Джон Бойнтон Пристли. Другое Место
-----------------------------------------------------------------------
J.B.Priestley. The Other Place (1953). Пер. - В.Ашкенази.
Авт.сб. "Затемнение в Грэтли". М., "Правда", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
-----------------------------------------------------------------------
Неподалеку от Бакдена, в верховьях Уорфа, в долине среди высоких
торфяных холмов лежит Хабберхолм - прелестное крошечное местечко: старая
церковь, паб и мост через Уорф, в пору таяния снегов довольно полноводный.
Летом он обычно мелеет, и тот, кто после двухчасовой прогулки дожидается
открытия паба, может скоротать время на мосту, глядя, как блестит и играет
вода. Когда я подошел, там уже стоял коренастый черноволосый человек лет
сорока, явно чем-то разочарованный; он мрачно смотрел вниз и жевал
потухшую сигару. "Неужели Хабберхолм ему не понравился?" - подумал я и
заговорил с незнакомцем.
Мы обменялись мнениями о погоде и о красотах здешней природы, а затем я
попытался удовлетворить свое любопытство. Я сказал, что Хабберхолм моя
давняя любовь и я непременно приезжаю сюда хотя бы раз в год.
- Правильно делаете, - отозвался он, - хорошо вас понимаю.
- Между тем, - заметил я, - у вас такой вид, словно Хабберхолм вас
разочаровал.
- Вы знаете, так оно и есть, - медленно ответил незнакомец. Голос у
него был низкий, глуховатый, а выговор иностранный - американский или
канадский. - Только не в том смысле, в каком вы думаете, сэр. Тут все в
порядке. Лучше не бывает. Но мне его так описали, что я решил: это то
самое место, которое я ищу. А оказалось совсем не то.
Он умолк и принялся раскуривать свою сигару, считая, очевидно, что
сказал вполне достаточно. Потом, чтобы я не вздумал усомниться в его
дружелюбии, спросил, где я остановился.
Выяснилось, что мы оба будем ночевать по соседству, в чудной деревушке
под названием Кеттлуэлл, но в разных гостиницах. Мы поболтали еще немного
и направились в Кеттлуэлл; я предложил вместе пообедать, и он - правда, не
сразу: пришлось подчеркнуть, что я старше и, кроме того, я дома, а он
все-таки за границей - согласился быть моим гостем. На обратном пути я
узнал, что его зовут Харви Линфилд, он инженер из Торонто; был женат, но
развелся; у него есть маленькая дочка, она сейчас живет у его сестры.
Говорил он довольно охотно и, как видно, был рад собеседнику, но при всем
том чувствовалось, что он разочарован или сбит с толку и на душе у него
пасмурно.
После обеда мы перешли в небольшую гостиную, находившуюся в полном
нашем распоряжении, закурили сигары и выпили отличного ржаного виски,
которое Линфилд принес к столу в знак благодарности за гостеприимство.
Тут, наконец, я осмелился намекнуть, что, по-моему, он чем-то расстроен. Я
не скрывал своего любопытства.
- Значит, вы решили, - напомнил я ему, - что Хабберхолм - то самое
место, которое вы ищете. - И я выжидающе посмотрел на него.
- Это что-то невозможное, - признался он, разглядывая обгоревшую бумагу
на каминной решетке. - Я сам с трудом в это верю, так уж вы и подавно не
поверите. Попробовал однажды рассказать и запутался. Не будь вы писатель,
я бы теперь уже не взялся во второй раз. Но вы ездите по свету,
встречаетесь с людьми и, наверно, много слыхали историй о всяких
удивительных и необъяснимых штуках. Ладно... послушайте еще одну.
Совершенно невероятную. Мне такого никогда не выдумать, имейте в виду, -
продолжал он, устремив на меня серьезный взгляд. - Я бы даже не знал, с
чего начать. Вот если бы вы мне это рассказывали, другое дело. Я бы не
поверил. Но я ведь не писатель, я простой инженер, и вы должны мне
поверить. Давайте еще выпьем, и я вам все расскажу.
И вот что я услышал.
Компания, в которой я работаю, начал Линфилд, заказала машину одной
фирме в Блэкли, и меня послали туда посмотреть, как идут дела. Выяснилось,
что неважно. Вас интересуют подробности? Я думаю, нет. В общем, они не так
уж много напороли, но все равно мне пришлось сидеть в Блэкли и наблюдать,
как они это исправляют. А в придачу к блэклейской электротехнической
компании я получил и сам Блэкли. Это было в прошлом году в ноябре, забыл
вам сказать.
Вы знаете Блэкли? Удивительный город - не успеешь приехать, уже хочется
бежать куда глаза глядят. Особенно в ноябре: дождь льет и льет, и такое
впечатление, что солнце больше не светит; во всяком случае, я его не
видел. Такой город можно построить только в наказание самим себе. Блэкли
всегда рад самому темному и дождливому ноябрьскому дню. Когда я вставал,
было еще темно, а часам к четырем уже темнело снова, и непрерывно шел
дождь. И даже если в помещении опускали шторы и включали свет, я не
замечал, чтобы становилось светлее. Сначала я думал, у меня что-то с
глазами.
Я остановился в привокзальной гостинице с прекрасным видом на
железнодорожные пути. Там тоже было темно и сыро. Я трижды менял номер, но
они все друг друга стоили. Кормили нас в кафе, где все - буфеты, крышки на
блюдах, судки с уксусом и маслом, ножи и вилки - было таких исполинских
размеров, что сразу хотелось заказать жареного быка. Но жареного быка
здесь не подавали - только жалкие кусочки мяса с вываренными овощами.
Обслуживал нас старый больной официант - наверное, сердечник: весь синий -
и две угрюмые официантки, одна длинная и тощая, другая маленькая и
толстая. Постояльцев обе ненавидели лютой ненавистью и довольны бывали
только тогда, когда могли ответить, что того-то "нету" или что вы опоздали
и все уже кончилось. Остальной контингент составляли коммивояжеры,
пожилые, неудачливые и не слишком оборотистые, а то разъезжали бы они на
машинах и не ночевали в блэклейской привокзальной гостинице. После ужина
они обычно сидели в темной дыре, именуемой "комнатой для отдыха", и писали
длинные отчеты, объясняя, почему им не удалось получить никаких заказов.
Внизу в баре было не лучше. Одни посетители перешептывались с серьезным
видом, другие просто смотрели в пустоту. Можно было подумать, что они
минуту назад узнали о смерти какого-то важного лица.
Я не говорю, что таким был весь город, но таким он мне казался. Темным,
сырым и унылым. Делать нечего, пойти некуда. Я вовсе не ожидал увидеть
здесь море неоновых огней и погрузиться в атмосферу Большого Города. Мне и
раньше приходилось жить в маленьких городках, а Блэкли, кстати говоря, не
такой уж маленький - тысяч семьдесят пять, я думаю. Но мне он не мог
предложить ничего, кроме этой машины, которой я любовался каждый день на
заводе блэклейской электротехнической компании. Местные жители, наверно,
считают Блэкли вполне приличным городом, но для человека со стороны, вроде
меня, это живой труп. Если кто-то здесь весело проводит время, то только
за закрытыми дверьми. Есть, конечно, и развлечения - плохонькое варьете,
три-четыре киношки, кафе, где собирается молодежь в промокшей окутанной
паром одежде, и большой аляповато разукрашенный паб, где пожилые
сентиментальные проститутки в ожидании клиентов слушали слепого пианиста.
