сь на подоконнике... Что это со мной? И голова немного закружилась. Стоп. Надо успокоиться, взять себя в руки... Вот так. Руку на место. Спокойно. Поднимаю ее: пошла... Слава Богу. Нельзя волноваться. Но почему же?!" -- возмутился он. -- "Неудачная пересадка? Или... Так было надо?.. Юсман права: меня поместили временно... Во всяком случае, я теперь знаю, что волноваться нельзя -- тело начинает отставать от моих движений. Надо взять себя в руки и ни в коем случае впредь не поддаваться более испугам или неожиданным переживаниям". -- Все в порядке? -- через некоторое время поинтересовалась Юля. -- Да. Все в порядке, Юленька. Завтра мы отправляемся в клинику. -- Но..., мне показалось, Вера не согласна? -- Это я беру на себя. Юля встала из кресла и подойдя к молодому человеку, прижалась к его спине: -- Спасибо, Миша, -- сказала она и шепотом спросила, -- Луна же, правда, не отписала папину жизнь? -- Нет, Юленька. Срочное ускорение дела После того, как Вера переговорила по теле-фону с Аршиинкиным-Мертвяком, пересаженным в тело Миши, когда, так поспешно и вызывающе, Василий Федорович оставил Веру на телефонной линии, односторонне положивши трубку на аппарат, Георгио Фатович, все подслушавший через наушники, быстро зашагал туда-сюда по своему домашнему кабинету, в котором провел около часа в одиночестве. -- Слушай меня внимательно, Карвелла! -- распорядительно заговорил он, когда решил и объявился в проеме двери в комнате своей жены. -- Сама судьба нам готовит завтра сюрприз! -- торжественно и обдуманно объявил он. -- Но, Фантик, -- (так обычно называла Ворбия дома его жена), обратилась к мужу Карвелла, пытаясь оправдаться, -- я совершенно не знаю, что мне делать? -- в это время она сидела на диване и читала книгу, но теперь Карвелла захлопнула ее и стала машинально, она побаивалась своего мужа, ощупывать, поглаживать руками переплет книги, перекладывать книгу из руки в руку. ... -- Завтра они придут оба, -- Карвелла замерла, -- придут сами и ничего лучшего нельзя себе вообразить. Сами придут, понимаешь?! -- Ну, и что? -- разочарованно разведя руками в стороны, растерянно сказала жена и книга упала на пол. -- Я лучше убью или спрячу этого старикашку, нежели они увидят его! -- обиженно сказала она. -- Зачем же так, -- покачал неодобрительно головой Ворбий. -- А как же? Ну, я не знаю. Скажи мне, Фантик, что делать? -- Старикашку покажешь, -- твердо приказал Ворбий. -- Обязательно покажешь. -- Постой, но... -- хотела возразить Карвелла. -- Позже. Позже расскажу как именно, -- остановил ее Георгио Фатович. -- Понятно, -- согласилась она и приготовилась внимательно слушать мужа. -- Завтра... -- сказал, злорадно улыбаясь, Ворбий и выдержал небольшую паузу, -- ты сделаешь им уколы. -- Я стану молодой! -- воскликнула Карвелла. -- Тише, Кара, -- будто пригрозил Ворбий своей жене. -- Не спугни такую удачу. Кара -- так звал свою жену Карвеллу Вор-бий -- обычно когда злился на нее. -- Молчу и слушаю, -- тут же определилась Карвелла. Георгио Фатович, до сего момента, продол-жавший оставаться в дверном проеме, скоро прошел в комнату к жене и, присевши рядом с ней на диван, заговорил шепотом. В тупике отчаяния Миша сидел в своей палате, в клинике, на жесткой кушетке. Его всего -- чувственно противоречило как изнутри так и снаружи: молодой человек ощущал себя, будто перепачканным, измазанным с ног до головы чужой, приторно-вонючей блевотиной и от этого душу его выворачивало наизнанку, вплоть до ощущения физической тошноты. Он сидел на кушетке в состоянии большем, чем обманутый человек. Первые дни его действительно рвало, в особенности после еды, но постепенно, ему стало удаваться сдерживать рвотные позывы и в конце концов, он силою воли заставил себя, научил -- принимать пищу, не извергая ее обратно в тарелку. Миша сидел на жесткой кушетке и его отрывистые мысли и чувства, сейчас походили скорее на пунктирные отрывистые линии, которые, словно пытались отстреливать мутные, маячащие вдалеке и хохочущие над ним, ускользающие мишени. "Они!.. Кто они?!.." -- отстреливал мишени Миша, -- "За что же так?!!" -- раскачивался он из стороны в сторону, раскачивался не своим корпусом, сидя на кушетке и крепко обхвативши не свою голову не своими руками, -- "Я презираю их, не-на-ви-жу!.. Профессор... Бесстыжий, подлый отец своей дочери!.. Как он мог? Меня... Уничтожить так больно... За что?... Это старое тело!.. Меня бросили в помойную... яму... Я искалечу его!.. Проклятый Аршиинкин-Мертвяк!.. Я... Смогу ли я убить сам се-бя?.. О-он... Теперь я... Так вот же он!.. Негодяй! Я тебя сейчас проучу!.. Я буду бить тебя больно, сильно... пока не убью! Получай! А-а!! Еще! А-а!!" -- остервенело вскочивши с кушетки на ноги, стал избивать себя Миша. Он бросал тело Аршиинкина-Мертвяка на стены и оно ударялось и падало навзничь на пол. Но снова поднималось и снова ударялось... В палату вбежали два здоровенных медбрата в белых халатах и они ловко одели на пожилого мужчину, избивающего себя, смирительную рубашку. -- Я его бью! -- кричал мужчина, запелено-ванный в смирительную рубашку и опрокинутый на кушетку, изворачиваясь, будто перевер-нутая с лапок на спину гусеница, пытаясь осво-бодиться. -- Я ненавижу его! Пришла Вера со шприцем в руках. Она сделала пациенту какой-то укол и он стал успокаиваться и уже, тихо теперь и безнадежно-спокойно проговорил: -- Жаль только, что больно не ему, а мне... -- и пациент уснул. -- Поспи, -- сказала уснувшему, когда медбратья уже вышли из палаты, надменно улыбнувшись Вера, -- скоро я тебя освобожу,-- как-то ласково и заботливо добавила она. Клиника Юля и Миша свернули в переулок. Они шли молча и не очень быстро, но в их неторопливости отчетливо понималась, виделась решительность и правота. Таким шагом обычно приближаются к дому человека-должника, к дому, где тебе обязаны и должны, но надо быть начеку, настороже, потому что могут и обмануть или чем-то разжалобить, отвлечь и выклянчить совершенно нежелательную отсрочку отдачи долга. -- Это здесь, -- сказал, притормаживая шаг, молодой человек. Оба они остановились. -- В этом доме? -- уточнила Юля. -- Да, -- подтвердил Миша. -- Вход со двора. Они прошли через едва приоткрытые высокие металлические в подтеках ржавчины ворота, над которыми сверху, и вообще, далее по переулку, вдоль всего кирпичного забора, Юля мельком обратила на это внимание, протянулась многорядно колючая проволока. Со двора кирпичный, четырехэтажный дом, в котором располагалась клиника, выглядел довольно старым зданием: по, хотя и крепким на вид, стенам змеино расползались трещины, множество выщерблин в фундаменте. Неприятно бросались в глаза прочные сети решеток на всех окнах. Юля и Миша прошли во внутрь здания и ме-таллическая дверь, будто протяжно огрызаясь на своих петлях, тут же потянулась толстенной пружиной, вмонтированной в стену и закрылась за ними. Тяжелым и душным воспринималось освещение в маленьком фойе: трансформаторно гудели несколько пыльно-желтеющих люминесцентных ламп, нервируя и ущемляя сосредоточенность и заставляя большую часть внимания посетителя обращать на себя, словно отвлекая, по чьему-то намерению, от чего-то другого, что не должны замечать. Сразу у двери на выступающей барельефом из стены колонне, висел телефонный аппарат местного значения. Его трубка была вся залацкана, замусолена так, что создавалось впечатление, будто ее снимало с аппарата множество людей, перекладывая перед этим сально истекающий жиром пирожок из одной руки в другую. Миша, гадливо поморщившись, двумя паль-цами снял трубку с аппарата, мизинцем, словно отковыривая болячки, набрал несколько цифр на телефонной рулетке и не прислонил трубку к лицу, а придержал ее навесу возле уха. -- Алло! -- громко сказал он в трубку и покосился в сторону стоящей рядом с ним и пе-реминающейся с ноги на ногу Юли, она тоже взглянула на Мишу, -- этот гул... -- досадно проговорил он и недовольно, едва покачав головой, снова прокричал в трубку: -- Алло! Вы меня слышите?!... Мне нужно Веру... Мы пришли... Здесь, внизу... Ждем, -- окончил он короткий разговор и брезгливо положил трубку на аппарат. -- Все в порядке? -- спросила у него Юля. -- Да. Вера скоро спустится за нами, -- ответил он, -- только знаешь, Юленька... -- Что? -- Я туда не пойду, наверх. Я подожду тебя на улице. -- Но почему же? -- немного насторожилась она. -- Так будет лучше, -- сказал Миша. -- Хорошо. Как знаешь, -- согласилась Юля, но посмотрела в глаза молодого человека просительно, словно выискивая в них необходимую поддержку. -- Так... действительно будет лучше, Юленька, -- еще раз повторил, чувствуя себя неловко, Миша. -- Да. Конечно. Ты прав. Это же мой отец, -- печально проговорила она и отвернулась от молодого человека и стала выжидательно смотреть в сторону еще одной двери, расположенной в фойе, но ведущей, как понималось, в глубины палат и лабораторий клиники, откуда и должна была скоро выйти Вера. Не через долго, в фойе появилась Вера: на ней был одет белый халат и такая же белая, жестко накрахмаленная, шапочка, на согнутой в локте левой руке у нее висело еще два, изрядно помятых, больничных халата. Вера подошла к ожидающим ее Юле и Мише и суетливо, громко заговорила в укорительном тоне. -- Что это вы переполох устраиваете, господа?! А?! -- сказала она. -- Сознайтесь, молодые люди, что вы совершенно не выдержаны, торопитесь жить! Возьмите, оденьте халаты, -- она протянула Мише оба халата. Молодой человек принял из ее рук только один халат и помог Юле одеть его. -- Вот, еще один, одевайте Миша, -- будто приказывала Вера, протягивая оставшийся в ее