Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Источник: О. Лаврова, А. Лавров. Полуденный вор. М., 1991.
     Подготовка текстов: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
---------------------------------------------------------------

     Массивные  замысловатые  часы  --  бронзовое  литье  прошлого  века  --
показывают двенадцать. В окна бьет  солнце и освещает дорогую мебель в стиле
"ретро",  ковры,   сияющую  хрустальную   горку.  Вещей  слишком   много,  и
чувствуется,   что  хозяева  их  нежно  лелеют.  И  тем  более  режет  глаза
беспорядок: распахнутые дверцы шкафов,  выброшенная на  пол одежда. На столе
раскрыт  неболь­шой чемоданчик,  возле  которого  облигации  трехпроцентного
займа, женские украшения, золотой портсигар.
     В  комнате  чужой  человек  --  вор.  Спортивного вида,  располага­ющей
наружности, лет тридцати с небольшим. Он  сноровисто роется в  белье; руки в
кожаных  перчатках быстро перебирают простыни  и  скатерти, нащупывают тугую
пачку  денег, метко кидают  ее  в  чемодан. Вдруг вор замирает:  в  прихожей
хлопнула дверь.
     Плотный самоуверенный мужчина с портфелем и в  плаще торопливо входит в
комнату и останавливается, будто споткнув­шись.
     -- Эт-то что?.. -- начинает он грозно. И осекается...
     --  Обыск! -- отрезает  вор, стоя  к хозяину почти спиной.  --  Изымаем
ценности, гражданин Шарипов. Коля! -- окликает он  воображаемого  помощника.
-- Стань на выходе, завмаг прибыл!
     У Шарипова обвисают щеки.
     -- Сейчас  подпишите протокол и поедете с нами, -- цедит вор,  выдвигая
последний ящик. -- Допрыгались до тюрьмы... Деньги и документы на стол!
     Онемевший Шарипов выкладывает бумажник и документы.
     --  Теперь соберите белье! --  командует вор. -- Рубашки, трусы, носки.
Живо-живо, я на работе! -- прикрикивает вор.
     Шарипов неверными шагами направляется в смежную комна­ту.
     Вор молниеносно укладывает добычу и, сделав шутовской прощальный жест в
сторону невидимого Шарипова, выскальзы­вает из квартиры.
     На  пороге появляется хозяин, молитвенно прижимая к груди несколько пар
носков.
     --  Умоляю,  дозвольте  позвонить жене!  --  произносит  он,  не  сразу
замечая, что обращается к пустой комнате.
     Постепенно  ситуация начинает для него проясняться. Он  прислушивается,
бросается в коридор, возвращается.
     --  Обокрали!  Всего-навсего  обокрали!.. --  В  блаженном  облег­чении
завмаг всхлипывает и утирается носками...



     А  вор  уже далеко.  Он  сходит  по  трапу  самолета...  Предъявляет  в
гостинице  паспорт  на  имя Шарипова... С лоджии первого  этажа жилого  дома
спускает чемодан  в густо растущие внизу кусты... В поезде сбывает попутчице
золотую цепочку и кольцо...
     Сменяются  виды  транспорта,  пейзажи  и города,  а  он,  уверен­ный  и
неуловимый, не привлекает ничьего подозрительного внимания, пока в перронной
толчее, садясь в  экспресс, отправля­ющийся в Москву, не попадается на глаза
женщине,  которая  хмуро  и пристально смотрит  ему  вслед.  А затем  горячо
рассказы­вает что-то человеку в милицейской форме.
     И в то время, как вор любуется из такси московскими пейзажа­ми, на стол
перед Томиным ложится его фотография с объявлени­ем о всесоюзном розыске.
     -- Кто таков? -- спрашивает Знаменский.
     -- Глеб Царапов... Удачливый вор-гастролер,  чтоб его ободра­ло! Прибыл
в столицу.  И  почему-то  считается,  что  я могу выудить его  среди  десяти
миллионов!..
     --   Помчались,   Саша!  --  торопит   Знаменский.   --  Доцент  небось
волнуется...



     Доцент   действительно  волнуется,  разговаривая   с   ними  во  дво­ре
многокорпусного дома.
     -- Все поняли, помните? -- проверяет его Томин.
     -- Да  помню-помню: здороваюсь,  показываю сберкнижку. И тут подъезжает
ваша машина.
     -- Главное, не нервничать, -- советует  Знаменский. -- Средь бела дня и
под нашим присмотром вам ничего не грозит.
     -- Просто я легко одет и как-то зябко... -- доцент смотрит на часы.
     -- Пора, занимайте свой пост, -- решает Томин.
     Доцент уходит  к одному  из  подъездов и там  останавливается, стараясь
принять непринужденную позу...
     Издали  во  двор въезжает  "Волга" с  четырьмя пассажирами.  Из  машины
выходит  коренастый  блондин  в  кожаном  пиджаке  и машет  рукой,  подзывая
доцента.
     Тот чуть медлит, украдкой косится на Знаменского  и Томина и видит, что
они поглощены безмятежным занятием:  поставив на скамью хозяйственную сумку,
перекладывают в нее свертки и бу­тылки из авоськи.
     Доцент неуверенно  двигается к блондину и  на  полдороге,  не  утерпев,
снова оглядывается на  своих заступников. В тот же  миг "Волга"  дает задний
ход, стремительно выезжая со  двора. Блондин с невнятными воплями припускает
следом.
     Тем  временем из-за угла  соседнего корпуса вылетает милицей­ский  УАЗ,
стараясь отрезать "Волге" путь к отступлению.  Но перед ним мчится, закрывая
проезд на улицу, блондин в кожаном пиджаке.
     -- И дернуло же вас оглянуться! -- говорит с досадой Томин.
     --  Но  вы оба стояли спиной... -- бормочет  доцент. -- И абсолют­но не
обращали внимания... по-моему.
     -- По-вашему.



     Кожаный  пиджак,  разумеется,  задержан,  и  теперь  они  с   доцен­том
находятся у Пал Палыча. Здесь же присутствует Томин.
     Задержанный Агафонов пока  еще не сообразил, в чем призна­ваться, а что
отрицать, и потому отпирается от  всего чохом.  Врет  он на самых  искренних
интонациях, без наигрыша, почти задушевно.
     -- Я же все рассказал! Вы же записали!
     --  А  теперь  мы  спросим  у  товарища  Пекуровского,  --  усмехает­ся
Знаменский. -- Вы встречали человека, с которым находитесь на очной ставке?
     -- Да. Позавчера у комиссионного магазина "Автомобили" он предложил мне
"Волгу".  --   За  крепкими  стенами   Петровки  до­цент  чувствует  себя  в
безопасности и держится с достоинством.
     -- Да нет у меня никакой "Волги", хоть кого спросите!
     --  Ладно-ладно,  Агафонов.  По   цене?  --  спрашивает  Знаменс­кий  у
Пекуровского.
     -- На тысячу рублей ниже государственной.
     -- Как он это мотивировал?
     --  Дескать, подает на развод.  Но раньше, говорит, надо ликви­дировать
машину, чтоб жена не претендовала на долю.
     -- И жены у меня нет!
     -- Неужели  я не  понимаю,  что  ни "Волги",  ни жены? -- отмахи­вается
Знаменский. -- Продолжайте, товарищ Пекуровский.
     --  Ну...  я  в принципе  согласился.  И он  мне отдал как бы  в  залог
техпаспорт, а  я дал задаток. Условились, что  сегодня  он  за мной заедет с
приятелями. А  я захвачу зятя  и поедем оформлять в какой-нибудь  загородный
пункт.
     -- Почему же не в городе?
     -- Да здесь деньги ему выдали бы через три дня, и жена  могла, дескать,
дознаться и поднять скандал.  А там я  плачу в кассу,  и  он сразу получает.
Потому что там нет условий для хранения денег...
     -- И вы всему поверили? -- подает голос Томин.
     -- Очень правдивым показался парень...
     Знаменский взглядывает на Агафонова.
     -- Да, пожалуй. Но потом все-таки обратились в милицию?
     -- По счастью, жена засомневалась... в смысле -- моя.
     -- Ясно. Ну? -- обращается Знаменский к Агафонову.
     -- Товарищ что-то путает.
     --  Будет  вам, Агафонов. Мы же видели вас в "Волге". Горзнак у нее тот
же, что в техпаспорте, за который  Пекуровский заплатил  вам. --  Знаменский
показывает техпаспорт. -- Владельцем  здесь  значится И.П. Агафонов. А номер
машины, между прочим, фик­тивный. Стало быть, "Волга" краденая.
     Агафонов встревоженно вскидывается:
     -- Честно?
     -- Честно.
     -- Да чтоб я связался с таким делом! Да я лучше пойду в воду кинусь!
     -- Наверно, хорошо плаваете, -- замечает Томин.
     --  Что? -- не сразу понимает Агафонов. -- А-а... -- В настроении парня
наступает   перелом.  --  Правильно   все  товарищ  Куровский  рассказывает.
Подтверждаю.
     -- Пе-куровский, -- поправляет доцент.
     -- Давайте по порядку, -- говорит Пал Палыч. -- Что за маши­на?
     -- Якобы знаменитого артиста. Самому  неловко продавать, в лицо узнают.
И  по знакомству  сделали,  как будто моя. -- Теперь Агафонов  разговаривает
более  однотонно  и  деловито.  Говоря  правду, он меньше  заботится,  чтобы
поверили.
     -- Сказка для школьников.
     -- А что мне, начальник, я  сбоку  припека.  Взяли  заместо  вывески --
рожа, говорят, подходящая.  И  всей  моей выгоды -- что  вот пиджак  выдали.
Ношеный, правда, но у меня и такого нет. Один ватник.
     -- Оттуда, что ли? -- осведомляется Томин.
     -- Да, от хозяина. Второй месяц как вышел, а тут эти ребята...
     -- Кто они? -- спрашивает Знаменский.
     --  А  леший  их  разберет...  Если  подумать, --  помолчавши,  говорит
Агафонов, -- то ничего мне не известно.
     -- Ну-ну, Агафонов! -- сердится Томин.
     -- Да вам ведь что нужно: фамилия, местожительство, где работают. А они
мне анкету не показывали. Звали меня Ванечка, я их -- Леша да Юра. И все.
     -- Где познакомились?
     -- Свела нелегкая у пивной бочки.
     Пал  Палыч  и Томин переглядываются: только что разлете­лись допросить,
только задержанный перестал запираться -- и осечка!
     -- Приметы? -- хмурится Знаменский.
     --  Люди как люди.  Один  повыше, другой пониже. Который повыше  -- это
Юра, у него темные очки. А Леша --  тот  лицом  старше и лысоватый. За рулем
третий  сидел.  Боря...  -- Агафонов приостанавливается.  -- Я описывать  не
умею...  Ну, выпить не  дураки.  Одеты  -- дай бог каждому. А больше  ничего
приметного.



     В вагоне метро  все места заняты. У тех  дверей,  что обращены к  стене
тоннеля,  Раиса  Глазунова  стоя  читает журнал.  Безукориз­ненно  одетая  и
причесанная,  с выражением независимости на лице,  она являет собой образчик
очаровательной   деловой   жен­щины.   Неподалеку   вор   --  Глеб  Царапов,
придерживаясь за по­ручни,  рассматривает ее одобрительно, но  в общем-то от
нечего делать.
     На очередной остановке поезд заполняют  пассажиры, возни­кает давка,  и
Царапова  притискивают к  Раисе. Она  пытается откинуться назад, вор  близко
видит ее глаза и  нахмуренные в легкой досаде брови. Из желания порисоваться
или  поддавшись  галантному  побуждению,  он  опирается  ладонями  в  дверь,
отжи­мает  толпу  назад и сдерживает  ее  напор,  освобождая  вокруг женщины
некоторое пространство.
     -- Читайте.
     -- Благодарю, -- насмешливо произносит  она  и, стоя  в кольце его рук,
читает до следующей остановки. Там  платформа  оказыва­ется расположенной со
стороны Раисы  и  она выходит,  оставив вора  несколько  разочарованным:  он
привык  к  вниманию. Но прежде чем скрыться,  Раиса  оглядывается,  а сквозь
стекло зак­рывшихся дверей он прощально и иронически приподымает руку.



     Пригородный   поселок.  Глухой  забор  и  крепкие  ворота,  в  кото­рых
прорезана  калитка. Раиса  Глазунова нажимает кнопку  звон­ка  и нетерпеливо
притопывает ногой.  Наконец калитка отворяется, взору Раисы предстает  давно
небритый мужчина неопреде­ленного возраста.
     --  Здравствуйте, Борис Анатольевич... Кажется, вы меня не  узнаете, --
снисходительно  улыбается Раиса, замечая, что  тот изрядно "под банкой".  --
Красный "жигуль", левое крыло и дверца.
     -- Помню, -- говорит хозяин. Привалясь плечом к забору, он не проявляет
желания впустить женщину внутрь.
     --  Не сделали!  --  догадывается  она, мрачнея. -- Это уже  фор­менное
свинство! Вы же знаете, что в среду я уезжаю!
     -- Где среда, там и пятница, -- тянет хозяин.
     -- Да поймите, мы едем компанией на трех машинах. Вы поп­росту срываете
мне отпуск!
     -- Как-нибудь перебьешься. Приболел я.
     -- То бишь запил. Ох, мужики!
     Из-за  ее  спины с механиком  здоровается проезжий,  который затормозил
против ворот.
     -- Боря, -- спрашивает он, -- чего-то у меня внизу звякает, не пойму.
     -- Тронься, -- просит механик.
     Тот трогает машину, проезжает метра полтора.
     -- Жмунькает, -- мгновенно ставит диагноз автомеханик. -- Крестовина.
     --  А-а... Вот спасибо тебе! -- И автомобилист отъезжает. Этот короткий
диалог напоминает Раисе,  что ее собеседник -- не только обманщик и пьяница,
но и искусный мастер.
     -- Борис Анатольевич,  миленький, -- говорит она. -- Будьте  человеком!
Если я в среду утром...
     -- Не-е. На той неделе.
     -- Тогда я забираю машину!
     Соловые глаза мастера открываются пошире. Помедлив, он отступает назад,
давая Раисе  войти.  Она обегает взглядом двор и оборачивается  к  хозяину с
вопросительным и сердитым видом.
     -- Нету, -- сообщает он. -- Увели.
     -- То есть как? -- медленно спрашивает она.
     -- Не знаешь, как уводят?.. Хошь кричи, хошь плачь -- "жигуля" нету!
     --  Я, кажется, не кричу и не плачу, -- каменным голосом говорит Раиса.
-- Но зачем вы морочили голову?
     --  Да  ведь жалко, начинаешь переживать,-- лицемерит хозяин. -- А это,
может, кто из своих. Может, еще пригонят.
     -- Из каких "своих"?
     -- Из  поселковых ребят, здешних. Тут  вот  свадьбу играли, трое  суток
колобродили, может, кто под парами и того...
     --  Борис  Анатольевич, вы заявили  в милицию?  --  пресекает Раиса его
скороговорку.
     -- Не.
     --  Послушайте, вы, конечно, нетрезвы, но все же в  своем  уме?  Я  вам
доверила машину -- машина пропала. Вы за нее в ответе. И не лопочите мне про
свадьбу!
     Видно,  механик  ожидал "ахов"  и  "охов",  его  удивляет  прояв­ленное
женщиной присутствие духа.
     --   Если  без  скандала,  полюбовно  если  --  буду   тебе  понемножку
выплачивать... сколько  смогу. Но чтоб  милиция не цеплялась, так и знай!  А
иначе -- и не видел, и не слыхал, и ничего не ведаю, поняла?
     -- Нет! Не на таковскую напали! -- взрывается Раиса.



     Квартирная хозяйка, словоохотливая женщина средних лет, вводит Царапова
в комнату. Он снимает себе жилье.
     -- Вот, пожалуйста, эта комната.
     Вор осматривается  и,  перегнувшись через подоконник,  выгля­дывает  за
окно.
     -- Вид из окна у меня превосходный! -- заверяет хозяйка.
     -- А балкон справа тоже ваш?
     -- Нет, балкон в другой квартире и даже в другом подъезде.
     -- И что там за соседи? Очень шумят?
     -- Мертвая  тишина!  Летом они  на даче...  Тахта  у меня,  пощу­пайте,
мягкая...
     -- Это немаловажно, -- улыбается  вор. -- Что ж, пожалуй, поживу. Такие
подробности, как прописка, вас не беспокоят?
     -- Н-ну... -- мнется женщина.
     -- Я бы с удовольствием, но при командировках мы должны прописываться в
ведомственной   гостинице.   А  условия   там,  сами  понимаете...   Да   не
беспокойтесь, заплачу вперед, гостей водить не собираюсь, мы с вами поладим.
     -- Ну... хорошо. В конце концов, приличного человека видно...



     Знаменский и  Томин получают взбучку от начальства.  Началь­ство новое,
чего от него ждать, никто пока не ведает.
     --  Позорный  провал операции!  -- Полковник  не дает воли  эмоциям, но
заметно,  что очень  недоволен.  --  Вы  себя  обнаружи­ли  и упустили шайку
буквально из рук!
     -- Виноваты, товарищ полковник.
     -- Безусловно. И будет приказ о наложении взысканий.
     -- Оперативную часть разрабатывал я, -- заявляет  Томин.  -- Знаменский
присутствовал для оформления следственных дейст­вий.
     Полковник бросает на него острый взгляд.
     -- Вы инспектор или адвокат? -- И,  не дожидаясь ответа, продолжает: --
Каким образом сорвалось преследование?
     --  Не  могу понять.  Куда-то  они очень  ловко  нырнули. Все ближайшие
патрули были оповещены по рации.
     -- Даю сорок восемь часов на разработку плана мероприятий.
     -- Ясно, -- вместе отвечают Знаменский и Томин.
     Полковник делает пометку в настольном календаре.
     --  Вопрос второй, -- адресуется  он к Томину.  -- У вас дело Царапова.
Что предпринято?
     Томин мог бы сказать, что вопрос несерьезный. Даже нет уверенности, что
вор в Москве.  А  если б уверенность  и  имелась, все равно ничего толкового
предпринять пока невозможно. И  практически никакого  дела нет, а есть  лишь
мечтание поймать гастролера. Прежнему  начальнику  Томин так и  отрапортовал
бы. Впрочем, тот не задал бы подобного вопроса.
     -- Пустые  руки,  товарищ полковник,  не с чем  вести  розыск. Направил
запросы по всем  местам,  где за  ним  числятся кражи.  Рассчитываю на вас в
смысле сроков.
     --  Хорошо.  Будет  шифровка  о  немедленном  исполнении.  -- Полковник
оборачивается  к Пал  Палычу.  --  А  вы,  раз уж работа­ете  сейчас в одной
упряжке, примите к своему производству и дело Царапова.



     А Царапов прогуливается по улице, наметанным глазом оки­дывает фасады и
публику. По  одежде,  машинам, заворачивающим  в проезды  между  домами,  по
множеству  известных  ему  признаков  определяет   он  степень  зажиточности
квартала и удобство  его  для своих  целей. Облюбовав два дома, стоящих друг
против друга, вор входит в один из них и поднимается на лестничную  площадку
перед последним этажом. В руке он несет рулончик, закатанный в газету.
     Когда  занята наблюдательная позиция и противоположный  дом оказывается
как на ладони, из рулончика появляется подзор­ная труба и вор принимается за
изучение освещенных окон, которые не задернуты занавесками...



     Раиса Глазунова явилась к механику с подкреплением: сегодня рядом с ней
преданная подруга Татьяна, на первый взгляд бой-баба.
     Автомеханик трезвый, злой, но более вежливый, чем накануне. Стараясь не
смотреть на Раису с Татьяной, говорит куда-то в пространство:
     -- Зачем же я, да при вашей подруге, буду признавать такой факт? Такого
факта не было.
     --  То  есть  вы  не  брались  выправить  мне  крыло  и  дверцу?  --  с
перехваченным горлом произносит Раиса.
     -- Совершенно  верно, девушка. Для ремонту  есть автосервис. Я же, если
кому помогу, то исключительно по дружбе. А вы мне незнакомы.
     -- Ах,  вот как?! -- угрожающе надвигается на него Татьяна. -- Ну тогда
имейте в виду, я где угодно поклянусь, что я лично при­сутствовала, когда вы
брали машину в ремонт!
     -- Спасибо, предупредили. Буду иметь в виду.  Вспоминать буду,  с кем в
тот  день  напролет  пиво  пил. Ребята  подтвердят. И кончен  наш  разговор,
девушки. -- Он поворачивается и идет к дому.
     --  Этот  подонок  думает,  что  меня  можно  без  хлопот ограбить!  --
восклицает Раиса.
     --  Эх, прийти бы с мужиком,  который может морду набить! Другой был бы
разговор!
     -- Ты  весь  миллион моих друзей  знаешь.  Кто? -- Раиса  недолго  ждет
ответа подруги и сама подытоживает.  -- Людей навалом, а  настоящего  мужика
нет!
     Обе не обращают внимания на "Волгу", которая  въезжает в ворота. Из нее
вываливается  Пузановский,  грузный,  лет пятиде­сяти мужчина "авторитетной"
наружности.
     -- Здравствуйте, мастер, -- говорит Пузановский.
     -- Здравствуйте... гражданин, -- с запинкой откликается меха­ник.
     Этим "мастер" и "гражданин" они быстренько  условились: я тебя  не знаю
-- ты меня не знаешь.
     -- Чинить машину? -- поворачивается Татьяна к новоприбыв­шему.
     Тот издает нечленораздельное  междометие, которое  можно  понять скорее
отрицательно и перехватывает инициативу.
     -- Что-нибудь случилось? Конфликт? --  обращается он к Раисе,  стремясь
уйти от вопросов Татьяны.
     --  Совсем маленький, --  саркастически отвечает женщина. -- Я отдала в
ремонт "Жигули", и теперь машины нет!
     -- Где же она?
     -- Вчера сказал -- угнали. Сегодня говорит, что вообще не брал!
     -- Черт-те что! Машина здесь? -- рявкает Пузановский на механика.
     -- Нету, -- опасливо и виновато отзывается тот.
     Пузановский сглатывает ругательство и вновь переключается на женщин.
     -- Что вы собираетесь делать?
     -- Заявить в милицию, что же еще!
     -- Да, конечно... Садитесь, я подброшу. Я и минуты здесь свою машину не
оставлю! --  Он торопливо открывает  перед подругами дверцы.  --  Прошу вас,
прошу...
     Прежде чем сесть, Татьяна придвигается к автомеханику:
     -- Таких, как ты, надо отстреливать в детстве!



     На уличных часах без десяти двенадцать. Вор с чемоданчиком идет на дело
--  собранный,  пружинистый, почти праздничный.  Впереди  -- облюбованные им
дома-близнецы.
     Дверь квартиры задерживает его  на одну-две секунды: к про­бою замка он
приставляет  ребром  что-то  небольшое,  плоское,  отсвечивающее   металлом.
Слышится гудение, потом  щелчок, и  Царапов убирает приспособление в карман.
Дверь послушно отк­рывается и затворяется за ним.
     В   комнате   он   останавливается,   опускает   на   пол   чемодан   и
медленно-медленно обходит по кругу, ни к чему не прикасаясь, сосредоточенный
и самоуглубленный. Не шарит  суетливо глаза­ми по  стенам, даже не  выделяет
особо каких-то предметов, но, кажется, словно ему сейчас слышны голоса вещей
и каждая сообщает о своем местонахождении.
     Круг завершен. Вор стряхивает оцепенение и уверенно  откры­вает одну из
секций мебельной стенки...
     И вот уже шагает  с чемоданом прочь от подъезда, заворачива­ет  за угол
-- и нет его.
     Час  спустя  у подъезда  роится  кучка соседей:  идут обычные  в  таких
случаях пересуды.
     -- Четырнадцатую квартиру обворовали!
     -- Шесть магнитофонов взяли!
     -- Четыре, -- поправляет подросток.
     -- Ну магнитофоны -- не горе, -- говорит одна из женщин.
     Ветхая старушка подхватывает за женщиной:
     -- Какое горе,  милая! Хоть потише станет, спасу не было. В однех руках
шесть магнитофонов!
     -- Четыре, -- упрямо вставляет подросток.
     --  Много  он вам мешал,  --  заступается  за потерпевшего  мужчи­на  с
хозяйственной  сумкой.  --  Всю  жизнь по  экспедициям,  два месяца здесь, а
десять -- нету. Одна у человека радость была, музыку послушать!..
     Из подъезда выходит Томин, и беседа прерывается.
     -- Товарищи! -- обращается он  к  собравшимся, -- кто-нибудь был вблизи
подъезда около двенадцати часов?
     -- Да я почти безотлучно, -- откликается старушка.
     --  Посмотрите,  такой  вот мужчина. Проходил он мимо  вас в подъезд  и
обратно?
     Старушка взволнованно рассматривает фотографию.
     -- Это жулик? Никогда не подумаешь!
     Через плечо старушки заглядывают  любопытные, и вот  уже карточка пошла
по рукам.



     -- Всю захватали, а толку чуть, --  говорит  Томин,  бросая фотог­рафию
Царапова на стол. -- Однако почерк его.
     Вернувшись на Петровку, тройка  заседает в  кабинете Знамен­ского. Дело
Царапова начинает обретать плоть.
     -- Есть хоть предположения,  чем  он вскрывает  двери?  --  спра­шивает
Знаменский у Кибрит.
     -- Нет, Пал Палыч, совершенно "нестандартный" инструмент.
     -- Наш Цап-Царапов еще  войдет  в историю криминалистики! -- усмехается
Томин. -- Очень ловкий прохиндей! И звериный  нюх -- ведь ни разу не полез в
квартиру,  которая  поставлена   на   сигнализацию!   А   сегодня  с   этими
магнитофонами? Даже  по  шкафам не  рылся,  пошел  и  достал.  Причем  какие
магнитофоны -- два наушных,  роскошный "Шарп",  "Грюндик"! Унес, и никто  не
видал!
     -- И, по-вашему, он работает без наводчиков? -- спрашивает Кибрит.
     --  При его разъездах установить  контакты на местах  -- малове­роятное
дело, -- возражает Знаменский.
     -- Но как он в чужом городе определяет, у кого что взять? -- продолжает
сомневаться Кибрит.
     --  Не  знаем, --  разводит руками Томин.  --  Наверняка мы знаем одно:
Царапов всегда орудует в полдень.
     -- Какая-нибудь суеверная примета, -- замечает Кибрит.
     --  Дай-ка,  Паша,  справочки с мест.  Покопаюсь  еще  раз...  -- Томин
углубляется в изучение ответов на запросы.
     -- Между прочим,  вы  не забыли,  что  выговоры по  автоделу висят?  --
спрашивает Кибрит.
     --  Это, Зиночка,  незабываемо.  Завтра -- кровь из носу  -- начальству
нужен план расследования, -- вздыхает Пал Палыч.
     -- Шурик, отвлекись от вора!
     -- Сейчас, Зинаида.  -- Томин продолжает  возиться  с бумагами. --  Про
план  я  помню.  Сейчас  составим  грандиозный  план, как  переворошить  всю
автомобильную подноготную города и облас­ти...
     Махнув на него рукой, Кибрит достает технический  паспорт  на  машину и
заключение экспертизы, протягивает Пал Палычу.
     -- Мы  думали,  только  горзнак  подделан.  Оказалось,  весь техпаспорт
фальшивый.  Но подделка  на очень высоком уровне. При  разовом  изготовлении
подобного качества добиться нельзя.
     --  Налаженное производство  фальшивок?  Такой  размах?.. Эх, как  мы с
доцентом напортачили!  Остались  в наследство  никчем­ный Ванечка и красивые
следы удравшей задним ходом "Волги".
     -- А слепки с них сняли?
     -- Сняли. Изобразили тщательную работу на месте происшес­твия.
     -- Послушай, Пал Палыч... -- Некая мысль бродит у нее  в голове, но еще
не  оформилась. -- Если  "Волга" из  угнанных,  то найти  бы  хозяина...  Я,
правда, не знаю, что это даст, но...
     Томин захлопывает "воровскую" папку:
     --  Никаких  зацепок.  Только через  сбыт  краденого...  Ну-с,  к вашим
услугам. Каким это манером ты собираешься найти хозя­ина "Волги"?
     -- По-моему, любой  владелец скажет, что, например, левая задняя резина
у него самая стертая, переднюю правую  недавно чуть  не пропорол об гвоздь и
осталась метка и так далее. Я могу составить подробное описание. А вдруг...
     --  Ты, оказывается,  фантазерка, -- усмехается Томин. -- Но трудолюбие
надо поощрять, Паша. Выдай ей слепки.



     У  тех, кого нашим  героям так  хотелось бы изловить, тоже заседание. В
квартире Пузановского собралась уголовная компа­ния. Кроме самого  хозяина и
автомеханика  Молоткова присутст­вуют Печкин, Тыква  и  Самородок.  По форме
главенствует Пузановский,  по  сути заправляет Печкин. Он минутами звероват,
но  без ярко выраженной блатной  окраски в речи  и повадках. Однако  ухмылка
выдает натуру хитрую, властную и жестокую.
     -- Это куда  ж тебя  повело?  А, механик? --  мрачно,  с  расстанов­кой
спрашивает он Молоткова.
     -- Да, куда? -- подхватывает Пузановский и подкрепляет фразу энергичным
движением руки,  в которой  зажата  надкушенная сосиска.  Пузановский  почти
всегда жует.
     Вскакивает Тыква.
     -- Уж ты падла!.. Себе кусок рвешь,  да? В одиночку? -- впадает Тыква в
блатную истерику. -- А знаешь, что за это бывает? -- Трепеща от возбуждения,
он выхватывает из кармана нож и поигрывает им.
     Хотя Тыква  наслаждается пока лишь  воображаемой  распра­вой,  Молотков
следит за  ним  неотрывно. И когда  тот,  пугая,  делает выпад,  в  руках  у
автомеханика оказывается стул.
     -- Уйди, припадочный!
     Пузановский перестает жевать. Ему нужен  не мордобой,  а воспитательное
мероприятие в его, так сказать, коллективе.
     --  Леша...  --  просительно  окликает  он  Печкина,  которому  картина
потасовки доставляет некоторое удовольствие.
     -- Ладно, будя ножиком играть, -- решает Печкин.  -- Хотя я лично Тыкву
понимаю.
     Пузановский вслед за Печкиным принимает суровый вид.
     --  Вот,  Боря,  до чего дошло!  --  укоряет  он  механика.  -- Мы тебе
разрешили калымить по ремонту. Но если заказчик от тебя идет в милицию...
     -- Данилыч! Да постыдись! -- возмущается Молотков. -- Они разрешили! Да
что бы вы без меня! Кто вам номера-то  перебива­ет? Кто выучил машины из-под
любой  страховки  брать? Кто  вас  вывез,  когда  задним  ходом  драпали?  А
Константина кто предос­тавил? -- Автомеханик указывает на сидящего на отшибе
Само­родка. -- И теперь нож сулите?!
     Настроение присутствующих смягчается: заслуги Молоткова несомненны.
     -- Говори, куда продал машину! -- требует Печкин.
     -- Не продавал я ее. Есть по деталям, по  железу незаменимый человек. И
месяц  назад  привозит своего  "жигуля", как  есть  в  лепешку. Аж стонет  и
плачет: сделай. А делать там -- сдуреешь! Ну и  тут подвернулась эта бабенка
с  машиной. Марка та же,  цвет тот  же... Глядел-глядел,  плюнул и пустил на
замену!
     --  Спиваешься, механик! -- припечатывает Печкин. -- Раньше ты из любой
лепешки обратно вещь слепил бы! Сядешь через водку.
     -- Ничего они  не докажут! Ну был участковый, покрутился-покрутился,  с
тем и ушел.
     -- Он срока не тянул, он смелый! -- язвит Тыква.
     Самородок в своем углу поднимается и прокашливается.
     --  Будешь  говорить?  --  спрашивает  Пузановский.  --  Слушаем нашего
Самородка.
     Самородок, поглощенный  своим  "призванием", органически  безнравствен.
Всех присутствующих, за исключением Молоткова, он глубоко презирает.
     -- Я делаю все,  что вам требуется, -- жидким тенорком начина­ет он. --
Печати, бланки, права, всякие дерьмовые справки -- извольте. Но я работаю на
четких условиях: вы субсидируете мои научные исследования...
     Тыква насмешливо цокает языком.
     -- Да, мое изобретение  мирового масштаба! -- взвизгивает Самородок. --
За мою универсальную антиржавчину  мне простит­ся  все! Я  еще  буду за  вас
ходатайства писать насчет  амнистии!  И я предупреждал: не втягивайте меня в
ваши подробности. Меня это отвлекает.  Я занятый человек, поймите наконец!..
Но должен  заявить, что нахожу недопустимым обращение с Борисом Анатольичем.
Это  мастер,  у него  в пальцах больше  ума,  чем  во  всех ваших  мозгах. Я
протестую! -- срывается он на фальцет и неожи­данно садится.
     В наступившей паузе явственно слышна работа челюстей Пузановского.
     -- Слышь, Пузо, -- ворчит Печкин, -- хватит жрать одному.
     -- Разве я жру? -- изумляется  тот. -- Жую по мелочи от  нервов. Сейчас
будем ужинать, но надо подвести итог.
     -- Чтоб меж собой никаких тайн, -- говорит Печкин.
     -- Верно, Леша. С кем что случится -- немедленно сообщать!
     Компания  вразброд  одобряет резолюцию.  Самородок  пожима­ет  плечами.
Тыква придвигается к Печкину и шепчет:
     --  Я слыхал, того покупателя... который  с юга... вроде водолазы ищут.
Пузу сказать?
     -- Обожрется от нервов  -- лопнет. Да и нам-то с тобой что?  Покупатель
тогда просто не пришел... почему-то. Верно?
     Тыква  мечтательно  улыбается,  и Печкин  отвечает  ему  мерзкой  своей
ухмылкой.



     В   комиссионном  магазине  радиотоваров  Томин  идет  вдоль  прилавка,
рассматривая выставленную аппаратуру.
     -- О-о!  -- говорит  он  с непринужденностью  толстосума. -- Это  у вас
"Шарп" с индикаторной шкалой? И что, никто не берет?
     -- Только вчера поступил, -- объясняет продавец.
     -- Если в порядке, возьму. Выпиши. А там  никак "Грюндиг" с приемником?
Я чувствую, куплю полмагазина!  И мы с тобой  все  это будем красиво и долго
заворачивать...  -- Понижает голос.  --  Найди  мне еще  парочку  наушных --
"Сони", "Акай", а?
     Продавец уважительно склоняет голову.
     -- Вчера были и сразу проданы...
     Забрав чеки, Томин направляется в помещение, где произво­дится прием на
комиссию.
     -- Простите,  вчера тоже вы работали?  --  спрашивает  он  очкас­того и
надменного приемщика.
     -- Да, я, -- величественно подтверждает он.



     На допросе у Знаменского он утрачивает, однако, свою велича­вость...
     Пал Палыч читает вслух написанное:
     -- "Гражданин, принесший вышеупомянутые  магнитофоны, мне незнаком и ни
на кого из моих друзей не ссылался". Просто некто с улицы?
     -- Товарищ следователь, к нам все приходят с улицы! И потом: я смотрю и
оцениваю вещь. Человека я не замечаю, только его товар. Я товаровед.
     -- А своего брата заметите?
     -- Мой бедный брат умер в детстве.
     --  Зато  двоюродный  жив,  имеет  жену  и  двух дочерей.  И  здесь,  в
квитанции, они числятся у вас сдатчиками тех самых магнитофо­нов.
     Чтобы избежать взгляда Пал Палыча,  товаровед снимает и протирает очки,
бормоча:
     -- Вы же  знаете наше дурацкое правило: от одного человека не принимать
двух одинаковых вещей... Потом нужно ждать, пока не продадут...
     -- А ему срочно требовались деньги, -- договаривает Пал Палыч.
     -- Да, очень просил, и я вошел в бедственное положение...
     -- Записываем: вы взяли магнитофоны за наличные и оформи­ли их на своих
родственников. Так?
     --  Нельзя  ли  добавить, что  это  из  сочувствия... и  поддавшись  на
уговоры.
     -- Смотря сколько он получил по сравнению с продажной ценой.
     -- Несколько меньше, конечно...
     Знаменский ждет.
     -- Примерно, половину, -- договаривает товаровед.
     --  И  расстались  взаимно  довольные.  И не было  мысли,  что скупаете
краденое?
     -- Нет! Я бы никогда, никогда!.. Человек внушал абсолютное доверие!
     -- Немножко, значит, посмотрели на него?
     -- Немножко посмотрел...
     -- А если он еще раз наведается?
     -- Зачем? -- вздрагивает товаровед.
     -- За тем же. Вы нас известите?
     -- Д-да... ах да, непременно! Теперь, когда я узнал... Немедлен­но!
     Прямо-таки взрыв гражданского энтузиазма, -- думает Пал  Палыч,  --  но
нет, такой вот старый лис помогать милиции не станет.



     Пекле второго безуспешного визита к автомеханику Раиса подала заявление
о  пропаже  "Жигулей"  в  милицию  и  теперь  регулярно  наведывается  сюда,
домогаясь результатов.
     -- Ну как? По-прежнему на точке замерзания?  Все никаких доказательств?
-- агрессивно спрашивает она у молодого лейте­нанта.
     -- Объективных доказательств нет, но...
     --  Да  куда  же  я свою машину дела? --  перебивает Раиса.  -- Или  я,
по-вашему, сочиняю?!
     -- Вы послушайте,  что я хотел сказать. Материал ваш на Пет­ровку ушел.
Туда все  нераскрытое  сейчас затребовали насчет  автомобильных дел. Вызовут
вас, успокойтесь!
     ... И действительно, вызвали и выслушали -- с некоторым недоумением.
     --  Странная история, --  говорит Пал  Палыч. -- Если человек  кормится
частным ремонтом, зачем ему привлекать внимание милиции?
     -- Проще на улице угнать, чем у своего же клиента, -- добавляет Томин.
     -- Я  понимаю, нелогично, -- нервничает Раиса.  -- И все-таки Молоткову
точно известно, где мой "жигуль"! Голову даю на отсечение!
     -- А как вы к нему попали-то? -- осведомляется Томин.
     -- У  меня случилась авария.  Когда я  остановилась,  подлетел какой-то
тип,  начал  утешать.  А  я  ужасно расстроилась,  потому  что  в  отпуск мы
собирались... В общем, он понял, что у меня горит и всучил координаты  этого
подлеца автомеханика. Он, говорит,  мою  "Ниву" поднял буквально из руин и в
рекордный срок!.. Наверно,  из  той же шайки. Если б я запомнила номер... --
Она помолчала. --  Неужели ничем невозможно помочь?.. Конечно,  и расписки я
не брала  и свидетелей нет... Но хоть бы припугнуть! Он же трус, и вдруг его
на  Петровку  --  да он  проговорился  бы от  страху!  Он даже  постороннего
человека испугался, который толь­ко прикрикнул!
     -- А что за посторонний? -- на всякий случай спрашивает Пал Палыч.
     -- Какой-то автовладелец. Застал нас у Молоткова, я была с подругой. --
Раиса приостанавливается и  хмурится, вспоминая. --  А  знаете, он вел  себя
странно... Совершенно ошалела с этой  катавасией, все доходит задним числом!
-- И спешит рассказать: --  Он услышал,  из-за чего скандал, и скорей-скорей
нас в машину и увез. Мы просили довезти до  милиции,  а он поехал куда-то на
край света, обратно еле добрались!
     -- Вы не слишком подозрительны? -- мягко спрашивает Пал Палыч.
     --  Да  нет  же!  Он вовсе  не  посторонний,  я  уверена, он  заодно  с
Молотковым!  Здоровенный,  толстый, как  бегемот,  --  рессоры  стонут. Лицо
широкое, сплошные щеки. Какой-то  нос, глазки  --  для порядка, остальное --
щеки, загривок и шея... Никого не напоминает? -- спрашивает она, сердясь.
     -- К сожалению, нет, -- отвечает Томин.
     -- Что  ж, не буду  отнимать  дорогого времени.  -- И Раиса выходит, не
прощаясь.



     Преданная  Татьяна  дожидалась  подругу  у  ограды  Петровки,  тридцать
восемь, и, негодуя, приняла рассказ Раисы о разговоре у следователя.
     --  В общем, остается  самой найти машину и украсть обратно... -- Раиса
говорит  пока  просто  так, с  горькой усмешкой. --  А  интересно,  за  угон
собственной машины судят?
     -- Показали бы мне гараж, где она стоит, я  бы его зубами прогрызла! --
ожесточенно гудит Татьяна. -- За справедливость пусть хоть вешают!
     В  квартире  у Раисы подруги продолжают за  чаем  обсуждать  историю  с
пропажей машины.
     -- В жизни не было  так тошно! Как  будто всю истоптали и заплевали, --
жалуется Раиса. -- Ограбили, унизили! Этого Мо­лоткова, кажется, убила бы...
Как мне этот "жигуль" достался! Ведь до сих пор в долгах!
     -- Я ли не знаю... -- мрачно отзывается Татьяна.
     -- Нет,  даже ты не знаешь... У меня  были одни колготки!  Я их стирать
боялась!
     Татьяна молча обнимает подругу.
     -- Не могу я смириться! -- говорит Раиса ей в плечо. -- Я должна что-то
сделать, а  то  рехнусь!..  Слушай,  ты  помнишь,  как  мордатый гаркнул  на
механика? Ведь совершенно по-хозяйски! Если  человек первый раз,  он сначала
зайдет, спросит. А он сразу въехал. И сам отпер ворота.
     -- Да, ты права...
     --  Да! Толстяк  у них главный!  И недаром они притворялись!  Ты же  не
будешь  ни с  того  ни с  сего говорить мне "гражданка"  и скрывать, что  мы
знакомы. Между ними что-то есть, что надо скрывать.
     -- Райка, ты к чему клонишь?
     --  Надо  их выследить, Танюша. Всю  шайку!  И  тепленькими выложить на
Петровку!
     -- Да как?! С ума сошла!..
     -- У меня в голове  уже план! -- Раиса оживилась, загорелась. -- Возьму
машину у Кольки и еще у кого-нибудь на переменку, чтобы не примелькаться.
     --  Погоди...  не  увлекайся,  --   предостерегает  Татьяна,  сама  уже
увлеченная. -- У милиции все же свои каналы, способы, а что ты...
     --  Татьяна,  разъяренная  женщина   любого  опера  за  пояс  затк­нет!
Особенно, когда в отпуску и круглые сутки свободна! Ты со мной?
     -- Я-то с тобой.
     -- Значит, две разъяренные женщины!



     А  вор  присматривает новый объект, через  подзорную трубу заглядывая в
вечерние освещенные квартиры.
     Вот лежит в  постели больной старик. Медсестра в белом халате наполняет
из ампулы  шприц. Царапов переводит трубу  правее. И здесь в окуляр попадает
женщина, которая перетирает  столовое серебро и шеренгу вызолоченных изнутри
чарочек.  Перейдя  в  другую  комнату,  она достает  и  начинает  пересыпать
нафталином дорогие меха.
     У вора хищно  раздуваются  ноздри, и он не  отрывается  от  трубы, даже
заслышав шаги за  спиной. Это пожилая женщина спускает­ся по лестнице, клича
кошку.
     -- Чтой-то вы высматриваете? -- строго спрашивает она.
     -- Мамаша! -- трагическим голосом  отзывается  вор.  --  Там моя жена с
приятелем!
     Женщина сочувственно ахает. Вор  сует трубу в карман, прикры­вает рукой
глаза и оборачивается к женщине.
     -- Мне стыдно, что я подглядывал...
     -- Это ей стыдно! Беги да всыпь обоим!
     Наутро,   облачившись   в   рабочий  комбинезон,  Царапов  очищает  люк
мусоропровода  и  подставляет под  него упаковочную  коробку.  Затем, уже  в
обычном  костюме, входит в подъезд и на вопрос бдительной вахтерши:  к кому?
-- показывает аптечную коробоч­ку.
     --  Просили  навестить  больного  из  восемьдесят  третьей кварти­ры  и
передать лекарство.
     -- Пятый этаж, -- говорит вахтерша.
     В  квартире вор быстро  сносит  на кухню меха и серебро,  уклады­вает в
полиэтиленовые пакеты и спускает в мусоропровод.
     Внизу, под люком  мусоропровода  коробка полна с  верхом.  Вор  уминает
содержимое и ловко по-магазинному обвязывает бечев­кой.



     Знаменский  закончил допрос очередного "автопогорельца" и передает  ему
машинописный листок.
     -- Давайте  отмечу пропуск, а вы  прочтите для порядка это описание. Не
от вашей ли машины колеса? --  Чувствуется, что этот вопрос Пал Палыч задает
уже в сотый раз.
     Входит Томин,  обычное  "привет" -- "привет".  "Автопогоре­лец"  читает
составленное Кибрит описание  шин  той "Волги",  которая удрала при свидании
доцента с Ванечкой.
     --  Нет. Я за неделю  до  угона всю резину  сменил.  -- Забрав пропуск,
потерпевший прощается.
     Знаменский смотрит на часы и усмехается собственному жесту.
     --  Выслушиваю  разные  автомобильные истории, -- говорит  он, --  пишу
протоколы, а начиная с двенадцати все, понимаешь, поглядываю на часы.
     -- Сам дергаюсь: вот, думаю, взламывает дверь, вот входит в переднюю...
--  Чтобы заглушить беспокойство,  Томин  пускается в общие рассуждения.  --
Воруют  сейчас в двух вариантах. Первый: "Ломись в любую  дверь". Люди живут
лучше, почти везде есть, что взять. Лезут в  первую попавшуюся квартиру -- и
находят. Второй вариант: "Уши по асфальту".
     -- Да, -- кивает Пал Палыч. -- Перестал как-то народ беречься.
     --   Перестал,   Паша!   На  удивление.  Сдают  кому  попало  пло­щадь.
Рассказывают, что не следует. И про себя и про соседей. Ворье на ротозействе
кормится.
     Звонит телефон, Знаменский берет трубку, слушает и произно­сит:
     -- Кража!
     ... Они приезжают в дом, который посетил Царапов.
     -- Никуда  я  не отлучалась, сидим, как пришитые! У нас дом кооператива
Академии  наук! -- воинственно  доказывает  вахтер­ша  Томину.  --  Спросите
жильцов -- когда  это  было,  чтобы нас тут не было! Всегда тут,  всегда!  И
никто вещей не выносил!
     -- Но какие-нибудь посторонние сегодня около двенадцати проходили?
     --  Только  один  молодой  человек. Лекарство  передать в  восемь­десят
третью квартиру.
     -- Вы видели, как он вышел?
     --  Конечно, видела! С пустыми  руками.  Еще сделал  вот так,  -- и она
показывает,  как вор  пожал  руку  самому себе  в  символичес­ком прощальном
жесте.
     Возвратясь с места кражи, Томин бушует:
     -- Теперь он  еще и фокусник! Дематериализация мехов  и  ценной утвари!
Ну, светлые умы, куда он все подевал? И откуда все знал?
     -- Даже про больного академика! -- подхватывает Пал Палыч.
     -- Может, я лучше сойду с ума? Зинаида, можно видеть сквозь стены?
     -- А метод столетней давности, описанный Конан-Дойлем, не подойдет?  --
спрашивает она.
     -- Какой?
     -- Наблюдение из дома напротив.
     Томин крякает, достает записную книжку, находит телефон, звонит.
     -- Юлия Семеновна?.. С Петровки.  Скажите, когда вы переби­рали серебро
и прочее свое бар... -- он чуть не договаривает "барахло", но спохватывается
и маскирует это кашлем, -- и прочие  вещи,  шторы на окнах были задернуты?..
Пока все.  -- Томин кладет трубку.  -- Разумеется,  она не  помнит! То,  что
нужно, никто не помнит. Вселенский склероз!
     -- Шурик, ты раскалился докрасна, это уже вредно.
     -- А что не вредно? Жизнь вообще вредная штука: никто в конце концов не
выдерживает, все помирают.



     Царапов в  это время старается наладить сбыт. В  винном отделе, который
изолирован от  магазина,  со всем  управляется румяная  боевая  Маня.  Она и
кассир, и продавец, и рабочий, ворочающий ящики, и кредитор  своих не всегда
платежеспособных завсегдата­ев.
     -- Закрываюсь, закрываюсь!  -- покрикивает она, выпроважи­вая последних
покупателей. Кого и  подпихнет в спину. -- Завтра приходите  опохмеляться! А
тебе больше в долг не дам, не надей­ся!
     Ей  не   противоречат.  Прощаются  уважительно  и  любезно,  нас­колько
позволяют градусы. Вор оказывается последним, но его Маня не толкает: этакий
статный, уверенный.
     -- Закрываюсь, -- напоминает она и смотрит выжидающе: чего, мол, тебе?
     -- Вот и хорошо. Я вещички тут некоторые хотел показать.
     -- Да я вас первый раз вижу, -- осторожничает она.
     --  Так  и я вас  вижу впервые, Маня, -- ласково улыбается вор. --  Оно
ведь так лучше.
     Продавщица еще секунду-две медлит, но все же запирает дверь, соглашаясь
тем самым продолжить беседу наедине. Она проходит за  прилавок и говорит уже
фамильярно:
     -- Небось скажешь: с женой  поругался и уезжаешь. Позарез, мол,  деньги
нужны.
     -- Как ты догадалась, Маня?
     -- А, у всех  одна формулировка... когда из дому тащут. Мой тоже тащил,
пока не выгнала.
     -- Беда с мужиками, верно? -- подстраивается под нее Царапов.
     --  С ними  беда,  а  без  них опять беда! --  Маня  снимает  не первой
свежести халат и оглаживает себя, расправляя платье.
     Вору намек ясен, но ему нужна  не Маня -- нужны наличные.  Он поднимает
на  прилавок  туго набитый  портфель  и щелкает зам­ком.  Наружу бугром, как
живой, выпирает мех. Вор раскладывает шкурки на прилавке.
     -- Утрамбовал-то... -- говорит Маня, расправляя ладонью мягкий ворс. На
время  деловая хватка  берет в  ней  верх,  и  вытесняет  прочие  мысли. Она
заглядывает в нутро портфеля, вынимает ложки: серебряные  столовые и золотые
чайные, рассматривает,  кладет  обратно и  машет на  меха.  -- Забери  пока,
нечего на виду держать!
     И тут  ее  внезапно  приковывают руки вора. Сворачивая  шкурки  в тугой
рулон, они двигаются так молниеносно и привычно, что невольно рождают у Мани
догадку: не в своем доме взяты вещи-то!
     -- С  тобой,  чего доброго, влипнешь... --  бормочет она, еще не вполне
уверенная,  потому  что  вор слишком не похож на вора. Но  тот одаривает  ее
беззаботной улыбкой:
     -- Никогда, Маня! Бери со спокойной душой!
     Поплевав  на  его  "никогда"  через левое плечо, Маня начинает  сбивать
цену.
     --  Между  прочим,  конъюнктура повернулась. Чего  ты принес  -- уже не
дефицит. Было время -- на  ковры кидались, на хрусталь.  А теперь это все  и
это  все, --  трогает она пальцами  серьги у себя  в ушах, -- знаешь, как  в
торговле называется? Товары замедленной реализации.
     -- Обижаешь, Маня! Что ж тогда в цене?
     -- Что?..  Ну вот видеоприставка к телеку. Я в одних  гостях  видела --
обалдеть! "Джи-ви-си" называется. И к ней фирменные фильмы. За это я бы твой
портфель доверху бумагой насыпала!
     -- Это заказ?
     -- А можешь достать? -- радостно изумляется Маня.
     -- Поискать надо... авось где у жены завалялась.
     -- Засыплешься ведь,  черт  глазастый! -- дрогнувшим голосом произносит
Маня.
     -- Цыц! -- обрывает вор.
     Маня вздыхает и раз и два.
     -- Слушай, -- заводит она душевный разговор. -- Мне офици­ально рабочий
в отделе положен...  На  что  тебе  нервы  трепать,  если откровенно-то?  Ну
подвигаешь немного ящики... обозна­чишь работу.
     -- У меня трудовой книжки нету, -- щурится вор от сдержива­емого смеха.
     -- Да на шута она, книжка! --  даже охрипла  бывалая Маня. -- Слу-ушай,
квартира у  меня трехкомнатная, все  есть, балкон, лес  рядом, обихожу тебя,
всегда домашнее питание, я стряпать так люблю!..
     Вор берет в ладони ее руку.
     -- Спасибо, Маня.  Тронут. Только я  вкалывать  не люблю, даже немного,
натура не дозволяет. Я птица перелетная... А приставка тебе будет, Маня.



     В буфете на Петровке Кибрит ожидает своей очереди. Входит Томин.
     -- Зинаида, согласна быть голодной, но счастливой?
     -- Еще бы!
     -- Тогда беги к Паше, пожинай лавры!
     -- Да что такое случилось? -- Оба отступают немного в сторон­ку.
     --  Сейчас направил к нему товарища  Нодиева. Это тот, что  засыпался с
поддельным талоном предупреждения.
     -- И?..
     -- Да я маленько  зашился с автомобилистами, такую кучу просеиваем... И
ткнул ему случайно твое описание шин.
     -- От "Волги", которую вы красиво упустили?
     --  Ну  да.  И  вдруг,  представляешь,  --  сработало!  Можно  сказать,
исторический поворот событий!
     ...Нодиеву за  сорок, он в потертых джинсах  и  весь какой-то  шалавый,
разболтанно  жестикулирующий -- вечный подросток. Лицо у  него характерное и
запоминающееся.
     -- Точно, резина моя. В смысле -- моя бывшая. Ту "Волгу"  я продал. А у
нового хозяина ее, верно, увели.
     -- К этому мы еще вернемся. А что у вас за история с талоном?
     -- Не  знаю абсолютно! --  врет Нодиев.  -- Гаишник чего-то прицепился,
понятия не имею.
     Пал Палыч в коротком раздумье.
     -- Настроены  тянуть  волынку...  Ладно,  изложу факты  сам,  чтобы  не
препираться  попусту.  Вы  регулярно  ездите   по  одной  трассе,  регулярно
превышаете  скорость  и получаете проколы  в  талонах. И вдруг  предъявляете
постовому ГАИ  нетронутый та­лон. А он помнит, что собственноручно делал вам
предупрежде­ние в третьем талоне и талон был дырявый, как дуршлаг.
     --  Мало  ли что он скажет! Почем он  помнит,  что  я -- это я?! Машина
другая,  даже  вон кепка новая! -- Он хватает с  колена кепчонку с маленьким
козырьком  и  лихо напяливает. --  Вот! -- И победоносно смотрит  на Кибрит,
проверяя эффект.
     -- Я бы вас даже в цилиндре узнала, -- улыбается Кибрит.
     -- Ну, вы! Вы эксперт! То эксперт -- а то гаишник!
     -- Зинаида Яновна, объясните Олегу Модестовичу.
     Кибрит переворачивает лицом вверх лежащие на столе табли­цы, на которых
видны очень крупные изображения букв.
     --  Изъятый  у  вас талон  поддельный.  Вот  его  снимки  при  боль­шом
увеличении. Посмотрите, везде, где стрелки, это отступле­ние от стандартного
типографского шрифта. Кустарная работа.
     -- Так что, либо  вы скажете, откуда взяли талон,  либо будете отвечать
за использование фальшивых документов, -- подхваты­вает Знаменский.
     Нодиев стягивает кепчонку с головы, вешает на палец и пока­чивает между
колен. Так у него выражается расстройство чувств.
     --  Чего-то  последнее время не  везет.  На  каждом  пустяке вле­таю...
Теперь  вот приходится хорошего человека подводить.  Но не  сам же он талоны
штампует, верно? Оправдается, я думаю? Вить­ка это Клячко достал... Которому
я ту машину продал.



     Клячко спокойный и внушающий доверие мужчина
     --  Вот  и  помогай людям... -- говорит  он, сидя против Пал  Палыча на
месте Нодиева.
     -- Вы не ответили на мой вопрос,
     -- А я отвечу, не беспокойтесь. Талон достал Пузановский. Иван Данилыч.
--  В  тоне Клячко слышна  антипатия. -- Для  знакомых  он всякие такие вещи
делает. Взял полсотни... Ради другого кого я не стал бы, честно. Но Модестыч
--  водитель уникальный.  На ногах, пожалуйста,  споткнется. А на колесах  в
игольное ушко проедет! От него требовать сорок километров в час... -- Клячко
пожимает плечами, не найдя слов.
     -- Скажите, после покупки машины у Модестыча вы резину меняли?
     -- Мелко повезло -- не успел.
     -- Очень хорошо... Обстоятельства угона?
     -- А самые дурацкие... Отбежал к автомату позвонить. Думал, на минутку,
машина на глазах, светло. И на беду Пузановский... Вроде  и не пьяный был, а
полез  чего-то  в  будку обниматься...  Короче, когда я от него  отпихнулся,
машины уже не было!
     Знаменский слушает с  большим вниманием  и  по ходу фиксиру­ет  суть  в
протоколе.
     -- А откуда он взялся?
     -- Не знаю... Мне было уже вообще не до чего.
     Ситуация подталкивает вызвать Томина. Знаменский звонит:
     -- Саш,  если можешь,  зайди...  Да, сейчас. -- И  вновь  к Клячко.  --
Скажите, прежде вам случалось обниматься с Пузановским?
     -- С какой стати...
     -- В его поведении по-вашему была нарочитость?
     -- То есть? -- переспрашивает Клячко.
     -- Мне кажется, у вас осталось впечатление, будто Пузановский виноват в
угоне.
     -- Ну...  Всегда  хочется на кого-то свалить, -- самокритично  замечает
Клячко.
     -- А кто он, в сущности, такой -- Пузановский?
     -- Работает в нашей же системе. Директор  маленького  стадио­на. Раньше
называлась "оздоровительная площадка", но он мужик  шибко форсистый, пробил,
чтобы переименовали в стадион.
     --  Так. Чем  еще  он вам несимпатичен?  --  Пал  Палыч  маскирует свой
интерес полушутливой интонацией.
     -- Правы,  несимпатичен, -- подтверждает Клячко.  -- Все он  хочет, все
может,  все покупает.  Ненасытная какая-то утроба. И даже внешне... чересчур
его,  как говорится,  много.  Туша-тушей,  физиономия  лоснится!  --  Клячко
показывает  руками, какая  толстая у  Пузановского  физиономия.  -- Но  это,
конечно, субъективно, -- обрывает он себя: не привык говорить о людях плохо.
     На  последних  репликах входит Томин, слышит  описание Пуза­новского  и
просматривает протокол.
     -- Все покупает... -- возвращается  Знаменский к началу харак­теристики
Пузановского. -- Высокая зарплата?
     -- Ну что вы!
     -- Тогда откуда? Или об этом не спрашивают?
     -- Я, знаете, не представляю...  подойти к человеку: послушай, откуда у
тебя деньги? Не принято.
     Томина одолевает некое подозрение.
     -- Какие-то там глазки... носик, -- цитирует он по памяти Раису, -- а в
остальном -- щеки и загривок.
     -- Вы знакомы? -- вскидывается Клячко.



     В маленькой  передней  своей  квартиры Раиса  надевает  парик и очки  с
затемненными  стеклами;  осмотрев  себя  в   зеркало,   находит  превращение
достаточно радикальным и выходит.
     Садится за руль светлого "жигуля" и стремительно уносится по улице...
     На  перекрестке  в веренице  машин  стоит  сияющая  "Волга"  Молоткова.
Зеленый   свет.  "Волга"  трогается,  секунду  спустя,   отделенный  от  нее
двумя-тремя машинами, трогается и "жигуль". Раиса ведет слежку за  "подлецом
автомехаником".



     -- Думаешь, прошляпили мы с Глазуновой? -- спрашивает Пал Палыч.
     -- Могли.  Но не в этом  суть. На Пузановском  и так  все  замыка­ется!
Гляди.   Доценту  всучили  фальшивый  паспорт  на  "Волгу".  Нодиеву  добыли
фальшивый  талон. И  оба раза замешан Пузановский:  и в угоне  "Волги",  и в
добывании талона!
     -- Плюс, по мнению  Зины, фальшивки делала одна рука!  -- добавляет Пал
Палыч.
     -- Неужели наконец повезло?! Ну-ка, где у нас этот стадиончик? -- Томин
заглядывает в  протокол.  --  Ага! В том районе зам  по розыску  -- отличный
мужик, -- говорит он, уже крутя диск телефона. -- Ованес Филиппович?.. Некто
Томин  приветствует...  Знакома  тебе  фамилия Пузановский? И что  бы  ты  о
нем?!.. По счастью, в разведку мне с ним не ходить. А конкретнее?.. Так-так,
поня-ят-но... Сначала ты  мне помоги, коллега дорогой, потом и я тебе.  Надо
энергично  подумать, как бы меня  представить Пузановскому -- через надежных
для него людей. Допустим, я намерен приобрести хорошую машину...



     Вор тоже звонит.
     --  Алло,   мастерская?..  С   вами  говорит  сотрудник   Министерст­ва
иностранных дел, --  начинает  он  значительным голосом. -- Здрасте-здрасте.
Имеется  небольшая  проблема:  привез  японскую  видеоприставку  и  не  могу
наладить. Требуется  квалифицирован­ный... Так... так... А когда  этот Федор
Михайлович будет?.. Благо­дарю.
     Позже, сидя в пивном баре, он потешает мастера анекдотами:
     -- Федор Михайлович, а еще про Еву знаешь?
     -- Не.
     --  Говорят, изменяла  Адаму.  А  иначе как  бы  человек произо­шел  от
обезьяны?..  Слушай,  а  ты  ведь  можешь  хороший   совет  дать!  --  вдруг
"догадывается" Царапов. -- Видеокассеты надо толкнуть, брат привез. Подскажи
покупателей.
     Мастер,  размякший от пива  и  смеха, не задумываясь, вынимает записную
книжку.
     -- Сколько  душе угодно! -- Листая странички,  он  приговарива­ет. -- У
этого  своих полно...  этот  без  денег...  Вот:  Столькин  возьмет!  И  еще
Пузановский. Этот гребет все под метелку!



     Утро. У Томина один из сотрудников его отдела -- Птахин.
     -- Он, мерзавец,  вроде невидимой кометы, -- говорит Томин о  Царапове.
-- Мы можем обнаружить только хвост, то бишь кра­деное.
     -- Если исключительно повезет, -- скептически уточняет Птахин.
     -- Исключительно --  это если  на улице возьмешь его по приме­там. А мы
программируем среднее везение при хорошей органи­зации. И ты не строй кислую
мину,  ты записывай. Первое. Разм­ножить перечень украденных Цараповым вещей
с  их  описанием. Второе.  Провести  совместный  рейд дружинников с  врачами
саннадзора по винным отделам магазинов, где чаще всего  продают вещи с  рук.
При  проверке   санитарного  состояния   помещений  зафиксировать  предметы,
посторонние для рабочих мест продав­цов. Дружинникам разъяснить нашу цель --
обнаружение фактов  скупки краденого. Третье. В таксопарках опросить шоферов
с  предъявлением фотографии Царапова  на предмет выяснения, возил его кто из
них  и куда и не было ли со  стороны данного  пассажира попытки расплатиться
вещами.
     -- Или сбагрить что-нибудь по дешевке, -- добавляет Птахин.
     -- Правильно. Отдай Знаменскому, пусть выбивает "добро" у начальства. А
я  убежал  по  автоделам.  И  комиссионку  стерегите в  оба!  --  напоминает
напоследок Томин. -- Уж больно он любит радиотехнику!



     Раиса  убедилась,  что "бегемот"  действительно  тесно контакти­рует  с
Молотковым.   Сейчас,  сменив  парик  и  машину,  она   пресле­дует  "Волгу"
автомеханика,  где  рядом  с  ним  восседает и Пузанов­ский.  Когда  "Волга"
останавливается, Раиса  --  уже  опытный  конспиратор  -- проезжает  мимо  и
тормозит поодаль.  Затем опус­кает  стекло и поправляет  боковое  зеркальце,
чтобы видеть, что происходит сзади.
     Пузановский с Молотковым  выходят из машины и Раиса  заме­чает, в какой
подъезд они вошли.
     И  тут  оказывается, что за  всей  картиной  наблюдает  в свою  очередь
Царапов. Он  покуривает на лестничной площадке проти­воположного  дома и ему
одновременно  --  на  сей  раз  без  всякой  оптики   --  видны  и  парадное
Пузановского, и привезшая его "Волга", и "жигуль" Раисы.
     Раиса меняет круглые  очки на  квадратные, повязывает  голову косынкой,
запирает  машину  и отправляется на разведку.  У подъ­езда Пузановского  она
заговаривает с  двумя  девчушками-дошкольницами,  выбежавшими погулять.  При
этом  она  изображает  руками  обширный  живот  и  лукообразное  лицо,  ясно
подразуме­вая "бегемота". Девочки смеются, кивают и что-то рассказывают.
     Вор   задумчиво   и  недовольно  трет  подбородок.  Не   нравится   ему
деятельность Раисы -- она может стать помехой на его пути...



     Арестованного Агафонова (Ванечку) Томин допрашивает в Бутырке.
     Томин с помощью своего коллеги Ованеса Филипповича раз­добыл фотографии
Пузановского, Печкина и  Тыквы. Это  его  козыри против Ванечки, но  Ванечка
осторожничает.
     -- Я же  следователю  сказал, и он записал: никогошеньки не узнаю! -- в
своей  неподражаемо  искренней манере  разливается  он.  --  Не  умею  я  по
фотографиям. Очень большая разница от живых людей!
     --  А по-моему,  Ванечка,  ты  валяешь  ваньку.  Давай  маленький  урок
тюремной  арифметики.  Допустим,  сегодня у них  три  эпизо­да. Сколько тебе
дадут?
     -- Я так рассчитываю -- от силы полгода.
     -- Правильно. А если добегаются они эпизодов до пятнадцати, еще, не дай
бог, кого пришибут? Ты  хоть и  сидишь, а  все равно участник шайки! Сколько
тогда им? Сколько тебе?
     -- Ой-ма!
     -- Вот то-то! Скорей поймаем -- тебе лучше. Я к ним пойду, шкурой своей
рискуя! Так ты мне хоть кивни: они? нет?
     Ванечка взглядывает на фотографии и молча наклоняет голо­ву.



     Царапов  снова  на  посту. Сегодня  с  ним  чемоданчик  --  он  намерен
"поработать".
     "Волга"  Пузановского пока у  подъезда, хозяин не заставляет себя ждать
-- вываливается из дверей, втискивается за руль и укатывает.
     Вор  засекает время  --  без четверти двенадцать.  С легким сердцем  он
докуривает, поднимает  чемоданчик и... видит тормо­зящую  Раису.  Проклятье!
Опять ее принесло! Будет торчать, высматривать, примечать... Брошенная жена?
Авантюристка?..  Нет, прямо-таки  глупо лезть в квартиру,  за которой кто-то
наблю­дает!
     Он снова смотрит на  часы. Выходит  на улицу  и приближается  к машине,
придумывая, как бы ему спровадить непрошенную сви­детельницу.
     Раиса  сняла  темные  очки,  и   Царапов  обнаруживает,  что  они   уже
встречались -- тогда, в метро! Не успевает она опомниться, как вор открывает
дверцу и усаживается рядом с ней.
     -- Здравствуйте, прекрасная незнакомка! А я-то ищу вас пов­сюду! Вы так
гордо ушли -- я был просто безутешен! Что с глазом?
     -- Что-то  попало. Выходите  из машины!..  -- Раиса тоже узнала вора, и
это несколько смягчает ее отпор.
     -- Неблагодарная! Без меня вас тогда смяли бы в лепешку!
     -- Вы мне мешаете.
     -- Да впустую простоите: ваш предмет укатил семь минут назад. Сердечные
дела? Или оскорбляю? Оскорбляю, -- догадывается он. -- Очень рад!
     Только зеркальце и носовой платок, который Раиса приклады­вает к уголку
глаза, помогают ей замаскировать растерянность.
     -- И что еще вы о нем знаете? -- спрашивает она.
     --  Иван  Данилович Пузановский -- мелкий деятель по спор­тивной части.
Обжора. И очень богатый человек.  Сейчас тут дежурить  бесполезно, он поехал
обедать, оттуда на работу.
     -- Вы друг-приятель?
     Тон Раисы подсказывает Царапову правильный ответ:
     -- Сугубо  наоборот! --  Он сдвигает рукав пиджака: истекают  последние
благоприятные  для кражи  минуты. -- Возвращайтесь к вечеру, -- настоятельно
советует вор, собираясь  покинуть  маши­ну. Хоть бы отчалила и развязала ему
руки!
     --  Погодите, -- останавливает Раиса. -- А  что  вы здесь, собст­венно,
делаете?
     Неприятно, что возник такой вопрос. Это Царапову совсем не нужно, чтобы
кто-то задавался подобной мыслью.
     -- Почему я должна верить,  что вы не из той же компании? -- продолжает
Раиса.
     Да, на сегодня сорвалось. Вор опускается на сиденье.
     -- По-моему, достаточно хорошенько на меня посмотреть, -- говорит  он и
глядит на  Раису с открытой улыбкой -- обаятельный и почти светский  молодой
человек.
     Она тоже смотрит на него. И гляделки затягиваются.



     Татьяна  притулилась полулежа в кресле, горло замотано  шар­фом.  Раиса
хлопочет вокруг нее и попутно рассказывает новости.
     -- Боюсь, зря ты откровенничала, Райка. Незнакомый человек.
     -- Да он же первый открылся, Танюша, а я ему тоже незнакома.
     -- Ну! Тебя-то за версту видно! -- сипит Татьяна.
     --  И его  видно. -- Раиса усмехается, вспоминая: достаточно хорошенько
посмотреть... -- Короче, мы заключили пакт  о взаи­мопомощи. -- Она  тянется
за  градусником, который подруга держит под  мышкой,  смотрит температуру  и
качает головой.
     -- Все-таки мне странно... -- гнет свое Татьяна.
     -- Сама караулила подлеца автомеханика -- не было странно. Ангину из-за
меня схватила -- тоже  не  странно. А если кто-то  еще  ради своего друга --
сразу странно? -- урезонивает Раиса.
     Татьяна пожимает плечами и вздыхает.
     -- Друга обманули, обобрали. Сам он человек мягкотелый, а Глеб не может
этого так оставить. Вот и все! -- втолковывает Раиса.
     -- Что же вы уговорились делать?
     -- Сначала собрать компру. С Глебом мне, пожалуй, удастся. Он в порядке
исключения -- решительный мужчина.



     По дороге от Управления  к  воротам,  что против  "Эрмитажа", разодетый
Томин встретил Кибрит:
     -- Зинуля, приветствую и отбываю.
     -- Ай-ай-ай! Кто это у нас такой красивый?
     -- Вообще-то  я "без  определенки",  но  собираюсь приобретать краденые
автомобили. Такой, как они говорят, "шашлык" с день­гами.
     -- Ты бы хоть показал  свои липовые документы.  Там ведь на этом собаку
съели, еще раскусят тебя!
     -- Да при мне никаких... -- начинает Томин и спохватывается. -- Хорошо,
что  напомнила.  Я  же  взял  удостоверение,  чтобы  предъявить  на  выходе!
Пожалуйста, проводи и забери. Ну как полезут по карманам...
     -- Шурик,  ты  уж  там, пожалуйста... --  тревожно начинает  Кибрит, не
договаривая "поосторожнее".
     -- Эх, золотко, кабы знать, где соломку подстелить!
     Кибрит  доводит  его  до постового,  Томин предъявляет  удосто­верение,
отдает  ей  и  выходит с территории  Петровки. И  несколь­ко  секунд  Кибрит
провожает глазами его фигуру, мелькающую за переплетами высокой ограды.



     Рейд по винным  отделам дал результаты. У  Мани в  подсобке  обнаружили
часть краденых вещей.  Теперь они лежат  на прилав­ке: дюжина чайных ложек и
шесть чеканных чарочек, сияющих золоченым нутром.
     -- Подпишите, пожалуйста, акт изъятия вещей, -- говорит Знаменский двум
понятым, один из которых --  директор магази­на, другой -- парень-дружинник.
Знаменский протягивает авторучку продавщице: -- Вы тоже.
     -- Ничего я не подпишу! -- скандально заявляет Маня.
     -- Как ты, Маня, не подпишешь, когда факт, что  нашли, -- вразумляет ее
директор.
     -- Не подпишу -- и все! -- кричит Маня.
     -- Ваших  подписей  достаточно,  --  говорит директору Знаменс­кий.  --
Продавца я  забираю  для  официального  допроса. Вы  сво­бодны,  спасибо, --
отпускает Знаменский дружинника.
     Под  дверью  толкутся Манины завсегдатаи,  заглядывают  сквозь витрину,
стучат в дверь. Она выскакивает к ним, разъяренная.
     -- Давай расходись! Читать не  умеете? Учет! -- Возвратясь, Маня на том
же запале приступает к Знаменскому: -- Я не понимаю,  чего такое? Кому дело,
что ложки да рюмки? Грязные они, что ли? Заразные?
     --  Прекрасно вы понимаете,  что санитарный  осмотр  закончил­ся. Я  не
врач, а следователь.
     -- И что? Ложек не  видели?  Ну, смотрите, смотрите! -- Маня грохает на
прилавок   электрический   чайник,  выставляет   банку   растворимого  кофе,
сахарницу. -- Казните меня теперь! Все пос­торонние для торговли предметы!
     Она ждет, что скажет следователь, но тот молчит, и Маня снова заводит:
     -- Кому они мешают,  ложки эти? Алкаши носят,  канючат! дай выпить, дай
выпить. Сунула да забыла. Чего особенного?
     Знаменский опять не отвечает, даже  не  смотрит  на нее,  меряет шагами
помещение.
     --  Сколько работаю, никогда такого не было! -- Маня берет  тоном ниже.
-- Какое мое преступление? "Левак" я схватила? Или в розлив торгую?
     Очередная пауза.
     -- Это что же, -- вы и разговаривать со мной  не хотите? --  спрашивает
она уже в некоторой растерянности.
     -- Крика не люблю, -- отзывается Знаменский.
     -- Ну извините... работа у меня грубоватая, все с мужичьем...  А теперь
вот из-за них неприятности. Вот хоть эти вещи, -- начина­ет она новый, более
хитрый  заход, --  приносит  один,  рыжий такой, с золотым  зубом.  Купи.  Я
говорю, мне  незачем. Тогда говорит, так возьми,  дай бутылку-другую,  потом
разочтемся. Я их, говорит, спьяну потеряю, у  тебя целей будут. Ну и  лежали
они недели две.
     Знаменский останавливается.
     --  Вещи  краденые. Взяты у вдовы одного академика. И не две недели,  а
пять дней назад.
     -- Это еще доказать надо!
     --  Хозяйка опознает,  свидетели  тоже. Сделаем обыск  у  вас на  дому,
наверно найдем и остальное.
     Теперь молчит Маня. Угроза обыска заставила ее дрогнуть.
     -- Вранья я не переношу, Мария... как вас по отчеству?
     -- Не старуха, чтоб по отчеству. Маня.
     -- Я бы мог тоже соврать, Маня. Что вора, дескать, взяли и он указал на
вас. Врать не стану -- пока не взяли. Но возьмем, потому что мы точно знаем,
кто он таков. -- Пал Палыч вынимает фотографию вора и  прислоняет к  чайнику
перед Маней.
     Та уже при словах "не взяли" как-то встрепенулась. Теперь же и вовсе не
в силах совладать со своим лицом: улыбается ей с фотографии обаятельный вор,
и Маня, слабея, всхлипывает.
     -- Вот видите, и вам личность знакома.
     --  Совершенно   даже   незнакомая!  --   бурно   протестует   Маня   и
отворачивается от фотографии.
     -- Эх,  Маня...  Не буду даже  опознания проводить.  Чтобы вам  лишнего
вранья не писать в протокол.
     Теперь, наблюдая Манину реакцию, Пал Палыч понимает: не только себя она
выгораживает -- вора  не хочет выдать. Но просто ли тут женская симпатия или
что-то большее?
     Маня сморкается и невзначай все поглядывает на фотографию вора.
     -- У нас  их много, --  хитрит Пал Палыч, -- могу подарить на память...
хоть вы и незнакомы.
     Ну-ка, Маня, что у тебя на душе? Маня сует фотографию в карман.
     -- Значит, рыжий таки принес?
     -- Рыжий!



     Раиса протирает лобовое стекло своей машины. Царапов стоит рядом.
     --  Я видела гараж Пузановского, --  рассказывает  она.  --  Откры­тый.
Правда, издали, но вторая машина там определенно была.  "Жигули", и цвет как
будто мой... Вдруг действительно мой "жигулек"?
     -- Надо посмотреть, -- говорит вор.
     -- Как?
     -- С замком я управлюсь.
     Раиса поднимает брови: это в шутку или серьезно?
     -- Разумеется, если  на это взглянуть через пенсне... -- лениво щурится
вор.  -- Интеллигентно утремся платочком, и  пусть по­донки посильней ломают
нам хребет?
     Раиса уязвлена обвинением в робости.
     -- Прямо сейчас, днем?
     -- А зачем  нам с вами ночь  и  полумрак? Поверьте опыту,  люди друг на
друга не  смотрят. Я раньше,  правда, не лазил  по гаражам,  но  предпочитаю
дневное время...
     Они  приближаются  к  одному из стоящих  "плечом к плечу" гаражей.  Вор
недолго возится с замком, причем спина его засло­няет, что он там делает. Да
Раису и не тянет подглядывать, ее волнует, чтобы за ними не подглядывали.
     -- Прошу! -- Дверь гаража открыта.
     Внутри стоят "Волга" Пузановского и красные "Жигули".  Раиса делает два
порывистых шага... и отворачивается.
     -- Увы...
     Тут в дверь заглядывает мужская голова. Раиса обмирает.
     -- Огоньку не найдется? -- спрашивает мужчина.
     Вор невозмутимо  щелкает  зажигалкой,  голова  прикуривает  и исчезает.
Выйдя наружу,  вор  запирает  замок,  и они  уходят,  не  привлекая  ничьего
внимания...
     -- Глеб, кто вы по профессии? -- спрашивает Раиса по дороге к машине.
     -- Да как вам сказать, Раечка... Профессия у меня довольно редкая. Даже
рискованная. Но пока работаю.
     -- Скажите откровенно, вы из милиции?
     --   Раечка,  если   так,   то  могу  ли  я  сказать   откровенно?   --
извора­чивается  вор и переводит на  свое: -- "Волга"  в гараже, стало быть,
хозяин дома. Опять будете караулить?
     Раиса пожимает плечами.
     -- Тогда извините, в полдень я должен быть в другом месте.
     -- Садитесь, -- кидает Раиса.
     Оба садятся в машину. Вид у Раисы хмурый.  Возбуждение от надежды найти
"жигуль"  прошло,  да  еще  между  нею  и   ее   союзни­ком  стоит  какая-то
недоговоренность.
     -- Видимо, я все  время задаю нетактичные вопросы,  -- произ­носит  она
сухо.
     -- Не надо на меня сердиться, -- заглядывает ей в лицо вор.
     Раиса  его  и  привлекает и раздражает.  С одной  стороны, она помеха и
обуза,  с другой  --  вызывает покровительственное чувст­во.  К  тому  же он
постоянно помнит о  комизме  их союза,  что придает  его  поведению  оттенок
иронической игры.  И  сейчас  и  в  дальнейшем он  говорит Раисе  правду или
полуправду, что  она  принимает за особую манеру  выражаться  --  шутливо  и
уклончиво.
     Когда  машина  тормозит  в районе  новостроек, Раиса  уже  весе­ла: вор
только что рассказал что-то забавное.
     -- Спасибо, что подкинули! -- Он берет с заднего сиденья чемоданчик, по
размеру способный вместить японскую видеоп­риставку.
     -- Если недолго, я подожду.
     -- Да?.. -- он колеблется. -- Всегда надеюсь, что недолго...
     Возвращается он чрезвычайно довольный.
     -- Куда теперь? -- спрашивает Раиса, откладывая журнал.
     -- Раечка, мне неловко использовать вас как даровой транс­порт.
     -- Я же использовала вас как дарового взломщика. Надо отра­батывать.
     И  снова  они  едут по  городу. И  теперь  останавливаются  у  винно­го
магазина, где Царапов недавно сторговался с продавщицей Маней.
     Вор тянется за чемоданом -- там видеоприставка, которую он выкрал, пока
Раиса  ждала его  в машине. Но что-то удерживает  его и  заставляет выйти на
предварительную разведку.
     Стоя  на тротуаре, он  смотрит в  сторону магазина.  Оттуда появ­ляется
пьяненький  мужичок  -- тот, которому Маня  грозила не давать в  кредит. Вор
направляется навстречу, спрашивает:
     -- Батя, Маня сегодня работает?
     -- Не  работает,  -- бормочет тот. -- Таскают Маню. Замели нашу Маню...
Эх, парень,  даже -- веришь? -- нету настроения выпить! -- Он покачивается и
хватается за вора.
     Тот отцепляет от себя его пальцы.
     --  Батя, я  тебя уважаю! -- убедительно говорит  он и быстро  отходит.
Покупает ненужную газету, пачку сигарет: надо  привести в  порядок выражение
лица, прежде чем  показаться  Раисе. А мимо  нее, сидящей  в машине, шаркает
пьяненький, приговари­вая сам себе:
     -- Эх, Маня... хорошая была Маня... такая ласковая...
     Возвращающегося  Царапова Раиса встречает вопросительным  взглядом: они
сделали такой конец, чтобы он поговорил со слу­чайным алкоголиком о какой-то
Мане?
     -- В ваших глазах я читаю вопрос, -- говорит вор.
     -- Пожалуй, -- отзывается Раиса.
     --  Категорический  вопрос:  когда  мы  будем  обедать?  У вас  зверски
голодное лицо.
     Все время этот человек сбивает Раису с толку.
     --  Едем обедать,  --  объявляет он.  -- Я  только мгновенно заскочу по
дороге к одному приятелю.
     Теперь    машина   Раисы    подкатывает    к   комиссионному   магазину
радиоаппаратуры. Здесь Царапова, как мы помним, подстерегают коллеги Томина.
Но после происшествия  с  Маней он  осторожен вдвойне:  Раиса  сворачивает в
переулок.
     Задами подбирается вор  к  окнам  служебных помещений. За одним  из них
работает  тот  же  очкастый  товаровед.  Вор  останавливается  против  окна,
приподнимает  чемодан, товаровед  вскидывает  глаза, все понимает  и  делает
короткий отрицательный знак головой.



     У Знаменского сидят коллега Томина Птахин и таксист.
     На  бланке,  который  он  рассматривает,  наклеено  в  ряд   несколь­ко
фотографий.
     -- Вот этот, улыбистый, -- таксист указывает на Царапова. --  Позавчера
этот пассажир предложил мне джинсы.
     -- Взяли?
     -- У меня принцип: от пассажиров не брать. Вы бы их с меня сейчас даром
сняли!
     -- В котором часу вы его везли? -- спрашивает между тем Птахин.
     -- Под вечер, часов в девять.
     -- Было у него что-нибудь с собой?
     -- Чемодан не особо большой.
     -- Открывал?
     -- Нет, поскольку от джинсов я отказался.
     -- Обождите немного в  коридоре. С  вами поедет  наш  товарищ, покажете
поточней, где высадили.
     --  Именно позавчера  он  вдобавок к видеоприставке царапнул джинсы! --
говорит Знаменский.
     -- Так что, Пал Палыч, начинаем новый этап? -- торжествую­ще спрашивает
Птахин.
     -- Да, начинаем! Уже третий шофер возил его на Басманную, чего нам еще?
Давайте поднимать участковых: пусть прочесыва­ют территорию -- кто у них там
балуется жильцами без прописки?



     Раиса  и  Царапов  осматривают  небольшой  стадион, заглядыва­ют во все
уголки.
     -- Вы, по-моему, давно поняли, что никаких угнанных машин здесь нет, --
говорит Раиса. -- Лазаете для моего удовольствия.
     -- Да нет, мне  здесь нравится, --  улыбается вор, помахивая кейсом. Он
ловко и уверенно проходит по бревну. -- Очень просто, -- говорит, спрыгивая.
-- Надо только забыть о высоте.
     Они выходят на футбольное поле.  Безлюдье, кое-где  травка пробивается,
солнышко светит.
     --  Если бы не эти паразиты  --  была бы  сейчас  на юге!  До чего же я
ненавижу всякое ворье!
     -- А  я, как кончу тут свои дела, махну, пожалуй, на взморье! Люблю там
отдыхать.
     Раиса мимоходом срывает под забором одуванчик, подносит к лицу.
     -- Медом пахнет...
     Вдруг  вор  прислушивается,  оглядывается  и,  схватив Раису в  охапку,
кидается в укрытие -- за агитационный щит.
     -- Что такое? Отпустите! -- отталкивая его руки, сопротивляет­ся Раиса.
     -- Не брыкайтесь! -- резко обрывает Царапов. -- Директор едет.
     Ворота стадиона раскрываются, в  них въезжают две "Волги". Первую ведет
Пузановский, с ним сидит Молотков, из другой выходят Печкин с Тыквой.
     Кто-то затворяет ворота, а Пузановский с Молотковым ос­матривают вторую
"Волгу". Спрятавшиеся Раиса  и вор  не  слы­шат, о чем завязалась перебранка
между четверкой, они только видят,  как все  четверо усаживаются за врытым в
землю столом возле административной хибары.
     Вор  вынимает из  кейса  подзорную трубу,  наводит.  Близко ви­дит, как
Пузановский чистит апельсин.
     -- Ого!  -- говорит Раиса. -- Вы недурно оснащены! Дайте посмотреть. --
Она прилипает к трубе...
     -- Не возьму я  машину  в обработку! --  злится  механик. -- Из-за  той
стервы участковый зачастил.
     -- Прикажешь обратно хозяину подарить? -- негодует Тыква.
     -- Там как хотите, а я не могу!
     --  Выходит, мы с  Тыквой задаром работали? -- требовательно спрашивает
Печкин у Пузановского, который уминает второй апельсин.
     -- Я эту  машину у вас покупаю, -- самодовольно предлагает Пузановский.
-- Идет?
     -- И куда денешь? -- с любопытством спрашивает Печкин.
     -- Сожрет! -- радуется Тыква.
     -- Поставлю в тихом месте, а там посмотрю, -- скрытничает Пузановский.
     Во  время  разговора они  жестикулируют  и оглядываются  на машину, что
подсказывает Раисе догадку:
     -- Глеб,  наверно,  они эту  "Волгу" угнали!..  Теперь  "бегемот" вынул
деньги!..
     -- Это уже по моей части, -- говорит вор. -- Позвольте! -- и решительно
отбирает у нее трубу.
     Он  видит, как Пузановский отсчитывает Пчелкину и Тыкве по пачке купюр,
а солидный остаток сует в карман.



     Вечером Царапов дома. Он снимает ботинки,  садится в кресло, вытягивает
ноги.  Берет сигарету, лезет за  зажигалкой, вытаскива­ет  из кармана смятый
одуванчик. Нюхает, кидает в пепельницу. Невесело ему что-то.
     В  передней  раздается слишком  длинный  звонок,  затем шлепа­ющие шаги
хозяйки и ее голос: "Кто там?.. А в чем дело?.. Сейчас открою, сейчас! Халат
надену, минуточку..." Голос из недовольного становится испуганным.
     Вору  большего не  надо, чтобы все  понять.  Мгновение -- и ножка стула
засунута  в  ручку двери, еще мгновение  -- надеты ботинки  и  погашен свет.
Прихватив  кейс,  Царапов  перекидывает  ноги  через  подоконник.  Путь  для
отступления  был  им   предусмот­рен   еще  при  найме  комнаты:  под  окном
относительно широкий  карниз.  Правда,  внизу пять-шесть этажей пустоты,  но
вниз  вор  не  смотрит. Распластавшись по  стене -- правая рука  вытянута по
движению, в левой кейс, -- он осторожно, но достаточно быстро приближается к
балкону соседней квартиры, о котором расспрашивал хозяйку.
     Из коридора доносится: "Ваш жилец дома? Где его дверь?"
     Но  стука в дверь  он  уже не слышит,  так  как вышибает дверь балкона,
затем дверь из квартиры на площадку, стремительно сбегает вниз по лестнице к
наружным дверям, около которых ночуют две пустые детские коляски.
     И вот из подъезда выходит молодой заботливый папаша, хоть и поздновато,
но выкроивший время погулять с младенцем.
     А  у  соседнего  подъезда  оперативная  машина  ждет  "под  пара­ми"  с
невыключенным мотором.
     Вор с  коляской скрывается за углом,  достает из нее кейс -- и нет его,
сгинул...



     Раиса читает в  постели  перед сном. Вдруг -- кого принесло так поздно?
--  тренькает дверной  звонок.  Она  встает отпереть: "Кто?"  --  И  слышит:
"Глеб".
     --  Что случилось?  --  спрашивает  Раиса,  открыв,  и осматривает  его
изумленно. -- У вас такой вид... как будто из дому выгнали.
     --  Напротив!  -- кривовато  усмехается Царапов.  --  Очень  стара­лись
удержать. Но  я  все-таки ушел.  И  больше я в тот дом ни ногой... Извините,
если разбудил.
     -- Нет, я  не  спала...  -- В глазах  невысказанный  вопрос:  зачем он,
собственно, явился?
     -- Я уезжаю. Хотелось проститься.
     -- Надолго?
     -- Скорей, надолго.
     Раиса молчит.  В  обычное  время она только корректно попро­щалась бы и
пожелала счастливого  пути. Но,  застигнутая  врасп­лох, не успевает  скрыть
огорчения, разочарования. Сама того не заметив, в нарушение  своих жизненных
принципов, она стала как бы несколько зависима от Царапова за последние дни.
И вот стоит перед ним сейчас немного растерянная, немного растрепан­ная.
     Вор  достает  зачем-то железнодорожный билет с  плацкартой, показывает.
Раиса машинально смотрит, возвращает.
     -- Поезд через час десять... -- говорит вор.
     -- А как же я?.. Наши поиски?.. -- невольно вырывается у Раисы.
     --  Самому  обидно  уезжать...  Не  доделал  то, что  собирался.  Такой
убыток... другу моему. Но что поделаешь!
     Он уже берет свой кейс, медлит... И ставит его обратно.



     В обычном для новых кварталов дворе -- не дворе,  а простран­стве между
домами -- стоит ряд машин.
     Вдоль ряда идут Томин и Пузановский.
     -- Ты ж говорил, можно без документов, -- пыхтит на ходу Пузановский.
     -- И не  отказываюсь. Человек  купил списанную железку. Доку­менты есть
--  тачки  нет.  Но  вот  без  доверенности,  дорогой,  нельзя.  Как он  без
доверенности в Ростов погонит?
     -- Ладно, договоримся -- будет доверенность. В обмен,  между прочим, на
деньги.
     -- А я думал -- в кредит!  -- Томин подталкивает Пузановского кулаком в
бок и покатывается, дескать,  остроумно пошутил. Тот одышливо похохатывает в
ответ.
     Они подходят  к новенькой "Волге". (Той самой, что Пузановс­кий купил у
своих компаньонов).
     --  Во, гляди!  --  хвалится  Пузановский.  -- Экспортное  исполне­ние,
шипованная резина,  все любоваться будут! -- Он отпирает машину и приглашает
Томина  за руль, а сам садится с другой стороны и вставляет ключ  зажигания.
-- Обрати внимание: па­нель, обивка.
     И в этот миг взявшиеся буквально из-под земли люди в мили­цейской форме
окружают "Волгу".
     -- Выйти  из машины,  предъявить  документы!  --  командует старший  по
званию, капитан.
     Томин выскакивает резво, Пузановский пыхтя и наливаясь страхом.
     --  Документы! --  повторяют  Томину.  Он роется для виду по  карманам,
придумывая, как быть.
     --  Ничего  с  собой нету,  --  говорит он.  --  Да вы зря  думаете, мы
случайно  сели, дверца была открыта, --  это он кидает Пузановскому ориентир
на первое время.
     -- Молчать! -- обрывает капитан.
     -- Я его вообще не знаю, у него плохо  с сердцем стало, -- частит Томин
и  с  этими  словами  вдруг рывком выдирается  из рук  придер­живавшего  его
милиционера и пускается наутек.
     -- Стой! Буду стрелять! -- кричит капитан.
     Томин  начинает  выписывать зигзаги,  будто  не  замечая, что  один  из
милиционеров бежит ему  наперерез. Инспектор бросает­ся в сторону, и тут его
сшибает с  ног дюжий милиционер. Пока они  катаются по земле  --  достаточно
далеко от всех, -- Томин спокойно говорит:
     -- Повозись со мной... Я инспектор угрозыска.  Томин...  Да не отпускай
руку, балда,  заломи...  Ой!.. Позвони на Петровку следо­вателю Знаменскому.
Только  чтобы толстый  не догадался. В отделение нас надо доставить порознь.
Понял?.. Теперь пошуми на меня!
     --  Ты еще поговори тут! -- подыгрывает милиционер.  -- А ну вставай! А
ну  пошли!  -- И, как положено, ведет  беглеца назад  с заломленной за спину
рукой.



     В той же одежде, что и при задержании,  Томин торопливо подкрепляется в
буфете Управления. Видит Кибрит, окликает:
     -- Зинаида, подсядь к арестованному!
     --  Шурик!  О тебе  страшные  слухи,  пойман  с поличным, бежал  из-под
стражи... -- смеется Кибрит.
     -- Пытался, -- усмехается он и мнет плечо. -- Мм... Крепкие есть ребята
в отделениях.
     -- Я не пойму, это было запланировано?
     -- Что ты! Злодейская шутка судьбы! Участковый засек  угнан­ную машину,
отделение  устроило засаду.  А я работал с Пузановским под своей легендой. В
итоге мы оба задержаны, и вся опера­ция накануне срыва.
     -- Ну что за непруха! -- огорчается Кибрит.
     -- Пересеклись две случайности, -- он опять трет руку. -- Н-да, хороший
парень... Слушай,  в трудные минуты  мы всегда мыслили коллективно. Пошли со
мной к Пал Палычу, а?
     Знаменский  расхаживает  по  кабинету. Постучав, заглядывает  Кибрит --
один ли он -- и входит вместе с Томиным.
     -- Допросил? -- спрашивает Томин.
     --  Допросил...  --  кивает  Пал  Палыч.  -- Пузановский  -- солид­ный,
уважаемый человек. Закружилась голова, ухватился за дверцу,  она  открылась,
он  сел в машину отдышаться. Вдруг явился незнакомый брюнет. Возможно, хотел
обчистить карманы -- недаром потом удирал. Все.
     -- Молодец! -- удовлетворенно говорит Томин. -- С лету понял подсказку!
Трусил сильно?
     --  Больше возмущался:  "Больного человека  -- на  Петровку!"  Пришлось
намекнуть, что ты по приметам похож на одного бан­дита.
     -- Браво! Все гораздо лучше, чем я боялся!
     -- Да чего хорошего?! -- взрывается Пал Палыч. --  Мы  оба  в идиотском
положении! Что, по-твоему, дальше?
     -- Отпускать за недоказанностью!
     -- Вас обоих?
     -- Если ты не решил меня упечь!
     -- А ты понимаешь, чем это пахнет?
     -- Ну... не впервой же, Паша, вывернусь.
     -- Пузановский его подозревает? -- догадывается Кибрит.
     -- Не знаю, Зина. Этот трюк с побегом...
     -- Боюсь, именно это и растолкуют Пузановскому его прияте­ли!
     -- Побег я объясню, не  беспокойтесь, -- возражает Томин. --  Хуже, что
все у них до меня шло гладко, а со мной -- сразу забрала милиция. Хоть тут я
как раз ни сном ни духом, однако... немножко нехорошо.
     -- Словом,  если Пузановского освобождать  --  тебя  надо  выво­дить из
операции, -- резюмирует Знаменский.
     --  И  все  труды кошке  под хвост?! -- взвивается  Томин.  --  А новый
человек будет начинать с нуля? Не пойдет!
     -- А как пойдет?
     -- Почему  его  не  посадить, раз невыгодно отпускать?  -- вмеши­вается
Кибрит.
     --  Рано,  Зинаида, рано! Я даже  не  знаю полного  состава шайки и кто
делает документы!
     -- Посадить непросто, -- возражает и Знаменский. -- Это только кажется,
что Пузановского взяли  чуть не  с поличным.  На поверку доказательств  -- с
гулькин нос.
     -- Но если  Шурик предстанет в форме, с майорскими погона­ми... неужели
он не дрогнет?
     Знаменский пожимает плечами. Это, скорее, вопрос к Томину, он общался с
Пузановским и точнее предскажет его реакцию.
     -- Дрогнет. Но не признается, -- качает головой Томин. -- Тяжесть улик,
понимаешь,  должна  возрастать  на  килограмм  живого  веса... Паша,  нам  с
Пузановским надо уйти отсюда в обнимку! Только сложились нужные отношения --
и родная  милиция вдарила под  дых!  -- Томин страдает,  как  может страдать
опера­тивный работник, у  которого рухнула тщательно обдуманная операция. --
Докажи ему, что я не ваш человек!
     -- Доказать не моту... -- Знаменский снова начинает ходить.
     -- Можно показать на очной ставке, -- подает голос Кибрит.
     -- Очная ставка? Про что?
     -- Какая разница,  Пал  Палыч?  Придумай. В  чем-нибудь  да  есть у них
разногласия!
     Знаменский  останавливается,  и они с Томиным  некоторое  время смотрят
друг на друга.
     -- Хм, -- произносит Знаменский.
     -- Хм, -- откликается Томин.
     Чувствуется, что обдумывают одну и ту же идею.
     -- Ну, Томин, держись! -- говорит с веселой угрозой Пал Палыч и хлопает
его по плечу...
     И вот очная ставка. Пузановский заканчивает свои показания.
     -- Я принял валидол,  сердце начало отпускать. И тут  окружает милиция.
Верите, чуть не начался второй приступ!
     --  Верю,  верю, -- говорит Знаменский.  --  Но давайте  уточним: стало
плохо рядом с машиной или на расстоянии?
     -- Знаете, в такой момент уже слабо воспринимаешь... как бы в тумане...
Возможно, гражданин сам подвел меня и усадил... не могу утверждать.
     -- Понятно. Ну,  теперь что  вы скажете?  -- меняя тон, обраща­ется Пал
Палыч к Томину.
     --  А  что,  начальник?  Вижу  --  человек  сомлел, а  спереди  маши­на
открытая. Ну подвел -- чего такого? Пускай, думаю, посидит, очухается.
     -- А сам за руль?! -- беспощадно обличает Пал Палыч. -- Тоже сомлел?
     -- Зачем,  у меня здоровье приличное. Думал это... к врачу его отвезти,
если будет загибаться.
     -- Вы  не крутите! -- Знаменский  вскакивает, наклоняется  через стол и
трясет  указательным  пальцем  перед  носом  Томина.  -- Имя-фамилию  почему
скрываете, а?
     -- Нну-у...  ммм... -- тянет Томин,  и это по интонации близко  к  "сам
толком не знаю".
     -- А почему от милиции побежал? -- энергично напирает Знаменский.
     -- Да так... -- мямлит Томин.
     --  Из-ви-ни-те!  От  милиции просто так не бегают!  Молчите? По  часам
засекаю, сколько  молчите!  -- Знаменский гневно бара­банит по циферблату на
руке.
     -- Живот схватило! -- тонким голосом выпаливает "додумав­шийся" Томин.
     Завершая очную ставку, Пал Палыч говорит извиняющимся тоном:
     -- От  ошибок  мы не застрахованы, товарищ  Пузановский. --  Капитан  с
сотрудниками  случайно  проходил,  вдруг видит  --  номер,  который  недавно
объявлен  в  розыск.  Шипованная  резина.  А  в  машине  люди.  Естественно,
скомандовал задержать.
     -- Возможно, на мое счастье,  -- подхватывает Пузановский, окончательно
вошедший в роль. -- Еще неизвестно, что этот тип собирался со мной сделать!
     --  Зачем  плохо думаешь!  --  обиженно  укоряет  Томин.  --  Зачем его
слушаешь? -- кивает он в сторону наблюдающего за ними Знаменского.
     В кабинет, постучав, входит лейтенант и браво рапортует:
     -- Товарищ майор, просили передать  вам дактокарты на неиз­вестного. На
него ничего нет!
     Знаменский  делает  вид,  что  разочарован,  мечет на Томина угрожающие
взгляды: не удалось выяснить, что за птица попала в сети.
     -- Погоди! -- обещает он. -- Ты еще нам попадешься!
     Все намеченные мероприятия по дезориентации Пузановского выполнены.
     -- Прошу подписать протокол.
     Пузановский расписывается. Томин ставит крестик.
     -- Неграмотный, -- извиняется он.
     Знаменский нажимает кнопку, входит конвой и задержанных порознь (Томина
первым) выводят. Пал Палыч стоит в задумчи­вости. Что-то его беспокоит...
     Возвращается Томин.
     --  Уф!  И  как это преступный элемент  выдерживает  -- допросы,  очные
ставки,  я  уж не  говорю,  суд!  -- Он  переходит  к  делу.  --  Почему  не
отпускаешь? Что за финт?
     -- Ощущение, что я перегнул палку, -- отвечает  Знаменский, недовольный
самим собой. -- Для такого деятеля, как Пузановс­кий, попасть на Петровку  и
шутя отделаться... Не заподозрит подвох?
     Задумывается и Томин, перебирая в памяти подробности оч­ной ставки.
     --  Что-нибудь  в  противовес  бы,  этакое  легонькое... -- размыш­ляет
Знаменский. -- Для продления... Может быть... С тобой он это не свяжет, ни в
чем мы его не уличим... А рвение свое продемонстрируем.
     -- Глазунова? -- догадывается Томин.
     -- Если б хоть сейчас застать дома!



     Раиса занята  приготовлением  завтрака. В  кухню  заглядывает  Царапов,
смотрит на часы.
     --  Выходит,  я проспал полдень... фантастика! -- Он осторожно обнимает
ее за плечи.
     Эти  первые  слова наутро  -- какую  окраску  они  придадут  тому,  что
произошло? А он, будто подслушав, говорит:
     -- Клясться в вечной любви я тебе не буду.
     Ну вот!  Клятв  она  не ждала, но  вместе  с "добрым утром" это все  же
грубовато. Однако Раиса "отбивает мяч" почти без паузы:
     -- Я -- тем более! Я вообще по натуре амазонка. Привыкла одна.
     -- И замужем не была?
     -- Попробовала. Занятие не по мне.
     -- А я и не пробовал... Где взять чашки?
     -- Не изображай семейного человека. Садись и жди.
     -- Я понимаю, что  я  тут  гость. Втерся к тебе  по  старой солдат­ской
присказке: "Хозяюшка, не  дашь ли  водицы испить, а то так есть хочется, что
даже переночевать негде..." Сколько ты вытерпишь меня в своей квартире?
     -- Пока не надоешь.
     Обстановка в комнате  Раисы  отражает характер и вкусы хозяй­ки: ничего
лишнего, а то, что есть,  недорого, но  удобно и несколь­ко необычно. Вместо
мебельной стенки  -- простые  широкие полки, на них книги, парадная  посуда,
лампа, телефон,  часы и прочие функциональные вещи и  лишь  кое-где памятные
безде­лушки. Перед диваном скамья,  покрытая  рушником.  У  окна  мольберт с
наброском какого-то интерьера.
     --  Сама  все  придумала?  --  спрашивает Царапов,  осматривая  комнату
опытным взглядом.
     -- Я ведь кончила художественное училище, работаю дизайне­ром.
     -- А-а.  Сколько  видел  квартир -- такую  впервые...  Поговорим?  Надо
всерьез браться за Пузановского --  раз я остался.  Давай  смотреть правде в
глаза: "жигуля" твоего загнали, не вернешь. Надо выдирать деньги.
     -- Как их выдерешь?
     -- Как  -- не твоя забота. Тут ты  должна  положиться на меня. Это дело
сугубо мужское.
     Его прерывает телефонный звонок. Раиса снимает трубку:
     -- Слушаю...  Здравствуйте...  Да  вы  скажите  толком:  машину-то  мою
нашли?!.. -- И  тянет разочарованно:  -- А-а... Да, я почти не бываю дома...
Опознать толстяка?.. Еще бы,  конечно, опознаю! Теперь убедились, что он  за
фрукт? А то я у вас была мнитель­ная!
     -- Арестован или нет? -- взволнованно подсказывает ей Цара­пов.
     --  Скажите,  он арестован?.. -- И,  глядя на вора, отрицательно качает
головой. -- Ладно, приеду, -- без энтузиазма заканчивает она разговор.
     -- Непонятно, зачем тебя вызывают, -- в сомнении произносит вор.
     -- Почему? Все-таки улика -- я его видела у Молоткова.
     -- Какая улика, Раиса: автомобилист заехал к автомеханику! Недаром тебя
прошлый  раз  отправили  ни с  чем.  Если теперь  за тебя хватаются  как  за
соломинку, значит, на Петровке вообще ничего нет! Попугают его и отпустят.
     -- А я расскажу, что узнали мы!
     -- Как с одним приятелем лазили в гараж? Как смотрели в трубу? Довольно
комичные обстоятельства. И ничего нельзя доказать.
     -- Я совершенно не понимаю, что же ты мне советуешь!
     -- У меня свой  план. Поехали.  -- Он надевает пиджак. --  Растолкую по
дороге.



     Процедура опознания происходит в кабинете Знаменского. Зло посмотрев на
Пузановского, сидящего между двух других мужчин, Раиса говорит:
     -- Никого из них не видела, не знаю и знать не хочу!
     Знаменский с любопытством прищуривается, но протягивает ей авторучку  и
показывает, где  расписаться.  Она  поспешно ставит  росчерк  в протоколе  и
выходит,  еле пробормотав: "До  свидания". Расписываются и покидают  кабинет
остальные участники опоз­нания. Знаменский нажимает кнопку вызова конвоя.
     Пузановский отдувается и вытирает лоб.
     -- Ну все наконец?
     -- Да,  -- дежурно улыбается Пал  Палыч.  --  К  сожалению, пришлось...
некоторые формальности... -- Он делает  неопреде­ленно-извиняющийся жест, не
желая вдаваться  в какие-либо объяснения по поводу  Раисы.  -- Сейчас придет
конвой, у вас  ведь вещи  в  КПЗ,  там  оформят освобождение, -- и  начинает
сосредо­точенно отыскивать что-то в настольном календаре.
     От   дальнейшей  беседы  Знаменского  избавляет  конвоир.  Пуза­новский
прощается  и  радостно  топает  в  коридор. А  Пал Палыч  набирает номер  на
внутреннем аппарате:
     -- Можешь заходить.
     Секунды через две входит Томин.
     -- Как?
     -- Узнала. Но не опознала!
     -- Весьма странно...
     -- Ладно, об этом потом. Пузановский пошел  собирать вещи, так что тебе
надо поспешить... -- Знаменский  кладет  ему  руку на  плечо.  -- А в спешке
как-никак легче пережить огорчение.
     -- Что еще, Паша?
     -- Вчера без тебя упустили Царапова.
     Томин отзывается скорбным стоном.
     -- Теперь все, прости-прощай! Уехал...
     -- Ничего не попишешь... Беги, брат, освобождайся.
     ...Коридор перед камерами КПЗ.
     Лязгают  двери,  выпуская Пузановского и  Томина.  Дежурный  официально
объявляет Томину:
     --  Как  лицо без определенных занятий и места жительства, вы на первый
раз предупреждаетесь.  В дальнейшем  будете привлече­ны к ответственности...
Работать устраивайся, ясно?
     -- Очень ценная мысль, -- замечает Томин.



     ...И вот уже оба освобожденных усаживаются за столик в пив­ном баре.
     -- Все нутро ссохлось! -- говорит Пузановский.
     --  Придется  тебе  угощать  меня в долг.  Из-за  ментов  без  копей­ки
остался, -- вздыхает Томин.
     -- Отобрали? --  в голосе Пузановского недоверие: он ведь присутствовал
при освобождении Томина, а при освобождении возвращают все отобранное.
     -- Здрасьте! -- вытаращивается Томин. -- Да я ж их сбросил! Зачем же я,
по-твоему, зайцем скакал?!
     Пузановский слушает, туго соображая.
     -- Правда, не понял? Я же шел колеса покупать, башка! С толстой мошной!
Вот если бы мы с ней влипли -- рассказывай тогда про валидол!
     -- Не сообразил, --  признается  Пузановский.  -- А  чего ты  обострял:
бесфамильный, неграмотный?
     --  За алименты я в розыске, --  понизив голос, жалуется Томин.  -- Две
бабы, как акулы ненасытные. Хорошо, в загсе пальцы не катают...
     -- Ну, ты гусь! -- благосклонно улыбается Пузановский.
     -- Поневоле станешь. Как бы можно жить, если б никто не мешал!..  А как
мы с тобой дальше? -- закидывает удочку Томин.
     --  Деньги-то...  сегодня нет  --  завтра будут.  А вот  ты  теперь чем
торгуешь?
     --  Сегодня  нет  -- завтра будет. --  Пузановский опускает круж­ку. --
Есть  хочу! -- обнаруживает он  и ужасается. --  Я  ж с  утра  не ел  с этой
катавасией! -- и вскакивает...



     Гонимый зверским аппетитом, Пузановский рысит к своему подъезду и вдруг
натыкается на поджидающую его Раису.
     -- Это... вы? -- спрашивает он.
     -- Нам  надо  немедленно поговорить, --  произносит Раиса заготовленную
фразу.
     Тот   сглатывает   слюну  и   кривится.  Настолько  поглощен  мысленным
перебиранием своих съестных  припасов, что воспринима­ет ее прежде всего как
препятствие на пути к холодильнику.
     -- Ладно, пошли... -- Он первым устремляется в подъезд.
     Пыхтя и путаясь в связке ключей, отпирает Пузановский три замка.
     --  Давай,  давай! --  торопит он, впуская  Раису в квартиру:  что  ему
бояться какой-то шалой девчонки? -- Подыхаю с голоду.
     В передней нога об ногу скидывает ботинки и влезает в шлепан­цы.
     --  Ффу!  -- секунда  блаженства. -- И какой у нас будет разговор? -- с
долей  игривости  он подхватывает Раису под локоток  и  увлека­ет к двери  в
комнату.
     -- Де-ло-вой! -- отвечает оттуда жесткий мужской голос.
     Это говорит развалившийся в кресле вор.
     -- Сугубо деловой, -- повторяет он. -- Про деньги.
     Пузановский злобно и ошарашенно крякает. Смысл появления  Раисы был ему
понятен  с первого мгновения: станет чего-то клянчить  и добиваться. Но она,
оказывается, еще мужика раздобыла в подмогу!  Пузановский переводит взгляд с
вора на Раису и обратно, оценивая их возможную опасность. Раису он помнит по
встрече  у Молоткова и дальнейшему разговору в  машине: она из порядочных. А
мужик... руки лежат спокойно и расслабленно на подлокотниках, длинные ноги в
элегантных туфлях  вытянуты  поперек  комнаты...  не делает попытки отрезать
хозяина от выхо­да...  вообще не делает ни единого движения...  рассчитывает
взять "на голос".
     Пузановский оглядывается  на дверь, снова на Царапова. Голод  -- плохой
советчик. "А, пропади они пропадом!" -- решает он и направляется мимо вора в
комнату, где стоит холодильник.  Пуза­новский алчно извлекает из  него  гору
снеди, которую тут же начинает уминать, заливая пивом.
     Вор, прихвативши кейс, входит следом.
     -- Поскольку это надолго,  -- говорит он, разумея затеянную трапезу, --
параллельно будем беседовать. А девушка пока полис­тает журнальчики. Вон, --
указывает он Раисе, -- всякий зарубеж. Хозяин разрешит?
     Пузановский молча жует.
     -- Я спросил: хозяин разрешит?
     --  Только  пускай  там  больше  ничего  не  трогает,  -- неприязнен­но
бормочет Пузановский.
     -- Там  больше ничего и не нужно, -- усмехается вор и  плотно затворяет
за собой дверь.
     -- Ты кто... длинноногий?
     --  Работа  у  меня  такая: когда  кому  чего не отдают, то зовут меня.
Вышибать.
     --  Уж  сразу  вышибать...  --  Пузановский  видел в  жизни всякое, сам
проделывал  всякое  и  паниковать не  расположен.  Да и еда успокаивает.  --
Сколько ж ты, интересно, просишь и за что? -- пренебрежительно осведомляется
он.
     -- Прошу?!.. Слушай,  толстомясый!  Не держи  меня  за фраера. Видно, с
нервов да с голодухи не  все сечешь.  У  тебя  в двери сколько замков?  Три.
Может, ты мне ключи давал?.. То-то и оно: разговор будет серьезный.
     Пузановский начинает жевать медленнее. Шут побери, недоо­ценил он этого
типа.  Вон как  оскалился!  А Царапов  снова пере­ходит  на  корректный,  но
непререкаемый тон:
     --  Девушке  вернешь  стоимость  "Жигулей-шестерки",  плюс  мои  десять
процентов  как посреднику.  Плюс за "Волгу", которую твои молодчики увели. У
моего друга, между прочим.
     -- Какие молодчики? Чего увели? -- брюзгливо отпирается Пузановский.
     Раиса в дальнем углу проходной комнаты украдкой звонит:
     -- Татьяна,  мы на месте...  Я  не  могу громче.  Мы где  надо, поняла?
Начали  разговаривать.  Да...  Да,  пожелай  удачи...  Я  поз­воню  сразу...
Наверное, через полчаса. От силы час. Целую.
     -- Так ты, значит, отказываешься платить? -- изумляется Царапов.
     -- И что тогда?
     -- Девушка пойдет на Петровку.
     Пузановский фыркает и набивает рот.
     --  И  кое-что  порасскажет.  --  Вор достает  блокнот,  листает. --  К
примеру, про черную "Волгу", номер 25-28 МНФ, с шипованной резиной. И как ты
расплачивался со своими хмырями на стадио­не. Сидели на солнышке, ты изволил
апельсины кушать. (Челюс­ти  Пузановского  почти замирают.) Автомеханику тот
раз  ничего не  досталось,  верно?  -- подмигивает довольный  Царапов.  -- А
обмывали вы это дело в "Арагви". Еще чем-нибудь развлечь? -- Он перекидывает
странички,  словно выбирая отдельные сведе­ния из массы записей. -- Сказать,
кто из твоих живет на  Краснофлотской, пятнадцать?  Могу. Могу  даже описать
блондинку в  зеленом, которая  была  у тебя прошлую субботу. Короче,  полное
досье. --  Вор  захлопывает блокнот.  -- Сядешь, Иван Данилыч,  на  казенные
хлеба. Прощай ветчина, прощай пиво!
     Старый верный  способ:  назвавши  два-три факта,  создать впе­чатление,
будто знаешь все.
     -- А поскрести под твоих  уголовничков  --  там, пожалуй,  и  на высшую
меру... -- Это он добавляет уже для довершения эффекта, не подозревая, сколь
опасной окажется для них с Раисой брошен­ная наобум фраза...
     А Раиса сидит как на иголках с пестрым журналом в руках. Не до картинок
ей. Она твердо обещала не вмешиваться... но что происходит? Удастся ли Глебу
прижать "бегемота"?  Сюда долетают лишь отдельные слова, и ничего непонятно.
Не  вытерпев,  она тихонько снимает туфли, на цыпочках подбирается к  двери,
при­никает к ней ухом. И слышит голос Пузановского:
     -- Пятьсот.
     Царапов смеется.
     -- Ладно, тыщу. Но последнее слово. Все!
     -- Да я уже девять взял, хозяин! -- веселится Царапов, похло­пывая себя
по карманам. -- "Стихи о спорте", издание второе.
     Пузановский вскакивает,  бросается к  шкафу,  хватает книгу  в  жестком
переплете, открывает: листы ее склеены в  плотную  массу,  и в ней  вырезано
"помещение", так что книга представляет собой коробку-тайник. Пустой тайник.
     -- Ворюга! -- задушенно вскрикивает Пузановский и вне себя замахивается
на  вора "Стихами о спорте". Ребром ладони  тот бьет его  по запястью, книга
отлетает, а  Пузановский, постанывая, трет  ушибленную  руку  и повторяет  в
бессильном бешенстве:
     -- Ворюга... ворюга...
     -- От ворюги слышу, --  цедит Царапов. -- Остальные ты мне выложишь сам
из-под ковра... -- Он вдруг видит лицо Раисы, шагнувшей  в  комнату. И такое
на  этом лице выражение, что его будто ледяной водой окатывает. Она слышала?
Она поняла?
     --  Зачем  ты  сюда...  --   бормочет  вор  растерянно.   --   Мы  ведь
договорились...
     -- Глеб! Ты рылся в его вещах? -- а глаза просят: опровергни!
     Пузановский улавливает какую-то несработанность, разногла­сия парочки и
тотчас же пользуется этим: он толкает Раису на вора,  выскакивает  за дверь,
захлопывает и запирает ее снаружи торчащим в замке ключом.
     Вор подхватывает Раису, та отшатывается и спрашивает свое:
     -- Ты рылся в его поганых вещах?
     Она почти не замечает проделанного Пузановским фокуса,  ей сейчас всего
важнее ответ Глеба. И ему в этот момент всего важнее  оправдаться.  Он  лишь
мельком  оборачивается на  щелчок замка.  Исчезновение  Пузановского даже на
руку: легче врать.
     --  Я  же  тут  долго сидел...  перебирал от скуки  книги и вот,  -- он
поднимает  "Стихи  о спорте", показывает  Раисе  тайник.  -- Тут  он  прятал
деньги.
     -- И ты взял?
     --  Тебя  шокирует, что без спросу?  -- Царапов  постепенно  овладевает
собой. -- А разве твой "жигуль" не угнали без спросу?
     -- Чем же ты тогда лучше них!
     Пока  они  выясняют  отношения,  Пузановский,  навалившись всей  тушей,
медленно, но упорно  двигает  массивный  шкаф. Шкаф  без ножек  и по толстой
ворсистой обшивке ползет почти без шума...
     Между  Цараповым  и  Раисой  соотношение  сил уже  отчасти  изменилось,
женщина несколько сбита с толку.
     -- Но ты же говорил, "мужской разговор"!..
     -- И как это тебе рисовалось?
     --  Что ты припугнешь его  нашими  сведениями... Может  быть... набьешь
морду...
     -- Две уголовные статьи. Шантаж и  нанесение телесных пов­реждений. Это
тебя устраивало!
     С  концом  его фразы  совпадает тяжелый бухающий звук -- шкаф  доехал и
уперся торцом в дверь.
     -- Чем-то задвинул, сволочь! -- определяет вор  и  мигом  собира­ется в
кулак.  Запертый  замок  был  в  его  глазах  пустяком,  паничес­ким  жестом
Пузановского.  Дверь,  припертая шкафом,  свидетель­ствует, что  тот  что-то
задумал.  "Будет вызывать  своих субчиков! -- понимает  вор и взглядывает на
часы.  --  Ближе всех живет  длин­ный  блатняга. Сколько оттуда езды?  Минут
двадцать пять, не больше.  Значит, через двадцать нас тут быть не должно. Но
пустой я не уйду!"
     Пузановский унес телефонный аппарат на длинном  шнуре в кухню, чтобы не
слышно было, и там, конечно же, названивает:
     -- Лешу, пожалуйста... А куда -- не сказал?
     В досаде разъединяет и набирает снова:
     --  Можно  Юру?.. А где  он?..  Если  вернется, пусть  сразу  позво­нит
Пузановскому! Алло,  Молоткова позовите!..  Плевать, что занят, у него  дома
ЧП! Борис?.. Бросай все к чертям -- и ко мне в  пожарном порядке, понял?.. А
где Лешка с Тыквой, не знаешь?.. Точно?!.. Ну, жми! Скорей!
     Следующего номера Пузановский на память не помнит и лихо­радочно роется
в блокноте.
     --  Извините,  у вас,  говорят, Леша с  Юрой...  Если можно...  Леша?..
Наконец-то! Леша, ты мне  с Тыквой  -- позарез...  И  срочно!..  Постарайся,
хорошо?
     Отдуваясь, Пузановский кладет трубку.
     -- Хоть поесть нормально, -- говорит он, утирая лоб.



     А вор,  свернув  ковер перед диваном, отковыривает стамеской паркетины,
маскирующие главный тайник Пузановского.  Под паркетом открывается небольшая
металлическая плита. Вор пытается нащупать секретный запор.
     -- Во что я ввязалась! -- бормочет Раиса. -- Во что я ввяза­лась?!..
     Металлическая  крышка  откинута,  тайник   являет  взору  свое  набитое
деньгами  нутро.  Вор  раскрывает  на  полу  кейс.  На  верхней  крышке  его
прикреплены  изнутри  петли  для  подзорной  трубы,  крепкого ножа, каких-то
длинных не то пассатижей,  не  то щипчи­ков и  небольшого изогнутого ломика,
традиционно  называемого  "фомка". В  пустую петлю он  вставляет стамеску  и
принимается за деньги. Пачки крупных купюр быстро и плотно ложатся в кейс.
     Царапов с торжествующей и какой-то пьяноватой улыбкой  вскидывает глаза
и видит на лице Раисы глубокое отвращение.
     -- Дорвался и не можешь остановиться?
     --  А по-твоему, оставить этим бандитам? -- хитрит он. -- Лишнее сдадим
в милицию, там разберутся.
     Пузановский снимает с плиты большую сковородку с яични­цей, режет хлеб,
достает  пучок  зеленого  лука.  Наливает  себе  стопку  водки.  Из  комнаты
доносятся приглушенные удары.
     --  Бейся,  длинноногий, бейся,  -- злорадно усмехается Пузанов­ский  и
чокается с бутылкой.
     Яростно, смаху бьется Царапов плечом в дверь. Дверь понемногу поддается
-- в щель уже всунуты паркетины, и Раиса держит наготове  следующие. Удар...
удар... --  и втискивается пятая до­щечка. Оба не разговаривают и не смотрят
друг  на друга, но опять заодно.  Куда  Раисе деваться, надо  выбираться  из
западни.
     Пузановский с недожеванной былинкой  лука  в  руке входит в комнату. На
лице  издевка,  пока  он  не замечает  угрожающей  щели.  С  утробным  рыком
Пузановский  упирается в  шкаф и  перебирает ногами, пытаясь  вернуть его на
прежнее место.  Это не удается, дощечки вставлены не зря (а ему за торцом не
видны).
     Сантиметр за  сантиметром шкаф наступает на Пузановского, а тот смотрит
на часы,  оглядывается,  хватается  еще за  какую-то  мебель,  не зная,  что
предпринять. Но он все-таки додумывается. Спешит в прихожую и возвращается с
железным костылем  и молотком. Он забьет костыль  в  пол  перед шкафом и тем
застопо­рит его движение.
     При  такой комплекции приходится опираться  о стул, чтобы  присесть или
стать  на колено.  Кряхтя  и  постанывая, он  проделы­вает  это, прилаживает
костыль и уже заносит молоток -- но раздается спасительный звонок в дверь.



     Звонок  останавливает  и  Царапова.   Он  слышит   радостные  воз­гласы
Пузановского  и  отвечающие  ему  мужские голоса.  Это  по­доспели  Печкин с
Тыквой. Еще бы пяток минут -- и вырвались! А что теперь?
     -- Ты очень удачно прервала наш тет-а-тет с хозяином, -- зло говорит он
Раисе. -- Теперь их  трое. -- Он  отходит от двери, убирает ненужный ломик в
кейс и по привычке тщательно запирает замки.



     Татьяна, подруга  Раисы,  смотрит на часы и  томится ожидани­ем. Трещит
телефон, она радостно хватает трубку, но...
     -- Нет, вы не туда попали.



     По городу, обгоняя всех, кого можно, едет  злой автомеханик. Чуть не на
середину проезжей части вылезает "голосующий" парень и показывает пальцем по
шее  --  дескать, позарез. Обог­нуть его  трудно.  Молотков притормаживает и
кричит:
     -- Следующий раз подвезу -- на тот свет!



     --  Поподробней, -- тихо  говорит  Печкин Пузановскому. --  Что  насчет
высшей меры?
     -- Да так, сболтнул.
     Печкин обменивается взглядом с Тыквой.
     -- Мочить! -- скор на решение Тыква.
     -- Сдурел? -- ахает Пузановский. -- Отбить гаду печенку, заб­рать все и
выкинуть. А ей пригрозить -- и вся любовь!
     -- Легко живешь, -- роняет Печкин.
     А Тыква вносит ясность:
     -- Мы тут одного "шашлыка" в речку уронили.
     У Пузановского сразу одышка и сердцебиение.
     -- Уголовник! -- сипит он. -- Учтите, я за вас не отвечаю!
     --  Да он,  Пузо, к тебе шел, -- сообщает  равнодушно  Печкин.  -- Тебе
деньги нес. Так что, вроде и ты причастен...
     -- Мочить их! -- радостно трепещет Тыква. -- Мочить!..
     Это  сказано  уже достаточно внятно,  чтобы  Царапов  услышал  и  --  в
противоположность Раисе -- понял.
     -- Что могут с нами сделать? -- спрашивает Раиса, уловив его реакцию.
     -- У меня есть нож, -- говорит  он после паузы. -- Но я не пробовал его
на людях.
     Раиса зябко передергивает плечами:
     -- Надо позвать на помощь! Кругом же народ!
     -- С двенадцатого этажа ори -- не ори... -- он направляется к окну.
     -- Глеб...  Все-таки  кто ты такой? Эти  инструменты... и вообще все...
Что это значит?!
     Перегнувшись наружу, вор  осматривает стену. С отчаяния  бьет кулаком о
подоконник.
     --  Ни  трубы, ни  карниза, ни балкончика! Гладко.  Сволочи!.. Экономят
все!..
     Он оборачивается к Раисе:
     -- Кто я? -- И вдруг его прорывает: -- Ошиблась ты со мной, Раиса! Я же
вор!  Квартирный  вор. Как ты не  догадалась? По-староблатному  -- домушник!
Спрашивала,  чем я лучше них? А ничем! Только вид поприятней. А Пузановского
я наколол рань­ше тебя. Ты со своей слежкой мне поперек горла была, я бы его
давно обчистил!.. Что так смотришь? Мразь я для тебя, да?
     Он  извлекает  из  холодильника  бутылку  пива, откупоривает,  пьет  из
горлышка.  Допив,  отбивает  дно  бутылки о  батарею  (на худой случай  тоже
оружие). Осколки он загоняет ногой в угол, расчищая поле боя. Раиса сидит на
диване, окаменев.



     --  Тебе бы только дорваться до мокрого! -- шипит Пузановский на Тыкву.
-- Откуда ему про "шашлыка" знать?!
     -- Откуда  про остальное?  -- возражает Печкин. -- Ты, слушай, отнесись
трезво. Если сгорим -- и впрямь вышка!
     -- Леша... Но не здесь  же... не у меня... -- слабеет Пузановский перед
властностью Печкина.
     -- А где? Потом вывезем.



     Вор отходит от двери -- слушал и  основное из разговора шайки расслышал
хорошо. Раиса занята другими мыслями.
     --  Какая подлость... -- говорит она.  -- Использовать меня  для  своих
целей!
     -- Ну уж тебе я не хотел ничего плохого. И деньги на машину отдал бы до
копейки, клянусь!
     --  Да  будь они  прокляты,  эти  деньги!  Будь  они прокляты! -- Раиса
вскакивает вне себя и с размаху швыряет кейс в окно.
     Царапов даже не шевельнулся, чтобы ее удержать.
     -- Думаешь, крепко меня наказала? Я уже наказан крепче некуда.
     Раиса, не вслушиваясь, срывается к двери, начинает бараба­нить:
     -- Откройте!.. Негодяи!.. Немедленно откройте!.. Вы за это ответите!..
     Под дверью слышится хихиканье Тыквы.
     -- Люблю, когда кошечка такая нетерпеливая! Чуток еще обожди.
     Раиса падает на диван и рыдает.
     --  Ну  не плачь...  тише... Не доставляй этим  гадам  удовольст­вие...
Давай поговорим по-человечески. Почему ты босиком?
     -- С  тобой? О  чем  мне  с  тобой  говорить?!..  Я  думала:  встретила
настоящего человека! А ты... Ты же меня обокрал хуже, чем они!
     -- Дорого бы я дал, чтобы мы с  тобой  не встретились...  Я должен быть
один. Не застревать, ни за что не цепляться. Мне привязы­ваться нельзя! Ни к
чему, ни к кому!..
     --  Зачем  вы мне  сказали,  кто  вы такой? --  спрашивает Раиса  после
молчания.
     -- Не знаю... Наверно, приходит момент, когда хочется сказать правду...



     В  смежной  комнате   Печкин  разливает  водку,  Пузановский  бессильно
расплылся в кресле, а  Тыква  мечтательно играет но­жом, поставя  его острым
концом на палец и ловко удерживая в вертикальном положении.
     -- Немножко выпьем за благополучное окончание! -- Печкин вручает стопки
Пузановскому и Тыкве:
     -- Пусти  меня вперед!  -- просит его Тыква. -- Раз,  раз -- и иди руки
мой! -- делает он выпады ножом.
     -- Зачем в комнате сырость?! Врубим музыку погромче, и ты, Пузо, ее вот
так -- оп! --  показывает, как следует придушить Раису. --  И  в ванну. А мы
отключим его.
     -- Он здоровый! Он мне чуть руку не перешиб! -- хнычет Пузановский.
     -- Поимеем в виду.
     --  Леша, я не могу! Ну  почему я, Леша?.. Это вообще Борис  виноват! С
него все пошло! Вот приедет и пускай он, пускай он! Это ж он нас подвел! А я
не умею!..
     -- Учиться надо, -- мерзко ухмыляется Печкин, но, видя, что Пузановский
ненадежен, решает:  -- А, ладно,  пять минут  не расчет, ждем механика.  Ему
полезно.



     Все  же есть  передача  мыслей  на  расстояние: Татьяна  в мучи­тельной
тревоге. Нет, больше ждать невозможно! Она набирает  ноль  два. Ей отвечают:
"Дежурный по городу слушает".
     -- Я вас умоляю, как мне позвонить следователю Знаменскому на Петровку?
Это страшно срочно, это по его делу!..
     Знаменский с трубкой в руке слушает, что рассказывает ему Татьяна.
     --  Секунду,  --  говорит он  и набирает  внутренний  номер.  --  Саша,
безумный день не кончился. Пробегись до  моего кабинета. -- И снова Татьяне.
-- Как вас зовут? Адрес?.. Слушаю дальше.
     Татьяна тараторит в трубку:
     -- Надо  срочно что-то  делать!  Она давно  должна  была  позво­нить! Я
чувствую, что с ней худо!.. Как  давить на Пузановского? Сейчас объясню. Они
собрали улики... Это трудно по телефону, но, в общем, у  Раисы есть факты...
Да, мне  известно.  Это  тот, с  которым  она пошла... Глеб...  Он подбил ее
отказаться  на  опознании...  Он?..  Я  толком не знаю,  они  с  неделю  как
познакомились...
     Во  время  разговора  в  кабинет Знаменского  входит Томин.  Пал  Палыч
прикрывает ладонью трубку и объясняет:
     -- Глазунова  с неведомым человеком отправилась выколачи­вать деньги из
Пузановского.
     -- А, что б ее!
     -- Не  волнуйтесь  так,  мне  надо  понять,  в  чем  дело,  --  говорит
Знаменский  в  трубку.  --  Скажите,  факты, которыми  собирались  давить...
хорошо,  назовем  "мужской   разговор"...  эти  факты  дейст­вительно  могли
напугать  Пузановского?.. Понятно...  Да-да, мы  примем  меры! -- Пал  Палыч
кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.
     -- Так или иначе, надо вмешиваться.
     -- Да, -- соглашается Томин. -- И, может быть, минуты дороги. Это такая
братия!
     -- Я звоню  дежурному по городу,  чтобы ближайший  патруль  прорвался в
квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!
     --  Еще утром  мы  завязывались в  три узла,  чтобы  его отпустить!  --
восклицает Томин, однако  Знаменский уже  соединился  с де­журным,  и  Томин
берется за городской телефон:
     -- Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе  брюнет, с
которым  тебя сегодня задерживали!  Слышу голоса,  шум...  Драка? Двое чужих
пришли  права качать. Верно?..  Помолчи!  Я  дело говорю! -- Он переходит на
жесткий  тон.  --  Слушай внимательно!  Я --  не  Неизвестный,  а  майор  из
уголовно­го  розыска! Квартира  окружена.  Не набирай себе лишних статей!  Я
тебя  предупредил,  ты понял? За  все  будешь отвечать первый! Скажи  своим,
чтобы  я  слышал:  "Ребята,  все,  мы  засыпались!.."  Громче:  "Ребята,  мы
засыпались, милиция!" Вот так, молодец.  Не  вешай трубку! Я тебе  в порядке
исключения разрешу  взять в  камеру  побольше  колбаски... (Томин  старается
удержать Пузановского  у  телефона,  чтобы  хоть  так отчасти контролировать
ситуацию.)
     Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:
     -- Патруль подъезжает.
     -- Сейчас позвонят в дверь, -- окрепшим голосом говорит Томин в трубку.
-- Открыть немедленно! И не вздумайте сопро­тивляться!



     Знаменский и Томин  выскакивают у дома  Пузановского и спешат в подъезд
мимо милицейской машины.
     А  в квартире,  в первой  комнате,  под наблюдением  милиционе­ров все,
кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.
     --  Товарищ  майор,  застали  форменную  поножовщину,  --  док­ладывают
Знаменскому.
     -- Разберемся, -- говорит он и подходит прежде всего к Раисе.
     По  разгрому  вокруг можно  судить, что  звонок Томина  был  более  чем
своевременным:  шкаф  от  двери  в  смежную  комнату  отодвинут,  там  виден
сломанный  стул,  ковер  комком  сбит  в  угол,  на  полу разные неожиданные
предметы.
     В  первой  комнате беспорядка  меньше, но  и  тут  валяется  поче­му-то
затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На
столе два ножа -- Тыквы и Царапова.
     Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит
глаз,  у Тыквы по лицу  размазана кровь,  у Царапова на груди  остались лишь
клочья  от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек.
Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он  уклонился-таки от
свалки -- потому и трубку снял.
     -- Вы спасли мне жизнь, -- говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о
стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. -- Извините
за опознание...
     -- Об этом позже. -- Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей
сесть.
     Раиса садится, машинально надевает туфли.
     А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручни­ки.
     --  Фасадом попрошу, --  говорит Томин, трогая за  плечо  Тыкву. --  А,
Юрочка! Недолго на свободе погулял.
     --  Зато  душу  отвел!  --  вызывающе  ощеривается  Тыква  и  при­вычно
подставляет руки для металлических браслетов.
     Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.
     -- Ага, мастер -- золотые  руки...  -- Томин качает головой. -- Привет,
Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут  понятые -- начнем
обыск. А добровольно выданное зач­тется на суде как вид раскаяния.
     -- Нечего мне выдавать, -- жалобно отвечает Пузановский. -- Все выгреб!
Вот тот... длинноногий... -- Голос его пресека­ется, и он всхлипывает, будто
карикатурный обрюзгший младе­нец.
     -- Неужели все? -- весело удивляется Томин. -- Так облегчил нам работу?
-- и он смотрит в спину вора с любопытством.
     -- Повернитесь! Ба!.. -- ахает  Томин. -- Ца-ра-пов!.. Вот так встреча!
По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!
     Однако  вор  не расположен  беседовать. Он протягивает Томину руки  как
что-то ему  самому  теперь не  нужное, но даже не  смотрит  на инспектора  и
следователя.
     Не "подыграл"  он  им,  даже  подпортил  торжество  тем, что как-то  не
отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взгля­дывают в сторону Раисы:
что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?
     То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли  от жалкого вида  Печкина
Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.
     -- Эх,  Печкин,  Печкин! -- только  и  произносит  он,  но  звучит  это
обвиняюще.
     Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.
     -- Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!
     -- Тихо, задержанный! -- подает басистый голос ближайший милиционер.
     -- Начальник! --  Печкин  вдруг  валится перед Томиным на колени.  -- Я
первый  признаюсь!  Я первый! Про  всех расскажу!  Про  Пузо  расскажу!  Про
Самородка  расскажу! Убить  хотели, все признаю! Виновен... Не хочу вышку...
Простите... Только  жить!..  А-а-а...  Все  скажу!  Кого  в  речку  бросили,
скажу!..



     Прошло несколько  месяцев.  В кабинете Знаменского заканчи­вается очная
ставка между вором и  Шариповым -- завмагом, которого он когда-то обворовал,
притворившись вершителем правосудия.  Ситуация  парадоксальная -- преступник
уличает потерпевшего.
     --  Никакого  ареста  я  не  пугался!  -- Шарипов  демонстрирует  дутое
негодование. -- Как вы даже можете верить?! Этому прес­тупнику!
     -- Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или  не пугались,
-- со скрытым юмором говорит Знаменский. -- Была  ли кража и признаете ли вы
своими перечисленные Цараповым ценности?
     -- Да  откуда у меня такие деньги... такие  вещи! Ну вы сами подумайте!
Просто смешно! -- через силу смеется Шарипов.
     -- Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?
     --   Минуточку...  --  в  смятении  бормочет  Шарипов,   и   рука   его
непроизвольно дергается  вперед,  чтобы остановить занесенную над протоколом
авторучку. -- И... что с ними будет?
     -- Как бесхозные поступят в государственный доход.
     Гримаса  страдания искажает  черты Шарипова. Второй  раз он  утрачивает
кровное добро, которое уже было горько оплакано!
     Но страх все же пересиливает жадность:
     -- Отказываюсь... Не мои.
     Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:
     -- Подпись. -- Шарипов расписывается. -- Пропуск.
     Идя  к выходу, Шарипов  невольно  описывает дугу, стараясь держаться от
Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.
     -- У-у, воровская морда! -- выпаливает он.
     Вор оборачивается к Знаменскому:
     -- Такого грех не почистить, Пал Палыч!
     -- Не будем строить Робин Гуда.
     Вор опускает глаза. Помолчав, Знаменский меняет тему:
     -- Послушайте, Царапов... Мы уже подбиваем бабки, а что я о вас знаю?
     Царапов молчит, колеблясь.
     --  Интересуетесь,  как я  свихнулся?  Подножка  судьбы.  А  потом  уже
катишься... Стоит споткнуться,  Пал Палыч,  по тебе  пройдут,  затопчут,  не
оглянутся.
     Знаменский  примерно  представляет,  о   чем  речь:  крутой  жи­тейский
переплет, из которого двадцатилетний парень вышел  замаранным и его отторгла
прежняя благопристойная среда. Но...
     -- Вас не затоптали, Царапов. Вы после подножки три года работали.
     -- Если не затоптали, то выкинули на обочину. И  я стал жить поперек...
Геологические  партии,  спасатель  на  водах...  Мне нужно  было напряжение,
полная отдача, опасность.  Нервы, риск... Ну, а потом надоело  выкладываться
задаром.
     --  Как-то  обидно  за  вас,   Царапов.  Значит,  будь  вы  посерее  да
потрусливей -- жили бы благополучно?
     -- Наверняка.
     -- Н-да... А вы думали, как будете там? И как потом?
     -- Был знакомый алкаш, он говорил: "Под каждым забором можно найти свою
ветку сирени".
     -- Я серьезно, Царапов.
     Царапов проводит рукой по лицу и произносит безнадежно:
     -- Думать... О чем же думать? Сколько ни думай,  вывод один -- жизнь не
состоялась.
     --  Знаете,  в этом  кабинете  сиживали  люди,  которые меняли  курс  в
пятьдесят,  -- говорит Пал Палыч, неисправимый пропо­ведник.  -- Не понимаю,
что  так  гнет  вас в дугу.  Ну дадут  срок, вы же  знали, что  когда-то  не
миновать? На суд вы пойдете  в прилич­ной упаковке: обвиняемый чистосердечно
во всем признался. Выдал котел денег в лесу, который бы медведь не раскопал.
По словам Глазуновой,  проявил даже некое рыцарство,  защищая ее в  квартире
Пузановского. Она -- отличный свидетель защиты.
     -- Пал Палыч! -- звенящим голосом прерывает Царапов. -- Не надо!  В эту
сторону поезда не ходят!
     "Вот оно, значит, как,  -- думает Знаменский, стоя позже у окна. -- Тут
уж  ничего  не   поделаешь.   Тут  следователь  бессилен...  До  чего  жизнь
изобретательна бывает по части мелодрамы!"


  2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


Last-modified: Sat, 15 Sep 2001 07:36:39 GMT

Оцените этот текст: