>л в 1933 году -- в перiод питанiя воронами. Вeс был около 80 кило (теперь -- 94). За плечами -- статив фото-аппарата. На мнe морской бушлат, выдачи 1923 года. Как глубоко унизительна для сознанiя культурнаго человeка эта постоянная погоня за "жратвой"! Поeсть 399 400 досыта хотя-бы нeсколько дней подряд -- представлялось какой-то недостижимой мечтой. И мудрено-ли, что за первые три мeсяца моего пребыванiя в благословенной Финляндiи моя скромная персона стала вeсить на 12 клгр. больше. А "в прежнем" в теченiе остальных долгих лeт моего подсовeтскаго существованiя на моей "скатерти-самобранкe" перебывали самыя "оригинальныя" блюда: и вороны, и галки, и воробьи, и лягушки, и собаки, и кошки, и даже крысы... Бр-р-р... Всего было. И все это вовсе не дeло далекаго прошлаго. Еще в 1933 году, перед вторым побeгом, меня, человeка с высшим образованiем, спасали от голода родимыя русскiя вороны, которых я ловил капканом.40 40 Не пережив самому, трудно как-то вeрить совeтской жизни. И когда я слышу -- и не рeдко -- жалобы эмигрантов на тяжесть здeшней жизни, мнe хочется предложить проэкт устроить "санаторiй для излeченiя пессимистов". Санаторiй -- в видe кусочка совeтскаго концентрацiоннаго лагеря. Жизнь гарантируется, излeченiе тоже. Через мeсяц такой жизни по совeтскому образцу -- я увeрен -- из санаторiя выходили бы неисправимые оптимисты, весьма довольные эмигрантской дeйствительностью. Кусочек "совeтской карьеры" Попав в тихiй, богоспасаемый град Орел, я надeялся там нeсколько отдохнуть от избытка административнаго вниманiя ОГПУ и пробыть нeкоторое время в безвeстности и покоe. Но мнe не повезло. Мнe удалось скрыть свои медицинскiя званiя и не поeхать по разверсткe Райздравотдeла в какой-нибудь "учортанакуличкинскiй" колхоз. Но меня подвела извeстность атлета и, так сказать" "спортивнаго писателя". Слухи, что я гдe-то скрываюсь в городe, просочились в мeстный совeт физической культуры. Получив повeстку явиться, я не стал дожидаться, когда ОГПУ "подтвердит" вызов, и, "скрипя сердцем", поплелся в совeт. -- Вы же сами должны понять, тов. Солоневич, -- стал убeдительно разливаться передо мной секретарь совeта, вихрастый комсомолец, -- мы не можем позволить себe такой роскоши, как не использовать такого спеца... 401 -- Но вeдь я адмссыльный, -- пытался выкручиваться я. -- Ну, это дeло уже кругом согласовано. Звонили и в ГПУ и там все утрясли. Одним словом -- два слова... Кругом шишнадцать. Вот вам путевка на желeзку. Мы надeемся, что вы там поставите работу на ять... Словом -- "без меня меня женили, я на мельницe был"... Но спорить, особенно в моем положенiи, было, мягко выражаясь, неосмотрительно. Я и не спорил. Впрочем, мои спортивные таланты были в перiодe эксплоатацiи что-то мeсяца только два. Как-то утром ко мнe впопыхах вбeжал сторож клуба: -- Так что, тов. Солоневич, начальник просит срочно прiйтить. И с вашим... как его... фатиграфским аппаратом... Оказалось, что начальство хотeло увeковeчить какой-то очередной пленум, "явившiйся переломным моментом в развитiи"... чего-то там... ну, и так далeе. Но городской фотограф почему-то не прибыл. Тогда вспомнили обо мнe. А у меня, дeйствительно, был небольшой "фатиграфскiй аппарат", старый Эрнеман с апланатом. Но на безрыбьe и рак -- рыба. И мой заграничный Эрнеман возбуждал благоговeнiе окружающих. В своей комнатe я ухитрился устроить даже что-то вродe лабораторiи. Так как ни электричества, ни керосина не было, то я по-просту вставил в окно фанерный щит с красным стеклом и с помощью семафорных линз, скомбинировал даже увеличитель.... Голь на выдумки хитра. А совeтская -- в особенности: иначе не проживешь. Мое появленiе на Пленумe было встрeчено весьма радостно. Запечатлeть свои физiономiи в назиданiе потомству -- что ни говори -- заманчиво. Особенно -- задарма... -- Ну-ка, Солоневич, -- привeтствовал меня секретарь парткома, окруженный "энтузiастами совeтскаго транспорта" -- исковеркай нас, как Бог черепаху... Мой Эрнеман щелкнул. Через час, когда делегаты послe обeда вернулись 402 в зал засeданiя, большая