руках больничный халат молодому человеку. Юля и Миша переглянулись: у Юли про-мелькнула надежда, что Миша все-таки пойдет с ней. -- Я подожду Юлю на улице, -- решительно сказал Миша Вере не отрывая своего взгляда от Юли. -- Как же так? -- озадачилась Вера, -- я и два халата принесла и... -- еще что-то хотела сказать она, но передумала и смолчала. У нее был теперь недовольный вид. -- Идемте, -- перехватывая инициативу и обиженно отворачиваясь от Миши, сказала Вере Юля. Когда Юля уже скрылась в проеме той самой двери, через которую объявилась в фойе Вера, отставшая от Юли, Вера, на мгновение приостановившись у той же двери, озлобленно и, как показалось Мише, испуганно посмотрела в его сторону. "Мерзавцы!" -- думал про себя Василий Федорович, -- "Какие все-таки Мерзавцы! Столько отхватили от меня денег, а в результате..." -- тяжело вздохнул он, -- "А в результате готовятся умертвить меня и мою дочь, Юленьку... Но я могу постоять за себя!" -- и молодой человек смачно сплюнул на пол. И тут он снова почувствовал неладное в своих ощущениях: он точно понимал, что плюнул на пол, но оказалось, что слюна лишь изо рта выступила сочно на его губах и испачкала подбородок так, как это могло бы случиться, если попытаться плюнуть против сильного ветра. Мишины губы не подчинились Аршиинкину-Мертвяку. "Я снова разволновался". -- заметил для се-бя Василий Федорович. -- "Необходимо быть еще бдительнее и осторожнее. Это тело способно выходить из-под моего контроля". И он вытер носовым платком влажный подбородок и вышел во двор клиники. Юля поднималась по чисто вымытым сту-пенькам лестничными пролетами. Такое явилось весьма контрастным! Заброшенное фойе, там, внизу и чистота здесь -- это удивило. Еще там, на втором этаже, Юлю обогнала Вера. -- Нам на четвертый, -- чем-то обеспокоенная, сказала она. Когда они поднялись на четвертый этаж, то оказались на лестничной площадке, вымощенной коричневой плиткой, тогда, немного, ничего друг другу не говоря, отдышавшись, вошли они в протяженный по обе стороны коридор, завернули направо и прошли по этому коридору в самый его конец. Здесь Вера достала у себя из накладного бокового кармана халата ключ и открыла дверь, в которую упирался коридор. -- Проходите, -- сказала Вера и приказом добавила: -- садитесь на стул и ждите. -- Папа придет сюда? -- поинтересовалась взволнованно Юля. -- Вашего отца скоро приведут. Ждите здесь, в этой комнате, -- требовательно прозвучал Верин голос, и Вера ушла по направлению в про-тивоположную сторону коридора. Несколько секунд Юля стояла у двери, ис-подволь наблюдая за удаляющейся по коридору Верой. Наконец, она решительно потянула дверь за ручку на себя и та очень легко открылась. Юля вошла в предложенную комнату и не спеша прикрыла дверь за собой. Комната была не большой, без окон, практически без мебели, освещена по-домашнему люстрой: лакированный паркет пола, выбеленный потолок, только один-единственный стул, одна стена была полностью закрыта тяжелой шторой серого цвета из плотного материала, остальные стены обклеены мелкого травяного рисунка обоями. "Но почему же один стул?" -- удивляясь, подумала Юля, приседая на него, -- "Сейчас придет уже папа". -- сказала она вслух сама для себя, -- "Какая бедность или не предусмотрительность! На чем же мы будем сидеть?" Минут через десять, дверь в комнату приоткрылась и в проеме показалась Вера, но она не стала входить в комнату. Выглядела Вера довольно растрепанно и как-то, внутренне настороже. -- Еще попрошу вас подождать одну минуточку, -- обратилась она к Юле. -- Сейчас начнется свидание, -- объявила она и снова, так же неожиданно, как и появилась, скрылась в коридоре, прикрыв за собою дверь. Юля опять осталась одна в комнате. "Она как-то странно выглядит" -- подумала Юля в адрес удалившейся Веры. -- "Скорей бы уже пришел папа. Может, мне удастся забрать его сегодня домой! Во всяком случае, я попытаюсь это сделать". И тут, совершенно неожиданно, так, что да-же напугало Юлю, массивная штора, прикрывавшая одну из стен, стала медленно, под жуж-жание, видимо электромотора, отодвигаться в сторону двери и перед Юлей, вскоре, открылось удивительное зрелище, которое заставило ее испытать в первые мгновения боль и бессилие, и пораженная увиденным, Юля оцепенела всем телом и, будто обронила на пол радость ожидания встречи с отцом. -- Папа? -- только и смогла она вымолвить вопросительно. Но отец ее слышать не мог, и она не могла слышать его. Когда отодвинулась штора, то она открыла возможность видеть, как оказалось, соседнюю комнату, видеть и только, потому что обе комнаты были разделены между собой двойным и толстым стеклом. Аршиинкин-Мертвяк сидел в противопо-ложной, соседней комнате в кресле: волосы его были выбриты налысо, на нем была одета сми-рительная рубашка и туго завязаны ее длинные рукава. В дверях его комнаты стоял, скрестивши ру-ки на животе, в надменно-жестоких чертах лица санитар в таком же белом халате, что и у Веры и с накрахмаленной шапочкой на голове. Пациент в смирительной рубашке тоже увидел Юлю, и тут же заерзал в кресле, пытаясь освободиться от наложенных на него больничных пут. Он что-то кричал, говорил, но не было слышно, что именно. Потом, на некоторое время, он успокоился и стал жалобно смотреть на Юлю. Его глаза теперь стали настораживать дочь. Они совершенно не выражали папу. -- Папа, -- тихо позвала Юля отца, выходя из оцепенения. Она, медленно поднялась со стула, машинально взяла этот стул за спинку и перенесла его ближе к, поражающему ее, окну свиданий. Юля снова присела на стул, но теперь возле самого окна и оперлась ладонями на стекло и прильнула к нему лбом. -- Папа, -- позвала она еще раз. -- Ты что же, ничего не знаешь, или так же как и они притворяешься, сволочь! -- прозвучало, но, лишь только увидела и поняла Юля, что сейчас: неистово о чем-то вскричал ее отец там, в комнате за стеклом, но она не могла слышать о чем. -- Ненавижу! -- продолжал громко выкрикивать Миша в соседней комнате, опять заерзавши в кресле. -- Вы -- сделали меня этой развалиной, стариком! Твой, негодяй, папа! Это он! Зачем ты пришла сюда, сволочь?! Посочувствовать!? Юля вздрогнула, когда до ее плеча кто-то дотронулся. Тут же, она обернулась назад: возле нее стояла Вера. -- Придется пока так, милочка, -- ехидно сказала Вера. -- Видите какой он буйный. -- Вы не имеете права так..., -- запнувшись от ярости, -- обращаться с моим отцом! -- громко и требовательно сказала Юля. -- А как же по-вашему? Пусть он себе все крушит? Да он же и вас прибьет -- только допусти! -- Это... бесчеловечно, -- разбито произнес-ла Юля. -- Извините, но у нас инструкции. Все как полагается. Ничего лишнего мы не делаем. -- Я прошу вас, пожалуйста, пусть уйдет этот санитар, он мне мешает видеться с папой и вы... уйдите, Вера. -- Ну, это можно, -- снисходительно согласилась Вера. -- Может еще что? -- спросила она. -- Да, -- сказала Юля. -- И что же? -- Отвяжите папу хотя бы от кресла, пусть он, если захочет, будет способен подойти к окну. -- И это можно устроить, -- все так же снисходительно определилась Вера. -- Для вас это ничем не грозит -- стекло бронированное, -- предупредительно добавила она и поспешила удалиться из комнаты, оставивши Юлю одну. Вскоре Юля увидела, как санитара вызвали из комнаты, потом, через несколько мгновений, он снова вернулся, отвязал отца от кресла и снова вышел из комнаты. Папа, так же как и она, Юля, оставался теперь один в комнате напротив. Тогда Юля стала делать пригласительные жесты руками, подзывая, предлагая папе подняться из кресла и поближе подойти к окну свиданий. Некоторое время, отец, как казалось Юле, не обращал внимания, возможно не понимал ее или же просто не желал подходить близко, и тогда Юля, стала беззвучно для отца плакать -- по ее щекам потекли слезы. Наконец, отец медленно поднялся из кресла, постоял возле него, словно удерживая равновесие тела, было едва заметно, как он покачнулся несколько раз. И все же он подошел, приблизился почти вплотную к стеклу, на которое, со своей стороны, снова прилегла ладонями и лбом Юля. -- Папочка мой, папа, -- нашептывала она и целовала стекло. -- Ты что же... -- проговорил в замешательстве Миша со своей стороны окна, -- действительно ничего не знаешь? -- Я люблю тебя, папа, -- продолжала шептать она. И тут Юля стала медленно писать пальцем на стекле невидимые, но если присмотреться, то можно было разобрать, буквы, она старалась как можно отчетливее выводить каждую из них. Итак, она написала: п..а..п..а..я..т..е..б..я..л-..ю..б..л..ю. И Миша одобрительно покивал ей в ответ головой, подавая таким образом знак, что он понял написанное. Тогда Юля жестами предложила отцу про-делать то же самое, что и она на стекле -- ответить. И папа снова покивал одобрительно головой в знак согласия. -- Он меня понимает! -- не удержавшись, во-скликнула Юля. Но тут же осеклась и осмотрелась по сторонам, потому что ее могли услышать и помешать. В свою очередь, Миша стал выводить на стекле носом тоже буквы. Их труднее было узнавать, но Юля, чтобы понять отца, максимально напрягала свои глаза, отслеживая невидимые линии: я..н..е..т..в..о..й..о..т..е..ц..я..м..и..ш..а -- прочитала она. -- Ты, -- молча, произнесла только губами и как можно отчетливее Юля, -- Миша? Да? -- подкивнула она головой. -- Да, -- тоже подкивнул головой Миша. -- Я Миша, -- тоже произнес он губами. -- Пора заканчивать, милочка! -- вздрогнула Юля от внезапно возникшего голоса в тишине комнаты, обратившегося к ней -- это была Вера: она стояла у самого входа. Юля увидела, как в комнату отца вошел са-нитар и тут же штора стала закрываться и Юля медленно пошла впереди движущейся шторы, чтобы еще хоть несколько мгновений можно было бы видеть папу: санитар грубо выталкивал его из комнаты в дверь, а он сопротивлялся оглядываясь, в сторону Юли. Штора закрылась полностью. -- Ваши люди жестоки! -- яростно прикрикнула Юля в сторону Веры, продолжавшей стоять у входа в комнату. -- Я передам им вашу просьбу, чтобы они были повежливее с вашим отцом, -- язвительно сказала та. -- Уж будьте добры, но я все равно найду, к кому обратиться, чтобы у вас тут навели порядок, -- словно огрызнулась Юля, быстрым шагом выходя из комнаты и проходя мимо Веры. Юля не пошла, а побежала по коридору. -- Вас проводить!? -- крикнула ей вдогонку Вера, но Юля ничего не ответила: выскочила на лестничную площадку и бегло стала спускаться по ступенькам вниз. Когда она преодолела уже несколько лест-ничных проемов, то услышала окрик сверху: -- Не заблудитесь, милочка! Юля выскочила во двор клиники. Миша, ожидавший ее, сразу же подошел к ней. -- Что случилось, Юленька? -- озабоченно спросил он, на ходу пристроившись крупным и быстрым шагом рядом с Юлей, которая уже ос-танавливала свой полубег. -- Почему ты бежала? -- задал он вопрос, когда они уже вышли из ворот клиники и оказались в переулке. Здесь Юля позволила себе ненадолго оста-новиться и молча отдышаться. Потом она снова, но уже не быстро пошла по переулку. Молодой человек последовал за ней. -- Почему ты бежала? -- попробовал еще раз задать он вопрос. -- Не знаю, -- ответила Юля и на мгновение, опять, приостановившись, пристально заглянула в Мишины глаза, отчего молодому человеку стало немного неловко, не по себе. -- Что-то не так? -- вкрадчиво поинтересовался он. -- Все в порядке, -- ответила Юля. -- Папа... действительно болен. Планерка смертников Несколько дней спустя после вторжительного посещения клиники Юлей и Мишей, Юсман позвонила Василию Федоровичу (Мише) и предложила в срочном порядке встретиться вечером в помещении кафедры психологии, как выразилась она: "Наиболее безопасное место". В назначенное время эта скоропалительная встреча состоялась. Коротко поприветствовав друг друга, они заперлись в помещении кафедры изнутри и заговорили вполголоса. -- Ты, Василий Федорович..., извини, привычка! Конечно же, Миша, -- поправилась Юсман. -- Не стоит извиняться. Зови меня как удобно тебе, от этого суть не изменится, -- на этот раз определился профессор, грустно почему-то, сам даже не понимая зачем, рассматривающий свои руки. -- Удобнее, все-таки, по-старому, -- сказала Юсман. -- Можно? -- Как знаешь, Виктория. Не стану возражать. -- Хорошо. Так вот, ты, Василий Федорович, положительно счастливчик, иначе не подумаешь и не скажешь о тебе, -- сказала Юсман. -- О чем это ты? -- О том, что ты теперь присутствуешь здесь и разговариваешь со мной, а не где-то, неведомо где. -- Не понимаю тебя. -- Так-таки и не понимаешь? -- немного игриво поинтересовалась Юсман. -- Не надо. В таком тоне..., я прошу... не надо. -- Извини, Василий Федорович. Еще одна старая привычка наших отношений, -- печально согласилась Юсман. -- Иногда, сама того не замечаю, как перехожу на обычный уклад, забывая о своем сегодняшнем положении. -- Ты права. Но что ты хотела сказать, Вик-тория, обо мне, как о счастливчике? -- Если бы ты видел, как рвал и метал Ворбий, когда он узнал, что намеченное сорвалось! Я как раз находилась у него в кабинете, потому что должна была по плану отвечать за транспортировку ваших тел. -- Наших тел? -- пугливо насторожился Василий Федорович. -- Да, ваших, профессор, твоего и Юлиного. -- Ничего не понимаю. -- Сейчас поймешь. Что интересно, что я да-же не успела бы помешать этой затее, как продумал все, гад! Я узнала об этом буквально, когда вы уже находились с Юлей в клинике и ожидали появления Веры. Она как раз позвонила Вор-бию, чтобы сообщить об этом, о начале опера-ции, и тут же, после звонка своей жены, Ворбий изложил мне: для чего меня вызвал, мои обязанности и место в этом деле. -- Ты меня пугаешь, Виктория. Что за срочная операция, дело о котором ты говоришь? -- Хорошо, что ты не пошел вместе с Юлей на встречу с..., ну, сам понимаешь какую встречу. Ворбием было запланировано вас обоих тогда же ликвидировать, покончить разом со всеми троими: у тебя и Юли -- отобрать тела, а Мишу..., просто умертвить, и похоронили бы про-фессора тогда со всеми полагающимися почестями, а на похоронах бы присутствовала Юля, точнее, Вера в Юлином теле и Миша, точнее, Вор-бий в твоем теперешнем теле. Вот такая получается картина, Василий Федорович. Честно говоря, я очень переживала и молила Бога, чтобы вы каким-то образом ускользнули. И вам удалось нарушить их план! Вы сделали это!.. Одну Юлю они не посмели бы тронуть, потому что ты бы оставался на свободе и тебе тогда нечего было бы терять. Они повременили, но кто знает, надолго ли? Если они бы разделались с вами, то автоматически, тут же наступила бы и моя очередь, как свидетеля, так что и меня можно назвать через тебя, Василий Федорович, счастливчиком. -- Спасибо за информацию, Виктория. Но, сама понимаешь, узнать, что ты остался жив уже зная об этом... Ты меня пригласила сегодня только для того, чтобы сообщить об этом? -- Нет, Василий Федорович, наш разговор, можешь считать, только лишь начинается. Пора, профессор. Теперь уже, и в самом деле, пора -- действовать! -- Я тоже так думаю, но как? Что мы сможем предпринять? -- И это говорит крепкий, -- Юсман, оценивающе окинула с ног до головы профессора восторженным взглядом, -- молодой человек, да еще с таким не ординарным, талантливым умом! -- Ты права, это так, но что мне с ними -- подраться!? -- немного обиженно сказал профессор. -- Зачем же так, Василий Федорович. Ин-формация -- это власть, в нашем случае, реальная возможность все сделать как нам это нужно. -- Знать -- этого мало, Виктория. Необходимо применить знание. Но если ты будешь весь вечер говорить вокруг да около, то..., сама понимаешь. -- Понимаю. Поэтому и говорю теперь по существу. -- Да уж..., прошу тебя, Виктория. -- Ты, профессор, и твоя дочь и Миша и Я: теоретически и практически -- смертники. -- Зачем ты говоришь такие гадости, Виктория?! -- возмутился профессор. -- Разве я не права? -- Ну..., наверно, права... Только не надо так -- в лоб. -- Хорошо. Скажу иначе. Все мы люди об-реченные и у нас нет выбора другого, нежели защищаться самим, так? -- Так, -- заметно нервничая, согласился профессор. -- Я сказала, что наступила пора действо-вать, потому что теперь я имею полное основание на такое заявление. Я знаю все, во всяком случае, то, что необходимо нам для спасения, об Интегральной Фирме, ее возможностях и о ее руководителях. Первое, что нам необходимо, это хотя бы на время, вывести из строя их главный генератор. -- Что это такое? -- спросил профессор. -- Не перебивай, Василий Федорович, долго объяснять. Будем делать дело, по ходу и необходимости поймете, а сейчас это не так важно. Так вот, вывести из строя Генератор -- это во-первых, тогда я получаю возможность беспрепятственно освободиться от капсулы смерти в моем теле, с технологией я уже знакома, а затем мы уничтожаем наши документы, хранящиеся в архиве фирмы, а с этими документами уничто-жатся и наши коды доступа к нам -- мы получаем свободу! Конечно же, придется куда-нибудь бежать, поменять имена и фамилии, но это лучше, чем не жить, согласись, Василий Федорович. -- Да, конечно, -- подтвердил свое одобрение профессор, внимательно слушающий Юсман. -- А что будет с... Мишей, -- исподволь поинтересовался он. -- Его они, естественно, уберут. Не поможете же вы ему бежать, не освободите же вы его. Честно говоря, пойми меня правильно, я не хочу тебя обидеть, Василий Федорович, но я на месте бы Миши, если бы вдруг смогла освободиться, то первым бы долгом -- придушила тебя. -- Зачем же так гадко, -- брезгливо сказал профессор. -- Правильно, Василий Федорович, поэтому я и не упомянула в моем плане Мишу. Его судьба уже, так или иначе, предрешена. Ни одной из сторон невыгодно его существование. -- Хватит о нем, Виктория. Я принимаю ваш план. Мы сумеем справиться вдвоем? -- Нет. -- Но позволь! Никого другого для участия в этом деле мы пригласить не можем. -- Но все-таки это понадобится сделать. -- И кого же ты предлагаешь? -- Не беспокойся, не Юлю, -- сказала Юсман и профессор насторожился еще пуще прежнего. -- А кого же тогда? -- поинтересовался он. -- Твоего друга, Василий Федорович, бывшего. -- Ты хочешь ввести в курс дела совершенно постороннего человека? Ты с ума сошла, Виктория! Это исключено, -- резко не согласился про-фессор. -- Не кричи, -- попросила Юсман и на неко-торое время прислушалась к вечерней тишине близлежащего пространства университетских аудиторий. -- Извини, -- шепотом заговорил профессор. -- Но я не согласен на участие в нашем деле пос-торонних лиц. -- Успокойся, Василий Федорович, этот человек, он даже не будет знать ничего. Его задача будет проста: побыть один вечер с Юлей. -- Как это побыть? -- Ты имеешь ввиду под каким предлогом? Это я уже продумала. Все нормально. Сейчас он придет, я буду говорить и ты услышишь. Он, че-ловек, по крайней мере в отношении тебя, как друга, порядочный, и ты это знаешь не хуже ме-ня. Лучшей кандидатуры у меня, извини, Василий Федорович, на сегодняшний день -- нет. -- Короче, кто это? -- спросил профессор. -- Порядков. -- Порядков? -- переспросил профессор. -- Именно он, Петр Алексеевич, профессор психологии, твой лучший товарищ, бывший. Да ты не переживай, Василий Федорович, я все об-ставлю в лучшем виде. -- Он уже в курсе? -- Еще нет, но сейчас он будет, -- Юсман взглянула на часы, -- еще целых полчаса ждать моего звонка и может подняться сюда, к нам на кафедру в любой момент по-моему приглашению. Ты согласен? -- Да, -- согласился Аршиинкин-Мертвяк. -- У меня, действительно, нет выбора. Юсман позвонила Порядкову и теперь с минуты на минуту ожидался его приход. -- Я хотел у тебя спросить, Виктория, пока не появился Петр Алексеевич. -- О чем? -- У тебя такое бывало или бывает? -- Что именно? -- Когда нервничаешь и делаешь резкое движение, а... оно... происходит и не происходит. -- Не понимаю, Василий Федорович. -- Скажем, поднял я руку, точно понимаю, что сделал это движение, а на самом деле рука остается на месте. -- Боже мой, -- покачала головой по сторонам отчаянно выражая соболезнование, Юсман. -- Они тебя даже не закрепили как следует. Что ж ты молчал?! -- возмутилась она. -- Мы же решали дело, -- вздохнул тяжело профессор. -- Но это же тоже дело! Или ты думаешь всю оставшуюся жизнь прожить на цыпочках в этом теле. Тебя необходимо срочно закрепить. Ну, ладно, это мы решим тоже. Хотя, с виду, в своих интонациях, Юсман и вела себя, в какой-то степени, бравадно, но Василий Федорович простительно понимал Викто-рию, потому что находилась она в эйфории, в сильно возбужденном состоянии, не соответствующим реальному положению дел, в эйфории, вызванной страхом, неподдельной угрозой смерти. Таким образом, она, как бы защищалась и поддерживала себя. Вскоре на кафедру пришел Порядков. Выбор - Смерть На следующий день, вечером, Юля находилась дома одна в приподнятом состоянии духа. Еще с утра, перед тем как уйти по делам, Миша предупредил ее о том, что сегодня в гости должен подъехать профессор психологии Петр Алексеевич Порядков, Юля немного помнила его по отцу. "Петр Алексеевич" -- сказал Миша, -- "Я, очень возможно, задержусь, пусть он -- обязательно дождется меня. Это очень важно. Мы с Порядковым будем решать проблему пребывания твоего папы в клинике. Может удастся. Только ни о чем не спрашивай его заранее, он все равно не откроется. Я хочу, чтобы мы это решали вместе." Юля тщательно убралась в квартире, привела в порядок свои волосы и лицо, оделась в соответствии -- для приема гостя: удобное, не стесняющее движения тела, домашнее платье черного цвета, кружевное -- уютно смотрелось на ней. Вскоре, как и предупреждал Миша, подъехал Петр Алексеевич. И они вдвоем, Юля и Петр Алексеевич пили чай с пирожными, сидя в гостиной в креслах и разговаривали. -- Мне кажется, что с вашим отцом все бу-дет в порядке, -- сказал профессор, размешивая ложечкой сахар в очередной чашке чая. -- Вы так думаете? -- уточнила Юля. -- Я просто уверен в этом. Обязательно будет порядок. -- Ну, если сам Порядков говорит, что ожидается порядок, тогда -- нет сомнений, -- попыталась пошутить Юля, хотя ей это было трудно и шутка прозвучала в неловкой, неуклюжей интонации голоса. -- Да, да! -- воскликнул профессор, поддерживая конфузию девушки. -- Мое любимое слово -- порядок! Юля продолжала, не всегда и во всем склад-но, беседовать с Порядковым, ожидая возвращения Миши, а в это же время Юсман и Миша (Василий Федорович) подъехали на автомобиле, принадлежавшем Виктории Леонидовне к зданию Интегральной Фирмы "Обратная Сторона" и припарковались от него далее по переулку метрах в пятидесяти. -- Ну, что ж... Ты готов? -- спросила Юсман. Василий Федорович не ответил, он думал о чем-то, всматриваясь в ночную глубину переулка. -- Что молчишь, профессор? Думаешь, что мне на душе легко? -- Я не об этом сейчас подумал, -- заговорил Василий Федорович. -- А о чем? -- ласково погладив его по волосам, спросила Юсман. -- Юля беременна, -- коротко сказал профессор. -- От... тебя? -- вкрадчиво уточнила Юсман. -- От меня, -- подтвердил он. -- Ты уверен? -- Ты что, с ума сошла, Виктория, от кого же еще! -- заволновался профессор, -- Юленька. Она... ты должна это знать! -- Ты меня неправильно понял, Василий Федорович, я хотела сказать: ты действительно уверен, что Юля и в самом деле беременна? -- Да. Мы вместе, с неделю назад, ходили к врачу, -- успокаиваясь подтвердил профессор. -- Да-а, -- протяжно сказала Юсман. -- Что значит "да"? -- возмутился профессор, -- осуждаешь?! -- Да перестань ты, Василий Федорович, в самом-то деле, взрываться. Я сказала "да" просто так. Каждой женщине внутренне, по природе, хочется иметь ребенка, но не каждая может... его иметь. -- Прости. Я наверно тебя обидел, -- извинился профессор. Уличные фонари задумчиво освещали ярким желтым светом переулок. -- Ничего... -- сказала Юсман и помолчавши немного, неожиданно, для мечтательно расслабившегося в это время профессора, активизировалась, -- надо делать дело! -- подвижно и решительно заявила она. -- Идем, Василий Федорович. -- Скажи, Виктория, ты довольна своим по-ложением? -- не обращая внимания на активизацию Юсман, холодно проговорил Аршиинкин-Мертвяк. Оставаясь теперь сидеть неподвижным и даже еще спокойнее в голосе, он будто придержал своим вопросом подвижность Виктории. -- Ты... имеешь ввиду... -- призадумалась она, -- мое женское положение? -- Да. -- Я всегда к этому стремилась. Мое приобретение -- это всегда была и есть я сама. -- Счастливая ты. -- А разве ты не имеешь, то, что хотел? -- Кажется, уже не имею. -- Не понимаю тебя. Сожалеешь? -- Сейчас... Да. Но не о том, что получил возможность, а о том, что не могу возвратить ее. -- Удивительно. Стремился и стал. Зачем же терять? -- Да. Я стремился. Да. Приобрел. Ну, почему же такая клейкость человеческой судьбы!? Нет, я не хочу и не принимаю такое! -- Мне тебя жаль. Ты как ребенок: поигрался, познал и хочешь отдать. Но это настоящие игры, Василий Федорович, с болью и кровью, среди людей не принято иначе. -- Знаю. И это меня мучает. Как много и бы-стро мы могли бы узнать и познать и покаяться и идти дальше, если бы... -- Можно было бы играться и отдавать? -- уточнила Юсман. -- Да. Играться! Именно так! С детским во-сторгом отдаваться соблазну желания и отходить от него, отпускать для другого. Я чувствую, я понимаю, что не может больше так продолжаться на Земле: человека поглощает желание или множество таковых, и он -- не успевает, не может освоить из них, хотя бы те, которые видит и хочет иметь... Почему, почему, ему, человеку, постоянно приходится исподволь коситься на желаемое, страдать о близости с ним, но иметь его, в лучшем случае, частично, не полностью, по крошкам, а в худшем... не иметь никогда, а еще хуже того -- получить желаемое и не мочь возвратить его по-другому, нежели как ценою собственной жизни. Я не хочу так. Я протестую против такого. Так слишком долго идти и невозможно собрать воедино весь опыт. Ну, почему же лишь смерть избавляет ото всего!? Да. Я поигрался, но я осознал это. -- И ты хочешь играться в другое, -- будто продолжила, подсказала мысль профессору Юсман. -- Не понимаю, что в этом плохого? -- озадачился Василий Федорович. -- Я могу лишь только напомнить сказанное: с кровью и болью они, эти игры, понимаешь? -- Значит..., все-таки смерть все решает? -- Смерть лишь возможность, решаем только мы, Василий Федорович. Мы выбираем смерть, а не она нас. -- Плохой мир, несправедливый и медленный, он должен меняться, я в это верю. -- Может и прав ты, Василий Федорович, но я, видимо, не совсем, не до конца..., не так понимаю тебя, как ты бы хотел этого. Прости, -- сказала Юсман. Некоторое время они сидели молча в машине. -- Все, -- решительно сказала Юсман, встряхнув головой, будто прогоняя одолевающий сон, -- Пора. Надо идти, Василий Федорович. Надо! -- Постой, -- остановил ее профессор, тоже оживляясь. -- А как ты думаешь справиться с Ворбием? -- Вот, -- сказала Юсман и достала из внутреннего кармана куртки небольшой пистолет, -- на этот случай имеется. -- Газовый? -- уточнил профессор. -- Настоящий, Василий Федорович, самый что ни на есть. -- Огнестрельный? -- Конечно. -- Дай его мне, Виктория, -- попросил про-фессор. -- Зачем? -- удивилась Юсман. -- Я мужчина и в моих руках оружие будет прочнее работать. И потом, тебе все равно же необходимо выполнять какие-то манипуляции, известные тебе: генератор, капсула, архив. Давай мне пистолет. Я буду в качестве останавливающей силы, а ты в качестве производящей действия. -- Слушай, почему я тебе его должна отдать? -- Ну, перестань же, Виктория! Ты что, думаешь: и на мушке держать и дело делать? -- Ну, хорошо. Убедил, -- согласилась Юсман и отдала пистолет профессору. -- Ты хоть стрелять умеешь? -- поинтересовалась она. -- Обижаешь, Виктория. У меня разряд. -- Ладно, верю... Пошли. Юсман и Василий Федорович вышли из ав-томобиля и направились к зданию Интегральной Фирмы. Они остановились у входной двери в здание фирмы и Виктория привычно нажала сигнальную кнопку, вмонтированную возле двери в стену. -- Привела? -- раздался металлический голос, возникший за знакомой профессору селекторной решеткой. -- Да, он со мной, -- ответила Юсман и профессор насторожился, подумав про себя: "Что значит "привела?". Щелкнул металлический запор в двери. -- Проходите, -- снова прозвучал голос. Юсман предложила профессору пройти первым. -- Проходите, Василий Федорович, -- сказала она холодно и равнодушно. Вскоре, оба они оказались в кабинете Вор-бия. В это время, Юля, разговаривая с профессором Порядковым, почувствовала, как ее сердце неожиданно сжалось и от этого родилось у нее в душе какое-то необъяснимое беспокойство, предчувствие. -- Что-то... -- сказала она заметно волнитель-но, -- долго так нет Миши. -- Насколько я знаю этого молодого человека, он обязателен и если сказал что-то, пообещал..., то -- несколько