Как-то раз я пошел с одной из них; перед этим я здорово выпил, но даже под
действием джина и виски не сумел себя превозмочь. Пришлось сказать, что
мне надо встречать ночной поезд. Вместо этого я, разумеется, вернулся в
привокзальную гостиницу и снова увидел свой номер, холодный, как
благотворительное общество... испытание не из легких, можете мне поверить!
А я бы пошел встречать кого угодно, с какого угодно поезда - просто ради
разнообразия. В будни было плохо, но по воскресеньям еще хуже. Если я
когда-нибудь попаду в ад, там не будет пламени, серы и рычащих дьяволов;
там будет привокзальная гостиница в Блэкли и дождливое ноябрьское
воскресенье, которому нет конца.
Вы сейчас, конечно, думаете - вот к чему приводит предвзятость, надо во
всем находить светлую сторону. Я пытался. Но мне не везло. На заводе
относились ко мне неплохо... как-никак, я представлял крупного заказчика,
в котором они были очень заинтересованы... но в человеческом плане
отношения у нас не складывались. По работе со мной чаще всего имели дело
Баттеруорт и Доусон, славные ребята моих лет. Они водили меня к себе
домой, кормили, знакомили с соседями, расспрашивали о Канаде, включали
телевизор, предлагали сыграть в бридж - словом, из кожи вон лезли, и их
жены тоже, но все без толку. Наверно, к тому времени я так озверел от
одиночества, что всего этого мне было мало, а на большее я рассчитывать не
мог. Нас по-прежнему что-то разделяло, и я не знал, как к ним пробиться.
Если я делал шаг навстречу, они отступали. Так бывает, когда придешь в
дом, где все чем-то обеспокоены - болезнью, о которой при вас не говорят,
или тем, что дочь связалась с неподходящим человеком; хозяева очень
любезны и всячески ублажают гостя, но по-настоящему им не до вас. Уходя, я
чувствовал себя более чужим, чем переступая порог их дома. И все-таки даже
тогда... скоро вы поймете, почему я говорю даже тогда... что-то
подсказывало мне, что мы с Баттеруортом и Доусоном могли бы стать
настоящими друзьями, если бы только нам удалось убрать эту стеклянную
стену, которая нас разделяет.
Я по натуре не волокита... и потом, вы уже знаете, брак мой был
неудачным... и все же, когда тебе так одиноко и тоскливо, ищешь спасения в
женщине. Это ведь естественно. Многие думают, что дело только в сексе, но,
по-моему, тут есть что-то еще, кроме секса, хотя я не собираюсь
преуменьшать его значение. Короче говоря, я познакомился с женщиной; она
работала управляющей кадрами на другом заводе и случайно оказалась на
заводе блэклейской электротехнической компании, когда и я был там. Звали
ее Мэвис Гилберт. Приятная спокойная женщина лет тридцати двух - тридцати
трех, высокая, темноволосая, с красивым профилем. Мы с ней раза два
сходили в кино, потом встретились где-то и выпили, а потом она пригласила
меня к себе поужинать. Но и это тоже было без толку. Ничего не улучшило,
скорее наоборот. Она не могла забыть какого-то человека, и стоило ей
выпить немножко или расчувствоваться после сентиментального фильма, как
она уже и не старалась его забыть. В половине одиннадцатого глаза у нее
делались как у заблудившегося щенка. Наверно, она переспала бы со мной,
если бы я настаивал, но я знал, что ничего хорошего из этого не выйдет:
сначала будут неловкие извинения, а потом, уже без меня - тихие слезы, и я
ее не неволил... наверно, к большому ее облегчению, но мне-то самому легче
не стало. Даже наоборот: когда я смотрел на эту славную женщину, которой
положено быть счастливой, а она несчастлива, тоскует, мрачнеет и ничего не
может с собой поделать, - мне становилось еще хуже. На третью неделю я
перестал с ней встречаться и по вечерам убивал время смесью крепких
напитков с легким чтением. А дождь все лил, и солнце, как видно,
окончательно потухло. Иногда я уже не понимал, жив я или умер.
И вот, когда я решил, что ждать больше нечего, течение моей жизни было
нарушено неожиданным происшествием. Однажды, часов в пять, я возвращался с
завода в гостиницу и шел через вокзальную площадь. Вдруг вижу: какой-то
старикашка поскользнулся и чуть не угодил под грузовик. Не угодил потому,
что я его вытащил уже из-под колес. Слава богу, старикашка был легонький,
фунтов сто двадцать. Будь в нем на пятьдесят фунтов больше, я бы, конечно,
ничего не смог сделать. Я отвел его в гостиницу, заказал ему бренди, помог
вымыться и почиститься. Он представился: сэр Аларик Фоден, баронет. Я
баронетов никогда не видел, но почему-то думал, что они не такие. До того
как унаследовать титул и семейные владения, он почти всю жизнь жил в Индии
и на Дальнем Востоке, и, сдается мне, то ли мать, то ли бабка у него была
из тех краев, потому что у англичан таких глаз не бывает: две черные
бусины в желтом масле. Волосы редкие, седые; небольшая бородка; лицо как
увядший лист. Говорил он очень медленно, с усилием, словно его разговорный
механизм заржавел; пока я дожидался следующего слова, он, не мигая,
смотрел на меня своими маленькими черными глазками, и мне постепенно
начинало казаться, что я уже в Индии, в Китае, где-то там. Он долго и
шумно благодарил меня за спасение, но больше, я думаю, по обязанности,
чем, так сказать, по велению сердца, хотя, знаете, когда поживешь в
Блэкли, начинаешь очень болезненно относиться к таким вещам. Довольно
быстро выяснилось, что на завтрашний вечер у меня нет никаких планов, и
старик пригласил меня к себе обедать. Он жил в десяти милях от города, но
туда ходил автобус, и остановка была рядом с домом. Последний автобус
отправлялся в девять сорок пять, но старик полагал, что до этого мы вполне
успеем наговориться. Я тоже так считал.
Теперь пойдет самое странное, так что надо сбавить скорость и
сосредоточиться. Вы же знаете, я эту историю впервые рассказываю от начала
до конца. И вот даже не соображу, как быть дальше - то ли выкладывать
подряд все, что помню, то ли выбирать главное. Вам, писателю, такие
трудности, конечно, понятны, поэтому я с вашего позволения буду иногда
останавливаться, чтобы посмотреть, куда меня занесло. А то ведь можно
что-нибудь важное пропустить, а на ерунде застрять на полчаса. Хотите еще
выпить? Ну, и я тоже выпью. Спасибо.
Так вот, сэр, на следующий вечер я сел в автобус и поехал к сэру
Аларику Фодену в его загородный особняк. Если бы я выдумывал, я бы сейчас
рассказал вам, какой это дворец и как меня там сказочно принимали - лакеи,
икра, шампанское в ведерках со льдом. Но ничего похожего вы не услышите.
Это действительно был настоящий особняк - правда, большей его части я не
видел... впрочем, и сам сэр Аларик, по-моему, туда редко заглядывал, - но
такой сырой, холодный и запущенный, что я не согласился бы там жить ни за
какие деньги. Вместо лакеев или хотя бы дворецкого нам прислуживала одна
астматическая старуха. Обед оказался вполне на уровне привокзальной
гостиницы, зато вино было отличное; сэр Аларик сказал, что это один из его
лучших кларетов. Он налил себе полбокала, а мне оставил почти всю бутылку.
Я допил ее после обеда, когда мы из мрачной нетопленой столовой поднялись
в большую библиотеку, где горел камин и стояли тысячи книг и такое
множество разных восточных безделушек, что хватило бы на целый антикварный
магазин. Во время обеда и после него, наверху, сэр Аларик очень мало
говорил о себе, а в основном расспрашивал меня, нравится ли мне Блэкли и
как там идут мои дела. Ответы я повторять не буду, вы все это уже слышали.
Наконец я выговорился и замолчал.
- Итак, мистер Линфилд, - сказал он, - в Блэкли... вы... несчастливы.
Или... во всяком случае... скучаете... подавлены... одиноки. Хотите...
отправиться... в какое-нибудь другое место... гм?
Я сказал, что хочу, но у меня нет ни времени, ни возможности - от этой
машины далеко не уедешь.
- Время - ничто, - сказал он и махнул рукой, как бы отменяя время, а
заодно и старинные лакированные часы, стоящие в углу. - А возможность...
вот она. Да, здесь... в этой комнате. То есть... если вы готовы...
рискнуть... и отправиться... не в _какое-нибудь_ другое место... а в
Другое Место.
- Я что-то вас не совсем понимаю, сэр Аларик. - Пробило девять, но я
подумал, что уже, наверно, пора сматываться. Потом из вежливости добавил:
- Разве есть разница между _каким-нибудь_ другим местом и просто другим
местом?
Он хихикнул. Конечно, странно звучит: с чего бы семидесятипятилетнему
старикашке хихикать? Но ни "засмеялся", ни "фыркнул" тут не подходит, так
что если не "хихикнул", то не знаю даже, как сказать. После этого он встал
и начал рыться в комоде за своим креслом.
- Другое Место, - заговорил он, - рядом с нами... мистер Линфилд...
можно сказать, за углом... только особого рода. Вы заворачиваете за
угол... сами того не замечая. Немного рискованно. Но если вы решитесь...
туда отправиться... я буду рад... оказать вам услугу. - Он резко
повернулся - очевидно, нашел то, что искал. Над спинкой кресла заблестели
устремленные на меня черные глаза, но я ничего не мог в них прочесть. -
Я... облегчу вам... эту задачу... мистер Линфилд. Да... дверь. Вы
войдете... в Другое Место... просто через дверь. Вон там... в книжных
полках... дверь... вы ее откроете. Да... вот эта дверь. Вы по-прежнему
хотите... побывать... в Другом Месте?
- Почему же нет? - Чем бы старик ни тешился... У одного моего знакомого
в библиотеке была дверь в уборную, замаскированная фальшивыми книжными
корешками, и он постоянно всех разыгрывал. - Что я должен делать?
Тут он показал мне то, что достал из комода. Блестящий черный камень
вроде крупной гальки. Сэр Аларик сел, оперся локтями на колени и вытянул
вперед руку с камнем.
- Все очень просто. Смотрите на камень... всматривайтесь в него... и
считайте до ста... считайте медленно.
Я стал смотреть на камень, всматриваться в него и считать. Перед
глазами все поплыло. Когда я досчитал до двадцати, поверхность камня
превратилась в темную пустоту, которая ширилась и ширилась. Я продолжал
считать. Старинные часы пробили четверть десятого, но звук донесся
откуда-то издалека. При счете восемьдесят у меня заболели глаза, а чуть
позже началось головокружение.
- Сто, - услышал я свой голос.
- Теперь, мистер Линфилд, - сказал сэр Аларик словно с другого конца
света, - встаньте... идите прямо к двери... откройте ее... и входите.
Я шагнул к полкам, покачнулся, но сразу же нашел дверь и еще успел
понять, что она в точности такая, как та, замаскированная фальшивыми
книжными корешками, которую я когда-то видел. Я открыл ее, и, кажется, сэр
Аларик пожелал мне счастливого пути. Войдя, я закрыл за собой дверь и
очутился в узком темном коридоре; дальний конец его освещали несколько
слитков золота. При ближайшем рассмотрении оказалось, однако, что это
яркие полоски солнечного света, проникавшего справа, сквозь широкие щели в
грубо сколоченной двери. Я открыл и эту дверь... даже сейчас слышу, как
она заскрипела... и зажмурился; после долгого мрака Блэкли я увидел
залитый солнцем сад и вечное лето.
Скажу вам прямо: на сон это не походило. У меня сны всегда обрывочные,
клочковатые, одно тут же сменяется другим, как будто на законченный эпизод
уже не хватает материала. И потом, во сне замечаешь только то, что хочешь
заметить; а что не попало в фокус, того, значит, там вообще нет - нет
множества вещей, которые есть в реальной жизни, где-то за краем сознания,
и ждут, чтобы их заметили. Но этот сад был совсем не из сна. Никакой
обрывочности, незавершенности - самый настоящий сад. Я знал, что он не
растает в воздухе, не превратится в комнату, или корабль, или в
мастерскую. И что он существует дольше, чем любой обычный сад... такая в
нем была удивительная основательность.
Над дорожкой, выложенной плитняком, сплетались старомодные вьющиеся
розы. Этот тоннель выходил на небольшую солнечную лужайку, а дальше, у
каменной стены, сверкали и переливались цветочные клумбы. С лужайки был
виден другой берег реки - она напоминала реку в Хабберхолме, только пошире
и поглубже. По крутому берегу тянулись поля, над ними нависали леса,
каменистые осыпи и скалы, а еще выше я разглядел затянутые дымкой вершины
холмов. Красивое место, и сразу чувствовалось, что оно далеко от всяких
тревог и волнений. И еще одно... это даже трудно определить. Знаете,
иногда бывает: входишь в комнату и уже с порога слышишь, как часы
отсчитывают время... твое время. А в другой раз войдешь, а часов нет или
они стоят, и никто не отсчитывает время твоей жизни. То же самое ощущаешь
и в этом месте, только еще сильнее. Ощущаешь, что твои внутренние часики
остановились или их вообще больше нет. Не слышишь привычного "тик-так,
тик-так, торо-пись, спе-ши". Ничто не пропадает, не исчезает, не гибнет.
До меня это как-то сразу дошло, и все вокруг стало таким выпуклым,
отчетливым, таким настоящим, и все, от синего неба до пламенеющих цветов,
жаждало быть замеченным.
Теперь я уже немного сориентировался. Грубо сколоченная дверь, через
которую я попал в этот сад, оказалась дверью дровяного сарая за
деревенской гостиницей - длинным низким строением с гладкими
бледно-розовыми стенами. Обогнув ее, я вышел к фасаду. Здесь стояли
крепкие деревянные столы и скамьи, и аккуратно подстриженная лужайка
превращалась в пивную под открытым небом. К широко распахнутой двери
гостиницы вела дорожка, но эта дверь у меня не вызвала интереса. Мне
захотелось поглядеть на реку, и я направился к стене, возле которой были
разбиты клумбы. Я увидел берег - узкую полоску луга, густо усыпанную
лютиками и маргаритками. Какой-то молодой человек удил рыбу, а рядом, а
рядом, прислонясь к нему головой, лежала темноволосая молодая женщина в
зеленом платье. Она улыбнулась мне и помахала рукой - просто так, как
делают люди, когда они счастливы. И тут я узнал Мэвис Гилберт.
Сначала я удивился, но потом подумал: ничего, все нормально; и как же я
был рад встретить ее здесь, такую счастливую! Наконец-то она с этим
парнем, о котором всегда при мне вспоминала. В добрый час! Я помахал ей в
ответ, а она сказала своему парню, чтобы тот обернулся, и он тоже помахал
рукой, а потом сделал движение, словно опрокидывает рюмку, и опять
уставился на поплавок.
- Ты как раз вовремя, Линфилд! - И кто-то хватил меня кулаком по спине.
Это был Баттеруорт. Из гостиницы вышел Доусон с подносом, на котором
стояли кружки с пивом. Увидев меня, он завопил от радости; можно было
подумать, что эти двое - мои лучшие друзья и они меня заждались. Оба были
в старых рубашках и брюках, загорелые и веселые, как матросы после
плавания. Мы выпили пива, закурили и пошли побродить по берегу. Мы
рассказывали друг другу разные истории и смотрели на реку. Стеклянная
стена между нами исчезла, как будто ее и не было.
Потом откуда-то появились их жены; они держались естественно и
приветливо, и, когда я разговаривал с ними, мне не казалось, что они в эту
минуту думают о чем-то другом. Были, конечно, и еще разные люди; кого-то
из них я знал по Блэкли, - только теперь их словно подменили, - а кого-то
вроде бы видел впервые. Мы говорили все, что придет в голову, потому что
там в голову не могло прийти ничего плохого или обидного. День был
длинный, но не скучный, а просто на все хватало времени, как в детстве в
летние дни. И каждый там становился немножко больше, чем он есть, а не
меньше, как в Блэкли и ему подобных местах. Нет, не могу я этого передать
так, чтобы вы почувствовали... Во всяком случае, не думайте, что я попал в
рай, или в сказочную страну, или еще куда-нибудь - совсем нет. Но не
бросайтесь и в другую крайность - не думайте, что я всего-навсего провел
чудный день в кемпинге. Это, конечно, вне нашего мира, но это не должно
быть вне... понимаете?
А под вечер я встретил ее. Дочь добродушного старого толстяка, хозяина
здешней гостиницы. Ее весь день не было дома. Ее звали Пола. Она показала
мне комнату для ночлега, где уже стоял мой чемодан; как он туда попал -
одному богу известно. Я об этом не думал, я думал только о Поле. На вид ей
было лет тридцать; довольно высокая для женщины, но не худая, а дородная и
крепкая, с круглым спокойным лицом, темно-каштановыми волосами и серыми
глазами; едва увидев, я понял, что искал ее всю жизнь. В комнате было
темновато: солнце уже зашло, на гостиницу упала тень от холмов, все
погрузилось в зеленый сумрак, и мы словно опустились на дно морское. Но
когда, показав мне комнату, она секунду помедлила, мне хватило света,
чтобы увидеть ее взгляд. И я понял: она догадалась, что я искал ее всю
жизнь. Взгляд у нее был нежный и веселый - знаете, такой бывает у женщины,
когда ты ей нравишься и в твоей взаимности она не сомневается.
- Целый день мне не хватало вас, - сказал я неожиданно для себя самого.
- Все было великолепно, замечательно, лучше некуда, только вот вас мне не
хватало. Теперь вы здесь. Пола.
- Да, Харви, - ответила она так, словно уже лет десять называла меня по
имени. - Я здесь.
Не знаю, она ли подалась вперед, или я, или мы оба, но я обнял ее -
крепко, спокойно, как будто делал это тысячи раз, - и мы поцеловались. И
не таким поцелуем, когда женщина вроде бы сопротивляется или наоборот
просит: "Еще, еще"; нет, так целуются только тогда, когда все остальное
совсем хорошо.
- Теперь я тебя не отпущу, - сказал я.
Она улыбнулась и мягко высвободилась.
- Придется. До половины одиннадцатого я занята. А потом приходи ко мне
в маленькую гостиную за кухней. Туда ведет зеленая дверь, помнишь? Но не
раньше половины одиннадцатого. Не забудь, Харви! - Она тревожно посмотрела
на меня - в первый и последний раз посмотрела таким взглядом.
Я пообещал, что не забуду, и она с озабоченным видом вышла из комнаты.
Потом, следующие два часа, во время ужина и после, все было замечательно.
Мы то и дело переглядывались, и при каждом взгляде я как бы ощущал
прикосновение ее руки. И так было бы хорошо - ужин в компании добрых и
счастливых друзей, а после ужина веселая болтовня, песни, танцы, - но
когда я думал о том, что мы скоро будем вместе, у меня словно вырастали
крылья. Вы знаете, как чувствуешь себя в такие минуты, а тут тысяча таких
минут слились в одну.
Но вдруг я потерял терпение и разозлился. Не случись этого, я бы,
наверно, остался там навсегда. Как, почему это случилось, не могу постичь;
с тех самых пор не могу... Люди стали расходиться, все больше парами.
Нигде внутри ее не было видно; бродить же в одиночестве безлунной, хотя и
звездной ночью не очень-то интересно. И я разозлился, не хотел ни в чем
принимать участия, ни с кем не хотел говорить - кроме нее, разумеется...
Минуты ползли медленно, как больные слоны. Я накручивал себя, подогревал,
- а это уж точно к беде. Черт знает что! Зачем она назначила такое время?
Просто все должно быть, как она скажет, ну еще бы! Если она ждет меня в
половине одиннадцатого, почему я не могу прийти в четверть одиннадцатого -
какая разница? Я еще несколько минут терпел эту муку, нарочно не давая
себе успокоиться, а потом бросился в кухню, к зеленой двери, и попробовал
бы кто меня остановить.
Никто, конечно, и не пробовал; когда человек ищет беды, его не
останавливают. А вот и кухня - пустая, прибранная и подметенная, но еще
теплая и пропитанная вкусными запахами. Горела только одна маленькая
лампочка, но я сразу увидел в дальнем конце зеленую дверь. Наверно, Пола
будет недовольна - до половины одиннадцатого еще десять минут, - но
ничего, как-нибудь переживет. Ведь она же моя и знает это и знает, что я
это знаю. Зеленая дверь отворилась легко - они всегда отворяются легко,
эти двери, - и я вошел.
Но, конечно, не в маленькую гостиную к Поле. Я очутился снова в
библиотеке сэра Аларика. На душе было тяжко. Я далее не попытался
повернуть обратно - понимал, что это бессмысленно. Я ненавидел сэра
Аларика и его библиотеку, похожую на захудалую лавку старьевщика, и самого
себя.
Чтобы не смотреть на сэра Аларика, я взглянул на часы. Было двадцать
минут десятого; значит, мой день там продолжался около трех минут здесь.
- Можно мне туда вернуться? - спросил я.
- Не сегодня, мистер Линфилд.
- Почему же? - Противно было смотреть на его довольную физиономию, но я
сдерживался. - Меня тут не было всего три минуты. И я не собирался так
быстро возвращаться. Это ошибка.
- Это всегда ошибка. Наверное... мне следовало... предостеречь вас. Но
я ведь... говорил вам... что это связано... с некоторым риском.
Ни на что не надеясь, просто от отчаяния, я подошел к двери и распахнул
ее. Там оказалась умывальная раковина и полки со всяким хламом. Сэр Аларик
тихонько хихикнул, и мне захотелось швырнуть в него большой банкой с
клеем.
- Насколько я понимаю... мистер Линфилд... наш маленький эксперимент...
увенчался успехом. Вы побывали... в Другом Месте... гм?
- Я побывал там, где я бы хотел быть и сейчас, - мрачно ответил я.
- Тогда... несомненно... это было Другое Место. - Он помолчал. - Вы...
встретили там... друзей... гм?
Я кивнул. Да, он отправил меня туда, но разговаривать с ним об этом мне
не хотелось. Хотелось поговорить о другом.
- Скажите, сэр Аларик, что это за черный камень, на который вы велели
мне смотреть? И как он проделывает этот фокус?
- Вы могли бы... еще... спросить... как... его проделывает... дверь, -
сказал он укоризненно.
- Ладно, _как вы_ его проделываете?
То ли старику захотелось спать, то ли я ему просто надоел, не знаю; во
всяком случае, он покачал головой в знак того, что ответа не будет, и
принялся зевать во весь рот.
Но мне нужно было непременно узнать кое-что.
- Вы говорили, это все равно что повернуть за угол, только, конечно,
угол особого рода. Четвертое измерение или что-то такое. Послушайте, сэр
Аларик, я не хочу вам больше надоедать, поэтому скажите: могу я сделать
это сам? Сидеть в своем номере в гостинице и вот так же повернуть за угол?
- Вы... можете попытаться, мистер Линфилд, - уклончиво ответил он.
Я не отставал.
- Тут, наверно, любая дверь годится, сэр Аларик?
- Разумеется. Любая дверь.
- А черный полированный камень - на него надо смотреть, чтобы
сосредоточиться, и все?
- Вы... конечно... должны... на что-то смотреть... мистер Линфилд. -
Опять довольно уклончиво. Затем он встал, и я понял, что вечер окончен,
хотя было только полдесятого. Почему-то мое путешествие в Другое Место - я
тоже решил называть его так - сразу прекратило наши отношения. Может быть,
он решил, что теперь рассчитался со мной за спасение на вокзальной
площади. А может, я ему просто не нравился - но и он мне тоже, так что все
было по-честному.
- Мне показалось, что я провел там как минимум часов десять, - добавил
я, чтобы поддержать разговор. - А на самом деле я пробыл три минуты в этом
чулане. Такое, конечно, бывает во сне. Но все-таки на сон это не похоже.
- Это не сон.
- А что же тогда?
Он снова зевнул.
- Простите... мистер Линфилд... иногда я никак не могу... заснуть... но
как раз сегодня... вы видите...
Иначе говоря, выметайтесь, Линфилд.
Дождь в тот вечер сменился туманом, и, пока автобус полз обратно в
Блэкли, я совсем скис. В конце пути меня ждала привокзальная гостиница, и
вы сами понимаете, как приятно мне было туда вернуться после гостиницы в
Другом Месте. Без четверти одиннадцать я уже лежал в постели и в течение
следующих четырех часов слушал лязганье и грохот железнодорожных вагонов
на подъездных путях. Наутро Блэкли выглядел еще более мрачно, мокро и
уныло, чем всегда.
А днем на заводе электротехнической компании выяснилось, что они до сих
пор не сделали нового подшипника, который был мне обещан, и я их чуть не
поубивал. Баттеруорт пришел объясняться и долго говорил о разных
министерствах и лицензиях, а потом сказал:
- Так что сам видишь, старик. Мы их торопим, а они ни с места. Но мы-то
чем виноваты? А что случилось? Может, ты мне не веришь?
- Верю, - успокоил я его и вдруг решился. - Слушай, я все хотел
спросить: а что позавчера было после того, как я расстался с тобой и
Доусоном и пошел к Поле? Или это было вчера?
- Позавчера? К какой Поле? - Он ничего не понимал.
Продолжать не имело смысла, но я все же сделал еще одну попытку:
- Ну, помнишь, мы с тобой и Доусоном пили пиво перед гостиницей, а
потом пошли на реку...
Баттеруорт из тех англичан, у которых голова соображает неплохо, но по
виду этого никак не скажешь. Физиономия у него большая, круглая, как луна,
и похожа на сырое филе, а в середине что-то мелкое и неопределенное. Это
его так называемые черты лица. И сейчас это лицо было до того
бессмысленным, что я чуть не набросился на Баттеруорта с кулаками.
- Прости, старик, - сказал он, - здесь какая-то ошибка.
- Да, верно, - ответил я. - Можешь об этом забыть. Я вас просто с
кем-то спутал. Но с подшипником вы все-таки поднажмите.
- Поднажмем, поднажмем. - Баттеруорт обрадовался, что я снова в своем
уме. - Только вот долго тебе тут приходится слоняться без дела. Это плохо.
Слушай, старик, приходи к нам завтра обедать. Будет восемь человек,
сыграем в бридж - как раз два стола.
Я пришел. Был Доусон с женой, Мэвис Гилберт и еще одна пара,
Дженнингсы; их я тоже видел в Другом Месте. Итак, нас было восемь человек,
и все мы побывали в Другом Месте, а некоторые даже провели вместе много
чудесных часов. Я ни на что особенно не надеялся, но все же надо было их
проверить. Начал я с миссис Баттеруорт, которая посадила меня за обедом
рядом с собой. Я спросил, не знаком ли ей один сказочный уголок, где у
реки среди холмов стоит деревенская гостиница... и я подробно описал
Другое Место. Я был уверен, что она слушает вполуха, потому что она из тех
беспокойных хозяек, которые мыслями всегда на кухне; но когда я закончил
свой монотонный, как мне казалось, и утомительный рассказ, она, к моему
удивлению, ответила:
- Нет, я такого места не знаю. Где это? А-а, и вы не знаете! - Ее
озабоченно прищуренные глаза расширились, ожили, помолодели и из
бесцветных сделались синими. - Мистер Линфилд, давайте поищем его, -
прошептала она и на секунду стала совсем такой, как тогда, в Другом Месте.
Во время перерыва в бридже я занялся Доусонами и миссис Дженнингс, но в
этот раз говорил только о гостинице - будто бы я в ней останавливался
много лет назад и теперь забыл, где она находится. Доусон сказал, что она
в Северном Девоне; жена его уверяла, что в Глостершире и что ее уже
снесли, а миссис Дженнингс объявила, что в Дорсете есть один маленький
паб, так он гораздо лучше. Все было ясно: эти трое - пустой номер. Они и
близко не подходили к Другому Месту. Но беда в том, что я-то их там видел!
Из-за этого наш вечер напоминал игру в шарады, когда все изображают
ходячих мертвецов зомби.
Разошлись довольно рано. Мэвис Гилберт подвезла меня до центра в своем
автомобильчике и пригласила к себе выпить. Мы выпили, немного
расслабились, и тут она сказала:
- С тобой что-то стряслось. Я заметила, и миссис Баттеруорт тоже. В чем
дело? Или ты не можешь сказать?
- Кое-что могу, - ответил я, - но ты не поймешь, о чем я говорю. Я
видел тебя на берегу реки ясным теплым утром... ты была в зеленом платье.
- Как я выглядела? - Мэвис улыбнулась, и эта улыбка означала: понятно,
ты видел меня во сне.
- Ты прекрасно выглядела. И была счастлива. С тобой был какой-то
парень... сейчас я попробую его описать...
- Ну! Что же ты замолчал?
- Нескладный, рыжеватый, глаза зеленые, как у всякого рыжего, а на
левой щеке шрам...
- Родни! - вскрикнула она. Потом взглянула на меня и побледнела от
гнева. - Это совсем не смешно. Кто-то тебе насплетничал про меня и Родни,
и ты решил таким способом сообщить мне, что ты все знаешь. По-твоему, это
очень остроумно? По-моему, нет.
- Погоди, Мэвис, ты все неправильно поняла. - Я взял ее руку и удержал
в своей. - Я и не думал ни с кем о тебе говорить. И о Родни я в первый раз
слышу. Я просто описал парня, с которым я тебя видел у реки. Ты тогда была
в зеленом платье...
- У какой реки?
- Я сам бы хотел знать, - ответил я. - Там было много народу, были
Баттеруорты, Доусоны, и ты с этим парнем. И еще девушка по имени Пола -
дочь хозяина гостиницы, где мы все остановились. - И я как можно подробнее
описал Полу. - Она тебе никого не напоминает?
- Одну мою знакомую. Норму Блейк, - сказала Мэвис. - Но она к
гостиницам никакого отношения не имеет. Она занимается трудотерапией.
Просто случайное сходство. А Пола - человек особенный, это я уже поняла.
Но где все это происходило?
Пришлось описать и гостиницу, и реку, и холмы, а потом вкратце
рассказать о том, что там было. Умолчал я только о сэре Аларике, о черном
камне и о двери.
- Не знаю я такого места, - медленно проговорила Мэвис, и глаза у нее
затуманились. - И ни в каком таком месте я с Родни, к несчастью, не была.
Неужели тебе это приснилось? - Женщины воспринимают подобные рода
серьезно, без всяких там "брось трепаться, старик".
Но тем не менее мне не хотелось рассказывать ей всего.
- Трудно объяснить почему, - сказал я, - но я не думаю, что мне это
приснилось. Я попал туда... встретил всех вас, таких счастливых... нашел
Полу... а потом потерял ее из-за того, что поспешил. А вы, которые были
там, теперь не понимаете, о чем я говорю. Значит, одно из двух: либо вас
там не было и я все это выдумал, либо вы отправляетесь туда, но потом
забываете...
- Нет, это невыносимо! - воскликнула она. - Зачем ты мне рассказал! Я
ведь только об одном всегда и мечтала - побыть с Родни где-нибудь в таком
месте... и каждую ночь я представляла себе... А теперь ты говоришь, что
видел меня там. Какая я несчастная! Это ты виноват!
- Я и в своем собственном несчастье виноват. Давай лучше поговорим о
чем-нибудь другом.
- Нет, - сказала она, - теперь я должна рассказать тебе о Родни.
И Мэвис, то и дело останавливаясь, чтобы всплакнуть или посмеяться,
рассказала мне свою удивительную, душераздирающую, захватывающую историю -
такой она ей представлялась; для меня же, хоть и сама Мэвис мне нравилась,
и против Родни я ничего не имел, - для меня все это означало только два
часа борьбы с дремотой. Когда я вернулся в привокзальную гостиницу, меня
уже не хотели впускать, и чувствовал я себя куда хуже, чем уходя отсюда
для приятного времяпрепровождения.
Следующие несколько дней напоминали ходьбу по мокрому вспаханному полю
в свинцовых сапогах. Я изо всех сил старался не поддаваться жалости к
самому себе; вы скажете - давно пора, и я с вами согласен, но когда вы
далеко от дома, это не так-то легко. Пошел в справочную библиотеку,
поискал, нет ли чего о магии сэра Аларика, но ничего не нашел. Заодно стал
наводить справки и о самом сэре Аларике. Но одни о нем даже не слышали,
другие знали, что есть такой, но это их совершенно не интересовало.
По-моему, прошлой зимой обитателей Блэкли вообще мало что интересовало.
Они просто продолжали жить, но зачем - и сами не знали. Я иногда думал:
подожгите свой городишко и начинайте все сначала - в конечном счете вам же
будет лучше.
Потом как-то вечером - дело было в понедельник, стало быть, накануне
мне пришлось пережить очередное блэклейское воскресенье, и, по-моему, это
имеет некоторое отношение к тому, что случилось, - я за неимением виски
выпил хорошую порцию джина и сказал себе: пора действовать. Сэр Аларик
отправил меня в Другое Место, и теперь он может отправить меня туда
снова... хотя бы для того, чтобы я больше не болтался как неприкаянный в
этой дыре. К телефону старик не подходил, но я понадеялся, что он дома, и
поехал к нему на автобусе. Это, наверно, был один из последних рейсов -
десятичасовой, для Блэкли поздний. Как я буду добираться обратно, меня в
моем тогдашнем состоянии не волновало. Сэру Аларику придется меня
впустить, даже если он уже лег, иначе я такое устрою... Нет, я не был пьян
в стельку, но, конечно, и трезвым тоже не был.
Однако сэр Аларик еще не лег и достаточно учтиво пригласил меня войти,
хотя мой приход его не слишком обрадовал. Мы поднялись в библиотеку, где
старик до этого дремал у камина, и там он без всяких старомодных
любезностей спросил, что мне нужно. Делать вид, что я решил узнать, как
его здоровье, не имело смысла - старик сразу увидел, на каком я взводе,
так что он бы мне все равно не поверил.
- Я хочу вернуться в Другое Место, - ответил я. - И не говорите мне,
чтобы я убирался и попробовал сделать это сам. Я уже пробовал, и ничего не
вышло. И потом, мне сейчас очень скверно. Я разговаривал с людьми, которых
встретил там... со всеми, кроме самого важного для меня человека... и они
просто не понимают, о чем речь. Я даже пытался выбросить из головы Другое
Место, но мне это удается самое большее на несколько минут. Так что
теперь, сэр Аларик, с вашей помощью я возвращаюсь обратно.
- Мистер Линфилд... вы слишком много... себе... позволяете.
- Потому что я доведен до отчаяния, сэр Аларик.
- Люди... доведенные до отчаяния... мистер Линфилд... не должны...
никуда... ходить... Они должны... сидеть дома... и избавляться... от
своего отчаяния.
- Наверно, вы правы, не будем об этом спорить. Мы вообще ни о чем не
будем спорить. Я возвращаюсь обратно, сэр Аларик, и вы меня не остановите.
Где ваш черный камень? - Я встал и подошел к нему. Гордиться тут нечем, но
раз уж я начал, то расскажу вам все.
Я думал, что он испугается, но ошибся. Он только покачал головой,
словно перед ним был десятилетний ребенок.
- Вы... очень глупо... себя ведете... мистер Линфилд. Вы пришли сюда...
без приглашения... кажется, не совсем трезвый...
- Да, в этом роде, - сказал я. - И вы совершенно правы, я веду себя
плохо. У меня есть тысячи оправданий, но я не буду вам ими надоедать.
Просто достаньте тот черный камень, сэр Аларик, а я сделаю остальное. Да
живее! - прикрикнул я, видя, что старик не двигается с места.
Мы довольно долго смотрели друг на друга; потом он, сверкнув своими
черными глазами-бусинами, подошел к комоду и достал камень. На этот раз он
не держал его сам, а протянул мне.
- Все... так же... как раньше, - сказал он холодно. - Но непременно...
положите... камень... прежде чем пойдете... к двери. Послушайтесь... моего
совета... не делайте этого.
- Оставьте при себе ваши советы. - Я уставился на камень и сосчитал до
ста. Как и в первый раз, перед глазами поплыло, потом возникла темная
пустота, она все ширилась и ширилась; началось головокружение. Я положил
камень на ковер и медленно пошел к двери в книжных полках. Дверь я открыл
очень осторожно, словно что-то могло сломаться - наверно, боялся, что
магия не сработает и я увижу за дверью только умывальную раковину да полки
со всяким хламом. Но нет, я снова вернулся обратно. Я был в том же узком
темном коридоре и видел в конце его полоски солнечного света, проникавшего
сквозь щели в грубо сколоченной двери. Я прошел по коридору, распахнул
дверь и бросился в сад, но, прежде чем ступить на выложенную плитняком
дорожку среди роз, остановился перевести дух.
Пожалуй, я не обману вас, если скажу, что уже тогда, в самом начале,
почуял что-то неладное. Сам не знаю почему. Давайте-ка я попробую
разобраться, а вы пока что налейте себе еще виски. О'кей, спасибо,
составлю вам компанию. Хватит, спасибо. Так вот, начать с того, что все
кругом - а видел я еще не так много - словно бы сузилось, изменило форму.
Солнечный свет едкий, щиплющий, а не мягкий, как тот, который мне
помнился. И со временем тоже что-то произошло. Время остановилось, как и в
прошлый раз, но _неправильно_ остановилось, я чувствовал. Черт меня
побери, если я знаю, как это понимать, поэтому лучше не спрашивайте. Но
остановилось оно как-то зловеще. Точнее не могу определить.
Через тоннель из вьющихся роз _я вышел на_ лужайку. Теперь я уже знал,
что увижу реку, холмы, гостиницу, а перед ней пивную под открытым небом.
На первый взгляд ничего не изменилось, только, пожалуй, краски стали
резче, а у предметов форма не совсем такая, как прежде - усохли, что ли.
Ну, вроде копии с картины - все похоже, а не то, понимаете. И не было того
ощущения счастья, вот ни на столько.
А потом началось. Река, например. Когда я увидел ее краешком глаза, еще
не обращая на нее особого внимания, это был все тот же плавный,
полноводный поток. Но едва я захотел ею полюбоваться, она обмелела и
превратилась в маленький ручеек среди потрескавшейся бурой грязи.
Отвернулся - и сразу же почувствовал, что это снова спокойная, широкая
водная гладь. Взглянул по-настоящему - она опять высохла.
Но с людьми было еще хуже. Пока я на лужайке играл в прятки с рекой,
слева, перед гостиницей, где стояли столы и скамьи, люди, как и тогда,
пили, болтали и смеялись, - я это знал. Но когда я крикнул "Привет!" и
направился к ним, они все застыли, словно восковые куклы. И последнее - от
этого меня прямо затрясло: они смотрели на меня не с каким-нибудь
особенным выражением, а просто смотрели, как манекены. Я и разозлился и
испугался, но шел дальше. Ни звука. Ни жеста. Восковые куклы под палящим
солнцем. Я остановился, взглянул на реку - она снова превратилась в жалкий
ручеек, - но краем глаза видел людей: они возвращались к жизни, я слышал
их разговоры, смех. Я в ярости повернулся к ним, и они опять застыли и
смотрели на меня, молчаливые как смерть.
- Какого черта вы прикидываетесь? - заорал я.
Ни слова, ни движения. И все вокруг, будь оно проклято, было не то и не
так - синева неба, свет солнца, цветы, которые вяли на глазах. Я
чувствовал, что я снова вне времени, но на этот раз не там, где надо. Я
должен сделать так, чтобы здесь что-то произошло, и пусть гром небесный
поразит меня.
Я пошел напрямик к пучеглазым манекенам, которые стояли и сидели в
пивной под открытым небом. Первым мне попался Дженнингс, - тот, что вместе
со мной обедал у Баттеруортов. Я хлопнул его по плечу и закричал:
- Слушайте, Дженнингс, вы же знаете меня, я - Линфилд!
Теперь, когда я сосредоточился на нем, все остальные снова ожили, и, не
считая меня, Дженнингс был здесь единственным пучеглазым манекеном.
- В чем дело? Что с вами со всеми стряслось?
Он ничего не ответил, даже не пошевельнулся, и я почувствовал, что если
не сниму руку с его плеча, то он упадет. Я убрал руку и вдруг до того
разозлился на молчуна Дженнингса, что дал ему пощечину. В ту же секунду я
лежал на траве в нокауте. Как это случилось, не понимаю, но после
окончания Торонтского университета, где я боксировал в полусреднем весе, я
уже успел забыть, что бывают такие удары. А пока я лежал, ожидая счета и
гонга, я будто издалека слышал смех и болтовню всех этих людей. Харви
Линфилд не мог обратить на них внимание, и они снова веселились и
проводили время в свое удовольствие.
Через несколько минут я с трудом встал и огляделся. На этот раз
сидевшие за столами не застыли, а продолжали двигаться, точно водоросли
под водой, и даже издавали какие-то звуки, но лучше бы я их не слышал. Они
смеялись - медленным, тусклым, подводным смехом, - и смеялись надо мной. Я
подумал: зачем тратить время на этих людей - если их еще можно назвать
людьми, - ведь они мне в сущности безразличны, и я вернулся сюда, чтобы
найти одного-единственного человека - Полу. Я знал, что среди них ее нет.
Она могла быть только в гостинице.
Она стояла одна в большой комнате, сейчас тихой, как склеп, и почти
такой же темной. Она не была манекеном с вытаращенными глазами, а я
пожалел об этом, потому что, когда я увидел, как она там стоит, у меня
сердце заледенело. Я шел к ней, а она тихо качала головой, по щекам текли
слезы, и все горе, обида, разочарование - все, что разделяло и разделяет
мужчину и женщину, стояло сейчас между нами.
- Пола, - сказал я, - прошлый раз это я был виноват, но вот я здесь, я
вернулся, пробился сюда ради тебя... - Я мог бы продолжать, но знал, что
она не ответит, а будет только качать головой и плакать, как женщина,
которая чувствует, что все ушло безвозвратно.
Наконец она пошла прочь, я следом за ней; хотел сказать что-нибудь, но
не знал что. Вокруг никого не было - пустота, тишина и бесконечное
страдание. Она пересекла кухню, холодную, ничем больше не пахнущую, и
приблизилась к зеленой двери. Там она остановилась, взглянула на меня, и
по лицу ее пробежала тень улыбки. Дверь медленно закрывалась за ней, и тут
подошел я, сильный, уверенный, да поможет мне бог! Я рванул дверь и шагнул
туда, как Александр Македонский.
Но, разумеется, на сэра Аларика это не произвело никакого впечатления,
и я его не порицаю. В этот раз я отсутствовал всего полторы минуты, и ему
было безразлично, выйду я из его чулана победным маршем Александра
Македонского или выползу, как горбун Собора Парижской Богоматери. Он хотел
одного - поскорее выпроводить меня, пока я не разбушевался и не начал
ломать мебель. Поэтому он торопливо сообщил мне, что тут по соседству
живет человек, который за фунт может отвезти меня в Блэкли. Правда, старик
волновался напрасно: последнее посещение Другого Места - если это было
Другое Место - выбило из меня всю воинственность.
Проводив меня до дверей, сэр Аларик немного успокоился.
- На этот раз... было... не так приятно, мистер Линфилд... гм?
- Было очень неприятно, - сердито ответил я. - Но поделом мне, раз я
сам настаивал. И вел я себя не больно-то хорошо. Но признайтесь - и вы
тоже.
- Нет, мистер Линфилд, - сказал он серьезно (я как сейчас вижу этого
хилого бело-коричневого старичка, очень английского, но с индийскими или
китайскими глазами), - вы несправедливы ко мне... и к себе тоже. Вы
побывали... в Другом Месте. Забудьте... это последнее посещение... помните
первое. Теперь... конечно... вы недовольны. Но у вас... есть... мне
кажется... причина... быть недовольным... сейчас.
- И раньше была, - проворчал я. - У всех у нас есть. В Блэкли от этого
просто умирают. А вы в благодарность за то, что я вытащил вас из-под
грузовика, только прибавили мне недовольства.
- Нет, - сказал он мягко, - не прибавил. В конечном счете. Нет... я
думаю... напротив... убавил. Вы сами убедитесь.
Не могу сказать, чтобы я убедился, хотя время от времени я, кажется,
понимаю, что он имел в виду. Нет, больше мы с ним не встречались. Я снова
поехал к нему через несколько дней, но дом стоял закрытый и темный, а
потом мне сказали, что сэр Аларик уехал - наверно, стоять на голове в
Бомбее или крутить молитвенное колесо в Тибете. Я пригласил Дженнингса
позавтракать: хотел посмотреть, как он будет реагировать, когда я скажу
ему, что несколько дней назад в одном месте, где люди под пристальным
взглядом превращаются в пучеглазые манекены, он дал мне такой хук справа,
какого я в жизни не получал. И, конечно, он никак не отреагировал, только
сказал, что перестал видеть сны с тех пор, как не ест сыра по вечерам, и
что британский бокс и вообще спорт теперь совсем не тот, что был раньше.
Перед отъездом из Блэкли я провел вечер с Мэвис Гилберт; она рассказала
мне еще кое-что о Родни и заставила меня снова описать ей Полу, хотя я и
не упоминал о Другом Месте; потом мы здорово захмелели, расчувствовались и
нерешительно попытались утешить друг друга любовью, но вышло это у нас не
лучше, чем у пары подслеповатых медведей. В общем все закончилось так, как
я и предполагал, - недаром мне хотелось обойтись без этого прощального
вечера.
Блэклейская электротехническая компания к тому времени привела машину в
соответствие с нашими требованиями, и после двухдневных испытаний ее под
моим наблюдением разобрали, упаковали и отправили в Ливерпуль, а дальше
она пошла морем. Мне давно уже пора было возвращаться домой; я заказал
билет на самолет и туманным печальным зимним днем оказался в лондонском
аэропорту. Я потому об этом говорю, что там я увидел Полу.
Вы знаете, как пасутся пассажиры в аэропортах - как будто школу для
дефективных вывели на прогулку. Наше стадо погнали на самолет, а другое
стадо - с самолета, так что мы шли двумя встречными вереницами. И тут я
увидел Полу - это была она, никакого сомнения, скорее я готов сомневаться,
что меня зовут Харви.
- Пола! - закричал я и бросился к ней.
Она остановилась, но вид у нее был удивленный и нельзя сказать, чтобы
приятно удивленный.
- Это какая-то ошибка, - ответила она. - Я миссис Эндерсли, меня зовут
не Пола, и мы с вами незнакомы.
- Ну, в чем дело? - Здоровый детина недовольно посмотрел на меня. Она
принадлежала ему. Ему принадлежал весь мир. Есть такие люди на свете.
- Просто ошибка, дорогой, - ответила она и улыбнулась мне, словно
извиняясь - наверно, потому, что я был похож на потерявшуюся собачонку.
И вдруг меня словно подбросило и вывернуло наизнанку: в ее глазах я
увидел сигнал, пришедший из их бездонных серых глубин. И вот что он
означал: "Да, там я была Полой, и теперь я вспомнила тебя, Харви Линфилд,
но один бог знает, где мы были и что нам делать!" Я пробормотал что-то
невнятное и вместе с остальным стадом потащился к самолету.
И вот я здесь, вернулся при первой же возможности, но сейчас я,
разумеется, в отпуске - без Блэкли под дождем и без привокзальной
гостиницы. Продолжаю рассказывать людям о Другом Месте, и, когда они
говорят, что знают что-то похожее, я еду туда и смотрю, и это приводит
меня в ваши красивейшие места - например, Хабберхолм, где мы с вами
сегодня познакомились. Корнуолл, Девон, Дорсет, Котсуолдс, Озерный округ -
я всюду побывал. Да, я пытался найти сэра Аларика, но он умер в феврале
где-то за границей. Да, я спрашивал об этом черном камне, но все имущество
продано или роздано, и о камне никто ничего не знает. Наверно, все-таки
можно напасть на его след, я уже думал об этом.
Но время от времени меня тревожит еще одно - вы это, конечно, и сами
наблюдали. То и дело незнакомые люди вглядываются в вас и кричат: "Где мы
с вами могли встречаться?" И когда отвечаешь, что вы нигде не встречались,
их лица тускнеют. Знаете, что не дает мне покоя - может, эти люди были в
каком-то своем Другом Месте и встретили там меня, как я встретил жителей
Блэкли и, конечно. Полу. Это ведь ужасно, если мы все встречаемся в
каком-нибудь Другом Месте, а потом не можем никому ничего объяснить. Боже
мой! Посмотрите-ка на часы! Мне ведь завтра утром ехать в Нортумберленд -
я слыхал, там есть место... может быть, это Оно, кто знает?
Last-modified: Fri, 01 Dec 2000 18:40:51 GMT