увеличенная фото-группа уже висeла у входа. Фурор был полный. Меня прозвали "сверх-ударником с ураганными большевицкими темпами", а вечером замороченный и обалдeвшiй завклуб заявил мнe на самых лирических тонах своего скромнаго и охрипшаго от говорильни дiапазона: -- Брось-ка ты, Солоневич, свою физхалтуру к чортовой матери... Кому она, в самом дeлe, нужна? Вот тоже занятiе! Переключайся-ка, брат, на фото-работу. Вот это -- да! Ударники, кампанiи, премiальничество, интузiасты, подъем масс и всякая такая штукенцiя. И потом опять же -- на виду всегда. Сегодня, вот, здорово ты сгрохал все это. Так как -- заметано? Пиши смeту. На что другое -- а на показ достиженiй деньги завсегда найдутся. И должность тебe как-нибудь сварганим подходящую, занозистую... Так стал я фотографом, или, оффицiально -- "рукрайсвeтгазом" нашей желeзки41 и поселился на Желeзно-дорожной улицe No. 12. Пролетарская жизнь В другой половинe нашего крохотнаго домика жила семья желeзнодорожнаго слесаря -- типичная семья провинцiальнаго рабочаго -- всегда полуголодная, оборванная и придавленная нуждой. Маленькая дочурка слесаря, Аня, только лeтом могла всласть бeгать по садику и двору. В остальное время, особенно в плохую погоду и зимой, она отсиживалась дома по той простой причинe, что ея обувь не была предназначена ни для грязи, ни для снeга. Когда бывали морозы и грязь, Аня не могла даже в школу ходить. За два года, которые я провел в сосeдствe с семьей слесаря, Аня только раз получила молоко. Да и то это было, когда дeвочка заболeла и ей нужно было "усиленное питанiе" (кошмарная фраза для каждаго русскаго врача). 41 Для любителей совeтских ребусов сообщаю полное названiе своей должности: "Рукрайсвeтгаз Райпрофсожа 2 ст. Орел МК жд НКПС СССР". 403 И купленный Анe литр молока за два рубля, помню, пробил сильную брешь в бюджетe слесаря. В этот день взрослые голодали. Как-то весной я разговорился с маленькой Аней, копошившейся в пескe, во дворe под лучами теплаго весенняго солнышка. Уж не помню, как и о чем велся разговор, но случайно я спросил: -- А ты пирожное, Анечка, кушала? Дeвочка подняла на меня свои голубые глазки и быстро отвeтила: -- Не... А что такое "пирожное"? В дальнeйшем разговорe оказалось, что и "ветчина", и "какао" -- понятiя Анe незнакомыя. И только при словe "апельсин" ея блeдныя губки довольно улыбнулись. -- Это, дядя, я знаю. Это в книжкe нарисовано -- такое круглое, вродe мячика. -- Что с ним дeлают? -- каким-то невольно сорвавшимся голосом спросил я. -- А я не знаю, -- просто отвeтила дeвочка.42 42 По техническим причинам в книгу не вошли многiе очерки из жизни совeтской молодежи, напечатанные в "Голосe Россiи": "Совeтскiй быт", "Под колесами машины", "Комсомольское Рождество" и др. Весна 1932 -- "Гражданин, вы арестованы"... Боже мой! Опять эта фраза... Сколько раз пришлось мнe выслушивать ее!.. На этот раз она была произнесена в моей маленькой комнаткe в Орлe. По приказанiю из Москвы я опять был арестован и через 2 суток сидeл в Центральной тюрьмe ОГПУ, на Лубянкe. Тe же картины опять стали проходить перед моими глазами -- то же безправiе, тот же бездушный, жестокiй механизм гнета и террора, тe же камеры, переполненныя придавленными страхом людьми. Секундой мелькнула встрeча с Сержем. Его похудeвшее лицо невесело усмeхнулось мнe с высоты желeзной лeстницы второго этажа. -- Боб, ты? 404 -- Я... я... А ты здeсь как? -- Да вот из ссылки, из Сибири, привезли этапом. -- А в чем дeло? -- Да не знаю... Не забывают, видно!.. О Димe слышал? Разстрeлян на островe в 1929 году... Раздался чей-то окрик, и Серж скрылся в корридорe. Еще раз мелькнуло его лицо с дeланной улыбкой, и он устало махнул рукой на прощанье. В теченiе ближайших недeль состоянiе моего зрeнiя настолько ухудшилось, что мнe удалось добиться осмотра врача и, благодаря счастливому стеченiю обстоятельств, попасть в больницу при Бутырской тюрьмe. Прошло три мeсяца, в теченiе которых я не только не получил обвиненiя, но даже не был допрошен. Но вот, как-то поздно ночью, когда всe уже спали, в палату вошла встревоженная сидeлка. -- Кто здeсь Солоневич? Я отозвался. -- За вами из ГПУ прieхали. -- А как: с вещами eхать или без вещей? Сидeлка ушла и через нeсколько минут появилась с таким же встревоженным врачом. -- Сказали -- со всeми вещами. А зачeм -- не говорят. "Наше дeло", отвeтили. Дeлать было нечего. Я спустился вниз и смeнил больничный халат на свое платье. Каптер, сам заключенный, смотрeл на меня с искренним сочувствiем. -- Ну, прощайте товарищ, -- задушевно сказал он, пожимая мнe руку. -- Дай вам Бог. Загудeла машина, и в темнотe ночи меня повезли на Лубянку. Зачeм? Опять 4-й этаж. Опять, как 6 лeт тому назад, "Секретный отдeл". Слeдователь, маленькiй, сухой человeк в военном костюмe, стал быстро и рeзко задавать мнe обычные вопросы. -- Да я столько раз отвeчал на все это. Даже здeсь, в этой комнатe. -- Не ваше дeло! -- оборвал чекист. -- Вы арестованный и обязаны отвeчать на всe вопросы. Скажите, с 405 кeм из молодежи вы встрeчались в Сибири, в Орлe и при своих поeздках? -- Да я только то и дeлаю всeми своими днями на волe, что встрeчаюсь с молодежью. Слава тебe, Господи, сам еще состою в этом почетном званiи! -- Бросьте притворяться, -- обрeзал чекист. -- Нас интересует, с кeм из п о д п о л ь н о й молодежи вы встрeчались. Перечислите нам фамилiи этих лиц. -- Если вы спрашиваете про концлагерь -- так там вся молодежь так или иначе контр-революцiонна, конечно, по вашей оцeнкe. А на волe я ни с кeм таким не встрeчался. -- Ax, не встрeчались? -- иронически скривился слeдователь. -- А что такое СММ, вы не знаете? -- Слыхал, что это какое-то названiе группы молодежи, но подробнeй не знаю. -- Ах, тоже не знаете? И ни с кeм из них не встрeчались? Так, так... И со скаутами и с соколами тоже не встрeчались? -- Что-то не приходилось. -- И что такое "Сапог" -- не знаете? -- Да это шутливое названiе какого-то скаутскаго кружка. -- Ах, "шутливое"? А чeм они сейчас ш у т я т вам неизвeстно? -- Нeт. -- А с членами этого "Сапога" вы встрeчались за это время? Связь между вами продолжается? -- Дружба, конечно, остается. Но в Соловках и Сибири их не было. -- Значит, полная невинность? Ну, ну... У нас совсeм другiя свeдeнiя. Но не в этом дeло. Не думайте, что мы вас забываем. Вот против вашей, как вы называете, "дружбы" мы-то и боремся. И этой "дружбы" мы вам проявить не дадим. Вы всe у нас -- как под стеклышком. Насчет своей дружбы и встрeч забудьте!.. Можете идти. -- Позвольте, развe я не могу узнать своего обвиненiя? -- Это вас не касается. 406 -- Тогда мнe придется подать жалобу прокурору! Вeдь скоро четыре мeсяца я сижу без обвиненiя и допросов. Неожиданно слeдователь любезно улыбнулся: -- Ах, пожалуйста, пожалуйста! Если у вас есть свободное время и бумага -- сдeлайте одолженiе, пишите. Это, говорят, хорошо влiяет на нервы и развивает терпeнiе!.. ___ Мое появленiе рано утром в больницe произвело настоящую сенсацiю. Каптер, помогая мнe переодeваться, радостно сiяя, говорил: -- Боже мой!.. Это, ей Богу, в первый раз, как человeк, взятый ночью в ГПУ, живой вернулся... Ну, счастье ваше, товарищ. Потом, ежели, Бог даст, выйдете -- свeчку Николаю Угоднику поставьте!.. Тучи над настоящим, как-будто разошлись -- обвиненiя мнe предъявлено не было, и появились нeкоторые шансы на благопрiятный исход даннаго "сидeнiя". На зато будущее было теперь покрыто непроницаемым, мрачным туманом. Слова слeдователя доказывали, что слeжка за мной все еще продолжается, что мое "дeло" никак не прекращено и что туда все время подкладываются новыя свeдeнiя о моих встрeчах, разговорах, путешествiях, дeйствiях и пр. По-прежнему я "плотно сидeл на карандашe ОГПУ". В просторeчiи это значило, что опять и опять будут аресты, по-прежнему всe, кто будут со мной встрeчаться, неминуемо попадут под подозрeнiе, и что я останусь приманкой, на которую ОГПУ будет вылавливать "контр-революцiонную" непокорную молодежь. Меня "обезвреживали" со всей тщательностью и цинизмом чекистскаго аппарата. Для молодежи, для своих друзей я уже ничего не смогу сдeлать... Вся моя дeятельность была сжата суровыми рамками чекистскаго наблюденiя... ___ Безпомощность и безвыходность давили душу. Опять потекли "мирные дни" заключенiя. По-прежнему раз в недeлю острый шприц протыкал глазныя яблоки и вливал туда "физiологическiй раствор". И я 407 потом ходил с кроваво-красными глазами и почти ничего не видeл... Слeпота, как и раньше, в Соловках, опять вплотную стояла рядом со мной... ___ Помню сравнительно небольшой эпизод, рeзко врeзавшiйся в сeрые дни больничной жизни. Этот тон был сeрый, конечно, только относительно. Постоянно случались драки, стрeльба по бeглецам, воровство, артистическое и даже изысканное. Дни проходили "не скучно": то кого-либо вызывали на разстрeл, то кто-либо освобождался, то какую-либо разсeянную сестру милосердiя уголовники насиловали гурьбой в темной палатe, то случалось какое-либо самоубiйство. Но все это были явленiя, которыя для совeтских нервов не представляли чего-то, из ряда вон выходящаго. Но один случай запомнился очень ясно. Цeна револьвернаго патрона С утра во всeх палатах больницы Бутырской тюрьмы ожиданiе -- готовится очередной этап. Внизу идут наспeх созванныя врачебныя комиссiи для опредeленiя "годности в этап". Предполагается, что "долeчиваться" будут в лагерe... В сосeдней палатe -- шум и споры: это пытаются отправить в лагерь молодого вора, пытавшагося заслужить помилованiе доносами на товарищей. Он ошибся в каких-то своих расчетах и теперь все-таки вызван на этап. А для него, "стукача" и "ссученнаго"43, лагерь -- это смерть. Он знает, что в первый же день его пребыванiя в лагерe он будет найден гдe-нибудь во рву с ножом между ребрами: "великое урочье племя" имeет свои жестокiе законы... И этот вор, Ванька Хлюст, всeми силами давно уже пытается отвертeться от этапа. Гдe-то он ухитрился сам привить себe гоноррею. Потом, послe выздоровленiя (принудительное лeченiе), ухитрился заразить себя трахомой. А недавно втер себe в глаз кусочки химическаго карандаша. 43 Доносчика и предателя. Но вот -- все-таки роковое: "собирайся с вещами"... И в палатe грохочет соленая матерная ругань и пререканiя 408 между ним и надзирателями. Силы не примeняют -- как никак -- больница... Потом все затихает. Ванька как-будто сдается и начинает собирать вещи. Но через пять минут откуда-то из корридора раздается истошный вопль, и потом я вижу мимоходом, как Ваньку тащат из уборной с окровавленной рукой. Оказывается, что он успeл разрeзать себe вены откуда-то раздобытой безопасной бритвой. Нажим надзирателей временно ослабeвает. С забинтованной рукой Ванька остается лежать в палатe и с сiяющим лицом хвастается перед сотоварищами своей ловкостью. Послe обeда в корридорe раздается звон шпор и шаги нeскольких людей. Мелькает форма сотрудника ГПУ и двух каких-то в штатском. Все затихает, и мы слышим отрывки разговора: -- Так, значится, вы, гражданин Веселов, отказываетесь иттить в этап? -- Да как же я могу, -- отвeчает взволнованный и заискивающiй голос Ваньки. -- Да я бы с моим полным... Да развe-ж я могу?.. Почитай, вся рука располосована... -- Так, значит, вы отказываетес<ь>? -- сухо повторяет голос. -- Да, больной же я совсeм, товарищ Начальник. -- Ну, ну... Дeло ваше... Наступает молчанiе на нeсколько минут. Потом тот же голос продолжает: -- Вот, подпишите акт, что вы отказываетесь идти в этап. -- Дак я же, товарищ Начальник... -- Либо вставайте на этап, либо подпишите, -- коротко звучит отвeт чекиста. Послe нeкоторых пререканiй Ванька, видимо, подписывает. -- А теперь вы, товарищи, подпишите... Формальнос<т>ь -- ничего не попишешь. Двое спутников чекиста, очевидно, тоже подписывают. -- Ну, вот и все, -- раздается среди молчанiя тот же ровный, сухой голос. Слышится шум свертываемой бумаги, 409 и потом внезапно тишина корридора и палат прорeзается гулким звуком выстрeла... Слышен глухой стон и опять тот же спокойный голос: -- Ну, теперь пойдем, товарищи... Засeданiе закрыто. И трое людей мeрным шагом проходят по корридору обратно. К палатe с блeдным лицом бeжит дежурный врач. Через нeсколько минут по корридору звучат ровные шаги санитаров с носилками, и прежняя тишина опять воцаряется в больницe Бутырскаго Изолятора ОГПУ... Рeшенiе Прошло еще мeсяца полтора без всяких новостей. Наконец, меня вызвали в канцелярiю и показали бумажку: ВЫПИСКА из протокола заседания Коллегии ОГПУ от 28 июля 1932: С л у ш а л и: Дело гр. Солоневича, Б. Л., No. 121343. П о с т а н о в и л и: Дело прекратить, гр. Солоневича, Б. Л., из под заключения освободить и отправить на место жительства. Почти пять мeсяцев было вычтено из жизни неизвeстно почему и за что... ___ В тот же день, вечером в комнатe брата я твердо сказал: -- Я согласен, Ваня. Бeжим. Здeсь нeт ни настоящаго, ни будущаго. Побeг No. 1 Через два мeсяца небольшая группа туристов-охотников появилась в Карелiи, около водопада Кивач. Кто бы мог подумать, что эта веселая, дружная компанiя, в изобилiи снабженная всякими совeтскими "мандатами", готовится совершить ужасное, с точки зрeнiя совeтской власти, преступленiе -- бeжать из "родного пролетарскаго государства"? 410 Не торопясь, как полагается мирным путешественникам, мы проплыли на лодкe по рeкe Сунe, достигли большого, озера -- Суо-Ярви и там, оставив лодку в прибрежных камышах, направились по лeсу на запад, туда, гдe в 150 километрах была Финляндiя. Мы думали пройти этот путь в 5-7 дней, но, вопреки справкe Московской метереологической станцiи о сухом лeтe, оказалось, что послeднiе два мeсяца все время лили дожди и обширныя карельскiя болота, и рeчки оказались почти непроходимыми. Больше 5 дней мучились мы в этих лeсах и болотах. Напряженiе послeдних мeсяцев не прошло даром для брата -- он разболeлся настолько серьезно, что продолжать трудный путь было невозможно. А до границы, желанной границы оставалось только 60 километров. О том, чтобы оставить больного брата гдe-нибудь на дорогe и уйти самому, не могло быть и рeчи. Мы рeшили вернуться обратно. С тяжелым чувством проигрыша мы вышли на дорогу, удачно инсценировали заблудившуюся и растерявшуюся компанiю и вернулись обратно. -- На этот раз не удалось, -- весело сказал Юра, когда мы прieхали в Москву. -- Ну и чорт с ним! А мы все равно, раньше или позже, -- но пройдем!.. Улыбнуться при неудачe -- первое дeло!.. Боб С тяжелым сердцем возвращался я в Орел послe неудачи перваго побeга. Были опасенiя, что попытка побeга будет открыта и это вызовет соотвeтст<в>ующiя репрессiи. Да если бы все и обошлось благополучно, -- впереди был год подготовки к новому побeгу, опять тысячи случайностей, опасности и риск. Высунувшись из окна вагона, я перебирал в памяти причины неудачи побeга и строил планы новаго. -- Да лопни мои глаза, если это не сам дядя Боб! Боже мой, да этот знакомый звучный голос я узнал бы среди тысячи других! Живо обернувшись, я увидал нашего "боцмана" в натуральную величину, высокого, коренастаго, 411 с густой копной бeлокурых волос над круглым жизнерадостно улыбающимся лицом. -- Вот так чертовщина. Вы -- Боб? -- Я... я... -- просiял боцман, схватывая меня в свои медвeжьи объятiя. -- Вот это -- да! -- восклицал он, радостно цeлуя меня. -- Вот так встрeча!.. А то я смотрю, смотрю... Через полчаса, когда мы устроились вмeстe в купэ вагона, Боб докладывал о судьбe севастопольцев. -- Ну, с кого бы это начать?.. Ну, хоть бы с Лидiи Константиновны. Уeхала куда-то за Урал. На прощальной вечеринкe расплакалась, бeдалага. "Не могу, говорит, здeсь жить -- слишком больно вспоминать все старое"... Провожали мы ее на вокзал всей оравой, даже тихонечко спeли пeсенку герлей. Жалко ее -- хорошая она была -- как мать родная. Да что-ж -- уж такое теперь чортово время... Ничипор -- так тот всерьез поэтом стал. Так -- в два лица... -- Как это в два лица? -- Да вот: одни "поэзы" пишет для души, для себя -- и хорошiя, надо прямо сказать, "поэзы" -- и никто их, ясно, не печатает. А другiя для газет, для гонорара. Ну, знаете, о всяком там совeтском энтузiазмe, ударниках, пятилeтках и прочей халтурe. Читали, небось, -- оскомину все это набило... Талантливый парень, а вот, ходу никуда нeт. Он бы по газетной линiи легко себe карьеру сдeлал бы со своими способностями, но в партiю нужно поступить -- развe безпартiйному куда ход есть? -- ну, а этого совeсть не позволяет. Так и бьется, бeдняга... Григу больше повезло, хоть так и не добился он инженера -- вычистили его сперва из Комсомола, а потом и из ВУЗ'а, "как чуждый элемент". Разнюхали. А что-то нехорошее подмeтил я на душe у Грига -- словно пятна какого-то отмыть не может. Словно трещина гдe-то. Жаль парня... Ну кто еще? Тамару, конечно, из прiюта все-таки вычистили -- там теперь одни комсомолки работают. Ну, она в школы перешла по физкультурe. Опять с дeтьми возится. Володя с Олей давно уже не в фиктивном, а настоящем бракe. И волченок уже есть. Вeрно, уже и позабыл, что Тумановым звался, А ей-Богу, Борис Лукьянович, 412 хорошо это у нас с герлями повыходило. Вот, прошли вмeстe скаутскiе ряды в одной дружинe, смотришь -- симпатiя появилась, потом любовь и теперь глядите, какiя славныя пары -- любо-дорого посмотрeть. -- Ну, а сами-то вы как живете? -- Я-то? -- Широкое лицо боцмана расплылось в улыбкe. -- Чорт его знает, кручусь как-то, теперь техник-строитель. Тоже хотeл было в ВУЗ, да нашего брата не пущают. Нужна рекомендацiя общественных и партiйных организацiй, а тут, в Севастополe, каждая собака знает, что мы скаутами были. Нeту хода вверх. Ну, да что! Теперь и инженеру не так что-б очень сладко -- отвeтственность адовая: чуть что -- а подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Ага, не досмотрeл, голубчик, а то и навредил, может быть? Тут тебe контр-революцiя экономическая и готова: пожалуйте бриться -- за ушко, да в лагерь. Нeт уж, Бог с ним! Может быть, лучше, что я не инженер. -- Ну, а Таня как? -- Танюшечка? -- переспросил Боб, и нeжная улыбка освeтила крупныя черты его лица. -- Да ничего, спасибо попрыгивает, дочку няньчит. Я вeдь уже счастливый отец семейства. Голодно -- это вeрно. Но знаете, Борис Лукьянович, за что я скаутингу безконечно благодарен, -- вот за этот запас бодрости и жизнерадостности, который мы всe получили в отрядах. Ей Богу, без этой, вот, бодрости в совeтской жизни прямой путь -- петля... -- Ну а ГПУ вас не цапнуло? -- Как же, как же. Развe-ж оно нас когда-нибудь забудет? Я, вот, 3 мeсяца отсидeл. Да и другiе тоже почти всe попарились. Но в ссылку никто не поeхал. Видно, без вас, Лидiи Константиновны, да Володи ГПУ не так уж опасалось севастопольцев. Пронесло как-то. Поeзд подходил к моему Орлу. Мы сердечно распростились, и я вышел на перрон. Круглое лицо Боба дружески улыбалось мнe из окна вагона. -- Кого увидите там -- мой привeт и поцeлуй! -- Есть, есть! -- по морскому отвeтил боцман. -- Все разскажу! Вот ребята довольны будут! "Живого дядю Боба видал!" Прозвучал послeднiй звонок, и ему отвeтил протяжный гудок паровоза. 413 Поeзд медленно тронулся. -- Да, да, дядя Боб! Самаго главнаго-то я вам и не успeл сказать! Помните нашу скалу в Георгiевском монастырe? Гдe мои моряки скаутскiй значек высeкли? -- Помню, помню. А что? -- Взорвали комсомольцы. Не могли сбить, так подложили динамиту и с корнем ахнули. Вот, свооолочи!.. Чортова служба -- На линiю огня -- шагом марш! -- звучит команда. С винтовками в руках мы идем вперед. Далеко перед нами, в 100 метрах, на дворe артиллерiйскаго полка стоят шесть мишеней. -- Ложись! Прямо по мишеням, десятью патронами... Заряжай! Я плотно просовываю лeвую руку в петлю ружейнаго ремня, крeпко стягиваю ее, выковыриваю локтем ямку в землe и прилаживаю тяжесть винтовки на лeвой ладони. Блестящiе мeдные патроны один за другим уходят в патронник. Рeзко звякает затвор. Лeвая рука в толстой перчаткe подводит винтовку к мишени, ружейный ремень, плотно обвиваясь около руки, крeпко вжимает приклад в плечо. Щека слилась с холодным лаком приклада. Легкiй вeтерок холодит правую обнаженную руку. Мушка ровно ложится в прорeзи и медленно подводится под черное яблоко мишени. Ровно... Ровно... Вот между кончиком мушки и яблоком осталась тонкая бeлая ниточка. Палец начинает плавно давить на спуск. Винтовка вросла в плечо и не шевелится. Спокойно, спокойно... Неожиданный выстрeл оглушает. Плечо вздрагивает от отдачи... Кажется, хорошо! Выстрeлы трещат, не переставая. Первым отстрeлялся длинный костлявый Ильинскiй, "потомственный, почетный пролетарiй", старый слесарь депо. Он осторожно отложил в сторону винтовку и, не поднимаясь, критическим взором оглядeл свою сосeдку. Комсомолка Паша, обтирщица паровозов, сосредоточенно и старательно дострeливала послeднiе патроны, невольно гримасничая и по дeтски выпячивая губы. 414 Послe свистка-отбоя Ильинскiй ласково шлепнул Пашу по спинe. -- Ишь, стрeльчиха-то какая! -- усмeхнулся он, поднимаясь. -- А вeдь, поди-ж, вeрно, очков за 60 все-таки выстукала! -- А что-ж, дядя? -- расплылась Паша в улыбкe, -- поживу с твое -- и больше ста выбью. -- Ишь, ты -- занозистая какая! Поперед батьки в пекло. Ну, ну. Пойдем поглядим, что ты там наплевала в мишень-то. А кстати, Солоневич, -- обернулся старик ко мнe, -- чтой-то стрeлков наших нeту? "Стрeлками" у нас, на желeзкe, называли чинов военизированной охраны, набиравшейся из демобилизованных красноармейцев и охранявших перроны, склады и пути. Постоянных участников наших стрeлковых тренировок, Закушняка и Ямпольскаго, дeйств<и>тельно, не было. -- Да чорт их знает. Обeщали быть. Ильинскiй, видимо, сильно уставшiй на работe и голодный, сердито заворчал: -- Снайперы тоже! Этак мы и состязанiе прокакаем. Тута всeм как один -- нужно. Шутка сказать -- "Динамо"! Не сапогом, небось, сморкаются. Недовольство его было понятным. Сравнительно недавно мы выиграли два стрeлковых состязанiя по боевой винтовкe у красноармейцев и теперь готовились к отвeтственному и серьезному состязанiю с Орловским обществом "Динамо". И отсутствiе постоянных наших стрeлков на тренировкe нервировало старика, фанатика стрeлковаго дeла. Мнe нечего было отвeтить Ильинскому, ибо причин отсутствiя охранников я не знал. К моему удивленiю, Паша снимая ремень с руки и любовно оглаживая свою кокетливо желтую винтовку, беззаботно отозвалась: -- Не дрефь, дядя Ильинскiй. Никакого состязанiя вовсе и не будет. -- Это почему такое? -- А потому, динамовцам теперь не до состязанiй! -- И что это ты брешешь, Пашка? И откудова тебe знать? От горшка два вершка, а поди, как знает все! Паша лукаво усмeхнулась. 415 -- Да ты не фырчи, Ильинскiй. Значит, знаю, если говорю. -- Да ты не тяни кота за хвост, Пашка. Говори толком, коли знаешь. Комсомолка искоса опасливо оглянулась на стоявшаго в сторонe иструктора Осоавiахима, Александрова, типичнаго партiйнаго активиста, и, понизив голос, отвeтила: -- Забастовки помнишь? Недавнiя забастовки нeскольких заводов из-за снятiя со снабженiя членов семей помнили мы всe. Забастовки эти были сейчас же прекращены самими рабочими, получившими сейчас же полное удовлетворенiе своих требованiй. -- Помню. Ну, так что? -- Ну и ну. Докопыриваются до зачинщиков. Теперь пойдут вылавливать, кого нужно. Ильинскiй нахмурился и промолчал, задумчиво наворачивая тряпку на шомпол. -- Ну и что? -- спросил он уже тихим голосом. -- Да ничего. Сам понимаешь, небось. Не маленькiй! Мобилизацiя всeх сил. Теперь им не до стрeльб... Другiя мишени... К нам подходил Александров. Всe замолкли, и старик-слесарь со злобой нажал на неподдававшiйся шомпол. ___ Вечером я позвонил в штаб ВОХР. Там пошли узнать и через минуту дежурный по штабу отвeтил: -- Ничего, товарищ Солоневич, нельзя сдeлать. Уж придется вам обойтиться пока без наших стрeлков. Этые дни есть спецiальная работа оперативнаго характера. О подробностях я, конечно, не спрашивал. ___ В послeднiя недeли от вокзала по городу растекались одиночками и группами оборванный, худыя, истощенныя фигуры украинских крестьян, прieхавших со своих черноземных полей сюда за хлeбом. Они ходили по улицам, стучали в окна и просили: "хоть шматочек хлeба". И эти "шматочки" давали. Я не видeл случая, чтобы такого 416 крестьянина отогнали от окна. Давали не от излишков своих: отрывали от своего полуголоднаго пайка -- то картошку, то луковку, то горсть крупы, то корочку хлeба. Было страшно и трогательно видeть худыя участливыя лица рабочих, хмуро ра<з>спрашивающих крестьян о жизни украинских сел. И этот кусок хлeба казался не подаянiем, а братской помощью. Члены "четвертаго интернацiонала" (гимн "четвертаго интернацiонала" звучит так: "Я голодный!") проявляли свою солидарность... Тe из крестьян, у кого уже не было сил ходить по дворам и улицам, пробирались к мусорным ящикам и оттуда выгребали пищевые отбросы. Эти обезсилeвшiе люди назывались среди коренного населенiя города полным больной иронiи термином -- "санитарная комиссiя". И обычно члены этих "санитарных комиссiй", добравшись до далекаго от изобилiя совeтскаго мусорнаго ящика, уже не отходили от него живыми. Отвыкшiе от пищи желудки не выдерживали качества совeтских объедков и отбросов. И их тeла-скелеты обычно по нeсколько дней лежали по дворам, пока не являлась подвода и не увозила их в братскую яму. Из человeческих костей строился "фундамент зданiя соцiализма"... Постоянно мотаясь по всему узлу и городу, я успeл втихомолку сдeлать нeсколько снимков с этих страшных картин. Снимки эти были с нами во время второго побeга. Мы не успeли переправить их во-время за-границу, и так как, с точки зрeнiя ГПУ, такiе снимки были абсолютно достаточным матерiалом для разстрeла, то во время побeга они были помeщены в самом безопасном мeстe. Этим мeстом считался у нас заднiй карман Юриных трусиков -- не брюк, а трусиков. "Пока-де там что -- меня будут обыскивать послeдним. На крайнiй случай я даже съeм их", -- увeренно говорил Юра, когда мы обсуждали возможности провала. Мы не учли одного, что послe ареста нас могут заковать в ручные кандалы. И я видeл потом, как блeден был Юра, когда наручники связали кисти его рук, и он не мог добраться до своего кармана... Но когда нас по ленинградским улицам везли на Шпалерную в ДПЗ, он улыбался. 417 -- Олл райт, -- коротко отвeтил он на тихiй вопрос о снимках. Уже потом, когда мы послe приговора сидeли в пересыльной тюрьмe, Юра сообщил, как цeной мучительнаго напряженiя и выворачиванiя рук он все же ухитрился достать эти снимки из кармана и опустить их..... -- Куда? В уборную?.. Похудeвшее, осунувшееся лицо Юры, такое странное без обычной взлохмаченной копны черных волос, осклабилось. -- В уборную? Ну, нeт... Какой-нибудь путевой сторож найдет, и что дальше? Сдаст по начальству. И там долго ли догадаться? Я их засунул за окно вагона -- туда, гдe будут опущены вторыя зимнiя рамы. Выцарапай-ка их оттуда!.. Так, роковой вагон No. 13 и до сих пор eздит с этими фотографiями трупов украинских мужиков, нeсколько миллiонов которых погибло во время очередного совeтскаго голода 1933 года... ___ Немного дней спустя, когда выяснилось, что, дeйствительно, состязанiя откладываются, ибо ГПУ занято арестами "бунтовщиков", я был послан на станцiю Куракино для фото-съемки какого-то изобрeтенiя путевого сторожа. Скоро на станцiю пришел товаро-пассажирскiй поeзд, тот самый "максимка", с медлительностью котораго связано столько юм<о>ристических разсказов и неприличных анекдотов. Был яркiй, почти лeтнiй день. Поeзд должен был стоять 12 минут; платформа наполнилась ободранным совeтским людом из вагонов 4 класса. Кипятку не было, и станцiонный кран был мигом облeплен черной толпой жаждущих. Из зданiя вокзала вышел патруль охраны и зашагал к головному вагону. В числe стрeлков патруля я узнал Закушняка и Ямпольскаго. -- Куда это ребата? Кого ловите? Закушняк, стройный молодой парень из провинцiальных рабочих, как-то передернул плечами. 418 -- Да вот, на облавe... -- Ну, я вижу... А на кого? -- Да, вот, бeгунков, которые на Москву прутся, вылавливаем. Патруль прошел вперед. Незамeтно для них я пошел сзади. Дойдя до передняго вагона, стрeлки раздeлились. Трое вошло в вагон, а остальные размeстились по сторонам. Через нeсколько минут из вагона была высажена какая-то семья: старуха, крeпкая, кряжистая, с каким-то восковым пергаментным лицом, молодой крестьянин и двое ребятишек 7-8 лeт. Не обращая вниманiя на их жалобы и мольбы и на посыпавшiеся со всeх сторон вопросы, патруль повел задержанных в станцiонный сарай, гдe один остался на стражe. Потом остальные стрeлки так же медленно, молчаливо и мрачно пошли в с