федор.
    - Дядя,  ты кто? - неожиданно спросил несколько пришедший в
себя на свежем воздухе Ваня.
    - Посланец, - ответил, задыхаясь, Федор, - из будущего.
    - Уя-а, - восхитился Ваня. - Из коммунизма?
    - Что-то вроде того...
    Федор скосил взгляд в сторону остававшегося слева  главного
корпуса: рядом с ним никого не было видно, должно быть, больные
ужинали.  "Стой, стрелять буду!" - послышался сзади крик. Федор
на  секунду  обернулся  и  увидел  метрах  в  пятидесяти  борзо
догонявшего  его  с пистолетом в руке поджарого охранника, того
самого, которого он отправил в кусты  за  клизмой.  "Врешь,  не
будешь  ты стрелять, - мысленно ответил ему Федор, - здесь тебе
не полигон, а правительственная больница". Однако разрыв  между
ними  быстро  сокращался.  Когда сзади уже было слышно азартное
дыхание налегке бежавшего охранника, Федор отпустил  каталку  с
привязанным  к  ней  Ваней  и, резко затормозив, приготовил для
набегавшего охранника подкат. "Ха!" - весело выдохнул охранник,
перепрыгивая через согнувшегося перед ним  Федора.  Моментально
среагировав,  Федор  успел  поймать  его  за  ногу  -  охранник
дернулся в руке Федора, увлекая его за собой, и  хряпнул  носом
об  асфальт.  Федор  вскочил  и,  наступив  ногой  на  запястье
охотника, вырвал из его руки пистолет.

    - Не штреляй, - попросил разбитыми  губами  перевернувшийся
на спину охранник.

    - Отдыхай!  -  Федор  подпрыгнул  и опустился пяткой на его
солнечное сплетение.

    Нейтрализовав    преследователя,    Федор    подбежал     к
перевернувшейся на обочине каталке.
    - Ты   как,  нормально?  -  потрепал  он  по  вихрам  боком
висевшего на ремнях Ваню.
    - Ээ!
    - Что такое "ээ"?  -  улыбнулся  Федор,  ставя  каталку  на
колеса.

    - Здорово ты его! - восхищенно сказал Ваня.
    "Ну-ну,  - подумал Федор. - Знал бы ты, что сейчас решается
судьба твоего царствования..."
    - Потерпи еще немного,  скоро  тебя  отвяжу,  -  сказал  он
вслух, впрягаясь в каталку.
    До ворот уже оставалось недалеко. Возле самого забора Федор
увидел  пруд,  по  бережку  которого  прогуливалась  парочка  в
больничных  халатах.  "Привет  влюбленным!"  -  крикнул  Федор.
Парочка   тут   же   растворилась   в   темноте:   скандала  не
получилось... Зато  в  световом  пятне  от  фонаря  промелькнул
престарелый привратник в фуражке.
    - Эй, дед, иди сюда! - закричал Федор, останавливаясь.
    - Чем могу?.. - вышел дед на освещенную дорогу.
    - Отпирай  ворота,  не  то  пиджак  для  посмертного ордена
продырявлю, я псих! - взмахнул Федор пистолетом.
    - Не... нет... нет ключей, - пролепетал дед, заикаясь.
    - Как нет?!
    - Позвонили,   сказали   в    пруд    выбросить,    честное
пенсионерское! - затрясся дед.
    - Веди через будку!
    При помощи деда Федор перетащил каталку через две ступеньки
и вышел   сквозь  будку  за  территорию  больницы,  на  дорогу,
обставленную с правой стороны  жилыми  пятиэтажками.  Не  теряя
времени, он начал расстегивать ремни на Ване, но тут же заметил
несколько  мчащихся  по  дороге  к  больнице  черных  "Волг"  с
потушенными  фарами.  Бежать  было  бесполезно...  Тогда  Федор
вытянул  вверх  руку  с  пистолетом и высадил в ночное небо всю
обойму. В окнах ближайших домов отдернулись  занавески...  "Рай
отменяется!" - крикнул Федор из последних сил и отключился.






    13 декабря 1985 года. Возвращаясь с работы домой, Федор уже
вставил  ключ в замочную скважину, когда вдруг вспомнил, что не
зашел в булочную у метро. По инерции он повернул ключ  на  один
оборот  и замер, прикидывая, как ему лучше поступить: вернуться
и купить свежего хлеба или обойтись  черствым,  лишний  раз  не
утруждая    уставших    от   стояния   в   метро   ног.   После
непродолжительной внутренней борьбы голод  капитулировал  перед
ленью...

    Поужинав  продуктами,  заготовленными  специально  для него
родителями перед их отъездом в  подмосковный  пансионат,  Федор
побросал  грязную  посуду  в  раковину, залил ее горячей водой,
чтобы отмокала,  и  отправился  с  кухни  в  гостиную  смотреть
телевизор.  Он  включил  свой  цветной  "Рубин" и принялся было
искать  на  журнальном   столике   "Комсомольскую   правду"   с
программой  на  неделю,  но  тут по ушам ему ударил громкий шум
помех. Он крутанул тумблер  переключателя  каналов  -  по  всем
программам  заливались трелью на белом поле электронные цикады.
"Должно  быть,  опять  лампа  перегорела,  -  вздохнул   Федор,
выключая  телевизор.  -  Ладно,  лягу  спать  пораньше.  И  так
напахался за неделю, а завтра еще черная суббота".
    Федор разделся, выключил свет  и  лег  в  постель.  Ему  не
спалось,  что-то  мешало  спать.  Он открыл глаза и увидел, что
комната залита серебристо-белым светом.  Что  бы  это  значило?
Федор встал и подошел к окну - в лицо ему ударил слепящий ветер
Белой  звезды... То есть, это был, конечно, свет, но он подобно
ветру овевал лицо и путался в волосах. И  в  этом  свете  Федор
вспомнил  все  то,  чего  с  ним  не было в будущем: заманчивую
адскую рекламу по телевизору, путешествие в Хелл-Сити,  встречу
с  земляками,  поход  на Барабашкин, службу в спецназе, жизнь в
горах, возвращение  на  Землю,  дни,  проведенные  с  Маринкой,
розыски Вани Веревкина и, наконец, его похищение из больницы.
    Вот  только про Белую звезду он почти ничего не вспомнил...
Разве что  приснилось  однажды  странное  существо,  передавшее
приказ  с  Белой  звезды насчет устранения Царя, но мало ли что
приснится, тем более в будущем, которого на самом деле не было.
И  тут  он  заметил  протянувшуюся  от  Белой  звезды  к   окну
серебряную  нить.  Оставляя  в  воздухе  светящийся  след, нить
описала  окружность  метрового   диаметра...   Неведомая   сила
затянула  Федора  в образовавшийся черный тоннель, и он полетел
по нему навстречу белому свету.



    Давно я готовился к этой встрече - еще бы, первая в истории
мировой литературы встреча автора с героем своего произведения!
- но вот теперь не знаю даже, с чего начать разговор. Да и сама
встреча - только на бумаге... (а  теперь  вот  и  в  компьютер,
ха-ха).  А как же иначе, если я соткан из материи, а Федор - из
моего воображения? Эх, тяжело все  это!  Что  же  сказать  ему?
Поздороваться, что ли, для начала?
    - Здравствуй, Федор. Как долетел?
    - Здравствуй, Саша. Хорошо.
    - Ты знаешь мое имя? - спрашиваю я.
    - Только   что   узнал   благодаря   своим  экстрасенсорным
способностям, - усмехается Федор. -  А  теперь  тебя,  кажется,
зовут еще и Алексромой. Скажи, зачем тебе все это понадобилось?
    - Что "это"?
    - Отправлять   меня   в   Хелл-Сити,   водить   за  нос  по
Барабашкину, подрывать на гранате, лишать памяти, превращать  в
монстра, забрасывать в прошлое и разбивать там голову?
    - Ну...  Я ведь не только "водил за нос, подрывал и лишал",
одним словом,  делал  тебе  не  только  пакости,  но  и  что-то
приятное:   потчевал   деликатесами,   поил   дорогими  винами,
подкармливал во время всеобщего голода... И  потом,  я  здорово
помогал тебе в ущерб достоверности.
    - Помогал? - удивляется Федор.
    - Конечно,  -  невозмутимо отвечаю я. - Кто подсунул тебе в
маринкином доме фотографию ее подруги, которая навела  тебя  на
след?  Кто  подложил  листок  с  ваниным  адресом под сейф? Кто
открыл окно  в  палате  Кузьмы  Кузьмича?  Кто  тебя  сотворил,
наконец,  если  у  тебя  даже  папы  с  мамой  нет,  одно о них
упоминание?

    - Тогда скажи, зачем ты меня "сотворил"? -  ловит  меня  на
слове Федор.
    - Этого  я  и  сам не знаю, - признаюсь я. - Надо мной ведь
тоже есть своя звезда, но она мне ничего не  объясняет,  как  я
тебе...
    - С  этого и надо было начинать, - заявляет Федор. - Теперь
я вижу, что с тобой  говорить  бесполезно,  придется  дойти  до
твоей звезды и там во всем разобраться.
    - Как это ты дойдешь?! - удивляюсь я.
    - Очень просто. Книга окончена, теперь я тебе не подчиняюсь
и волен идти куда захочу, не так ли?
    - Ты куда? - кричу я ему вслед.
    - На свободу, - уходит Федор.



    - Да-а-а,  -  чешу  я  в затылке, оставшись наедине с самим
собой, - выдал  я  экспромтик!  Похоже,  теперь  мы  поменяемся
ролями, и этот некогда послушный персонаж будет писать сценарий
моей  дальнейшей  жизни,  а потом еще и переписывать его задним
числом после моей смерти. Остается одно:  отправиться  за  ним,
пока книга еще не совсем закончена, и попробовать договориться.
Можно,  конечно,  вернуться  назад  и исправить уже написанное,
но... рука не поднимается. Нет, только вперед!
    Как же мне за ним отправиться? Похоже, нет другого  выхода,
кроме  как  устроить  падение Белой звезды, чтобы опуститься на
ней  в  придуманный  мною  мир   (хотя,   по   правде   говоря,
придуманного в нем мало).
    Итак,  падение Белой звезды... Я быстро опускаюсь, наблюдая
стоящих внизу людей с поднятыми лицами, озаренными ярким светом
падающей звезды. Они не видят меня в ее слепящем свете, но зато
я хорошо, как на четкой и контрастной фотографии, вижу их всех:
Горячина,  Сыткину,  Зарудного,  Малишина,  Сонечку-Мармеладку,
Шуряка,  Павло,  Томку-Котомку,  Таню,  Царя,  Горячина-майора.
Маринку, Бонифация, Ваню Веревкина и, конечно же, Федора. Белая
звезда  достигает  поверхности,  на  которой   они   стоят,   и
разливается   по   ней   ярко-белым  туманом.  Я  стою  в  этом
непроницаемом световом тумане и ничего  вокруг  себя  не  вижу.
Нет,   так   не   годится,  сейчас  мы  это  исправим...  Туман
концентрируется в искрящиеся облака, которые  легко  отрываются
от  земли  и  плавно  поднимаются  вверх.  Прямо-таки  северное
сияние, только бесцветное...
    - Простите, вы случайно не Александр Р.? - слышу я за своей
спиной приглушенный голос.
    - Откуда вы меня знаете?! - оборачиваюсь я.
    - Дело в том, что я читатель,  поэтому  я  все  знаю...  из
вашей же книги.

    - Как это все, если книга еще не закончилась? - улыбаюсь я.
    - Да, но это последняя страница, я же вижу... А вообще-то я
не понимаю, зачем вам понадобилось писать третью часть? Она мне
кажется совершенно лишней...
    - Смотрите на небо, - говорю я.
    В   крахмальной   простыне  искрящихся  облаков  постепенно
появляются угольно-черные разрывы, и эти сквозящие  космическим
холодом разрывы складываются на фоне звездного неба Земли в два
слова: ОЖИВИ ПОКОЙНИКА.

                                1985-1990 
                         Москва - Нью-Йорк

Copyright (c) 1991-1997 Александр Ромаданов
---------------------------------------------------------------





    
(публикуется со значительными сокращениями)


    Яркая,     издалека    привлекающая    внимание    обложка.
Многообещающее  название  книги  в  таком  популярном  у  наших
современников,      уставших     от     коммунистического     и
капиталистического рационализма, "хилерском"  стиле:  то  ли  и
вправду  пособие  по  воскрешению  мертвых,  то  ли,  наоборот,
какой-то особо мерзкий, глумливый  и  богохульный  пасквиль  на
Великого Хилера из Назарета.
    Стоит  ли напоминать нашим читателям, что жанр литературной
фантасмагории,  страшного  и  смешного,  ангельски-наивного   и
дьявольски-коварного  повествования  об  исковерканной  дурными
правителями, извращенной в самих своих  первоосновах  уродливой
жизни больного общества ведет свое начало в русской словесности
с  великих и славных имен Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина,
Федора  Сологуба  и  Михаила   Булгакова,   вплоть   до   наших
современников - Юза Алешковского, Владимира Войновича и братьев
Стругацких,  писателей  не равнозначных, но, безусловно, умных,
совестливых и интеллигентных, остро  обеспокоенных  нарастающим
растлением  душ  русских людей, беззащитных под натиском черных
сил Мирового Зла. Александр Р. дерзко рискнул подать  заявку  в
этот  элитарный  "клуб  для  пророков",  и  нам остается только
подумать всем вместе о том, насколько он пришелся им ко двору.
    Герой Александра Р. - издавна любимый  всеми  его  великими
предтечами  "маленький  русский человек", Раскольников конца ХХ
столетия  -  "молодой  специалист"  (с  нищенской  зарплатой  и
нулевым  весом  в  обществе)  из московской секретной "шарашки"
(самый      большой       секрет       которой       в       ее
"абсолютно-никому-ненужности"!) Федор Бурщилов появляется перед
нами в один из обычных, сереньких московских дней - первых дней
"достославной" горбачевской перестройки (13 декабря 1985 года),
истомленный  скучной  и  скудной  советской  действительностью.
Федору Бурщилову, беспартийному, холостому  парню,  выпивохе  и
е---ю  (пользуясь  простецкой  терминологией автора!) настолько
тошно и тоскливо в серой горбачевской Москве, что  он  страстно
мечтает  о  любых  переменах,  даже независимо от того, как они
повлияют на  его  личную  судьбу  ("хоть  гирше,  да  инше",  -
говаривала  моя  бабушка,  уроженка пограничного с Украиной юга
России).
    И перемены (да еще какие!)  приходят  к  нему...  с  экрана
стандартного    советского   цветного   телевизора   в   образе
электронного посланца Ада, Того Света, Великого  Царства  Тьмы,
эдакого       модернизированного,       бородатого      Воланда
постиндустриальной  эпохи,  который,  как  и  положено  диктору
советского телевидения, "по заявкам трудящихся", точнее, в виде
первого  опыта,  по  заявке первопроходца Бурщилова, устраивает
ему в состоянии комы полет  на  Тот  Свет,  очень  напоминающий
эмигрантский  Нью-Йорк  (или,  если  хотите,  Сан-Франциско или
Лос-Анджелес).

...............................................................

    Герой Александра Р. - отнюдь не пуританин, а даже,  скорее,
тот  самый тип современного искателя приключений (очень часто -
на  свою  голову!),  Остапа  Бендера  конца  ХХ  века,  с   его
органическим   отвращением  к  ханжеской  советской  морали,  с
заветной  мечтой  о  заветном  миллионе   и   с   полнокровной,
раблезианской  тягой  к  красивой (т.е. богатой) жизни, который
так  характерен  для  жизненно   активной   части   современной
советской эмиграции.

    
......(пересказ второй части опускается)........


    Путешествие  сквозь  Время...  забрасывает  Федора назад, в
исходный момент его трансцедентальной одиссеи, возвращая вместе
с ним  стабильность  окружающему  этого  безвестного  Спасителя
Человечества  Реальному  Миру.  Жаль  только,  что  этот Мир, в
котором ручеек невинной крови вполне реального бывшего царевича
Алексея Романова теряется  в  океане  крови  и  слез  миллионов
детей,  уничтоженных изуверами всех мастей и расцветок ХХ века,
не стал от этого, на самом  деле,  ничуть  стабильнее  и  чище.
Автору  трудно (как и его великим предшественникам) смириться с
торжеством Мирового Зла, и он, не найдя достойной концовки  для
своего  сумбурного,  многопланового,  тотально антиутопического
романа (неверие  ни  в  какие  идеалы  -  тоже  Вера!),  упорно
продолжает повторять ставшую его лейтмотивом мистическую фразу:
"Оживи покойника!" (непонятно, правда, кого - распятого Христа,
царевича  Алексея  или  миллионы  жертв  Холокоста  и колымских
лагерей;  в  христианском,   федоровском   или   каком-то   еще
теологическом аспекте?).
    Думается, что прежде, чем "оживлять покойников", даже самых
великих  и  благородных,  мучеников  и  страдальцев  за Счастье
Человечества (не дай  Бог,  ненароком  оживить  вместе  с  ними
Сталина,  Гитлера  и  Мао  Цзедуна!)  нашего,  пока  еще Вполне
Реального   Всепланетного   Ада,   во   всех   его   социальных
модификациях,  нужно  (и  давно  пора)  начать Духовно Оживлять
Самих Себя.
               Иван Мартынов (Нью-Йорк)

Last-modified: Fri, 28 Nov 1997 09:44:43 GMT

Оцените этот текст: