Михаил Веллер. Узкоколейка
Литвиненко раньше был начальником колонии. Леспромхозом же
директорствовал Иван Иванович Шталь. Он не всегда был Иван Ивановичем. Он
до сорок первого года именовался Иоганном Иоганновичем и был председателем
колхоза в Республике немцев Поволжья. А потом всем, так сказать, колхозом
очутились в Коми. Валили лес для государства и растили картошку для себя,
- ничего, жили.
В пятьдесят шестом году сняли колючую проволоку вокруг бараков,
увезли на самолетах охрану, и леспромхоз полностью перешел на свободную
рабсилу. Многие, надо сказать, так на месте и остались: ехать некуда.
Обзавелись семьями, получили зарплату, хозяйство развели, - опять же
ничего, жили.
Но, естественно, производительность труда несколько упала, а
себестоимость леса несколько выросла. И организация ухудшилась, поскольку
руководить людьми стало не в пример труднее: как средства наказания, так и
возможности поощрения свелись к минимуму. Что называется, дальше фронта не
пошлют, меньше взвода не дадут. Чем ты можешь напугать человека, который и
так валит лес в приполярной тайге?..
Областное начальство получило втык из Москвы, устроило разнос
районному, местная власть прибыла на Ли-2 в леспромхоз и, оценив на месте
обстановку, приняла простое и мудрое решение: Иоганна Иоганновича
восстановили в партии и дали задание: вывести леспромхоз из прорыва.
И Иоганн Иоганнович с немецкой деловитостью навел порядок. Он
отправил толкача в Мурманск - проталкивать продовольствие Севморпутем, ибо
завозили все в короткую северную навигацию, а также в Сыктывкар - вышибать
из местных Минфина и Минлеспрома максимум денег в заработный фонд, ну и
перехватывать вовремя технику и ГСМ. И дело понемногу пошло.
Но затем в шестидесятые годы заработки стали урезать. Если раньше за
каждый заработанный сверх наряд-задания рубль платили еще рубль премии, то
теперь - шиш. План рос из года в год, чего нельзя было сказать о доходах.
В результате выработка стала уменьшаться обратно пропорционально
росту плана. А Иван Иванович начал с криками просыпаться по ночам, мучимый
кошмарами о ревизиях, вскрывающих приписки.
Через десять лет такой жизни Иван Иванович, награжденный к тому
времени орденом Дружбы народов, отчаявшись уволиться добром, полетел в
Сыктывкар и лег на обследование. Мужик он был жилистый, выносливый, водкой
не злоупотреблял, но подобная биография редко способствует укреплению
природного здоровья: Иван Иванович получил неопровержимую справку, которая
гласила о противопоказанности его изношенному организму местного
неласкового климата, и отбыл на материк, на Запад, в Эстонию.
- Куплю хутор, заведу корову, - мечтательно сказал он. - Сил моих
больше нет. Посадят. А за что? С меня хватит.
Надо сказать, что уговаривали Ивана Ивановича остаться не только
начальство, но и работяги. Народ имел некоторое представление о том, что
делается в соседних леспромхозах, и Ивана Ивановича любил. Знали, что
справедлив, за грех не спустит, но заработать всегда даст и лишнего не
потребует. Так что на проводах речи произносились вполне искренние, и даже
лились слезы, - правда, и выпито было соответствующе.
Несколько месяцев все шло вкривь и вкось под управлением
бесхарактерного главного инженера, а потом прислали им Литвиненко.
Литвиненко прилетел со всем семейством, одетый, разумеется, в
гражданское. В этих краях его прошлая карьера популярности не
способствовала. Разумеется, и так все вскоре оказалось известно. Но это
ничего, это бывает, мало ли чем человека могут поставить руководить.
Однако добра большого не ждали, и в этом ожидании, как обычно случается,
оказались правы.
Литвиненко очутился, следует признаться, в положении незавидном:
сверху давит начальство, а снизу не хотят давиться подчиненные. Что
называется, между молотом и наковальней. Но поскольку молот шарахает по
наковальне, а не наоборот, то с ним в первую очередь и приходится
считаться.
Литвиненко осмотрелся и начал действовать. Собрал собрание и произнес
речь, призывая трудящихся поднатужиться, усилить, выполнить, оправдать и
добиться, дабы достичь сияющих вершин. В ответ были брошены явно
провокационные вопросы о заработках, продуктах, жилье, детсаде и прочем,
что хотели урвать несознательные работяги от разваливающегося леспромхоза.
- Как поработаете, товарищи, так будете жить.
- Мало вламываем, что ли?
- Чтоб он так жил, как мы работаем, - прозвучало анонимное пожелание
из зала.
Литвиненко, как человек прямой и в чем-то даже военный в прошлом,
стал честно выполнять обещанное. В чем не преуспел.
Он попросил временно снизить план, в ответ на что ему было указано на
политическую несознательность и непонимание государственных интересов.
Попросил увеличить премиальный фонд, на что было сказано, что его
задача - повышать рентабельность хозяйства, а не понижать.
Попросил увеличить фонды на соцнужды, на что ответили, что рады бы,
но помочь пока не в силах, есть узаконенные нормы...
Также не было новой техники, запчастей к старой, культтоваров,
солярки и барж в навигацию.
- А как же выполнять распоряжение? - с офицерскими субординационными
нотками вопросил он.
- Улучшать организацию труда, - командным тоном дало начальство ответ
в высшей степени туманный. - Крепить трудовую дисциплину! Изыскивать
внутренние резервы.
Литвиненко хотел возразить, что на прежней работе изыскание
внутренних резервов было делом ясным, а на нынешней как? Но во-первых был
приучен всей прошлой жизнью начальству не возражать, а во-вторых, убоялся,
что такой вопрос могут счесть желанием вернуться к старым и осужденным как
ошибочные методам управления.
Прилетев домой мрачнее тучи, Литвиненко скомандовал жене подать
закуски и, следуя старому русскому правилу поисков выхода из трудного
положения, нарезался со страшной силой. Мужик он был массивный, крепкий, и
выход осенил к концу третьей бутылки.
От бутылок этих, стоимостью в те времена три рубля шестьдесят две
копейки или же четыре двенадцать, плюс северная наценка, деятельность
леспромхоза зависела весьма сильно. Впрямую зависела, можно сказать.
Усть-Куломский леспромхоз состоял из трех поселков: собственно
Усть-Кулома, Машковой Поляны и Белоборска. Такое расчленение имело свои
выгоды и недостатки.
К выгодам относилось то, что финорганам для выплаты всем работникам
зарплаты хватало одной шестой от общей номинальной суммы: одними и теми же
дензнаками дважды в месяц платили в три очереди. Чтоб было яснее:
выдавался аванс в Усть-Куломе, толпа сутки волновалась у кассы, и затем
два-три дня никто не работал: деньги бесперебойно перетекали в сейф
магазина, а оттуда - в отделение банка, расположенное через дорогу. Когда
практически вся выплаченная сумма возвращалась в банк, - в основном через
магазин, частично через сберкассу, занимавшую половину того же дома, -
деньги запаковывали в мешок и отправляли в газике с охранником в
Белоборск, где повторялся аналогичный цикл. А Усть-Кулом тем временем
приходил в себя, отпивался рассолом и чаем и выезжал в лес на работу. За
месяц деньги должны были обернуться шесть раз, поэтому иногда случались
задержки: в Машковой поляне уже волнуется очередь у кассы, а в Белоборске
еще не рассосалась очередь в магазин, и молоденький завотделением банка
орет на завмага, чтоб давала подмогу в винный отдел.
Некоторые купюры стали жителям старыми знакомцами, поскольку бумага
на деньги идет качественная и служит долго. Егор Карманов, машинист
мотовоза, как-то из интереса специально пометил крестиком новенький
червонец, и с тех пор дважды в месяц кто-нибудь кричал:
- Егор, а вот и твой крестик! Меняемся на двадцатку! - И все
смеялись.
Однажды случилась катастрофа: баржу с водкой не то затерло льдами по
случаю ранней остановки навигации, не то случился сбой в работе порта, но
только водку на сезон не завезли. В результате усть-куломцы не истратили
своих денег, и белоборцы остались без зарплаты. Зубчатое колесо
товарно-денежного оборота замерло. Пустили яд слухи. Народ лупил кулаками
по стенке кассы. Бледный банкир спецрейсом вылетел в Сыктывкар за
деньгами, ибо в ответ на отчаянные радиотелефонограммы было много советов,
но совсем не было денег. Он вымолил все-таки денег, которых хватило на
треть желающих, но за настырность и неумение выкрутиться получил выговор.
Когда обстановка накалилась до угрожающего предела, министерство
нажало на рычаги: из Красноярска пришел "Ил-18" с водкой, которую Ли-2
доставил до мест. Прошедшая неделя стоила Литвиненко сердечного приступа,
нескольких седых волос и партийного выговора. В справедливости выговора
он, не приученный сомневаться, не сомневался, но было ему тошно.
Это о выгодах. Что же касается недостатков, то к ним относились
неритмичность работы (верней, ритмичность-то как раз была, но уж больно
горестная) и регулярные простои техники. В то время как в двух местах ее
не хватало, в третьем она стояла, в не хватало к ней рабочих рук; и так -
по кругу. Поначалу Литвиненко пробовал самолично ходить утром по домам,
дубасил в двери и окна, чуть не на себе доволакивал людей до рабочего
поезда: пока два часа будут ехать до лесных кварталов - протрезвеют, - но
тут же одному вальщику отчекрыжило "Дружбой" ногу, сучкоруб шмякнул
топором себе по голени, кого-то хлопнуло верхушкой упавшего дерева,
мотовоз четырежды за день забурился с рельс в насыпь, шесть платформ -
"половинок" с хлыстами вывалились под откос... (К осени такие хлысты, уже
высохшие, пилят на чурки и везут домой на дрова: чем пригонять кран и
доставать их, раскатившиеся, останавливая на полдня вывоз леса по
магистрали, - проще свалить и погрузить новые.) Партбюро строго указало
Литвиненко на нарушение техники безопасности и возросший травматизм, хотя
нет у нас леспромхоза, где не ковыляло бы несколько инвалидов, по пьяному
делу вступивших некогда в соприкосновение с бензо-, или хуже того,
электропилой.
И вот Литвиненко придумал гениальный способ, как минусы превратить в
плюсы, чтобы недостатки стали достоинствами.
Сообщались между собой три поселка отвратительно. То есть дороги как
таковые имелись: по зимнику преодолевались часа за полтора, а в теплое
время - уж как бог положит и кривая вывезет. Газик на двух ведущих мостах
плыл, как яхта в шторм, а "Урал" жрал горючего столько, что в обрез
хватало мотовозам. Но если Машкова Поляна ютилась на отшибе, то Белоборск
был расположен иначе: хоть и далеко, и за речушкой, зато если мерить от
него напрямик к основной усть-куломской железной дороге - "магистрали", -
то по карте выходило всего восемь километров, и как раз до разъезда "39-й
км". А лес сейчас брался в кварталах именно от разъезда и до шестидесятого
километра. Итак: если б возить белоборцев прямиком через непролазную тайгу
в усть-куломские квартала, они тратили бы на дорогу времени меньше даже,
чем сами усть-куломцы: час вместо двух. (А то в половине седьмого утра
скрипеть по снегу в леденящей мгле на рабочий поезд, и в половине седьмого
вечера во тьме же возвращаться домой - это для привыкших нормально, а
редких приезжих бросает в оторопь:
- Зачем вы здесь живете-то? С такой работой, - в лесу, по грудь в
снегу?
- А чего? Ничо. Надбавки. Пенсия максимальная. В вагончиках мужик
приставлен, печки нажарит: тепло!.. Едем, в карты играем, разговариваем.)
Время стояло летнее, до конца года далеко: подбивать бабки выполнению
плана нескоро... И Литвиненко вышел на связь с райкомом:
- Я решил сманеврировать средствами, - доложил четко.
- Это как? - настороженно осведомился сквозь треск помех.
- И людскими ресурсами!
- Какими?
- Мы можем в год перемонтировать четырнадцать километров "усов", так?
Усы - это боковые ветки, идущие от магистрали по кварталам. Когда
квартал выработан, рельсы снимают и кладут в новое место, - кругляк под
шпалы, конечно, бросают, там нарезают новый.
- Ну, - изрекло начальство после раздумья.
- Ветку в Белоборск! - полыхнуло гордостью Литвиненко. - Возить народ
туда-сюда, на случай простоев, и вообще... Экономия оплачиваемого времени
на дорогу - раз; экономия топлива - два; повышение коэффициента
использования техники - три; благоустройство сообщения - четыре.
В райкоме посовещались, поразмышляли, обсудили вопрос.
- А за сколько построишь?
- Брошу две бригады дорожников, выделю технику - за три месяца
управимся. На это время леса в теперешних выработках хватит.
- Молодец, Литвиненко! - грянул голос. - Вот видишь - всегда есть
внутренние резервы, если поискать!
Идея была санкционирована и обрела очертания приказа. Литвиненко
загорелся. Переходящее знамя мерещилось ему, оркестровый туш, первое место
в соцсоревновании, повышение, орден, перевод в Москву... мало ли чего
может померещиться в тайге похмельному человеку, особенно если на него
давит начальство.
На планерке он довел до руководящего звена леспромхоза свой план.
Гениальность плана подчиненные не разглядели - как и полагается
подчиненным, когда начальник намного умнее. Литвиненко ощутил себя
Наполеоном, вынужденным выигрывать Аустерлиц со сплошными бездарностями.
"Будущее мне воздаст", - подумал он, и в этом, наверное, был прав.
- Шталь на такой план не пошел, - промямлил начальник сплавного
пункта.
Литвиненко стало неприятно, что подобный план кому-то уже приходил в
голову.
- Не видел твой Шталь дальше своего носа! - гаркнул он.
Ему поддакнул бригадир дорожников Прокопенюк. Хитрый Прокопенюк
отлично понял, к чему клонится дело.
- Короче - план одобрен и согласован, - известил Литвиненко. -
Учетчикам вальщиков - доложить объем невыбранного леса по кварталам!
Леса определенно должно было хватить.
- Так. Объект ударный, поставим лучшую бригаду. Материальное
обеспечение - в первую очередь ей. Какие поступят предложения?
Прокопенюк поймал его взгляд и слегка кивнул, как чему-то само собой
разумеющемуся:
- Мои хлопцы не подведут.
- Отлично! - громыхнул Литвиненко. Развернул карту, полководческим
жестом бросил на нее циркуль и линейку:
- За сколько справишься?
- Так если мне еще молдаван дадите, которые у нас по договору... -
начал торг бригадир. (Молдаване работали здесь за лес, который в оплату их
работы поставлялся в родной молдавский колхоз, где по части леса росли
преимущественно заборы и виноград.)
Литвиненко в сопровождении Прокопенюка и главного инженера сел в
прицепленный к мотовозу вагончик (ездить в кабине, как все делали, он
полагал не по чину) и отбыл на рекогносцировку.
- Еле тянется, - цедил, супя мохнатые брови.
- Иначе забурится, - ласково пел Прокопенюк.
- Узкоколейка, чего с нее взять, - кашлял инженер.
Припилили за полтора часа. Литвиненко поместил на ладонь компас,
командирским движением задал направление. Углубились в лес. Прокопенюк
взятым у машиниста топором делал затески - метил трассу.
- Вот в таком духе, - сказал Литвиненко, отмахиваясь от зудящей тучи
комарья и застревая в буреломе. - А это что?..
Лишь сейчас заметил он, что они стоят как бы на заброшенной, заросшей
наглухо тропе, угадывающейся узким проемом в уходящих вдаль вершинах. На
стволах желтели давние, заплывшие смолой и натеками коры, затесы.
- А это здесь лет пятнадцать, говорят, назад, геодезисты из Москвы
трассу метили. - Инженер зло пришлепнул овода.
- Зачем?
- А в Белоборск же.
Литвиненко посопел.
- И что ж? Бросили?
- А денег не было, - объяснил Прокопенюк.
- Денег, - хмыкнул Литвиненко. - Надо понимать, когда жалеть, а когда
тратить!
- Вот это точно, - согласился Прокопенюк.
Уложив в голове старую геотрассу как козырь в поддержку своего плана,
Литвиненко счел рекогносцировку законченной:
- Поехали! Прикинем смету...
Смету прикидывали сутки, взяв за жабры плановиков и бухгалтерию. Те
только покряхтывали.
- И мотовоз с платформой в личное мое распоряжение, - загибал пальцы
Прокопенюк.
Диспетчер встал на дыбы, но был осажен.
- И чокеровщик.
- Получишь.
- В вальщики Сысоева мне дашь, - незаметно он перешел с начальством
на ты. Литвиненко поморщился, смолчал, - не время портить отношения, пусть
заведется на работу.
- Аккорд - сорок процентов, и пусковые.
- Само собой.
- Пусковых - двадцать процентов. И премию. - На глазах всего народа
Прокопенюк сосал кровь из начальства.
- Сделаешь в срок - будет премия.
- В размере квартальной, - вконец обнаглел Прокопенюк. - За ударный
труд на особо важном объекте.
Бухгалтер вытер плешь концом старого шелкового галстука. Потом им же
потер очки.
- А не треснешь? - полюбопытствовал он.
- Не тресну, - заверил Прокопенюк. - Лишь бы ты не треснул. И бригаду
разборщиков - под мое начало. И лапы им сварить новые, не из тех ломов,
что гнутся, а закаленных, сам отберу.
Начальник мастерских пожал плечами.
- Все? - спросил Литвиненко. - Но смотри: чтоб завтра в девять
приступили!
- Есть! - молодцевато подыграл Прокопенюк. И отправился по домам -
переговорить с машинистом, помощником, вальщиком и трактористом.
Организовать дело он умел, этого у него не отнимешь.
И - работа закипела! Именно так и подумал назавтра Литвиненко:
"Работа закипела!" - лично глядя, как рушатся сосны и кедры, как сверкают
топоры сучкорубов, с ревом ворочается, оттаскивая стволы, трелевщик, с
визгом врезается в них бензопила, разделяя на двухметровые свежие
кругляши, ложащиеся в линию шпал будущей дороги.
В Белоборске заняли позицию выжидательную. Горячие умы прикидывали
новый маршрут до усть-куломского магазина. Дебатировался вопрос о разделе
заработков. Сомневались насчет постройки моста: пусть речушка плевая,
вброд переходили, однако - инженерия!..
Каждый вечер в половине седьмого Прокопенюк являлся к директору
докладывать о ходе работ. Половицы победно скрипели под его кирзачам,
брезентовая куртка вкусно пахла скипидаром и хвоей, взгляд из-под кепочки
являл достоинство. Ребятки выказывали рвение, крутая пахота не сгибала:
дорога рвалась вперед полным ходом.
К первому июля он доложил:
- Два километра девятьсот - как одна копеечка!
- Спасибо за работу! - ответил Литвиненко и стиснул ему руку.
Первое августа:
- Есть пять семьсот!
- Спасибо за работу!..
- Спасибо в стакан не нальешь, - хмуровато сказал Прокопенюк.
Зашедший за подписями бухгалтер в негодовании потряс кулачками. Жора,
молодой бригадир молдаван, одобрительно хрюкнул.
- Тебе что - мало? - угрожающе протянул Литвиненко. - Твои
бездельники в этом месяце по...
- ...шестьсот двадцать, - услужливо подсказал бухгалтер.
- А вламывали как?
Усть-Кулом постепенно разделился на два лагеря: команда Прокопенюка -
и все остальные. Прокопенюковцы получали шестьсот-семьсот на круг. Им
продавали в неделю по две банки тушенки и сгущенки, хотя полагались они
всем работающим в лесу, а также индийский чай, который на прилавок не
выставлялся и шел как бы через спецраспределение. В день получки по
личному распоряжению директора им отпустили в специальной кладовке
орсовского склада по бутылке коньяка, который в магазине отродясь не
стоял: исключительно водка и красное.
Обделенный же лагерь нарек эту рабочую гвардию рабочей аристократией
и в свою очередь расслоился на две неравные части: первая, составлявшая
подавляющее большинство, завидовала завистью обычной, то есть черной, и
ратовала привести прокопенюковцев к общему знаменателю и даже
репрессировать за рвачество; вторая же, меньшая часть завидовала завистью
белой, то есть строила козни, как бы самим проникнуть в привилегированный
круг, и при этом условии была согласна примириться с создавшимся
положением. Продавщицы вели с Прокопенюком взаимовыгодные переговоры об
устройстве своих мужей. Смазчик Пронькин, известный алкаш, после аванса
гонялся за Прокопенюком с цепью от пилы, требуя восстановить равноправие.
А из райкома регулярно запрашивали с доброжелательной
требовательностью:
- Как осваивается фронт работ?
- Согласно графика! - кричал Литвиненко, прижав для лучшей слышимости
руку рупором к трубке. - С превышением нормативов!
- Ты подсчитал, на сколько процентов повысится использование техники?
- На одиннадцать и семь десятых! - бухал он без боязни: контора
подгонит нужный результат.
- Так это же прекрасно! - ликовала трубка. - А производительность
труда?
- Экономисты мои обсчитывают, - врал Литвиненко.
- Прикидочную цифру можешь назвать? Нам надо включить в отчет.
- Шесть процентов, - придумала экономистка правдоподобную цифру.
- Семь с половиной процентов, - передал Литвиненко.
- Молодец, Литвиненко!
В кабинете между портретом и сейфом Литвиненко повесил
крупномасштабную карту района и каждый вечер скрупулезно отмечал красным
карандашом пройденный отрезок на идеальной прямой, соединявшей 39-й
километр с Белоборском.
К сентябрю красная стрела подползла к голубой ниточке реки, что
соответствовало на местности расстоянию в семь километров семьсот метров.
Конечно - гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить;
могло оказаться там и больше восьми километров, кто в тайге эти километры
мерил; могли и в сторону метров на пятьсот уйти - и это не смертельно, там
скруглим, дело обычное, не транссибирскую магистраль строим, рабочую
узкоколейку.
Он весело хлопнул Прокопенюка по литому круглому плечу:
- Ну как, бисова душа, реку-то уже видно?
- Куда ж она денется, - ровно ответил Прокопенюк. - Мы свое сделаем,
не подведем.
- Завтра вас навещу!
- Милости просим...
Плавно ответвляясь от насыпи, железнодорожная колея с радующей глаз
прямизной рассекала тайгу. Посверкивающие рельсы были намертво пришиты к
оранжевым круглякам шпал, еще не успевших потускнеть. В конце пути
безостановочно продолжалась отрадная деятельность: деревья валились,
трелевщик урчал, топоры тюкали, вперестук гнали это молоты костыльщиков, с
одного маха вгоняющих четырехгранные костыли в податливую сосновую
древесину.
- Прокопенюк свои гроши отрабатывает, - с мрачноватой горделивостью
предъявил картину Прокопенюк.
- Сколько уже сделали?
- Семь километров и восемьсот двадцать метров. Сегодня уже
девятнадцать звен уложили, это сто четырнадцать метров. (Он не врал:
столько показал и спидометр мотовоза.)
- Так... - молвил Литвиненко, сурово вглядываясь в перспективу. - К
реке вышли?
- Все по плану, - пожал плечами Прокопенюк.
- Так вышли?
- Да куда ж она денется.
- Вышли или нет?! Сколько осталось?
- Ну может самая ерунда осталась...
- Сколько?!
- Да что я, речник, - грубовато сказал Прокопенюк.
Литвиненко достал компас, линейку, циркуль, расстелил на траве карту.
Проверил.
- Должны уже выйти, - скрывая растерянность, произнес он.
- Должны - значит, выйдем, - успокоил Прокопенюк.
- Все будет в ажуре, - заверил богатырь Жора, бригадир молдаван,
скаля белейшие зубы с зажатой в них беломориной.
- А ну пошли посмотрим, - решил Литвиненко.
- Рабочий день кончился, - сказал Прокопенюк. - И так уж задержались,
вон темнеет уже.
- Ничего!
Но в чаще темнело быстро, люди за спиной недовольно медлили,
Литвиненко как-то сразу устал, выдохся, и машинист все время подавал
гудки, нервировал (торопился домой, к хозяйству); действительно, подумал
Литвиненко, а вдруг тут не пятьдесят метров, а пятьсот, на ночь глядя
лезть в лес и правда без толку, и промерить расстояние точно надо будет.
- Но завтра - обязательно!
- Само собой.
Но назавтра его срочно вызвали на совещание в район, по срывам
подготовки к итогам третьего квартала и окончанию сплавного сезона,
вернулся он только через два дня, сплавщики как обычно не справлялись, и
весь день он проторчал на сплаве, а потом был день получки, потом суббота,
так и затянулось.
Из райкома теребили:
- Сообщите процент выполнения плана по железнодорожному
строительству!
- Сто двадцать два процента! - орал Литвиненко.
- Сколько погонных километров?
- Семь девятьсот!
- К реке вышли?
- Так точно!
- А мост?
- Мостовая бригада сформирована. Инженер произвел расчеты. Поставим в
кратчайшие сроки!
- Не подкачай! - вибрировала мембрана в трубке.
В среду Прокопенюк вернулся из лесу в час дня. Шагая весомо и мерно,
с непроницаемым лицом, он стукнул в директорский кабинет, сел, снял кепку
и пробасил:
- Ну вот, значит. Я свое дело сдержал.
- Готово?! - радостно вскинулся Литвиненко. Обнял, стиснул: -
Молодец, бисова твоя душа! Ну, поехали - покажешь!
Вагончика под рукой не было, встали по-простому в кабину.
- До берега дошли?
- Все как обещали, - повторил Прокопенюк.
Точно на стрелке Литвиненко списал для верности цифры со спидометра.
Напряженно вглядывался в размытую расстоянием табачно-зеленую даль, куда
летело синее двойное лезвие рельсов. Прокопенюк молча курил, сев на
корточки в углу под окошечком.
Через пятнадцать минут Литвиненко начал бледнеть. Но он молчал,
надеясь убедиться, что видимое ему только кажется, что на самом деле все
так, как должно быть.
- Приехали, - сказал машинист, Егор Карманов, сдвигая ручку газа и
глуша дизель.
Литвиненко стоял каменно, как памятник самому себе. У рта Прокопенюка
струйка дыма застыла в воздухе, прекратив свое движение. Было слышно, как
высморкался рабочий, сидевший на последнем звене уложенных рельсов.
Дорога упиралась в тайгу.
- Ты что - охренел? - заревел Литвиненко, хватая Прокопенюка за
шиворот и пытаясь приподнять и потрясти. Прокопенюк не сдвигался, словно
из чугуна его отлили.
- Восемь километров как одна копеечка, - чугунным голосом прогудел
он.
Литвиненко оторопело сверил запись со спидометром.
- Восемь ровно, - подтвердил Егор, улыбаясь доброй улыбкой человека,
не причастного ни к чему плохому.
Литвиненко спрыгнул на спиленный заподлицо пень. Работяги встали.
Выражение его лица было таково, что побросали окурки и даже как бы
подтянулись по стойке смирно, - слегка оробели.
- Су-у-у-ки!! - завопил Литвиненко. - Га-а-ды!! Вы куда же дорогу
построили, падлы?!
- Так это... мы что... - пробормотал Жора. - Куда было указано. А мы
работали на совесть, смотрите сами...
- Дорога хорошая...
- Отрихтовали до сантиметра, хоть у машиниста спросите...
- Ни одного костыля не пропустили, проверьте сами.
- Шпалы все, как по линеечке... подбирали даже специально...
Литвиненко, одурев от абсурдности ситуации, в отчаянии и ярости топал
ногами:
- Линеечки!! в глотку тебе линеечку!! чтоб голова не болталась!!!
Белоборск где?!
- А где ж ему быть, - рассудительно отозвался из кабины Прокопенюк -
Стоит себе, где стоял.
- А мы где?! - надсаживался Литвиненко, топая, как бы показывая этим
топом место, где они находятся.
- А это дело не мое, - здраво отрекся Прокопенюк. - Линию вы
проложили сами, дистанцию задали сами, мы выполнили. Проверяйте сами.
- Проверю, - скрежетнул Литвиненко, - я тебя так проверю, что мама
родная не узнает, тебя еще так проверят - жить будешь, а бабу не захочешь,
вредитель.
- А вы мне ярлыки не вешайте, - с достоинством сказал Прокопенюк. - Я
вам не зека, и жаргончик бросьте. Вон у меня бригада свидетелей. Давайте -
вызываем комиссию! Пусть проверяют. Еще поглядим, кого из нас и где
проверят... проверяльщик.
Багряный туман пал на Литвиненко, и телеграфным звоном зазвенела в
нем невидимая струна... Очнулся он от ощущения холодной воды на лице. Он
лежал на брезенте, над ним хлопотали.
- Ничего, - нежно сказал Жора. - Ничего, вы не волнуйтесь. Мы в
крайнем случае дальше ее протянем.
Литвиненко встал (его поддержали), схватил компас и с треском, как
кабан, вломился в заросли. За ним последовали гуськом.
- Егор, ты в кабине останься, - велел машинисту предусмотрительный
Прокопенюк. - Каждые пять минут подавай гудок. А то - тайга, как природный
коми сам понимаешь.
Через полчаса Литвиненко взялся за сердце, размазал с потом комаров и
опустился на сырой мох. Гудок глухо доносился издали.
- Лезь на сосну! - ткнул пальцем в Жору. - Не на эту! вот на ту лезь,
она выше и на отшибе стоит.
- То кедр, - сказал Прокопенюк.
- Я не умею, - конфузливо сказал Жора. - У нас лесов нет... откуда
научиться...
Полез рябой парнишка: снял солдатский ремень, охлестнул вокруг ствола
и двинулся, упираясь ребрами сапог.
- Дальше лезть? - прокричал он с вершины, полускрытый ветвями. -
Тонко уже здесь!
- Реку видишь?
- Нет!
- Лезь!!
Нет, не было реки.
Выбрались обратно. Литвиненко молча влез в кабину, цыкнул:
- Домой - жив-ва!
Мерил карту, тупо смотрел на пляшущую стрелочку армейского компаса:
недоумевал.
- Может, карта неверная? - предположил добрый Егор Карманов. - Или
компас барахлит? У нас был вот в армии случай...
- Да заткнись ты со своими случаями!.. Дуй давай.
У конторы впрыгнул в свой газик и зловеще приказал:
- В Белоборск! И только встань по дороге - в лесу сгною, завтра же
сучки рубить отправиться.
Шофер Сашка Манукян, отбывающий здесь ссылку после срока, униженно
ответил: "Слушаюсь, гражданин начальник", и в особо зловредных промоинах
даже подстанывал от усердия в тон воющему мотору.
Белоборск, как и предсказывал справедливо Прокопенюк, стоял на месте.
Неожиданное появление директора вызвало удивление.
Встали на бережке. Разложив злополучную карту на капоте, Литвиненко
упорно пытался понять, где ошибка. Никакой ошибки не было: все сходилось,
все было указано правильно - и длина дороги, и направление... вот здесь, в
каких-то двадцати метрах, за медленной темной водой, должны сейчас лежать
рельсы. А не лежат.
- А ну давай на тот берег.
- Почти по пояс, зальет, что вы...
- Пошли со мной!
- Да вон здесь брод удобный, полста шагов.
Разделись до пояса (снизу, естественно), и, мощно ворочая задом,
Литвиненко взбурлил воду.
Выбравшись на осклизлый берег, затрубил:
- Э-ге-гей! Прокопеню-у-ук!
Эхо отозвалось какое-то матерное. Никаких иных звуков не
воспоследовало.
- Пошли!
- Куда?
- К дороге.
- Так она где ж?
- Там.
- Так а если в стороне?
- Идем на 39-й километр.
- Я не пойду, - тихо сказал Сашка.
- Почему еще не пойдешь?
- Заблудимся...
Литвиненко поозирался, подумал хоть в ухо ему дать... и повернул
назад. На середине передумал:
- Садись в машину и через каждые две минуты - сигналь! Через час не
вернусь - привезешь народ на поиски.
Через час вернулся - без успеха, злой, - и закручинился...
Самый-то кошмар начался назавтра. Ударная бригада объекта особого
назначения в полном составе сидела на бревнах под окнами кабинета,
деликатно куря.
- Ну, значит, это... - встал Прокопенюк.
- Почему не на работе?!
- На какой такой работе? У нас аккордный наряд на восемь километров.
Сделали. За четыре дня до срока.
Литвиненко сдержал гнев:
- Ты мне дурака не валяй. В лес сейчас же все.
- В лес - это можно, - согласился Прокопенюк. - Всю жизнь в лесу. За
этим дело не станет. Но сначала это... объект официально принять надо.
- Да что ж у тебя принимать?!
- Дорога железная узкоколейная восемь километров рельсы ТИП-22 на
круглых шпалах без подъемных работ по просеке, - наукообразно вывалил
Прокопенюк.
- Приму, когда дойдете до Белоборска.
- Этого в наряде нет, - возразил Прокопенюк. - В наряде указано -
восемь километров. Так что - надо принять.
Литвиненко задумался тяжко. Положение нарисовалось безвыходное.
- Вот что, - пообещал он. - За работу получите сполна. Но сначала
надо дойти до Белоборска.
- Так хлопцы работать не будут, - возразил Прокопенюк.
- Отчего же не будут? Им что, не все равно?
- Я в суд подам, - сказал Прокопенюк в ответ.
- Подавай, - усмехнулся Литвиненко. Закон - тайга: кое-какие связи у
него еще оставались.
Прокопенюк оценил ухмылку правильно - сманеврировал:
- Тогда я катаю жалобы в райком, министерство и все газеты, -
пригрозил бестрепетно. - Комиссии наедут. Слушайте, оно вам надо?
Литвиненко начал, наконец, осознавать, что из хозяина положения
превратился в его раба. Комиссия из райкома будет крахом его планов, его
карьеры... всего.
И тут, разумеется, по закону подлости - или закону нагнетания
драматических эффектов, если угодно - зазуммерил радиотелефон - вертушка.
Литвиненко махнул Прокопенюку - мол, выйди, но тот уставился в окно, как
бы не замечая желания выпроводить его.
- Да! - вытянувшись, кричал Литвиненко. - Да, подходим! Да,
обязательно! Конечно!
- Ты смотри, - пищала трубка, - мы тебя в маяки выдвинули. Ты у нас
теперь основатель почина, держись на высоте. Поддержим.
Долго горбился над телефоном, сжав виски кулаками.
- Что мне сказать ребятам? - разбил тишину Прокопенюк. - Ребята летом
в отпуск не ходили, товарищ директор. А?
- Заплачу, - решился и рубанул Литвиненко. - Обещаю.
- Так - когда?..
- Сейчас!
- И аккорд?
- И аккорд.
- И пусковые?
- И пусковые.
- Тогда позвоните в бухгалтерию, пусть подпишут наряды-то.
Приемная комиссия в составе самого Литвиненко, главного инженера и
старшего экономиста проехала по восьми километрам безукоризненной дороги и
уперлась в тупик.
- Дорога в порядке, - твердо приговорил Литвиненко и скрепил бумаги
своей подписью. Зыркнул приказующе, опасно.
В бухгалтерии поморщили бровки, посвистали носиками, но формально все
было чисто: деньгу на бочку.
Вечером Литвиненко крепко врезал и расхаживал по комнате, борясь с
отчаянием.
- Главное - не выметать сор из избы, - повторял зацикленно, - главное
- не выметать сор... Если узнают наверху... Нет!! - грохнул кулаком по
стене так, что упала фотография в рамке. - Так дойду ж я до Белоборска!
сдохну - дойду!
Он виделся себе сказочным богатырем, окруженным врагами, мелкими и
погаными, пытающимися мешать ему в праведном и победном намерении.
"Первое: никакой утечки информации. Дуракам полработы не показывают.
Победа все спишет! И не такое делали.
Продолжать работы!!!"
Назавтра он не подписал отпуска двум девочкам из бухгалтерии,
трактористу из сплавной конторы и крановщику.
- Товарищи, сейчас не время. На нас смотрит вся республика. Именно
нам доверили проводить ответственный эксперимент по маневрированию
рабочими ресурсами, по использованию внутренних резервов. Надо понимать -
это особое положение. Сделаем дорогу - отпущу в отпуска всех. Причем
бесплатный проезд обеспечу не только тем, кто не летал на материк уже три
года, но и всем остальным, - оформим вперед. Даю слово. Это согласовано
наверху, - убедительно врал он.
Оплаченный проезд понравился. Отпуска временно не оформлялись.
Точно так же временно прекратились любые командировки.
- Подождешь, - говорил он завгару. - Снимай детали со старых машин.
Потерпи - выбью дополнительные фонды. Кончим объект - лично слетаю на
завод, получишь все. Обещаю!
Упоминание о личном визите на завод подействовало.
Теперь следовало озаботиться приезжающими сюда. Литвиненко вызвал к
себе начальника метеослужбы. Разговор долго кипел за закрытой дверью.
Секретарше Любочке удалось разобрать отдельные слова: "Грузооборот!",
"Совесть!"...
"Государственные интересы!" - и еще несколько, повторить которые она
отказалась. Метеоролог вывалился перекошенный, пряча в карман записку к
завскладом. С этого дня в Усть-Куломе прочно установилась нелетная погода
- такой ненастной осени не припоминали даже старики-ветераны местной
авиации.
Перекрыв такими мерами каналы возможной утечки информации, Литвиненко
отбыл на объект - уже на девятый километр. Его сопровождал электромонтер с
кошками и монтажным поясом. На месте Литвиненко облюбовал высочайшую
мачтовую сосну, отобрал у монтера причандалы и полез наверх лично.
Наверху шумел ветер. Пахучая смола липла к пиджаку. Пачкаясь, он
поднес к глазам бинокль... Черт его знает: зеленое море тайги, будь оно
проклято, шумело кругом, высокие соседние кроны закрывали обзор, и ничего
было не разглядеть...
- Продолжать работы! - приказал он, спустившись.
На десятом километре бригадир разборщиков доложил:
- Рельсы кончаются... Где брать?
- Снимай со старой ветки. Скоро придет еще баржа с рельсами.
Это он чушь ляпнул, все понимали, что сейчас баржа никакая уже не
придет, поздно, пришла бы в июле, заказывается все на год вперед; но
промолчали. Тем более что заработки были хорошие.
На одиннадцатом километре Литвиненко с горя задумал обратиться к
помощи науки. Призвал в кабинет школьного учителя географии и сторожа
мастерских, в прошлом младшего лейтенанта артиллерии, и указкой по карте
изложил проблему.
Учитель пришел со своим компасом. Он долго вертел его, устанавливал,
потом вертел карту, потом мерил расстояние, потом листал учебник.
- Ну?! - подстегнул Литвиненко. - Чему тебя учили? Сходится по твоей
биогра... тьфу, географии?
- Да по науке вроде сходится... - испуганно согласился учитель.
Сторож-артиллерист посоветовал:
- Стодвадцатидвухмиллиметровая гаубица достала бы. Ахнуть раз - и
отметиться по разрыву в Белоборске, и все ясно тогда бы.
- Вот ахну тебе раз! - плюнул Литвиненко. И отослал консультантов
подальше, озлившись.
Вечером учитель робко постучался к нему домой: он родил спасительную
научную идею.
- Однако теодолит нужно, - сказал учитель.
- Где я тебе возьму теодолит?! Нет у нас теодолита!
- Дорогу нельзя без теодолита. Потому и не выходит.
Выяснив, что в дортресте у самих приборов в обрез, Литвиненко
предпринял трехдневную речную экспедицию в соседний леспромхоз. Теодолит
ему обменяли на пол-ящика водки, списав его у себя по ведомости как
пришедший в негодность из-за работы под дождем.
Теодолит торжественно вручили дорожному мастеру Левину, безгласному и
безвредному соглашателю, и немедля отправили в лес - готовить научные
объяснения к приезду начальства. Левин укатил на дрезине, бережно обняв
драгоценный прибор, ночью Левин сбежал, не дожидаясь дальнейшего развития
событий. Расследование установило, что он захватил чемодан с вещами и
воспользовался одной из лодок на берегу. Настичь дезертира не удалось:
видимо, он плыл в темноте, а днем прятался в зароковой при высадке и
расколол необъяснимым образом вдребезги о рельсы.
Пред расстрельными очами Литвиненко он дрожал волнистой мелкою
дрожью, как жалимый слепнем лошак, и лепетал о стрессе, азимуте и
недостатке практики после института.
- Под суд пойдешь! - с бешеным наслаждением определил Литвиненко. -
Мастер-ломастер... вредитель! Прибор уничтожил? Дорогу завел неизвестно
куда? А диплом имеешь! Вот за все и ответишь - по полной строгости!
Назначив Левину роль громоотвода, Литвиненко слегка воспрял духом:
найти виновного - решить полпроблемы.
Ночью Левин сбежал, не дожидаясь дальнейшего развития событий.
Расследование установило, что он захватил чемодан с вещами и
воспользовался одной из лодок на берегу. Настичь дезертира не удалось:
видимо, он плыл в темноте, а днем прятался в зарослях. По слухам, Левин
сплыл аж до Мезени, а там сел на самолет.
Предупреждая рецидивы, Литвиненко оснастил причалы автомобильным
прожектором и приставил к нему сторожа. Спохватившись, надавил на
начальницу почтового отделения, и тайно ввел перлюстрацию писем: никаких
упоминаний о секретном объекте. (Он сам не заметил, как мысленно стал
именовать объект из ударного - "секретным").
Переход на блокадное положение завершился. Усть-Кулом блокировал сам
себя.
А дорога росла, и страх перед грядущим разоблачением рос вместе с
нею. И одновременно рос интерес вышестоящих инстанций - интерес
профессиональный, специфический:
- Каковы показатели за последний месяц?
- Сто два процента по сравнению к предыдущему!
- А себестоимость снижаете?
- Неуклонно! Сейчас снимаем рельсы с ближнего уса, расстояние подвоза
сократили втрое.
- Производительность труда растет?
- Плюс три с половиной процента. Люди работают героически! Ставим
жилые будки прямо на трассе, экономится время на дорогу.
- Давай, Литвиненко, жми!
Литвиненко жал. Иногда ему со злорадством хотелось увидеть лицо
начальственного абонента при известии, что путь протянулся уже на
семнадцатый километр.
В неделю раз он не выдерживал и на газике мотался в Белоборск. Оттуда
регулярно высылались поисковые экспедиции - и, проплутав в чаще,
приплетались ни с чем. Самое поразительное, что (по донесению информатора)
орлы Прокопенюка не единожды хаживали напрямки в Белоборск за водкой - и
добывали! Но прижать их с поличным не удавалось, а припертые в угол они
все отрицали все категорически!..
Уже ложились белые снеги, уже в две смены вкалывали на узкоколейке
снятые с кварталов бригады, уже... кошмар.
Ах, самолет бы ему, вертолетик бы, дирижабль - хоть на день, на один
часочек: взмыть над землей, окинуть с высоты, увидеть, понять. Не было
вертолетов: ни геологов на связи, ни военных под боком, хоть ты тресни.
Однажды, когда по его приказу была объявлена летная погода, - хоть в
пару недель раз должен прилетать борт, иначе неправдоподобно, и так-то
дико, что обратных пассажиров нет! - он пытался воздействовать на
командира экипажа. Командир мямлил, что плоховато знает своих людей,
штурман новый... лимит горючего, полетный лист, права не имеют... Кого
колышет чужое горе. Плевать ему было на узкоколейку. Таких благ, чтоб его
соблазнить, у Литвиненко не оказалось.
- Тысяча рублей! - грубо предложил он.
Летчик понял, что тут пахнет чем-то нехорошим, опасным, возможно даже
угоном самолета и побегом преступной группы, и отказался наотрез.
Если раньше Литвиненко испытывал чувство нереальности, то теперь
постепенно у него, как и у всех, нескончаемость дороги стала какой-то
привычной, как часть пейзажа или особенность климата. Ну, раньше валили
лес - теперь строили дорогу: в принципе-то ничего не изменилось. Так же
выполняли план, закрывали наряды, получали зарплату, лаялись на
планерках...
Сверху давили:
- Больше!
- Быстрее!
- ...дешевле!
- ...экономичнее!
По дородному строительству они прочно держали первое место по
отрасли, их стали отмечать в сводках и докладах.
Главным лицом в поселке сделался Прокопенюк. Прокопенюк больше всех
зарабатывал. Прокопенюк мог выгнать с объекта, а мог принять, объявив
ценным специалистом. Прокопенюк мог расценить работу так, а мог эдак. А
главное - Прокопенюк стянул все вожжи в свои руки - выглядел необходимым,
незаменимым.
В проблесках Литвиненко сознавал, что гибнет, но пути назад не было.
Телефон зудил, телефон терзал его:
- Темпов не снижать!
- Почему не растет прирост производительности!
- Усилий не ослаблять!
К торжественной дате грянула новая напасть:
- Пришла разнарядка на правительственные награды. Вам решено выделить
орден Красного знамени. Представь кандидата. Записывай данные: пол -
мужской, партийность - партийный, возрастная группа - от сорока до
пятидесяти, национальность - интернациональная, не русский, но и не
местный, не коми, а представитель братского народа... но - братского, ты
понял? Так; образование - среднее, социальная принадлежность - рабочий.
Повтори!
Прокопенюк укладывался в эти данные, как бильярдный шар в лузу:
Литвиненко лишь фамилию и место рождения проставил.
- У вас там что, сплошные метели нынче? Ничего, прилетим: жди гостей!
Кстати, чтоб пустил рабочий поезд из этого... как? Белоборска. У нас
республиканская телехроника заказана. Так что - готовься показать товар
лицом!
- Есть! - мертвым голосом ответил Литвиненко.
Считая дни, перешли на круглосуточный трехсменный график. Усы снимали
уже не только с выбранных кварталов - с рабочих, подряд. Да там все равно
уже никто не работал: вальщики стояли вдоль новой трассы, удаляющейся в
дальнюю даль...
В полном составе леспромхоз лихорадочно вел дорогу.
Добыча леса происходила только в документах, и в многочисленных и
противоречивых документах этих все было в исключительном порядке: контора
функционировала отменно, ей без разницы было, какой лес считать - реальный
или воображаемый: четыре действия арифметики соблюдались неукоснительно.
Бессонной ночью у Литвиненко родился очередной гениальный план. На
восьмом километре надо вырыть реку. Ну, не реку - длинный и узкий пруд,
загибающийся влево-вправо в тайгу, чтоб не видно было. Через него - мост.
Воду привезти в цистернах. Дома построить, или даже - разобрать и
перевезти белоборские строения. Жителей переселить. И дело с концом!
Он звонком поднял с постели экономиста и приказал обсчитать проект.
Экономист посмотрел на него с ужасом и пошел домой считать.
Утром Литвиненко пригласили в больницу. Главврач, по специальности
гинеколог, а по совместительству также травматолог и невропатолог, завел
туманную беседу о числах месяца, возрасте и прошедших событиях.
- Я не сумасшедший, - ответил Литвиненко проницательно. - Просто я
работаю в экстремальных условиях, доктор. А вот с экономистом я бы на
вашем месте разобрался, уложил на обследование: в своем он уме или
рехнулся, принимая во внимание все обстоятельства, стучать на
начальство?.. Да я его живьем сожру!!!
Главврач с кряхтеньем признал здравость суждений пациента и прописал
пить элениум, выцыганив заодно полтонны бензина для санитарной машины и
тридцать рулонов рубероида для ремонта крыши этой развалюхи, больницы его
вшивой.
Литвиненко перекрестился и стал готовиться к встрече.
Сколько веревочке ни виться, а гром грянет.
Торжественная и ответственная комиссия вылезла из самолета, неся
зачехленное переходящее знамя. Следом вывалились телевизионщики, нацеливая
свою аппаратуру. Попросили комиссию вернуться в самолет и сойти по трапу
еще раз. Попросили летчиков взлететь и сесть еще раз. Летчики отказались.
Литвиненко отрапортовал, по укоренившейся привычке вздев ладонь к
шапке. Оркестр оторвал звенящий ликующий туш. Нарядный Прокопенюк тянулся
пред строем своей бригады, всосавшей все явные и скрытые трудовые ресурсы
леспромхоза.
Знамя расчехлили и вручили.
Прокопенюка наградили, обняли, облобызали и поздравили.
Потом Литвиненко тоже наградили, обняли, облобызали и поздравили.
Произнесли поощрительную речь и две ответных.
Оркестр сыграл "Славься" и "Марш энтузиастов", музыканты вытряхнули
из мундштуков слюну на блестящий под солнцем снег.
Прокопенюк, не застегивая пальто, поминутно трогал на лацкане новый,
как игрушечный, орден.
Телевизионщики заставили молдаванина Жору раздеться до пояса и
обтираться снегом, при этом улыбаясь: "У вас киногеничные зубы".
Литвиненко верноподданнически таращил глаза, помня лишь одно: не
пустить комиссию выбраться из поселка, не пустить, не пустить!!!
Операция развернулась.
- А теперь пожалуйте отведать наших хлеба-соли! - сказала секретарша
Любочка в национальном костюме неизвестного народа, улыбаясь льстиво и
протягивая на рушнике, специально вышитом женой Литвиненко, румяный
каравай, специально выпеченный Данилычем: старый армейский пекарь Данилыч
тренировался неделю и извел полтора мешка канадской муки без примесей,
пока добился результата. В каравай была всунута деревянная в резных узорах
солонка, доставшаяся Егору Карманову от бабки и временно реквизированная.
Начальство общипало каравай, демократично пожевало хлеб-соль.
Превзошедший крутую службу Литвиненко задирижировал, чутко играя на
психике гостей.
- А сейчас - просим - дорогих гостей - пройти к поезду! -
продекламировал он. - Поедем - на открытие - нашей новой - трассы! -
взмахнул рукой, как конферансье перед распахивающимся занавесом.
Прокопенюковцы зааплодировали.
- Ур-ра!!
Начальство чуть растерялось под этаким напором, снимающим
предусмотренную программу. Темп был навязан. Разобравшись в колонну по
старшинству, послушно потянулись с маленькой приаэродромной площади по
сплошной ковровой дорожке. Дорожку эту в количестве пяти рулонов завезли
некогда в орсовский магазин, и вот годы спустя все куски вновь собрались
воедино, тщательно подобранные друг к другу по степени истоптанности и
сшитые.
По центральной улице нарядная воспитательница конвоировала нарядных
детишек.
- Скажите дядям хором: здравствуйте! - прощебетала она.
- Здра-ствуй-те! - отрепетированно грянули юные граждане.
Начальству следовало отечески умилиться. В отеческом умилении неловко
было бы игнорировать милый призыв заглянуть в наш садик. Садик был надраен
до состояния идеальной казармы. Веяло распрысканным одеколоном и
гастрономическими изысками.
- А это наша кустовая больница. Как только закончим дорогу -
закладываем новый корпус!
- Смета уже есть?
- А как же. Причем очень экономичная.
На белом крыльце встречал белый главврач в белой шапочке, белом
халате, белых шароварах и белых тапочках. Сестры тянулись по ранжиру.
Свежая краска липла к подошвам. Больные выглядели самыми здоровыми
больными в мире. Они и были здоровыми: больных на этот день спихнули с
глаз подальше в инфекционное отделение.
Вся жизнь большинства поселков сконцентрирована на центральной улице.
В зависимости от величины поселка растет обычно не количество улиц, а
длина одной - центральной. На этом и основывался план. К середине улицы
делегаты, люди хоть и тренированные, изрядно притомились, да и время обеда
приспело.
За обедом же, сервированным в отскобленной до глянца столовой, ввек
столовая такого обеда не видела и впредь не увидит, гостей опекали
индивидуально, умело, споро, - со всеми вытекающими отсюда последствиями,
и текли те последствия щедрой рекой. После первых тостов добавили водочку
особую, усиленную питьевым спиртом, замороженную до полной потери вкуса и
запаха, один смак в ней остался да тайный градус, и летела она, как
говорится, птицей - под рыжики соленые, медвежатинку копченую с черемшой,
лосиный окорок с клюковкой моченой, карбонат шкворчащий из дикой
кабанятинки, филе глухарей тушеное (не вовсе еще оскудела тайга, найдутся
деликатесы для нужного случая!), зайчатинку под соусом, рябчиков и
куропаток, нежно похрустывающих, в топленом маслице, беломясую рыбку чир
малосольную, тающую, - и не хочешь, а выпьешь и закусишь, и повторишь.
Из-за стола гостей разносили по спальням.
Короче, наутро улетать, а тут дай бог опохмелиться и выжить.
Опохмелились; выжили. Подсуетились. Телевизионщики были старые волки,
из тех, что снимут хоть Ниагарский водопад в кухонной раковине: без
материала возвращаться не привыкли.
Запив шампанским соду и анальгин, давя икоту и отрыжку, заползли в
праздничный поезд, два вагончика при мотовозе, украшенных транспарантами и
сосновыми лапами: тронулись (Машинисту наказано было везти плавно!)...
Церемонию качественно отсняли на разъезде у пятого километра. Там уже
ждал рабочий поезд, также украшенный.
Вид первый: приближающийся поезд, счастливые рабочие машут с
подножек, с площадки локомотива. Вид второй: ответственные товарищи с
достойной радостью выходят из вагона. Вид третий - братание: объятия и
поздравления.
Вид четвертый: как бы летучий митинг. Вид пятый: перерезание
ленточки, запасливо прихваченной с собой. И вид последний: удаляющийся
поезд.
- Стоп! Отлично! Всем спасибо. А теперь, товарищи - кто-нибудь не мог
бы спилить дерево, побольше такое, чтоб оно упало?
Сняли падающее дерево.
- И хорошо бы укладку последнего звена, смычку.
В минуту разболтили, расшили пару рельсов, оттащили, подтащили...
- Что, руками? А крана нет?..
- Какой же кран, это узкоколейка, сто тридцать килограммов весь
рельс... - посмеялись.
Из справедливости надо заметить, что съемка абсолютно ничем не
отличалась бы от той, которая изображала бы всамделишное явление поезда из
Белоборска. Да и от тысяч других нормальных хроник.
На аэродроме винты взмели снег - "Барин сел в карету и уехал в
Питер".
Такое дело хорошенько обмыли, допили-доели угощение, погуляли - чтоб
было что вспомнить; разобрали дорожку на коврики, вселили больных на
место; обсудили, успокоились, зажили.
Надо было жить и работать дальше.
Перевыполняли план, брали обязательства, закрывали наряды, составляли
сводки, подписывали отчеты, получали премии.
Дорога исподволь стала предметом гордости. Таких больше нигде не
было. Втянулись; полюбили.
В перспективе прикидывали мысль класть ее в две колеи: прогресс.
Начальство следило за успехами, координировало действия,
подстегивало, поощряло.
Установившееся неодолимое внутреннее влечение тянуло Литвиненко еще и
еще раз взглянуть на трассу, пожать родственные руки работягам, втянуть
мерзлый железный запах ломов и рельс. Выезжал с волнением, с томительной
отрадой отзывалось тело подрагиванию колес на стыках, до боли вглядывались
глаза в знакомый наизусть, до мельчайшей приметы, единственный и родной
пейзаж. В чертову дикую даль летела дорога, оный запах ломов и рельс.
Выезжал с волнением, с томительной отрадой отзывалось тело
постукиванию колес на стыках, до боли вглядывались глаза в знакомый
наизусть, до мельчайшей приметы, единственный и родной пейзаж. В чертову
дикую даль летела дорога, прямая, как выстрел, натянутая, как нерв,
стремительная и бесконечная, как звездный луч, стальным штыковым блеском
прорезая заснеженную тайгу, замерзшие болота, застланные пади, над
которыми кривым огнистым ятаганом стояла комета и переливалось
апокалиптическими сполохами великое северное сияние.
Впрочем, днем было светло.
Last-modified: Thu, 03 Jul 1997 10:00:59 GMT