Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   М., "Молодая гвардия", 1958.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------




   Вечером с Амурского залива подул  холодный,  порывистый  ветер.  Словно
дворник-невидимка, он мел пыль и песок по улицам Голубиной пади.
   Левка Остряков, подняв воротник бушлата,  медленно  расхаживал  взад  и
вперед по дорожке у обрыва. Здесь  кончалась  Голубиная  падь.  Внизу,  по
склонам сопок,  к  тускло  блестевшей  бухте  серыми  ступенями  кварталов
спускался город.
   В городе зажглись огни. В порту на мачтах военных кораблей часто-часто,
словно вперегонки, замигали  сигнальные  лампочки.  По  Светланской  улице
прополз трамвай, похожий на огненного дракона.
   Когда  слышались   шаги,   Левка   останавливался,   стараясь   получше
рассмотреть прохожего. По крутой тропе поднимались  из  города  рабочие  с
заводов,   матросы   и   портовые   грузчики.   Преодолев   подъем,    они
останавливались, чтобы  отдышаться;  некоторые  закуривали,  долго  чиркая
гаснущими на ветру спичками, и уходили, упрямо подавшись навстречу ветру.
   Медленно тянулось время. Прошло уже полчаса с тех  пор,  как  последний
грузчик поднялся из города в Голубиную  падь.  А  Левка,  плотно  запахнув
бушлат, все так же продолжал ходить вдоль обрыва.
   Когда Левка оставался один,  он  всегда  о  чем-нибудь  мечтал:  то  он
старался представить себя участником событий,  прочитанных  в  книгах,  то
придумывал самые захватывающие приключения. Сейчас  Левка  вообразил,  что
несет вахту на мостике корабля, который борется с ураганом.
   Корабль терпел серьезную аварию, и теперь вся его команда, кроме Левки,
который, конечно, был  капитаном,  подводила  пластырь,  стараясь  закрыть
пробоину.
   Чтобы подбодрить свою команду, Левка запел матросскую песенку:

   Разве это буря, братцы?
   Это просто легкий бриз...

   Пластырь наложен. Корабль снова рассекает волны. Но  Левка  терпеть  не
может  спокойного  плавания.  Он  начинает  придумывать  новые  несчастья:
корабль теряет управление, на нем  возникает  пожар,  наконец  выходят  из
строя машины. Но стихии бессильны остановить стремительный бег корабля! Он
теперь идет под парусами, сооруженными из брезентов, снятых с трюмов.
   Но тут на тропе снова послышались чьи-то шаги,  и  Левка  оставил  свой
"корабль".
   "Совсем не знает  дороги!"  -  определил  Левка,  наблюдая,  как  внизу
вспыхивает желтоватое пламя спичек и  освещает  то  кусочек  тропинки,  то
пыльные кустики полыни.
   Наконец над обрывом показался приземистый моряк.
   - Ну гора!.. - сказал он низким басом и, помолчав немного,  спросил:  -
Куда же теперь курс держать? Ни компаса, ни звезд нет, ни живой души.
   - Есть живая душа, - сказал Левка и, подойдя почти вплотную  к  моряку,
спросил: - Вас Андреем звать?
   -  А,  компас  появился!  Угадал,  брат,  Андреем...  А  ты,  наверное,
Остряков?
   - Да.
   - Постой, звать-то как?
   - Лев.
   - Ну пошли, Лев, а то я, кажется, здорово опоздаю на именины  к  твоему
дедушке. Все гости уж, наверное, собрались?
   - Дедушкины гости - народ точный... Следуйте за мной.
   - Ого, ты, я вижу, парень  строгий,  весь  в  отца.  Он  мне  про  тебя
рассказывал. В гимназии учишься?
   - В гимназии.
   - Трудно?
   - Учиться-то не трудно...
   - А что трудно?
   - Да есть у нас такие...
   - Буржуйские сынки? Скауты, наверное?
   - Да нет, скауты - это что...  С  ними  разговор  у  нас  короткий.  Мы
скаутов не боимся.
   - Кто же тогда?
   - Да Жирбеш. Учитель один, по географии...
   Налетел такой яростный ветер, он так завыл и засвистел вокруг, с  такой
злобой бросил в лицо песок, что Левка повернулся спиной к ветру  и  замер,
втянув голову в плечи.
   - География, брат, штука трудная. Сам  знаю,  -  заметил  моряк,  когда
шквал промчался. - Там этих одних рек и хребтов  столько,  что  черт  ногу
сломит.
   - Да нет, я все это знаю. Ночью разбудите, расскажу.  География  -  мой
самый любимый урок.
   - Пошто же тогда он тройки ставит? Что-то мудреное  несешь.  Учитель  -
это святой человек. Не каждый им быть может.
   - О! Вы его не знаете. Он  говорит,  что  на  пятерку  географию  знает
только господь бог. "Я, - говорит, - знаю на "четыре". А вы, гимназисты, в
самом лучшем случае можете вызубрить лишь на тройку". Но  это  он  говорит
только для виду, а сам тому, кто побогаче, и четверки и пятерки ставит.  А
мне он говорит, что каждый сверчок должен знать свой шесток и что не место
мужикам в гимназии. "И пока я в гимназии, - Левка повысил голос,  подражая
учителю, - хоть расшибись, а не видать тебе балла выше трех".
   - Барин, видно, с норовом. А ты не обращай внимания, учись знай. Придет
время, когда мы и в гимназии порядок наведем.  -  Моряк  положил  руку  на
плечо мальчика. - Я, брат, тоже учусь.
   Левка недоверчиво поднял голову:
   - В школе?
   -  Нет,  на  эсминце.   У   нас   кружок   по   расширению   кругозора,
самообразования значит, и вообще политической ситуации. Нам, брат,  нельзя
не учиться: чтобы строить новый мир, надо много знать. Ох, как много!
   - Это конечно, - сказал Левка, уверенный в том, что моряк знает  больше
всех учителей гимназии и если учится, то  каким-то  недосягаемым,  высоким
наукам.
   Левка остановился у низкого забора и, звякнув щеколдой, открыл калитку.
   - Здесь мы живем, проходите.
   В небольшой столовой Остряковых было так много гостей, что за обеденным
столом всем не хватало места. Многие сидели у стен или стояли, держась  за
спинки стульев.
   Левка, пропустив моряка вперед, прошмыгнул за ним и пробрался к  фикусу
у окна.
   - Прошу извинения, товарищи. Задержался у железнодорожников,  -  сказал
моряк, здороваясь со всеми за руку.
   Гости встали, задвигали стульями, комната наполнилась гулом  сдержанных
голосов.
   Левка знал почти всех присутствующих.  Это  были  матросы  с  плавучего
крана, где Левкин отец работал механиком. Возле дедушки, самого высокого и
могучего человека в этой комнате, стоял, покручивая усы, его  друг  Максим
Петрович. Незнакомых было двое: пожилой рабочий с темным, словно  натертым
порохом, лицом да парень в черной косоворотке.  Пожимая  руку  рабочему  с
темным лицом, моряк представился:
   - Андрей Богатырев. - И спросил: - Ну, как у вас на Сучане, товарищ?
   - Меня Макаром Шулейкой кличут. Что касается дела, то как нельзя лучше.
Советы утвердили. Вот вам теперь пришли помогать.
   - Левка! - позвал дедушка. - Где ты?
   - Здесь...
   - Смотри за горизонтом!
   - Есть смотреть! - Левка нахмурился и нехотя направился  в  кухню,  где
хлопотала у стола мать.
   - Выпей хоть стакан молока, - сказала она.
   - Ничего не надо, мама, потом...  -  Левка  снял  с  вешалки  бушлат  и
прислушался к голосу отца.
   - ...Товарищи, доклад о текущем моменте сделает товарищ Богатырев.
   Моряк откашлялся и заговорил глухим взволнованным голосом:
   - Только месяц прошел с тех пор, как  питерцы  взяли  Зимний  дворец  и
свергли буржуазное Временное правительство, а наша  большевистская  правда
везде берет верх. По всей  России  поднимается  трудовой  люд.  Во  многих
городах уже установлена советская власть. Пришла пора и нам в своем городе
провозгласить Советы. Но, товарищи, нельзя  ожидать,  что  на  это  буржуи
согласятся добровольно, без борьбы!  Читали,  что  они  пишут  в  газетах?
Грозят нам огнем и кровью. Говорят, что ни Англия, ни Америка не допустят,
чтобы погибла Россия!
   За стеной раздались  возмущенные  голоса.  Среди  них  выделялся  голос
шахтера Шулейки.
   -  Россия  -  это  народ.  А  народ  без  таких  помощников  обойдется.
Спасители!
   В это время на улице  звякнула  щеколда,  и  Левка  мигом  выскочил  на
крыльцо.
   - Кто там? - спросил он.
   - Это я, - донесся от ворот знакомый голос.
   Левка узнал своего товарища - Колю Воробьева.
   - К нам нельзя, - сказал Левка и увлек Колю назад к воротам.
   - Что, опять сходка?
   - Нет, сегодня дедушкины именины...
   - Знаем мы эти именины!.. На "вахту", что ли, идешь?
   Левка промолчал.
   - Возьми меня подвахтенным.
   - Какая "вахта"! Просто пройтись вышел. Пошли, если хочешь, постоим  за
воротами.
   - Пройтись... Знаем мы  это  "пройтись"!  Никогда  от  тебя  ничего  не
добьешься. Я ведь знаю, какие это именины.
   - А раз знаешь - помалкивай, - оборвал Левка.
   Над сопками показалась большая красная луна. От домов и  заборов  легли
резкие тени. Мальчики перешли Дорогу и остановились в тени забора.  Отсюда
была видна вся узкая улица и склон сопки позади дома.
   - Народу-то, наверное, у вас сегодня много? - поинтересовался Коля.
   Левка сделал вид, что не слышит, и спросил:
   - Ты зачем приходил?
   - Задачи трудные попались: про трех купцов и про бассейны.
   - Что ж Наташе не дал решить?
   - Давал уж...
   - Ну и что?
   - Решила, да объяснить не может. А у нас, если не объяснишь, как решил,
поставят двойку.
   - Ну-ка, расскажи условия.
   - Точно не помню, они у меня здесь на бумажке записаны.
   - Давай мне свою бумажку, я потом посмотрю, а утром перед школой  зайду
к тебе.
   - Тоже придумывают задачи про купцов. Не люблю я их... -  ворчал  Коля,
передавая бумажку.
   - Про купцов скоро задачи отменят, а про бассейны останутся, - уверенно
сказал Левка.
   - Ну? - оживился было Коля, но, подумав, разочарованно  сказал:  -  Так
тебе и отменят...
   - Вот увидишь - отменят. Дедушка говорит, что у нас больше не будет  ни
помещиков, ни купцов, ни городовых.
   - А кто же будет?
   - Революция будет, народ всем управлять станет.
   Левка заговорил быстро и горячо:
   - Ведь уже везде советская власть: в Петрограде,  в  Москве,  в  других
городах и даже на Сучане. Скоро и в нашем городе Советы установят.
   - Ну, уж и установят, - усомнился Коля.
   - Эх, послушал бы ты наших! - с сожалением сказал Левка.
   - Кого это?
   - Знающих людей, большевиков, вот кого!  Перед  ними  никакая  сила  не
устоит!
   - Что же они - богатыри?
   - Посильней всяких богатырей... - И Левка начал рассказывать  все,  что
слышал о большевиках от отца и дедушки.
   - Это конечно, - неопределенно произнес Коля, - только у  буржуев  сила
тоже немалая. Знаешь, что вчера на митинге, возле пожарной  команды,  один
говорил, с бородкой?
   - Нет, не знаю.
   - То-то что не знаешь!.. Он говорил, что мировая буржуазия имеет все: и
пушки и танки, а сам показывает на бухту, где стоит американский  крейсер.
Видите, говорит, какая у них сила? Нас задавят, если мы не  согласимся  на
компромисс.
   - А что это такое компромисс?
   - Не знаю. И на митинге никто не знал, все друг друга спрашивали.
   - Это, наверное, измена, - сказал  Левка.  -  Тоже  слушаешь  всяких  с
бородкой. - И Он, путая слышанное с вымыслом, стал  опять  рассказывать  о
том, что творится на земле и что будет на ней в недалеком будущем.  -  Вот
увидишь, что скоро и в школе все по-новому будет. Ведь теперь  не  царское
время! - убежденно закончил Левка.
   Мальчики долго стояли молча, прислушиваясь к вою  ветра.  Наконец  Коля
сказал с надеждой в голосе:
   - Что ж, раз царю по шапке дали, то,  может,  и  взаправду  задачи  про
купцов отменят.





   Дежурный заглянул из коридора в класс и что-то  крикнул.  Но  в  классе
стоял такой шум, что никто не услышал его  возгласа.  У  доски  копошилась
"куча мала". У раскрытой печки преспокойно курили.
   - Жирбеш на подходе! - громко крикнул дежурный.
   Застучали крышки парт: ученики занимали свои  места.  Лишь  у  дальнего
окна  осталась  одинокая  фигура  Левки  Острякова.   Положив   локти   на
подоконник, он читал "Всадника без головы".
   Жираф бешеный, или сокращенно Жирбеш, было прозвище учителя  географии.
Высокий, с  маленькой  головой  на  длинной  шее,  он  влетел  в  класс  и
остановился.
   Левка, не замечая Жирбеша, перевернул страницу и невозмутимо  продолжал
чтение.
   В классе раздались смешки.
   Учитель взошел на  кафедру.  Брезгливо  передернув  плечами,  он  глухо
сказал:
   - Прошу садиться, господа!
   Левка обернулся.
   - А вы продолжайте свое занятие! - зловеще произнес Жирбеш.
   - Извините, Петр Андреевич, я не заметил, как вы вошли.
   - Сделайте выговор своему камердинеру. Он должен был предупредить вас.
   В классе снова засмеялись.
   - Почему же все заметили мой приход и только вы явили исключение?
   Левка стоял, покусывая губы.
   -  Видите,  господа?  Его  светлость  Остряков  не   изволит   с   нами
разговаривать. Может, удостоите промолвить хоть слово? - Жирбеш насмешливо
поклонился.
   Левка молчал, зная, что любой его ответ вызовет новые насмешки, а он не
хотел смешить Жирбеша и скаутов, которые со злорадством наблюдали за ним.
   Каждый день Левка приходил в свой класс, как во вражеский лагерь: здесь
все ученики, кроме него, состояли в скаутской  организации.  Долгое  время
скауты старались и Левку переманить на свою сторону, но  тот  всегда,  как
только заходил об этом разговор, отвечал презрительной насмешкой.  Наконец
скауты  прекратили  свои  попытки  завербовать  Острякова,  и  между  ними
установилась постоянная глухая вражда. Эта вражда прорывалась вот так, как
сегодня, или же во время  частых  битв  между  скаутами  и  подростками  с
рабочих окраин, когда Левка неизменно  выступал  впереди  отряда  ребят  с
Голубиной пади.
   С минуту в классе стояла  напряженная  тишина.  Жирбеш  хрустел  своими
длинными пальцами и выжидающе смотрел на Левку. Вдруг Жирбеш побагровел:
   - Ты не желаешь со мной разговаривать?
   - Я не знаю, что мне говорить. Я все объяснил и теперь не знаю...
   - Не знаю! Ты, из милости принятый в общество благородных людей, должен
держаться тише воды, ниже травы! А ты словно владетельный принц!
   - Принц!
   - Вшивый принц! - раздались голоса.
   - Тише, друзья, - Жирбеш поднял и  опустил  руку.  -  Давайте  говорить
спокойно. Давайте напомним нашему сокласснику,  что  мы  не  потерпим  его
большевистских  выходок.   Напомним   ему,   что,   по-видимому,   влияние
порядочного общества не пошло ему впрок и он следует по преступной  дороге
своего ничтожного  отца,  который  подстрекает  тупую  массу  грузчиков  к
неповиновению и бунту.  Восстает  против  священных  основ  собственности,
порядка, против самого господа бога!..
   Левка побледнел:
   - Мой отец не ничтожный человек. Он лучший механик в порту.
   - Что? Возражать мне?! Молчать! На место!
   Левка закрыл книгу и сел за парту.
   Жирбеш долго не мог успокоиться, он быстро ходил по  классу,  время  от
времени выкрикивая отрывистые фразы:
   - Забылись!.. Палка им нужна, кнут, а не гимназия...
   Наконец он остановился у кафедры и медленно опустил палец на  раскрытый
журнал.
   Класс замер.
   Жирбеш вызывал к доске "по жребию". Горе было тому гимназисту,  на  чью
фамилию в припадке гнева опускался его костлявый палец  с  желтым  ногтем:
доставалось даже любимцам учителя.
   - Остряков!
   Левка встал и пошел к доске.
   - Я бессилен против судьбы. Видимо,  Немезида  карает  меня  за  грехи,
вынуждая выслушивать ваши ответы. Но делать нечего.  Расскажите  нам...  -
Жирбеш нахмурился, придумывая, какой бы каверзный вопрос задать Острякову.
   Взяв указку, Левка подошел к  карте.  Остряков  ненавидел  Жирбеша,  но
география была его самым любимым предметом.
   Левка ждал.
   Но Жирбеш, видимо, забыл о нем. Склонив голову набок, он прислушивался.
С улицы, медленно нарастая, шел гул, словно с моря на город хлынули  волны
и, глухо урча, мчались по улицам. Гимназисты приподнялись на партах.
   Наконец взгляд учителя остановился на окне. Оно было неплотно прикрыто.
   - Почему не закрыто окно?
   - Не закрывается, Петр Андреевич, - вскочил дежурный.
   - Стоять весь урок! - приказал Жирбеш дежурному, а сам пошел к  окну  и
стал изо всех сил давить на раму.
   Окно не прикрывалось. Тогда он открыл его и с  такой  силой  захлопнул,
что на пол посыпались осколки стекол. И сразу за этим тревожным  звоном  в
класс ворвались "Марсельеза" и торжественные голоса  медных  труб.  Свежий
ноябрьский ветер начал листать страницы журнала и загнул угол карты.
   Несколько учеников подбежали к окну. Левка,  все  еще  держа  указку  в
руке, тоже выглянул из окна.
   Внизу, заполнив всю  улицу,  плыли  красные  полотнища,  желтели  трубы
оркестра, мелькали кепки, шапки, платки.
   В знаменосцах, шедших за оркестром, Левка узнал отца и дедушку.
   - Ура-а! - закричал Левка и тотчас почувствовал боль в плече  и  уловил
противный запах пота и каких-то духов. Так  пахло  от  племянника  Жирбеша
Игоря Корецкого - скаутского заправилы.
   Корецкий и еще несколько скаутов оттащили Левку от окна.
   - Прекрасно! Великолепно! Волчонок почуял приближение  стаи!  -  Жирбеш
желчно засмеялся и сказал Левке: - Можете идти к  вашим.  Туда!  -  Жирбеш
вытянул руку к окну и вдруг  пронзительно  закричал:  -  Вон!  Чтобы  духу
твоего здесь не было!
   Левка стал поспешно укладывать книги в ранец. Подняв глаза, он  заметил
трусливую растерянность на лицах своих недругов.
   "Испугались! Испугались! Теперь будет все по-другому!" - подумал он.
   Левка вышел из класса и побежал по гулким коридорам гимназии.
   - Ты куда, Орешек? - встретил Левку в раздевалке сторож.
   Старик любил Левку. За независимый характер и частые стычки со скаутами
он прозвал его Орешком.
   - Скорей шинель, Иван Андреевич!
   - Никак выгнали?
   - Жирбеш...
   - Пустяк все это, Орешек.  Слышишь,  как  город  заговорил?  Шутка  ли,
рабочая власть утверждается. Запомни сегодняшний день. Орешек!
   - Запомню!
   - Ну беги, догоняй наших!
   - До свидания, Иван Андреевич!





   По улицам  шли  рабочие  из  портовых  мастерских,  матросы,  грузчики.
Поперек колонн на ветру упруго выгибались красные полотнища  с  надписями:
"Вся власть Советам!", "Мир хижинам, война дворцам!"
   Перегоняя  демонстрантов,  бежали  ребята.  На  Китайской  улице  Левка
встретил своего друга Колю Воробьева.
   - Левка! Я думал, тебя не пустят.  Ваша  гимназия  буржуйская!  А  наше
ремесленное училище все здесь!
   Левку окружили мальчики в рваных телогрейках, в матросских  бушлатах  с
рукавами чуть не до земли.
   - Пошли! - нетерпеливо рвался вперед Коля.
   - Вот что, ребята. Идемте не кучкой, а по-настоящему, по-рабочему,  как
все, - предложил Левка.
   - Строем?
   - Да. Стройся по четверо. За мной!
   Левка повел свой отряд между ротой солдат и колонной грузчиков.
   - Гимназист, а молодец! -  сказал  кто-то  из  солдат.  -  Наш,  видно,
парень.
   - Конечно, наш! С Голубинки! - ответил Коля.
   Солдат, что похвалил Левку, прокашлялся и запел:

   Смело, товарищи, в ногу,
   Духом окрепнем в борьбе...

   Песню дружно подхватили солдаты, за ними грузчики, и  она  поплыла  над
колоннами демонстрантов.
   Звонкие голоса мальчиков вплелись в густые, торжественные звуки  боевой
революционной песни.
   Колонна  демонстрантов  вышла  на  Светланскую  улицу   и   влилась   в
бесконечный   поток   людей.   Шли   рабочие   из   портовых   мастерских,
железнодорожники, матросы с военных и торговых кораблей.  Знамена,  флаги,
красные полотнища, мерно покачиваясь, двигались к вокзальной площади.
   Когда колонна, к которой примкнули ребята, вступила на площадь, там уже
шел митинг. Было тесно и ничего не видно, кроме серых солдатских  спин  да
неба.
   - Попали, нечего сказать, - недовольно пробурчал Коля.
   На него зашикали.
   - Пошли наверх! - прошептал Левка.
   В один миг вся ватага растаяла в толпе. Левка с Колей тоже протиснулись
к решетчатой ограде, за которой поднимались  стволы  тополей.  Но  ограду,
ворота и ветви деревьев уже густо обсыпали зрители.
   - Иди сюда, здесь есть места, - поманил Левку Коля к одному из деревьев
и, подняв голову, крикнул: - Эй, братва, потеснись немножко! Нам ведь тоже
послушать охота!
   - Ты лезь, а буржуй пусть и не суется: так дам, что век будет  помнить,
- донесся сверху простуженный мальчишеский голос.
   - Да это свой. Что, не узнал?
   - Свой?
   - Да это Левка с Голубинки!
   - Остряков?
   - А кто же!
   - Тогда пусть лезет, места хватит.
   На дереве оказались  мальчишки  с  Семеновской  улицы.  Они  дружили  с
ребятами Голубиной пади, были их верными союзниками во всех  походах  и  в
битвах со скаутами.
   Левка с Колей взобрались  на  толстый  сук.  Отсюда  им  открылась  вся
площадь, словно вымощенная  кепками,  бескозырками,  солдатскими  шапками.
Трибуна, затянутая красным кумачом, поднималась возле самого вокзала.
   На трибуне стояли люди, и кто-то из них  говорил.  Но  обрывки  горячих
слов едва долетали до края площади. Зато совсем рядом была другая трибуна:
груда желтых ящиков. На ней стоял матрос в распахнутом бушлате,  он  рубил
воздух рукой с зажатой в ней бескозыркой и кричал:
   - Да здравствует советская власть! Да здравствует товарищ  Ленин!  Ура,
братва!
   "Ура" подхватили так "дружно,  что  стая  голубей  над  площадью  круто
взмыла в небо.
   Затем выступал седой инженер, за ним  высокий  грузчик.  После  каждого
выступления многоголосое "ура" снова прокатывалось над площадью.
   Но вот, поблескивая очками, на  ящики  взобрался  маленький  человек  в
сером пальто и котелке.
   Коля Дернул Левку за рукав:
   - Это тот самый, с бородкой, что буржуев защищал.
   - Долой меньшевиков! Долой  предателей  рабочего  класса!  -  закричали
возле ограды.
   - До-ло-ой! - надрывались на деревьях мальчишки. Но человек с  бородкой
не уходил. Он продолжал что-то кричать, хотя его  слабый  голос  заглушали
крики и свист.
   Около дальней трибуны вспыхнули на солнце медные трубы оркестра, и  над
площадью полились торжественные звуки "Интернационала". Словно по команде,
все обнажили головы.
   - Ну, теперь крышка буржуям! - убежденно произнес мальчик с Семеновской
улицы.
   - Откуда ты это узнал?
   - Откуда? А оттуда: раз  эту  песню  запели  всем  народом,  то  теперь
паразитам крышка!
   - А что это за песня? Я никогда ее не слыхал, - сказал Коля.
   - То-то что не слыхал!.. Я давеча в листовке  ее  прочитал,  называется
она... погоди... ох, и трудное название, никак сразу не запомнить.
   - "Интернационал", - выручил Левка.
   Оркестр замолк. С минуту на площади стояла тишина. Ребята услышали, как
солдат,  стоявший  на   трибуне,   сказал:   "Митинг   закрыт".   Пронесся
приглушенный шум, будто порыв ветра тронул листву.
   Шум  усиливался.  Площадь  гудела:  это  был  протест  против  закрытия
митинга. Людям казалось, что не сказано еще  всего  того,  что  надо  было
сегодня сказать. На тумбу, залепленную яркими  афишами,  влез  матрос.  На
ящиках тоже появилось два  оратора,  один  из  ораторов  взгромоздился  на
забор. Все они что-то горячо говорили жадно слушавшим людям.
   - Ого! - сказал Коля. - Я вижу,  настоящий  митинг  только  начинается!
Ишь, как моряк жарит!
   О чем только не говорили! Один рассказывал о своих обидах,  накопленных
годами. Другой строил самые фантастические планы  о  переустройстве  мира.
Третий призывал к осторожности. Четвертый убеждал смело и решительно брать
власть в свои руки и строить государство рабочих и крестьян.
   - Прямо голова кругом идет! - сказал Коля, когда они с Левкой выбрались
с площади.
   Левка усмехнулся:
   - Ветром, наверное, продуло.
   - Ты все смеешься. А ведь на самом деле что получается? Слушаешь одного
оратора и думаешь, что он настоящую правду режет. А подойдешь к другому  -
все наоборот получается. Оказывается,  вроде  первый  все  врал.  Третьего
послушаешь, и будто он по-настоящему говорит. Как тут разобраться?
   Левка на минуту задумался, а потом ответил:
   - Надо, чтобы у каждого человека была такая своя твердая правда,  чтобы
ее ничем  в  сторону  нельзя  было  сбить.  Пусть  хоть  миллион  ораторов
выступает!
   Коля состроил насмешливую гримасу:
   - Ты говоришь так, вроде знаешь такую правду...
   - А что думаешь, не знаю?
   - Слыхали мы такие сказки!
   - Нет, не сказки!
   - Не сказки? Ну-ка, тогда давай выкладывай свою правду!
   - Правда моя такая,  -  начал  Левка  и  запнулся.  Он  подумал  и  уже
решительно без запинки продолжал: - Чтобы все было народное; чтобы не было
господ; чтобы геройски сражаться с врагами...
   На лице Коли появилось разочарование:
   - Это мы уже слыхали... Об этом только что какой-то большевик говорил.
   - Вот это и есть настоящая правда.
   - Ну уж и твоя правда... - начал  было  Коля,  да  осекся  под  грозным
Левкиным взглядом.
   - Я тебе, Николай, прямо скажу: если ты скажешь еще хоть  слово,  лучше
уходи от меня! Понял?
   Коля взял Левку за руку:
   - С тобой нельзя про политику говорить. Ты какой-то чумовой  делаешься!
Ну чего ты на меня взъелся? Что я, против рабочего класса?  Что  я,  перед
скаутами драла давал? Да я хоть сейчас пойду против всех мировых буржуев!
   - Ладно уж, ладно, - смягчился Левка. - То ты говоришь по-настоящему, а
то как кисель делаешься.
   - Это я-то кисель? Да у меня мускулы потверже твоих! - вспыхнул Коля.
   Навстречу мальчикам, цокая копытами и  громыхая  колесами  по  булыжной
мостовой, двигалась артиллерийская  батарея.  Левка  и  Коля  залюбовались
выхоленными конями, бравыми солдатами и офицерами с  красными  лентами  на
шапках. И ссора была забыта.
   - Ура, наши! - закричал Левка.
   - Вот бы прокатиться... - вслух подумал Коля и исчез в толпе.
   Вскоре Левка увидал его на  зарядном  ящике  последнего  орудия.  Коля,
сияя, сидел рядом с бородатым солдатом. Отыскав глазами в толпе Левку,  он
крикнул:
   - Подожди! Я сейчас... Только прокачусь маленько!
   Но оставить так быстро зарядный ящик оказалось выше его сил. Держась за
железные  поручни,  Коля,  подбоченясь,  с   нескрываемым   превосходством
поглядывал на ребят, стоявших в толпе  и  бросавших  на  него  завистливые
взгляды.
   Коля  доехал  до  казарм  и,  уже  как  свой  человек,  стал   помогать
артиллеристам распрягать лошадей.
   Левка, так и не дождавшись друга, пошел бродить по улицам. Никогда  еще
он не видел родной город таким взбудораженным и многолюдным. Левка никогда
не думал, что в городе живет столько людей. Они  тесной  толпой  заполнили
Светланскую и Китайскую улицы и все подходили и подходили из боковых  улиц
и переулков. Левке казалось, что теперь для  всех  этих  людей  не  хватит
места в домах и они так и будут вечно ходить по улицам.
   Левка всегда куда-нибудь спешил и поэтому никогда не  обращал  внимания
на дома, и вот теперь, двигаясь посредине дороги, он впервые заметил,  как
красивы и разнообразны здания, что у каждого из них, как и у  людей,  свое
лицо, и дома показались ему живыми и тоже принимавшими участие  в  людском
торжестве.
   Весь город сегодня радовался и ликовал. И  даже  зимнее  солнце  горело
сегодня совсем по-весеннему.
   Людской поток принес Левку в  порт,  покружил  его  на  причалах  возле
кораблей,  между  складов  и  снова  вынес  на  Светланскую,   где   возле
универсального магазина "Кунста и Альбертса" шел митинг. Здесь улица круто
поднималась в гору, к магазину вела гранитная лестница, ставшая  трибуной,
на ней теснились ораторы, ожидая своей очереди.
   Сквозь толпу, отчаянно звеня, пробирался  трамвай.  Он  шел  черепашьим
шагом, поминутно останавливаясь. На "колбасе" стоял оратор и держал  речь.
За трамваем двигалась толпа. Оратор чем-то не понравился слушателям, и его
стащили на дорогу. Левка  немедленно  воспользовался  свободным  местом  и
устроился на "колбасе". Он доехал  до  Гнилого  угла,  а  потом  поехал  к
вокзалу. Левка жадно слушал ораторов, разговоры на улицах,  в  трамваях  и
всем сердцем понимал, что  наиболее  сильно  и  убедительно  звучат  слова
большевистской правды.
   Когда на другой день утром Левка подошел к  гимназии,  первое,  что  он
увидел, был бюллетень газеты "Красное  знамя",  приклеенный  на  кирпичной
стене школы. Кто-то, видно, пытался сорвать его,  но  он  был  так  хорошо
приклеен, что удалось сорвать только уголки.  Левка  уже  читал  бюллетень
дома, но все же  остановился  и  еще  раз  пробежал  глазами  сообщение  о
переходе власти в городе к Советам.
   Слушая рассказы дедушки о захвате рабочими  власти  в  Петрограде  и  в
Москве, Левка ожидал сражений и во Владивостоке и втайне мечтал принять  в
них участие, а получилось все так просто и легко, без одного выстрела.
   Возле гимназии Левку остановил сторож Иван Андреевич:
   - Ну-ка, Орешек, расскажи, как там что получилось? Садись-ка вот  сюда,
в сторонку. Ты, наверное, везде побывал - и на вокзале и в порту.
   Левка уселся рядом со сторожем на выщербленную ступеньку гимназического
крыльца,  не  обращая  внимания  на   косые   взгляды   проходивших   мимо
гимназистов.
   - Так-так, - повторял старик,  слушая  подробный  рассказ  о  вчерашних
событиях.
   А когда Левка, вздохнув, сказал, что больно легко  все  получилось,  он
покачал головой и возразил:
   - Легко, говоришь? Ой, нет. Орешек, не легко этот  день  дался  народу!
Ведь сколько живут люди, такого дня еще не было. А  сколько  нашего  брата
полегло за этот день! Легкости тут, братец, мало, и как еще дело обернется
- неизвестно. Я вот тоже вчера митинговать ходил. И надо тебе сказать, что
из всех этих разговоров видно, что господа не хотят  добром  дело  решать.
Будет еще драка, Орешек, ох, будет!.. И на мою и на  твою  долю  хватит...
Ну, ступай, ступай, скоро звонить буду.
   Когда Левка вошел в гимназию, его поразила необычная тишина. Гимназисты
тихо ходили парами или шептались, стоя группами  возле  окон.  Когда  мимо
проходил Левка, они  умолкали  и  провожали  его  недоброжелательными  или
любопытными взглядами.
   В классе тоже было сравнительно тихо. Несколько скаутов, среди  которых
был  и  Корецкий,  обступили  кафедру.  Левка   увидел,   что   гимназисты
подкладывают под площадку, на которой стояла кафедра  учителя,  пробки  от
пугача.
   - Подкладывай под углы. Так, осторожней!.. - распоряжался Корецкий.
   "Ведь первый урок Жирбеша", - подумал Левка, ничего не понимая, так как
свои  "шутки"  скауты   проделывали   обычно   над   безобидным   учителем
каллиграфии. Жирбеша они боялись.
   К Левке подошел Корецкий и сказал заискивающе:
   - Как тебе нравится наш фугас?
   - Разве сейчас каллиграфия? - спросил  Левка,  хмуря  брови:  он  решил
спасти учителя от этой злой шутки.
   - Да нет, Жирбеш будет трепаться.
   - Жирбеш?
   - Ну конечно! Ты что, с луны упал?
   - Он же твой дядя!
   - Конечно, мой, а не твой, но этого требует справедливость. Мы  решили,
и все!
   - За что?
   - Хотя это не твое  дело,  но  на  этот  раз  скажу:  он  всех  обозвал
"поросячьим отродьем".
   Левка засмеялся:
   - Хоть раз правду сказал!
   - Но ты не очень! Только попробуй нафискаль, голову оторвем и  концы  в
воду.
   - Фискалить я не буду, а фугас вы уберете.
   -  Ха-ха!  Слышали,  ребята?  А  почему,  скажите,  пожалуйста?  Хочешь
подлизаться?
   - Потому, что это подлость! Ведь он учитель!
   - Слыхали, как заговорил? - усмехнулся Корецкий. -  Но  это  ненадолго.
Скоро вам всем будет крышка.
   - Когда еще будет, а вам уже крышка! - Левка шагнул к кафедре и прыгнул
на площадку. По углам рванули пробки, класс наполнился вонючим дымом.
   - Что он вмешивается, дай ему! - крикнул кто-то.
   - Уж если вы  раньше  меня  боялись  тронуть,  то  теперь  и  вовсе  не
посмеете! Отошло ваше время, вот что! Убирайте пробки. Ну!..
   Скауты посмотрели на Корецкого.
   - Жирбеш! - крикнул дежурный, входя в класс.
   Учитель географии пришел без журнала. Он, сморщившись,  потянул  носом,
прошелся по классу, глядя в пол. Затем подошел к первым партам и сказал:
   - Господа,  по  некоторым  обстоятельствам,  о  которых  вы,  наверное,
догадываетесь, я не могу оставаться в гимназии  и  временно  оставляю  ее.
Надеюсь, господа, что, вернувшись, я встречу вас такими же благородными  и
честными  молодыми  людьми,  защитниками  порядка,  установленного   самим
господом богом...
   Жирбеш проговорил до самого звонка.
   Вторым и последним уроком в этот день был латинский язык.
   А после уроков Левка и Коля Воробьев без  устали  носились  по  городу:
слушали ораторов на митингах, ходили в казармы к  красногвардейцам.  Левка
подмечал перемены  во  всем.  Теперь  на  улицах  очень  редко  попадались
мальчишки в скаутских костюмах. На Светланской в пестрой праздничной толпе
было много рабочих и матросов. Все носили на груди огромные красные банты,
называли друг друга еще непривычным,  но  уже  дорогим  словом  "товарищ".
Прежнее "господин" теперь звучало как брань. Это слово слышалось только  в
кварталах, где жили богачи, да возле ресторанов  и  кафе.  Наблюдая  жизнь
города, Левка с Колей подмечали, что назревают какие-то большие события.
   В порту появился  японский  броненосец,  а  за  ним  пришел  английский
крейсер. Броненосец и крейсер, словно  голодные  морские  чудовища,  жадно
смотрели на белокаменный город.
   На Вторую речку прибывали эшелоны  с  частями  чехословацкого  корпуса.
Корпус состоял из чехов и словаков - бывших  солдат  и  офицеров  немецкой
армии, которые не захотели воевать против русских и сдались в плен. Из них
царское правительство создало большое воинское соединение  -  корпус  -  и
хотело направить его на  фронт  против  немцев.  Но  война  окончилась,  и
Советское правительство разрешило  военнопленным  возвратиться  на  родину
через Владивосток.
   Если "Орел"  стоял  у  причала,  Левка  с  Колей  обязательно  забегали
поделиться с дедушкой и  Максимом  Петровичем  новостями.  Старики  горячо
принимались  обсуждать  тревожные  события.  Они  не  верили,  что  войска
"союзников" прибывают только затем, чтобы помочь навести в стране порядок.
   - Они наведут порядок! - многозначительно говорил  Максим  Петрович.  -
Такой порядок наведут, какой в Китае устроили или в Африке! Они  хотят  из
России свою колонию сделать!
   Лука Лукич согласно кивал.
   - Жалко, силы у нас еще маловато, - говорил он, - тряхнуть  бы  их  как
следует, по-морскому. Не о порядке они пекутся, а о своем кармане. Им  наш
хлеб нужен, наша рыба, лес, уголь, золото,  -  пояснял  мальчикам  шкипер,
загибая узловатые пальцы.
   Совсем неожиданно для мальчиков старики  расценили  и  приезд  в  город
чехословацкого корпуса.
   - Надо с чехами тоже ухо востро держать! - сказал Максим Петрович. -  В
газетах пишут, что чехословаки заняли все города в Сибири. Мало  у  нас  и
без них хлопот!
   - Которые к нам приехали, не будут против  нас  выступать,  -  уверенно
заявил Левка. - Я с одним словаком разговаривал. Он говорит, что  все  они
хотят домой поскорей добраться.
   - Может, солдаты-то и хотят, да начальство по-другому думает,  -  веско
произнес Лука Лукич.
   ...Как-то  Левка  проходил  с  Колей  возле  окон  большого   кафе   на
Светланской улице. Коля остановил Левку.
   - Смотри, сколько буржуев, и откуда они только берутся?  Прямо  дыхнуть
нельзя... А ты все "революция, революция"!
   За огромным зеркальным стеклом возле  столиков  с  мраморными  крышками
сидели какие-то мужчины в дорогих  костюмах,  красивые  женщины.  Они  ели
мороженое из серебряных вазочек  и  тянули  через  соломинку  разноцветные
искрящиеся прохладительные напитки.
   Коля толкнул Левку локтем:
   - Смотри-ка, видишь, кто там сидит? Вон прямо, возле окна...
   За столиком у окна сидели Жирбеш в сером  клетчатом  костюме  и  полный
японец в белой чесучовой рубашке. Они о чем-то с увлечением разговаривали,
с усмешкой кивая в сторону улицы. Коля постучал в окно. А когда  Жирбеш  и
японец вопросительно посмотрели на него, показал им язык.
   Об этой встрече Левка вспомнил через несколько месяцев, когда перед ним
вдруг вновь появились улыбающийся японец и хмурый Жирбеш.
   ...Экзаменов в этом году не было. Учащимся объявили, что всех  перевели
в следующий класс.





   Повар Корецких, веселый дядюшка Ван Фу, всегда говорил  Суну,  когда  у
того выдавалась минутка свободного времени  и  он  присаживался  на  порог
кухни:
   - Сун, ты похож на обезьяну, которая потеряла свой  хвост  и  никак  не
может его найти.
   Сун печально улыбался. Действительно, весь-то день-деньской он  носится
по дому, и несведущему человеку, конечно, могло показаться, что он потерял
что-то и безуспешно ищет.
   Вставал Сун зимой и летом в пять  утра  и  до  самого  позднего  вечера
работал. Первым делом надо было вычистить всю обувь в доме, выставленную у
дверей спален. Тут стояли, смотря по сезону, и огромные сапоги или ботинки
самого хозяина, и туфли его жены из разноцветной  кожи,  и  обувь  гостей,
которые, заигравшись допоздна в карты, оставались ночевать. Особенно много
хлопот доставляли Суну и ботинки молодого барина, всегда очень грязные,  и
стоптанные туфли дальней родственницы  хозяев,  которая  занимала  в  доме
положение горничной, но всю свою работу сваливала на Суна.
   Вычистив ботинки и расставив их снова у дверей спален,  Сун  вооружался
тряпкой  и  начинал  стирать  пыль  со   столов,   подоконников,   картин,
безделушек. Затем он сырой тряпкой протирал  пол,  застланный  линолеумом,
выбивал ковры и половики.
   К семи часам дядюшка Ван Фу приготовлял завтрак.  Услыхав  первый  удар
часов в гостиной, Сун бежал на кухню, хватал поднос с кофейником,  чашкой,
бифштексом, шипевшим  на  горячей  тарелке,  накрывал  все  накрахмаленной
салфеткой и с последним ударом часов заходил в кабинет к барину.  Корецкий
к этому времени уже выходил розовый и надушенный из ванной комнаты. На его
лысине, словно приклеенные, лежали редкие, аккуратно расчесанные волоски.
   Вот уже два года, как Сун каждое утро заходит в  этот  кабинет.  Первое
время барин бросал ему короткие замечания: "не так", "подвинь стол ближе к
кожаному креслу", "почему вилка с правой стороны?" Сун скоро понял всю эту
нехитрую премудрость, и барин совсем перестал  с  ним  разговаривать.  Сун
знал, что этот человек с мягкой бородкой и холодными  глазами  смотрит  на
него так же, как на кожаный диван, резное кресло, красивый ковер с черными
и красными узорами и что две японские вазы барин ценит значительно дороже,
чем его, Суна.
   После завтрака, когда барин уезжал в контору, Сун шел будить его  сына.
Это была, пожалуй, самая трудная работа за весь день. Игорь ни за  что  не
хотел вставать. Он еще с вечера прятал под  подушку  чугунную  пепельницу,
клал за кровать теннисную ракетку и старался пребольно ударить  ими  Суна,
когда тот стягивал с него одеяло. Но  ударить  редко  ему  удавалось:  Сун
ловко увертывался, и в конце концов на полу оказывались одеяло,  простыни,
матрац и сам молодой барин.
   "Подняв" на ноги Игоря, измученный  Сун,  иногда  с  синяком  на  лице,
спешил на кухню, чтобы отнести барыне в спальню чашку шоколада  и  горячие
булочки.
   Оставив в спальне барыни поднос с завтраком, Сун  спешил  на  улицу.  У
железных ворот стоял старик, конюх Джоу, держа под уздцы крохотную лошадку
Пигмея, запряженную в двухколесную повозку - "американку". На  Пигмее  Сун
отвозил Игоря в гимназию.
   Суну только минуло тринадцать лет, но за свою жизнь  он  повидал  очень
много людей и довольно хорошо разбирался в  их  характерах.  Например,  он
верно  определил,  что  дядюшка  Ван  Фу   необыкновенно   вспыльчивый   и
необыкновенно добрый человек; что барин и его  единственный  сын  -  злые,
нехорошие  люди.  Суну  не  надо  было  особенно  ломать   голову,   чтобы
"раскусить" брата барыни - высокого длинношеего учителя гимназии, которого
мальчишки дразнили бешеным жирафом. Но вот красивая барыня  да  еще  конюх
Джоу являлись для Суна неразрешимыми загадками. Если все другие люди  были
или плохие, или хорошие, то барыню нельзя было отнести  ни  к  тем,  ни  к
другим. Она никогда никого не обижала, но и ни  за  кого  не  заступалась,
если даже видела, что поступают несправедливо. Конюх Джоу, так  же  как  и
барыня, не был похож ни на одного из людей, которых знал Сун. Конюх всегда
ходил, наклонив желтое худое лицо к земле и  осторожно  ступая,  чтобы  не
раздавить ногами бесчисленных муравьев, сновавших возле конюшни.
   Сун с удивлением наблюдал, что он никогда не убивал  комаров,  сосавших
его кровь, а только осторожно сгонял их.  Вначале  Сун  проникся  к  этому
чудаку  глубоким  уважением,  так  как   он   показался   Суну   человеком
необыкновенной доброты.  Когда  же  мальчик  поделился  своими  мыслями  с
поваром, тот фыркнул и стал поносить конюха:
   - Добрый, говоришь? Эх ты, смешная птица! Это же буддист! Ему  не  муху
жалко, он боится, что ему за это попадет на том свете. Он думает только  о
себе, этот хитрый твой монах! А почему он так себя ведет? Он  думает,  что
это угодно богам и за это, когда он помрет,  боги  переселят  его  душу  в
новорожденного младенца какого-нибудь богача.
   Суну очень понравилась буддистская легенда о вечном переселении душ  из
одного живого существа в другое.
   - О, это очень хорошо! - воскликнул он.
   Дядюшка Ван Фу не понял восторга мальчика.
   - Что же здесь хорошего?
   - Как что? Ведь  тогда  в  кого-нибудь  превратился  бы  и  Игорь?  Он,
наверное, бегал бы в шкуре той трусливой белой собаки, которая приходила с
гостями на прошлой неделе. Ее звать  Лорд.  Она  мне  при  хозяевах  штаны
порвала, а когда потом меня одного встретила, залезла под диван. А  хозяин
стал бы бульдогом.
   - Правильно, - одобрил дядюшка Ван Фу. - А  барыня  превратилась  бы  в
кошку и весь день лежала бы на окне.
   Сун захлопал в ладоши.
   - Вот здорово!  А  я  все  думал,  на  кого  она  похожа?  Ну,  а  Джоу
превратился бы в дождевого червя и жил бы себе в земле.
   Сун и дядюшка Ван Фу долго смеялись над своей выдумкой.
   Беседы с  дядюшкой  Ван  Фу  многому  научили  Суна.  Повар  помог  ему
разобраться в очень большом и  важном.  Сун  понял,  что  везде,  куда  ни
заносила его судьба - и в Китае, и в Японии, и в Америке, и  в  России,  -
существует один главный порядок, такой же, как и в сером особняке: бедняки
работают, а богатые ведут праздную жизнь. Сун также  узнал,  что  есть  на
земле люди, вроде дядюшки Ван Фу, которые  хотят  изменить  этот  порядок.
Понял он, что есть и другие люди, вроде  барыни  и  конюха  Джоу,  которые
живут как студенистые моллюски в своих двустворчатых раковинах и заботятся
только о себе.
   В первый же день, как Суна взяли на службу, повар сказал:
   - Ничего, брат, ты, я вижу, парень  шустрый!  Работа  тебя  боится!  Ты
вырастешь человеком! И запомни мое слово: придет время, и мы  с  тобой  не
будем работать на хозяев.
   - А как же мы будем жить? Где возьмем деньги на хлеб?
   - Мы сами будем хозяевами!
   Сун недоверчиво улыбнулся.
   - Да, будем! Все, кто работает, отберут у богатых и дома, и  деньги,  и
землю.
   - Что же будут делать богатые?
   - Работать, как все. Не смейся, ты еще будешь ходить в школу. И станешь
ученым человеком.
   Сун, вздохнув, потянулся. Он не мог поверить в такое чудо.  Но  ему  не
хотелось обижать старшего,  к  тому  же  такого  доброго  человека,  и  он
постарался перевести разговор на другую тему, спросив, бывают  ли  в  этом
доме праздники.
   - Конечно, только не для нас. Зато, - подмигнув, обнадежил Ван Фу, - мы
отдохнем с тобой летом, когда хозяева разъедутся: хозяин  -  на  Камчатку,
там у него рыбалка, Игорь - в скаутский лагерь, а барыня - лечиться водой.
Тогда поживем!
   - Это правда, дядюшка Ван Фу? - спросил Сун, счастливый  уже  тем,  что
когда-то и у него будет отдых.
   Повар засмеялся:
   - Дядюшка, говоришь? Это  хорошо!  У  меня  где-то  остался  племянник,
может, это ты и есть? Хотя в тот год, когда я  уехал  с  родины,  в  наших
местах был страшный голод... - Ван Фу печально умолк.


   ...Прошел год. Настала весна. С  океана  потянулись  бесконечные  волны
туманов, но вот и туманы кончились, уже жарко грело солнце,  а  отдых  все
еще не наступал. Хозяин и не собирался на свои промыслы, хозяйка  тоже  не
уезжала на курорт, а Игорь - в скаутский лагерь. Мало  того,  в  доме  еще
прибавилось работы. Сун с  дядюшкой  Ван  Фу  сбились  с  ног,  обслуживая
гостей, которые собирались у хозяина и за полночь засиживались в кабинете.
   Сегодня Сун проспал. Гости разошлись только на  рассвете.  И  уже  было
далеко за семь, когда его разбудил дядюшка Ван Фу.
   - Ну как, выспался? - спросил повар.
   Сун сладко зевнул, плескаясь над раковиной.
   -  Ничего,  скоро  и  ты  сможешь  спать,  как  настоящий  человек,   -
многозначительно сказал повар.
   Сун пропустил мимо ушей многообещающее замечание повара: дядюшка Ван Фу
всегда говорил то, что никогда не сбывалось.
   - Что это за люди ходят к нам? - спросил он дядюшку  Ван  Фу.  -  Вчера
бешеный жираф приводил к нам каких-то японцев!  Сегодня  были  американцы,
потом пришли еще какие-то русские. И все почему-то только и  разговаривают
про рыбу и уголь.
   Дядюшка Ван Фу повернулся от плиты:
   - Когда я приносил им чай, они еще разговаривали про лес и золото.
   - Ну, про золото - это понятно: из золота деньги делают.
   - Богатые из всего делают деньги. Даже из нас с тобой.
   Сун засмеялся:
   - Выходит, что мы с тобой тоже золотые?
   - Наши руки золотые, мой мальчик...
   Сун помотал головой: опять дядюшка Ван Фу говорит загадками. И  тут  он
вспомнил  смешной  случай,  который  произошел  при  разъезде  гостей,   и
засмеялся.
   - Что тут смешного? - строго спросил повар.
   - Я про  бешеного  жирафа  вспомнил.  Когда  гости  стали  выходить  из
кабинета,  бешеный  жираф  стоял  в  дверях  и  все  кланялся  и  до  того
докланялся, что стукнулся головой о дверь и у него на лбу шишка  вскочила.
Этот жираф все бегает, бегает, что-то пишет,  за  все  задевает  ногами  и
длинным ножиком, который висит у него на поясе.
   - Его неправильно жирафом зовут, - сказал повар. -  Я  видел  жирафа  в
Шанхае, там есть такой сад, где живут всякие звери. Жираф смирный. Он  ест
листья, как буйвол. А этот - шакал, или нет, лучше - рыба-лоцман.
   Сун взял  кружку  с  молоком,  кусок  хлеба,  заботливо  приготовленные
поваром,  и  присел  на  подоконник,  предвкушая  удовольствие   выслушать
интересную историю.
   - Ну да, рыба-лоцман! Есть такая рыба.  Мне  один  матрос  рассказывал,
когда я плавал коком на "Зеленом драконе". Понимаешь, в  чем  дело:  акула
самая прожорливая тварь на свете. Она ест весь день и всегда голодна.  Так
вот, ей помогает кормиться маленькая рыбешка: лоцман. У этой рыбешки такой
же нос, как у тебя. Ты правильно смотришь на кастрюлю, там ждет тебя  пара
котлет. Да, так вот, этот лоцман ведет  акулу  то  сюда,  то  туда.  Акула
только рот разевает и глотает что попадается, а крошки лоцман доедает.
   Сун, уплетая котлету, кивал головой. Действительно,  дядя  Игоря  очень
похож на лоцмана, который приводит в дом целую стаю акул.
   - Лоцман не богатый человек, а хочет стать богачом, - продолжал дядюшка
Ван Фу, с изумительной быстротой нарезая на дольки морковь.  -  Вот  он  и
показывает акулам, где что можно слопать, да и себя при этом не  забывает.
Я видел, как он прятал в карман американские деньги...
   Рассказ дядюшки Ван Фу прервал пронзительный звонок.
   Сун бросился к подносу, на  котором  стоял  завтрак  для  Игоря  и  его
матери.
   - Неси в столовую, хозяина я уже накормил. Ругался, что не  ты  принес.
Сегодня Игорь вместе с матерью завтракают.
   В коридоре Сун встретил хозяина уже в шляпе и с тростью в  руке.  Злой,
тоже, видно, невыспавшийся, он, по своему обыкновению, прошел  мимо  Суна,
словно не видя его.
   В столовой сидели Игорь и его  мать,  еще  молодая  женщина  с  бледным
лицом.
   Поставив на стол масло, булочки, кофе и  яйца,  Сун  остановился  возле
буфета, чтобы прислуживать во время завтрака.
   - Проспал? - спросил Игорь  с  полным  ртом.  -  Что  молчишь?  Барином
заделался! Ждать тебя по часу. Погоди, вот  выгоним,  тогда  выспишься  на
улице.
   На лице матери Игоря появилось брезгливое выражение:
   - Игорь!
   - Ну что еще?
   - Сколько раз я просила тебя...
   - Но я же не виноват, он сам вынуждает меня!
   - Я понимаю, но делай это не в моем присутствии...
   - Ах, мама, как ты не понимаешь, что откладывать нельзя!  Мы  не  можем
терпеть расхлябанности в нашем доме. - Игорь вскинул брови, упиваясь своим
красноречием. -  Особенно  сейчас,  когда  мы  должны  показать  черни  ее
настоящее место. А Сун зазнался!..
   - О боже! Все это так, но избавьте меня от этих грубых сцен...
   - Вечно эти телячьи  нежности,  -  проворчал  Игорь,  намазывая  маслом
сдобную булочку.
   Когда Сун вернулся на кухню, дядюшка Ван Фу спросил его:
   - Что нос повесил, опять попало?
   А когда Сун рассказал, что его хотят прогнать,  то  повар  засмеялся  и
хлопнул его по плечу:
   - Не бойся, брат! Теперь не такое время, чтобы рабочий человек  остался
без  работы,  -  и  Ван  Фу  произнес  торжественным  шепотом,  с   трудом
выговаривая непривычное слово: - ре-во-лю-ция теперь! Помнишь, когда-то  я
тебе говорил об этом, а ты еще не верил. Вот пришли эти дни!  Все  рабочие
теперь будут хозяевами, а буржуи станут работать!  Что,  не  веришь?  -  И
дядюшка засмеялся и прищелкнул даже языком, представив  себе,  как  хозяин
возится на кухне и приносит ему, дядюшке Ван Фу, чашку чаю.
   Сун недоверчиво улыбнулся, он очень плохо верил словам дядюшки Ван  Фу.
Сун уже слышал о  том,  что  произошла  революция,  видел,  как  проходили
демонстранты со знаменами, с красными полотнищами, протянутыми  через  всю
улицу. Не раз он уже слышал от дядюшки Ван Фу самые невероятные рассказы о
недалеком будущем, когда он и Сун заживут настоящими господами.  Проходили
месяцы, а в сером особняке ничего не менялось.
   - Э-эх! - Сун махнул рукой. - Все, что вы говорите, как сказка о нищем,
который видит хорошие сны.
   Дядюшка Ван Фу с грохотом опустил  кастрюлю  на  плиту.  Ему  очень  не
нравились возражения мальчика.
   - Ты слушай, что говорят старшие! Я же тебе говорю, что мы  с  тобой  и
все рабочие люди будем жить так, как еще никому не снилось!
   Сун больше не стал возражать  и  отправился  убирать  комнаты.  И  хотя
дядюшка Ван Фу ни в чем не убедил его, Сун,  протирая  коллекцию  японских
статуэток из слоновой кости, стал мечтать о том времени, когда  он  станет
ходить в школу, научится разбирать иероглифы и читать по-русски, а вечером
сможет играть с ребятами. Как ни ломал он голову, ничего  лучшего,  ничего
более несбыточного не мог еще придумать.
   Мечты улетучились, как только в гостиной появился Игорь. Он вошел  и  в
нерешительности остановился у  дверей  кабинета  отца.  Заметив,  что  Сун
наблюдает за ним, он раздраженно сказал:
   - И чего ты все время торчишь здесь? Пошел бы куда-нибудь.
   - Куда?
   - Ну, из дому, что ли. Вон двор еще не подметен... Хочешь,  даже  и  не
подметай его, просто погуляй, я разрешаю...
   Сун уловил в  тоне  Игоря  незнакомые  просительные  нотки  и  подумал:
"Видно, правду говорил дядюшка Ван Фу, что скоро все станет по-другому", -
а вслух сказал:
   - Никуда я не пойду!
   - Я приказываю тебе! Слышишь?
   - Ничего я не слышу, ты мне не хозяин, я служу у твоего отца.
   - Ах так, ну ладно! Я с тобой разделаюсь за это!
   Игорь пнул ногой тяжелую дверь отцовского кабинета, вошел туда и плотно
прикрыл ее за собой.
   Сун снова  занялся  статуэтками.  Из  кабинета  донеслось  позвякивание
ключей. Сун насторожился и вдруг, осененный внезапной догадкой, подбежал к
двери кабинета и заглянул в замочную скважину.
   У стола стоял Игорь и перебирал связку ключей. Вот он нашел нужный ключ
и, с опаской посмотрев на дверь, стал отпирать стол. И тут Сун,  распахнув
дверь, крикнул:
   - Ты что делаешь, а?
   Игорь с такой стремительностью отпрянул в  сторону,  что  сбил  высокий
столик, на котором стояла одна из драгоценных японских ваз. Ваза  упала  и
разбилась.
   Сун всплеснул руками, вбежал в кабинет и  поднял  черепок,  на  котором
пестрел яркий, словно живой, цветок.
   Сун был потрясен случившимся. Ему было очень жаль прекрасной  вазы.  Он
присел на корточки и стал перебирать черепки.
   - Что, достукался? Из-за тебя разбилась ваза! Ты и отвечать  будешь!  -
раздался над ним голос Игоря.
   - Как из-за меня? Ты разбил! Я всем скажу! Скажу, что ты в  стол  хотел
залезть. Деньги украсть!
   Игорь принужденно захохотал:
   - Так тебе и поверят! А впрочем, я не возражаю, чтобы ты сам  обо  всем
рассказал отцу! - Игорь быстро выскочил из кабинета и  со  звоном  щелкнул
ключом.
   - Счастливо оставаться! - донеслось до Суна из гостиной.
   Сун, плача от бессильного гнева, стал бить в дверь кулаками. Вскоре  за
дверью раздались тяжелые шаги и голос Игоря:
   - Папа, ты не волнуйся! У нас несчастье... Сун...
   - Что Сун, говори толком!
   - Сун разбил твою любимую японскую вазу. Понимаешь, захожу, а он...
   Щелкнул замок, распахнулась дверь, и хозяин в шляпе и с тростью в руках
вошел  в  кабинет.  Увидев  у  ног  Суна  черепки  драгоценной  вазы,   он
остановился посреди кабинета и, взявшись за голову, застонал.
   - Боже мой, боже мой! Какой уникум погиб! Все гибнет,  все  рушится!  -
запричитал он. - Ну? - обратился он, наконец, к Суну. - Ну?
   - Это не я, это Игорь.
   - Игорь?
   - Врет, папа, честное слово, не я. Клянусь! - без  тени  смущения  лгал
Игорь.
   - Как не ты? Ты хотел открыть стол...
   - Папа, это наглая ложь, как он смеет! -  в  голосе  Игоря  послышались
слезы обиды.
   Сун растерялся. Он с надеждой посмотрел вокруг, ища кого-нибудь, кто бы
поверил в его невиновность. В дверях  белел  колпак  дядюшки  Ван  Фу.  И,
обратившись к этому единственному человеку на свете,  который  любил  его,
Сун сказал:
   - Вот самое честное слово, это не я...
   Ван Фу перебил:
   - Хозяин, Игорь врет. Я знаю, что Игорь ворует деньги...
   Хозяин побледнел.
   - Молчать! Марш на кухню. Я не звал тебя!
   Ван Фу сорвал с головы колпак и, потрясая им, в дверях крикнул:
   - Почему на кухню? Теперь другое время!
   - Что? В моем доме!.. У меня в доме красные? - произнес хозяин и шагнул
к повару.
   Почувствовав поддержку, Сун воспрянул духом:
   - Теперь революция! Нельзя обижать рабочих! - сказал он хозяину.
   - Папа, они устраивают бунт! - закричал Игорь.
   - Я покажу вам революцию!  -  Корецкий  взмахнул  сучковатой  палкой  и
ударил дядюшку Ван Фу.
   Сун вскрикнул. Повар схватился за голову, между его  пальцами  сочилась
кровь. Подбежав к дядюшке  Ван  Фу  и  обняв  его,  Сун,  не  помня  себя,
выкрикнул:
   - Вы не люди, вы сумасшедшие собаки!.. Мы не  будем  на  вас  работать,
давайте расчет!
   - Вон! - захрипел Корецкий.
   В кабинет вошли два приятеля Игоря. Один из  них  -  щуплый,  в  очках,
второй - широкоплечий, круглоголовый, с оттопыренными ушами.
   Игорь что-то  сказал  им,  и  они  втроем  стали  выталкивать  Суна  из
кабинета. Сун отчаянно сопротивлялся,  крича,  что  он  сам  уйдет,  пусть
только ему заплатят заработанные деньги. Но силы были  неравные.  Игорь  и
его два приятеля выволокли Суна через черный ход  на  двор,  а  оттуда  на
улицу.
   В кабинете также шла борьба. Как только дядюшка Ван Фу пришел немного в
себя от удара, он бросил в лицо хозяину свой  поварской  колпак.  Корецкий
снова взмахнул было палкой, но дядюшка Ван Фу вырвал ее у него, и хозяин с
поваром, схватившись, упали на ковер, осыпая друг друга ударами.  Вот  они
покатились по ковру ко второму столику из  полированного  черного  дерева.
Прижатые к стене, хрупкие ножки столика подломились,  и  на  пол  упала  и
разбилась на мелкие куски вторая драгоценная японская ваза.





   Никогда Левке так не везло, как сегодня. Утром он  поймал  больше  всех
бычков и такую огромную камбалу, что она не умещалась в ведре.  К  зависти
всех мальчишек с Голубиной пади, Левка нес камбалу за жабры так, что хвост
ее волочился по  мостовой.  Отдав  матери  рыбу,  Левка  побежал  в  бухту
купаться, и тут его ждала новая удача. Когда стали "доставать дно",  Левка
нырнул с открытыми глазами и заметил, как на желтом песке что-то блеснуло.
Нырнув во второй раз, он достал складной  ножик  с  перламутровой  ручкой.
Ножик Левка отдал Коле Воробьеву в обмен на книгу рассказов Горького.
   С книгой за поясом Левка понес обед отцу. Левка любил ходить к  отцу  в
порт, где к причалам швартовались  торговые  суда  всех  стран  мира.  При
случае он вместе с артелью мальчишек  насыпал  в  глубоких,  как  колодцы,
трюмах соль  в  большие  джутовые  мешки  или  выгружал  фрукты.  И  тогда
рассказывал своим друзьям все, что узнал в гимназии и из книг о стране, из
которой пришел корабль.  Все  мальчишки  из  Левкиной  артели  знали,  что
ананасы растут на Цейлоне, ваниль и перец  -  в  Индонезии,  круглые,  как
мячик, груши - в Японии и Китае, а хрупкие рожки - в Аравии.
   Еще в городе Левка увидел знакомый хобот  крана,  высоко  поднимавшийся
над  крышами  портовых  зданий  и  мачтами  кораблей.   Мальчик   уверенно
пробирался к десятому причалу, где стоял французский пароход,  с  которого
краном снимали  паровые  котлы.  Один  котел  висел  над  водой,  медленно
покачиваясь на тоненькой паутинке троса.
   "Баржу, наверное,  ждут",  -  решил  Левка,  останавливаясь  у  плотной
людской стены: это были грузчики.
   Левка увидел впереди себя непомерно широкую спину.  Это  был  известный
всему городу грузчик-силач Гриша Полторы бродяги.  Левка  схватил  его  за
руку:
   - Гриша, по какому случаю митинг?
   - Погоди, Остряков говорит.
   Левка прислушался и с трудом узнал отца.
   "Дома у папки голос совсем другой", - подумал он.
   Голос оратора захлестнула волна криков и рукоплесканий,  Гриша  Полторы
бродяги так оглушительно бил в ладоши, что у Левки закололо в ушах.  Когда
аплодисменты утихли, грузчик нагнул к Левке бородатое  лицо  и  добродушно
стал рассказывать:
   - Стало быть, сначала выступал француз через переводчика.  Он  говорил,
что на вас, на нас, стало  быть,  все  буржуи  поднимаются.  Но,  дескать,
рабочий класс сильней и что французские рабочие не  будут  воевать  против
Советов. Ну, а потом Остряков стал отвечать. У всех рабочих, говорит, один
путь...
   Левка, не дослушав, юркнул под руку грузчика и побежал к сходням крана.
   Иван Лукич, взволнованный выступлением на митинге, едва  притронулся  к
обеду.
   - Для кого я рыбу сегодня ловил?  -  сказал  Левка,  по-отцовски  хмуря
брови.
   - А много поймал? - улыбнулся отец.
   Левка рассказал, какой удачной была у него сегодня "рыбалка", и показал
книжку Горького.
   - Хорошая книга, - похвалил отец и, погладив сына  по  голове,  ушел  в
машинное отделение.
   Левка отправился домой. У портовых мастерских он заметил группу  ребят.
Это были ученики  слесарей,  чистильщики  котлов,  масленщики  с  портовых
буксиров. Среди них стоял паренек в полосатой тельняшке. В руках он держал
толстую конторскую книгу.
   - Кто это? О чем он? - спросил Левка  мальчика  в  лохмотьях,  покрытых
жирной котельной сажей.
   -  Соловьев  из  комитета.  Про  Союз  молодежи  рассказывает.   Сейчас
записывать будет.
   - Теперь вам, ребята, понятно, для  чего  наш  союз?  -  громко  сказал
Соловьев.
   - Понятно: чтобы на смену большевикам расти и против буржуев! - крикнул
Левкин сосед.
   - Правильно парень понимает! - поддакнул кто-то.
   Соловьев раскрыл толстую конторскую книгу и сказал:
   - Ну, ребята, подходи по очереди.
   - И мне можно записаться? - спросил Левка у мальчика в лохмотьях.
   - А ты не буржуй? - мальчик подозрительно поглядел  на  Левкину  чистую
рубаху и штаны с аккуратной заплаткой на левом колене.
   - Что ты! Мой отец механиком на кране работает.
   - А чего ж ты как в праздник нарядился? Ну уж ладно, только без очереди
не лезь. Тебе шляться, а мне котел надо сегодня закончить.
   Левка присоединился к очереди и стал  наблюдать,  как  Соловьев,  часто
слюнявя карандаш, с большими усилиями выводил крупные буквы.
   - Так он нас к вечеру не запишет, - сказал Левка соседу.
   - А если ты такой грамотный, пойди и подсоби.
   Левка подошел к Соловьеву.
   - Давайте я буду писать.
   - Можешь? - обрадовался Соловьев.
   - Могу.
   - Ну, бери карандаш. Да смотри, фамилию, имя и отчество пиши  там,  где
"кому и за что уплачено", а год рождения там, где "сумма".
   Очередь  начала  быстро  сокращаться.  Последним  подошел   мальчик   в
лохмотьях - чистильщик котлов.
   - Пиши: Иннокентий Пушкарев.
   Левка записал, захлопнул книгу и протянул ее Соловьеву:
   - Вот и все!
   -  Передай  ребятам,  чтобы  своего  старшего  выбрали,  а  как  насчет
остальной работы, я потом все расскажу, - сказал Соловьев Кешке Пушкареву.
   - Будьте спокойны, выберем, - важно ответил тот.
   Левка пошел провожать Соловьева.
   Соловьев очень спешил. Он чуть не бегом поднимался к Светланской  улице
и с видимым удовольствием делился своими успехами:
   - У меня, братец мой, вот здесь, - он похлопал ладонью по книге, - чуть
не целая дивизия. Это, братец, сила! Хватит вам собак гонять по улицам!
   - А что мы будем делать?
   - Что делать? Дел, братишка, у нас целый воз  и  маленькая  тележка.  -
Соловьев шагов десять прошел молча, а затем откровенно признался:  -  Я  и
сам еще не знаю, что вы на первых порах делать будете. Но знаю,  что  ваша
ребячья организация почище, чем у скаутов, будет. Думаю я, нужно вам будет
помогать большевикам революцию закруглять, а потом коммунизм строить! Как,
подходяще?
   Левка с восторгом глядел на Соловьева.
   Они вышли на Светланскую улицу. К остановке подходил трамвай.
   - Такие, брат, дела. Ну, бывай здоров!  -  Соловьев  хлопнул  Левку  по
плечу и помчался к трамваю.
   Когда Соловьев вскочил на подножку, Левка  вдруг  вспомнил,  что  забыл
главное.
   - Постойте! Постойте! Товарищ  Соловьев!  -  закричал  Левка,  бросаясь
вслед за трамваем. - Забыл себя записать! Запишите!..
   Трамвай набирал скорость. Звон  и  грохот  заглушили  ответ  Соловьева.
Левка разобрал только одно слово: "порт".
   "Придется завтра опять в порт идти", - решил Левка и направился к дому,
размахивая узелком с дребезжащей посудой.
   Левка свернул на Невельскую. Впереди пара  монгольских  лошадок  тянула
арбу с бочкой, из которой плескалась  вода.  Улица  была  так  крута,  что
лошади не могли прямо подняться по ней и шли зигзагами  от  одной  стороны
тротуара к другой. Китаец-водовоз шел позади, изредка пощелкивая кнутом.
   Перегнав лошадок, Левка раскрыл  книгу  и  стал  читать  о  бесстрашном
Данко. Рассказ настолько захватил его, что он чуть  было  не  наскочил  на
мальчиков, стоявших посреди дороги. Левка хотел обойти их, но  его  взгляд
встретился с глазами, полными гнева и  слез.  Левка  узнал  Суна,  который
ежедневно привозил в экипаже в гимназию Игоря Корецкого.
   Здесь же стоял Игорь Корецкий и  еще  два  скаута:  один  -  незнакомый
Левке, щуплый, в очках, другой - лопоухий  Гольденштедт.  Корецкий  держал
Суна за ворот рубахи.
   - Проходи, что стал! - сказал Корецкий Левке и так рванул Суна к  себе,
что у того затрещал ворот рубахи.
   Левка спрятал книгу за пояс и усмехнулся:
   - Трое на одного, сразу видно, что скауты.
   - Ты еще поговори! И тебе  то  же  будет!  -  сказал  Гольденштедт,  не
поворачивая головы.
   Левка презрительно посмотрел на его толстую шею и  оттопыренные  уши  и
решительно оттолкнул скаута от Суна.
   Гольденштедт чуть не упал, запнувшись за булыжник.
   - Тебя, наверное, давно не  били?  -  сказал  он,  подходя  к  Левке  и
подмигивая Корецкому. - Дай ему, Игорь, а не то я за него возьмусь.
   - Сейчас я его отшлифую, - сказал Игорь, - у меня с ним старые счеты. -
Состроив свирепую гримасу, пригнувшись, Корецкий занес руку.  -  Я  сейчас
разделаюсь с тобой, как повар с картошкой.
   Левка молчал, оценивая силы врага.
   Корецкого Левка знал как труса. Скаут в  очках,  по  его  мнению,  тоже
немногого стоил. Всех сильнее и опасней был лопоухий. Сун следил за  своим
спасителем, готовый кинуться ему на помощь.
   Левка применил хитрый маневр. Он  сделал  вид,  что  хочет  напасть  на
лопоухого, а когда тот подался назад, быстро обернулся и ударил Корецкого.
Затем он бросился на лопоухого и нанес ему головой в живот такой удар, что
тот упал на мостовую. Сун обезвредил третьего противника, ловко сбив с его
носа очки. Скаут опустился на четвереньки и в поисках очков стал шарить по
пыльной мостовой.
   Левка опять было кинулся на Корецкого, но Сун крикнул:
   - Еще бегут!
   От Светланской к скаутам шла подмога.
   - За мной! - Левка увернулся от удара лопоухого и припустился бежать.
   Сун не отставал. Сердце Левки наполнилось  радостью  победы.  Левку  не
огорчало  отступление:  ведь  врагу  в  этом  коротком  бою  был   нанесен
сокрушительный удар, да и теперь противник  терпел  поражение  в  беге  на
длинную дистанцию.
   ...Погоня осталась далеко позади.
   Возбужденные,  запыхавшиеся,  Левка  и  Сун  сидели  на  крутом  склоне
Орлиного гнезда. Сопка господствовала над городом.  Аккуратные  квадратики
кварталов, опушенные зеленью, сбегали по склонам  сопок  к  берегам  бухты
Золотой Рог и Амурскому заливу.
   Левка показал вниз на бухту, похожую на кусок голубого неба. Там  среди
маленьких, как мошки,  китайских  лодок  -  юли-юли,  громоздких  торговых
судов, хищно вытянутых эсминцев, что застыли  на  рейде  рядом  с  большим
серым утюгом - тяжелым японским крейсером, двигался за маленьким  челноком
квадрат с длинным хоботом.
   - На этом кране мой отец работает. Его "Орел" на буксире  тянет.  А  на
"Орле" мой дедушка ходит, - с гордостью сказал Суну Левка и спросил:  -  А
твой отец где работает?
   Сун покачал головой:
   - У меня нет отца.
   - Умер?
   - Да.
   - А мама?
   Сун опустил голову.
   - Дела... - сказал Левка. - Что же ты, один живешь?
   - У Корецких я живу... Худо живу... - Сун  побледнел  и,  покачнувшись,
чуть не скатился вниз.
   Левка поддержал его:
   - Ты что, заболел?
   - Нет. Устал...
   Левка  стал  торопливо  развязывать  узелок.  В  узелке  была  чашка  с
остатками жареной рыбы и кусок черного хлеба.
   - Ешь! Сам ловил. Это, наверное, у тебя от голода голова кружится.
   - Я, правда, есть не хочу. У  меня  голова  болит,  они  меня  били  по
голове.
   - Поешь, и пройдет. Ну, пожалуйста!
   - Тебя как звать? - спросил Сун, принимая чашку.
   - Левка.
   - Спасибо, Левка! Только ты тоже кушай.
   - Я-то? Я, брат, сыт. Смотреть даже не могу на  нее,  -  соврал  Левка,
хотя сильно проголодался. - Ну, разве за  компанию.  -  Левка  взял  самую
маленькую жареную рыбку, отщипнул от  ломтя  немного  хлеба,  а  остальное
отдал Суну.
   Сун съел все до капельки и начисто вытер мякишем чашку.
   - Ты, что же, опять к ним пойдешь? - спросил Левка, завязывая  чашку  в
платок.
   Глаза Суна сверкнули.
   - Нет! Я никогда больше не пойду  к  ним.  Они  шибко  плохие  люди,  -
взволнованно заговорил он, дополняя слова быстрыми жестами. - Я год у  них
работал. Все делал. Солнца еще нет - Сун встает. Солнце давно спит  -  Сун
еще работает. А сегодня этот хунхуз...
   - Игорь, что ли?
   - Да. Он хотел украсть деньги у своего отца и разбил  вазу,  а  сказал:
"Сун разбил". Я сказал: "Это он разбил!"  Дядюшка  Ван  Фу  тоже  говорит:
"Неправда, Сун не бил вазу!" Хозяин ударил дядюшку. Игорь и эти  еще  двое
стали меня выгонять... Бить... Мы бы и так ушли с дядюшкой Ван Фу, если бы
они отдали наши деньги. Мы совсем ничего не получали.
   - Где же твой дядюшка?
   - Нет, он не мой дядюшка! Я просто его так зову. Он очень хороший.  Это
его хозяин палкой ударил.
   - Ну, а он стерпел?
   - Нет! Я видел, как они с хозяином дрались...
   - Жалко, мало мы им дали! Но ничего, мы еще с ними встретимся! А теперь
пошли к нам домой! А завтра пойдем в порт. Я там знаю одного  товарища  из
молодежного союза, он тебе поможет  рассчитаться  с  этими  буржуями.  Про
дядюшку тоже разузнаем. Это им так не  пройдет.  Сейчас  не  такое  время,
чтобы рабочих палками бить! - Левка встал. - Пошли, Сун, что ли!
   По дороге Сун рассказал Левке о своей короткой, но полной горя  и  обид
жизни. Он не помнил родных. Мать и отец умерли, когда ему было  два  года.
Воспитывался он до шести лет у дяди, а потом попал  к  бродячим  артистам.
Через год хозяин цирка разорился и продал Суна ресторатору на пассажирский
пароход. Этот пароход ходил в Нью-Йорк, Токио, потом стал совершать  рейсы
между Шанхаем и Владивостоком. Во  Владивостоке  Сун  заболел  и  попал  в
портовую больницу, а потом к Корецким.
   - Ты и в цирке был? - удивился Левка, выслушав рассказ Суна.
   В подтверждение своих слов Сун прыгнул на выступ скалы и сделал  стойку
на руках над самым обрывом.
   - Ой, упадешь! - Левка схватил гимнаста и поставил его на ноги.
   Мальчики пошли в Голубиную падь. Здесь, у станции почтовых голубей,  от
которой получил свое название поселок, они встретили ватагу ребят во главе
с Колей Воробьевым.
   Левка познакомил  ребят  с  Суном,  коротко  рассказал  его  историю  и
красочно описал бой со скаутами.
   Коля расправил плечи:
   - Эх, жалко, нас не было!..
   - И еще, ребята, кого я сегодня встретил! - Левка стал  рассказывать  о
Соловьеве, о Союзе молодежи, о своей неудаче  с  записью  и  предложил:  -
Пошли завтра все!
   - Им завтра нельзя, - ответил Коля за всю ватагу и объяснил: - Они идут
в порт насыпать в мешки соль.
   - А ты почему отстаешь?
   Коля показал на свои босые ноги:
   - Отец ботинки не дает: не в чем, говорит, зимой будет в школу  ходить.
А без ботинок ноги не терпят. Соль разъест. Помнишь, в прошлый раз  неделю
ходить не мог.
   - Тогда пошли с нами: запишемся  в  Союз  молодежи,  а  потом  и  ребят
запишем.
   - Есть! - лихо ответил Коля.
   - Теперь ты никого не бойся! Вся Голубинка  за  тебя,  -  сказал  Левка
Суну, когда они, простившись с ребятами, пошли дальше.
   - А вот и наш дом! - Левка открыл калитку,  служившую  когда-то  дверью
корабельной каюты.
   - Мама, это Сун, - проговорил Левка, входя на  кухню.  -  Его  Корецкие
чуть до смерти не замучили.
   - Господи боже ты мой, за что же это они тебя?
   Сун прочитал такое участие  в  глазах  женщины,  что  невольно  подался
вперед.
   - Бедный ты мой! Есть, поди, хочешь?
   - Спасибо. Я уже ел.
   - Без разговоров. Умывайтесь - и за стол.
   После обеда Левка читал вслух матери и Суну рассказы Горького.
   Первый раз за  всю  свою  жизнь  Сун  находился  среди  людей,  которые
смотрели на него с участием и любовью. Мальчику казалось, что все это  ему
снится, и он сидел, боясь пошевелиться и прогнать этот сон.
   В маленькую столовую, где  проходило  чтение,  неслышно  ступая  босыми
ногами, вошла девочка и села возле Левкиной матери.  Сун  уловил  на  себе
любопытный взгляд больших серых глаз. Девочка встала  из-за  стола,  когда
Левка закрыл книгу.
   - Ну, до свидания, - сказала она  и,  как  старому  знакомому,  кивнула
Суну.
   - Это Наташа, Колькина сестра, - сказал Левка, когда  девочка  ушла.  -
Она у нас всеми девчонками верховодит и даже  вместе  с  нами  на  скаутов
ходит. Ух, и молодчина! А как задачки решает! Всего  два  года  училась  в
школе, а за Кольку уроки делает.
   - Хорошая девочка, - похвалила и мать.
   Мальчики легли спать  на  одной  кровати.  Ночью  чутко  спавший  Левка
услышал легкие шаги матери, грузную поступь отца и деда.  Шаги  замерли  у
постели мальчиков. Почувствовав на лице свет от лампы,  Левка  только  еще
плотней закрыл глаза.
   - Видно, не сладко жилось парню у  господ!  -  взволнованно  проговорил
отец.
   - Да уж! - глубоко вздохнула мать.
   - Вызволять надо парня из беды. А пока пусть поживет у нас. Не  объест,
- прогудел дедушка, и все трое отошли, стараясь не скрипеть половицами.
   Левка улыбнулся, подложил руку под щеку и крепко уснул.





   Утром, по обыкновению, Сун проснулся очень рано. Вскочив с постели,  он
с испугом оглядел незнакомую Комнату и, вспомнив все, снова прилег рядом с
Левкой. Но заснуть он больше не  мог.  С  каким  трудом  каждое  утро  Сун
поднимался со своего жесткого  тюфяка  у  Корецких  на  кухне!  Тогда  ему
казалось необыкновенным и несбыточным счастьем поспать лишний часок, а вот
сейчас, когда он мог, наконец, вволю выспаться, сна  как  не  бывало.  Сун
прислушивался к мерному дыханию Левки, тиканью  ходиков  и  думал,  думал,
стараясь представить себе, как он будет жить, что он будет делать у  своих
новых друзей.
   Из щелей оконных ставен юркнули на одеяло солнечные лучи. В них  весело
заплясали пылинки. Левка зажмурился, засопел и рывком  натянул  на  голову
одеяло. В кухне зашумел примус, раздались осторожные шаги  и  приглушенные
голоса. Потом было слышно, как на веранде пили чай  и  как  несколько  раз
звякнула щеколда калитки. Сун снова чуть было не заснул, но кто-то с силой
начал бить в стену. Сун вскочил, пошел на веранду. Удары прекратились.  На
веранде на столе, застланном голубой клеенкой,  стоял  чайник,  тарелка  с
хлебом, яйца, масло, накрытые от мух марлей, и лежала записка.
   Сун с волнением глядел на записку: нет ли в ней чего-нибудь  и  о  нем?
Может быть, ему опять придется идти с поклоном к Корецкому? Но Сун отогнал
эту мысль: если даже придется умереть с голоду, он не пойдет больше к этим
ненавистным ему людям. Пораздумав, Сун  сделал  такой  вывод:  если  бы  в
записке решалась его судьба, то записку не оставили бы открытой на  столе:
ведь взрослые не знают, что он не умеет читать... "Наверное, мужчины  ушли
в порт на работу, а мама - на базар. А в записке написали,  что  мальчикам
делать. Что мне делать", - поправился Сун.
   Все стало ясно для Суна. Надо, не дожидаясь пробуждения Левки, поскорее
приняться за  работу.  Подмести  двор,  наколоть  дров.  Сун  на  цыпочках
вернулся в комнату, надел свои стоптанные туфли и хотел было уже  уходить,
как увидел, что из-под табуретки выглядывают пыльные  ботинки  Левки.  Сун
взял ботинки и вышел из комнаты.
   Сун работал с необыкновенным усердием: вычистил Левке  ботинки,  подмел
небольшой дворик, наколол дров и уже взял ведра, чтобы  наносить  в  кадку
воды, как в дверях появился Левка с ярко начищенными ботинками в руках.
   - С добрым утром! - Левка зевнул. - Кто это мне так ботинки надраил?
   - Это я, Левка.
   - Я так и подумал. У нас, брат, так не полагается. Мы ведь не Корецкие.
У нас лакеев нет! А потом, что у меня, руки  отсохли,  что  ли?  Сам  могу
почистить! Вот двор там подмести и насчет  воды,  дров  -  это  правильно.
Только давай, брат, все вместе делать. Ну, а теперь пошли умываться, а  то
чай остынет. Ох, и здорово я проспал! Что ж ты меня не  разбудил?  У  нас,
брат, с тобой сегодня дел, о-е-ей, сколько! Надо в  порт  идти,  Соловьева
разыскивать.
   За верандой снова послышались глухие удары о дощатую стену.
   Сун спросил:
   - Кто это? Все время стучит и стучит. Я думал, дом разломает.
   Левка засмеялся.
   - Да это Пепа. Мама написала в записке, чтобы я не забыл его  выпустить
вовремя. Не знаешь, кто Пепа?  Пошли  -  увидишь.  Только  ты  не  подходи
близко, он теперь злой-презлой, мы его в шесть часов выпускаем,  а  сейчас
уже восемь часов, вот он и сердится.
   Левка подошел к пристройке позади дома и открыл на  двери  задвижку.  И
тотчас же  дверь  отлетела  и  во  двор  выскочил  огромный  серый  козел.
Посмотрев на Левку янтарными глазами, Пепа нагнул голову.
   - Ну, ну, не бодаться, иди к своему войску.
   Левка открыл калитку, и Пепа помчался по склону  сопки  туда,  где  уже
паслось целое стадо коз.
   - Знаешь, это какой козел! Когда он идет  по  улице,  даже  все  собаки
прячутся! - сказал Левка.
   Во двор вошла Левкина мать с корзиной продуктов.
   - Ух, мама, и проспали мы! Скорей умываться - и за дело!  -  проговорил
Левка, помогая матери внести на крыльцо корзину.
   - Какие это у тебя дела сегодня? - спросила мать.
   - Во-первых, мама, надо насчет Суна поговорить.
   - Это не твоя печаль: отец с дедушкой поговорят.
   - Знаю. Они в свой союз пойдут, а я в свой.
   - Час от часу не легче! И у тебя союз?
   - Да, мама. Союз молодежи. Ты еще не знаешь, что это  такое  и  кого  я
вчера  встретил...  -  И  Левка  рассказал  все,  что  слышал  у  портовых
мастерских и от Соловьева.
   - Хорошее дело, Левушка, раз  учиться  и  помогать  старшим...  И  отец
одобрит... Ну, ребята, ешьте да бегите по вашим делам.
   Пришел Коля Воробьев, и все трое направились в порт.
   - А ты не знаешь, форму дадут в союзе? - спросил по дороге Левку Коля.
   - Не знаю. Да ведь мы не из-за формы вступаем!
   - Конечно, - разочарованно протянул Коля. - Но все-таки хорошо  бы  нос
утереть скаутам. Знаешь, - Коля даже закрыл глаза, представив себя в новой
форме, - какую-нибудь красную или голубую, а?
   - Красиво, - отозвался Сун, шедший сзади.
   - Еще как! - оживился Коля. - Идем по улице, все смотрят. Здорово!
   - Может, и форма будет, - неуверенно проговорил Левка.
   Мальчики стали спускаться к центру города. Солнце сильно нагрело крутые
склоны сопок. От них веяло сухим жаром.
   - Искупаться бы сначала, - заметил Коля, поглядывая на голубую  полоску
залива.
   - После выкупаемся, - отрезал Левка. - Сначала надо дело сделать.
   - Если не изжаримся до твоего дела...
   Левка пропустил мимо ушей Колины слова и, заметив, что Сун хочет что-то
сказать, но не решается, спросил:
   - Ты чего, Сун?
   - Так, Левка...
   - Нет, ты что-то хочешь спросить.
   - Ладно, спрошу. - Сун облизал сухие губы и робко произнес:  -  Меня...
тоже... запишут?
   - Конечно. Затем и идем.
   - Нет, Левка... Ведь я... - Сун протянул свою коричневую руку.
   - Что такое? Рука как рука.
   - Я китаец... У меня кожа, видишь, какая?
   - Ну и что же? Это тебе Корецкие говорили, что ты хуже их. Ты такой же,
как Колька, как я, как все ребята... Все люди одинаковые.
   - И всех будут записывать?
   - Конечно! - уверенно ответил Левка. - Пошли побыстрее.
   Сун повеселел.
   В городе, несмотря на сильную жару,  царило  большое  оживление.  Левка
заметил, что опять появилось много нарядно одетых  людей,  которые  долгое
время где-то скрывались. Встретилось  несколько  скаутов.  На  Светланской
мелькали яркие платья и маленькие разноцветные зонтики, похожие на  медуз.
Возле магазина "Кунста и Альбертса" посреди дороги пробежал взвод японских
солдат. Впереди взвода трусили два солдата и трубили  в  длинные  трубы  с
красными кистями.
   Поминутно встречались чужеземные солдаты.
   Американские и английские офицеры шли, никому не  уступая  дороги.  Они
громко смеялись, рассматривали здания, трамваи, бухту с лесом мачт, словно
все это они только что выгодно купили.
   - Просили их к нам! - ворчал Левка.
   При входе в порт Левка встретил Соловьева. Он шел  с  группой  рабочих.
Соловьев сразу узнал Левку и протянул ему руку.
   - Здорово, писарь!
   - Я к вам, товарищ, насчет вчерашнего и  вот  ребят  привел.  Они  тоже
хотят записаться в Союз молодежи.
   - Как же ты не записался вчера? Теперь не знаю, что с вами делать! Меня
уже  на  другую  работу  перевели.  Агитацией  занимаюсь.  Газеты  в  порт
доставляю и насчет текущего момента рассказываю морякам.
   - А если мы в самое главное управление молодежи  пойдем?  -  спросил  с
надеждой Левка.
   Соловьев сделал озабоченное лицо, посмотрел вокруг  и,  взяв  Левку  за
руку, отвел в сторону.
   - Ты, я вижу, парень  свой.  И  я  тебе  скажу  по  секрету:  повремени
немножко, сейчас весь комитет, все ребята по заданию  работают.  Разве  не
видишь, какой сейчас серьезный момент? Буржуи  поднимают  головы,  с  моря
гады лезут. Японцы, американцы, англичане десант  высадили.  Чехословацкий
корпус прибывает, и там тоже  почти  одна  контра!  Вот  какой  момент,  -
повторяя, по-видимому, чьи-то слова, говорил Соловьев. - Как только момент
уладится, так прямо меня разыскивай.
   Тельняшка Соловьева мелькнула несколько раз в пестрой толпе и скрылась.
   - Не выгорело наше дело, - огорченно произнес Левка, подходя к  Коле  и
Суну.
   - Может, пойдем пока искуп...  -  начал  было  Коля  и  остановился  на
полуслове. Из ворот порта, возвышаясь над толпой, вышел матрос-негр. - Вот
это дядя! - воскликнул Коля.
   Навстречу матросу-негру шел американский офицер.  Матрос  посторонился,
но американец преградил ему дорогу.
   - Негры и лошади должны ходить  только  по  мостовой,  -  с  презрением
сказал американец.
   Левка учил в гимназии английский язык и все понял.
   - Я не в Америке, сэр. В стране Ленина все люди равны, - ответил  негр,
не двигаясь с места.
   Вокруг негра и американца стала собираться толпа.
   - Ты сейчас же сойдешь  на  дорогу,  не  то...  -  американец  взмахнул
стеком, но... его рука застыла в воздухе.
   Русский матрос с военного корабля схватил американца за руку.
   - Не горячитесь, мистер. Вам правильно говорят, а  это  дайте  сюда.  -
Вырвав стек, матрос бросил его на  дорогу.  -  А  теперь,  мистер,  идите.
Идите, пока...
   Американец, шепча проклятия, быстро пошел к портовым воротам.
   - Уноси ноги! - крикнул кто-то из толпы.
   Негр, благодарно улыбаясь, протянул русскому матросу руку.  Тот  крепко
пожал ее.
   - Вот как у нас! - сказал Суну Коля. - А теперь пошли  полным  ходом  в
Амурский залив купаться!
   - Пожалуй, пойдем искупаемся, - согласился Левка.
   И трое друзей побежали по дороге,  перегоняя  китайцев  -  носильщиков,
продавцов фруктов и овощей. От вокзала они поднялись к  подножию  Тигровой
горы, и в лицо им пахнул свежий морской ветер.





   Вечером, когда после купанья  ребята  возвращались  домой  с  Амурского
залива, Левка вспомнил свой разговор с Соловьевым. В городе  действительно
творилось что-то неладное. По улицам расхаживали американские, японские  и
английские патрули.  На  Тигровой  улице  дорогу  перегораживали  рогатки,
опутанные  колючей  проволокой.  По  ту  сторону  заграждения   расхаживал
японский солдат-часовой. По дороге к старому форту виднелись конусы  щебня
и желтой глины: японцы рыли окопы.
   - Ишь, как суслики, зарываются, - съязвил Коля.
   Все это не особенно тревожило мальчиков.  В  городе  давно  привыкли  к
иноземным мундирам. Многие считали, что не сегодня-завтра чужеземные гости
сядут на свои суда и поплывут восвояси.
   Гораздо большее впечатление произвело на мальчиков  появление  скаутов.
Последнее время многие из них сняли форму и ходили в обыкновенной  одежде.
Сегодня же от скаутов, как  заметил  Коля,  "прямо  нет  прохода".  Скауты
группами  в  пять-шесть  человек  в  своей   ненавистной   ребятам   форме
расхаживали по городу как хозяева.
   Возле гостиницы "Золотой Рог" скауты преградили ребятам путь.
   - В чем дело? - спросил Левка.
   - Вход запрещен! - ответил один из скаутов с  необыкновенно  длинным  и
тонким носом.
   - Что? Да ты, наверно, совсем рехнулся? - выступил вперед Коля.
   - Нечего мне рехаться. Сказано, нельзя!
   - А ты знаешь, кто мы?
   - Знаю!
   - Нет, не знаешь! - Коля вплотную придвинулся к длинноносому скауту.
   Левка,  посмотрев  на  второго,  щуплого  скаута   в   больших   очках,
воскликнул:
   - Ну, конечно, они нас узнали! Это же мой "крестник". Сун, узнаешь? Это
они на тебя тогда напали.
   - Да, - ответил Сун, - этот вот всегда к Игорю приходил.
   - Ну... ну, ты не очень-то, а то как свистну, наши живо прибегут,  -  и
скаут в очках поднес к губам свисток.
   Между тем Коля и длинноносый скаут  заканчивали  необходимую  церемонию
перед дракой.
   - Ну-ка, тронь! - говорил скаут.
   - Вот и трону!
   - Нет, не тронешь!
   - Одним мизинцем расплющу в лепешку!
   - Видали мы таких!
   Ни тот, ни другой не отступал. Наоборот, они все время делали маленькие
шажки по направлению друг к другу, вытягивая при этом шеи, как петухи.
   Из-за угла за развертывающимися событиями следили еще четверо  скаутов.
Заметив их, Левка взял Колю за руку и потянул:
   - Пошли.
   Коля упирался.
   - Пошли, - повторил Левка и с силой потащил Колю за собой.
   - Жалко, мы им не дали, - ворчал Коля, следуя за товарищами.
   Позади раздался троекратный свист.
   - Пошли скорей! Это сигнал. Они нас хотели в ловушку поймать.  -  Левка
побежал. За ним припустились Коля и Сун.
   Где-то впереди раздался ответный свист.
   Левка на бегу приказал:
   - Полный ход! Надо прорваться к Миллионке.
   На углу следующего квартала мальчиков ждала новая засада. И вновь Левка
ловко избежал стычки с превосходящими силами противника.
   - Бегите, - бросил он товарищам,  а  сам  вдруг  резко  остановился  и,
подняв руку, крикнул: "Стой!"
   Скауты в  замешательстве  остановились.  Этого  только  и  ждал  Левка.
Натянув скаутам "нос", он стремительно повернулся и побежал вслед за Суном
и Колей.
   Скауты прекратили погоню только возле Миллионки.  Миллионкой  назывался
квартал  возле  Семеновского  базара,  где  жили  китайцы.  Узкие   улички
запружены незнакомой говорливой толпой. От дома к дому протянуты веревки с
бельем. У входов в многочисленные харчевни висят  вывески  с  причудливыми
иероглифами и огромные пучки лент разноцветной бумаги. В дверях  магазинов
стоят их хозяева и зазывают покупателей.
   В маленьком переулочке, окруженный ребятами, сидит бродячий скульптор и
лепит из какой-то разноцветной массы  забавные  фигурки  людей.  Прямо  на
улице стоит самовар с Левку высотой. В крышке самовара свисток.  Окутанный
паром, этот гигантский самовар издает пронзительный свист. Подле  самовара
работает уличный парикмахер. На его  складном  стуле  дремлет  розовощекий
клиент. Парикмахер, не  обращая  внимания  на  снующих  пешеходов,  храбро
орудует бритвой, похожей на маленький топорик.
   Мальчики  остановились  в  узком   проходе   между   домами.   Там   на
утрамбованной площадке стояли  рядами  высокие  скамейки.  На  них  сидели
десятка три прохожих и слушали уличного  певца.  Певцу,  судя  по  одежде,
живется  так  же  несладко,  как  и  его  слушателям.   Но   поет   он   с
воодушевлением, аккомпанируя себе кастаньетами из черного дерева.
   - О чем он поет, Сун? - спросил Левка.
   - В песне говорится о подвигах храброго воина Ио Фэя, который  прогонял
с родной земли чужеземных солдат. Очень хорошая песня, - пояснил Сун.
   - Смотри-ка, - удивился Коля, - и у вас,  оказывается,  тоже  умеют  по
шапке давать. Молодцы!
   - Пошли скорей домой, ребят собирать, а то скауты нагрянут, - предложил
Левка.
   В ответ Коля потянул носом:
   - Закусить бы, а? У  меня  есть  двадцать  копеек.  Вчера  в  пристенок
выиграл.
   Левка тоже потянул носом. Пахло необыкновенно вкусно:  горячим  бобовым
маслом и лепешками.
   - У меня  тоже  есть  четвертак.  Пошли,  только  не  рассиживаться,  -
согласился Левка и направился к переносной плите с котлом и чайником.
   - Три порции! - протянул Левка деньги.
   -  Сейчас,  капитан!  -  китаец  улыбнулся,  поддел  острой  бамбуковой
палочкой из большого решета, стоящего сбоку на плите, три кусочка теста  и
бросил их в  котел  с  кипящим  маслом.  Через  минуту  продавец  теми  же
палочками вытащил из котла  три  янтарных  печенья,  посыпал  их  сахарной
пудрой и налил три стакана горячего соевого молока.
   - Кушай, ребята! - щуря добрые черные  глаза,  хозяин  с  удовольствием
наблюдал, с каким аппетитом едят мальчики его стряпню.
   - Вкусно, да денег больше нет, - с сожалением сказал  Коля,  протягивая
хозяину пустой стакан.
   - Ничего, кушай, капитан! Можно в долг...
   - Нет, спасибо, у нас дела, - и Левка увлек за собой товарищей по узким
улицам Миллионки.
   Коля шел и ворчал:
   - Подумаешь, ну задержались бы еще на десять минут. А? Как ты  думаешь,
Сун? Ведь не мешало бы еще по стаканчику...
   - Нельзя. Где мы деньги возьмем ему  отдавать?  А  хозяин  тоже  бедный
человек.
   -  Заработаем!  Соль  скоро  придет  из  Японии.  По  трешке  наверняка
заработаем.
   ...У Большой тропы, которая круто поднималась в гору и вела в Голубиную
падь, виднелись  скаутские  пикеты.  За  пикетами  стояла  большая  группа
скаутов, а поодаль, на  склоне  сопки,  чернела  передовая  цепь  ребят  с
Голубиной пади.
   - Ай да наши! - с восхищением воскликнул Коля.  -  Наверное,  уже  дали
скаутам перцу.
   Когда Левка, Коля и Сун добрались до своих, скауты уже уходили в город.
   - Братва, что же мы стоим?  Зеленые  удирают!  -  закричал  было  Коля,
намереваясь броситься в погоню за скаутами.
   Но его остановили. Оказалось, что приходили парламентеры.
   - Что им надо? - спросил Левка.
   Из плотного круга ребят вышел широкоплечий мальчик в красной рубашке.
   - Что нового, Борька?
   В ответ Борька вытащил из-за пазухи конверт с сургучной печатью:
   - Почитаем, что они хотят: смерти или живота?
   Разорвав конверт, Левка вытащил свернутый вчетверо лист зеленой бумаги.
Мальчики плотным кольцом окружили его.
   - Отойдите, ребята, чуть подальше. - Левка влез  на  камень,  развернул
письмо и громко прочитал:
   - "Нота", - и умолк, пораженный.
   Коля презрительно фыркнул:
   - Ноту прислали, вот потеха! Что у нас, оркестр, что ли?
   Левка объяснил:
   - Это другая нота. Это когда одно государство другому пишет.
   - Ну-ну, понятно.
   - Давай дальше!
   - "Нота", - повторил Левка и,  уже  не  останавливаясь  больше,  громко
прочитал: - "Мы, скауты, считаем, что временное перемирие истекло  и  пора
нам разделаться с вами. Если вы еще не совсем трусы и у  вас  не  трясутся
поджилки от страха, выходите завтра  на  генеральное  сражение.  Сражаться
только по правилам бокса и лежачего не бить. После боя будем  обмениваться
пленными, хотя мы думаем, что вам не придется обмениваться  пленными,  так
как вы все будете в плену и  на  коленях  станете  просить  пощады.  Битву
начинаем ровно в шесть часов вечера.  Ответа  можете  не  присылать.  Если
струсите, то мы вас все равно повытаскиваем из ваших лачуг".
   Левка помахал "нотой" над головой.
   - Вот и все, ребята! Да, внизу тут  еще  есть  рисунки  собаки,  волка,
быка, сороки и других птиц и зверей. Это знаки скаутских отрядов. Ну,  так
как, дадим бой?
   - Дадим! А как же!
   - Дадим бой!
   - Как же, поставят они нас на колени!..
   - Пошли хоть сейчас! - кричали ребята, возмущенные "нотой" скаутов.
   Больше всех, по обыкновению, шумел Коля Воробьев. Он грозил кулаками  в
сторону бухты, ругался и призывал товарищей немедленно  прописать  скаутам
"морской соли".
   Левка охладил воинственный пыл своего друга:
   - Так они тебя  и  станут  дожидаться!  Они  ушли  к  завтрашней  битве
готовиться. Надо и нам по-настоящему действовать!
   - Как это по-настоящему?
   - Народ собирать! Нас сколько? Ребят пятьдесят, а их - сила!
   Коля на секунду задумался и тут же, как и обычно, согласился с трезвыми
предложениями Левки.
   - Правильно! Только куда же мы пойдем за подмогой? - спросил он.
   - В Гнилой угол к матросской братве.
   - Правильно!
   - Идем к морякам!
   - Моряки помогут! - гудели ребята.
   И Левка, Коля и Сун отправились в путь.





   Гнилым углом называли в городе район в самом конце бухты Золотой Рог. С
этой стороны весной, а иногда и летом теплые морские ветры несли на  город
туманы и дожди.
   В Гнилой угол обыкновенно ходил трамвай. Но сегодня что-то случилось на
электростанции, и желтые вагоны трамвая застыли посреди Светланской улицы.
   Ребята шли пешком. На полпути к цели  похода  друзья  заметили  впереди
мальчика-трубочиста с легкой бамбуковой  лестницей  в  руках  и  с  мотком
веревки на правом плече. Он шел посреди дороги и  внимательно  разглядывал
здания.
   - Где-то я видел этого парня, - сказал Левка, пристально вглядываясь  в
щуплую фигурку мальчика.
   - Он, наверное, кого-то ищет, - высказал предположение Сун.
   - Квартиру присматривает подходящую, - со смехом произнес Киля. -  Надо
спросить, где его кожаные чемоданы.
   - Оставь, не придирайся к человеку, он ведь на  работе.  Наверное,  дом
разыскивает, где надо трубы вычистить.
   - На ночь-то глядя! - веско возразил Коля.
   Трубочист между тем подошел к большому красивому  дому  и  остановился,
подозрительно поглядывая на трех друзей. И тут Левка,  наконец,  вспомнил,
где он его видел:
   - Ба, да это знакомый! Кешка Пушкарев! Я его в Союз молодежи записывал.
Эй, парень!
   В ответ трубочист погрозил кулаком, приставил лесенку к одному из  окон
дома, быстро, как белка, взобрался по ней и стал  что-то  пристраивать  на
верхушке деревянной ставни, которой на ночь  закрывалось  окно.  Скоро  он
слез, переставил лесенку к другому окну, снова взобрался по ней,  проделал
что-то со ставней, затем слез, взял лесенку и не спеша пошел через дорогу,
где его ждали ребята.
   - Здорово! - и Кеша Пушкарев протянул руку.
   Левка, пожимая черную от сажи руку мальчика, спросил:
   - Ты, что же, бросил свои котлы?
   - Да нет, будь они неладны, все  уродуюсь  на  этой  проклятой  работе.
Сегодня вот "голландца" чистил.
   - А мы думали...
   - В трубочисты записался?
   - Ну да!
   Пушкарев засмеялся.
   - Я так и знал, что так подумают. Для такого дела я сегодня даже душ не
стал принимать. Сажи на мне побольше, чем на трубочисте,  лесенку  достал,
кончик леера прихватил - пожалуйста, ходи где хочешь! - Мальчик  переменил
шутливый тон на серьезный: - Надо было одному человеку  помочь,  вот  я  и
замаскировался. Дело такое... - Кеша подозрительно  покосился  на  Колю  и
Суна.
   - Свои ребята, тоже с Голубинки, - успокоил его Левка.
   - Вижу, что свои... Стекольщик рядом со мной живет. Бедствует.  На  что
мы с теткой с хлеба на квас перебиваемся, а у  него  и  этого  нет.  Жалко
смотреть. Ходит, ходит весь день по городу со своими стеклами. Ну, я ему и
пообещал, что достану настоящую работу, такую, что его  зеркальные  стекла
пойдут в дело: у него два стекла точь-в-точь как в этом доме.
   - Ничего не понимаю! - сказал  Коля.  -  Что  ты  мелешь  про  какие-то
стекла?
   - Я, брат, не мелю! - отрезал Кеша. - Сейчас сам увидишь.  Вон  те  два
стекла хозяева сами сейчас высадят. Вот и работа будет моему  стекольщику.
Давайте   подождем   маленько.   Они   рано   ставни   закрывают.   Боятся
международного положения.
   - Мы торопимся в Гнилой угол, к тамошним ребятам. Дело есть,  -  сказал
Левка.
   - Как раз по пути! И насчет дела поговорим: я там  всех  знаю.  Видите,
лампу зажгли? Сейчас, значит, будут ставни закрывать.
   Действительно,  заскрипела  калитка,  и  в  воротах  показался  толстый
человек в белом костюме.
   - Это сам хозяин. Дворник у них в Красную Армию ушел.
   Толстяк захлопнул створку ставни, и тотчас же улица наполнилась  звоном
разбитого стекла. Он с опаской оглянулся. Где-то далеко  хлопнул  выстрел.
Толстяк присел, должно быть подумав, что стекла разбиты "шальными" пулями.
Выждав немного, он вскочил и стал поспешно закрывать второе окно. И  снова
раздался звон выбитых стекол. Это так его испугало, что  он  опустился  на
четвереньки и пополз вдоль палисадника к воротам.
   Четверо мальчиков смеялись над трусливым толстяком до слез.
   - Как это ты придумал? - спросил Коля.
   - Простое дело. Ну пошли потихоньку. Вот  видите,  -  Кеша  вытащил  из
кармана длинный шуруп и отвертку. - Понятно?
   - Нет.
   - Голова! Что же тут не понять,  а  еще,  наверное,  в  школе  учишься,
задачки решаешь?
   При упоминании о задачах, которые всегда были его слабым  местом,  Коля
сказал с обидой:
   - Ну ладно. Ты, я вижу, очень грамотный.
   - Я-то?  Да  ничего  себе.  На  образование  не  жалуюсь,  слава  богу,
пятнадцать языков знаю.
   - Пятнадцать? Ну и врешь!
   - Даже больше, сегодня по-голландски научился ругаться, -  и  котлочист
без запинки стал сыпать ругательства на китайском,  японском,  английском,
малайском и еще на каких-то незнакомых языках.
   Коля онемел от изумления.
   Левка нахмурился. Пушкарев перестал ругаться.
   - Это я, чтобы нос ему утереть. А так я мало  ругаюсь,  -  сказал  Кеша
Левке и обратился к Коле; - Ну как, понятно теперь?
   - Да-а! - только  и  мог  произнести  Коля  и  заискивающе  спросил:  -
Все-таки что ты под стекла подложил, бомбу?
   - Вот недогадливый, - сказал Левка.
   Сун засмеялся.
   - От бомбы весь дом полетел бы. Он винты ввинтил -  и  все.  Когда  тот
ставни закрывал, стекло и лопнуло. Правильно?
   - Получай пятерку! Молодец! А ты что нос повесил?  -  Пушкарев  толкнул
Левку. - Буржуйских стекол жалко? Нечего их жалеть!
   Левка действительно думал о поступке  Кеши.  И,  не  зная  еще  почему,
решил, что его новый приятель не должен был так поступать.
   - Эх, повылетали бы все буржуйские стекла! - сказал Коля.
   - Буржуйские? - Левка облегченно  вздохнул:  ответ  на  трудный  вопрос
пришел сам собой. - Раньше были буржуйские! Теперь все  народное.  Дедушка
говорил, что в буржуйские дома скоро Начнут рабочих вселять.  Может,  твой
стекольщик сам будет жить в этом доме.
   - Когда еще это будет! - вздохнул Коля.
   А Кеша сказал смущенно:
   - Ишь ты, выходит, я народные стекла разбил... -  И,  чтобы  переменить
неприятный разговор, спросил: - Кого вам надо в нашем углу?
   Левка, Коля, Сун стали,  перебивая  друг  друга,  рассказывать  Кеше  о
предстоящем сражении со скаутами. Выслушав их, Кеша сказал:
   - Не робей, братва! Мы завтра прямо с работы нагрянем. Я ребят  соберу.
Ух, и дадим мы скаутам!
   - Вот и хорошо! Значит, нам и идти дальше не надо! - обрадовался  Коля.
- Ведь мы сегодня еще ни разу по-настоящему не  ели.  Ну,  и  суп  сегодня
Наташка сварила! - И, облизнувшись, добавил: - Мясной.
   - Ну пока! - Кешка пожал всем руки.
   - До завтра! Не опоздай! - предупредил Левка.
   - Чтоб мне моря-океана не видать! - поклялся Кешка.
   ...В городе лежал уже серый  сумрак,  только  вершины  сопок  еще  чуть
розовели отблесками заката. В порту на кораблях зажглись огни  и  золотыми
змейками побежали по темному зеркалу бухты.
   Мальчики быстро поднимались по улицам, еще полным солнечного  тепла,  и
оживленно совещались о завтрашнем сражении.





   "Нота" скаутов взбудоражила всех ребят Голубиной пади. До поздней  ночи
только и разговоров было, что о предстоящей битве.
   На следующий день утром Левка с Колей созвали военный совет. На  поляне
возле Голубиной почты собрались почти все, кто не ушел сегодня на работу в
порт или в город продавать газеты, папиросы.
   Левка стоял у большого ноздреватого камня посреди поляны.  И  хотя  все
знали, о чем будет речь и какое последует решение, все же десятки  глаз  с
любопытством смотрели на своего вожака.
   - Вот что, ребята, - начал Левка, открывая  военный  совет,  -  все  вы
знаете, что скауты объявили нам войну.
   Ребята заволновались, зашумели:
   - Знаем!
   - Читали "ноту"!
   - Даешь бою!
   - Тише, братва! - крикнул Коля.
   Когда все успокоились, Левка продолжал:
   - Зеленые думают, что если нас мало, им побить нас - раз  плюнуть,  что
они в два счета разобьют нас!
   - А этого они не хотят? - перебил Коля, показывая кукиш.
   Ребята загалдели пуще прежнего. К Левке протискался Боря  Званцев,  тот
самый  мальчик,  который  передал  вчера  "ноту"  скаутов.  Он  размахивал
какой-то книжкой и кричал:
   - Левка! На-ка вот посмотри, какую я книжку купил за пятнадцать копеек!
Про Суворова. Вот кто воевал, так воевал! Его бы сюда. Он дал  бы  скаутам
по-настоящему.
   - Кто этот Суворов? - строго спросил Коля, протягивая руку за книгой.
   - Не знаешь Суворова? - Боря с состраданием посмотрел на Колю.
   - А ты знаешь?  Ну-ка,  дай-ка  сюда  свою  книгу!  Посмотрим,  что  за
Суворов!
   Но Боря отдал книгу Левке:
   - Прочти-ка, где страница завернута!
   Левка взял книгу и сказал притихшим ребятам:
   - Суворов был великий полководец.
   - Да ты прочти, прочти! -  торопил  Боря,  торжествующе  поглядывая  на
Колю.
   Левка раскрыл книжку на завернутой странице и торжественно прочитал:
   - "Три воинских искусства! Первое - глазомер! Как в лагере  стать,  как
маршировать, где атаковать, гнать и бить. Второе - быстрота..."
   Левка умолк. Минуты две он читал про себя.
   Коля возмутился.
   - Ну, так не выйдет! Читать, так вслух, а нет - закрывай книжку!
   - Прочитай!
   - Что там? - стали просить и остальные ребята.
   - Ого, ребята! - произнес, наконец, Левка, оторвав глаза  от  книги.  -
Вот это, братцы, да! Тут у Суворова было положение похуже нашего. Войска у
него было самый пустяк. А к берегу подходит  турецкий  флот.  На  кораблях
тысяча пушек! Солдат и матросов видимо-невидимо. Что тут делать? А Суворов
только посмеивается. Ему сообщают, что турки высаживают десант на песчаную
косу. А Суворов говорит: "Пусть высаживаются". И понимаете,  ребята,  даже
стрелять запретил. Говорит, сегодня праздник. Никто  ничего  не  понимает.
Офицеры только руками разводят. И вот когда все турки высадились,  Суворов
подал команду, и сам впереди всех бросился на турок! Вот это  была  битва!
Один русский дрался против пяти турок! Понимаете? Против пяти!
   - Ну и как?
   - Что ж, Суворов победил?
   - Суворов разбил турок вдребезги. Всю турецкую армию сбросил в море!
   - Уф! - облегченно вздохнул военный совет.
   - Но это  еще  что!  Вот  тут  картинка,  смотрите!  "Взятие  крепости"
называется. Никто еще в мире не брал таких крепостей. Вот послушайте, -  и
Левка стал читать ребятам о взятии Суворовым турецкой крепости Измаил.
   Когда Левка закрыл книгу, Коля  вскочил  и,  обведя  товарищей  горящим
взглядом, спросил:
   - Что, знаете теперь, кто такой Суворов? Если он так турок  разделывал,
то и мы сможем скаутов в лепешку разбить! - Коля вгорячах ударил рукой  по
камню и запрыгал по поляне, дуя на ушибленную руку.
   Колино место занял сияющий Боря Званцев.
   - Это еще что! А как он через горы переходил! Вот, ребята, это да!..  Я
сразу увидал, что интересная книга. Здесь про всю войну рассказывается.  И
где артиллерии стоять и про натиск...
   Левка перебил Борю:
   - Мы эту книгу еще почитаем. А теперь, Колька, не прыгай, а скажи,  как
наша артиллерия?
   Колька вытянулся по-военному, и отрапортовал:
   - Артиллерия готова к бою, надо только  ее  почистить  немножко.  Порох
тоже есть.
   - Сколько?
   - Целый фунт!
   - Бомбы есть?
   - Картошка найдется!
   - Так. Поручаю тебе и Суну все приготовить.
   - Есть! - Коля козырнул.
   - Теперь, ребята, вот что! Вчера мы договорились с ребятами из  Гнилого
угла, они тоже придут нам помогать скаутов бить. Надо  бы  еще  сходить  к
железнодорожникам и на Семеновскую улицу.  Там  ребята  тоже  боевые.  Кто
пойдет?
   - Я! - вызвался Дима Медведев, по прозвищу Димка Шарик.
   Приземистый, большеголовый, он, когда сбегал с горы, и  правда  походил
на шар. Когда Димка Шарик в еще двое  охотников  умчались,  поднимая  пыль
босыми ногами, Левка предложил:
   - Ну, а теперь давайте думать, как будем воевать.
   - Что тут думать? Как всегда "ура", и все! - воскликнул Коля.
   - Конечно.
   - Что тут думать, не первый раз!
   - Мало мы их били! - раздались возгласы.
   - Постой, ребята, - остановил их Левка, - если бы один на  один,  тогда
другое дело. А ведь их придет вся свора! По пять на одного!
   Военный совет притих, раздумывая над сложной задачей.
   Молчание  продолжалось  недолго.  Коля  Воробьев  внезапно  вскочил  на
камень.
   - Ребята! - срывающимся голосом произнес он. - Ребята! Ох,  и  придумал
же я! Теперь наша возьмет! Вчера отец разгружал вагоны.  Яйца  из  Америки
пришли, и все тухлые. А? Бери сколько хочешь.
   Левка покачал головой:
   - Это нечестно!
   - Нечестно? А по пять человек на одного - честно, да?
   Членам военного  совета  понравилась  Колина  затея.  Левка  подчинился
большинству, но с условием: яйца пускать в дело только тогда, когда скауты
нарушат правила войны: станут драться  посохами  или  начнут  нападать  по
нескольку человек на одного.
   Хотя военный совет  на  поляне  у  Голубиной  почты  продолжался  очень
недолго, ребята решили на нем очень важные вопросы,  которые  впоследствии
оказали решительное влияние на ход всего сражения. Босоногий военный совет
по достоинству оценил силы врага и послал надежных людей за подкреплением;
отдал приказ привести в боевую готовность артиллерию и  тайно  подготовить
новое боевое оружие.
   Быстро опустела поляна у Голубиной почты. Левка остался один. Он  стоял
над обрывом и  глядел  на  каменистое  поле,  где  через  несколько  часов
разыграется сражение. По полю, сгибаясь под тяжестью ноши, прошел продавец
редиски с двумя корзинами на коромысле. В тени возле входа в ущелье сидели
два бродяги и "резались"  в  карты.  Над  бродягами  расположился  Пепа  в
окружении коз и козлят. Дальше кипел толкучий рынок.
   Левка глядел на поле и  старался  представить,  как  будет  происходить
сражение. Он видел шеренги скаутов и свою братву, лавиной хлынувшую с гор.
Конечно, он, Левка, мчится впереди к скаутскому знамени.
   "Вдруг не подоспеет подмога, тогда как?" - эта мысль  бросила  Левку  в
жар и в холод. Он понял, какую большую ответственность он  взял  на  себя,
согласившись выполнять обязанности главнокомандующего.
   "Что же делать тогда? Что делать?" -  В  раздумье  Левка  опустился  на
землю и стал перелистывать книгу о Суворове,  которую  ему  оставил  Боря.
Прочел страничку: понравилось. Стал читать  дальше  да  так  увлекся,  что
просидел на солнцепеке до тех пор, пока не прочитал всю  книгу.  А  когда,
закрыв книгу, Левка посмотрел на залитое солнцем подножие сопки, то  снова
представил себе сражение, но теперь он мысленно разыгрывал  его  по-иному,
по-суворовски. Врагу наносился удар за  ударом  по  всем  правилам  "Науки
побеждать".
   "Надо заманить скаутов в ущелье, пушку поставить за скалой! Так!  Потом
ударить с тыла". - Левка удивился, как  это  прежде  ему  не  приходили  в
голову такие простые и ясные мысли.
   В порту пушка ударила полдень. Эхо в сопках не спеша  повторило  гулкий
звук выстрела. Левка всполошился: пора нести обед отцу. И, забыв на время,
что он полководец и ученик Суворова, Левка побежал что есть духу домой.
   По дороге в порт Левка только на минуту заглянул к Воробьевым  передать
Суну краюху хлеба да посмотреть, как у артиллеристов идут дела. Суна, Колю
и его четырех меньших братьев он застал за домом  в  зарослях  гигантского
чертополоха.   Коля   мастерил    банник,    обматывая    тряпьем    конец
свежеоструганной палки. Сун драил  тряпкой,  красной  от  кирпичной  пыли,
ствол небольшой медной пушки, укрепленной на старом тележном передке.  Все
четыре брата, очень похожие на Колю, тоже трудились вовсю:  двое  постарше
завладели колесами и надраивали ржавые ободья, двое младших терли кирпич.
   Левка засмеялся: вся земля вокруг пушки, пыльные листы чертополоха,  да
и сами артиллеристы были покрыты пухом и перьями.
   - Воробьи... - пояснил Коля Левке.
   - Воробьи?
   - Ну да! Мы ведь из пушки с прошлого года не стреляли, вот они и  свили
гнездо.
   Сун засмеялся.
   - Целую подушку натаскали!
   - Больше! Если собрать все, то перина выйдет.
   - Ну, ребята, пока я сбегаю в порт, вам надо все закончить, -  приказал
Левка. - А тебе, Колька, надо будет еще узнать, как дело с "гранатами".
   Коля, торжествующе посмотрев на Левку, раздвинул ветви чертополоха:
   - Смотри!
   - Ого! Три ящика!
   - Четыреста пятьдесят яиц! Сам ходил  с  ребятами.  Вот  и  задержался.
Подумал, еще не найдут без  меня!  Знаешь,  какой  народ!  Все  покажи  да
расскажи...
   - Молодец!
   - Рад стараться! - Коля выпятил живот и выпучил  глаза,  Сун  и  Колины
братья засмеялись. Левка тоже не сдержал улыбки.
   Левка передал Суну хлеб:
   - Закуси пока.  Обедать  сегодня  поздно  будем,  -  Левка,  кивнув  на
прощанье, пошел к калитке.
   Голубая рубашка Левки уже мелькнула возле калитки, когда его  окликнула
Наташа. Левка  вернулся  и  подошел  к  открытому  окну.  Сун  услышал  их
разговор.
   - Сегодня воевать будете? - спросила Наташа.
   - Будем. Все уже готово! Только вот...
   - Что вот?
   - Как подкрепление, не знаю...
   - Если не на работе ребята, то придут.
   - Вот в том-то и дело: если не  на  работе!  Правда,  мы  вчера  одного
надежного парня встретили из Гнилого угла. Он обещал моряков привести.
   - Кто это?
   - Да ты не знаешь. Кешка-котлочист.
   - Как же не знаю? Коляшка мне про него рассказывал.
   - Ну, а вот к железнодорожникам и к  ребятам  с  Семеновской  улицы  мы
поздно послали. Вдруг и правда промышляют где-нибудь, тогда их ищи-свищи!
   - А ты не бойся. Лева.
   - Да я в не боюсь. Да все-таки, если бы я  один  или  с  вашим  Колькой
вдвоем шел воевать или еще с Суном, а то ведь вся Голубинка...
   - Я девчонок соберу.
   - Еще не хватало!
   - Ты не очень-то задавайся...
   - Да я не задаюсь... Я знаю, что ты  не  хуже  ребят  дерешься,  а  вот
другие...
   - И другие не хуже!  А  Сонька  Золотарева,  а  Поля  Иванова,  а  Таня
Кочергина, а Лиза Шелепова!..
   - Постой, постой... Я вас посажу в засаду гранатометчиками, идет?
   - Яйцами швырять в скаутов?
   - Ну да!
   Наташа залилась серебристым смехом.
   Левка еще что-то сказал,  чего  Сун  не  расслышал,  и  ушел,  скрипнув
калиткой. Наташа стала напевать.
   Сун снова принялся  изо  всей  силы  тереть  и  без  того  ослепительно
сверкавший ствол пушки, прислушиваясь к нежному голоску Наташи.
   С тех пор как Сун ушел от Корецких, он жил  словно  в  счастливом  сне.
Голосок девочки лишний раз напомнил ему об этом. Сун не мог разобрать слов
песни, но ему казалось, что Наташа рассказывает старинную сказку о  бедном
мальчике и золотой ящерице. Судьба этого  мальчика  во  многом  напоминала
судьбу Суна. Мальчик тоже бесконечно  долго  работал  на  жестоких  людей.
Однажды он помог золотой ящерице выбраться из  ведра  с  водой,  куда  она
свалилась, ползая по стене. С тех пор все пошло сказочно  хорошо.  Ящерица
исполняла все желания мальчика...
   - Готово дело! - сказал Коля, запихивая банник в ствол пушки. -  Кончай
драить, а то протрете мне всю пушку! Сейчас я вам буду рассказывать насчет
артиллерии.
   Сун повесил на стебель ближнего чертополоха тряпку. Братья  Коли  также
прекратили работу и, рассевшись  вокруг  пушки,  приготовились  вникать  в
тайны артиллерийской науки.
   - Приготовились? Ну слушайте, - Коля  откашлялся  и  широко  улыбнулся,
отдаваясь воспоминаниям, связанным с  этой  замечательной  пушкой.  -  Да,
братцы, было дело. Эту пушку мы с Левкой со дна океана достали. Ловили  мы
бычков на Русском острове. Вдруг смотрю, что  это  лежит  на  песке?  А  у
самого сердце так и заколотилось. Ну, думаю,  есть  что-то  такое!  Левка,
конечно, не стал долго думать и - бабах вниз головой. Уж он  шел-шел...  Я
наверху чуть не задохнулся, а он все идет. Дошел до дна, пощупал руками  и
скорей наверх. Вынырнул и говорит: "Пушка это".
   Ну, я живо достал кончик, сделал на конце удавку. Левка еще раз  нырнул
и набросил петлю вот на  этот  набалдашник.  Насилу-насилу  мы  с  ним  ее
вытащили... Потом передок достали возле кузницы. Ну и  получилась  мортира
"смерть супостатам". Так вот, значит... - продолжал "командир батареи",  -
это будет пушка образца тысяча восемьсот двенадцатого года. Она на фрегате
"Паллада" была. "Палладу" не знаете? Эх вы, зелень огородная! Это же такой
корабль был! Моделька в музее есть. Придется сводить вас.
   Теперь как стрелять, если противник  нажимает?  Перво-наперво  стой  на
месте! Пусть в тебя сто тысяч солдат палят! А  ты  слушай  команду!  Когда
услышишь "пли", то фитилем вот сюда ткни - она и бабахнет. Вот так!
   Коля подбежал  к  пушке,  стал  целиться,  припав  к  стволу,  крикнул:
"Залп!", затем  схватил  банник  и  стал  прочищать  ствол  от  "пороховой
копоти". Наконец, стерев со лба пот рукавом, он сказал:
   - Дело плевое. Понятно? - И, воткнув банник в землю, приставил кулак  к
губам и "заиграл" сигнал к обеду.
   Сун протянул свою краюшку хлеба:
   - Давайте вместе!
   - Постой. И до твоего дело дойдет. Вот что мы сделаем.  Федот,  беги  к
Наташе, пускай она выдаст нам довольствие. - Средний  брат  с  готовностью
скрылся за углом дома и скоро вернулся с половиной буханки черного хлеба и
ножом. Коля положил хлеб на ствол пушки и,  прищурившись,  стал  разрезать
его на шесть частей. Затем, взяв у Суна хлеб, осторожно снял с него  ножом
масло и размазал его на все куски черного хлеба.
   - Для вкуса, -  объяснил  Коля  Суну.  -  Масла  не  видно,  зато  язык
чувствует.
   Белый хлеб Коля тоже разрезал, но  не  на  шесть,  а  на  семь  кусков.
Покончив с этой работой, Коля подмигнул Суну.
   - Ешь сначала черный. Когда потом  ешь  белый,  кажется,  будто  одного
белого наелся. Федот, отнеси Наташину долю да принеси водицы.
   После  обеда  Колины  братья  куда-то  убежали.  Сам  Коля  тоже  пошел
разузнать, не пришли ли гонцы, посланные к союзникам. Сун остался один. Он
постоял возле пушки, прислушался: Наташа больше не  пела.  Сун,  осторожно
ступая, подошел к окну.
   Наташа стояла возле кухонного стола и смотрела на  скудные  запасы,  из
которых она должна была  сварить  обед  на  всю  семью:  пучок  лука,  три
морковки, почти пустую бутылку с постным маслом. Сун сразу  понял,  о  чем
думает девочка, и кашлянул. Наташа обернулась.
   - Ты что? - спросила она, закрывая стол спиной.
   - Хочешь, я тебе помогу? Я немножко умею варить суп.
   - Ты?
   - Да! Я всегда смотрел, как дядюшка Ван Фу варил обед.
   - У нас не из чего варить.
   - Как не из чего? Масло есть, лук есть, фасоль есть.
   - Где же она?
   - На вашем огороде.
   - Он у нас совсем зарос. Еще наша мама там фасоль садила.
   - Еще есть эта трава, которая жгется.
   - Крапива?
   - Да, да! Хороший обед будет...
   Сун помчался на огород  и  принес  пучок  крапивы  и  фуражку  стручков
фасоли. Завладев столом, он стал показывать Наташе, как надо резать овощи.
Наташа только взвизгивала от  восторга,  наблюдая,  с  какой  ловкостью  и
быстротой Сун режет морковь на тончайшие дольки.
   Когда пришли Коля и  Левка  и  заглянули  в  окно,  они  увидели  такую
картину: Сун ходил по комнате на руках, а Наташа, хлопая в ладоши,  бегала
вокруг него.
   - Хорошая у тебя сестра, - сказал Сун Коле, когда они втроем  вышли  на
улицу.
   - Еще бы! Моложе меня, а всем домом ворочает. Она у нас за мамку.
   - Она молодец, - подтвердил Левка, -  и  ныряет  и  плавает.  Она  наша
сестра милосердия.
   Сун не знал, кого называют сестрой милосердия,  но  расспрашивать  было
некогда. Левка с  Колей  стали  спорить  о  самых  выгодных  позициях  для
артиллерии.
   Время до пяти часов пролетело незаметно. Артиллеристы установили  пушку
за большим камнем, "стрелки" перенесли ящики с яйцами на склоны  ущелья  и
замаскировали все стеблями полыни и чертополоха. Собирались  бойцы.  Среди
них  выделялись  Коля  и  Сун.  Тот  и   другой   щеголяли   в   настоящих
артиллерийских бескозырках. Эти бескозырки Коля выпросил  у  батарейцев  в
тот памятный день, когда он  ехал  до  самых  казарм  на  зарядном  ящике.
Показался и противник. Несколько  групп  скаутов  расхаживали  у  подножия
сопки. На соседних склонах появились лазутчики. Коля  закричал  на  них  и
погрозил банником. Лазутчики скрылись.
   Прошло еще десять-пятнадцать минут, и на поле стала  вползать  длинная,
извиваясь как змея, "вражеская армия". Скауты развернулись фронтом к сопке
и остановились. Впереди строя  стояли  урядники  с  посохами,  на  которых
развевались белые треугольные флажки с  изображением  животных  и  птиц  -
собаки, барана, кукушки, названия которых носили отряды.
   - Ишь, вырядились! - сказал Коля.
   Скауты пришли в полной парадной форме, с посохами. У каждого на шее был
повязан цветной платок, а на плече прикреплен разноцветный пучок  лент.  У
некоторых скаутов на груди  поблескивали  медали.  Позади  скаутов  стояли
"неженки" - ребята, которых еще не приняли в скауты. Левка определил,  что
на поле вышли не все  отряды  врага.  Отряд  "воронов"  и  отряд  "волков"
остались в резерве.
   - Генка Шелепов! - позвал Левка.
   - Есть!
   - Бери десять человек и иди в засаду, туда, где "гранаты".
   - Есть!
   - Артиллеристы, на места! Незаметно подходите к  пушке!  Да  бескозырки
пока спрячьте, а то вас за сто верст видно.
   -  Есть!  -  недовольно  буркнул  командир  батареи,  пряча  за  пазуху
бескозырку с красным околышем.
   Из отряда "баранов", что стояли в центре скаутской "армии",  отделились
пятеро скаутов с белым флагом.
   - Парламентеры! Что еще надумали зеленые? Пошли со мной  четверо!  -  И
Левка начал спускаться навстречу парламентерам.
   - Где твое войско? - спросил Левку скаут с белым флагом в руках.
   - Так я тебе и сказал!
   - Нам известно, что у вас не густо. Мы вас легко поколотим!
   - Выходи один на один! - предложил Левка с целью оттянуть  время,  пока
не подойдут запоздавшие союзники.
   - Руки  марать  не  хочется.  Ты  лучше  слушай,  что  предлагает  наше
командование!
   - Что же?
   - Мы предлагаем вам сдаться без боя!
   Крик возмущения раздался за Левкиной спиной.
   - Не хотите! Будет хуже! За мной! - скаут  замахал  над  головой  белым
флагом и побежал к своим. За ним затрусили остальные парламентеры. Но  вот
ряды скаутской армии зашевелились, и от ее левого фланга  отделился  отряд
"собак". Донесся разноголосый лай. Скауты  с  посохами  в  руках  пошли  в
атаку.
   Левка оглянулся. Никто из  его  спутников  не  дрогнул.  Наоборот,  все
"основные силы", сбивая ногами камни, спускались к подножию сопки.  И  тут
Левка принял смелое решение.
   - Ребята, - закричал он, - раз они трое на одного, да  еще  с  палками,
заманивай их в засаду! Ура!.. За мной!
   И каково же было изумление скаутов, когда они  увидели,  что  отчаянные
забияки, не приняв боя, со всех ног убегают к ущелью.
   Скауты завыли, залаяли и устремились в погоню. Никто из них  не  ожидал
такой легкой победы: из ущелья для  малочисленной  армии  Левки  Острякова
выхода не было.
   Коля также не понял Левкиного маневра. Командующий действовал совсем не
так, как договорились. Другое дело, если бы подошла подмога,  тогда  можно
было и в атаку идти и заманивать в  ущелье.  Теперь  же  Коля  видел  один
выход: биться до последнего! Не дать  противнику  захватить  "артиллерию".
Коля выскочил из-за укрытия и закричал:
   - Стой, куда вы? Левка! Пушку заберут!
   Левка в пылу сражения  не  слышал  этого  отчаянного  крика,  но  своей
"артиллерии" он не забывал. Он уже послал пять человек с приказом  отвезти
пушку в безопасное место. Ребята побежали исполнять приказ, но  дорогу  им
преградили десятка полтора скаутов, и они,  отбиваясь  от  них,  вынуждены
были отступить в противоположную сторону.
   Коля снял с головы свою бескозырку артиллериста, с силой  ударил  ею  о
землю и поплевал на руки: к нему  тоже  карабкался  скаут  с  багровым  от
натуги лицом!
   - Сун, пали в них, гадов! - крикнул Коля.
   Коля толкнул скаута, тот, падая, успел схватить его  за  рукав,  и  они
вместе покатились по  глинистому  откосу.  Прямая  опасность  для  батареи
миновала. Скауты, увлеченные погоней, бежали, не замечая пушки.
   Сун с горящим фитилем нагнулся было к пушке, да остановился пораженный.
На склоне сопки, как раз напротив, он увидел много  девочек  и  среди  них
Наташу. Они притаились за  камнями.  Вдруг  Наташа  вскочила  и  взмахнула
рукой. Девочки последовали ее примеру. Вниз  на  скаутов  градом  полетели
тухлые яйца.
   - Ура! Ура! - понеслось по склонам  ущелья.  Для  отряда  "собак"  дело
приняло очень плохой оборот. Побросав посохи,  закрывшись  руками,  скауты
метались по ущелью, стараясь увернуться  от  страшных  "гранат",  которыми
забрасывали их девчонки.
   После неудачной попытки отбиться камнями скауты обратились  в  бегство.
Сун схватил пушку за колесо, развернул ее, сбил с фитиля пепел,  как  учил
Коля, и ткнул фитиль в горку черного пороха на казенной  части  пушки.  От
страшного  грохота,  казалось,  заколебались  сопки,  а  солнце  испуганно
заметалось в синем дыму. Едва дым поредел, как взорам ребят  представилась
следующая картина: над полем боя носилось облако из пуха, перьев,  клочков
ваты, соломы и других остатков воробьиных  гнезд,  которые  Коля  запихнул
вместо пыжа в ствол пушки.
   На скаутов выстрел произвел потрясающее впечатление. Они  остановились,
окутанные дымом, с ужасом ожидая нового залпа. В то же время  голос  своей
"артиллерии" еще больше воодушевил Левкино войско.  Стрелки  выскочили  из
засады и с криками "ура" посыпались на скаутов со склонов ущелья.
   Когда дым рассеялся, Сун увидел, как  большую  группу  пленных  скаутов
повели по козьей тропе в горы. Конвоиров, среди которых мелькали и  платья
девочек, возглавлял Дима Шарик в разорванной рубахе.
   "Вот попадет ему дома!" - подумал Сун и, вспомнив, что  Дима  ходил  за
подмогой, посмотрел на поле, где стояла армия врага. Там шел  жаркий  бой.
Скаутов  тузили  какие-то  ребята  в  фуражках  железнодорожников.   Внизу
пробежал Левка со своим отрядом, стремясь перерезать дорогу главным  силам
врага. За ним, едва касаясь земли, словно по воздуху, летела Наташа. Но  и
там, куда они бежали, вдруг загремело "ура". Это прибежал Кеша Пушкарев со
своими друзьями: чистильщиками котлов и учениками из портовых мастерских.
   Сун подумал: видела ли его Наташа, знает  ли  она,  что  это  он,  Сун,
заставил заколебаться горы? И, глядя  вслед  бегущей  Наташе,  Сун  хотел,
чтобы она обернулась и хоть раз посмотрела на него. А  она  все  бежала  и
бежала.
   - На-та-ша! - не выдержал Сун.
   Девочка оглянулась, остановилась и, увидев Суна, помахала ему  рукой  и
побежала дальше.
   К пушке, прихрамывая,  поднимался  Коля,  волоча  за  древко  скаутское
знамя. Сун  радостно  вскрикнул,  вскочил  на  камень  и  стал  танцевать,
размахивая дымящимся фитилем.





   Победа была полной. Главные силы скаутов в панике бежали  с  поля  боя.
Только небольшая группа смельчаков во главе с Гольденштедтом  отступала  в
полном порядке, отбиваясь  посохами.  Но  теперь  почти  у  всех  ребят  с
Голубиной пади и у их союзников тоже были посохи, захваченные у врага.
   Левка   быстро   оценил   обстановку.    Скауты    двигались    плотным
четырехугольником. Они часто сменяли друг  друга  в  первых  рядах,  да  и
палками владели мастерски. Еще немного, и они прорвутся в переулок, а  там
уж с ними не справиться.
   - Ребята, окружай скаутов! Не  давай  им  бежать  в  переулок!  Ура!  -
закричал Левка.
   Скаутов зажали в кольцо, но они продолжали драться.
   - Стой, ребята! - крикнул Левка своим.
   Нападающие постепенно отошли, образовав вокруг скаутов круг.
   - Сдавайтесь! - предложил скаутам Левка.
   - Не сдадимся! - ответил Гольденштедт и с вызовом добавил: - Хотя вас в
десять раз больше, но мы не сложим оружие!
   - Это вас было в пять раз больше, да вы еще с палками пришли драться. А
нас сейчас столько же, сколько и вас.
   Кеша Пушкарев закричал, размахивая руками:
   - Это вам со страху показалось, что нас в десять раз больше! Эх, вояки!
Слаба гайка против морской соли!
   - Что с ними цацкаться!
   - Дать им как надо!
   - Пошли, ребята, на "ура"!
   - Стой, погоди! Разбирай гранаты! - приказал Левка.
   - Ого! Сейчас мы им дадим!..
   "Подносчики боеприпасов" принесли ящик яиц. Скауты заволновались. Из их
рядов послышались возмущенные голоса:
   - Не по правилам!
   - Нечестно!
   - Не имеете права бросаться тухлыми яйцами!..
   - Вы первые нарушили правила, - ответил Левка.  -  Впятером  на  одного
полезли драться, да еще с палками. Вот теперь и отдувайтесь. Залп, ребята!
   В скаутов полетели тухлые яйца.
   - Постой! - крикнул Гольденштедт, закрываясь рукой. - Не стреляйте этой
гадостью. Давайте вести переговоры!
   - Сдавайтесь! Вот наши переговоры!
   И новый град яиц полетел в скаутов.
   - Сдаемся! Ваша взяла, - злобно прохрипел Гольденштедт.
   - Складывай оружие! - скомандовал Левка.
   Скауты стали бросать на землю посохи.
   - А что вы теперь с нами будете делать? - спросил Гольденштедт.
   - Теперь вы будете ждать,  когда  вас  обменяют  на  наших  пленных,  -
ответил Левка.
   Вокруг засмеялись, а кто-то крикнул:
   - Да из наших-то ни один не сдался!
   - Ну, вам сегодня просто повезло, - сказал Гольденштедт.
   Левка  вспомнил  место  из  прочитанной  книги  о  Суворове  и  сказал,
подмигивая ребятам:
   - Сегодня нам везенье, вчера было везенье, а когда же  уменье?  Ну  вот
что, мы вас отпускаем! Но больше  нам  не  попадайтесь.  Как  вы  думаете,
ребята, отпустим зеленокожих в их норы?
   Ребята расступились, Под свист и улюлюканье скауты, потупясь, побрели в
переулок.
   Пошли по домам и победители.  Они  шли  с  песнями,  криками,  потрясая
посохами. На ветру полоскались скаутские знамена. На одном  был  изображен
лев, на другом бык. Кеша показал Левке на знамена и промолвил:
   - Не по правилам! Вражеские знамена надо волочить по земле.
   - Верно! - согласился Левка и закричал: - Эй, кто там скаутские  тряпки
несет? Волочи их по земле! Наш флаг давай вперед!
   И над ребятами заалел в вечернем  свете  флаг,  привязанный  к  тонкому
бамбуковому удилищу.
   - Это подходяще! - с удовлетворением проговорил Кеша и так посмотрел на
Левку, словно видел его впервые.
   Левка тоже с удивлением рассматривал сияющее счастьем лицо Кеши.
   - Ну, здравствуй! - сказал Кеша, протягивая Левке руку.
   Левка крепко пожал обеими руками черную от сажи ладонь товарища.
   - Вот спасибо, что вовремя привел своих. А я уж думал,  одним  придется
биться.
   -  Как  же  одним?  Ведь  я  сказал,  что   приду!   Правда,   немножко
подзадержался. Ну, сам знаешь, почти все ребята на работе были. Я так даже
раньше время убег с японского торгаша. Пропади  они,  думаю,  пропадом  со
своими котлами, когда тут дело такое! - Кеша засмеялся и хлопнул Левку  по
плечу. - Подходяще они от нас получили.  Теперь  будут  знать,  почем  пуд
морской соли! - И спросил: - Умеешь играть на трубе?
   - На трубе? На какой трубе? - не понял Левка.
   - На медной, ну на которой музыканты  играют.  Я  ее  у  одного  скаута
отнял. Сейчас покажу. Эй, Спирька Блохин! Давай сюда музыку!
   К Кеше подошел мальчик в широченных штанах, сшитых из куля.  На  штанах
стояли круглые розовые печати: "Торговый дом  Чурин  и  Кь".  Из-за  пояса
штанов выглядывал раструб медного горна.
   - Спирька, давай трубу! - повторил Кеша.
   Спирька с трудом вытащил горн и протянул Кеше. Кеша передал горн Левке.
   - Нет, у нас никто не умеет играть, - сказал Левка.
   - Жалко, а я-то думал, - Кеша вздохнул, - вот заиграем мы на этой трубе
свою песню! Слушайте, скауты, как ваша труба играет по-нашему. Эх!..
   Вдруг размышления Кеши прервал мальчик в солдатской форме.
   - Дай-ка мне, - сказал он.
   - Ты что, умеешь?
   - Еще бы... второй год учусь в музыкантской команде. На кларнете  играю
и на горне тоже. Что вам сыграть-то? Сбор, или тревогу, или  какой  вальс,
или марш? Могу "Гибель "Титаника" сыграть. А не  хотите  буржуйские  песни
слушать - "Интернационал" исполню.
   Левка с Кешей встретились взглядом, и оба разом сказали:
   - Давай "Интернационал"!
   Мальчик ловко вскинул руку с горном и прижал к мундштуку губы. Он играл
очень хорошо. Все ребята затихли, слушая, как горн  торжественно  и  гордо
пел гимн коммунистов.
   Но вот музыкант опустил трубу, и ребята снова зашумели, делясь  друг  с
другом впечатлениями о прошедшем бое.
   К Левке подошла Наташа с пузырьком  в  руках.  Глаза  девочки  сверкали
гневом.
   - Ты что? - спросил Левка.
   - Да как что? Ты знаешь, что  одному  из  наших  скауты  голову  камнем
проломили? Мы его в аптеку водили. Крови сколько было! Постой, да и у тебя
тоже кровь на щеке. Дай-ка помажу. И ты тоже не уходи, -  сказала  "сестра
милосердия" Кеше. - У тебя может быть заражение крови.
   - У меня? - удивился Кеша.
   - Ну, конечно! Весь черный от грязи и весь в синяках и ранах.
   Где-то позади раздались голоса:
   - Артиллерию везут!
   - Колькина пушка едет!
   Коля и  Сун  везли  за  оглоблю  свою  пушку.  Из  дула  пушки  торчало
захваченное Колей скаутское знамя. Еще издали Коля закричал:
   - Жалко, пороху не было для второго залпа, а то бы мы  им  еще  не  так
дали! Видели, как я по ним тарарахнул? Будут помнить Кольку Воробьева!
   Наташа, заметив, что у брата все лицо в крови, побежала ему навстречу.
   - Пустяк, заживет, - сказал  Коля,  однако  с  удовольствием  подставил
Наташе лоб.
   Наташа, смазывая ему пораненные места, вполголоса выговаривала:
   - Чего ты хвастался? Ведь не ты стрелял, а Сун!
   - Ну да, Сун! -  Коля  снисходительно  засмеялся.  -  Ничего-то  ты  не
понимаешь в военном деле. Кто, по-твоему, командир батареи?
   - Ну, ты!
   - Красноармейцы кому подчиняются? Мне или еще кому?
   - Тебе...
   - Вот то-то и оно, что мне! А раз мне, то выходит, я стрелял. Так  даже
и в газетах пишут: бронепоезд командира  Иванова  взял  станцию  Шмаковку.
Или: батарея командира Сидорова обратила в бегство  казаков.  Ой,  не  жги
так!..
   Сун с улыбкой слушал этот разговор. Мимо быстро прошли  Левка  и  Кеша,
тоже с желтыми мазками йода на лицах и руках.
   Сун стал рассматривать свои руки, ища хоть маленькую царапину. Ему  так
хотелось, чтобы Наташа и его полечила. Но, к великому  огорчению  Суна,  у
него не было ни одной царапины, ни одного синяка.
   - Стой, командир! - прикрикнула  Наташа,  припекая  йодом  руку  брата.
Затем она повернулась к Суну: - Теперь тебя буду лечить.
   Сун покраснел и ответил с сожалением:
   - У меня нечего лечить. У меня все цело.
   - Цело? Ну это я еще посмотрю. У вас у всех ничего нет. Постой, постой,
а на шее что? Прыщик? Давай прыщик смажем. Вон и на лбу какая-то царапина!
Так, не крутись! Теперь руки давай!
   Наташино лекарство щипало и в то же время приятно холодило  кожу.  Сун,
смеясь, покорно подставлял то лицо, то руки.
   Наташа, наконец, оттолкнула Суна:
   - Ну хватит, а то на тебя весь йод измажу, другим не останется.
   - Я видел, как ты воевала.
   - Ну, какая это война! Сегодня мы с ними быстро разделались, а вот  раз
целый день бились. Их туча-тучей, а нас совсем  немножко.  Так  вот  в  ту
войну меня скауты даже хотели в плен взять. Уже за руки схватили, а я  как
вырвусь, как закричу вот так. - И Наташа так пронзительно  завизжала,  что
все, кто был на поле, посмотрели в  ее  сторону.  -  Ну,  а  потом  я  как
вцепилась одному в волосы! Так они живо  отпустили  меня.  А  тут  и  наши
подоспели и всех скаутов в плен забрали. Ну  ладно,  пошли!  Сейчас  Левка
командовать начнет.
   Действительно, в отдалении послышался Левкин голос:
   - В ряды стройся, ребята!
   "Войско" заволновалось, зашумело. Кто-то закричал:
   - Музыка, вперед выходи!
   - Знамя давай сюда!
   - Эй, Сун, берись за дышло! - скомандовал Коля и проворчал: - И кто это
придумал, чтобы артиллерия напоследок шла?





   В воскресенье выдался удивительно жаркий день.  Брусчатая  мостовая  на
Светланской улице нагрелась до того, что на  ней  невозможно  было  стоять
босыми ногами. Ребята, у которых не было обуви, быстро перебегали  залитую
солнцем улицу, спеша укрыться в тени.
   Да и мало кто из босоногих мальчишек ходил в  этот  день  по  гранитной
брусчатке. Все они плескались в  Амурском  заливе  или  загорали  на  молу
Семеновского Ковша. Из этой искусственной гавани, и на  самом  деле  очень
похожей на ковшик, которым зачерпнули веду из Амурского  залива  вместе  с
катерами, джонками,  шхунами,  каждое  утро  поступало  на  базар  великое
множество рыбы, челимов, устриц, трепангов.
   Ребята с Голубиной пади приходили сюда на рассвете, когда  возвращались
с моря рыбачьи джонки. Они помогали  рыбакам  выбирать  из  сетей  рыбу  и
хорошо зарабатывали. Здесь с камней волнолома можно было и самому наловить
бычков или камбалы столько, что и домой есть  что  отнести  и  на  продажу
останется.
   Жирных береговых бычков,  только  что  снятых  с  крючка,  купит  любая
хозяйка, зная, что вольные рыбаки  с  Голубинки  не  любят  торговаться  и
запрашивают полцены.
   Эти деловые операции отнимали у ребят всего  три-четыре  часа  "раннего
утра. Зато весь остальной день  хочешь  -  лежи,  как  морской  котик,  на
волноломе и загорай до угольной черноты, а хочешь - не  вылезай  из  воды,
такой синей, что кажется странным, почему она не красит, как чернила.
   Для любителей понырять открыт доступ  на  любую  палубу  многочисленных
джонок, шхун,  катеров.  Суда  набились  до  отказа  в  Семеновский  Ковш,
покачиваются на якорях на рейде Амурского залива. Надоела свободная вода и
жесткие камни волнолома - ступай в купальню Махнацкого. Правда, за вход  в
купальню надо платить четвертак, если заходишь в нее с берега. Только  кто
же из ребят с Голубиной пади ходит в купальню с берега? Никто! Ни  у  кого
нет таких бешеных денег!
   Купальня  прельщала  ребят  своей  вышкой  с  пятью  площадками.   Мало
находилось смельчаков, кто бы отваживался прыгать с "крыши" - так называли
мальчишки самую верхнюю площадку вышки. Из подростков  только  один  Левка
Остряков и прыгал с нее.
   Как только в купальне на верхней площадке вышки  появлялась  коренастая
фигура  Левки,  все  головы  поворачивались  в  его  сторону.  Левка,   не
раздумывая, входил на трамплин, приседал  и,  распластав  руки,  ласточкой
взмывал над водой.
   - Ух! - вырывался единодушный вздох, в котором были и страх и  гордость
за смельчака.
   Только у самой  воды  Левка  смыкал  руки  над  головой  и,  как  ловко
брошенный камень, почти без брызг исчезал в белой воронке из пены.
   С мола, из воды, с  мостков  купальни  раздавались  восторженные  крики
друзей:
   - Ура, Левка!
   - Ура!
   Прославив  подвиг  товарища,   ребята   с   Голубинки   также   дружным
многоголосым хором начинали подзадоривать скаутов:
   - Слабо скаутам нырнуть с крыши!
   - Слабо зеленокожим!
   Скауты делали вид, что все эти насмешливые возгласы к ним не относятся.
   Сегодня Левка раз десять прыгал с пятой площадки и несчетное число  раз
с первой и со второй, показывая секреты своего  мастерства  Суну  и  Коле.
Утомившись,  все  втроем  приплыли  к  широкому  камню-островку  у   самой
оконечности  волнолома.  На  теплом  просоленном   камне   лежала   одежда
купальщиков.
   Как только мальчики вылезли на островок, Коля  тотчас  же  ощупал  свой
узел с одеждой.
   - Здесь! У меня, брат, ничего не  пропадет!  Я  все  время  смотрел  за
камушком, - говорил он, извлекая из-под рубахи ковригу черного солдатского
хлеба и полную кепку селедок.
   Мальчикам казалось, что они никогда не ели ничего вкуснее этого ржаного
хлеба с припеченным к корке капустным листом  и  хрустящими  угольками.  А
селедка! Надкуси кожицу зубами возле головы, и она чулком слезет,  обнажив
нежное мясо, залитое янтарным жиром.  Аппетит  еще  больше  усиливался  от
счастливого сознания, что эта необыкновенно  вкусная  еда  приобретена  на
свои трудовые деньги, полученные сегодня утром от рыбаков за выгрузку рыбы
из кунгаса.
   Остатки селедки летели в воду. Там, в глубине, на каменном уступе,  эти
щедрые подачки принимали рачки-отшельники.  Забавно  ковыляя  по  неровной
поверхности, они тянули добычу в каменные щели.
   Запасы быстро исчезали. Когда в кепке осталось всего три селедки, Левка
похлопал себя по голому животу и удовлетворенно произнес:
   - Шабаш! Внутри все горит!
   Коля возмутился:
   - Нет, брат, так не пойдет. Нельзя добру пропадать, доедай  свою  долю.
Или ты, правда, не хочешь? Тогда мы с Суном съедим.
   Сун отрицательно покачал головой:
   - Нет, я тоже не могу больше. Пить хочется.
   - Ну хорошо, тогда я сам съем, и пойдем квасок пить. Я ведь  с  рыбаков
еще гривенник сорвал.
   Левка порывисто вскочил:
   - Пошли, моряки, на берег!
   Узелки с одеждой мальчики по-индейски укрепили ремнями на голове. Затем
они осторожно спустились с камня и поплыли через узкий пролив к волнолому.
На волноломе друзья оделись и пошли на Семеновский базар в квасную лавку.
   Путь к лавке квасника лежал через  торговые  ряды.  На  лавках  сегодня
висели тяжелые замки. В воскресные дни торговля шла только на рыбном рынке
у самого берега залива. Оттуда доносился разноголосый гул. Из  этого  хора
голосов вырывались иногда призывные крики:
   - Свежей камбалы!
   - Крабы, крабы!
   - Только из воды, только из воды!..
   - Челимы! Граждане-господа, челимы!
   Дорогой Левка учил Суна азбуке. Время от времени  он  останавливался  и
большим пальцем босой ноги писал на земле букву. Иногда он показывал букву
на вывеске  или  просто  чертил  ее  в  воздухе.  Сун  оказался  способным
учеником.
   - Бэ! Вэ! Гэ! - радостно выкрикивал он.
   Урок прервал Коля.
   - Слышите? - сказал он, кивая в сторону рыбного рынка.  -  Там  кого-то
ловят!
   Ребята остановились и прислушались:
   - Держи вора!
   - Убег, убег!
   - Наперерез, наперерез!
   - К нам бегут! - определил Левка.
   Вскоре из-за угла появился известный всему городу пьяница и вор Брынза.
Увидев мальчиков, он остановился, тяжело дыша, весь сжался, вобрал  голову
в плечи, словно ожидая удара. Топот и рев приближались.
   Брынза, бросив умоляющий взгляд на мальчиков, упал на землю и полез под
деревянный настил возле лавки. Едва успели скрыться под настилом его босые
ноги, как из-за  угла  с  ревом  выкатилась  погоня.  На  мгновение  толпа
преследователей неожиданно остановилась.
   - Куда побег Брынза? - спросил мальчиков  толстый  торговец,  сжимая  в
волосатых руках бамбуковое коромысло.
   У торговца безобразно перекосилось  лицо.  Из-за  его  спины  на  ребят
глядело десятка три злобных звериных глаз.
   Вместо ответа Левка махнул рукой в сторону  Семеновского  Ковша.  Толпа
ринулась туда.
   Когда топот преследователей стих, Левка постучал по  доскам  настила  и
сказал:
   - Опасность миновала! Вылезайте скорей!
   - Не врешь? - глухо донесся до мальчиков недоверчивый сиплый голос.
   - Не врем, вылазьте! А то они вернутся!
   Под настилом послышался звон каких-то банок. Брынза осторожно  выглянул
из своего укрытия и поспешно вылез.
   - Унесло их? - проговорил он, отряхивая со своих лохмотьев тучи пыли.
   - Унесло! Они к берегу побежали. Идемте с нами, тут есть недалеко дырка
в заборе!
   Левка побежал. За ним Коля и Сун.  Брынза  пробежал  немного,  а  потом
отстал. Левка оглянулся. Брынза шел не спеша. Его  одутловатое  безбородое
лицо приняло свое обычное хитроватое выражение. Трудно было поверить,  что
этому человеку несколько минут назад грозило увечье, а может быть, даже  и
смерть.
   - Брынза, что же вы? - спросил Левка.
   - А чего мне? - Брынза оскалил в улыбке желтые зубы.
   - Как чего? Догонят! Лабазник с коромыслом гнался!
   - Теперь уже не  догонят.  Теперь  они  уже  разошлись,  поди.  Страшно
поначалу, когда они остервенелые. Сейчас не страшно... Закурить есть?
   - Не курим.
   - Женить пора,  а  не  курите.  Ну  народ!  Мне  бы  папироску  сейчас,
полцарства бы отдал.
   Коля прыснул.
   - Король какой нашелся! Полцарства! А ты пойди да  купи.  Денег,  поди,
подходяще стащил?
   Брынза вздохнул.
   - У них стащишь... Только за кошелек взялся, такой шум  подняли,  будто
миллион пропал. Да и в кошельке-то один воздух... Народ...
   Левка и Сун с брезгливым состраданием смотрели на Брынзу.
   - Николай, дай-ка мне деньги! - неожиданно сказал Левка.
   - Зачем? - с тревогой спросил Коля и нехотя протянул Левке три копейки.
   - Все давай!
   - Ну, это ты брось, деньги  общие,  и  ты  не  имеешь  права  милостыню
раздавать, - попробовал возразить Коля.
   - И мои тоже отдай, - сказал ему Сун.
   - Пожалуйста, берите... все. Миллионеры  какие  выискались...  Деньгами
швыряются...
   Коля долго рылся в кармане. Наконец он вытащил весь капитал и  протянул
его Левке:
   - На!
   Левка взял деньги и, не считая, передал их Брынзе.
   У того жадно блеснули глазки, но, взглянув на подачку, он разочарованно
произнес:
   - Только-то? А я-то думал, на стаканчик наберется. Больше нету?
   - Нет.
   - Жалко...
   Не  поблагодарив  мальчиков,  Брынза  круто  повернул  в  проход  между
лавками.
   - У, паразит! - бросил ему вслед Коля.
   - Ты погоди обзывать, - заступился Левка, - надо разобраться, почему он
таким стал.
   - А ты знаешь почему? - заинтересовался вдруг Коля.
   - Отец говорит, что такие люди, как Брынза, получились  от  буржуазного
строя.
   - Как это от строя?
   - Ну так, очень просто: буржуи его испортили.  Таких  людей  теперь  не
будет!
   - Куда же они денутся?
   - Перевоспитают их... Ну, работу им дадут...
   - Брынзе работу? - Коля засмеялся.
   - Не смейся! Вот жалко, я ему не сказал, чтобы приходил  к  дедушке  на
"Орел", там матрос нужен.
   Услыхав такую невероятную вещь, Коля даже остановился.
   - Ты с ума сошел, Левка! Спорю на свой ножик,  что  Лука  Лукич  твоему
Брынзе не даст даже за якорную цепь подержаться.
   - Проспоришь!
   - Я?
   - Конечно, ты! А кто же?
   - А этого не хочешь? - Коля неожиданно потряс  кулаком  перед  Левкиным
лицом.
   Сун с недоумением наблюдал за ссорой друзей.
   - Ребята, что вы? Зачем? Не надо, не надо! - твердил он,  стараясь  все
время находиться между спорщиками.
   Ни Левка, ни Коля не хотели уступить друг другу.
   Давно уже позади остался  базар,  а  они  все  спорили.  Наконец  Левка
сказал:
   - Ну, хватит! Пошли-ка лучше воды напьемся!
   На противоположной стороне улицы возле двуколки с бочкой гремел ведрами
китаец-водовоз. Наполнив ведра, водовоз скрылся в подъезде.
   Коля с Левкой подбежали к бочке. Коля сорвал  с  головы  свою  видавшую
виды кепку и подставил под медный  кран.  Левка  повернул  ручку,  и  вода
хлынула в кепку.
   - Совсем воду не пропускает, - похвастался Коля, протягивая кепку Суну.
Затем он напился сам: на Левку Коля еще  сердился  и  протянул  ему  кепку
последнему. Напились мальчики так, что вода при ходьбе булькала  у  них  в
животах.
   - Почище кваса будет, - примирительно произнес Коля.
   -  Водичка  что  надо!  -  таким  же  тоном  ответил   Левка,   и   мир
восстановился.
   Мальчики пошли домой через Семеновскую улицу. И там снова им  на  глаза
попался Брынза. Он сидел прямо на земле возле тротуара и  курил  папиросу.
Перед ним лежал обрывок парусины  с  засаленной  колодой  карт  посредине.
Затянувшись папиросой, Брынза начал выкрикивать плачущим, нудным голосом:
   - Господа-граждане! Обратите внимание  на  предсказателя  судьбы!  Все,
кому какое дело начинать, все, кому надо узнать, куда  ехать:  на  юг,  на
запад, на восток или на север, или узнать насчет любви к своему  предмету,
- обращайтесь к Брынзе! Ответ судьбы на любой вопрос стоит тридцать копеек
серебром!
   Заметив перед глазами три пары босых ног, "предсказатель" прошипел:
   - Мимо проходите, ваша судьба и так известная!
   - Брынза! - позвал Левка.
   - А, это ты? Тоже проходи, не загораживай дорогу порядочной публике.
   - Брынза, - повторил Левка, - если хотите, то  можете  прийти  к  моему
дедушке Острякову на "Орел". Ему матрос нужен.
   - Матросом? Меня? Ха-ха-ха!
   - Конечно, иди, чем здесь околачиваться, - вставил Коля.
   - Постой, это тот "Орел", что в порту киснет? Может, зайду, если  время
будет.  Ну  пошли,  пошли!  Не  загораживайте  дорогу  господам-гражданам,
которые хотят узнать свою судьбу! -  И  Брынза  с  надеждой  посмотрел  на
старушку  с  корзиной  в  руках.  Но  она  прошла,  даже  не  взглянув  на
"прорицателя".

   Скажи мне, кудесник, любимец богов,
   Что сбудется в жизни со мною, -

   продекламировал Коля.
   Брынза потянулся рукой за камнем, Коля отбежал в сторону.
   Левка попрощался:
   - До свидания, Брынза! Приходите на "Орел".
   Брынза стал в раздумье перебирать колоду карт.
   Вечером Левка подробно рассказал отцу и дедушке о встрече с Брынзой.
   - Пропащий человек, - отрезал дедушка.
   На это Иван Лукич мягко возразил:
   - Все-таки попробуй возьми к себе. У тебя  ведь  нет  матросов.  Может,
одумается. Человек он из рабочей среды. Когда-то плавал на "Симферополе".
   - Попытка не пытка, - ответил дедушка.
   Через несколько дней Брынза пришел на "Орел", и Лука Лукич зачислил его
матросом.





   Уже неделю Сун жил у Остряковых. За это время Левкиному отцу и  дедушке
Луке Лукичу удалось получить с Корецкого деньги, заработанные Суном, Денег
было немного, но их вполне хватило на покупку Суну необходимой одежды.
   Однажды вечером, когда Левка и Сун вернулись с рыбной ловли. Лука Лукич
спросил Суна:
   - Ну как, Сун, отошел немного? Отдохнул от барского жилья?
   - Да, Лук-кич.
   - Что же дальше думаешь делать?
   Сун потупился. Вместо него ответил Левка:
   - Что дальше? Будет с нами, и все. Мы одной рыбой с ним проживем.
   - Рыбалка - это забава, а я насчет дела. Моряком хочешь быть?
   Сун просиял:
   - Я люблю, когда на море!
   - А раз лежит душа к морю, то и будешь моряком! Да еще каким! Левка  по
ученой части, а ты по морской. Перебирайся-ка, брат,  ко  мне  на  "Орел",
помогать будешь. А зимой учиться устроим.
   Так была решена судьба Суна.
   Однажды Сун встретил возле вокзала  дядюшку  Ван  Фу.  Повар  сидел  на
солнцепеке  среди  бедняков-носильщиков,  каким  стал  и  он,   и   что-то
рассказывал.
   Сун бросился к нему:
   - Дядюшка!
   Ван Фу вскочил.
   - О, да ты разбогател, вижу! - обрадовался он, держа Суна за плечи и  с
любопытством рассматривая его новый костюм. Особенно поразило дядюшку  Ван
Фу лицо мальчика: оно было теперь совсем другое, на нем  не  было  и  тени
прежней робости.
   Сун, сбиваясь и часто кивая на  Левку,  что  стоял  поодаль,  рассказал
дядюшке Ван Фу все события, какие с ним приключились.
   - Я говорил тебе, что мы не пропадем! Ну, я тоже ничего  живу!  Работы,
правда, мало. Зато народ хороший кругом. Есть с  кем  поговорить.  Тут  не
так, как там, в серой тюрьме. - Ван Фу погрозил кулаком. - Я, брат, с ними
за все рассчитался! Хозяина порядочно помял. В участок нас водили. Но  там
теперь народ свой. Говорят, надо бы еще лучше с ним "поговорить"...
   Сун расстался с Ван Фу, договорившись встретиться  завтра  на  этом  же
месте.
   Левка, а за ним и вся семья Остряковых приняли горячее участие в судьбе
Ван Фу. Иван Лукич устроил его к себе поваром на кран, и  дядюшка  Ван  Фу
стал кормить всю команду удивительно вкусными обедами.
   Левка, Сун и Коля частенько забегали теперь на камбуз к Ван Фу, где для
них всегда находились лакомые кусочки.
   Однажды Левка возвращался с плавучего крана и встретил  в  порту  Кешу.
Котлочист сидел, свесив  ноги  с  пирса,  и  бросал  крошки  хлеба  жадным
малькам, тучами сновавшим в прозрачной, как стекло, воде.
   Приятели поздоровались.
   - Ты что, ждешь кого? - спросил Левка.
   - Да, жду, когда подадут катер вон с  той  коробки.  -  Он  показал  на
белоснежный пассажирский пароход, стоявший на рейде.  -  Думаю  сходить  в
тропические страны...
   - Нет, правда, тебя что, с работы прогнали?
   Кеша бросил в воду последнюю корку хлеба и признался:
   - Пропащее у меня дело. Вчера чуть в ящик не сыграл.
   - Да ты что, правду говоришь?
   - Врать время нет. Вчера застрял между трубами! Спасибо, лист меняли  у
котла, а то бы пропал, как кит на песчаной косе. Вырос я здорово  за  этот
год. - Кеша мрачно улыбнулся. -  Что  теперь  делать,  прямо  не  знаю.  В
Красную Армию идти, что ли? Там, слыхал, есть ребята. Как ты думаешь?
   Левку осенила блестящая мысль.
   - Постой, - сказал он, - у отца вчера масленщик ушел в  Красную  Армию.
Хочешь, поговорю? Будешь на кране масленщиком работать.
   Услышав такое предложение, Кеша залился ярким румянцем  и  с  сомнением
покачал головой: несбыточным счастьем казалось ему получить такую  большую
должность.
   Вечером Левка попросил отца принять на кран Кешу. Иван Лукич  улыбнулся
и сказал:
   - Скоро у нас с дедом вся команда будет из твоих друзей! Правда, Ван Фу
прекрасный работник, замечательный повар! И Сун молодец! Брынза вот только
подкачал... Ну ладно, приводи своего приятеля.
   Левка каждый день бывал на катере, а иногда, отпрашиваясь у матери, жил
там дня по три, выполняя вместе с Суном все матросские обязанности.
   "Орел" был неутомимым морским работягой День и ночь сновал он по бухте,
подтягивал к судам баржи с углем и пресной водой,  помогал  неповоротливым
океанским кораблям швартоваться к причалам, а  перед  отходом  в  плавание
выходить на рейд.
   Лука Лукич служил прежде боцманом на военном  корабле  и  потому  любил
строгий порядок. Левка и Сун держали в образцовой  чистоте  палубу  и  так
надраивали все медяшки, что они казались золотыми.
   Как-то Лука Лукич получил задание доставить из бухты Витязь в  торговый
порт баржу с пресной водой.  В  те  времена  во  Владивостоке  не  хватало
пресной воды, и воду для морских судов доставляли на баржах из многих мест
побережья залива Петра Великого.
   Держа в руке письменный приказ, Лука Лукич озабоченно почесывал  щетину
на подбородке: у него вместо трех  матросов  остался  только  Брынза;  два
других матроса недавно ушли добровольцами в Красную Армию.
   Брынза не оправдал надежд. Уже  через  несколько  дней  по  приходе  на
"Орел" он запил. Лука Лукич уволил  было  его,  но  Брынза  пожаловался  в
профсоюз моряков. Он бил себя в грудь, уверяя, что "выпил самую малость  и
то после вахты, когда каждый трудящийся имеет право промочить горло".
   В союзе моряков знали Брынзу, но поверили его клятве, что он больше "ее
проклятую в рот не возьмет, конечно, находясь на этой паршивой галоше"...
   Брынза вернулся на "Орел" и, самодовольно усмехаясь,  протянул  шкиперу
вчетверо, сложенный листок бумаги.
   - Вот вам документик.
   Лука Лукич прочитал:
   "Профессиональный союз моряков и портовых служащих  предлагает  шкиперу
катера "Орел"  водоизмещением  в  125  тонн  оставить  товарища  Брынзу  в
занимаемой им должности матроса и влиять на  него  революционно.  Он,  как
человек  пролетарского  происхождения,   осознает   нетактичность   своего
поведения на современном этапе..."
   - Что же нам делать на современном этапе? - сказал Лука Лукич, вспомнив
про эту бумагу.
   Левка, понимая причину  озабоченности  деда,  толкнул  Суна  в  бок,  и
мальчики с еще большим усердием стали укладывать толстый манильский трос в
красивую спираль.
   Из  машинного  отделения  показалась  всклокоченная  голова   машиниста
Максима Петровича:
   - Не вешай голову, Лука. Дойдем! Машинная команда вывезет!
   В словах, машиниста было  столько  явного  лукавства,  что  шкипер  еще
сильней стал скрести подбородок.
   Каждый из стариков относился немного свысока к профессии другого.  Лука
Лукич считал, что главное на корабле - верхняя команда. А Максим  Петрович
не упускал случая подчеркнуть превосходство кочегаров и машинистов.
   Взгляд шкипера упал на мальчиков: Левка  и  Сун  усердно  трудились  на
баке.
   - Да я, собственно, не тревожусь! Сам я еще пока не сдаю, да и  ребята,
на худой конец, доброго матроса заменят. А что  касается  машины,  то  это
дело само по себе вроде, скажем, ног, а верхняя команда - голова.
   В тот же день "Орел" вышел из Владивостокского порта. Ночью он пришел в
бухту Витязь, а на рассвете следующего дня, взяв на буксир баржу с  водой,
отправился в обратный рейс.
   "Орел" шел вдоль скалистого  берега,  поросшего  приземистыми  соснами.
Сверкающие валы осторожно передавали катер с  одного  упругого  гребня  на
другой и, ускоряя бег, неслись к скалам, откуда доносились  гулкие  удары,
словно кто-то бил по пустой бочке.
   Левка и Сун, не обращая внимания на изрядную  качку,  красили  белилами
солнечную сторону рубки. Работа  увлекла  мальчиков.  Каждый  взмах  кисти
наносил на поцарапанную железную стенку, замазанную ярко-красным  суриком,
новый,   сочный,   ослепительно   белый   мазок,   и   рубка   становилась
празднично-нарядной.
   Левка начал красить дверной паз. Сделав несколько мазков, он заглянул в
рубку и придержал дверь. В это время Лука Лукич протянул руку от штурвала,
постучал ногтем по стеклу барометра и многозначительно крякнул.
   - Что, падает? - спросил его Левка, заметив, как на  приборе,  дрогнув,
опустилась черная стрелка.
   -  Больно  язык  у  тебя  долог.  Падает!  -  Лука  Лукич  нагнулся   к
переговорной трубе и прогудел: - Парку подзапаси!
   - А что его  запасать-то?  -  Максим  Петрович  выглянул  из  машинного
отделения и, состроив ребятам плутовскую гримасу, добавил:  -  Пару  полон
котел! В мешки, что ли, запасать!
   Вопрос Левки и  легкомысленная  веселость  машиниста,  по  мнению  Луки
Лукича, были скверными приметами. Шкипер  все  суровее  и  суровее  хмурил
брови, находя новые подтверждения своим тревожным догадкам. Исчезли чайки,
а длинношеие бакланы цепочками мчались к скалистому берегу.
   - Левка, поди разбуди Брынзу! - приказал Лука Лукич.
   - Есть! - Левка положил кисть  и,  скользя  по  палубе  босыми  ногами,
побежал к матросскому кубрику.
   Вскоре он вернулся и доложил:
   - Не встает! Пьяный!
   - Под суд отдам негодяя! - рявкнул шкипер и вдруг, переменив тон,  тихо
проговорил: - Несите-ка борща. Подзаправимся, пока есть время.
   Левка и Сун загремели мисками в маленьком камбузе рядом с рубкой.
   Пока Лука Лукич ел, сидя на пороге рубки, мальчики стояли  у  штурвала.
Управлять катером становилось трудно. Волнение усилилось. Буксирный  канат
сильно  натягивался  и  отбрасывал  корму  катера  то  вправо,  то  влево.
Маслянистая поверхность воды  сморщилась.  В  снастях  загудел,  запел  на
разные голоса ветер.
   Доев борщ, Лука Лукич принял штурвал.
   - Гамов маяк показался, сейчас курс возьмем на  Владивосток,  -  сказал
он, повеселев.
   Ребята забрались на железные решетки между рубкой и трубой.  Это  было,
по их мнению, самое удобное место на судне: отсюда  можно  заглянуть  и  в
кочегарку,  и  через  иллюминатор  к  дедушке,  и  в  машинное  к  Максиму
Петровичу.
   - Я еще таких волн никогда не  видел!  -  сказал  Левка,  показывая  на
расходившееся море.
   - Думаешь, тайфун? - спросил Сун.
   - Может, и не тайфун, а штормяга сильный идет.
   Мальчики умолкли, наблюдая,  как  за  бортом  на  синей  кипящей  волне
появляются и исчезают белые узоры из пены, похожие то на  кружева,  то  на
прожилки мрамора, то  на  фантастических  птиц  и  зверей.  "Орел"  тяжело
взбирался на гребни волн и вдруг, увлекая  за  собой  баржу,  стремительно
летел вниз.
   - Не боишься? - спросил Суна Левка.
   - Немножко. А ты?
   - Я-то... Сердце немножко екает, а так ничего. И ты не бойся.
   Из люка машинного отделения показалась голова Максима Петровича.
   - Ведь правда, у нас машина сильная? - обратился к нему Левка.
   - Машина что надо! Вот только баржа тормозит.
   - Смотри, какая птица! - Сун схватил Левку за рукав.
   Распластав крылья, пронесся буревестник. Он ни разу не взмахнул крылом.
Казалось, какая-то чудесная сила мчит его над самой водой.
   - Веселая птица! - усмехнулся Максим Петрович.
   Зазвенел машинный телеграф. Голова Максима Петровича скрылась в люке.
   - Самый-самый полный, - пояснил Левка.
   Из трубы еще гуще повалил черный дым. Сбитый ветром, он падал, застилая
корму.
   Мальчики плотней прижались друг к другу.
   - Не такие тайфуны видали! - храбрился Левка и вдруг умолк.
   Катер повернулся боком к волне и ветру, дым отнесло в сторону, и совсем
недалеко показались серые скалы. Катер полетел  вниз,  а  скалы  взмыли  к
тучам и скрылись за белым гребнем волны.
   Опасен для моряка скалистый берег в бурную погоду.  Разобьется  корабль
об острые камни. И как бы ни был  искусен  пловец,  не  выбраться  ему  из
страшной толчеи волн.
   На палубе появился Брынза. Цепляясь за  поручни,  матрос  пробирался  к
рубке. Он прошел возле ребят, обдав их запахом водочного перегара. У рубки
Брынза остановился и стал стучать кулаком в дверь.
   - Капитан! Погибаем, к берегу несет... Что же это такое! - закричал  он
хриплым, срывающимся голосом.
   - Кто это там погибает? Рано, брат! Берись-ка лучше за  дело.  Проверь,
нет ли воды в трюме, - ответил ему шкипер.
   - Не буду,  не  хочу  погибать!  Ты  должен  бросить  баржу,  чем  всем
погибать!
   Старый моряк не меньше Брынзы понимал смертельную опасность. Без  баржи
"Орлу" была не страшна буря. Но на барже находилась семья рулевого и целая
артель грузчиков.
   - Я тебе брошу, подлая душа! - рявкнул Лука Лукич.
   - Бросишь, бросишь! -  бормотал  Брынза  и  вдруг  быстро  перебежал  к
кубрику и скрылся в нем.  Через  несколько  минут  он  показался  снова  с
топором в руке.
   - Дедушка, он с топором! - пронзительно крикнул Левка.
   Из машинного отделения выглянул Максим Петрович.
   - Ко мне! Оба, живо! - донесся голос Луки Лукича.
   Когда ребята очутились в рубке, он приказал:
   - Держите против волны! - а сам шагнул на палубу.
   Шкипер подоспел вовремя. Брынза  уже  начал  рубить  толстый  буксирный
канат. Но ему сильно мешала качка. Канат ходил по корме,  то  натягиваясь,
как струна, то обвисая. Все же, пока подбежал Лука Лукич,  Брынзе  удалось
перерубить несколько прядей. Шкипер схватил  Брынзу  поперек  туловища  и,
побагровев от натуги, поднял его над головой. Матрос выронил топор в воду,
и это спасло его. Лука Лукич еще мгновение  подержал  над  водой  обмякшее
тело труса, потом дотащил его до входа в кубрик, швырнул туда и  захлопнул
люк.
   - Держим на курсе! - отрапортовал Левка, когда Лука  Лукич  вернулся  в
рубку.
   - Марш на свое место! Смотреть за баржей и за  берегом,  -  скомандовал
Лука Лукич, кладя руки на колесо штурвала.
   В переговорную трубку донесся необычно мягкий голос машиниста:
   - Как, Лукич, подвигаемся?
   - Нет, Максим. Плохи наши дела!
   - Что ж,  будем  бороться...  И  должен  я  тебе  сказать,  Лукич,  что
правильно ты поступаешь... по-настоящему...
   - Спасибо, Максим!..
   Катер заметно приблизился к берегу. Когда ветер относил от скал  густую
завесу из брызг и тумана, открывалась  отвесная  стена,  увенчанная  белой
башней маяка. На  верхней  кромке  стены  виднелись  приземистые  сосны  с
искривленными стволами.
   - Вот бы сейчас под соснами посидеть! - мечтательно сказал Левка.
   - Хорошо на берегу! - в тон ему ответил Сун.
   Из машинного отделения опять выглянул Максим Петрович.
   - Ничего, не робей, ребятки! Выберемся! - сказал он  на  этот  раз  без
обычной улыбки.
   От Левки не укрылось строгое выражение лица машиниста.
   "Нас ободряет", - подумал Левка и вдруг почувствовал противную слабость
во  всем  теле:  он  заметил  между  темной  полоской  шеи  и  замасленным
воротником  кителя  машиниста   узенькую,   ослепительно   белую   полоску
воротничка чистой рубахи.
   - Дядя Максим! - со слезами в голосе крикнул Левка.
   Машинист понял, что Левка знает, почему он надел чистое белье.
   - Всяко может быть, Лева. Такой уж морской  обычай  у  нас.  На  всякий
случай в чистое оделся. Да я уже три раза так-то переодевался - и  ничего!
- на лице Максима Петровича мелькнула улыбка.
   Левка тоже улыбнулся. В глубине души он  не  верил,  что  с  ним  может
случиться несчастье. Надеялся Левка и на Суна, который не хуже его  плавал
и нырял, вот только старики внушали ему опасение.
   Невеселые мысли Левки прервал голос деда:
   - Левка! Как по корме?
   - Кабельтовых пять осталось!
   - Смотри лучше... дальномерщик!
   "Не слепой, что тут смотреть-то!" - огрызнулся про себя Левка.
   Потянулись томительные секунды ожидания. "Орел" боролся изо всех сил  с
ветром и волнами. Слышно было, как со  свистом  вращаются  шатуны.  Иногда
Левке казалось, что баржа уже ударилась о скалы и идет  ко  дну,  но  она,
залитая водой, каждый раз грузно поднималась из пучины.
   Вдруг Сун схватил Левку за руку:
   - Пошли!
   - Ну! - У Левки загорелись глаза.
   И правда, как только прокатывался вал, сквозь завесу из водяных брызг и
тумана видно было, как все дальше и дальше отступают страшные скалы.
   - Дядя Максим!  Идем!  Пошли!  Провалиться  мне,  идем!  Снимайте  свою
рубаху! - крикнул Левка в машинное отделение.
   - Ну ты, смотри у меня лучше! - добродушно заворчал  Лука  Лукич,  тоже
заметивший, что катер, наконец, стал двигаться вперед. Однако  Лука  Лукич
считал, что нельзя еще вслух выражать свою радость.
   Ветер стихал. Только водяные горы выросли еще больше.
   - Бушуй, бушуй! Теперь ты нам не страшен, -  сказал  Левка  и  погрозил
океану кулаком.
   Навстречу показался четырехугольный парус  китайской  джонки.  Парусное
судно быстро приближалось.
   - Вот храбрецы, в такой ветер идут при полном парусе! -  похвалил  Лука
Лукич, любуясь смельчаками.
   На носу джонки показался высокий  человек  в  белой  рубашке.  Он  стал
размахивать над головой руками.
   - Принимай семафор, - сказал Лука Лукич Левке.
   Левка принес из рубки сигнальные флажки и помахал ими  над  головой,  а
затем перед собой, что означало: "Принимаю".
   - В городе власть захватили интервенты и белогвардейцы, -  читал  вслух
Левка сигналы с джонки. - Наши уходят в тайгу. Не теряйте мужества.  Скоро
наладим связь.
   Джонка подошла совсем близко, и Левка сбился, узнав в сигнальщике отца.
   - Читай! - строго сказал ему дедушка.
   Левка дал флажками отбой, и отец повторил:  "Не  унывайте.  Скоро  наша
возьмет. Целуй мать".
   - Передай: "Выполним. Желаем счастливого плавания", - сказал дедушка.
   Белая рубаха показалась теперь уже на корме. Весь экипаж, кроме все еще
запертого в кубрике Брынзы, посылал джонке прощальные приветствия.
   - Выдержим и эту бурю! - сказал Лука Лукич.
   Сун положил руку на плечо Левки, и так они стояли до тех пор,  пока  не
скрылся парус с большой серой заплатой посредине.





   Солнце поднялось выше Русской горы, окутанной  сияющим  облаком.  Белые
ниточки тумана, словно  приклеенные,  держались  еще  на  темном  западном
склоне  горы  и  в  синих  распадках  сопок,  отраженных   в   неподвижной
поверхности воды бухты Новик.
   Левка и Сун, окончив лов, наматывали лески на удилища и с  любопытством
следили, как в голубоватой толще воды мелькает  похожий  на  летучую  мышь
нырок, вспыхивают и гаснут серебряные искры - стайки мальков, удирающих от
погони. Нырок показался возле  берега  и  снова  исчез,  оставив  растущие
колечки волн.
   - Вот так бы плавать! - Левка мотнул головой в сторону нырка.
   Сун выразил свое согласие кивком  головы  и  спросил  Левку,  продолжая
начатый разговор:
   - Как же мы запишемся, ведь кругом "они"?
   - А вот так и запишемся!
   Глаза Суна загорелись любопытством:
   - Правда?
   -  Настоящая  правда,  -  Левка  подозрительно  посмотрел   на   густую
прибрежную зелень, на моторный катер, пересекавший бухту. -  План  у  меня
такой: давай сами запишемся в союз.
   - Как это сами?
   - Заявление напишем, как в партию пишут, и  скажем  дедушке  и  Максиму
Петровичу, чтобы они нас приняли, а бумагу на дно моря спрятали!
   - Вот это будет хорошо! - воскликнул Сун.
   - Ну пошли. Да, а где же рыжик? - Левка свистнул. Из прибрежных  кустов
выскочила рыжая дворняжка и шариком подкатилась к мальчикам. -  Ну-ну,  не
лизаться. - Левка отстранил Рыжика  рукой  и  вытащил  из  воды  улов.  На
бечевке были нанизаны жирные бычки, скумбрии с  полосатыми  темно-зелеными
спинками и коричневые окуни. Рыбу мальчики подвесили на середине сложенных
вместе удилищ и, положив концы их на плечи, отправились берегом на "Орел".
Катер стоял на приколе в самом глухом месте бухты Новик.
   Продолжался отлив. Отступая, море оставляло на песке студенистых медуз,
трепангов, похожих на  перезрелые  огурцы,  бледно-розовые  звезды,  пучки
морской капусты. Левка и Сун равнодушно смотрели на эти щедрые дары моря.
   Только Рыжик с видом знатока обнюхивал, а иногда пробовал на зуб что-то
копошившееся в водорослях или в прозрачных лужицах среди камней.  Левка  и
Сун спешили, выбирая  самый  короткий  путь.  Берег  делал  крутые  петли,
образуя маленькие лагуны, окруженные зеленой рамой густой зелени. Мальчики
переходили их напрямик вброд или переплывали на спине, держа концы  удилищ
в высоко поднятых руках.
   Из-за зеленого мыска  показался  "Орел".  Он  приютился  между  ржавыми
миноносцами и затопленной землечерпалкой. Оба корабля  доживали  свой  век
среди  водорослей.  "Орел"  мало  чем  отличался  от  своих  товарищей  по
несчастью. Краска на его бортах облупилась, труба, покрытая рыжим налетом,
была обвязана сверху куском брезента.
   После встречи с джонкой, на которой ушел из города его сын, Лука  Лукич
Остряков не вернулся во Владивостокский порт. Он правильно рассчитал,  что
в суматохе, которая царила в городе, никто не станет разыскивать небольшой
буксиришко. Не заходя в порт,  шкипер  свернул  в  бухту  Новик.  Здесь  у
первого причала он оставил баржу, высадил  на  берег  Брынзу,  затем  увел
катер в самый конец бухты и стал там на "мертвый якорь".
   Мальчики уже подходили к сходням "Орла", когда на дороге,  закрытой  со
стороны бухты кустарником, послышались  тяжелый  топот  солдатских  ног  и
слова команды. Вскоре на берег вышли шесть японских солдат и два  офицера.
Солдаты остановились, звякнув  винтовками,  взятыми  к  ноге,  офицеры  же
направились к "Орлу".
   Маленький полный японец шел впереди, волоча на боку изогнутую  саблю  в
никелированных ножнах с колесиком  на  конце.  За  ним  вышагивал  высокий
белогвардеец с маузером в деревянном футляре.
   Левка и Сун переглянулись. В высоком белогвардейце они узнали  Жирбеша.
Лицо японского офицера также показалось Левке  знакомым.  И  он  мгновенно
вспомнил большое окно кафе, нарядную публику  за  мраморными  столиками  и
среди них Жирбеша и японца в чесучовой рубахе.
   Из-за солдатских спин показалось одутловатое лицо.
   - Брынза! - шепнул Сун, схватив Левку за руку.
   Левка даже не взглянул в сторону предателя: он смотрел на  сходни,  где
появились дедушка и Максим Петрович. При виде  стариков  у  Левки  сжалось
сердце.
   "Неужели арестуют?" - подумал он.
   Японец поманил стариков рукой и сказал, с усилием  выговаривая  русские
слова:
   - Милости вас просим, - и улыбнулся, оскалив золотые зубы.
   Старики подошли.
   - Вы будете Остряков?
   - Да, я Остряков! Чем  могу  служить?  -  твердо  ответил  Лука  Лукич,
насмешливо улыбаясь глазами.
   - Очень рад! А вы Кондрашенко?
   - Нет, я Кондратенко, а не Кондрашенко, - сказал  машинист,  вытаскивая
кисет.
   - Извините. Очень тоже рад. Я майор Ноги.
   - Очень приятно, - ответил Максим Петрович, скручивая цигарку.
   Левку и Суна, стоявших рядом, очень забавлял церемонный японец.
   - Мне тоже приятно... Вот что, господа! Я даю  вам  две  недели,  чтобы
катер отремонтировать. Если ремонта не будет, вам  будет  неприятность!  -
Японец сделал паузу и затем сказал с той же приятной улыбкой:  -  Надеюсь,
вам понятно, господа?
   Майор Ноги повернулся, чтобы уйти, но запнулся о ножны и чуть  было  не
упал.
   Левка и Сун прыснули.
   - Молчать! - крикнул на мальчиков  Жирбеш  и,  узнав  Левку,  удивленно
произнес: - Ты тоже здесь? Хорошая компания для  такого  молодца!  Сколько
раз я говорил, что тебя давно следует выгнать... - начал было Жирбеш,  но,
вспомнив, что он не на уроке в гимназии,  обернулся  к  старикам  и  снова
закричал: - Чтобы катер был на ходу! А не то с вами буду разговаривать  я!
Понятно?
   - А как же насчет частей к машине и прочее там...  краски,  баббита?  -
спросил Максим Петрович.
   - В порту получите! Скажите: капитан Розанов приказал! Понятно?
   - Постараемся, ваше благородие, - сказал Лука  Лукич,  и  опять  в  его
глазах Левка заметил насмешку.
   - То-то же! Я приеду и проверю! -  И  Жирбеш  побежал  догонять  майора
Ноги.
   - Дело серьезное, Максим Петрович, -  сказал  Лука  Лукич,  когда  шаги
солдат затихли.
   - Куда уж серьезней! - ответил машинист.
   - Надо будет закругляться. Благо теперь ремонт можно открыто вести,  да
и кто шпионит, нам теперь известно...
   - Дедушка, - перебил Левка, - чем для беляков мы будем стараться, лучше
затопить "Орел"!
   Лука Лукич встретился взглядом с машинистом и положил  руку  на  голову
внука:
   - Не бойся! Твой дед никогда не пойдет против  совести.  -  И,  заметив
подвешенную на удилищах рыбу, добавил: - Хороший улов! Ушицы сообразите-ка
с черемшой, а скумбрийку зажарьте  в  собственном  соку,  по-флотски.  Ну,
живо!
   Пока Левка и Сун готовили обед, старики сидели в  кубрике  и  о  чем-то
тихо совещались.
   После  обеда  Левка  протянул  дедушке  листок  бумаги,  вырванный   из
тетрадки.
   - Читай, -  сказал  Левка  и  отвернулся,  стараясь  не  выдать  своего
волнения.
   Лука Лукич прочитал вслух:
   - "Для того чтобы бороться за все хорошее, примите нас, Льва  Острякова
и Суна Чун-хуа, в молодежный союз. Мы  даем  вам  слово  и  клянемся,  что
выполним все, что потребуется  для  революции,  а  когда  вырастем,  будем
большевиками. Лев Остряков, Сун Чун-хуа". - Лука Лукич крякнул,  задумался
и, наконец, сказал: - Не уполномочены мы на такие дела! Вот вернутся наши,
тогда и вступите. Как ты, Максим, думаешь?
   - Да, дело-то, брат, занозистое  получается.  Пожалуй,  что  помочь  мы
ребятам не сможем... Да и возраст у них еще...
   - Как не можете? Ведь вы же большевики! - перебил старика Левка.
   Старики переглянулись.
   - Разве молодежную ячейку при "Орле" организовать?  Да  только  видишь,
что Максим говорит: малы вы больно... - улыбнулся Лука Лукич.
   - Малы! - обиделся Левка.
   - А раз взрослый, то по пустякам губы не дуй.  Должен  отстаивать  свои
права.
   - И буду отстаивать!
   - Тогда ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы организовать  на
"Орле" молодежную ячейку, прошу поднять руки.
   К потолку кубрика поднялись две большие руки с узловатыми, заскорузлыми
пальцами и две  маленькие,  покрытые  царапинами,  в  серебряных  блестках
рыбьей чешуи.
   - Единогласно! -  торжественно  произнес  Лука  Лукич  и  стал  бережно
свертывать заявление.





   Вот уже несколько недель, как Коля Воробьев работал в порту. Работа для
него была не в диковинку. В летние каникулы он никогда не  упускал  случая
заработать несколько рублей и отдать их Наташе в хозяйство. Коля любил эти
веселые дни, когда он, как большой, накладывал на веревочные сетки лебедок
цибики чая, ловко зашивал мешки, доверху насыпанные солью, грузил уголь  в
трюмы океанских  кораблей.  Проходили  три-четыре  дня,  артель  мальчишек
получала расчет и устраивала "пир" у  мороженщика  возле  портовых  ворот.
Каждый съедал  по  чайному  стакану  сливочного  мороженого,  запивая  его
шипучим лимонадом. А какое гордое чувство радости охватывало  Колю,  когда
он возвращался домой, позвякивая в  кармане  серебром  и  строя  планы  на
завтрашний день!
   Что может быть лучше завтрашнего дня, который весь, целиком,  до  самой
последней секунды принадлежит тебе!
   Однажды, бродя по порту, Коля зашел  в  "сарай"  -  так  называли  клуб
скаутов. Клуб помещался в торговом  порту  в  одном  из  больших  складов,
покрытых  волнистым  оцинкованным  железом.  Здесь   почти   каждый   день
показывали картины или про американских пастухов-ковбоев, или про бандитов
и сыщиков.
   Коле очень нравилось, что ковбои, бандиты, сыщики беспрерывно  стреляли
друг в друга, скакали на лошадях, прыгали через пропасти или с одной крыши
небоскреба на другую. В клубе после кино  играли  в  настольный  теннис  -
пинг-понг, в кегли, боксировали. На кегли и пинг-понг Коля смотрел с явным
презрением, как на девчачью забаву, но бокс его явно заинтересовал.  Почти
все скауты занимались боксом. Для спорта  в  клубе  была  отведена  добрая
половина склада. Тут  находился  настоящий  ринг  -  площадка  для  драки,
огороженная канатами, где почти  каждую  неделю  устраивались  состязания.
Здесь же ежедневно происходили "дуэли", которыми решались все споры  между
скаутами.
   - На ринг! - раздавался чей-нибудь голос.
   - На ринг! - принимал вызов другой.
   И вот два скаута натягивали перчатки, ныряли под веревки, за  ними  лез
судья, вокруг собирались зрители, и начиналась "дуэль". Скауты тузили друг
друга до тех пор, пока кому-нибудь из них не присуждалась победа.
   Когда Коля впервые вошел в скаутский клуб, его заинтересовали  какие-то
странные хлопки, глухие удары, звон пружин и шарканье ног, доносившееся из
дальнего  угла  склада.  Коля  пошел  узнать,  что   там   происходит,   и
остановился,  пораженный  необыкновенным  зрелищем.  Около  двух  десятков
скаутов в одних трусах, в огромных черных рукавицах с величайшим старанием
тузили какие-то кожаные мешки, подвешенные к стропилам, били по мячам,  то
совершенно круглым, то похожим на  грушу.  Человек  пять  скаутов  прыгали
через веревочку. Еще больше его удивили два других скаута. Один из  них  с
величайшим старанием пытался нанести  удар  рукой,  тоже  в  рукавице,  по
маленькому шарику, который болтался  перед  ним  на  веревочке,  а  второй
скакал перед треснутым зеркалом и махал кулаками.
   Коля остановил проходившего мимо скаута и спросил:
   - Что это они, может, того? - И Коля покрутил пальцем у виска.
   - Как того, что того? - скороговоркой ответил  скаут,  щуря  близорукие
глаза.
   - В голове у них не в порядке, что ли? Может, они больные?
   - Здесь все здоровые. Про кого ты спрашиваешь? - снова не понял скаут.
   - Да разве здоровый человек будет таким делом заниматься? Если  драться
охота, то взяли бы да и подрались!
   - Они тренируются, учатся драться.
   Коля пожал плечами.
   - Учатся драться? Да разве драке надо учиться? Что это, арифметика, что
ли?
   - Бокс, брат, почище арифметики, - покровительственно произнес скаут. -
Если не умеешь боксировать, то тебя так разукрасят, что родные не  узнают,
- скаут окинул Колю с головы до ног уничтожающим взглядом и пошел дальше.
   - Меня? Много вы меня разукрашивали! Забыли, как мы вас разукрасили?  -
сказал ему Коля вслед, но скаут даже не оглянулся: Коля был для него таким
невежественным человеком, на которого не стоило обращать внимания.
   И вот однажды Коле пришлось-таки надеть боксерские перчатки.  Случилось
это в воскресенье. Коля пришел в клуб очень рано. В пустом  складе  звонко
раздавались удары ракеток о целлулоидный  мячик  игроков  в  пинг-понг  да
шлепки  какого-то  заядлого  боксера,  который  тренировался,  ударяя   по
кожаному  мячу.  Коля  покрутился  на  турнике  и  подошел  к  рингу,  где
долговязый скаут "дрался с тенью". Коля остановился, наблюдая,  как  скаут
наносил удары в воздух, по-птичьи прыгал на одном месте, хрипел, изображая
страшную ярость.
   - Сильней, сильней его! - подзадорил Коля.
   Боксер остановился. Смерив Колю презрительным  взглядом,  он  сказал  с
явным вызовом:
   - Эх ты, кляча!
   - Сам кляча!
   - Что?
   Коля повторил громче:
   - Кляча, говорю! Слышал теперь?
   - На ринг! - зловеще произнес боксер.
   - Думаешь, испугаюсь?
   - Перчатки висят на столбе. Я жду!
   Коля решительно направился к столбу.  Подбежали  с  ракетками  в  руках
игроки в пинг-понг. Они со смехом надели на Колю  перчатки,  перемигиваясь
друг с другом.
   Один из игроков  в  пинг-понг,  юркий  скаут  с  насмешливыми  глазами,
вызвался быть судьей. Начался бой. На первой же минуте боя Коля понял, что
его противник очень слабый боец. Два  раза  Коля  бросил  его  на  веревки
ринга, а когда разбил ему нос, то сказал, опуская руки:
   - С тобой неинтересно! Дерешься, как курица! - И  стал  зубами  снимать
перчатку.
   Долговязый молчал, тяжело дыша.
   - Постой, не снимай перчатки, - остановил Колю судья. - У меня есть для
тебя настоящий партнер. Эй, Гольденштедт,  хочешь  доставить  удовольствие
знаменитому боксеру?
   Скаут, молотивший кожаный мяч, прекратил свое занятие.
   - А что же Попка не займется по-настоящему своим партнером?  -  спросил
он.
   - Попка сегодня не в форме.
   - Да, я сегодня не в форме! - подтвердил долговязый.
   К рингу подошел лопоухий в боксерских перчатках.
   - Что смотришь? - сказал он Коле с вызовом. - Не узнал?
   - Узнал! Это тебе да еще одному очкастому Левка здорово тогда насовал!
   Лопоухий покраснел.
   - Ну, эту легенду тебе, наверное, бабушка рассказывала,  -  сказал  он,
пролезая под веревку ринга.
   - Сам видел, - соврал Коля.
   - Ну, сейчас другое увидишь! Клянусь, что я в пять минут превращу  тебя
в мочало!
   - Это мы увидим, - и Коля приготовился к бою.
   Гольденштедт оказался очень опасным противником. Он необыкновенно ловко
уклонялся от Колиных ударов или подставлял под них  перчатку,  а  сам  бил
Колю по лицу так сильно, что у того красный туман застилал глаза.
   Все же лопоухому ни разу не удалось сбить Колю с ног. И после драки  он
сказал:
   - Благодари бога, что я был сегодня не в форме, а то бы тебя вынесли  с
ринга.
   - Что-то вы все сегодня не в форме, - ответил Коля, размазывая по  лицу
кровь. - Хоть дерешься ты здорово, но я тебя все  равно  когда-нибудь  так
разукрашу, что родные не узнают.
   Вместо ответа лопоухий сплюнул через веревки ринга. С  этого  дня  Коля
перестал ходить в клуб скаутов. Теперь все свободное  время  он  занимался
тренировкой. Вернувшись  с  работы  и  наскоро  пообедав,  Коля  спешил  в
дровяной сарай, и допоздна из сарая неслись глухие удары, а  из  дверей  и
единственного окошка летела золотистая пыль:  это  Коля  молотил  кулаками
мешок с опилками, подвешенный к стропилам.
   Коля  постарался  оборудовать  свой  "гимнастический  зал"  такими   же
снарядами, какие он видел в клубе скаутов.  Кроме  мешка  с  опилками,  он
укрепил на ветхой стене старый тюфяк и на нем закаливал  свои  кулаки  "на
силу удара". В углу возле окошка он подвесил на веревочке  мячик.  Трудное
это оказалось дело - попадать кулаком по крохотному подвижному мячу!
   Коля тренировался не только в дровяном сарае.  Теперь  он  редко  ходил
шагом, а больше бегал рысцой. В  карманах  у  него  лежали  две  резиновые
клизмы, которые за неимением мячей он все время  мял  и  тискал,  тренируя
кисти рук.
   Однажды, заглянув в сарай, Наташа увидела, как брат наливал  на  ладонь
какую-то прозрачную жидкость и, чихая и отплевываясь, полоскал ею нос.
   - Ты что это делаешь? - спросила она.
   - Укрепляю нос... это морская вода... Мне один матрос  с  "Симферополя"
посоветовал... Первое средство, чтобы кровь не  шла.  А  то  у  меня  чуть
заденет кто по носу, и уже кровь бежит...
   И еще более удивил Коля сестру, когда однажды  снял  с  гвоздя  обрывок
веревки и, краснея, попросил ее:
   - Натка, поучи меня прыгать через веревку! У меня что-то не получается!
   Сестра уставилась на него удивленными глазами. Коля стал объяснять:
   - Эти попрыгушки мне нужны для укрепления мускулатуры на  ногах.  Чтобы
не сшибли на ринге.
   Наташа засмеялась.
   - Ну, чего ты зубы  скалишь?  Если  хочешь  знать,  то  все  знаменитые
боксеры прыгают через веревку.
   - Кто это тебе сказал? - не поверила Наташа.
   - Кто? Да тот самый матрос  с  "Симферополя",  который  велел  мне  для
укрепления нос полоскать морской водой. Ух, и молодчага парень! Вот у кого
удар! Как по дверям кубрика тарарахнет  кулачищем,  так  аж  весь  корабль
гудит!  -  Коля  стал  хвастаться  перед  сестрой  своим   знакомством   с
матросом-боксером и, желая окончательно поразить ее, в заключение  заявил,
что новый друг взялся "ввести его в настоящую форму" и ежедневно будет его
тренировать и что тренировки начнутся с завтрашнего дня и поэтому он будет
приходить с работы позже.
   Наташа предупредила:
   - Смотри, отец даст тебе тренировку. Он уже спрашивал, зачем ты  матрац
опилками насыпал.
   Коля сплюнул сквозь зубы и ответил:
   - Знаю, что делаю, не маленький. Пусть только тронет.  -  Однако  после
этой фразы он с опаской посмотрел по сторонам.
   Наташа раскрыла брату все нехитрые секреты прыжков через  веревочку,  и
Коля  теперь  часами  прыгал  за  домом,  на   площадке   среди   зарослей
чертополоха, где совсем недавно стояла пушка образца 1812 года.
   Работа  и  тренировки  вконец  измотали  Колю.  К  счастью,   в   порту
забастовали грузчики, и у него оказалась пропасть свободного времени.  При
встрече с товарищем Коля теперь обычно говорил:
   - Слушай, будь другом, давай подеремся! - и протягивал  пару  перчаток,
сшитых из рукавов старого ватного пиджака.
   Все  лицо  Коли  покрылось  ссадинами  и  синяками.  Он   старался   не
показываться на глаза отцу. Тайком пробирался он в  дровяной  сарай,  куда
Наташа приносила ему еду. Очень скоро с Колей никто уже не хотел  драться.
Руки его стали железными, тело приобрело необыкновенную подвижность.
   Коля научился всю свою силу, всю  волю  вкладывать  в  удар  кулака,  с
презрительной улыбкой переносить боль.
   Узнав, что в "сарае" проводятся большие  соревнования  по  боксу,  Коля
отправился в клуб скаутов. Там его встретили насмешками.
   Первым к Воробьеву подошел Корецкий.
   - Привет, чемпион! Ну, как  здоровье?  -  начал  он,  подмигивая  своим
приятелям. - А мне говорили, что тебя увезли в больницу.
   - Спасибо, здоровье хорошее.
   - Вот и прекрасно! Значит, сегодня снова покажешь нам свое искусство?
   - Затем и пришел.
   - Ого! Хочешь со мной? Эй, Попов, - крикнул Корецкий, - запиши  меня  в
пару с парнем из Голубиной пади!
   - Нет, с тобой я сейчас не буду драться.
   - Слабо! Попов, не записывай: парень празднует труса!
   - С тобой я буду драться после.
   - Когда же?
   - Когда насую лопоухому!
   - Кому? Это ты имеешь в виду Миху Гольденштедта?
   - Ну да, вон того, что с американцем стоит. - Коля показал на  высокого
американского офицера, который стоял  возле  Гольденштедта  и  что-то  ему
говорил, поблескивая золотыми зубами.
   - Ну, брат, - Корецкий сокрушенно вздохнул, -  тогда  нам  с  тобой  не
придется, видно, никогда встретиться на ринге.
   Вокруг засмеялись.
   - Ведь тогда он  пожалел  тебя,  ну,  а  теперь  вряд  ли  пожалеет!  -
продолжал насмехаться Корецкий.
   Весть о том, что парень с Голубиной пади вызывает на  поединок  "первую
перчатку" клуба скаутов, мигом облетела огромное  помещение.  От  Коли  не
отходили. К нему подошел даже высокий американец. Похлопав Колю по  плечу,
он произнес:
   - О, какой молодчик! Знаешь бокс?
   - Знаю немного, - скромно ответил Коля.
   Американец взял Колю за руку, вытянул ее. Смерил взглядом длину, ощупал
и одобрительно произнес:
   - О, карош!
   Затем ощупал плечи, спину и снова сказал:
   - Карош, карош вюнош! - И  вдруг  быстро  наклонился  и  ударил  ребром
ладони под Колиной коленкой.
   Нога у Коли подогнулась, но  он,  видимо  против  ожидания  американца,
устоял на ногах.
   - Вы не очень-то! - буркнул Коля.
   Американец, сделав вид, что не замечает недовольства Коли, похлопал его
по животу:
   - Карош пресс, карош! Хочешь быть чемпионом?
   Взрыв смеха скаутов встретил эти слова.
   Начались соревнования. Колю оставили в покое. Он пробрался  к  фанерной
загородке.  Скауты-боксеры,  лежа  на  лавках,  ожидали  вызова  на  ринг.
Насмешки вначале очень больно задели Колю, ему даже стало казаться, что  и
на самом деле ему  не  справиться  с  Гольденштедтом.  Сомнения  сменялись
упрямым  стремлением  показать  этим  "чистюлям",  что  не  так-то   легко
разделаться с ним, парнем с Голубиной пади.
   На ринге звенел гонг,  ревели  зрители,  раздавались  шлепки  перчаток,
хлюпали чьи-то разбитые носы. Мимо за перегородку провели  под  руки  того
самого долговязого скаута, с которым Коля впервые дрался на ринге.
   Коля не смотрел на ринг. Он заглядывал в щель между фанерными щитами  и
следил за лопоухим. Противник лежал на скамейке, а Корецкий массировал ему
ноги. Гольденштедт громко сказал:
   - Боюсь, что мой противник удрал!
   - Сам не удери, - ответил Коля и обернулся, услыхав чьи-то шаги.
   К Коле подошел веснушчатый скаут с записной книжкой в руке:
   - Ага, ты здесь!
   Коля стал раздеваться и пробурчал:
   - Неси перчатки!
   - Вот и  прекрасно.  Значит,  будет  спектакль!  -  Скаут  заглянул  за
перегородку и крикнул: - Миха, готовься! Парень еще здесь!
   Скаут сбегал за перчатками. Надевая их Коле на руки, он  тараторил  без
умолку, перечисляя бесчисленные победы Гольденштедта.
   - Ну, ни пуха ни пера! - сказал он наконец. - Я буду твоим секундантом.
Хочешь?
   - Мне все равно...
   - Да ты, я вижу... Ого-го-го! - скаут оглянулся вокруг  и  зашептал:  -
Вот что я тебе скажу. Бойся правой лопоухого. У него страшный оперкот.
   - Это что еще за оперкот?
   - Что, не знаешь, что такое  оперкот?  Эх,  ты!  Это  удар  крюком  под
челюсть. Вот так! - и краснощекий скаут, согнув руку,  с  вывертом  ударил
себя в нижнюю челюсть. - Понимаешь?
   - Ну, этот-то удар я знаю. И защиту от него тоже знаю.  Надо  закрыться
вот так, и все, - показал Коля.
   - Правильно! Ух, и здорово было бы, если бы ты ему дал как  следует!  А
то он совсем зазнался. Сегодня даже не поздоровался со мной.
   - Затем и пришел в ваш "сарай", чтобы разукрасить его, как господь  бог
черепаху разукрасил. Погоди, не затягивай так туго. Ну вот,  теперь  можно
играть в ладушки, - Коля улыбнулся и зашлепал одной перчаткой о другую.
   Удар гонга оповестил окончание боя.
   На ринг прошел Гольденштедт в тяжелом халате, сопровождаемый  Корецким.
Коля направился следом. За ним  семенил  его  секундант,  шепча  последние
наставления.
   На ринге, стоя в углу, Коля посмотрел в зал.  Среди  чужих,  враждебных
лиц он увидел несколько участливых улыбок. Коля не заметил, были это  свои
ребята или скауты. На скамейке в первом ряду скалил  зубы  американец.  Он
одобрительно кивнул Коле.
   Коля почувствовал, как по его спине побежали мурашки, будто он стоял на
вышке в купальне Махнацкого, на самой верхней площадке.
   Секундант вытолкнул Колю на середину ринга, где  возле  судьи  в  белом
костюме  уже  стоял  Гольденштедт.  Едва  коснувшись   Колиной   перчатки,
Гольденштедт бросился в атаку. Коля с трудом парировал град ударов.
   - Как грушу обрабатывает!
   - Дай ему, Миха!
   - Покажи свой оперкот!
   Гольденштедт, подбадриваемый криками, и сам  не  раз  уже  хотел  разом
покончить с противником, нанеся свой знаменитый оперкот, но каждый  раз  с
удивлением наталкивался на хорошую защиту.
   - Трусит Голубинка!
   - Ага, это вам не голыми кулаками драться!
   - Дай ему с левой! - кричали скауты.
   Но Коля не трусил. Та боязнь, что он испытывал перед выходом  на  ринг,
сразу прошла, как только он увидел перед собой  узкий  лоб  и  злые  глаза
противника. Просто у Коли сказывался  недостаток  тренировки.  Хотя  он  и
находил себе партнеров для драки, но это были очень неопытные бойцы, почти
не знающие английского бокса. Коля легко  с  ними  расправлялся,  применяя
нехитрые приемы. Сейчас же перед  ним  был  очень  опытный  противник.  Он
непостижимым для Коли образом разгадывал все его хитрые  замыслы.  И  Коля
переменил тактику: он перестал  нападать,  а  только  защищался,  стараясь
улучить минутку и дать скауту по-настоящему.
   И опять Гольденштедт разгадал его замысел; стал осторожней, и только  в
конце раунда Коле удалось сильно ударить его по носу.
   Секундант обмахивал Колю фанерным листом и  недовольно  шептал  ему  на
ухо:
   - Ты чего это за тактику избрал? Почему  подпускаешь  его  на  короткую
дистанцию? Ведь у тебя руки длинней! Ну и бей его  на  длинной,  не  давай
подходить. И наступай смелей! Вот увидишь, ты ему накостыляешь.
   Во втором раунде, как только  прозвенел  гонг,  Коля  сам  бросился  на
противника и, не давая ему опомниться, нанес такой удар в голову, что  тот
полетел на веревки ринга.
   Зрители замерли. Кто-то хлопнул было в ладоши, но на него шикнули. Этот
первый успех чуть было не обернулся для Коли очень плохо. Он не знал,  что
существует запрещенный  прием,  когда  противник  использует  силу  отдачи
веревок ринга. Взбешенный  Гольденштедт  решил  использовать  этот  прием.
Откинувшись на веревках, он вдруг рванулся вперед и нанес Коле удар в лицо
раскрытой перчаткой, что было тоже запрещено. Шнуровка перчатки рассекла у
Коли кожу на лбу.
   - Неправильно! Долой с ринга! - крикнул кто-то.
   Но одинокий голос заглушил гул одобрительных криков:
   - Так его! Бей!
   - Какие тут правила!
   Кровь заливала Коле глаза. Но судья не остановил боя. До  конца  раунда
Коля хладнокровно защищался и даже не раз переходил в атаку.
   - Молодцом! -  похвалил  Колю  секундант  в  перерыве  между  раундами,
залепливая рану на лбу липким пластырем.  -  По  правилам  ты  и  так  уже
выиграл бой. Да наши ни за что не согласятся это признать! Ну, ни пуха  ни
пера!
   В третьем раунде Гольденштедт пошел на хитрость.  Он  сделал  вид,  что
повредил правую руку, и защищался одной левой.  А  когда  ему  приходилось
отбивать удары правой, то морщился, словно рука нестерпимо болела. Коля не
поддался на  эту  уловку.  Он  не  забыл  совет  секунданта:  остерегаться
знаменитого оперкота  правой.  А  Гольденштедт,  думая,  что  ему  удалось
обмануть Колю, наконец, решился. Подбадриваемый  криками  друзей,  которые
разгадали его хитрость, он отбил правую руку  Коли,  которой  тот  защищал
лицо, и, подавшись  вперед,  хотел  применить  свой  знаменитый  "крюк"  -
ударить снизу в челюсть. При этом он открыл лицо и в тот же миг полетел на
пол от такого же удара, каким хотел сразить Колю Воробьева.
   При полной тишине судья медленно просчитал до десяти. На  счете  восемь
Гольденштедт приподнялся на локте и снова растянулся на полу.
   - О-о! - первым из зрителей произнес американец.  -  Это  есть  золотой
мальчик! - кивнул он на Колю.
   ...После победы над "первой перчаткой"  Коля  стал  своим  человеком  в
скаутском клубе. У него появилось много  знакомых  скаутов.  Американец  -
мистер Уилки - прочил Коле блестящую будущность боксера.
   Однажды после тренировки Коля не нашел на скамейке своих рваных  штанов
и тельняшки. Вместо них лежал новенький костюм скаута.
   Мистер Уилки подошел к озадаченному Коле.
   - Да, да! Это есть твоя форма. Приз  лучшему  спортсмену.  Бери,  бери!
Смело бери!
   Веснушчатый скаут, с которым Коля подружился, протянул ему рубаху:
   - Надевай! Твое тряпье мы уже в море списали!
   Сколько раз втайне Коля завидовал ладно пригнанной скаутской  форме.  И
вот эта недосягаемая роскошь лежала  перед  ним.  Американские  ботинки  с
необыкновенно толстой подошвой  издавали  сладостный  аромат,  скрипела  и
топорщилась в руках новая зеленая рубаха... И все-таки Коля медлил. Где-то
в глубине его  сознания  слабый  голос  шептал:  "Плюнь  на  это  барахло!
Подумаешь,  купить  чем  захотели..."  Но  другой  голос,  более  сильный,
заглушил этот робкий протест совести: "Это ж приз; скаутом я все равно  не
буду; ведь пришел сегодня в порт грузчик в немецком мундире!" -  последний
пример окончательно убедил Колю, и он стал надевать рубаху.
   Дома появление Коли в скаутском  костюме  встретили  по-разному.  Отец,
критически осмотрев сына, коротко заметил:
   - С паршивой собаки хоть шерсти  клок.  Будет  в  чем  осенью  в  школу
ходить!
   Меньшие братья с благоговением глядели на ослепительный наряд  старшего
брата.
   Только  Наташа  укоризненно  смотрела  на  Колю.  Улучив  минуту,   она
остановила его и сказала:
   - Как же это, Коля? Что теперь  ребята  скажут?  Ведь  это...  это  все
равно, что... все равно, что измена!
   - Ну, сказала тоже! Измена! - Коля принужденно засмеялся и отошел.
   Первый раз  за  свою  жизнь  Коля  Воробьев  ходил  летом  в  ботинках.
Добротные, на толстой подошве, они жгли  его  непривычные  к  такой  обуви
ноги. Были теперь у Коли и новые штаны, и рубашка,  и  пилотка-пирожок  на
голове.
   Вначале все эти обновы так радовали Колю, что он мало обращал  внимания
на укоризненные взгляды Наташи и на ехидных мальчишек, которые кричали при
встрече:
   - Молодой человек, отгадайте загадку: "Голова чужая, кожа не своя..."
   А кто-нибудь отвечал:
   - Конечно, скаут: пилотка итальянская, одежда американская.
   ...В августе Колю взяли в скаутские лагери на Русский остров. Во  время
экскурсии в старый форт на берегу моря Коля увидел знакомый катер и черных
от загара Левку  и  Суна.  Они  разжигали  костер  на  берегу.  Возле  них
вертелась рыжая собака.
   - Ишь, пса завели... - с завистью прошептал Коля.
   С этого дня Коля загрустил. Улучив минуту,  он  поднимался  на  ближнюю
сопку и подолгу смотрел на "Орла". Казалось, что  катер  дремлет  в  тихой
заводи. Как в эти минуты Коле хотелось  снова  очутиться  в  своей  старой
одежде и вместе с Левкой и  Суном  ловить  рыбу,  купаться  или,  лежа  на
горячем песке, мечтать вслух о разных разностях!..
   Сегодня Коля дежурил. Уже горнисты проиграли отбой. В палатках потушили
фонари, и весь лагерь потонул в голубом сумраке. Коля ходил по  скрипучему
песку между рядами палаток. Кое-где еще не спали, раздавались приглушенные
голоса и смех. В одной палатке говорили особенно громко. Спорили  Корецкий
и Попов - сын фельдшера из городской больницы.
   - А если нечестно? - сказал Попов.
   Корецкий засмеялся:
   - Что значит нечестно! Мистер Вилка говорит,  это  понятие  только  для
девочек. Конечно, брать чужое нельзя, а насчет другого - кто сильней,  тот
и прав... и все может...
   - Значит, когда мы с тобой боролись по всем  правилам,  а  ты  мне  дал
подножку, это тоже честно?
   - Мистер Вилка говорит, что правила придумали слабые личности.  Сильная
личность - сама себе правило, - Корецкий захохотал.
   - Теперь я тебе штуку подстрою. Погоди!
   - Ну, уж ты и в самом деле, -  испугался  Корецкий.  -  Между  друзьями
иногда можно и  по  правилам,  если  договориться.  Хочешь,  будем  вместе
закалять волю?
   - Как это?
   - По-разному можно. Но главное, чтобы ничего не бояться, быть настоящим
мужчиной. Мы тут одну штуку придумали. Сразу будет  видно,  кто  настоящий
парень, а кто тряпка.
   На дорожке послышались шаркающие шаги,  и  на  сероватом  боку  палатки
показался темный силуэт, похожий на деда мороза.
   Это был сторож гимназии. Его взяли на лето  в  лагерь  возить  воду  на
кухню и караулить вельбот.
   - Не разговаривать! - строго сказал Коля.
   Спорщики притихли.
   - Добрый вечер, Иван Андреевич, - приветствовал Коля старика.
   - А, скаут по несчастью! Все маешься? - Старик остановился.
   - Маюсь, Иван Андреевич, - признался Коля.
   - Что же не убежишь?
   - Убежал бы давно, да отец... Потом они костюм дали...
   - Они, брат, на эти костюмы и ловят вашего брата.
   Старик полез в карман за кисетом, молча свернул папиросу  и  продолжал,
часто покашливая:
   - Здорово они  здесь  вас,  рабочих  ребят,  портят.  С  виду  все  как
полагается: и порядок, и чистота, и  учат,  даже  "закон  божий"  есть,  а
приглядишься - совести настоящей в ученье-то и нету. Гляжу давеча, а  этот
лопоухий...
   - Корецкий?
   - Нет, тот, что с ним все ходит...
   - Гольденштедт?
   - Вот-вот, этот штет тузит мальчонку, а мистер Вилка, воспитатель  ваш,
смотрит и зубы скалит. Не чистое здесь дело. Я по-стариковски смекаю,  что
не зря этот Вилка вас своими консервами прикармливает. Тут, брат  ты  мой,
хитрая политика! Ну ладно... Я пойду на бережок, подремлю в вельботе.
   "Вот старый, так и уедает, - подумал Коля, провожая взглядом таявшую  в
темноте фигуру сторожа. - Ему-то хорошо рассуждать!"
   Коля задумался и вдруг вспомнил решительное лицо Левки.
   "А что, если сходить к нему?"  -  И  Коля  до  самого  конца  дежурства
представлял себе, как он увидит Левку, расскажет ему все, скажет,  что  он
совсем не скаут, а просто так, и даже Левку и  Суна  пригласит  записаться
временно в скауты.
   Коля старался  оправдать  себя.  И,  как  всякому  человеку,  когда  он
настойчиво хочет найти  оправдание  своим  дурным  поступкам,  Коле  стало
казаться, что он действительно не совершил никакой измены по  отношению  к
ребятам с Голубиной пади, что каждый из них поступил  бы  так  же  на  его
месте. Но внутренний суровый голос совести упрямо твердил  ему:  "Нет,  ты
изменил, нет, ты изменил".





   - Ну, теперь, кажется, все, - сказал Левка, ставя ведерко с краской  на
палубу "Орла". - Пошли, Сун, посмотрим издалека.
   Сун докрашивал планшир фальшборта в ярко-зеленый цвет. Сделав последний
мазок, он полюбовался влажным блеском краски и с неохотой оставил работу.
   Мальчики сошли на берег - и замерли  от  восторга.  На  воде,  горевшей
золотыми солнечными бликами, гордо покачивался корабль невиданной красоты.
У него была ярко-красная труба с желтой полосой  наверху.  Рубка  сверкала
яркой голубой эмалью,  мачта  была  выкрашена  голландской  сажей,  реи  -
белилами.
   Два раза повторялась только одна краска - ярко-желтая. Золотистая лента
опоясывала трубу и корпус катера. Весь запас красок из подшкиперской  Луки
Лукича использовали художники для росписи корабля.
   - Эх, жалко, нет самой-самой красной! Мы бы ею клотик  покрасили,  -  с
сожалением сказал Левка, щурясь от солнца. - Вот дедушка обрадуется, когда
вернется из города! Он любит, чтобы на корабле был настоящий порядок.
   - Очень красиво! - Сун посмотрел на Левку и вдруг  от  избытка  чувств,
подпрыгнув, перевернулся в воздухе.
   Раздалось знакомое покашливание. Левка и Сун  оглянулись.  Недалеко  от
них стоял Лука Лукич и ожесточенно скреб свою давно не бритую щеку.
   - М-да! - произнес, наконец, он  и  спросил,  глядя  на  "Орел"  поверх
ребячьих голов: - Что же это такое?
   - Ясно что: "Орел"! - ответил Левка.
   - Нет, это не "Орел", - Лука Лукич вдруг повысил голос. - Попугай  это,
а не "Орел"! Поручил вам отбить ржавчину и закрасить, а вы что сделали?
   - Все и закрасили, ни одной ржавчинки нет!..
   - Это, конечно, хорошо! Но кто же в такие цвета корабли обряжает?  Ведь
на нас весь порт смотреть сбежится, из других городов будут ездить.
   - "Орел" стал очень красивый, Лук-кич, -  осторожно  вмешался  Сун.  Он
первый подал мысль раскрасить катер в разные цвета и  теперь  не  понимал,
почему красавец "Орел" не нравится шкиперу.
   Левка огорченно махнул рукой.
   - Красили, красили, а тебе все не так... Три дня кистями махали...
   - Лук-кич, у нас краски было маленько. В каждой баночке по чуть-чуть, -
вставил Сун.
   Лука Лукич посмотрел на катер, потом на перепачканных краской ребят,  и
взгляд его смягчился:
   - Ладно уж, моя вина тут тоже есть. Но чего же Максим-то  смотрел?  Что
он, ослеп, что ли?
   Сун покачал головой:
   - Нет, не ослеп. Он все время в машине работал. Мы ему тоже помогали.
   - Максим! - крикнул громовым голосом шкипер.
   На машиниста перевоплощение "Орла" произвело такое сильное впечатление,
что он сел на песок и сказал шепотом:
   - Что же это такое?
   - Вот что значит машинная команда. Раз в жизни корабль доверил,  и  что
получилось! -  Лука  Лукич  взялся  руками  за  бока  и,  откинув  голову,
разразился оглушительным смехом.
   Максим  Петрович  на  этот  раз  не  нашелся,  что  возразить,  а  лишь
укоризненно посмотрел на ребят.
   На катере Лука Лукич окончательно пришел в хорошее  расположение  духа.
Палуба была на славу выдраена, концы троса сложены тугими кольцами.
   - Ну, от лица службы выражаю вам благодарность. Порядок, как на военном
корабле.
   Мальчики встали по команде "смирно" и крикнули "ура".
   - Так, а теперь приказ для верхней  команды.  Желтую  полосу  на  борту
закрасить черной краской, а потом за трубу принимайтесь.
   Левка помрачнел и хмуро произнес:
   - Ладно уж, покрасим...
   После обеда друзья вооружились кистями и, стоя на плотике,  с  болью  в
сердце стали закрашивать желтую полосу на борту катера черной краской.
   - Ничего не понимают старики, им бы все в один цвет, - сказал  Левка  и
посмотрел на Суна.
   - Лева, ты не сердись! Когда мы с тобой вырастем, то построим такое  же
судно и еще лучше его покрасим.
   - Тогда уж мы краски подберем. Пусть хоть весь свет соберется смотреть.
А как назовем?
   - Пусть тоже "Орел" будет.
   - Хорошо. Только "Орел второй".
   - Этот первый, а тот второй. Очень хорошо! - одобрил Сун.
   Мальчики быстрее стали водить кистями и старались представить себе свой
будущий корабль, самый могучий, самый красивый из всех  кораблей,  которые
когда-либо  бороздили  поверхность  морей  и  океанов.  И  в   их   пылком
воображении возник корабль-чудо, он горел всеми цветами  радуги  на  синей
поверхности моря.
   Мечты об "Орле втором" были нарушены появлением скаута.  Он  сбежал  на
берег и пошел к пристани. Маляры, не веря своим глазам, опустили кисти:  в
скауте   они   узнали   Колю   Воробьева.   Он   подходил   с    нарочитой
самоуверенностью, глубоко засунув руки в карманы новенького костюма. Но от
Левки не укрылось виноватое выражение Колиного лица.
   Коля поздоровался.
   Левка и Сун не ответили.
   - Что, не узнали?
   - Почему не узнали? - проронил Левка, продолжая красить борт.
   - Почему же тогда не здороваешься?
   - С такими не здороваюсь.
   С лица Коли Воробьева сбежал обычный румянец.
   - Ты что, думаешь, я и взаправду скаут? - проговорил он вдруг  охрипшим
голосом. - Это случайно получилось. Премию мне дали за бокс. Ух, и  дал  я
лопоухому!.. Ну и стал носить эту форму. Отец тоже  говорит:  "С  паршивой
собаки  хоть  шерсти  клок.  Одежду  получил,   кормить   будут,   а   там
посмотрим..." - Чтобы подчеркнуть свое презрение  к  форме  скаутов,  Коля
Воробьев сел на край пристани прямо на грязные доски и  продолжал:  -  Мне
уже невмоготу стало. Убегу, думаю, потом...
   - Потом... - Левка сплюнул в воду и, повернувшись к Коле, сказал: - А я
бы сдох лучше, а не пошел к ним!
   Под осуждающим взглядом Левки Коля опустил голову. Его поникшая  фигура
казалась такой одинокой, что Левка, почувствовав жалость, спросил:
   - Ну как у них, хорошо?
   - Кормят ничего. Только скука. То "закон божий", то про Америку  мистер
Вилка рассказывает, как у них нищие в миллионеры выходят.
   - Вот и ты теперь будешь миллионером.
   - Я мистера Вилку тоже спросил: "Почему вы не миллионер, если у вас это
раз плюнуть?"
   - Кто это Вилка?
   - Американец, вроде попа. Он самый  главный  начальник  в  лагере.  Его
мистер Уилки звать, ну, а мы зовем его Вилка.
   - Ну и что он тебе ответил?
   - Послал на кухню картошку чистить.
   - И Корецкий тоже, поди, в вашем лагере?
   - Да.
   - И лопоухий?
   - Да, и Гольденштедт. Они  послезавтра  собираются  осьминогов  ловить.
Какой-то новый способ, говорят, нашли.
   - Ловите на здоровье! А нам надо другой борт красить! - сказал Левка  и
вместе с Суном стал переводить  плотик,  с  которого  красили,  на  другую
сторону катера.
   - Хорошо у вас здесь, - сказал Коля, жадно вдыхая  запах  краски.  -  Я
давно думал заглянуть... А  где  ваша  собака?  Какая-то  рыжая,  на  вашу
похожая, все возле нашей кухни вертелась.
   - Да, Левушка, где наш Рыжик? - спросил Сун. - Его уже два дня нету?
   - В скауты записался!
   - Нет, Рыжик не такой...
   - Мы думали, что некоторые люди тоже не такие. Может быть.  Рыжика  там
кормить лучше стали или новую форму выдали!
   Каждое слово бывших друзей  больно  ранило  Колю.  Он  чувствовал,  как
липкий противный пот покрыл все его лицо, руки, а  во  рту  пересохло.  Он
хотел было возразить, сказать что-то такое же  обидное  этим  безжалостным
людям, но почувствовал, что не  может,  что  ему  нечего  сказать  на  эти
справедливые упреки.
   - Вы не очень-то... Подумаешь... - прохрипел Коля и побрел прочь, низко
опустив голову.
   - Левушка! - Сун взял друга за локоть.
   - Что, Сун?
   - Я, Левушка, тоже никогда бы не надел скаутскую форму.
   - Само собой. Начнем, что ли? - и Левка мазнул кистью по желтой полосе.





   На торговом корабле, что стоял на рейде, пробили склянки. В лесной чаще
в горах Русского острова эхо повторило чистые звуки меди,  и  опять  стало
тихо. Только между причальными столбами хлюпала ленивая волна.
   - Восемь пробило. Куда же он девался? -  проговорил  Левка,  пристально
вглядываясь в пустынный берег.
   - Пошли на баржу, там рыбу половим, - предложил Сун.
   - Пошли. Может, он там скорей нас увидит.
   Мальчики взошли по сходням на баржу, до  половины  залитую  водой.  Они
сели на теплые чугунные кнехты и забросили  лески.  Крючки  с  наживой  из
хлебных шариков медленно опускались на дно, выстланное мелкими  камешками.
Вот промелькнули коричневые спины двух рыб и  исчезли  в  подводном  лесу.
Левка и Сун перебросили лески. Спугнутые рыбки быстро поплыли вглубь,  где
смутно виднелись расплывчатые очертания  каменных  глыб,  поросших  бурыми
водорослями. Одна из рыб коснулась тонкой водоросли  и  вдруг  исчезла.  А
вместе с ней исчезла и водоросль.
   - Видал фокус? - воскликнул Сун.
   - А знаешь, кто фокусник? - спросил Левка.  -  Это  спрут  рыбачит.  Он
хитрущий: любой цвет может принимать. Щупальца свои вытянет и сидит  себе,
словно морская капуста, и не заметишь.
   Мальчики напряженно вглядывались в таинственный сумрак подводного мира.
Спрут больше не показывался.
   Скрипнула старая палуба. На корму  шел  приземистый,  но  необыкновенно
широкоплечий матрос.
   - Дядя Андрей! - Левка вскочил,  узнав  моряка,  которого  он  встречал
ночью в Голубиной пади.
   Моряк улыбнулся и спросил подмигивая:
   - Как здоровье деда?
   - А  что  ему  сделается!  -  ответил  Левка  условной  фразой  и  тоже
улыбнулся.
   - Передай Лукичу, что товар готов.  Послезавтра  пусть  приходит,  куда
договорились.
   - Есть!
   - Этого мало: моряки всегда повторяют приказ.
   Левка без запинки повторил:
   - Товар готов. Послезавтра приходить, куда договорились.
   - Правильно! - одобрил моряк и  остановил  Левку,  который  хотел  было
вместе с ним сойти на берег. - С полчаса еще порыбачьте после моего ухода!
Так надо.
   - Есть порыбачить полчаса!
   - Добре! Ну, передавайте старикам привет. - Моряк повернулся  и  быстро
пошел на берег, поводя широкими плечами.
   К причалу  подходил  моторный  катер  под  американским  флагом.  Катер
пристал недалеко от полузатопленной  баржи.  На  причал  высыпало  человек
пятнадцать скаутов и с ними взрослый, тоже одетый в скаутский костюм.
   - Это, наверное, и есть мистер Вилка. Физия как у  святого,  -  заметил
Левка.
   Среди скаутов Левка и Сун увидели Корецкого, лопоухого Гольденштедта  и
Кольку Воробьева. Вся ватага направилась к барже. Корецкий и  Гольденштедт
несли на палке небольшой мешок.
   - Вот не было печали! - проворчал Левка, увлекая Суна в рубку.
   Друзья стали наблюдать  за  скаутами  и  их  предводителем  через  щели
дощатого барьера. Мистер Уилки остановился  возле  мачты  и  поднял  руку.
Скауты столпились вокруг него. Ноша, опущенная  на  палубу,  зашевелилась.
Корецкий пнул мешок ногой и проговорил:
   - Попался, не убежишь теперь!
   - Попавшее в наши руки не должно убежать, - проговорил мистер Уилки.  -
Мы,  разведчики,  должны,  как  тигры,  поджидать,  как   это   называется
по-русски?.. - мистер Уилки улыбнулся, показав зубы с золотыми коронками.
   - Жертву, - угодливо подсказал Корецкий.
   - Да, да, жертву. Но раз эта жертва в наших руках,  то  она  не  должна
уйти!
   Мистер Уилки умолк и стал осматривать небольшую мачту с длинной стрелой
для поднятия груза. Затем приказал:
   - Приготовить все к действию.
   Скауты опустили стрелу,  продели  в  блок,  укрепленный  на  ее  конце,
веревку и снова подняли.
   - А теперь, - сказал мистер Уилки, - кто желает приготовить наживу?
   Корецкий, Гольденштедт и еще пятеро скаутов вышли вперед.
   Мистер Уилки благосклонно улыбнулся и остановил их движением руки.
   - Я знаю, вы всегда впереди. А что же  остальные?  Например,  вы,  -  и
мистер Уилки показал пальцем на Колю Воробьева.
   Коля стоял поодаль и с нескрываемой неприязнью следил за  таинственными
приготовлениями.
   - Помогите им, мой дорогой мальчик!
   Коля не двинулся с места.
   - Я прошу вас помочь своим друзьям. Ну?
   - Помогайте сами. А я не хочу быть живодером... - произнес Коля.
   - Вот молодец! - прошептал Левка, ударяя себя кулаком по коленке.
   - Тс-с! - Сун прижал палец к губам.
   - Неисправимый гадкий мальчик! Вы позорите  форму  скаутов,  -  зловеще
прошипел мистер Уилки.
   - Плевать я хотел на вашу форму. Вот! - Коля быстро расстегнул  ремень,
снял рубаху, штаны и, скомкав, швырнул их к ногам мистера Уилки, а  сам  в
одних трусах отступил к сходням.
   Была минута, когда мистер Уилки чуть  было  не  бросился  на  Колю,  но
сдержался: мистер Уилки умел владеть собой.
   "Какой случай показать выдержку!" - подумал  он  и  остановил  скаутов,
бросившихся на Колю.
   - Оставьте его! Он от нас никуда не уйдет! Мы будем  его  судить  своим
судом. По местам!
   Несколько скаутов стали у стрелы, взяли в руки конец веревки.
   - Достать наживу! - скомандовал мистер Уилки.
   Корецкий вывалил  из  мешка  на  палубу  связанную  рыжую  собаку.  Пес
забился, делая усилия подняться. Гольденштедт привязал собаку  за  лапы  к
веревке, продетой через блок на конце стрелы.
   - Рыжик! - воскликнул Сун.
   - За борт! - приказал мистер Уилки.
   - Что же это такое, Сун! - простонал Левка и хотел  было  броситься  на
выручку несчастной собаки. Сун, поняв его намерение, сжал кулаки, но Левка
вдруг изменил план действий. Он потянул  Суна  за  рукав  к  полу,  а  сам
вытащил из кармана перочинный нож и раскрыл его.
   - Не сюда, он здесь квартирует. - И Корецкий показал то место за бортом
баржи, где завтракал рыбками спрут.
   Стрелу стали переводить  с  левого  борта  на  правый.  Пес  беспомощно
болтался на веревке, повизгивая и вращая кудлатой головой. На  миг  собака
появилась над мостиком, где сидели, притаившись, Левка и Сун. И как только
она очутилась над головой мальчиков,  Сун  подпрыгнул  и,  ухватившись  за
веревку, с силой рванул ее вниз, а Левка взмахом острого, как бритва, ножа
перерезал веревку.
   Рыжик завертелся юлой, завизжал, залаял, стал лизать руки и лицо  своих
освободителей.
   - Кто это мешает нам? - проговорил мистер Уилки, направляясь к рубке.
   Левка не стал ждать.
   - Рыжик, взять их! Куси! - крикнул он.
   Пес набросился на скаутов. Он кусал их ноги, рвал в клочья  штаны.  Три
скаута нашли спасение на мачте, остальные попрыгали в залитый водой  трюм.
Тогда пес набросился на мистера Уилки. Тот, утратив свое высокомерие, стал
спиной к мачте и отбивался от собаки пустым мешком.
   - Куси, куси его, Рыжик! Сюда,  ребята!  -  закричал  Коля  Воробьев  и
первым перебежал по шаткой сходне на причал.
   Левка и Сун тоже побежали к сходне. Рыжик, увидев,  что  его  спасители
уходят, оставил мистера Уилки и первым выскочил на берег.
   - Друзья, нельзя им  уйти.  Надо  догонять!  -  завопил  мистер  Уилки,
бросаясь в погоню за Левкой и Суном.
   Первым выскочил на причал Сун. Левка ушиб ногу и немного отстал.
   Левка находился посредине сходни, когда на  нее  ступил  мистер  Уилки.
Доски прогнулись, и бежать быстро стало невозможно.
   Длинные  ноги  мистера  Уилки  позволяли  ему  делать   большие   шаги.
Расстояние между ним и Левкой быстро сокращалось.
   - Нажимай! - закричал Левке Коля, приплясывая от нетерпения. -  Скорей!
Вилка догоняет!
   Коля мучительно соображал, как помочь Левке. И вдруг взгляд его упал на
размочаленный канат, привязанный за конец сходни. Он  нагнулся  и  схватил
канат.
   Как только Левкина нога коснулась причала, Коля изо всей  силы  потянул
за канат. Сходня сдвинулась в сторону. Мистер  Уилки  замер  на  месте  и,
чтобы сохранить равновесие,  замахал  руками.  Коля  снова  рванул  канат,
сходня сорвалась с причала, и мистер Уилки,  взмахнув  руками,  полетел  в
воду.
   - Ух! - облегченно вздохнул Коля и заглянул с причала в воду.
   Мистер Уилки крепко держался за сваю и бормотал:
   - О, страна ужасов! Какой кочмар!
   - Не кочмар, а кошмар! - поправил его Коля и побежал за Левкой и Суном.





   Левка, Сун и Коля сидели на носу  старого  миноносца.  Свесив  ноги  за
борт, они пели матросскую песню, барабаня в такт пятками по ржавому борту:

   "Кто со мной посмеет спорить?" -
   Буйный ветер вопрошал.
   "Мы посмеем! Мы поспорим!" -
   Капитан лихой сказал.

   Рыжик навострил уши и зарычал.
   Мальчики умолкли.
   - Что такое? - спросил Левка.
   - Опять, наверное, ходит, - ответил Сун.
   Все трое легли, приложив уши к палубе, и стали  слушать.  До  мальчиков
донесся звук тяжелых шагов, скрип ржавых петель, потом все стихло.
   Левка поднял голову и сказал, ударяя кулаком по палубе:
   - Нет, брат, теперь тебе не выбраться отсюда!
   - А вдруг опять японцы придут с  белогвардейцами,  и  он  их  увидит  в
иллюминатор? - сказал Коля.
   - Да-а, об этом-то мы и не подумали, - сказал, растягивая слова, Левка.
   - Ой-е-ей, что тогда случится! - воскликнул Сун  и  энергично  взмахнул
кулаком. - Он стекло трах, и готово!
   - Тогда нам худо будет, -  сказал  Левка.  -  Сейчас  затаился,  боится
пошевелиться, потому что знает моего деда. А если своих  увидит,  тогда...
Постойте, ребята, я что-то придумал! Я сейчас вернусь.
   Левка присел, откинув руки за спину, затем, распрямившись, как пружина,
высоко подпрыгнул и, описав плавную дугу, почти без брызг вошел в воду.
   - Шибко хорошо! - воскликнул Сун, ударяя себя по коленям.
   - Нырок что надо! - согласился Коля.
   Вынырнув, Левка поплыл к "Орлу".
   На миноносец Левка вернулся по берегу, держа в руках котелок с  краской
и кистью.
   - Держите меня! - проговорил Левка, ложась грудью на край борта.
   Коля и Сун, уже понявшие намерение Левки, взяли его за ноги и осторожно
спустили за борт. Левка,  повиснув  вниз  головой,  быстро  замазал  белой
краской стекла иллюминаторов в матросском кубрике.
   - Ну, вот и все, - сказал он, когда друзья подняли  его  на  палубу.  -
Теперь ему ничегошеньки не видно, а стучать и кричать он побоится.
   - Раз такое дело, споем! - предложил Коля.
   - Споем!

   Ветер море стал тревожить,
   Буйно вспенились валы... -

   затянул Коля второй куплет матросской песни.
   Сун и Левка подхватили,  и  все  трое  опять  принялись  в  такт  песне
барабанить пятками по ржавому борту.
   Пленником был Брынза. Сегодня утром Сун, купаясь, подплыл к миноносцу и
увидел в иллюминаторе его опухшее лицо.
   "Следит за "Орлом", - подумал Сун.
   Нырнув, он долго плыл под водой, стараясь уйти из поля зрения шпиона. О
виденном Сун рассказал Левке и Коле. Все втроем  они  отправились  к  Луке
Лукичу.
   Выслушав Суна, шкипер сказал:
   - Нам бы от него  до  утра  избавиться,  не  то  Иуда  все  дело  может
испортить!
   -  Ничего  не  испортит,  -  сказал  Сун  и,  прищурившись,  прихлопнул
ладошами. - Мы его, как мыша, поймаем!
   - Что ты! Греха потом не оберешься... Эх, жаль, не списал я  его  тогда
за борт! - сказал Лука Лукич.
   - Надо его закрыть там, и пусть сидит, как таракан в банке, -  вмешался
в разговор Левка.
   -  Дело!  Впрямь,  дело  говорите!  Он  в   матросском   кубрике?   Там
иллюминаторы не открываются. А дверь и верхний люк  задраим.  Ну-ка,  Лев,
неси из подшкиперской ручник и пару клиньев.
   Лука Лукич отправился на миноносец вместе с ребятами и накрепко  закрыл
Брынзу в его убежище.
   Сейчас, закрасив иллюминаторы, Левка лишил шпиона  возможности  следить
за "Орлом".
   Допев песню, мальчики прыгнули в воду и поплыли на "Орел",  а  Рыжик  с
лаем помчался берегом. Было время обеда.
   Когда встали из-за стола, Лука Лукич приказал всем отдыхать.
   - Сегодня опять поздно ляжем, - сказал ой многозначительно.
   - А кто будет за миноносцем смотреть? - спросил Левка.
   - Я посмотрю. Отдыхайте!
   - Что ж, поспим, - сказал, сладко зевая, Коля.
   День, проведенный на солнце, налил приятной усталостью  бронзовые  тела
ребят. Они улеглись прямо на палубе,  в  тени  рубки,  положив  головы  на
спасательные пояса, и тотчас же заснули. Рыжик прикорнул у них в ногах.
   Мальчики проснулись вечером. Солнце уже скрылось за вершинами  деревьев
на скалистом берегу. В потемневшей воде дрожали отражения первых звезд.
   Лука Лукич  склонился  над  люком,  ведущим  в  машинное  отделение,  и
вполголоса разговаривал с Максимом Петровичем.
   - Как парок? - донесся до слуха мальчиков глуховатый голос шкипера.
   - Держится хорошо.
   - Что-то Андрея долго нет, - в голосе Луки Лукича послышалась тревога.
   В это время под чьими-то ногами  заскрипела  галька  на  берегу.  Рыжик
вскочил и зарычал. Захлюпали по воде сходни, и  на  палубу  ступил  Андрей
Богатырев.
   - А, вот и  легок  на  помине  наш  Андрюша!  -  шкипер  протянул  руку
навстречу моряку.
   Матрос  пожал  руки  шкипера  и  машиниста,  потом  улыбнулся  и   тихо
проговорил:
   - Вести хорошие, друзья мои. Крепко наши теснят белых и их пособников -
интервентов. Весь  народ  поднялся  на  борьбу.  Скоро  и  мы  перейдем  в
решительное наступление.
   Матрос подошел к мальчикам и спросил:
   - Что же  вы  так  невежливо  с  американцем  поступили?  Он,  говорят,
захворал с перепугу.
   - Что это еще за американец? - насторожился Лука Лукич.
   - Секрет, старина. Это, брат, такая история, что животик надорвешь, - и
моряк громко рассмеялся.
   - Я им приказывал ни в какие истории не вмешиваться, -  проворчал  Лука
Лукич и строго добавил, обращаясь к Левке: -  Вы  посматривайте  здесь  за
берегом, а мы в каюту зайдем.
   Левка выставил посты: Суна на миноносец, Колю на берег, а  сам  стал  у
трапа. Совещание в каюте у Луки Лукича окончилось скоро. Максим Петрович с
матросом скрылись в машинном отделении. Лука Лукич прошел в  рубку.  Левка
свистнул, подражая кулику. Часовые прибежали на катер.
   - Все собрались? - спросил из рубки Лука Лукич.
   - Все! - ответили ребята.
   - Отдать швартовы!
   - Есть!
   В глубине катера осторожно звякнул  машинный  телеграф.  Корпус  "Орла"
ритмично вздрагивал.
   - Поехали! - прошептал Сун.
   - Едут только на телеге. А мы пошли!  -  поправил  Левка.  -  Вот  что,
ребята, - сказал он, - мы идем к минной пристани...
   - Только и всего? - разочарованно перебил Коля.
   Левка, сделав вид, что не слышит вопроса, продолжал:
   - Там караул кое-что погрузит и вместе с грузом пойдет к партизанам.
   - Красота! - восторженно прошептал Коля.
   - Красота, да не очень: мы остаемся.
   - Почему? А я не останусь!
   - Останешься. Это приказ командира корабля. Дисциплину знаешь?
   - Знаю.
   - Ну вот и все. Понятно?
   - Понятно.
   - Мы поможем грузить, отдадим швартовы - и ходу на мыс Поспелов.
   - Левка! - позвал Лука Лукич.
   - Есть Левка!
   - Посматривайте, что по носу!
   Катер шел  без  огней,  бесшумно  двигаясь  в  черной  береговой  тени.
Мальчики, перегнувшись через  борт,  напряженно  всматривались  в  неясные
очертания береговой линии.
   До минной пристани было недалеко. Лука Лукич,  к  огорчению  мальчиков,
первый увидел мысок. Как только катер  подошел  к  стенке,  Левка  и  Коля
спрыгнули на причал и накинули петлю каната на чугунную тумбу. Сун остался
на катере и закрепил канат на кнехтах. Через борт полезли какие-то люди, о
палубу застучали тяжелые ящики.
   В темноте Левка узнал знакомого моряка.
   - Товарищ Андрей, нам что делать?
   - А вы, орлята, шагай за мной.
   Матрос привел  мальчиков  в  узкий  и,  казалось,  бесконечный  коридор
погреба, слабо освещенный двумя электрическими фонарями. Он остановился  у
штабеля ящиков и сказал:
   - Носите патроны! - А  сам  побежал  в  глубь  погреба,  откуда  четыре
матроса, согнувшись, выносили большой ящик.
   - Винтовки... - начал было Коля.
   Левка перебил:
   - Кладите мне на спину ящик, а сами несите вдвоем.
   - Я тоже справлюсь, - запротестовал Коля.
   - А кто тебе подаст его? Да и Сун один не унесет. Живо!
   Мальчики стали носить ящики с патронами.
   - Так, так, орлята! - подбадривал их Богатырев.
   Погрузка продолжалась около часа. Мальчики отнесли  на  катер  двадцать
ящиков с патронами и снова побежали в погреб,  но  в  этот  момент  кто-то
громко сказал:
   - Шабаш! Уходим!
   Последним оставил причал Андрей Богатырев. На прощание он сказал:
   - Бегите отсюда что  есть  духу,  орлята!  Да  смотрите  не  попадитесь
патрулю. Как выйдете за колючую проволоку, так с дороги в чащу и жарьте на
мыс Поспелов.
   - Знаем. Счастливо вам! - ответил Левка, сбрасывая канат  с  причальной
тумбы.
   "Орел" уходил, оставляя на черной воде голубую светящуюся  полосу.  Вот
катер совсем исчез в темноте, только искры из трубы,  как  светлячки,  еще
вспыхивали и гасли над морем.
   Надо было спешить, но Левка медлил, тщетно стараясь увидеть в последний
раз очертания "Орла". Присмиревший Рыжик ткнулся холодным носом в  Левкину
ладонь. Левка, тряхнув головой, решительно сказал:
   - Полный вперед!
   - Постой, а как же они мимо бранд-вахты пройдут? - остановил  товарищей
Коля.
   - Там сегодня свои дежурят. - И Левка  стал  решительно  подниматься  в
гору, которая начиналась сразу возле пристани.
   Мерцающие звезды едва виднелись сквозь густую листву. Иногда  казалось,
что дорогу преграждает непроницаемая стена. Левка смело раздвигал кусты, и
опять впереди чернели причудливые очертания деревьев, похожих то на людей,
то на сказочных животных. Но вот лес поредел, и земля засветилась.
   Сун схватил Левку за локоть.
   - Что это?
   - Гнилушки! В дубовый лес зашли. Сейчас будет овраг.
   Тропа привела к невидимому родничку. Он весело звенел между камнями.  У
ручья  напились,  и  Левка  повел   друзей   дальше.   Теперь   он   часто
останавливался на полянах и по звездам определял направление.  Поглощенный
своими расчетами, Левка не замечал, как летело время,  зато  Коле  и  Суну
казалось, что они  целую  вечность  бредут  по  этому  бесконечному  лесу,
спускаются в овраги, карабкаются на сопки, обдирая до крови лицо и руки.
   Наконец Левка сказал:
   - Привал, ребята. Ночью нам  выходить  на  берег  нельзя.  Еще  патруль
захватит... Здесь как раз сухо - листья. Сун, ложись в середку.
   Мальчики легли и тотчас уснули.
   Первым проснулся Левка.
   - Подъем! - растолкал он Колю и Суна.
   Где-то за Русским  островом  солнце  поднялось  над  океаном  и  залило
золотом все небо. В золото были оправлены сопки, золотом отливали сизые от
росы листья. Море тоже стало золотым с голубыми тенями у берегов.
   - Ух, как хорошо! - воскликнул Сун.
   - В такое утро самый клев, - заметил Коля.
   Сун не слышал этого замечания Коли. Пораженный вдруг возникшей  у  него
мыслью, он сказал:
   - Так хорошо, а война... Лук-кич уехал... Почему, Левка?
   - Дедушка говорил, что все это из-за  богатых.  Они  все  захватили:  и
землю, и воду, и даже солнце от рабочих прячут...
   - Корецкие?
   - И Корецкие, и мистер Вилка, и Жирбеш... Только  теперь  кончается  их
власть.
   - Дядюшка Ван Фу тоже так говорит...
   В проливе показалась шаланда. Казалось, что она плывет по  воздуху,  не
касаясь воды.
   - Вот нам-то ее и надо, - сказал Левка. - Сейчас она  сети  оставит  на
пристани, а рыбу в город повезет, - и мальчики стали спускаться к морю.
   Когда подошла шаланда, мальчики помогли рыбакам выгрузить  и  развесить
сети для просушки, а затем вместе с ними ушли в город.





   В Голубиную падь мальчики добрались только к  вечеру,  когда  из  порта
возвращались усталые грузчики. Левка, зная суровый нрав старика Воробьева,
уговаривал Колю не ходить пока домой.
   - Моя мама сходит к вам, расскажет все, как было. Может, и обойдется, -
убеждал друга Левка, остановившись посреди улицы напротив Колиного дома.
   Коля усмехнулся.
   - Обойдется! Плохо ты моего старика знаешь. Когда  он  разойдется,  его
даже Наташка унять не может. Бьет чем ни попало. Если бы я ушел от скаутов
в форме, то, может, и ничего бы не было. А сейчас, как  увидит,  что  я  в
твоих штанах и рубашке, скажет: "Разве можно  было  такое  добро  бросать,
ведь оно денег стоит". Мне здорово попасть должно, зато сразу отделаюсь, а
завтра рыбачить пойдем. Хорошо? Ну, я пошел.
   Коля решительно шагнул к своему дому, но остановился и, повернувшись  в
сторону друзей, сказал:
   - Если я кричать буду, то вы не думайте, что это от страха. Я не боюсь,
только когда кричишь, не так больно.
   Левка и Сун не  тронулись  с  места  до  тех  пор,  пока  за  Колей  не
захлопнулась калитка.
   - Крепким парнем становится, настоящим,  -  наконец,  нарушил  молчание
Левка.
   Сун, закрыв глаза, представил себе, как будут наказывать Колю, и, зябко
передернув плечами, торопливо проговорил:
   - Надо скорей к маме идти, пускай она его отцу скажет, что нельзя  бить
Колю.
   Левкина мать стояла во дворе. Ей было уже известно о побеге  моряков  к
партизанам. Она думала, что Лука Лукич  взял  ребят  с  собой,  и  сейчас,
увидев,  как  Левка  по-хозяйски  плотно   закрывает   калитку,   кинулась
навстречу.
   - Не поймают их, родные вы мои? -  с  тревогой  спросила  она,  обнимая
мальчиков.
   - "Орла"-то! Что ты, мама! Он сейчас стоит  где-нибудь  в  бухточке,  а
дедушка с отцом сидят на берегу да покуривают, - успокаивал Левка.
   - Дал бы господь! Ведь вас одиннадцать дней никого не было.  Я  думала,
арестовали всех. Третьего дня, - она с опаской посмотрела на склон  сопки,
- обыск ведь у нас был. Бумаги какие-то искали. И  вчера  еще  двое  были,
вроде жандармов. Ребята говорили, что за нашим домом какой-то шпик следит:
все вокруг дома бродит.
   Из-за дома донеслись знакомые удары.
   - Пепа! - воскликнул Левка.
   - Выпускать нельзя: как увидит кого из этих, так кидается. Давеча  Пепу
чуть японцы не подстрелили. Да что же я стою? Поди, вы ничего еще  не  ели
сегодня?
   Левка и Сун сильно проголодались. Утром на пути в город рыбаки угостили
их вареными ивасями, и с тех пор мальчики ничего не ели. Все же первая  их
мысль была о друге. Сун толкнул Левку локтем.
   - Знаю, - ответил Левка и остановил мать, пошедшую было в дом.  -  Мам!
Мы пока  подождем  или  сами  найдем,  что  поесть,  а  ты  иди  скорей  к
Воробьевым.
   - Случилось что?
   - Пока ничего. Только Кольку отец сейчас пороть будет  за  то,  что  он
скаутскую форму бросил и из их лагеря ушел.
   - Вот отчаянный! Как же он теперь, голышом?
   - Нет, я ему свое дал.
   - Ну и хорошо, милый. Побегу сейчас же, и впрямь убьет совсем парня.  А
вы пока ешьте да собаку-то покормите. - И она, накинув  платок  на  плечи,
пошла к Воробьевым.
   Прежде чем войти в  дом,  Левка  пошел  к  пристройке,  где  томился  в
заточении Пепа.
   - Ты чего, Левка? - спросил Сун, заметив усмешку на губах друга.
   - Пусть погуляет.
   Выпущенный на волю Пепа, не оглядываясь, помчался к калитке, открыл  ее
лбом и большими прыжками стал взбираться в гору.
   Левка и Сун не успели еще съесть и миски щей, как вернулась мать. По ее
довольному лицу было видно, что с Колей все обошлось благополучно.  Подсев
к столу, она начала рассказывать:
   - Прихожу я, а Коля тоже обедает. Сам-то Воробьев, правда, сердитый,  а
ничего. "Хорошо, - говорит, - что ботинки оставил,  есть  в  чем  в  школу
ходить. А что ушел-то от них, - говорит, - жалеть нечего, нам, рабочим,  с
господами не по дороге". - И, понизив  голос,  продолжала:  -  Воробьев-то
тоже сказывал, что наших не догнали, только к обеду хватились.
   - Что я говорил? - сказал Левка, подмигивая Суну.
   С улицы послышались восторженные крики ребят. Из их разноголосого  хора
выделялись слова: "Гонит, гонит! Пепа шпика погнал!"
   - Ты никак козла выпустил? - всплеснула руками мать.
   - Да, мама, а что?
   - Как что? Ты посмотри, что он делает там, на горе!
   Левка и Сун, бросив ложки, выбежали на двор.
   - Ай да Пепа, смотри! - и Левка  показал  Суну  на  крутой  косогор  за
домом,  по  которому  носился  серый  козел  за  маленьким  человечком   в
полувоенном костюме.
   На человечке зеленел английский френч,  пузырями  раздувались  огромные
галифе и чернела фуражка. Шпик попытался было отбиться  от  преследователя
камнями,  но  это  еще  больше  ожесточило   неустрашимого   Пепу.   Козел
остановился на несколько секунд, взрыл копытцами землю и, наклонив голову,
с еще большей стремительностью бросился на врага.
   - Боднул, боднул! - закричал кто-то ликующим голосом.
   Шпик полетел под откос, поднимая облако пыли и увлекая за  собой  целый
водопад камней и щебня.
   Пепа остановился  на  узкой  тропинке  и  с  любопытством  наблюдал  за
поверженным врагом. На его гордо вскинутых рогах болтался клок,  вырванный
из галифе шпика.





   Случай с Пепой облетел весь город. О нем  рассказывали  на  улицах,  на
базарах, в порту и тут же припоминали другие случаи, когда грозные с  виду
вояки оказывались трусами.
   В городе не утихали забастовки. Бастовали  грузчики,  рабочие  портовых
мастерских,  бастовали  железнодорожники,  бастовали  даже   мальчишки   -
разносчики газет.
   В белогвардейских газетах в те дни писали, что весь  Дальний  Восток  в
руках "союзников", что сопротивление партизан бесполезно. И действительно,
все  города  и  многие  села  на  Дальнем  Востоке  находились   в   руках
белогвардейцев, японцев и американцев. Но враги не понимали, что, захватив
города и села, они не покорили людей, которые жили в этих городах и селах,
что война продолжается, что  против  них  здесь  восстает  каждый  камень,
каждый дом, каждое дерево!
   Раньше всех поняли это вражеские солдаты. Ведь им, а  не  их  хозяевам,
которые сидели за океаном или  прятались  за  толстой  броней  линкоров  и
крейсеров, приходилось драться в этой грозной стране. А это было  нелегкое
дело. Многие из них уже сложили головы от  метких  пуль  красноармейцев  и
партизан.
   Чужеземные солдаты и офицеры жили в постоянном страхе за свою жизнь.  В
то время среди захватчиков была хорошо известна поговорка, что  в  "России
стреляет каждый камень, каждый сучок".
   Во Владивостоке захватчики  ввели  военное  положение.  С  наступлением
темноты никто из жителей не мог показаться на улицах города. По улицам  до
утра раздавались тяжелые шаги кованых солдатских ботинок.  Солдаты  ходили
обычно посреди дороги,  обходили  глухие  переулки,  замирали  при  шорохе
листвы придорожных тополей, шарахались  в  сторону  при  виде  собственной
тени. И нередко  вслед  за  шорохом  листвы,  дребезжа,  летела  под  ноги
солдатам консервная банка, начиненная динамитом  и  кусками  чугуна,  и  в
ночной тишине раздавался грохот взрыва страшной партизанской гранаты.
   Город не покорился, не просил пощады. Город мстил.
   В город Левка, Коля и Сун ходили лишь изредка. Улицы, дома,  даже  небо
над городом вызывали у них щемящее  чувство  боли,  тоски.  Такое  чувство
охватывает людей, когда они после долгого отсутствия заходят в родной дом,
где стали жить чужие люди.
   Все время трое друзей проводили на рыбной ловле или в  густых  зарослях
чертополоха на Колином дворе. На рыбалке  или  дома  они  все  время  вели
нескончаемые разговоры, обсуждая слухи о боевых  действиях  партизан,  или
ломали голову над тем, чем бы помочь защитникам свободы.  На  этих  тайных
совещаниях  вносилось  на  обсуждение   множество   необыкновенно   смелых
предложений,  но  все  они  имели   один-единственный   недостаток:   были
неосуществимы.
   Во время одного из своих редких походов  в  город  мальчики  стояли  на
портовом причале и разглядывали американский крейсер "Бруклин",  застывший
посреди бухты Золотой Рог. На крейсере шло артиллерийское ученье.  Орудия,
направленные на город, медленно поворачивали свои  жерла,  словно  кого-то
высматривали. Глядя на крейсер, Сун вспомнил битву со скаутами и спросил у
Коли:
   - Где наша пушка, Коля?
   - В надежном месте! На сопке в скалах спрятана.
   - А что,  если  нам  ее  прикатить  сюда  да  как  бабахнуть  по  этому
американцу?
   Коля с сожалением вздохнул.
   - Из нашей не пробьешь. Вот бы настоящую достать двенадцатидюймовку. Та
бы этот крейсеришко насквозь просадила! Как ты думаешь,  Левка?  Просадила
бы?
   - Просадить-то бы просадила, да где ее возьмешь? Нам бы хоть  подводную
лодку, - ответил Левка с таким видом, будто подводную лодку  достать  было
гораздо легче, чем двенадцатидюймовую пушку.
   Коле пришлась по душе мысль о подводной лодке. Он присел рядом с Левкой
на старый якорь, и они пустились обсуждать, что было бы, если бы Левка был
капитаном подводной лодки,  а  Коля  старпомом.  И  оказалось,  что  такая
подводная лодка быстро  бы  разделалась  и  с  "Бруклином"  и  с  японским
крейсером "Ивами", который стоял за английским транспортом,  досталось  бы
на орехи и еще кое-кому.
   Сун тоже любил помечтать, но  на  этот  раз  его  не  увлекали  подвиги
друзей. Он глубоко задумался.
   Левка с Колей, "покончив" с вражеским флотом, наблюдали за  Суном.  Его
лицо то хмурилось, то расплывалось в улыбке.
   - Чего это он? - спросил Коля у Левки.
   И в это время Сун радостно  вскрикнул,  встал  на  руки  и  задрыгал  в
воздухе ногами.
   - Чему это ты радуешься? - спросил Левка.
   Но Сун, прежде чем ответить, сделал "мост", прошелся "колесом" и только
тогда, поглядев вокруг, зашептал:
   - Левка! Коля!  Надо  сделать  выстрел  из  пушки!  Зачем?  Как  вы  не
понимаете? Кто сейчас в городе?
   - Ясно, беляки, - ответил Коля.
   - Ну, правильно. А кругом кто? Наши ведь! Видишь, как этот  пароход,  -
Сун показал на крейсер, - туда-сюда глазами водит? Почему водит?
   - Ученье... - начал было Коля.
   Сун схватил Колю за руку.
   - Нет, он боится партизан. Ты смотри, - Сун показал  на  трех  японских
солдат, что шли с винтовками наперевес между складами. - Смотри, они  тоже
боятся, партизан. Все боятся! Видали, какие окопы у них? Кругом проволока.
Ночью ходить нельзя! Почему? Боятся!
   Левка, внимательно слушавший Суна,  вдруг  прищелкнул  языком,  хлопнул
рукой по плечу сначала Суна, а потом Колю.
   - Вот будет дело, когда мы пальнем из пушки ночью! Вот будет спектакль!
   Коля ухмыльнулся, представив себе, что будет твориться в городе,  когда
выстрелит пушка.
   - Братцы, - прошептал он, - ведь у меня зарыта целая  банка  бездымного
пороху и целый фунт черного охотничьего. Если насыпать сначала черного для
запала, а потом бездымного, так всю сопку разнесет!
   - Решено! - сказал, вскакивая, Левка.
   Друзья отправились домой и всю дорогу обсуждали, где и  как  произвести
выстрел.
   Пушку Коля спрятал неподалеку от дома в расщелине скалы на склоне одной
из самых крутых сопок. Под  скалой,  в  расщелине  которой  была  спрятана
пушка, лежало какое-то военное имущество, накрытое брезентом, и возле него
день и ночь расхаживали два японских солдата. Все же Коле и  Суну  удалось
незаметно юркнуть в расщелину. Левка остался сторожить. Лежа на животе, он
не спускал глаз с часовых. Все шло прекрасно. Часовые  лениво  расхаживали
внизу, изредка поглядывая на сопку. Там бродили козы. Из-под их ног летели
вниз мелкие камни.
   Пушка оказалась  в  полной  исправности.  Коля  выгреб  из  нее  мелкие
камешки, песок, протер ветошью, высыпал в дуло из картонной  коробки  фунт
охотничьего пороха и стал  доставать  из-за  пазухи  пригоршни  бездымного
пороха, похожего на макароны. Вложив  весь  запас  пороха  в  пушку,  Коля
посторонился, уступая место Суну, у  которого  рубашка  оттопыривалась  от
спрятанного под ней порядочного запаса бездымного пороха.
   - Красота! Пороху почти половина ствола! - прошептал Коля, когда и  Сун
заложил свой порох в пушку.
   Взятые ветошь и пакля пошли на пыж.  Потом  "артиллеристы"  насыпали  в
ствол пушки камней. Осталась самая тонкая работа: прикрепить к  запальному
отверстию специально приготовленный фитиль.
   Коля и Левка отлично понимали, что стрелять из пушки с  таким  зарядом,
поджигая запал ручным фитилем, очень опасно: пушка могла разорваться.
   Сун вытащил из кармана большой клубок бечевки, пропитанной керосином  и
натертой пороховой  пылью.  Коля  вставил  конец  фитиля  в  отверстие  на
казеннике пушки, достал из кармана спичку, заострил ее  зубами,  получился
клинышек. Этой спичкой он заклинил фитиль в казеннике пушки.
   - Все, - кивнул Коля.
   Сун тихо и протяжно свистнул.
   Левка ответил таким же свистом. Он означал: можно  покидать  "батарею".
Сун пополз из расщелины первым, за ним, разматывая  фитиль,  из  расщелины
выполз Коля.
   После возвращения с Русского острова Левка с Суном спали на сеновале  в
сарае, в котором жил Пепа. Вечером сюда пришел также  и  Коля.  Дождавшись
глубокой ночи, трое заговорщиков отправились на "батарею".
   Луна  уже  зашла.  Город,  сопки,  бухту  поглотила  темнота.  Мальчики
бесшумно взбирались по знакомой козьей  тропе.  Левка  без  особого  труда
нашел кончик фитиля, оставленный  под  приметным  камнем  по  соседству  с
кустом полыни.
   И  тут  чуть  было  все  дело  не  погубила  маленькая  неосторожность.
Оказалось, что спички отсырели. Как Левка ни старался их зажечь -  они  не
зажигались. У спичек то крошились  головки,  то  вспыхнув,  они  мгновенно
гасли. Наконец Коля догадался применить  для  просушки  спичек  испытанный
способ: он приподнял кепку и долго тер их серные головки  о  свою  голову.
Затем Коля зажег спичку и поднес ее к фитилю. По земле  поползла  огненная
змейка. И тотчас же где-то совсем невдалеке  прогремел  выстрел  и  что-то
чмокнуло о камень.
   - Это в нас!  Бежим!  -  скомандовал  Левка.  Раздалось  еще  несколько
выстрелов. Высоко в небо взлетела ракета. Кто-то закричал на чужом  языке.
Но мальчики уже были далеко. Подбежав к сараю, они услышали взрыв.
   Сквозь щели сеновала, куда забрались мальчики, они увидели,  как  шарят
по сопкам лучи прожекторов, затем услышали винтовочные выстрелы, а за ними
пулеметную стрельбу.
   До  самого  рассвета  шла  стрельба.  Это  в  панике   перестреливались
американские и японские патрули, приняв друг друга за партизан.
   В этот день мальчишки-газетчики очень поздно получили  свои  газеты.  В
них было  экстренное  сообщение  о  ночном  событии  в  городе.  Босоногие
вестники помчались по улицам, размахивая  пачками  газет  и  вопя  во  все
горло:
   - Партизанское нападение на город!
   - Доблестные союзники победили и на этот раз!
   - Нападение партизан в районе Голубиной пади!
   - Взяты трофеи, захвачены пленные!
   А виновники этого переполоха крепко спали  на  сеновале.  Утром  их  не
могла разбудить мать, уходя на работу.  И  даже  Пепа,  который  в  ярости
колотил лбом в двери сарая, не мог разбудить друзей.
   В двенадцатом часу во двор Остряковых  вбежала  Наташа.  Она  выпустила
Пепу, а сама полезла по лестнице на сеновал.
   - Ага, вот вы где, голубчики! - проговорила Наташа и сдернула со спящих
серое солдатское одеяло.
   Никто из ребят даже не шевельнулся.
   - Спите как ни в чем не бывало! Ну-ка, вставайте живо! - И Наташа стала
энергично расталкивать спящих.
   Сун, наконец, проснулся. Левка приоткрыл было глаза, но, увидев Наташу,
сказал:
   - А, это ты, Натка, - и снова заснул.
   - Их теперь не разбудишь!.. - начал было Сун, но Наташа оборвала его:
   - Молчи, пожалуйста! Ты тоже хорош! Погоди, доберусь я до всех вас! - И
Наташа слезла с сеновала.
   Сун снова было улегся рядом с Левкой и  уже  закрыл  глаза,  как  струя
обжигающе-холодной воды залила ему лицо и грудь.
   На сеновале поднялся переполох. Наташа  с  ковшиком  в  руке  стояла  в
проеме и, морщась от душившего ее смеха, глядела на заспанные лица ребят.
   Сун хохотал. Коля и  Левка  сердито  вытирали  лица  рукавами  рубах  и
выжидательно поглядывали на Наташу.
   - Ну, как там? - не выдержав, спросил Коля, мотнув  головой  в  сторону
улицы. - Никого не ищут?
   - Ищут, ищут! Все утро ищут. Какие-то типы по улицам так и шныряют.
   Мальчики переглянулись. Левка спросил Наташу:
   - А к нам никто не заходил?
   - Были и у вас. Только увидели, что замок на дверях,  и  ушли.  В  окна
заглядывали. А я все думала, куда это вы спрятались?
   - А что нам прятаться-то? - Коля притворно засмеялся. -  Что  мы,  воры
какие, что ли?
   Наташа укоризненно посмотрела на брата:
   - Ты не выкручивайся! Ведь я все знаю!
   - Что ты знаешь? - прошептал Коля и испуганно оглянулся.
   - Все! Я сразу догадалась, как только увидала,  что  пороха  в  тайнике
нет. Вот, думаю, о чем они вчера шептались!
   Левка улыбнулся. Он и не думал отпираться.
   - Ну пошли, ребята, умываться! - предложил Коля.
   - А я не пущу! Вот закрою дверь и будете сидеть здесь весь день!
   - За что же арест? - осведомился Левка.
   - За  то,  что  мне  ничего  не  сказали.  У  меня  тоже  банка  пороху
припрятана. Мы бы вместе еще лучше бабахнули!  Все  бы  беляки  из  города
убежали. Ну, рассказывайте, как это вы все устроили. А потом пойдем к  нам
чай пить. - И Наташа уселась на сено.





   Прошла неделя после взрыва пушки образца 1812  года.  За  это  время  в
Голубиной пади появлялись  какие-то  подозрительные  личности,  а  однажды
показался даже злосчастный шпион, изгнанный в свое время из Голубиной пади
Пепой. Шпиона тотчас же узнали, и по Голубинке понеслись крики.  Мальчишки
хором горланили:
   - Дяденька, где твои галифе?
   - Дяденька, козел с бородой идет за тобой!
   И сами же отвечали:
   - Галифе Пепа носит!
   А девочки оглушительно визжали, бесконечно повторяя:
   - Фе-фега-ли-фе!
   - Фе-фега-ли-фе!
   Левка,  Коля  и  Сун  по  целым  дням  пропадали  на  рыбной  ловле   у
Семеновского Ковша. Иногда их брали с собой  в  море  знакомые  рыбаки,  и
тогда они по суткам не являлись домой.
   Вот и сегодня, когда рано утром Коля пришел к Остряковым, Левка  и  Сун
уже готовились к рыбной ловле: оба сидели на крыльце и привязывали к новым
крючкам поводки из конского волоса. Посреди двора вертелся Рыжик и  тявкал
на Пепу.
   Козел, окруженный козами и козлятами, лежал на скале, что  нависла  над
самым забором, и, казалось, с любопытством рассматривал беспокойного пса.
   - Вот это  зверь!  -  Коля  с  уважением  посмотрел  на  Пепу  и  вдруг
озабоченно спросил: - В Амурский залив пойдем?
   - Больше некуда, - ответил Левка, - не будет теперь такой рыбалки,  как
в Новике.
   - В Амурском тоже клев ничего. Пошли, что ли?
   Левка затянул последнюю волосяную петлю на  крючке  и  положил  его  за
подкладку в фуражке. Сун взял в руки тонкие камышовые удилища.
   - Мам, мы уходим! - крикнул Левка в открытую дверь.
   Вначале рыбаки пошли было напрямую, по  склонам  сопок,  но  вскоре  их
остановил японский  патруль.  Двое  низеньких  японцев  преградили  дорогу
штыками, а третий вытащил из кармана словарь и, полистав его, сказал:
   - Воспрещаем входить!
   - Опять окопы роют, - сказал Коля. - Все сопки поизрыли, все  стараются
в землю запрятаться.
   - Наших боятся, - сказал Левка, сворачивая в сторону.
   Мальчики обошли запретную зону, спустились в город  и  пошли  к  берегу
залива улицами. Здесь также на каждом шагу попадались  солдаты  и  офицеры
различных армий. У Семеновского базара тротуар  запрудила  толпа.  Люди  с
нескрываемой неприязнью следили, как от Светланской двигалось целое  стадо
мулов, навьюченных частями разобранных горных орудий.  Мулов  сопровождали
сухощавые смуглые солдаты. Навстречу артиллерии двигалась колонна солдат в
клетчатых юбках.
   - Как коршуны, слетелись! - раздался громкий голос  пожилого  рабочего,
стоявшего рядом с ребятами.
   - Это вот, с ослами которые, - греки, - пояснил он, - а вон те,  что  в
юбках, белобрысые, - шотландцы.
   - Что же они, как бабы? - спросил Коля.
   - Известно что: на добрые штаны сколько товару надо, вот  и  выгадывают
буржуи на солдате.
   - За штанами, стало быть, к нам приехали? - раздался насмешливый голос.
   Вокруг дружно засмеялись.
   Путь к Семеновскому Ковшу  лежал  через  толкучку,  где  так  и  кишели
иностранцы. Особенно много было предприимчивых американцев; они  продавали
пачки сигарет, банки  с  сахарином,  консервами,  пакетики  с  жевательной
резинкой.
   В Семеновском Ковше плотно, борт к  борту,  стояло  множество  парусных
судов. На многих джонках, пользуясь штилем, сушили паруса.
   Ребята пробирались по волнолому. Вдруг  Сун  остановил  Левку,  показал
глазами на четырехугольный парус с серой заплатой посредине и прошептал:
   - Смотри, это та джонка, на которой уехал твой отец.
   - Правда! Неужели кто-нибудь от них пришел? - И Левка,  не  раздумывая,
стал с одного парусника на другой пробираться к знакомому парусу.
   Левка был почти у цели, когда на его плечо опустилась  тяжелая  рука  и
вкрадчивый голос сказал:
   - Узнал?
   Левка повернул голову. Перед ним стоял  незнакомый  человек  в  грязной
рыбацкой одежде.
   - Ничего я не узнал! - Левка стряхнул с плеча руку и хотел было идти.
   - Ты меня не бойся. Тебя Левкой звать? Остряков?
   - Да.
   - Тебе кто сказал, что мы пришли?
   - Никто. Мы рыбу пришли ловить...
   - Очень хорошо... И приятель твой с тобой, Сун? Ну, ну, не бойся.  Я  с
вами поговорю в другом месте, а то здесь везде шпионы.
   Левка, забыв про рыбную ловлю, пошел тем  же  путем  назад.  Незнакомец
проводил его до причала, а когда Левка повернул  к  берегу,  то  преградил
путь:
   - Идите ловите рыбу, а я подойду к вам: дело есть.
   Незнакомец нагнулся и что-то шепнул Левке на ухо. Лицо  Левки  залилось
радостным румянцем.
   - Что он тебе сказал? - спросил Сун, когда они  остановились  на  самом
конце волнолома.
   - Про отца хочет рассказать.
   - А я думаю, он плохой человек, глаза туда-сюда, - и Сун показал, как у
незнакомца бегают глаза.
   - Я тоже  так  думал  сначала,  -  ответил  Левка,  стараясь  заглушить
беспокойство.
   Ребята стояли, поджидая незнакомца. Он подошел, сел на камень  рядом  с
Левкой и спросил шепотом, кивая головой в сторону Коли:
   - Что за парень?
   - Наш товарищ, Коля Воробьев...
   - Надежный?
   - Ну да, надежный. Свой.
   - Тогда пусть слушает тоже. Вот что, ребята.  Сегодня  ночью  мы  опять
уходим к нашим в тайгу. Конечно, кое-что захватим из товара. Помните,  как
тогда с минной пристани?
   Левка промолчал.
   Незнакомец испытующе посмотрел на Левку и продолжал:
   - Твой отец приказал тебе и  Суну  приехать  на  денек,  а  послезавтра
вернетесь. Связными будете. Понятно?
   У Левки радостно забилось сердце. Он увидит  отца,  дедушку,  настоящих
партизан и, может, останется с ними. И вдруг вспомнил о матери.
   Незнакомец заметил смущение Левки и спросил:
   - Или боишься?
   - Я боюсь? - удивился Левка. - Чего же бояться? Вот только  мама  может
не пустить.
   - Пустое дело. Ты скажи ей, что пойдешь с ночевкой на рыбную  ловлю,  а
завтра к вечеру я вас обратно доставлю.
   - Ну, если так, - ответил  Левка  и  покраснел  от  сознания,  что  ему
придется обмануть мать.
   - Отходим ровно в десять! Приходите  на  посудину  пораньше,  -  сказал
незнакомец и пошел к берегу.
   По дороге  домой  Левка  почти  не  разговаривал,  придумывая,  как  бы
поехать, не обманывая маму. Сун тоже молчал,  с  надеждой  посматривая  на
Левку. Только Коля был необыкновенно оживлен и старался доказать  Левке  и
Суну, что никакого обмана нет, раз приказывает сам Иван Лукич.
   После ужина, когда мать ушла к соседям, Левка вырвал из  тетрадки  лист
бумаги и написал:
   "Мама, я уезжаю ненадолго вместе с Суном и  Колькой  по  очень  важному
делу. Приеду, все расскажу. Твой сын Лев Остряков".
   Поставив точку, Левка подумал и дописал ниже:
   "Только ты, пожалуйста, не плачь и не выпускай  Рыжика  за  ворота.  Он
сидит под террасой".





   В начале десятого трое друзей пришли на берег Семеновского Ковша. Здесь
их встретил давешний рыбак.
   - Люблю за точность. Ну, пошли, - сказал он.
   На джонке уже находилось много не знакомых мальчикам людей.
   - Лезьте пока двое в кубрик, а ты, Сун, пойдем со мной, поможешь мне.
   - Давайте и мы поможем, - с готовностью предложил Левка.
   - Не нужно, вас могут задержать, а  на  китайца  не  обратят  внимания.
Лезьте живо!
   Левка и Коля  спрыгнули  в  кубрик  и  услышали,  как  над  их  головой
захлопнулся люк.
   В кубрике было темно и душно. Пахло варом и солдатским сукном. Над ухом
нудно пищал комар. Левка нащупал солдатскую скатку и, вспомнив  моряков  с
минной пристани, совсем успокоился,  решив,  что  солдаты  тоже  уходят  к
партизанам.
   Беспокойный день, тайные сборы  очень  утомили  мальчиков.  Они  легли,
положив головы на солдатские скатки. Коля сразу заснул, но Левка, поджидая
Суна, долго боролся с дремотой. Наконец и он заснул. Левка спал  и  слышал
сквозь сон, как  волны  стали  ударяться  о  днище,  как  скрипела  мачта.
Проснулся он ночью от холодного прикосновения  к  плечу  и  услышал  голос
Суна:
   - Левка, вставай! - Сун зашептал прерывающимся голосом: - Нас обманули,
Левка. Там этот японец и офицер, что тогда  приходили,  и  Брынза,  и  тот
человек, который нас сюда привел...
   - Что ты мелешь, ведь это партизаны!
   - Нас обманули, Левка! Там беляки! Знаешь, этот толстый японец, который
на "Орел" приходил, и худой человек, и еще Брынза и Жирбеш.
   - Что ты мелешь, какие беляки? Откуда здесь Брынза с Жирбешем? Ведь  мы
у партизан?
   - Да, да, Жирбеша и Брынзы сейчас нет, они в городе  остались,  но  они
были на катере, когда мы стояли в Ковше. Я их сразу  узнал.  А  потом  они
ушли...
   - Постой, не торопись, говори толком.
   - Что тут не понимать? Мы не у партизан, этот и худой  человек,  и  еще
Брынза и Жирбеш.
   - Что за худой?
   - Ну, который нас сюда привел... Я все слышал. Меня заставили  в  кухне
работать. Я подавал им в кают-компанию водку и закуску.
   - Какая здесь кают-компания?
   - Не здесь, на катере. Джонку повел катер на  буксире.  Большой  катер.
Они там все. Смеются. Говорят: "Ловко придумал  Брынза.  Партизаны  увидят
мальчишек и подумают - подкрепление из города, а мы их раз - и  к  ногтю".
На катере пять пулеметов, да здесь четыре и солдат много.
   - Так они не партизаны?
   - Нет! Они настоящих партизан,  которые  пришли  на  джонке,  в  тюрьму
посадили, а это белые.
   Левка, наконец,  понял  страшный  смысл  того,  что  говорил  ему  Сун.
Несколько секунд он молчал, с ужасом представляя, что произойдет из-за его
неосмотрительности. Наконец проговорил:
   - Я закричу, что они предатели, и партизаны все поймут.
   - Партизаны не услышат! На катере офицер уже говорил об этом.
   - Берег далеко?
   - Ничего не видно - сейчас туман. Все спят на катере  и  здесь  у  вас.
Даже Рыжик спит.
   - Он здесь?
   - Нет, на катере. Когда я от вас пошел с этим, смотрю, а на молу  Рыжик
сидит и хвостом машет...
   - По следам нашел, - сказал Левка и задумался, стараясь найти выход  из
хитро устроенной западни.
   Но Левка ничего не мог придумать.
   - Что же делать? Что? - сказал он с отчаянием в голосе.
   - Вот попались! - прошептал Коля.
   Он тоже проснулся и все слышал.
   - Можно еще спастись. Только скорей, пока все спят, - проговорил Сун.
   - Как?
   - На катере есть лодка, мы до нее доплывем,  она  недалеко...  Сядем  и
уедем к берегу.
   - В одежде потонем, - сказал Коля.
   Левка решился:
   - Давай раздеваться. Живо! Только ножик возьми, - сказал Левка Коле.
   Сбросив одежду, Левка приоткрыл люк. Вокруг  стояла  белесая  мгла.  На
корме  виднелось  серое  возвышение.  Это,  накрывшись   шинелью,   дремал
вахтенный. Впереди чернел силуэт катера.
   - Я первый, а вы  за  мной,  -  шепнул  Сун,  выскальзывая  на  палубу.
Послышался легкий всплеск, и все  смолкло.  За  Суном  спустился  за  борт
Левка.  Упругая  теплая  волна  отбросила  его  от  джонки.  Сзади  что-то
загремело, послышался тяжелый всплеск, а затем сиплый голос  проснувшегося
вахтенного:
   - Чего это там?
   - Нерпа играет или рыба, - донесся в ответ такой же сиплый голос.
   Левка плыл, стараясь не упустить из виду черневшую в воде голову  Суна,
и часто оглядывался на Колю, который нет-нет да и всплескивал рукой.
   "Что это с ним случилось?" - подумал Левка.
   Он стал держаться на одном месте, поджидая Колю. Сун тоже  остановился;
его черная голова то появлялась, то скрывалась за  волной.  Подплыв,  Коля
поднял над водой руку и махнул вперед. Мальчики поплыли  дальше  и  вскоре
увидели шлюпку. Спущенная на воду и привязанная к катеру длинным  канатом,
она легко покачивалась на волне.
   Последним к шлюпке подплыл Коля. Взглянув на него, Левка понял,  почему
он так сильно  плескал  руками:  на  его  шее  висели  связанные  шнурками
ботинки.
   С величайшими предосторожностями друзья влезли в шлюпку. В это время на
катере хлопнула железная дверь и до мальчиков донеслись слова:
   - Куда он запропастился, окаянный? Сверну шею! И ты еще под ногами!
   Послышался визг Рыжика.
   "Повар меня ищет завтрак готовить и Рыжика бьет", - подумал Сун и, взяв
за руку Колю, потер по ней  своим  пальцем.  Это  означало:  "Пора  резать
канат". Коля, который спрятал нож  в  ботинок,  пополз  на  нос  шлюпки  и
перерезал пеньковый конец. Ветер стал медленно относить шлюпку.
   - Весла на воду! - прошептал Левка и, перебежав  на  корму,  взялся  за
рулевое весло. Силуэт катера растворялся в тумане.
   Левка правил по волне, рассчитав, что мертвая  зыбь  идет  с  открытого
моря прямо на северо-запад, где находился партизанский берег.
   Между тем на джонке, а затем и на  катере  поднялась  суматоха.  Ребята
ясно слышали, как кто-то ругался,  отдавал  приказания,  как  похрустывает
якорный канат и грохочет лебедка.
   Светало. Вскоре показался  красноватый  кружок  солнца.  Туман  хотя  и
редел, но был еще довольно плотным.
   Вскоре Левка  заметил,  что  шлюпка  все  время  сворачивает  в  правую
сторону, на которой греб Сун. Левка сменил его и спросил Колю:
   - Ты не устал еще?
   Коля ничего не ответил и только сильнее налег на весло.  Сун,  поставив
лопасть рулевого весла  плашмя,  стал  делать  им  движения,  напоминающие
повороты хвоста рыбы. Шлюпка пошла быстрее.  Вдруг  слева,  где-то  совсем
рядом, яростно залаял Рыжик, потом кто-то вскрикнул.
   Лай Рыжика перешел в хрип, потом раздался тяжелый всплеск. Гребцы,  как
по команде, подняли весла: где-то рядом тонул  Рыжик.  Левка  сделал  знак
Суну и перестал грести.
   Сброшенный за борт. Рыжик чуть не захлебнулся. Вынырнув, он долго чихал
и кашлял и в  то  же  время  отчаянно  работал  своими  короткими  лапами,
стремясь догнать уходивший от него катер. Катер скрылся  в  тумане.  Рыжик
заскулил. В это время его чуткий  слух  уловил  скрип  уключин,  а  нос  -
знакомые запахи. Рыжик радостно залаял и вновь чуть не захлебнулся. В  это
время Коля перегнулся через борт и схватил его за шерсть.  В  лодке  Рыжик
первым делом отряхнулся, а затем стал бросаться то к одному, то к  другому
из ребят, стараясь лизнуть в лицо. Левка придавил его к днищу лодки.
   - Лежать, тише Рыжик! Эх ты, псина морская!
   В наступившей тишине раздалось его частое дыхание и дробь ударов хвоста
по днищу.
   - Держи к берегу! - шепнул Левка.
   Ветер усилился. Неожиданно шлюпка вышла из полосы тумана. Лодку  залили
потоки солнечных лучей, и серая прежде вода, словно по  волшебству,  стала
ярко-синей, как густые чернила.
   Впереди волны накатывались на  гряду  рифов  и,  разбиваясь,  оставляли
ослепительно белую пену. За рифами зеленели сопки.
   - До берега не больше мили, - подумал вслух Левка.
   - Если напрямую через камни... - дополнил Коля.
   Сун смотрел назад, где над низкой стеной тумана  плыла  вершина  мачты.
Сначала она двигалась прямо на шлюпку, а потом, очертив дугу, скрылась.
   - Пошли через камни, если шлюпка разобьется, доплывем, - сказал Левка.
   Катер вышел из тумана, когда до рифов оставалось не больше ста саженей.
   Над водой прокатился грохот выстрела.
   - Сильней! Сильней нажимай! Не бойся! Не попадут! Качает! - подбадривал
друзей Левка.
   Выстрелы теперь следовали  один  за  другим.  Пулей  расщепило  лопасть
Колиного весла. Левка подал ему другое. Левка  и  Коля,  вобрав  головы  в
плечи, гребли, стараясь не смотреть на катер, который устремился в  погоню
за шлюпкой. Сун изо всех сил греб рулевым веслом.
   - Не догонят! Не догонят! - говорил он в такт взмахам весел.
   Вот и рифы. Большая волна высоко подняла шлюпку, подержала ее несколько
мгновений на гребне и осторожно опустила по ту сторону каменного барьера.
   Выстрелы с катера внезапно прекратились, но теперь послышались выстрелы
с берега.
   - Ложись! - скомандовал Левка, бросаясь на дно шлюпки, и взглянул через
борт.
   - Наши бьют из пушки! Так их! Эх, перелет!
   У кормы катера поднялся столб воды. Новый столб воды  закрыл  борт.  Из
катера вырвалось косматое пламя,  облако  пара,  затем  последовал  грохот
такой силы, что ребята снова упали  на  дно  шлюпки  и  долго  лежали,  не
решаясь подняться. Когда они, наконец, выглянули за борт, катера нигде  не
было видно.
   Глядя на пустынное  море,  по  которому  шли  бесконечные  гряды  волн,
мальчики поняли, какой опасности они подвергались. И только сейчас  каждый
из них почувствовал, что тело его сковала усталость, спина  и  руки  ноют,
голова кружится.  Но  все  вокруг  было  насыщено  такой  бодрящей  силой,
исходившей от ласкового моря и солнца, что не прошло  и  пяти  минут,  как
мальчики снова были готовы взяться за весла.
   Между тем от берега отвалил баркас.
   - Эх, и гребут - раз и раз! - с восхищением сказал Коля.
   Вскоре мальчики уже могли  разглядеть  полосатые  тельняшки  гребцов  и
фигуру рулевого.
   - Смотри, кто там! Отец твой! - крикнул Сун и захлопал в ладоши.
   Левка еще раньше Суна узнал отца, который стоял на носу баркаса.
   - Весла на воду! Пошли навстречу! - скомандовал он.
   Рыжик, поставив лапы на борт, лаял.





   Баркас приближался. Теперь уже можно  было  на  нем  различить  каждого
человека.
   - Все живы? - крикнул еще издали Иван Лукич.
   - Потерь нет! - ответил Левка.
   Мальчики видели, как  головы  гребцов  повернулись  к  ним.  Загорелые,
усатые или гладко выбритые, блестящие от пота лица матросов с любопытством
и тревогой рассматривали их.
   Наконец баркас и шлюпка сошлись и встали борт о борт. Иван  Лукич  взял
сына под руки, поднял, как маленького, и поцеловал в  обе  щеки.  Матросы,
накренив баркас, подхватили на руки Суна  и  Колю  и,  передавая  их  друг
другу, целовали, дружески шлепали по спинам.
   Шлюпку, на которой плыли мальчики, матросы взяли на буксир. Иван  Лукич
скомандовал:
   - Весла на воду!
   Весь путь до берега мальчики, сидя на днище шлюпки возле рулевого,  еле
успевали отвечать на вопросы партизан.
   Перебивая друг друга, они рассказывали, как попали на катер, как узнали
о замысле врага, передавали городские новости, сообщали, как  живут  семьи
партизан.
   От Ивана Лукича не укрылось, что на лицо его сына нет-нет да и набегала
грусть.
   - Ты что это, не болит ли где? - спросил с тревогой отец.
   - Нет. Про маму думаю, наверное, беспокоится она очень...
   - Да, мать мы с тобой совсем не жалеем. Одно огорченье ей от  нас!  Ну,
вот что. Сегодня от нас связные уходят в город, ну и сообщат, где ты есть,
- отец ободряюще улыбнулся и этой улыбкой снял с Левки огромную тяжесть.
   Берег небольшой бухты, куда направлялся  баркас,  чернел  от  партизан.
Люди стояли на берегу, на скалах,  залезли  на  деревья.  В  первых  рядах
стояли дедушка и Максим Петрович. Возле них вертелась знакомая фигура.
   - Кешка! - узнал Коля и замахал рукой.
   Как только баркас, подгоняемый волной, коснулся  носом  гальки,  гребцы
попрыгали через борт, баркас подхватили десятки рук  и  вынесли  на  берег
вместе с мальчиками.
   Возле баркаса  и  шлюпки  собрался  весь  партизанский  отряд.  Каждому
хотелось взглянуть на мальчиков, разузнать,  кто  они  и  почему  за  ними
гнался вражеский катер?
   Левка глазами искал дедушку, который вдруг скрылся за спинами партизан.
Он радостно вздрогнул, почувствовав вдруг на плечах  его  большие  руки  и
прикосновение к щеке жесткой щетины.  Лука  Лукич  передал  Левку  Максиму
Петровичу. От  кителя  механика  шел  знакомый  запах  машинного  масла  и
махорки. Он напомнил Левке узенькую, как шкаф, каюту механика  на  "Орле".
Там всегда стоял такой же вот запах.
   - Где "Орел"? - спросил Левка у Максима Петровича.
   - Здесь. Вон стоит под той стороной. Отдыхает...
   Узнав, что среди мальчиков находится сын  командира  отряда,  партизаны
напирали со всех сторон. Плохо пришлось бы мальчикам, если  бы  не  Андрей
Богатырев. Расставив свои могучие руки, он отгреб толпу.
   - Ну, товарищи, шире круг. Дайте им хоть немного отдышаться, а  то  они
прямо из огня да в полымя попали.
   К Богатыреву протискался дядюшка Ван Фу.
   - Капитан, тут тоже и мой мальчишка есть.
   - Раз твой, бери его!
   Сун, поощряемый сочувственными возгласами, бросился повару на шею.
   - Ты молодец, мой мальчик. Я давно знал, что  из  тебя  выйдет  хороший
человек, - говорил Ван Фу, стискивая Суна в объятьях.
   Повар еще продолжал восхищаться Суном и шутливо уверять его,  что  быть
ему настоящим капитаном, если он станет брать пример со  своего  названого
дядюшки, как под локтями партизан в тесный кружок пробрался Кеша Пушкарев,
от плеча к поясу перепоясанный пулеметной лентой.
   - Пробоины считал  в  вашей  шлюпке,  -  проговорил  он,  пожимая  руки
товарищам. - Восемь дырок в бортах, да еще весло расщепило. А  вас  никого
не задело? Нет? Ну и ладно!
   Вокруг зашумели:
   - На митинг! На митинг!
   Под ногами партизан заскрежетала галька.  Они  направились  на  митинг,
увлекая за собой мальчиков.
   - Сейчас, братва, митинг начнется. Я  слышал,  как  начальник  штаба  с
твоим батькой разговаривал об этом. Будем  слушать  или,  может,  со  мной
пойдем? Я вам свой пулемет покажу, - остановил Кеша товарищей.
   - Свой? - недоверчиво спросил Коля.
   - Ну да, ведь я теперь пулеметчик, второй номер.
   Левка покачал головой.
   - Нет, с митинга уходить нельзя. Мы ведь  теперь  партизаны  тоже!  Как
все, так и мы.
   Партизаны забрались по  крутому  берегу  на  широкую  террасу,  намытую
морскими волнами, и здесь расположились. Над  головами  партизан  поднялся
частокол из винтовочных стволов. Засинел дымок от цигарок.
   Первым стал говорить Иван Лукич.
   - Товарищи! - крикнул он.
   Настала тишина. Слышно  было  только,  как  волны  ворошили  прибрежную
гальку.
   - Товарищи! - повторил Иван Лукич и стал говорить о трудной и  жестокой
борьбе, которая предстоит им. О хитром, коварном  враге,  о  том,  сколько
силы, терпения  и  беззаветного  мужества  потребуется  партизанам,  чтобы
добиться победы в их правом и святом деле.
   И хотя Иван Лукич ни разу не упомянул  о  своем  сыне  и  его  друзьях,
партизаны часто поворачивали  головы  в  сторону  мальчиков,  а  когда  он
закончил речь, то кто-то крикнул:
   - Ка-ача-ать!
   И вот Левка, Сун, Коля замелькали в воздухе. За компанию качали и Кешу.
Он, видно, уже привык к такому проявлению дружеских  чувств.  Взлетая  над
головами, Кеша хладнокровно поддерживал руками пулеметную ленту.
   Когда партизаны снова расселись и задымили махоркой, слово взял дядюшка
Ван Фу, которого все в отряде звали просто Ваней.
   Ван Фу улыбался. Но вот улыбка сошла с его лица, губы  строго  сжались,
он резким движением руки сорвал с головы белый поварской колпак и сказал:
   - Ничего, ребята! Ничего! Скоро, очень  скоро  не  будет  больше  таких
людей, - повар показал на гряду рифов, за которыми погрузилось на дно моря
вражеское судно. - Я знаю, это трудно, такие  люди,  как  клопы,  их  надо
огнем выжигать и еще кипятком...
   Партизаны засмеялись.
   - И мы их выжжем! - возвысил голос повар и развел руки в стороны. - Вот
нас сколько только здесь. А сколько там в тайге, во всей России, у  нас  в
Китае, везде!
   Раздались голоса:
   - Правильно, Ваня!
   - Ишь, как наш повар кроет, ровно по книге!
   - Расскажи, как с хозяином рассчитался.
   Повара не отпускали до тех пор, пока он не рассказал о своей  службе  у
господ и о драке с хозяином.
   Эта простая история всегда доставляла партизанам большое  удовольствие.
Рассказ повара действовал на них лучше всякой зажигательной  речи.  Слушая
Ван Фу, партизаны вспоминали свои обиды и свое горе, а когда у повара дело
доходило до развязки и он мастерски изображал свою  расправу  с  Корецким,
раздавался одобрительный гул.
   После дядюшки Вана выступало еще много партизан. Они клялись  отомстить
врагу и не складывать оружия до тех пор,  пока  последний  враг  не  будет
сброшен в океан.
   Наконец на стволе сосны снова  появился  Иван  Лукич.  Он  сказал,  что
завтра на рассвете отряд выступает в поход, и объявил митинг закрытым.
   Партизаны долго еще сидели на берегу, вели тихие разговоры, и  если  бы
не винтовки в их руках, то никто бы не подумал,  что  эти  люди  в  одежде
рабочих, крестьян и матросов собираются насмерть драться с врагом.
   После митинга к мальчикам подошел Лука Лукич  и  сказал,  оглядывая  их
критическим взглядом:
   - Ну, вояки, пошли со мной обмундирование подбирать! У нас  без  штанов
не воюют!
   Невдалеке, прямо на песке,  лежало  сваленное  в  кучу  обмундирование,
взятое с "Орла".
   - Ну вот, подбирайте, кому что подойдет.
   Среди вещей Сун отыскал свой вещевой мешок. В нем нашлись две рубахи  и
штаны.
   - Надевай, ребята, пожалуйста! - Сун протянул штаны Коле.
   Коля отвел его руку:
   - Не надо. Я военное надену. Я  вот  штаны  нашел...  Красота!  Правда,
большеваты немного, да ничего, подвернем слегка!
   Кеша деятельно помогал товарищам обмундировываться. Он протянул Левке и
Суну матросские башмаки с ушками.
   - Ну вот и хорошо! - сказал Лука Лукич. - Теперь я пойду  по  делам,  а
Кеша вас со всем партизанским войском познакомит.
   Кеша первым делом повел товарищей в лес, к "максимке", как  он  любовно
называл свой пулемет системы "максим". Под кустом  калины  возле  пулемета
спал, положив под голову коробку с пулеметной лентой,  молодой  белобрысый
парень. Во сне он смешно морщился,  стараясь  прогнать  муравьев,  которые
ползали у него по лицу.
   Кеша прошептал, показывая глазами на спящего:
   - Мой первый номер. Ночью в карауле был, вот теперь и  отсыпается.  Вот
кто "максимку" знает! С завязанными глазами весь до  винтика  разбирает  и
собирает. Я у него учусь. Хотите, я сейчас замок разберу?
   Кеша открыл было крышку пулемета, но она вырвалась из рук и  со  звоном
шлепнулась на место.
   Первый номер проснулся, сел и произнес хриплым со сна голосом:
   - Ты что это? Опять захотел поднять боевую тревогу?
   - Да нет, Алексей Васильевич, что вы! Я вот хотел ребятам показать...
   - Я вот тебе  покажу.  Ты  у  меня  узнаешь,  -  ворчал  первый  номер,
укладываясь  поудобней.  Через  несколько  секунд  он  уже   снова   спал,
посвистывая носом.
   - Дрыхнет уже... Да, попало мне вчера. Нажал на спуск, и такая  очередь
получилась, что все в ружье! Думали,  беляки  подползли...  Чуть  было  не
разжаловали. Хотели в пехоту перевести. Ну, пошли дальше.
   Кеша повел товарищей к артиллеристам  и  показал  им  маленькую  горную
пушку, которой был потоплен катер. У пушки  сидело  пятеро  артиллеристов.
Они ели из одной кастрюли суп, хрустя сухарями.
   - Хлеб да соль, - сказал Кеша.
   - Милости просим обедать с нами, - ответил бритоголовый артиллерист.
   - Спасибо. Мы тоже идем обедать. Пошли, ребята, к дяде Ване. -  И  Кеша
увлек товарищей в ту сторону леса, откуда доносился веселый голос  повара,
смех партизан и звон котелков.
   Ван Фу налил мальчикам огромную миску супа.
   - Ешь, ребята! Такой суп сам царь не ел!
   - Спасибо. Вот только ложка-то у меня всего одна,  -  горестно  заметил
Кеша, глотая слюни.
   Повар протянул Суну  свою  ложку.  Левке  и  Коле  ложки  одолжили  уже
отобедавшие моряки.
   - Надо, ребята, вам  первым  делом  ложки  вырезать,  -  говорил  Кеша,
обжигаясь супом. - Без ложек в партизаны лучше и соваться нечего.
   После обеда Кеша, как радушный хозяин, предложил:
   - Может, отдохнуть хотите?
   - Дело, - сразу же согласился Коля.
   Левка и Сун также ничего не имели против отдыха. Через несколько  минут
повар, наливая суп, говорил партизанам вполголоса, показывая  черпаком  на
траву, где лежали мальчики:
   - Тише, там молодые партизаны спят!
   Солнце уже перевалило за полдень, когда мальчики проснулись и  побежали
купаться. Снова весь отряд находился на  берегу.  Партизаны  готовились  к
завтрашнему походу: чинили одежду  и  обувь,  стирали  в  ручье.  Нагретые
солнцем камни, кусты шиповника пестрели  от  разложенного  и  развешанного
белья.
   Мальчики мчались к воде, на бегу  сбрасывая  рубахи.  Им  не  терпелось
поскорее окунуться в прохладную воду. Кеша,  Сун,  Коля  нырнули  прямо  с
берега.
   Левка замешкался на берегу. На "Орле"  шли  приготовления  к  отходу  в
рейс. Четверо матросов, Лука Лукич и Максим Петрович, навалившись  грудью,
медленно крутили кабестан. Похрустывала на  барабане  якорная  цепь  и  со
звоном исчезала в канатном ящике.
   Первой мыслью Левки было немедленно плыть к катеру и  упросить  дедушку
взять его с собой. Левка сделал было уже шаг к воде,  да  случайно  бросил
взгляд на трубу катера и остановился. Обычно перед рейсом из трубы  весело
курился дымок, а из свистка, мурлыча, вырывался белый пар. Теперь же трубу
накрывал  серый  чехол,  и  она  безжизненно  маячила  на  зеленой  завесе
прибрежных зарослей.
   "На прикол ставят", - подумал было Левка. Но  нет,  "Орел"  по-прежнему
покачивался на волнах, а все матросы и  Максим  Петрович  уже  садились  в
шлюпку. Только Лука Лукич медлил, копаясь с чем-то у борта. Но  вот  и  он
какой-то усталой, разбитой походкой направился к шлюпке.
   Шлюпка медленно отвалила. И  тут  Левка  заметил,  что  катер  медленно
погружается в воду.
   Позади заскрипела галька, кто-то закашлялся. Левка оглянулся  и  увидел
Богатырева, который тоже смотрел на катер.
   - Тонет "Орел"! Смотрите, тонет! - в голосе Левки послышались слезы.
   - Не тонет. Становится в подводную гавань. С собой ведь его не возьмешь
в тайгу! Дно здесь хорошее: песок, глубина тоже  нормальная.  Вернемся,  в
момент поднимем.
   - Жалко все-таки... - промолвил Левка.
   - Как же не жалко? И мне жалко...  Да  ничего  не  поделаешь  -  война,
брат... - Богатырев задумался, следя за погружающимся "Орлом".
   В  бухту  с  моря  налетел  ветерок.  На  мачте  "Орла"  развернулся  и
затрепетал красный флаг.
   - Молодцы старики! - проговорил Богатырев.
   Одобрительный гул прошел и по всему берегу бухточки.
   Кеша, Сун, Коля тоже следили за "Орлом".  Когда  был  открыт  кингстон,
Кеша вдруг запел тоненьким, дрожащим голосом песню  о  "Варяге".  К  нему,
кашлянув несколько раз, присоединился Коля. За ним Андрей Богатырев.
   Вскоре песню подхватили партизаны. Сун не знал слов  этой  мужественной
песни, но, уловив мотив, стал подтягивать без слов. Так  под  дружный  хор
торжественных голосов алый флаг на мачте "Орла" скрылся в голубой воде.
   ...После  купанья  Кеша,  глядя  на  пасмурные  лица  своих  товарищей,
подмигнул сначала левым, а потом правым глазом и предложил:
   - Братва, хотите орлиное гнездо посмотреть? Пошли, тут недалеко.
   - Пошли! - согласился Левка, благодарно посмотрев на Кешу.
   Кеша повел друзей на скалистый мыс у входа в бухту. Там стояла одинокая
лиственница с орлиным гнездом на вершине. Когда мальчики подошли к дереву,
вверху раздался свист крыльев и огромный  белохвостый  орел  опустился  на
гнездо. У орла в когтях сверкала чешуей большая рыба.
   - Горбушу поймал, - определил Коля и тут же предложил: - Ребята,  давай
эту рыбу достанем. Нам ее дядя Ваня зажарит, а?
   - Чтоб орлята подохли с голоду? - запротестовал Кеша.
   - Пускай орлят кормит, - поддержал Кешу Левка.
   - Чудаки-рыбаки, - не сдавался Коля, - что такому орлу одна рыба?  Ведь
сейчас ход горбуши начался. Он вам сколько угодно натаскает. Я полезу... -
И Коля взялся было за первый сучок дерева, но его остановил Кеша:
   - Ну, уж если лезть кому, так это мне.  Я  куда  угодно  залезу.  -  И,
отстранив товарища, Кеша стал ловко взбираться по сучьям лиственницы.
   Орел натаскал для гнезда целый воз сухих сучьев, они зонтом  свисали  с
вершины дерева. Достигнув  гнезда,  Кеша  уселся  на  сук,  чтобы  немного
передохнуть. Он посмотрел вниз и закричал:
   - Ого-го-го! Вы там, как мальчики с пальчики!
   Затем Кеша посмотрел на море. С  высоты  оно  показалось  необыкновенно
ровным  и  пустынным,  только  на  рифах   ослепительно   сверкала   пена,
переливаясь, как драгоценное ожерелье, да на горизонте виднелся дым.
   - Ползет какая-то коробка, - определил Кеша. -  Да  не  одна.  Вон  еще
груба показалась! А вон еще! В кильватер идут.
   Кеша вырос в порту и прекрасно знал все классы кораблей.
   - Эсминцы, целых четыре! Курс держат прямо на нас! Что им  здесь  надо?
Как что? Они идут мстить за катер! - вслух подумал Кеша.
   И, не раздумывая больше, закричал товарищам:
   - Братва, поднимай тревогу, на нас эскадра идет!





   Мальчики бежали к лагерю так стремительно, они так выразительно  махали
руками, что еще издали обратили на  себя  внимание  партизан.  Часовой  на
берегу, до этого лениво бросавший камни в воду, побежал им навстречу.
   - Ну что там случилось? - спросил он, подбегая.
   Мальчики, перебивая друг друга, рассказали ему о  замеченных  кораблях.
Часовой выругался, вскинул винтовку и выстрелил в воздух.
   Сигнал тревоги  мигом  поднял  на  ноги  партизанский  лагерь.  Как  по
волшебству, исчезло белье  на  берегу:  купальщики  выскакивали  из  воды,
поспешно одевались и бежали к своим ротам. Прошло всего несколько минут, и
на  берегу  остались  только  часовой  да  Кеша,  у  которого  размоталась
пулеметная лента, и он, чертыхаясь, прилаживал ее.
   Когда Левка, Сун и Коля поднялись на крутой берег,  первые  взводы  уже
покидали лагерь. На буланом коне проехал дядюшка Ван Фу, громыхая  дымящей
кухней. Прошли артиллеристы: каждый из них нес по два снаряда. Вот  прошли
крепкие монгольские лошадки,  везя  во  вьюках  разобранные  части  горной
пушки.
   Наконец пробежал запыхавшийся Кеша, озабоченно бросив на ходу:
   - Я, братва, побегу догонять пулеметный взвод...
   Левка пристально вглядывался в проходивших партизан, ища  глазами  отца
или дедушку.
   Партизаны, проходя мимо мальчиков, шутили:
   - Смотри, какой заслон у нас остается.
   - Эти дадут перцу любому американцу!
   Рыжебородый, увешанный гранатами партизан пригласил:
   - Пошли с нами, хлопцы!
   - Мы командира ждем, назначение еще не  получили,  -  ответил  за  всех
Левка.
   - Твой батька с начальником штаба позади идет, - сказал Рыжебородый.
   Вскоре показались Иван Лукич и Андрей Богатырев. На потном, озабоченном
лице Богатырева появилась улыбка.
   - Почему не впереди? - спросил он ребят. - А ну, не отставать!
   - У нас назначения еще нет, - ответил Левка.
   - Будьте пока при кухне с дядей Ваней, - приказал Иван Лукич.
   - Как при кухне? - разочарованно повторили Левка и Коля.
   - Да так вот, при кухне, в интендантском взводе!
   Левка только вздохнул в ответ. Он не стал перечить отцу, зная, что  это
бесполезное дело. А Коля не удержался. Он уже мечтал, что их  всех  втроем
назначат  в  артиллерию  или  в  разведку,  а  тут,  извольте  радоваться,
отправляют на кухню.
   - Что же это такое? -  сказал  Коля.  -  Кому  в  пулеметчики,  а  кому
картошку чистить? Да?
   Богатырев хлопнул Колю по плечу.
   - Работать на кухне - дело не маленькое. Слышал, что дядя Ваня говорит:
"Без кухни войны нету!" То-то, брат!
   Коля пожал плечами.
   - То дядя Ваня, он повар, а мы артиллеристы!
   - Ах да, слышал, брат, слышал про вашу войну.  Это  ты,  кажется,  Сун,
взял скаутов на картечь?
   Сун покраснел.
   - Он, - ответил за Суна Левка. - От  его  выстрела  скауты  натерпелись
страху.
   Богатырев растолковал мальчикам  значение  их  новой  должности.  Коля,
слушая, уныло кивал в ответ, и только когда начальник штаба сказал: "У нас
и повара будут воевать..." - расправил плечи, решив про себя, что кто-кто,
а он-то уж долго не засидится возле кухни.
   ...Отряд уже около получаса двигался в глубь тайги, когда позади что-то
ухнуло и раскатистым эхом отдалось в чаще.
   - Огонь открыли, - сказал Богатырев.
   - Пусть бьют в белый свет как в копейку! - ответил Иван Лукич и передал
по цепочке команду: - Шире шаг!
   Разрывы снарядов на берегу  бухты  следовали  один  за  другим.  Прошло
минуты две-три, и противник перенес огонь. Снаряды зашелестели над головой
и разорвались где-то далеко впереди, и вдруг рвануло совсем близко: справа
и слева  от  колонны.  Партизаны  остановились,  многие  легли  на  землю,
прислушиваясь, как в наступившей жуткой тишине, шурша, осыпается  кедровая
хвоя да, ломая кустарник, падают тяжелые сучья, сбитые осколками.  Запахло
сладковатым дымком взрывчатки.
   - Вперед! - крикнул Иван Лукич.
   В голову и хвост колонны  стали  передавать  слова  команды.  Партизаны
вскочили с земли, и отряд пошел дальше, не задерживаясь  более,  хотя  еще
несколько снарядов разорвалось неподалеку.
   - Наугад бьет, нащупывает, - говорили партизаны.
   И, словно в подтверждение их слов, снова разрывы  снарядов  загрохотали
далеко на морском берегу. Вскоре отряд вышел из-под обстрела, а позади еще
долго гудела, стонала тайга, падали на землю вырванные с корнем деревья  и
в страхе разбегались звери.
   В тайге сумерки наступают рано. Тени от сопок плотно ложатся на деревья
и лесные поляны. Вверху еще сияет  жаркое  синее  небо,  а  среди  вековых
стволов уже веет вечерней свежестью, замолкают птицы, готовясь к  ночлегу,
вечерняя тишина охватывает тайгу.
   Как только сумеречные тени легли на тропу, по которой  двигался  отряд,
Иван Лукич отдал команду: "Становиться на  ночлег  у  первого  ручья".  По
лесу, перегоняя друг друга, понеслись отрывочные слова:
   - На... члег... виться...
   - Руч... чья...
   - Первого...
   Отряд растянулся более чем на версту. И пока последние подошли к месту,
выбранному для привала, здесь уже раздавались удары топоров, пахло  дымом,
варилась в котлах пища на кострах.
   -  Недурное  местечко  выбрали,  -  одобрительно  заметил  Иван  Лукич,
присаживаясь на валежину возле быстрого ручейка.
   Подошли Лука Лукич  с  Максимом  Петровичем  и  тоже  уселись  рядом  с
командиром. Богатырев пошел расставлять  посты.  Коля,  присев  на  камни,
зачерпнул ладонями воду:
   - Ух, и вода, аж зубы ноют!
   - Постой, не пей пока, остынь немного, - остановил его  Лука  Лукич.  -
После такого перехода нельзя пить ледяную воду, не то  заболеть  можно.  А
болеть нам теперь не положено по штату. Марш, ребята, смородину есть!  Вон
ее здесь сколько.
   Ветви  густого  кустарника  смородины  были  сплошь   усеяны   красными
гроздьями спелых ягод. Мальчики юркнули в кусты и только  движением  веток
выдавали свое присутствие.
   К поваленному дереву подошел партизан в надвинутой на глаза широкополой
фетровой шляпе. На боку у него болтался маузер в деревянном чехле. За  ним
показался Кеша с котелком  в  руке.  Услыхав  доносившиеся  из  кустарника
голоса товарищей, Кеша направился в смородинник.
   - Братва, ко мне! - сказал он таким радостным голосом, что Левка, Сун и
Коля немедленно выглянули из кустов.
   Кеша сделал таинственную мину и сказал,  кивая  в  сторону  поваленного
дерева:
   - Слыхали? Соловьев к нам прибыл.
   - Какой Соловьев?
   - Да тот самый, что в Союз молодежи записывал. Его к нам для  связи  из
города прислали. Он через Сучан пробрался. Все у беляков разузнал.  Ух,  и
наган у него в деревянном ящике! Да чего вы там сидите? Айда ко мне. Будем
ужинать. Я кашу уже на всех получил.
   Мальчики с аппетитом стали  уплетать  кашу,  посматривая  на  взрослых,
которые, собравшись в тесный круг, о чем-то совещались.
   Пришла ночь, душная, темная. Вокруг,  как  искры  от  костра,  метались
светляки. Они то собирались в  целые  созвездия,  то  внезапно  все  разом
гасли, то вдруг снова начинали тревожно  перемигиваться  своими  огненными
фонариками.
   Долго этой ночью горели костры. Партизаны хорошо  отдохнули  на  берегу
моря, да и переход сегодня выдался небольшой. Они вполголоса разговаривали
у костров о сегодняшнем налете вражеских кораблей, о  том,  как  по  всему
краю поднимается народ на борьбу с  пришельцами  из-за  океана.  Мальчики,
тесно прижавшись друг к другу,  лежали  на  чьей-то  солдатской  шинели  и
слушали взрослых.
   И впервые они поняли, что участвуют не в игре, вроде войны со скаутами,
что теперь они стали настоящими бойцами за самое  святое  дело  на  земле.
Конечно, никто из ребят не сказал бы таких торжественных слов,  но  каждый
из них чувствовал, что и он солдат, как и все эти  суровые  и  дорогие  им
люди, освещенные пламенем костра, что и он будет биться до тех  пор,  пока
на родной земле не останется ни одного чужеземца. С такими мыслями  они  и
уснули, и лица их были не по-детски строги.
   Дедушка Лука Лукич накрыл мальчиков своим плащом, а Соловьев, глядя  на
спящих, сказал:
   - Вот в отряде и организовалась молодежная ячейка. Дедуся, у вас далеко
заявление, о котором вы мне говорили?
   Лука Лукич достал из  кармана  нож  с  отверткой,  снял  сапог  и  стал
отвинчивать каблук. Каблук был полый, в нем хранился самый важный документ
отряда - шифр, там же было спрятано и  заявление  Левки,  Суна  и  Коли  о
приеме их в Союз молодежи.
   Соловьев взял заявления и хотел было их  спрятать  за  подкладку  своей
шляпы, но Лука Лукич остановил его:
   - Не годится такой документ пачкать об эту шляпу! И знаешь, что я  тебе
скажу, Леня: брось-ка ты этот трофей. Партизану не пристало  носить  такую
штуку, еще свои по ошибке подстрелят.
   - Пожалуй, вы правы, дедуся. Лети-ка ты, чепчик, к богу в рай!  -  и  с
этими словами Соловьев швырнул американскую шляпу в костер.





   Коле Воробьеву повезло. Теперь он, так же как  и  Кеша  Пушкарев,  стал
настоящей боевой единицей. Он  неотлучно  находился  при  штабе,  исполняя
обязанности посыльного. К великой  радости  Коли,  его  никто  не  называл
посыльным: за ним укрепилось сказанное кем-то в  шутку  звание  адъютанта.
Колю никто не назначал на эту высокую должность. Во время переходов  и  на
привалах он  неотлучно  следовал  за  начальником  штаба.  Коля  правильно
рассчитал, что рано или  поздно  понадобится  человек,  чтобы  сбегать  за
кем-нибудь или передать распоряжение. Однако очень долго  начальник  штаба
обходился без Колиных услуг. На марше все команды и  приказы  передавались
по цепочке, а на отдыхе начальник штаба пользовался, как он  сам  говорил,
рупором. Приложив ладони ко рту, он так гаркал на всю тайгу, что  ему  для
передачи приказаний не надо было никаких посредников.
   - Ну и голосок! - восхищались партизаны.
   Но отряд вышел, наконец, из глухого района, где село от села лежало  на
пятьдесят-сто верст. Идти приходилось теперь только ночами и то с большими
предосторожностями: каждую минуту можно было встретить врага. И вот тут-то
весьма кстати оказался Коля Воробьев. Он теперь дневал и ночевал в  штабе.
Левка и Сун не обижались на честолюбивого  товарища.  Дядюшка  Ван  Фу  не
особенно-то заваливал их работой. Мальчикам приходилось только заготовлять
дрова да собирать дикий лук на привалах.
   Партизанский отряд уже второй день стоял в густой чаще,  ожидая,  когда
вернется разведка. Партизаны чинили обувь и  одежду.  Вчера  они  устроили
охоту на коз, и теперь пять козьих  туш,  радуя  глаз  повара,  висели  на
деревьях возле кухни. А  сегодня  утром  портовый  грузчик  Гриша  Полторы
бродяги принес из деревни  два  мешка  картошки.  Дядюшка  В-ан  Фу  сиял:
наконец-то  появились  настоящие  продукты,  и  теперь  он  сможет  досыта
накормить людей.
   Сразу после завтрака повар взял за углы один  из  мешков  с  картошкой,
волоком дотащил, его до ручья и сказал Суну и Левке таинственным тоном:
   - Давайте скорей работать, ребята. На обед будет настоящее рагу. Такого
рагу даже китайский царь не ел!
   Втроем они расположились вокруг небольшой  заводи.  На  золотистое  дно
ручейка одна за другой  полетели  очищенные  картофелины.  Левка  чуть  не
обрезался, любуясь работой дядюшки  Ван  Фу.  Казалось,  картофелина  сама
вертится на его ладони и с превеликой радостью сбрасывает с себя надоевшую
серую одежду. Пока Левка с Суном разделывались с одной картошкой,  из  рук
повара на дно ручья летело целых три ослепительно белых клубня.
   Подошел Гриша Полторы бродяги и, молча вытащив  ножик,  тоже  потянулся
своей огромной ручищей к мешку.
   Повар, засмеявшись, сказал:
   - Ты смотри, Гриша, картошку не раздави!
   Левка и Сун прыснули. Гриша добродушно улыбнулся:
   - Я осторожно.
   Гриша прислушался к  шуму,  который  доносился  от  походной  кухни,  и
спросил:
   - Кто это там орудует?
   От кухни, скрытой кустами, доносился то скрежет ложки о днище котла, то
нетерпеливое повизгивание Рыжика и затем его аппетитное чавканье.
   - Да, наверное, Кеша котел выскребает и Рыжика кормит, - ответил повар.
   Между тем к Кеше и Рыжику подошел Коля.
   - Здорово, адъютант! - приветствовал его Кеша.
   - Привет! - ответил Коля и, заглянув в котел, сказал: - Ого! Почти  все
очистили с Рыжиком. Дайте-ка и мне немного.
   - Бери. Нам для командного состава ничего не жалко!
   - Хороша каша, только подгорела малость. Не бросай Рыжику,  дай-ка  мне
еще, а то с этой  работой  поесть  как  следует  не  успеваешь.  Только  и
слышишь: "Николай, туда!",  "Николай,  сюда!"  Хоть  разорвись  на  восемь
частей. Вот сейчас ты кашу ешь, а мне надо бежать командиров  созывать  на
совещание... Эту горелую корку отдай Рыжику, а мне вот отсюда наложи... да
поскорее, а то мне некогда. Только  что  Соловьев  вернулся  из  разведки.
Говорит, войско на нас прет! Тысяч сто!
   - Ври!
   - Ну не сто, а десять будет... Вот отсюда подцепи!
   - Не приставай! Не дам больше!
   - Если дашь, так я тебе по секрету, как другу, одну вещь скажу.  Только
чтобы никто не знал. Идет?
   - На, ешь!
   - На нас идет карательный отряд, - выпалил Коля.
   - Большой?
   - Целый полк! Там  и  беляки  и  американцы.  В  каждой  деревне  народ
расстреливают. Кто красный, того к стенке - и ваших нет. Эх,  дать  бы  им
перцу с морской солью!.. Ну, я  пошел.  И  так  с  тобой  сколько  времени
потерял! А  начштаба  приказал  немедленно  собрать  комсостав.  Приятного
аппетита!..
   Вскоре Коля с озабоченным видом появился у ручья.
   - Доставай ножичек, адъютант! - предложил ему Гриша.
   - Некогда... - ответил Коля, но сам не тронулся с места.
   - Что нового в штабе? -  спросил  Левка,  едва  сдерживаясь,  чтобы  не
расхохотаться.
   - В штабе новостей много, да не про всех...
   - Ну-ну, не сердись. Что там Соловьев рассказывал?
   -  Новостей  много,  да  это  пока  военная  тайна,  известная   только
работникам штаба, - сказал Коля, озабоченно вздохнул и, перепрыгнув  через
ручей, зашагал между деревьями.
   Вскоре до дядюшки Ван Фу и мальчиков донесся его голос:
   - Дядя Спиридон, идите в штаб, там Соловьев пришел... отряд беляков  на
нас двигается... чтоб им сдохнуть!.. Скорей идите... А я  к  артиллеристам
побегу... Только вы никому об этом...
   И тут уж чистильщики картошки  не  выдержали  и  при  последних  словах
ревностного хранителя военной тайны залились смехом.
   ...После обеда партизаны выступили навстречу белым и к вечеру пришли  в
Каменную падь. По дну этого узкого оврага с крутыми  каменистыми  склонами
завтра должен  был  пройти  батальон  белогвардейцев.  Партизаны  занимали
боевые  позиции,  потягивая  аппетитный  аромат  супа.  По  этому   запаху
артельщики безошибочно  находили  кухню.  Мальчики,  как  всегда,  ужинали
вместе, черпая ложками похлебку из одного котелка. Ели  не  спеша,  строго
соблюдая очередь, чтобы каждому досталось поровну.
   Подошел Соловьев. Мальчики раздвинулись, освобождая место у котелка.
   - Спасибо! На меня разведчики получили! -  Соловьев  улыбнулся,  присел
возле мальчиков на траву и спросил: - Ну как, не боязно?
   - Чего бояться-то? - ответил, будто не понимая, о чем идет речь, Коля.
   - Как чего? Ведь завтра-то настоящее сражение будет! Ну вот я  и  хотел
сказать, что мы, как члены Союза молодежи, должны оправдать  наше  звание.
Дело, братцы, не шуточное. Это не в Голубинке со скаутами драться.
   Мальчики переглянулись. Их обижал  и  этот  покровительственный  тон  и
напоминание о их возрасте.
   Коля, прищурившись, с сожалением посмотрел на Соловьева.
   "Посмотрим, кто еще и как покажет себя в бою", - говорил этот взгляд.
   Левка раскрыл было рот, чтобы ответить Соловьеву, но тот,  увидев,  что
обидел ребят, заговорил быстро и взволнованно:
   - Я знаю, что  вы  ничего...  можно  сказать,  хорошо  и  даже  отлично
действовали. Да у меня обязанность такая. Я должен вас агитировать.  Давно
собирался поговорить насчет текущего момента  и  насчет  прочего,  да  все
некогда было. А момент, братцы, сейчас самый подходящий, чтобы всю  контру
к ногтю.
   - Знаем! - сказал Коля. - Давно бы надо.
   Соловьев улыбнулся.
   - Знаю, что знаете.  Левка  у  вас  чуть  гимназию  не  окончил,  почти
профессор; ты, Николай, тоже человек с образованьем.
   Коля, самодовольно усмехнувшись, почесал затылок.
   - Да и Сун тоже классово сознательный  тип,  -  продолжал  Соловьев.  -
Отсюда вытекает, что дело наше ясное, контру мы всю разделаем под орех,  и
тогда, ребята, вот когда будет жизнь! Такая жизнь и в самом хорошем сне не
приснится. - Соловьев развалился на траве, уставившись в потемневшее  небо
с редкими звездами, и мечтательно  произнес:  -  Да,  будет  такое  время.
Кончится война. Каждый на свое место встанет: кто пахать, кто ковать,  кто
уголь добывать, а я, братцы, учиться пойду. Приду в самую высшую  школу  и
скажу самому главному ученому: выкладывай  всю  науку  бывшему  партизану!
Испугается, наверное, старик. Никогда он, поди, такого ученика не видал: в
руках винтовка, а сбоку маузер.
   - А ты сними, - посоветовал Коля. - Кто же так в школу ходит?
   - Придется... И выучусь я, братцы,  на  инженера.  Буду  дома  строить,
большие, красивые. Построю - живи кто хочешь и вспоминай Лешку  Соловьева.
- Он залился счастливым смехом, предвкушая радость того далекого дня.
   Кеша сбегал к разведчикам за ужином для Соловьева. Соловьев с аппетитом
ел похлебку и расспрашивал:
   - Ну, а ты, Лева, кем быть хочешь?
   - Моряком!
   - Хорошее дело. Ну, а ты, Сун?
   - Я тоже моряком или доктором...
   - Значит, быть тебе морским лекпомом, - решил Соловьев.
   - А я механиком буду, - не дожидаясь вопроса, сказал Кеша.
   - Замечательно! Механик - это почти что инженер! Ну, а ты, Николай?
   - Я буду генералом, - уверенно ответил Коля.
   - Генералов нам тоже надо. Что ж, от адъютанта до генерала  не  так  уж
далеко...
   Беседу прервал дядюшка Ван Фу.
   - Ребята, идите сюда - кухню будем заряжать. Завтра  кухня  тоже  будет
воевать!
   Сун умоляюще посмотрел на повара. Взгляд повара смягчился.
   - Тебе чего? - спросил он.
   - Совсем ничего. Мы тут думали, кто кем будет после войны.
   Повар присел на корточки, всем своим видом выражая любопытство. А когда
Сун передал ему содержание разговора, то повар одобрительно засмеялся.
   - Это прямо очень хорошо, ребята. Кто моряк, кто доктор,  кто  механик!
Это очень хорошо! Николай будет сердитым генералом! О, я знаю!
   Коля шмыгнул носом. Ему очень не нравилось, что  повар,  говоря  о  его
мечте, лукаво поглядывает на окружающих.
   - Ну и буду! Вот увидишь, буду генералом. А вот ты, Ван Фу,  интересно,
что будешь делать после войны? Буржуев-то не будет? Некому  станет  парить
да жарить!
   Повар и виду не подал, что заметил раздражение будущего генерала.
   - И-и, Коля! Люди всегда будут кушать. Повар не пропадет без работы.
   Кеша ухмыльнулся:
   - Вот станешь, ты, Колька, генералом и возьмешь его к себе щи варить.
   - Тебя не спрошу!
   - Ну-ну! - примирительно сказал Соловьев.
   - Да я ничего! - Коля бросил сердитый взгляд на Кешу.
   - И я ничего! - ответил Кеша.
   Повар выжидательно помолчал, а потом изумил всех, сказав:
   - Когда здесь войну кончим, поеду опять воевать!
   Ребята удивились:
   - Воевать?
   - С кем же?
   - Куда же ты поедешь?
   - Домой поеду. На свою родину! Там тоже надо, чтобы  мало-мало  порядок
был. Ну, пошли кухню заряжать!





   Коля проснулся, разбуженный  громкими  голосами.  Левка  и  Сун  что-то
наперебой рассказывали дядюшке Ван Фу.
   Коля проснулся, открыл глаза  и  снова  закрыл  их,  ослепленный  ярким
солнцем. Страшная мысль промелькнула в Колиной голове: "А вдруг  проспал?"
Но он отогнал ее: "Ничего не проспал, им  хорошо  лясы  точить,  спят  всю
ночь, а тут ни днем ни ночью покоя нет..."
   Но заснуть Коля больше уже не мог. Он  встал.  В  десяти  шагах,  возле
дымящей кухни, стоял Левка с новой кожаной сумкой через плечо. Рядом с ним
стоял Сун и показывал повару офицерскую саблю в  блестящих  никелированных
ножнах.
   - О, это очень страшный ножик! - сказал Ван Фу, притрагиваясь к  ножнам
и тут же с комическим страхом отдергивая руку.
   - Вы не смейтесь! Такой саблей можно что угодно срубить. - Сун с трудом
вытащил клинок и стал им наносить удары по кустам, что росли вокруг кухни.
Сабля оказалась тупой. Она только сбивала листья да сдирала кору с ветвей.
   Повар со смехом спрятался за кухню и, высовываясь  из-за  нее,  говорил
при каждом взмахе сабли:
   - Ух, как страшно!
   - Да ты не умеешь, дай-ка я, - сказал Левка, но и он, взмахнув раза два
клинком, с презрением произнес: - Ну и сабля!
   Сун подмигнул Левке и, показывая глазами на повара, предложил:
   - Давай подарим саблю дядюшке Ван Фу.
   - Вот это правильно! А то у него нет  никакого  оружия...  вдруг  белые
нападут, - и Левка протянул повару блестящий клинок. - Нате,  товарищ  Ван
Фу. Награждаем вас за храбрость!
   - Зачем мне такой длинный  ножик?  -  взмолился  повар,  обеими  руками
отстраняя саблю.
   - Ты его обломай! - засмеялся Сун. - Будешь мясо резать!
   Повар взял у Левки саблю, положил ее на железный обод колеса,  взмахнул
топором, и на землю со звоном полетел обломок клинка.
   - Правда, хороший будет ножик, только поточить мало-мало надо! - сказал
повар, любуясь своим приобретением.
   "Эх, добрую саблю загубили! Как бы она мне пригодилась", - подумал Коля
и подошел к товарищам.
   - Доброе утро! Выспался? - встретил его Левка.
   В глазах у Коли блестели слезы:
   - Разбудить не могли... Что теперь про меня подумают?
   - Ну не сердись. Богатырев приказал тебя  не  будить.  Хочешь,  подарю?
Офицерская! - И Левка протянул товарищу сумку.
   Коля быстро взял сумку, опасаясь, как бы Левка не передумал. По  правде
говоря, сумка ему понравилась даже больше,  чем  сабля.  Он  быстро  надел
подарок через плечо и, оправляя, спросил деловито:
   - Ну, как там, в засаде?
   - Дедушка рассказывал: только один взвод вошел в  ловушку,  как  кто-то
без команды взял да и пальнул из винтовки! Беляки назад повернули. Ну,  их
все равно почти всех положили. Две повозки захватили  с  консервами  да  с
патронами. Они вон там за кустами стоят.  Беляки  теперь  на  той  стороне
речки окопались и стреляют. Слышишь? Как гвозди заколачивают!
   - Из пулемета строчат, -  с  видом  знатока  определил  Коля.  -  Пошли
посмотрим.
   Заботливый дядюшка Ван Фу поманил Колю рукой.
   -  Пожалуйста,  генерал,  завтрак  готов,  только  маленько   холодный!
Извините!
   - Не буду я есть, не хочу, пошли скорей, вот напиться бы... -  И,  хотя
ручей журчал в трех шагах, Коля,  махнув  нетерпеливо  рукой,  добавил:  -
Ничего, пошли, потом напьюсь!
   - Идем напрямую, через сопку. Тут совсем рядом, - предложил Левка и, не
дожидаясь согласия Коли, исчез в кустарнике. За ним юркнул в зеленую  чащу
Коля и Сун.
   Перевалив через гребень невысокой сопки, мальчики очутились в  Каменной
пади. Коля тщетно искал глазами следы сражения. Казалось,  это  был  самый
мирный уголок на земле: здесь все цвело, тянулось к солнцу, гудели  шмели,
неподвижно застыла листва на ветвях деревьев.
   Коля вопросительно посмотрел на Левку, тот понял и показал головой чуть
вперед:
   - Там. Смотри.
   Коля взглянул и остановился пораженный: из травы возле дороги виднелись
босые ноги с ярко-желтыми пятками.
   - Пошли, не бойся, тут их по кустам много лежит...
   Позади послышались шаги. Мальчики оглянулись. По дороге, о чем-то  тихо
разговаривая, шли Лука  Лукич  и  Максим  Петрович  -  оба  с  винтовками,
по-охотничьи заброшенными за спину. Глядя на них,  Левка  вспомнил  совсем
недавние времена, когда отец с дедом брали его с собой на охоту.
   - Вы что здесь делаете? - строго спросил Лука Лукич.
   - Наганы пришли искать, - ответил Левка.
   - Без вас  уже  все  подобрали.  Марш  на  кухню,  а  то  еще  на  пулю
наткнетесь.
   Максим Петрович, увидав пятки убитого,  поморщился,  словно  от  зубной
боли, и тоже сказал:
   - Идите-ка вы, ребята, лучше к дяде Ване да помогите ему.  Надо,  чтобы
обед вовремя поспел.
   - Мне в штаб надо... - И Коля рванулся было вперед,  но  его  остановил
Лука Лукич.
   - Никаких штабов! Будь под Левкиным начальством. А ты, Левка, отвечаешь
за свой народ головой. Чтобы духу вашего здесь не было.
   Коля насупился:
   - Кешке можно... он даже пулеметчик. А мы чем хуже?
   - Кеша сейчас тоже к вам явится. Ну-ка, - уже мягко добавил Лука Лукич,
- идите к своему шеф-повару и готовьте обед. Да получше!
   Когда старики скрылись из виду, Коля предложил:
   - Вот что, ребята. Мы тоже не маленькие! Давайте все обследуем и  тогда
уйдем.
   Сун вопросительно посмотрел на Левку. Левка также считал несправедливым
приказание деда, но он понимал, что такое дисциплина.
   - Нельзя, ребята. Что мы, маленькие? Ведь мы бойцы!  А  раз  так,  надо
подчиняться приказанию. Что будет, если  каждый  станет  делать,  что  ему
вздумается? И еще: ведь мы пошли и не спросились у Ван Фу.
   Сун согласно закивал головой.
   - А ну вас, - Коля махнул рукой, - с вами  не  сговоришься.  Пошли  уж!
Стойте-ка... Слышь, вроде кто-то идет...
   Вдали показалось несколько партизан. Среди них шагал Кеша  Пушкарев.  У
двоих партизан болтались разрезанные рукава рубах. Один из них был ранен в
плечо, другой - в руку. У Кеши на левой руке тоже белела повязка. За  ними
ковылял, опираясь на  огромную  дубину,  раненный  в  ногу  Гриша  Полторы
бродяги. Левка, Коля и Сун побежали навстречу раненым.
   Кешу засыпали вопросами:
   - Ранили?
   - Больно?
   - Кто ранил?
   - Пустяки, ладошку пробило, - ответил Кеша. - Когда мы  отсюда  беляков
выбили, Богатырев приказал переменить позицию: залечь по-над  речкой.  Ну,
мы и  заняли  новую  позицию.  Вот  там  и  царапнуло.  Я  сразу  даже  не
почувствовал. Поднял руку ветку сломать, а  пуля  как  кольнет...  Смотрю,
кровь. Потом ныть стала.
   Кеша и  партизаны  всю  дорогу  до  самой  кухни  возбужденно  делились
впечатлениями о ходе боя.
   Вскоре вернулись Лука Лукич с Максимом Петровичем. Лука Лукич  приказал
немедленно запрягать кухню и вместе  с  ранеными  отходить  к  Коптяевской
заимке.
   Повар возразил:
   - Зачем кухню везти в лес, когда суп уже кушать можно? Народ, наверное,
шибко голодный!
   - Да, народ проголодался порядочно. Вот что, - Лука  Лукич  в  раздумье
почесал подбородок, - ты выезжай-ка на дорогу и начинай раздавать еду тем,
кто будет выходить из боя. Действуй!
   - Правильный разговор, - одобрил повар.
   Лука Лукич приказал Левке и Суну накормить раненых и ехать  с  ними  на
трофейных повозках по дороге, которая вела в Коптяевскую заимку. Коля стал
усердно помогать повару запрягать Гнедка.
   - Вот так бы давно, - похвалил его Лука Лукич.
   Максиму Петровичу  тоже  понравилось  ревностное  усердие  Коли,  и  он
одобрительно заметил:
   - Вот и ты нашел настоящее дело, а то вместо работы  все  в  начальство
пробиваешься.
   Старики засмеялись.
   - Мы работы не  боимся,  -  ответил  Коля,  надевая  хомут  на  покорно
вытянутую шею Гнедка.
   Коля неспроста трудился. "Все-таки хоть с кухней, да подъеду к штабу, -
размышлял он. - Мне бы только в падь выбраться, где штаб стоит. А там  для
меня работа найдется! Буду я по тылам околачиваться!" Коля влез на облучок
и слегка хлестнул Гнедка вожжами.
   В падь пришлось пробираться в объезд, по проселочной ухабистой дороге.
   - Тише, тише, суп  сильно  не  разбалтывай!  -  покрикивал  на  возницу
дядюшка Ван Фу.
   Отойдя немного от лагеря, повар спохватился:
   - Ты, Коля, поезжай, я тебя догоню. Я длинный ножик забыл на дереве,  -
и дядюшка Ван Фу повернул назад.
   Коля не упустил новой возможности  показать  свое  усердие  и  хлестнул
Гнедка, решив, что пока повар бегает за ножиком, он уже приедет в  падь  и
сам раздаст партизанам суп.
   Коля ехал уже довольно продолжительное время, а перекрестка  дорог,  на
котором  он  должен  был  свернуть  в  Каменную  падь,  все  не  было.  Он
прислушался:  редкие  выстрелы  доносились   слева.   "Наверное,   проехал
перекресток", - подумал Коля и, не раздумывая, повернул назад.
   Так, прокружив с полчаса, он действительно увидел перекресток и свернул
влево. Но и эта дорога тянулась бесконечно  между  непроницаемыми  стенами
деревьев и кустарника. Тогда Коля снова свернул на тропу, которая  привела
его к болоту. Он снова повернул и выехал, как ему  показалось,  на  старую
дорогу. Вскоре деревья стали редеть, дорога  пошла  под  гору,  и  Гнедко,
увлекаемый кухней, пошел  вскачь  и  вынес  Колю  в  долину,  заставленную
высокими стогами. Местность была явно не похожа  на  Каменную  падь.  Коле
стало ясно, что какими-то неведомыми путями он выехал к реке и что  где-то
очень близко находятся свои.
   Между тем с обеих сторон долины за кухней наблюдали. Кухня, подпрыгивая
на кочках, ехала к белым.
   К  тому  времени,  когда  Коля  неожиданно  появился   между   огневыми
позициями, последние  партизаны  отходили  со  своего  рубежа.  Оставались
только начальник штаба да рыжебородый партизан -  снайпер.  Богатырев  еще
раз обходил гребень сопки, чтобы убедиться, не остался ли кто.
   - Кажется, все ушли и нам пора, - сказал Богатырев, подходя к снайперу.
   Тот не ответил. Сидя на земле  и  положив  ствол  винтовки  в  развилку
молодого дубка, он старательно целился. Гнедко  бежал  неровно,  скачками.
Стрелок не спускал курка: он дожидался, когда кухня начнет подниматься  на
бугорок и конь пойдет шагом.
   - Дай-ка им пообедать! -  сказал  Богатырев,  увидев  кухню,  и  поднес
бинокль к глазам. - Стой, не стреляй! - крикнул он снайперу.
   - Это почему  же?  -  и  партизан  удивленно  посмотрел  на  Богатырева
красными, воспаленными глазами.
   Богатырев приложил ладони ко рту и во всю силу своей богатырской  груди
рявкнул:
   - Назад, Колька! Уши нарву!
   Кухня остановилась. Богатырев увидел в бинокль  оторопелое  лицо  Коли,
потную спину лошади. Затем  Коля  взмахнул  вожжами,  кухня  повернула,  и
теперь уже Гнедко вскачь несся к красным.
   Белые открыли огонь.
   Богатырев снова крикнул:
   - Прячься за кухню, пригнись!
   Коля сполз  на  приступочку  для  ног.  Свист  пуль,  треск  выстрелов,
понуканье Коли подгоняли Гнедка, и он мчался как вихрь. Вот он  с  разбегу
взял крутой подъем. Остался самый опасный участок пути: конь скакал  боком
к стреляющим. Вся  дорога  вокруг  покрылась  облачками  пыли,  вздымаемой
пулями. Из бака кухни били тонкие струйки супа.
   Снайпер посылал в белых  пулю  за  пулей,  приговаривая  после  каждого
выстрела:
   - Вот вам за обед, вражьи дети!
   Гнедко вынес кухню в Каменную падь и внезапно  остановился,  потряхивая
головой с простреленным ухом.
   Коля с трудом сполз с приступки. Все его тело ныло от страшных толчков,
полученных во время бешеной скачки, на рассеченном  лбу  запеклась  кровь.
Прихрамывая, Коля обошел кухню. При виде суповых фонтанчиков он  испугался
гораздо сильнее, чем там, под пулями. Но Коле было несвойственно  опускать
руки в трудную минуту. Вытащив из кармана ножик с перламутровой ручкой, он
стал поспешно строгать колышки и забивать ими пробоины. За  этим  занятием
его  застали  Богатырев  и  рыжебородый  партизан.  Начальник  штаба   так
обрадовался,  увидав  Колю  живым   и   невредимым,   что,   к   удивлению
сконфуженного  мальчика,  назвал  его  молодцом,  а  Гнедка  потрепал   по
взмыленной шее.
   Рыжебородый партизан был явно недоволен таким попустительством.
   - Ну и разиня же ты, парень! - ворчал он дорогой. - Где  у  тебя  глаза
были? Заблудился? Снял бы я с тебя штаны да всыпал бы тебе березовой каши,
тогда бы ты знал, как губить такой суп. Ну  ничего,  тебя  дядя  Ваня  еще
отблагодарит! Вон он и сам легок на помине!
   Навстречу действительно бежал дядюшка Ван Фу с обломком сабли в  руках.
Коля для безопасности спрятался  за  спину  Богатырева.  Дядюшка  Ван  Фу,
гневно сверкая глазами, бросился было ловить Колю, но, узнав от начальника
штаба, что кухня находилась под  вражеским  огнем,  только  погрозил  Коле
пальцем и стал считать пробоины.
   - Пятнадцать дырок, - произнес он, с удивлением поглядывая на Колю, - а
сам живой и конь целый остался!
   - Еще одна дырка в ухе у Гнедка, - вставил Коля.
   Дядюшка  Ван  Фу  внезапно  просиял   и,   взмахнув   обломком   сабли,
торжественно произнес:
   - О! Теперь никто не скажет, что мы не воюем!
   Партизан, покрутив головой, усмехнулся:
   - Ишь, как дело поворачивается! А я бы все-таки всыпал этому  герою  по
первое число!
   Так и не пришлось в этот день партизанам во-время пообедать. Иван Лукич
приказал дядюшке Ван Фу как можно быстрей  уходить  подальше  от  Каменной
пади.  Белые  каждую  минуту  могли  обнаружить  отступление  партизан   и
броситься в погоню.
   Скудные порции суповой гущи дядюшка Ван Фу  роздал  только  под  вечер.
Многие партизаны во время обеда со смехом выплевывали винтовочные  пули  и
вновь начинали обсуждать приключение с кухней.
   Коля с самым скромным видом обедал в кругу друзей,  а  когда  ему  тоже
попалась в ложку пуля, сказал:
   - Да, горячий был денек! Набросали они сегодня мне в суп свинца.





   Как ни велика тайга, только  трудно  в  ней  на  долгий  срок  укрыться
человеку.  Рано  или  поздно  набредет  на  его  след  охотник,  и   через
неделю-другую на сотни верст  вокруг  уже  будут  знать  о  новом  таежном
жителе. Лет десять назад захотел укрыться  в  тайге  неизвестный  человек.
Тайком пробрался он в таежные дебри, облюбовал солнечную  падь  с  ключом,
срубил зимовье и стал жить. Только раза два в год выбирался он из пади  за
мукой, боеприпасами да за одеждой, выменивая все это на пушнину. Ходил  он
за всем этим в самые дальние деревни, и все-таки  скоро  жители  окрестных
сел узнали о его существовании.
   Как-то осенью набрели фроловские охотники на незнакомый след, пошли  по
следу и видят - стоит новое зимовье: мох между бревнами еще космами висит.
Возле зимовья огород, три колоды пчел, на жердях медвежья шкура сохнет, на
суку кедра кабаний окорок вялится. Хозяина дома не было. Охотники зашли  в
зимовье, вскипятили чайку, напились, посудачили да и пошли своей  дорогой.
Только кто-то из них заметил:
   - И чего человек живет в такой глухомани? Только небо коптит.
   - Право слово, коптяй и есть, - добавил другой.
   Скоро к заимке пролегла через пади  и  мари  узкая  тропинка.  Охотники
стали наведываться к нелюдимому человеку, узнали его  имя  и  фамилию,  да
кличка уже прилипла к нему пуще еловой смолы. На веки  вечные  превратился
он в Коптяя. Коптяевскими стали звать и заимку, и падь, и ручей.
   Старик Коптяй встретил партизан неприветливо. Давно он  не  выходил  из
тайги, не знал, что творится на белом свете. Он стоял у зимовья,  опершись
на ружье, и даже не унимал собак. К нему подошел Богатырев,  поздоровался,
предложил табаку, рассказал новости, и старик крикнул, наконец,  на  своих
лаек почти ласково:
   - Цыц, язви вас!
   А когда через несколько  дней  партизаны  снова  отправились  в  поход,
Коптяй пошел проводником.
   Коптяевская заимка превратилась в главную  базу  партизанского  отряда.
Партизаны построили  вокруг  нее  еще  несколько  изб,  баню,  склады  для
продовольствия и боеприпасов. Здесь же находились партизанский  госпиталь,
оружейная мастерская и даже фабрика ручных гранат.
   На заимке постоянно находились Лука  Лукич  со  своим  другом  Максимом
Петровичем,  Левка,  Сун,  Кеша,  Коля  и  дядюшка  Ван   Фу.   С   кухней
передвигаться  по  тайге  было  невозможно,  и  повар   занимался   теперь
заготовкой  продуктов:  сушил  и  солил  оленье  и  козье  мясо,   добытое
партизанами на охоте, пек  хлеб  на  весь  отряд,  сушил  сухари,  собирал
целебные травы для леченья больных и раненых.
   Лука Лукич заведовал всем хозяйством. Максим Петрович и  Гриша  Полторы
бродяги, у которого очень медленно заживала  раненая  нога,  ремонтировали
оружие. А когда после  удачного  налета  на  склад  боеприпасов  партизаны
принесли несколько ящиков  динамита,  они  стали  делать  ручные  гранаты,
начиняя динамитом консервные банки.
   Кеша и Коля, несмотря на  строжайший  запрет  Ивана  Лукича,  два  раза
убегали  вслед  за  партизанским  отрядом,  за  что  и  получали  нагоняи.
Смирились они со своей участью  "тыловых  крыс"  только  после  того,  как
командир приказал всем мальчикам нести  охрану  заимки,  предупредив,  что
если они уйдут с поста, то разговор будет "по-партизански".
   Кешка ударил об землю свою бескозырку и на потеху всему отряду крикнул:
   - Нет правды на земле, нет ее и выше - сказал маляр на крыше! - и пошел
к Максиму Петровичу получать американский карабин.
   Коля считал себя работником  штаба,  лихим  военным  и  потому  гораздо
тяжелее остальных ребят перенес этот удар. На одной из захваченных  в  бою
повозок Коля нашел  великолепные  галифе  малинового  цвета  и  английский
темно-зеленый френч. Не беда, что все это  шилось  на  довольно  солидного
вояку и френч больше походил на пальто. Коля обрезал его полы  так,  чтобы
из-под них виднелись штаны, и засучил рукава. Так же смело он  расправился
со штанами. В довершение своего наряда  он  выпросил  у  Кешки  пулеметную
ленту, туго перепоясался ею и развесил на ней все свое оружие.  Спереди  у
него грозно свисала граната-бутылка, слева - обрубленная дядюшкой  Ван  Фу
никелированная сабля, заменившая ему, как Коля объяснил,  морской  кортик;
справа через плечо была надета кожаная сумка. Бравый  вид  Коли  Воробьева
приводил партизан в восторг и вызывал нескрываемую  зависть  не  только  у
всех деревенских ребят, когда он ходил с дедом Коптяем в ближнее село,  но
даже и у Кешки, хотя пулеметчик  тоже  не  мог  пожаловаться  на  бедность
своего костюма и оружия.
   Кеша носил кожаные штаны, бушлат, неизменную тельняшку. Он был весь  во
всех направлениях обмотан пулеметной лентой, на  поясе  у  него  болтались
даже две американские гранаты. Однако Кешка с болью в сердце сознавал, что
такого залихватского форса, как у Коли Воробьева, у него не было.
   Вот уже прошла неделя, как партизанский отряд ушел  на  "операцию",  то
есть в новый поход против американцев, которые захватили сучанские копи  и
всю сучанскую железнодорожную ветку.
   На заимке жизнь текла так же размеренно и четко, как на  корабле:  Лука
Лукич ввел здесь строгие судовые порядки. Круглые сутки караул нес  охрану
заимки, а остальные партизаны от зари до зари были заняты работой.  Бывший
шкипер приказал, чтобы даже "подвахтенные" в карауле не сидели сложа руки,
а заготовляли на зиму виноград и ягоды лимонника. Из винограда дядюшка Ван
Фу делал вино, а из ягод лимонника лекарство. Караульную  службу  мальчики
несли по двое: Левка с Суном, а Кеша с Колей. Кроме мальчиков, для несения
караульной службы привлекались все легкораненые.
   ...Рано утром Лука Лукич крикнул Колю и вместе с ним зашел в зимовье  к
деду Коптяю. Старик сидел у оконца и резал ножом корешки махорки.
   - Кстати запасаешься! - пожал ему руку Лука Лукич.
   - Никак уходим?
   - Да вот думаю вас с Николаем в село послать.
   - Какая нужда?
   - Нужда большая. Гранаты не из чего делать, ни одной  консервной  банки
не осталось, да и чугун на исходе.
   - Это мы живо провернем! - важно сказал Коля. - В  деревне  этих  банок
столько, что  по  улице  не  пройдешь.  Оттуда  японский  батальон  только
позавчера ушел.
   Дед Коптяй взглянул на Луку Лукича и, не сказав ни слова, стал  сметать
со стола в кисет мелко изрезанные корешки махорки.
   Не прошло и получаса, как Рыжик огненным клубком выкатился с заимки, за
ним, держа под уздцы Гнедка, важно шествовал Коля, а позади  них  шел  дед
Коптяй, сосредоточенно посасывая трубочку.
   Проводив Колю, Кешка стал помогать дядюшке Ван Фу. Сняв  тельняшку,  он
начал месить тесто в липовой колоде. Левка и Сун сменили  на  посту  Гришу
Полторы бродяги.
   Левка  сидел  на  вершине  сопки,  зажав  карабин  между  коленями,   и
пристально следил за широкой падью, через которую вела тропа  из  села  на
Коптяевскую заимку.
   Невдалеке потрескивали сучья под ногами Суна: он, выполняя приказ  Луки
Лукича, собирал виноград. За спиной Левки храпел  Гриша  Полторы  бродяги.
Сдав вахту, он не пошел на заимку, а залег спать  в  шалаше,  из  которого
сейчас высовывались его непомерно  длинные  ноги.  Левка,  лениво  отрывая
губами ягоды с виноградной  грозди,  прислушивался  к  таежным  шорохам  и
следил, как плывут в небе паутинки.
   Где-то далеко прозвучал выстрел. "Наверное, фазанов бьют  деревенские",
- подумал Левка.
   Стоял сентябрь - лучший месяц года на Дальнем  Востоке,  когда  нет  ни
дождей, ни туманов, на безоблачном небе светит еще жаркое солнце и в то же
время в необыкновенно прозрачном воздухе разлита  приятная  свежесть.  Еще
буйно растут травы в тенистых падях и распадках. Еще все зелено.  Кажется,
что лето только началось, что  впереди  еще  бесконечное  множество  таких
прекрасных дней, и только золотая и багряная листва  кленов  напоминает  о
близких холодах.
   Легко  думается  в  такие  дни.  И  Левка  уносился  мыслью  следом  за
паутинками. Они летели на запад, в сторону Уссурийского залива, туда,  где
лежал Владивосток. Левка единым духом перелетел мысленно тайгу и  залив  и
опустился в Голубиной пади на своем дворике. Его обдало знакомыми, родными
запахами. Сколько раз вечерами, перед тем как заснуть, он закрывал  глаза,
стараясь представить себе родной дом.  Но  все  почему-то  расплывалось  в
сознании, никак не удавалось ему увидеть и лицо мамы.  Сейчас  же,  закрыв
глаза, Левка ясно-ясно увидел дорогое  лицо.  Но  часовому  не  полагается
сидеть с закрытыми глазами. Левка открыл глаза и  снова,  прищурясь,  стал
смотреть на сизые макушки болотной травы, на купы тальника внизу.
   "Да, - снова стал думать Левка, - домой не вернешься на паутинке,  туда
надо идти с боем. Сражаться". Эта мысль перенесла мальчика в отряд к отцу.
Каких только чудес храбрости не проявлял мысленно Левка: он выполнял самые
трудные задания, ходил и в разведку, захватывал пушки, брал в  плен  сотни
вражеских солдат...
   Левкины мечты прервал Сун: из-за шалаша  показалось  его  встревоженное
лицо.
   - Левка, посмотри-ка, что там такое! - Сун показал вправо от  тропы  на
берег речки. Там на белом галечнике что-то чернело.
   - Медведь, наверное...
   - Нет, Левка, это человек. Он сначала полз, потом встал. Видишь,  опять
упал.
   - Да, кажется, воду пьет... Ну-ка, постой на часах. На  карабин,  пойду
узнаю, что за человек.
   Передав карабин, Левка легко побежал вниз, перепрыгивая через валежник.
Спустившись  к  речке,  он   спрятался,   решив   хорошенько   рассмотреть
незнакомца, который брел по берегу как пьяный, спотыкаясь о  голыши.  Судя
по одежде, это был  городской  человек:  в  сапогах,  кожаной  куртке,  за
плечами зеленый охотничий мешок с блестящими медными пряжками. Фуражки  на
незнакомце не было. Вот  он  остановился  и,  подняв  окровавленную  руку,
откинул с бледного лица длинную прядь волос. Левка, не раздумывая  больше,
выскочил из засады.
   Человек вскрикнул и упал на гальку.
   -  Вы  ранены?  -  спросил  Левка,  осторожно  дотрагиваясь  до   плеча
незнакомца.
   Человек медленно открыл глаза и застонал:
   - Да, ранен...
   Подбежал Сун. Заметив в его руках карабин,  раненый  спросил  с  легкой
усмешкой:
   - Тоже партизаны?
   Левка, задетый усмешкой, сухо спросил:
   - Куда ранены?
   - В плечо. Кажется, кость перебита. Не могу поднять руки. Бинт в мешке.
   - А где тот, кто вас ранил? - и Левка  стал  подозрительно  осматривать
берега речки.
   - Откуда я знаю, он шел  со  мной  и  вдруг...  ради  бога,  перевяжите
плечо... теряю последнюю кровь.
   Левка привык перевязывать раны. Он осторожно  с  помощью  Суна  снял  с
раненого  куртку,  разорвал  мокрый  от  крови  рукав  рубахи.  В   мякоти
предплечья  чернела  ранка.  Перевязывая  руку,   Левка   с   любопытством
поглядывал  на  человека,  который  испугался   такой   пустяковой   раны.
Забинтовав руку, он сказал:
   - Идемте, до заимки всего с версту.
   - Не знаю, дойду ли...
   - Мы поможем.
   - Ну хорошо. Теперь скажите, Остряков сейчас на заимке?
   - Нет.
   - Нет? О боже! Где же он?
   - На операции.
   Раненый застонал и снова упал на гальку.
   - Да что вы от такой  пустяковой  ранки  все  падаете?  На  заимке  мой
дедушка. Если чего, он поможет.
   - Дедушка? А бабушки у тебя здесь нет? Что ты мне своего дедушку суешь?
Мне надо Острякова, весь отряд мне надо! Если  я  не  найду  отряд,  может
случиться нечто ужасное!
   Раненый снова застонал,  внезапная  вспышка  злости,  казалось,  совсем
обессилила его. Он обмяк и покорно пошел, поддерживаемый под руку Левкой и
Суном.
   По пути он путано рассказывал, что  он  идет  из  партизанского  отряда
шахтеров. Говорил о своих подвигах, о каком-то моряке, который  хотел  его
предательски убить, но, к счастью, только ранил и отнял секретный пакет.
   - Кто у вас командир-то? - спросил Левка, которому  этот  человек  стал
вселять недоверие.
   - Шулейко! Ты что, знаешь его?
   - Да, знаю. А как ваша фамилия?
   - Лидянский, слышал?
   - Нет, не слышал...
   - Странно, меня все знают и в отряде и на Сучане.  Я  студент  Томского
университета, участвовал в демонстрациях.
   Лидянский было оживился,  но,  заметив  хмурые  лица  мальчиков,  опять
застонал и попросил их быть свидетелями  того,  как  он,  истекая  кровью,
стремился выполнить задание.
   Левка и Сун молчали и только переглядывались, когда незнакомец особенно
явно противоречил сам себе. Наконец, когда студент стал рассказывать,  как
он боролся, даже стрелял в своего противника из нагана, но не попал, а тот
вышиб наган из его рук, Левка отрезал:
   - Мы слышали только один выстрел, а ваш наган в мешке...
   - В мешке? Что вы, это не тот, это другой наган... - бормотал раненый.
   На заимке Левка нашел дедушку и коротко рассказал ему о случившемся.
   Выслушав внука, Лука Лукич заметил:
   - Ну пошли, посмотрим, что еще за студент такой. Где он?
   - В Коптяевском зимовье.
   Подбежал Кешка, "носом"  почуявший,  что  произошло  что-то  необычное.
Обтерев о свои кожаные штаны руки, выпачканные тестом, он шепнул Левке:
   - Что еще там такое?
   - Пойдем, увидишь.
   Лука Лукич прервал стоны и жалобы студента и стал задавать ему короткие
вопросы:
   - О чем было в пакете писано?
   - О совместных действиях против нового карательного отряда. Послезавтра
шахтеры должны соединиться с вами под Фроловкой.
   - Кто отнял пакет?
   - Наш партизан, что со мной для охраны был.
   - Что за человек?
   - Да все ничего был парень. От белых к нам перешел. Матрос.
   - Матрос? Сомневаюсь, чтобы наш брат моряк продал свою совесть.
   - Клянусь вам, что матрос. Документ у него был, что плавал на "Орле".
   - Час от часу не легче. Фамилия-то как?
   - Брынза. Может, слыхали?
   - Брынза! - с удивлением повторил Левка.
   Сун плюнул, а Кешка выругался.
   - Вы его знаете? - обрадовался студент. - Ведь правда, вполне приличный
человек с виду - и чуть не убил меня. Еще несколько дюймов, и в сердце  бы
попал...
   Лука Лукич долго не мог прийти в  себя  от  душившего  гнева.  Наконец,
немного успокоившись, сказал:
   - Ну, о себе-то вы меньше беспокойтесь. Денька через три сможете ручкой
воздушные поцелуи посылать. А люди вот могут погибнуть. Ведь  этот  подлец
сегодня же передаст пакет белым! Те засаду устроят вашим ребятам. Перебьют
всех до единого. Ну, прощайте пока, располагайтесь тут, поправляйтесь, - и
Лука Лукич вышел из зимовья.
   За ним, держась на почтительном  расстоянии,  следовали  Левка,  Сун  и
Кеша.
   - Вот что делают с человеком беспечность и трусость, - с гневом  сказал
Лука Лукич. - Отдать секретный пакет негодяю и такому же  трусу  и  думать
только о своей шкуре! Дали задание -  умри,  а  выполни!  Какая  низкость,
какая низкость!
   - Низость, - поправил Левка.
   - Молчи, когда не спрашивают! Низкость - это хуже всякой  низости.  Кто
сделал низкость, тому одна дорога: камень на шею да в воду. Понял?
   - Есть!
   - Тоже мне профессор нашелся! - ворчал Лука Лукич. Ребята  чувствовали,
что он находится в большом замешательстве, решая,  как  поступить  в  этом
непредвиденном случае.
   - Дедушка, а если мы... - начал было Левка.
   - Что мы? Отец мне голову снимет...
   Кешка хмыкнул.
   - А чего снимать? Мы пойдем до тех партизан и скажем, чти стоп, ребята.
И полный порядок!
   - Мы везде пройдем, Лук-кич, - вставил и Сун.
   Левка, Сун и Кеша затаив дыхание ждали решения.
   - Нам с Кузьмой лучше не соваться: ноги разбиты - ревматизм,  остальной
народ - калеки... - стал вслух рассуждать Лука Лукич. - Да, делать нечего.
Придется вам, ребята,  выполнять  боевое  задание.  Понимаете?  Бо-е-во-е!
Значит, как полагается, а не так, как тот студент, - Лука Лукич кивнул  на
Коптяевское зимовье.
   - Дедушка, да ты что! - воскликнул оскорбленный этим подозрением Левка.
- Ведь он трус... а мы...
   - Ладно, ладно, не кипятись! Пойдешь с Суном к шахтерам,  а  Иннокентий
направится до твоего батьки.
   - Есть! - ответил Левка, а за  ним  это  короткое  слово,  как  клятву,
повторили Кешка и Сун.





   Брынза  то  бежал,  то  быстро  шел  по  берегу  речки.  Временами   он
останавливался, чтобы перевести дух и убедиться,  что  погони  нет.  Тайга
молчала. Все же, передохнув, Брынза так  же  стремительно  продолжал  свой
путь. Он не особенно-то верил  обманчивой  таежной  тишине.  Пройдя  таким
образом около часу, он присел на валежник, снял котомку,  вытащил  из  нее
бутылку, посмотрел через нее  на  солнце  и  покачал  головой:  в  бутылке
оказалось меньше половины мутноватой  жидкости.  Отхлебнув  пару  глотков,
Брынза спрятал бутылку в карман и, теперь  уже  не  спеша,  пошел  дальше.
Вскоре дятел, долбивший ствол тополя, прекратил свою работу, прислушиваясь
к странным скрипучим звукам: Брынза пел, наслаждаясь своим голосом.
   Брынза верил, что людьми распоряжаются  какие-то  непонятные  силы.  От
прихоти этих сил выходит человеку счастье или несчастье. Многие  годы  эти
таинственные силы насылали на Брынзу одни напасти. Ему так не везло, что в
редкий день недели он мог выпить в полную меру. И как ему было не  запеть,
когда колесо счастья наконец-то повернулось в его сторону!
   Теперь у него не переводятся деньги, и не какие-нибудь там колчаковские
бумажки, а звонкие иены и доллары. С ним разговаривают и  даже  советуются
важные господа.
   Брынза хлопнул себя по лбу и произнес:
   - Фартовая, брат, ты голова, Брынза! Выпьем еще малость!
   Это предложение он с  удовольствием  выполнил.  Опорожнив  бутылку,  он
отбросил ее в сторону и снова вернулся к прерванным размышлениям.
   - Повезло тебе-таки, Брынза! - с видимым удовольствием сказал он и стал
загибать пальцы, перечисляя все счастливые события,  которые  произошли  с
ним за это удивительное лето. - Старик Остряков не выбросил тебя  за  борт
во время бури - раз! Приняли тебя на службу в контрразведку  -  два!  Дали
тебе ефрейторский чин - три. Думал, погибнешь, когда эти  огольцы  закрыли
тебя в каюте старого  миноносца.  Ан  нет!  Наутро  выбрался  и  даже  был
награжден - четыре. Напросился в карательную экспедицию, попал  в  плен  к
партизанам, а они не только не поставили тебя к стенке, а поверили  твоему
"честному, благородному слову" и приняли как бывшего моряка в отряд,  -  и
Брынза загнул пятый палец. - У  партизан  тебе,  Брынза,  тоже  жилось  не
плохо. Партизаны - парни неплохие!
   Но зачем же  тебе.  Брынза,  оставаться  с  партизанами,  если  на  них
наступают карательные отряды и  японцев,  и  американцев,  и  белых?  Нет,
Брынза не дурак! - И Брынза шлепнул себя по животу, где за  рубахой  лежал
пакет, и с удовлетворением произнес: - Шесть!
   Брынза опять стал напевать, преисполненный самых радужных  надежд.  Он,
как всякий суеверный человек, боялся загадывать вперед, но в глубине  души
был уверен, что счастливый счет еще не окончен.
   К вечеру речка вывела Брынзу на берег Сучана. И здесь его ожидала новая
удача:  по  другому  берегу,  где   проходила   дорога,   шли   запыленные
колчаковские солдаты со скатанными  шинелями  через  плечо  и  примкнутыми
штыками у винтовок. За ними взводными колоннами шли американцы в шляпах, с
узкими  ранцами  за  плечами.   Над   солдатскими   головами,   колыхаясь,
возвышались офицеры верхом на лошадях.
   Брынза сорвал фуражку, надел ее  на  ствол  винтовки,  замахал  ею  над
головой и побрел по перекату на противоположный берег.
   Колонна сжалась, как огромная гусеница, и остановилась. Два  офицера  -
один на породистом белом, а другой на рыжем коне, - привстав на стременах,
рассматривали  Брынзу  в  бинокль.  На  белой   лошади   сидел   начальник
карательной экспедиции подполковник американской армии Поддер, на гнедой -
Жирбеш.
   Поддер, опустив бинокль, сказал Жирбешу по-английски:
   - Видимо, это парламентер несет нам уведомление о капитуляции партизан.
   Жирбеш также по-английски ответил:
   - Сомневаюсь. Это наш человек.
   На сухом, словно  отполированном,  лице  Поддера  появилась  брезгливая
гримаса:
   - Вы говорите, наш? Что у нас с ним общего?
   - Я хотел сказать, что он служит у нас и предан нам, как собака.
   Поддер снисходительно улыбнулся и повторил с видимым удовольствием:
   - Как собака? Это вполне подходит! Когда большая часть  двуногих  будет
предана нам, как собаки, тогда все станет  прекрасно.  На  земле  наступит
царство мира и покоя.
   В подтверждение этих  слов  Поддер  ударил  плетью  между  ушами  своей
лошади, которая махала головой, отбиваясь от мух. Лошадь присела от боли.
   - А пока, - Поддер улыбнулся  с  видом  человека,  которого  принуждают
обстоятельства выполнять  очень  трудную  работу,  -  а  пока  мы  обязаны
трудиться.
   Заметив офицеров, Брынза побежал  прямо  к  ним.  Обливаясь  потом,  он
остановился  перед  лошадиными  мордами  и,  приставив  винтовку  к  ноге,
отрапортовал:
   - Ваше благородие, как я есть ефрейтор Брынза и убег из плена.  Четырех
партизан уложил и убег.
   - Врешь, гад ползучий!
   - Я! Ваше благородие! Да вот у меня пакет, захватил... четырех  кокнул!
Клянусь честью! - Брынза полез за пазуху.
   - Быстрей, из-за тебя вся колонна стоит!
   Брынза вытащил из-за пазухи пакет и  для  чего-то  обтер  его  рукавом.
Безошибочно оценив верным взглядом холопа, кто здесь старший,  он  передал
пакет Поддеру.
   - Партизан? - спросил Поддер, передавая пакет Жирбешу.
   Брынза  сделал  попытку   изобразить   на   своем   лице   оскорбленное
достоинство.
   - Что вы, ваше высокоблагородие... Да я,  да  разве...  Можно  сказать,
жизни не жалею! - Брынза хватил кулаком по груди.
   Поддер не  понял  ни  одного  слова.  Но  тон  и  рабская  угодливость,
написанная на  лице  Брынзы,  были  красноречивее  всяких  слов.  На  лице
подполковника появилось подобие улыбки, и он спросил:
   - Самогон карашо?
   Брынза выразительно закатил глаза, прищелкнул языком, погладил себя  по
животу.
   - Куда же еще лучше, ваше благородие!
   Пока Поддер беседовал с Брынзой, Жирбеш прочитал содержание пакета.
   - Чрезвычайно важные новости, - сказал он, наклонившись  к  Поддеру.  -
Два партизанских отряда готовятся напасть на нас соединенными  силами.  Мы
могли очутиться в очень  невыгодном  положении,  -  Жирбеш  стал  дословно
переводить письмо.
   Спешившись, Поддер и Жирбеш разложили  карту  на  придорожном  камне  и
стали изучать маршрут, по которому двигался отряд шахтеров.  Брынза  стоял
возле, отвечая на вопросы Жирбеша о численности и вооружении отряда.
   - Какое там вооружение! На двоих одна винтовка да по десятку  патронов.
Смех один! Вот у Острякова, говорят, покрепче дело...
   - Доберемся и до него. Ты пока иди-ка в  обоз.  -  Жирбеш  обернулся  и
крикнул: - Трутняк!
   К Жирбешу подбежал высокий веснушчатый солдат:
   - Слушаю, вашство!
   - Проводи вот его в обоз да угости хорошенько. Только не напиваться  до
бесчувствия. Искровеню! Вы оба будете мне сегодня нужны. Марш!
   - Немножко виски? - спросил Поддер и обратился к Жирбешу  по-английски:
- Виски, алкоголь! Этот напиток стоит тяжелой  артиллерии.  Виски  помогло
нам истребить индейцев,  англичанам,  голландцам,  французам  -  завоевать
целые континенты. Я также сторонник широкого применения виски.
   ...Карательный отряд изменил маршрут. Поддер решил устроить  партизанам
ловушку в том селе, куда двигался отряд шахтеров для соединения с  отрядом
Острякова. Вперед выехала разведка с  приказанием  задерживать  всех,  кто
встретится на пути. Недалеко от села к Поддеру подъехал сержант и доложил,
что задержан старик  с  мальчиком,  у  которого  найдена  ручная  граната.
Задержанные везли на лошади пустые консервные банки и чугунный лом.
   Поддер вопросительно уставился на Жирбеша, на лице  которого  появилась
торжествующая улыбка.
   - Вам известны эти люди? - спросил у него Поддер.
   - Сомневаюсь... Но мне известно, что  партизаны  используют  консервные
банки для изготовления бомб. Понимаете?
   - Да? Так вы думаете, это агенты партизан? - Поддер взмахнул хлыстом. -
Расстрелять!. Сейчас же расстрелять! И написать, за что  расстреляны.  Это
устрашит остальных.
   - Но второй совсем еще ребенок... - проговорил сержант, бледнея.
   - Предоставьте мне, Смит, устанавливать возраст  преступников!  Советую
вам также выкинуть из  головы  детское  понятие  о  жалости,  которое  вам
вдолбила ваша бабушка.
   Сержант вспыхнул, хлестнул лошадь и поехал в  сторону  от  дороги,  где
возле Гнедка, окруженные солдатами, стояли дед  Коптяй  и  Коля  Воробьев.
Мимо, разглядывая пленников, проходили солдаты.
   В сухую траву к  ногам  Коли  упал  кусок  сахару,  брошенный  каким-то
сердобольным солдатом. Большинство  же  смотрело  на  старика  и  мальчика
равнодушно. Их совсем не интересовала судьба пленников. Солдаты думали  об
отдыхе, еде, поглядывали вперед, где над  сине-зелеными  вершинами  кедров
горел в лучах заходящего солнца крест на колокольне. Он  обещал  привал  и
отдых.
   "И что это я вспылил? - думал между тем сержант, направляясь  выполнять
приказ. - Ведь, по сути дела, не я отвечаю за это.  Я  обязан  подчиняться
дисциплине".  Так  сержант  оправдывал  преступление,  которое   собирался
совершить.
   Солдаты добродушно подшучивали над Колиным костюмом и дразнили  Рыжика.
Но стоило сержанту передать им приказ Поддера, как они с каменными  лицами
отошли в сторону от Коли и деда Коптяя.
   - Конец нам, выходит, Николай, - сказал дед Коптяй.
   Коля с удивлением посмотрел на деда, не понимая, о чем тот говорит.  На
лице Коптяя Коля не прочитал ничего  особенного.  Он  увидел  только,  как
слегка дрожит в руке его трубка да курит старик  не  так,  как  всегда,  а
почему-то торопится, сильно затягивается, посматривая на  солдат,  которые
стоят, словно чего-то ожидая.
   Если бы дед Коптяй знал,  что  солдаты  ждут,  когда  он  докурит  свою
последнюю трубку, то не жег бы так яростно в трубке махорку.
   - Слышь, Коля, беги, брат, немедля, прямо на кусты, потом  овражком,  -
сказал вдруг дед Коптяй.
   - Что ты, дедушка? Вместе уйдем!
   - Беги, говорю! Ну, живо!
   И только тут Коля вдруг понял,  как  серьезно  дело.  Кусты  находились
далеко. Бежать надо по кочкам.  Трудно  будет  увернуться  от  пуль,  если
солдаты начнут стрелять. Эти мысли одна за другой мелькнули в голове Коли.
   - Ну! - дед Коптяй подтолкнул было Колю, да задержал руку на его плече:
от дороги скакал ординарец Жирбеша.
   - Стой, стой! Ноу! Ноу! - кричал он. Подъехав, солдат знаками, коверкая
английские и русские слова, объяснил американскому  сержанту,  что  Поддер
приказал отложить расстрел и доставить арестованных в село.
   - Повезло вам, - сказал подъехавший Трутняк  деду  Коптяю.  -  Отсрочка
вышла. Мой уговорил этого тощего черта. Говорит, что  с  вами  надо  делом
поговорить, разузнать, что вы за  купцы,  и  что  расстрелять  вас  всегда
можно. -  Трутняк  криво  усмехнулся:  -  Может,  еще  и  не  рады  будете
отсрочке-то!
   Ординарец и американский сержант ускакали. Солдаты вышли на дорогу,  по
которой уже тянулся обоз, и уселись на одну из телег,  приказав  пленникам
идти рядом. Гнедко шел за дедом, тыча его  мордой  в  спину.  Рыжик  бежал
подле Коли.
   - Никак тоже наш брат, - сказал дед Коптяй, показывая Коле  глазами  на
один из передних возов.
   - Где? Да это же Брынза! Вот паразит!
   - Смотри-ка, с винтовкой! Неужто предатель?
   - Еще какой! Таких свет не видал, - Коля стал рассказывать про Брынзу.
   - Вот черная душа! - отплюнулся дед Коптяй, с  брезгливым  любопытством
поглядывая на Брынзу.
   Дорога пошла под гору. Повозка с  охраной  с  грохотом  покатила  вниз.
Солдаты загалдели, приказывая арестованным бежать за повозкой.
   Коля вопросительно посмотрел на деда Коптяя.
   - Не смей, не годится нам бегать по ихней указке. Иди по-человечьи!
   - Эх, жалко, поле здесь! В тайге бы такую горку, - сказал Коля.
   - Быстрее! Быстрее! - кричал высокий белогвардеец с длинным,  лошадиным
лицом. И, подождав, когда с ним  сравняется  дед  Коптяй,  он  ударил  его
прикладом.
   Рыжик красным комком прыгнул на грудь солдата.
   На помощь белогвардейцу подбежал американский солдат. Солдаты  на  возу
хохотали, наблюдая за этой сценой.
   Полузадушенного,  с  перебитой  лапой  Рыжика  швырнули  в  придорожную
канаву.
   Коля порывался защитить Рыжика,  но,  отброшенный  рукой  американского
солдата, сам полетел на  дорогу.  Поднимаясь,  он  увидел,  как  солдат  с
лошадиным лицом занес приклад над головой деда Коптяя. И тут Коля вспомнил
свои уроки бокса. Вскочив, он по всем правилам нанес  солдату  удар  такой
силы, что у того ляскнули челюсти, и  он,  оглушенный,  выронил  винтовку.
Поступок Коли произвел совершенно неожиданный результат:
   - Бокс! Бокс!
   - Карашо! Бокс! - хохотали американские солдаты.
   Солдат с лошадиным лицом потер челюсть и тоже кисло улыбнулся.
   - Так-то вернее с ними разговор, - сказал дед Коптяй и  заботливо  стер
шероховатой ладонью пыль и кровь с Колиной щеки.
   Охрана с пленниками последними входила в то самое село, в  котором  два
часа назад Коля рассказывал  ребятам  о  своих  боевых  подвигах,  а  они,
раскрыв рты, слушали его приключения, зачарованно глядя на него.
   Эти ребята и сейчас с тем же благоговением смотрели из ворот и окон  на
гордую поступь Коли,  на  его  лихо  сдвинутую  на  затылок  бескозырку  и
рассеченную щеку.
   Женщины и мужчины стояли у ворот и хмуро глядели  на  незваных  гостей.
Никто из них не  унимал  собак,  когда  свирепые  псы,  охрипнув  от  лая,
бросались на солдат.





   Лука Лукич проводил Левку, Суна и Кешу до вершины перевала,  где  снова
нес  караул  Гриша  Полторы  бродяги.  Караульный  сидел  на  валежнике  с
карабином на коленях и лениво похлестывал себя  веткой  по  шее  и  спине,
отгоняя докучливых комаров. Узнав, что ему придется дежурить до  тех  пор,
пока его не сменит Коля Воробьев, Гриша зевнул и лениво сказал:
   - Что  ж,  ничего  не  попишешь,  раз  дело  такое.  Ну,  вы,  ребятки,
обертывайтесь побыстрей! Да смотрите не заблудитесь.
   На прощанье Лука Лукич обнял ребят и,  когда  они  побежали  под  гору,
крикнул им вслед:
   - Убавьте ход, рейс немалый!
   Левка, Сун и Кеша будто не слышали  этого  благоразумного  совета.  Они
замедлили свой бег только возле речки. Здесь расходились  их  пути.  Кешка
должен был идти по тропе, которая начиналась недалеко от того  места,  где
они заметили Лидянского. А дорога Суна и Левки лежала через деревню,  куда
поехали за консервными банками дедушка Коптяй и Коля.
   - Счастливо тебе, - сказал Левка Кеше, не останавливаясь.
   - Счастливо, - улыбнулся другу Сун.
   - И вам желаю удачи, - ответил Кешка, сворачивая с тропы.
   Левка часто оглядывался, стараясь еще раз увидеть Кешу. Но  только  раз
его маленькая фигурка мелькнула на белом галечнике и скрылась в прибрежных
зарослях.
   Сун то и дело сворачивал с тропы, потом бегом догонял друга.
   - На, вкусно! - протягивал  он  Левке  то  кисть  винограда,  то  ветку
смородины.
   Левка говорил с полным ртом:
   - Хватит, Сун, довольно! Мы ведь не по ягоды пошли. Вот обратно пойдем,
тогда другое дело. Кольке надо не забыть  сказать  про  эти  места.  Пусть
насобирает ягод. Мы их с дедом, наверное, скоро встретим.
   Левка посмотрел сквозь просветы в ветвях  кедров.  Солнце  уже  заметно
склонилось к западу.
   - Опаздывают что-то они. Ну и нагорит Воробышку от  Лукича!  -  добавил
он.
   Левка и Сун вышли с заимки как раз в то время, когда карательный  отряд
въезжал в село и  все  тропы  и  дороги  вокруг  него  занимали  вражеские
секреты.
   Не остерегаясь, Левка и Сун шагали вперед. Тропа вывела их на ту  самую
дорогу, на которой совсем недавно были задержаны  Коля  и  дед  Коптяй.  У
выхода из леса мальчиков окликнули:
   - Эй, пацаны, айда сюда!
   Первой мыслью Левки было кинуться в сторону, но и там,  куда  он  думал
бежать, виднелись два солдата.
   "Беляки с американцами", - определил Левка.
   - Айда, айда! Не бойтесь! -  снова  позвал  ребят  солдат  и  вышел  из
кустов, держа в одной руке винтовку, а в другой раскрытую банку с  мясными
консервами.
   Левка и Сун держали в руках по грозди  винограда,  которым  только  что
угощались, и это, очевидно, успокоило солдата. Да и вид  у  мальчиков  был
самый мирный. Перед походом Лука Лукич позаботился одеть  ребят  так,  как
одеваются обычно все деревенские мальчишки.
   - Вы из деревни? - спросил солдат.
   - Деревенские мы. Вон из этой деревни, - махнул Левка.
   - Дай им по шее, пусть бегут! - донесся из кустов ленивый голос.
   - Айда в село! И ни боже мой, никуда не выходите!  Стрелять  приказано.
Ну, бегом!
   Левка схватил Суна за руку и побежал к селу.
   - Вот влипли, вот влипли! - повторял на  бегу  Левка,  раздумывая,  как
выбраться из создавшегося положения.
   Сун потянул было Левку вправо, к речке, но и там в лозняке  блеснул  на
солнце штык винтовки.
   - Не пройдешь! - сказал Левка. - Полный вперед. Найдем  деда  Коптяя  с
Колькой. Дед тут все знает... покажет, как пройти.
   Как только Левка с Суном вбежали в село, они сразу юркнули в первый  же
двор и стали наблюдать, что творится на улице.
   По широкой улице села расхаживали солдаты.  У  церкви  стояли  повозки,
дымилась кухня. Где-то пронзительно визжал поросенок.
   Мимо  изгороди  проехал   солдат   верхом   на   коне.   Временами   он
останавливался  и  кричал  таким  голосом,  будто  объявлял  необыкновенно
радостное известие:
   - Эй, слухай! Из деревни не выходить! Расстрел будет! Расстре-ел...
   Оставив Суна в огороде, где тот улегся  между  картофельными  грядками,
Левка направился к дому. В доме, куда зашел он, находилась одна хозяйка  и
ее сын, мальчик лет одиннадцати. Хозяйка рассказала Левке, что видела, как
вели деда Коптяя с Колей по селу, а ее сынишка добавил,  что  арестованные
сидят в учительском амбаре против церкви.
   - В учительском доме штаб у них,  -  пояснила  хозяйка  и  спросила:  -
Тебя-то никто не видел, как ты ко мне заходил?
   - Нет, я осторожно.
   - Вот что, лезь в подпол. Спрячу я тебя, а то  не  дай  бог  кто-нибудь
увидит да узнают, что не здешний ты...
   Левка отрицательно покачал головой:
   - Нет, прятаться мне нельзя. Мне надо из села выбираться поскорее.
   - Убьют! Ведь приказ был. Все вот по домам сидим.
   - Не могу, - Левка произнес эти два слова так решительно,  что  женщина
поняла, что этот упрямый паренек ни за что не останется.
   - Ваши-то не знают про этих?
   - Нет.
   - Ну, тогда в добрый час! Васятка, проводи его через кладбище.
   - И там солдаты, - ответил Васятка. - Вот если пройти к Луговым,  потом
ползком по огороду да к конопле, а оттуда через болото в тайгу, а?
   - Иди, иди, не мешкай! На тебе пирожка с рыбой на дорогу! -  И  хозяйка
протянула Левке пирог.
   - Спасибо. До свидания.
   Васятка не очень удивился,  когда  между  грядками  показался  Сун.  Он
только спросил:
   - Этот тоже с тобой?
   - Да, это Сун!
   - Бедовые вы ребята! Право слово, - с восхищением сказал Васятка.  -  И
тот тоже, в красных-то штанах! Идет себе как на вечерку. Только вот собаку
жалко. Рыжая такая.
   - Рыжик?
   - Ну да. Ногу ему ушибли. На трех бег, а не отстает. Ну пошли!
   - Постой! А что, сарай, где они сидят, крепкий?
   - Вот какие бревна, в обхват!
   - Подкоп нельзя сделать?
   - Что ты! Пол там - накатник. И  часовые  кругом.  Вот  если  бы  бомба
была... Такая, чтобы трахнуть бы в них и всех до одного в лежку  положить.
Ну пошли! Я знаю, вы куда... К нашим? Да? Мой папанька тоже там.
   Словоохотливый Васятка, провожая ребят, то и дело  оглядывался,  что-то
шептал, подмигивал или подавал знаки. Наконец  он  остановился  у  забора,
закрытого кустами бузины, и прошептал:
   - Надо поляну перебежать к Луговихиному двору.
   Левка задумался.
   - Нет, бежать не годится, - сказал он. - Надо просто идти, как будто мы
гуляем.
   - Пошли! Я скажу, что меня маманька к Луговихе за яйцами послала. У ней
курей штук сто. Смотри, ребята, как из ее двора солдаты курей тащат,  -  и
Васятка кивнул на солдат, которые со смехом выбегали  из  ворот,  таща  за
ноги трепыхающихся кур.
   Мальчики перелезли через прясла и пошли через полянку к дому. Они  были
уже у самых ворот Луговихи, когда во дворе  послышалась  ругань,  хлопанье
крыльев, кудахтанье кур и женский голос, умолявший кого-то:
   - Христом-богом прошу. Оставь ты мне эту хохлатку... Бери за  нее  хоть
десять кур...
   В ответ послышался смех и сиплый голос:
   - Может, она мне тоже нравится пуще всех твоих кур! Ну, пусти, убью!
   Женщина заплакала. Звякнула  щеколда,  распахнулась  калитка,  и  перед
Левкой и Суном появился Брынза с винтовкой за плечами. В  каждой  руке  он
держал по нескольку связанных за ноги кур. Из-за  спины  Брынзы  виднелась
американская шляпа.
   Левка и Сун, не мешкая, бросились назад. Брынза тоже  узнал  мальчиков;
Он выпустил кур и закричал:
   - Стой, убью!
   Впереди бегущих показались два американских солдата.  Левка  оглянулся.
Брынза, присев, снимал с плеча винтовку.
   - За мной! - сказал Левка Суну, решившись на отчаянный шаг. Он повернул
назад и бросился прямо на Брынзу.
   Американский солдат с вырывающимися курами в руках стоял возле Брынзы и
хохотал, потешаясь над его  усилиями  снять  винтовку  через  голову.  Тем
временем Левка юркнул в открытую калитку. Сун  бежал  за  ним,  отстав  на
несколько шагов. Брынза,  вскинув,  наконец,  винтовку,  стал  целиться  в
Левку. Сун, увидев опасность,  грозившую  другу,  изо  всей  силы  толкнул
предателя в  спину.  Прогремел  выстрел,  и  пуля,  подняв  облачко  пыли,
врезалась в землю.
   Американский солдат хохотал, размахивая курами. Он  даже  посторонился,
уступая Суну дорогу. Сун был уже в воротах,  когда  цепкие  пальцы  Брынзы
сжали его плечо.
   В это время Левка бежал по картофельному полю. До его  слуха  доносился
раскатистый смех американца, ругань Брынзы и голос Суна:
   - Скорей, Левка! Скорей!
   Левка пробрался через заросли конопли, миновал лужок.  Слезы  застилали
ему глаза. Сейчас, может быть, Суна били и  топтали  ногами.  Может  быть,
Сун, умирая, шептал: "Эх, Левка, Левка, бросил меня..."
   И Левка подумал: "А  не  вернуться  ли  назад?"  Но  тут  перед  Левкой
возникло суровое лицо деда, его приказ. Он вспомнил о партизанах, что идут
сейчас на соединение с отрядом отца, против которых  сейчас  расставляются
пулеметы, пушки, устраиваются засады. И  понял,  что  его  первый  долг  -
выполнить приказ лед а.
   Левка бежал по болоту, поросшему кустами тальника. Где-то  над  головой
тоненько пропела пуля. Вторая чокнула в лужице  возле  самых  его  ног.  С
пригорка торопливо застучал пулемет. Но Левка бежал и бежал,  проваливаясь
по колена в воду, падая и снова вскакивая, бежал, не обращая  внимания  на
свистевшие вокруг пули.
   "Скорей! Скорей!" - подгонял он себя, чувствуя, как жжет в груди.
   Вот по лицу больно хлестнула ветка.
   "Лес!"  Левка  оглянулся:  село  скрылось  за  густым  кустарником.  Он
остановился, набрал полную грудь воздуха и  снова  побежал.  Но  уже  чуть
медленнее.





   Деда Коптяя  и  Колю  втолкнули  в  полутемный  сарай.  Еще  не  успела
закрыться скрипучая дверь, как на дворе послышалась ругань солдата, лай  и
визг Рыжика. Видно, пес сражался с кем-то из охраны.
   - Рыжик, сюда! - позвал Коля.
   И пес, тяпнув напоследок кого-то за ногу, влетел в полузакрытую дверь.
   Снова раздалась ругань. В сарай заглянул  солдат.  Его  белесые  глазки
горели злобой, сивые усы, похожие на зубную щетку, двигались из стороны  в
сторону. Солдат занес было ногу через порог, но кто-то окликнул его, и он,
погрозив кулаком Рыжику, захлопнул дверь и заложил ее на засов.
   Положив руку Коле на голову, старик спросил:
   - Ну как, страшно?
   - Да нет... чего бояться? Подумаешь!..  Дерутся-то  они  больно...  Вот
придут наши... дадут им...
   - Ну-ну! Раз такое дело, давай сядем на сенцо, отдохнем  и  покурим.  -
Дед сел на податливый ворох сена и плутовски прищурил глаза: -  Солдаты-то
табак не отобрали. Карманы обшарили, а  табачок-то  вот  он,  -  и  старик
вытащил из-за голенища кисет.
   Рыжик растянулся у дедовых ног, предварительно лизнув его руку.
   Коля сел рядом. От ударов прикладом у него сильно болела голова  и  ныл
бок. Но страха он и в самом деле не  чувствовал.  Ему  думалось,  что  все
страшное уже позади, что они с дедом "здорово утерли нос  белякам".  Да  и
что могло случиться, когда так хорошо пахло сено! Его, видно,  только  что
привезли с луга, и от него еще шло солнечное тепло, когда  на  балках  под
крышей ходили, надувшись, голуби. И главное, дед Коптяй сидел здесь так же
спокойно, как в своем зимовье, и как ни в чем не бывало  дымил  обожженной
носогрейкой.
   - Напиться бы! - сказал Коля, почувствовав вдруг металлический  привкус
крови во рту и томительную жажду.
   Дед Коптяй опустил руку с трубкой на колени.
   - Да, сейчас бы водички из моего родничка. Нет лучше воды на свете!
   Старик задумался.
   Коля всем своим существом чувствовал, как от  этого  большого  человека
исходит добрая могучая сила. С ним так  же  легко  и  ни  о  чем  не  надо
тревожиться, как и с Левкиным отцом, дедушкой Лукой Лукичом, как с Андреем
Богатыревым и Максимом Петровичем.
   Коля поднялся. Десяти минут было  для  него  вполне  достаточно,  чтобы
прошла усталость, и его уже терзало любопытство. Ему не терпелось поскорее
осмотреть сарай, проверить,  нет  ли  где  лазейки,  да  и  мало  ли  чего
интересного можно найти в этом большом таинственном помещении!
   Беглый осмотр стен и пола показал, что о побеге и думать нечего.  Стены
сарая сложены из бревен, пол - из толстых плах. Единственным слабым местом
тюрьмы были двери, но у них стояла бдительная стража.
   "Посмотрим, что дальше будет!" - решил про  себя  Коля  и  принялся  за
более тщательное исследование углов сарая. В одном из углов  он  наткнулся
на кучу подсолнечных семечек.
   "С голоду не помрем", - подумал Коля.
   Еще больше он обрадовался другой  находке:  за  старыми  санями  лежала
пирамида арбузов.
   Коля принес пару арбузов деду. Дед Коптяй улыбнулся:
   - Жить теперь можно. Жалко, нож отобрали. Ломай, когда так!
   Коля ударил арбуз о колено раз-другой и разломил его по трещине на  две
части.
   - Спелый,  аж  засахарился,  -  он  подал  половину  арбуза  деду  и  с
наслаждением погрузил зубы в прокладную мякоть.
   Вскоре дверь отворилась и в сарай вошла молодая женщина с корзиной. Она
кивнула деду и, посмотрев на Колю, поднесла к глазам фартук.
   - Не плачь, молодка! Не плачь! Что плакать-то? - стал  утешать  ее  дед
Коптяй.
   - Живей! - донесся голос солдата.
   Рыжик залаял.
   Женщина набрала корзину арбузов. Выходя из сарая, она кивнула  в  угол.
Коля нашел в углу хлеб и два куска сала.
   - Добрая душа учительша, - растроганно произнес старик, отламывая хлеб.
   Коля с аппетитом поел, накормил Рыжика,  развалился  на  сене  и  сразу
уснул.
   Дед Коптяй почти не притронулся к еде. Он сидел  все  в  одной  позе  и
посасывал носогрейку.
   Прошло около часа. В сарай вошел ординарец Жирбеша.
   - Буди мальчишку, просят! - сказал он.
   Старик не ответил.
   - Буди, говорю, мальчишку, начальство просит, - повторил солдат.
   Дед Коптяй словно окаменел.
   -  Ты,  старик,  покорись.  Начальство  это  любит...  Выкинь  дурь  из
головы... Повинись!
   - Уйди, прихвостень, холуй барский, зашибу!
   - Ну-ну, потише, - говорил солдат, расталкивая Колю  и  посматривая  на
дверь. - Вот шомполов-то всыпят, не так заговоришь... не то к стенке...
   Дед Коптяй с таким презрением посмотрел на солдата, что тот поперхнулся
и замолчал.
   Коля проснулся. Увидев солдата,  он  вопросительно  посмотрел  на  деда
Коптяя, ожидая, что тот скажет.
   - За тобой, Коля... Смотри, брат... - тихо произнес дед Коптяй.  А  то,
что он не высказал словами, сказали Коле его строгие глаза.
   - Ладно, - ответил Коля.
   Солдат, наблюдавший за этой сценой, рванул мальчика за рукав:
   - Их благородия требуют! Живо!
   У Коли оборвалось что-то внутри: "Как? Идти одному, без дедушки?"  Если
бы Коля пошел с дедом, он не почувствовал бы страха, как теперь.
   Солдат толкнул Колю к выходу:
   - Пошли, пошли, Аника-воин!
   Насмешка солдата вернула Коле присутствие духа.
   - Сам ты Аника. Пусти! Пойду и не испугаюсь!
   Озадаченный солдат выпустил из рук Колин рукав.
   Ординарец Жирбеша привел Колю в столовую учительского дома. За  большим
обеденным столом сидело  около  двадцати  белогвардейских  и  американских
офицеров. Во главе стола рядом с маленьким учителем в пенсне сидели Поддер
и Жирбеш. Жена учителя, та самая женщина, что  принесла  в  сарай  хлеб  и
сало, убирала со стола посуду. Обед подходил к  концу.  Хозяйка  вышла  из
комнаты с грудой тарелок и скоро вернулась с большим  блюдом,  на  котором
горой лежали арбузные ломти.
   Коля  стоял  у  стены,  под  портретом  Дарвина  в  застекленной  раме.
Почувствовав на себе десятки любопытно-враждебных взглядов,  он  смутился.
Только учитель и его жена смотрели на мальчика с жалостью.
   Коля заложил руки за спину и стал смотреть в раскрытое окно. Там сквозь
ажурную листву черемухи виднелось заходящее вечернее солнце. Мимо  окна  с
писком проносились стрижи...
   Офицеры с аппетитом ели арбузные ломти, не обращая на Колю ни малейшего
внимания. Розовощекий американский офицер ловко выплюнул семечко,  и  оно,
мелькнув, улетело за окно. Другой, русский, офицер с необыкновенно бледным
лицом и черными как  смоль  усиками  подвинул  к  себе  вазу  с  малиновым
вареньем. На липкой кромке вазы тонко жужжала оса. Она несколько раз почти
вырывалась из плена, но длинный палец офицера снова прижимал ее к вазе.
   Только Жирбеш да Поддер, уничтожая арбузные ломти, поглядывали на Колю.
   Наконец Поддер сделал Жирбешу знак глазами: "Начинайте".
   Жирбеш поспешно отложил арбуз и обтер платком рот и руки.
   - Ну, как дела? - спросил он Колю,  стараясь  придать  своему  жесткому
голосу как можно больше  мягкости.  -  Рассказывай,  как  живется  тебе  у
партизан. Говори, не бойся...
   Коля переступил с ноги на ногу:
   - Никаких я партизан не знаю, живу с дедом Коптяем...
   - Партизан не знаешь? Хорошо! Теперь скажи, зачем вез  в  тайгу  банки.
Говори скорей!
   - Известно зачем, на грузила... рыбачить задумали, -  нашелся  Коля.  -
Песком или камнями насыпаем.
   - А чугун тоже для грузил?
   - Чугун еще лучше...
   Жирбеш побагровел. Схватив чашку, он так хватил ею о стол, что  во  все
стороны брызнули осколки. Кто-то из офицеров поперхнулся арбузом... Поддер
вздрогнул,  но,  оценив,  видно,  этот  прием,  милостиво  кивнул   своему
помощнику и сказал:
   - Оригинально, продолжайте!
   - Врать мне?! - гремел Жирбеш. - Я тебя  насквозь  вижу!  Бомбы  делать
помогаешь, подлец! Расстреляю на месте, если не признаешься! Ну?! - Жирбеш
выхватил револьвер.
   Из-за стола поднялся учитель. Схватив Жирбеша за руку, он пригнул ее  к
столу и сказал дрожащим от гнева голосом:
   - Как вы смеете поднимать оружие на ребенка?
   У стола застыла с подносом посуды жена учителя.
   - Федя, не надо... ради бога... - проговорила она, задыхаясь.
   Поддер откинулся на спинку стула, с любопытством глядя  на  неожиданную
сцену.
   - Па-а-звольте, вы забываетесь! -  произнес  в  замешательстве  Жирбеш,
силясь вырвать руку с револьвером.
   - Не я, вы забываетесь! Как вы смеете в школе, в доме  учителя,  мучить
ребенка?
   - Во-первых, я повторяю, вы забываетесь! А во-вторых, я  тоже  педагог!
Но у меня не дрогнет рука вырвать и растоптать сорную траву. Отпустите мою
руку!
   - Подлец!
   В наступившей тишине, как револьверный  выстрел,  прозвучала  пощечина.
Жена учителя,  вскрикнув,  выронила  из  рук  поднос  с  посудой.  Офицеры
вскочили, роняя стулья. Жирбеш, держась одной рукой за щеку, шарил  другой
в пустой кобуре, забыв в припадке ярости, что его револьвер лежит на столе
среди арбузных корок.
   Наконец, увидев на столе  оружие,  Жирбеш  схватил  револьвер,  но  тут
вмешался Поддер. Он спокойно сказал:
   - Не делайте этого здесь... Лучше там,  -  Поддер  показал  глазами  на
раскрытое окно.
   На шум вбежала охрана.
   Жирбеш, скрипнув зубами, ударил учителя по голове рукояткой револьвера.
Учитель оперся на стол и тихо проговорил:
   - Какой подлец!
   Поддер взял Жирбеша за руку:
   - Майор!
   - О, не беспокойтесь, - сказал Жирбеш, - смерть от пули  будет  слишком
легка для него, - и крикнул солдатам: - Увести! Посадить и ее также,  -  и
Жирбеш показал револьвером на бледную, дрожащую жену учителя. А  когда  их
повели, крикнул вслед: - Усилить охрану! Вы мне головой за них  отвечаете!
- Затем Жирбеш, наклонившись к Поддеру,  что-то  сказал  ему.  Тот  кивнул
головой. Жирбеш встал и крикнул:
   - Трутняк!
   В дверях появился веснушчатый ординарец:
   - Слушаю, вашескородие!
   - Где Брынза?
   - Так что позвольте доложить, он шпиена поймал!
   - Шпиона?
   - Так точно, шпиена, китайского вероисповедания!
   - Китайского? Прекрасно,  пусть  тащит  его  сюда.  А  ты  приведи  нам
старика!
   - Слушаю, вашескородие! - И  ординарец,  гремя  подкованными  сапогами,
побежал выполнять приказание.
   Жирбеш, потирая руки, обратился к бледнолицему офицеру:
   - Не так плохо для первого дня! Как вы думаете, Иван Павлович?
   - Лучшего невозможно ожидать!
   Брынза и Трутняк ввели деда Коптяя, который  нес  на  руках  Суна.  Дед
осторожно поставил Суна на пол возле пораженного Коли. Сун слабо улыбнулся
разбитыми в кровь губами. Коля взял друга за руку. Сун пожал руку и оперся
на нее, держась другой рукой за деда Коптяя.
   Брынза, захлебываясь, доложил о поимке партизанского разведчика.
   - Говоришь, Остряков убежал? Жаль! Погоня послана?
   - Так точно!
   - Тогда он далеко не уйдет. - Жирбеш подошел к пленникам.
   - Ну, старик, теперь и твоя жизнь и жизнь этих детей зависит  от  тебя.
Расскажешь, где фабрика бомб, где сейчас Остряков, - наградим и  отпустим.
А не то... Брынза!
   - Есть Брынза!
   - Завтра к утру чтобы на площади стояла виселица.
   - Качели, стало быть! Ха-ха-ха!
   - Молчи, скотина! Вон!
   Бледнолицый офицер не спускал глаз с деда Коптяя, как только тот вошел.
Дед Коптяй спокойно выдерживал этот пристальный взгляд. Тогда  бледнолицый
офицер обратился к Жирбешу:
   - Я прошу разрешения задать этому старику несколько вопросов.  По  всей
видимости, это мой старый знакомый.
   - Да? Сделайте одолжение!
   - Фамилия? - спросил бледнолицый офицер.
   - Коптяем кличут.
   - А подлинная, настоящая?
   - Запамятовал.
   - Запамятовал? Так я тебе  напомню.  Семен  Косцов  тебя  кличут.  Так,
кажется?
   Коптяй усмехнулся:
   - И так когда-то звали.
   - Молодец, что не запираешься! - офицер победоносно посмотрел вокруг и,
встретив одобрительный кивок Поддера, продолжал: - Теперь скажи, давно  ли
вернулся с каторги?
   - Давненько.
   - Отсидел срок?
   - Нет, бежал.
   Поддер, которому Жирбеш переводил допрос, в волнении поднялся:
   - О! Большевики вовлекают в свои ряды каторжников? Это сообщение  будет
передано во все цивилизованные страны. Продолжайте, прошу вас!
   - За что был сослан на каторгу?
   - За мягкое сердце, ваше благородие. Ну, что говорить, вы  ведь  и  так
знаете. Я вас тоже сразу признал. Уж больно вы на своего папашу  покойного
похожи.
   - Брось! Не разжалобишь! Говори все как было!
   - Да разве вашу породу разжалобишь? Эх!.. Что ж, извольте,  скажу  все.
Сослали меня за то, что сжег усадьбу вашего папаши. Тогда вы вот такой еще
были, как эти мальчонки. Ну, я и пожалел вас с матерью. Ну, а на  суде  вы
меня признали...
   Жирбеш  переводил  американцам  слова  деда  Коптяя.  Поддер  торопливо
записывал в блокнот.
   - Спросите, - обратился он к Жирбешу, - что заставило его совершить это
преступление?
   Жирбеш перевел старику вопрос.
   - И это скажу, если желаете. Случилось это  вот  так  же,  как  сейчас.
Наехали каратели с ихним папашей во главе и стали стрелять  в  народ.  Что
народу положили в нашем селе! Ну вот я и хотел хоть немного отквитать...
   Бледнолицый офицер ударил по столу.
   - Лжешь! Ты убил моего отца!
   - Не довелось быть такому счастью. Говорили, что его кузьминские мужики
пришибли, когда он в ту ночь бросил вас  с  матушкой,  а  сам  шкуру  свою
спасти хотел.
   ...Солнце  зашло.  Комната  слабо  освещалась  алым  отблеском  заката.
Ординарец Жирбеша внес зажженную лампу. Пока он устанавливал ее  на  столе
среди тарелок и арбузных корок, в комнате стояла  тишина.  Вошел  дежурный
офицер. Щелкнув шпорами, он отрапортовал:
   - Поиски второго партизанского мальчика-разведчика пока  не  увенчались
успехом. По всем дорогам разосланы  патрули,  усилены  секреты.  Задержано
восемь подозрительных крестьян, шедших в село из тайги.
   Коля крепко сжал руку Суна и шепнул:
   - Хотели Левку поймать!
   - Не разговаривать! Увести этих оборвышей!
   - Берись за шею, донесу, - сказал Коля еле стоявшему на ногах Суну.
   Коля поднял Суна и вынес его из комнаты.
   Бледнолицый офицер продолжал допрос деда Коптяя.
   - Вижу, что за долгие годы ты совсем не раскаялся, - сказал он.
   - Неправда, ваше благородие. Был такой грех - раскаялся.  Как  зверь  в
лесу, один жил. Думал, что плетью обуха не перешибешь, а  вышло,  что  без
меня перешибли. Пока я в  тайге  хоронился,  народ  всем  миром  поднялся.
Теперь вам крышка, господа. Я народ предавать не буду... Такого  греха  на
душу не приму, - старик шагнул к столу.
   Несколько офицеров выхватили револьверы.  Брынза  и  ординарец  Жирбеша
схватили было деда Коптяя за руку, да отлетели оба в разные  стороны.  Дек
Коптяй был страшен в эту минуту, от его голоса дрожали стекла.
   - Погубили всех! Сына, жену, брата. Помощи теперь просите, Иуды! Будьте
вы прокляты! - Коптяй внезапно умолк и, помолчав, уже совсем тихо  сказал:
- Это мое последнее слово.
   Над головой деда Коптяя стреляли из пистолета, ему связали руки и  били
шомполами, но он молчал. Поздно ночью его втолкнули в сарай.  Коля  и  еще
кто-то из арестованных помогли ему добраться  до  вороха  сена.  И  только
здесь дед Коптяй, наконец, заговорил.
   - Развяжите руки, - попросил дед Коптяй.
   Коля, обламывая ногти, стал развязывать узлы веревок на  руках  деда  и
утешать его, передавая рассказанное Суном:
   - Вот увидишь, дедушка, Левка приведет шахтеров!  Ну,  тогда  мы  дадим
перцу белякам и американцам! Ишь, гады,  по  двадцать  человек  на  одного
набрасываются!
   - Нет ли табачку у кого? - попросил дед Коптяй. - Мой-то отобрали.
   Табак нашелся. Старик закурил.
   Несколько раз за ночь кого-нибудь уводили на  допрос  или  приводили  с
допроса. Коля и Сун дремали возле деда  Коптяя.  Но  лишь  звенел  дверной
запор, они вскакивали с одной мыслью: "Не Левку ли поймали?"  Наконец  под
утро все в сарае забылись тревожным сном. Не спали только  дед  Коптяй  да
учитель с женой. Женщина плакала. Муж утешал ее, повторяя:
   - Пойми же, Валя, пойми, иначе я не мог! Не мог я поступить иначе!..
   Необыкновенно медленно проходила эта ночь. Но прошла и она.  По  стенам
побежали солнечные зайчики,  запахло  дымом,  где-то  за  дверью  смеялись
солдаты, звенела бадья, лилась в колоду вода, фыркали кони...
   На площади, еще серебряной от инея, металась зловещая тень от виселицы:
десять солдат под руководством Брынзы поднимали ее  под  лучами  ласкового
утреннего солнца.
   А по широкой сельской улице разъезжал ординарец Жирбеша. Он так же, как
и вчера, останавливался возле  каждого  третьего  дома  и  кричал  веселым
голосом:
   - Эй, христьяне, все  на  сход!  Большие  и  малые!  Кто  не  пойдет  -
пятьдесят шомполов, пятьдесят шомполов!





   После побега из села Левка недолго плутал по тайге. Он нашел дорогу, но
не пошел по ней, а стал пробираться обочиной.  Предосторожность  оказалась
не лишней. Вскоре послышался топот,  и  вдали  на  дороге  показались  три
конных белогвардейца.  Минут  через  пять  они  повернули  назад  и  опять
проехали мимо Левки, возвращаясь в село.  Левка  подождал,  пока  затихнет
конский топот, вышел на дорогу и побежал по ней.
   В десяти километрах от села, занятого карательным  отрядом,  немного  в
стороне от дороги,  находилась  знакомая  деревня.  В  ней  ночевал  отряд
Острякова по дороге на Коптяевскую заимку. Там  Левка  надеялся  разузнать
что-нибудь о партизанах. К деревне он подошел уже затемно, но в деревню не
вошел, а свернул к речке, где горел  костер.  К  Левке  с  лаем  бросились
собаки, но Левка так решительно шел вперед, что псы уступили дорогу.
   Возле костра с печеной картошкой в руках сидели два мальчика.
   Левка спросил:
   - Ребята, у вас не стоят шахтеры?
   - Шахтеры? - удивился мальчик в картузе с поломанным козырьком. - Какие
шахтеры?
   - Не бойся, - успокоил товарища второй мальчик и улыбнулся  Левке,  как
старому знакомому.
   - Я и не боюсь! А каких ему шахтеров надо?
   Мальчики повели между собой разговор о Левке так, как будто того  здесь
не было.
   - Ты что, не узнал его?
   - А когда я его видел?
   - Помнишь, партизанский отряд ночевал? Помнишь парня в красных штанах?
   - Еще бы! Он у меня еще полтинник выиграл.
   - Ну, а этот - его дружок.
   - Дружок?
   - Ну да. Командирский сын...
   Мальчик в фуражке долго смотрел на Левку, потом улыбнулся и сказал:
   - Ну вот теперь и я узнал. Хочешь картошки?
   Левка отказался.
   Мальчики снова начали совещаться.
   - Сказать ему, что ли? - спросил мальчик в фуражке.
   - Надо. Может, у него сообщенье какое.
   - Сообщенье? А какое сообщенье, пусть скажет!
   - Скажите, ребята, очень надо, - сказал мальчикам Левка. - Белые  наших
захватили, а партизанам хотят ловушку устроить.
   - Кого захватили?
   - Деда Коптяя, Кольку Воробьева и Суна.
   - Второго твоего дружка? - спросил мальчик  в  фуражке.  -  А  третьего
парня, пулеметчика, не захватили?
   - Нет.
   - Ну так что? - спросил мальчик в фуражке у товарища.
   - Надо ехать! Ты оставайся, а мы с ним поедем, а  то  он  один  еще  не
найдет пасеку.
   - Лови Красотку, а я поймаю Цыганка, - согласился мальчик в фуражке.
   Не прошло и десяти минут, как Левка  мчался  в  кромешной  тьме,  низко
пригнувшись к шее Цыганка. Временами  его  проводник  сдерживал  лошадь  и
спрашивал:
   - Ну как, не сбросил тебя Цыганок?
   - Нет, - отвечал Левка, и скачка продолжалась.
   - Нагибайся ниже: веткой сшибет!
   - Ладно!
   На пасеку, где ночевал партизанский отряд, они добрались к полуночи.
   ...Всю ночь дежурили секреты карательного отряда,  выставленные  вокруг
села. Под утро солдат разморило.  Они  задремали,  доверившись  обманчивой
тишине тайги. А тайга не спала! Пядь  за  пядью,  бесшумно  скользя  между
деревьями, ползли к часовым  партизаны-пластуны.  Вскоре  тишину  прорезал
осторожный свист-сигнал: "Путь свободен". Пригнувшись к  самой  земле,  от
куста к кусту, от  дерева  к  дереву  перебегали  партизаны  к  темневшему
невдалеке селу.
   К рассвету человек тридцать партизан  подобрались  к  северной  окраине
села. Замаскировавшись в стогах сена,  в  картофельной  ботве,  они  ждали
сигнала с южной стороны села, откуда наступали главные силы отряда. Но там
произошла заминка.
   Разведчики, посланные снять  секрет  возле  дороги  у  въезда  в  село,
наткнулись   на   очень   бдительную   охрану.   Здесь   находилось   трое
белогвардейцев и два американских солдата. Белогвардейцы храпели в  кустах
возле дороги,  зато  американцы  не  спали.  Изъеденные  мошкарой,  чем-то
встревоженные, они притаились возле одинокой сосны на опушке, держа  ружья
наготове. Изредка, когда им особенно досаждали мошка и комары, раздавались
их приглушенные проклятья и ожесточенные шлепки.
   Проходила минута за минутой, уже заалело небо на востоке, а секрет  все
еще преграждал партизанам путь к селу.
   Левка сидел на влажной траве возле Шулейки  -  командира  партизанского
отряда  шахтеров.  В  синеватом  предутреннем  свете  Левка  заглядывал  в
небритое лицо командира, безмолвно спрашивая: "Ну когда же, когда?!"
   Командир отводил взгляд. Нахлобучив на глаза  фуражку,  он  нетерпеливо
забарабанил пальцами по кожаному футляру бинокля.
   Зашуршала сухая листва. Командир поднял голову и с надеждой спросил:
   - Ну как, порядок?
   Перед ним стоял  высокий  партизан  в  беличьей  шапке.  Вместо  ответа
партизан сбил движением руки шапку на затылок и зло сплюнул.
   В голове у Левки мелькнула отчаянная мысль.
   - А что, если на ура? Встать и пойти в атаку, - сказал он, обращаясь  к
партизану в беличьей шапке. Было в его фигуре что-то  очень  внушительное,
чего явно не хватало маленькому, невзрачному на вид Шулейке.
   Партизан снова яростно сплюнул.
   Шулейко ответил:
   - Не дело мелешь, садовая голова. Нас-то впятеро меньше, поэтому  надо,
чтобы все было шито-крыто.  Не  то  все  пойдет  вверх  тормашками.  -  И,
повернув голову в сторону молчаливых кустов и деревьев, за которыми лежали
и  стояли  партизаны,  сказал:  -  Думай,  братва!  Крепче  думай,   время
кончается!
   Много раз в это утро Шулейко предлагал думать над  тем,  как  без  шума
снять секрет. Сам он тоже думал над трудной задачей.
   - Что прохлаждаться-то, - нарушил молчание партизан в беличьей шапке, -
думка одна: идти на риск!
   - На риск? - переспросил Шулейко. Оперся руками  о  землю,  всем  своим
видом показывая, что он ни за что на свете не согласится идти на риск.
   - На риск! - повторил партизан в беличьей шапке и, наклонив злое лицо к
Шулейке, взял его за плечо: - Поднимай свои потроха, пошли,  а  то  поздно
будет! Да винтовку-то оставь ребятам, и мою пусть кто-нибудь  возьмет.  Мы
пойдем, как крестьяне с заимки, а человек пять-шесть сбоку подберутся.
   Шулейко вскочил.
   - Ну, парень, - проговорил он вполголоса и взял Левку за руку, -  пошли
с нами, натуральней выйдет. Только не пугайся очень:  дело-то  плевое,  не
такой уж это и риск.
   Левка, наконец, понял простой и смелый план партизана в беличьей шапке:
притвориться крестьянами,  подойти  вплотную  к  американским  солдатам  и
обезоружить их.
   Когда они втроем вышли на дорогу, солнце уже взошло. Тайга  загорелась,
засверкала. Во всем мире  разлилась  бодрая  радость  прекрасного  утра  и
передалась людям. Партизан в  беличьей  шапке  и  Шулейко  завели  громкий
разговор  о  каком-то  сене.  Приблизившись  к  секрету,   партизан   стал
беззаботно напевать. Словом, он делал все, чтобы можно было подумать,  что
в село из соседней деревни возвращаются подгулявшие крестьяне.
   Так  и  случилось.  Американские  солдаты,  заслышав  голоса  и  увидев
путников, вышли на дорогу. С  распухшими  от  укусов  мошки  и  бессонницы
лицами, они, взяв винтовки на изготовку, ожидали, когда подойдут к ним эти
странные люди.
   Партизан в беличьей шапке оказался прекрасным актером: он изобразил  на
своем плутоватом лице такой  испуг,  что  у  солдат  не  осталось  никаких
сомнений в том, что перед ними напуганные до смерти крестьяне.
   Шагах в пяти от солдат партизан в беличьей шапке поднял руки и, подойдя
почти к самому ружейному дулу, бухнулся на колени. Затем он с силой дернул
за ноги солдата. Тот, взмахнув руками, полетел на землю. Шулейко  тоже  не
зевал. Когда солдат, возле которого он стоял, с любопытством посмотрел  на
упавшего в ноги партизана в беличьей шапке, командир отвел в сторону  дуло
его карабина и приставил  к  груди  наган,  спрятанный  в  широком  рукава
куртки. Через несколько минут американцы со связанными руками и заткнутыми
ртами лежали рядом с белогвардейскими солдатами, тоже связанными по  рукам
и ногам.
   Сквозь ветви с желтой поредевшей листвой виднелись крыши изб, церковная
колокольня. Из села доносился скрип колодезного журавля и конское ржанье.
   Левка поймал взгляд  Шулейки  и  сделал  было  решительное  движение  в
сторону села. Но командир его остановил:
   - Постой, парень, не горячись! Лезь-ка  лучше  на  сосну,  под  которой
американцы хоронились, и посмотри, нет ли сигнала на той стороне  села,  в
леске, Дым должен быть. Живо. На вот бинокль возьми.
   Сосна  росла  на  опушке  среди  мелкого  кустарника  и   необыкновенно
разрослась вширь. Левка быстро взобрался по ней, как по хорошей  лестнице,
ругая про себя необыкновенно осторожного командира. Всю ночь  Шулейко,  по
мнению Левки, медлил. То останавливался, выжидая, когда вернется разведка,
то вдруг начинал совещаться с  партизанами:  выяснял,  правильно  ли  идет
отряд. А не доходя до села, сам отправился в разведку и целый час просидел
возле секрета! Левка совсем расстроился, когда ему в голову пришла  мысль:
а что, если первый отряд партизан не смог незамеченным пробраться к  селу?
Левка поднес к глазам бинокль,  и  сразу  близко-близко  придвинулись  еще
мокрая от росы крыша сарая, стена  колокольни,  широкая  улица.  По  улице
скакал американский офицер  на  белом  коне.  За  селом  желтел  лес.  Над
прозрачными вершинами берез белел столб дыма.
   - Есть сигнал! - крикнул Левка.
   Снизу донесся слабый голос Шулейки:
   - Смотри мне, бинокль не потеряй... Ну, пошли, братва!
   Под чьей-то ногой  хрустнул  сучок,  кого-то  хлестнула  ветка,  кто-то
выругался, и все стихло.
   Левка хотел  уже  слезать  со  своего  наблюдательного  поста,  да  ему
захотелось узнать, куда поскакал всадник на  белой  лошади.  Он  ехал  уже
шагом, отбиваясь плетью  от  стаи  собак.  Собаки  проводили  всадника  до
площади и отстали. В центре площади Левка увидел виселицу, возле нее толпу
крестьян. Вокруг них, словно частокол, кольцом стояли солдаты.
   Сквозь цепь солдат в круг  прошел  офицер,  остановился  перед  толпой,
достал лист белой бумаги и стал что-то читать,  размахивая  правой  рукой.
"Жирбеш!" - узнал Левка своего бывшего учителя.
   Он навел бинокль в ту сторону, куда Жирбеш махал рукой. Там, сливаясь с
толпой согнанных  крестьян,  стояли  дед  Коптяй,  Коля,  Сун,  учитель  и
незнакомый Левке человек. С виселицы свешивались две веревочные петли.
   У Левки потемнело в глазах, подкосились ноги, он  чуть  не  свалился  с
дерева. Овладев собой, он снова поднес бинокль.
   Подошли два солдата,  подняли  с  земли  лестницу  и  приставили  ее  к
виселице. Один солдат полез по ней, волоча за собой веревку.  "Брынза!"  -
узнал Левка.
   Брынза сидел уже на перекладине, как вдруг, взмахнув руками,  повалился
навзничь, увлекая за собой лестницу.  Затем  на  площади  стало  твориться
что-то непонятное: толпа крестьян  хлынула  к  церковной  ограде,  солдаты
побежали было к дому учителя, но повернули назад. По площади скакала белая
лошадь, но уже без всадника; хромая, мчался Рыжик.
   "Наши стреляют,  наши!"  -  догадался  Левка  и  сразу  же,  как  бы  в
подтверждение своей  догадки,  он  услышал  пулеметную  очередь,  а  затем
прерывистый крик:
   - А-а-а-а!..
   "В атаку пошли!" - и Левка стал поспешно слезать  с  дерева.  Он  почти
падал, обдирал лицо, руки, не чувствуя боли. Вот и земля.  Левка  побежал.
Радость душила его.
   Вот он поднялся на пригорок к школе. Возле кучи бревен у  дороги  лежал
американский солдат, уткнувшись в пыльную траву.  Во  дворе  школы  стояли
повозки, тоненькой струйкой дымила кухня. Возле одной из повозок на  земле
сидел молодой партизан и, обливаясь потом,  натягивал  огромные,  подбитые
медными гвоздями ботинки. Увидев Левку, он сказал:
   - И на кого они только шьют... Не лезут, проклятые! - Парень  отшвырнул
ботинки и стал обувать продранные ичиги.
   - Эй, паря! - позвал кто-то.
   Левка повернулся. На пороге сарая сидел партизан в беличьей шапке и  ел
арбуз, далеко отставив замотанную полотенцем ногу.
   - Здравствуйте! - Левке показалось, что он очень давно не  видел  этого
замечательного человека. - Здравствуйте! - повторил он.  -  Вы  не  видели
товарищей, которые здесь сидели?
   - Здорово,  если  не  шутишь.  Хошь  арбуза?  Это  ты  про  арестантов?
Хватился! Всех выпустили давно... А те, которых они порешить хотели,  они,
брат, сейчас у учителя сидят. Войне-то конец! Слышишь? И  стрельба-то  уже
за деревней. Наши вдогонку  палят.  Попробуй  арбуза-то...  Повредило  мне
ногу, брат. Вот и отдыхаю, - закончил он, виновато улыбаясь.
   Левка вышел на площадь и увидел Колю Воробьева. Он стоял возле церкви и
кричал:
   - Забегай, забегай! Эх, размазня!
   Его возгласы относились к Васятке, который  ловил  лошадь,  заседланную
желтым английским седлом. Лошадь, задрав сухую породистую голову,  бегала,
путаясь в поводе. Васятка ждал, расставив руки. Лошадь понеслась прямо  на
него.
   - Лови! Хватай за повод! - кричал Коля.
   Лошадь, не добежав до Васятки, резко остановилась, взвилась на дыбы  и,
повернувшись на задних ногах, бросилась к  воротам,  возле  которых  стоял
Левка. Но от ворот снова шарахнулась в сторону.
   - Шляпы! - гремел Коля. - Коня поймать не могут!
   - Ты бы сам попробовал! Стоять-то хорошо! - ответил Левка,  задетый  за
живое.
   - Стоять? Да ты думаешь, я бы не поймал,  если  бы  штаны  не  спадали?
Отняли эти гады пулеметную ленту. Теперь майся.
   Конь наступил ногой на повод, к нему уже подбежал Васятка и по-хозяйски
закричал свирепым голосом:
   - Стоять! Баловать у меня! Ну, стоять!
   И только сейчас Коля пошел навстречу Левке, поддерживая свои  роскошные
штаны. Левка пристально глядел в лицо друга. За эти два дня Коля  похудел,
осунулся и стал как будто старше. Лишь глаза у него оставались  такими  же
мальчишески дерзкими.
   - Колька, Коля, - проговорил Левка  дрогнувшим  голосом,  взяв  его  за
локоть.
   Лицо Коли приняло растерянное выражение, глаза повлажнели. Он  рванулся
было к Левке, да вспомнил, что не может выпустить из рук штаны без  риска,
что они спадут на виду у всей деревни.
   - У  тебя  нет  какого-нибудь  ремешка  или  веревки?  -  спросил  Коля
неестественно сиплым голосом.
   - Возьми мой ремешок. У меня штаны и так держатся... Где  Сун,  дедушка
Коптяй?
   - Вот спасибо... Они в доме учителя. Эх, жалко,  ты  не  поспел,  когда
наши налетели! Беляки-то, смех один! Ну и удирали! А наши их жарят, жарят!
Человек сто положили. Брынзу тоже шлепнули. Жалко, твой  Жирбеш  удрал  на
подводе; его, говорят, тоже  чуть  не  укокали.  А  это  вот  конь  самого
главного  американского  генерала!  -  Коля  сыпал  новостями,  подтягивая
Левкиным ремешком штаны. - Вот теперь красота!  Пошли...  -  Коля  откинул
полы френча за спину, засунул руки  в  карманы,  полюбовался  на  штаны  и
крикнул Васятке: - Ты, парень, не вздумай коня  зажилить!  Трое  ловили  и
делить будем на три части.
   - На три? Как же это? - Васятка в недоумении замер.
   - А вот так! Кому хвост, кому гриву...
   ...В той же комнате, где находился штаб белых, на тех же самых стульях,
против стенки с круглыми дырочками от пуль, за столом сидели  дед  Коптяй,
Сун, учитель, партизаны.  Перебивая  друг  друга,  они  рассказывали,  что
произошло с каждым за истекшие сутки.
   Людям, которые несколько  минут  назад  рисковали  жизнью,  теперь  все
пережитое казалось легким и простым делом, и никому не верилось, что могло
быть иначе. Только когда взгляд их падал на площадь, где стояла виселица и
серым мешком лежал возле нее Брынза, голоса чуть стихали, но  скоро  опять
раздавались возбужденные и веселые.
   При появлении Левки разговор умолк, и дед Коптяй и Сун встали.
   - Ну проходи, проходи, Левушка...  Дай-ка  я  тебя  обниму!  -  Старик,
уронив стул, пошел было к Левке, но его обогнал  Сун.  Сильно  хромая,  он
юркнул под руку деда и крепко обхватил Левку за шею. О  ноги  Левки  терся
скуля Рыжик.
   Левка почувствовал на своей щеке горячую влажную щеку  Суна  и  услышал
его шепот:
   - Я знал, что ты придешь, Левка. Все время знал. Даже тогда так  думал,
когда бумагу читали...
   - Я все видел... Как приговор читали, как Брынза полетел.
   - Видел?
   - Ну да, в бинокль! Я на дереве сидел.
   Сун потащил Левку за руку:
   - Пошли чай пить, тут он с сахаром и с печеньем.
   В  столовую  входили   еще   разгоряченные   боем   партизаны,   громко
здоровались, с шумом усаживались за стол, а когда не стало мест за столом,
то садились на подоконники или прямо на пол.
   Вошел Шулейко, беспокойно ища кого-то глазами; увидев Левку, улыбнулся:
   - А, ты уже здесь! Ну-ка, давай бинокль. Не разбил? То-то!.. Ты уже чаи
распиваешь? - обратился он к партизану в беличьей шапке. - Как нога то?
   - Заживает! Царапнуло малость, - ответил  партизан,  шумно  прихлебывая
чай из блюдца.
   За столом потеснились, освобождая место командиру.
   -  Ну-ка,  братцы,  у  кого  опросталась  кружка?  -  спросил  Шулейко,
подсаживаясь к столу.
   Левка  снова  встретился  взглядом  с  Шулейкой  и  почувствовал,   что
краснеет. Ему вспомнилось, как он ругал  этого  человека,  обвиняя  его  в
медлительности.
   - Так-то, брат, - сказал ему Шулейко, будто отгадав  Левкины  мысли.  -
Теперь вот кажется все просто и легко. Почему легко? Потому что  стратегия
правильная! - Шулейко состроил плутовскую гримасу и  засмеялся.  -  Жалко,
сил у нас маловато было! - продолжал он. - Батька  твой  не  подоспел!  Ну
ничего, он их дорогой встренет!
   Левка слушал, смотрел на Шулейку и  с  удивлением  стал  замечать,  что
командира то заволакивает туманом и он уплывает куда-то за  стену,  откуда
доносится его слабый голос, то вдруг туман снова рассеивается и  он  снова
оказывается по другую сторону стола.
   - Совсем сомлели ребята, - тоже  откуда-то  издалека  донесся  до  него
голос деда Коптяя. - Пошли-ка, ребята, в нашу "темницу", соснем малость.
   Левка плохо запомнил, как он, поддерживая Суна, добрался до  сарая.  Он
запомнил только сердитое лицо Васятки  возле  лошадиной  морды  да  сонный
голос Коли:
   - Коня отдай раненому в шапке. Понял?
   - Мою долю тоже?
   - Свою себе оставь: хвост да копыто. Жила!..
   Дед Коптяй, Сун, Левка и Коля улеглись на примятом ворохе сена. Рядом с
ними, во дворе под возами, в тени черемух или просто там,  где  их  свалил
сон, спали партизаны. Не спал один Шулейко. Он, покуривая,  расхаживал  по
двору, выглядывал за ворота и  каждый  раз,  как  проходил  мимо  колодца,
плескал себе в лицо и на голову студеную воду.
   Под вечер Левка проснулся от толчка в плечо. Кто-то протискивался между
ним и Колей:
   - Подвиньтесь... разлеглись...
   - Кешка! - узнал Левка и, не открывая глаз, заснул снова.
   ...Кешке довольно легко удалось найти своих. Как  только  он  вышел  на
реку Сучан, то повстречался с разведчиками из  своего  отряда.  Разведчики
проследили путь карательной экспедиции. Они видели в их обозе Колю и  деда
Коптяя и теперь спешили с донесением к Ивану Лукичу.  Быстро  возвращались
они в глухую таежную деревню, где остановился  отряд.  Кешка  бежал,  едва
поспевая за ними, и все же беспрестанно подгонял партизан:
   - Скорей, скорей, ну, пожалуйста!
   Поздно ночью они пришли в деревню. Иван  Лукич,  выслушав  разведчиков,
приказал поднять отряд по тревоге, а измученному большим  переходом  Кешке
велел оставаться в деревне.
   Вместо обычного "есть" Кешка на этот раз промолчал. Юркнув из избы,  он
нашел пулеметчиков и  вместе  с  ними  совершил  трудный  ночной  переход,
взвалив еще вдобавок себе на плечи банку с пулеметной лентой.  Днем  отряд
принял встречный бой с разбитыми подразделениями  карательной  экспедиции.
Белые и американцы дрались отчаянно. Им удалось  прорваться  на  дорогу  к
угольным копям. В этом бою Кешка действовал как заправский санитар,  лихой
подносчик патронов и заслужил немало похвал.
   - Тоже мне вояки! - проговорил Кешка уже во сне. Ему  снилось,  что  он
сидит в зимовье деда Коптяя и подробно рассказывает друзьям о сражении и о
своих подвигах.
   Три дня простояли партизаны в селе. Вымылись в бане, отдохнули и  снова
отправились в новый поход - на  этот  раз  против  японского  карательного
отряда, слухи о котором быстро разнеслись по таежным дорогам и тропам.
   В этот же день из села уходил  на  заимку  караван  под  командой  деда
Коптяя. На двадцати вьючных лошадях  везли  раненых,  оружие,  боеприпасы,
продукты, захваченные в последних боях. Левка, Коля  и  Кешка  без  устали
носились от головы к хвосту колонны,  они  подгоняли  лошадей,  поправляли
тюки, подтягивали подпруги вьючных лошадей.  Человек  десять  легкораненых
шли пешком. Среди раненых находился и партизан в беличьей шапке. Он  сидел
на белом скакуне, свесив с седла обе ноги на одну сторону,  и  беспрерывно
курил самокрутки в палец толщиной. Ехал на Гнедке и Сун, у  которого  было
сильно ушиблено колено. На руках Сун держал Рыжика с забинтованной лапой.
   Караван взбирался по отлогому склону к перевалу.
   - Подтянись!
   - Ну-ну, братцы, еще малость!
   - Сейчас дело под гору  пойдет,  -  передавали  по  цепочке  партизаны,
подбадривая друг друга.
   На перевале дед Коптяй остановился, решив подождать,  когда  подтянется
не в меру растянувшийся караван.
   Мальчики остановились возле деда Коптяя, сняли с плеч тяжелые карабины.
Коля подтянул пояс, увешанный гранатами-лимонками.
   Партизаны невольно залюбовались прекрасной картиной  осенней  тайги.  В
прозрачном и необыкновенно чистом воздухе уже  не  было  летней  дымки,  и
поэтому сопки золотисто-зелеными волнами убегали в необозримую даль.
   - Смотрите-ка! - нарушил молчание Левка. - Смотрите! Внизу,  откуда  мы
поднялись, все зелено, а по другую сторону уже осень - там все золотое!
   Дед Коптяй пояснил ребятам:
   - Позапрошлую ночь морозец ударил, вот там и пожухла зелень. Ну,  а  на
ту сторону перебраться у мороза силы не хватило: вот там и зелено.
   - На то и перевал, - вставил партизан в беличьей шапке.
   - Перевал... - как эхо повторил Левка, пораженный торжественным  тоном,
каким произнес это слово партизан.
   Дед Коптяй вскинул на плечи котомку:
   - Подымайсь! Ишь, расселись!
   И караван снова двинулся в путь. Он то скрывался в сумеречной тени елей
и кедров, то  мелькал  среди  багряной  и  золотистой  листвы  кленов,  то
пересекал поляны, заросшие  ржавым  багульником.  Дорога  петляла.  Иногда
открывалась каменистая вершина перевала, и тогда все головы  оборачивались
назад.
   ...С тех пор минуло много дней, много  дорог  осталось  позади.  И  чем
труднее были дороги, тем чаще и чаще кто-нибудь из четырех друзей  заводил
речь о перевале. Может быть, он был так памятен потому, что никогда  после
они не видели грани, за которой по одну сторону лежит лето, а по другую  -
осень. А может быть,  потому,  что  за  этим  перевалом  они  проверили  и
закалили свою дружбу. А может быть, он стал им дорог потому,  что  за  ним
осталось их детство!

Last-modified: Wed, 11 Oct 2000 04:35:17 GMT

Оцените этот текст: