Луиджи Пиранделло. Госпожа Фрола и ее зять господин Понца
---------------------------------------------------------------
© перевод Марина Гасанова-Мийат (interpres110(a)tin.it)
---------------------------------------------------------------
Ну, можете себе представить нечто подобное? В самом деле, можно дойти
до массового безумия, не имея возможности разобраться, кто из этих двоих
действительно сумасшедший: госпожа Фрола или ее зять господин Понца.
Подобные вещи происходят только в Вальдане, в этом злополучном городе,
который, как магнит, притягивает разных экстравагантных чужаков!
Одно из двух: или он умалишенный, или она; третьего не дано; кто-то
один из этой парочки наверняка рехнулся. Поскольку дело не может быть ни в
чем другом, как только в этом... Однако лучше изложить все по порядку.
Клянусь вам, что я подавлен той тревогой, в которой обитатели Вальданы
пребывают уже три месяца, а до самой госпожи Фролы и ее зятя господина Понцы
мне нет никакого дела. Ведь, если им и вправду пришлось пережить несчастье,
то верно и то, что хотя бы одному из них посчастливилось лишиться рассудка,
и другой ему в этом помог и продолжает помогать таким образом, что
невозможно, повторяю, разобраться, кто из этих двоих действительно
сумасшедший; и уж конечно, лучшего утешения они не могли себе придумать.
Однако мыслимо ли, повторяю, держать целый город в таком ужасном неведении?
Не давая при этом никаких указаний, помогающих отличить призрак от
действительности. В городе царят смятение и беспрестанная растерянность.
Каждый встречный ежедневно видит перед собой эту парочку, смотрит им в лицо,
зная, что один из них помешан; изучает, всматривается, следит за ними
и...ничего! Никто не в состоянии понять, кто же из них... где призрак и где
действительность. Естественно, у каждого обитателя рождается пагубное
подозрение, что действительность и призрак одно другого стоят, и что любая
действительность может оказаться призраком и наоборот. Вам это кажется
недостаточным? На месте господина Префекта я непременно - ради душевного
спокойствия жителей Вальданы - выселил госпожу бы Фролу и ее зятя господина
Понцу.
Однако все по порядку. Упомянутый господин Понца прибыл в Вальдану три
месяца тому назад в качестве секретаря Префектуры. Снял квартиру на окраине
города в новом доме, том самом, который прозвали "Улей". Там, на последнем
этаже, маленькая квартирка. С тремя окнами с видом на сельский пейзаж,
высокими и печальными (так как фасад, обдуваемый северным ветром и глядящий
на все эти бледные огороды, хотя и будучи новым, неизвестно отчего приобрел
невероятно грустный облик), и с тремя окнами, выходящими во двор, в том
месте, где заворачивают перила общего балкона, разделенного решетчатыми
перегородками. Наверху с перил свисает множество корзиночек, готовых при
необходимости в любой момент быть спущенными вниз на шнуре.
Однако в то же время господин Понца, ко всеобщему удивлению, снял в
центре города, а именно на улице Святых, дом 15, еще одну меблированную
квартирку из трех комнат и кухни. Оговорив при этом, что она понадобилась
ему для тещи, госпожи Фролы. И действительно, спустя пять - шесть дней
прибыла теща; господин Понца отправился за ней на вокзал один и, проводив ее
на квартиру в центре города, предоставил самой себе.
Что ж, вполне понятно, когда, выйдя замуж, девушка покидает
родительский дом и следует за своим супругом, хотя бы и в другой город;
однако не совсем ясно, почему мать, покинув родной город и собственный дом,
не желая разлучаться с дочкой, следует за нею и при этом поселяется отдельно
в городе, где они обе пришлые. В этом случае приходится признать, что между
тещей и зятем существует такая несовместимость, что жить под одной крышей им
совершенно невозможно, даже при упомянутых обстоятельствах.
Естественно, все в Вальдане сначала так и думали. И конечно, тот, кто
потерпел из-за этого ущерб в глазах обитателей, был господин Понца. Что
касается госпожи Фролы, если кто-то и утверждал, что во всем этом есть доля
и ее вины - из-за недостатка снисходительности, из упрямства или
нетерпимости - все полагали, что все же ее тянула к дочери материнская
любовь, даже если она и была обречена жить отдельно от нее.
В подобном суждении о госпоже Фроле и в том мнении, которое сразу же
сложилось у всех о господине Понце - то есть, что он человек жесткий, даже
жестокий, - большую роль сыграла, надо сказать, и внешность обоих.
Коренастый, без шеи, смуглый, как африканец, с густыми, жесткими волосами на
низком лбу, густыми и суровыми бровями, соединяющимися на переносице, с
длинными и густыми, блестящими, как у полицейского, усами, с угрюмым,
неподвижным взглядом темных, почти без белка глаз, в котором выражалась
грубая, гневная и еле сдерживаемая сила - неизвестно, то ли от мрачных
терзаний, то ли от раздражения при виде людей - господин Понца, конечно, не
завоевывал симпатий и не располагал к близкому знакомству. В то время как
госпожа Фрола - хрупкая, бледная пожилая женщина с тонкими,
аристократическими чертами лица - обладала выражением хотя и
меланхолическим, однако ненавязчивым, приятным и любезным, не исключающим
радушное ко всем отношение.
И вот госпожа Фрола сразу же преъявила обитателям Вальданы
доказательство своего радушия, совершенно в ней естественного, отчего в душе
у всех сразу же возросла неприязнь к господину Понце; всем ясно представился
кроткий нрав этой женщины, не только уступчивой и терпимой, но и полной
всепрощающей снисходительности к тому злу, которое причиняет ей зять; кроме
того, стало известно, что господин Понца не просто отправил несчастную мать
жить отдельно, но и дошел в своей жестокости до того, что запретил ей
видеться с дочкой.
Однако госпожа Фрола, нанося визиты дамам Вальданы, немедленно и с
настойчивостью опровергала эту жестокость, умоляюще складывала руки и
выражала откровенное сожаление по поводу сложившегося об ее зяте мнения. Она
тут же начинала воспевать все его достоинства, описывать его с наилучшей
стороны: о том, как он любит ее дочку, как ее лелеет, как внимателен не
только к жене, но и к ней самой, да, да, и к ней самой, своей теще; всегда
заботлив, бескорыстен... Ах, нет же, он совсем не жесток! Просто дело в том,
что господин Понца не желает ни с кем делить свою женушку, дойдя до того,
что даже та привязанность, которую полагается питать к собственной матери (и
которую, по ее признанию, она несомненно питает), не должна исходить от нее
напрямик, а только через него, через его посредничество, вот так. Да, это
может показаться жестоким, однако это не так; дело совершенно в ином,
совершенно в ином, о чем она, госпожа Фрола, прекрасно знает, но мучится
оттого, что не может высказать. Природа, вот... да нет, скорее, какое-то
заболевание... как бы это сказать? Господи, да ведь достаточно заглянуть ему
в глаза. Может быть, поначалу они и производят жуткое впечатление, но тому,
кто умеет в них читать так, как она, эти глаза скажут все: в этом человеке
сокрыт целый мир любви, из которого жена не должна никогда выходить и в
который никто другой, даже мать, не должны вторгаться. Ревность? Может быть;
однако это слишком пошлое определение того чувства исключительного права, на
котором зиждется его любовь к жене.
Эгоизм? Но это тот эгоизм, который бросает всю вселенную к ногам
любимой женщины! Эгоизмом была бы, пожалуй, ее попытка силой вторгнуться в
это замкнутое пространство их любви, зная при этом, что ее дочка счастлива и
так любима... Для матери этого должно быть достаточно! С другой стороны,
неправда, будто она совсем не видит дочку. Два - три раза в день она
навещает ее: заходит во двор их дома, звонит, и та сразу же показывается в
окне.
Как дела, Тильдина?
Прекрасно, мама. А у тебя?
Слава Богу, доченька. Спусти корзину!
Та спускает корзину с письмом, в котором сообщает, как правило, в
нескольких строках о новостях текущего дня. Вот, ей вполне довольно этого.
Так продолжается уже четыре года, и госпожа Фрола привыкла. Cмирилась, да. И
это положение уже почти не доставляет ей страданий.
Как с легкостью можно себе представить, подобная кротость госпожи Фролы
и эта привычка - как она выражается - к мученичеству тем хуже сказывались на
репутации ее зятя господина Понцы, чем тщательнее она силилась оправдать его
в своих пространных речах.
Поэтому с истинным возмущением и, я бы сказал, с опаской дамы Вальданы,
которых впервые накануне посетила госпожа Фрола, воспринимали известие о
столь же неожиданном визите господина Понцы, попросившего уделить ему две
минуты, чтобы сделать "вынужденное заявление", если это, конечно, не
доставит дамам беспокойства.
Весь пылая, почти задыхаясь, с еще более жестким и угрюмым взглядом,
чем обычно, с платком в руках, который вместе с манжетами и воротником
рубашки разительно выделялся своей белизной на фоне смуглой кожи, черной
шевелюры и такого же черного костюма, господин Понца не переставая вытирал
пот, капающий с его низкого лба и выскобленных, фиолетовых щек, однако не
из-за жары, а от явного усилия над собой, отчего его большие руки с
удлиненными ногтями дрожали; появляясь то в одной, то в другой гостиной
перед дамами, глядящими на него почти с испугом, он интересовался вначале,
не посетила ли их накануне его теща, госпожа Фрола; затем с нарастающей
мукой, усилием и волнением спрашивал, говорила ли та о своей дочке и о том,
что он якобы запретил матери видеться с ней и приходить к ним в дом.
Дамы, видя его в таком волнении, естественно, спешили заверить, что
госпожа Фрола, хотя и упоминала действительно об этом запрещении, однако
чрезвычайно хвалила зятя и даже добавила, что вовсе не обижается на него и,
более того, ни в коей мере не вменяет ему в вину сей запрет.
Однако, услышав подобный ответ, вместо того, чтобы успокоиться,
господин Понца начинал волноваться еще сильнее; его взгляд становился
тверже, пристальнее, угрюмее; лоб еще гуще покрывался крупными каплями пота;
и в конце концов, совершив над собой неимоверное усилие, он делал свое
"вынужденное заявление".
А именно, все очень просто: госпожа Фрола, бедняжка, хоть это и может
показаться невероятным, лишилась рассудка.
Да, вот уже четыре года, как она помешалась. И ее помешательство
выражается как раз в том, что она верит, будто он не позволяет ей видеться с
дочкой. С какой дочкой? Та умерла, скончалась четыре года тому назад; а
госпожа Фрола с горя лишилась рассудка, что, пожалуй, и лучше, так как это
безумие стало для нее убежищем от боли и отчаяния. Только отказавшись верить
в смерть дочери и считая, будто он, ее зять, не позволяет им встречаться,
она сумела не впасть в полное отчаяние.
Единственно из великодушия к несчастной, он, господин Понца, уже четыре
года потворствует сему прискорбному помешательству, несмотря на то, что это
требует от него немалых жертв: ведь ему приходится содержать два дома, один
для себя, другой для тещи, неся при этом больше расходов, чем он может себе
позволить; к тому же, и вторую жену, которая, по счастью, из милосердия
охотно соглашается, вынуждает в свою очередь потворствовать душевнобольной.
Однако милосердие, чувство долга, конечно... но лишь до некоторой степени:
учитывая его общественное положение, господин Понца не может позволить,
чтобы в городе о нем думали такие жестокие и невероятные вещи, будто он из
ревности или по каким-либо другим причинам запрещает несчастной матери
видеться с собственной дочкой.
Сделав сие заявление, господин Понца кланялся ошарашенным дамам и
удалялся. Однако не успевало изумление дам хоть немного утихнуть, как вновь
появлялась сама госпожа Фрола и с ласковым выражением печальной рассеянности
просила извинить, ежели по ее вине посещение господина Понцы испугало дам.
После чего госпожа Фрола, в свою очередь, с самой невинной в мире
простотой и естественностью объявляла - по огромному секрету, конечно! ведь
господин Понца все же занимает важный общественный пост, и именно по этой
причине она в первый раз остереглась говорить о том, что могло бы
отрицательно сказаться на его карьере, - а именно, что несчастный господин
Понца, отличнейший, безупречный секретарь Префектуры, учтивый, точный во
всех делах, во всех своих мыслях, полный множества прекрасных достоинств,
господин Понца, бедняга, только в этом единственном деле не... не владеет
более своим рассудком, вот; это он, горемыка, на самом деле помешался; и его
безумие заключается именно в уверенности, будто супруга скончалась четыре
года назад и будто это она, госпожа Фрола, сошла с ума, считая свою дочку
живой. Нет, им руководит не желание каким-то образом оправдать перед людьми
собственную почти безрассудную ревность и жестокий для матери запрет
встречаться со своей дочкой, нет; он, бедняжка, в самом деле верит в то, что
его жена скончалась, а та, что теперь с ним живет, это вторая супруга.
Прескорбнейший случай! Ведь своей чрезмерной страстью этот человек
действительно сам чуть не доконал, чуть не погубил свою молодую и хрупкую
женушку, дойдя до того, что пришлось ее даже отнять у него тайком и спрятать
в клинике. И что же, этот несчастный, у которого и так уже от любовного жара
серьезно повредился рассудок, совершенно обезумел: он решил, будто супруга и
вправду скончалась, и эта мысль так прочто укоренилась в его мозгу, что
невозможно было его разубедить даже тогда, когда спустя год она вновь
предстала перед ним, живая и цветущая, как прежде. Он принял ее за другую;
пришлось даже с помощью родственников и друзей симулировать вторую свадьбу,
что полностью вернуло ему умственное равновесие.
Теперь у госпожи Фролы, по ее мнению, есть некоторые основания
подозревать, что зять полностью восстановил свои умственные способности и
что теперь он лишь притворяется, будто считает вторым свой нынешний брак с
целью держать жену только для одного себя, не позволяя ей ни с кем общаться,
так как, видимо, иногда его одолевает страх, что ее могут вновь тайком у
него отнять.
Ну, конечно. Чем же еще можно объяснить ту заботу, ту обходительность,
которыми он окружил ее, свою тещу, если и в самом деле верит, будто женат
теперь на другой? По идее, ему не следует чувствовать себя обязаным по
отношению к той, которая якобы является теперь его бывшей тещей, не так ли?
Обратите внимание, что госпожа Фрола приводит этот аргумент не в качестве
довода его помешательства, а чтобы доказать самой себе полную оправданность
ее подозрений.
- А пока, - заканчивала она со вздохом, приобретавшим на ее губах вид
грустной, ласковой улыбки, - а пока моя бедная дочка вынуждена притворяться,
будто она - это не она, а совсем другая; и мне самой тоже приходится делать
вид, будто я лишилась ума и отказываюсь верить в смерть собственной дочери.
Это мне, слава Богу, не стоит труда, поскольку вот она, моя дочка, жива и
здорова; мы встречаемся, разговариваем; однако я обречена жить на
расстоянии, даже видеть и говорить с ней мне приходится издалека, чтобы он
мог продолжать верить, или делать вид, будто бы верит - Боже упаси! - в
смерть моей дочки и будто та, что с ним теперь живет, это вторая супруга.
Однако, повторяю, какое это имеет значение, если таким образом удалось
вернуть покой обоим? Я знаю, что моя дочка любима, счастлива; я ней вижусь,
беседую; ради их любви я смирилась с своим положением и с тем, что меня
принимают за сумасшедшую, сударыня. Что ж, терпение...
Вот я и говорю, не кажется ли вам, что в Вальдане есть отчего разинуть
рот и выпучить глаза, как у полоумных? Кому из этих двоих прикажете верить?
Кто из них сумасшедший? Где действительность и где призрак?
На все эти вопросы могла бы дать ответ госпожа Понца. Однако на ее
слова нельзя полагаться, если в присутствии мужа она играет роль второй
жены; как, впрочем, нельзя доверять и тому, что в обществе госпожи Фролы она
выдает себя за ее дочь. Следовало бы отвести ее в сторону и выяснить правду
с глазу на глаз. Однако и это невозможно. Господин Понца - помешан он или
нет - и впрямь ужасно ревнив и никому не показывает свою благоверную. Держит
ее в доме наверху, как узницу, под замком; и уже сам этот факт, безусловно,
говорит в пользу госпожи Фролы; в то же время господин Понца утвеждает,
будто вынужден прибегать к подобным действиям, и даже более того, будто жена
сама от него этого требует, боясь, как бы госпожа Фрола неожиданно не
явилась к ней в дом. Возможно, это только предлог. Кроме того, господин
Понца действительно не держит в доме прислугу. Говорит, будто это ради
экономии, ведь ему приходится платить аренду за два дома; он даже взял на
себя обязанность ежедневно самому покупать продукты; а супруга, которая, по
его словам, не приходится дочерью госпоже Фроле, из сострадания к той, то
есть к несчастной пожилой даме, бывшей теще своего мужа, тоже взвалила на
себя всю, даже самую черную домашнюю работу, отказавшись от помощи прислуги.
Всем это показалось в некоторой степени чересчур. Однако верно и то, что
если такое положение дел не объясняется чувством сострадания, то причиной
сего является ревность супруга.
А пока городской Префект удовольствовался объяснением господина Понцы.
Хотя, конечно, внешность, да в немалой степени и поведение этого господина
не говорят в его пользу, уж во всяком случае в глазах большинства
вальдановских дам, склонных скорее верить госпоже Фроле. А та и впрямь
всегда спешит показать им полные нежности записки, которые дочка спускает ей
в корзине на веревочке, и еще множество разных свидетельств, которым
господин Понца однако не придает ни малейшего значения, утверждая, будто они
были выданы ей из сострадания, ради поддержания обмана.
В любом случае, очевидно одно: оба проявляют друг к другу удивительный,
трогательнейший дух самопожертвования; и каждый из них с бережной
снисходительностью относится к воображаемому помешательству другого. При
этом оба рассуждают с таким здравым смыслом, что можно только удивляться,
так что никому в Вальдане никогда не пришло бы в голову, что один из них
рехнулся, если бы они сами этого не утвеждали: господин Понца о своей теще,
а госпожа Фрола о своем зяте.
Госпожа Фрола часто заходит в Префектуру проведать зятя, спросить у
него какого-либо совета, иногда ждет его у выхода, чтобы он сопроводил ее за
покупками; со своей стороны, господин Понца, довольно часто в свободные
часы, а также каждый вечер наведывается к госпоже Фроле в ее меблированные
комнаты; всякий раз, столкнувшись на улице, они тут же продолжают путь
вместе, проявляя друг к другу величайшее радушие; он подает ей правую руку,
а если пожилая дама устала, подставляет ей свое плечо; и так они следуют
дальше среди хмурого раздражения, изумления и замешательства прохожих,
которые изучают, всматриваются, следят за ними... однако ничего! Никто до
сих пор никоим образом не в состоянии разобраться, кто же из них
сумасшедший, где призрак и где действительность.
1917
Перевод М. Гасановой - Мийат
Апрель 2006 г.
Last-modified: Fri, 13 Oct 2006 09:49:49 GMT