Оцените этот текст:



     Яркий  летний день.  Высокое  небо. Крепкие, недавней  пост­ройки  дома
деревни сосед­ствуют с заколоченными избами в зарослях крапивы.
     Артамонов, молодой  мужчина  в  модном  светлом костюме,  покинув серую
"Волгу", подходит к избе, ко­торая слепыми  окнами смотрит из-за поваленного
забора. Он озирает­ся, словно  впервые видит окружаю­щий пейзаж. Лицо у него
потрясен­ное. Автомобильный гудок заставля­ет его очнуться. Шофер грузовика,
доверху  нагруженного ящиками  с  надписью  "Не бросать!", дает понять,  что
легковушка мешает ему проехать.
     Артамонов возвращается  к  "Вол­ге"  и  подает назад,  освобождая  путь
грузовику. А  затем рвет с места  и катит, катит прочь, не разбирая до­роги.
Проселок. Шоссе.  На спидомет­ре уже  --  120,  на  авточасах  --  поло­вина
четвертого...



     В половине  шестого Знаменский и Томин торопливо  подходят  к  лифту на
одном из этажей Петровки, ждут лифт.
     -- Через час тридцать контора закроется.
     -- Да, в обрез. А завтра там все будут знать.
     Махнув рукой на лифт,  они сбегают по  лестнице. Во дворе Управления  к
ним подруливает машина. Кибрит садится в другую, со спецсигналом на крыше.
     -- Связь через дежурного! -- кричит Пал Палыч.
     -- Хорошо, желаю успеха! -- отзывается Кибрит.



     Контора  по   техобслуживанию  уличных   электрочасов,   куда   прибыли
Знаменский и  Томин, -- одна из  тех  орга­низаций, которые  ютятся вместе с
десятком  других  в  большом  старом  доме.  Просторная лестничная  площадка
выполняет функции фойе, курилки и клуба.
     --   Где  бы   найти   Артамонова?   --   спрашивает  Томин  одного  из
перекуривающих.
     -- Седьмая комната, -- указывает тот направление, взмахнув рукой.
     Томин заглядывает в седьмую комнату.
     -- Простите, девушка, Артамонова ищу...
     -- Вышел.
     -- Вышел или ушел?
     -- Нет, вон его плащ, вон портфель. Где-то здесь.
     Друзья  переглядываются.  Проходит  женщина  средних лет,  неся сумки с
продуктами.
     -- Извините, вы Артамонова не видели?
     -- Попадался в коридоре, -- охотно приостанавлива­ется женщина.
     -- Давно?
     -- Вроде до обеда. Да сейчас прибежит. К концу рабо­ты все собираются.
     --  Прекрасный  обычай,  --   хмыкает  ей   вслед  Томин.  --  Ну?   --
оборачивается он к Пал Палычу.
     --  Я --  к  начальнику, ты --  в  свободную  разведку.  Встречаемся  у
фонтана. -- И Знаменский стучит в дверь с табличкой "Управляющий".
     Томин  возвращается на лестничную площадку, при­кидывает, с кого начать
расспросы.



     До прихода  Пал  Палыча пожилой  управляющий  лис­тал  иллюстрированный
журнал. Визит следователя выз­вал у него любопытство и приятное оживление.
     -- Что значит -- нет на месте? Сейчас найдем. -- Он стучит в стену.
     -- А часто Артамонову приходится уезжать по службе?
     --  Понедельник и четверг у него разъездные дни. Ос­тальные оседлые. Он
учет ведет, что, где, когда сделано: осмотр, ремонт, новые точки.
     -- Значит, если сейчас отсутствует, то по личной надобности?
     -- Выходит, так, -- соглашается управляющий.
     Он снова барабанит в стену, на  пороге появляется давешняя женщина, но,
естественно, без сумок.
     -- Артамонова ко мне!
     -- Отлучился куда-то, Дмитрий Савельич.
     -- Кто в универмаг, кто в универсам, кто неизвестно куда, -- добродушно
ворчит управляющий. --  Признать­ся, любопытно, в связи  с чем  вы...  -- Он
выжидающе замолкает, но Пал Палыч  не торопится отвечать.  -- Ка­кая-нибудь,
конечно, есть причина, но  должен сказать, что Толя  Артамонов как  работник
добросовестный и аккуратный. Раньше  он был  техник-смотритель в  ЖЭКе,  нам
принес прямо блестящую характеристику.  Между прочим, непьющий.  И  со всеми
ладит.
     -- А вне работы?
     --  Вполне, вполне.  Семьянин  и  прочее. У  нас коллек­тив  небольшой,
немного  по-домашнему.  Бывает,  в  детс­ком саду  карантин  --  он  сынишку
приводит. Смирный такой мальчик, весь в  отца. Да я и жену его  неоднократно
видел, очень порядочное впечатление. В общем, симпа­тичный парень Артамонов.
Без затей, но приятный.



     Томин останавливает спешащую вверх по лестнице девушку.
     -- Марина?
     -- Да.
     -- Мне позарез нужна "уедиенция". Где-нибудь на за­валинке.
     -- Да? -- Марина лукаво оглядывает Томина. -- Тогда лучше к соседям. --
Она  спускается  на  несколько  ступе­нек и  вводит  его  в  коридор  другой
организации.
     -- Куда-то уехал Артамонов. Говорят, вы можете знать.
     -- А почему я за спиной человека должна сплетничать?
     -- Держаться со мной откровенно -- не называется сплетничать.  -- Томин
предъявляет удостоверение.
     Марина с веселым изумлением изучает красную кни­жечку.
     -- Надо же! Старший инспектор! Детям и внукам буду рассказыватьВыходит,
у нас с вами допрос?
     -- Предварительный сбор информации.
     -- Об Артамонове?!
     -- А что?
     -- Да какая о нем информация! Любит профсоюзные собрания и ездит только
на зеленый свет.



     Вертолет ГАИ опускается рядом с шоссе. Из него выходит Кибрит. На место
дорожного происшествия  уже прибыла "скорая помощь", здесь же работники ГАИ,
кучка любопытствующих. Кибрит присоединяется к со­трудникам милиции, которые
фиксируют  обстоятельства  аварии.  Ее знакомят  с  молоденьким,  только  со
студенчес­кой скамьи, экспертом;  он сразу  же  начинает что-то объяснять  и
рассказывать.
     А в кювете видна завалившаяся набок серая "Волга"...
     На откосе  кювета  лежит  тело  молодого  мужчины. Под­ходят  санитары,
перекладывают его на носилки: на земле остаются зловещие темные пятна.
     Санитары  минуют  Кибрит  и эксперта,  который  "ас­систирует"  ей  при
осмотре машины.
     -- Ремень так и был не застегнут?
     -- Да, по-дурацки угробился, -- говорит эксперт и невольно оглядывается
на носилки.



     -- Просто опомниться не могу! -- ужасается  управля­ющий. -- Вот так, в
тридцать два года, а?.. -- От огорче­ния он больно стукнул кулаком по столу.
-- Ну что за нелепость! Куда его, спрашивается, понесло?!
     -- Да, это вопрос... Может, кто-нибудь знает?
     --  Конечно, кто-нибудь знает! -- Управляющий  по привычке  барабанит в
стенку и убежденно говорит: -- Толя весь был на виду, никаких тайн...
     -- А к финансовым операциям он имел доступ?
     --  Да мы, собственно, финансовых не ведем. Зарплату получаем в тресте.
Даже касса взаимопомощи -- в тресте.
     -- Тогда такой резкий вопрос: есть у вас что красть?
     Управляющий огорошен.
     -- Красть?.. Что же в конторе возьмешь?
     -- Решительно нечего?
     Тот пожимает плечами как бы даже с сожалением:
     -- Вы поймите нашу специфику: обслуживание улич­ных электрочасов. Стоят
столбы  по  улицам, на них  эти кастрюли с циферблатами.  Что  тут украдешь?
Минутную стрелку?



     Томин расспрашивает сослуживцев Артамонова.
     --  Сегодня  минут пятнадцать  он  разговаривал  с  вами,  по-видимому,
незадолго до отъезда, -- вопросительно взглядывает он на Марину.
     -- Да не со мной -- по телефону. У них в  комнате аппарата нет, я его к
нашему подзываю.
     --  А  кто  ему  звонил? И  о чем  он  говорил?  Ну же, Мариночка!  Даю
честнейшее слово, что лично Артамо­нову ваша откровенность не повредит!
     -- Я просто не хочу, чтобы дошло  до его грымзы. Что, ребенка, что мужа
завоспитывала до одурения.
     -- Строго между нами! -- заверяет Томин.
     -- Женский  голос. Уже с год  звонит. Сорок шестой размер, третий рост.
Мне заказаны джинсы.
     -- Недурна собой?
     -- А я видела? Кто,  где  -- покрыто  мраком. Тайная  связь,  -- смачно
сообщает Марина...
     ...Пожилой канцелярист в комнате, где находятся трое женщин  за другими
столами, среди них Марина, говорит Томину:
     --  Нет, машину Анатолий  купил в  бросовом  состоя­нии,  только что не
даром. И все руками, два года по  винтику. Ему бы в механиках цены не  было!
Руки сами все насквозь знают.
     -- Что ж он с золотыми руками просиживает здесь штаны?
     -- Вкалывать не хочет. Лишь бы как, только попроще. Характером жидкий.
     -- А я слышал, он мужик крепкий... и деньги водятся.
     -- Какие наши деньги! Рупь пятьдесят в день, и скажи жене спасибо.



     На  месте  происшествия  Кибрит  в  сопровождении эк­сперта и фотографа
подходит к машине ГАИ, где на заднем  сиденье  на  расстеленной газете лежит
небольшой чемодан.  Надев  перчатки,  она поднимает  крышку.  Чемо­дан набит
плотно уложенными пачками денег. Поверх пачек -- пухлый конверт,  на котором
размашистыми по­лупечатными буквами написано: "А. П.".
     По  просьбе Кибрит фотограф  снимает  общий вид  чемодана и отдельно --
конверт.
     -- Такой вот оригинальный чемоданчик, -- усмехает­ся капитан, дежурящий
возле радиотелефона. -- Круп­ным делом пахнет.



     У окна на столе Марины звонит телефон.
     -- Да?..  Минуточку.  Его законная!  --  сообщает она  То­мину, прикрыв
микрофон.
     Томин, не раздумывая, забирает трубку, спросив ше­потом:
     -- Зовут?
     -- Галя.
     --  Это  Галя?.. -- непринужденно включается  Томин, -- Анатолий где-то
здесь, вышел.  Что-нибудь  передать?.. Ах, вы уже рядом!  Тогда поднимитесь,
пожалуйста,   в  конто­ру.  Да-да,  он   просил!  --  Кладя  трубку,   Томин
придвигает­ся  к стеклу, стараясь увидеть что-то  на  улице, и жестом просит
Марину присоединиться.
     Внизу  на  тротуаре  стоят  двое женщин  и  мужчина.  Женщина  помоложе
направляется ко входу в здание.
     -- Артамонова, -- говорит Марина, следя из окна.
     -- А та пара?
     -- По-моему, ее сестра с мужем.
     -- У них это в обычае -- поджидать?
     -- Нет, что-то новенькое...
     --  Прошу! -- Томин открывает дверь  перед  Артамоновой, и  та входит в
кабинет управляющего  с вопроситель­ным выражением на лице.  Недурна  собой,
скромно при­чесана и одета, немного чопорна.
     -- Здравствуйте, Дмитрий Савельич.
     -- Здравствуйте, Галина... не припомню по отчеству...
     -- Степановна. Вы что-то хотели сказать?
     -- Вот товарищ выразил желание побеседовать, -- мямлит управляющий. Ему
очень не по себе.
     Женщина садится на краешек стула и недоумевающе смотрит на Знаменского.
     -- Вы рассчитывали застать мужа в конторе? -- начи­нает следователь.
     -- Да.
     -- А он знал, что его будут ждать?
     Женщина оглядывается на управляющего -- к чему эти расспросы? -- но тот
прячет глаза.
     -- Да, он знал.
     -- А вчера или сегодня с утра никто его не посещал?
     Артамонова отрицательно качает головой.
     --  Не звонил? Нежданное письмо... нет?  Я,  понимаете ли,  все пытаюсь
сообразить, не назначил ли ему кто-либо встречу.
     -- В рабочее время надо быть на работе. Без всяких встреч!
     За ее тоном Знаменский угадывает раздражение, от­голосок свежей ссоры.
     -- В поведении вашего мужа появилось что-нибудь тревожное? Давно это?
     Артамонова снова оборачивается  к управляющему протестующим  движением.
Тот виновато разводит рука­ми: дескать, что поделаешь.
     --   Сегодня  утром,  например,   как  вы  расстались?   --  настаивает
Знаменский.
     --  Как всегда. --  Всем видом  Артамонова  дает понять, что Знаменский
лезет в сугубо личные дела.
     -- А если я попрошу вас вспомнить получше?
     И против воли женщина вспоминает утреннюю сцену.
     ...Всхлипывая, она  одевала  ребенка,  а муж мялся  рядом, страдающий и
сердитый.
     -- Я хоть раз не ночевал? -- спрашивал он. -- Или меня с кем видели? Ну
какие у тебя основания? Нет же оснований!
     -- Не  обязательно видеть... Я чувствую.  Ты стал мне врать.  Это самое
ужасное -- ты стал врать!
     --  Ну  с  чего ты  вдруг взяла,  Галя...  Вот  забрала  себе в  голову
неизвестно  что...  --  бормочет Артамонов  упавшим  голосом  и нерешительно
трогает жену за плечо. -- Галоч­ка... -- Она отталкивает руку.
     Потеряв надежду на примирение, Артамонов ушел...
     Артамонова отгоняет воспоминание.
     --  Мы  расстались,  как  обычно,  --  холодно  говорит  она  чудовищно
бестактному товарищу. -- Мне неприятен разговор с вами. Извините.
     По  улице  перед зданием  конторы прогуливаются сес­тра  Артамоновой  с
мужем.  Из  дверей  густо  валят  служа­щие,  отъезжают машины: рабочий день
кончился.
     Томин подходит к "Волге", которая  привезла их со  Знаменским (и теперь
осталась  тут  в  одиночестве), что-то  говорит шоферу и снова  скрывается в
подъезде.
     Шофер, читавший  книгу,  начинает  исподтишка  при­глядывать  за  нашей
парой.



     --  Следователь?..   --   переспрашивает  Артамонова   у   Знаменского,
преградившего ей выход в коридор.
     Он берет ее под локоть, возвращает и усаживает на прежнее место.
     -- Мои вопросы могут казаться нелепыми, даже не­скромными, но  на самом
деле  они  носят  чисто  професси­ональный  характер.  Вы понимаете,  Галина
Степановна?
     Та делает неопределенное движение.
     -- Кто-нибудь из близких или друзей вашего мужа живет за городом?
     -- Родители. Под Загорском.
     -- Очень хорошо. А по Калужскому шоссе?
     -- Ннет... не знаю.
     --  Кстати,  сколько у него  могло быть с  собой  де­нег?  -- Пал Палыч
делает вид, что вопрос возник у него случайно.
     --  Я  по  карманам  не  шарю!  -- Артамонова  добавляет  драматическим
шепотом: -- Какой позор!
     Получается  аффектированно,  и не поймешь, дей­ствительно  ей неприятен
этот вопрос или это при­творство.  Но при  каждом следующем ответе  понятно,
что никакого притворства тут нет, что слова: "Какой позор!" -- ее  искреннее
отношение к подобным по­ступкам.
     -- Не  волнуйтесь, -- говорит Пал Палыч. -- Нам нуж­но выяснить простую
вещь: какую примерно сумму мог иметь с собой ваш муж.
     -- Рублей пять... семь...
     -- Вы контролируете его расходы?
     -- По-моему, это естественно.
     -- Значит, больше -- исключено?
     --   Ннет...   --   выдавливает   женщина  страдальчески.  --   Раз  он
отсутствует... возможно, у него и была крупная сумма.
     -- Порядка?
     --  Сто рублей...  даже  сто  пятьдесят,  я  допускаю.  Ему  предложили
какие-то фары, колпаки...
     -- А если бы у вашего мужа обнаружились не сотни, а тысячи рублей?
     Артамонова вскидывает руки к вискам и замирает в ужасе.
     -- Как бы вы их объяснили?
     --  Это не  его, не его, нет!  --  громкой  лихорадочной  скороговоркой
открещивается она. -- Это чужие. Чьи-нибудь, конечно...
     -- Чьи же?
     -- Спросите, Толя скажет. Он объяснит. Его спраши­вали?
     -- Меня интересует ваше мнение.
     --  Я  не  знаю.  Какие  тысячи?  Немыслимо!  --   Она   вдруг  находит
единственную точку  опоры в  охватившем ее  смятении: --  Я  вам не верю! --
Отнимает руки от лица, отчаянно сцепляет на коленях. -- Не верю!
     Изумленный управляющий застывает с открытым ртом.
     Пара на улице скрывается за углом, через минуту возвращается, и мужчина
перехватывает взгляд шо­фера.
     -- Фиалки пахнут не тем, -- говорит он. -- Пойду разбираться.
     -- Я с тобой!
     -- Только ни во что не вмешивайся.
     -- Почему это?
     -- Потому что так надо!
     Они сворачивают к подъезду.



     Пал Палыч в раздумье: рассказать Артамоновой прав­ду или еще  погодить.
Колебания прерывает Томин, зна­ком вызывающий его в коридор.
     -- Паша, родственники волнуются. Этот шурин или деверь рвется к тебе.
     -- Милости просим. А ты поприсутствуй -- как там сестры встретятся.
     Оба возвращаются в кабинет.
     -- Галина Степановна, наш сотрудник вас проводит.
     Артамонова  молча выходит в  сопровождении  Томина. Знаменский набирает
ноль-два.
     -- Дежурного по городу.



     На  месте дорожного  происшествия  рядом  с  "Волгой"  расстелен  кусок
брезента, на нем разложены предметы, найденные в машине Артамонова: бумажник
с  докумен­тами,  сигареты, зажигалка, аптечка,  уже  известный нам чемодан,
разорвавшийся  газетный  сверток с чеканкой по металлу,  сплющенная  шляпа и
плащ.
     Фотограф делает снимки, щелкая аппаратом.
     -- Попросить, чтобы поставили на колеса, Зинаида Яновна? --  спрашивает
молодой эксперт, указывая на лежащую в кювете "Волгу".
     --  Да,  пожалуй,  --  но,  помедлив,  говорит:  --  Погодите,  Володя,
возьмем-ка пробы грунта. И с протекторов и с днища. Смотрите, какие нашлепки
грязи.
     --   Хвойные   иголки    прилипли,   --   замечает   молодой   эксперт,
присматриваясь.
     -- Проселочная дорога, Володя.



     -- Благодарю за услугу, Дмитрий Савельич, -- проща­ется  с  управляющим
конторой Знаменский. -- Доверите мне еще на часок кабинет?
     -- Хоть до утра.
     Управляющий берет свой журнал, кепку... и не выдер­живает:
     -- Простите стариковское любопытство -- вправду, тысячи?
     -- Вправду.
     -- А... сколько же?
     Знаменский  не  успевает  ответить,  как на  пороге  по­является  шурин
Артамонова, приятной наружности, лет сорока.
     -- Бардин, -- представляется он.
     -- Знаменский, -- так же коротко отзывается Пал Палыч.
     Сделав   Знаменскому   ручкой   за  спиной   Бардина,   ра­зочарованный
управляющий покидает кабинет.
     -- Бедный  Анатолий!  -- восклицает Бардин. -- Хоро­шо, что пока Галине
не сказали, я боялся застать ее в истерике.
     -- О чем не сказали?
     -- Но у него же авария?
     -- Откуда вам известно?
     -- Машины  на  обычном месте нет,  самого  нет, а  здесь милиция...  --
Бардин разводит руками: дескать, все ясно. -- Он в больнице?
     -- Нет. В морге.
     -- Разбился?!..
     Бардин сгибается, упирается лбом в сжатые кулаки...
     ...Три дня назад в теплый солнечный день они гуляли в парке: обе сестры
с мужьями и  на  плече у Артамонова  трехлетний сынишка. Женщины с мальчиком
отправи­лись  на качели,  а  мужчины,  наблюдая  за  их весельем,  пили пиво
неподалеку, и Артамонов повторял с тоской:
     -- Думал, буду другой человек... жизнь увижу... вроде достиг, а все  не
то...
     -- Мы давно это обговорили, Толька, -- отозвался Бардин с раздражением.
-- Знал, на что идешь.
     -- Много я знал... Все не так, и не пойму, что делать... Тупик!..
     --  Куда  вы  сегодня  вместе   собирались?  --  слышит  Бар­дин  голос
Знаменского и возвращается в настоящее.
     -- К теще на именины, -- тяжело вздыхает он. -- А вы не из ГАИ?
     -- Нет, не из ГАИ... Было заранее уговорено заехать за Артамоновым?
     -- Они с Галиной повздорили что-то. Думали по доро­ге их помирить. Кому
нужны постные лица за столом? Простите, с кем имею честь разговаривать?
     Знаменский подает  удостоверение. Бардин  разгляды­вает его дольше, чем
требуется: внутренне готовится к серьезному разговору.
     -- Куда мог отправиться Артамонов, если день на службе не разъездной?
     -- Тут, скорей, Галина...
     -- Галина Степановна сочла мои вопросы странными.
     -- Да?
     -- А вам они не кажутся странными?
     -- Что прикидываться! Раз вы  с  Петровки, очевидно, не просто  авария.
Что-то  еще вас  смущает...  --  Он выжи­дающе  замолкает,  но Знаменский не
отрицает и не под­тверждает. -- Потому вы от Галины и скрыли, чтобы разговор
не  потонул  в слезах...  Так  что  вопросы,  я  пони­маю,  любые  возможны.
Пожалуйста.
     Бардин  держится свободно  и с  достоинством, но  Пал Палыч  не  спешит
переходить на доверительный тон.  Meшает  скрытое давление  собеседника:  ну
спрашивайте, спрашивайте, у меня готовы ответы!
     Бардин первый прерывает паузу.
     --  Я  должен помочь,  чтобы  рассеялось  недоразуме­ние.  Толя  парень
безобидный. Возможно только недора­зумение.
     Пал Палыч  -- что  с ним  случается  редко  --  пускается на  хитрость:
прикидывается простачком.
     -- Если безобидный, куда я  дену подозрительный факт? Мелкий  служащий,
скромная зарплата -- и вдруг...
     -- Что?
     -- А то, что начальство с меня голову  снимет, если я не выясню, куда и
зачем ваш родственник  катался.  На Калужском шоссе  угораздило, пятидесятый
километр. Какая нужда его погнала?
     -- А он... по дороге туда или обратно?
     --  Обратно,  --  говорит  Пал  Палыч, "не  замечая" ост­рого  интереса
собеседника.
     Бардин узнал нечто важное.
     -- Ах,  Толя,  Толя, -- бормочет он,  быстро решая  что-то для себя,  и
потом спрашивает  осторожно:  -- Позволь­те догадку: при  нем нашли  крупные
деньги, да?
     -- Откуда им быть? -- уклоняется Знаменский. Тон намеренно фальшив.
     -- В принципе, могло быть такое  совпадение. Толя знал мою давнюю мечту
-- катер высокого класса. И недавно был  разговор: обещали ему что-то  вроде
долго­срочной ссуды. У одного человека.
     Знаменский делает вид, что клюнул.
     -- У кого?
     -- Вы меня ставите  в затруднительное положение. Ана­толий по  секрету,
под  честное  слово...  Я,  правда,  не  относился  серьезно,  мало  ли  что
наобещают...  --  Для достоверности  Бардин  должен  немного  поломаться,  а
Знаменский надавить.
     --  Нет уж,  товарищ Бардин, досказывайте: у какого  человека? На слово
верить -- должность у меня не та.
     -- Это  верно... Ну что поделаешь -- Климов. Здешний его приятель. Толя
говорил: Климов "имеет выход на деньги".
     -- Как это понимать?
     -- Ничего не хочу домысливать. Повторяю, что слышал.
     -- Домысливать не надо...-- И, сбросив маску, Пал Палыч жестко кончает:
-- А сколько катеров вы хотели купить?
     -- Простите?..
     -- Я спрашиваю, сколько катеров: два? три? четыре?



     Уже вечереет, когда Знаменский и Томин возвраща­ются в служебной машине
из конторы.
     -- Слушай, Паша, ты веришь в тещины именины?
     -- А ты -- нет?
     -- Странно: человек  везет шестьдесят две  тысячи -- и  вдруг сбегаются
родичи  в едином, так сказать, порыве! Поджидают, волнуются... Не напоминает
типовую картину?
     -- В смысле, предстоит дележ и склока?
     -- Ну да, каждый боится, чтоб не обжулили.  Тем более шестьдесят два на
четыре  ровно не  делится,  -- шутливо добавляет Томин  и трогает шофера  за
плечо: -- Меня где-нибудь здесь. -- И снова Знаменскому:
     -- Ты над этим поразмысли.
     Машина приостанавливается у тротуара. Томин вы­ходит.
     -- До завтра.
     ...А  наутро  в  кабинете   Пал  Палыча  друзья  продолжа­ют  вчерашний
разговор.
     -- Я поразмыслил, Саша. Жена Артамонова в твою схему не укладывается.
     -- Почему?
     -- Просто по ощущению.
     Этого Томину достаточно -- интуиции Пал Палыча он привык доверять.
     -- Нет так  нет.  Танцуем  от печки. Маленький человек. Большие деньги.
Откуда: ограбление, наркотики, шантаж подпольного миллионера?
     --  Теоретически,  что  угодно,  за  исключением  конто­ры.  Там  нечем
разжиться, я справлялся в УБХСС.
     -- Знаешь, мне нравится, что этот Артамонов такой скромненький и тихий,
это  сулит неожиданности.  Дав­ненько не  было роковых  тайн!  -- усмехается
Томин.
     -- Доброе утро. Как успехи?-- входя спрашивает Кибрит.
     --  Все ясно, Зинаида, -- сообщает Томин. --  Пользу­ясь неисправностью
уличных  часов,  Артамонов  похищал  у  добрых  людей  время  и  сбывал  его
втридорога. Деньги не фальшивые?
     -- Ну что ты!
     -- Жаль, --  говорит Пал Палыч. --  Сашу потянуло на экзотику. Как  они
лежали в чемодане?
     -- Очень  аккуратно. Новенькие  пачки  по тысяче руб­лей  в стандартных
банковских заклейках. И отдельно две тысячи -- в конверте.
     -- Предназначались кому-то персонально, -- делает вывод Томин.
     -- Да, там даже проставлены буквы "А. П." Вероятно, инициалы.
     -- А. П., -- повторяет Томин. -- Учтем.
     --  Похоже, поспешный  грабеж  отпадает, -- размыш­ляет Знаменский.  --
Скорее,  пахнет  неким  учреждением.  Слушай,  Зиночка,  купюры   новенькие,
незахватанные... А  есть ли там отпечатки пальцев Артамонова? Вдруг он знать
не знал, что там в чемодане? Вдруг его использовали как курьера?
     -- Тогда зачем мне купюры? Достаточно посмотреть замки.
     Знаменский итожит разговор.
     -- Связи,  --  говорит он  Томину.  -- Отпечатки. --  Киб­рит: -- А это
самое "А. П." -- характерным почерком?
     -- Нет-нет, ничего не выйдет, почти печатными бук­вами.
     На стук в дверь Знаменский говорит:
     -- Войдите!
     Появляется   Бардина,   женщина  лет   тридцати  пяти,  довольно  яркой
наружности, с манерами, выдающими привычку бывать на людях и нравиться.
     -- Я -- сестра Гали Артамоновой, -- заявляет она с порога.
     -- Не будем мешать, -- поднимается Томин.
     Они с Кибрит выходят, и в коридоре Томин интере­суется:
     -- А, кстати, по какой причине авария?
     --  Не ясно  пока.  Шофер грузовика  рассказывает,  что  Артамонов  его
обогнал, но шел странно, неровно -- то сбросит скорость, то опять припустит.
И потом "не впи­сался" в поворот.
     Бардина  тем  временем,  всхлипывая  и  торопясь,  вык­ладывает,  с чем
пришла.
     -- Эти деньги Толя нашел!
     -- Как так нашел? -- изумляется Знаменский.
     -- Да вот нашел -- и все!
     -- Алла Степановна, откуда столь... оригинальная идея?
     -- Он вчера мне звонил, сказал:  "Аля, поздравь, я нашел кучу денег!" Я
говорю: "Не выдумывай".  А он:  "Совершенно  серьезно, такую кучу, что и  не
снилось!" Конечно, ему нельзя было садиться за руль в таком состоянии...
     -- Он и  сумму назвал? ("Ну  и ну! -- думает Знамен­ский. -- Похоронить
не успели -- прибежала с небыли­цами!")
     -- Сумму  -- нет.  Сейчас, говорит, приеду и сдам день­ги в милицию. Вы
не верите? Но я клянусь, что Толя звонил! -- Это сказано так достоверно, что
Пал Палыч на минутку сбит с толку.
     -- Вы рассказали об этом мужу и сестре?
     --  Потом, когда узнала про несчастье  и  подтвердилось  про деньги.  Я
сперва подумала, он дурачится. Толя иногда наговорит с три короба...
     --  Ясно,  --  машинально  произносит  Знаменский  в  раздумье. --  Как
восприняла Галина Степановна?
     -- Разве ей сейчас втолкуешь... Как каменная... И во­обще... моя сестра
настолько непрактичная, трудно пред­ставить!
     -- Время звонка не заметили? -- Пал Палыч пригото­вился записывать.
     -- Около четырех.
     -- А откуда Артамонов звонил?
     -- Он сказал: "Я  из  автомата, сейчас еду  в город и сразу в милицию".
Вероятно, был где-то под Москвой.
     -- Верно, Алла Степановна, под Москвой. Давайте думать, куда он ездил.
     -- Чего не знаю...
     -- Попробуем друг другу помочь. Я бы с удоволь­ствием оформил всю сумму
как находку, и с плеч до­лой. Но надо, как минимум, установить, кто потерял.
Понимаете?
     -- Дда... -- неуверенно отзывается Бардина.
     -- Интересы наши совпадают. Вы ведь пришли с той мыслью, что за находку
полагается вознаграждение -- четверть суммы?
     --  Я  считаю, справедливо выплатить Гале. Анатолий не  виноват, что не
успел сдать.
     -- С доказательствами слабовато. Хотя бы  намек, где искать.  Калужское
шоссе, Алла Степановна. Какое-нибудь предположение, а?
     Бардина разводит руками.
     -- Это плохо.  Допустим, я за вами повторю: "Нашел  кучу денег". А  мне
скажут:  "Ты  видел, чтобы  деньги кучами валялись?" Если  б  Анатолии  хоть
описал вам: дескать, лежали  там-то  и там-то, в черном портфеле без ручки и
завернуты в полотенце... Не описывал?
     Бардина порывается  было подтвердить:  да,  да,  опи­сывал! Но  вовремя
спохватывается и избегает ловушки.
     -- Ннет...



     Теперь перед Пал Палычем сидит Бардин. И тоже припас сюрприз.
     -- Я не ослышался? Вы отрицаете слова жены?
     --  Запишем,  что  мне лично  о  находке  ничего  не  изве­стно.  -- Он
полугрустно, полусердито крутит головой. --  Чудачка! Предупреждал, чтобы не
лезла с этой историей. Нет, все-таки!..
     -- Вынужден  спросить,  чем  вы  объясняете  подобные  показания  своей
супруги.
     Бардин, немного подумав, отвечает:
     -- Разумеется, не будем превращать ее  в  лжесвиде­тельницу. Как-нибудь
сформулируем  поприличней...  вро­де  того,  что   гибель   Артамонова  меня
чрезвычайно рас­строила -- оно  так и  есть --  и потому  я мог поддерживать
разговор, не вдумываясь в содержание и не отдавая себе отчета... В таком вот
духе.
     --  Извольте, запишу, хотя,  если звонок действитель­но  был, я вас  не
понимаю.
     -- "Если  был". В чем  и загвоздка!  Не для  протокола  -- для вас: Аля
милая наивная женщина. Думает, приду, расскажу по правде -- и Галине отвалят
куш. Да такой бухгалтер еще не родился, чтобы заплатить! А я, если не верю в
результат, то и рукой не пошевелю.
     Трещит телефон, Знаменский снимает трубку.
     -- Да?..
     Звонит ему Кибрит:
     --  Это  я,  Пал Палыч. Вести с переднего края  науки.  Внутрь чемодана
Артамонов  не заглядывал!.. Разумеется, мог знать, но только с чужих слов...
Точно, точно, при такой конструкции замки  не  откроешь и не закроешь, чтобы
не оставить отпечатков!
     Знаменский кладет трубку и упирается хмурым взгля­дом в Бардина.
     -- Когда вы услышали от жены версию с находкой "денежной кучи"?
     -- Да с  первыми  рыданиями... До чего  злая шутка  судьбы!  --  Бардин
напрашивается на сочувствие, но Зна­менский холоден.
     -- Смерть всегда  трагична,  но  порой  вокруг  начинает­ся недостойная
склока. У  меня,  признаюсь,  впечатление, что Алла  Степановна  не стала бы
действовать  по  соб­ственному  почину,  вопреки  вам.  Эти  противоречия  в
показаниях -- намеренный расчет.
     -- Совершенно не в моем характере! -- протестующе восклицает Бардин.
     --  Напротив. Ведь вы вчера с первых слов взяли меня на пушку:  сделали
вид,  что  уверены  насчет аварии.  А  вы  ни  в чем  не  были  уверены,  вы
ужаснулись, услышав о гибели Артамонова!
     Бардин  открыл  было  рот, но Пал  Палыч поднимает  руку,  предупреждая
возражения.
     --  Этап  следующий:  вы изложили туманный  вариант о Климове, "имеющем
выход на деньги". Сейчас новый нежданный поворот. Зачем вы с женой  морочите
мне голову?



     Томин звонит в МУР -- "накачивает" своих помощ­ников по телефону:
     -- Судимый?  Так-так, годится. А после  освобожде­ния?..  О-ой, слушать
стыдно! В ваши годы я бегал втрое быстрей! Ладно, что еще?.. Ну попытайтесь,
молодцы.  А  кто  смотрит  дела с необнаруженными ценностями?..  И  когда?..
Шевелитесь, братцы, скорость, скорость! Если что -- я в архиве.
     Он  возвращается к столу, заваленному толстыми  след­ственными  делами.
Отодвигает  том,   начинает   листать  дру­гой,   на  чем-то  задерживается,
углубляется в чтение.
     --  Прямо роман!  --  бормочет себе под  нос.  -- "Смотри лист дела"...
Посмотрим...  --  прижав локтем страницу,  он  отыскивает в  следующей папке
нужное место и снова читает.  -- Батюшки, и вы  здесь, юный Рокотов? Сколько
лет, сколько  зим...  --  Томин усмехается,  что-то вспоми­ная.  -- Ага, вот
наконец и Бардин!



     Утро. В контору стекаются  служащие  -- среди  них  и  те, что нам  уже
знакомы;  с  перешептыванием  оглядываются  они   на  Знаменского,  стоящего
неподалеку от подъезда.  Подходит  поздороваться с Пал Палычем  управляющий,
что-то  выслушивает и согласно кивает.  Наконец появля­ется  тот, кого  ждет
Знаменский, -- Климов, ничем не примечательный человек с лицом, сумрачным то
ли  от природы,  то ли от  невеселого сейчас настроения. Он останавливается,
когда Знаменский спрашивает его: "Вы Климов?" -- и еще больше мрачнеет.
     -- Наверно, из милиции?
     -- Да. В прошлый раз я вас не застал.
     Климов разговаривает со Знаменским грубовато, от­вернувшись в сторону:
     --  Жил  хороший парень,  кого  трогал?  Чем  нормально  похоронить  да
пожалеть... на  пяти  этажах работу  побро­сали.  Толкутся,  роятся,  плетут
ахинею.  Двадцать тыщ! Завтра до миллиона  дойдут! А-а! -- Климов  в сердцах
машет рукой. --  Бабка  моя, темная, правильно  говорила:  о покойнике плохо
нельзя. А вы на покойника уголовное дело!..
     --  Отвели  немного  душу?  --   спрашивает   Знаменский   замолчавшего
собеседника. -- Еще несколько вопросов. Артамонов брал у вас в долг?
     -- Ну кого это касается? Давно прошедшие времена.
     -- А говорят, вы ему недавно заем обещали.
     -- Если двадцать тыщ ищете, то ошиблись карма­ном! -- угрюмо усмехается
Климов.
     -- Дружба между вами слегка пошатнулась? Или тоже пустой слух?
     --  Ну  раньше вдвоем  подрабатывали,  в  новых  домах  двери  обивали.
Понятно,  общие  интересы.  Потом  Толька  откололся,  -- в  голосе  Климова
проскальзывает нотка то ли обиды, то ли неодобрения.
     -- Я чувствую, он вас подвел?
     -- А! -- отмахивается Климов.
     ...Однако   обида  всплывает,  и  на  месте  Знаменского   видится  ему
Артамонов, слышится обрывок разговора:
     -- Обрыдло на чужие двери жизнь тратить!
     --  Толька! Мы  же  целому подъезду  обещали  сделать  до  холодов!  --
возмутился Климов. -- С первого этажа зада­ток взяли -- забыл?
     -- Я понимаю,  Сеня, ты извини.  Задаток я, конечно, верну, а дальше ты
уж  как-нибудь  один.  Я --  шабаш!  Галке  не  говори, ладно? Иногда  охота
бесконтрольный  вечерок... -- Он глянул  на Климова повеселевшими,  шальными
глазами:
     -- Понимаешь, жизнь зовет!..
     Вопрос Пал Палыча выводит Климова из задумчи­вости:
     -- Говорят, Артамонов последние месяцы переме­нился?
     -- В чем?
     -- Вам виднее. Что-нибудь замечали?
     Климов старается отвлечься, блуждая взглядом по сторонам.
     ...Еще одна, более поздняя  сценка встает в  потрево­женной памяти: они
оказались рядом  у прилавка магази­на  накануне  Восьмого  марта.  Артамонов
покупал духи.
     --  Два по пять  пятнадцать и вон  те  -- в  коробке. --  Он указал  на
стеллаж поверх головы продавщицы.
     --  Восемьдесят  рублей!  --   отрезала  та:   надоело  уже  отпугивать
покупателей ценой.
     -- То, что нужно! Заверните отдельно.
     -- Богато живешь! -- сказал из-за спины Артамонова Климов.
     -- Ты тоже тут?..
     -- Тоже.
     --    Это   я   Галке...   --    безнадежно   соврал   Артамонов    про
восьмидесятирублевый флакон.  И вдруг ошарашил при­ятеля:  -- Хочешь,  твоей
такой же куплю?..
     -- Так что перемены? -- спрашивает Знаменский, не дождавшись ответа. --
Вы ведь что-то вспомнили?
     -- Нет. И ничего я такого не замечал!



     У Томина тоже начало нового рабочего дня. При входе его в  кабинет  уже
заливается телефон.
     --  Кто?..  -- спрашивает  Томин в трубку.  --  Привет.  Давай.  --  Он
выслушивает  доклад,  вставляя короткие замечания, удивленные, одобрительные
или сердитые:
     -- Да ну?.. Нет, отставить!.. Ладно, учту... Невозмож­но -- не  бывает,
бывает -- неохота... Вот это спасибо... Так-так... Собачка мужского пола или
женского? То есть как -- не  разберешь? Ногу задирает?.. Нет, это не лишнее.
Уточни кличку. Более того -- узнай, не было ли щенят. А если были, еще более
того -- выясни, куда их дели!.. Да?.. Вот как? Тогда давайте сюда, покажете.
     В  успехе  Томина, кроме собственных  его "сыщицких" талантов,  немалую
роль играет умение мобилизовать и верно нацелить своих сотрудников.
     Оживленный Томин догоняет Кибрит в коридоре.
     -- Зинаида, пошли, кой-что расскажу. Есть время?
     И вот вся троица в сборе у Знаменского.
     --  Года  полтора  назад   Артамонов  внезапно   перестал  нуждаться  в
приработке,  -- говорит Пал  Палыч. -- Тут  список адресов, где они  обивали
двери.
     -- Не случалось  ли  квартирных краж? -- с полуслова понимает Томин. --
Ладно, а как тебе Климов?
     -- Неприязнь к органам, сожаление об Артамонове. Но, я бы сказал,  не в
размере шестидесяти двух тысяч.
     -- Не торопись с выводами! У Климова имеется сосед и с младенческих лет
дружок -- Муромский.  Год назад  его арестовали.  В области  тогда  очистили
кассы двух  универ­магов.  Очень запутанное было дело,  Муромского  взяли по
подозрению,  потом  освободили  за  недоказанностью,  кого-то  посадили.  Но
половину денег не нашли!
     -- Ну и что? -- скептически спрашивает Кибрит.
     -- Пока ничего.  Я ищу вокруг  погибшего "бродячие деньги". Как  к нему
попали -- уже  следующий этап... Климова тебе подсунул этот шурин-деверь? --
обращает­ся Томин к Пал Палычу.
     -- Он. Тоже что-нибудь?
     --   Весьма.  В   прошлом  крупный  валютчик.  Осужден  с  конфискацией
имущества. Но гарантии, что конфиско­вали все, разумеется,  нет. Освободился
он условно-дос­рочно, работает и прочее. Но опять же  не  дам гаран­тии, что
ничем не балуется.  Это вам второй  "выход на  деньги". Дальше.  Выход номер
три. И снова через Бар­дина! Недавно  его одноделец, тоже бывший валютчик, в
своем кругу  именуемый Мишель,  погорел  с хищени­ями на хладокомбинате. Как
человек аморальный, от следствия он скрылся  и  пребывает в розыске. Кубышку
успел прихватить с собой. Есть предположение, что да­леко Мишель не побежал,
а снял где-то дачу и отси­живается на природе. Причем  --  прошу отметить --
Бардин  Антон  Петрович,  то бишь  --  А. П. Правда,  А. П.  у меня  широкий
ассортимент: и Александр Павлович есть,  и  Алексей  Прокопыч,  и  даже Анна
Платоновна. Но возвращаюсь к  Бардину.  Сейчас  некий  Кумоняк рассказывает,
будто Мишеля пригрозили продать и со­рвали сто тысяч отступного. Сто, думаю,
преувеличе­но, а шестьдесят две...
     Знаменский молча делает пометки, но Кибрит не выдерживает.
     -- Шурик, я совершенно запуталась!
     --  Ну?  В  трех  соснах!  -- Томин коротко растолковыва­ет:  --  Погиб
Артамонов. Шурин Артамонова...
     -- Бардин, бывший валютчик, это я усвоила. Но ка­кой Кумоняк?
     -- Это не важно. Важно, что у Антона Бардина старый знакомый в бегах  и
кто-то его "раскулачил".
     --  Саша  полагает,  что  Бардин  с Артамоновым  заод­но, --  вставляет
Знаменский. -- Свободный полет мысли.
     -- Чем я выгодно отличаюсь от тебя, -- парирует Томин.
     -- Извини, Шурик, хоть  ты и старший  инспектор -- снимаю шляпу, --  но
иногда рассказываешь вещи, о ко­торых, по-моему, просто нереально знать!
     -- Почему,  Зинуля?  Ну,  представь,  что у короля треф украли  корону.
Созываем узкое совещание. Здесь  те, кто  разбирается в жизни короля  треф и
его  дамы.  Здесь те,  кому  ясна  конъюнктура  в торговле  коронами. --  Он
пока­зывает то на одну, то на другую  сторону стола. -- Стоит их свести -- и
готов ответ:  корону  стащила  шестерка  пик,  загнала ее бубновому  тузу, а
платил за все червонный валет. Объяснил?
     -- Лучше  некуда! --  смеется Кибрит  и  встает, собира­ясь уходить. --
Пора за микроскоп.
     -- Паша,  не наблюдаю аплодисментов!  -- Томин  тоже поднимается. --  Я
тебе притащил гору информации...
     --   Твоя  информация  касается  разового   мероприя­тия,   --  говорит
Знаменский,  с  сомнением  качая голо­вой.  --  А  у  Артамонова,  по-моему,
появилось какое-то занятие. Более-менее регулярное.
     --  Ладно-ладно,  поглядим. Сгоняю  в район  проис­шествия:  может, кто
приметил старенький голубой "Москвич".
     -- Почему старенький "Москвич", а не новую "Вол­гу"? -- останавливается
Кибрит.
     -- Зинаида, какая "Волга"?
     -- Серая, двадцатьчетверка.
     -- Паша, на чем ездил Артамонов?
     -- Естественно, на "Москвиче". А разбился... Зина?
     -- По-твоему, я не отличу "Волгу" от "Москвича"?
     -- Еще и чужая машина! -- ахает Томин.
     -- О чем вы? Документы на его имя. Сама акт подпи­сывала.
     --  Да что  ж  ты  нам-то не  сказала?! Общеизвестно, что  у Артамонова
допотопный "Москвич", который он со­брал по частям своими руками!
     -- Вы говорили "машина", и я говорила "машина"...
     -- Ну, сыщики! -- веселится Томин. -- Ну, пинкерто­ны! Все-то мы знаем!
     -- И про Мишеля, и про какого-то Кумоняку, -- под­девает Знаменский. --
А такой факт, на самой поверхно­сти -- эх!.. -- Пал Палыч крутит головой. --
Побеспокоим  семейство,  -- берется  он за  телефон.  --  Не отвечают...  --
Набирает другой  номер:  -- Будьте  добры Антона Петро­вича Бардина... Прошу
прощенья, -- кладет трубку. -- На похоронах.



     Высокий  и  тощий, философски настроенный сто­рож ведет  Знаменского по
территории кооперативных гаражей.
     -- Все, бывало, шуткой: сообщите, мол, дедушка, когда сто лет  стукнет,
"Чайку"  вам  подарю... -- Он отпи­рает  гараж запасным ключом, и Знаменский
видит гор­батенький "москвичок"  четыреста первой  модели,  но  аккуратный и
очень ухоженный.
     Сторож  пробирается  в угол, где  странно притулился зеркальный шкаф, и
подзывает Пал Палыча. В шкафу обнаруживается  целый  набор  носильных вещей:
кожаное  пальто  с  меховым  воротником  и  шапка,  три  костюма,  рубашки в
нераспечатанных  полиэтиленовых пакетах, гал­стуки и даже перчатки,  а внизу
несколько пар  хорошей  обуви.  Теснятся  какие-то свертки,  торчат горлышки
бу­тылок с иностранными наклейками.
     -- Полный гардероб, -- поясняет  старик. -- На разные сезоны. Прикатит,
все переменит -- и до свидания...
     Сторож  вспоминает,  а  мы видим, как Артамонов подъезжает  к гаражу на
"Москвиче" и выводит "Волгу", а "Москвича" ставит на ее место, оглядывая его
при этом бережно  и любовно:  где-то  протрет тряпочкой, поправит коврик  на
сиденье, готов, что называется, пушинки сдувать.
     На приборной доске "Москвича" красуется фотогра­фия: голова крутолобой,
длинноухой собаки с умными глазами.
     Артамонов  привычно  переодевается.  Скидывает  скуч­ный   свитерок   и
поношенные  ботинки, прихорашивается перед зеркалом и превращается в этакого
состоятельного молодого пижона.
     Небрежно с маху  хлопнув  дверцей, он трогает "Вол­гу"  и  выезжает  на
улицу, помахав сторожу на прощанье...
     -- Вот таким манером, -- говорит  старик. -- А  когда вернется, то все,
значит, в обратном порядке.
     -- Вас это не удивляло?
     --  И-и, товарищ  дорогой!  Тут ноги протянешь, если на все удивляться,
что удивления достойно!
     Они беседуют в дверях гаража, и старик оглядывается на "москвичек".
     --  Та  у  него была  парадная,  а этот  для  души, -- глубо­комысленно
изрекает он. -- На этом он бы нипочем не расшибся.
     -- Конечно, скорость другая, -- поддакивает Пал Палыч.
     -- Нет. Тут глубже. Психология!



     Вдоль  тихой  улицы  пожилой   мужчина  с  желчным   лицом  прогуливает
коренастую, с  гротескно  длинными  ушами  собаку,  точный  портрет  которой
украшал прибор­ную доску артамоновской машины.
     С видом гуляющего появляется Томин.
     -- Какая миленькая собачка!! -- восхищается он. -- Умная?
     Мужчине Томин не очень нравится. Но так как к собаковладельцам на улице
чаще обращаются с бранью, чем с комплиментами, он отвечает вежливо:
     -- Своя собака всегда умная.
     -- Она какой же породы?
     -- Редкой. Бассет.
     -- А как ее зовут?
     -- Абигайль. Аба. -- И, свистнув собаку, собирается уходить.
     Томин заступает ему дорогу.
     -- Какое  совпадение  -- я, кажется,  знаком  с ее  ма­тушкой! Ту зовут
Фанта, и они  очень  похожи,  очень.  Но,  пожалуй,  мамаша  попроще, вы  не
находите?
     --  Молодой  человек,  что  вас  так  занимает:   я?  моя   собака?  ее
происхождение?
     -- Ну вот, рассердились. Я надеялся -- позовете чай пить, и мы бы уютно
побеседовали.
     -- О чем, черт возьми?
     -- Обо  всем, что  меня занимает,  Алексей  Прокопыч,  --  уже серьезно
говорит Томин.
     -- А-а... --  догадывается мужчина и  переходит на иро­нический тон. --
Билеты в оперу распространял опер­уполномоченный.
     -- Инспектор. Терминология меняется. Так будем чай пить?



     А в кабинете Знаменского впервые появляется жена Артамонова.
     --   Товарищ   следователь!..  --  произносит   она  и,  задох­нувшись,
останавливается у стола.
     -- Вам будет проще по имени-отчеству: Пал Палыч.
     -- Пал Палыч, -- повторяет Артамонова, чтобы за­помнить.
     -- Садитесь сюда. Бояться меня не надо.
     -- Я  не боюсь, но я  очень волнуюсь!  --  Она приса­живается  на  край
дивана,  Знаменский  --  спиной  к  столу, так  что беседа  ведется как бы в
неофициальной обстановке.
     -- Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!
     -- Слушаю.
     Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока
он отнюдь не убежден в ее  искренности и чистоте побуждений,  и в голосе его
сдер­жанность.
     --  Сказали,  что нужно взять  Толины вещи. Сестра пошла и  принесла...
совершенно чужие вещи,  Пал Па­лыч! Какой-то плащ, шляпу,  ботинки. Говорят,
все это было в машине, но это не его!
     Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном  шкафу, не воспринимает
новость как сенсацию.
     -- Вы мне не верите? -- поражается Артамонова. -- Я говорю правду!
     -- Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?
     -- Зачем? -- Артамоновой кажется, что  ее просто от­влекают от темы. --
Как вы равнодушно приняли...  Я думала поразить  вас, и  вы сделаете  вывод,
что...
     -- Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?
     -- Да-да!
     -- А  чемодан вы видели?  --  Пал  Палыч  достает чемо­дан, где  лежали
деньги.
     -- Нет.
     Знаменский убирает чемодан.
     -- Он тоже был в машине.
     -- О... все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?
     --  Предусмотрительно покинул машину  до аварии.  И  оставил  на память
ботинки и чемодан денег.
     Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.
     -- Это непохоже на правду, да?
     -- Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.
     Знаменский  приглядывается  к  ней  испытующе:  про­веряет  реакцию  на
россказни сестры.
     -- Нет... -- горько отказывается женщина. -- Это Аля мне  в утешение...
извините ее.
     Звонит телефон.
     -- Простите, вы  заняты, --  говорит Артамонова, вста­вая. -- Я отнимаю
время.
     -- Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.
     -- Боже мой, если б я могла помочь! -- со стоном восклицает Артамонова.
-- Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде
и кошмаре...
     Она снова  опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в  ней нет той
чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе.
Но  ка­кая-то  если  не  театральность, то  чрезмерность в выраже­нии чувств
продолжает отталкивать Пал Палыча.
     --  Слезами не  поможешь, Галина  Степановна,  -- дежурно  говорит  он,
выдержав короткую паузу.
     Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.
     -- О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу  себе позволить... Если б
он просто  погиб  --  это можно  понять... хотя Толя в  совершенстве  владел
машиной...  но  смерть  не  разбирает... Проклятые,  проклятые деньги! Любая
смерть лучше, чем бесчестье!
     -- Галина Степановна,  услыхав про деньги, вы сразу  сказали "чужие". О
ком вы подумали?
     Женщина молчит, потупясь...
     Перед  мысленным  ее  взором  возникает эпизод из прошлого. Она  держит
двумя пальцами пачку купюр -- на отлете, со страхом и гадливостью.
     -- Толя, я чистила твою куртку, и вот выпало...
     Артамонов, смотревший по телевизору футбольный матч, оглянулся, пережил
мгновение паники, затем про­тянул с почти натуральной беспечностью:
     -- А-а... это не мои, Галочка. Один тут просил достать запчасти.
     -- Поклянись, что Антон ни при чем!
     -- Антон? Клянусь, чем хочешь!
     -- Прости, Толя. Я вдруг подумала... Прости...
     Артамонова поднимает глаза на Пал Палыча.
     -- Умоляю, избавьте меня от этого вопроса! Я не могу.



     Томин  тем временем  беседует  с Алексеем  Прокопычем, сидя в скверике.
Старик держится обходительно и улыбчиво, припрятав свое раздражение.
     -- Вашей собачке, по-моему, год или около того? -- говорит Томин.
     -- Около того.
     --  Значит, из конторы по починке времени вы три года как уволились. Но
с Артамоновым поддерживали контакты?
     --  Ах,  инспектор, собачка довольно маленькая, вер­но? До слона  каких
размеров и какого назначения вы намерены ее раздуть?
     --  Просто  интересно, почему вдруг вам подарок.  Ны­нешним сослуживцам
Артамонов щенка редкой породы не предлагал.
     Щепкин постукивает ногтем по стеклу часов.
     -- Пятьдесят  минут,  инспектор.  А  вы  как-то все  не  можете  толком
сформулировать, что же вас интересует.
     -- Масса вещей.
     -- Это заметно.
     -- В частности, вы.
     -- Помилуйте -- чем?
     --  Очень хотелось бы  услышать, что вы  в  действи­тельности знаете об
Артамонове. О его "Волге". О чемо­данчике.
     -- Моя Аба  сказала бы: хотеть косточку и иметь косточ­ку  -- далеко не
одно и то же! Шучу-шучу, инспектор, по-стариковски. Сам крайне заинтригован.
Анатолий ведь был такой добрый и примерный юноша: не пил, не курил...
     -- Не ухаживал за женщинами?
     Щепкин остро взглядывает на Томина.
     -- Сорок шестой размер. Третий  рост, -- многозначи­тельно подсказывает
инспектор.
     -- А  вас и это интересует? -- спрашивает Щепкин, коротко  помолчав. --
Ах,  инспектор,  инспектор! Если б  вы  сразу заговорили  о  женщинах,  а не
морочили  голову  собаками, я бы... Надеюсь,  Анатолий  простит,  что  я вас
познакомлю  с его  пассией.  Это за  городом, по Калужскому шоссе...  Ну да,
разумеется, от  нее  он и ехал, когда  по­гиб,  --  подтверждает  он, уловив
движение собеседника.
     Расставшись с Щепкиным, Томин направился в лабо­раторию к Кибрит.
     -- Будь другом, дай чего-нибудь от головы!
     -- Цитрамон или анальгин? -- спрашивает Кибрит, роясь в ящике.
     -- Шут его знает, что дашь.
     -- Для верности глотай обе. Стоп, тут не вода! -- зас­лоняет она стакан
на столе.
     Томин запивает таблетки из графина.
     -- Кто это тебя допек?
     -- Один А. П., чтоб его! Чую,  надо ухватить, а ухва­тить не за что. --
Набирает внутренний телефон, слышат­ся длинные гудки. -- Куда-то Паша исчез.
     -- По-моему, у Скопина.
     -- Уже на ковер? Эх, работа-работенка!.. А я, между прочим, собираюсь к
одной даме легкомысленного пове­дения.
     -- Пожелать успеха?
     -- Служебного, Зинаида, служебного! Если старичок не надул, привезу вам
пассию Артамонова! Скажи Паше, чтоб дождался, ладно?



     Скопин --  генерал-майор, начальник Знаменского, -- отнюдь не собирался
распекать его.
     -- Вот такой был серьезный разговор, Пал Палыч, -- резюмирует он.  -- И
я рекомендовал вас. Пойдете в на­чальники?
     --  Очень ценю доверие,  Вадим  Александрович...-- смущенно  произносит
Знаменский и умолкает.
     -- Ну-ну, без реверансов. Да? Нет?
     -- Честно  говоря,  не  тянет...  Привык сам  вести  след­ствие.  Люблю
докапываться  до  причин, искать ходы...  словом,  люблю  свою работу, Вадим
Александрович. Дру­гой просто не мыслю.
     -- Кого же предложите вы?
     -- Да хоть Зыкова!
     -- Надо понимать, что Зыков работы не любит? По­этому  пусть командует?
--  Скопин  усмехается,  подловив  Пал  Палыча.  --  Предвидел,  что  будете
отпихиваться. Сам когда-то  отпихивался...  Ладно,  к этому вопросу  мы  еще
вернемся. Теперь что касается истории Артамонова...
     -- Да?
     Скопин достает папку из сейфа.
     -- Я  прочел все,  что вы сделали. Версий  много,  но не  видно главной
фигуры. Артамонов не тянет на самостоя­тельного дельца, согласны?
     -- Согласен.
     Скопин раскрывает  папку на  месте, заложенном ли­нейкой, заглядывает в
чьи-то показания:
     -- Напрасно вы откладываете прямое объяснение с Артамоновой. Как-нибудь
переживет.  Может быть, откро­ется  причина двойной жизни ее  мужа,  и тогда
разные половинки сойдутся...



     Тихий,  утопающий  в садах  загородный поселок. Непо­далеку  слышен шум
шоссе.
     Томин приближается к небольшому чистенькому домику.
     Следом подползает  и  останавливается машина с  тем же шофером, который
возил  Томина  с  Знаменским в  контору. Пока  шофер  разминается,  а  затем
пристраивает­ся с книгой на солнышке, Томин успевает войти и представиться.
     Мы застаем  его и хозяйку  в  провинциально-уютной комнате "смешанного"
назначения: тут и  буфет с посу­дой, и  трельяж,  уставленный парфюмерией, и
телевизор под кружевной салфеткой. По стенам развешаны кашпо с незатейливыми
растениями и много чеканки, что броса­ется в глаза.
     С тахты таращится собака -- копия Абы и Фанты.
     Хозяйка   дома,  Снежкова,  молода  и  хороша   собой,  но   с  налетом
вульгарности. Привычка разыгрывать секс-бомбу  поселкового масштаба помогает
ей сейчас не те­ряться в присутствии нежданного и неприятного для нее гостя.
     -- Симпатичный  мальчик, жаль, не  знакома, -- гово­рит  она, возвращая
Томину фотографию Артамонова. -- Это с вами кто-то пошутил. Надо же, в какую
даль зазря проездили!
     -- Совсем уж зазря?
     -- Ну если в ином  смысле... Такого интересного  муж­чину  грех  всухую
отпускать.
     -- Филя, ты тоже не припомнишь?
     Томин протягивает фотографию собаке, та ее равно­душно обнюхивает.
     --  Неблагодарное  животное! Это  хозяин  твоей мама­ши. Соседка --  та
сразу узнала, -- обращается он к Снеж­ковой.
     --  Ой,  да  она  рада-радешенька  наклепать!  Со зла,  что  я вон,  --
оглаживает  стройные  бедра, -- а  она --  во!  --  показывает руками  нечто
бочкообразное. -- И  на  работу мою  завидует,  да к  тому ж  Филя кур у ней
гоняет.
     -- А вы где работаете?
     -- Преподаю на курсах кройки и шитья.
     -- Обидно, если ехал зря... Придется показать еще одну картинку.
     Снежкова беспечно взглядывает и хватается за сердце.
     -- Толя!.. О-о-ой...
     Услышав из раскрытого окна рыдания, толстая сосед­ка вылезла на крыльцо
полюбопытствовать.
     Томин вышел из дома, сел рядом с шофером.
     -- Минут через пятнадцать надо ехать, -- угрюмо го­ворит он.
     На Петровке Снежкова уже не  "вамп", а напуганная и страдающая женщина.
Выплакаться не дали, ничего тол­ком не объяснили...
     -- Не  пойму,  зачем  вы  сначала все  отрицали, Таисия Николаевна,  --
говорит Знаменский.
     -- А если жена подослала? -- она делает жест в сторо­ну Томина.
     Тот  сидит  в  уголке с видом  человека,  который больше  ни во  что не
вмешивается.
     --  Ну-у,  частных  сыщиков  у  нас  нет...  Вы  давно  встре­чаетесь с
Артамоновым?
     -- Год два месяца.
     -- Кто-нибудь "сосватал"?
     -- Нет, голоснула на шоссе, Толя подвез, ну и...
     -- Ясно. Скажите, что вам известно о его работе?
     -- О работе?.. -- Женщина пожимает плечами.
     -- Скрывал?
     -- Кажется, по линии часов что-то... Управляю, гово­рит, ходом времени.
Захочу -- назад пущу. Хохмил.
     -- А какие-нибудь побочные занятия? Приработки?
     -- Я ему не благоверная. Не отчитывался.
     -- С неблаговерными порой откровенней, Таисия Ни­колаевна.
     Снежкова молчит и опять нервно пожимает плечами.
     -- Ну, хорошо, вернемся к дню гибели Артамонова. Пожалуйста.
     -- А  чего  еще рассказывать? -- подрагивает  она  губа­ми. -- Побыл-то
всего ничего. В четыре уже позвонил домой и засобирался.
     -- У вас городской телефон?
     -- Через восьмерку.
     -- Артамонов с женой разговаривал?
     -- Нет, не с женой... Он ее сестре звонил.
     -- О чем?
     -- Не хотел к теще идти... А эта Аля разоралась, он и поехал...
     Чувствуя близкие  слезы,  Пал  Палыч  переглядывается  с  Томиным,  тот
выходит в коридор. Дергает одну дверь, другую, бормочет с досадой:
     -- Разбежались!
     В  криминалистической  лаборатории  Кибрит  тоже  стя­гивает  халат  --
собирается домой. Звонит телефон.
     --  Да...  --  снимает  она трубку.  -- Валерьянки нет,  Шурик.  С вами
сегодня хоть аптечку заводи!.. Хорошо, попробую что-нибудь найти.
     За   прошедшие   минуты   в   тоне   Снежковой  появилась  истерическая
агрессивность.
     -- Это мое совершенно личное дело! -- заявляет она Знаменскому.
     -- Таисия Николаевна, я спросил лишь о характере ваших отношений.
     -- А чего спрашивать?! Чего вы от меня добиваетесь?! Сами не понимаете,
какие бывают отношения, если от жены гуляют? Я про  это с  мужчиной говорить
не  могу!! Вообще лучше ничего не говорить! --  Снежкова утыкает­ся лицом  в
ладони и бурно плачет.
     За ее спиной отворяется дверь, входят Кибрит и Томин. Пал Палыч жестами
просит Кибрит побыть со Снежковой, успокоить ее.
     -- Я вас позову, -- шепчет Кибрит.
     Мужчины выходят.
     Когда  Снежкова отнимает  руки от лица, она видит на  месте Знаменского
женщину.
     -- Вы тоже следователь?
     -- Нет, я эксперт. Но  случайно в курсе: меня посыла­ли на место аварии
для осмотра.
     -- Ой... Вы Толю видели?
     -- Да.
     -- Он... сильно мучился?
     -- Нет,  по  счастью.  Все  случилось  мгновенно... И  лицо  совсем  не
пострадало. Он, наверно, даже испугаться не успел.
     --  Когда  сюда  ехали, видели этот поворот. Толя  столько ездил,  даже
поддатый... Он с закрытыми глазами мог! И вдруг... Судьба, что ли?..
     -- Да, странно... Как вас зовут?
     -- Тася. А вас?
     --  Зина,  --  с едва  уловимой  заминкой отвечает  Киб­рит,  решив  не
разрушать возникшего к ней доверия Снежковой.
     -- Замужем?
     -- Замужем.
     -- И как у вас? -- нащупывает Снежкова почву для общения.
     --   Ну...   всяко   бывает...   --   Кибрит  предлагает   собесед­нице
почувствовать себя на равной ноге. -- Вы его люби­ли, Тася?
     -- Это трудно сказать... Наверное, любила,  если реву...  А  другой раз
глаза бы не глядели...
     Вздыхая и сморкаясь, она начинает изливать душу.
     -- Знаете, сперва  он мне  до того понравился, совер­шенно удивительно!
Чего-нибудь сделает и  покраснеет, представляете? Игорька привозил.  С рук у
меня не слезал, такой ребенок ласковый. Теперь вырастет  -- забудет... Мать,
Галина  эта, раз  его наказала, а он ей: Тася, говорит, лучше...  А потом...
Даже  не знаю,  как  расска­зать... Что-то  ему  вступило  --  не угодишь...
Разврата захо­телось, -- почти шепчет  Снежкова. -- Представляете?  А что  я
такое могу? Я ж  не  какая-нибудь! Уличная  я,  что ли?.. Если, говорит, все
обыкновенно, то я и в законном  браке имею, а ты научи меня прожигать жизнь.
Вы пони­маете? Нет,  вы не подумайте, Зина, он был хороший.  Если за ним что
подозревают  -- это неправдаТоля  был очень  хороший. Попроси -- все отдаст.
Честно. Такие подарки дарил! А недавно вдруг мебель привез. Я даже подумала,
может,  имею  перспективу. Не  к жене  привез  -- ко мне. Дом  обставляет...
Господи, как его угораздило на том повороте?!
     Во время разговора Знаменский и Томин топчутся в коридоре.  Из кабинета
появляется Кибрит, кивает Пал Палычу: можешь допрашивать.
     Знаменский уходит к себе.
     -- Я сейчас, Паша,  -- говорит Томин. -- Что ска­жешь? -- спрашивает он
у Кибрит.
     -- Ничего.
     -- За двадцать минут ничего?
     -- Шурик, тайна исповеди!..
     Снежкова успокоилась и стала словоохотливей. Уви­дев на  столе чемодан,
она с грустью говорит:
     -- Толя часто с ним ездил, служебные документы носил.
     -- Вы их видели?
     -- Зачем мне их смотреть?
     -- Таисия Николаевна, женщины ведь наблюда­тельны.
     -- Ну?
     --  Как  вам  кажется,  Артамонов  приезжал  прямиком  из  города?  Или
заворачивая еще куда-то в округе?
     -- Трудно сказать, -- отвечает Снежкова после разду­мья. -- Но чего ему
в округе делать?
     -- А часто он звонил от вас? На службу или друзьям?
     -- Нет, только жене: "Галочка,  задержусь, работаю с Климовым". Я после
шутила: приезжай, говорю, работать с Климовым, я соскучилась.
     Знаменский  с  досадой  убирает  в  сторону  чемо­дан,  вошедший  Томин
понимает, что допрос почти бесплоден.
     -- Вам  не  случалось бывать у  знакомых Артамонова или принимать  их у
себя?
     -- Привозил одного старика как-то. Не помню, как зовут.
     -- Плешивый и носатый? -- полувопросительно встав­ляет  Томин,  имея  в
виду владельца Абы.
     -- Да. И еще Антона. Это уже весной. Друг его. Тоже знаете?
     Пал Палыч и Томин оживляются при имени Антон.
     -- Пожалуйста, все, что припомните.
     -- Ну, Толя  заранее сказал, что будет гость, и давай,  мол, постарайся
встретить на высшем уровне. Хорошо, у соседки свинья  опоросилась.  Пришлось
кланяться. Сдела­ла  я  молочного  поросенка заливного, пальчики  обли­жешь.
Парад, конечно, навела...
     Воспоминание относится  к  разряду приятных, и  Снежкова погружается  в
него с удовольствием.
     ...За  празднично  накрытым  столом  сидят  Артамонов  и Бардин. Звучит
музыка. Прифранченная  хозяйка  играет  глазами  и  мечется  между  кухней и
гостями. Бардин холод­новато  любезен,  его  забавляют  старания  Артамонова
про­извести впечатление.
     -- Как тебе Тася?
     Бардин улыбается Снежковой, та, прервав хлопоты, ждет оценки.
     -- Красивая женщина, хорошая хозяйка. Чего еще желать?
     -- Благодарю за комплимент, -- воркует Снежкова.  Бардин представляется
ей весьма привлекательным муж­чиной.
     -- Валяй, соблазняй его, валяй! -- смеется Артамонов и  подталкивает ее
к шурину.
     -- Попозже, -- обещает Снежкова.
     -- Сначала гарнитур посмотрим, -- решает Арта­монов.
     Хозяйка   отпирает   им  комнату,  загроможденную  до­рогим  кабинетным
гарнитуром. Мебель просто составлена сюда, книжный шкаф без книг, письменный
стол без единой бумажки.
     Артамонов с победоносной ухмылкой плюхается в кресло.
     -- Сила?
     -- Зачем тебе?
     -- Ну... красиво, приятно. Посижу, о чем-нибудь по­думаю.
     -- Подумать тебе полезно, -- со скрытым раздражени­ем роняет Бардин...
     --  Я  слушаю,  Таисия Николаевна, --  прерывает Пал Палыч воспоминания
Снежковой.
     -- Знаете,  Толя  чувствовал свою гибель! -- вдруг вы­паливает  она. --
Такой  был тоскливый  и  никак не хотел  ехать!  Перед  дорогой  он зашел  в
кабинет...
     ...На  диван  брошены  плащ, шляпа  и  пресловутый  чемодан.  Артамонов
бесцельно бродит  по  комнате, отре­шенно разглядывая  пустые полки  и голый
стол, трогает пальцем верхнюю доску шкафа.
     -- Неизвестно, откуда  пыль, -- бормочет Снежкова. Прислонясь к косяку,
она наблюдает за Артамоновым. Тот садится в кресло, подпирает голову кулаком
и зас­тывает.
     -- Толюшка! -- не выдерживает женщина. -- Ну чего ты так переживаешь?!
     -- Не мешай. Я думаю о жизни.
     От непривычности ответа Снежкова теряется...
     -- Я, говорит, думаю, -- повторяет она теперь Зна­менскому и Томину. --
"Не мешай думать", понимаете? Он предчувствовал! Он как знал!
     -- Умоляю вас не  плакать! -- вскакивает Томин.  -- Поговорим о другом.
Вот  вы  познакомились.  Кстати, где?  Голосовали ближе  к  городу  или  уже
недалеко от поселка?
     -- А при чем поселок? Я к тете ездила в Сосновку. Это по  Киевскому. На
возвратном пути Толя и подвез.
     -- Он был с чемоданом? --  спрашивает Знаменский. Оба настороженно ждут
ответа.
     -- Да, спереди в ногах мешался. ("Заладили с этим чемоданом", -- думает
она в раздражении).
     Наутро после допроса в  кабинете Знаменского прово­дится опознание. Как
положено, вместе  с двумя другими  мужчинами  того же  примерно  возраста  и
комплекции Снежковой показывают Бардина.
     --  Знаете ли вы кого-либо  из этих людей?  -- обраща­ется Пал Палыч  к
Снежковой.
     -- Да, в середине -- Антон.
     "Зачем нужна  столь  официальная процедура? -- дума­ет  она.  --  Может
быть,  она чревата  опасностью для  обхо­дительного,  любезного  Антона?" И,
глядя на него с неловкостью, Снежкова добавляет:
     -- Извините...
     -- Пожалуйста, Тася, пожалуйста, -- иронически улы­бается тот.
     Звонит городской телефон.
     -- Минуточку, -- говорит Пал Палыч в трубку и кла­дет ее на стол.



     Артамонова  позвонила  Знаменскому  из дому,  по  на­стоянию  сестры. И
теперь объясняет следователю причи­ну своего звонка.  Прижав  трубку к  уху,
Артамонова ждет, пока Пал Палыч освободится.
     -- Товарищ Знаменский?.. Это Артамонова. Простите, что мешаю, но каждый
день  неизвестности  --  для   меня   мука!..  Приедете?..   --  Предложение
Знаменского неожи­данно. -- Нет,  пожалуйста, раз вы  считаете...  Я немного
нездорова, застанете в любое время. До свидания.
     -- Сюда?! -- всплескивает руками Бардина.
     -- Да.
     -- Галочка, только не пугайся, это, наверно, с обыском.
     Артамонова своим характерным жестом вскидывает руки к вискам.
     -- Боже, до чего я дожила!
     -- Где у тебя фотографии, письма? Я унесу, чтобы не рылись. Хоть это!
     -- Нет, Аля. Пусть обыскивают! Мне прятать нечего.
     Бардина понимает, что ей надо как-то подготовить сестру.
     --  Галочка, родная...  --  начинает она,  терзаясь  тем, что предстоит
выговорить. -- Это ужасно, но я  наконец  должна  тебе рассказать кое-что...
Лучше уж я...



     --  Весьма  пышная  церемония,  --  улыбается  Бардин, оставшись  после
опознания  с Пал Пальнем. --  И велика вам  радость, что  Толя возил меня  к
своей бабенке?
     -- Возил,  между прочим,  на  "Волге", показывал  до­рогую мебель и так
далее. Следовательно, вы знали о его второй, тайной жизни.
     -- Хм... Один -- ноль.
     -- И безусловно догадывались, что  дело не чисто. Человек вы  неглупый,
бывалый.
     --  Даже сиделый, --  замечает Бардин, поняв, что Пал Палычу известно о
его судимости.
     -- Да, не скрою, поинтересовался вашим прошлым.
     -- И представляете, что я за фрукт, -- это звучит в вашем голосе.
     -- Разубедите, если не так.
     -- Хорошо, -- помолчав,  соглашается Бардин и, решившись,  рассказывает
уже без понуканий. -- Зало­жили  меня тогда собственные коллеги.  Два резвых
мо­лодых  человека сдали  органам.  Я  был слишком силь­ный  конкурент. Но я
успел  сесть,  когда за  валютные операции  еще  давали  два года.  Пока  за
проволокой --  казалось  ужасно много.  Но  едва  приехал домой  -- указ: до
высшей  меры. И  читаю в газете,  что те резвые  молодчики пошли  под вышку.
Представляете, что я чувствовал?
     -- Надеюсь, не только злорадство?
     --  Что  вы!   Готов  был  благодарить  за  прежнюю  под­лость!  Решил:
стопСудьба  подарила  жизнь --  но  четко  предостерегла.  Не скажу,  что  я
суеверный,   но  мистичес­кое  было  ощущение.  Да...  Ну,   вспомнил   свое
музыкальное  образование, пристроился  работать, женился. Теперь вот средней
руки   организатор  в  области  легкой  музыки.  Как  валютчик  был  гораздо
талантливей. Но зато на каком боку лег, на том и просыпаюсь.
     -- Ладно,  верю. Но тогда я спрашиваю вас, спраши­ваю человека, который
со всем этим покончил: зачем вы меня путали разными баснями?
     -- Старый  служака,  что вел мое  дело,  твердил  клас­сическую  фразу:
"Следствию  все  известно, советую  при­знаться". Сейчас следствию,  видимо,
почти  ничего  не  известно,  и  все  равно советуют признаться... -- Бардин
говорит  скорее  грустно,  чем  насмешливо.  --  Вы  не  учи­тываете  одного
обстоятельства, Пал Палыч. В происходя­щей  драме центральное лицо --  не я,
не вы, не погибший  Толя, а его жена, Галина. Вам -- служба, мне -- семейные
неприятности. Над ней же в буквальном  смысле разверз­лось небо! Не встречал
человека,  настолько  помешанно­го на  честности  и  долге. Обычной  женщине
стыдно, скажем,  не  иметь  модного пальто. Галине стыдно иметь  что-нибудь,
чего у других нет!
     -- А чем плохо?
     --  Скучно!  Я к  ней очень привязан --  выросла на глазах.  Но скучно.
Ходячая добродетель.
     -- Она знает про вашу судимость?
     -- К сожалению.
     -- И не верит в ваше перерождение.
     -- Она верит, что горбатого могила  исправит. -- В его  тоне застарелое
раздражение. --  Думаете,  мы  с  Алей сочинили про  находку  в  расчете  на
какое-то там вознаг­раждение? -- Он машет рукой. -- Да Галина  и не взяла бы
ни  за что! Чужие деньги. Но... ее надо  понять. Смерть, похороны -- это она
перенесла стоически. Выходит, с одной стороны, -- железный  характер. А в то
же время ее  свалить ничего не стоит. Расскажи я про Анатолия всю  правду --
сразу, и неизвестно, где потом искать: в пси­хушке или под трамваем! Так что
мы больше  Галине голову морочили, не  вам. Чтобы на тормозах, понимаете?  К
тому же  надо было чем-ничем  сдвинуть ее с идеи, будто я  свернул на старую
дорожку и Анатолия потянул.
     -- Давайте поближе к протоколу.
     Бардин кивает.
     --  Значит,  так.  Узнав  об  аварии, я  объяснил своей  жене вероятное
происхождение обнаруженных денег. Она, естественно, ничего не подозревала.
     -- Совсем уж ничего?
     -- Только то, что Толя погуливает,  -- твердо говорит Бардин.  -- Ей  и
того хватало,  чтобы  волчицей рычать...  Так  вот,  мы  взвесили  возможную
реакцию Галины Артамоновой -- и изобрели историю с находкой.
     Знаменский коротко записывает.
     -- Но вы еще прежде сымпровизировали заем на ка­тер, -- напоминает он.
     --  Сами  спровоцировали,  Пал   Палыч,   --   усмехается  Бардин.   --
Притворились  простачком, грех  было  не  по­пробовать.  Я  только с  суммой
ошибся,  а  так-то  Климов  -- лакомый  кусок, чтобы  отманить  следствие  в
сторону.
     -- Вы имеете в виду его приятеля Муромского?
     -- Раскопали? Обидно, что не увлеклись этой версией. Вы бы в ней увязли
как в болоте!
     -- Потому и не увлеклись. О Муромском вы слышали от Артамонова?
     -- Ну да. Климов -- Толе, Толя -- мне.
     -- Сколько усилий, чтобы пощадить нервы своей род­ственницы!
     -- Есть ехидное подозрение, если позволите... Вы тоже щадите ее нервы?
     -- Следственная хитрость, -- парирует Пал  Палыч. -- Да?.. --  берет он
трубку  зазвонившего  телефона. --  Еще тут, Саша,  заходи, -- приглашает он
Томина.
     -- Антон Петрович, а не проще ли было  удержать Артамонова, чем  теперь
вот...
     -- Прошляпил. Несколько месяцев был на гастролях, вернулся, вижу: глаза
в разные  стороны. Раньше,  правда,  проскальзывало:  серое  существование и
ничего не имею, другие берут от жизни.  Явно с чужого голоса, я не  придавал
значения. Конечно, поговорили. Объяснил ему, что он не создан для коммерции,
тем более с Галиной под боком. Попусту. Уже понесло.



     В  ожидании приезда  Знаменского  между  сестрами  про­исходит  тяжелое
объяснение.
     -- Не  могу понять, -- шепчет Артамонова  уже  в изне­можении от всего,
что пришлось услышать.-- Как -- вторая машина?
     --  Новая, Галочка, "Москвич"  в гараже стоит целехонький... -- Бардина
всхлипывает. -- И никто с Толей не ехал. Вещи в машине были его собственные.
     Некоторое  время  обе  молчат.  Артамонова  сидит  на­пряженно,  крепко
ухватившись за подлокотники, будто кресло вот-вот уплывет из-под нее.
     --  Все время притворялся...  лгал... Он же не был  та­кой... раньше...
Добрый... веселый... Он хороший  был, Аля... Нет, я  не понимаю...  Помнишь,
как мы первый раз поехали на "Москвиче"?
     -- Позапрошлым летом, -- сквозь слезы отзывается Бардина.
     -- Да, -- шепчет Артамонова, -- позапрошлым летом.
     ...Это  был  для Артамонова день торжества,  день сбыв­шейся мечты: его
горбатенький  "москвичек", возрожден­ный из груды лома, резво и  полноправно
катил по улицам города.
     -- Ты  замечаешь, как берет с места? -- спрашивал. Артамонов  сидевшего
рядом Бардина. -- Замечаешь?
     --   Мм,  --  одобрительно  мычал  тот,  чтобы  не  омрачать   Анатолию
лучезарного настроения.
     -- Теперь я буду тормозить, обрати внимание... Сила?
     -- Толька, я не автомобилист!
     -- Но ездишь же ты в такси, например. Неужели не видишь разницы?
     -- Вижу, -- засмеялся Бардин. -- В такси коленками не упираешься...
     -- А, перестань!  Это все, -- Артамонов пренебрежи­тельным жестом обвел
поток машин, -- по сравнению с моим "жучком" --  дрянь, будь уверенЗаводская
сборка, скорей-скорей,  колеса крутятся  и  ладно. А у меня, Анто­ша, ручная
подгонка, предел точности. Не мотор -- хронометр!
     Пока Артамонов хвастался машиной, сестры  на зад­нем сиденье  забавляли
Игорька.
     -- Как ему -- нравится машина? -- спросил Арта­монов.
     -- Улыбается, -- весело ответила жена.
     Артамонов нашел  местечко на стоянке, все вышли и направились к воротам
парка.
     Артамонов раз-другой оглянулся  на  ходу  полюбовать­ся  "жучком". Нет,
безусловно, всякие там "Жигули" и "Волги" меркнут рядом с его сокровищем!..
     В парке буйно цвели клумбы, дети толпились вокруг аттракционов.
     --  Эх, -- сказал Артамонов, минуя  мужчин, сгрудив­шихся возле пивного
ларька, -- теперь уже и кружечку  не пропустишь: за рулем!  -- Но прозвучало
это не сожалею­ще, а, напротив, блаженно...
     Вертелась детская карусель, визжали малыши, проно­сясь на лошадках мимо
ожидающих за оградой мам и бабушек. На руках у Артамоновой таращился Игорек,
завороженный пестрым зрелищем.
     И вдруг скрежет, вращение замедлилось. Карусель остановилась.
     -- Слазьте, ребята! -- возник откуда-то дюжий му­жик. -- Поломка!
     Ребятишки слезать  не хотели,  те, кто ждал своей  очереди, галдели, не
желая расходиться. Кто-то из взрос­лых потребовал вызвать техника.
     Артамонов нырнул под  ограду и направился к "кару­сельному начальству".
О чем-то они там заспорили, му­жик замотал головой, но потом все же допустил
добро­вольного ремонтника к механизму.
     -- Дяденька пошел чинить? -- спросил Артамонову тоненький голосок.
     -- Да, -- улыбнулась та.
     -- А он починит?
     -- Починит.
     И  действительно починил. Разве мог он видеть чье-то огорчение в  такой
счастливый для себя день?
     Снова кружилась карусель и  радовалась детвора.  Арта­монова ласково  и
спокойно смотрела на мужа, оттирав­шего запачканные руки.
     Как все было хорошо!..
     И как теперь все ужасно...
     --  Зачем?.. Зачем?.. Зачем?.. -- повторяет Артамонова в  пространство.
-- Ну зачем же?! Хоть бы спросить...
     -- Аля, когда началось... все это? -- глухо произносит она, помолчав.
     -- Года полтора назад, -- тяжело выдавливая слова, говорит сестра.
     -- И ты знала?!
     -- Ничего я раньше  не  знала! Я бы  ему  глаза выцара­пала! Антон  уже
после аварии сказал.
     -- Но Антон знал! И ни слова?! Аля, этому нет назва­ния!..
     В кабинет Знаменского входит Томин.
     --  Как  вы  только  разыскали  несравненную  Тасю? --  говорит Бардин,
здороваясь. Он оборачивается к Пал Палычу  и вздыхает: -- Самое смешное, что
все  это  было  абсолютно  ни   к  чему.  Очень  любил  жену,   сына.  Вкусы
непритязательные.  Вообще  простецкий,  славный  парень.  Ему  бы пахать или
слесарить... Я когда-то летал ужинать в город  Ереван  и умудрялся  получать
удовольствие! На то нужен особый склад. А Толя рожден для  мирных, здоро­вых
радостей... В  последнее время уже  понял,  что живет  "на разрыв".  Еще  бы
немного -- и мог образумиться. Жаль, не успел.
     -- Откровенный разговор? -- спрашивает Томин.
     -- В таких пределах, --  отзывается Знаменский, пере­давая ему протокол
на одном листе, пробежать кото­рый -- минутное дело. -- Возникают вопросы?
     -- Два совсем маленьких,  --  невинно подыгрывает Томин. -- Кто  впутал
вашего шурина? И во что впутал?
     Бардин, стреляный воробей, сдержанно улыбается.
     -- Рад бы ответить!
     -- Антон Петрович! -- укоризненно восклицает Зна­менский.
     --  Что поделаешь. Толя был слабовольный,  да, но  надежный  парень, не
трепло. Сочетание этих качеств, вероятно, и привлекло, понимаете?
     Томин готов отпустить сердитое замечание, Знаменс­кий останавливает его
жестом.
     -- Напомню одну мелочишку,  Антон Петрович. Когда мы впервые  обсуждали
аварию на шоссе,  вы поинтересо­вались: по дороге  туда или обратно? Узнали,
что обрат­но, и тотчас смекнули -- крупная сумма!
     -- Да? -- машинально роняет Бардин.
     -- Да. А я смекнул, что товарищ Бардин, стало быть, в курсе.
     --  В  самых  общих чертах,  Пал  Палыч. Наверняка  не  больше  вашего.
Насколько  понимаю, через Анатолия про­ходила туда  документация, обратно --
деньги. Какая-то шарашка в области.
     -- По Киевскому направлению? -- нажимает Томин.
     -- Да, кажется.



     Однокомнатная  квартира Артамоновых. Тут чисто, прибрано, немного голо.
Обстановка до аскетизма проста. Комнату "утепляет" лишь детская кроватка, да
горка  игрушек на столике у окна. Единственное украшение стен -- десятка два
образцов  чеканки разных размеров.  Знаменский  их задумчиво  рассматривает,
ожидая возвра­щения хозяйки, которая умывается в ванной.
     Первый этап разговора уже  состоялся, и ее худшие опасения окончательно
подтвердились.
     Артамонова входит в сопровождении собаки.
     -- Простите... минутная слабость.
     --   Вы  увлекаетесь  чеканкой?  --  Пал  Палыч   старается  не  выдать
заинтересованности.
     --  Толе  нравилось.  С  прошлого  года  начал   собирать...  Можно  не
развлекать меня светской беседой. Я действи­тельно взяла себя в руки. -- Она
напряжена, натянута до звона, но голос ровный, глаза сухие.
     -- Галина Степановна, случалось, что муж работал дома с документами?
     -- Иногда приносил и что-то заполнял по вечерам. Раза два в месяц.
     "Два  раза  в месяц выдают, например, зарплату..." Пал Палыч машинально
берет  поролоновую игрушку,  сжимает  и  следит, как  она  принимает прежнюю
форму. Артамоновой чудится невысказанный вопрос.
     -- Игорек  у Аллы. Она  опасалась  обыска, ребенок  мог испугаться.  Вы
будете делать обыск?
     --  Если ваш  муж  хранил  какие-нибудь бумаги... то я бы посмотрел,  с
вашего разрешения.
     --  Письменного  стола  у  него  нет. Верстачок  --  вы  ви­дели  --  и
инструменты. --  Она  достает из  шкафа  две  небольшие  коробки.  --  Здесь
семейные фотографии, здесь справки и квитанции... Еще вот, -- поверх коробок
ложится  небольшая  пачка  поздравительных  открыток и  писем,  перевязанная
шнурком. -- А это я нашла за кни­гами.
     Знаменский берет протянутый бумажник, бегло про­сматривает содержимое и
возвращает: ничего важного.
     -- Когда в квартире был ремонт?
     Артамонова не отвечает, делая досадливый жест.
     -- Извините, --  настаивает  Знаменский, -- но вопрос о  ремонте  имеет
вполне  определенный смысл:  свежие  обои  и  побелка  могут скрывать  следы
тайников.
     -- Ремонтировали в семьдесят восьмом, как въехали.
     -- А позже муж что-нибудь переделывал?
     -- Собирался оборудовать кухню. Но потом все мень­ше бывал дома и...
     Знаменский понимающе кивает.
     -- Не планировал он сменить место работы?
     --  Н-нет.  Очень вымотался,  пока был  техником-смот­рителем. Не  умел
поддерживать дисциплину  и работал за всех. Водопроводчик запил  -- Толя сам
чинит  краны. Кто-то в котельной прогулял -- Толя бегает включать подкач­ку.
Каждые четыре часа, круглые сутки. Говорил уже: мечтаю сидеть на стуле. Даже
поступил на заочные курсы счетоводов.
     -- И кончил? -- оживляется Пал Палыч.
     -- Кончил.
     "Значит, знаком с бухгалтерским учетом. Не это ли объясняет его функции
в шарашке?" -- думает Пал Палыч.
     -- Сядем, Галина Степановна?
     -- Пожалуйста, садитесь. Мне  легче стоя... -- Она к чему-то готовится.
-- Мне надо спросить: Толя нанес стране материальный ущерб?
     -- Ну... в подобных случаях без ущерба не бывает.
     -- Мой долг -- возместить, насколько возможно.  Я буду выплачиватьБрать
дополнительную работу и вно­сить государству. Нужно написать заявление?
     Пал Палыч смотрит на нее в замешательстве.  Женщи­на говорит безусловно
серьезно и искренне. Есть вещи, которые нельзя имитировать.
     -- Вряд  ли это справедливо по отношению  к вам и к сыну, -- произносит
он после изрядной паузы.
     -- Для меня это вопрос чести и самоуважения!
     Артамонова работает секретаршей. Оплотом всех ее  планов служит пишущая
машинка, стоящая тут же в ожидании,  когда ей придется трещать вечера и ночи
напролет, чтобы "смыть позор" и "возместить ущерб".
     Наивно? Пожалуй. Даже немного  комично.  Но  по  су­ществу? Скучноватая
"ходячая  добродетель" в  экстремальной  ситуации  обернулась готовностью  к
подвижни­честву  во  имя  своего  символа  веры.  И  то,  что  до  сей  поры
настораживало  Пал Палыча, -- ходульность фраз, излишний пафос -- становится
понятным;  возникает  сердечность,  которой  недоставало  в  его  общении  с
Артамоновой.
     -- Стране не нужно, чтобы вы приговаривали себя к каторжным работам! --
говорит он и, видя, что та поры­вается возразить, придает  голосу строгость:
-- Оставим идею  искупления, Галина Степановна. Следствие  про­должается,  и
пока наша общая задача довести его до конца!
     Артамонова, притихнув, ждет.
     -- Мы  ищем в окружении  Анатолия того  человека, который втянул  его в
темные дела. -- Увидя, как женщи­на сжалась, он добавляет: -- Бардина можете
вычеркнуть.
     --  Та женщина... вы  ведь  знаете? Если она требовала денег, она могла
толкнуть... Толя любил ее? -- Вопрос вырывается помимо воли.
     -- Нет. Она в общем-то немного для него значила,  эта женщина. Анатолий
изменял не столько вам, сколько себе. Понимаете?
     Знаменский снова возвращается  к чеканке, разгляды­вает. Снимает, чтобы
проверить, нет ли на оборотах товарных ярлыков. Аккуратно вешает обратно.
     -- Мне пора, Галина Степановна. До свидания.
     -- До свидания... -- Она не ожидала, что все так быст­ро кончится.
     Знаменский на площадке дожидается лифта. Вдруг отворяется дверь.
     -- Пал Палыч!
     Выдержка оставила женщину. Она едва владеет собой, говорит с паузами:
     -- Вот вы... вы  знаете жизнь, реальную... Скажите, была я права?  Толя
называл  меня  "вечная  пионерка"...  Я  с  ним  теперь   все  разговариваю,
разговариваю... ночи  на­пролет,  чтобы понять... Все спрашиваю и спрашиваю.
Иногда мне кажется, я его слышу, он говорит... ужасные вещи. Если бы не твои
железные принципы...  ты по  уши в иллюзиях... Если  бы не ты, я не убегал и
был  бы  жив. Может быть,  -- переходит она  на шепот, --  я неверно  жила и
думала? А правы те... другие?..
     Знаменский молчит. Он может сказать, что все слу­чившееся с Артамоновым
-- аргумент ее правоты. Но назидательные слова здесь не к месту.
     -- Нет,  не надо!  -- отшатывается Артамонова.  -- Я должна сама... все
решать сама!
     Пал Палыч молча наклоняет  голову и осторожно прикрывает красиво обитую
дверь квартиры.



     Туго   движется   расследование,  ох,  туго!   Вот  Кибрит  беседует  с
председателем  совета,  утверждающего ассор­тимент  художественно-прикладных
изделий.
     Кабинет   его  сочетает  черты  административного  стиля  с   небольшой
выставкой образчиков продукции: керами­ка, дерево, чугунное  литье, плетенье
из соломки.  Предсе­датель  передает Кибрит четыре металлические  пластины с
заурядной чеканкой, на которых болтаются круглые сургучные печати УВД.
     -- Возвращаю в целости.
     -- И что скажете?
     -- Наше производство. Месяц назад партия пошла  в торговую сеть. Сюжет,
пожалуй, не  из  лучших, но  как декоративное  пятно  в  интерьере... --  Он
отставляет че­канку на край стола и прищуривается.
     -- Нас волнует не столько сюжет, сколько возмож­ность махинаций вокруг,
-- усмехается Кибрит.
     --  Комбинат  чист! Недавно  закончилась комплексная ревизия  -- полный
ажур. Если обещаете вернуть, дам экземпляр акта.
     --  Вернем.  Еще меня  просили узнать: этот цех,  -- ока  указывает  на
чеканку, -- не в области?
     -- В городе.
     -- А за городом есть у комбината склады, базы, фи­лиалы?
     -- Нет, все здесь...
     Эти  же не оправдавшие  надежд Пал  Палыча экземп­ляры чеканки лежат на
столе в следственном кабинете. В сборе вся троица.
     -- А  все-таки!  Ладно, что понавешаны дома. Ладно, у  любовницы. Но на
кой  шут  вез еще в машине четыре штуки?  Причем  одинаковые и  без торговых
ярлыков!
     --  Ну, купил  и  вез, -- возражает  Томин.  -- Может,  он  их дарил. С
подарков всегда цену сдирают.
     -- Если  купил  для подарка  -- в магазине  завернули бы  в  оберточную
бумагу, а не в газету.
     -- А какая газета?
     -- "Сельская жизнь" от двадцать пятого мая, -- уточ­няет Кибрит.
     -- "Сельская жизнь"... Кстати, о селе. Мне не присни­лось, что ты брала
пробы грунта с колес?
     --  Я  с  этими  пробами  уже  людей  замучила,   Шурик!  Сначала  ведь
ориентировались на Калужское  шоссе. Ну  и никакого толка. Если же танцевать
от Киевского, то есть одно похожее место.
     -- И скрываешь от следствия! -- обрадованно воскли­цает Пал Палыч.
     -- Нет, рассказываю, но перебивают.
     -- Молчим, -- смиренно складывает руки Томин.
     --  Только  не ждите  чудес! В  грунте обнаружилась при­месь  химиката,
который  употребляют в  борьбе  с дубовым  шелкопрядом. Районный лесопатолог
участ...
     -- Кто?
     --  Лесопатолог,  Шурик. Лесной врач.  Он  участвовал  в  экспертизе  и
начертил  примерную  схему.  -- Кибрит дос­тает из папки  лист машинописного
формата. -- Вот смот­рите: шоссе. Это  лесной массив, который в прошлом году
обрабатывали  с самолета. До  него километров  семь. -- Она  обводит большое
заштрихованное пятно, вытянутое вдоль шоссе. -- Здесь  поле и сосновая роща.
А   вот   проселочная    дорога.   --   Кибрит    показывает    направление,
пер­пендикулярное шоссе.
     -- Через рощу, через  поле  в зараженный  массив?  -- прослеживает  Пал
Палыч дорогу. -- А дальше?
     -- Дальше -- увы! После дубняка она разветвляется, след потерян.
     -- Единственная дорога на этом участке? -- перепро­веряет Томин.
     -- Единственная проезжая для легковушек.
     -- Ага... Тогда здорово, братцы! Мы  знаем место, где деньги выехали на
шоссе!
     -- Но откуда выехали?.. Надо прикинуть на карте  этот поворот  и радиус
поиска. Придется отрабатывать объект за объектом: поселки, предприятия...
     Томин вскидывается.
     -- Ох, долго! Пока мы набредем на ту шарашку, ее по кирпичику разнесут.
Время, Паша, время!
     -- Что  ты предлагаешь?  Не вижу, кого еще допраши­вать и о чем.  Связи
Артамонова не доработаны.
     -- Нет у него  больше связей!  -- в сердцах восклицает Томин. --  Копай
вглубь те, которые есть!
     -- Без драки! -- вмешивается Кибрит.
     Томин переходит на вкрадчивый тон.
     --  Слушай,  Паша,  предложу-ка  тебе  одного  старичка.  По  профессии
часовщик.  Когда стал  прихварывать,  уст­роился завтехотделом  в контору по
ремонту часов. Три года на пенсии. Очень прелестный старичок!
     -- Чем?
     --  Во-первых  --  А.   П.  Во-вторых,  имеет   собачку,  род­ную  дочь
артамоновской Фанты.
     -- А, опять ты с Щепкиным!
     -- Опять. Купи, Паша, недорого отдам!
     --  Пал Палыч, берегись,  -- шутя  отговаривает  Киб­рит. --  Сплавляет
лежалый товар.
     -- Лежалого не берем.
     -- Начальник, обижаешь! Нет, серьезно. Он за свои семьдесят пять лет ни
разу не привлекался. Но, думаю, и участвовал и состоял. Вперемежку с часовым
делом  нема­ло крутился  в артелях, знакомства могли сохраниться  -- ого-го!
Мне он понравился с первого взгляда.
     --  Тебе много  кто  нравился, -- припоминает  Киб­рит.  --  И  обойщик
дверей, и шурин, и какой-то еще беглый на даче.
     --  Саша,  допустим  даже, что все  на  свете  ему  извест­но.  Дальше?
"Присаживайтесь, пожалуйста, товарищ Щепкин, -- говорю я. -- Будьте любезны,
просветите. Нам надо бы узнать следующие фактики". Или как?
     -- Нет. Будьте  любезны, товарищ  Щепкин! --  Томин произносит  фразу с
категорической, не допускающей возражения интонацией. -- Не на цыпочках, а с
ходу,  прыжком! Не  "надо узнать",  а  "мы знаем"! Чем мы  рискуем, в  конце
концов?Твоя чеканка, Зинин поворо­тик и мой старичок. Ну? Идет?



     Положив  руки  на набалдашник  антикварной  трости,  Щепкин, элегантный
старый  джентльмен,  скептически  наблюдает   за   разыгрываемым  перед  ним
спектаклем.
     Пал Палыч  и  Томин  тщательно отрепетировали  ре­шающий  "прыжок". Они
очень заняты и пока не обраща­ют на Щепкина ни малейшего внимания.
     -- Оформи  в  срочном порядке! --  Знаменский  переда­ет  Томину  некий
бланк.
     -- Понял, -- серьезно отвечает тот, вынимая из порт­феля запечатанную и
опломбированную картонную ко­робку. Он водружает  ее  перед Знаменским. -- Я
пару звоночков, не возражаешь?
     Пал  Палыч делает великодушный разрешающий  жест.  Томин пристраивается
так, чтобы  видеть Щепкина  в профиль,  придвигает телефон  и несколько  раз
набирает внутренний номер.
     -- Занято и занято! -- ворчит он и отстраняет трубку от уха, чтобы были
слышны короткие гудки.
     Возясь  с  телефоном,  он  наблюдает  за Щепкиным. Его  задача уловить,
какова будет реакция на содержимое коробки.
     А Пал Палыч целиком поглощен ее распаковывани­ем. Вооружился ножницами,
разрезает  веревочки,  не­спешно  снимает печати. Достает из коробки плотный
опечатанный  пакет. Сосредоточенно вскрывает его и  стопкой  выкладывает  на
стол чеканки, изъятые из ма­шины Артамонова.
     Процедура  с  распломбированием  и  распечатыванием   невольно  вызвала
внимание и некоторую насторожен­ность  Щепкина. А  поскольку  следователь на
него не  смот­рит, будто  забыл, то самоконтроль  у старика ослаблен, и  при
виде  чеканки он на мгновение меняется  в лице. Томин это засекает. И  когда
Знаменский,  убрав со стола  всю  тару,  оборачивается  к нему, Томин кладет
трубку и подмигивает: сработало!
     Пал Палыч усаживается против Щепкина и спраши­вает весело и напористо:
     -- Как вам нравятся эти изделия, Алексей Прокопыч?
     -- Я к подобным штукам равнодушен, -- неторопливо откликается Щепкин.
     -- Даже если ехать  по Киевскому  шоссе?  И потом свернуть налево? -- с
расстановкой говорит Знаменс­кий. -- Мимо деревни Сосновка?
     Чувствуется, что вопросы бьют в цель, но старик крепится.
     -- Нет,  -- говорит Щепкин, точно от него и впрямь ждали художественной
оценки. -- У меня другие эстети­ческие критерии. Я часовщик.
     -- Но с большим опытом  организации всяких артелей и тэ дэ.  Не так ли?
-- наступает Пал Палыч.
     То,  что  Щепкин подчеркнуто  пропустил мимо  ушей вопрос о дороге мимо
Сосновки, лишь подтверждает, что Знаменский и Томин "взяли след".
     Упоминание артелей Щепкина не радует.
     -- Ну и что? -- с неприязнью произносит он.
     --  Констатация  характерного  факта.  Не  менее  характер­но,  что  вы
проигнорировали мой предыдущий  вопрос. Это психологическая ошибка,  Алексей
Прокопыч.  Если  б вы  не  поняли  его  подоплеку,  то непременно задали  бы
встречный вопрос: при чем тут Киевское шоссе и какая-то деревня?
     -- Что еще за подоплека? -- уже напряженно спраши­вает Щепкин.
     -- Хотя  бы эта! -- весело отвечает Знаменский  и по­стукивает по столу
конвертом  с надписью "А. П.". По  нему не скажешь, что он выложил последний
козырь.  Напротив,  впечатление, будто  в запасе  имеется  еще не­мало  улик
против Щепкина.
     -- Не  к  лицу нам  с  вами  в  кошки-мышки  играть, Алексей  Прокопыч.
Взрослые же люди!
     -- Считаете, вы меня обложили? --  вскипает Щепкин и стукает тростью об
пол. -- Изобличили? Да чтобы так со мной разговаривать, молодой человек, вам
еще носом землю  пахать и пахать!.. Минутку, -- останавливает он  сам себя и
щупает  пульс.  Движение  привычное, даже не  надо следить по  часам,  чтобы
различить учащенность и пере­бои. Щепкин долго  смотрит в окно, отвлекаясь и
посте­пенно возвращая себе душевное равновесие.
     Знаменский и Томин переглядываются, но не нару­шают молчания.
     Оторвавшись наконец от окна, Щепкин возвращается к прерванной фразе, но
тон  у него  теперь  спокойный,  даже  философски-юмористический.  Он как бы
выверяет  его  по  внутреннему  камертону,  если  реплика не  соответ­ствует
"стандарту", Щепкин повторяет ее иначе -- по­правляет себя.
     --  Да-а, молодые люди, пахать  бы вам и пахать носа­ми... Но  --  ваше
счастье:  мне  категорически  запрещено нервничать.  Прописаны положительные
эмоции и  юмор. Как-никак два инфаркта -- это обязывает...  Вдруг что-нибудь
да и выйдет у двух  энергичных молодых людей!  --  добавляет  он  спокойно и
снисходительно.  --  Очень  вред­но тревожиться.  Мой доктор  сочинил мудрую
присказку на  аварийный  случай:  "На  кой бес  мне  этот стресс".  -- И  он
повторяет на разные лады: -- "На кой бес  мне этот  стресс?", "Ну на кой бес
мне этот стресс!.." -- Щепкин  гипнотизирует себя, улыбается и констатирует:
-- Все в порядке. Итак, по-дружески и по-деловому. Я облегчу жизнь  вам,  вы
-- мне. Драгоценный остаток моей жизни.
     --  Давайте не торговаться! -- твердо заявляет  Томин.  -- Неподходящее
место.
     -- Храм правосудия? -- Щепкин смеется. -- Ах, инс­пектор, вы еще верите
в свое дело на земле? Люди всегда будут стараться обойти закон.
     -- А другие будут за него бороться.
     Старик легко соглашается:
     --  Верно, диалектика  жизни. И,  смешно,  ситуация вынуждает меня  вам
помочь. Хотя ничего бесспорного против меня нет. Только -- подаренный щенок.
Пал Палыч, сейчас какое веяние: собачка --  смягчающее  обсто­ятельство  или
отягчающее?
     -- Смягчающее. По крайней мере, с моей точки зрения.
     -- Вот с этим человеком я буду разговаривать! Так-то, инспектор!
     Друзья разыгрывают классический дуэт  на допросе: один жесткий,  другой
мягкий. Мягкий при этом достига­ет большего, чем в одиночку.
     -- Ближе к делу, а? -- предлагает Томин.
     --  Торопиться тоже  вредно!  -- Щепкин прислушива­ется к произнесенной
фразе:  не  позволил ли себе рассер­диться  на  нетерпеливого инспектора? --
Торопиться  вред­но, но и спорить вредно, -- рассуждает  он.  -- Беда... Так
вот,  Пал  Палыч,  очень  скромно:  я  хочу  вернуться сегод­ня домой,  а  в
дальнейшем  умереть у себя  в  постели  под  присмотром любимого доктора.  В
камере   душно,  жестко   и  посторонние  люди...  За  меня:  чистосердечное
признание, собачка, почтенный  возраст, два инфаркта  и куча  прочих  тяжких
недугов.
     -- Приплюсуйте сюда щедрость! -- решительно гово­рит Томин.
     -- То есть?
     -- Добровольно отдайте незаконно нажитое!
     -- Почему он такой мелочный? -- спрашивает Щеп­кин у Пал Палыча.
     -- Боюсь, он прав.
     --  Отдать  ни за  что ни  про  что?  Помилуйте,  это грабеж!  Нет-нет!
Впрочем...  На  кой  бес? На  кой  бес...  А, будь  по-вашему,  пропади  оно
пропадом! -- Старику  труд­но остаться  равнодушным,  и  он снова устремляет
взгляд в окно. -- Здоровье всего дороже...
     Знаменский прерывает паузу.
     -- Где можно получить документы о состоянии ваше­го здоровья?
     Щепкин достает справки -- они предусмотрительно приготовлены и  сложены
в небольшой изящной папочке.
     -- Вверху телефоны для проверки, -- поясняет он.
     Томин  заглядывает через плечо Пал Палыча в  папку. Брови его ползут на
лоб.
     -- Богатейший ассортимент! И все без липы?
     --  Увы.  Честно приобрел  на стезях  порока и изли­шеств... Я пожил со
смаком, инспектор! -- добавляет он, зачеркивая горечь последних слов. -- Все
имел, всего отведал!
     --  Доложу  прокурору,  --  говорит  Знаменский,   кончив  проглядывать
медицинскую коллекцию Щепкина.
     -- И объясните: чтобы дать показания, мне нужно дожить до суда. Это и в
его интересах.
     Пал  Палыч убирает в сейф чеканку и  папку со справ­ками.  Кладет перед
собой бланк протокола допроса и берется за авторучку.
     -- Стол накрыт, признаваться подано! -- возглашает Томин.



     После допроса Знаменский и Щепкин едут в машине по Киевскому шоссе. Они
на заднем сиденье, рядом с шофером -- сотрудник УБХСС Орлов.
     -- Вредна мне  эта поездка, --  вздыхает  Щепкин.  --  Никитин  человек
невыдержанный, могу нарваться на  оскорбления. А денежки пока у меня. Нужные
сведения у меня. Вы, Пал Палыч, должны  меня  беречь как зеницу ока. Пушинки
сдувать!
     -- Да-да, -- усмехается Знаменский. -- "На кой бес..."
     Машина  проезжает  мимо  загородного ресторана.  Па­мятно  Щепкину  это
нарядное  стилизованное   здание.   Здесь  он  совращал  Артамонова,   когда
понадобился ему верный человек для шарашки...
     ...Они сидели тогда вдвоем  за  столиком -- Артамонов лицом к залу, где
кроме русской  речи  слышался  и говор интуристов,  а в дальнем конце  играл
оркестр.
     Отвлекаясь   от   разговора   со   Щепкиным,   он   осматри­вал   пары,
направлявшиеся танцевать, убранство и осве­щение зала -- все ему было тут  в
диковинку, вплоть до сервировки и заказанных блюд.  Хозяином  за ужином был,
естественно, Щепкин.
     Он  только что кончил  что-то рассказывать, и с лица Артамонова  еще не
сошло изумленное выражение.
     -- Алексей Прокопыч, я не пойму, это, ну... нелегаль­но, что ли?
     -- Помилуй,  Толя,  как  можно!  Все  официально  офор­млено,  средства
перечисляются через банк. Гениальная комбинация! Деньги из ничего!
     --  Да-а...  сила... -- в  голосе  Артамонова  некоторая неловкость, но
вместе с тем и восхищение чужой лов­костью.
     -- Сила, сила, -- оживленно подтвердил Щепкин.  -- Я, как  видишь, и на
пенсии не скучаю. Твое здоровье!
     Они пили легкое столовое вино и закусывали -- Щеп­кин слегка, Артамонов
со здоровым молодым аппетитом.
     Официантка принесла горячую закуску.
     -- Это что?
     -- Грибочки в сметане, Толя.
     -- Надо же, игрушечные кастрюлечки!.. -- умилился Артамонов.
     -- Ну давай рассказывай, как живешь.
     -- Нормально... У меня все хорошо, Алексей Про­копыч.
     -- Рад слышать. Вкусно?
     -- Ага.
     -- Ну, а как время проводишь?
     -- Да обыкновенно: встал, поел, завез парня в ясли -- сам на работу.  С
работы забрал  из яслей, дома -- ужин, телевизор.  Иногда  к  теще  в гости,
иногда к  Гал­киной  сестре.  Пока  погода стояла, каждое воскресенье  возил
своих то в парк, то за город... Зимой, конечно, не поездишь -- днище сгниет.
Ну что  еще?.. В  общем ниче­го, живем.  -- Начав бодро, Артамонов под конец
как-то сник.
     -- Заскучал, -- проницательно определил Щепкин.
     Он проследил за взглядом, которым Артамонов про­водил кого-то в зале.
     -- Хороша цыпочка?
     -- Ага...--  смутился  Артамонов.-- Хотя мою Галку  если  так  одеть да
подмазать, она тоже...
     -- Красивей! --  подхватил  Щепкин. -- Галина пре­красная женщинаТолько
совсем в другом роде: немного монашка, а?
     -- Немного есть, -- добродушно согласился Арта­монов.
     -- А эта -- для греха и радости...  Ну да ладно, предла­гаю тост... Так
вот: за тебя, замечательного парня...
     -- Ну уж... -- застеснялся Артамонов.
     -- Именно замечательного! Начинал собирать маши­ну -- кто-нибудь верил?
     Артамонов помотал головой.
     --  То-то!  А  ты, можно сказать, из  металлолома  -- игрушку!  За твое
мастерство, за смекалку, за упорство! За прошлые победы и за будущие!
     Щепкин  не  глядя  приподнял  руку,  и  возле  столика  снова  возникла
официантка.
     -- Подавать горячее?
     -- Да, пожалуйста.
     Та собирала на  поднос освободившуюся посуду, про­фессионально улыбаясь
Артамонову. Он простодушно, по-домашнему начал ей помогать.
     -- Не суетись, не на кухне, -- остановил Щепкин. -- Верно, Танечка?
     -- Верно, гость должен отдыхать.
     И Артамонов почувствовал себя захмелевшим неоте­санным дурнем.
     -- Скажу тебе, Толя, одну вещь, только не обижайся.
     -- Да что вы!
     -- Ты знаешь мое отношение...
     -- Знаю, Алексей Прокопыч, -- заверил Артамонов.  --  Вы мне с  гаражом
помогли и вообще всегда...
     --  Так  вот. Серо существуешь,  не взыщи за правду. Ты жизни не нюхал,
какая  она может быть!  Помирать ста­нешь, что  вспомнишь? Учился,  женился,
работал? А  время-то  идет, Толя. В жизни должен быть блеск,  удо­вольствия,
острые ощущения!
     Артамонов был несколько растревожен искушающи­ми речами собеседника. От
вина,  музыки,  пестроты впе­чатлений слегка  кружилась голова. Но  все  это
проходило  еще   краем  сознания,  задевая  не  слишком   глубоко.   Щеп­кин
чувствовал, что пока достиг немногого.
     -- Ты себя, милый мой, не ценишь. Молодой, талан­тливый, красивый!
     -- Ну уж...
     -- Нет, просто  диву даюсь! На корню сохнешь от скромности! Если сам не
понимаешь,  то  послушай  мне­ние опытного  человека, со стороны  видней. Ты
силь­ный, обаятельный, рукам цены нет, трезвая  голова  на  плечах. Да такой
парень должен  все иметь! А  ты прозя­баешь. --  Старик льстил  напропалую и
наблюдал за  Ар­тамоновым,  который  хоть и краснел от  комплиментов, но  не
забывал  опустошать  тарелку.  Крепче надо было брать  этого  телка,  круче.
Щепкин изменил тон, фразы били резко:
     --  Не  нашел ты  себя в жизни,  Артамонов, не  нашел!  Положа руку  на
сердце, справедливо?
     Артамонов перестал жевать, задумался.
     -- Может, и справедливо...
     -- Ничего не ищешь,  плывешь по течению. Наливай, чокнемся за то, чтобы
жизнь твоя молодая в корне пере­менилась.
     -- Чокнуться можно.
     -- Думаешь, пустые нотации  читаю? Нет, Толя, со­вершенно  конкретно. В
организации,  про  которую расска­зывал, есть  вакансия. Предлагаю тебе.  По
совместитель­ству.  Финансовая сторона дела и  отчетность.  Нужен абсо­лютно
порядочный, верный человек.
     -- Почему я?.. Никогда ничем таким... -- в смятении бормотал Артамонов.
     -- Позволь, каким "таким"?
     --  Галкиной  сестры  муж...  он  в молодости валютой  баловался,  ну и
угодил, куда положено. Он, знаете, как зарекся? Хоть озолоти, говорит...
     -- Но он же имел, Толя! Он  успел  взять  от жизни!  А  главное, случай
другой. Неужели  я  бы  стал заниматься чем  опасным?  Просто  мозги  зудят,
закисать не дают. Тем и держусь. Нельзя  закисать,  Толя!  Я тебе  предлагаю
пер­спективу.
     -- Алексей Прокопыч, не по мне это...
     -- Что, моральные соображения? Тогда ты совершен­но не понял! -- Щепкин
разыграл обиду.
     -- Да нет,  Алексей Прокопыч...  -- смущенно  лепетал Артамонов.  --  Я
вообще, я не о вас... но как-то странно...
     -- Я надеялся,  что тебе все ясно: вреда  никому! А польза -- и людям и
себе большая. Через полгода "Волгу" купишь.
     Артамонов даже  отшатнулся. Иной хмель, крепче ал­когольного,  ударил в
голову. В тот момент казалось, что "Волга" -- предел мечтаний для смертного.
     --  Полгода?..   --   повторил   он   непослушным  языком.   Глаза  его
затуманились,  и  Щепкин --  коварный  змий  -- дал  Артамонову  насладиться
радужными видениями.
     Официантка убрала остатки ужина и принесла десерт.
     Артамонов в два глотка осушил чашечку кофе, вылил в бокал остатки вина,
потом   набросился  на  минеральную  воду.   Он  горел,   как  в  лихорадке.
Согласиться? Отказаться?
     -- Ты подумай, -- безмятежно разрешил  Щеп­кин. -- Никто не торопит. --
Он уже  понял, что па­рень станет послушным  исполнителем его  воли. Так оно
все и вышло...
     Ресторан остался далеко позади. Машина сворачивает на грунтовую дорогу.
Сосновая роща, за рощей -- поле.
     Щепкин опускает стекло со своей стороны и  вдыхает деревенские ароматы.
Впереди виден дубовый лес.
     -- Первый поворот направо, -- говорит Щепкин и прикрывает глаза.
     Машина тормозит у правления колхоза.
     --   Вот  оно,  наше  гнездышко,  --  вздыхает  Щепкин.  --  Как  жалко
разорять...
     -- Не расстраивайтесь, Алексей Прокопыч, -- усмеха­ется Знаменский.
     -- Ни-ни-ни! -- спохватывается тот.
     И все, кроме шофера, уходят внутрь.
     Шофер распахивает дверцы, проверяет ногой шины после ухабистой дороги и
усаживается на лавочке с неиз­менной книжкой.
     Во  время  очной  ставки  с  Щепкиным  председатель  испытывает сложные
чувства:  он  знает,  что  виноват, не пытается оправдываться, но  вместе  с
чувством стыда испытывает и облегчение, освобождение от гнетущей тревоги.
     -- Вопрос  к обоим: знаете ли вы друг друга?  Если да, не было ли между
вами вражды? Пожалуйста, товарищ Щепкин.
     --  Это  председатель  колхоза  "Коммунар"  Иван  Тихоныч  Никитин,  --
безмятежно сообщает Щепкин. -- По-моему,  отношения  были дружеские. Человек
он симпа­тичный и неглупый.
     -- Товарищ Никитин?
     -- Что?
     -- Знакомство? Отношения?
     -- Понятно, знаком. А любить не за что.
     -- При каких обстоятельствах вы познакомились?
     Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут.
     -- Пускай он... Соврет -- поправлю.
     Знаменский оборачивается к Щепкину:
     -- Прошу.
     --  Впервые  мы  встретились  осенью восьмидесятого  года. Я  предложил
создать    в   колхозе    подсобное   производ­ство.   Для   дополнительного
финансирования хозяйства.  Вскоре был заключен договор по стандартной форме:
рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению
художественной  чеканки.  Разумеется, с использованием  труда  колхозников в
свободное время.
     -- Так? -- спрашивает Пал Палыч Никитина.
     -- Фиктивную мастерскую!
     -- Что именно было фиктивным?
     --  Да  все. Все! Кроме договора. --  Никитин отвечает Знаменскому,  но
смотрит на Щепкина. Смотрит с откры­той злостью.
     А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантю­ристом  все ясно, и то,
о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же
новый человек, которого еще предстоит понять и оценить.
     --  Ну  конечно!  Все фиктивное, кроме договора! --  улыбается Никитину
Щепкин.
     -- В двух словах поясните.
     --  Даже  с  определенным  удовольствием.   Когда   приду­маешь  что-то
нестандартное,  невольно гордишься. -- Щепкин  теперь  обращается к ведущему
протокол  Орло­ву:  долго  смотреть в глаза Никитина -- все же нагрузка  для
нервов.  --  Как-то  утром  меня  осенило:  создать  совер­шенно  мифическую
мастерскую. Чтобы ни-че-го не вы­пускала. Одна  вывеска.  Готовые  изделия в
торговле  взяли,   по   той  же  цене  сдали,   только  ярлычки  переклеили:
"Изготовлено цехом народных промыслов". И  ни "левака", ни  пересортицы. Так
сказать, в  белых перчатках.  Пятнад­цать процентов оборота шли в  колхозную
кассу.
     -- За счет чего создавались преступные доходы?
     -- Для  художественных промыслов  мы получали раз­ное дефицитное сырье.
На него всегда были покупатели, которые не боялись переплатить.
     -- Количество рабочих? -- осведомляется Орлов.
     -- В  такие подробности  я не вникал. -- Щепкин дела­ет жест в  сторону
председателя, переадресовывая воп­рос к нему.
     -- На данный  момент  -- сто пятьдесят  человек,  -- от­рывисто говорит
тот. -- Две  трети  -- "мертвые души". За них получали  они... организаторы.
Остальные  --  мои му­жики, которые ничего не  делают.  Зарплата по двести в
месяц. И две старухи. Клеют этикетки.
     -- Я имел лишь скромную ренту, -- невинно уточняет Щепкин. -- За идею и
мелкие консультации.
     --  Ты!..  --  гневно выдыхает  Никитин. --  А  к  моим  рукам  копейки
проклятой  не  прилипло!..  Зайдите  в избу,  увидите,  --  обращается  он к
Знаменскому.
     -- Размеры "скромной ренты" вам известны?
     -- Нет. Сколько себе, сколько кому -- не знаю.  -- Никитин сверлит злым
взглядом  затылок  Щепкина,  лю­бующегося  игрой  солнца в  листве.  -- Я им
надавал дове­ренностей, гнилая башка!
     -- И чистых бланков с подписью! -- доносится сме­шок от окна.
     -- И  бланков... -- сникает  председатель.  --  Затянули  в такое...  в
такую... -- он не находит приличного слова.
     -- Товарищ следователь, маленький вопрос? По су­ществу, -- подает голос
Щепкин.
     -- Да?
     --  Иван   Тихоныч,   вас  разве  принуждали?  Может  быть,  били?  Или
подвешивали  за ноги? Я предложил -- вы согласились. Прошу, чтобы это было в
протоколе.
     -- В протоколе все будет, -- заверяет Орлов.
     -- Согласился, -- с болью произносит Никитин. -- Почему? Со всех сторон
--  за горло!  Сельхозтехника  --  взошло  из-под  нее, не  взошло  --  гони
наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло --
все равно плати! -- Он накаляется. -- И тут приехали в самый пиковый момент!
Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели!
     -- Фамилия человека из района? -- уточняет Орлов.
     -- Лучков.  Уже  сидит за  взятки. От  тебя, говорит, требуется  только
вывеска и подпись... Начиналось-то  с малого, с тридцати человек. Думал дыры
залатать,  закре­пить людей твердой  зарплатой,  чтоб не разбегались.  А эта
чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь!
     --  Одновременно рос  доход  колхоза, не правда ли?  -- считает  нужным
отметить Щепкин.
     -- Одновременно рос.  Поставили новый  коровник, электродойку... Эх! --
сам себя обрывает председатель. -- Разве я один? У соседей похуже творили!
     -- Похуже -- это как? -- интересуется Пал Палыч.
     --   Пожалуйста,  не  секрет.  Горели  на  мясопоставке.  Стакнулись  с
магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что
сдали в торговлю  по заготовительной. Обратно  то же мясо покупают, об­ратно
сдают.  А оно  из подсобки  не  тронулось.  Так четыре раза  по кругу  --  и
выполнили поставки. Без единого жи­вого килограмма! Когда это дело обмывали,
говорят, тост был. За новую породу скота -- "чичиковскую"...
     Щепкин слушает  с довольной  улыбкой: плутуют  люди,  обходят закон  --
приятно.
     --  Фиктивное  мясо --  это безобразие! -- заявляет он. -- Иван Тихоныч
глубоко прав, его мастерская все-таки...
     --  Нет!  --  отрекается  Никитин  от   защиты.  --   Чужой  виной   не
оправдаешься!
     Знаменский прохаживается по комнате, останавлива­ется около Орлова.
     -- Ну что?
     -- Суть ясна, Пал Палыч.
     -- Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин?
     -- Понятно, известен.
     -- Чем он здесь занимался?
     --  Вел  филькину отчетность.  Выдавал жалованье му­жикам.  В  общем, и
бухгалтер и кассир.
     -- Когда он был здесь последний раз?
     -- В тот самый день...
     -- С какой целью?
     -- Как обычно: снял  в банке деньги с нашего  счета,  часть завез  моим
работничкам. Остальное поехало дальше.
     -- Расшифруйте, пожалуйста, "остальное".
     --  Оформлено  было  якобы  оплата  сырья,  транспорта.  Ну  и  то, что
причиталось на "мертвых душ".
     -- Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали?
     Теперь и Никитин пристально смотрит в окно.
     -- Да, разговаривали...  -- в тоне его проскальзывает  покаянная нотка.
-- Вон там встретились, возле старой баньки...
     ...Артамонов с неизменным  чемоданчиком  подошел к покосившейся баньке,
около которой штабелем  были  составлены ящики с  надписью  "Не бросать!". В
глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на
дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато.
     По левую и  правую руку  от  старухи размещались ящики  с  чеканкой. На
столе -- орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на
деревянных ручках.
     Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки --  раздавалось неприятное
взвизгивание металла о металл, -- затем отработанным движением наклеивала на
то  же  место другие,  из  коробки,  и  перекладывала  в  левый ящик готовую
продукцию "народного промысла".
     -- Здорово, бабуся! Как производительность труда?
     -- Дурацкое дело нехитрое, -- проворчала бабка.
     -- А что на сегодняшний день имеется?
     Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины.
     -- Кажись, елка... не, кажись, девка с коромыслом... Будешь брать?
     -- Для коллекции.
     Артамонов  вынул из левого ящика "девку с  коромыс­лом", отлепил еще не
присохший ярлычок и нашлепнул  на  очередную очищенную бабкой  чеканку.  Ему
забавно было поучаствовать в "производственном процессе".
     Стоя  в проеме двери, наблюдал за ним Никитин.  Заметив его,  Артамонов
смутился, стер тряпкой клей с пальцев.
     -- Добрый день, Иван Тихоныч.
     -- Здравствуй. До шоссе подбросишь?
     -- С удовольствием.
     Подобрав газету,  он  завернул чеканку, перевязал  крест-накрест грубой
веревкой.  Председатель  был  не  в духе,  и  Артамонов, стараясь  держаться
непринужденно, сказал:
     -- Дела идут, контора клеит? -- Никитин не отозвал­ся. -- До  свидания,
бабуся!
     Оба шли  по улице. Щеголеватый  Артамонов и предсе­датель в потрепанном
черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды.
     -- Неважное настроение? -- спросил Артамонов.
     -- А чему прикажешь радоваться? -- неохотно ото­звался председатель.
     -- Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве.
     -- Мычат, потому что доить давно пора, -- охладил его председатель.
     -- Все  равно,  Иван  Тихоныч,  у  вас  тут  рай!  В  городе меня  тоже
настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь...
     -- Вон там тоже рай, -- едко бросил Никитин, указы­вая на троих мужчин,
расположившихся в палисаднике за выпивкой. -- Празднуют твою получку!
     Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и,
пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой:
     -- Благодетелям... почтение! -- Он поклонился в пояс.
     -- Шел бы ты, Тимофей! -- морщась, посоветовал председатель.
     -- Нет, желаю...  -- Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально
Артамонову. -- Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй...
     Артамонов поспешно убрал руку за спину.
     -- Брезгуешь?.. -- Мужик впал в скорую пьяную оби­ду. -- Не уважаешь? А
я, может, член партии!.. Я брига­дир, если хочешь!.. А ты кто?
     -- Тимофей! -- гаркнул председатель.
     Тимофей длинно сплюнул и вернулся к собутыль­никам.
     -- Лучший  полевод  был! -- сказал председатель. -- А теперь -- вот. На
работу уже шиш -- не дозовешься!
     Артамонов  сорвал лопух и стер  плевок, который уго­дил  на чемодан как
раз под ручкой. Лопух пыльный, по коже и блестящим замкам размазалась грязь.
Артамонов  вынул  платок  и  под  горький,  отрывистый  говор  предсе­дателя
машинально тер и тер чемодан.
     Потом они  двинулись дальше. Выходка пьяного  так покоробила  Никитина,
что он помолчал-помолчал и сно­ва не выдержал:
     -- Рай! Простор!..  Деревня -- это тебе не цветочки-грибочки. Это люди.
Скот. Поля.  Хлеб насущный!  Ты поля­ми ехал --  много работают?  От  дурных
денег все пошло вразнос!
     -- Ну что вы, Иван Тихоныч... а клуб почти по­строили...
     -- Что  клуб, что клуб?!  Вчера  агроном уехал. Разлагай­тесь, говорит,
без меня  к чертовой бабушке!  Этой  весной  пять изб заколотили.  Пропадает
деревня!
     Они остановились у  "Волги",  Артамонов бросил внутрь чемодан и сверток
из баньки.
     -- Что ж теперь делать? -- растерянно произнес он. -- Закрыть лавочку?
     --  Теперь  закроешь! Я  попробовал,  а мне говорят --  во!  -- Никитин
сложил из пальцев решетку. -- Твои хозя­ева. Удивляешься?
     Послышался женский крик:
     -- Тихоныч! Тихоныч!
     -- Здесь я! -- гаркнул Никитин.
     Подбежала запыхавшаяся женщина:
     -- Опять электричества нет, дойка стала!
     -- А движок на что?
     Женщина в отчаянии подняла сжатые кулаки.
     -- Василий-механик пьяный! Запорол движок!
     -- А-ах он... -- председатель сглотнул яростное руга­тельство. -- Бей в
набат! Всех баб на ферму -- бегом! Доить вручную!
     Женщина опрометью бросилась обратно.
     Разноголосо,  надрывно   мычали  коровы,   и  председа­тель  слушал   с
искаженным лицом.
     --  Иван  Тихоныч,  я  попробую  движок?.. -- предло­жил Артамонов.  --
Может, помогу?
     Никитин  смерил  его  презрительным  взглядом:  ты? городской  пижон  и
белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?!
     -- Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по после­днему слову... А вот
сейчас перегорит молоко -- и пропа­ло стадо, хоть под нож пускай!
     Откуда ему знать,  что никакой  движок  не проблема  для  мастеровитого
Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать.
     Заученными,  но странными движениями председа­тель  вытряхнул из  пачки
папиросу  и  закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки
-- мертвые кисти в черных перчатках. Протезы.
     --  Знал  бы заранее, --  сказал Никитин, прикуривая  и  близко глядя в
глаза Артамонова, -- на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет
против всей вашей породы --  и до последнего патрона! До последне­го!..  Жив
только верой и  надеждой: авось  всякую по­гань --  с корнем! А коли нет, то
сел  бы в твой краси­вый  автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать.
Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать... везде свора­чивать...
     Донесся звук набата --  резкие тревожные удары по металлическому диску,
подвешенному на  столбе. Опусто­шенный своей вспышкой,  председатель  сделал
"кругом" и, сутулясь, пошел назад.
     Артамонов долго  смотрел  вслед. Потом  оглянулся  и  увидел окружающее
иначе,  чем  прежде. Неблагополучи­ем веяло вокруг.  Слепо  таращилась из-за
поваленного забора  нежилая  изба. А  поодаль еще одна  была  забита свежими
досками...
     Артамонов приблизился к покинутому жилищу и ис­пытующе, словно стараясь
что-то до конца понять, заг­лянул через забор в пустой двор...
     Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых
ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать.
     Артамонов  возвратился  к  "Волге"  и  подал  назад,  ос­вобождая  путь
грузовику.
     А затем рванул с места и покатил, покатил, не разби­рая дороги...



     У невысокого забора, ограждающего территорию  дет­ского сада, стоят  по
одну сторону Игорек  Артамонов,  по  другую -- Снежкова.  Перегнувшись через
штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове.
     -- Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки  есть,
твои любимые! -- Снежкова протя­гивает мальчику пакетик. -- Большой-то какой
стал...  Вкусно,  да?  Надо же  --  узнал!  Я думала, забыл уже... А папу ты
помнишь!?
     -- Папа уехал.
     --  А  помнишь, как  ко  мне ездили?  Ягодки  в  палисад­нике  собирал,
помнишь? Я, бывало, жду, пирогов  напе­ку и  с луком,  и с  капустой. Папа с
луком  любил...  А у соседки  курочки, помнишь?  Цып-цып-цып... Беленькие...
Игорек, а мама замуж не вышла?
     -- Не знаю, -- затрудняется мальчик.
     -- Ну... новый папа к вам не ходит?
     -- Не-ет.
     --  Это  хорошо. Неродной  --  он и есть неродной...  А  ты рад, что  я
пришла?
     -- Ага.
     -- Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек?
     -- Машинку принеси.
     -- А и правда! Ты все, бывало, в  машинки играл... Как тебе приехать, я
половики скатывала, чтобы не цепля­лись под колесами...
     Заворковавшись,   Снежкова   замечает   Артамонову,  только  когда   та
приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо.
     -- Мамочка, это тетя Тася!
     -- Я поняла, -- ровным тоном отзывается  Артамоно­ва.  -- Конфеты отдай
тете обратно. -- Мальчик нехотя повинуется. -- И иди побегай.
     Тот, оглядываясь,  отходит. Снежкова  потерянно смот­рит  вслед, сжимая
пакет с конфетами.
     -- Мой  сын  не  нуждается в ваших подачках. И  не смейте  больше здесь
появляться, -- голос Артамоновой напряжен, но спокоен.
     -- Съем я его, что ли... -- сдавленно бормочет Снеж­кова.
     --  Хватит  того  горя,  которое  вы  причинили нашей  семье. При  всей
неловкости   и  виноватости,   какие  неиз­бежно  испытывает  любовница  при
столкновении с за­конной женой, Снежкова не может смолчать.
     -- Не я, так другая была бы... При счастливой жизни от жены не бегут...
     -- А в той своей, вольной жизни... -- помолчав, гово­рит Артамонова, --
где была "Волга", вы и все остальное... там Толя был счастлив?
     Прямота  и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые
трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне.
     -- Наверное,  нет... --  поникая,  отвечает  она.  -- Все за  чем-то он
гнался... хотел чего-то...  а радости  не полу­чалось... Какое уж счастье...
-- кончает Снежкова на полушепоте  и кидает в сумку злосчастные конфеты.  --
Пойду я...
     Она идет вдоль ограды и вдруг слышит:
     -- Теть Тась!
     -- Игоречек,  к маме беги, -- трясет  Снежкова голо­вой. --  К маме. Ты
маму любишь?
     -- Люблю.
     -- Вот так ей и скажи, --  моргает  Снежкова мокрыми ресницами. --  Как
скажешь?
     -- Мамочка, я тебя люблю.
     -- Правильно, Игоречек... Беги.


     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


Last-modified: Fri, 16 Aug 2002 17:30:41 GMT

Оцените этот текст: