Михаил Веллер. Травой поросло
Со своими соседями я не желаю иметь ничего общего. Кроме коммунальной
квартиры, общего ничего и нет. Что до контактов - я лучше французским
владею, чем они русским. Во всяком случае, со своими туристами я нахожу
общий язык гораздо легче.
И не обменяться - никто не поедет: жильцов много, на кухню лестница,
ремонта давно не делали. Да и вряд ли в другом месте лучше будет. И самому
жалко: привык, и условия-то хорошие - центр, все удобства, окно у меня на
улицу Софьи Перовской, и что пятый этаж (без лифта) - так солнце по утрам,
а лифт мне и даром не нужен.
Пожалуйста: вчера вернулся с Байкала с группой, которую две недели
назад принял в Киеве. Проводил их на самолет, написал сразу отчет и
приволок ноги домой. На моей двери - привет от соседушек: в одиннадцати
пунктах перечисляется не сделанная мной пять дней назад уборка и в резюме
приводится угроза передать дело в товарищеский суд.
Я летом и дома-то не бываю. Пять дней назад в Алма-Ате мои французы
наворачивали на базаре сахарную вату и лепешки и таращили глаза от жары.
Отличные ребята, преподаватели из Сорбонны. И вот вам отдых: пожалуйста в
Воронью слободку.
В семь утра - грохот в дверь (Полине Ивановне диск бы метать, а не
болячки лелеять): "К телефону-у!.." - и комментарий для коридора:
"Спозараночку девки звонят! когда и кончится..." - и шлеп-шлеп-шлеп:
"Устроил притон из квартиры..."
Знакомые полагают, что раз ты живешь в центре и один - то сейчас они
принесут тебе радость на дом. И несут, - только успевай стаканы мыть.
Иностранцы, кстати, завидуют: как это у вас запросто, человечно. А
по-моему, человечней приходить с приглашения хозяина. Так что их стиль
общения представляется мне правильней.
Вылезая я, путаясь в джинсах, в коридор, беру трубку; глаза - как
песку насыпали.
- Владик, - интересуется женский голос, - как вы себя чувствуете?
Отлично, отвечаю, себя чувствую. Особенно сон отличный. Так что
благодарю, пошел досыпать. Разговорчики в семь утра.
Пауза.
- Это Орех говорит. - (Тьфу, черт! В ее манере... Генеральный
диспетчер). - Я вас не разбудила? - (Что вы, что вы! Уже зарядку
сделал...)
Надо принять индивидуалов. Супружеская чета из Франции. У них сегодня
поездка за город, излагает далее Генеральша.
Ясно. Отдых. Съездили на пляж. Да-да, конечно, лето, переводчиков не
хватает, ага. Ведь можно было бы утрясти все вчера, нет же! - а ты
отдувайся; вечная история.
Они в "Европе". И то ладно - рядом. К восьми пятидесяти. Хорошо,
Тамара Леонидовна.
Я и переводчиком-то быть никогда не собирался. Иногда мне кажется,
что все люди - специалисты поневоле. Кроме отдельных личностей, с пеленок
чувствующих призвание. Такие уже в детский сад ходят полные оптимизма, что
для того и рождены. Все же нормальные дети, по-моему, только и думают, как
бы увильнуть от детского сада, потом от школы, потом от лекций и колхоза.
Но поскольку природа, как известно, не терпит пустоты, то увиливаешь от
одного - попадаешь в другое. Я увильнул от математики с физикой - и
поступил на филфак. Увильнул от преподавания в школе - и пошел в
"Интурист". Но закон втягивания срабатывает четко: стремишься делать дело
рационально, находишь в нем положительные стороны - и оказываешься на
хорошем счету.
Вышел я злой. Но в ярком утре еще не вся исчезла прохлада; квартирные
проблемы пока снимались; с индивидуалами работать приятнее; все улеглось.
Мне нравится работать с индивидуалами. Короткие отношения - в меру. В
отношениях между людьми всегда необходима оптимальная дистанция. "Они" эту
дистанцию чувствуют и держат прекрасно. Взаимное уважение людей, не
лезущих в жизнь друг друга. Какой-нибудь босс общается с тобой как с
равным, в то время как у нас любая старуха-соседка стремится
продемонстрировать, что она значительнее тебя.
В холле было много наших - время завтрака и разъезда. И хотя
профессиональный стиль - "не отличаться", - определялись безошибочно: в
тех же джинсах и майках, с длинными прическами, американскими сигаретами,
парижским и верхненемецким произношением, - отличались!..
Супруги Жанжер выглядели молодцом. Симпатяги лет под шестьдесят -
стало быть, за семьдесят. (Известная черта: у иностранцев нет стариков, в
нашем понимании. Есть пожилые люди, следящие за собой. Когда
прошловекового выпуска мэм сверх здравого молодятся - неприятно, но
нежелание капитулировать перед временем симпатично).
Уселись в интуристовскую черную "Волгу". Пушкин, Петродворец,
Ломоносов?.. привычное дело: бензин наш - идеи ваши. Я обернулся:
- Куда мадам и мсье желают поехать?
Они переглянулись.
- Скажите, пожалуйста, мсье Владлен, - спросил Жанжер, - лучшие цветы
в Ленинграде по-прежнему продаются на Кузнечном рынке?
Я несколько удивился.
- Спекулянты, - радостным голосом сказал водитель. - Грузинские
агенты.
- Вы хорошо осведомлены, - констатировал я с невольной улыбкой.
- Трудно сказать, лучшие ли, но самые дорогие - да, пожалуй.
Мы поехали по Невскому.
- У вас стало больше машин на улицах, - привел любезность Жанжер...
- Он сказал, что у нас люди стали лучше одеваться или машин на улицах
больше? - поинтересовался водитель.
- Машин больше, - подтвердил я.
- И не вижу в этом причин для энтузиазма, - выразил свое мнение
водитель. - А вообще у них огромный запас тем для разговора.
Наш запас не больше; я промолчал, не поощрял подступа к столь же
оригинальным замечаниям об этих, с фотоаппаратами, матрешками и
балалайками, и о широкой русской душе. В любом общении своя степень
условности, необходимая для дистанции комфорта.
Супруги поглядывали по сторонам, не задавая вопросов.
- Вы уже бывали в Ленинграде?
- Последний раз мы были здесь семь лет назад, - сказал Жанжер.
- Семь лет, - откликнулась мадам.
- Вот и цветики, - объявил водитель, пристраиваясь в заполненном
переулке, выключил зажигание и сам выключился, - профессиональное.
На Кузнечный рынок не стыдно везти кого угодно. Там видно, что все у
нас растет и созревает, и продается - без очередей и на выбор. Что я и не
преминул в шутливой форме заметить Жанжерам; они готовно согласились; мы
прошли вдоль цветочного ряда; отсветы благоухающего спектра облагораживали
ражие рожи стяжателей. Возбуждаясь, они заводили глаза, цокали, надвигаясь
профилями горцев, и воинственно потрясали букетами, демонстрируя
непревзойденное их качество. В этой разнопахучей и гулкой толчее мы
пополнились снопом белых гладиолусов, алых гвоздик и лимонных роз, и
обошлось это удовольствие супругам Жанжер в восемьдесят шесть рублей, или
пятьсот тридцать восемь франков по обменному курсу. Я не удержался,
подсчитал. Хотел бы я знать, куда им эдакая прорва цветов?
- Пожалуйста, дарагой, - щедро осиял зубами расплатившегося Жанжера
небритый абрек. - Замечательные цветы, на здоровье! На свадьбу столько,
да?
- Он сказал, что его цветы - лучшие, пожелал вам здоровья и высказал
предположение, что вы покупаете их для свадьбы, - счел уместным перевести
я.
Они опять переглянулись без улыбки; я усомнился в уместности своего
перевода.
- Они желают бросать их под ноги восхищенному населению или везти в
Париж и там продать, но уже дороже? - осведомился водитель, когда мы
погрузились. - Сумасшедшие миллионеры... Куда?
- Куда мы сейчас поедем? - спросил я, сам интересуясь.
Жанжер достал карту. Там было обведено.
- Сте-па-шкино.
Водитель также ознакомился с картой и сложил губы, чтобы
присвистнуть.
- Степашкино-кашкино, - сказал он. - Вот счастье привалило - трюхать
по пылище в такую жару. Что там такое?
Я знал не больше его. Молчание с ясностью снимало расспросы. Имеют
право - за все уплачено: Степашкино так Степашкино.
- Гастролеры... - пробурчал водитель и раздраженно воткнул скорость.
А я пришел в хорошее настроение. Мне понравилась их нестандартность.
Никаких фонтанов, никаких фотоаппаратов. Покупаем цветов на сто рублей и
едем в Степашкино. Нормально.
С детства считаю, что мужчина не должен задавать вопросов. Надо,
захотят, - сами скажут. Твой такт - твое достоинство.
Сидеть было удобно. Курил я, испросив согласия мадам, "Житан",
крепкие и с горчинкой. Жанжер сказал, что в молодости курил тоже "Житан".
Он угостил нас с водителем резинкой. Проехали "Союзпушнину". Я сказал, что
студентом подрабатывал на аукционах. Они поинтересовались ценами: о, во
Франции меха дороже. Проехали памятник Ленинградской эпопее, я сказал о
нем, они смотрели молча. Выехали на Гатчинское шоссе, водитель придавил
газ на сто пятнадцать, окна зашторились шелестом ветерка.
Солнце лезло вверх. Делалось все жарче. Дорога начала тяготить.
- Нача-лось, - процедил водитель. Свернули на грунтовку. Место шло
голое. На колдобинах покачивалоо. За пыльным шлейфом обогнали грузовик,
там женщины повернули выгоревшие косынки, в этот момент было приятно
сидеть на своем месте, выставив локоть в окно черной "Волги" с
интуристовскими крылышками на лобовом стекле.
Мадам тихо спросила, далеко ли еще. Я ответил, что минут тридцать.
Водитель стряхивал капли со лба. Я пожалел Жанжеров. Его кремовый костюм
местами темнел. Ее, похоже, слегка укачало; бледная под гримом, она
обмахивалась промокшим платком.
- Мадам нехорошо? Мы сделаем остановку?..
Слева осталась рощица. Нет, они не хотели останавливаться. В тени бы,
на травке... Торопятся они куда...
Машина раскалилась. В автомобильной духоте цветы дурманили. Позже
выяснилось, что это был самый жаркий день даже этого, необычайно жаркого
лета.
Степашкино оказалось - два десятка неказистых домиков у озерца,
заросшего осокой. Белье мертвело в пустых дворах: безмолвие и зной.
Жанжер зашевелился, посмотрел:
- Вот туда, пожалуйста.
Остановились за селом. Берег поднимался отлого, наверху тополь -
старый, приметный.
Я помог им выбраться с их цветами. Они очень заботились о цветах.
Пиджак у Жанжера со спины был мокрый, зад брюк тоже. Жена постояла,
держась за его локоть, и достала зеркальце.
Водитель сел на траву у обочины.
- И тени-то нет!.. - Он стащил чехол с сидения и швырнул на самый
припек, улегся, шумно вздохнув.
Я размял ноги. Супруги тихо совещались. Я отошел чтоб не мешать.
- Мсье Владлен, - позвала наконец жена. - Вы бы не согласились нам
помочь?
Почему нет? За это нам и платят.
- Проводите нас, пожалуйста.
Мы медленно поднимались втроем. Я предложил понести цветы; они
вежливо поблагодарили и несли сами. Хотел бы я знать, в чем заключалась
моя помощь?
Дошли до тополя. Жена взглянула на мужа.
- Спасибо, мсье Владлен, - произнес он. - Дальше мы пойдем сами.
Отойдя, Жанжер передал ей все цветы, вытащил из бумажника листок и
фотографию и стал сличать что-то, глядя на дерево и по сторонам. Потом
сделал еще десяток шагов и остановился, и она подошла к нему с цветами.
И вот представьте себе такую картину: зной оглушающий, ни души, за
желтым полем на пустоши коровы пасутся и слышно, как ботала их брякают,
трава редкая, выжженная, - и на эту вот землю женщина опускает цветы, сама
опускается, и по спине ее видно, что она плачет. А мужчина стоит рядом,
склонившись, и вытирает глаза и все лицо платком.
Я отвернулся и пошел вниз к машине.
Иногда находит ужасное детство; но только я закурил у Саши (водителя)
"Опал" вместо своих "Житан".
...Проехал тот грузовик, и по сидящим в нем я понял, что французы
возвращаются, и понял, зачем надо было их проводить...
Неловкость вынужденного знания исказила атмосферу, словно в воздухе
между нами проступили невидимые ранее связи. Жанжер негромко попросил
остановить где-нибудь напиться: мадам плохо.
Притормозили у колодца. Я откинул крышку: из глубины пахнуло. Ворот
раскрутился, ведро гулко плюхнуло, цепь напряглась; в обратном движении
ворот мерно поскрипывал; появилось ощущение чего-то рекламно-ненастоящего:
деревенский пейзаж, черная "Волга" и иностранцы, пьющие воду из колодца.
Старуха следила из калитки. Я подошел и поздоровался.
- Что раньше было - над берегом, где тополь?
- Да и ничего не было...
- В войну, не знаете?
- Своих хоронили немцы, - открыла она мне уже известное.
Жанжеры ждали. Старуха присела на скамейку у забора. И я сел, с
чувством "назло всему".
- Вот - привез дьяволов, - сказал я и устыдился: будто желаю
отмежеваться от них и подольститься к старухе.
Она не отозвалась, пожевала.
- Что ж, своего, значит, проведать... - Ее морщины были спокойны...
- Не осталось могилки-то.
Я пошел на свое место.
Ехали молча. Мадам всхлипывала изредка. Машина превратилась из
духовки в пыточную камеру. Я единственно мечтал, как приму в прохладном
полусумраке квартиры холодный душ. Каково приходилось им... я бы пожалел
их, наверное, если бы не было так жарко.
Попросили: Саша остановился у куста. Жанжер бережно устроил жену в
тень. Мы сели рядом: другой тени тут не было. Я собирался с духом, чтобы
уйти курить на солнце.
Надолго запомнится им эта поездочка. По их возрасту - последняя,
может статься.
- Мы из Эльзаса, мсье Владлен, - глуховато выговорил Жанжер... - В
Эльзасе немцы забирали всех молодых. "Солдаты поневоле", их называли. Он
был наш единственный сын, Патрик. Он был сапер, - добавил он, неловко
повисло полуоправдание, зачем?
Добрались легче. Мы отдохнули. Мадам успокоилась.
Расстались у гостиницы. До завтра я Жанжерам не требовался: они
улетели утром. Вернувшись к себе, я упал и заснул.
Проснулся в сумерки. Долго лежал в том особенном блуждании неясных
мыслей, когда просыпаешься неурочно, не сразу вспоминая, какое сейчас
время суток и что было перед этим. Цветы, наверно, уже завяли. Наши цветы.
Или их растащили деревенские пацаны. В своем номере они сейчас как? Погиб
ли кто в войну у старухи? С кем теперь буду работать? Провожу их завтра за
вертушку в аэропорту: мы посмотрим друг на друга, и Жанжер поймет, что
презенты переводчику здесь неуместны. Или, предвидя, передаст для меня
диспетчеру; ей и останутся тогда. Ерунда какая...
Голубь прочеркнул окно. Я встал и умылся.
Миновав соседей, спустился на улицу. Небо выставляло свою ювелирную
витрину. Фонари тянулись парами. На лицах проходящих девчонок ясно
читались будущие морщины, - такое уже было настроение. Я соображал, куда
бы мне пойти. Быть одному не хотелось, но ни с кем, кого я знал, мне тоже
сейчас не хотелось быть. У меня часто так бывает.
Last-modified: Thu, 03 Jul 1997 10:00:23 GMT