Оцените этот текст:



                             1. ЧЕРНЫЙ БИЗНЕС

     За долгий рейс моряк звереет. Советский человек и вообще-то зверь,  а
тут еще однообразие и ограниченный контингент окружающих рож идиосинкразию
вызывает. При хорошем питании (а  вся-то  радость  моряцкая  -  -  пожрать
повкуснее)  от  отсутствия  баб  аж  глаза  заволакивает.  Суда   большие,
остойчивые, автоматики до черта, - это тебе не в  шторм  по  реям  бегать,
паруса вязать: неделями моряк не вылезает из жилых и рабочих помещений  на
свежий воздух. Ручки  мягкие,  ряшка  белая,  бока  жирные,  -  привет  от
морского волка. Кормовые деньги гоняют  из  графы  в  графу,  комбинируют,
артельщик расстилается: маслице голландское, куры датские, мука канадская,
баранина австралийская; пожрал - и в загородку:  торчи  себе  в  койке  за
пологом интимным, как перст. Естественно, моряк делается нервным.
     Он нервничает и считает свои валютные копейки, переводя их  в  центы,
центы - во всякие хорошие вещи, вещи - в родные деревянные  рубли,  рублей
получается много, и это его услаждает. На этом занятии  он  зацикливается,
плюсует свои аж двадцать центов валютных в сутки по неделям и месяцам и  в
арифметических  грезах  обретает  некоторое  душевное   равновесие   среди
неверных вод мирового океана.
     Порт  советского  моряка  унижает.   Моряк   марширует   тройками   в
наидешевейшие лавки и злобно смотрит, как арабы  с  либерийских  пароходов
хохочут над ним из такси по пути в  бордель  и  швыряются  банками  из-под
пива. Для него  такси  -  идиотская  роскошь,  проститутка  -  недоступная
роскошь, пиво - редкая роскошь. Поэтому советский  моряк  любит  китайцев.
Китайцев в загранпорту вообще водят строем, в  одинаковых  синих  казенных
бумажных  костюмчиках,  и  купить  они  не  могут  вовсе  ничего:  глазеют
бесплатно, насколько глаза  раскрываются.  А  ведь  за  хлам  из  портовой
лавчонки  моряк  и  плавает.  Дома  он  с  добытым  добришком  -   ковром,
кроссовками, видиком, да еще если "тойотой" двадцатилетней  подержанности,
ветераном автосвалки, - является человеком зажиточным, ему завидуют соседи
и норовят ограбить рэкетиры.
     Вот  от  всего  от  этого  моряк  звереет.   Предохранители   в   нем
изнашиваются, разъедаются морской солью, и становится  он  взрывоопасен  и
непредсказуем, как мина-ловушка: ты и худого не чаешь, а она грохнет.
     А  в  родном  порту  предусмотрены  для  него  не  психоаналитики,  а
обиралы-таможенники, и стресс он может разрядить  способами  исключительно
дедовскими: водки врезать, бабу трахнуть,  в  морду  вмазать:  эффективные
способы,  но  чреватые  нежелательным  побочным  действием  для  кошелька,
здоровья и биографии.
     Особенно тяжело влететь в долгий фрахт. Везешь  ты  из  Ленинграда  в
Амстердам прокат, а оттуда в Канаду станки, а  оттуда  в  Японию  пшеницу,
оттуда в Африку автомобили,  и  болтайся  так  целый  год,  жди  случая  с
попутным грузом вернуться домой. И эта неизвестность сроков  дополнительно
изматывает.
     В тропиках хоть стакан сухаря ежедневно полагается. Якобы медицински,
для здоровья, на деле же - чуток поднять дух. Ну,  не  шибко-то  высоко  с
одного стакана сухого утомленный дух подпрыгнет, поэтому сговариваются  по
трое - и раз в три дня каждый высасывает объединенную  бутылочку.  Жданная
радость, красная веха календаря.
     И вот таким макаром сухогруз "Вера Артюхова" которые сутки  торчит  в
одном вшивом африканском порту. Когда трудолюбивые африканцы сподобятся их
разгружать - неизвестно; когда и чем грузиться - неизвестно; когда - домой
- неизвестно... И на берегу делать нечего, пустая  нищета,  ни  глазу,  ни
карману...
     И дуреет в горячей металлической тени  вахтенный  у  трапа,  чинарики
заплевывает и на причал их щелкает меланхолично, томится в  тоске.  Минуты
считает. Дожить бы до обеда, похлебать окрошки из холодильника  и  лечь  в
каюте под вентилятор, о бабе мечтать.
     Лишь полдень перевалил, солнце плавится  в  парном  мареве,  пекло  и
глушь на пирсе.
     И из этой глуши выделяется некая  фигура  и  шествует  неторопливо  и
важно по направлению к трапу. Приблизившись, замирает  у  нижней  ступени,
ощупывает взглядом пространство и начинает подниматься.
     Вахтенный протер глаза, прочистил мозги затяжкой: поднимается! Черный
старичок, дохлая тростинка. Поймал его взгляд, убедился в обвисшем красном
флаге на  корме,  закопченной  красной  полосе  на  трубе,  приосанился  и
неуверенно продолжает подниматься. Под каким ни  попадя  капиталистическим
флагом можно от белого матроса и пинка получить. А советский негра ударить
не может, им строго запрещено.
     - Куда-да, - лениво цыкает вахтенный. - Гоу аут. Цурюк. Пошел на...
     Этих на борт только пусти - по гайкам судно свинтят.
     Негр-старичок осмотрительно  останавливается  за  четыре  ступени  до
верха, выпячивает куриную грудку и с достоинством рекомендуется:
     - Ай хэв бизнес. Ченч. Вери чип.
     А черт его знает. Вдруг у него  что-нибудь  интересное  действительно
вери чип.
     Смешное чучело и трогательное:  ножки  черные  из  полотняных  шортов
торчат, рубашечка  перелатана,  а  сверху  грибом  -  облезлый  английский
колонизаторский шлем "здравствуй-прощай", долженствующий  символизировать,
что  обладатель  его  -  человек  интеллигентный  и  не   чуждый   мировой
цивилизации. На шейке  куриной  болтается  на  ременном  шнурочке  амулет.
Очевидно, для покровительства в большом бизнесе.
     И нагрудные карманы  отдуваются,  набиты,  уголки  торчат  засаленные
разномастных купюр. Ну - большой  бизнесмен  пожаловал.  Меняла.  Ченчила.
Деньги, значит, менять. Прямо на месте, и  скидка  меньше,  чем  в  банке.
Смотрит вопросительно:
     - Ченч?..
     Вахтенный бурчит,  с  ненавистью  к  жаре,  Африке,  своей  проклятой
нищенской доле, каковая ненависть и переносится на чучело перед ним:
     - Совьет рублес.
     Негр дипломатично соглашается:
     - Совьет - гуд.
     А чего - гуд-то? Ага. Хрена ему нужны рубли. Сейчас.
     Вахтенный на него смотрит снуло, смотрит, на шейку черную, на карманы
оттопыренные, и в глазах  его  пробултыхивается  какая-то  мысль.  Оживают
глаза. Угощает он негра сигаретой. Тот  принимает  с  важной  вежливостью,
прикуривает, благодарит милордовским полупоклоном, пыхает - -  всем  видом
старается напоминать вроде как Черчилля с его сигарой. А вахтенный снимает
трубку телефона за люком на переборке и звонит приятелю в каюту:
     - Слушай, - говорит, - постой пять минут у  трапа,  а?  Что-то  живот
крутит, и вообще тошнит от этой жары, как бы тепловой удар не хватил.
     Приятель мычит, блеет: что, зачем, неохота, будто нельзя в  гальюн  и
так отлучиться?.. кое-как соглашается.
     И вахтенный радушно приглашает старичка к себе в каюту:  мол,  прошу,
почтенный  бизнесмен,  выпьем,  покурим,  дела  наши  финансовые  обсудим.
Конвоирует его по коридорам напористо и ехидно.
     И никто еще не предполагает, что из этого выйдет.



                       2. НА ХАЛЯВУ И УКСУС СЛАДКИЙ

     В каюте усадил он ченчилу в  кресло,  подвинул  пепельницу,  направил
вентилятор,  поставил  стаканы:  прием  по  полному  протоколу.  Тот  тихо
раздулся от собственной значительности.
     А вахтенный берет телефон - другому приятелю: др-р-р!
     - Слушай, ты пузырь еще не выжрал?
     Приятель - осторожно:
     - А тебе что? - И, с предвкушением блаженства: - Вот стемнеет,  будет
попрохладнее - захмелюсь, хоть чуток кайф словлю. А чего так, походя,  без
толку...
     - А того, что у меня ченчила сидит, так он рубли на валюту меняет!
     - Какой ченчила?
     - Какой-какой. Нормальный, местный. По трапу  притопал,  все  карманы
оттопыриваются.
     - Он че, рехнутый? Или ты?
     - Да у него весь видок с придурью.
     - Че за видок?
     -  Старенький,  черненький,  сморщенный,  и  обмундирование  на   нем
английского колонизатора, который сто лет в обед от старости помер.
     - Кто помер?!
     - Колонизатор.
     - Какой колонизатор?!
     - Английский, идиот!
     - Да пошел ты, сам козел!
     - Стой, не бросай трубку, дура! Я его  одного  в  каюте  оставить  не
могу, ведь сразу скоммуниздит что-нибудь!
     - Ты че, вообще, крыша поехала?! Кто скоммуниздит -  колонизатор?!  А
помер кто?!
     - Забудь о колонизаторе!!! Сидит негр-ченчила. Набит деньгами. Меняет
на рубли. Понял?
     - Понял. А что, рубль конвертировали, пока мы  здесь?  А  колонизатор
где?
     - У меня в каюте!!! Негр!!!
     - Колонизатор - негр?! У тебя??? Ты что, совсем екнулся!!!
     - Сейчас приду к тебе - и удавлю на хрен!! Слушай: есть  ченчила.  Он
негр. Он у меня в каюте. Он старый и черный. И худой. Килограмм  двадцать.
Ему в обед сто лет...
     - Так кому сто лет-то?..
     - Еще  пикнешь  -  взорву  тебя  на  хрен  вместе  с  этим   долбаным
пароходом!!! Ему надо  дать  выпить.  С  почетом.  Тогда  он  тебе  вообще
поменяет что хочешь на что хочешь. Ты - хочешь -  менять  -  рублшь  -  на
доллар?
     - Н-ну... не понял... хочу, ясно!
     - Тогда: дуй сюда. Сию минуту.  Будем  менять.  Никому  больше  -  ни
звука!
     - Скаал бы сразу! Ты дверь запри! Бегу!!
     - Стой! Пузырь возьми! Ты думаешь, я тебе че звоню?
     - Сказал бы сразу! Стаканы есть? Бегу!!
     - Стой! Не беги! Разобьешь.
     Вахтенный в поту швыряет трубку и счастливыми междометиями и  жестами
поясняет негру, что сейчас глупый непонятливый бой, по  голове  его  много
били, принесет наконец выпить, и все будет хорошо. И ченчила  внемлет  ему
со все более увеличивающимся доверием и достоинством, что вот, немаленький
человек его принимает, бвана, слугу имеет на побегушках,  который  выпивку
подносит.
     Балдеет от своего плана  вахтенный,  хитроумный  Одиссей:  эк  да  он
сейчас клюкнет на халяву холодненького, расслабится  на  полчасика  вместо
обрыдлой вахты, пока тот, что у трапа, не взорвется и  свалит  оттуда.  Да
винцо! да под сигаретку! на холодке! нет, бывает жизнь хороша и под  нашим
флагом.



                         3. ПУСТЬ НЕУДАЧНИК ПЛАТИТ

     Приятель  бутылку  доставил  трепетно,  как  младенца,  проглотившего
гранату. И с негром здоровается,  обращаясь  непосредственно  к  карманам.
Руку карманам протягивает и  треплет  их  интимно.  И  мука  сладострастия
борется в нем с мукой скупости: откупоривает бутылку. Плеснул на донышки:
     - За дружбу и интернационализм!
     - Не скупись, - поощряет вахтенный, - ему  побольше,  себе  поменьше.
Ченч сделаем - гульнем!
     - Но бутылка уж с тебя.
     - Да? А с тебя что - за такой обмен? не жидься.
     - Может, у него там стриженая бумага, - сомневается приятель.  -  Для
понта.
     - Ерунда! Вон края торчат.
     - Мало ли у кого что торчит... Для понта.
     - Лей-лей! - и вахтенный проглатывает ударную дозу,  налитую  не  ему
вовсе для баловства, а ченчиле для дела, и нагло  командует:  -  А  теперь
ему! Пол-лней...
     Мерит приятель  скорбным  взглядом  остатки  в  бутылке,  жмурящегося
ченчилу, и мечтает:
     - Эх... спиртика бы для КПД капнуть...
     - Откуда?
     - А у доктора.
     - Разбежался он.
     - А за деньги.
     - Нужны ему.
     - Валюту, балда!
     Вахтенный оценивает ченчиловы карманы и говорит:
     - Жалко.
     А приятель зажегся идеей, в азарт вошел:
     - А выпить? Не выпьет - вдруг сорвется? На советские-то рэ!
     Ченчила исправно подтверждает:
     - Совьет - гуд.
     - Слыхал?!
     И приятель звонит врачу: уважаемый доктор медицины,  дорогой-любимый,
позарез приперло, полстаканчика, а?
     Доктор любезно отвечает:
     - А пошел ты на...
     Приятель обещает вылизать доктору все  интимные  места  и  лизать  их
непрерывно  до  самого  прихода  домой,  а  также  сулит   впридачу   свою
бессмертную душу.
     Доктор не хочет. Он утверждает, что относится  одобрительно  ко  всем
видам сексуальных связей, только вот к гомосексуализму как-то скептически.
Что же касается души, то он и собственной обременен сверх меры,  и  охотно
ее ссудит какому-нибудь долбаку вплоть до  окончательной  победы  мирового
капитализма.
     Приятель надрывно вздыхает и выстреливает из сокрушительного калибра:
     - А за доллар?
     При звуках чудного зеленого  сияния  доктор  делает  паузу  и  меняет
тональность. Осведомляется с ласковостью психиатра к шизофренику:
     - А вы не пили, ребята, негритянской водки?
     - Это которой?
     - Это которая стакан холодной воды и молотком по голове.
     Приятели смотрят в большой  задумчивости  на  негра  и  обмозговывают
предложенный рецепт.
     - Извините, ребята, дать не могу. Приказ. Никому.
     - Я не шучу, док. Прошу продать мне сто граммов  медицинского  спирта
за один американский доллар.
     Доктор с кряхтением усваивает информацию, и сообщает,  что  на  таких
условиях он согласен продать все наличные запасы спирта, а также аспирина,
валидола, касторки, скальпели, шприцы, бинты,  а  еще  есть  дома  жена  и
старушка-мама, так никто не интересуется? По сто грамм за доллар.
     И приятель отправляется за спиртом.  Там  происходит  душераздирающая
сцена: доктор желает вперед деньги,  потом  стулья,  а  приятель  клянется
своей визой и морским царем-вседержителем, что  так  невозможно,  млеет  и
блеет, намекает и гарантирует, и еле уносит драгоценное зелье.
     И они разводят честно спирт в три стакана, разбавляют сухим, доливают
водичкой, чтоб дополнительно растянуть кайф во времени и  пространстве,  и
благостно выцеживают. И слегка даже балдеют.
     И с  удовлетворением  хорошо  и  честно  выполненного  долга  достают
приготовленные рубли: поехали! Теперь все в порядке! Уже можно.
     Негр сочувственно смотрит на рубли и говорит:
     - Ноу.
     Что-о?! Что значит "ноу"!!! Ведь все сделали как надо!..
     Ченчила смотрит  на  них,  как  Рокфеллер  на  чистильщика  обуви,  и
поясняет свою финансовую политику: из  левого  кармана  бережно  извлекает
потертую долларовую банкноту, из правого - разворачивает  местную  бумажку
величиной в скатерть и  расцветкой  в  павлина,  делает  ими  вращательное
движение, и убирает доллар теперь в правый карман, а миллион своих местных
бананогрошей - в левый. И вразумляюще произносит:
     - Ченч. Вери чип.
     - Чип?! - повторяет вахтенный. - Вери чип?!  -  шепчет  бессмысленно,
наливаясь расплавленной  свинцовой  злобой.  -  Не  нравятся  тебе  рубли,
гнида?.. - И вперяется белесым взором в куриную черную шейку. - Чип,  чип,
чип...
     - Чип! - зловеще откликается приятель. - Чип! Понял?!
     В  лютой  ненависти  смотрят  они  на  ченчиловы  карманы,  на  шейку
ничтожную, на пустые стаканы, на рубли... смотрят на  амулет,  висящий  на
шейном ремешочке, и быстро, твердо и безумно переглядываются.
     Синхронно  поднимаются,  берутся   за   этот   ремешочек   и   тянут,
перекручивая, в разные стороны. Старичок дрыгает  ножками,  разевает  рот,
они тянут сильней. Подержали... И придуши к чертям!..



                  4. ГДЕ ЗНАЮТ ДВОЕ - ТАМ ЗНАЕТ И СВИНЬЯ

     Сели. Закурили. Дышат. Успокоились. И смотрят.
     И вроде даже ничего и не произошло.
     Как вышло, черт его знает, как-то само получилось, вроде  даже  и  не
собирались... Жара,  понимаешь...  рубли  эти  неконвертируемые...  Курят:
молчат!
     И тут трезвонил телефон: подскакивают! переглядываются!
     Тот, что у трапа все торчит, матерится в трубку - осатанел в пекле:
     - Хватит, на фиг, возвращайся! я сваливаю!..
     Вахтенный - медовым голосом:
     - Бу-удь другом, две минутки еще, я за  тебя  потом  хоть  всю  вахту
отпашу.
     - На хрен мне сдалось! Имей совесть!
     - Старпом вдруг спросит - скажи, что мы подменились.
     Тот заинтересовался - голосом, настойчивостью:
     - Ты че там? Че делаешь-то? А? Три минуты жду!
     "Че делаешь". Труп прятать надо, вот че!  Куда  его  денешь  -  белый
день, все на борту! Пихают  его  спешно  в  рундук  под  койку.  А  деньги
вытаскивают,  наконец-то,  из   карманов   и,   не   удержавшись,   спешно
пересчитывают.
     И тут распахивается, конечно, с треском дверь - притопал злобно  тот,
от трапа:
     - Че это у вас?
     А на столе - рваные кучки денег всех стран разложены, и рубли тут же.
Идет скрупулезный подсчет и определение достоинства относительно  рубля  и
доллара.
     Выпучились друг на друга.
     - Вы че, бухали? - Смотрит на три стакана. - А еще кто был?
     Отвечают:
     - Э-э-э-э-э...
     Глядит он на эту картину, и мозгами перегретыми с усилием шевелит.
     - Бизнес? А меня - дурачком? Суки. Л-ладно!
     Вот зараза. Стукнет еще из зависти, раззвонит!
     - Я пошел. Со старпомом сами разбираться будете.
     Вздохнули тяжело:
     - Вот тебе один фунт за один час вахты. Знай нашу щедрость. А  теперь
иди, постой еще семь минут для ровного счету. Будь человеком.
     А тот с разгону беспроигрышно выставляет ультиматум:
     - Ще-едрость... Возьмете в долю - постою, так уж и быть.
     - Что-о? Мало?!
     - А что - много?
     Жадный матросик попался и наглый. Если вот так, ни за здорово живешь,
отваливают фунт - значит, очень им надо. Значит,  можно  потянуть  больше.
Засовывает он этот фунт в карман подальше и повторяет:
     - Давай по-честному. Кто все это время у трапа парился? Значит, вхожу
в долю. - На треть претендует, бродяга!
     И  глядя  бессильно  на  алчущую  и  потную  его  физиономию,   вдруг
разражаются они нервическим хохотом:
     - Так - в долю хочешь? На троих?
     - Хочу!
     - Ха-ха-ха! Ох-хо-хо-хо! Полную треть?
     - Да. По-честному. А что?..
     - Ха-ха-ха-ха!..
     - Да вы че гогочете!
     - Ну, выдай ему его долю!
     Выдвигают рундук и показывают ему труп.
     Тот сереет и отваливает челюсть. И  при  виде  его  остолбенения  они
опять истерически закатываются:
     - Хотел на троих? Заметано! Так теперь и скажем.
     - К-кому ск-кажете?..
     - Ох-ха-ха-ха!.. "К-кому, к-кому!" Прокурору, тля!
     - М-м-мужики, вы ч-чего... Это ч-что...
     - Это? Ой, а что это? С утра не было. Ха-ха-ха!..
     - Дак вы-вы-вы...
     - Нет уж, не вы-вы-вы, а мы-мы-мы. Ты чего,  грамматику  в  школе  не
проходил? Кто на стреме стоял? Кто треть требовал?
     - Точно. Мы ребята добрые.
     - И справедливые. Получай заработанную треть!
     - Да вы как?..
     - Молча, тля. За шнурочек.
     - Какой шнурочек?
     - Специальный. Который он сам себе на шею надел.
     - Как? Дак а чего? теперь-то?
     - Дак а теперь-то ничего. Бабки на троих делить.
     - А его чего?
     - А ему теперь чего. Морской закон суров: кирпич на шею - и за борт.
     - А где кирпич-то взять?..
     - А вот твоя рожа как раз подойдет.
     - Дак увидят!
     - Что увидят - рожу? Долбак! На солнце ночью полетишь, понял?
     И садятся они бок о бок втроем пересчитывать и делить все эти грязные
и мелкие бумажки.



                       5. СКОРАЯ МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ

     Доктор же тем временем, гуманист в белом халате,  соблазненный  сверх
меры  чужим  вожделением,  видом  спиртика  и  звуком  струи  из  склянки,
набулькал  себе  полмензурочки,  закусил   сырком,   засмолил   болгарской
сигареткой и, заботясь судьбой своего доллара, опять же, томимый скукой  и
бездельем, звонил по каютам в поисках должника.
     Ударил телефон нашей троице  по  ушам,  по  нервам,  сбил  со  счета,
оцепенил. Брать трубку, не брать? А если не брать -  что  говорить  потом,
где был, куда делся?..
     - Алло?
     - Такой-то у тебя сидит?
     - А что?
     - Ясно. Если сидит - никуда не трогайтесь.
     - Почему?..
     - А потому, что сейчас к вам придут!
     - Кто?..
     - Кто надо, тот и придет, - зловеще обещает доктор. - Сейчас увидите.
- Это называется - каждый развлекается, как может. В море театров нет. Оно
само себе театр.
     Заговорщики холодеют. Мандражируют.
     Стучат в дверь -  громко,  размеренно:  официально.  И  тот,  который
третий, вообще зеленеет и норовит попрощаться, ладно, ребята, я тут не при
чем, так что пошел, пока. Ему возражают, ну нет, ишь намылился, третий так
третий! а то покажем, что это вообще ты  все  придумал  и  организовал,  с
вахтенным договорился, из хитрости в чужой каюте  все  совершил,  и  душил
сам, а мы только помогали.  И  его  начинает  колотить  крупная  лошадиная
дрожь.
     Тут-тут-тут! Трах! трах! тра! Разбирают деньги, прячут  стаканы:  у-у
доктор,  интеллигент  проклятый,  как  чего  учуял,  что  теперь  будет!..
Отпирают...
     - Всем сидеть  на  местах!  -  дурачась,  командует  доктор,  молодой
специалист. - Ну-с, друзья мои, пора поделиться доходами.
     Они смотрят, как кролики на удава, и мелькает  на  миг  мысль,  а  не
придушить ли заодно  и  доктора;  и  дело  с  концом,  шито-крыто.  Но  не
настолько у них еще крыша  поехала,  и  мысль  эта  безумная  развития  не
получила.
     А доктор, с мелким удовольствием отмечая их  растерянный  вид,  веско
объявляет:
     - Мне все известно! Так что - давайте.
     Вот и твердите после этого, что доктора ничего  не  понимают.  Может,
оно и так, не понимают; но иногда умеют.
     Третий тянет неохотно, кривя звук с мужицкой скаредностью:
     - Да че давать... сколько и было-то...
     -  Сколько  было  -  столько  и  выкладывайте,  -  веселится  доктор,
продолжая играть втемную. И от его  напористого  веселья  проникаются  они
праведной враждебностью трудяг,  которые  как-то  обмануты  кем-то  сильно
образованным, за кого они сделали всю грязную и опасную работу,  а  теперь
их элементарно грабят, пользуясь преимуществом в интеллекте и положении.
     И первый говорит:
     - Да за что ж давать-то, доктор.  Всем  давать  -  не  успеешь  штаны
скидавать.
     Второй говорит:
     - Вы что ж - вообще все хотите? Конечно... если совести хватит...
     А третий говорит:
     - Это с вашей стороны... еще в сто раз хуже, чем с нашей...
     Проситель-спиртонос  под  докторским  нахальным  взором   отслюнивает
доллар и подвигает по столу. И  поскольку  доктор  хранит  невозмутимость,
добавляет еще пять франков и тысячу лир. И голосом праведника,  воздавшего
жестокосердому кредитору семь мер за одну, извещает:
     - Вот...
     Доктор, не углубляясь  умом  в  детали  какой-то  ихней  сомнительной
аферы, деньги брать не спешит, а светским тоном жалуется:
     - Невысокий гонорар дипломированному врачу от богатеньких матросиков.
Откуда дровишки... Н-нус, а где же труп невинно убиенной вами тещи?
     И  морячки  убеждаются,  что  хитрозадому  доктору   доподлинно   все
известно! и его циничное хладнокровие их ломает: на их волю наложена  воля
более сильного духом противника. И колются:
     - Где-где... В рундуке.
     -  Предъявите  тело  для  опознания!  -  командует  доктор,  от  души
развлекаясь этой маленькой игрой.
     Хозяин каюты выдвигает рундук и отмахивает  показывающий  жест:  мол,
прошу. Доктор смотрит в рундук и совершенно охреневает.
     - Бля... - сипит он и выпучивается. - Это че?..
     - Че-че... Невинно убиенной тещи...
     Доктор икает, утирает пот и спрашивает:
     - Это кто?
     Тут до них доходит, что купились на дешевый понт... тьфу! Отвечают  с
ненавистью:
     - Да так... зашел тоже один в гости.
     - И что?..
     - И ничего. Умер.
     - Отчего?!
     Пожимают плечами: черт их знает, эти африканские болезни, да  и  стар
уже был...
     Какая болезнь. "Типичная асфиксия".
     - Как он сюда попал-то?
     - В ящик? Сыграл. Игра такая, знаете? Так и называется  -  сыграть  в
ящик.
     - Отдохнуть решил культурно. Жарко,  говорит,  в  этой  Африке,  хочу
отдохнуть с комфортом.
     Мрачно так острят: отрешились.
     А доктор все врубиться не может, головой трясет: заело:
     - Да откуда он взялся-то?!
     - Из Африки, трах-тибидох. Да что вы переживаете, там еще полно.
     - Да я серьезно спрашиваю! - взмолился доктор. - Ведь вдруг  эпидемия
начнется!..
     - Да ла-адно - эпидемия... Что уж мы... Хорошего понемножку.
     - Со всяким может случиться.
     - Надо же протокол составить! покойник же на борту!  -  Господи,  вот
морока-то, что за напасть такая.
     - Ага. Протокол - обязательно. Как же без протокола. -  Выгребают  из
карманов опять все деньги на стол и начинают делить на четыре части.  -  -
Ладно, Анатолий Иванович. Получите заработанную четверть.
     - Мы не жулики.
     Доктор утирает пот: мысли разбегающиеся ловит. Ох да ни  хрена  себе.
Что делать. Стучать? - шуму не оберешься... вот  ввязался  в  историю!  Не
знал, не слышал, не видел; какое его дело.
     Ему честно вручают долю: тебя здесь не было,  ступай  себе  с  Богом,
родимый:  медицина  тут  бессильна.  Умный  и  предусмотрительный   доктор
заявляет: нет, мне, пожалуйста, только гульденами и  канадскими  долларами
(в те страны заходили). Поцыкали недовольно:
     - Только, Анатолий Иванович, железно, без "б": молчок.
     - А то вместе на вас покажем, что нас сорганизовали и подпоили.
     Доктор оскорбляется:
     - За кого вы меня принимаете! - Деньги упрятывает поглубже:  -  И  не
нужны мне эти несчастные копейки.
     - А не выпить ли уж нам еще по грамульке по этому поводу?
     - За успех, так сказать?
     Доктор поспешно открещивается:
     - У вас не был, спирта не давал, ничего не знаю. Все-все-все, хватит.
Я-то, конечно, понимаю: пять бабок - и рубль, но кто  вас  знает,  ребята,
что вам со следующей дозы в голову взбредет.
     Медики - они вообще циничные. Профессия такая.  И,  берясь  за  ручку
двери, говорит научно и наставительно:
     - Учтите, что при  такой  температуре  воздуха  органическая  материя
весьма быстро деструктурализуется.
     - Чего?
     -  "Чего-чего":  завоняет  быстро!  -  переводит  он  свои  речи   на
разговорный русский.
     - Ну, - успокаивают, - мы его ночью уберем, мы понимаем.
     - Уборщики. Морские санитары. Вы закон Архимеда проходили?
     - А?
     - Вы знаете, что тело плавает?
     - Все мы плаваем, - откликаются философски. - Мы тяжелое привяжем, не
беспокойтесь.
     Доктор открывает дверь, и в дверь с разгону влетает боцман.



                             6. КОНЦЫ В ВОДУ

     - Почему покинул вахту!!! - вопит боцман.
     На него смотрят меланхолично и спрашивают:
     - Кстати, у тебя шкертика не найдется в хозяйстве?
     - Пороть тебя шкертиком! за яйца на нем повесить! трос в глотку!!!
     Пусть орет; а чем груз-то к ногам привязывать? Где на  судне  веревку
возьмешь? А и сам груз?  только  у  боцмана  ключ  от  кокпита  со  всяким
такелажным и палубным барахлом.
     Боцман с хрюком втягивает воздух:
     - Пили?! На вахте жрал, сука! а мне старпом фитиля за тебя? Я  т-тебя
аттестую, я т-тебе устрою, ты у меня нюхнешь визу, крабья падаль!!
     Вахтенный бурчит рассудительно:
     - Ну и что тебе толку? Сам же выйдешь плохим, разложив коллектив.
     Боцман: на самолет! за свой счет! поганой метлой!
     Ему - доллар: да успокойся ты, дай лучше шкертик.
     Доктор: ну, я пошел. Постойте, говорят, Анатолий Иванович, вы считать
умеете, ведь с высшим образованием? нас ведь прибавилось; что уж теперь.
     Короче, плюнули, махнули: взяли боцмана  в  долю.  Боцман  был  мужик
крепкий, но присел на стул и попросил  водички:  что-то  худо  ему  стало.
Сильно огорчился увиденному.
     Ему такое ЧП на судне меньше всего нужно.  И  от  денег  отказываться
жалко. И он, согласно въевшейся  привычке  и  Уставу  корабельной  службы,
начинает руководить этими раздолбаями: как быстро и по-деловому произвести
необходимые работы. Одного гонит в машину взять какую-нибудь железяку -  к
ногам привязать. Другому дает ключ  от  кладовой  и  нож,  с  инструкцией:
снасть зря не портить и лишнего от бухты линя не отрезать.  Третьего  -  к
уборщику за ветошью для упаковки груза. Потом: в иллюминатор его тот  надо
будет  спускать,  который  по  борту  к  воде,  притом  пониже.   Замотать
поплотней... да не так,  дубина!  Давай-давай,  а  то  как  гадить  -  так
пожалуйста, а как порядок наводить - так руки дрожат?! Кто  с  ноля  ночью
вахту стоит? Смотри у меня, акульи дети, чтоб все было сделано как надо!
     Такая у боцмана должность, что он  плохо  переносит  самодеятельность
подчиненных.
     В  результате   всей   этой   организационной   деятельности,   когда
запеленутого беднягу-ченчилу с болванкой на ногах влекли в последний  путь
по коридорам и трапам и выпихивали осмотрительно из машины в иллюминатор -
успешное окончание работ приветствовала  уже  чуть  не  половина  команды.
Пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись досыпать до завтрака.
     Тем и закончилась эпопея: бултых в темноту. С  концами.  Господи,  да
кто его там хватится, в этой Африке.
     Деньги в результате поделили человек на восемь, чтоб никого,  не  дай
Бог, не обидеть. Да и оказалось-то тех денег на каждого - ерунда какая-то.
Сошли на завтра на берег - пивка попить: любое дело обмывки требует; вроде
как бы и поминки, и душе приятнее, что  не  зажали  гроши  из  жадности  и
корысти, а - за хозяина пропустили. Пивка, банка - доллар, потом рому  для
кайфа, а, да все равно на  что  тех  денег  хватит.  Пропили,  и  даже  не
забалдели толком.
     И вернулись с таким ощущением, что - ну все, завершили: нет человека,
нет денег - нет проблемы. Чего за рейс не случается.
     Тем  более  что  перевели  их  к  другому  пирсу,  и  начали  наконец
разгружать, а там выяснилось, что здесь они грузятся кофе и идут домой.  И
настроение сделалось вдвойне предпраздничное: мало того, что - домой,  так
ведь еще каждый мореман знает, как загнать мимо таможни налево мешок кофе,
это тебе и бабки, и домой кофе на год привезешь; хороший рейс.



                  7. НЕ ВСЕ ТО ЛЕБЕДЬ, ЧТО ТОРЧИТ ИЗ ВОДЫ

     Через недельку вылезает из порта в  грузу  здоровеннейший  американец
под либерийским флагом - тысяч на восемьдесят. Под килем у  него  остается
буквально фута полтора, и гигантский винт там  под  кормой  вращается,  на
малых оборотах всю дрянь  и  мусор  с  портового  дна  перебалтывает,  как
помойка в кильватере. Праздник чайкам. И все население африканского  порта
глазеет с судов и с берега: на движущийся корабль всегда глазеют. Ждут:  а
вдруг сядет брюхом - развлечение будет...
     И полиция портовая тоже глазеет, пуза  глянцевые  почесывает.  Черные
любят развлечения никак не меньше белых. Глазеет она, значит:  а  что  это
там, кстати, за хреновина такая плавает?  среди  прочего  мусора?  Смотрит
чернокожий сержант-полисмен  в  бинокль,  и  вроде  эта  хреновина  что-то
напоминает... Сплевывает он небрежно в воду окурок: лень, конечно... - а с
другой стороны - скука, делать нечего.
     Поколебавшись, дает он команду, и, оживляясь  от  разнообразия  в  их
скучной жизни, шлепаются полицейские в  катер.  И  теперь  уже  весь  порт
начинает глазеть на них тоже. Катер ревет мотором, косо встает над водой и
по красивой белопенной дуге - только помои в стороны разлетаются - летит к
цели. Полицейские сидят  небрежно,  неподвижно:  гордятся  своей  ролью  и
властью - исполнение важных служебных  обязанностей.  Эффектно  сбрасывают
скорость прямо у этой  плавающей  штуки:  смотрят.  Подцепляют  бугром.  И
вытаскивают утопленника.
     Утопленника укладывают на баке и мчат сей  плод  своей  бдительной  и
бурной работы к берегу.  Там  его  разматывают  от  тряпья,  рассматривают
обрывки веревки, и с головы снимают наволочку. И на наволочке  этой  стоит
вот такой штамп:
     ТЕПЛОХОД "ВЕРА АРТЮХОВА" - БАЛТИЙСКОЕ МОРСКОЕ ПАРОХОДСТВО.



                      8. ЭТО ПРАЧЕЧНАЯ? - ФУЯЧЕЧНАЯ!

     А капитан "Веры Артюховой" валяется себе спокойно в каюте, ни  о  чем
худом не помышляя, одним полушарием головного мозга воображая  наслаждения
с разными бабами в разных видах, а другим  тоже  радуясь,  как  он  удачно
разжился полгода назад в Канаде запчастями со свалки для своего "Форда"  и
как на нем будет теперь  дома  ездить  по  твердой  земле,  четыре  месяца
подряд. И тут ему по телефону от трапа докладывают, что пожаловала на борт
делегация местной полиции во главе с начальником и желает капитана  видеть
и иметь с ним беседу.
     - Какого лешего им надо?
     - Да наверно выпить на халяву хотят,  чего  ж  еще,  -  вразумительно
предполагает вахтенный.
     -  Я  занят.  Через  десять  минут  ожидаю  в  капитанском  салоне  -
проводишь.
     Капитан  с  неудовольствием   временно   прерывает   свои   мечтания,
облачается  официально,  к  белой  рубашке  прицепляет  черный  галстук  и
перемещается в салон:
     - Войдите!
     Вваливается делегация туземной полиции - пожимает руки  демократично;
рассаживаются. Капитан предлагает наливать, закуривать: готовно  наливают,
отпивают, закуривают:
     - Итак, вы капитан этого судна, сэр?
     - Это предположение делает честь вашему уму.
     - Ваше судно носит имя "Вера Артюхова"?
     - Во всяком случае, сегодня с утра радиограммы о  переименовании  еще
не поступало.
     - И приписано к Балтийскому морскому пароходству?
     - Вы пришли известить меня, что прописка просрочена?
     - Будьте любезны  посмотреть,  -  и  начальник  полиции  подает  знак
сержанту. Сержант со скромностью фокусника  показывает  пакет,  из  пакета
достает наволочку и эффектным жестом разворачивает ее перед  капитаном.  -
Это наволочка с вашего судна?..
     Капитан постигает смысл надписи  на  клейме,  неопределенно  пожимает
плечами  и  с  лаконичностью  старого  морского   волка,   которому   ниже
достоинства и чина совать нос в грязные тряпки, роняет:
     - Возможно.
     - Но  название  совпадает,  -  настаивает  начальник  полиции.  -  Вы
опознаете этот предмет?
     - Лично с этим предметом я не имею чести  быть  знакомым,  -  вежливо
отвечает капитан, торопливо соображая, в чем дело. - А в чем дело?
     - Но надпись совпадает?
     - Надпись совпадает, - дипломатично соглашается капитан.
     - Занесите в протокол, -  приказывает  начальник  полиции,  и  другой
сержант вооружается бумагой и ручкой и начинает писать.
     - Эта наволочка, - торжественно провозглашает  начальник  полиции,  -
снята с головы нашего бизнесмена, который  был  обнаружен  нашей  полицией
задушенным и утопленным в  акватории  нашего  порта.  Это  -  вещественное
доказательство,  -  разъясняет  он,  видимо  гордясь   своей   логикой   и
специальными познаниями.
     Капитан превращается в памятник погибшим капитанам. И  этот  памятник
страдает нервным тиком. Действуя  на  рефлексах,  он  растягивает  улыбку,
выгребает из бара еще кучу всяких хороших бутылок,  распечатывает  коробку
сигар и стеклянно чокается с начальником полиции. И  лихорадочно  пытается
соображать, и абсолютно ничего не соображает, кроме как какое счастье было
бы тяпнуть фордовской почти новой рессорой начальника по башке и  выкинуть
их всех вон.
     Полицейские  со  вкусом  истребляют  его  представительские   запасы,
чавкают солеными орешками и шоколадом, а  капитан  придумывает,  что  надо
сделать: позвонить старпому:
     - Тут у меня полицейские. Утопленника  вытащили.  Нет,  негра.  А  на
голове у него была наволочка. Ты у меня пошути еще!.. А то, что наш штамп,
идиот. Зайди.
     Старпом заходит оскорбленно, смотрит на наволочку с  негодованием.  И
заявляет претензию:
     - Мы не можем нести ответственность за грузчиков вашего порта. А  вот
вы обязаны! Они крадут все подряд. Я уверен, что эта наволочка украдена  с
нашего судна. Вы должны допросить всех грузчиков.
     - Тоже спасибо, - благодарит кэп. -  Ты  что  хочешь,  чтоб  портовые
власти держали нас здесь до окончания следствия?.. Идиот...
     - Тогда отдувайся сам, - злобно говорит старпом.
     Начальник полиции бурно протестует:
     - У вас есть доказательства кражи?
     - А наволочка - не доказательство?!
     -  Вы  обвиняете  наших  граждан  в  преступлении?  А  почему  вы  не
обратились к властям раньше, а вспомнили только сейчас?
     - Мы не хотели портить дружественные отношения такой ерундой.
     Но начальник к беседе-допросу подготовился. Это трамплин его карьеры.
Тут  возникает   дело   государственного   масштаба!   Он   придает   лицу
торжественность - и отмечает:
     - Ваше объяснение не принимается.
     - Это еще почему? - выпячивает подбородок кэп.
     - Суки, - говорит по-русски старпом.  -  Коньяк  наш  принимается,  а
объяснение не принимается. Гурманы.
     Начальник  полиции  показывает  пальцами  грамотному  сержанту,   тот
отрывается от протока и подает ему бумажку. Начальник разглаживает бумажку
и вручает капитану:
     - Ознакомьтесь с актом экспертизы, -  сладко  потчует  он.  -  Смерть
наступила  минимум  на  двое  суток  раньше,   чем   ваше   судно   начало
разгружаться. Следовательно, - сияя, выводит он логическое  заключение,  -
грузчики не могли украсть ничего раньше, чем попали на судно!  Так?  А  на
судно они попали не раньше, чем началась разгрузка. А? - И смотрит победно
и обличительно.
     Полицейские аплодируют. И на поясах их звякают наручники.
     Капитан говорит:
     - Я приму валокордин.
     А старпом предполагает:
     - Возможно, они ночью на палубу влезли.
     - Да, - вежливо соглашается полиция, -  специально  для  того,  чтобы
выкрасть наволочку из-под головы спящего  матроса.  Потому  что  им  очень
захотелось обернуть ею голову покойника.
     Старпом говорит:
     - Ну, мы не очень разбираемся в местных похоронных обрядах.
     А капитан гавкает по-русски:
     - Я б не пожалел и шесть наволочек, чтоб обернуть  головы  всем  этим
идиотам и придушить их.
     Старпом  мечтательно  вздыхает,  скребет  в  задумчивости  голову   и
говорит:
     - Федор Николаевич, а не вызвать ли нам артельщика... такой жучара...
     - Жучару сюда! - командует капитан.
     Является  артельщик,  плавучий   жулик   новой   формации,   веретено
непотопляемое. Прямо со сходки  команды  является,  где  горячо  обсуждали
полицейское собрание в  салоне.  Артельщик  с  порога  видит  наволочку  и
бросается к ней, как к родной:
     - А-а! Ну вот, наконец-то! Где нашли?
     Ему объясняют, где нашли...
     Артельщик вольготно раскидывается в кресле и панибратски заверяет:
     - Не волнуйтесь, Федор  Николаевич,  замучатся  к  нам  приеживаться.
Позволите?  -  под  капитанским  взглядом   хозяйственно   наливает   себе
полстакана "Джонни Уоркер", закуривает со стола "Мальборо"  и,  чувственно
наслаждаясь своей решающей ролью в напряжении момента,  лениво  вытягивает
две квитанции:
     - Попрошу ознакомиться.  На  второй  день  по  прибытии  мы  сдали  в
портовую  прачечную   простынь   (столько-то),   наволочек   (столько-то),
полотенец... скатертей... и салфеток: итого  штук  белья...  В  результате
же... - и закатывает звонкую, как  колокол,  паузу.  -  В  результате!  по
получении не хватало: салфеток - три! Простынь - одна! Наволочек... э-э...
три. Еще двух не хватает.
     Начальник полиции выслушивает английский перевод и  из  него  выходит
весь воздух...
     Артельщик прет нагло,  как  танк  на  песочницу:  требует  возмещения
убытков:
     - Мы не хотели ссориться, они страна бедная, дружественная, пережитки
колониализма, мы понимаем. Но если уж они так, то я, как лицо  материально
ответственное, делаю официальное заявление.  Мне  без  интереса  из  своей
зарплаты высчитывать. А эдак они во второй наволочке найдут голову  своего
президента, так нам что тогда - всем на реях повеситься?
     Старпом переводит. Полицейские тоскуют. Капитан смотрит на артельщика
с такой влюбленностью, что был бы гомосексуалистом - отдался бы ему  прямо
здесь на столе. А артельщик дожимает ситуацию:
     - Разрешите, я пишущую машинку принесу? Прямо сейчас и напечатаем  им
заявление. Пусть заводят уголовное  дело  о  хищении  советского  судового
имущества.
     Старпом говорит:
     - Вот ключ от каюты. С латинским шрифтом возьми.
     Начальник полиции, растерянный сын отсталого народа,  очень  печально
вздыхает. Дело пустяшное, чего уж... Неужели русские моряки хотят посадить
в тюрьму бедных прачек за пару салфеток... Ведь нет? Они  же  не  расисты?
Тем более что одну наволочку полиция уже нашла и даже доставила  прямо  на
судно.  И  раз  уже  принесли  машинку,   нельзя   ли   лучше   напечатать
благодарность начальнику полиции за хорошую работу?
     Ему печатают благодарность за хорошую работу, и полиция  с  поклонами
убывает, радуясь своей изворотливости.
     - Пейте мою кровь, - напутствует вслед артельщик, угощаясь напоследок
еще полстаканчиком виски. А кто  его  знает,  рачительного  доку,  сколько
белья он загнал в порту налево: каждый пробавляется чем может. И уносит он
наволочку брезгливо, как дохлую кошку  за  шиворот,  прямиком  в  мусорный
контейнер. И потом долго моет руки горячей водой с мылом.
     И после этого все чувствуют  себя  законно  оправданными  пред  лицом
полиции и закона и, следовательно,  уж  теперь  доподлинно  ни  в  чем  не
виновными.
     И пока доходят до дома, все это  удаляется  в  памяти  незначительным
эпизодом, превращаясь в одну из тех случающихся за рейс  историй,  которые
приятно на берегу вспоминать за бутылкой.



                         9. ЛЮБОВЬ ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ

     И вернулись наконец в родной  порт:  встречи,  объятия,  жен  год  не
видели, семейные праздники, дети на год выросли...
     Представьте себе первую брачную ночь после  года  без  бабы!  Коньяк,
пот, сбитые простыни и полуразломанная кровать...
     И  вот  под  утро  уже,  светает,  лежит  наш  давешний  вахтенный  в
изнеможении  тихий,  счастливый,  опустошенный,  рядом  с  едва   дышащей,
блаженно полумертвой женой:  лежит  и  смотрит  отрешенно  перед  собой  в
предрассветный сумрак. И в душе его, омытой  до  кристальной  прозрачности
любовью и пронзительной сладостной благодарностью, происходит движение - -
высокое и доверительное. И он тихонько зовет:
     - Маш, а Маш...
     - Что, милый...
     - Вот ты лежишь со мной, а ведь не знаешь...
     - Чего не знаю, милый?
     - Много не знаешь... -  ровно  и  тихо  говорит  он,  чем-то  скрытно
подтачиваемый, не то с виной, не то с угрозой.
     - Да все я про тебя знаю, глупый... - Какие там грешки  у  матроса  в
рейсе. Какая жена этого не понимает. Дурачок; нашел время.
     - Да нет, Маш, я правда...
     - Ладно тебе сейчас. Иди ко мне...
     Но он отодвигается слегка, выпивает рюмку, закуривает и произносит:
     - А вот что бы ты сказала, если  б  оказалось,  что  я  в  чем-нибудь
виноват?
     - Кто ж ни в чем вовсе не виноват. Наверно, простила бы как-нибудь...
     Он настаивает:
     - Нет, Маш, а если что-то серьезное? Если б я,  скажем,  преступление
совершил?
     Она уже в сон обрубается, вот пытает, завел шарманку...
     - Ой, ну какой ты преступник... Давай поспим...
     - Нет, а если серьезное? Ну, скажем... человека убил.
     Нет - вы понимаете вот это движение русской, достоевской  пресловутой
души?
     - Да куда ж тебе, - жалеет его, - человека. Ты  и  муху-то  убить  не
можешь... - И похрапывает уже.
     То-есть не принимают всерьез,  подвергают  сомнению  способность  его
души к крупным поступкам! пусть к злодеянию, но...
     - А если? - толкает ее, не отстает.
     - А если - так смотря кого, есть такие, что я  бы  сама  убила.  -  И
норовит заснуть.
     - Что, - спрашивает, - и простила бы?
     Гладит она его по щеке, прижимается теплым телом: ну конечно простила
бы, куда ж она денется. Все хорошо, спи, милый...
     Но он ее пихает локтем для бодрствования, и говорит:
     - А ведь я, Маша, правда человека убил.
     Сколько можно валять дурака, убил так  убил,  а  теперь  пора  спать,
через час детей поднимать в школу.
     - Не веришь мне?
     - Всему я верю, не мучь ты меня!
     Она ж его любит! верит ему! ждет, детей воспитывает! не может  он  от
нее такое в душе таить, обманывать ее!..
     - А дело так было, - говорит он.
     И рассказывает ей всю историю.
     И  закончив,  гасит  последнюю  сигарету,  вздыхает  со   скорбью   и
гигантским облегчением и вытягивается  в  постели,  чтоб  теперь  спокойно
заснуть. И отрадно ему до слез и спокойно, что и он теперь чист  и  честен
перед ней, и она у него такая, что все поймет и простит.
     А жена смотрит на него; смотрит; и говорит:
     - Вить, а Вить...
     - Что?
     - А ты бы сходил покаялся...
     - Куда еще?..
     - Ну куда... в милицию.
     С него от этого предложения весь сон слетает:
     - Ты... чо?
     - Я ж вижу, ты мучишься... а так тебе легче будет...
     - Ты что, - говорит, - всерьез? Посадят ведь.
     - Если сам покаешься - тебе снисхождение сделают.
     - Кто - милиция? они сделают.
     - Обязаны. Закон такой есть - явка с повинной.
     Юридические познания жены вгоняют его в дрожь.
     - Ты что, - говорит, - хочешь одна с детьми  остаться,  что  ли?  Или
надоел, другого завести успела? а меня, значит - побоку и в зону, благо  и
повод подвернулся? Ах ты сука!
     Но  у  нее  в  глазах  уже  засветился  кроткий  свет   христианского
всепрощения, и она его материнским голосом наставляет:
     - Ты не бойся. Я буду хранить тебе верность, посылки  посылать  буду,
на свидания ездить. Детей выращу, воспитаю, о  тебе  им  все  рассказывать
буду. А тебе за хорошую работу срок сократят. Я тебя  обратно  в  квартиру
пропишу.
     - Да ты что, - головой мотает, - да на фига ж тебе это надо?..
     - Нет, - говорит, - Витя, ты со  мной  по-честному  -  и  я  с  тобой
по-честному. Уж надо по совести, по справедливости. А иначе я не смогу.
     Он все цепляется за надежду, что она невсамделишно, не всерьез. Какое
там.
     - Никуда я не пойду, - говорит как можно спокойнее. - Ты что?
     - Как же ты людям в глаза смотреть будешь? А  я  как  людям  в  глаза
смотреть буду?..
     - Плевал я на твоих людей вместе с их глазами!
     - А тогда, - говорит печально, -  я  сама  на  тебя  заявлю,  что  ты
виновник...
     - Посадишь?!
     - Ты не  бойся.  Так  тебе  же  лучше  будет.  Я  буду  хранить  тебе
верность... - и т.д. и т.п.
     - Кто ж тебе поверит?!
     - Сам говорил - у вас вся команда в свидетелях.
     Ну... Эх. Наливает она рюмки, чокается с ним, целует крепко.
     - Ты, - благословляет, - не бойся. Так тебе  же  лучше  будет.  -  И,
подумав, светлеет - утешает: - А может еще, простят тебя.  Ведь  ты  ж  не
хотел, правда? Это ж как несчастный случай... тем более на первый раз.  Да
и денег, - добавляет, - там почти и не было.
     Утром он совершенно  деморализован  и  разобран  в  щепки:  сломался.
Бессонные страсти,  алкоголь  и  душевные  терзания  -  все  нервные  силы
исчерпаны: он трясется и на все согласен - да, раз  лучше  так  -  значит,
так.
     Жена плачет и собирает ему в портфель белье,  зубную  щетку,  мыло  и
сигареты. Он целует и гладит детей, она в дверях припадает  истово  к  его
груди, потом падает на постель, кусает подушку и все плачет.
     А он, значит, топает сдаваться в милицию.



                    10. НЕ МЕШКАЙ У ЦЕЛИ: ИДИ КУДА ШЕЛ

     В тюрьму кто же торопится. Поэтому  сделал  он  остановку  у  пивного
ларька, принял душевно пару кружечек,  покурил,  любуясь  на  белый  свет,
зеленую листву, твердь земную и  женщин,  по  этой  тверди  прелести  свои
несущие, - хорошо-то как, Господи!.. - и построил маршрут  таким  образом,
чтоб пройти мимо следующего пивного ларька. А  от  того  ларька,  добавив,
наметил зигзаг в сторону рюмочной. И в рюмочной той, сквозь табачный туман
и сивушную радугу, и мужицкий неторопливый гомон (прощай, свобода! я любил
тебя) увидел того  друга-подвахтенного.  Тот  тоже  в  первое  утро  вылез
прогуляться по улицам, душу опохмелить.
     По рюмочке: - За благополучный приход!
     - А знаешь, - прощается, - я ведь сдаваться иду.
     - Кому сдаваться?..
     - Ну кому... В милицию.
     - Куда?!
     - Гм. Вообще-то, наверно, в прокуратуру надо.
     - Зачем?!
     - С повинной.
     - Как это?..
     - За повинную, - объясняет, - скидку  дают.  А  по  первой  судимости
могут срок сократить. На треть.
     - Т-ты чо - гребанулся?!
     - А может, и больше, чем на треть...
     - Погоди-ка, - советует друг, - я еще возьму.  Тебе  мозги  поправить
необходимо. Ты себя чувствуешь как?
     - Да я б, - вздыхает, - в общем, и не пошел бы: жена настояла.
     - Ты - жене рассказал?!
     - Как же такое скрыть... мы ведь в любви живем; она верит мне.
     - Так это она тебе по любви насоветовала в тюрягу идти?!
     - Тебе не понять... тут в душе дело... ты любил вообще?..
     Другу плохо. Друг берет еще. Погоди, говорит, шлепнем. Куда  спешить.
Успеешь. И всячески ему вправляет мозги:  убеждает.  Но  этот  чем  больше
пьет, тем больше мрачнеет: твердеет; и цель в его сознании становится  все
неотклонимее. На автопилот мужик стал.
     И ложится на курс: уходит. А друг  бросается  к  автомату  -  звонить
третьему: "Срочно! спускайся вниз! поговорить надо!" - "Что за спех?.."  -
"Он в прокуратуру пошел!" - "Кто? Чего?" - "Сознаваться!!!"
     Тот ссыпается на улицу, они срочно соображают: как? чего? что делать?
- высвистывают боцмана. Боцман: "Трах  твою  в  пять!!!"  Втроем  бегут  к
артельщику! Первое утро, все дома, все с похмелья, соображается  плохо:  в
команде начинается паника!
     Решают: перехватить, напоить до отклюка - и в канал сбросить: кранты.
Другие возражают: а жена-то? ведь тоже теперь знает! Горячие головы кричат
- и жену следом! А вдруг она уже кому-то рассказала?  Кричат:  зубы  гадам
спилить  напильником,  чтоб  все  выложили,  кому  уже  растрепали!  Самые
спокойные возражают: давайте с доктором посоветуемся,  он  человек  умный,
образованный, он сообразит.
     Доктор: ох; он же всех заложит! Там же все размотают; все сядем.
     А наш бедолага движется себе неторопливо зигзагообразным маршрутом от
пивной до рюмочной и до следующего ларька, и уже под  конец  рабочего  дня
добирается до прокуратуры - в геройском настроении, готовый принять вину и
пострадать.
     И  из  прокурорской  приемной  навстречу  ему  вываливается  половина
команды и, тыча в него пальцами, орет:
     - Вот он!
     - Мерзавец!
     - Убийца!
     - Держите, уйдет!
     Это, значит, пока он пил и страдал, гурьба  верных  друзей  опередила
его и хором выложила прокурору: свершил он  зло  один  и  втайне,  но  они
бдительно прознали, однако до родного порта молчали из  патриотизма.  Дабы
предотвратить  международный  скандал  и  соблюсти  репутацию   советского
морфлота: не позволим запятнать флаг пароходства!  Скрепя  души,  горевшие
праведным гневом: чесались  руки  за  борт  гада  спустить  -  но  самосуд
осуждается советским законом, а закон для них свят. Потому наказали злодею
сразу  по  прибытии  на  Родину  идти  в   прокуратуру   и   чистосердечно
сознаваться. Да... но так он молил попрощаться с семьей, что снизошли  они
мягкосердечно (виноваты!..) и дали ему сутки на прощание и сборы: а  утром
сдаваться   и   каяться.   Однако    доверяй,    но    проверяй:    пришли
проконтролировать, как честные и сознательные  граждане,  хотя  и  излишне
гуманные: ну как передумает, скроется, или еще  чего  по  злобе  и  страху
выкинет, оговорит всех!
     Прокурор   выпучил   глаза   на   это   массовое   помешательство   и
поинтересовался, не приходили ли они  в  Мировом  Океане  случайно  районы
испытания империалистами неконвенционного психического оружия? а  несвежей
туземной пищей случайно не питались?
     Артельщик обиделся, доктор головой покачал.
     А как они вообще это узнали?  А  после  визита  полиции  заподозрили,
сопоставили, прижали гада к стенке и раскололи! Ага... А  почему  капитана
не поставили в известность? А потому что имеют понимание о флотской чести:
капитан обязан выполнять долг и сообщать всем инстанциям по команде, а они
его уважают и хотели оставить не при чем. Это - флот!
     О Господи твою мать, говорит прокурор.
     А, вот он, пришел!!! Хватайте!!!
     А он, действительно, держится очень благородно в пьяном  остекленении
и все берет на себя одного. Он пострадать пришел. И плохо все понимает.  И
со всеми соглашается.



                                 11. ПСИХ

     Прокурор звонит капитану. Капитан  принимает  валокордин,  приезжает,
дает показания, и его на "скорой" увозят с приступом  в  больницу.  Прочие
валят в ближайший кабак успокоить нервы и подумать о будущем. А виновника,
с  трудом  подписавшего  признание,  придерживают  в  предвариловке.  И  у
прокурора начинается дикая головная боль: что делать дальше?
     Дело международного масштаба. Убийство иностранного гражданина. Честь
флота и державы. Не напороть бы горячки.
     Он звонит горпрокурору, тот звонит в областную прокуратуру, оттуда  -
в Управление пароходства, оказываются задетыми МИД и Министерство морфлота
СССР, и эта эпидемия головной боли распространяется  все  шире.  И  никому
совершенно это ЧП не нужно! Все сходятся на  одном:  черт  бы  драл  этого
идиота вместе с его женой, совестью и всеми потрохами! уж лучше  сидел  бы
себе тихо!.. Мало ему убийства, так ему теперь нужен еще и скандал.
     Но уже поздно! Знает куча народа, бумаги официально  зарегистрированы
и пошли в ход - закрутилась машина!..
     А пока суд да дело - всей команде закрыли визы, впредь  до  выяснения
полной картины. Помполита исключили из партии и списали  с  флота;  причем
эту кару вся команда как раз восприняла со злорадным удовлетворением:  вот
тебе-то так и надо, дармоед, приставлен воспитывать - так  воспитывай,  не
допускай убийства на вверенном тебе судне!
     Доктор перешел работать в  районную  поликлинику  участковым  врачом,
отплавался, эскулап. Отлил матросику спирту на доллар!.. Зло одно от  этих
долларов. Особенно когда рублей не хватает.
     А у капитана оказался инфаркт, и он после  больницы  торчал  печально
дома, глядя в окно, как ржавеет под дождиком неотремонтированный "форд"...
     Само же судно отогнали в плановый ремонт, с глаз долой, благо по тому
плану ремонт уж лет пять как полагался. И  в  пароходстве  подумывали,  не
переименовать ли его на всякий случай: нет у нас вообще такого парохода  -
о чем вы говорите? не понимаем. Там, кстати, впервые  заинтересовались:  а
кто она, собственно, была такая, эта Вера Артюхова? да и была ли еще...
     А тот наш знай долдонит:  да,  совершил  убийство,  и  желаю  понести
наказание и искупить вину. Да  может  тебе  почудилось?  Нет  -  запросите
полицию того порта. Да мало ли кто там утоп! Нет  -  вяжите  меня,  это  я
убил! Хоть ты с ним тресни.
     И принимается в конце концов простое и здравое решение, которое  всех
должно  устроить  и  разрядить   ситуацию.   Назначается   психиатрическая
экспертиза,  и  признают  его  добрые  психиатры  душевнобольным.  Ослабла
психика моряка от монотонной работы в замкнутом  пространстве.  Отсутствие
земли и женщин, жаркий климат -  ну  и  помрачился  слегка.  Разновидность
миниально-депрессивного  психоза.  На  него,  значит,   надавил   нечуткий
коллектив - и он предпринял самооговор. Что вы видите  на  этой  картинке?
Ну: шизофренические фантазии.
     Вызывают жену: он у вас убить  может?  Говорит:  ни  в  жисть  бы  не
подумала. А фантазировать может? Да, говорит, он у меня романтик,  о  душе
любил рассуждать. А-а, о душе? вот видите? типичная шизофрения.
     И дело прекратили, а его законопатили в психушку. И стали лечить.  Он
орет: я убил!! Ему бах аминазина  -  и  ходит  тихий-тихий,  только  слюни
пускает. А,  тихий,  депрессия?  бах  ему  инсулиновый  шок,  чтоб  прыгал
веселее.
     Что вы думаете? Через несколько месяцев действительно вылечили.  Стал
он соображать, наконец, что к чему. Да:  ничего  не  было.  Да:  придумал.
Конечно: был болен; понимаю. А теперь лучше. Почти здоров. Да, выйти хочу,
но сначала надо до конца вылечиться. Загляденье, а не больной, любо-дорого
поглядеть.



                          12. КАРЬЕРА ПРАВЕДНИКА

     Дома он поплакал у жены на груди и  выпил  водочки,  чтоб  полегчало.
Утром еще поплакал, и потом опять выпил.
     Так и повелось: утром плачет, вечером пьет. Неделю пьет, месяц  пьет.
А утром плачет.
     Когда он проплакал свою сберкнижку, жена хватилась в доме кой-чего из
украшений и одежды. Произошел разговор, и он безропотно отправился обратно
в психушку и попросил его еще полечить. С ним побеседовали и сказали,  что
он в общем здоров, а  если  насчет  алкоголизма,  так  можно  пройти  курс
наркологического лечения. Он был  на  все  согласен,  наркологическое  так
наркологическое: лечите, родимые. И полечили бы, да мест не было.
     Тогда они стали плакать с женой вместе, а пил он один. Потом  и  пить
стали вдвоем. Она скоро бросила, потому что ему это не помогало, а расходы
увеличились вдвое. И детей растить надо было.
     С флота его, естественно,  списали  вчистую,  и  в  паспорт  шлепнули
статью о психической болезни. С такой статьей на работу могут взять только
коробки клеить. Он клеил коробочки, а сам утром плакал, а вечером  пил.  И
днем пил, с такими же клейщиками коробочек, как  он  сам.  А  чтоб  меньше
плакать, стал и с утра пить.
     А жизнь есть жизнь, хотя никакая это не жизнь, а одно  паскудство.  И
жене эта  нежизнь  вконец  обрыдла.  Конечно:  одно  дело  -  верно  ждать
возвращения из тюрьмы любимого  мужа,  очищающегося  от  греха,  и  совсем
другое - жить в квартире с рехнутым плачущим  алкоголиком.  Дети  ведь.  И
сама еще не старуха. Хотела сдать его в ЛТП, но  все-таки  пожалела.  И  в
конце концов она с ним развелась  и  разменяла  квартиру,  воткнув  его  в
комнату без окна в коммуналке.
     Регулярно  стал  он  наведываться   к   воротам   порта   и   просить
сколько-нибудь бывшему мореману на  опохмел.  Все  знали  его  историю,  и
приходящие из рейса - а приходы он следил тщательно - отсыпали щедро:  это
даже вошло в ритуал. Но  ритуалы,  связанные  с  материальными  затратами,
раздражают людей, и со временем его стали гнать.
     Недавно я видел  его  в  сквере  по  Петра  Лаврова,  прямо  рядом  с
Литейным. Там сидело на скамеечке рядком пять таких же ханыг.
     Из углового магазина вышли трое с  бутылкой  и  принялись  озираться.
Крайний со скамейки проворно встал и приблизился к ним: протянул стакан из
кармана. Они выпили по очереди, и ему налили грамм сорок - за  стакан.  Он
глотнул, поблагодарил и вернулся, передав стакан  следующему,  а  сам  сел
теперь с другого края скамейки, в конец  очереди,  передвинувшейся,  таким
образом, на одного человека. И к новой  компании  пошел  уже  со  стаканом
следующий. Есть, оказывается, у ханыжек такая форма выпивать бесплатно.

Last-modified: Thu, 03 Jul 1997 10:01:37 GMT

Оцените этот текст: