Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Только обгон". М., "Детская литература", 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 7 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   (По мотивам мемуаров йийита Гэя)



                        Среди дорожных знаков различаются предупреждающие,
                     запрещающие  и  предписывающие.  К  числу   последних
                     относятся  стрелки,  указывающие:   "только   прямо",
                     "только налево", "только направо".
                                                     Спутник автомобилиста



   От переводчика

   В подзаголовке написано "по мотивам". Я взял на  себя  смелость  первую
для земного читателя йийитскую книгу дать в собственном  переложении.  Для
литературы это непривычно, в кино же случается  сплошь  и  рядом.  "Борьба
миров" по мотивам Уэллса, но перенесенная  в  Америку  середины  XX  века.
"Идиот" по Достоевскому, но герои  -  японцы  и  действие  в  послевоенной
Японии. Я сам настороженно относился к этим вольностям "по мотивам",  даже
возмущался искажением классиков, обижался за них. И за книгу Гэя я  взялся
с искренним желанием скрупулезно донести  до  людей  все  оттенки  смысла,
каждому слову найти точнейший эквивалент. И вот что начало получаться:
   - Йийиты, хаффат!
   Мы лежали в пахучей грязи, постепенно зеленея, когда я ощутил в  пятках
знакомое дрожание.
   - Неужели Рэй? - дрогнул я.
   Да, это был Рэй, весь серый и красно-сетчатый.
   - Йийиты, - воскликнул он, - хаффат!"
   Вы поняли что-нибудь?
   Конечно, можно  все  это  пояснить  примечаниями.  Сообщить,  что  дело
происходит на планете Йийит,  жители  ее  Йийиты,  слово  употребляется  в
значении "люди", а также "друзья",  хаффат  -  маленькое  животное,  самка
которого имеет обыкновение  после  свадьбы  съедать  мужа,  подобно  нашим
паучихам. В переносном  смысле  -  измена,  предательство,  но  не  просто
измена, а самая подлая, измена под личиной нежнейшей любви. Почему  йийиты
лежали в грязи? Потому что атмосфера на их планете  разреженная,  воздухом
они не дышат, а кислород получают из воды,  обычно  из  болотной,  богатой
перегноем и азотнокислыми солями (пахучая грязь). Для отдыха  укладываются
в ил, чтобы запасти себе кислород и соли на несколько  часов,  накапливают
их в горбу на спине. При этом кровь у них зеленеет;  она  вообще  зеленая,
поскольку в гемоглобине у  йийитов  не  железо,  а  магний,  как  у  наших
растений. Посвежевший йийит зеленеет, усталый - сереет, и  сквозь  кожу  у
него начинает просвечивать красноватая сеточка сосудов. Надо пояснить  еще
"знакомое  дрожание".  Тут  опять  виноват  разреженный  воздух.  Звук  он
проводит плохо, поэтому у йийитов на голове нет ушей, орган слуха у них на
пятках. Впрочем, и у нас следопыты ложатся на землю, чтобы уловить дальний
топот. Чтобы слышать лучше, йийиты прижимают подошву к твердому грунту.  В
концертных залах  разуваются  и  вставляют  ноги  в  особые  металлические
галоши, обычно медные, в кабинетах же у них ради тишины  мягкие  пробковые
ковры.  Естественно,  йийиты  хорошо  различают  походку,  слышат  походку
("ощутил... знакомое дрожание") и сами разговаривают,  прижимая  пальцы  к
земле ("дрогнул я").
   Видите, что получилось: целая страница примечаний к шести  строкам.  Но
это еще не беда. В первой главе всегда много примечаний.  Дальше  читатель
входит  в  материал,  новое,  незнакомое  встречается  все  реже.  Беда  в
восприятии. Не так уж неразумен был японский режиссер, перенося  в  Японию
сюжет Достоевского. Возможно, он опасался,  что  антураж  чуждой  эпохи  и
страны,  старинная  мебель,   дворцы   с   колоннами,   бороды,   эполеты,
аксельбанты, рысаки будут мешать японскому зрителю. Вместо фильма о  душах
человеческих получится изображение экзотического русского быта.  Вот  я  и
усомнился: не помешает ли вам следить за сутью повествования зеленая кровь
и пахучая грязь. Не будет ли смешно и противно, когда эти зеленокровные  с
ушами на пятках начнут страдать и любить, как люди. Не  лучше  ли  сменить
декорации и написать "по мотивам", как будто бы о людях, как  будто  бы  о
Земле.
   Конечно, на самом деле ничего подобного быть на Земле не может.  У  нас
совершенно иная история науки, принципиально иная. Но в личных  отношениях
какое-то сходство есть, и я не буду искажать  суть  дела,  называя  дружбу
йийитов дружбой, любовь любовью.
   При желании, если это не мешает вам, можете представлять себе  мысленно
сухоногих, зеленоватых, с подрагивающими  ступнями  и  солевым  горбом  на
спине. Если не мешает.
   Итак:
   - Ребята, нас продали!
   В пыльном сквере, что против Академии космоса, мы сидели на  скамейках,
вдыхая кислород пополам с пылью, усталые, опустошенные, бездумные, и молча
провожали глазами звезду, уносящую наши несбывшиеся надежды.
   Несбывшиеся!
   Литература любит описывать победителей, тех,  кто  стоял  во  главе,  с
триумфом вернулся домой, получил ордена, премии, лавровый венок  и  призы,
кто на стадионе поднялся на пьедестал почета, заняв место  на  тумбочке  с
номером один. Но оставляет без внимания всех остальных -  десятых,  сотых,
тысячных, не прошедших  по  конкурсу,  уступивших  на  каком-то  этапе.  В
сущности это несправедливо, даже не реалистично писать только о  призерах.
Чемпионов - единицы, чемпионы - исключение. Правило - кого-то  победить  и
кому-то проиграть; рано или поздно перейти с гаревой  дорожки  на  трибуны
болельщиков,  чтобы  аплодировать  более  сильным  с  тоской  и   завистью
(хорошей).
   Так вот, призеры уходили в дали на сияющей звезде, сверкавшей  даже  на
дневном небе, а мы, второразрядники, не добравшие проходного балла, сидели
в пыльном скверике, провожая глазами счастливчиков.
   Мы все были здесь, вся наша компания: Кэй, Лэй и Мэй, озабоченный Юэй -
мы считали его стариком, поскольку  он  уже  женился  и  стал  отцом  двух
писклявых девочек, - братья Сеиты - Сэй Большой и Сэй Маленький - и Сэтта,
в которую они влюблены оба, и Пэй - мой закадычный друг, и  я  -  Гэй  мое
имя, - и, конечно, Гэтта тоже. Не было только  Рэя  -  самого  удачливого,
самого талантливого, баловня женщин и экзаменаторов, потому что  изо  всех
нас Рэй один получил проходной балл, заслужил право  на  внимание  бардов.
Это ему мы завидовали (по-хорошему) и  желали  успеха,  глядя  на  дневную
звезду.
   И вдруг Рэй оказался перед  нами,  бледный,  запыхавшийся,  с  красными
пятнами на щеках.
   - Ребята, нас продали! - вскричал он. - Они не намерены возвращаться от
фей.
   Планету невидимых фей  звездолетчики  открыли  случайно.  Не  туда  они
летели, не то искали. Но экспедиция была одна из первых, фотонная  техника
еще не  была  отработана  как  следует,  отшлифована  до  блеска.  В  пути
отказывал то двигатель, то автоматика, не вовремя  остановили  разгон,  не
вовремя начали торможение, перерасходовали топливо и пролетели  мимо  цели
на высокой скорости, исключающей возможность посадки.
   Межзвездные полеты всегда полны драматизма,  там  речь  идет  никак  не
меньше, чем о целой жизни. Та экспедиция была рассчитана на двадцать  лет,
стало быть, участники посвятили полету всю свою молодость. Подвиг терпения
превратился как бы в пожизненное заключение. В перспективе оказались  годы
в космической бездне... И вдруг впереди по курсу - неизвестное  астрономам
тело, одинокая, не принадлежащая никакому солнцу,  планета  из  числа  так
называемых "космических сирот". На планете можно запастись топливом -  это
как бы надежда на бегство из космоса. Два инженера налаживают двигатель. И
оба гибнут от лучевых ожогов: самопожертвование для спасения товарищей. Но
посадка неудачна, ракета падает и разбивается, для большинства бегство  из
космоса  кончается  смертью.  Спасаются  только  четверо,  заблаговременно
выброшенные катапультой, не нужные при посадке: врач,  кладовщик,  младший
астроном и младший техник Тэй. Именно от него мы и узнали всю историю.
   И вот на планете-сироте четверо осиротевших. Вокруг обледеневшие скалы,
изморозь, мутные  сугробы  водяного  и  углекислого  снега.  В  скафандрах
неприкосновенный запас на неделю, но за неделю не восстановишь космический
лайнер. Бегство не удалось, одну космическую тюрьму  поменяли  на  другую,
пожизненное заключение на медлительную казнь - смерть от  удушья  примерно
через неделю. Если дышать экономнее - через две недели.
   Почему они забрались в пещеру? Объяснение простейшее: искали убежище от
метеоритов, все-таки хотели оттянуть казнь. Почему именно в ту пещеру? Еще
проще: она бросалась в глаза, потому что свод над входом  светился.  Когда
подошли поближе, оказалось, что искрились кристаллы, отражая звездный свет
и лучи фонарей. Ну и пусть искрятся, не было оснований  уходить  от  этого
убежища, искать другое.
   Итак, потерпевшие крушение сидят на  каменном  полу,  уткнув  голову  в
колени. За  спиной  у  них  известковые  натеки,  над  головой  игольчатые
кристаллы, мокрые пальцы сталактитов, а в будущем ничего, кроме нескольких
суток затрудненного дыхания, затхлого,  кислого,  подогретого  воздуха,  с
каждым вздохом теряющего вкус.
   У  влюбленного  все  мысли  о  свидании,  у  голодного  -  о  столе,  у
задыхающегося - о воздухе.
   - Эх, надышаться бы перед смертью, - сказал кто-то.
   И Тэй - он был уроженец побережья - стал думать о морском ветерке. Хоть
бы раз пахнул в лицо прохладой, обдал солеными  брызгами  ветер,  пахнущий
свежестью, водорослями и рыбой.
   Сосед его чиркнул зажигалкой - может быть, на часы хотел поглядеть -  и
вдруг произнес с удивлением:
   - Э, да тут кислород!
   - Верно, ребята, огонь.
   - Горит, не гаснет!
   - Осторожно, осторожно, не снимайте скафандр сразу, могут быть ядовитые
примеси.
   - А, все равно, сейчас или через неделю...
   Тэй сорвал скафандр... и вздохнул.  Воздух  был  настоящий,  насыщенный
озоном, прохладный и влажный, чуточку соленый, почему-то с легким  запахом
водорослей и рыбьей чешуи. Тэю даже показалось, что он слышит шум волн.
   Немножко сырой был воздух: с пронизывающим холодком, как  полагается  у
моря. И уже через несколько минут сосед Тэя, зябко поежившись, сказал:
   - Погреться хорошо бы. Дровишек тут нет, конечно.
   - А вот... чем не дрова?
   В полутьме прямо перед ними лежала кучка сучьев. И были они  совершенно
похожи на сосновые, усохшие, ненужные дереву ветки,  те,  что  сами  собой
отваливаются на ветру и служат топливом всем туристам в сосновом бору.
   Костер разгорелся  на  славу,  но  питьевая  вода  из  талого  льда  не
получалась: лед здесь  был  вонючий,  метаново-аммиачный,  от  него  несло
гнилью и  кухонным  газом.  Путники  с  огорчением  выплеснули  котелки  с
отвратительной жижей. Они еще  не  знали,  что  на  планете  фей  надо  не
действовать, а желать.
   - Эх, газировки бы за одну монетку! - вздохнул Тэй.
   И увидел стакан возле ног. Обыкновенный  граненый  стакан,  наполненный
шипучей влагой. Пузырьки, как и полагается, подскакивали над  поверхностью
воды.
   Четверо разделили газированный нектар по-братски, каждому досталось  по
глотку.
   - Маловато, - сказал доктор. - Еще бы один.
   И стакан появился.
   - А я бы горяченького предпочел, чайку покрепче, - сказал кладовщик.
   И увидел в воздухе стакан чаю.
   Путники были ошеломлены. Конечно, подумали о голодной галлюцинации.  Но
галлюцинировали все четверо, все четверо видели чай, а  пил  и  согревался
один. Тэй крикнул:
   - Добрые феи, спасибо за угощение, выходите из темноты!
   Но инопланетные  подавальщицы  предпочитали  обслуживать  своих  гостей
молча. Гости были слишком измучены,  чтобы  допытываться,  что  и  почему,
решили принимать чудо как факт. Они  заказали  обеденный  стол  -  и  стол
появился, накрытый накрахмаленной скатертью, белой с голубыми  цветами,  в
точности такой же, как у матери Тэя. На столе стояли фарфоровые тарелки  и
фамильная суповая миска в форме каравеллы, лежала горка нарезанного хлеба,
пышного, пшеничного, с  большими  порами,  слишком  свежего,  чтобы  ломти
получались тонкими. Это все Тэй продиктовал, вообразив обед в родительском
доме. А  второе  каждый  заказывал  по  своему  вкусу:  баранью  отбивную,
обжаренную в сухарях, бифштекс под желтым одеялом яичницы, или  нанизанный
на острые  прутья,  напористо  пахнущий  шашлык,  или  куриные  котлеты  с
топленым маслом внутри и бумажным хвостиком на палочке.
   Наевшись  до  отвала,  захотели  поспать.  Вкусы  были  еще   дорожные,
скромные, никто не пожелал  роскошной  перины.  Звездолетчики  затребовали
привычные  раскладные  кресла  из  космических  кают,   одеяла   потеплее,
комплекты чистого белья и постелились  тут  же  у  костра.  Доктор,  самый
предусмотрительный, попросил еще и палатку, хотя дождя  не  могло  быть  в
пещере под каменным сводом.
   Проснувшись,  не   поверили   вчерашнему.   Не   может   быть   такого,
приснилось...  Но  ведь  кресла  и  подушки  были  налицо,  не   исчезали.
Сохранился  ли  чудесный  дар?  Каждый  про  себя   попробовал   попросить
чего-нибудь: кто - яблоко, кто - пачку папирос, кто - умывальник и  зубную
щетку. Феи отозвались с готовностью, они как бы дежурили во тьме, все было
исполнено незамедлительно.
   А там пошло и пошло.  Пировали,  отсыпались;  проснувшись,  закусывали.
Насытившись, придумывали редкостные блюда:  двенадцатицветный  пломбир  со
сливками и орехами,  заливное  из  соловьиных  язычков,  анчоусы  в  масле
авокадо. Впрочем, экзотические лакомства  оказались  не  вкуснее  обычных.
Возможно, что феи не умели готовить их, а заказчики  не  смогли  поправить
поварих, сами не пробовали ни разу соловьиных язычков.
   После третьего пира, когда еда чуть ли не из глаз  сочилась,  робинзоны
занялись  благоустройством.  Палатку  заменили  сборным  домиком,  сначала
двухкомнатным, потом пятикомнатным, с личными спальнями и общей  столовой.
Сказали: "Да будет свет", подвесили к своду пещеры  сотню  люстр.  Как  же
засверкали, заискрились  в  их  лучах  бесчисленные  кристаллы!  Волшебная
пещера фей оказалась не так уж велика, с полкилометра длиной,  шириной  не
больше двадцати метров - примерно  один  гектар  каменных  глыб,  столбов,
натеков, сосулек. Камни  выглядели  живописно,  но  неуютно.  Новоявленные
сибариты  решили  благоустроить   и   украсить   пещеру:   заказали   феям
растительность - цветочные клумбы, ягодник, фруктовый сад и  десять  соток
дикого,  запущенного  леса  с  мхом,  плесенью  и  трухлявыми  поваленными
стволами. Трухлявость тоже была выдана безупречная, с тысячами  личинок  и
муравьев под ржавой корой. И  ржаное  поле  было  в  четверть  гектара,  и
жаворонки над ними - для бодрого утреннего хора.
   А что бы придумать еще?
   Нечего!
   Сытые и отоспавшиеся путешественники заскучали. Стали вздыхать.  Хорошо
бы домой - к женам и детишкам. Или к невестам, к девушкам - у кого не было
семей. И  пресной  показалась  вычурная  еда,  пустым  пятикомнатный  дом,
слишком тесным псевдолес и  квазиполе.  Одно  осталось  в  голове:  домой,
домой, на родную планету!
   К сожалению, феи  не  воспринимали  прямого  приказа:  "Доставьте  меня
домой!" То ли могущество их не распространялось на  космические  просторы,
то ли не хотели они расставаться со своими гостями. Пришлось загрузить  их
громоздкой технической работой: дать  наряды  на  стенки  для  ракеты,  на
аппаратуру, агрегаты,  приборы,  припасы...  И  начать  это  все  с  крана
грузоподъемностью в девять тонн.
   И  конечно,  требовалось  топливо.  Вообще-то  топливом  для  фотонного
звездолета могло служить  любое  вещество,  любые  атомы.  С  базы  ракета
стартовала, нагруженная чугунными чушками, но феям были заказаны чушки  из
золота. И не без технического основания. Ведь золото плотнее железа, стало
быть, компактнее, требует меньше места на килограмм веса, а выдает тот  же
килограмм фотонов. Кроме того, золото, подобно  свинцу,  хорошо  поглощает
лучи, служит надежной  защитой  от  радиации.  И  плавится  золото  легче,
требует меньше тепла для подачи в двигатель. Но  самое  главное  -  золото
есть золото:  всеобщий  эквивалент  товаров,  мандат  на  изобилие,  силу,
власть, наслаждения и почет, чековая книжка на исполнение желаний любых, в
том числе и тех, которые не входили в ведение фей.
   Естественно, Тэй и его спутники рассчитывали  не  все  золото  сжечь  в
пути,  тысячу-другую  слитков  сэкономить.   И   долгое   возвращение   их
превратилось в испытание жадности. Экономить было  можно  только  за  счет
малой скорости,  а  малая  скорость  отодвигала  срок  прибытия.  Сохраняя
золото, путники платили днями своей жизни. Альтернатива: либо нечего будет
тратить, либо некогда будет тратить. И видимо, скупость побеждала.  Ракета
могла бы вернуться и раньше, в пути провела лишних пять или шесть  лет.  И
из четверых к финишу прибыл только один, самый молодой по возрасту -  Тэй.
Прибыл уже стариком, но с тремя тоннами нерастраченного золота.
   Все равно сила, власть и почет ему не достались. Торговый дом "Космос и
Кo" наложил арест на золото, заявил, что это  остатки  топлива  и  механик
обязан сдать их. Даже иск  еще  предъявили  Тэю  за  перерасход  горючего.
Адвокаты же Тэя в суде  доказывали,  что  топливом  можно  считать  только
чугун, загруженный при старте, и он был израсходован полностью,  а  золото
закуплено иждивением команды и  является  собственностью  команды,  Тэя  в
первую очередь. Одна инстанция решала так, другая - иначе. Сам  Тэй  умер,
заблудившись в чащах кассаций и апелляций. Кажется, наследники  его  ведут
тяжбу по сей день.
   Не в золоте суть. Тэй привез мечту. Есть, оказывается, где-то  на  небе
уголок, где исполняется "хочу". Все,  что  в  практической  жизни  требует
терпеливого накопления,  долгих  лет  ожидания,  там  дается  запросто.  И
разговоры о том, что я купил бы, если бы выиграл десять тысяч  по  лотерее
(в какой семье они не  ведутся!),  сменились  новейшим  вариантом:  что  я
затребовал бы на месте Тэя? Каждому казалось, что он был бы гораздо умнее,
не тратил бы силы фей на соловьиные язычки, на детали к  подъемному  крану
тем более.
   А что заказали бы вы?
   Возьмем нашу компанию - с инженерно-космического. Принято считать,  что
студенты - народ развеселый, в кармане у них пусто, а голова набита идеями
и ничего им не нужно, кроме идей. Но все-таки у каждого есть  и  осязаемые
мечты. Пэй, к примеру, вздыхает  о  библиотеке  старинных  книг.  Ему  все
кажется, что  древние  знали  что-то  сверхмудрое  о  жизни.  Надо  только
разыскать нужную книгу, выучить наизусть  -  и  сам  станешь  сверхмудрым.
Братья Сэиты хотят иметь спортивный зал на ферме своего отца.  Если  будет
зал, они  смогут  заниматься  часок  после  работы  и  станут  знаменитыми
акробатами, возможно, даже бросят инженерное дело, которое так туго  лезет
в голову. Рэй мечтает о стильной квартире, ему  зачем-то  нужны  занавески
красного бархата и рояль из черного дерева, а на стенах  портреты  великих
артистов с небрежной надписью: "Рэю, дружески";  или:  "Рэю  на  память  о
задушевных беседах". Пусть каждый входящий, каждая входящая в особенности,
сразу бы видела, что здесь живет незаурядный, душевно  тонкий  человек.  А
что сегодня видит студентка, забежавшая к Рэю в общежитие одолжить  трешку
до стипендии? Четыре  неубранных  койки  с  казенными  одеялами,  корки  и
недоеденную колбасу в бумажке на столе. Что  она  слышит?  Громкий  шепот:
"Ребята, ко мне пришли, поболтайтесь в коридоре полчасика!" Располагает  к
интимности такая обстановка?
   Ну а Гэтта? Я знаю, что заказала бы  Гэтта:  кресло  на  колесиках  для
парализованной бабушки, новое пальто обеим сестричкам, маме  электрическую
кухню-чудо, которой можно поручить приготовить обед из трех  блюд:  нельзя
париться целый день у плиты с маминым сердцем.  А  после  всего,  когда  и
бабушка, и сестры, и мама будут совершенно довольны, Гэтта возьмет  у  фей
шубку, короткую,  на  две  ладони  выше  колен,  но  из  настоящего  меха,
темно-бурого с благородной  сединой,  натурального,  который  так  ласково
гладит щеки.
   Что же касается меня, я дольше всех надоедал бы феям. Дело в том, что я
люблю делать подарки - все равно кому, незнакомым тоже. Меня дразнят Дедом
Морозом, потому что у меня всегда полны карманы карамелек и солдатиков. Ну
и что тут постыдного? Люблю смотреть, как загораются глаза у какого-нибудь
замурзанного  карапуза,  когда  ему   преподнесешь   подтаявшую   конфету,
размазанную по липкой обертке. Малыши скромный народ, их легко обрадовать.
И еще хотелось бы мне посмотреть, как загорятся глазищи  у  одной  девицы,
если ей принести куцую шубейку с сединой на ворсе. Воображаю себе...  могу
только воображать. Если бы я три года Откладывал  всю  стипендию  целиком,
как раз набрал бы на шубку. Вот ее-то я и заказал бы феям. И  еще  было  у
меня эгоистическое желание, признаюсь. Мне хотелось, чтобы я попал к  феям
первым, раньше других йийитов, мог бы сообщить их желания феям и  выдавать
потом подарки. Желание эгоистическое и, в сущности, неправомерное. Ведь  я
был бы только  посредником  при  таинственных  изготовителях,  получал  бы
благодарности, предназначенные невидимкам.
   Что говорила о феях наука? В свое  время  я  собирал  вырезки,  накопил
больше двухсот статей из специальных, научно-популярных и общих журналов и
газет. Две сотни статей, две сотни мнений! Впрочем, все  они  сводились  к
двум основным:
   1. В пещере Тэя имеются особые вещества, минералы  или  горные  породы,
обладающие специфическими феерическими свойствами, которые  проявляются  в
способности улавливать  парапсихологическую  информацию  и  на  основе  ее
создавать из окружающих атомов материальные предметы.
   2. В пещере Тэя, в ее воздухе или  в  стенах,  обитают  некие  существа
"феиды", которые для ознакомления с прибывшими инопланетянами или для иных
непонятных целей записывают парапсихологическую информацию и на основе  ее
создают из окружающих атомов материальные предметы.
   Либо вещества,  либо  существа.  Пожалуй,  не  надо  было  быть  ученым
специалистом, чтобы выдвинуть эти два предположения.
   Не было недостатка и в скептиках. Скептики твердили: "Галлюцинация  или
дезинформация!"  Обман  чувств  или  обман  слушателей!  И  ссылались   на
отсутствие доказательств: устный рассказ Тэя,  и  больше  ничего.  Правда,
были золотые слитки... Но ведь золото можно добывать и не  таким  чудесным
путем. Скептики полагали, что Тэй открыл где-то богатое  золотом  небесное
тело и скрывал его местонахождение, чтобы не  обесценить  свое  сокровище.
Самые подозрительные  намекали,  что  месторождение  было  в  каком-нибудь
банковском сейфе  на  планете  Йийит.  Совершив  ограбление,  команда  два
десятка лет возила слитки по космическим далям, ожидая, чтобы преступление
забылось. Попутно стреляли друг в друга, чтобы росла доля оставшихся. Даже
фильм был поставлен на эту тему... и пользовался успехом.
   Тэй утверждал, что у него есть и записи, и кинолента, но показывать  не
соглашался, пока ему не вернут слитки. Получалось, как в детском споре: "А
у меня есть настоящий пистолет". - "Врешь!" - "Не вру". - "Покажи!" -  "Не
покажу". - "Значит, врешь". - "Нет, не вру" и т.д.
   Люди религиозные поверили Тэю сразу и  безоговорочно.  Проповедники  во
всех церквах объясняли, что чудо пещеры  Фей  давным-давно  предсказано  и
описано  в  священных  книгах,  что  это  всего  лишь   новое   проявление
всемогущества божьего. В  книгах  сказано,  что  есть  на  небе  рай,  где
награждаются праведники. Вот и нашелся вход в рай. Впереди еще и не  такие
чудеса. Сомнений у проповедников не было и доказательств тоже.  У  религии
вообще  с  доказательствами  туго,  там  больше  бьют  на  доверие.  Любое
свидетельство, самое неосновательное, в цене. Было видение во сне -  и  то
хорошо.  А  тут   рассказ   живого   свидетеля,   современника,   да   еще
звездолетчика.
   Впрочем, и среди атеистов было не так много скептиков. Понимаете, очень
уж хотелось поверить Тэю. Заманчиво было  думать,  что  мечты  исполняются
где-то. Хотелось верить - и верилось. Джэй - старая лисица - понял это  из
первых. Пока там в сенате спорили, отпускать ли средства или не  отпускать
на новую  экспедицию,  Джэй  основал  акционерное  общество  на  паях  под
названием "Благочестивые паломники" и объявил, что  каждый  пайщик  сможет
попользоваться дарами фей, минералов или божьих ангелов -  дарами  пещеры,
короче говоря.
   Естественно, никакой флот не мог бы поднять всех  желающих.  Поэтому  в
уставе было записано, что пайщики имеют право заказать феям что угодно  на
сумму  своего  вклада.  Акции  же  были  дешевые,  доступные  каждому,   и
оплачивать их можно было не только деньгами,  но  и  материалами  и  своим
трудом. Даже такое правило было введено, либеральное: деньги считаются  из
расчета один  к  одному,  материалы  -  по  двойной  цене,  а  труд  -  по
пятикратной.  Вот  и  потянулись  к  Джэю  толпами  бездомные  безденежные
голоштанники, все, кто мог предложить только руки и спину. И среди тысяч и
тысяч записались в пайщики Пэй, Рэй, Юэй - вся наша компания. Записались и
практически бросили учебу даже.  Очень  уж  хотелось  наработать  побольше
трудовых акций. Тем более что наш труд ценился высоко. Мы были  студентами
старшего курса в инженерно-космическом, почти инженерами,  и  работали  на
Джэя инженерами. В результате  очутились  в  первой  сотне  акционеров.  А
первый десяток по уставу мог рассчитывать на место в  ракете.  Одно  время
мне казалось, что  я  вот-вот  дотяну  до  первой  десятки:  мой  пай  был
семнадцатым. Я уже ходил  по  комиссионным,  присматривал  шубку  с  седым
ворсом. Но потом меня и всех нас обогнал Рэй.  Тут  особое  обстоятельство
сыграло роль: Рэй водил грузолеты в космос, на монтажную базу,  и  в  пути
свел знакомство с Джэттой, единственной дочерью старика Джэя.  А  наш  Рэй
парень не промах. В общем, посовещавшись, мы все перевели свои паи на Рэя,
сложились и обеспечили нашему представителю место в ракете.
   Три дня назад Рэй простился с нами, улетел на последнем  грузолете,  на
том, что увозил заказы пайщиков. Я сам видел  эти  списки  -  громаднейшие
фолианты с графами: фамилия, размер пая, заказ, заказ, заказ... На каждого
пайщика строка, иногда две, иногда целая страница,  всего  около  миллиона
страниц. И вот  ушла  в  космос  эта  библиотека,  энциклопедия  затаенных
желаний, тайных и явных надежд. Ушла, стала звездой  на  дневном  небе.  А
миллионы уповающих провожали ее миллионами вздохов,  мои  товарищи  в  том
числе. Вздыхали, но думали: "Там Рэй, наш  собственный  делегат.  Мечты  в
надежных руках".
   И вдруг этот  делегат  вбегает  в  скверик,  растрепанный,  бледный,  с
красными пятнами на щеках.
   - Ребята, нас продали!
   И протягивает скомканное письмо.

   "Дорогой мой, ненаглядный, любимый, радость моей жизни!
   Прощай навеки, прощай навсегда-навсегда!
   Я обливаюсь слезами, не соображаю ничего, еле вижу буквы, прости за мои
каракули. Все произошло так неожиданно.  Час  назад  я  ничего  не  знала,
приехала на проводы... И вдруг папа объявил, что я лечу, а ты  не  летишь,
что он внес за меня пай в пять раз  больше  твоего...  И  мы  не  увидимся
никогда-никогда!
   Конечно, у папы  все  давным-давно  было  рассчитано,  предусмотрено  и
подготовлено. Папа умница, он величайший комбинатор мира, только о  сердце
дочери ему некогда подумать. Папа купил у Тэя право один-единственный  раз
посмотреть пленку, убедился, что все про пещеру абсолютная правда, и решил
сделать ставку на фей. И еще папа заплатил Тэю в три раза больше, чтобы он
никому-никому не показывал свои фильмы. Заплатил, но такие расходы  всегда
оправдываются.  Другие  сомневались  и  жмотничали,  а  папа  один   играл
наверняка. Он вложил все свои миллионы в фей, оказался  выше  всех  других
пайщиков  в  сорок  раз,  и  он  один  мог  назначить  весь  экипаж,  всех
пассажиров. И он вписал маму и меня, и генерала Цэя, и  еще  трех  майоров
для охраны, и жену геолога, и  жену  физика,  и  жену  штурмана,  и  семьи
инженеров, чтобы все служащие всегда и везде стояли за папу. А семьи брать
надо, потому что мы не вернемся. Папа говорит, что он  не  извозчик  и  не
Санта-Клаус. Его амбиция не в том, чтобы возить подарочки  нищим  -  шесть
лет туда, шесть лет обратно, - тратить на это свои  последние  годы.  Папа
говорит, что остаток жизни он хочет прожить  в  свое  удовольствие,  а  не
мотаться по космосу туда и обратно. А я ужасно рыдала и просила взять тебя
тоже. Но папа очень сердился, топал ногами и кричал, что я дура,  сама  не
понимаю своего счастья, что он выдаст меня замуж за солидного  и  богатого
человека, такого, как генерал Цэй, я еще благодарить его буду. Но я ни  за
что, ни за что не стану женой этого плечистого солдафона, я люблю  тебя  и
только тебя, мой кудрявый, ясноглазый. Те наши святые часы в рубке  -  это
счастье всей моей жизни. И я плачу, думая о тебе, и целую тебя тысячу раз,
и целую каждую букву этого письма,  которое  будут  держать  твои  сильные
руки. Я так хочу к тебе, хотя бы проститься  с  тобой,  но  папа  меня  не
пускает. Говорит, что нипочем теперь не пустит, когда я знаю его тайну. Но
я все  равно  перехитрила  его,  я  попросила  прислать  мою  горничную  с
платьями, а на самом деле я отдам ей все платья, чтобы она  передала  тебе
это письмо. Не знаю, на что я надеюсь, просто я люблю, люблю, люблю и хочу
быть твоей, только твоей и ничьей больше. Прощай,  мой  любимый,  славный.
Помни обо мне хоть немножечко.
   Твоя маленькая Джэтта".

   - Все-таки это не настоящая любовь, - сказала толстушка Сэтта.  -  Если
бы она любила всерьез, нашла бы способ убежать.
   А  мы,  остальные,  думали  не  про  любовь.  Подлость  потрясала  нас,
неизмеримая гнусность, жившая рядом с нами.  Нет  справедливости  на  этом
свете. Остро нужен, просто необходим  был  нам,  безбожникам,  бог,  чтобы
громом поразить Джэя - эту мразь в образе йийита.
   - Своими руками разорвал бы! - сказал Сэй Большой, тот, что  работал  в
партере, брата своего держал на вытянутых руках.
   А Сэй Маленький только зубами скрежетал, думая об украденном спортзале.
   - Что делать будем? - спросил Пэй, глядя на меня.
   Библиотека его развеялась в небе, мудрость древних еще не была впитана,
а в житейских делах Пэй полагался на меня.
   Я и сам не знал, что делать. Я только жалел  бедняков,  которые  отдали
свои  последние  гроши  и  последние  силы,  чтобы  записать   надежду   в
бесполезные книги пожеланий.
   - Может быть, я зря разболтал вам,  ребята?  Может  быть,  надо  скрыть
письмо? - сказал Рэй неожиданно. - Пусть  люди  надеются!  Пусть  хотя  бы
радуются, надеясь! Ведь сделать-то  ничего  нельзя.  У  Джэя  единственный
звездолет, новейший, лучший, его не догонишь.
   - Лгать, обманывать, сеять напрасные надежды? Чем же это лучше религии,
Рэй?
   - Но какой толк, Гэй, от твоей горькой правды?
   - А нельзя ли догнать их на ракете Тэя, ребята?
   Это Гэтта  спросила.  Пока  мужчины  сетовали  и  разглагольствовали  о
принципах, девушка искала выход.
   Возражения посыпались градом: у Тэя старая галоша, мощность ее ничтожна
- сто граммов фотонов в секунду, у "Благочестивых паломников" -  килограмм
в секунду. И новенькое оборудование, и аппараты, и лучшие  специалисты,  и
они уже в пути, набирают скорость, у них форы несколько месяцев.
   Но другого звездолета не было на планете Йийит. У ракеты Тэя  двигатель
маломощный,  но  зато  и  масса  малая,  ускорение   получается   примерно
одинаковым.  Если  нет  новейшего  оборудования,  можно  обойтись  старым.
Специалисты? Мы  сами  специалисты.  Фора?  Нагоним.  Неужели  дадим  уйти
преступнику?
   А главное, стояла перед глазами у меня очередь: видел я этих  старушек,
робких женщин в стираных платьях, старательно и  благоговейно  вписывающих
свои пожелания в книги напрасных надежд.
   - Ребята, надо разбиться  в  лепешку,  -  сказал  я.  -  Разбиться,  но
обогнать "Паломников", прибыть к феям раньше. Для  такого  дела  жизни  не
жалко.
   - И мне, - сказала Гэтта.
   - И мне, - присоединился Сэй Большой. - Жизни не жалко, чтобы раздавить
этих идиотов, на части их разорвать.
   - И мне... чтобы опередить их, - сказал Рэй.
   -  Ребята,  давайте  дадим  клятву.  Пусть  это  звучит  напыщенно,  но
поклянемся не думать о себе, о дипломе, о  личных  делах,  о  любви,  пока
справедливость не будет восстановлена.


   - Клянемся!
   Пэй протянул мне руку,  и  Рэй,  и  Сэиты...  и  Юэй  после  некоторого
колебания, и девушки  тоже.  Повторяли  за  мной  как  заклинание:  "...Не
отвлекаться, не учиться, не любить..."
   - А ты сумеешь не любить ничуточки? - спросила Гэтта лукаво.
   И Юэй добавил:
   - Мне, как женатому, исключение. Клятва жене была дана раньше. О  своей
троице я обязан думать.
   Клянемся!
   Пустым звуком была бы наша клятва, если бы не поддержали ее миллионы  -
оскорбленные и взбудораженные пайщики.
   Казалось бы, все, что могли, отдали они ради мечты. Нет. Снова  нашлись
и вещи, и силы, и даже гроши какие-то для снаряжения  второго  звездолета,
обновленной и переделанной ракеты Тэя.
   Рэй предлагал назвать ее "Лидером". Пусть самое  имя  говорит  о  нашем
намерении прийти первыми.
   Сэиты предпочитали "Возмездие".
   - Ведь гнев оказался сильнее мечты, - говорили  они.  -  Ради  подарков
люди давали деньги с расчетом, что-то припрятали на черный день, а во  имя
мести несут последнее.
   А по-моему, не месть и не гнев вдохновляли  людей,  а  чувство  истины,
жажда справедливости. Я хотел, чтобы ракета называлась "Справедливость". И
меня поддержало большинство.
   Во имя справедливости был изменен и устав пайщиков. Ведь это не так  уж
правильно, чтобы больше  всего  подарков  получали  самые  богатые,  самые
ученые и самые сильные,  способные  лучше  и  дольше  трудиться.  Как  раз
наоборот:  бедным,  неученым  и  слабым  требуется  больше.  И  совсем  уж
несправедливо, чтобы ничего  не  получали  дряхлые,  немощные  и  больные,
неработоспособные. Мы  объявили,  что  наша  "Справедливость"  принадлежит
всем-всем жителям планеты до единого. И так как всем-всем-всем  невозможно
привезти подарки, мы записали в устав, что подарков не привезем никому,  а
задача наша - раскрыть тайну пещеры. Пусть такие пещеры построят  во  всех
странах, общедоступные, как питьевые фонтанчики на перекрестках.
   "Не пайщикам - всем подряд!" Возможно, из-за этого лозунга  мы  собрали
меньше денег (от богатых ни гроша), но гораздо больше честного труда. Паев
у нас не было, но не было и дутых  работников,  которые  болтались  бы  на
глазах десятников, чтобы получить отметку об  отработанном  дне.  Обошлось
без лодырей, и обошлось без учетчиков. Думаю, что мы остались в выигрыше.
   Очень помогло и то, что работа делалась повторно. Мы  получили  готовую
оборудованную базу - космический док, где  строился  "Паломник",  получили
все мастерские с остатками материалов,  обученных  инженеров  и  обученных
рабочих.  И  унаследовали  готовый  набор   решений:   схемы   управления,
двигателя, рулей, системы наблюдения,  обеспечения  и  прочее.  Ничего  не
пришлось  изобретать  принципиально  нового;  мы  только  приспосабливали,
"привязывали" чертежи к корпусу скромной ракеты Тэя.  Допустим,  требуется
рубка управления. "Рэй, вспомни, как была устроена  рубка  в  "Паломнике".
Оборудуется медицинский кабинет. "Рэй, вспомни, как выглядела  клиника  на
"Паломнике". "Сэтта, ты монтировала антенны, вспомни..."  "Юэй,  ты  делал
расчеты, вспомни!.." Рассеянные авторы знают, что  потеря  рукописи  -  не
катастрофа. Восстановить ее - не  удвоенная  работа.  "Паломник"  строился
четыре года, нашу ракету мы оборудовали за четыре месяца.
   И справились бы еще быстрее, если бы нам не  ставили  палки  в  колеса.
Львиную долю времени у нас отняли  бюрократические  барьеры.  Целый  месяц
(месяц из четырех) прошел, прежде чем нам  разрешили  использовать  ракету
Тэя. Недели, недели, а не часы  проходили,  прежде  чем  нам  выдавали  со
складов без дела  лежащие  аппараты.  Есть  скафандры  на  складах  -  нет
разрешения на выдачу. Вольфрам и германий есть на заводах - нет разрешения
на  выдачу.  Увязки,   утверждения,   ассигнования,   сомнения,   запросы,
проверки... Не сразу мы  поняли,  что  у  Джэя  остались  сочувствующие  в
сенате. Да, он обманул их тоже, но богачам этот обман не  казался  подлым.
Лживая реклама, дутые акции, бегство от пайщиков, мнимое банкротство - все
это соответствовало биржевым обычаям. С  точки  зрения  спекулянтов,  Джэй
блефовал по правилам игры. Сегодня он обыграл их, завтра они отыграются на
других простофилях. Практически уже отыгрались, ведь бегство Джэя повысило
акции всех оставшихся фирм. Стало ясно:  подарков  от  фей  не  дождешься,
магазины не обойдешь мимо; и все товары повысились в цене. И вообще  жулик
Джэй был душевно своим для сенаторов, мы же с лозунгом "Феи  для  каждого"
выглядели чуждыми и опасными  уравнителями.  Сегодня  -  "Феи  для  всех",
завтра - "Земля для всех, заводы, банки, железные дороги для всех". А  где
же права рождения, завещания, текущего счета,  наследственного  имущества?
Всем выполняются все желания! Но ведь это разорение для фабрикантов белья,
игрушек, туфель и пулеметов. Нет уж, пусть себе Джэй флиртует с невидимыми
красавицами,  а  на  планете  Йийит  все  останется  по-прежнему:  деньги,
покупка, продажа и прибыль, нищие с дырявым карманом и  чековые  книжки  у
богатых.
   Так вот, когда мы поняли все это, пришлось заговорить вслух,  прямиком.
Юэй оказался мастером такого разговора. У него  была  практическая  сметка
озабоченного отца семейства, перегруженного,  замороченного,  не  имеющего
лишнего времени на словесную шелуху. Он сразу ухватывал суть. Толкуют  ему
велеречиво    о    бережливости,     ответственности,     коллегиальности,
демократичности,  необходимости  согласовать,  утвердить,  апеллировать  и
проверить, а он в ответ одно:
   - На сколько дней мы отстанем из-за проверки?  Вы  стараетесь  ускорить
или  замедлить  старт?  Ускорить,  безусловно!  (Кто  же  признается,  что
тормозит намеренно?) Тогда не мешайте  нам  спешить,  выдавайте  материалы
авансом и проверяйте задним числом.
   А если проволочки продолжались, Юэй выходил прямо на балкон  парламента
и кричал толпе:
   - Сенаторы медлят. Мы с вами потеряли еще три дня.
   И на площади собиралась демонстрация. На  плакатах  писали:  "Экономьте
время!", "Довольно  слов!"  и  "Да  здравствует  справедливость!"  и  даже
"Справедливых - в сенат!". Так что в конце концов президент однажды сказал
на закрытом совещании:
   - Ну их к черту, этих  "справедливых",  господа!  Пусть  проваливают  в
космос. Туда и обратно - двенадцать лет, на  пути  метеориты,  радиация  и
прочее. Бог  даст,  не  вернутся.  А  если  и  вернутся,  передышка  наша,
двенадцать лет поживем спокойно без смутьянов в своей стране.
   Почему-то все президенты мира уверены, что бедняков смущают смутьяны, а
не бедность.
   После этого  выступления  ворота  складов  открылись  для  нас,  только
поспевай принимать продукцию. И проверять. Вдоволь подсовывали нам  гнилья
и брака.  Видимо,  не  очень  надеялись  на  нечаянные  метеориты,  хотели
подбавить приключений  с  авариями.  И  мы  не  всегда  проявляли  должную
требовательность,  стремясь  отчалить  поскорее.  Лишь  бы  отчалить,  там
исправим.
   Не  налажено  автоматическое  управление?  Обойдемся,  будем  управлять
вручную. Неисправен радиотелескоп? Пока обойдемся, в пути  исправим  сами.
Не можем подыскать опытного геолога? Обойдемся, изучим геологию по книгам.
Лишь  бы  стартовать,  оставить  Йийит  за  кормой,  набирать   километры,
километры, километры...
   И, вздыхая, мы смотрели на табло, где светились неподвижные нули.  Ноль
пути, ноль скорости, ноль ускорения, и после запятых одни нули.
   Помню последнюю неделю перед стартом - семь суток  бессонного  безумия.
Мы на базе. Перед глазами  какой-то  абстрактный  пейзаж:  треугольники  и
квадраты, пересеченные диагоналями на  черном  фоне.  Как  будто  решается
задача по геометрии на классной доске.  Так  выглядят  фермы  космического
монтажного дока, обходящего Йийит по дальней орбите.  К  сквозным  клеткам
ферм прилепилась металлическая акула, жадно распахнувшая пасть. И сплошным
потоком плывут в ее чрево баллоны,  мешки,  бутыли,  тюки,  ящики,  ящики,
ящики. Не кантовать, не бросать, не переворачивать! Почему  не  кантовать,
что внутри - разбираться некогда. Ладно, в пути рассортируем, время будет.
Лишь бы отчалить поскорей!
   Я в скафандре с двумя наушниками, как полагается. Правый - мой  личный,
для персонального вызова; левый настроен на общую волну, и в нем  сплошной
гул:  "Куда  смотришь,  черт?",  "Вира   помалу!",   "Осторожно,   ногу!",
"Внимание, радиограмма из центра!". Срок назначен, названы часы и  минуты,
но еще ничего не готово, не погружено, не разобрано... Где лекарства,  где
инструмент, где навигационные приборы? Ладно, потом, в пути  будет  время,
разберемся как-нибудь. Отказался лететь  врач?  Что  с  ним?  Заболел  или
струсил? Ладно, обойдемся. Народ  молодой,  авось  болеть  не  будем.  Нет
автоматов обслуживания? Обойдемся, народ крепкий, неизбалованный, обслужим
сами себя, руки  не  отвалятся.  Нет  памяти  для  вычислительной  машины?
Обойдемся, сами смонтируем, запомним, запишем результат на  бумажке.  Лишь
бы  отчалить  скорее,  лишь  бы  набирать  километры,  догонять,  наконец,
догонять!
   Доходит до слуха, что наши противники в сенате не успокоились. Отменить
старт нельзя,  народ  не  допустит.  Но  возникла  идея  заменить  экипаж.
Дескать, мы молодые, неопытные, горячие, нам нельзя доверить звездолет. Но
нет веры людям доверенным,  угодным  сенату,  поводят-поводят  корабль  по
космосу и вернутся под предлогом аварии. Всегда же  можно  найти  предлог.
Вопрос о новом капитане уже внесен в сенат.  Надо  спешить,  пока  они  не
отменили старт. Скорей, скорей, скорей! Что там еще не погружено? Запасной
локатор?  Обойдемся  без  запасного.  Юэй,  старший,  ты   уже   заготовил
прощальную речь?
   Юэй заготовил... но только для троих слушателей: для круглолицей жены и
круглолицых дочурок с круглыми от любопытства глазами.
   - Трудно тебе придется, Юя, - говорил он, держа жену за руку. -  Но  ты
уж потерпи, ради такого дела всем надо терпеть.
   - Потерплю, - отвечает она,  -  деваться-то  некуда.  Вот  у  меня  два
якоря-анкерка, два залога терпения и верности.
   А "залоги" только глаза таращат. Все им удивительно, все  непонятно,  и
страшновато, и привлекательно. Очень уж много грохота и мелькания вокруг.
   Передо  мной  тоже  глаза,  голубовато-серые  глаза  Гэтты.   Куда   ни
повернешься, ее глаза. В них напряженное ожидание, немой вопрос: "А ты мне
что скажешь, прощаясь?"
   "Гэтта, родная моя, ты же знаешь, что я люблю тебя, люблю  так,  что  в
груди жарко".
   - Да-да, сюда кладите и крышкой кверху обязательно...
   "Гэтта, сказать тебе о любви вслух, всеми словами, а  потом  что?  Ведь
расстанемся-то на двенадцать лет. Юя будет ждать, вынуждена ждать,  у  нее
два якоря в юбочках..."
   - Да-да, и седьмой, и восьмой номер кладите. Десятый? А где же девятый?
Опять некомплект!
   "О чем это я? Да, Юя обязана ждать, но ты же девушка. Имею ли  я  право
сказать девушке: "Жди меня двенадцать лет и, если я вернусь живой..."  Все
равно ты забудешь меня. Наверное, без этих слов легче забыть".
   Но серые глаза настаивают, серые глаза просят и требуют.  Они  считают,
что Гэтта сама решит, что легче.
   - Послушай, Гэтта...
   Что это? Вспышки! Скачущие лучи!  Похоже  на  лазерную  перестрелку.  В
наушниках слышу: "Именем закона!" Чей-то надрывный  крик:  "Справедливые",
отчаливайте, вас хотят арестовать!" И  сразу  же:  "Братцы-монтажники,  не
допустим полицию! Да здравствует справедливость!"
   Юэй соскакивает с трибуны, отталкивая испуганную жену. Кидается ко мне:
   - Гэй, где оружие? Никого не подпускай, стартуем немедля!
   Откуда я знаю, где лучеметы? В отсеках, в ящиках, на стеллажах? В  пути
хотели разобраться. А вспышки  все  ближе,  ближе,  в  нашем  распоряжении
минуты. Отцеплять конвейер  некогда,  я  отсекаю  его  лучом  и  сбрасываю
ближайшие ящики в пространство.  Медлительно  сдвигаются  тяжелые  створки
грузового зева. А Гэтта, а Сэтта - провожающие, - они же на корабле! Ну  и
пусть летят с нами, не гнать же их под лучеметы.
   - Сэиты, вы уже внутри оба? Рэй, заходи.
   И тут полиция пускает в ход большой луч.  Это  мгновение,  и  в  памяти
остается  только  один  кадр,  неподвижный.  Я  вижу  ферму,   рассеченную
наискось, - так режут колбасу. Алые, как бы облившиеся кровью, оплавленные
обрубки балок, несколько скорченных опаленных фигур монтажников, их  общий
вопль в моем левом наушнике, Юя с протянутыми руками, руки  протянуты,  но
девчушек держат крепко, а в двух  шагах  от  нее  Юэй,  рассеченный  лучом
надвое, мертвый. И мертвой рукой он мне показывает на шлюз.
   Всего одно мгновение... Я рассказываю куда  дольше.  Даже  движения  не
запечатлелись в памяти, осталась как бы фотография. Я вскочил в  шлюз.  Не
кинулся к  нашему  капитану,  не  мог  ему  помочь.  Ведь  мы  же  были  в
безвоздушном пространстве, где даже маленькая дырочка в скафандре означает
смерть.
   Палец Рэя на кнопке:
   - Все готовы? Даю старт!
   Конечно,  герметичность  не  проверена,  но   мы   же   в   скафандрах,
герметичность можно проверить потом.
   Зал наполняется дрожью и шелестящим свистом. На обзорном экране  тотчас
же гаснут вспышки. Преследователи в панике, знают: сто граммов  фотонов  -
не шутка. Бушует снаружи испепеляющий радиоураган. И наши  враги,  и  наши
защитники наперегонки спешат в укрытия. Наклоняются обрубленные  балки  на
экране. Это док отводят в сторону, подальше от нашего лучевого потока. Рэй
ведет  ручку  по  реостату,  дрожь  становится   мельче,   ровнее,   свист
превращается в монотонный гул...
   - Летим, ребята!
   - Неужели летим?
   Обзорные экраны ничего не могут сказать, на экранах звезды и звезды.  А
вот на табло видно, как самые  последние  нули,  те,  что  после  запятых,
дрогнув, сползают вниз, на их место просовываются единички.
   Признаюсь, даже гибель товарища, даже сочувствие  его  вдове  не  могли
угасить всю торжественность этой минуты.
   По-моему, это была лучшая минута в моей жизни.
   Старая поговорка гласит: "Нет хуже - ждать и догонять".  Увы,  мы  были
поставлены в это неприятное положение. Целый месяц  добивались  разрешения
снаряжаться, три месяца снаряжались, ждали и ждали  старта.  А  преступный
"Паломник" все это время уходил, набирая фору, успел оторваться от нас  на
20 световых суток,  развил  скорость  около  0,3  "с"  -  девяносто  тысяч
километров в секунду. И пока мы ликовали, глядя, как  выползают  на  табло
самые первые километры - первый, второй, третий, "Паломник" все  удалялся,
прибавляя по  90  тысяч  километров  ежесекундно.  Он  превосходил  нас  в
пройденном пути, превосходил и в темпе, увеличивая разрыв почти  на  треть
световых суток каждые сутки. И единственная  наша  надежда  была  на  темп
увеличения темпа - на вторую производную, говоря математическим языком; на
то, что капелюшечная  наша  скорость  растет  быстрее,  чем  у  удирающего
гиганта.
   Но темп  увеличения  темпа,  вторая  производная  пути,  если  вам  так
понятнее, диктует вес путника... Взявшись догонять, мы  навалили  на  себя
добавочный груз, двойной, сразу же со старта.
   Казалось, велик ли подвиг - двойной вес. До четырехкратной перегрузки -
до 4 "g", говоря языком физики, - дотягивают любые  самые  нетренированные
люди. Сильные, опытные летчики управляют пикирующим самолетом при 8  и  10
"g". На центрифугах чемпионы выносливости выдерживают 12 "g" и  более.  Но
ведь там испытание продолжается секунды, минуты,  а  мы  перегружались  на
месяцы.
   Удвоенный вес. Наши юные подруги стали матронами по  семь-восемь  пудов
каждая.  Девять  и  десять  пудов  тянули  мужчины.  Сэй  Большой   таскал
тринадцать. У каждого как бы еще один  человек  на  плечах.  Мы  приобрели
одышку и отечные ноги, не бегали, а переступали, не вскакивали со стула, а
выпрямлялись,  кряхтя  принимали  вертикальное   положение.   И   невольно
оглядывались все время, нет ли рядом кресла, нет ли койки,  чтобы  свалить
на нее свои пуды.
   - Мужайтесь, ребята! Потерпите ради справедливости!
   К сожалению, нужно было не только терпеть, но и работать:  разбирать  и
размещать по местам все эти ящики, мешки, пакеты, сваленные  кое-как,  где
попало в суматошные часы предотъездной спешки.  Но  сейчас  ящики,  мешки,
пакеты,  баллоны,  бутылки  и  все  прочее  весили  в  два  раза   больше.
Подавленные собственными пудами, мы  таскали  отяжелевшие  вещи.  И  кляли
"этих идиотов" (самих себя), которые пришивают пуговицы к шубе на  морозе.
Столько раз мы твердили перед вылетом: "В пути будет  время,  разберемся".
Да, времени здесь хватало, но сил мы тратили втрое, вчетверо больше.
   Впрочем, сие не от нас зависело. Мы  с  радостью  пришили  бы  пуговицы
заблаговременно - обстоятельства не позволили.
   - Рэй, а на "Паломнике" тоже таскают грузы вручную?
   - Там, ребята, роботы-грузчики с лапами-домкратами.
   - Эх, нам бы хоть один!
   -  Веселее,  братва,  улыбочки  на  лицо!  Планета  смотрит  на  нас  в
телескопы. Гэй, у тебя уныло-длинный нос. Подрежем  ножичком?  Все  легче,
вес поубавится.
   Только вечером мы давали себе передышку - от ужина до  полуночи,  чтобы
дух перевести, лечь в кровать и заснуть при нормальной тяжести. Собираемся
за столом и первым долгом глядим на табло. Сколько  прошли?  Два  световых
часа, все еще в  пределах  родной  планетной  системы.  Ну  а  "Паломник"?
Двадцать три светодня  отмахал,  еще  трое  суток  отыграл  у  нас.  И  со
скоростью тоже: у нас - две сотых скорости света, у  них  -  0,34  "с",  в
семнадцать  раз  больше.  Ничего,  ребята,  ничего,  нос  вешать  незачем:
ускорение выше у нас, вторая производная в нашем кармане.
   На самом деле все это на табло читалось косвенно. Ведь прямые данные мы
получали с опозданием. Свет от "Паломника" шел со скоростью света, попадал
в наши приборы через двадцать три дня. Но я не буду всякий раз  упоминать:
"По расчетам, по расчетам..."
   Вторая производная у нас в кармане, когда-нибудь мы обгоним. И тут  же,
победив "Паломника" мысленно, мы начинаем спор о методах  изучения  пещеры
Тэя,  о  природе  фей.  Существа  или  вещества?  Есть  у  нас  сторонники
феидальной теории, есть и сторонники феерической. Первые  изучают  линкос,
психологию,  философию  истории;  вторые  увлечены  анализом,  возятся   с
призмами, вымеряют спектральные линии, обжигают пальцы кислотами,  изучают
оттенки цвета.
   - Надо доказать наглядно, что мы существа с развитой нравственностью, -
говорит Гэтта, главная феидистка.
   А мы с Пэем убежденные фееристы, мы придумываем опыты,  которые  сумеют
выявить границы чудотворных возможностей пещеры. Ведь границы возможностей
дают намек на механизмы  волшебства.  Допустим,  перед  глазами  возникает
текст. Если в минуту  появляется  сотня  знаков,  видимо,  печатание  идет
вручную, если тысяча знаков - вероятно, работает  диктофон,  если  миллион
знаков - идет лента с записью.
   - Сколько подарков изготовляли феи в секунду, ты не слыхал, Рэй?
   Рэй у нас главный авторитет, к нему чаще всего обращаются за справками.
Ведь он частенько бывал на "Паломнике", немало слышал от  Джэтты,  больше,
чем хотелось бы ее хитрому отцу.
   Оказывается, у фей действительно была своего  рода  норма:  около  трех
килограммов в секунду.  Гости  не  замечали  ограничений,  пока  требовали
мелкие предметы: воду, пищу, одежду. А когда заказали дом, он появился  не
сразу. Стены как бы вылезали из грунта, пухли,  вздувались  опарой,  и  от
них, словно  ветки,  вырастали  лаги,  половые  доски,  балки  перекрытия,
стропила,  кровля.  Все  это  продолжалось  несколько   минут.   Временами
конструкция получалась явно несообразной, должна была  обвалиться,  но  не
рушилась. Должно быть, на самом деле феи строили не из досок, а из чего-то
более прочного, только по виду похожего на  доски.  И  особенно  неприятна
была медлительность, когда космонавты начали восстанавливать  ракету.  Тут
им требовались многотонные детали, а феи возились с каждой по полчаса.
   - Ну конечно, фееризм, - говорю я. - Чувствительный слой  определенного
размера, определенной мощности. Феи  сказочные  выполняют  все  желания  в
мгновение ока: махнула  палочкой  -  и  готово!  И  отсчет  примитивный  -
весовой, на килограммы. Что-то механическое.
   - Все равно это существа, феи, - горячится Гэтта.  -  У  сказочных  фей
тоже свои ограничения. Эта выполняет три желания на выбор, но  только  три
категорически, а другая  -  любое  количество  желаний,  но  не  разрешает
пользоваться дарами, пока не скажешь: "Довольно мне", скромность проявишь.
Феи - женщины, а у всякой женщины свои причуды.
   - И ты веришь в каждое слово сказки, девочка?
   -  Нет,  не  верю,  конечно.  Но  в  какой-то  мере   сказки   отражают
действительность. Возможно, наши предки изредка встречались с феидами.
   Рэй вспоминает еще одну причуду. Феи принимали заказ любого размера, но
только по очереди: пока не выполнят одно, за другое не принимаются.  Когда
любители дикой природы заказали нетронутый лес, им пришлось  сутки  сидеть
не  евши.  Феи  делали  трухлявые  стволы,  кору,  источенную   личинками,
муравейники, тину и не слушали просьб о бифштексах.
   - Конечно, живые. Не хотели отвлекаться, - восхищается Гэтта.
   - А по-моему, типичный телефон-автомат.  Занято,  и  баста.  Содержание
разговора автомат не разбирает. Пустая болтовня, но занято.
   - Слушай, Рэй, а как же получалось изготовление  леса?  Ведь  в  дереве
центнеры, тонны, кряжистый дуб должен был формироваться больше  часа.  Что
же, ствол стоял без кроны целый час и все время истекал соком?
   Оказывается, у фей это было предусмотрено. Гости пещеры  заказывали  не
только  деревья,  но  и  животных,  собаку  в  частности.  Живое  существо
получалось не мгновенно, оно тоже нарастало: лапы,  живот,  хвост,  спина,
потом голова. Но пока собака росла, она была недвижна,  как  статуя,  даже
холодная на ощупь. И еще секунды две стояла как бы ошеломленная,  а  потом
встряхнулась, завиляла хвостом, залаяла.
   - Ну, конечно, только разумные феиды могли придумать  предосторожности,
чтобы живое существо не погибло при формировании.
   Я не сдаюсь:
   - Это просто свойство жизни, Гэтта. Феерические минералы создают точную
копию  животного.  Но  точная  копия  живого  способна  жить.  Как  только
возникает мозг, он сигнализирует сердцу, сердце качает кровь и  прогревает
все тело.
   - Гэй, не так просто. Минералы не могут знать о мозге  и  сердце.  Ведь
заказчик воображает внешний вид собаки: мокрый нос, висячие уши,  лохматый
хвост. Никто не думает о ее мозге и сердце. Феиды создают даже то,  о  чем
заказчик не помышляет.
   Однако Рэй вспоминает, что феям удается не все. Забавляясь, Тэй  и  его
друзья пробовали творить сказочные чудища: пятиголового пса,  огнедышащего
дракона, сказочного тяни-толкая. Но страшный пес,  лохматый,  клыкастый  и
красноглазый, лежал словно тряпка, парализованный. Его единственное сердце
не  сумело  обеспечить  кровью  пять  мозгов.  Огнедышащий   дракон   сдох
немедленно, спалив  себе  глотку,  а  тяни-толкай  провел  сутки,  вертясь
волчком в безнадежных попытках забодать передней головой заднюю,  и  погиб
от заворота кишок.
   Младший астроном, самый романтичный из четверых, заказал живого ангела.
Как и полагается ангелу, это было бесполое миловидное существо с локонами,
в длинной рубахе и со  снежно-белыми  крыльями.  Летать  ангел  не  сумел:
крылья оказались бутафорскими. Трое  суток  он  плакал  крупными  слезами,
попрекал астронома, потом, к счастью, дематериализовался. Все создания фей
были временными, в пещере они исчезали через  три  дня.  Чтобы  сохранить,
нужно было или подновлять заказ, или вытаскивать срочно за пределы пещеры.
   Выходит, что феи выполняли  любые  задания,  но  формально:  выдуманные
организмы оказывались нежизнеспособными.
   И  бездействовали  невежественно  задуманные  конструкции.  Можно  было
заказать киноаппарат, но без ленты он не показывал  ничего,  а  кинофильмы
феи не делали самостоятельно. По первому же  слову  "Да  будет  свет"  феи
зажгли дуговые лампы под  сводом,  однако  через  несколько  секунд  лампы
померкли и не загорелись, пока заказчики не добавили: "Да будет  проводка,
да будет генератор тока с движком, да будет бензин в  баке  движка!"  И  в
дальнейшем надо было напоминать: "Да будет полон бензиновый бак!" Сами  по
себе, без подсказки, феи не делали ничего.
   Если же заказчик не знал, как устроена машина, ему выдавалась  форма  и
более ничего. Доктор попросил телескоп,  чтобы  увидеть  родной  дом.  Феи
изготовили   гигантскую   трубу,   побольше   фабричной,   с    окулярами,
сервомоторами, пьедесталом и куполом. Но планета Йийит  не  была  видна  в
окуляр, а когда  доктор  увеличил  линзу,  труба  рухнула  от  собственной
тяжести. Феи сделали то, что доктор  представил  себе,  но  представил  он
неработоспособный телескоп.
   - Слушай, Рэй, ты не слыхал, какая была анатомия у ангела? Пусть крылья
нелетающие, но должны быть все-таки  кости,  мускулы  и  сосуды.  У  птицы
крылья вместо рук, а тут вместо чего?
   - Нет, Тэй ничего не говорил...
   - Надо будет попробовать, ребята. Закажем феям ангелочка?
   - Спать, спать пора, кончайте треп, через полчаса ночь!
   И мы торопимся в постель, чтобы хотя бы заснуть при нормальной тяжести,
ибо в полночь  автоматы  включат  ускорение  2  "g",  на  каждого  из  нас
навалится второе "я", под его грузом будешь кряхтеть до утра,  а  потом  с
утра до вечера - под удвоенным грузом ящиков.
   Баллоны, мешки,  тюки,  аппараты,  агрегаты,  бутыли...  Ящики,  ящики,
ящики, оказавшиеся не на месте, брошенные как попало при срочной погрузке,
некомплектные!
   Наконец-то из всего этого хаоса стали вырисовываться самые  необходимые
для  нас  приборы.  Недели  три  прошло,  прежде   чем   осветился   экран
радиотелескопа. И тогда мы увидели самое важное  для  нас:  радиозвезду  в
зените - "Паломник". Двадцать  шесть  световых  суток  было  до  него.  На
самом-то деле мы видели не "Паломник", а его свет, вышедший  давным-давно,
недели три назад. Но так или иначе, уверенно шли по следу.  В  космосе  не
спрячешься же, там нельзя завернуть за угол. Нет углов, пустота. И вообще,
ракета не приспособлена к зигзагам. Описывает плавные кривые, и  чем  выше
скорость, тем меньше кривизна.
   А еще через несколько дней Рэй заметил, что сияние "Паломника"  мигает,
временами  становится  прерывистым,  как  будто   двигатель   работает   с
перебоями. Причем  вспышки  были  неравномерными,  длинными  и  короткими,
словно знаки телеграфной азбуки: точки и тире. Рэй  записал  эти  точки  и
тире,  подставил  буквы,  и  получилась  осмысленная  радиограмма:   "Рэй,
любимый, ты ли это? Отзовись! Отзовись! Целую тысячу  раз.  Отвечай  нашим
шифром!"
   Любовь или провокация? Джэтта радирует или ее хитрый отец?  Мы  собрали
совет, целый вечер спорили, стоит ли отвечать? На шифр-то мы не надеялись,
шифр у  Рэя  с  Джэттой  был  самый  примитивный,  детский,  каждая  буква
заменялась следующей по алфавиту. Но в конце концов мы решили,  что  ничем
не рискуем, отвечая. Все равно на  "Паломнике"  известно,  что  кто-то  их
преследует. Рэй преследует или другой кто, разница для них не велика. Если
же Джэтта радирует по своему почину, это  может  быть  полезным  для  нас,
упускать такой случай не стоит.
   И с общего разрешения Рэй ответил таким же  способом,  прерывая  работу
фотонного двигателя: "Любимая, это я, твой Рэй". На их  шифре  получилось:
"Мявйнба, юуп а, угпк Сюк".
   Долго мы еще дразнили его: "Сюк-Сюсюк".
   Для космических просторов даже радиопочта непомерно медлительна. Месяцы
надо  ждать  влюбленным,  чтобы  получить   ответ.   К   счастью,   Джэтта
удовлетворялась монологами. Уверенная, что  за  ней  спешит  Рэй  и  никто
другой, она продолжала изливать свою душу в пространство. Каждые три  дня,
видимо, дежуря, Джэтта наводняла космос  радиокриками  о  своих  чувствах.
Впрочем,  через  некоторое  время  мы  получили  и   важное   практическое
предупреждение: "На вашей трассе газовое облако, обходите его правее!"
   Газовое  облако  для  звездолета  хуже,  чем  пулеметный  обстрел   для
автомашины. При космических скоростях каждый атом превращается в  пулю,  и
особо зловредную - радиоактивную.  Если  же  атомов  много,  ни  магнитная
защита, ни вакуум-защита, ни броня не спасают от лучевого ливня. Опять  мы
собрали совет и спорили битый час: любовь или провокация? Послушаться  или
поступить наоборот? "Паломник" шел несколько правее, не было ясности,  где
газ: на его пути или на нашем?  В  конце  концов  мы  решили,  что  меньше
рискуем, следуя  за  ним  в  кильватере.  Если  Джэй  прошел  по  какой-то
траектории, значит, она проходима.
   Мы отвернули слегка и не пожалели. Локатор нащупал слева от нас плотное
сгущение межзвездного  водорода.  Если  бы  пронизывали  его  в  лоб,  без
лучевого поражения не обошлось бы.
   После этого  мы  поверили  в  Джэтту,  даже  установили  круглосуточное
дежурство. Радиосюсюканье увеличилось вчетверо, когда ответ  возлюбленного
Сюка дошел до Мявинбы. Излияниями переполнился весь космос. Мы узнали, что
соперник Рэя - противная заносчивая тумба, что стальные руки Рэя  обнимают
Джэтту каждую ночь во сне, и еще ряд подробностей, о  которых  не  принято
говорить вслух, не то что радировать.  Впрочем,  если  подслушивать  лепет
влюбленных некрасиво, обсуждать тем более. Ничего не  поделаешь,  дежурные
вели журнал и записывали все сообщения Джэтты, в том числе и интимные. И в
потоке  сентиментальной  болтовни  мы  чуть  было  не  пропустили   важное
предупреждение: "0,5 "с" - опасность!"
   Как раз в это время "Паломник" преодолевал 0,5 "с" - половину  скорости
света. Мы все еще отставали, у нас было 0,33  "с",  так  что  разрыв  пока
увеличивался. Но разница между 0,33 и 0,5 "с" уже  не  принципиальная.  Мы
надеялись вскоре овладеть и первой  производной,  превзойти  "Паломник"  в
скорости, и тогда уж...
   И тут радиозвезда в зените исчезла.  Что  это  могло  означать?  Только
одно: на "Паломнике" выключили двигатель. Авария. Ура! У них  кризис,  они
не наращивают темп, мы скоро догоним  их  по  скорости,  начнем  сокращать
разрыв!
   Мы устроили праздник по этому поводу: дали себе передышку - целый  день
нормальной тяжести! И девушки затеяли торжественный  ужин,  а  после  него
танцы; и на танцы их хватило! А после был  нормальный  сон  до  утра,  без
двойника, навалившегося на одеяло. Наутро встали все розовощекие, веселые,
отоспавшиеся, даже рабочую перегрузку встретили шуточками.
   Только Рэй ходил бледный и мрачный. Мы все  приставали  к  нему:  "Сюк,
тебе не приснилось  ли  что-нибудь  скверное?  Может  быть,  Джэтту  замуж
выдавали во сне?"
   Оказывается, в самом деле приснилось.
   После завтрака он зашел ко мне в аппаратную, помялся, потрогал рукоятки
без надобности и выдавил наконец:
   - Гэй, я тебе одному скажу, только не насмехайся. Я действительно видел
сон, три раза подряд одно и то же. Видел центральный коридор  "Паломника",
двери, двери, и в каждой любопытствующая морда. И  Джэтту  тащат  куда-то,
она отбивается и кричит: "Рэй, спаси, спаси!.. И потом она лежит в  гробу,
рот полуоткрыт, а глаза  смотрят  с  мольбой.  Гроб  странный  какой-то  -
стеклянный, а венков  нет  совсем.  На  гроб  надвигается  черная  крышка,
медленно ползет, закрывает шею, рот, глаза... А глаза смотрят с мольбой  и
болью. И как шелест: "Рэй, прощай!" И чей-то голос холодный и жесткий: "Ну
и пусть! Для нас она все равно потеряна".
   Я попробовал отшутиться,  дескать,  по  бабушкиным  приметам  сны  надо
понимать наоборот: деньги к слезам, а слезы - к деньгам. Рэй обиделся:
   - Чуткости у тебя ни на грош! А все хвалишься: "Я о несчастных,  я  для
несчастных!" Там же  авария  -  на  "Паломнике".  Джэтта  в  опасности,  в
смертельной, возможно.
   Так что мне пришлось сменить пластинку, доказывать, что  сон  никак  не
может оказаться пророчеством.  Во-первых,  авария  была  фактически  месяц
назад, едва ли пророческие сны придерживаются скорости света. А во-вторых,
стеклянный гроб и борьба в коридоре  едва  ли  соответствуют  аварии.  При
катастрофе могут быть ожоги, травмы, но никак не стеклянные  гробы.  Стало
быть, как ни верти, сон  лживый,  и  незачем  придавать  ему  значение.  И
вообще, за это время аварию, наверное, уже ликвидировали...
   Вот тут, к сожалению, я оказался прав. Прошло несколько дней,  и  опять
зажглась  радиозвездочка  в  зените.  Преодолели  кризис,   снова   начали
разгоняться. Так что не успели  мы  отобрать  у  них  первую  производную.
Правда, приблизились вплотную по цифрам: у нас - 0,44 "с", у  них  -  0,51
"с".
   А затем и Джэтта подала голос. Пришло послание,  короткое  и  не  очень
внятное:
   "Подозревают. Никогда никого другого. Буду в  эфире  редко.  Принимайте
ледотаин. Беда!"
   Странным показалось нам это все. Какая беда? Подозрения - это  беда?  И
почему ледотаин?  Мы  знали,  что  такое  ледотаин:  химическое  вещество,
жидкость, мутно-голубоватая, которой поливают лед в портах,  чтобы  весной
таял быстрее. Я видел, как это делается. Устанавливают дождеватели,  такие
же, как на огородах: облитый лед  становится  серым,  мутноватым,  рыхлым,
постепенно распускается, словно сахар в горячем чае;  из-под  белых  полей
проглядывает дымящаяся на морозе мрачно-свинцовая зимняя вода. Но нам-то к
чему ледотаин? Как лекарство  его  никогда  не  прописывают.  Может  быть,
Джэтта ошиблась? Следовало читать: "применяйте", а не "принимайте"? Но где
применять? Стенки у нас промерзнут, что ли? Непонятно!
   Однако объяснение мы получили. И быстро. На следующее утро.
   Меня разбудили тревожные восклицания. Заставил себя проснуться,  рывком
усадил на койку свои восемь пудов, разлепил глаза... и глазам не  поверил.
Бело было в комнатке,  все  стены  и  потолок  покрыты  инеем.  Глазам  не
поверил, потрогал рукой. След пятерни остался, а холода  не  почувствовал,
теплая была стена. Кинулся к  умывальнику.  На  кране  сосулька,  в  бачке
игольчатый лед. Отломил сосульку - никакого  ощущения  холода,  нормальная
комнатная температура. И на градуснике плюс восемнадцать, как полагается.
   Так повсюду: в баках, в баллонах,  в  трубах  вода  замерзла  при  плюс
восемнадцати.
   - Греть будем? -  спросил  Сэй  Большой,  всегда  склонный  к  активным
действиям.
   - Обожди, надо разобраться. Не  эффекты  ли  это  релятивизма?  Давайте
попробуем сбавить скорость. Пожертвуем деньком для ясности.
   И мы попробовали. Развернули корабль  кормой  вперед,  сменили  знак  у
второй производной, сбросили сотую долю с. И что  же?  Через  какой-нибудь
час иней исчез сам собой, растворился, как дымка; сосульки изошли слезой и
отвалились от кранов, в трубах заурчала вода.
   Задним числом-то мы нашли объяснение. При субстветовых скоростях растет
масса, массивные атомы менее подвижны, массивные  вещества,  как  правило,
легче замерзают, труднее тают. Всем же известно, что тяжелый лед тает  при
3,8  градуса  тепла.  Задним  числом  все  понятно.   А   вот   теоретиков
относительности  гипнотизировали  формулы,  им  все  представлялось,   что
приращение  массы  -  математическая  абстракция,   что   оно   не   будет
чувствительно для живых пассажиров. Масса растет, секунды  убывают,  время
сокращается, а команда ничего не ведает. И никто не предупредил  нас,  Тэй
не мог рассказать о чудесах с горячим льдом, он все экономил  золото,  вел
ракету на дорелятивистских скоростях, ниже полусвета. На  "Паломнике"  же,
позже мы узнали об этом, неожиданность  чуть  не  обернулась  катастрофой.
Когда вода замерзла, они стали греть  трубы,  просто  согревать,  как  Сэй
собирался. И воду они оттаяли, но себя подогреть не догадались. Между  тем
температура замерзания все поднималась и вскоре  дошла  до  плюс  тридцати
шести. Тогда кровь начала застывать в жилах, тромбы возникали. И  один  из
консультантов Джэя погиб от инфаркта, а  у  другого  жена  потеряла  ногу.
Тромб, закупорка сосудов, гангрена.
   Мы, к счастью, спохватились вовремя. И даже ни одного дня не  потеряли,
потому  что  знали  от  Джэтты  готовый  рецепт   лекарства:   "Принимайте
ледотаин".  Посмотрели  в  химический  справочник,   составили   препарат,
приготовили, очистили, отфильтровали, подсчитали дозу... и в  путь!  Стало
быть, есть выгода и в неприятном  положении  догоняющего.  Идущий  впереди
прокладывает дорогу,  и  преследователь  всегда  знает,  что  здесь  можно
пройти. Кроме того, заранее предупрежден, где нужно остеречься... если его
предупреждает хорошенькая союзница, конечно.
   Рэй в ту пору  ходил  именинником,  принимал  от  нас  благодарности  и
поздравления. Гэтта сказала:
   - Ах, Рэй, как хорошо, что ни  одна  девушка  не  может  устоять  перед
тобой!
   Я  даже  приревновал  немножко.  А  бедная  Джэтта  в  это  время   уже
поплатилась за сочувствие к нам. Только мы не  знали  ничего,  радиограмма
еще не дошла, не преодолела дистанцию в световой месяц.
   Но вот однажды  радиозвезда  начала  мигать.  Точки-тире  и  тире-точки
складываются в буквы. И мы читаем:
   "Эй, вы, жалкие космические улитки! Это я радирую, Джэй, самолично. Мне
не нужны предатели на моем звездолете, и  я  выбрасываю  в  космос  бывшую
дочь, подлую изменницу Джэтту. Можете подобрать ее. Автомат  ботика  будет
подавать сигналы SOS".
   Все-таки, при всей своей жестокости, он не убил дочь, дал  ей  шанс  на
спасение,  отправил  к  нам  в  малой   посадочной   ракетке,   снабженной
автоматической наводкой на цель и аварийной сигнализацией.  Ничтожный,  по
правде сказать, шанс. Десятки световых суток было тогда между нами, это  в
сто раз больше, чем вся Солнечная система. Попробуйте найти ракету в сотне
солнечных систем! Почти безнадежно.
   Мы все сгрудились  у  вычислительной  машины.  Пока  она  там  считала,
помаргивая лампочками, прикидывали в уме и  на  линейках.  Но  как  мы  ни
прикидывали, выходило, что Джэтта проведет в космосе месяца полтора, одна,
без надежды на спасение. Бедняжка, хорошо еще, если она с ума не сойдет.
   И еще я подумал - наверное только я подумал,  расчетчик  по  профессии,
логик по складу ума, - что Джэй отыграл  у  нас  полтора  месяца.  Мы  уже
близки были  к  тому,  чтобы  перехватить  первую  производную,  превзойти
"Паломник" в скорости. Но теперь мы вынуждены заморозить темп. Если  ботик
был спущен,  когда  "Паломник"  шел  со  скоростью  0,53  "с",  значит,  и
подобрать Джэтту мы обязаны на той же скорости, метр в метр. Каждый знает:
столкновение даже при двадцати метрах в секунду - катастрофа для машины  и
пассажиров.  Следовательно,  через  полтора  месяца  мы  должны  идти   со
скоростью 0,53 "с". А на "Паломнике" уже знают о погоне, времени терять не
будут.
   Ну и пусть! Наверстаем. Сначала  будем  жать  что  есть  силы,  нагоняя
скорость, потом начнем снижать,  тоже  нажимая  что  есть  силы,  а  когда
поравняемся, выручим девушку, нажмем вдвойне. И обгоним  все-таки  подлого
Джэя. Не уйдет!
   И мы начали жать: 3 "g"; вес довели до десяти пудов.  Сэю  Большому  до
девятнадцати. Работу отменили  всю,  кроме  самой  необходимой,  лежали  и
дышали. Сэтту от кровати к столу водили под  руки,  как  старуху.  Все  мы
выглядели стариками: щеки обвисшие, глаза подпухшие, походка шаркающая.  И
в голове мыслей никаких. Одна  только,  полусонная:  "Где  ракета  Джэтты?
Откуда приходит SOS? Надо бы посчитать координаты..."
   Еще счастье, что аварийный  сигнал  поступал  безукоризненно.  Не  будь
сигнала, разве нашли бы мы ракетный ботик в черном космическом океане?  Но
сигнал не смолкал,  и  чем  ближе,  тем  точнее  получался  пеленг.  Когда
расстояние сократилось до нескольких светочасов, некое тело в пространстве
засек и наш локатор. С этих пор мы  не  выпускали  его  из  креста  нитей.
Ближе, ближе, ближе! Между нами уже не световые часы, а световые минуты, а
там и световые секунды [одна световая секунда  -  примерно  расстояние  от
Земли до Луны (прим.авт.)]. И вот настает торжественный момент, когда мы с
Сэем Маленьким вдвоем садимся в нашу  спасательную  реактивную  шлюпку.  Я
настоял,  чтобы  Рэй  не  поехал  с  нами.  Коварный  Джэй  мог  придумать
какие-нибудь    каверзы,    требовалась    величайшая    осторожность    и
неторопливость,  тут  пылкий  влюбленный  был  бы  неуместен,  рвался   бы
рисковать.
   И вот мы подводим нашу шлюпку к шероховатому,  изъеденному  космической
пылью борту бота Джэтты, присасываемся к  шлюзу,  через  тамбур  проникаем
внутрь. Перед нами в гулком пустом помещении  стеклянный  бак  на  ножках,
стеклянный гроб - иначе не назовешь. И в гробе том... спящая красавица!
   Это поразило нас: какая красавица! Мы думали о  Джэтте  как  о  жертве,
несчастной, замученной,  ожидали,  что  встретим  в  каком-нибудь  закутке
одичавшую от одиночества, полубезумную  женщину,  распатланную,  с  седыми
космами и потухшими глазами. А перед нами лежала в саркофаге золотоволосая
наяда с точеным носиком и крохотными губками, с длинными ресницами, как бы
нарисованными на стеариновом бескровном, неживом, но очень спокойном лице.
Джэтта спала все эти недели, пока, волнуясь и надсаживаясь, мы  спешили  к
ней. Гибель угрожала ей ежесекундно, но она проспала бы и свою  гибель.  И
Джэтта спала, когда мы внесли ее в салон нашей "Справедливости".  А  когда
пробудили, в точности следуя инструкции  (инструкция  была  приложена),  и
начерченные ресницы распахнулись, открыв зеленоватые глазищи, томный голос
проворковал:
   -  Рэй,  ты  опять  снишься  мне?  Не  уходи,  пожалуйста.  Я  не  хочу
просыпаться.
   - Вот это настоящая любовь! - вздохнула Сэтта.
   Праздничный был момент, вероятно, самый радостный после старта. Приятно
спасти живое существо от гибели, спасти настоящую любовь, увидеть сияющие,
совершенно счастливые глаза товарища, хмельного от радости,  растерянного,
поглупевшего. И слышать девичью суету вокруг влюбленных:  "Ах,  свадьба!..
Ах, не по правилам!.. Ах, мне нечего надеть!.. Ах, что мы приготовим,  что
на стол поставим? Сервировки нет никакой!.. Сэтта, ты ночуй в лаборатории,
пусть у невесты будет  отдельная  комната!..  Ребята,  распределите  между
собой дежурства, Рэя нельзя тревожить!.. Гэй, а ты возьми на себя расчеты.
Рэй не может считать, у него медовый месяц..."
   Девушки суетились и щебетали, ребята дежурили,  я  рассчитывал  трассу,
делал штурманскую работу Рэя. И  может,  потому  я  первый  понял,  какого
троянского коня подослал нам Джэй.
   Не верьте ходячему лозунгу: "С милым рай и в шалаше". В  шалаше  тесно,
сыро, холодный ветер дует в  щели,  можно  простудить  ребенка.  Подлинная
мечта девушки - это любовь принца. Пусть милый совершит чудеса  геройства,
чтобы вызволить меня из дома-черствого отца, и отведет в свой дворец, а не
в шалаш.
   Геройство было налицо. Во всяком случае, наш полет Джэтта  воспринимала
так: Рэй снарядил корабль для того, чтобы  догнать  и  отбить  любимую.  И
отбил... Но дворца не было явно. Наша  старая  чиненная  калоша  выглядела
шалашом даже по сравнению с "Паломником". Там Джэтта была дочерью  короля,
владела апартаментами в три комнаты,  три  кибергорничные  убирали  их.  В
распоряжении принцессы был рояль, набор  пластинок,  кинолент  и  двадцать
четыре часа в сутки, чтобы лелеять собственную красоту и вздыхать о любви.
Временно, ради медового месяца, мы могли разрешить ей безделье, хотя это и
было несправедливо  по  отношению  к  нашим  девушкам,  замученным  вечным
напряжением и перегрузкой, поблекшим от усталости. Но мы  никак  не  могли
предоставить дворец Джэтте, хотя бы содержать ее в приличных условиях. Для
приличных условий нужна прежде всего нормальная тяжесть, а мы жили при 2-3
"g".  Ведь  перегрузка  была  нашим  единственным  козырем   в   гонке   с
"Паломником".
   И вот началась подспудная борьба почти с первого часа. На словах-то все
соглашались, что перегрузка необходима. Но Джэтта жаловалась молодому мужу
на недомогание (вообще-то она считала, что его  задача  выполнена  и  надо
поворачивать домой на Йийит), и смущенный Рэй говорил:
   - Я прошу вас, ребята, повремените. Дайте Джэтте прийти в себя.
   - Да-да, повременим, она столько перетерпела, бедняжка, ей нужен отдых,
- подхватывала Сэтта.
   А в сущности, от чего отдыхать? Ото сна?
   Но не хотелось быть бесчеловечными, как Джэй. Мы  дали  себе  поблажку:
три свободных дня в нормальных условиях, потом добавили  еще  два  дня  на
свадьбу, потом определили скромненькую полуторную перегрузку, и только  на
ночное время. А у Джэя скорость по расчетам уже дошла до 0,67 "с" (у нас -
0,53 "с"), и он оторвался на сорок световых суток.
   - Перегрузка необходима, безусловно, - говорили наши девушки.
   И говорили искренне, думали так же. Однако чувствовали иначе,  примерно
в таком духе: "Мы тоже молоды и миловидны, можем и  должны  нравиться.  Но
Джэтту молодой муж бережет, пылинки сдувает,  а  наши  мальчишки  черствы,
погрязли  в  бездушной  математике,  нас  не   жалеют   совсем,   замучили
непосильной работой. Дайте нам передышку, мы будем выглядеть не хуже  этой
холеной красавицы. Ведь у нас заслуг больше, больше прав на уют и любовь".
   Повторяю: они не говорили, не думали, но  чувствовали  так.  И  однажды
Гэтта пришла ко мне в аппаратную; здесь между приборов, рычагов и пультов,
в  атмосфере,  насыщенной  озоном  и  машинным  маслом,  состоялся  у  нас
неожиданный разговор:
   - Сэтта просила меня поговорить с тобой.
   - Сэтта? У нее своего языка нет?
   - Она смущается. Как-то неудобно объяснять, что хочется выйти замуж.
   - Она собирается замуж. За кого?
   - За Сэя Верхнего, конечно.
   "Вот как, за Верхнего?" Я знал, что оба брата добиваются любви Сэтты, и
был  уверен,  что  она  предпочитает  Нижнего,  Сэя  Большого,  настоящего
мужчину, колосса с чугунной грудью и вздутыми бицепсами,  силача,  который
шутя держал брата на вытянутых руках. Но вот поди ж ты, статуя понравилась
ей больше пьедестала. Мы  живем  в  век  торжествующего  ума.  Сэй  хитрый
победил Сэя  могучего,  разговорчивый  -  делающего.  А  может  быть,  тут
влечение противоположностей? Сэтта крупная, рыхловатая, малоподвижная, вот
ее и увлек жилистый, верткий Сэй Верхний.
   Но все эти рассуждения я оставил при себе. Вслух сказал:
   - Ну пусть выходит. При чем тут я?
   - Мы же все давали клятву не любить, пока не победит справедливость. Но
до победы еще так далеко! И время не сокращается, как полагается по теории
относительности. Сэтта не может ждать... Но  она  боится,  что  ты  будешь
стыдить ее.
   - Нет, почему же? Я не  буду  стыдить,  конечно.  Нельзя  заставить  не
любить. Сэтта давала слово и может взять слово назад.  Это  вопрос  личной
совести... твердости характера тоже.
   - А ты, Гэй, не проявишь слабохарактерность?
   Вот столько лет прошло, а сейчас  помню  взгляд  Гэтты.  Необыкновенные
были у нее глаза, выразительности потрясающей. Целая речь в одном взоре. И
никогда она не смотрела так на меня,  ни  раньше,  ни  после.  Взгляд  был
теплый, и влажный, и  глубокий...  зовущий...  нет,  задорный,  дерзкий  и
ласковый. В нем вызов был:  "А  ну-ка  покажи,  чего  ты  стоишь,  на  что
способен!"
   Но зачем она произнесла это слово - "слабохарактерность"? Я  клюнул  на
него, как голодный карась на червячка.
   - Гэтта, ты в меня веришь? - сказал я напыщенно. - Слово  Гэя  стальное
(О, пустоголовый идиот этот Гэй!). Дай руку, товарищ, мы с тобой  выполним
клятву до конца.
   И потом я  еще  добрый  час  пыжился,  вздыхал,  набирал  полную  грудь
масляных паров, все мечтал о тех  временах,  когда  обет  будет  выполнен,
придет час для личных чувств. И еще бил  себя  кулаком  по  голове,  вслух
кричал:
   - Рано, рано размечтался, остолоп! Делом надо заниматься,  делом!  Гони
любовь из головы. Других забот нет, что ли?
   Забот было полно,  в  самом  деле.  Все  складывалось  сложно,  гораздо
сложнее, чем рисовалось на Йийит, до старта.
   Я представляю  себе,  что  изобретатель  воздушного  шара,  простегивая
полотнища своего корабля, воображал себе такую картину: "Вот сошью я  шар,
надую газом, и поднимет он  меня  выше  колоколен,  выше  холмов  и  самых
высоких гор, все выше и выше, пока я не долечу до Луны, осмотрю  ее..."  И
не ведал, что его  ожидает  холод  леденящих  высот,  разреженный  воздух,
горная болезнь, азот, закипающий в крови, потеря сознания, а  в  финале  -
безвоздушное пространство, где любой газ окажется тяжелее вытесненного  им
объема. И шар перестанет подниматься, хорошо еще, если не лопнет.
   Мы пустились  в  путь,  рисуя  себе  примерно  такие  же  благополучные
картины. Нас благословляла  формула,  где  все  получалось  так  гладко  и
славно: скорость  будет  расти,  масса  тоже,  а  время  укоротится,  пять
световых лет превратятся в каких-нибудь полтора года.  Глядь,  перед  нами
пещера Фей, исполнение желаний, победоносное возвращение.
   Возможно, так оно и получилось  бы,  будь  мы  не  живыми  йийитами,  а
какими-нибудь   маятниками,   лучше   бы   даже   электрическими,   а   не
механическими. Маятник стал бы массивнее, качался  бы  медленнее,  качаний
меньше...
   Действительно, масса возрастала. Но мы это замечали, мы  ощущали  массу
как  прибавку  к  весу,  как  добавочную  перегрузку.  Мы  и  до  сих  пор
перегружали  себя  двойным  ускорением.  Теперь   к   двойному   ускорению
прибавлялся  избыток  массы;  перегрузка  стала   невыносимой.   Ускорение
пришлось снизить. К счастью, на "Паломнике" тоже снизили  -  до  0,8  "g",
потом до 0,6 "g".
   Возросшая масса затрудняла нам все движения. Труднее  стало  перемещать
предметы, медленнее перемещались мы сами. Мы двигались медлительнее, но не
воспринимали это как укорочение времени. И начали понимать, что до  пещеры
Фей не приведенных полтора года пути, а полновесных шесть в один  конец  и
столько же на возвращение.  Возможно,  скоропалительная  свадьба  Сэтты  и
объяснялась этим разочарованием. На двенадцать лет Сэтта не могла отложить
семейную жизнь.
   Почему получилось так непросто? Не знаю. Думаю, что виновата  сложность
нашего   организма,    он    у    нас    не    чисто    механический,    а
механо-термо-хемо-электро-радио-нервно-психологический. И все составляющие
этого длинного слова изменяются по разным законам. При том же играет  роль
прерывистость, этакая ступенчатость, свойственная природе.
   Математика любит плавные кривые, природа предпочитает  ступени:  пороги
при переходе жидкого в твердое, дня в ночь, жизни в смерть.  Так  вот  эти
пороги перемещались вразнобой. На один из них мы наткнулись, когда  у  нас
замерзла вода при плюс  восемнадцати.  В  дальнейшем  могла  замерзнуть  и
кровь.  Спасибо  Джэтте,  она   предупредила   своевременно.   Но   теперь
предупреждать было некому. Сам я ломал  голову,  стараясь  угадать,  какой
порог следующий.
   Масса крови растет, движение замедляется, но запас  энергии  неизменен.
Значит, с теплом благополучно, мы не закоченеем ни в коем случае.
   Но вот что изменяется: количество крови, притекающей  в  клетки.  Кровь
движется медленнее и меньше  переносит  кислорода.  Нам  угрожает  подобие
горной болезни: вялость, головокружение, тошнота, потеря сознания, в конце
концов.
   Допустим, мы справимся с этим, постепенно заменяя нормальную  атмосферу
чисто кислородной. Только не забыть бы о пожарной опасности. Что еще?
   Кровяное давление. Массивная кровь сильнее давит на стенки сосудов.  Мы
все постепенно становимся гипертониками. В перспективе разрывы капилляров,
подкожные кровоизлияния, кровоизлияния во внутренние органы, в сердце и  в
мозг. Инфаркты! Инсульты!
   Чем  предупреждать?  Невесомостью.  Но  невесомость  -  это  отказ   от
приращения скорости, от борьбы с ускользающим "Паломником". Есть ли другой
выход? Сон. Временное прекращение жизни. Но кто будет  управлять  ракетой,
пока мы будем спать?
   В одиночку терзался я этими страхами. Слушать меня не хотел никто.
   - Что ты пугаешь сам себя? - говорили ребята. - Посмотри на "Паломник".
Идет себе благополучно. А у них ведь скорость выше нашей.
   И напрасно твердил я, что мы  их  обгоним  когда-нибудь.  Тогда  станем
впереди идущими, невольными испытателями. На  себе  будем  опыты  ставить,
пробовать, никто не предупредит нас о неожиданностях.
   - Когда обгоним, там будет видно, - отвечали мне. -  Пока  что  просвет
растет.
   Не с кем было посоветоваться. Молодожены, обе пары,  были  заняты  друг
другом. Сэй Большой стал почти невменяемым после свадьбы, сходил с ума  от
ревности, просто опасались мы, что он в припадке ярости пришибет брата или
новобрачную. Впрочем, Сэй Нижний никогда не был мыслителем, я на него и не
рассчитывал. Гэтта почему-то избегала меня после того разговора о  твердых
характерах. И остался у меня один Пэй, мой верный  друг  и  оруженосец  со
школьной скамьи.
   Но у Пэя - даже у Пэя - свои недостатки,  те  самые,  которые  являются
продолжением достоинств.
   Пэй идеальный помощник. Он исполнителен, точен, трудолюбив, вынослив  и
бескорыстен. Положиться на него можно всецело, если знаешь, что  положить.
Но Пэй по натуре религиозен, а это недопустимо для конструктора.
   Нет, в бога он не верит, конечно. Пэй религиозен по  натуре,  а  не  по
взглядам. Он не верит в бога, но верит в гениев. Верит, что есть на  свете
умные люди, которые по-мудрому выбирают самых умных - докторов наук, а  те
выдвигают из своей среды мудрецов в академики, что  самые  сверхмудрые  из
всех пишут монографии,  а  наше  скромное  дело  -  читать,  запоминать  и
повторять,  в  лучшем  случае  -  дополнять  по  мелочам.  Поэтому,  когда
беседуешь с Пэем, кажется, будто ты сидишь в библиотеке  и  перелистываешь
справочник.
   В тех же редких случаях, житейских преимущественно, когда в памяти  Пэя
нет руководящей цитаты, он верит в меня.  И  это  еще  хуже.  Это  уже  не
библиография, а мистика какая-то, беседа с зеркалом наедине.
   - Разве ты думаешь, что на "Паломнике" готовят погружение в сон? -  вот
первый вопрос, который я услышал от Пэя.
   - А ты разве думаешь, что мы во всем должны подражать "Паломнику"?  Как
же мы обгоним, если будем подражать?
   - Но Джэй собрал у себя лучших ученых планеты. Если  они  не  планируют
сон, значит, сон и не нужен.
   - Они планируют сон, - заявил я с деланной уверенностью.  -  История  с
Джэттой - прямое доказательство. Ведь вся эта автоматика не создавалась же
срочно, специально для Джэтты, чтобы наказать ее за тайную связь  с  нами.
Видимо, технология усыпления была разработана на "Паломнике", подготовлена
и при случае ее испытали на Джэтте. Возможно,  сейчас  все  паломники  уже
погрузились в сон, мы только не узнали еще. И нам нужно  готовиться  тоже.
Как? Скопировать хотя бы стеклянный гроб Джэтты.
   Мы  с  Пэем  распределили  обязанности.  Он  разбирается  в  схемах,  я
привязываю эти схемы к возможностям наших мастерских, и оба мы изготовляем
копии стеклянных саркофагов для гипотермического сна.
   Прошло не так много времени, одно из  моих  предположений  оправдалось.
"Паломник" исчез из виду. Что  это  могло  означать?  Только  одно:  снова
кризис, двигатель включен, скорость невозможно прибавлять,  наткнулись  на
некий порог.
   Но через несколько часов радиозвезда  "Паломника"  снова  замигала.  Мы
получили радиограмму такого содержания:
   "Капитану Рэю от капитана Джэя.
   Дорогой зять! Поздравляю со свадьбой, желаю счастья тебе  и  дочери.  Я
проверил и оценил твою храбрость, а теперь хотел бы проверить и разум.  Ты
должен понять, что у вас нет ни единого  шанса  обойти  мой  корабль.  Нет
смысла истощать обе команды напряженной гонкой,  и  потому  мы  предлагаем
мирное соглашение: нам, как первооткрывателям, три четверти пещеры, вам  -
одна четверть,  и  можете  делать  с  ней  что  хотите,  использовать  или
выламывать и вывозить. Лягу в дрейф, как только  увижу,  что  вы  легли  в
дрейф. Выключение двигателя считаю согласием".
   Мы обнимались, крича: "Ура! Они струсили".  Мы  изощрялись,  придумывая
едкий ответ, например: "Охотно возьмем вас  на  буксир".  Или:  "Арестуйте
Джэя и поворачивайте домой!" Или: "Встретим в пещере подарками". Однако  в
конечном итоге склонились к суровой простоте, ответили: "Нет! Нет! Нет!"
   Вероятно, Джэй догадался, как мы  ответим,  потому  что,  не  дожидаясь
нашей радиограммы, сутки спустя "Паломник" замигал снова:
   "Дорогой зять! Возможно, наше  мирное  предложение  ты  счел  признаком
слабости. Но не обманывай  себя  пустыми  надеждами.  Ты  же  видишь,  что
двигатель  работает  снова  и  мы  набираем  скорость.  Наш  ученый  совет
обеспечил наращивание скорости вплоть до третьей девятки (то есть до 0,999
"с"). Вы никогда не обгоните нас..."
   Еще несколько передач было в том же духе. Мы регулярно отвечали:  "Нет,
нет, нет!" И в стандартных радиосигналах невозможно было  почувствовать  -
даже я понял не сразу, - что в наших "нет" было  все  меньше  уверенности.
Чтобы заметить это, нужно бы наблюдать нас со стороны изо дня в день.
   Вот сидим мы за ужином -  семь  замученных,  отяжелевших  от  усталости
существ в одинаковых сизо-голубых комбинезонах и одна  элегантная  дама  в
белом атласе с гипюром - Джэтта. Мы вымотаны, тяжко дышим, лениво ворочаем
челюстями. Разговор ведет Джэтта.
   - Вам нравится мое платье, девочки? К сожалению, я  не  успела  спороть
кружева. Кружева выходят из моды, последний шик - это отделка  натуральным
мехом. Гарнитур в одной тональности: черный бархат  с  чернобуркой,  белый
атлас  с  горностаем.  Сдержанность  -  признак   утонченного   вкуса.   Я
обязательно закажу феям отделку из горностая.
   Я смотрю на Рэя выжидательно. По-моему, он, а не я  должен  воспитывать
свою принцессу, внушать ей, что мы летим не за нарядами для наших жен.
   И тут слово берет Сэтта:
   - Ах, миленькая, у каждой свой стиль. Я брюнетка,  мне  к  лицу  яркое.
Лично я возьму что-нибудь броское: скажем, терракота с отделкой  из  рыжей
лисы. Два хвостика крестом на груди.
   Кто же кого перевоспитывает в нашем корабле?
   - "Не думать о себе, не учиться, не любить... Для всех,  для  всех,  не
для себя..." - напоминаю я слова клятвы.
   И ожидаю, что меня поддержат мужчины. Но они принужденно молчат. Прячут
глаза. Всем неловко, как будто я сказал какую-то банальную пошлость. После
долгой паузы Гэтта открывает рот:
   - Гэй, нельзя быть таким  ортодоксальным,  таким  неуклонно  правильным
двадцать четыре часа в сутки. Женщина несчастна, если хотя бы полчасика  в
день она не проводит перед зеркалом.
   Я  молчу  потрясенный.  Не  слова  Гэтты  поражают  меня,  а  тон:   не
дружески-насмешливый,  не  шутливо-кокетливый,   а   раздраженный.   Гэтта
сердится на меня. За что?
   За что Гэтта сердится? Невольно я думал об  этом,  ворочаясь,  и  думал
днем  во  время  работы,  монтируя  очередной  гипотермический   саркофаг,
четвертый по счету.
   - Почему ты не возражал Гэтте? - сказал я Пэю.  -  Что  это  за  фигура
умолчания? Разве я единственный помню цель полета?
   Друг мой  тяжко  вздохнул,  набрал  полную  грудь  воздуха,  как  будто
собрался нырнуть:
   - Гэй, мне надо поговорить с тобой.
   - Здрасте! А чем мы занимаемся сейчас?
   - Нет, поговорить принципиально. Есть обстоятельства, Гэй, когда трудно
сохранить объективность... Впрочем, я надеюсь, ты поймешь меня... и это не
помешает нам в дальнейшем... как и в прошлом, сохранить,  одним  словом...
Понимаешь,  что,  живя  столько  времени  рядом,  не  мог  же  я  остаться
равнодушным... Тем более что ты обращал мое внимание на достоинства и  сам
виноват отчасти, поскольку я не мог не прислушиваться и не  согласиться  в
конце концов...
   - Остановись, Пэй, тебя что-то заносит  на  обочину.  Ты  запутался  во
вводных предложениях. Вздохни еще раз, соберись с мыслями.  Вспомни  суть.
Теперь излагай. Суть в том, что...
   - Суть в том, что я полюбил Гэтту и сделал ей предложение.
   - Ишь ты какой храбрый! - Не принимал я всерьез мое зеркало.  -  А  она
что?
   - Она согласна. Завтра свадьба. Все уже знают, кроме тебя.
   - Что? Что-о-о?
   Я без стука ворвался в комнату девушек. Кто-то, взвизгнув, скрылся  под
одеялом...
   - Гэтта! - заорал я. - Это недоразумение! Ты же  знаешь,  что  я  люблю
тебя,  мы  любим  оба,  всегда  любили.  Не  делай  глупости  со  зла,  от
нетерпения, от дурости. Опомнись, Гэтта, нельзя быть  женой  кого  попало:
тени, зеркала, библиографического справочника. Гэтта, одумайся!
   И вдруг я захлебнулся, увидев ее глаза, такие усталые,  такие  грустные
и... спокойные.
   -  Не  кричи,  Гэй,  не  кипятись,  -  сказала  она.  -  Нет   никакого
недоразумения, все  продумано  и  прочувствовано.  Верно,  я  любила  тебя
прежде, но очень устала любить. Ты трудный товарищ, Гэй,  неприятный  даже
со своей рациональной одержимостью. Ты смотришь поверх головы,  в  далекие
дали, озабочен делами всех народов планеты и не замечаешь  живущих  рядом,
для  близких  тебе  не  хватает  тепла.  Тебе  в   жены   нужна   какая-то
сверхгероиня, полная самоотречения,  готовая  любить,  ничего  не  получая
взамен, такая, чтобы взвалила себе на плечи все заботы обоих, стояла бы на
страже при твоей персоне, грудью прикрывала бы тебя  от  мелкой  житейской
ряби. А я? Я обыкновенная девушка, хочу внимания и ласки, не согласна быть
третьестепенным  придатком  мужа,  хозяйственной   деталью   его   славной
биографии. И не согласна ждать десять лет, пока он соизволит заметить, что
я уже увяла, старею, пока  соблаговолит  жениться  на  мне  из  жалости  и
чувства долга.
   - Гэтта, все это ерунда! Ты устала, у тебя минутная слабость. Опомнись!
Если только есть любовь...
   - В том-то и дело, что любви нет, Гэй. Была,  а  теперь  нет.  И  прошу
тебя, не устраивай сцен. Посторонись, дай дорогу моему будущему мужу. Пэй,
не надо сжимать кулаки, меня не придется защищать. Вот Гэй уже успокоился.
Ты слышал, Гэй? Выйди за дверь, я тебе сказала.


   Подлая, подлая, подлая! Изменница! Джэй в юбке! Хаффат!


   А Пэй-то хорош! Верный друг, опора и зеркало! Ну почему, почему он влез
между нами со своей любовью? Собственного мнения нет,  собственного  вкуса
нет,  мой  позаимствовал.  Этакий  подсознательный  комплекс:  подражатель
завидует своему образцу; отбить у  образца  невесту  -  значит  превзойти,
отомстить за превосходство.  Старинная  сказка:  тень  побеждает  и  губит
своего хозяина.


   Ерунда, ерунда, литературщина! Гэтта права: сам виноват,  виноват  сам.
Верхоглядствовал, глаза уставил в бинокль и споткнулся на первой жизненной
кочке. Дали видел, души ближнего не принимал  во  внимание.  Сам  виноват,
сам, сам, сам!


   Ну вот и будь сам  собой:  личностью  без  личной  жизни.  Кажется,  ты
проверял блок управления термостата? И проверяй, будь добренький, проверяй
со вниманием, пожалуйста! Омметрик к зажимчикам? Еще раз. Вот так,  теперь
наоборот. Сними показания, запиши в журнал для порядка. А что там сейчас в
комнате Гэтты? Цыц, не смей  скрежетать  зубами!  Там  личность  с  личной
жизнью, а ты безличная. Твое дело - цифры в журнале  испытаний.  Не  в  ту
графу, идиот!
   Слишком занятый собственными переживаниями,  я  избегал  товарищей,  не
слышал их бесед и не замечал, как идет в умах  брожение.  И  был  поражен,
когда однажды за ужином до меня донеслось воркование Джэтты:
   - Мы с Рэем очень любим цветы, на всем  участке  у  нас  будут  клумбы.
Никаких ягодников и яблонь, ведь феи и так доставляют свежие ягоды в любое
время года. В центре сада - куртина с крупными цветами:  астры,  георгины,
гладиолусы и яркий бордюрчик - конечно, настурции или анютины глазки. Даже
незабудки хороши на  бордюре,  они  такие  простенькие,  непритязательные,
стыдливо-наивные. Конечно, двадцать соток на семью - скромненький участок,
особенно не развернешься. Но думаю, что папа не будет упрямиться,  уступит
нам не четвертую долю, а треть или даже половину.
   Я был настолько взбешен, что орать не стал.
   - Прошу объяснить мне, капитан Рэй, что происходит на вашем корабле,  -
начал я ледяным тоном. -  Мне  помнится,  что  мы  радировали  "Паломнику"
совершенно решительно: "Нет, нет, нет!" Когда же  было  послано  "да,  да,
да!"?  И  на  какой  стадии  находятся   наши   дружеские   переговоры   с
преступниками?
   Уставив глаза в стол, Рэй мрачно ответил:
   - Никто не  ведет  переговоров,  Гэй,  и  не  будет  вести  без  твоего
согласия.  Мы  просто  обменивались  мнениями,  трезво  оценивая  реальную
обстановку. Ты, Гэй, немножечко фанатик по натуре, ты склонен игнорировать
реальные факты. А факты есть факты, хотя бы и неприятные.  Мы  гонимся  за
"Паломником" уже полгода.  Мы  перенапрягаемся,  замучили  себя,  потеряли
здоровье, а разрыв все увеличивается, и скорость у  них  все-таки  выше...
Увеличить же перегрузку мы не можем, мы и от нашей перегрузки больны.
   - Вот именно, - подхватил Сэй Маленький, Сэй-молодожен. - Мы  нуждаемся
в отдыхе. Мы заслужили отдых, в конце концов.
   - И ради отдыха хотите признать поражение, сдаться? - напирал я.
   - Никто не говорит о сдаче, не передергивай, Гэй. Просто  логика  вещей
ведет нас к какому-то компромиссу, хотя бы для того, чтобы сэкономить силы
для решающего броска. Так поступают велосипедисты на  дальних  дистанциях.
Идут кучно, колесо в колесо, а на последнем километре  делают  рывок.  Там
уже выясняется, кто победит.  Победитель  диктует,  второму  волей-неволей
приходится вступать в переговоры. И может быть, лучше договориться заранее
о цене первого приза и второго.
   - Вот именно, - сказал Сэй Маленький.  -  Важно  проникнуть  в  пещеру,
каким путем - не  имеет  значения.  И  нет  греха,  если  мы  поживем  там
полгодика в свое удовольствие. Разве мы  не  заслужили  награду,  в  конце
концов? Йийиты швырнули нас в  космос,  заставили  отдуваться  за  всех  и
занялись собственными делами - вероятно, забыли давным-давно. Вернемся  мы
через двенадцать лет или через двенадцать  с  половиной  -  не  составляет
разницы.
   - И ты решил вступить в переговоры, Рэй?
   - Нет, не решил... Но похоже, что мы вынуждены. Логика вещей...
   - Вступить в переговоры и поверить на слово Джэю, который обманул всех,
помогавших ему, увел чужие деньги и чужие материалы,  чужой  труд  оплатил
дутыми акциями, пустыми обещаниями, он даже  не  собирался  их  выполнять.
Поверить Джэю, который не остановился перед тем, чтобы  собственную  дочку
выбросить в космос, почти на  верную  гибель.  Да  он  пообещает  вам  что
угодно: треть пещеры, половину, три четверти, а прибывши  первым,  закажет
феям тысячу солдат, только вы и видели эту пещеру...
   Кажется, в тот раз  я  переубедил  товарищей,  но  ненадолго.  На  Джэя
работала физиология. Мы устали, телу хотелось отдохнуть от  перегрузок,  и
мозг, мнимый владыка тела, подыскивал подходящие  оправдания  для  отдыха.
Снова и снова слышал я все те же доводы: "Логика вещей...  Трезвая  оценка
фактов... Цифры показывают... Вынуждены считаться..."
   - У них собран цвет науки, лучшие ученые мира. У  них  обеспечены  идеи
для трех девяток.
   - Разрыв все увеличивается. Полгода гонимся, не можем догнать.
   - Хорошо, допустим, прибыв раньше, Джэй выставит у входа тысячу солдат.
Ну а если мы прибудем раньше? На "Паломнике" двигатель на килограмм  лучей
в секунду. Джэй направит его на пещеру и пришлет ультиматум: "Сдавайтесь -
или сожгу с феями вместе".
   - И вы согласны капитулировать?
   - Нет, но логика вещей...


   Однажды к нам в аппаратную, где мы с  моим  счастливым  соперником,  не
глядя друг Другу в глаза,  мрачно  монтировали  саркофаги,  зашел  капитан
Рэй...
   - Хочу познакомить тебя с одной тетрадкой, - сказал он, покусывая губы.
- Мне кажется, что твое... наше упрямство отчасти  связано  с  недостатком
информации. Вот тут Джэтта записала по памяти подробные рассказы  Тэя.  Ты
прочти, как складывалось на самом деле пребывание в райской пещере.
   Я прочел. Поскольку  это  был  пересказ  рассказов,  я  и  не  стараюсь
сохранить стиль Джэтты, ее претензии на  литературное  изящество.  Излагаю
суть...
   После третьего пира, когда еда чуть ли не из глаз сочилась, Тэй  и  его
спутники занялись  благоустройством.  Палатку  заменили  сборным  домиком,
сначала двухкомнатным, потом пятикомнатным. Подвесили к своду пещеры сотню
люстр. Заказали растительность: клумбы, ягодник, фруктовый  сад  и  десять
соток дикого  запущенного  леса.  Выспались,  нагулялись,  налюбовались  и
заскучали.
   Что бы придумать еще?
   Ничего!
   В   самом   деле:   что   хочется   сытому,   отоспавшемуся,   одетому,
обеспеченному, избавленному от всех житейских хлопот?
   Видимо, нужны  блага  духовные,  во  всяком  случае  -  невещественные:
любовь, дружба, почет, слава, сила, талант...
   А  как  выразить  словами  заказ  на  талант?  "Феи,   заверните   мне,
пожалуйста, полкило таланта".
   Феи таких приказов не выполняли. Не понимали.
   Врач, старший из четырех, естественно, раньше всего подумал о здоровье.
С удовольствием он потребовал бы у фей молодость, но как объяснить им, что
это такое, как овеществить, перевести  на  килограммы?  Доктор  попробовал
заказать себе молодое сердце, но, видимо, не все слабости организма  знал,
не все учел;  вероятно,  нельзя  было  менять  только  сердце.  У  доктора
начались головокружения, спазмы, обмороки.  И  он  не  понимал  отчего.  С
трудом спас себе жизнь, потребовав  прежнее  сердце.  Очевидно,  оно  было
записано каким-то образом в архиве у фей, старое сердце вернулось со всеми
своими невротическими болями, но доктор был  рад,  стал  чувствовать  себя
привычно. А вот Тэя удалось излечить. В пути ему оторвало палец при мелкой
аварии, теперь он потребовал новый.  И  получил  палец,  приехал  с  новым
пальцем на Йийит, демонстрировал  его  медицинским  светилам.  Светила  не
нашли ничего патологического, но и доказательством не  признали.  Ведь  не
было свидетелей, видевших Тэя без пальца.
   Любовь захотел материализовать молодой астроном. Вернее, не  любовь,  а
наслаждение. Уединившись в дальнем углу пещеры, он завел себе целый  гарем
из разноцветных и разнокалиберных одалисок.  Но  темпераментные  любовницы
отравили ему жизнь. Скучая, они ссорились друг с другом, требовали,  чтобы
султан беспрерывно обнимал их или придумывал и заказывал  у  фей  подарки,
всем одинаковые и каждой  -  самый  лучший.  Юный  многоженец  решил  [как
жестокий шах из "Тысячи и одной ночи" (прим.пер.)]  после  ночи  страстных
объятий избавляться от возлюбленных, командовал феям:  "Убрать!"  -  и  те
демонтировали  очередную  красавицу.  На  следующий  же  вечер,   распаляя
воображение, астроном придумывал  красавицу  другого  типа.  Придумывал  и
разочаровывался,  придумывал  и  пресыщался.  Пробовал  он  вызвать  и  ту
единственную, о которой мечтал до отлета. Но та девушка отвергла астронома
на планете Йийит, отвергла и в  пещере  копия,  созданная  феями,  явилась
равнодушная, холодная, насмешливая. Какой помнилась, такой и явилась.
   Хуже всего получилось у того, кому не хватало в жизни почета.
   Это был кладовщик экспедиции: император продовольствия, запасных частей
и горюче-смазочных материалов. Правда,  в  пути  он  носил  громкий  титул
заместителя командира по  общим  вопросам,  и,  поскольку  капитан  погиб,
заместитель требовал теперь, чтобы  его  признали  начальником.  Требовал,
хотя   не   способен   был   командовать.    Исполнительный    аккуратист,
мелочно-заботливый,  педантичный  в  отчетности,  лишенный  инициативы   и
воображения, он совершенно не годился для роли  руководителя.  Кладовщиком
был великолепным, а командиром оказался тупым, упрямым и  заносчивым.  Его
высмеяли и разжаловали, по предложению доктора объявили в феерическом  раю
республику  четверых  равноправных.  Тогда  мрачный  кладовщик  потребовал
самоопределения, получил в свое распоряжение четверть пещеры и заселил  ее
покорными, раболепными слугами. Самыми  раболепными  были  копии  доктора,
астронома и Тэя.
   Но даже до ограниченного  сознания  честолюбца  вскоре  дошло,  что  он
получает  не  почет,  а  суррогат  почета.  Созданные  им   псевдосущества
повторяют его же слова, в сущности он сам себя хвалит перед зеркалом.  Так
что через несколько дней, разогнав сонм рабов, кладовщик вернулся в  общий
дом, вернулся злой, непримиримый, оскорбленный, вынашивая планы мести этим
зазнайкам, узурпаторам пещеры,  которой  владеть  и  распоряжаться  должен
только он, законный заместитель командира экспедиции по общим вопросам.
   Фантазия у него оказалась изощренная,  времени  на  хитроумные  выдумки
хватало.
   К сожалению, в мире фей  завхоз  обладал  еще  и  могуществом.  Он  мог
сказать: "Провалитесь вы все!" И ножки  стульев,  на  которых  сидели  его
недруги, начинали погружаться в землю.  Он  мог  сказать:  "Пусть  колбаса
прирастает к носу мальчишки Тэя!"  И  у  Тэя  на  носу  оказывался  ломтик
колбасы,  розовый,  с  сальными  глазками.  "Пусть  колбаса  отвалится   и
прирастает к его носу!" - отбивался Тэй. Так началась дуэль каверз. Жители
райской обители отравляли друг другу жизнь, пугая невиданными  чудовищами.
Среди ночи в спальнях появлялись гремящие скелеты,  позеленевшие  мертвецы
садились на подушки, по кущам разгуливали вампиры, великаны и драконы,  не
только страшные на вид, но и опасные. И в  этой  дуэли  каверз  порядочные
терпели поражение, они не позволяли себе вредоносных  выдумок,  тогда  как
хитрец изводил их живыми кошмарами, лишил  покоя  и  сна,  заставил  нести
круглосуточное дежурство, всегда быть наготове с обезоруживающим "сгинь!".
К тому же по правилам фей "сгинь" не всегда действовало. Феи  отказывались
разрушать, если в этот момент они сооружали что-нибудь. Как  бы  отвечали:
"Мы заняты, обратитесь в другое время". Хитрый завхоз вскоре распознал это
правило, научился загружать фей на много часов вперед, заказывая им  сразу
целое семейство драконов. В результате однажды, увидев  страшную  морду  с
раздвоенным языком, астроном (тот, что пробовал стать  султаном)  произнес
спасительное "сгинь", но дракон не сгинул, потому  что  феи  в  это  время
творили ему подругу. И несчастный султан был проглочен чудовищем. А Тэй  и
доктор, захватив скафандры, бежали из рая, превращенного хулиганом в ад.
   Несколько недель  они  ютились  в  обломках  ракеты,  мечтая  только  о
возвращении. Времени  было  достаточно,  они  осмотрели  все  повреждения,
поняли, что с помощью фей ракету можно восстановить и  загрузить  горючим.
Тогда и возникла идея о золоте в роли топлива. Но взбалмошный владыка  рая
не желал превращаться в исправного завхоза, выдавать феям наряды на  реле,
электроприводы, блоки и станины. Он даже оградил пещеру колючей проволокой
и поставил цепных тигров у ворот.  К  счастью,  желания  проникали  сквозь
проволоку. Подобравшись тайком к ограде, Тэй  и  доктор  заказывали  воду,
пищу, баллоны с кислородом. Если в этот момент завхоз спал, вода,  пища  и
кислород появлялись, изгнанные из рая были  обеспечены  еще  на  несколько
дней.
   И вот однажды, приближаясь крадучись к ограде, Тэй  и  доктор  заметили
какое-то шевеление в траве. Присмотрелись. Среди лопухов гонялись друг  за
другом, перескакивая через  кочки,  небольшие,  изящные  и  все  одинаково
ослепительно-зеленые чертенята.  Именно  такие,  как  в  детских  сказках:
остролицые, остробородые, с крысиным хвостиком и копытцами.
   - Все понятно, - сказал старый врач. - Подозревал я, что он не в  себе.
Тронулся наш император. В больном мозгу бредовые видения, а феи  принимают
их за приказ.
   Проворные чертенята не обладали никакими  чудесными  силами.  Они  были
безвредны, как всякие мелкие животные такого размера;  словно  тушканчики,
они прыснули в разные стороны, как только Тэй и доктор  перебрались  через
проволоку ("сгинув" предварительно тигров).  Опаснее  оказалось  у  самого
дома. Клумбы, терраса и комнаты кишели змеями,  тоненькими,  проворными  и
такими же пронзительно зелеными, как черти. Целые клубки их, перешибленных
и раздавленных, валялись в спальне  и  на  кровати  завхоза.  Но,  видимо,
многие все-таки укусили  его,  и,  так  как  змейки  представлялись  мозгу
ядовитыми, феи и сотворили их ядовитыми. На кровати лежал посиневший труп.
   Тэй утверждал, что им  с  доктором  не  удалось  оживить  кладовщика...
Возможно, они и  не  очень  старались,  предпочли  обойтись  без  безумца,
строящего козни.


   - Обидно! - сказал я, закончив чтение. - Даже совестно перед феями. Мы,
йийиты, показали себя  не  с  лучшей  стороны,  продемонстрировали  такого
редкостного дурака.
   Рэй прищурил глаза, выражая сомнение:
   - Дурак, но такой ли редкостный? Не надо витать  в  облаках,  Гэй.  Три
четверти, если не девять десятых, даже девяносто девять процентов  мужчин,
уроженцев Йийит, наевшись до отвала, будут от скуки спорить и ссориться.
   - Потому что у  них  нет  других  запросов.  Джэй  и  ему  подобные  не
допускали их к культуре.
   - Потому ли, по-другому ли,  но  запросов  нет.  Сначала  надо  поднять
культурный уровень. Может быть, пойти на то, чтобы допускать  в  пещеру  с
разбором, только воспитанных, культурных, выдержанных.
   -   И   кто   будет   экзаменовать,   устанавливать   должный   уровень
воспитанности?
   - Хотя бы мы, Гэй, по праву  первооткрывателей  заслужившие  этот  пост
риском, напряжением, выстрадавшие его, - не боюсь сказать  откровенно.  Мы
даже обязаны сделать это, чтобы не опозорить лицо нашей планеты.  Если  не
ввести ограничений, мы превратим фей в прислужниц грязного трактира:  "Еще
полпорции, девушка, и проворнее!"
   Тут я взял Рэя за плечи и сказал ему в лицо, довольно грубо:
   - А это не твое свинячье дело, Рэй, разбираться в морали, воспитании  и
престиже. Ты не владелец ракеты, зять и второе  издание  Джэя.  Ты  только
служащий в  обществе  "Справедливость",  капитан  корабля,  принадлежащего
пайщикам,  всем  Жителям  планеты.  Маршрут  определяешь  ты,  а  не  порт
назначения; средства, а не цель. Цель тебе указана перед стартом: обогнать
Джэя, войти в пещеру раньше его, овладеть тайной пещеры в  интересах  всех
граждан поголовно. Овладеть любыми средствами - об этом  и  думай.  А  как
навести порядок в пещере, позаботятся владельцы, те, кто снарядил  ракету,
те, кто кровь проливал, чтобы она стартовала.
   - Если любыми средствами, значит, и путем  соглашения,  -  сказал  Рэй,
высвобождая плечи.
   И вышел, оставив последнее слово за собой.
   Он сказал  последнее  слово,  я  сказал  резкую  истину,  -  все  равно
разошлись мы неубежденные. Каждый подбирал доводы  для  следующих  споров.
Назревал взрыв... И взрыв произошел из-за цифр, даже не очень разительных.
Решался вопрос все о той же перегрузке.
   Опять вынужден я приводить цифры. Без примитивной арифметики  непонятна
суть спора. Кто забыл арифметику, пропускайте!
   Итак, наша скорость в то время  дошла  до  0,75  "с".  Согласно  теории
относительности, эта скорость сама по себе создавала  полуторную  массу  и
давала  полуторную  перегрузку  при  нормальном  ускорении  -  1  "g".   В
дальнейшем, согласно той же  теории  относительности,  масса  должна  была
расти все быстрее, и все труднее  было  бы  догонять  "Паломник"  за  счет
ускорения.  Поэтому  я  предложил  не  терять  времени,   закончить   наши
санаторные вакации, дать 2 "g" (тройная перегрузка при полуторной  массе),
и немедленно, пока масса не возросла. Позже будет труднее.
   Соображения были неоспоримы, но...
   -  Довольно  мы  мучили  себя,   1,5   "g"   достаточно,   -   возразил
Сэй-молодожен.
   А капитан сказал вот что:
   - Ребята, у меня противоположное предложение,  точнее  сказать,  личная
просьба. Об интимном говорить не принято,  но  мы  все  свои  здесь,  одна
семья. Дело в том, что Джэтта ждет ребенка.  И  ребенку,  сами  понимаете,
нужны нормальные условия для развития: при полуторной массе,  ускорение  -
0,66 "g".
   Именно такой режим соблюдался  на  "Паломнике":  при  повышенной  массе
пониженное ускорение, в результате обычный вес, привычный и неизменный. Но
если соблюдать его, за счет чего же мы будем обгонять?
   - За счет чего обгонять будем? - спросил я. И добавил,  что  все  равно
при полуторной массе нормальных  условий  для  развития  ребенка  быть  не
может, разумнее всего уложить Джэтту в саркофаг.
   Но был встречен бурными нападками всех  женщин.  Джэтта  обозвала  меня
бесполым чудовищем, Сэтта - живой машиной,  Гэтта  -  всего  лишь  ходячим
сухарем. Но так как догонять  нам  все-таки  надо  было,  остановились  на
скромном ускорении - 0,9  "g"  (перегрузка  -  1,35),  какой-то  видимости
обгона. Так настроили двигатель и легли спать.
   Что-то хорошо мне спалось в  ту  ночь,  несмотря  на  нервозные  споры,
оскорбления и ревность. Проснулся я  бодрый,  освеженный.  Когда  сознание
прояснилось, подумал: "Какими же мы стали чувствительными, -  живые  весы.
Перегрузка 1,5 тяжеловата, а 1,35 ощущается как заметное облегчение".
   И глянул на приборы. И увидел 0,7. Ускорение - 0,7, перегрузка - 1,05!
   А тогда... тогда я нажал кнопку "Тревога".
   Через несколько минут мои друзья сбежались в рубку,  на  ходу  протирая
глаза и застегивая комбинезоны.
   - В чем дело! Где авария? Кто дал сигнал "Тревога"?
   -  Ребята,  хаффат!  -  сказал  я  с  деланным  пафосом.  -  Измена  на
"Справедливости"! Пока мы спали, кто-то снизил скорость.
   Рэй сказал, зевая:
   - Нас тошнит от твоих фокусов,  Гэй.  Скорость  убавил  я,  потому  что
Джэтта не могла заснуть. Не будить же вас всех, устраивать общее  собрание
ночью из-за такого пустяка. На то я  и  капитан,  я  отвечаю  за  здоровье
каждого.
   - В таком случае, - сказал я, -  предлагаю  выбрать  другого  капитана.
Другого! Который будет отвечать за победу, а не за здоровье.
   Рэй  был  огорчен,  не  подготовлен  к   таком   выпаду,   поэтому   от
неожиданности стал злиться и глупить.
   - А кто достойнее? - закричал он. - Я единственный космонавт среди вас.
Я единственный, кто постоянно  бывал  на  "Паломнике",  я  для  вас  живой
справочник. Без меня "Справедливость" не вышла бы из  дока.  Без  меня  вы
вообще ничего не знали бы о замыслах Джэя, сидели бы по домам, уповали  на
звездочку в зените.
   - Святая истина, - подтвердил Сэй Нижний, моргая сонными глазами. - Рэй
самый достойный. Вся экспедиция - его заслуга. Ты зря бренчишь, Гэй.
   Семь пар  глаз  смотрели  на  меня  с  раздражением,  с  осуждением,  с
презрением даже ("Экий честолюбец! В капитаны  лезет,  туда  же!").  Но  я
сказал... Помню, как нелепо зазвучал мой  голос,  со  слезой,  с  каким-то
надрывом, мне несвойственным:
   -  Ребята,  вы  правы.  Рэй  самый  знающий,  самый   толковый,   самый
заслуженный, самый достойный, самый-самый... Но  подождите  минуточку,  не
торопитесь в спальни. Припомните: для чего мы в космосе? Кто послал нас  и
зачем? Обиженные Джэем послали  нас,  на  свои  пятаки  снарядили  ракету,
кровью прикрыли старт. За что отдал  жизнь  наш  товарищ  Юэй,  чего  ради
осталась вдовой с двумя близнецами Юя?  Во  имя  чего  были  располосованы
лучеметами докеры и монтажники, не допустившие к нам полицейских?  Во  имя
того, чтобы улетели мы, достойные доверия, надежные, неспособные обмануть,
чтобы летел Рэй - самый из нас  достойный,  прирожденный  капитан,  первый
разоблачитель Джэя. Никто лучше Рэя не может вести корабль к победе...  Но
хочет ли Рэй победы? - вот в чем проблема.  Он  говорит  о  соглашении,  о
нравственности, о порядке использования пещеры, о своем престиже, о  праве
быть капитаном, о своем ребенке и своей жене, но только не  о  победе.  За
наше здоровье, за наши жизни он согласен ответить, - за успех отвечать  не
берется. А что такое наши жизни в деле справедливости? Дороже  жизни  Юэя,
что ли? Если восемь жизней  выигрывают  войну,  это  же  дешевка,  даровая
победа. И я клянусь, - это звучит помпезно, но вы знаете, что  я  выполняю
свои клятвы, - клянусь, что дал бы изжарить себя на медленном  огне,  если
бы это помогло  обогнать  Джэя.  И  клянусь  еще,  поскольку  самовольство
процветает на этом  корабле,  что  каждый  раз,  как  только  вы  заснете,
отвернетесь, зазеваетесь, я буду  пробираться  в  рубку  и  ставить  рычаг
двигателя на 3 "g". Можете выламывать двери, можете запереть меня  и  даже
убить,  но  тогда  уж  будьте  честными.   Радируйте   домой   на   Йийит:
"Справедливость"  меняет  название.  Отныне  мы  -  "Обманутые   надежды".
Намерены поделить пещеру с Джэем и в личных  усадьбах  разводить  цветочки
для собственных жен. Каждый заботится о себе!"
   Я выпалил все это единым духом, потому что за  долгие  вечера  сто  раз
обдумал  свои  доводы  и  подыскивал  формулировки.  У  нападающего   есть
преимущество внезапности. Он знает, что  намерен  говорить  и  делать,  он
наступает,  навязывает  свой  план  битвы.  Вынужденный  обороняться,  Рэй
собирался с мыслями, постепенно понимая,  что  защищает  бесславное  дело.
Остальные молчали, но я видел в  их  глазах  колебание,  а  не  осуждение.
Только Джэтта надула губки с презрительным  высокомерием.  Она  ничего  не
поняла, ничего не слышала и не хотела слышать. Для нее я был гнусный  раб,
бунтующий против господина, мои слова не имели смысла.
   Я продолжал, воспользовавшись молчанием:
   - Ребята, мы устали, мы при последнем издыхании, наших человеческих сил
не хватает. Но есть выход: гипотермический сон. Шесть ванн готовы,  только
включай охлаждение. Автоматика еще не отработана,  правда.  Но  все  равно
двое останутся дежурными, кто покрепче, пожилистее.
   - А ты гарантируешь, что мы выйдем из сна благополучно? -  спросил  Сэй
женатый.
   - Когда ты отчаливал в  космос,  кто  гарантировал  тебе  благополучное
возвращение? - ответил я.
   Молчание.
   - Думайте,  ребята,  думайте.  Чем  мы  занимаемся?  Себя  бережем  или
обгоняем Джэя?
   И  Гэтта,  изменница  Гэтта,  считавшая  меня  бессердечным,   черствым
сухарем, первая сказала со вздохом:
   - Гэй прав. Будем гипотермироваться. Я согласна.
   - Я тоже, - присоединился Пэй. Женившись, он перестал быть  моим  эхом,
но стал эхом жены.
   Сэй женатый сказал:
   - Эх, была не была, риск благородное дело. Только дайте  нам  с  Сэттой
три дня отсрочки, чтобы проститься как следует.
   А Сэй холостой, Сэй обойденный буркнул:
   - По мне, хоть сейчас. Смертельно надоели вы мне со  своими  сварами  и
ухмылками. И будите меня попозже, прямо у ворот пещеры.
   Тогда и Рэй выдохнул:
   - Мы тоже, я и Джэтта.
   Самолюбив он был. Понял, что рискует войти в историю в бесславной  роли
разумного и трезвого генерала, отстаивавшего капитуляцию.
   - Ты подлец! - взвизгнула Джэтта. - Ты трус, обманщик, ты не мужчина. Я
тебя ненавижу, презираю, ненавижу, ненавижу! Дурой была, что любила  тебя,
все  отдала,  всем  пожертвовала.  Могла  быть  женой  Цэя,   генеральшей,
хозяйкой. Он бы меня защитил, не совал в гроб ради подонков-демагогов.
   Удивляться Джэтте нет причин. Так ее воспитывали,  с  пеленок  внушали,
что мир состоит из хозяев и слуг. И Рэя она считала  хозяином,  владельцем
космической яхты. "Хочу  -  дальше  лечу,  хочу  -  поворачиваю".  Невесту
догнал, выручил, спас - и конец приключениям. Вместе с верными  преданными
слугами любящие спешат домой.
   И вдруг преданные предают сюзерена. Голос возвышают, требуют  жертв.  И
господин уступает им почему-то. Слякоть, а не принц!
   И оказалось в ракете только двое живых, а при них - шесть тел. Шесть ни
живых и ни мертвых, бескровно-бледных, со стеариновыми лицами и синеватыми
щеками, колыхающихся  в  насыщенном  растворе,  словно  мертвые  рыбы,  не
способные ни всплыть, ни утонуть.
   Шесть  колыхающихся  и  двое  ползающих,   перемещающихся,   бессменные
вахтеры: я и Пэй.
   Пэй остался со мной, так получилось. Я-то предполагал взять в пару  Сэя
Большого, второго холостяка. Но Сэй считал  себя  и  без  того  обиженным,
обойденным,  не  желал  жертвовать   еще,   взваливая   добавочно   тяжкое
многолетнее дежурство.
   - Пусть молодоженчики отрабатывают, - сказал он.
   - Может, и правда тебе подежурить, Пэй? - предложила Гэтта. - Наверное,
это нехорошо с моей стороны, но мне кажется, я так засну спокойно.
   И Пэй согласился блюсти покой молодой жены. Допускаю,  что  и  о  своем
спокойствии подумал. Побаивался, что, оставшись в одиночестве,  я  разбужу
Гэтту... И кто  там  знает,  не  вспыхнут  ли  старые  чувства,  когда  мы
останемся с глазу на глаз.
   Признаюсь честно, думал я о такой возможности.
   Мечтал немножко, осуждая и стыдя себя. Не могу поручиться, нет  у  меня
стопроцентной уверенности, что, оставшись один, я выдержал бы характер, не
разбудил  бы  именно  Гэтту.  Когда  очень  хочется,  мозг  находит  самые
основательные  доводы,  убеждая  себя,  что  желание  допустимо,  разумно,
полезно, необходимо, даже остро необходимо, преступно было бы не выполнить
его.
   Так или иначе, остались мы с Пэем.
   И была у нас скорость - 0,77 "с", а у "Паломника" - 0,79 "с". И  разрыв
- 42 световых дня. По расчетам, по расчетам...
   Конечно, мы сразу же взялись за вторую производную. Форсировали  режим,
дали себе двойную перегрузку, на следующий день -  двухсполовинную,  потом
тройную. Чтобы переносить ее лучше, оборудовали баки с тяжелым  раствором,
залезали туда с утра, потом сидели от обеда до ужина...  И  спали  тоже  в
баке. Перегрузку отключали только в утренние часы - для  профилактического
осмотра и ремонта.
   Итак, два  бака,  наполненные  мутноватой,  сизо-голубой  от  ледотаина
плотной  водой,  два  отделения  аквариума.  В  каждом   вместо   рыбы   -
четырехпалое существо с лупоглазой маской, пристегнутое ремнем  к  креслу.
Надоедает же болтаться, - то всплывать, то тонуть.  Существо  тяжко  дышит
через  гофрированную  трубку  и  время  от  времени  приподымается,  чтобы
взглянуть на табло. Потому что это единственное наше  занятие:  выдерживая
перегрузку, догонять.
   - У нас 0,8 "с", у них - 0,82 "с".
   - Пэй, прибавим еще 0,2 "g"?
   Под маской наушники и микрофон, но разговариваем мы  редко.  Дел  мало,
все сводится к терпению и ожиданию, а просто так беседовать неохота. С тех
пор как Пэй отнял у меня Гэтту, дружба разладилась, и не  только  по  моей
вине. Оказывается, мы дружили потому, что не спорили, а  не  спорили,  так
как Пэй всегда соглашался со мной. Но  монолог  перед  зеркалом  кончился,
верное зеркало помутнело. Я говорил уже, что Пэй - верующий по  натуре,  а
верующие либо верят каждому слову, либо не верят  ни  единому.  Почему-то,
отбив у меня невесту, Пэй потерял в меня веру. Он не доверял  более  моему
вкусу, моим суждениям и  решениям,  он  сомневался  в  моих  предложениях.
Каждое приходилось сопровождать доказательствами.  Это  было  полезно  для
самопроверки, но утомительно. И я разговаривал  с  Пэем  только  о  нуждах
дела.
   - Слушай, давай прибавим 0,2 "g".
   - Но мы же условились, что 3,2 - на пределе  безопасности.  Мы  обязаны
сберечь свое здоровье и работоспособность.
   Сберечь обязаны. Но велика ли разница: 3,2 или 3,4? Очень  уж  медленно
ползут цифры на табло. И первая производная еще в их  руках.  Дистанция-то
растет между нами.
   Жду час, потом пробую противоположный подход:
   - Пэй,  я  был  прав:  3,2  -  явный  предел.  Видимо,  на  этом  мы  и
остановимся. Большего нельзя требовать от организма.
   - Нет, это вопрос привычки, - отвечает  он.  -  Пластичность  организма
безгранична. Вспомни, какие перегрузки переносят летчики-испытатели. Будем
тренироваться,  прибавляя  малые  порции.   Давай   попробуем   3,4   "g".
Притерпимся, сам увидишь.
   Подействовало!
   Прибавляем. Форсируем. Сгибаемся от добавочной тяжести, еще  двенадцать
кило навалилось. Дышать тяжело, заметно тяжелее, чем раньше.  Грудь  давит
на живот, плечи - на сердце. Побаливает, проклятое.  А  что  на  приборах?
Ага, интерферометр  дрогнул,  красное  смещение  все  меньше.  Выравниваем
скорости, выравниваем.
   Ждем. Терпим. Дышим. Улыбаемся, глядя на стрелки.
   Наконец наступает торжественный момент, когда красное смещение исчезает
совсем. Скорости сравнялись: у нас - 0,84 "с" и у  них  по  расчетам  0,84
"с". Дистанция 45 световых  суток.  Но  отставание  кончилось.  А  теперь,
набирая  темп,  потихонечку,  полегоньку  мы  начнем  сокращать   просвет,
сближаться, сближаться, пока на каком-то этапе мы  обойдем  Джэя,  покажем
ему корму...
   Даже дышать легче, несмотря на перегрузку. Даже не жалко усилий,  чтобы
вылезть из бака, разыскать  деликатесы,  закатить  торжественный  обед.  С
тостами за первую производную.
   Теперь беспокоиться не о чем. Пожирая атомы, верный фотонный конь несет
и несет нас по беговой  дорожке  космоса  к  заветному  финишу.  Догоняем,
догоняем, догоняем.  Уменьшается  и  уменьшается  отставание.  Сегодня  45
световых суток, а там 44... 43... А там поравняемся, а там обойдем...
   Единственная забота - время убить. Не знаю,  чем  занимал  голову  Пэй.
Лично я вспоминал тома с поручениями. Надо же будет  вообразить  себе  все
эти шубки, платьица, туфельки, сапожки, браслеты и серьги, очки,  протезы,
слуховые аппараты, механические игрушки,  кухонные  автоматы,  кресла  для
безногих,  заказанные  пославшими  нас.  Ведь  феям  надо  это  изобразить
толково, зримо: форму, расцветку, покрой, устройство, материал...  Но  это
потом. До того прежде всего разобраться  в  тайне  пещеры.  Серия  опытов.
Опыты и начнутся с заказов. Что феи выполняют, что не способны  выполнить?
Тут мы и поймем, как организована эта феерия.
   Недели две прожил я в блаженном благодушии. За Пэя не ручаюсь,  он  все
вздыхал, ворочаясь  в  своем  баке.  А  дальше  в  покой  вторглось  нечто
несуразное.
   Наблюдения не подтвердили расчетов.
   Ничего мы не выиграли на самом деле. Когда у нас было 0,84 "с"  -  и  у
них было 0,84 "с". У нас стало 0,85 "с" - и у них 0,85 "с". Сегодня у  нас
0,88 "с", значит, и у них 0,88 "с". Как бы надетые на жесткую ось,  мчатся
в пустоте две ракеты, сохраняя все ту же дистанцию - 45 световых суток.
   Что это означает? Только одно:  "Паломник",  как  и  мы,  ввел  тройную
нагрузку. Но не могли же эти неженки и  сибариты  вдруг,  без  подготовки,
взвалить на себя тройную тяжесть! Следовательно, как и  мы,  они  легли  в
анабиоз, оставив только двух-трех дежурных инженеров.
   - Вероятно, все управление поручили автоматам, - говорит Пэй.  -  Этого
надо было ожидать. На "Паломнике" лучшие конструкторы мира.  Джэй  недаром
их взял с собой. Конечно, они не сидели сложа руки.
   - Тогда и нам нужна  полнейшая  автоматизация,  Пэй.  Прошляпили  мы  с
тобой. Пускай роботы уложат нас спать, и кончатся споры, прибавить или  не
прибавлять две десятых. Машинам и пяти- и десятикратная перегрузка ничто.
   Пэй хмыкает с насмешливым сомнением:
   - Берешься? Справишься?
   Прикидываю мысленно.
   Сейчас мы с Пэем все контролируем,  проверяем,  устраняем  неполадки  и
принимаем решения. Если мы спим, надо дублировать все  наши  действия.  Ко
всем важным узлам пристроить  автоматы  контроля,  смонтировать  ремонтные
роботы - сегодня у нас их всего два. В роботехнике я не очень силен -  это
специальность братьев Сэев. Но самое сложное  -  принимать  решения.  Надо
предусмотреть и  ввести  в  программу  все  возможные  неожиданности,  все
причины аварий, а также все каверзы, которые могут придумать  для  нас  на
"Паломнике". Программу лучше бы поручить Рэю, тут он  мастер.  И  наконец,
программа для пробуждения. Предполагалось, что я разбужу Гэтту и Сэтту,  а
потом уже под наблюдением наших медичек мы  вернем  к  сознательной  жизни
всех остальных. Как же проинструктировать автоматы, чтобы  они  ничего  не
упустили в тонком и рискованном процессе выхода из анабиоза? Тут нужны все
знания Гэтты и Сэтты.
   - Будить придется, - говорю я Пэю. - Всю команду, кроме Джэтты только.
   - Буди, буди, и поскорей! - В тоне Пэя насмешка. - И подготовь  честное
признание, что зря терзал всех нас, а теперь не знаешь, как выбраться.
   Я представил  себе  мрачные  лица  просыпающихся,  вообразил,  как  это
каждому в отдельности заново объясняю, почему не  сумел  обойтись  без  их
помощи, покорно сношу ворчание Сэя Большого, язвительные насмешки  Малого,
презрительную улыбку Рэя. И после  всего,  испив  чашу  унижений  до  дна,
начинаю оправдываться, что я не виноват, не мог  предусмотреть  все  финты
"Паломника".
   "Ну и что же ты предлагаешь теперь? - спросит Рэй  с  кислой  миной.  -
Полную, стопроцентную автоматизацию? Что это даст?"
   В самом деле, что даст?
   Помню, наш профессор по теории  изобретательства  говорил,  что  всякий
конструктор  должен  начинать  с  вечного  двигателя,  то  есть   мысленно
представить себе идеально выгодную машину, не  потребляющую  энергию,  без
трения, без веса, невозможную машину, которая ничего не тратит и дает все,
что нужно. На практике-то будет что-то похуже этого идеала.  Но  иной  раз
видишь сразу: выигрыш от  идеала  так  мал,  что  и  тужиться,  изобретать
подобное не стоит.
   Допустим, стопроцентная автоматизация  смонтирована.  Что  это  даст  в
итоге?
   Мы не отстанем, только и всего.
   А нам обогнать надо.
   "Раздумье в баке" - так назвал бы я следующую главу, если бы делил свою
жизнь на главы.
   Почему раздумья в баке, а не  действия?  Потому,  во-первых,  что  тело
протестует. Так трудно выбираться наружу, так утомительно перемещать себя,
поневоле  прежде  всего  спрашиваешь:  "Стоит  ли  двигаться?  Нельзя   ли
обойтись? Подожди, подсчитай, взвесь, не пори горячку!"
   И расчет неизменно  показывал:  горячку  пороть  незачем,  можно  и  не
вылезать из жидкости.
   Лишний вес развивал вдумчивость.  Интересно  бы  провести  анкету:  кто
вдумчивее, тощие или толстяки?
   Раздумья преобладали еще и потому, что мы с  Пэем  вдвоем  не  способны
осуществить  радикальные  переделки.  За  каждым  предложением   неизбежно
следует: "Придется разбудить  ребят".  Но  лишний  раз  будить  лежащих  в
анабиозе не просто и не безвредно. Не  скажешь,  посоветовавшись:  "Ладно,
обойдется без тебя, спи дальше!" Нужны серьезные  основания,  следует  все
продумать, предусмотреть, рассчитать...  И:  "Сиди,  Гэй,  нечего  горячку
пороть!"
   Итак, на сцене все те же  лохани  с  мутноватой  жидкостью.  Лупоглазые
существа в черных трико, пристегнутые за пояс к стенке.  Лениво  шевелятся
руки, лениво всплывают пузырьки из-под  воротника,  лениво  барахтаются  в
тяжелой  голове  неповоротливые   мысли,   неуклюжие,   нечеткие,   словно
спросонья. Из этих медлительных мыслей  надо  выстроить  что-то  разумное,
изящное, оригинальное, до чего не додумались на "Паломнике".
   - Тужишься понапрасну, там же лучшие умы собраны! - бубнит  Пэй.  -  Мы
против них кустари, мы подмастерья. Не тебе тягаться с ними, самонадеянная
ты личность, Гэй.
   - Согласен, мы кустари, мы подмастерья. Но  тягаться  взялись,  обещали
обогнать. На каждый их выпад должны придумать ответ. Кто придумает за нас?
   - А ты воображаешь, что там будут сидеть  сложа  руки?  У  Джэя  лучшие
конструкторы мира. Они давно продумали всю партию на десять ходов  вперед.
На что ты надеялся, собственно говоря?
   Вот именно, на что мы все надеялись?
   Говоря коротко, на выносливость. Надеялись на энтузиазм  и  возмущение,
на то, что мы, молодые,  крепкие  и  сердитые,  больше  приложим  усердия,
больше усилий, чтобы обогнать, и в конце концов обгоним.
   С самого начала так  складывалось,  что  мы  все  время  видели  только
ближайший порог. Мы рвались на старт, а нам не давали  вступить  в  гонку,
старались удержать волокитой и  лучеметами.  И  нам  все  казалось  тогда:
только бы переступить порог космоса, только  бы  отчалить,  дальше  пойдет
само собой.
   Само собой не  пошло.  Мы  напрягались  месяц,  второй  и  полгода,  но
отставали и уставали, и большинству не хватило терпения, выдержки, желания
обязательно обогнать. Пришлось мне вступить в борьбу, в трудную  борьбу  с
друзьями, соратниками. И  мне  казалось:  лишь  бы  убедить  их,  лишь  бы
устранить павших духом, уложив в саркофаги, дальше пойдет само собой.
   Павшие духом заснули, несгибаемые остались. На что ставили мы  с  Пэем,
на что надеялись? На нашу несгибаемость, на  мягкотелость  соперников?  Но
вот и соперники уложили своих мягкотелых в саркофаги, выставили против нас
несгибаемые автоматы. На что нам надеяться теперь? За счет чего обгонять?
   Думай, Гэй, думай что есть силы!
   Итак, главный козырь вырван у  нас.  Автоматы  заведомо  выносливее.  В
лучшем случае мы сравняемся с ними, не отстанем.  Борьбу  за  скорость  мы
проиграли в результате или - не  будем  прибедняться  -  не  выиграли.  Но
впереди возможна еще борьба за  потолок  -  за  окончательную,  наивысшую,
экстремальную скорость.
   Потолок же всех возможных скоростей в природе - с - скорость света.
   С - идеал, к нему можно только стремиться, никогда не достигая.  Для  с
надо затратить бесконечную энергию - бесконечную в математическом  смысле,
не в поэтическом: бесконечное количество тонн топлива на каждый  килограмм
груза.
   Бесконечных запасов, конечно, нет ни на "Паломнике", ни у нас.
   И "Паломник" и наша "Справедливость" рассчитаны примерно на  0,95,  как
предел - на 0,96 "с".
   Однако для фотонной ракеты все - топливо: стенки, перегородки,  мебель,
аппараты, одежда, консервы, мы сами.
   Снова пустим в ход излюбленные и привычные наши  козыри:  выносливость,
невзыскательность, долготерпение,  самоотречение.  Отправим  в  топку  все
лишнее, не самое необходимое. Спалим  даже  нужное,  даже  нужное,  но  не
ежечасно, но не каждую минуту: перегородки, полы, столы и кресла, запасные
инструменты, запасы пищи, теплую  одежду...  Спящие  спят,  им  наряды  не
нужны. Что мы получим в идеале?
   В идеале - 0,98 "с".
   Все равно крохоборство! Беда в том,  что  при  околосветовых  скоростях
топливо тратится не только на разгон.  Заметная  часть  его  -  все  более
заметная - идет на ненужное приращение массы. С чем  это  сравнить?  Проще
всего с обжорой: лишь часть  пищи  он  сжигает  в  работе,  а  из  прочего
наращивает жир, ему же, обжоре, мешающий двигаться,  дышать,  жить.  Но  в
отличие от толстяка, который может,  попостившись,  за  счет  своего  жира
прожить недельку-другую, наш субсветовой жир бесполезен, он  накапливается
с большими затратами, а  потом  сам  собой  исчезает  при  торможении,  не
производя никакой работы. Но именно он, этот бесполезный  жир,  определяет
предельную скорость ракеты. Для скорости 0,96 "с" масса ее вырастает в три
раза с половиной, для скорости 0,98 "с" - в пять  раз.  В  семь  раз  надо
увеличить массу для 0,99, а для 0,999 "с" - в 23 раза.
   Но нет у нас 23-кратной массы и нет даже семикратной. 0,98  "с"  -  наш
потолок, практически даже недостижимый.
   Снова строю в уме идеальную машину "Допустим". Допустим, получилось все
задуманное. Допустим, мы спалили все и даже самих  себя.  Скорость  у  нас
0,98 "с", - на самом-то деле меньше, но допустим. За четыре  года  пути  -
четыре года у нас до торможения - мы выигрываем 8 процентов  от  светового
года, то есть один световой месяц.
   А "Паломник" опережает нас на полтора месяца сейчас.
   Кроме того, и на "Паломнике", увидя, что  мы  догоняем,  тоже  кинут  в
топку какие-нибудь перегородки. И если они выжмут 0,97  "с",  нам  уже  не
обогнать их, тогда и при скорости света мы выйдем к цели одновременно.
   Но это же невозможно - достичь скорости света. Это  и  означает  вечный
двигатель - бесконечные запасы энергии неведомо откуда,  идеальная  машина
без трения, без потерь.
   - Пэй, а Пэй! Пэй, ты не спишь? Ты знаешь, Пэй, что мы проигрываем?
   Зашевелился в своем баке.
   -  Я  рад,  что  твоя  неуемная  наивность  выдохлась   наконец.   Я-то
давным-давно знаю, что мы проиграли.
   - Вот как? С каких пор ты знаешь это?
   - С тех самых пор, когда паломники заметили  нас.  У  Джэя  лучшие  умы
мира. Смешно было думать, что они не найдут способ, как  превзойти  нас  -
дилетантов.
   - Вот тебе на! Оказывается,  все  это  время  я  сижу  рядом  с  унылым
пораженцем. Для чего мучится, задыхается,  хватается  за  сердце,  высунув
язык, предлагает увеличить перегрузку на две десятых?
   - Так зачем же нам терзаться, Пэй? Давай повернем домой!
   Нет, он не согласен поворачивать. Он считает, что долг  надо  выполнить
до конца. Если нас послали, мы обязаны  отдать  все  силы,  всю  кровь  до
последней капли.
   Что это означает практически? По мнению Пэя, мы  должны  высадиться  на
планете Фей и пробиваться в пещеру с оружием в руках. Но ведь Джэй дремать
не будет,  он  закажет  сколько  угодно  солдат  и  выставит  охрану,  нас
перестреляют,  как  зайцев.  Пэй  не  сомневается,  что  перестреляют,  но
считает, что мы обязаны отдать свою кровь до последней капли.
   Никогда я не мог представить  себе  психологию  мучеников,  добровольно
всходящих на костер. Мне кажется,  я  бы  боролся  до  последней  секунды,
лягался, кусался, хоть бы стукнул своего палача. Не мог понять, что это за
существа  -  мученики:  герои,  энтузиасты,  увлекающиеся   натуры,   рабы
минутного порыва или же тупые фанатики, упрямо отказавшиеся рассуждать.  И
вдруг в соседнем баке оказался подвижник, мой же давнишний товарищ,  и  он
собирается взойти на костер... из-за унылой добросовестности, из-за  серой
беспомощности. Нет, это поразительно! Вникните во всю глубину  переживаний
Пэя. Годы и годы заточения в душном баке, долготерпение, разлука  с  милой
женой, - и все это без надежды, без цели,  только  в  ожидании  того  дня,
когда придет срок отдать жизнь просто так, чтобы долг выполнить.
   Но самое смешное в том, что подвиг Пэя никому не нужен. Он может взойти
на свой костер с гордо поднятой головой или с трусливыми слезами, умоляя о
пощаде, - для йийитов это безразлично. Они послали нас не на  смерть,  нас
послали обогнать и занять пещеру Фей. Пещера им нужна  -  не  безрадостный
подвиг Пэя.
   Осудим безнадежное уныние пораженца. Осудим. А как победить?
   Неужели уповать  только  на  случайность,  на  аварию  "Паломника",  на
встречный метеорит, на перегоревшие автоматы,  на  то,  что  испортятся  и
основные  и  дублирующие,  страхующие  одновременно,   на   ошибку   чужих
локаторов, на перегрев чужого двигателя? Выйти на старт в надежде,  что  у
лидера вдруг соскочит колесо, а мы, целые и свежие, обгоним его на вираже.
   А если колесо соскочит у нас?
   И разве за тем нас послали,  чтобы  мы  пассивно  следовали  в  хвосте,
уповая только на аварию в  ракете  убегающих?  Да  нет  же,  нас  обгонять
посылали, а не следовать. Но как-то не доходило до меня раньше, что погоня
за преступником не спорт. Тут неуместны равные  шансы,  туфли  одинакового
образца, вес не свыше нормы, объем бака в  пределах...  Преступник  должен
быть пойман, даже если он бегает лучше. Бегущего преследуют на автомобиле,
автомобилиста на самолете, вслед самолету летят радиограммы... На  чем  же
догонять  фотонную  ракету,  развивающую  скорость  света,   предел   всех
возможных скоростей?
   Бак.  Мутно-сизая  жижа.  Словно  потревоженные  пузырьки,  неторопливо
всплывают  мысли.  Неуклюжие.  Несобранные.  Неоформленные.   Но   времени
достаточно. Четыре года для размышлений. Все можно додумать до конца.
   До конца и с самого начала. Ошибку мы допустили еще на  Йийит,  еще  до
старта, решив на ракете преследовать ракету. Впрочем, нет, не ошибку, я не
точно выразился. Мы проявили инертность мышления, мы рассуждали пассивно и
потому выбрали самый ненадежный вариант. Бегуну  трудно  догонять  бегуна,
автомашине - автомашину, ракете - ракету. Обгон - иное качество.  Обгонять
лучше по другой дороге и лучше бы  на  другой  машине.  Не  на  ракете,  у
которой скорость света - предел.
   Но считается же,  что  скорость  света  вообще  предел  всех  возможных
скоростей. Предел! Не кажется ли вам, что странноватый это закон  природы?
Как это скорость может быть предельной? Скорость - понятие  относительное.
Кто ограничит скорость моего движения по отношению к дальней галактике,  к
которой я никакого отношения не имею? А если та галактика разгоняется?
   Еще такое  рассуждение:  я  зажег  фонарик.  Одни  фотоны  полетели  со
скоростью света направо, другие - налево. Какова скорость удаления  правых
фотонов от левых?
   Задаю этот вопрос соседу.
   - Гэй, ты сходишь с ума от  безделья.  Физика  давно  ответила  на  эти
детские "почемучки". Скорость света - это предел скорости  взаимодействия,
предел движения вещества и предел скорости  передачи  энергии  в  вакууме.
Между твоими разлетающимися фотонами нет передачи энергии и не может  быть
взаимодействия. Нет физического смысла в вопросе об их взаимной скорости.
   Пэй прав, как всегда. Есть такая формулировка в  учебнике  для  первого
курса.
   Но сейчас я замечаю: в этой уточненной формулировке по крайней мере две
лазейки. Вот что значит искать лазейки настойчиво.
   Скорость света - предел для движения в вакууме. Но что такое физический
вакуум?  Нельзя  ли  его  уничтожить?  Или  хотя  бы  переделать   вакуум,
видоизменить его свойства? Или найти его пределы и вырваться за пределы?
   Будь  я  дома,  на  Йийит,  я  бы  занялся  этим  -  изучением  свойств
физического вакуума, воздействием на вакуум.
   Но здесь у меня нет хорошо оснащенной лаборатории, в моем  распоряжении
мысли и бак.
   Я нахожу вторую лазейку.
   Скорость света - предел скорости движения вещества.
   А если не вещество?
   Вспоминается фантастическое: передача человека по радио. В романах  это
делается так: человек развертывается атом за  атомом,  как  изображение  в
телевидении, каждый атом превращается в лучи; где-то  в  другом  месте,  в
приемнике, лучи превращаются обратно в атомы, атомы выстраиваются  ряд  за
рядом, возникает тот же человек, но на другой планете.
   Заманчивая фантазия. Но и она требует своей техники: на нашей планете -
передатчик, в пещере Фей - приемник...
   Стойте! Кажется, идея? Минуточку! Соберу мысли!
   "Хочу пить!" - подумал Тэй, и стакан с  водой  появился  рядом.  Именно
такой, какой был у него в воображении:  граненый,  запотевший,  с  толстым
мутноватым стеклом...
   Значит, пещера Фей - приемник воображаемых  образов,  приемник  мыслей,
природный, естественный или оборудованный кем-то.
   С какого расстояния принимаются мысли?
   В популярных книгах пишут о  бабочках,  чующих  друг  друга  за  десять
километров. Да что бабочки? Сколько есть преданий о чувствительных женах и
матерях, ощутивших гибель любимого на фронте за тысячи километров.
   Тысяча километров -  маловато,  тысячи  километров  для  нас  -  ничто.
Триллионы бы...
   И тут всплывает в памяти:
   "Гэй, я тебе одному скажу, только не насмехайся. Я действительно  видел
сон, три раза подряд одно и то же. Джэтту тащат куда-то, она отбивается  и
кричит: "Рэй, Рэй, спаси!" И  потом  она  лежит  в  гробу.  Гроб  странный
какой-то, стеклянный..."
   Да, я посмеивался тогда, но ведь потом мы узнали, что все это на  самом
деле происходило на "Паломнике",  за  сорок  световых  суток  от  нас,  за
триллион  километров   примерно.   С   такого   расстояния   несовершенный
мыслеприемник в черепе сонного Рэя принял сигналы бедствия от Джэтты.
   - Пэй! Слушай, Пэй! Есть разговор. Ты не спал?
   - Нет, я задумался просто.
   - О чем?
   - Ни о чем, просто так. Вспоминал дачу родителей. Как там  хорошо  было
лежать на лужайке, смотреть на кроны, бороздящие  облака.  Стебельки  тебе
спину щекочут; славно пахнет сыростью, землей,  прелыми  листьями,  мураши
балансируют на травинках. И облака в небе меняют форму; какое-то похоже на
лошадь, а потом оскалилось, две собаки грызутся, а потом вообще  растаяло,
распустилось в голубизне. Хорошо!
   - Подумай, старик, секунду назад ты был у  себя  на  даче  и  мгновенно
перенесся в космос, в ракету. Вот это скорость! Нам бы такую.
   - Но это же псевдоскорость, Гэй. На самом деле я не вылезал из бака.
   - А как ты полагаешь, какова подлинная скорость мысли?
   - Не знаю, надо бы посмотреть "Справочник психолога". Вероятно, не  так
велика. Когда думаешь, часы проходят незаметно. А ведь  это  все  в  мозгу
происходит, внутри черепа, в тысяче с чем-то кубических сантиметров.
   И добавил с тяжким вздохом (в наушниках я услышал этот вздох):
   - Завидую я тебе, Гэй. Завидую твоей  непробиваемой  наивности,  твоему
непреходящему умению жить  мыльными  пузырями.  И  не  замечать,  что  они
лопаются тут же, все твои мыльные пузыри.
   "А я не завидую тебе, - подумал я про себя. - Не завидую, дорогое  мое,
нормальное и трезвое бывшее зеркало. Какую судьбу  избрал  ты  себе,  Пэй?
Четыре года сидеть в баке, считая себя безнадежно  проигравшим  и  гордясь
трезвостью. Сидеть, ничего не ожидая, ни на что не  надеясь,  чтобы  через
четыре года выйти со склоненной шеей на плаху. Тоска! Предпочитаю  мыльные
пузыри".
   Итак, Рэй уловил мысленный зов Джэтты на космическом  расстоянии  в  40
световых суток. И уловил (вот что самое важное!) раньше, чем мы узнали  об
этом по радио. Биоинформация  шла  быстрее  радиоинформации.  На  сколько?
Сейчас нелегко выяснить, в корабельный журнал я не записал про сон Рэя. Но
на глазок это было дней за десять до прибытия  послания  от  разгневанного
папаши Джэя.
   Получается раза в полтора быстрее. Не на пятьдесят семь  ли  процентов?
Тогда фазовая скорость играет тут роль.
   В полтора раза быстрее света. Достаточно.
   Не знаю, как вел бы я исследования, будь я  дома,  на  родной  планете.
Вероятно, занялся бы изучением вакуума, опытами  по  уничтожению  вакуума,
свойствами безвакуумности. Но здесь отсутствие лаборатории, и  перегрузка,
и бак толкали меня к мыслепередаче, только к ней. Генератор  же  мыслей  у
меня был при себе, в черепной коробке, и была  неограниченная  возможность
проводить опыты с ним.
   Первый вопрос: может ли излучать образы мой собственный генератор,  мой
лично? Как известно, далеко не у всех, йийитов способности к телепатии.
   Попробуем.
   В  соседнем  баке  дремлет   мой   несочувствующий   друг,   обладатель
внутричерепного приемника. И хорошо, что дремлет. Мозг,  освобожденный  от
собственных мыслей, чувствительнее  к  чужим.  Большинство  телепатических
откровений принимается в гипнозе, во сне, в бездумном  полусне.  А  ну-ка,
Пэй, принимай текст!
   Передаю такую картину: на обрыве над озером мы сидим втроем: Гэтта, Пэй
и я. Себя стараюсь показать со стороны, в профиль, как бы глазами Пэя. Вот
такой сидит, длинноносый, с покатым лбом, и  вихры  на  мокром  лбу.  День
жаркий и томный, лесные полянки в пестрых пятнах от бликов  и  листьев,  а
вода вся в блестках толченого солнца. И  у  Гэтты  блестки  в  глазах.  Ей
весело, у нее припадок развеселой нежности. Вдруг  она  начинает  целовать
меня, щедро, быстро, жадно, словно клюет лицо.
   "Гэтта, что с тобою, мы же не одни!"
   "А мне наплевать, пусть смотрит, как я люблю  тебя,  пусть  знает,  что
одного тебя люблю. И не стыжусь, я по-настоящему люблю".
   И целует, целует жадно, приговаривая: "Этому глазу еще не  досталось...
и носу обидно, и верхней губе, и нижней тоже..."
   Дошло! Дошло, честное слово! Пэй сопит, скрежещет зубами. Даже привстал
в своем баке, зло таращит глаза.
   - Что с тобой, старик? Приснилось что-нибудь?
   - Нет... так... ничего особенного!
   Жду, чтобы Пэй задремал. Изобретаю следующий сценарий.
   Вот сидим мы оба в баках, Гэй  в  профиль,  длинный  нос  торчит  между
выпуклых очков. Вдруг он поворачивает голову к  двери.  Гэтта  выходит  из
коридора. Вся мокрая, раствор стекает с нее, мокрые следы на полу.
   "Гэтта, что с тобой? Кто тебя разбудил?"
   "Никто, я  сама.  Тоскливо  очень.  На  самом  деле  мы  не  спим,  все
понимаем".
   "Твой муж в соседнем баке, Гэтта. Растолкать его?"
   "Нет, к тебе хочу, Гэй. Я не люблю мужа. Он скучный".
   Сработало, Пэй опять сопит и стонет.
   Для чего  я  мучил  несчастного  Пэя?  Не  из  мести.  Мне  нужно  было
установить наилучшие, оптимальные условия мыслепередачи. В дальнейшем, уже
с согласия Пэя и при его  участии,  я  разнообразил  опыт,  внушая  соседу
нейтральные образы: кресты,  треугольники,  зигзаги  и  прочее.  В  общем,
биопередача получалась, и очень яркая. Ничего такого в прошлом  у  нас  не
бывало. Возможно, благоприятствовали особые условия субсветового полета  с
утроенной массой и перенапряженным вакуумом в ракете и вокруг нее.  Еще  я
замечал, что металл помогает информации, в особенности тяжелый  -  свинец,
висмут, золото, ртуть. Когда я прислонялся  головой  к  свинцовым  стойкам
бака,  образы  становились  явственнее.  Перегородки  же,  в   особенности
деревянные, и всякие сетки экранировали психические волны, отводили  их  в
стороны; кресты и  треугольники  расплывались,  очертания  их  становились
размытыми. Еще замечали мы, что увиденное глазами  передается  легче,  чем
воображаемое. Если я смотрю на рисунок, Пэй принимает  отчетливее.  И  вот
что я сделал: я подобрал копии фотографий, снятых Тэем в пещере,  увеличил
их, вмонтировал свой собственный портрет. Смотрел и  воображал:  вот  стою
там, среди скал, поросших мхом, разглядываю  друзы  кристаллов  на  своде,
возможно, что кристаллы эти и есть  мыслеприемники.  Это  я  стою,  задрав
голову, я, Гэй, стою в мокром трико  и  лупоглазых  очках,  я  очень  хочу
стоять там. Принимайте меня, феи. Пусть будет живой Гэй в вашей пещере!
   Кто  знает,  на  каком  расстоянии  действует  мыслеприемник  фей?   Уж
наверное, он не слабее, чем в голове Рэя.
   Попытка - не пытка. Я ничем не рискую. Да и нет другого выхода.
   Не удалось сегодня - через месяц попробую еще раз.
   Та же проекция на экране. Скалы, поросшие  мхом,  друзы  кристаллов  на
своде, весь свод - сплошная люстра  в  переливах,  в  сверкании  подвесок.
Небывалые, неестественные, Тэем придуманные кусты в форме скрипок,  лир  и
винтов. Ручеек меж камней, и у ручья я сам - в черном трико, в  лупоглазой
маске...
   Не вышло? Тогда еще раз, через месяц: крутые  скалы,  поросшие  мхом...
друзы... свод-люстра... скрипки, лиры и винты. Я в лупоглазой маске.
   А через месяц опять: мох. Друзы. Люстра. Скрипка. Маска.
   И Пэя я уговаривал пробовать. Но  он  не  верил  в  успех.  Потаращится
минуту и рукой махнет: "Все равно не выйдет".
   Но мы же ничем не рискуем. Терять нам нечего.
   Повторяю через месяц: мох, люстра, скрипка...
   И опять. И опять.
   И вдруг, не помню уж в какой раз, в десятый  или  двадцатый,  образ  не
исчез, закрепился  в  воображении.  Остались  покатые  скалы  с  пушистыми
пятнами мха и  плоскими  лишайниками,  геометрические  букеты  кристаллов,
прозрачный ручей, бегущий  по  цветным  камешкам.  Неужели  я  навообразил
столько разных оттенков и форм? А обрамление, наоборот, растворилось, ушел
куда-то проекционный экран  в  матово-чугунной  раме,  зеленоватая  стенка
бака, соседний бак...
   - Пэй, где ты?
   Повернул голову. Нет Пэя. Слева дорожка, огибающая  скалу,  похожую  на
слона. Не видел я такой скалы, не воображал такой.
   Жарко. Пить хочется. Соку бы.
   На траве у моих ног стакан с прозрачным апельсиновым соком.  Подношу  к
губам. Ароматно. Сладко и кисловато. Приятно холодит.
   Конец испытаниям. Приняли меня феи.



   ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

   "Приняли меня феи". После этих слов было написано: "Конец".
   Признаюсь, я с беспокойством дочитывал записки Гэя. Длился полет, полет
со всеми перипетиями разгона, потом размышления в баке, все меньше страниц
оставалось до переплета, на этом  скудном  пространстве  могло  уместиться
только сообщение о неудаче. И вдруг: "Приняли меня феи". Ну а дальше что?
   - Есть продолжение у этой книги? - спросил я у киберсправочника,  моего
постоянного гида в библиотеках чужих планет.
   - Зачем продолжение. Человек? Ясно все. Чего не хватает тебе?
   Но я считал, что не хватает многого. По-моему, самое интересное  только
начиналось. Столько напряженных ситуаций, столько  сюжетных  возможностей!
Успел ли Гэй подготовить  пещеру  к  обороне?  Как  отбился  от  нападения
приспешников Джэя? Ведь он был  один  там,  разочарованные  джэисты  могли
уничтожить  всю  пещеру  фотонным  огнем.  И  что  стало   с   пассажирами
"Справедливости"? Что они сказали, как повели себя, увидев в  пещере  Гэя?
Удалось ли им вернуться на родную планету и там понаделать таких же пещер?
И как сложилась жизнь на планете Йийит, когда каждый житель смог  запросто
заходить в пещеры и требовать: "Хочу..."
   Кибер бесстрастно смотрел на меня своей цельносварной физиономией.
   - Удивительное множество посторонних вопросов у тебя. Человек. Кажется,
у вас - людей - есть пословица: "Один... э-э... литератор столько вопросов
задаст, что десять ученых не ответят". Ты же просил отчет  Гэя,  инженера,
представителя точного знания. Гэй уяснил  себе,  что  фотонная  ракета  не
может обогнать фотонную ракету, и нашел принципиально иной способ  обгона.
И сообщил, что этот способ удался. Что еще?
   - Сколько угодно "еще". А судьба Гэя? Ведь в пещере-то оказался  не  он
сам, а  его  двойник,  копия.  С  двойниками  всегда  столько  конфликтов,
кинематографических поворотов! Пожелал ли  двойник  Гэя,  чтобы  в  пещере
появился двойник Гэтты? Кого она любила на самом деле? Были они счастливы?
А кроме того, ведь оригинал-то, сидя в баке, не ведал,  что  опыт  удался.
Вероятно, он  продолжал  свою  мыслепередачу,  и  каждый  месяц  в  пещере
появлялся новый Гэй.  Несколько  Гэев,  все  одинаковые,  штампованные,  с
одинаковыми вкусами и воспоминаниями, все  влюбленные  в  Гэтту.  Подумай:
десятка два двойников с цветами встречают своего прародителя,  прообраз  и
эталон.
   - Не было этого.
   - Почему?
   - Предусмотрено было. Зачем же допускать такую бестолочь?
   - Ага, значит, в пещере жили такие разумные существа,  некие  феи?  Она
была феидальной, а не феерической.
   - Не совсем так. Но разве ты не понял еще?
   Молчу.
   - Не слишком сообразительны  твои  соплеменники,  Человек.  Или  ты  не
лучший представитель своего мира?
   Униженно признаю себя не лучшим представителем. Прошу разъяснений.
   -  Удивляюсь,  как  можно  не  догадаться!  Пещера   была   космической
гостиницей, аварийным складом на большой трассе. Такие мы  расставляем  на
безлюдных планетах. Но в Галактике же тысячи  цивилизаций,  тысячи  рас  и
биологических  типов,  невозможно  на  каждом  складе  хранить  баллоны  с
воздухом тысячи сортов и продукты на тысячи видов желудка. Ну вот,  вместо
гигантских хранилищ сооружается автомат-закусочная на все вкусы. Странники
заказывают нужного состава среду: кислород,  или  аммиак,  или  воду,  или
расплавленный кварц - кому что требуется.  И  продукты  любого  сочетания,
строения, консистенции... В конечном итоге ведь всякие продукты состоят из
атомов. На планете Йийит не знали  про  космические  гостиницы.  Это  была
окраинная отсталая планета, примерно на вашем уровне цивилизации. Для  них
и субсвет был великим достижением, о суперсвете они не помышляли даже.
   - Не помышляли, а  изобрели  все-таки.  Голова  у  них  работала.  -  Я
обиделся на "отсталых, на нашем уровне цивилизации".
   - Изобрели, что сумели. 1,5  "с"  -  не  бог  весть  какое  достижение.
Мыслепередача всего лишь  первая  ступень  суперскорости.  Но  Гэй  ничего
другого не мог сотворить. Впрочем, он упоминает и о главном пути,  о  том,
который приводит к подлинному техническому решению: об уничтожении вакуума
или  выходе  за  пределы  его  -  в  другое   пространство.   Умозрительно
догадывался,  примитивная  техника  йийитов  не  позволяла  вырваться   из
вакуума.
   - А все же догадался.
   - Догадывался. Такое бывает в космической истории. Закон неравномерного
развития мысли. Изобретает тот, кому необходимо изобрести.  Выход  находит
оказавшийся  в  безвыходном  положении.  Консультанты  Джэя  считали  себя
победителями, они и не помышляли о суперсвете. А  Гэю  иначе  нельзя  было
обогнать. Ведь его устраивал только обгон. Только обгон!


   Вот такая история произошла в дальнем космосе, на некой планете  Йийит.
Конечно, на Земле ничего подобного  быть  не  могло:  иные  условия,  иная
обстановка. На земных дорогах скорость ограничена,  запрещено  обгонять  в
населенных пунктах, на пригорках, поворотах, в узких местах - в общем,  не
рекомендуется обгонять. Даже и знака такого нет среди предписывающих:
   "Только обгон".

Last-modified: Sun, 18 Nov 2001 14:50:30 GMT

Оцените этот текст: