- Жертвенных камней - позора людей - больше не будет! - решительно
сказал я.
Мотылек восхищенно посмотрела на меня.
- Он бог! - провозгласил Чичкалан. - Только бог Кетсалькоатль может
сказать такое, что повергнет в ужас и трепет всех жрецов. Шочикетсаль узнала
его?
- Да, Мотылек узнала моего Топельцина. И не потому, что он лицом такой
же, каким был перед ударом Сердца Неба, хотя и немного постарел с тех пор.
- Почему же еще? - спросил я.
- Потому что Топельцин тоже говорил о жертвенных камнях, как о позоре
Толлы. Больше никто этого не мог бы сказать.
Так еще раз несчастный погибший юноша помог мне пойти в его родной
город под его именем, чтобы принести народу разумное.
Я почувствовал прилив внутренних сил. Я выполняю великий Долг, ради
которого Миссия Разума прилетела на Землю с далекого Мара.
Люди Земли должны приобщиться к древней культуре своих предков,
должны... любой ценой.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЫНЫ СОЛНЦА *
В человеке, при появлении его на свет, нет ни выраженного зла, ни
выраженного добра, а есть только возможность и способность к тому и другому,
что развивается в нем средой, где он живет, и воспитанием в семье и
обществе.
Роберт Оуэн
ГЛАВА ПЕРВАЯ. БЕЛЫЙ БОГ
- То-пель-цин! То-пель-цин!
Рев толпы перекатывался по трибунам, по обе стороны ткалачи - площадки
для ритуальной игры в мяч.
Горожане Толлы, вскочив с мест, тряся разноцветными перьями головных
уборов и размахивая руками, орали во всю глотку:
- То-пель-цин! То-пель-цин!
Литой мяч из упругой смолы дерева ачанак с такой силой перелетал через
лекотль - черту, разделявшую площадки двух игровых отрядов, - словно каждый
раз срывался с вершины пирамиды. Попав в одного из игроков, он способен был
не только сбить его с ног, но и убить на месте.
Но игроки были опытны, проворны и выносливы. Они отбивали смертоносное
упругое ядро, посылая его обратно на половину противника. Прикосновение мяча
к каменным плитам площадки каралось штрафным очком, а передача мяча своему
игроку воспрещалась под угрозой жертвенного камня. Отбивать мяч можно было
только локтями, защищенными стеганой броней, коленями в наколенниках или
тяжелыми каменными битами, зажатыми в правой руке. От удара такой биты
летящий мяч переламывал нетолстую каменную плиту. А ненароком попав в
зрителей, миг искалечить их, не защищенных игровой одеждой. Потому для
безопасности скамьи были высоко подняты над игровым полем. Сочувствующие
двум сражающимся отрядам обычно рассаживались по обе стороны игрового поля,
бурно переживая за своих любимцев, тем более что к случае поражения им
грозил узаконенный грабеж. Победители имели право ворваться на враждебную
трибуну и отобрать у тех, кто ратовал за побежденных, все, что приглянется:
дорогие украшения, красивые головные уборы и даже части праздничной одежды.
В отряде Чичкалана сегодня играл, как бывало, Топельцин, любимец
народа, чудесно воскресший, узнанный красавицей Мотыльком. Вождь игрового
отряда, скрывавшийся от жрецов в сельве, сам видел, что он, как бог,
спустился с неба на Огненном Змее в сопровождении грома без дождя.
Белокурый бородатый бог, снизошедший до игры с людьми, подобно им, был
наряжен в головной убор из черных перьев и упругие панцири из подбитой
хлопком кожи ягуара на локтях, коленях и шее. Такая защита предохраняла не
только от разящего мяча, но и от ударов боевых деревянных мечей с остриями
из вулканического" текла, годясь и для игроков и для воинов.
Боги устами жрецов присуждали победу тому или другому отряду по числу
штрафных очков. Но бесспорная победа достигалась броском мяча сквозь одно из
поставленных на ребро каменных колец, вделанных в стены под трибунами по
краям черты, разделявшей игровое поле.
Попасть в кольца было чрезвычайно трудно (отверстие едва пропускало
мяч). К тому же и опасно. Кольцо изображало свернувшегося священного попугая
гаукамайя. Прикосновение к нему даже мячом считалось кощунством и грозило
крупным штрафом.
Искушенные в математике жрецы подсчитывали очки и не останавливали
игры, пока мяч не пройдет сквозь кольцо. Требовалось лишь, чтобы игроки и
зрители держались на ногах, а солнце освещало игровое поле.
Поэтому противники разящими ударами мяча старались измотать друг друга,
вывести из строя побольше игроков. На риск броска сквозь кольцо решались
только в крайнем или особо благоприятном случае, когда игрок оказывался у
стены прямо перед кольцом.
Толпа ревела. Белый бог не только доказал, что он вернувшийся на Землю
прославленный Топельцин, но и сумел поднять священную игру до уровня
божественной и заставил всех затаить дыхание. Таких приемов игры еще никто
не видел, так играть мог только бог!
Гремучий Змей восседал на царственной циновке над каменным кольцом
гаукамайя и спокойно созерцал зрелище, которое приводило в неистовое
волнение, восторг, даже опьянение всех окружающих. Всех, кроме Змеи Людей,
который тоже каменным изваянием высился над кольцом противоположной трибуны.
Когда Чичкалан вернулся из сельвы, объявив о сошествии с неба бога
Кетсалькоатля, Змея Людей приказал схватить его и распластать на жертвенном
камне. Он не хотел слушать его болтовни, потому что не верил ни в каких
богов, которым служил, и не допускал мысли, что человек, сердце которого он
вырвал собственными руками, будто бы жив и вернулся с зажившим шрамом на
груди. Он увидел в этом ловко подстроенную интригу.
Возможность такой интриги почувствовал и ненавидевший жреца владыка
Гремучий Змей, едва девушка Мотылек, упав к его ногам, поведала о
возвращении возлюбленного.
Гремучий Змей потребовал привести к нему Чичкалана в сопровождении
Великого Жреца. Змея Людей, сдерживая бешенство, вынужден был сопровождать
Пьяную Блоху к трону владыки.
Войдя в просторный зал, устланный коврами из птичьих перьев, первый
жрец сразу же стал грозить владыке гневом богов, если им тотчас не будет
принесен в жертву Чичкалан, а также и белокожие обманщики, которых тот якобы
повстречал, в сельве.
- Зачем Змея Людей грозит гневом тех, кого никто не видел, если народ
сам сможет лицезреть живых богов? Не лучше ли попросить их самих, - сказал
Гремучий Змей, - смягчить гнев, которого Змея Людей так страшится?
- Как может доказать белый бродяга, что он бог? - в ярости воскликнул
Великий Жрец.
- Пусть владыка смертных прикажет сорвать с Чичкалана путы, которыми
скручены его руки, - взмолился Чичкалан, стоявший перед вождем на коленях. -
И пусть владыка смертных прикажет игровому отряду Чичкалана сыграть на
игровом поле вместе с Топельцином. Народ, наблюдая священную игру, сразу
узнает Топельцина и признает в нем бога.
Гремучий Змеи затянулся дымом трубки, которую не выпускал изо рта.
- В священной игре в мяч не раз решались важнейшие споры между жрецами
и правителями городов. Пусть и сейчас боги скажут свое слово на игровом
поле.
Гремучий Змей, сидя на циновке власти и невозмутимо попыхивая трубкой,
в которой разжег крошеные листья табака, чтобы вдыхать в себя их дурманящий
дым, слышал всеобщие возгласы "То-пель-цин!". Он ничем не показал, что очень
доволен. Теперь Великий Жрец будет сокрушен, его постигнет кара, с которой
не сравнится смерть на жертвенном камне или от боевого мяча.
Меж тем белокожий бородатый игрок перешел на площадке к невиданным
приемам. Он перестал пользоваться битой, чтобы сильными ударами литого мяча
наносить вред партнерам.
Улучив миг, когда мяч летел к нему, он отбросил загремевшую по каменным
плитам биту и вовсе не отбил мяч, как полагалось, а схватил его на лету,
зажав локтями.
Дальше произошло невероятное. Кетсалькоатль закинул руки за голову,
продолжая сжимать локтями мяч (в этом не было нарушения правил, он касался
мяча лишь локтями!), потом легким, точно рассчитанным движением, которое
Инко Тихий под руководством Гиго Ганта и Чичкалана несчетное число раз
отрепетировал в сельве перед тем, как появиться в Толле, бросил мяч в
кольцо. Мяч прошел через отверстие и упал к ногам оторопевшего вождя
противоположного игрового отряда.
Тот подумал лишь о грозящем ему теперь жертвенном камне, а не о
хитроумном новшестве, внесенном богом в поединок на ткалачи
Так закончилась священная игра.
Топельцин был не только всенародно узнан, но и провозглашен тут же на
игровом поле богом Кетсалькоатлем. Это поспешил сделать сам Великий Жрец,
боявшийся отстать от других. Надо было и при живом боге сохранить свое
положение первого жреца.
Толпа неистовствовала. К ногам Кетсалькоатля летели богатые головные
уборы и ценные украшения. Люди Толлы ничего не жалели для вернувшегося в
образе бога любимца.
Простодушные, как дети, воспитанные в суеверии, они восприняли
появление умершего как нечто естественное для богов, а потому готовы были
беспрекословно повиноваться явившемуся к ним божеству, как воплощению силы и
власти.
Змея Людей встревожился. Как бы этот "живой бог" из сельвы не захотел
теперь мстить Змее Людей за будто вырванное когда-то его сердце. Надо было
действовать, и Великий Жрец дал знак жрецам. Те вышли вперед и затрубили в
морские раковины, требуя тишины.
Змея Людей провозгласил:
- Горе людям Толлы, горе! Пусть внимают они словам великого и страшного
пророчества, прочитанного по звездам. Едва ступит на Землю бог
Кетсалькоатль, потребует он себе в жертву сердца самых знатных, самых
заслуженных и богатых людей Толлы: и мужчин, и женщин, и девушек, и детей.
Горе людям Толлы, горе! Пусть владыка пообещает белому богу много тунов
сердец пленников и рабов, а пока смиренный жрец Змея Людей поспешит вырвать
для Кетсалькоатля сердца двух вождей игровых отрядов, одного проигравшего
прежде, а другого поверженного сегодня
Гремучий Змей сделал знак рукой, и три его телохранителя с
разрисованными боевой краской лицами, в стеганых боевых куртках протрубили в
морские раковины, пронзительными звуками заглушив последние слова жреца.
Заговорил Гремучий Змей:
- Да станет известно людям Толлы, а также смиренным служителям богов,
что владыка смертных Гремучий Змей с распростертыми объятиями любви и мира
принимает вернувшегося к нему сына в образе бога и на склоне своих лет
складывает с себя бремя Верховного Вождя, которое так долго нес. Он передает
это бремя власти своему сыну Топельцину, который отныне будет носить имя
Кетсалькоатля, живого белого бога и владыки смертных.
Ошеломленные горожане Толлы повскакали со скамей, не зная, чего им
ждать дальше. Другое дело Змея Людей. Он рассчитывал на правах Великого
Жреца по-прежнему представлять перед народом богов, узнавая желания тех,
кого провозгласили сейчас богами на Земле. Но если бог становится
одновременно и владыкой, то... Теперь вся надежда была на тайную дочь. Ведь
самозванец из сельвы вынужден был признать ее своей возлюбленной.
Усиленный священным камнем голос жреца снова зазвучал над трибунами:
- Пусть примет всесильный бог и вождь Кетсалькоатль смиренный дар
смертных, владыкой которых он стал. Проворные жрецы сейчас поднесут ему на
золотом блюде два желанных ему трепещущих сердца, бившихся во время славно
закончившейся священной игры.
- Пусть замолчит лукавый жрец! - раздался незнакомый ясный и сильный
голос, который, оказывается, принадлежал белому богу. Он встал рядом с
Гремучим Змеем, не позволив тому подняться с циновки. - Пусть замолчит
лукавый жрец, и пусть знают люди Толлы, что никогда больше не прольется
человеческая кровь ради жертвы богам, ни одно сердце больше не вырвут из
груди живого человека и не бросят на нетускнеюшее блюдо желтого металла.
Кетсалькоатлю предложено править Толлой, и он с сознанием долга перед людьми
принимает переданную ему власть, чтобы обратить ее на благо всех. Жестокость
отныне объявляется вне закона, как неугодная и богам, и людям Земли.
Горожане переглянулись. Почему белый бог сказал о всех людях Земли, а
не о людях Толлы? И почему он назвал Великого Жреца лукавым, унизив его
перед всеми, хотя тот только что провозгласил Кетсалькоатля богом? Однако
люди Толлы не умели рассуждать, они привыкли повиноваться. Больше всего их
взволновало и перепугало запрещение привычных человеческих жертв, всегда
угодных богам. Что ждет теперь людей, если богов нельзя будет умилостивить?
Жрецы подвели к Кетсалькоатлю, наконец севшему на место владыки, двух
вождей игровых отрядов. Их бросили перед ним на колени, связанных веревкам и
с закрученными назад руками.
Кетсалькоатль сделал знак, и огромный белый бог, который ростом был
даже больше Топельцина, подошел к жертвам и двумя ударами диковинного
блестящего ножа, непохожего на обычное изделие из вулканического стекла,
хотя и не менее острого, разрубил связывающие их веревки. Две белые богини
помогли освобожденным подняться и заговорили с ними на языке Толлы. Их
голоса были нежны и ласковы.
Кетсалькоатль отправился во дворец своего отца Гремучего Змея. По одну
его сторону шел еще один бог, с малым числом волос на голове, а по другую -
тайная дочь великого Жреца красавица Мотылек.
Гремучий Змей шел следом.
Люди Толлы благоговейно провожали их взглядами.
Что-то ждет их при новом владыке смертных, который спустился к ним с
неба и не хочет, чтобы жертвами cмягчали его гнев?
Неожиданности последовали одна за другой.
Каждый день глашатаи ревом морских раковин созывали народ к подножию
пирамиды Ночи и сверху звучал голос одного из белых богов, который отличался
своим ростом, имел рыжую бороду и четыре глаза. Он передавал повеления
Кетсалькоатля, которые обязаны были выполнять все. Повеления эти ошеломляли,
приводили в трепет одних и в неистовую радость других. Однако пугали они
одинаково всех. Невозможно было разобраться в новом порядке, который
устанавливал белый бог.
Прежде всего бородатый бог-великан, поднеся к губам волшебную раковину,
объявил, что упраздняется рабство.
- Рабство противно самой натуре человека и недостойно его ума,
возвысившего людей над всем остальным животным миром, - громоподобно гремел
через раковину голос бога-помощника. - Ни в лесах, ни в пустыне, ни в водах
не найти живых существ, которые заставили бы других, себе подобных,
трудиться, сами ничего не производя. Не будет так отныне и среди людей
Земли.
Опять он сказал "людей Земли", а не "людей Толлы". Собирались ли: боги
завоевать все окрестные пленена?
- Труд отныне будет обязателен для всех, - продолжал бог-великан. - И
прежде всего для владыки смертных, для самого Кетсалькоатля. Он первым
подаст всем пример. Ему отводится поле, которое он станет возделывать, чтобы
вырастить хлопок и пшеницу. А если трудиться станет сам бог, то что ожидает
тех, кто откажется от труда?
- Смерть! - послышалось из толпы, стоящей у подножия пирамиды.
- Кетсалькоатль упраздняет насильственную смерть и как наказание, и как
мщение, - снова удивил людей вещающий бог. - Ее заменит изгнание из города
Толлы. Не пожелавшие трудиться в городе будут отправлены в сельву, где им
все равно придется трудиться, чтобы не погибнуть. Труд станет обязательным
для всех.
Люди уходили с площади потрясенные.
Вожди возмущались, хватались за оружие. Но бог был богом, к тому же и
владыкой смертных. Приходилось смиряться.
Толпы освобожденных рабов заполняли площадь перед дворцом владыки,
чтобы песнями, плясками и ночными кострами воздать ему хвалу.
Начались невиданные прежде работы: прокладывались дороги, выжигалась и
вырубалась сельва, чтобы подготовить поля хлопка и пшеницы, сооружался
дворец белого бога, венчающий собой самую высокую пирамиду.
Великий Жрец Змея Людей сидел в храме Неба на вершине старой пирамиды.
Сюда уже не приводили никаких пленных, он не бросал ни одного горячего
сердца на желтое блюдо, не ощущал на губах вкус свежей крови. Он сам жил в
страхе за себя и тщетно вызывал свою тайную дочь Мотылька. Она не
появлялась.
Однажды с вершины пирамиды он увидел ее, поразившись происшедшей в ней
перемене. Волосы ее, ставшие когда-то в час горя серебряными, вновь обрели
свой былой черный с отливом цвет.
Змея Людей не знал, что богини, одна из которых была жрицей Здоровья,
снабдили ее какими-то снадобьями, которые вернули девушке молодость.
Люди Толлы увидев Мотылька, как прежде, юной, уверовали в чудо, которое
совершил. Кетсалькоатль, и прониклись к нему еще большим священным трепетом.
Указы Кетсалькоатля снова и снова оглашались богом-великаном с вершины
пирамиды Ночи, с которой жрецы прежде наблюдали звезды. И каждый новый указ
все больше повергал в ужас суеверных людей Толлы.
Бог-великан объявил, что Кетсалькоатль отменил всякие войны.
- Никогда больше война не будет способом решения споров между
племенами, - вещал рыжебородый бог. - Как равны отныне между собой люди
Толлы, так равны между собой и все людские племена. Пусть живут они в мире,
никогда не применяя насилие и руководствуясь в своей жизни только,
справедливостью.
И еще объявил бог-великан, что Кетсалькоатль освободил от труда
престарелых, равных возрастом его отцу. Их будут кормить и уважать все, кто
моложе их.
Город Толла кипел: днем работой, вечером весельем, а ночью скрытым
недовольством. Каково было знатным горожанам признать былых рабов равными
себе, а воинам - потерять все привилегии?
Простой люд, бывшие рабы и ремесленники возводили по указаниям богов
великолепные постройки. Бывшие воины и военачальники, которых впервые
заставили что-то делать, пока подчинялись, но смотрели исподлобья.
Белый бог с малым числом волос на голове, наблюдавший за жизнью в
городе, говорил Кетсалькоатлю на чужепланетном языке:
- Не может быть, чтобы невежественные туземцы могли так сразу
отказаться от вековых жестоких привычек и принять общественный строй,
требующий высокого самосознания каждого члена общества.
- Надо просвещать их, - решил Кетсалькоатль.
И он собрал у себя молодых людей (из знатных семей, которые уже учились
письменам) и жрецов, приобщенных к знаниям, всех, кроме Змеи Людей, не
пожелавшего или не решившегося явиться, и стал передавать им удивительные
знания о небе и вещах.
Змея Людей по ночам выслушивал донесения своих былых приближенных об
этих занятиях и мрачно смотрел на затянутое тучами небо без звезд.
Его тайная дочь все не приходила к нему. Но он ждал ее.
ГЛАВА ВТОРАЯ. КОГТИ ЯГУАРА
И Мотылек все-таки пришла к отцу.
С перекошенным смуглым лицом, с ниспадающими на плечи прямыми черными
волосами, с горящими гневом глазами, она чем-то напоминала ягуара, готового
защищать свое логово.
Она легко поднималась по высоким ступеням пирамиды, которые доставали
ей до бедра.
Жрецы в черных хламидах, не позволявшие ей взойти на пирамиду в день
принесения в жертву ее Топельцина, сейчас молча наблюдали за ней, стоя, как
изваяния, через каждые пять ступеней.
Только раз оглянулась Шочикетсаль на дворец владыки, где обитали белые
боги, и рот ее искривился, обнажив острые зубы.
Великий Жрец Змея Людей вышел к ней навстречу. Искусно сделанная из его
пропитанных кровью волос прическа в виде змеи с раскрытой пастью чем-то
напоминала лицо разъяренной женщины.
Поднимаясь, Шочикетсаль снова и снова переживала оскорбительную сцену
последнего свидания с Топельцином.
Да полно! С Топельцином ли?
Не было большего счастья, чем снова обрести погибшего возлюбленного.
Мотылек слишком хорошо помнила встречу в сельве: протянутые к ней руки,
ласковые слова и любимые ею голубые глаза, которые когда-то закрылись навек
и вдруг теперь с прежней нежностью вновь смотрели на нее.
Но как ни была счастлива в тот миг Мотылек, она оставалась дочерью
своего первобытного зоркого народа, чуткой ко всякой опасности.
Даже в минуту безудержного счастья заметила Шочикетсаль белую богиню,
которая отвернулась, чтобы скрыть рыдания.
Мотылек ничем не выдала себя ни тогда, ни позднее.
Топельцин, даже став белым богом Кетсалькоатлем, не сумел все прочесть
в ее сердце. Да, может быть, и она сама не до конца понимала себя. Но где-то
в самом далеком тайнике ее сердца шевельнулась тревога.
Женщина всегда раньше мужчины разгадает соперницу, даже если это
богиня.
Богиня справилась с собой, но только справилась! Мотылек отлично поняла
это, потому что от нее не ускользал ни один взгляд Эры, украдкой брошенный
на Кетсалькоатля.
Две другие богини были ясны. Одна из них любила Кетсалькоатля, но как
сестра. Другая никого не любила, холодная, подобно камню, политому водой.
Мотылек боялась ее. А богиню Эру она не боялась и позволила ей волшебным
снадобьем вернуть цвет молодости своим полосам.
Чутьем дикарки она угадывала, что эта богиня не способна сделать ей
зло.
Но Кетсалькоатль!
Став вместо Гремучего Змея владыкой смертных, он должен был бы тотчас
же жениться на своей былой возлюбленной, выполнить данное ей еще до своей
смерти обещание. Шочикетсаль считала это само собой разумеющимся и
нетерпеливо ждала.
Однако вернувшийся с неба Топельцин вовсе не проявлял того пыла,
который владел им в былое время.
Терпение у Шочикетсаль истощалось. Неужели небо, где он провел так
много времени, разъединило их?
Мотылек была земной женщиной, в жилах которой текла неукротимая дикая
кровь. Небо жрецов с их сказками было для нее чуждым и недосягаемым. Не в
эти сказки полагалось верить. А вот богиня Эра, не умеющая скрыть своих
чувств к Топельцину, это была уже не сказка, а сама жизнь, близкая и
понятная. Шочикетсаль, как женщина, видела в ней соперницу.
И Мотылек возненавидела богиню Эру, была готова разорвать ее когтями.
Шочикетсаль, кипя ревностью и негодованием, решилась наконец на прямое
объяснение с Кетсалькоатлем. Она хотела знать, почему тот не берет ее себе в
жены.
Шочикетсаль застала Кетсалькоатля в зале с коврами из птичьих перьев.
Он только что отпустил своих учеников.
Увидев Мотылька, он улыбнулся, встал со шкуры ягуара и сделал несколько
шагов ей навстречу.
Сердце замерло у Мотылька, кровь бросилась в лицо, голос перехватило,
но она все-таки робко вымолвила:
- Позволит ли великий бог Кетсалькоатль называть себя, как прежде,
Топельцином?
- Мотыльку? Ну конечно, - ласково сказал белый бог и протянул к ней
руки, как тогда, в сельве.
- Разве Топельцин не видит, что счастье вернуло его Мотыльку былой цвет
волос?
- Топельцин рад, что видит Мотылька прежней.
- Но почему он сам не прежний?
- О чем говорит Мотылек?
- Почему Топельцин не показывает Мотыльку звезд на небе? Почему не
прикасается губами к ее коже, чтобы радость волной пробежала по всему ее
телу?
- Если бы Топельцин считал себя вправе так поступить! Если бы он мог! -
с горечью воскликнул белый бог.
- Разве Топельцин, или бог Кетсалькоатль, не имеет права на все, чего
только пожелает?
- Пусть прекрасная Мотылек простит гостя неба, что он только сейчас
решается рассказать ей все о себе.
- Разве Мотылек с вершины пирамиды не возвестила народу всего, что
можно было сказать о белом боге и его спутниках?
- Мотылек должна понять, что тот, кого она провозгласила вернувшимся ее
возлюбленным, не может воспользоваться ее ласками, предназначенными другому,
давно погибшему юноше.
Мотылек содрогнулась.
- Богиня Эра, подарившая Мотыльку былой цвет волос, - продолжал
Кетсалькоатль, - давно настаивала, чтобы гость с неба рассказал Мотыльку всю
правду, ибо она женщина и своей заботой о жизни может помочь и людям, и
гостям неба.
Бешенство овладело Мотыльком. Она плохо понимала Кетсалькоатля. До ее
сознания дошло лишь то, что он говорит по велению богини Эры и отказывается
от любви Мотылька.
А Кетсалькоатль закончил:
- Гость с неба хорошо понимает Мотылька и ее жажду любви, потому что он
и сам познал горе неразделенной любви.
Девушка уничтожающим взглядом смерила бога Кетсалькоатля:
- Бог Кетсалькоатль не может так говорить! Какой же он тогда бог!
- Сын Солнца вовсе не бог, - мягко сказал Кетсалькоатль, - и вовсе не
твой когда-то погибший возлюбленный Топельцин. Сын Солнца лишь случайно
похож на него чертами лица. Это нелегко объяснить Мотыльку. Она должна
понять, что у людей Толлы и у тех, кто живет на далекой звезде Мар, откуда
прилетели гости неба, одни и те же предки, происходящие с еще более далекой
звезды, которая погибла в яркой вспышке. Остались только ее сыны, гостившие
на Земле и Маре. И люди, и мариане (гости с неба), и фаэты (так звались
обитатели погибшей Фаэны) - все они сыны Солнца. Людям Земли предстоят
тяжкие испытания. Их братья по Солнцу, зная об этом, прилетели со звезды
Мар, чтобы разделить с людьми их тяготы и научить тому, что достигнуто
разумом другими сынами Солнца.
Мотылек не могла понять всего сказанного. Она была женщиной,
отвергнутой женщиной. И только это она поняла. Не веря себе, она произнесла:
- Значит, Кетсалькоатль вовсе не Топельцин?
- Увы, нет. Потому гость неба и не может подарить Мотыльку радость
любви, - грустно сказал Кетсалькоатль.
- Это неправда! - вскричала Шочикетсаль, гневно сверкнув глазами. -
Просто жалкий Кетсалькоатль слепо выполняет волю белой богини, отрекаясь не
только от былой любви, но даже и от собственного имени Топельцина!
Белый бог растерянно стоял посреди зала, с удивлением рассматривая
разгневанную девушку Земли. Неужели он ошибся, рассчитывая найти ее
поддержку ценой всей правды, пусть горькой для нее, но истинной?
Мотыльку вовсе не нужна была такая истина! Слова белого бога лишь
подсказали ей план мести. Если ее отвергли, то виновники, богиня Эра и
неверный Топельцин, горько поплатятся!..
Взбешенная Шочикетсаль выбежала из дворца и кинулась к ступеням
пирамиды бога Ночи, чтобы найти там отца. Она была его тайной дочерью, ибо
Великий Жрец, служа богам, в своей святости не мог иметь ни жены, ни детей.
Конечно, все знали, что Шочикетсаль его дочь, но, чтобы сохранить видимость
священной чистоты Великого Жреца, ее назвали тайной дочерью. Этим было
сказано все, приличия соблюдены, и положение девушки обретало высоту,
достойную ее тайного (хотя для всех к явного) отца.
... Змея Людей с плохо скрываемой радостью выслушал дочь, поведавшую
ему о неслыханном оскорблении, нанесенном ей, женщине высшего положения в
Толле. Ею пренебрег тот, кому она готова была отдать сердце не только в
переносном, но и в прямом смысле, когда рвалась на пирамиду, чтобы лечь с
ним рядом на жертвенный камень.
У Великого Жреца зрел план. Шочикетсаль готова объявить с вершины
пирамиды, что так называемый Кетсалькоатль вовсе не бог и уж никак не
Топельцин, а всего лишь ловкий обманщик. Он должен быть лишен власти, его
безрассудные указы отменены, и в честь возвращения к истинным богам на
жертвенных камнях будут вырваны сердца у всех белых бродяг, явившихся из
сельвы, а также у всех их сообщников, призвавших их власть.
Взывая к истинным богам (в которых он не верил), Змея Людей приказал
дочери во всем повиноваться ему и в нужный миг сказать с вершины пирамиды
всю правду о ЛжеТопельцине.
Шочикетсаль с поникшей головой слушала хриплый голос жреца. Тот
заметил, как передернулись у нее плечи.
Он замолчал и задумался.
Так ли просто получится то, что предложила ему дочь? Она женщина, ей
важно лишь скорее разоблачить обманщика, оскорбившего ее чувства. У Великого
Жреца цели должны быть более возвышенными и далекими, а пути их достижения
самыми надежными.
Пока Змея Людей размышлял, его тайная дочь не могла найти себе места.
- Пусть Великий Жрец прикажет жрецам протрубить в морские раковины,
пусть созовут они к подножию холма народ, - требовала она.
Змея с разверзнутой пастью на голове жреца качнулась, хриплый голое
жреца снизился до шепота:
- В Мотыльке говори" сейчас только ярость женщины, выпустившей когти
ягуара. Нельзя думать, что все обойдется гладко и хорошо, едва она
произнесет свою свирепую речь. Ловкий Кетсалькоатль освободил множество
рабов, которые теперь заполняют улицы Толлы. Им не захочется снова стать
рабами. Ремесленники и художники заняты на новых постройках. Им выгодно
закончить начатое, а не низвергать того, кто призвал их творить. Нечего
говорить о возделывателях злаков. Они только и думают, что о новых полях,
которые выжигают для них в сельве. Им тоже едва ли захочется верить
разъяренной женщине.
- Что же хочет тайный отец Мотылька? Чтобы она простила смертельные
оскорбления, чтобы позволила белому богу взять себе в жены бледную
обманщицу, которую все считают богиней?
- Пусть не кипит Мотылек огненной рекой, пусть помнит, что она тайная
дочь Великого Жреца Змеи Людей. Лжебог Кетсалькоатль, святотатственно
запретивший древние священные обряды, должен быть свергнут и распластан на
жертвенном камне. Боги, желая наказать кого-либо, лишают его рассудка. Так
они поступили и с белыми обманщиками. Потеряв от вкуса власти всякий разум,
они отменили войны, заставили отважных заслуженных воинов трудиться, как
презренных рабов. В этом и заключена гибель лжебогов. Город Толла стал
беззащитным. Змея Людей никому не доверит того, что сможет сделать только он
сам. По тайным тропкам пройдет он сквозь сельву и найдет кочующих варваров,
никогда не строящих домов, а перевозящих свои жилища с места на место. Для
них набеги на каменные города - дело удали, дома и храмы - презрение, смерть
врагов - радость, гибель соратников - честь. Змея Людей приведет в
безоружную Толлу северных дикарей. Пусть они разграбят город камней, убьют
горожан и даже воинов, которые успеют схватиться за брошенное оружие.
Неприкосновенными останутся лишь пирамиды храмов, где снова в усладу богам
польется кровь человеческих жертв, которая искупит все несчастья народа
Толлы.
Мотылек содрогнулась:
- Великий Жрец хочет, чтобы северные варвары разграбили город, убили
мужчин, женщин, детей?
- Великий Жрец договорится с вождем варваров, чтобы всех пленных из
прежних рабов передали бы жрецам для принесения их в жертву богам. В их
числе окажутся и белые бродяги. Тайная дочь Великого Жреца будет отомщена.
Отец заметил мрачный огонь в глазах Шочикетсаль и нахмурился:
- Жрецы станут охранять тайную дочь Змеи Людей. Белым бродягам из
дворца владыки, где они почивают на коврах из птичьих перьев, не дотянуться
сюда. Когда падет город Толла и запылают дома горожан, жрецы звуками морских
раковин созовут на площадь и варваров-победителей, и побежденных людей
Толлы. Вот тогда Шочикетсаль скажет всю правду о Кетсалькоатле. Все статуи
его будут разбиты, имя его будет стерто со всех памятников, которые ныне
спешат ему соорудить.
- Кровь, - сказала Мотылек.
- Кровь солена на вкус и горяча, когда стекает с сердца. Она пьянит,
как пульке, и она искупает все. Этими вот руками Великий Жрец за свою долгую
жизнь служения богам вырвал из груди жертв и бросил на золотое блюдо больше
сердец, чем бьется сейчас у всех жителей города Толлы.
Мотылек слушала с поникшей головой.
- Змея Людей уйдет под покровом ночи, - сказал ее отец. - Жрецы будут
охранять его дочь, и горе ей, если она не дождется отца. Ее сердце ляжет
первым на тоскующее по крови нетускнеющее блюдо.
Краска залила смуглое лицо Мотылька.
- Шочикетсаль сама просила в свое время сделать это! - с вызовом и
презрением бросила она.
- Богам угодна даже поздняя жертва, - с загадочным ехидством сказал
Змея Людей и скрылся в тайниках храма.
Подземный ход должен был вывести его прямо в сельву. Перед путешествием
ему пришлось впервые за много лет отмочить свои спекшиеся волосы. Это было
трудно, потому что кровь, смешанная с соком аки, предохранявшим ее от
разложения, стала каменной. Но все же в конце концов искусно сделанная змея
исчезла с его головы. Никто не должен был узнать жреца.
Мотылек вымеряла шагами площадку для наблюдения звезд.
Перед нею расстилался город Толла. Прямые, как лучи солнца, улицы.
Великолепные ступенчатые пирамиды в центре зеленых прямоугольников.
Роскошные каменные дворцы внизу. Извилистая синяя змея реки, словно
улегшейся меж строений города. А вдали зеленый простор непроходимой сельвы.
Может быть, по ней уже крадется одному ему известными тропами Великий
Жрец, чтобы оружием варваров вернуть силу поверженным богам и помочь
оскорбленной женщине жестоко отомстить белому бородатому пришельцу и его
бледной подруге, не сводящей с него влюбленных глаз.
При одной мысли об этом Шочикетсаль содрогнулась. Сейчас она готова
была в самых страстных и гневных словах разоблачить ЛжеТопельцина, отдать
его на растерзание толпе, бросить на жертвенный камень...
Но сможет ли она это сделать, когда внизу, среди дымящихся развалин, в
дикой оргии будут неистовствовать дикари?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОГОНЬ НЕБЕСНОЙ ЧАШИ
Исступленное улюлюканье, вопли боли и ужаса, стоны умирающих, топот
сотен ног, стук оружия, визг женщин, плач детей - все это смешалось в дикую
какофонию.
Трупы убитых и тела раненых завалили улицы. Размалеванные краской воины
перебирались через эти жуткие препятствия, пиная ногами мертвых, приканчивая
копьями еще живых.
Они врывались в дома, громя все внутри, поджигая мебель и дорогие
циновки, разбивая бесценные статуи. Горожан, пытавшихся спастись в дальних
комнатах, запирали там, а в окна забрасывали горящие факелы.
Никто в Толле не оказал северным кочевникам сопротивления. Город был
захвачен врасплох, разграблен, подожжен.
Дым пожарищ стелился у подножия пирамид. А сверху, из портиков храма,
бесстрастно взирали жрецы. Их пышные головные уборы сверкали на солнце.
Наконец с высокой пирамиды главного храма пронзительно заревели морские
раковины.
Подвывая и приплясывая, победители стали остриями копий сгонять
окровавленных мужчин и рыдающих полураздетых женщин на площадь.
Бывшие рабы и их недавние господа, избитые и жалкие, все с веревками на
шеях, задыхаясь от дыма, смотрели вверх.
По замыслу Великого Жреца, сейчас перед ними должна была в сиянии
солнца предстать Шочикетсаль назвав истинного виновника всех несчастий
Толлы. Змея Людей еще до ухода к варварам подготовил ей речь.
Змея Людей приказал жрецам привести Мотылька.
Испуганные жрецы пали ниц. Его дочь исчезла в разгар набега варваров.
Может быть, она рискнула спуститься по крутому откосу пирамиды. Возможно,
она разбилась или дикари приняли ее за обычную горожанку, что еще хуже.
Змея Людей в бешенстве приказал распластать на камне двух жрецов,
охранявших Мотылька, и сам после долгого перерыва с наслаждением погрузил им
под ребра нож из обсидиана, вырвав их неверные сердца.
Это были первые жертвоприношения, которые должны были вернуть Толле
прощение богов и былое процветание.
Но пока что руины города дымились в толпа горожан ждала внизу приговора
или искупления.
И тогда речь произнес сам Змея Людей:
- Горе людям Толлы, горе? Лжебоги усыпили их, чтобы не было
сопротивления набегу, и теперь, справедливо побежденные, люди должны
вернуться к истинным богам. Милость богов будет тем щедрее, чем скорее
пленные, переданные жрецам великодушными победителями, будут принесены в
жертву по давнему закону предков.
Стон прошел по толпе. Никто не знал, поднимется ли он с веревкой на шее
по ступенькам пирамиды или дождется милости богов.
- Смерть ЛжеТопельцину, обманувшему и людей Толлы, и доверчивую девушку
Шочикетсаль, - хриплым голосом кричал Великий Жрец. - Жертвенный камень -
Кетсалькоатлю. Пусть будет уничтожен и он сам, и все его мерзкие
изображения, святотатственно выбитые на камне. На штурм дворца владыки, на
штурм вместе с победителями!
Вовремя предупрежденные обитатели дворца владыки успели укрыться за
крепкими запорами.
Мотылек была дочерью своего народа. Нежная преданность, доставшаяся ей
от матери, вдовы нукера - военачальника, - приглянувшейся жрецу, и не
терпящий препятствий бешеный нрав отца всегда противоборствовали в ней.
После гибели Топельцина Мотылек, безутешная в горе и безмерная в гордыне,
отреклась от радостей жизни, решив стать жрицей. И вдруг все переменилось:
Топельцин вернулся, но отверг ее.
Когда она металась по площадке, смотря с вершины пирамиды на звезды и
зловещую черную сельву, противоречивые начала попеременно брали в ней верх.
Но к восходу солнца любовь все же восторжествовала над ненавистью.
"Во что бы то ни стало предупредить Топельцина!" - решила она.
Однако жрецы-стражи неотступно следили за ней.
Прошли томительные дни и столь же томительные ночи, в течение которых
Мотылек не знала сна. Не спали и бдительные стражи. И только когда первые
отряды дикарей ворвались в город, стражи отвлеклись видом начавшейся бойни.
Мотылек бросилась к откосу пирамиды, но жрец вцепился в нее. Тогда девушка
ринулась вниз вместе с ним. Они катились по крутой гладкой стене. Жрец
оказался внизу, и это спасло жизнь Мотыльку.
Придя в себя, она вскочила, перепачканная кровью погибшего жреца, и
побежала к дворцовой двери.
В первом же зале она наткнулась на величественного Гремучего Змея,
спешившего узнать, что за шум снаружи. Мотылек сказала ему о набеге. Старый
вождь снял со стены боевой топор и, ударив в звонкое блюдо, дал сигнал
тревоги.
Появились шестеро его сыновей и заперли двери дворца на все засовы.
Гремучий Змей с сыновьями, все с боевыми топорами, и рыжебородый
бог-великан с Карой Яр стояли наготове, прислушиваясь к воплям дикарей,
завершавших погром.
- Топельцин, - говорила Мотылек, упав к ногам Инко Тихого, - пусть
примет Мотылек смерть от рук бога, в котором усомнилась, предав его. Но она
всего лишь земная женщина, разум которой затмила отвергнутая любовь. Она не
могла примириться в своей гордыне с тем, что богиня Эра счастливее ее.
- Несчастное дитя Земли, - поднял ее Инко Тихий. - Не измерить
ответственности того, кто идет с Миссией Разума к младшим братьям, совсем не
зная их.
Мотылек не поняла марианина. Она лишь любовалась его лицом, лицом
своего возлюбленного, которому снова грозила смертельная опасность.
Штурм дворца начался ударами тарана в дверь. Хитрый жрец подсказал
варварам воспользоваться недоделанной каменной стелой с изображением
Кетсалькоатля.
Сотни ловких и сильных рук держали веревки, на которых раскачивалась
каменная громада, при каждом взмахе круша дверь.
- Ужель мариане станут убивать себе подобных? - в ужасе спросила брата
Ива Тихая.
Инко Тихий отрицательно покачал головой.
- Я буду подле тебя, - шепнула подошедшая Эра Луа.
- Я предупреждал, - мрачно изрек, отходя от них, Нот Кри. - Надобно,
чтобы гнев людей был обращен на им подобных. Должно дать им понять, что мы,
пришельцы, существа не только высшего умственного развития, но и иного
животного вида.
- Едва ли штурмующие поймут это, - заметила Эра Луа.
Инко Тихий молчал, с глубокой жалостью смотря на снова распростершуюся
у его ног земную девушку. Ясно, что он допустил на Земле роковую ошибку. Но
какую?
Дверь наконец рухнула. Дикари ринулись во дворец, но первые из них пали
от боевых топоров Гремучего Змея и его сыновей.
Ива вскрикнула и схватила брата за руку, чтобы оттащить от места
схватки.
О Топельцин! - зашептала Мотылек, вставая - Ведь тебе известна тайна
подземного хода. Бежим!
И Мотылек испытующе смотрела на Кетсалькоатля. Если он покажет сейчас
тайный ход, то он - Топельцин! Но Кетсалькоатль печально покачал головой:
- Пришелец со звезды Мар не может знать того, что знал погибший
возлюбленный Мотылька.
- Так ты не Топельцин? - отшатнулась Мотылек.
... Первым из защитников замертво рухнул на пол старый вождь Гремучий
Змей. Десятки размалеванных воинов с устрашающим во