Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Подготовка текстов: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
---------------------------------------------------------------


     Задрав  веселые  мордашки,  двое малышей  наперебой  читают  стихи.  Но
бабушка, которой адресовано художественное слово, слушает невнимательно. Она
груст­но  смотрит  на  Барсукова,  своего  зятя,  одевающего  ребят.  И  вот
пос­ледняя  пуговица  застегнута,  он  ве­шает  на  плечо  сумку,  собираясь
прощаться.
     -- Леша, кое-что надо сказать...
     Барсуков понимает, что присут­ствие детей нежелательно.
     -- Ну-ка, орлы, марш на балкон!
     Ребята убегают.
     -- Не мне бы  этот разговор вес­ти... Слез я не меньше твоего проли­ла.
Ты жену потерял -- я дочь схоро­нила. Горе у нас общее. Но жизнь есть жизнь:
пора тебе жениться, Леша!
     -- На ком я могу жениться? -- с неловкостью произносит он, по­молчав.
     -- А вот с которой Смирновы знакомили?.. Очень  симпатичная де­вушка. И
ты ей понравился.
     -- Все они  симпатичные.  И все  им нравится. Все замечательно. Пока не
узнают, что у меня двое плаксиков.
     -- Насколько  я понимаю... ты слишком в лоб: полюби моих  детей, тогда,
может, и я тебя полюблю.
     -- А как же иначе? Детям нужна мать! Жена -- второе дело.
     -- Ох, Леша... -- Анна Львовна  не знает, горевать или радоваться такой
отцовской преданности.
     Барсуков слегка приобнимает и целует ее в обе щеки.
     -- Эй, гренадеры!
     Ребята  являются  на  зов,  и  он поочередно  поднимает их,  чтобы тоже
чмокнули бабушку.
     -- Плаксик номер один... -- приговаривает он. -- Плаксик номер два...
     По  шоссе мчатся трое на мотоцикле с коляской. Оди­наково  пучеглазые в
мотоциклетных  очках,  одинаково распухшие в поддутых  ветром  куртках,  они
различаются только цветом шлемов.
     Седок в коляске  трогает  за локоть того, что за рулем, и делает жест в
сторону обочины. Мотоцикл осторожно притормаживает.
     -- Что? -- спрашивает водитель.
     --  Хронометраж нарушаем.  --  Один  из  парней  пока­зывает  циферблат
наручных часов. -- Подъедем на четыре минуты раньше.
     --  Давай  быстро  в  лесок, пока никого нет! --  решает задний  седок,
озираясь.
     Мотоцикл съезжает с шоссе и скрывается в придорожной зелени.
     Рядом  с шоссе сияет  сплошным стеклом типовой  двухэтажный  универмаг.
Витрины  оформлены  лаконич­но,   и   внутренность  торговых  залов  неплохо
просматрива­ется  снаружи. Стоящая  в дверях  женщина  выпускает  пос­ледних
покупателей и вывешивает табличку "Обед с 14 до 15". Затем с тыльной стороны
открывается  служебная дверь,  и та  же женщина  в числе  нескольких  других
поки­дает магазин.  Продавщицы направляются  через  шоссе  к  расположенному
почти напротив универмага кафе,  минуя  автобусную  остановку,  здороваясь с
кем-то из ожидающих.
     В тот  момент, как  женщины входят в  кафе, к задней  стене  универмага
подкатывает  мотоцикл.   Удостоверясь,  что  людей   в   поле  зрения   нет,
мотоциклисты, не снимая своей  амуниции, быстро проделывают несколько шагов,
что отделяют их  от двери.  Надпись "Служебный  вход" заслоняют сгрудившиеся
шлемы...
     Женщины  с  аппетитом  обедают.  Сквозь  широкое  стек­ло  кафе   видны
проносящиеся машины и на противопо­ложной стороне шоссе пустой универмаг.
     Вдруг одна из них застывает  с вилкой в руке и тре­вожно  всматривается
за окно.
     -- Что там, Таня? -- окликают ее.
     -- Чья-то собака без привязи бегает! Того гляди за­давят!..
     Вокруг пусто.  Служебная  дверь  магазина  чуть приотк­рыта. За  ней  в
полутьме маячит  желтый шлем. Его прияте­ли орудуют  внутри. Они  опустошают
ящики касс на первом и втором этажах, ссыпая деньги в рюкзак.
     Маршрут,  по  которому  передвигаются  грабители в торговых  залах,  то
пригнувшись, то впритирку огибая прилавки, то скользя между плотными  рядами
развешан­ной одежды, довольно  сложен и  рассчитан  на  то,  чтобы  не  быть
замеченными снаружи...
     Сокращая путь  из поселка до шоссе, Барсуков свора­чивает на  тропинку,
протоптанную  через  газон. Впере­ди  --  полоса стриженых  кустов,  за  ней
поднимается уни­вермаг, видный с тыльной стороны.
     Тропинка  приводит  к узкому  лазу  в кустах.  Барсуков  пускает вперед
плаксиков,  протискивается  сам  и оказы­вается  на  задах  магазина  спустя
какие-то секунды после того, как грабители вышли из его двери.
     Один уже садится  за  руль и запускает мотор,  другой скидывает с  плеч
тяжелый  рюкзак  в  коляску.  Только  третий,   идущий  последним,  замечает
Барсукова.  И  при виде его резко останавливается  и  даже  пятится  слегка,
прикрываясь перчаткой.
     Барсуков проявляет  мгновенную  сообразительность и  быстроту  реакции.
Схватив ребят под мышки, он ныряет обратно сквозь кусты и устремляется назад
по тропинке.
     Поняв,  что  свидетель  удрал, желтый  шлем  поспешно  присоединяется к
сообщникам, и мотоцикл уносится прочь.
     Барсуков слышит его затихающий треск и ставит сы­новей на землю.
     -- Ой, папочка, понеси нас  еще! Еще хотим! -- Они ничего  не  поняли и
виснут на нем в восторге.
     -- Ножками, ножками! -- отмахивается Барсуков. -- А  ну-ка, парни, айда
обратно к бабушке. Хотите?
     -- Айда! Хотим!
     -- Вот  и лады, -- шагая за ребятами и по временам оглядываясь, говорит
Барсуков. -- Так оно спокойней!



     В  доме  старой постройки  -- просторная  передняя,  на  стене афиша  с
портретом  декольтированной  дамы  и  брос­кой  надписью  "Вероника  Былова.
Старинные романсы".  Доносится гитарный  перебор  и женский голос, поющий  с
толикой цыганщины.
     Когда  раздается  звонок  в  дверь,  Марат  Былов  из   своей   комнаты
выскакивает отпереть.  Он  впускает  трех парней с  рюкзаком, но теперь  без
курток, без шлемов и очков, закрывающих лица.
     Одновременно прерывается  пение  и  в  переднюю  выг­лядывает  Вероника
Антоновна.
     -- Кто там, Марик?
     -- Ко мне, ты же видишь! -- резковато бросает Марат.
     Да, мать видит, и зрелище ей не нравится.
     -- Предложи молодым людям тапочки, -- говорит она, скупо отозвавшись на
их приветствие.
     -- Матушка,  здесь  не  баня.  Лучше не отвлекайся от своих  дел.  Пой,
ласточка, пой!
     Парни уже шмыгнули в комнату, Марат входит сле­дом, поворачивает ключ в
замке и оглядывает всех троих, стоящих над рюкзаком, занимающим центр ковра.
Это два Семена --  Тутаев и Калмыков, которых для различе­ния  зовут Семой и
Сеней, -- и Илья Колесников.
     -- Мотоцикл? -- спрашивает Марат.
     -- Как договорились, -- докладывает Илья.
     -- Что ж, тогда руку, Сема! Поздравляю!
     -- Сказано -- сделано! -- басит тот, отвечая на руко­пожатие.
     -- Сеня, с почином тебя! Благодарю и поздравляю!
     -- Тебе спасибо! Ты, можно сказать, и скроил и сшил.
     -- Илюша, с боевым крещением!
     -- Рад стараться... только б не попасться!
     -- Сядем, други. Расслабимся. Все позади!
     За  стеной  вновь  слышится гитарный  проигрыш и возобновляется  пение.
Приятели рассаживаются. Чувству­ется, что все находятся под сильным влиянием
Марата и смотрят на него снизу вверх -- почти с обожанием.
     -- Сколько? -- осведомляется он.
     -- Все, что было, -- басит Сема.
     -- Не считаны еще. Прямо к тебе, -- объясняет Сеня.
     -- По-моему, прилично взяли! Взвесь, как тянет!
     Марата  и   самого  гипнотизирует  рюкзак,  но   он   держит  фасон   и
снисходительно улыбается нетерпению Ильи.
     -- Успеется. Поделитесь-ка ощущениями.
     Семены переглядываются.
     -- Да ничего, -- жмет плечами Сема.
     -- Столько готовились, что уж вроде так и надо, -- вторит Сеня.
     --  Нет,  у  меня  кишки  ерзали, -- признается Илья. --  Только сейчас
отпускает.
     -- Завидую... В  жизни  так  не хватает этой остроты. Жаль, что меня не
было с вами.
     -- Твое дело думать, Марат! На черную работу и нас хватит!
     -- Ты прав, Сеня, но мне жаль.
     Все  взгляды  вновь  обращаются  к рюкзаку.  Марат отки­дывает  клапан,
развязывает  тесемку, запускает ладонь  внутрь,  помешивает там  и извлекает
несколько крупных купюр.
     -- Из-за  пары-тройки таких бумажек  люди  каждый день трудятся, дрожат
перед начальством... потеют. Бррр, противно думать! А вы пришли и взяли. Что
может быть прекрасней? Ну дели, Сеня!
     Того дважды просить не нужно.
     -- Кладу четыре доли. Проверять, не отходя от кассы.
     -- Клади пять долей, -- говорит Марат.
     Парни вопросительно оборачиваются.
     -- Страховой  резерв! -- Марат непререкаем. -- Вдруг Илюша стукнет кого
мотоциклом.  Или Сема -- кулаком. Худший вариант при нашей подготовке  почти
исключен. Но  человек разумный ни от  чего не зарекается.  Должен быть общий
фонд на адвоката, передачи и прочее.
     Настроение компании от такой речи омрачается, но веский и спокойный тон
Марата убеждает.
     -- Надеюсь, верите, что у меня как в сберкассе? -- добавляет он.
     В  это все верят,  и  Сеня проворно раскладывает пять  кучек  прямо  на
ковре. Остальные следят алчными взо­рами. Сема с Ильей, не утерпев, сползают
с кресел  поближе,  шевелят губами,  беззвучно считая. Марат  де­монстрирует
железное хладнокровие, покуривает,  лис­тает журнал. Наконец  там, на ковре,
дружно переводят дух. Марат подталкивает к ним ногой небольшой чемоданчик.
     --  Это  будет сейф. --  Он упивается моментом. --  До­вольны?  А месяц
назад  --  смешно  вспомнить!  --  два  Се­мена  мечтали  обобрать  какую-то
старушку!
     -- Было дело...
     Сеня сгребает  одну  из  куч  в  чемодан,  а  другую несет Марату.  Тот
мизинцем небрежно выдвигает ящик стола.
     -- Сгружай сюда.
     Парни  начинают собирать  деньги  в пачки и возбуж­денно распихивать по
карманам.
     -- Э, други, -- останавливает Марат, -- вы будете не­допустимо шуршать!
     -- А как же нести?
     -- Предусмотрено.
     Хозяин снимает со шкафа три спортивные сумки, и добычу "затаривают".
     -- А теперь остыньте! -- командует он. -- И глаза при­тушите!
     -- Надо разрядиться, Марат!
     -- Обмыть! -- поддерживает Илью Сема.
     -- Ко мне -- в Малаховку! --  зовет Илья. -- Покувыр­каемся на свободе.
На лужайке детский визг и тэ пэ.
     -- Хорошо, собираемся к семи. -- Марат провожает гостей.
     -- Ты пока дома? -- украдкой спрашивает Илья.
     -- А что?
     Тот прижимает палец к губам и догоняет двух Семе­нов.
     Марат  торопится к  письменному столу,  выдвигает ящик и уже не  прячет
ликования.
     Но опять не ко времени является Вероника Анто­новна.
     -- Я на минуту, Марик. Ой, как накурено! Войти страшно.
     -- Не входи...
     -- Ты даже не замечаешь -- на мне новое концертное платье!
     -- Широкие слои пенсионеров будут сражены.
     -- Грубо, Марик!.. Когда-то сам бегал меня слушать!
     -- Э, матушка! "Отцвели уж давно хризантемы в саду". Когда-то ты меня и
на гастроли таскала.
     -- Разве плохое  было  время?  Тебя все обожали!.. Кста­ти,  я хотела и
насчет гастролей. Предлагают поездку на полтора месяца.
     -- Условия выгодные?
     -- Да, но...
     -- Разумеется, поезжай. Осень подойдет -- мне надеть нечего.
     -- Как?! А кожаное пальто?
     -- Сносилось. Кроме того, я  взял нужные мне книги,  за  которые еще не
заплачено.
     -- Нет, это  невозможно!  Ты  должен  сократиться,  Марат! Я мотаюсь из
города в  город...  вся в  мыле...  Дыхания нет, голос не  звучит,  все ради
тебя...
     -- Естественно. Даже лягушка заботится о своем по­томстве. Это животный
инстинкт.
     Вероника Антоновна глубоко уязвлена.
     -- Вся моя любовь... все переживания... труд -- живот­ный инстинкт?.. И
ни капли благодарности?
     -- Помилуй, за что?  Я даю смысл твоей жизни. Для тебя нет ничего выше,
чем кормить-поить и выводить меня в люди.
     -- Пора  самому  выходить  в  люди! Последний  год  ас­пирантуры,  надо
подумать о диссертации! А тут какие-то странные друзья...
     -- Друзья? Эти козявки?!
     -- Тогда зачем они? С твоим умом, духовными запро­сами?
     -- Нужны. Я их использую.
     -- Я очень боюсь, что...
     -- Опять боишься! Ты набита страхами, как кукла опил­ками! -- прерывает
Марат, и на сей раз невозмутимость изменяет ему. -- По чьей милости я бросил
альпинизм?! Только из-за  тебя, помни! Только  потому,  что  ты боялась! Там
остались  настоящие друзья...  каких больше не будет! И ты  смеешь попрекать
меня знакомствами?! Я и  со Стеллой разошелся из-за тебя! Такой тоже  больше
не будет!
     -- Чем я виновата перед Стеллой?! Отчего из-за меня?
     -- Оттого,  что она принадлежала  тому  миру, который я потерял!  Горы,
вершины, чистый снег... Я все потерял!!!
     Вероника  Антоновна, потрясенная не  свойственным сыну взрывом  чувств,
готова  уже  каяться и просить про­щения.  Но объяснение прерывает звонок  в
дверь: вернул­ся Илья. Марат разом обретает невозмутимое спокой­ствие.
     --  Матушка,  аккомпаниатор  ждет.  Иди. Все чудесно.  У тебя,  у меня.
Платье эффектное, голос звучит. Спой "Хризантемы" и отдохни перед концертом.
А  я...  может  быть,  схожу  в  магазин,  положи там  на  сервант...  лучше
зелененькую.
     Оставшись с Ильей, он молча ждет.
     -- Не стал при них... -- начинает тот.
     -- Что-нибудь не так?
     -- Малый один  видел  нас на выходе из магазина. Я с ним работал в НИИ.
Непонятно, откуда взялся! В пяти шагах из кустов вылез! Зараза!..
     -- Узнал тебя?
     Илья разводит руками.
     -- Сделаем, чтобы молчал. Можешь узнать его адрес?
     -- И так знаю. Как-то оборудование вместе возили, заскочили по пути.



     Барсуков   с   ребятами  приближается   к  подъезду   своего  дома.   С
противоположной   стороны   улицы  идет  наперехват  плечистый  парень.  Его
провожает взглядом Марат, за спиной которого хоронится Илья.
     -- Товарищ Барсуков? -- загораживает дорогу парень.
     -- Да.
     -- Давненько вас жду. Где пропадали?
     -- А в чем дело?
     -- Я спрашиваю, где ты был днем? -- грубо напирает парень.
     -- У тещи в Селихове, -- тоже грубеет Барсуков.
     -- Что-нибудь видел там интересное?
     Барсуков впивается  глазами в хамскую физиономию:  неужели спрашивает о
том самом?!
     -- Идите поиграйте, -- подталкивает он от себя ребят.
     Те охотно отбегают к кучке детворы поодаль.
     -- Видел или нет?
     Барсуков с удовольствием врезал бы ему, да руки связаны.
     -- Ничего я не видел!
     -- Ничего не видел,  ничего  не  знаешь. Правильно! --  Парень  бросает
весьма выразительный взгляд в сторону ребят. -- Своих детенышей беречь надо!
Ни-че-го не ви­дел. Бывай здоров!



     В помещении  Селиховской милиции беседуют Нико­лаев,  молодой замнач по
розыску, и Томин.
     -- Территория наша на отшибе, -- рассказывает Ни­колаев. -- Недавно был
поселок деревенского типа. Те­перь современные дома, жителей переселили,  но
люди все  прежние.  Начальник отделения каждой кошки родо­словную помнит. Из
здешних никто не замешан.
     -- И сотрудницы магазина здешние?
     --  Коренные.  Вся  жизнь  на  виду.  Вариант  инсцениров­ки  кражи  мы
отработали  --  стопроцентно  отпадает.   Есть  тут  и  те,  кто  побывал  в
заключении. Проверили -- они тоже ни при чем.
     -- Пошли смотреть на месте, -- поднимается Томин.
     ...Они  входят  в полупустое кафе, Николаев  указывает  столик  у окна,
говорит негромко:
     -- Сидели здесь. Обед занимал двадцать -- двадцать пять минут.
     -- И движения в магазине не заметили?
     -- Ни малейшего! А когда пусто --  он просматривает­ся насквозь. Нужно,
знаете, крепко отрепетировать, что­бы себя не обнаружить!
     -- Для репетиций надо было  крутиться в  торговых залах. Притом, что  в
поселке все свои...
     -- Нет, универмаг исключение: проезжие часто загля­дывают. В универмаге
на посторонних внимания не обра­щают. Вот если в парикмахерской -- до вечера
будут гадать, кто такой...
     Томин  с  Николаевым выходят,  пересекают  шоссе и  огибают  универмаг.
Николаев  звонит  в служебную  дверь.  Томин  заинтересовывается пролазом  в
кустах, раздвига­ет ветви.
     -- Укромная тропочка. Куда ведет?
     -- Эта?.. К жилым домам.
     Дверь отворяется довольно осторожно.
     -- Я это, я, -- сообщает Николаев. -- Пуганые стали.
     Пожилая женщина в рабочем халате впускает их в магазин.
     -- День добрый. Сами тогда запрете?
     -- Запру, конечно.
     Женщина уходит внутрь.
     -- Вот  здесь, -- Николаев  нащупывает  какое-то  мес­течко на  дверной
колоде, --  зазубринка. Когда возились со взломом,  видно, терлись  коленом,
оставили волокна  тка­ни,  похоже, джинсовой. А  тут  найдены окурки,  -- он
очерчивает  ботинком  кружок  на  полу.  -- Стоял на  стреме, следил в щель,
прислушивался. Ну и дымил.  Перчатка мешала, сунул ее  --  да мимо  кармана.
Валялась у стены.  --  Николаев живо  изображает,  как  все  происходило,  и
бро­сает на  пол собственную перчатку для наглядности. -- Все эти вещдоки мы
направили сразу на Петровку, в НТО.
     -- Уверены, что относятся к делу?
     --  Да,  товарищ  подполковник. Есть основания: со­трудницы  джинсов на
работу  не носят, никто не  курит. К  тому  же  уборщица перед обедом  везде
прошлась тряпкой, должна бы заметить.
     -- Ладно, поверю. Ведите дальше.
     ...Они осматривают торговый зал второго этажа.
     Обычная  мирная картина. Кто-то что-то примеряет. Кому-то  заворачивают
покупку. Несколько человек стоят в очереди.
     -- В ту субботу было в продаже на что польститься?
     -- Вполне. Конец месяца, завезли дефицит. Ничего из вещей не взяли.
     -- Так. Обратимся к записной книжке.
     --  Обнаружили  -- у  кассы.  Чтобы  открыть  дверь  в  ба­рьере,  надо
перегнуться. Я сам пробовал -- авторучка из кармана выпала.
     --  Да?..  Ну  здесь ясно.  --  В сопровождении  своего спут­ника Томин
направляется к выходу.
     --  О  мотоцикле  известно только, что это  зеленый ИЖ  с  коляской, --
говорит  Николаев на улице. --  А вот отку­да  наши  свидетели, -- кивает на
кучку людей у  обочины шоссе. -- Ждали автобуса. Обратили внимание, что трое
вывернули  от  универмага  на   шоссе  около  полтретьего.  Номер,  говорят,
областной, но ни буквы, ни цифры назвать не могут.
     -- Пытались их перехватить?
     -- Конечно! Сразу сообщили  постам ГАИ.  Но этот  ИЖ как сквозь  землю!
Только вот  там  выбоину объезжал и  вильнул  колесом на  обочину. Есть след
протектора -- узкая полоска сантиметров двадцать длиной.
     -- Что ж, раз начальство решило, дело мы заберем.  Но попрошу составить
такую  схему: кто из местных где находился  во время  ограбления и  кто кого
видел в районе универмага.
     -- Опросить всех,  кто вообще был  на  улице?  -- уточняет  Николаев, и
чувствуется, что не видит проку в подобной затее.
     -- Совершенно справедливо. Какой понадобится срок?
     -- Дня три-четыре.
     -- Вы здесь среди полей усвоили деревенский ритм.  Двадцать четыре часа
-- максимум!



     Ранним утром на автобазу пришел Томин.
     -- Вы кто такой, гражданин? -- обращается к нему сурового вида мужчина.
     --  По службе.  -- Томин предъявляет удостоверение. -- Мне  нужен шофер
Барсуков.
     -- Сделаем,--  мужчина  берет под козырек и пред­ставляется: -- Старший
диспетчер. Барсуков! -- провозг­лашает он  громовым голосом, вполне обходясь
без мега­фона. -- Барсуков!!
     Издали слышится отклик, и мужчина указывает:
     -- Вон он.
     Кивнув, Томин отходит, диспетчер смотрит вслед.
     -- Жалко парня, если что... -- бормочет он. -- Работя­щий, трезвый...
     При разговоре с Томиным  Барсуков держится  спо­койно, но  с  упорством
человека, считающего нужным во что бы то ни стало отвертеться.
     -- Я безвылазно сидел у тещи до пяти часов.
     -- А забывчивостью не страдаете? Как, Барсуков?
     -- Нет, не страдаю.
     -- Страдаете.  Римма Гордеева,  соседка  вашей  тещи, в двадцать  минут
третьего столкнулась с вами у  булочной. Еще трое -- чуть раньше, чуть позже
-- видели издали.
     -- Издали могли и ошибиться.
     -- Знают они и вас и двойняшек.
     --  Возможно, выводил  ребят  проветрить?  Да,  в самом  деле,  гуляли.
Хорошая была погода.
     -- Ага, припомнили. Надеюсь, припомните и марш­рут прогулки?
     -- Бродили, где позеленей, без маршрутов. Какая раз­ница?
     -- Когда нет разницы,  не спрашивают. Моя задача -- выявить свидетелей.
И  похоже,  вы  единственный,  кто  мог  видеть  вблизи  преступников или их
мотоцикл.
     -- С чего вы взяли?
     --  Вот схема, прошу.  --  Томин придвигает Барсукову густо исчерченный
лист. --  Вас видели, когда вы с ребя­тами шли по направлению к шоссе. Затем
вы свернули на  тропинку и неизбежно должны были выйти  к  задам универмага.
Причем как раз в то время, когда воры собирались удрать!
     --  Товарищ  Томин,  я  отец-одиночка.  У  меня  психоло­гия  сдвинута:
сфокусирован на ребятах. Что вокруг -- не замечаю.
     --  Но вы не слепой. А  для нас чрезвычайно ценна любая мелочь, которую
вы могли приметить!
     -- У вас дети есть?
     -- Не выбрал времени обзавестись.
     -- Дам  напрокат своих. Вы с ними пройдитесь. Один в лужу лезет, другой
какую-то пакость в рот тащит. Меня вон люди видели, а я их нет!
     -- Не преувеличивайте. С Риммой Гордеевой вы по­здоровались.
     -- Машинально. Если б я даже вышел  к задам  универ­мага,  я бы  мог ни
мотоцикла  не  заметить...  ни этих  самых... Но я  не  выходил. С  середины
тропинки мы повер­нули обратно.
     Минутами Томин убежден, что Барсуков врет, мину­тами -- сомневается. Но
заставить его сказать больше средства нет.
     Тройка заседает в кабинете Знаменского.
     -- Дело  я прочел,  --  говорит Пал  Палыч.  --  Материа­ла для  версий
маловато... Вопрос первый: кто наши противники?
     -- Грабители  точно  выбрали объект, --  берет  слово Томин. -- Изучили
обстановку.  Заранее  тренировались,  это  безусловно. От  взлома  двери  до
исчезновения уложились в восемнадцать -- двадцать минут. Действовали четко и
быстро.
     -- Добавь наглость, -- замечает Кибрит. -- Средь бела дня.
     -- Но наглость новичков или наглость людей опыт­ных? -- постукивает Пал
Палыч  карандашом. --  Несмот­ря на четкость,  улики остались.  Самоконтроль
давал осечки.
     -- То есть  ты скорей за наглых новичков? --  подхваты­вает Томин. -- В
порядке  возражения назову известного Сыча. Уж на  что  был матерый! На  что
умел  заметать  следы! А не он  ли оставил нам  электробритву с отпечат­ками
пальцев? А в другой раз -- чистый анекдот -- соб­ственный служебный пропуск!
     -- Ладно, считаем равноправными обе  версии. Что  по  твоему ведомству,
Зина?
     --  Волокна  действительно  джинсовые.   Найдете  брю­ки  --  попробуем
идентифицировать. Про записную книж­ку вы знаете: отпечатков, пригодных  для
нас, нет.
     -- Все-таки удивительно, слушай, -- ворчит Томин.
     -- Шурик,  фактура обложки  на редкость зернистая. И странички  столько
листались, что везде многократные наслоения.
     -- А окурки хоть удачные? -- спрашивает Пал Палыч.
     --  Окурки  целенькие,  не  затоптаны  и,  главное,  не  сигаретные  --
"Беломор". Мундштуки характерно замяты, отчетливый прикус.
     -- Еще у тебя перчатка.
     -- Тоже в работе. Возможно, и сообщит что-нибудь.
     --  Ты  смотри!  --  апеллирует  Томин к  Пал  Палычу.  --  То  взахлеб
рассказывала, что и как делается, а то загово­рила сухо и дипломатично!
     -- Просто я робею. Вы теперь оба по особо важным, оба подполковники...
     -- Перчатка не перспективная, что ли? -- догадывает­ся Пал Палыч.
     -- Не знаю, -- уклончиво отвечает Кибрит.
     -- Зинаида! -- изумляется Томин. -- Тебе брошена перчатка, как вызов на
дуэль. Неужто спасуешь?
     -- А тебе -- записная книжка. От нее более прямой путь к владельцу!
     -- Как бы не так!
     Томин вынимает  из конверта потрепанную  записную книжку, раскрывает  и
показывает Кибрит.
     -- "ПК. No 18, 15, римское пять", -- читает она вслух. -- "ПЛ. No 19, 2
дек.". "К-45. Бент.", в скобках "англ.". Профессиональные сокращения?
     --  Кого  я  только  не   пытал!  --  восклицает   Томин.  --  Радисты,
электронщики, телефонисты, водопроводчи­ки -- все отказываются!  "Зел.  вел.
на  No  8",  "Привет,  оч.  хор.,  20 штук",  --  цитирует  он  наизусть. --
Прелестные тексты для бессонницы!
     Пал Палыч забирает книжку:
     -- Спокойно! Кроме абракадабры,  тут есть телефоны и  адреса. Адреса по
всей средней полосе. Это тебе что -- не зацепки?
     --  По адресам я  послал запросы -- что за люди. Четы­ре ответа пришло.
Преступные связи исключены, уголов­ных происшествий с адресатами не было.
     --  Ну   а  телефоны?  Номера  городские,  номера  област­ные.  Что  ты
предпринял?
     -- Поселковая милиция, Паша, в лепешку расшиб­лась по поводу телефонов.
У всех абонентов ни единого общего знакомого!
     --  Ты и  успокоился? Меня это  решительно не устраи­вает.  Владельцами
телефонов будем  заниматься! А тебе, Зина,  будет дополнительное  задание --
определить, все ли записи в книжке сделаны одной рукой. Мне кажется, почерки
разные. И еще меня не устраивает, что исчез мотоцикл, -- снова оборачивается
он к  Томину.  -- Жаль,  упущено  время. Но  зеленых  "ижей" с  коляской  не
бесчис­ленное  множество  в  области. Надо  искать.  И  надежней,  если б ты
самолично!



     У Марата Былова  собралась компания мотоциклистов. Сеня потешается  над
Ильей:
     -- Диван,  понимаешь, купил во-от  такой,  от  сегодня до завтра! И три
кресла -- слонам сидеть. Плюхнешься -- утонешь.
     -- Ага! -- вставляет Сема.
     -- У Илюши уже, понимаешь, не дача, а прямо родо­вой замок!
     -- Ладно, ладно! -- отмахивается тот.
     -- Еще шкаф. Вроде гаража, -- басит Сема.
     -- Даю слово,  Марат, гараж красного дерева!  Дверцы, как ворота! Мы  с
Семой взяли и мелом на одной створке понимаешь, "М", а на другой "Ж". Ух, он
обиделся!
     --  Старинного шкафа не видали! Голоштанники! А  я --  пока  предки  не
угробились, -- я, знаете, как жил? Как какой-нибудь...
     Он затрудняется подыскать достойное сравнение, и Сема подсказывает:
     -- Барон.
     --  Один галстук в  Москве,  другой в Петербурге,  -- лениво подпускает
шпильку Марат.
     -- Не веришь?! Знаешь, сколько я всего  распродал? Книги, ковры... -- и
с благоговейным придыханием: -- Секретер в стиле "буль", сплошь инкрустации!
     -- Секретер сделал буль-буль-буль! -- гогочут оба Се­мена.
     Илья пожимает плечами: что с них возьмешь.
     --  Ты  эти две недели  не  появлялся в своей бане? --  спрашивает  его
Марат.
     -- Чего не хватало -- теперь-то!
     --  А  бывшие  клиенты  еще  помнят,  как  ты  шустрил:  "Вас  веничком
обслужить?", "За пивком сбегать не при­кажете?"
     Илья кривится от лакейских воспоминаний.
     --  Вообрази,  что  такой гражданин,  попарившись без  твоего  сервиса,
нежданно увидит, как ты гарнитуры  ску­паешь. Поменьше пыли, Илюша, поменьше
звону!
     -- Один я, что ли? Сема отхватил золотой перстень в полпуда весом!
     --  Кто подумает, что золотой? Я говорю  -- позолочен­ный.  --  Сема со
счастливой улыбкой любуется перстнем.
     -- Вообще монеты утекают. Свистят между пальцев! -- печалится Сеня.
     Вздыхает и Илья:
     --  Брали -- казалось, гора. Прям крылья  выросли!  По­делили -- уже не
то. А на сегодня вообще... Эхма, какой был рюкзачок!
     -- Рюкзачок на антресолях лежит,  -- небрежно  роняет Марат. -- Достать
нетрудно.
     На минуту воцаряется молчание, приправленное страхом.
     -- Или идите работать. Либо -- либо.
     -- Нет уж, баста! -- выражает общее мнение Сема.
     -- Есть один универмаг,  --  задумчиво говорит Сеня. --  Тоже  до  того
удачно стоит!..
     -- Нет!  -- обрывает  Марат. -- Повторяться не  будем!.. Это скучно, --
рисуется  он. -- Я, други, лишусь главного удовольствия  на  белом свете  --
придумывать блестящие преступления!



     Томин в форме и офицер ГАИ останавливаются перед  воротами деревенского
дома.
     -- Хозяева! Дегтяревы! -- стучит офицер в калитку. -- Есть кто?
     -- Иду-у!  --  появляется  немолодая  приветливая  жен­щина в  платье с
закатанными рукавами. -- Вечер добрый! Какая до нас нужда?
     -- РайГАИ, --  представляется  офицер.  -- Надо  по­смотреть  мотоцикл.
Владелец дома?
     -- Вася-то?  -- говорит женщина, отпирая  калитку. -- Уж второй месяц в
командировке, в Тюмень послали.
     -- Без него кто-нибудь пользовался мотоциклом? -- спрашивает Томин.
     -- Никто. Стоит себе.
     -- Это точно?
     -- А кому? Младший мой на флоте, еще год  службы. А  старик и на работу
пешком и с работы пешком. Счита­ет -- полезней...
     Томин,  но уже с  другим офицером ГАИ взбирается  по крутой  и неровной
тропе.
     -- Как только он здесь ездит!
     -- Вдовенко, товарищ подполковник, не  он, а она, -- улыбается  офицер.
-- Кстати, призер мотогонок по пере­сеченной местности. Для нее этот косогор
-- пустяк!
     Вдовенко они застают возле "ижа" в полной спортив­ной экипировке.
     -- С добрым утром!
     -- Ой! -- девушка  снимает  шлем.  -- Еще чуть-чуть -- и укатила  бы на
работу. Я где-то что-то?..
     -- Надеюсь,  нет, -- успокаивает Томин. --  Где были  вы и  мотоцикл  в
субботу, двадцать восьмого числа?
     -- Уф! --  смеется девушка.  --  Чистое алиби! Подружку замуж выдавала.
Ехала впереди свадебной машины вроде эскорта -- в цветах и лентах!
     -- Координаты подружки,  извините, обязан  запи­сать. -- Томин вынимает
блокнот.
     Третий владелец проверяемых мотоциклов, хоть и живет на селе, вид имеет
столичный. Молод, любезен, уверен в себе.
     --  Двадцать восьмого?  -- переспрашивает  он.  -- Ска­жу.  По  графику
дежурил другой врач. Но с утра  меня тоже вызвали на  ферму -- ЧП...  Думаю,
наши ветеринарные нюансы ГАИ не интересуют?
     -- Ветеринарные -- нет, -- подтверждает офицер ГАИ.
     -- А вернулись с фермы? -- спрашивает Томин.
     -- К ночи.
     --  Пока вы были заняты, кто-нибудь мог позаимство­вать мотоцикл  -- на
время?
     -- Ни в коем случае! Пойдемте, покажу замок.



     Большая  комната, нечто вроде приемной; в  ней То­мин и около  двадцати
мужчин  и женщин  разного возрас­та. Появляется Знаменский, здоровается.  --
Четверых нет, -- сообщает Томин.
     --  Придется с  ними  беседовать отдельно.  -- Пал  Палыч  обращается к
собравшимся:  --  Товарищи, приносим  извинения за то, что  вас  вызвали. Но
разыскивается человек,  в записной  книжке  которого  значатся  номера ваших
телефонов.
     В комнате возникает говорок.
     --  Да-да,  знаем,  вас  уже  беспокоили.  И все  же  рассчи­тываем  на
помощь... Нет ли у кого родственников и знакомых в районе Селихова?
     На его  призыв  реагируют пожилой, интеллигентной  наружности мужчина и
старушка в платочке, явно из сельских жителей.
     ...Пропуская  вперед  интеллигентного мужчину, Пал  Палыч входит в свой
кабинет со словами:
     -- Да, взяли выручку за половину  субботнего дня...  Итак, мы имеем два
совпадения: ваш телефон в книжке преступника и знакомые -- в самом Селихове?
     -- Рядом. Гм... Я определенно угодил в переплет.
     Знаменский достает бланк.
     -- Давайте официально: фамилия, имя, отчество?
     -- Никитин Николай Митрофаныч.
     -- Должность, место работы?
     -- Да собственно... я академик.
     Авторучка Пал Палыча замирает.
     -- Ну обыкновенный академик. Не случалось допра­шивать нашего брата?
     --  Нет,  Николай   Митрофаныч.  Простите  великодуш­но,  что  казенной
повесткой... Оторвали от дела...
     --  Небольшая  отлучка  науку  не  погубит.  Валяйте,  доп­рашивайте  с
пристрастием! Только телефона своего я уж  давно  никому не даю, этим ведает
секретарша.
     -- Вот фотокопия странички. Вы почему-то на букву "Ц".
     --  А-а,  телефон дачный...  Н.  М.  Никитин...  нет,  Ники­тина -- тут
закорючка на конце. Нина Митрофановна Никитина. И почерк определенно ее.
     -- Номер-то зарегистрирован на вас... Значит, ваша сестра?
     -- Да. И полагаю, логичней обратиться к ней.
     --  Безусловно,  Николай  Митрофаныч!  Мы  так  и  сде­лаем.  Еще  раз:
извините.
     -- Подвиньте мне аппарат, -- прерывает Никитин.  --  Экий вы церемонный
молодой человек! -- Он энергично крутит диск, набирая номер.
     Окончив разговор, академик кладет трубку:
     -- Основное вы, наверно, уловили?
     -- Да, "Ц" означает цветы!  --  Пал Палыч взбудоражен открытием. -- Это
может дать совершенно новый толчок!
     -- Однако сестра не может указать никого конкретно.
     -- Я понял. Но произошло это именно на выставке цветов?
     --  Да.  Она  участвовала  с астрами собственной селек­ции и  раздавала
семена. Причем с условием сообщить  что-то насчет сортовых признаков. Отсюда
номер телефо­на, которым Нина снабжала людей...
     А старушка в платочке плотно сидит напротив Томина и так и сыплет:
     -- Еще  пиши: две племянницы, Таисья и  Шура. У Таисьи муж Евгений, а у
сестры   его,  стало  быть  у  Еле­ны,  --  две  дочери,  старшая,  пиши,  в
Краснодоне...
     -- Секундочку, Татьяна Егоровна!
     -- Ну?
     -- Больно велика у вас родня. В Селихове-то кто из них проживает?
     -- А сватья моя, восемьдесят лет стукнуло.
     На столе у Томина звонит телефон.
     -- Да,  Паша...  Да ну?!  Прелестно,  беру на  вооруже­ние!  -- Хлопнув
трубку на рычаг, он --  весь ожидание  -- подается вперед  и спрашивает:  --
Татьяна Егоровна, вы цветы разводите?
     --  Цветов не вожу, с огородом трудов  хватает. Овощ я вожу  огородную,
смолоду рука  на землю легкая. Особо петрушка у  меня  знаменитая.  Толстая,
сахарная, кто са­жает -- не нахвалится!
     -- И к вам обращаются за семенами?
     -- А то как же! Ведь не петрушка -- княгиня!
     Со всеми остальными вызванными беседуют другие сотрудники.
     В  кабинете,  куда  входит  Знаменский,  молодой  лейте­нант порывается
встать, Пал Палыч его удерживает.
     --  Пароль  "Цветы" срабатывает,  товарищ  подполков­ник. --  Он подает
заполненный лист, который Пал Па­лыч быстро просматривает.
     -- Замечательно!  --  Он присаживается против жен­щины, с которой здесь
разговаривают. -- Попробуйте  расшифровать  еще  что-нибудь.  Вот  хотя  бы:
"К-45. Бент. англ.".
     -- Бентамки это  английские.  Куры  изумительной кра­соты! Сама  мечтаю
завести.
     Разрешаются и прочие загадки записной книжки.
     -- "Зел.  вел. на  No 8", -- зачитывает пенсионного воз­раста мужчина и
поднимает глаза на Томина. --  Я думаю, "Зеленый великан" -- сорт парниковых
огурцов.  А  на номер  восемь...  вероятно, обмен на что-то, любители  часто
обмениваются.
     -- Огурец?! -- крутит головой  Томин.  -- А я-то  мучил­ся! Ну а если я
вам скажу: "Привет, оч. хор., 20 штук"?
     -- Беру немедленно.
     -- Берете?
     -- Еще бы! "Привет" -- это сказочный крыжовник!
     -- Ну, спасибо! Сегодня наконец усну спокойно.



     Знаменский  и  Томин  устроились  подкрепиться  в   од­ном  из  буфетов
Управления.
     -- Вот намешано в человеке: любитель растений и взломщик касс...
     -- И  что? Один пропьет-прогуляет, а он  вложит в  дело. Новую  теплицу
построит. К Восьмому марта  вырас­тит  миллион алых роз. Хозяйственный такой
негодяй.
     Пал Палыч не откликается.
     -- Зинаида! -- машет Томин.
     Кибрит присоединяется к ним со своим подносом.
     -- Дела? Настроение? -- оглядывает она друзей. -- Об окурках заключение
готово. Все три  оставлены одним человеком. И есть маленькая новость о вашей
перчатке.
     -- Ну-ну? -- сразу оживляется Пал Палыч.
     -- На внутренней  поверхности  полно  микроскопичес­ких  следов  разных
красок  -- клеевых,  масляных и  прочих.  Специально  исследовали  время  их
образования: пример­но год назад.
     -- То есть... он маляр?
     -- Скорей всего, да.
     -- Итак, двое: садовод и маляр, -- удовлетворенно говорит Томин.
     --  Напоминаю, оба скрылись  с места преступления на  мотоцикле.  Ищешь
мотоцикл?
     --  Уже  сорок  три  штуки  на  моем счету,  Паша. И сорок три  хороших
человека, которых не в чем заподозрить! Если б хоть Зинаида помогла...
     -- Чем, Шурик? У меня лишь  краешек  протектора. Судя по рисунку,  шины
старого образца, давно не ме­нялись...



     Марат Былов и Илья бок о бок шагают по улице. Марат наставляет:
     -- Ты случайно гуляешь  мимо научно-исследователь­ского института,  где
раньше работал. Попадется знако­мый -- что?
     -- Поздороваюсь?
     -- Умница. И не забудь обрадоваться встрече.
     Илья преданно кивает.
     На    противоположной   стороне   улицы   высится    солид­ное   здание
учрежденческого типа.
     -- Видишь,  на  первом этаже  три  окна  с  решетками?.. Это касса,  --
говорит Илья вполголоса.
     -- Вижу, только пальцем не тычь.
     Илья от соблазна сует руки в карманы.
     -- Рядом парадный вход, -- продолжает он.
     Марат  останавливается  и  закуривает, искоса  рассмат­ривая  помпезные
двустворчатые двери.
     -- Неужели не заделан наглухо?
     --  Им сроду не пользовались.  И  ворота во двор... вбили три  гвоздя и
думать забыли. Пара пустяков отогнуть.
     -- Сколько  на  белом свете глупости, Илюша! -- вос­хищается  Марат. --
Сколько глупости! Я готов поверить в три гвоздя.
     -- Если точно, то четыре. Снаружи войти -- не вой­дешь. Но оттуда выйти
-- запросто.
     -- А это  главное -- быстро выйти.  На боковую  улицу. Четыре гвоздя!..
При условии, что ты верно сосчитал.
     -- Трогал даже. Когда меня за зарплатой посылали.
     -- Кто посылал?
     -- Да там так: в день получки от каждого отдела идет представитель.  Он
за всех получает и сам раздает. Чтобы не толпиться.
     -- Пошли назад. И как она протекает -- эта финансо­вая акция?
     --  Приходишь  к  двум часам.  Очереди никакой, у кас­сирши все готово.
Заберешь  конверт  с  деньгами,  распи­шешься  и топай.  Марат... Ты  правда
надеешься взять?
     -- Идея меня вдохновляет. А тут не опилки, -- он касается лба.
     -- Эхма! Если б взять, так  это...  прикинуть  страшно,  сколько...  --
захлебывается  в волнении  Илья.  --  Докто­ров, кандидатов штук двести... и
остальные, может, тыся­ча человек... И у всех оклады...
     --  Тысяча  двести человек вкалывают  полмесяца  -- две­надцать рабочих
дней.  Двенадцать умножаем  на восемь  часов,  --  бормочет  Марат,  --  это
девяносто шесть часов. И на тысячу двести... это сто тринадцать тысяч двести
человекочасов.
     Илья слушает раскрыв рот.
     --  Вы возьмете кассу  втроем  за  двадцать минут --  это примерно ноль
девять   человекочаса.   И   во   сколько   ж   раз   вы   окажетесь   умней
докторов-кандидатов?  Сейчас  по­считаем... Округленно --  в  тридцать  семь
тысяч семьсот шестьдесят раз!
     --  Потряска!  --  Неизвестно,  что  потрясает  Илью:  сама  цифра  или
легкость, с которой без клочка бумаги проде­ланы вычисления.
     --  Помнится, ты возил  на территорию оборудова­ние? -- Илья кивает. --
Машины проверяют?
     -- На выезде.
     -- На въезде -- нет?
     -- Ввози, что хочешь! Была бы институтская машина.
     -- Слава, слава  дуракам! Въехать через ворота, а выйти здесь!  --  Они
как раз проходят мимо парадного подъезда.
     -- Но въехать-то...
     -- Зачем же я расспрашивал об этом шофере с деть­ми, как думаешь?
     -- Марат, ты гений!
     -- Не исключено.



     -- Паша, ты в этом году хоть  раз плавал?  --  вопрошает Томин, входя к
Пал Палычу в приподнятом настроении.
     -- Довольно регулярно.
     -- Да не в бассейне -- в реке!
     -- А ты?
     --  Сегодня,  с  утра  пораньше.  Травка на берегу,  перна­тые  поют, и
девушки загорают... Райские кущи!
     -- Если купался -- так с уловом?
     -- Ох, как грамотно покупался!.. Предлагаю задержать  В. И.  Подкидина,
тридцати четырех лет, ранее судимого.
     -- А что мы имеем против В. И. Подкидина?
     -- А вот слушай. Поехал  я под Звенигород к инженеру Макарову. -- Томин
вынимает пресловутую  записную книжку и  раскрывает на закладке. -- Он тогда
по вызову не явился  --  сидит в  отпуску  на садовом участке. Телефон  свой
записал сюда сам, с  нашим  "садоводом" общался на  почве  какой-то  безусой
земляники. Подкидин -- брига­дир-строитель, занимается отделочными работами.
Так что за другом-маляром дело не станет. С участковым я в темпе созвонился,
он в  темпе прощупал квартирных соседей. Описывают Подкидина в самых мерзких
тонах. Одно,  говорят, спасенье, что увлекается сельским хозяй­ством и летом
пропадает в  деревне  у родителей.  Давай его  изымать  из оборота,  а? Пока
тихонько, чтобы дружки не запаниковали. Медлить нечего.
     -- Да, пожалуй...
     -- Опять в сомнениях? Купаться надо, Паша, купаться!



     На сквере рядом со сказочными избушками и прочи­ми подобными атрибутами
в  песочнице  весело  возятся  оба  маленьких  Барсукова.  Сам  он, сидя  на
скамейке,  слушает по транзистору репортаж  о футбольном матче. Марат следит
за Барсуковым,  выжидая  удобного  момента для знакомства. Взглянув на часы,
подходит.
     -- По-прежнему три --  два? -- азартно спрашивает он. -- Минуты полторы
до конца?
     Барсуков кивает. Марат присаживается рядом, оба поглощены  событиями на
стадионе.  Но  вот  раздается  рев  болельщиков  -- матч  окончен.  Барсуков
выключает при­емник, и они  с Маратом обмениваются обычными в таких  случаях
фразами.
     Тут плаксики, надумав  что-то новое, приносят и складывают к ногам отца
ведерки и лопатки.
     -- Пап, мы на горку!
     -- Валяйте.
     -- Неотразимая пара! -- говорит Марат. -- Люблю ребенков, а своих нет.
     -- Отчего? -- без особого интереса спрашивает Бар­суков.
     --  Не женат. То есть был, но... жестокая это проблема... А почему  они
не в детском саду?
     -- То и дело простужаются. Отведу завтра.
     -- Простуда --  бич городских детей. Единственное ра­дикальное средство
-- несколько сезонов подряд на юге.
     -- У всех свои рецепты.
     -- Нет-нет!.. Простите, как вас зовут?
     -- Алексей. Леша.
     -- Марат.
     Он протягивает руку, и Барсуков отвечает тем же.
     -- Поверьте, Леша, юг -- это спасение. Меня самого только тем на ноги и
поставили. Во младенчестве был довольно хилым существом. Не похоже?
     -- Да, теперь не скажешь.
     -- Сначала гланды, потом бронхи, потом легочные явления.
     Марат напал на безошибочную тему: Барсуков обес­покоился, затосковал.
     --  Я  готов  ради  них  в  лепешку,  --  говорит  он. --  Но несколько
сезонов...
     -- Леша,  если  упустите сейчас, то  на  всю жизнь угне­тенное дыхание,
серьезный спорт недоступен. А ведь растут будущие мужчины!
     -- Несколько  сезонов на юге я не  осилю. Организаци­онно, материально,
всяко, -- хмуро говорит Барсуков.
     -- Вы считаете мое поведение навязчивым?
     -- Да нет, ни к чему не обязывающий разговор.
     -- Не совсем так, Леша. Я действительно могу вам помочь!



     Подкидин  беззаботно   идет  по  улице,  и  все  вокруг  вызывает   его
доброжелательный интерес. Повернув за угол, он сталкивается с Томиным. Порой
случается, что наткнувшиеся друг на друга пешеходы не могут сразу разойтись,
вместе делая шаг то в одну сторону, то в другую. Внешне и Томин с Подкидиным
без толку топ­чутся у края тротуара, но к  этому добавляется  короткий тихий
диалог:
     -- Подкидин?
     -- И что?
     -- Уголовный розыск. Вы нам нужны. Садитесь в ма­шину!
     Машина без опознавательных  милицейских  знаков уже притормозила  около
них, и задняя дверца приглаша­юще распахнута.
     И еще один  человек, оказавшийся за спиной у отшат­нувшегося Подкидина,
говорит ему в затылок:
     -- Спокойно, Подкидин, без глупостей.
     Обмякший,  посеревший, садится он в машину.  Че­ловек, стоявший  сзади,
садится  рядом с ним, Томин впереди. Машина отъезжает,  не привлекая ничьего
вни­мания.
     В  кабинете  Знаменского  --  Подкидин,  Томин,  у две­ри  --  помощник
инспектора и понятые.
     -- Подпишите протокол задержания.
     -- Ничего не подписываю! -- Подкидина трясет как в лихорадке.
     Томин вносит соответствующую  пометку  в  протокол,  отпуская  понятых,
засвидетельствовавших отказ.
     -- Сейчас придет хозяин кабинета, следователь по особо важным делам. Он
задаст вопросы, которые его интересуют.
     -- По  особо  важным?! Да  за мной никаких дел, не то  что важных!  Вот
встану  и уйду! Стрелять, что  ли,  буде­те? -- Он и впрямь встает и  делает
движение к выходу.
     Страж у двери преграждает ему путь.
     -- Плохо начинаете, Подкидин, -- предупреждает Томин.  -- Себе во вред.
Вы ведь задержаны как подозре­ваемый.
     --  По-до-зре-ва-емый!  В  чем  же,  хотел  бы  я  знать!  --  Подкидин
возвращается и стоит лицом к лицу с То­миным.
     -- Я сказал: кража. Подробней объяснит следователь.
     --  Понятно... Нашли меченого... Эти штуки  и фокусы я знаю!  Я вам  не
помощник на  себя  дело  шить!  Все! Рта не открою, слова не  скажу!  --  Он
опускается на место, вынимает пачку "Беломора", щелкает зажигалкой.
     Пал Палыч  молча  проходит и садится за стол, запол­няет бланк допроса.
Произносит, как положено:
     --   Я,  следователь   Знаменский...  такого-то   числа  в   поме­щении
следственного управления допросил... Как вас зовут?
     --  Никак  не  зовут, --  говорит  Подкидин, пуская дым в  потолок.  --
Показаний не даю, объяснений не даю. Будьте счастливы своими подозрениями...
Это я выража­юсь культурно, на русский язык сами переведете.
     -- У вас нет оснований принимать  в  штыки следова­теля,  -- изумляется
Пал Палыч.
     --  Можете записать в протокольчик, что я вас... обо­жаю! -- Это звучит
не лучше, чем оскорбление.
     -- В  подобном стиле намерены разговаривать и даль­ше? -- холодно, но с
любопытством наблюдает его Пал Палыч.
     Подкидин молчит.
     --  Если вы отказываетесь защищаться  от  наших подо­зрений...  --  Пал
Палыч делает  выжидательную паузу, но, не дождавшись ни слова, договаривает:
-- тогда нам оста­ется вас изобличать.
     -- Дав-вай-те! Изобличайте! Горю нетерпением!
     Что  испытывает  Подкидин на самом деле,  выкрики­вая эти рваные фразы,
неведомо, но выглядит он донель­зя развязно и нагло.



     Вероника  Антоновна Былова  в  волнении ведет  крайне  важный  для  нее
разговор с бывшей женой сына.
     -- Да,  -- горячо  говорит  Вероника  Антоновна, -- да, я боялась  гор!
Какая мать не боялась  бы,  Стелла?  Особенно  после  той  трагедии.  Колю и
Дашеньку  Апрелеву  я любила  как родных.  Такие  были  чистые,  счастливые!
Помнишь, как Дашенька чудесно смеялась?
     -- Помню, --  с  едкой горечью произносит Стелла. -- А  Коля был хирург
божией милостью. Он мог бы спасти сотни людей.
     -- Да,  смерть не  выбирает. Невыносимо  знать,  что  Коля  с Дашенькой
погибли!.. А Марик был рядом, его чудом миновало! Я до сих пор боюсь, что он
не устоит и опять пойдет "покорять вершины"!
     -- Не бойтесь, не пойдет, -- с презрением к Марату произносит Стелла.
     -- Но ты же ходишь?
     -- Я -- да.
     -- Стелла, --  приближается  Вероника Антоновна к главному, -- он винит
меня в том, что вы разошлись!
     -- Вас? К вам я не имею претензий, -- бесстрастно возражает Стелла.
     -- Но если все-таки я была  неправа  перед  тобой...  в чем-то... то по
неведению, по недомыслию...
     Сказано столь искренне, что Стелла смягчается.
     -- Вероника  Антоновна,  разве мы  когда вздорили? Зачем этот покаянный
тон? Со  мной вы  были  ласковы и терпеливы. Я же не  умела  простых  вещей.
Норовила все состряпать из консервов и крупы. Словом, не пода­рок в дом.
     -- О, ты очень скоро научилась, дружочек!
     -- Положим,  не  скоро,  но научили меня  вы. Как-то  ухитрились  между
гастролями.
     Подобие  прежней  близости  объединяет  женщин,  и  Вероника  Антоновна
приободряется.
     -- Знаешь, даже когда  ты замороженная,  как  ледник,  я  могу с  тобой
разговаривать... Стоит  заговорить с Мариком -- и сразу...  глупею,  что ли?
Чувствую, что надо бы иначе, но слова пропадают, мысли пропадают.
     Стелла понемногу отворачивает от нее вновь камене­ющее лицо.
     -- Послушай, недавно он вдруг... ты ведь знаешь, как он  владеет собой,
а тут -- больно  вспомнить --  вдруг с такой горечью  о  вашем разрыве...  С
таким сожалением! Стелла, он любит тебя! У него нет другой, и ты не замужем.
Вернись к нам, Стелла!
     Та  ожидала  чего  угодно,  только  не  призыва  в  лоно  семьи. Однако
недоумение ее проступает словно из-под слоя льда.
     -- Марата я вычеркнула из жизни.
     -- Но ты же пришла... я попросила -- и ты пришла!
     -- Атавизм: реакция на крик из-под трамвая. Кида­ешься, хотя  известно,
что нужна реанимация.
     -- Это... случайное сравнение?.. Кому нужна реанима­ция? Марику?
     -- Не суть важно.
     -- Не  уклоняйся. Ты  всегда  козыряла прямотой. Я хочу  откровенности!
Марику --  реанимация?  Почему? Он не умирает! Что ты думаешь  о  Марике? --
Вероника  Анто­новна  повышает  и  повышает голос  и даже ногой  напос­ледок
топает. И у Стеллы вырывается:
     -- Марат -- это лопнувший супермен. Его уже нет, не существует!
     -- Бог мой, опомнись! Нет, в тебе просто говорит оскорбленная  женщина.
Как это он не существует?! Не знаю, из-за чего вы разошлись, у тебя характер
ой-ой, а может, и  Марик  поступил неладно, допускаю, но нельзя  же хоронить
заживо!  Он  яркий,  гордый, одаренный  чело­век, у него  блестящее будущее!
Бывает эгоистичен, со­гласна, но в корне -- хороший! Одно то, что ради моего
покоя пожертвовал альпинизмом и всеми друзьями...
     -- Пожертвовал ради вас? Забавно!
     -- Забавно? Стыдись!
     Помолчав, Стелла унимает раздражение:
     -- Простите, Вероника Антоновна! Зря я, не обра­щайте внимания.
     -- Твои слова...  Понятно,  что сгоряча, но он действи­тельно  какой-то
опустошенный. Нерадостный.  Бедный мой мальчик!..  Что  мне  делать, Стелла?
Посоветуй что-нибудь, ты умная!
     -- Мне нечего советовать.
     -- Тогда хоть расскажи попросту,  без реанимаций, что у вас  произошло?
Почему он изменился?
     -- Не могу...
     -- Что  же, тогда извини,  что  побеспокоила! --  С  нео­стывшей обидой
Вероника Антоновна провожает Стеллу к  двери в прихожую и видит  входящих  в
квартиру Марата и Барсукова.
     Встреча со Стеллой -- неожиданная и болезненно неприятная для Марата.
     -- Добрый вечер, -- бормочет он и скрывается в своей комнате.
     Приотставший  Барсуков  засмотрелся  на  Стеллу  и,  заметив,  что  она
потянулась к вешалке за курткой, бро­сается помочь.
     -- Разрешите?
     -- Благодарю.
     Только  всего и  сказано,  но  вот  уже  Стелла  коротко  простилась  с
хозяйкой, вот хлопнула за ней дверь, а Барсуков все стоит в передней, и лишь
окрик Марата сдвигает его с места.
     -- Марат, кто она? -- первым делом интересуется Барсуков.
     Марат смотрит в пространство.
     -- Это к матери... Так на чем мы остановились?
     Оба не сразу  могут вспомнить, потому что думают  о  Стелле  --  каждый
свое.
     -- Кажется, по поводу прежней работы... инженер-испытатель...
     --  Да,  --  кивает  Барсуков.  --  Гонял  тяжеловозы,  но­вые  модели.
Автодром, пробеги  через полстраны, разные дороги. Мне  нравилось. И  деньги
другие... Из-за плаксиков бросил. Пока  устроился простым шофером --  только
бы рядом с домом.
     -- А случались опасности, риск?
     -- Когда участвовал в  ралли, то...-- Он улыбается  воспоминанию: -- "И
какой же русский не любит быст­рой езды!.."
     --  ...как  сказал Николай Васильевич Гоголь.  Певец тройки, на которой
катался господин  Чичиков... Насчет ребят, Леша, я закинул удочку. Поворошил
старые связи  в  курортном управлении.  На  словах твердо обещали.  Соби­рай
справки и ходатайства.
     -- Ох, если б выгорело!.. -- И внезапно: -- Марат, она тоже певица?
     Марат дергается.
     -- Почем я знаю!



     Несколько человек сидят на стульях поодаль друг от друга. Подкидин в их
числе.
     -- Вы утверждаете, что это не  ваша?  -- говорит  ему  Томин, показывая
записную книжку.
     -- Не моя.
     Томин выглядывает в коридор.
     -- Прошу!
     Входит проводник со служебно-розыскной собакой.
     Подкидин меняется в лице.
     --  На  столе лежит  записная  книжка, -- объясняет за­дание Томин.  --
Собака должна определить владельца.
     Проводник дает овчарке понюхать книжку и командует:
     -- След!
     Собака методично обнюхивает всех, начиная с Томина.  Напротив Подкидина
садится и лает.
     Тот вжимается в спинку стула.
     -- Цыц, паскуда! -- кривится Подкидин.
     Собака снова лает.
     -- Ну моя  она,  моя,  моя!.. -- кричит  он тогда,  словно  признаваясь
персонально овчарке...



     -- Считаешь, псина отобьет у тебя хлеб? -- шутливо спрашивает Пал Палыч
у Кибрит.
     -- Собачье опознание экспертизу не заменит.
     --  Экспертизу, Зиночка,  ничто  не  заменит!  Изымем  образцы  почерка
Подкидина и отдадим  тебе в  белы  руки.  Саше просто не терпелось  поскорей
переломить его на­строение.
     -- Повернись-ка, нитка прилипла.  -- Она снимает с пиджака  Знаменского
нитку,   скатав   ее   в   комочек,   хочет    кинуть   в   пепельницу,   но
приостанавливается. -- Кто это курил?
     -- Подкидин.
     Она садится, придвигает пепельницу и рассматривает два окурка.
     -- Любопытно... тоже "Беломор". Даже очень любопыт­но,  Пал  Палыч! Где
наше заключение по окуркам?
     Пал  Палыч  раскрывает  папку  с  делом.  Кибрит  прогля­дывает  текст,
сверяясь глазами с тем, что видит в пепель­нице.
     -- Дай что-нибудь... хоть карандаш. --  Она поворачи­вает окурки так  и
эдак.  -- Я  же  чувствую -- знакомый прикус!  Щербинка на зубе...  вон она,
отпечаталась точно так же.
     -- Не может быть!
     -- Почему? Советую направить к  нам  в НТО. Думаю, у  тебя  будет одним
доказательством больше.
     Пал Палыч отнюдь не проявляет энтузиазма.
     -- Больше не значит лучше.
     Смысл афоризма  Кибрит не  успевает  выяснить,  так  как  Томин  вводит
Подкидина и торжествующе подмиги­вает из-за его спины. Да результаты понятны
и без того: Подкидин валится на стул, как человек отчаявшийся и обреченный.
     -- Зина,  если  можешь, погоди,  не исчезай,  -- говорит  Знаменский  и
оборачивается к Подкидину: -- И стоило напрасно отпираться, Подкидин?
     Подкидин молчит.
     -- Не хотите сказать, при каких обстоятельствах поте­ряли книжку?
     -- Не терял я... не должен был... берег...
     -- Пал Палыч, можно вопрос? -- говорит Томин.
     -- Пожалуйста.
     Томин берет со стола конверт, вынимает из него кожаную перчатку.
     -- Вот еще кто-то тоже потерял. Не ваш приятель-маляр?
     Подкидин вытаращивается на перчатку.
     -- Ччертовщина! И она у вас?
     -- Угу. Чья это?
     -- Моя!
     Томин озадаченно поднимает брови, Знаменский хму­рится.
     -- А не приятеля? -- осторожно спрашивает он.
     -- Какого еще приятеля? Моя и есть.
     -- Не торопитесь, Подкидин.
     --  Говорю  "не  мое" --  не  верите. Теперь говорю "мое"  -- опять  не
верите. Что я, свою перчатку не знаю? Моя и есть.
     -- Где могли обронить?
     -- Понятия не имею... А где нашли?
     Томин подсаживается поближе.
     -- Разреши! --  просит он, и Пал Палыч уступает ему следующие  вопросы,
пристально наблюдая за реакцией Подкидина.
     -- Ваша, значит? А левая цела?
     -- Выкинул.
     -- Выкинули... Так вот, правую нашли  на  месте пре­ступления.  Кто-то,
представьте  себе, обворовал  мага­зин!  --  И  без  паузы:  -- Где вы  были
двадцать  восьмого  прошлого  месяца,  в  субботу?.. Отвечайте на вопрос! --
добивается Томин. -- Где были в субботу днем?
     Подкидин загнанно озирается  и почему-то начинает сбивчиво рассказывать
Кибрит:
     -- Непричастен я...  вот  что хотите! Надо сообразить, где был двадцать
восьмого... двадцать восьмого... --  Но  продолжает  о другом: -- Перчатка у
меня пропала  недели три уже... нет, четыре. И книжка примерно. Хватился про
рассаду звонить -- нету! Всю комнату перерыл, даже мебель двигал... Выходит,
все улики против меня?..
     -- Я прерываю допрос, -- говорит Пал Палыч Томину.
     Тот протестующе вскидывается, но -- что подела­ешь -- подчиняется.
     -- Пойдемте, -- кладет Томин руку на опущенное пле­чо задержанного.
     После их ухода Знаменский шагает по кабинету в раздумье.
     -- Пал Палыч, ты меня сбил с толку, -- признается Кибрит.
     -- Я сам, Зиночка, сбит с толку! Концы с концами не сходятся!
     Томин возвращается один.
     -- Так и что? -- произносит он с порога.
     -- Что-то не так, Саша. Прибило нас течением не к тому берегу.
     -- Если можно, без аллегорий.
     -- Да ведь сам понимаешь!
     -- Нет, не понимаю!
     -- Пока он отказывался, я подозревал. А признал, что улики против него,
-- и подозрения мои рассыпались!
     -- Ты хочешь зачеркнуть все  сделанное? Такой  клубок  распутали, вагон
работы -- и кошке под хвост?!
     -- Да, под хвост! А работа только начинается!
     -- Шурик,  Пал  Палыч! Без  драки, пожалуйста!.. Я тоже не  понимаю, --
смотрит Кибрит на Знаменского, -- почему "больше не значит лучше"?
     -- Даже афоризм припас! -- фыркает Томин.
     -- Зина, у тебя за другими делами вылетело из головы. Один был у двери.
Он  оставил окурки  и  перчатку. Но  книжку-то нашли  на втором этаже! Около
кассы!
     -- Однако не обязательно это были разные люди. До­пустим, в шайке  друг
другу не доверяют. Приемлешь такую смелую мысль?
     -- Приемлю.
     -- Тот,  кто на  стреме, нервничает,  как  бы не  утаили от него  часть
добычи.
     -- Ну?
     --  Постоял,  покараулил, а  потом его по  уговору сме­нили,  отпустили
потрошить кассу. Имеете возражения по схеме?
     -- Он выкурил три папиросы. Не было времени бегать наверх.
     --  Да и  стоял, по-моему,  спокойно, --  добавляет Киб­рит.  --  Когда
человек нервничает, он прикуривает одну от другой, бросает, не докурив.
     -- Хорошо. Не нравится -- не надо. Выдвигаю новый вариант. Думаете, зря
я  спросил  про  левую  перчатку?  Говорит, выкинул.  Стало  быть,  ее  нет,
заметьте! Найден­ную перчатку сравнить не с чем. Он признал ее своей, но так
ли это?
     -- Соврал? -- непонимающе спрашивает Кибрит.
     -- Туго соображаешь, Зинаида. Паша вон смекнул.
     --  Чтобы не идти  по  групповому делу,  решил  взять все на  себя,  --
поясняет Пал Палыч. -- В принципе не исключено. Теоретически. Но...
     -- Опять "но"?!  -- всплескивает руками Томин. -- Будь добра, поделись,
--  обращается он к Кибрит,  -- как тебе показался этот  гражданин?  Он ведь
удостоил тебя особой откровенности!
     -- Впечатление неоднозначное. Можно поверить все­му, можно половине...
     -- Можно ничему, -- договаривает Пал Палыч.
     -- Вот!  --  удовлетворенно восклицает  Томин.  -- А  то -- "не  к тому
берегу"!
     -- Этот вопрос отнюдь не решен.
     -- Что тебе еще нужно для его решения?!
     --  Все  о Подкидине. Не знаем  мы  человека,  потому  и  гадаем. Все о
Подкидине, Саша! -- повторяет Пал Палыч.



     Марат, Сема  и  Илья прохлаждаются на природе. По­является  запоздавший
Сеня.
     -- Слушайте, что расскажу, -- говорит он. -- Подкидина милиция замела!
     Сема присвистывает. Илья напуган.
     -- Как думаешь, это ничего? -- трепещет он.
     -- А ты как думаешь? -- испытующе прищуривается Марат.
     -- Не знаю...
     -- Может, мы перемудрили? -- спрашивает Сеня.
     -- То есть я перемудрил? Иными словами, напортачил?
     Сеня молчит,  замявшись. Марат  внешне хладнокро­вен, в душе взбешен. В
нем усомнились?!
     -- Слушайте. Касается всех.  Сема, оставь в покое бу­тылку. Зачем  были
подброшены вещдоки? Отвечайте!
     -- Чтобы не искали мотоцикл, -- гудит Сема.
     --  Правильно, чтобы отвлеклись  на ложные улики. Судя по  результатам,
цель достигнута?
     -- Да, но... -- мямлит Илья. -- Понимаешь...
     --  Понимаю. Ты  не  ожидал от  милицейских  особой  прыти.  Сражен  их
успехом. А вот я  рад ему. Я учитывал такой поворот. И кого я им предложил в
награду за усердие? Бывшего уголовника. Их любимое блюдо. Пусть едят!
     -- А если у него алиби? Свидетели? -- возражает Сеня.
     --  Ну и  что? Свидетели говорят одно,  улики  другое.  Что, по-твоему,
будет?
     -- Нне пойму... Не то сажать, не то отпускать...
     -- Вот  именно!  А в  подобных случаях  прекращают за  недоказанностью.
Кое-что я в этом смыслю!
     -- Хорошо бы прекратили... -- неуверенно тянет Илья.
     -- Слушай, сирота, ты хочешь без  малейшего риска? Тогда надо аккуратно
ходить на службу. Давайте внесем окончательную  ясность, -- Марат  не меняет
жесткого тона. -- Работать вы не расположены.
     -- Естественно, -- буркает Сеня.
     -- А наслаждаться жизнью очень расположены.
     -- Само собой!
     -- Вывод, надеюсь,  понятен?..  До  меня  вы  прозябали, промышляли  по
мелочам. Но всем грезились вольные деньги. Получили вы их или нет?
     -- Получили, -- признает Сеня.
     --  И  еще получите.  Я  разрабатываю новый  план. Будет  великолепная,
грандиозная операция! Все должны верить мне абсолютно!



     Утро. Знаменский и Томин  встречаются  на улице неда­леко от Управления
внутренних дел. Друзья здороваются.
     --  Мне  с  тобой надо перемолвиться. Сядем погово­рим?  --  предлагает
Томин, рассчитывавший на эту встречу.
     Они находят  скамейку  на  бульваре.  Нетрудно дога­даться,  что  Томин
сильно не в духе.
     -- Ну-у, на себя не  похож. Не  потряхиваешь гривой, не  грызешь  своих
удил!
     -- Прав  ты, Паша, был -- не к тому берегу. Мой грех, -- говорит Томин.
-- Надо отпускать Подкидина.
     -- Вот как!.. Мы уже ничего не имеем против Подки­дина?
     -- Имеем, но...
     -- Больше имеем за Подкидина?
     --  Больше. Прошел я за ним  все годы,  что он на воле.  Резюме  такое:
человек в кровь бился, чтобы не  возвра­щаться к старому. Детали есть, каких
не придумаешь... Хороший, в общем, мужик.  Вот мой  рапорт.  -- Он пере­дает
Пал Палычу три листа машинописного формата. -- Решай.
     Подготовленный прежними сомнениями, Пал Палыч переживает новость легче,
чем Томин. Прочитав рапорт, говорит:
     -- В итоге ни садовода у нас,  ни маляра. И Подкидина нам... подкинули.
Изобретатели, чтоб их!.. Подстраховались.  Не заметим, мол,  окурков -- нате
вам перчатку. Мало перчатки -- поломайте голову над записной книжкой.
     Томин  вздыхает,  лезет  за блокнотом  и  вырывает из  него  исписанный
листок.
     -- Знакомые Подкидина. Где галочка -- те бывали у него дома. На обороте
-- те,  кто  посещал соседей, --  лаконично отвечает  Томин на невысказанное
обвинение в неполноте списка.



     Подкидин отодвигает от себя томинский  список. По­дальше  -- на сколько
достает рука.
     -- Никого не подозреваю!
     --  Чего-то вы недопонимаете,  Подкидин. Если вещи были  взяты у вас  и
нарочно  подброшены...  --  Выражение лица  Подкидина заставляет Пал  Палыча
замолчать. -- Вы не верите, что я так думаю? -- догадывается он.
     -- Нашли дурака! Кто  заходил,  да  когда заходил...  Это  нашему брату
разговор известный: давай связи! Ищете, кого мне в сообщники приклеить!
     Пал Палыч качает головой: ну и ну!
     -- Почему вы  говорите "нашему брату", Подкидин? О  вас хорошие отзывы,
товарищи вас уважают, начальство ценит.
     -- Ка-акой тонкий подход... Они-то уважают, а вы их вон куда пишете! --
Он негодующе указывает на томинс­кий перечень. -- Клопова записали! Мы с ним
из одной деревни, парень -- золото. А у вас Клопов на заметке!
     --  Да не хотим  мы зла  вашему Клопову! Здесь  просто перечислены  все
люди,  которые... А,  десятый  раз объяс­няю! --  опять  прерывает себя  Пал
Палыч, видя  ту же  мину на  физиономии Подкидина.  -- Ну как  вы не  хотите
поверить, Виктор Иваныч?!
     --   Уже   по   имени-отчеству,  --   констатирует   Подки­дин,  словно
подтвердились худшие его опасения. -- Пос­леднее дело. Вы по имени-отчеству,
я по имени-отчеству, мигнуть не успеешь --  и там! --  Пальцы его изображают
решетку.
     Комизм заявления не оставляет Пал Палыча равно­душным.
     --  Не  знал  такой приметы. Наоборот,  освобождать  вас собирался!  --
произносит   он,   скрывая  смех.   --  Извинять­ся   и   освобождать.   Вот
постановление.
     "Не иначе, новая уловка. Подкидина не проведешь!"
     -- Эти штуки и фокусы я знаю!
     Однако бланк в руке Пал Палыча все же приковывает взгляд Подкидина.
     -- "Освободить  задержанного... -- читает он с вели­ким  изумлением. --
Освободить в связи с непричастнос­тью к краже..." Я могу уйти?!
     -- Забирайте вещи в КПЗ -- и скатертью дорога.
     Входит вызванный Пал Палычем конвойный.
     --  Слушай, извини, -- бросается к нему совершенно ошалевший  Подкидин.
-- Это что?
     Тот заглядывает в бланк.
     -- Отпускают. Читать не умеешь?
     Ноги  у Подкидина готовы  сорваться, но что-то при­нуждает топтаться на
месте. Попрощаться? Даже изви­ниться, пожалуй, ведь хамил...
     Он возвращается к столу  Пал Палыча,  прокашливает­ся. Но способность к
членораздельной  речи его  покинула.  Безуспешно открыв  рот  несколько раз,
Подкидин садится.
     И нерешительно, конфузливо протягивает руку за списком.



     Пляж  в  пригородной  зоне  отдыха.   Среди  купающих­ся  --  Сеня.  Он
выбирается на берег, фыркая и отплевы­ваясь.
     Мимо гуляющим шагом идут двое. Если б нам не был  основательно известен
облик Томина, мы бы и взгляда на них не задержали -- настолько оба органичны
на здешнем фоне. Вдруг эти двое останавливаются около Сени, как раз когда он
снимает резиновую шапочку.
     -- Закурить  не найдется?  -- спрашивает  один, будто не  видит, что на
Сене лишь мокрые плавки.
     --  Некурящий  я,  некурящий,  --  отвечает  тот,   стре­мясь  поскорее
добраться до полотенца и одежды.
     -- Даже некурящий! -- укоризненно произносит вто­рой, то есть Томин. --
А  зачем  окурки  воруешь?  -- и  крепко  берет  Сеню  за  плечо.  -- Зачем,
спрашиваю, окур­ки-то воровать?
     -- Какие окурки...  у ккого... -- лепечет Сеня, начиная  сразу отчаянно
мерзнуть.
     --  У Подкидина,  у  кого же. У Виктора Подкидина, который  проживает в
квартире с твоей теткой, -- веско  разъясняет Томин. -- Взрослый парень -- и
крадет окур­ки! Это хорошо? Я спрашиваю -- хорошо? -- будто речь и впрямь об
одних окурках.
     Сеня стучит зубами. Он голый, мокрый и беззащит­ный. Происходящее столь
неожиданно  для него, что  он  не способен  к сопротивлению. В полном смысле
слова заста­ли врасплох..
     И когда Томин тем же укоризненным голосом осве­домляется:
     -- Записную книжку с перчаткой в тот же раз взял? Заодно?
     Сеня без спору подтверждает:
     -- Ззаодно...
     -- Тогда поехали.
     -- Штаны... -- просит Сеня, далеко не уверенный, что дозволят.
     -- Как считаешь? -- оборачивается Томин к своему спутнику.
     -- Штаны, я думаю, можно, -- серьезно отзывает­ся тот.
     --   Спасибо...   --   потерянно   благодарит   Сеня.   Сеня,   те­перь
подследственный  Калмыков,  относится  к  той  разно­видности  преступников,
которые,  коли уж попались и  проговорились,  не запираются и впредь. Таких,
как пра­вило, используют для изобличения сообщников. Потому логично, что  мы
застаем Калмыкова на очной ставке с Тутаевым.
     Тутаев мрачен и воспринимает поведение своего тез­ки как предательское.
     --  Деньги  мы  поделили  по  дороге  обратно.  Заехали  в  кусты,  там
пересчитали,  понимаешь,  и поделили... на  три части,  поровну. -- Калмыков
ловит взгляд  Тутаева, мор­гает  --  обрати  внимание  --  и  повторяет:  --
Поровну,  зна­чит, на  троих...  Вот  так было совершено  преступление... По
глупости, конечно.
     -- Что скажете? -- спрашивает Пал Палыч Тутаева.
     -- Плетет незнамо что! Псих какой-то...
     -- Кому принадлежала идея бросить в универмаге чу­жие вещи? Тутаев?
     -- Не понимаю вопроса.
     -- Калмыков?
     -- Кому принадлежала... забыл,  кому первому. Но вещи я взял случайно в
квартире у тетки... то есть у соседа.
     -- Совсем случайно?
     -- Ну, точней, с целью ввести в заблуждение товари­щей из милиции.
     -- Понятно. Как, Тутаев, все никак не припоминаете этого гражданина?
     -- Первый раз вижу! -- глупо упорствует тот.
     --  Хотя  полгода   работали  в  одном  цеху  радиозавода  и  считались
приятелями. По какой причине уволились? -- Снова  оборачивается  Пал Палыч к
Калмыкову.
     -- Мы с Семой...
     -- За себя говори!
     -- Поскольку  на  очной  ставке, я  должен за обоих. Правильно понимаю,
гражданин следователь?
     -- Правильно.
     --  ОТК  часть  контактов бракует,  отправляет на свалку. А  на  каждом
контакте -- чуток  серебра. Если паяльничком  пройтись --  можно снять. Мы с
Семой  и  занялись...  для  одного  ювелира.  Нас,  гражданин   следователь,
бесхо­зяйственность толкнула, -- поспешно добавляет  Калмы­ков.  -- Серебро,
понимаешь, на помойку!
     -- Отчего же прекратилось ваше... хм... общественно полезное занятие?
     -- Ювелир сел. Если б не это несчастье, разве б я поднял руку на кассу?
Что вы! У вас обо мне превратное мнение!
     Не дослушав, Пал Палыч обращается к Тутаеву:
     -- Подтверждаете показания Калмыкова?
     Тот злобно смотрит на закадычного дружка:
     -- Знал бы, какое ты дырявое  трепло, --  я бы от тебя на другой гектар
ушел!
     А Сеня Калмыков окончательно вошел в роль "чистосердечника",  и ему уже
рисуется обвинительное  заклю­чение, где черным по белому записано, как  его
показа­ния помогли следствию.
     Теперь он взывает к Илье Колесникову:
     -- Я, Илюша, во всем признался: как втроем забра­лись в магазин, втроем
выручку делили в кустах... не  помню, сколько отъехали... как на даче у тебя
гуляли... втроем, после дела. Семе  я сказал и тебе говорю: чего, понимаешь,
темнить...
     У  Колесникова  шкура  потоньше  тутаевской  и  нервы пожиже.  Он  уже,
собственно, "готов", но Сеня еще не исчерпал запас красноречия:
     -- Вот суд будет, а статья-то, она резиновая. Есть верх, есть низ. Надо
адвокату чего-то подбросить, пони­маешь, для защиты. Мы молодые, первый раз,
по глупо­сти... Пожалеют...



     В сарайчике  у Ильи опрокинут набок ИЖ --  так, чтобы колясочное колесо
свободно крутилось и было доступно для осмотра. Кибрит медленно вращает его,
сравнивая с увеличенной фотографией слепка, снятого со следа у шоссе.
     -- Вот это место отпечаталось! Узор в точности совпа­дает: расположение
трещин, потертости... Да, Шурик, безусловно, он!
     -- Отлично! -- восклицает Томин. --  Нужно быстрень­ко оформить это для
Паши.



     -- Разрешите присутствовать на очной ставке? --  То­мин входит и кладет
на стол перед Пал Палычем заклю­чение экспертизы.
     Сеня зябко вздрагивает (видно, вспомнилось задер­жание на пляже), но  с
подобием радостной улыбки говорит Томину:
     --  Здрасте! (Смотрите,  переродился  с  той минуты,  как  рука  закона
ухватила меня за плечо!)
     -- Ну  вот,  Колесников,  на  дороге  остался  след  вашего  мотоцикла.
Подтверждаете вы показания Калмыкова?
     Илья Колесников прерывисто вздыхает и выдавливает:
     -- Подтверждаю...
     -- Теперь по порядку. Где познакомились? -- Это к Калмыкову.
     --  В  бане. Когда  ювелир  сгорел  и  нас  поджало, мы Илюхе в бане  и
предложили: давай махнем одно дело... втроем.
     -- Правильно, Колесников?
     -- Дда... правильно.
     -- Прошу  прощенья,  не понял, -- подает голос  Томин. --  Вы  случайно
мылись, что  ли, вместе? Один на­мыленный другому намыленному говорит:  айда
что-ни­будь ограбим?  Что позволило вам  и Тутаеву  обратиться к незнакомому
человеку с подобным предложением? Мож­но такой вопрос, Пал Палыч?
     Тот кивает.
     -- Почему ж незнакомый? -- возражает Калмыков. -- Мы с Семой попариться
уважали, а Илюха всегда там находился, на месте.
     -- Работал в бане? -- уточняет Томин.
     -- В общем, да, -- говорит Калмыков.
     --  По моим  сведениям,  Колесников ушел из лаборан­тов,  жил на  даче,
полученной в  наследство  от  родителей,  городскую квартиру  сдавал,  тем и
подкармливался. Верно я говорю?
     -- Все верно, -- подтверждает Пал Палыч. --  Вы, Александр Николаич, не
в курсе банных тонкостей...
     --  Где уж нам! На службу бежишь -- бани закрыты. Домой -- хорошо бы на
метро успеть. Извините за се­рость, моюсь в ванне.
     -- А есть люди, которые  имеют досуг, в баньку ходят ради удовольствия.
И желают,  Александр  Николаич,  по­лучить все  двадцать  четыре.  И  пар, и
веничек, и кваску, и пивка, а к пивку воблочки.
     -- Гм... -- выразительно произносит Томин.
     -- Тут  и  нужен  молодец  на  все руки. Со своим  запасом  напитков  и
прочего.  Без должности,  конечно. Просто за определенную мзду Колесников со
товарищи   допускают­ся  к   обслуживанию   посетителей.   Как   обстояло  с
нетрудо­выми доходами?
     --  В  среднем...  трояк  с  клиента,  --  сиротским  голосом  сообщает
Колесников.
     --  А бани не пустуют,  -- добавляет Пал Палыч.  -- Так  вас не удивило
предложение двух... намыленных?
     -- Нне очень... У голых, знаете, все проще. Чего надо, то и спрашивают.
Принесешь пива, а он, к примеру, говорит: "Как тут насчет валюты?"
     -- Вспомнил! --  вклинивается Калмыков. -- Вот  поче­му мы к  Илюше: он
помянул, что  у него, понимаешь, есть мотоцикл, а у нас уже универмаг был на
прицеле!
     Успел Сеня добавить заключительный штрих к карти­не сговора,  в которой
не должно быть места для Марата!



     А что Марат? Как он относится к провалу своих подручных?
     Он как раз звонит:
     -- Сему, будьте добры. -- Ответ приводит его в заме­шательство. Буркнув
"извините", он поспешно  нажимает рычаг аппарата. После короткой паузы вновь
набирает  номер: --  Сеню  можно? -- И уже не дослушав, бросает  трубку.  --
Влипли!..  Надо  посоветоваться с  умным человеком... -- медленно произносит
он. Выходит  в  переднюю, зажигает  свет  над  большим зеркалом.  Пристально
вгляды­вается в себя. -- Что  будем делать?..  -- спрашивает у отражения. --
Успокойся, успокойся, Марат... -- прика­зывает он сам себе, сгоняя тревогу с
лица и постепенно обретая обычный невозмутимый вид. -- Это не твой про­счет.
Их  подвела какая-нибудь  глупость. Тебя  это  не каса­ется.  Все к лучшему.
Людей  надо менять.  Тебя не назовут... Ты  им нужен  на свободе. У тебя  их
деньги. Ты их надежда. Никто не выдаст. Все к лучшему...  Ты  человек умный.
Ты поступаешь, как хочешь... Ты выше преград. Преград нет...
     С улицы появляется сильно взволнованная Вероника Антоновна.
     -- Марик! Нам необходимо поговорить!
     -- Матушка, я сосредоточен на важной мысли. Будь добра...
     -- Нет, я не буду добра!  --  перебивает она и весь дальнейший разговор
проводит сурово и с достоинством, не пасуя, как обычно, перед сыном.
     -- Что на тебя накатило? -- недоумевает Марат.
     -- Всю жизнь я гордилась тобой. А сегодня  мне было стыдно! Многое могу
простить, но нечистоплотность -- никогда! Час назад я встретила Антипова.
     --  Кого?  А-а, сам играет, сам  поет? -- пренебрежи­тельно  вспоминает
Марат, еще под впечатлением, что он "выше преград".
     --  Какое ты имел право от моего имени занимать у него деньги?  Да  еще
такую сумму! Зачем тебе, на какие нужды?
     -- Не мне, выручил одного человека, -- врет Марат.
     -- Но срок твоей расписки истек! Между порядочны­ми людьми...
     -- Между порядочными людьми можно и подождать.
     -- Сколько именно? Когда твой один человек вернет долг  моему  товарищу
по работе?
     -- Сейчас он в командировке. Приедет -- отдаст.
     -- Когда он приедет? -- неотступно требует Вероника Антоновна.
     -- Десятого или двадцать пятого! -- жестко отвечает Марат, называя  дни
выдачи зарплаты в НИИ, где рабо­тал Илья Колесников.



     Рядом со станцией  метро с выносного  прилавка  тор­гуют апельсинами. В
хвосте очереди  стоит Стелла.  Барсу­ков, ждущий кого-то  у  станции  метро,
решает пока тоже запастись апельсинами. Во  все глаза смотрит он  на Стеллу.
Это же она! Та самая!
     -- Мы снова встретились! -- говорит он радостно.
     -- Встретились? Мне казалось, я просто стою в оче­реди.
     -- Мы немножко знакомы. Вы меня не узнаете?
     -- Боюсь, что нет! -- Взгляд у нее смеющийся.
     -- Недавно в прихожей... вы уходили от Быловой... Я друг ее сына...
     Со Стеллой  совершается разительная перемена, и язык Барсукова липнет к
зубам.
     -- А-а...-- неприязненно произносит она и быстро отворачивается.
     --   Простите...  послушайте...  --   теряется   Барсуков.   Он   забыл
посматривать на выходящих из метро,  и  плаксики  налетают  и виснут на  нем
совершенно внезапно. Следом приближается Анна Львовна.
     -- Два дня не видались, а уж визгу-то! -- смеется она.
     Стелла становится свидетельницей нежной сцены.
     --  Ну-ка, ребятки, становитесь  за этой красивой те­тей. Вы приглядите
за ними чуточку? -- доверчиво  обра­щается к Стелле  Анна Львовна. -- Будьте
добры! -- Она отводит Барсукова на несколько шагов:
     --  Тут  их  бельишко. Залатала,  заштопала,  пока подер­жится.  -- Она
достает из сумки довольно объемистый сверток.
     -- Спасибо, Анна Львовна.
     -- А еще думала я насчет юга. Как мы-то без него выросли, Леша?..
     ...Тем временем плаксики тоже вступили в беседу.
     -- Деточки, вы крайние? -- игриво наклоняется к ним подошедшая женщина.
     -- Мы не крайние.
     -- Мы за красивой тетей.
     -- Ой, -- говорит женщина Стелле, -- а я подумала -- ваши.
     -- Нет, не мои.
     -- А чьи же вы, деточки?
     -- Мы папины!
     -- И бабушкины!
     -- А мамины? И мамины небось?
     -- Не-ет, мы не мамины.
     -- Ишь какие! Обидела вас мама или что?
     -- У нас мамы нет.
     -- У нас папа.
     -- Никак сироты... -- кивает женщина Стелле. -- Ах, бедные!..
     -- Ну если  уж  надо, Леша, я поеду,  -- вздыхает Анна  Львовна. --  Не
представляю только, зачем ему ради чу­жих детей...
     -- Анна Львовна! Вы его просто не видели!
     --  Может быть, может быть, -- соглашается она, на­правляясь к очереди.
-- Пора мне, Леша. -- Простившись с детьми и зятем и  пожелав всего хорошего
Стел­ле, Анна Львовна спешит обратно в метро.
     Продавщица отвешивает килограмм Стелле, два -- Барсукову.
     Перекинув через плечо сумку, раздувшуюся от белья и апельсинов, а ребят
подхватив на руки, Барсуков наго­няет Стеллу.
     -- Простите, можно мне спросить?
     -- Спросите, -- пожимает та плечами.
     -- Вы имеете что-то против Быловой?
     -- Нет.
     --  Значит,  против  Марата.  Странно.  Такой  интересный  и  сердечный
человек.
     -- О, еще бы! -- саркастически роняет Стелла.
     Барсуков опускает плаксиков и шагает рядом со Стеллой.
     Через минуту она останавливается.
     -- Вы хотели что-то спросить или собираетесь тащить­ся за мной?
     -- Тащиться, -- признается Барсуков.
     -- Зачем?
     Барсуков смотрит на  нее достаточно  красноречиво,  но сказать словами:
"Затем, что вы мне до смерти нрави­тесь!" -- не может. Тут плаксики кидаются
вбок, и Стелла вскрикивает:
     -- Держите их!
     Испуг ее оправдан: ребята бегут к  огромной собаке, которую прогуливает
по улице хозяин.
     -- С этой собакой они приятели, -- успокаивает Бар­суков.
     Малыши ласкаются  к собаке. И хотя та приветлива, Стеллу зрелище лишает
равновесия. Поэтому, когда Бар­суков спрашивает:
     -- Чем вам не нравится Марат? Одно то, что он любит детей...
     Стелла не успевает спохватиться, как с языка слетает:
     -- Он терпеть не может детей!
     -- Да вы-то почем знаете?
     -- Кому уж лучше знать!  Мы  в позапрошлом году развелись!.. И оставьте
меня  в  покое  с  вашими  вопроса­ми,  и детьми,  и собаками,  и...  -- Она
стремительно уходит.
     Повторяется  прежняя история: Барсуков догоняет ее с ребятами на руках,
снова идет рядом.
     -- Папочка, мы куда идем?
     -- Мы провожаем красивую тетю.
     -- Вы отвратительно упрямы! -- восклицает Стелла.
     -- Раз вы были его женой, я понимаю, что...
     -- Да ничего вы не понимаете! Оставьте меня со сво­им сердечным другом!
     -- Ты зачем папу ругаешь? -- .проявляет характер плаксик первый.
     -- Не ругай папу! -- воинственно подхватывает второй.
     -- Могучая защита,  -- невольно улыбается Стелла от их наскока. -- Я не
папу ругаю, я ругаю другого дядю.
     -- А как его зовут?
     -- Его зовут... Марат. -- Она поднимает голову и про­должает "морозным"
тоном: -- Он трус и подлец. Из-за него случилось  страшное несчастье в горах
-- когда  он еще ходил  в горы.  Ни один  из прежних знакомых  не подаст ему
руки!..



     На площади трех вокзалов развязный парень объявля­ет в мегафон:
     -- Для гостей  столицы  проводится  комплексная  экс­курсия по  городу!
Памятники культуры плюс  заезд  в  модные  заграничные  магазины: индийский,
польский  и  болгарский!  Продолжительность  экскурсии -- три часа. Желающих
прошу за мной!
     Автобус  заполняется разношерстным народом.  Парень впускает последних,
монотонно повторяя:
     --  Пять рублей  пожалуйста...  пять  рублей,  -- и  собира­ет купюры в
карман.
     -- Билет не нужен? -- беспокоится седой экскурсант.
     --  Работаем  по новой безбилетной  системе.  -- "Гид"  замечает  рядом
Марата. -- Кого я вижу! -- радушно вос­клицает он.
     Оба вспрыгивают в передние двери, и автобус тро­гается.
     ...Он катится по Садовому кольцу.



     "Экскурсионный"  автобус   останавливается  на   Боль­шой   Полянке   у
магазинов-соседей "Ванда" и "София".
     --  Предупреждаю,  --   говорит  "гид"   Миша,  --  заезд  в   магазины
информационный!  Вы ознакомитесь с ассорти­ментом, а если решите остаться --
желаем удачных поку­пок. Стоянка автобуса -- двадцать минут.
     Экскурсанты в бурном темпе покидают автобус.
     -- Как тебе это все? -- интересуется парень.
     -- Ничего, смешно, -- одобряет Марат. -- Где берете автобус?
     К  ним присоединяется водитель, посапывающий и непрерывно жующий жвачку
детина.
     -- С одной автобазы. Сторож за четвертак дает, -- го­ворит он.
     -- Молодцы, други, не ожидал, -- снова хвалит Ма­рат. -- Я кинул  тогда
идейку на авось, а вы вон как развернулись!
     -- Помним, Марат! Нам бы не додуматься.
     -- Часто ездите?
     -- Через день. Больше почему-то глотка у меня не выдерживает.
     -- Голос надо ставить, Миша.
     -- Да?
     -- Обязательно. Позвони -- устрою специалиста. Ну, чао!..
     Марат отходит за угол и звонит из автомата:
     --   Справочная?   Телефон  дежурного   по   Управлению   пассажирского
транспорта.
     Следом второй звонок:
     --  Товарищ  дежурный?  С  вами  говорит представитель  общественности.
Считаю  своим  долгом  сообщить  об  авто­бусе,  который   используется  для
незаконных  ездок...  "Ле­вые"  экскурсии  по  городу   для  провинциалов...
Записы­вайте номер...



     Томин,  Кибрит  и Знаменский входят в  кабинет,  про­должая  оживленный
разговор.
     -- Удивительная заученность движений, особенно у этого...
     -- Тутаева,  Зинаида, --  подсказывает Томин.  -- Гра­мотное получилось
кино. Вавилов снимал?
     --  Он, -- говорит  Пал Палыч. -- Не было  впечатле­ния, что вот,  мол,
балбесы, а на редкость чисто орудуют?
     -- Мелькнуло, -- признает Томин.
     -- А они балбесы?
     --  Да, Зиночка.  Здесь, -- Пал Палыч касается  лба, -- небогато. Между
прочим, насколько слаженно они кра­ли, настолько сейчас действуют вразброд.
     -- Отсутствует моральная сплоченность? -- хмыкает Томин.
     -- И они абсолютно не собирались попадаться! К этому не готовились.
     -- Самонадеянность? К чему ты клонишь, Пал Па­лыч?
     -- Что кто-то их натаскал, Зинаида. Внушил  веру в  успех.  Сплотил, --
отвечает за него Томин. -- Так?
     --  Так,  Саша. Уровень замысла  и исполнения выше, чем их способности.
Пахнет  башковитым режиссером!..  Я  занимался арифметикой.  Что  изъяли при
обысках, вы знаете.  Сильно меньше,  чем  рассчитывали. Складываем:  изъятые
деньги, плюс  стоимость купленных вещей,  плюс то, что пропили-прогуляли.  В
итоге у  каждого не хватает большой  суммы, которая неизвестно куда  делась.
Они выражаются туманно: утекла.
     -- А не припрятали?
     -- Фокус, Зиночка, в том, что не хватает примерно поровну.
     -- Ты их шевельнул? -- спрашивает Томин.
     -- На режиссерскую тему? В штыковые  атаки ходил! Не пробьешься, рот на
замке.
     --  Если  был   уговор   четвертого  не   выдавать,  значит,   все-таки
обсуждали... -- начинает Кибрит.
     -- Вариант  поимки?  --  заканчивает Пал  Палыч.  --  Я  грешу на очные
ставки. Такая иногда коварная штука!
     -- Слушай,  Зинаида, слушай! Новое слово  в уголов­ном процессе! Я тебе
выловил из водички  Калмыкова,  он назвал остальных, а те строят невинность.
Как было не дать очных ставок?  Да ты их вскрыл Калмыковым, будто консервным
ножом!
     -- Но тот же Калмыков мог  сигнализировать: призна­емся от  сих до сих,
учителя оставляем за кулисами.
     -- А! Что толку гадать?  Опять  Томин, опять ноги  в руки.  Теперь  ищи
режиссера. Сколько одной обуви сносишь!
     --  Попробуем сберечь подметки, --  улыбается Пал Палыч. -- Составь мне
список знакомых Колесникова, Калмыкова и Тутаева.
     -- И дальше?
     -- Есть одна мыслишка, авось сработает.



     Вероника Антоновна  выходит из лифта, отыскивает нужный номер квартиры.
Собравшись духом, нажимает кнопку звонка.
     В дверях появляется хорошенькая, совсем еще юная девушка.
     -- Здравствуйте, вам кого? -- вопросительно произ­носит она.
     -- Вы сестра Дашеньки Апрелевой?
     -- Да...
     -- Могу я повидать вашу маму?
     Девушка делает  движение внутрь, но  какое-то  сомне­ние заставляет  ее
вернуться.
     -- А зачем?
     -- Понимаете... Я Былова...
     Девушка приглушенно ахает.
     -- Марат -- ваш сын? -- шепчет она.
     Вероника Антоновна кивает. Девушка тянет ее из  при­хожей на лестничную
площадку.
     -- Я не пущу вас к маме! Зачем вы пришли? Как вы могли прийти к нам?!
     -- Я должна  узнать...  что произошло тогда с Дашень­кой и Колей... Мне
намекнули, будто Марик... будто он в чем-то виноват...
     --  Он во всем виноват! Он их  бросил,  а мог спасти! Он все равно  что
убийца!
     --  Как вы можете  это  говорить?!.. -- заклинает Веро­ника Антоновна в
ужасе.
     -- Это все говорят! Все, кто там был!



     А Марат,  не чуя  беды, готовит новую "постановку". Будущие исполнители
-- "экскурсовод"  Миша и  водив­ший автобус  Сергей  --  сидят  у  него  над
чертежом, по которому Марат водит указкой.
     -- Во  дворе вас  высадят, перед  вами будет второй  корпус от въездных
ворот, -- говорит он.
     ...Былова  в  своей   комнате  ставит  на  проигрыватель   пластинку  с
собственной записью и тихо выходит в ко­ридор.
     ... -- План первого этажа, -- продолжает инструктиро­вать Марат. -- Это
коридор.
     -- Людный? -- осведомляется Миша.
     --  Нет.  Левая  стена  вообще  глухая  --  зал  заседаний.  Справа  --
библиотека,  медпункт и  одна  лаборатория. Ко­ридор упирается в  вестибюль,
здесь касса. К ней надо  успеть без четверти два: деньги будут уже готовы, а
получатели еще не явятся.  Третьим  пойдет парень  в  форме  военизированной
охраны. Он блокирует коридор и в слу­чае чего даст вам дополнительное время.
     -- На  что нам лишний? -- говорит Миша, испытующе глядя на  Марата.  --
Шел бы сам.
     -- Я?..
     -- Ты же гарантируешь безопасность.
     -- Миша, меня  там знают,  --  выворачивается  Ма­рат.  --  Иначе бы  с
радостью!
     -- Надежный? -- спрашивает Сергей. -- Парень-то?
     --  Надежный. Раньше выкупал у проводников пустые бутылки --  с поездов
дальнего следования. И, естествен­но, сдавал.
     -- Сколько имел? -- с живым интересом спрашивает Миша.
     --  Точно не  скажу,  но  жил не  тужил. А  теперь насчет бутылок, сами
понимаете... Обиделся человек, озлился. Надежный.
     --  Всех прижали, дышать  нечем! -- ярится  Миша.  --  Кому, к примеру,
мешали наши  экскурсии?  А  нашлась сволочь -- стукнула!  Сторожа  нашего  с
автобазы попер­ли, такое милое дело загубили! Тут хуже сатаны оз­лишься!
     -- И еще комиссия, -- сопит Сергей.
     -- Какая комиссия?
     -- По трудоустройству, -- отвечает Миша. -- Довели нас с Серегой: идите
работать, идите работать...
     -- Это не  страшно. Оформлю вас в сторожа. Ночь дежуришь -- практически
просто присутствуешь, -- двое суток гуляешь.  Тепло, светло, диванчик, и  не
обязатель­но коротать время одному. В самый раз для румяных молодых людей.
     Приятели переглядываются: пожалуй, годится.
     -- А чего платят? -- вопрошает Сергей.
     -- Ты намерен жить  на зарплату?  Что вам зарплата, други, когда деньги
везде! Читаешь вывеску "Продмаг", думаешь: это  сколько же? "Почта" -- то же
самое. По улице пройти невозможно  -- сплошные  искушения! "Па­рикмахерская"
-- деньги, "Аптека" -- деньги. "Сувениры", "Мебель", "Кафе", "Парфюмерия" --
везде лежат, родимые, ждут умелых рук! Обезуметь можно!
     В глазах Марата и впрямь тлеет диковатый огонек.  Парни наэлектризованы
соблазнительными речами. Через минуту Серега нарушает воцарившееся молчание,
прислушиваясь к меланхолическому романсу за стеной.
     -- Это мать, да? Как жалостно поет-то, прям за сердце...
     --  Однако  вернемся  к  делу.  --  Марату  претит  обсуж­дать  с  ними
материнское пение.
     -- Главный вопрос -- влезть в кассу. Шухер подымет­ся, -- говорит Миша.
     --  Предусмотрено,  -- кивает  Марат.  -- За что  себя уважаю  --  умею
придумать нестандартный ход. Кассирша отопрет сама.
     -- Шутишь!
     -- Ничуть. Под  дверью кассы ты, Миша, --  у тебя натуральней получится
-- кричишь  отчаянным голосом: "Марья  Петровна! Скорей, Федор умирает!" Это
хоро­шенько отрепетируем.
     -- Кто такой Федор?
     -- Обожаемый муж кассирши, трудится рядом в лабо­ратории, -- показывает
на  плане,  -- больное  сердце.  Есте­ственно,  она  бросится  к  умирающему
супругу. Как только откроет дверь, зажимаете ей рот и оглушаете по голове.
     -- Это давай ты, -- говорит Миша приятелю.
     -- Ладно.
     -- Остается взять  деньги и  уйти  через подъезд, кото­рый я показывал.
Там будет ждать синий "Москвич"...
     -- На словах все проще пареной репы.
     -- Не на словах, Миша. Люди со мной уже работали, и весьма успешно!
     ...Мы  видим  переднюю,  где  Вероника Антоновна,  стоявшая  под дверью
комнаты Марата, медленно отсту­пает,  держась за  голову.  Она все слышала и
все поняла о сыне до конца.



     Пал Палыч осуществляет свою "мыслишку".
     -- Держите бумагу, -- вручает он Сене Калмыкову чистый  лист. -- Пишите
сверху:    "Следователю    Знаменс­кому".    Пониже:   "По   вашей   просьбе
собственноручно со­ставляю перечень своих знакомых".
     -- А для чего? -- подобострастно спрашивает Кал­мыков.
     --  Для приобщения к делу. Следствие,  суд и адвокаты  должны  знать, в
каком  кругу  вы  вращались.  Если  сочтут   нужным,  кого-то  попросят  вас
охарактеризовать.
     ...Теперь перед Пал  Палычем  Сема  Тутаев. Он  запол­нил лист  донизу,
перевертывает, задумывается.
     -- Всех-всех писать?
     -- Конечно. Наверно, будут и положительные отзывы?
     -- Обо мне? А то как же!
     -- Вот и пишите. Учтем.
     ...Завершение процедуры мы наблюдаем с участием Ильи Колесникова.
     -- Вот, пожалуйста. Все. -- Он протягивает Пал Палычу три листка, густо
испещренных  именами. --  Отдельно  я озаглавил  "Друзья", отдельно  "Разные
знакомые".
     -- Многочисленное общество.
     -- Старался уж никого не забыть, гражданин следо­ватель!



     -- Какой вечер  чудесный, --  говорит  Стелла, выходя  с Барсуковым  из
подъезда его дома. -- Где ваши окна?
     Он ведет ее за угол и показывает.
     -- Отсюда слышно, если кто-нибудь из ребят про­снется и заплачет?
     -- Они не просыпаются!
     Однако   Стелла  садится  на   скамью,   и  он  опускается  рядом.   За
незначительными фразами, из которых  вяжется разговор, проглядывают взаимный
интерес и симпатия.
     -- Почему плаксики, Леша? Боевые ребята. Опти­мисты.
     --  До года стоял дружный рев -- прозвище  по старой памяти. А моя мать
зовет барсучата. Барсуков -- барсучата... Спасибо вам, что пришли.
     --  Вам  спасибо, очень  вкусно накормили. Для  мужчи­ны  вы  образцово
ведете дом.
     -- Если  честно,  не всегда такой  порядок.  Сегодня -- в вашу честь...
Удивительно, живем чуть не рядом, и я вас не видел!
     -- Много ли вы замечаете -- кроме барсучат?
     -- Иногда все-таки  замечаю!.. Но  в целом вы правы:  я принадлежу  им.
Стараюсь возместить... чего они лишены. Перевернуло  меня, понимаете? Теперь
все только с точ­ки зрения их пользы.
     -- А будет ли польза, Леша? Позиция опасная.
     --  Избалую,  испорчу?  Говорили.  Говорили,  что   выра­стут  махровые
эгоисты.   Но  не  надо  об   этом,   Стелла!  Боюсь...   поссоримся,   едва
познакомились.
     --  Ну и  глупо... Знаете, Леша, я  все  равно скажу, что  думаю.  Если
суждено  поссориться,  лучше не  тянуть...  Не  то что балуете,  -- начинает
Стелла, помолчав.  --  Чтобы  избаловать,  как это  обычно понимают, вам  не
хватит материальных средств, извините  за прямоту... Но вы  сте­лете ребятам
под ноги свою жизнь,  как ковровую дорож­ку. Что от вас  останется лет через
десять, Леша? Кормя­щая единица? А сыновьям нужен  отец --  яркий, смелый...
чтобы гордиться... Подражать. Потеряете себя -- они тоже много потеряют.
     Стелла сказала то, о  чем Барсуков до сих пор не задумывался. Что, если
предостережения ее справедливы?
     -- Мы поссорились? -- после паузы спрашивает Стелла.
     -- Нет... может, вы опять правы? Надо это обдумать.
     -- Договорились! -- Стелла протягивает руку, Барсу­ков задерживает ее в
своих ладонях.



     Вероника  Антоновна  с  маленьким  чемоданчиком   мед­ленно  пересекает
переднюю.   У  наружной  двери  оборачи­вается  и  смотрит  вокруг  странным
пристальным взором.
     Касается  концертной  афиши на  стене. Задерживает  взгляд на  двери  в
комнату Марата...  Медленно  выходит  на  лестницу,  и  замок  за ней  глухо
щелкает.



     --  Ни  в одном списке  его нет! -- говорит Томин,  потрясая  бумажками
Калмыкова, Тутаева  и  Колесникова. -- "Забыли" мотоциклисты общего приятеля
-- Мара­та! Скрыли и тем выдали!
     -- Вот:  отсутствие информации  есть тоже информа­ция.  Так что это  за
Марат?
     --  Любопытно  я  на него  вышел.  Зондирую  домаш­них.  Говорят, часто
звонили какому-то Марату,  назна­чали  встречи, но  нам  про него ничего  не
известно.  Ах ты, думаю, соблюдал конспирацию, как  же до него  добраться? И
вдруг  сестренка  Тутаева -- малявка с ко­сичками  -- вдруг заявляет, что  у
Марата  мать -- знаме­нитая  певица.  Фамилия? -- спрашиваю.  Знаю, говорит,
только не помню. Бились, бились, потом  я чисто по наитию:  "Не  Вероника ли
Былова?" И, представляешь в точку!
     -- Итак, Марат Былов. Кандидат в режиссеры...
     -- Режиссер, Паша! --  уверенно поправляет То­мин.  -- Вот послушай про
него.  Подающий  надежды  ма­тематик и  завзятый  альпинист. То  и другое  в
про­шлом,  --  отвечает  он  на удивленное  движение  Пал  Палыча. -- Два  с
половиной года назад повел  группу в горы. После конца сезона. Хотел кому-то
доказать свое  превосходство  над простыми  смертными.  Внезапно --  ледяной
ветер,  снегопад.  Короче, двое  новичков  погиб­ли. Он  их покинул,  спасая
собственную  шкуру. По месту происшествия завели было дело об оставлении без
по­мощи,  но  оно развалилось. За недоказанностью...  Само­влюбленный, легко
входит в доверие, умеет влиять на окружающих.
     -- Но это немножко из другой области, чем касса.
     -- Не  скажи!  Я отлично представляю: считал себя героем, люди  верили,
шли  за  ним  без  оглядки.  Красовал­ся,  рисовался,  --  бац! --  публично
открылось,  что подо­нок.  Альпинистская среда его  изгнала. Из  аспирантуры
попросили:  в  том  походе   он  использовал  бланки  кафедры  для  каких-то
ходатайств.
     -- И теперь берет реванш? Мстит за унижение?
     --  Почему  нет? Карьера  поломана,  а в  рядовых  ходить  не  умеет...
Привычка верховодить, злобный маленький фюрер... Паш, шевельнем?
     -- А что мы имеем против Марата Былова? Реально?
     -- Ничего. Но... покажи-ка мне, в каком НИИ работал раньше Колесников?
     Пал Палыч отыскивает нужные сведения.
     -- Так  и есть!--  с торжеством  восклицает Томин,  сличив  название  с
записью в своем блокноте. -- В том же  НИИ шоферит Барсуков! Человек, бывший
рядом с уни­вермагом во время кражи.
     -- Первый раз слышу!
     --  Конечно. Ты тогда еще не  подключился. Он все отрицал и не  попал в
свидетели.
     -- И он знаком с Колосниковым?
     -- Даже  с  Маратом! Если начистоту, --  кается То­мин, --  вылетел  из
головы  этот  Барсуков... и  влетел  об­ратно  только  вчера  вечером.  Наши
мотоциклисты  называ­ли его в телефонных разговорах  с Маратом, понимаешь? Я
привезу Барсукова, а Паш? Уполномочь!



     А Барсукова обрабатывает Марат.
     -- К  тебе в кузов сядут трое. Провезешь  на  территорию института, там
высадишь. И все.
     -- Но зачем?
     -- Не знаю, им это нужно. Думаю, пустяки, Леша.
     Наступает  натянутая пауза. Марат, разумеется, чув­ствует, что Барсуков
не   тот,   что   прежде,   но  поначалу   продолжает  играть  в   дружескую
непринужденность.
     -- Что-то ты  запропал.  Как мелюзга?  Все их  справки  переданы, скоро
будут путевки.
     -- С ребятами некому поехать. Я, собственно, пришел забрать метрики. --
Барсуков  говорит  нейтрально, он пред­почел  бы  расстаться  с Маратом  без
выяснения отноше­ний. -- Что касается каких-то троих, такие вещи не по мне.
     --   Да?..--  Марат   неприятно  удивлен  решительным  отпором.  --  Ты
чистюля?..  --  И   сбрасывает  личину   доброжелательства.  --  А  кто  был
соучастником кражи в Се­лихове? Кто стоял в кустах? Как там у вас называется
-- на шухере?
     -- Ты... с ума сошел!..
     -- Один  из тех парней в  шлемах -- твой бывший со­служивец. Зачем  ему
скрывать, что Леша Барсуков имел свой куш?
     -- Ты не веришь тому, что говоришь!
     --  Зато в органах поверят. Сам подставился: ведь ты соврал, что ничего
не видел, а?
     -- Марат... зачем все это?
     -- Чтобы слушался!
     -- А не послушаюсь?
     --  Будешь иметь  дело  с очень  злыми  людьми.  Очень, очень злыми, --
зловеще  повторяет Марат. -- Ты хорошо понял? -- И,  довольный произведенным
впечатлением,  повелительно  заканчивает:  --  К  тебе  сядут завтра,  через
неделю, через месяц -- когда понадобится. И не вздумай вилять!



     Теща Барсукова разговаривает с ним по телефону:
     --  Хоть убей, Леша, не разберу, что ты задумал!.. Да почему их везти к
бабушке, в Тулу? Я им разве  не бабушка? Ну хорошо,  ну как знаешь... Да-да,
забрать из  сада,  отвезти к Елизавете Григорьевне, никому не гово­рить... И
что  такое творится?  --  недоумевает она, кладя  трубку и начиная  поспешно
одеваться.
     Следующий звонок -- Стелле.
     В белой шапочке и халате она моет руки, когда слы­шится голос: "Доктор,
вас к телефону!"
     Стелла подходит к аппарату.
     --  Да?..  Здравствуйте,  Леша...  -- Она слушает, и улыб­ка  сменяется
тревогой. --  Нельзя  встречаться?  А  что слу­чилось?..  Понятно.  То  есть
непонятно, но раз вы не хотите  объяснить... Удачи?  Желаю удачи.  Поцелуйте
барсучат и... не исчезайте совсем с горизонта...
     Барсуков вешает трубку в телефоне-автомате:
     -- Теперь, Марат, поглядим, кто кого!..
     ...Непривычно сутулясь, подходит он в сумерках к дому.
     -- Товарищ Барсуков! -- из затененного угла выступа­ет Томин.
     --  Вы?!.. --  с  искренней радостью восклицает  Барсу­ков.  -- Вы  мне
позарез нужны!
     -- Какое совпадение потребностей, -- озадаченно от­зывается Томин.



     --  Ох,  уж эта  мне "хата с краю"! -- в  сердцах  говорит  Пал  Палыч,
выслушав исповедь Барсукова.
     -- Но я...
     --  Мало  могли  сообщить  о  мотоциклистах?  А  нам  бы  и  это  тогда
пригодилось!  И то, что вы отмолчались, Барсуков... нас  подвели, а себя еще
больше.
     Барсуков тяжело вздыхает:
     -- Теперь-то понял!
     -- Задним  умом  все  крепки!  Отшвырнули  неприятную  историю,  а  она
вернулась. Как бумеранг.
     Друзья отходят посовещаться.
     --  Ну-с?  --  тихонько спрашивает  Томин.  --  Трое  в  кузове  --  не
увеселительная прогулка.
     -- Барсуков! -- окликает Пал Палыч. -- Когда в НИИ зарплата?
     -- Десятого и двадцать пятого.
     Томин и Пал Палыч обмениваются взглядом.
     -- Да, похоже на то.
     -- Надо взять с поличным, Саша!
     -- Как парень? -- указывает Томин на Барсукова.
     -- Я бы доверился.
     -- Рискнем  довериться. -- Томин останавливается  пе­ред Барсуковым. --
Вы согласны вызубрить и твердо ис­полнять наши инструкции?
     -- Я? Конечно. Обязан...
     Грузовик Барсукова выезжает с автобазы, и неподале­ку его останавливает
Марат.
     Садится в кабину, вместо приветствия говорит:
     -- Час пробил! Поезжай, за углом притормозишь.
     Барсуков  молча  повинуется.  За углом  поджидают Миша, Сергей и бывший
"бутылочник" в форме воени­зированной охраны. Быстро лезут в кузов.
     Барсуков дает  понять,  что, хотя и с большой  неохо­той, но смирился с
навязанной ему ролью.
     -- Хоть бы предупредил! -- бормочет он. -- Уж  пре­дупредить нельзя? За
человека не считают!
     -- Гони в институт! -- распоряжается Марат.
     Грузовик едет по городу...
     --  Все кипятишься? -- спрашивает  Марат, пока они ждут у светофора. --
Чудак... -- Он немного возбужден и не прочь поговорить.
     -- Не  знаю,  зачем вы едете...  -- ожесточенно ворчит Барсуков,  --  и
знать не хочу... Но я рискую...
     -- Пустяки, Леша.
     -- Нет, я рискую!  -- настаивает  Барсуков (он ведет разговор,  который
должен отвлечь  внимание от  его  даль­нейших действий). --  И хоть бы какой
интерес!  Подве­зешь кого по дороге -- и то на бензинчик подбрасывают. А тут
такое дело... ты мои материальные обстоятельства знаешь...
     -- Заметен проблеск разума. Позвони завтра, потолку­ем про бензинчик.
     -- Ах, ты... --  чертыхается Барсуков, глянув на пока­затель  горючего.
-- Бензинчик-бензинчик, а он весь вы­шел! Надо заправляться.
     Впереди как раз видна колонка.
     -- Некогда! -- вскидывается Марат. -- Дотянешь!
     Барсуков стучит по стеклу прибора:
     -- Не видишь, на нуле!
     -- Болван!
     -- Ты на меня не кидайся! До института, между про­чим, две остановки на
метро. Пожалуйста, не держу!
     -- Давай быстро! -- сбавляет тон Марат.
     Грузовик подруливает к колонке. Марат следует за Барсуковым к окошечку.
     -- Почетный караул?
     -- Помолчи! -- внушительно советует Марат.
     Барсуков  сдает  девушке  талон.  Почти  бежит обрат­но.  Держит  шланг
заправки. Марат -- рядом как при­клеенный.
     А девушка немедля набирает номер телефона.
     --  Дежурный  Управления  уголовного розыска майор Рожков,  -- слышится
отвечающий ей энергичный голос.
     -- С автозаправочной станции, -- волнуясь, говорит  девушка. -- Товарищ
от  вас  был... предупреждал очень...  Сейчас  шофер  подал  талон  с  двумя
загнутыми уголками...
     -- Спасибо, -- доносится голос Рожкова. Он уехал?
     -- Заправляется.
     ...Рожков в дежурной части, нажав кнопку на пульте связи, произносит:
     -- Подполковник Томин! Сигнал с бензоколонки!
     -- Вас понял! -- отвечает голос Томина.



     Сегодня выплатной  день, и группа захвата  дежурит  на территории  НИИ.
Томин отдает команду в ручной радио­передатчик:
     -- Сигнал с бензоколонки! Все по местам!
     Подчиняясь  этому приказу, четверо молодых людей направляются по  двору
института к проходной.  Двое  дру­гих  молодых  людей  идут  по  коридору  и
скрываются за  дверями с табличкой "Медпункт" и  "Библиотека". По  лестнице,
поднимающейся при начале коридора, взбега­ют трое до площадки второго этажа.
Один из них поправ­ляет кобуру на поясе.
     В  это время грузовик притормаживает,  Марат  выпры­гивает из кабины  и
теряется в толпе.
     А  грузовик  тем  временем  въезжает  через  раздвигаю­щиеся  и   вновь
сдвигающиеся металлические ворота на территорию института.
     Миша,  Серега  и  "бутылочник",  не вызвав  ничьего  интереса, покидают
кузов.
     Барсуков  отирает   лоб  и  подмигивает  показателю  бен­зина,  который
по-прежнему показывает ноль.
     Сотрудник угрозыска оповещает по рации:
     --  Трое,  один  в  форме  военизированной   охраны,  на­правляются   к
четвертому корпусу!
     Грабители беспрепятственно проникают в длинный пустой коридор.
     -- Прошли медпункт! -- тихо сообщает наблюдатель из медпункта.
     --  Готов,  --  так  же отзывается голос Томина. Не доходя до парадного
вестибюля, виднеющегося впереди, "бутылочник" останавливается.
     -- Я здесь, -- говорит он.
     А приятели бегут к кассе.  Серега прижимается  к  стене рядом с дверью,
Миша "со слезой" кричит:
     -- Марья Петровна! Скорей! Федор...
     Но   докричать   заготовленный   текст   не   успевает:   дверь   кассы
распахивается, появляется Томин в сопровожде­нии двух сотрудников.
     -- Должен огорчить -- уголовный розыск!
     В коридоре крепко берут за локти "бутылочника".
     -- А где ваш Былов?  Где хитроумный Марат?  -- воп­рошает Томин. -- Или
он всегда чужими руками?
     -- Чтоб он сдох! -- рычит Серега.



     Кабинет   в  следственном   изоляторе.   Конвоир  вводит  Марата.  Едва
переступив порог, тот начинает защити­тельную речь:
     --  Пал Палыч, я еще раз обдумал все обвинения в мой адрес. То,  что вы
называете "подстрекательство", неверно  отражает мое поведение. Есть бытовое
понятие: дать совет...
     -- У нас сегодня другая тема.
     --  Но  вы понимаете -- просто  дать  совет! --  не может  остановиться
Марат.  -- Пусть  безнравственный,  согласен,  но  в этом  нет -- как у  вас
называется -- состава преступления.
     -- После, Былов, после... Я  имею поручение прокуро­ра допросить вас об
отношениях с матерью.
     В формулировке "поручение прокурора" Марат не улавливает странности, но
несколько удивлен оборотом беседы.
     -- Мать?..  Довольно  известная  эстрадная  певица. Име­ет определенные
заслуги на этом поприще, -- осторожно говорит он.
     -- Меня интересуют ваши отношения.
     --  Ну... Обыкновенные... Она несколько  надоедлива и старомодна,  но в
принципе неплохая женщина.
     -- Случались конфликты?
     -- В пределах нормы, Пал Палыч. Человек, по-моему, должен понимать, что
подчиняется общим для всей при­роды законам. Применительно к данному  случаю
--  это   врожденная  и  односторонняя  обязанность  родителей  де­лать  все
возможное для процветания потомства. Между прочим, и современная мораль...
     Любит он  звучно поговорить,  даже сейчас слегка увлекся, но  Пал Палыч
жестом просит его умолкнуть.
     -- Мне  поручено ознакомить вас с  одним  документом.  Это письмо вашей
матери... -- Бывают сообщения,  кото­рые с трудом делает даже  следователь и
даже весьма  несимпатичному  подследственному. -- Она  послала  его  вам  из
Костромской области, со своей родины...
     -- Она же уехала на гастроли, -- вставляет Марат, немного обеспокоенный
выражением лица Пал Палыча.
     -- Нет, на  родину.  И умерла... покончила с  собой...  Ознакомьтесь  с
письмом.
     Марат  поражен, новость  не  укладывается  у него  в голове. Пал  Палыч
тактично отворачивается, стараясь предоставить ему подобие уединения.
     Марат  берет письмо... Его читает за кадром голос Вероники Антоновны --
читает немного бессвязно, как сам Марат, выхватывая из текста главное:
     "Прощай, Марик.  Я ухожу... Я узнала  о тебе такое, с чем нельзя дальше
жить. Небо рухнуло над моей головой... Никогда бы не поверила, что...
     Понимаю, тебе будет больно. Ты останешься  один на свете... Я не смогла
удержать  тебя  от  ужасного зла  всей  своей жизнью.  Может  быть,  хоть от
чего-нибудь удержит смерть? Это моя последняя надежда..."
     У Марата на скулах перекатываются желваки, он пы­тается сдержать натиск
чувств и не осиливает его.
     -- Только не хватало! -- Злые рыдания без слез сотря­сают его плечи. --
Мало  того, что эти ничтожества...  отребье... что я из-за  них... Но родная
мать! Отреклась, бросила! И когда?! У нее связи, поклонники таланта.  Должна
бегать, плакать, валяться в ногах! Спасать сына!.. Родная мать! Дура!
     Он вне себя комкает и отшвыривает письмо.
     И эти  его чувства Пал Палыч  щадил! Нет, всякой выдержке есть  предел.
Знаменский распахивает дверь, кричит:
     -- Конвой!
     -- Пал Палыч... -- бормочет Марат.
     -- Уведите арестованного!
     Оставшись  один,  Пал  Палыч  поднимает   и  расправля­ет   письмо.  Он
оглядывается вслед Марату с  брезгливос­тью, словно недоумевая:  и как таких
земля носит?..


     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


Last-modified: Sat, 10 Nov 2001 09:43:39 GMT

Оцените этот текст: