----------------------------------------------------------------------------
Лисао.- СПб.: ООО "Издательский Дом "Кристалл"", 2000. - (Б-ка мировой
лит. Восточная серия).
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Сыма Цянь
ОТДЕЛЬНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЦЮЙ ЮАНЕ {*}
{* Перевод В. М. Алексеева. Воспроизводится по изданию: Китайская
классическая проза в переводах акад. В. М. Алексеева / М.: ГИХЛ, 1959.-
Прим. ред.}
Цюй Юань - ему имя было Пин. Он был сородичем и однофамильцем чуского
дома, служил у чуского князя Хуая приближенным "левым докладчиком". Обладал
обширною наслышанностью и начитанностью, память у него была мощная. Он ясно
разбирался в вопросах, касающихся государственного благоустройства. Был
искусный оратор. Во дворце он с князем обсуждал государственные дела,
издавал приказы и указы, а за пределами дворца имел поручение по приему
гостей и беседам с приезжавшими удельными князьями. Князь дорожил им, как
дельным. Один высший чин, вельможа, бывший с ним в одном ранге, соперничал с
ним в княжеском благоволении и втайне замышлял против его талантов. Князь
Хуай дал Цюй Юаню составить свод государственных законов. Цюй Пин набросал
их вчерне, но работу еще не закончил. Этот вельможа ее увидел и захотел
присвоить, но Цюй Пин не давал. Тогда тот стал на него возводить клевету,
что мол, когда князь велит Цюй Пину составлять законы, то нет никого в
народе, кто бы об этом не узнал, и каждый раз как только какой-нибудь закон
выходит, то Пин хвастает своими заслугами: без меня, мол, никто ничего
сделать не может. Князь рассердился и удалил от себя Цюй Пина. Цюй Юань был
оскорблен, негодовал на то, что князь слушает все неразумно; что клевета
закрывает собою тех, кто честен, и кривда губит тех, кто бескорыстен; что
тот, кто строго прям, оказался вдруг неприемлем. Тогда он предался печали и
весь ушел в себя: сочинил поэму "Лисао" * - "Как впал я в беду", это
названье "Как впал я в беду" значит как бы "Как впал я в досаду".
Скажу я теперь: Что небо значит? Начало оно людей! Что отец и мать?
Основа они людей! Когда человек дошел до конца, он снова обращается к основе
своей. И вот, когда он в тяготе и страде дошел до усталости крайней, нет
случая, чтоб не вопил бы он к небу; иль, если он болен и страждет, печален,
тоскует, нет случая, чтобы не звал к себе он отца или мать. Цюй Пин шел
правой стезею, путем прямоты, исчерпал всю честную душу свою и ум свой
использовал весь на службе царю своему. Но клеветник разъединил обоих их, и
можно говорить о том, что это было дном паденья. Ведь он был честен и
заслуживал доверия, но пострадал от подозренья; служил он с преданной душой,
а жертвой стал клеветника... Ну, могли он не возмущаться? Поэма Цюй Пина
"Лисао" ("Как впал я в беду") родилась, конечно, из чувства его возмущения.
"Настроенья в уделах" * есть книга, которая склонна к любовным мотивам, но
блуда в ней нет. "Малые оды" * полны возмущений, нападок, но бунта в них
нет. Когда ж мы теперь говорим об одах "Впавшего в грусть" ("Как впал я в
беду"), то можем сказать, что в них достоинства того и другого соединились.
В глубь древности входит он, нам говоря о Ди Ку *, спускаясь к нам,
говорит он о циском Хуане *. А в промежутке между ними он повествует нам о
Тане * и об У *, чтоб обличить дела своей эпохи. Он выяснил нам всю ширь,
высоту пути бесконечного дао *, стезю безупречного дэ *, статьи и
подробности мира, порядка и благоустройства, а также той смуты, которая им
обратна. Все это теперь нам стало понятно и ясно вполне. Его поэтический
стиль отличается сжатой формой, слова его речи тонки и едва уловимы; его
настроенье души отлично своей чистотою; его повеленье, поступки его
безупречно честны. То, что в стихах говорит он, по форме невелико, но по
значенью огромно, превыше всех мер. Им взятое в образ нам близко, но мысль,
идеал далеки. Его стремления чисты: поэтому все, что он хвалит в природе, -
прекрасно. В стезе своей жизни он был благочестен, и вот даже в смерти своей
не позволил себе отойти от нее. Он погрязал, тонул в грязи и тине, но, как
цикада, выходил из смрада грязи преображенный; освобождался, плыл, носился
далеко за страною праха, за гранью всех сквернот земли. Не принял тот мир с
его жидкою, топкою грязью; белейше был бел, не мараясь от грязи его. И если
взять его душу, соперницей сделав ее и солнца и месяца, то нет
невозможного в этом.
После того как Цюй Юань был прогнан со службы, Цинь решил напасть на Ци
*. Ци был связан родственными узами с Чу *, и циньского князя Хоя тревожило
это. Он велел своему Чжан И * сделать вид, что тот покидает Цинь и идет
служить уделу Чу с весьма значительными дарами и с усердием всецело
преданного Чу человека. Чжан И сказал чускому князю так: "Цинь сильно
ненавидит Ци, а Ци с вашим Ч у находится в родственных отношениях. Но, если
бы ваш Чу сумел решительно порвать с Ци, то Цинь готов предложить вам
местность Шанъюй *, пространством в шестьсот ли *". Чуский князь Хуай был
жаден, поверил Чжан И и порвал с Ци. Отправил посла в Цинь принять землю.
Чжан И лукаво сказал: "Я, И, с вашим князем договорился о шести ли, а о
шестистах ли не слыхал даже". Чуский посол в гневе ушел, прибыл к себе в Чу
и доложил об этом князю Хуаю. Князь Хуай разгневался, поднял огромную рать и
пошел на Цинь. Цинь вывел свои войска, ударил и совершенно разбил чуские
войска между реками Дань и Си. Отрезал восемьдесят тысяч голов. Взял в плен
чуского воеводу Цюй Гая и затем отобрал у Чу всю страну при реке Хань
(Ханьчжун). Тогда князь Хуай двинул все войска, что были в его уделе, и,
глубоко зайдя в Цинь, ударил на врага. Сражение произошло при Ланьтянь *.
Удел Вэй, узнав об этом, внезапно ударил на Чу. Вэйские войска дошли до Дэн.
Чуское войско пришло в страх и ушло из Цинь к себе домой, а Ци, все еще в
гневе на Чу, ему не помог. Чу был в тяжелом положении. На следующий год Цинь
отрезал Ханьчжун и подарил его Чу в виде мирного предложения.
Чуский князь сказал: "Я не хочу земли, я хочу получить Чжан И. Я тогда
лишь буду считать себя удовлетворенным". Чжан И, узнав об этом, сказал так:
"За одного лишь И - и вдруг целую страну Ханьчжун! Прошу у вашего величества
разрешения пойти мне самому в Чу". И пошел в Чу. Там он снова богатыми
вещами задарил временщика, придворного Цзинь Шана, а также повел хитрые и
ловкие разговоры с фавориткой князя Хуая, Чжэн Сю. Князь Хуай целиком
послушался Чжэн Сю и снова отпустил Чжан И. В это время Цюй Юань как раз был
отстранен и на свой пост не возвращался. Его отправили послом в Ци.
Вернувшись в Чу, он обратился с укором к князю Хуаю и сказал: "Зачем вы не
убили Чжан И?" Князь Хуай раскаялся, послал погоню за Чжан И, но его уже
было не догнать. Затем целый ряд князей напал на Чу и основательно его
потрепал. Убили чуского воеводу Тан Мэя. В это время циньский князь Чжао
вступил в брачный союз с Чу и хотел встретиться с князем Хуаем. Князь Хуай
собрался поехать. Цюй Пин сказал: "Цинь - государство тигров и волков.
Доверять ему нельзя. Вам лучше не ездить". Младший сын князя Хуая, Цзы-лань,
советовал ему поехать: "К чему отказываться от радушия Цинь?" Князь Хуай
кончил тем, что поехал и вступил в заставу Угуань. А Цинь устроил военную
засаду и отрезал ему тыл. Затем задержал князя Хуая и требовал выделить
ему землю. Князь Хуай рассердился и не хотел слушать. Бежал в Чжао *. В Чжао
его не приняли и вернули в Цинь, где он в конце концов умер и был отправлен
на родину для похорон. Его старший сын, князь Цин Сян, занял трон. Сделал
главным правителем своего младшего брата Цзы-ланя. А народ в Чу обвинял
Цзы-ланя в том, что это он уговорил князя Хуая отправиться в Цинь, откуда
тот и не вернулся. Цюй Пин его ненавидел давно. И, находясь в изгнании, он с
любовью думал о своем Чу, и всем сердцем был привязан к князю Хуаю и не
забывал о своем намерении вернуться ко двору. Он все еще рассчитывал. что,
на его счастье, поймет его хоть раз владыка-царь, изменится хоть раз и
пошлый мир. И вот о том, как он живет одним своим лишь государем и
процветанием своей страны и как он хотел бы все это и так и этак доказать, -
об этом он в одной песне своей три раза доводит до нас. В конце концов,
никакой к этому возможности не оказалось, и вернуться ему не удалось. Итак,
он в этом видел, что князь Хуай так-таки его и не понял. Среди правителей,
какие бы они ни были - иль глупые, иль мудрые, достойные, дурные,- такого не
сыскать, который себе не хотел бы найти преданных сердцем слуг, достойных
выдвиженья лиц, чтоб те ему помогали. Однако мы видим теряющих царства и
рушащих дом. Один за другим проходят они перед нами; меж тем сверхмудрец и
властитель людей, который бы царствами правил - проходят века один за
другим, - а такого не видит никто. "Что же это значит?" - я спрошу. А вот
что: тот, кого преданным князю считают, не преданный он человек; и тот, кого
все считают достойным, отнюдь не бывает таким.
Князь Хуай не умел отличить, где преданный был слуга. Поэтому он у себя
во дворце поддался внушеньям своей Чжэн Сю, затем он, с другой стороны, был
обманут пришедшим Чжан И. Он отстранил от себя Цюй Пина и доверился высшему
чину, вельможе и правителю Цзы- ланю. Войско с позором погибло, и землю ему
окорнали. Потерял целых шесть областей и сам умер в Цинь, на чужбине,
посмешищем став для всей страны. Вот где беда произошла от недопонимания
людей! В "Переменах" * читаем: "Колодец прозрачен, а он не пьет - и это на
сердце моем лежит огорченьем. Но можно ту воду черпнуть! Коль светел наш
царь, и он и другие получат от неба каждый свою благостыню". Ведь если нет
света в уме государя, то разве достоит ему благостыня?
Главный правитель Цзы-лань, услышав, что так говорят, пришел в ярость и
предоставил верховному вельможе очернить и умалить Цюй Юаня перед князем Цин
Сяном. Цин Сян разгневался и выгнал его. Цюй Юань пришел к берегу Цзяна *, с
распущенными в беспорядке волосами гулял и горестно пел на берегу затона.
Лицо его было страдальчески изможденное, весь иссох он, скелет-скелетом.
Отец-рыбак увидел его и спросил: "Ты не тот ли сановник, что заведовал здесь
тремя родовыми княжескими уделами? Почему это ты вдруг дошел до такой
жизни?" Цюй Юань отвечал: "Весь мир стал грязен и мутен, а я в нем один лишь
чист. Все люди толпы опьянели, а я среди них трезв один. Вот почему я и
прогнан". Отец-рыбак говорил: "Скажу тебе, что совершенный человек - он не
грязнится и не портится от прочих. А между тем умеет он со всею жизнью
вместе быть, идти туда или сюда. Если весь мир стал грязен и мутен, то
почему ты не поплыл вслед за течением его и не вознесся на его волне? Если
все люди толпы опьянели, почему б не дожрать ту барду, что осталась, не
допить ту гущу вина? Зачем, на груди лелея топаз, в руке зажимая опал, себя
отдавать в жертву изгнания?" Сказал Цюй Юань: "Я слышал такое: тот, кто
только что вымыл себе лицо, непременно отщелкает шапку от пыли; а тот, кто
купался в воде, сейчас же он платье свое отряхнет. А кто же еще из людей
сумеет, оставшись весь чистеньким чист, терпеть от других липкую, жидкую
грязь? Уж лучше, пожалуй, направиться мне к идущему вечно потоку, себя
схоронить в животах там в Цзяне живущих рыб. И как бы я мог, с белизною
сверкающе чистой, позволить себе замараться грязью мирской?"
И сочинил он поэму "В тоске по речному песку" {В "Исторических
записках" Сыма Цяня после этих слов следует текст поэмы Цюй Юаня. (См. с.
81-84 наст. изд. - Прим. ред.)}. Затем он засунул за пазуху камень и
бросился в воды Мило *, где и умер. После смерти Цюй Юаня в Чу жили Сун Юй,
Тан Лэ, Цзин Ча и другие последователи его. Все они были увлеченные поэты и
особенно прославились своими одами. Но все они имеют своим родоначальником
свободно изливающийся стиль Цюй Юаня. Никто из них уже не рисковал открыто
князю возражать. После Цюй Юаня Чу часть за частью все больше терял свою
территорию, пока через несколько десятков лет не был окончательно Цинем
уничтожен. Через сто с чем-то лет после гибели Цюй Юаня в реке Мило при Хань
* жил ученый Цзя *. Он служил в Чанша * главным наставником у тамошнего
князя. Он побывал на реке Сян * и бросил в нее свою рукопись, в которой
оплакал Цюй Юаня.
Я прежде был приближен к трону {1},
Теперь изгнанье - жребий мой.
Здесь Цюй Юань свой путь преславный
Окончил в глубине речной.
Тебе, река Сяншуй, вверяю
Мой горестный, мой гневный стих.
Мудрец попал в коварства сети
И умер, задохнувшись в них.
Увы! Увы! О том я плачу,
Кто радостных не знал часов.
Нет феникса и чудо-птицы,
И все под властью хищных сов.
Увы, глупец прославлен ныне,
Бесчестный властью наделен,
Вступивший в бой со злом и ложью
Мудрец на гибель обречен.
Бо И {2} корыстным называют,
Убийцу Дао То {2} - святым,
Свинцовый нож считают острым,
А дивный меч Мосе {3} - тупым.
Вотще погиб учитель мудрый,
Как не грустить, не плакать мне?
Нет больше золотых сосудов,
А глина грубая в цене.
Волов впрягают в колесницы,
Осел опередил коней,
Породистый скакун уныло
В повозке тащит груз камней.
Уборов иньских шелк не в моде,
Он в обуви подстилкой стал.
О Цюй Юане я горюю, -
Он в жизни это испытал.
Я говорю:
Нет княжества его, и он меня не знает,
Но я о нем грущу, я скорбью угнетен.
Крылами легкими взмахнув, умчался феникс,
И, устремляясь ввысь, все уменьшался он.
Чтобы себя сберечь, он прячется в глубинах
На дне с драконами, под влагой быстрых рек,
Чтоб стать невидимым, он стер свое сиянье,
Но с мелкотой речной не будет знаться ввек.
Все почитать должны мудрейших добродетель,
От мира грязного таиться нужно нам.
Тот вороной скакун, который терпит путы
И уши опустил, - подобен жалким псам!
И все же Цюй Юань виновен в том, что медлил
Расстаться с князем Чу, от козней злых уйти, -
Покинуть бы ему любимую столицу
И, странником бродя, иной приют найти.
С высот заоблачных могучий феникс, видя
Всех добродетельных, слетает им помочь,
Но если зло и ложь скрывает добродетель,
Он вновь взмывает ввысь и улетает прочь.
Известно это всем: в запрудах мелководных
Большие осетры не могут долго жить,
Лягушкам, что кишат в канаве узкой,
Огромной рыбы ход легко остановить.
{1 "Плач о Цюй Юане", пер. А. Ахматовой. Воспроизводится по изд.: Цюй
Юань. Стихи / М: ГИХЛ, 1954.- Прим. ред.
2 Бо И - сановник императора Шуня, отличавшийся честностью (III
тысячелетие до н. э.).
3 Дао То - имя древнего разбойника, который, по преданию, убивая людей,
съедал их печень.
4 Мосе - мечи, изготовлявшиеся на юге Китая в княжестве У; славились
остротой.}
Здесь граф великий астролог * сказал бы так: "Я читал поэмы - "Лисао",
"Как впал я в грусть", "Мои к небу вопросы", "Зову к себе душу" и "Плачу по
Ину". И грустно мне стало за душу его. Я ходил и в Чанша, проходил там,
где он, Цюй Юань, покончил с собою в пучине воды. Ни на минуту не прекращал
я лить слезы по нем, представляя себе, что я вижу, какой это был человек.
Когда ж говорю я о Цзя, ученом, который оплакал его, не могу я понять,
отчего б Цюй Юаню, с его гениальной душой, не заехать к другому удельному
князю и с ним бы дружить? Какой бы удел не принял его? Не пойму, чтобы надо
себя ему было до этих вещей доводить! Я читал и поэму Цзя И о сове. Но
равнять жизнь со смертью, как он, несерьезно смотреть на принятие мира вещей
или их отверженье - его вопиющая прямо ошибка!"
Примечания
С. 6. "Лисао" - известная поэма Цюй Юаня.
С. 7. "Настроенья в уделах" - "Гофэн", один из разделов "Шицзина".
"Малые оды" - "Сяоя", один из разделов "Шицзина".
Ди Ку - мифический оратор (XXV в. до н. э.).
Циский Хуань - Ци Хуань-гун, князь государства Ци, живший в VII в. до
н. э., первый из "уба" - пяти гегемонов - правителей княжеств Ци, Сун, Цзин,
Цинь, Чу, последовательно сменявших друг друга.
Тан и У - Чэн Тан, основатель династии Шан (XVIII в. до н. э.) и У-ван,
основатель последующей династии Чжоу.
Дао - праведный путь (в данном случае в конфуцианском понимании).
Дэ - добродетель (конф.).
Ци - княжество в эпоху "Сражающихся царств" (V-III вв. до н. э.), на
части территории нынешних провинций Шаньзун и Хэбэй.
С. 8. Чу - княжество на территории нынешней провинции Сычуань.
Чжан И - сановник княжества Цинь, приближенный князя Хоя (IV в. до н.
э.).
Шанъюй - местность на территории нынешней провинции Хэнань.
Ли - китайская мера, сейчас равная примерно половине километра.
Ланьтянь - местность в нынешней провинции Шэньси.
С. 9. Чжао - княжество на части территории нынешних провинций Шэньси,
Хэбэй, Хэнань.
С. 10. "Перемены" - "Ицзин", "Книга перемен", один из канонов
конфуцианского "Пятикнижия".
С. 11. Цзян - река Янцзы.
С. 12. Мило - Милоцзян, река в нынешней провинции Хунань.
Хань - династия (206 год до н. э.- 220 год н. э.).
Ученый Цзя - Цзя И, поэт (II в. до н. э.), автор оды памяти Цюй Юаня.
Чанша - в нынешней провинции Хунань.
Сян - река в нынешней провинции Хунань.
С. 14. Граф великий астролог - Сыма Цянь.
В. М. Алексеев
ЦЮЙ ЮАНЬ В ПЕРЕВОДАХ А. И. ГИТОВИЧА
{Переводы А. И. Гитовича воспроизводятся по следующим изданиям: Цюй
Юань. Стихи. - М.: ГИХЛ, 1954; Из китайской и корейской поэзии / Переводы А.
И. Гитовича. - М.: ГИХЛ, 1958.}
ВЛАДЫКЕ ВОСТОКА ТАЙ-И*
Прекрасное время -
Весь день посвящается счастью,
Блаженно и радостно
Мы обращаемся к небу.
Я меч поднимаю -
Его рукоятка из яшмы, -
И с золотом вместе
Звенят драгоценные камни.
На белой циновке,
Придавленной яшмовым гнетом *,
Беру я гортензии
И благовонья готовлю,
Вино подношу я
И соус, приправленный перцем *,
И облако пара
Над жертвенным мясом клубится.
Бамбуковой палочкой
Бью в барабан осторожно,
И медленной музыке
Вторит спокойное пенье,
И с пеньем сливаются
Звуки свирелей и гуслей.
Танцуют кудесницы -
Все в драгоценных одеждах,
И храм наполняется
Пряным, густым ароматом,
Все звуки смешались...
О, радуйся, Дух! Укрепляйся!
ВЛАДЫКЕ ОБЛАКОВ*
Ты в ванне душистой купался,
Ты тело омыл ароматом
И щедро украсил цветами
Шелка драгоценной одежды.
О, если б ты с нами остался -
Как были бы мы благодарны!
Твой свет уже ярко сияет,
Хотя далеко до рассвета.
О, если б легко и спокойно
Ты в жертвенный храм опустился!
Ты так ослепительно светел -
Луне ты подобен и солнцу.
На синее небо драконы
Уносят твою колесницу,
Ты мчишься по синему небу,
Летаешь от края до края.
Во всем ослепительном блеске,
Бывает, снисходишь ты к людям,
Но сразу же вихрем взмываешь,
Скрываясь в несущихся тучах.
Ты видишь не только Цзичжоу*,
Но все отдаленные земли,
И, не истощаясь нисколько,
Собою весь мир наполняешь.
Когда о тебе, о владыке,
Я думаю, тяжко вздыхая,
В груди беспокойно трепещет
Мое утомленное сердце.
ВЛАДЫКЕ РЕКИ СЯН*
Почему ты не приходишь,
Мой возлюбленный Владыка?
Почему один ты бродишь
По пустынным островам?
Ты взгляни, как я прекрасно
Постаралась нарядиться
И в своей легчайшей лодке
По течению плыву.
Ты вели, чтобы на реках
Не вскипали бурно волны,
Ты заставь их течь спокойно
Вдоль зеленых берегов.
Жду с надеждой и тревогой,
Ты ж, Владыка, не приходишь
Я, играя на свирели,
Ей вручаю грусть свою.
В лодке древнего Дракона
Уплываю я на север,
Я веду свою дорогу
К водам озера Дунтин.
Драгоценными цветами
Я свою украшу лодку:
Орхидея будет флагом,
Ирис станет мне веслом.
На Чэньян гляжу далекий,
На его туманный берег
И, простор пересекая.
Подымаю паруса.
Паруса я подымаю,
Но еще длинна дорога.
За меня, вздыхая, плачет
Дева - спутница моя.
Слезы катятся без счета,
Как река, они струятся...
С болью думаю смиренно
О тебе, Владыка мой.
И гребу веслом прекрасным,
И другим веслом я правлю,
И осенний лед ломаю,
Что скопился на реке.
Все идет не так, как надо,
Все вверх дном пошло на свете:
Будто лезу на деревья,
Чтобы лотосов нарвать,
Будто фикусы хочу я
На воде найти бегущей!
Зря, видать, трудилась сваха -
Разошлись у нас пути.
Не была любовь глубокой,
Раз легко ее порвать нам,
Как на отмели песчаной
Неглубокая вода.
Не была сердечной дружба,
Ты меня роптать заставил,
Нету искренности прежней:
"Недосуг", - ты говорил.
-------
На коне я утром езжу
Возле берега речного,
И по отмели песчаной
Вечерами я брожу.
Птица спит на крыше дома,
Быстрая река струится,
Огибая стены храма...
Где же ты теперь живешь?
Яшмовое ожерелье
Я бросаю прямо в воду
И подвески оставляю
На зеленом берегу.
И на острове пустынном
Рву душистую траву я
И хочу тебе, Владыка,
С девой-спутницей послать.
Время быстрое уходит,
Не вернуть его обратно.
Будь же милостив, Владыка,
И назначь свиданья час!
ВЛАДЫЧИЦЕ РЕКИ СЯН *
Дочь моя, спустись на остров,
На его пустынный берег,
Я гляжу - тебя не вижу,
Грудь наполнена тоской.
Вот уж издали повеял
Легкий ветерок осенний,
И внезапно разыгрались
Воды озера Дунтин.
Я сквозь заросли осоки
Восхожу на холм покатый,
Я хочу, чтоб в час свиданья
Ветер полог опустил.
Странно, что собрались птицы
В белых зарослях марсилий
И что сети на деревьях
Рыболовные висят.
В даль бескрайнюю гляжу я,
Но она мутна, туманна,
Видно только издалека,
Как бежит, бурлит вода.
Странно, почему олени
В озере Дунтин пасутся,
А драконы водяные
Веселятся на песке?
Утром езжу на коне я
Возле берега речного,
И по отмели песчаной
Вечерами я брожу.
Если я из дальней дали
Голос ласковый услышу -
На легчайшей колеснице
Я стремительно примчусь!
------
Посреди реки хочу я
Небывалый дом построить,
Чтоб его сплошная кровля
Вся из лотосов была.
Там из ирисов душистых
Стены дивные воздвигну,
Там из раковин пурпурных
Будет выложен алтарь.
Балки сделаю из яшмы
И подпорки из магнолий
И под крышу вместо досок
Орхидеи положу.
Пряный перец разбросаю
В белой зале, в белой спальне,
Сеть из фикусов цветущих
Будет пологом для нас.
Будет гнет из белой яшмы,
Косяки дверей из лилий,
Будет плавать в нашем доме
Циклоферы аромат.
Всевозможными цветами
Я наполню все террасы,
Чтоб с горы Цзюи * спустились
Духи, словно облака.
------
Рукава я опускаю
Прямо в воду голубую,
Оставляю я рубашку
На зеленом берегу.
И на острове пустынном
Рву душистую траву я,
Чтоб послать ее в подарок
Той, что ныне далеко.
Время быстрое уходит, -
Не вернуть его обратно.
Будь, супруга, милостивой
И назначь свиданья час!
ВЕЛИКОМУ ПОВЕЛИТЕЛЮ ЖИЗНИ*
(Да Сымин)
Ворота небес
Широко распахнулись,
Ты едешь на черной
Клубящейся туче,
Ты бурные ветры
Вперед направляешь
И дождь посылаешь,
Чтоб не было пыли.
Кружась и скользя,
Опускаешься ниже,
По горным хребтам
Я стремлюсь за тобою.
Скажи, почему,
Если мир необъятен,
Лишь ты - Повелитель
Судьбы человека?
Летя в высоте,
Ты паришь над землею,
Ты мчишься и правишь
Луною и солнцем.
Я мчусь за тобою.
Гонюсь за тобою,
И горы Китая
Встречают Владыку.
Одет я, как Дух,
В дорогие одежды,
Прекрасны мои
Украшенья из яшмы,
При свете луны,
При сиянии солнца
Поступки мои
Никому не известны...
Ломаю цветы я,
Что жизнь продлевают,
Хочу подарить их
Тому, кто далеко.
Неслышно ко мне
Приближается старость,
Но если ты рядом -
Она отдалится.
Уносит тебя
Колесница дракона,
Все выше и выше
Ты мчишься в лазури
Срывая зеленую
Ветку корицы,
Я мыслю о людях,
Скорбящих в тревоге.
Скорбящие люди,
Что в мире им делать?
Хотел бы я жить,
Никогда не старея!
Я знаю, что наша
Судьба неизбежна,
Но кто установит
Согласие в мире?
МАЛОМУ ПОВЕЛИТЕЛЮ ЖИЗНИ*
(Шао Сымин)
Осенние орхидеи
И белоснежный ирис
Растут густыми рядами
Перед священным храмом.
Ярко-зеленые листья,
Чаши цветов душистых,
Плавают в теплых волнах
Тонкого аромата.
У каждого человека
Есть любимые дети,
Мне же ты посылаешь
Только печаль и горе.
Осенние орхидеи
Пышно цветут у храма,
Ярко-зеленые листья
Блистают на красных стеблях.
Много красавиц в храме,
Но лишь одна внезапно
Мне подарила нежный
Луч любовного взгляда!
Не говоря ни слова,
Приходишь ты, и уходишь,
И улетаешь на ветре
С флагом из туч прозрачных.
Нету на свете скорби
Большей, чем расставанье,
Нету радости большей,
Чем наша новая встреча!
Вот ты пришел нежданно -
Не уходи отсюда!
В лотосы ты оделся,
Пояс - из базилика *.
Переночуй сегодня
В храме Владыки Неба -
Ради кого ты должен
Жить в облаках и тучах?
О, если б нам с тобою
Выкупаться в водоеме,
Высушить волосы наши
В пламенном блеске солнца!
Как терпеливо жду я -
Что же ты не приходишь?
Снова встречаю вечер
Звуками грустной песни.
Служат перья павлина
Зонтом твоей колесницы,
Там, на девятом небе,
Ты усмиряешь кометы.
Там, подымая меч свой,
Ты молодость охраняешь -
Ты неизменно должен
Быть справедливым к людям.
ВЛАДЫКЕ ВОСТОКА *
Ты появляешься
В алых лучах на востоке
И озаряешь
Ограду высокого дома.
Едешь спокойно.
Коня по дороге лаская, -
Ночь отступает,
Пронзенная ярким сияньем.
Грома раскаты
Гремят над твоей колесницей,
Облако-знамя
Держишь ты мощной рукою.
Тяжко вздыхаешь,
Собравшись подняться на небо:
Сердце колеблется,
Дом вспоминая высокий.
Люди любуются
Светлой твоей красотою,
Лик твой увидя,
Домой забывают вернуться.
Гусли звенят,
И звенят колокольчики с ними,
Гром барабанов
Мелодию сопровождает,
Флейты звучат,
Отвечая поющей свирели.
Пляшут кудесницы, -
Молоды все и прелестны,
В танце порхают,
Подобные птицам летящим.
Петь начиная,
Мы тоже сливаемся с хором,
Следуя такту
И ритму стремительной пляски.
Духи, тебя окружая,
Твой свет заслоняют.
В тучи одет ты
И радугою опоясан.
Лук поднимаешь,
Прицелясь в Небесного волка *,
Но опускаешь его,
Не желая убийства.
Северный ковш *
Наполняешь вином из корицы,
Вожжи хватаешь
И в небо полет устремляешь -
И на востоке
Всплываешь из тьмы непроглядной.
ПОВЕЛИТЕЛЮ РЕК *
Я гуляю с тобой,
Девять рек * я с тобою проезжаю.
Подымается ветер,
Вздымая свирепые волны.
Нам вода колесницею служит
И лотосы - балдахином,
Два дракона - в упряжке
И два - по бокам проплывают.
На Куэньлунь поднимаясь,
Глядим мы в далекие дали,
И витает душа
В необъятно широком просторе.
Скоро солнце зайдет,
А я все забываю вернуться! -
Лишь у дальнего берега
Мысли от сна пробудятся.
Дух! Палаты твои
Чешуей серебристой покрыты,
Твой дворец - из жемчужин,
Ворота - из раковин красных.
О, зачем, Повелитель,
Живешь ты в воде постоянно, -
Оседлав черепаху,
Летающих рыб догоняешь?
Вдоль могучей реки
Я гуляю, Владыка, с тобою,
На кипящие воды
Гляжу я в невольном смятенье.
Но ты, руки сложив,
Далеко на восток уплываешь,
И до южного берега
Следую я за тобою.
ГОРНОМУ ДУХУ *
В далеких горах Востока
Живет прекрасная дева,
Одетая в листья смоковниц,
С поясом из повилики.
Очи ее лукавы,
Прелестна ее улыбка,
Ласково ее сердце,
И красота чудесна.
В запряжке - красные барсы,
За нею - следуют лисы,
В магнолиях - колесница,
Флаг - из веток корицы.
Вся в цветах ароматных
И ароматных травах -
Она их подарит людям,
Милым ее сердцу.
(Она поет.)
"В глухой бамбуковой чаще
Живу я, не видя неба,
Дорога ко мне опасна,
И прихожу я поздно,
И одиноко ночью
Стою на горной вершине.
Внизу подо мною тучи
И облака клубятся,
Туманы и днем и ночью, -
Темно впереди и пусто,
И вдруг налетает ветер,
И ливень шумит во мраке...
Я ради тебя осталась,
Забыла домой вернуться.
Кончается год. Кто знает,
Останусь ли я красивой?
Собрать чудесные травы
Хочу я в горах Востока,
Где громоздятся камни
И пуэрарии вьются.
Я недовольна тобою,
Вернуться домой забыла.
Найдешь ли ты, милый, время,
Чтобы меня вспомнить?"
Прекрасная горная дева,
Подобная ветке лианы,
Ты пьешь из ручья лесного,
Скрываясь в тени деревьев.
Думаешь ты о людях, -
Мы знаем и помним это!
Пусть яростный гром грохочет
И ливень шумит во мраке,
Пронзительно и тревожно
Кричат во тьме обезьяны, -
Пусть ветер свистит и воет
И стонут в ночи деревья, -
Напрасно скорбит в разлуке
Та, о которой помним!
Наши щиты и латы
Из носорожьей кожи,
Все колесницы сцепились
В час рукопашной схватки.
Знамена закрыли небо,
Враги наступают тучей,
И стрелы падают всюду,
Где борются за победу.
Стремительный враг прорвался,
Наши ряды сметая.
Левый мой конь свалился,
Правый мечом изранен,
Колеса в земле застряли -
Не вытащить колесницу,
Но я в барабан ударил
Палочками из яшмы.
Тогда разгневалось небо,
Вознегодовали духи -
Врагов поражая насмерть,
Устлали трупами поле.
Покинули мы столицу,
Ушли мы и не вернулись,
И далека дорога
К просторам родной равнины.
В руках мы мечи сжимаем,
Несем боевые луки,
Расстались головы с телом,
Но воля тверда, как прежде.
Мы были храбрыми в битве,
Мужественными бойцами,
Твердость нашу и силу
Ничто не поколебало.
Пускай уничтожено тело -
Душа не умрет вовеки,
Души мужчин станут
Лучшими среди духов.
ПОКЛОНЕНИЕ ДУШЕ *
Согласно древним обрядам,
Мы бьем во все барабаны,
Кудесницы пляшут пляски,
Сменяя одна другую,
Поют прелестные девушки -
Как они беззаботны!
Весной цветут орхидеи,
Осенью - хризантемы,
Так и обряды наши
Тянутся непрерывно.
Читаю стихи, пытаясь
выразить свое горе,
С гневом и возмущеньем
я изливаю душу.
Все, о чем говорю я, -
только святая правда,
И пусть этой чистой правде
свидетелем будет небо!
Пять императоров мудрых *
пусть меня поучают
И шесть знаменитых духов -
изложат свое ученье.
Пусть реки и горы будут
защитниками моими
И сам судья Гао Яо *
приговор мне выносит.
Я искренен был и честен
на службе у государя,
Но был удален я, словно
постылая бородавка.
Не льстил я ни государю,
ни тем, кто стоит у трона,
Да, будь мой правитель мудрым -
он мог бы увидеть это.
Слова мои и поступки
нисколько не расходились,
Чувства мои и мысли
всегда неизменны были.
Такого слугу нетрудно
было б ценить государю,
Если бы захотел он
проверить мои поступки.
Первые мои мысли
отданы были князю,
За это я оклеветан,
за это мне мстила свита.
Преданный государю -
я о других не думал,
И свита меня за это
заклятым врагом считала.
В работу для государя
я вкладывал свою душу,
И все же работой этой
добиться не мог успеха.
Любовь моя к государю -
и ни к кому другому -
Была неверной дорогой,
ведущей меня к несчастью.
Думал ли государь мой
о преданности и долге,
Когда он слугу седого
довел до нужды и бросил?
Я искренен был и честен,
и ничего не скрывал я,
Но это не принесло мне
высокого расположенья.
В чем же я провинился,
за что терплю наказанье -
Этого никогда я
себе не смогу представить!
Когда ты в толпе проходишь,
отвергнутый и одинокий, -
Над этим всегда и всюду
злобно смеются люди.
Я был окружен все время
безудержной клеветою
И говорил, запинаясь, -
не мог отвечать, как должно.
Я был душевно подавлен,
слов не сумел найти я,
И чувства свои отныне
больше не открываю.
В сердце моем печальном
тяжесть и беспокойство,
Но никому на свете
это не интересно.
Слов у меня много,
а как написать - не знаю,
Скорбные мои мысли
выразить не могу я.
Если молчать все время -
никто о тебе не узнает,
Если кричать - то будут
делать вид, что не слышат.
Все время я беспокоюсь,
тревожусь я непрерывно,
Душа у меня в смятенье -
и я ей помочь не в силах.
Когда-то мне сон приснился,
что я поднимаюсь в небо,
Но посреди дороги
душа моя заблудилась.
Тогда попросил я Духа
судьбу мою предсказать мне, -
Сказал он: "Твоим стремленьям
ты не найдешь поддержки".
И снова спросил я Духа:
"Подвергнусь ли я изгнанью?"
Сказал он: "Твоим спасеньям,
быть может, не станет места.
Клеветников много,
дыхание их тлетворно,
Но если ты покоришься -
наверняка погибнешь".
Кто на молоке обжегся -
дует теперь на воду,
Так почему ж своим я
взглядам не изменяю?
Желанье подняться в небо,
лестницы не имея, -
Так я определяю
глупость своих поступков!
Люди давно боятся
согласными быть со мною,
Так почему ж я должен
упорствовать в своих мыслях?
Люди к единой цели
различным путем стремятся,
Так почему ж я должен
быть непреклонно твердым?
Цзиньский Шэнь Шэн * был сыном
доблестным и послушным, -
Отец клевете поверил
и невзлюбил Шэнь Шэна.
Славился прямотою
Бо Гунь * - и он попытался
Рек укротить теченье,
но не имел успеха.
Для тех, кто летает в небе, -
всегда у людей есть стрелы,
Для тех, кто живет в глубинах, -
для тех у людей есть сети.
Наказывать невиновных,
чтоб нравиться государю, -
Этим не обретешь ты
душевного успокоенья.
Если опустишь голову,
чтобы добиться цели, -
Боюсь, что таким смиреньем
успеха ты не достигнешь.
Если захочешь подняться
и улететь подальше, -
Боюсь, государь наш спросит:
"Зачем ты делаешь это?"
Если бежать без оглядки -
можно сбиться с дороги,
И твердая моя воля
этого не позволит.
Судороги скрывая,
стараюсь утишить боль я,
Сердце охвачено горем,
нет для него покоя.
Магнолии я срываю -
они благовоньем будут,
Срываю душистый перец -
пусть пищей он мне послужит.
В саду своем одиноко
выращиваю хризантемы -
Пускай мне они весною
будут приправой к пище.
Боюсь, что моей всегдашней
преданности не верят, -
Поэтому и пишу я,
чтоб выразить свои чувства.
Просто ради покоя
делаю вид, что льщу я,
Но мысли мои далеко -
и я скрываю поступки!
В молодости любил я
пышные одеянья,
Старость пришла - и эта
любовь моя не ослабла:
К поясу постоянно
привешен меч драгоценный,
На голове ношу я
высокую свою шапку.
Жемчужины на одежде
сверкают, подобно лунам,
Сияют мои подвески -
они из бесценной яшмы.
В грязном и мутном мире
никто обо мне не знает,
Но я на него, в гордыне,
вниманья не обращаю.
Впряжен в мою колесницу
черный дракон рогатый,
А пристяжными - пара
безрогих драконов белых.
Хотел бы я вместе с Шунем
бродить вечерами вместе -
Бродить с ним и любоваться
яшмовыми садами!
Я медленно поднимаюсь
на горный хребет Куэньлуня,
Я выпиваю настойку
из белой толченой яшмы *,-
Хочу я быть долголетним,
подобно земле и небу,
И светлым я быть желаю,
подобно луне и солнцу.
Мне скорбно, что здесь, на юге,
никто обо мне не знает,
Переправляюсь утром
через бурные реки *.
У острова * я поднимаюсь
на неизвестный берег,
Порывы зимнего ветра
пронизывают нещадно.
И я коней распрягаю -
пускай погуляют вволю,
Пусть постоит колесница
возле зимнего леса.
И отплываю в лодке
вверх по реке широкой,
Гребцы поднимают весла
и опускают плавно.
Но лодка медлит и медлит,
двигаться не желая,
Вертится в водовороте,
как бы прикована к месту.
Я из Ванчжу * уехал
ранним холодным утром
И только вечером поздним
заночевал в Чэньяне *.
Нужно хранить постоянно
силу и твердость духа
И не скорбеть в печали
о дальнем своем изгнанье,
Но, к Сюйпу подъезжая,
начал я колебаться,
Я сомневаться начал -
какую выбрать дорогу?
По берегам обоим
лес и суров и мрачен,
Там обитают в чаще
полчища обезьяньи.
Каменных гор вершины
там заслоняют солнце,
А на земле угрюмой -
темень, роса и сырость.
Медленно снег ложится
и покрывает землю,
И облака клубятся,
в небе плывя над миром.
Жаль, что мне жизнь отныне
радости не приносит,
Что я живу одиноко,
скрываясь в горах и скалах.
Но изменить не могу я
старое свое сердце -
Так суждено в печали
мне пребывать до смерти.
Цзе-юй * обрил себе голову,
Сан Ху * не имел одежды.
Преданных - изгоняют,
мудрых - лишают славы.
Прислали меч У Цзы-сюю * -
и умер мудрый сановник,
И у Би Ганя * сердце
вырезали жестоко.
Значит, и раньше в мире
было так, как и ныне, -
Что же роптать теперь мне,
жалуясь на соседей?
За то, что всегда ищу я
прямую дорогу к правде -
За это в страданьях должен
я пребывать до смерти.
Птицы луань и феникс
давно уже улетели,
Ласточки и вороны
вьют во дворцах гнезда,
Лотоса лист опавший
сохнет у края дороги.
Давно уже называют
зловоние ароматом,
Свет называют тьмою,
день называют ночью.
Верю в себя - и все же
мечется скорбный дух мой.
ПЛАЧУ ПО СТОЛИЦЕ ИН *
О милосердное небо,
где же твои законы?
Спрашиваю: почему ты
ввергло народ в смятенье?
Люди - все - расстаются
и, потеряв друг друга,
В тихий весенний месяц
держат свой путь к востоку.
Родину покидая,
в дальнюю даль стремятся,
Чтобы скитаться вечно
вдоль реки многоводной.
Вышел я из столицы -
как тяжело на сердце!
В это ясное утро
я отправляюсь с ними.
Покинув родимый город,
с родимым расставшись домом,
Душа моя содрогнулась,
перед путем безвестным.
Вместе подымем весла,
пусть уплывает лодка.
Грустно, что государя
больше нам не увидеть.
Деревья моей отчизны -
о вас я тяжко вздыхаю.
Слезы, подобно граду,
падают непрерывно,
Плыву, по реке, к востоку,
а сердце рвется на запад,
Туда, где Врата Дракона, -
которых мне не увидеть.
Душа моя к ним влечется,
болит она бесконечно,
Прищуриваясь, гляжу я:
куда приплыву - не знаю.
Я отдан волнам и ветру,
я отдан их вольной воле.
В безбрежном диком просторе
плыву - бесприютный странник.
И вот на реке огромной,
в буйном ее разливе,
Внезапно взлетает лодка -
сможет ли остановиться?
И вновь не могу унять я
тяжкое сердцебиенье.
Спутаны мои мысли -
кто их распутать сможет?
Все-таки снова лодка,
движется по теченью -
Пусть поднимусь к Дунтину
или спущусь по Цзяну.
Я навсегда покинул
место, где жили предки,
Странствуя и блуждая,
дальше плыву к востоку.
Всею душой, как прежде,
жажду домой вернуться.
Разве, хоть на мгновенье,
мне позабыть о доме?
Пусть на восток плыву я -
к западу шлю я мысли,
Скорблю, что моя столица
уходит все дальше и дальше.
Я подымаюсь на остров,
чтобы взглянуть на запад,
Чтоб успокоить немного
свое горящее сердце.
Но, поглядев, скорблю я:
был этот край богатым,
Живы были когда-то,
предков наших законы.
Движется мне навстречу
бешеных волн громада,
Яростная стихия
путь преградила к югу.
Древний дворец - теперь он
только развалин груда,
Камни Ворот Восточных
все поросли травою.
Сердце давно не знает
радости и веселья,
Только печаль за горем
следуют непрерывно.
Помню я: до столицы
так далека дорога -
Через могучие реки
мне переправы нету.
Так иногда бывает,
что не могу поверить,
Будто со дня изгнанья
девять лет миновало.
Горе мое безысходно,
оно не пройдет вовеки,
Сердце мое больное
сжимается от печали.
Льстивые люди жаждут
милости государя,
С хитростью их коварной
честность не совладает.
Искренний беспредельно
к вам я душой стремился,
Но мелкая зависть встала
мне поперек дороги.
Бессмертных Яо и Шуня *
сколь высоки деянья!
Слава их бесконечна -
она достигает неба.
Но клевета и зависть
бессовестных царедворцев
Теперь очернить умеют
даже великих предков.
Вам ненавистны люди
честные и прямые,
Вы полюбили ныне
льстивых и лицемерных,
Вас они окружили,
в ловкости соревнуясь.
А честный слуга уходит
все дальше от государя.
Я напрягаю зренье,
чтобы вокруг оглядеться, -
Будет ли день, когда я
к дому смогу вернуться?
Птицы - и те обратно
к гнездам своим стремятся,
Даже лиса, умирая,
взгляд к норе обращает.
А я, ни в чем не повинный,
годы живу в изгнанье,
Днем или темной ночью
разве забыть об этом?
Теснятся грустные мысли
в душе моей одинокой,
И я тяжело вздыхаю, -
скорбь моя нарастает.
Тянутся долгие думы,
как вьющиеся тропинки,
Ночная моя досада
кажется бесконечной.
Унылый осенний ветер
качает деревья и травы
И, достигая неба,
тучи мешает в вихре.
Зачем ароматный ирис *
гневается постоянно,
Зачем он мне ранит сердце
и причиняет горе?
Хотелось бы убежать мне
куда-нибудь на чужбину,
Увидеть горе народа
и стойкости научиться.
И я обнажаю в строках
скрытые свои чувства
И долго стихи слагаю,
чтоб поднести их князю.
Когда-то ты, государь мой,
был искренен и сердечен,
Часто ты говорил мне:
"Встретимся на закате".
Но посреди дороги
вдруг повернул обратно
И от меня отвернулся
к мелким и льстивым людям.
Твоя доброта былая
теперь перешла в надменность,
Лучшие твои мысли
выглядят похвальбою.
Тому, что ты говоришь мне,
уже невозможно верить,
И сердишься ты напрасно
и гневаешься бесцельно.
Мечтаю, чтоб на досуге
ты заглянул в свою душу,
Чтоб дрогнуло твое сердце,
оценивая поступки.
Не знаю, на что решиться,
мечтаю тебя увидеть,
Душа, объятая горем,
тревожится непрерывно.
Пытаюсь стихи слагать я,
чтобы открыть свою душу,
Но ты глухим притворился,
ты слушать меня не хочешь.
Я знаю: прямое слово
не сыщет расположенья,
И выгляжу я, наверно,
бельмом на глазу у свиты.
К словам моим и советам
прислушивались когда-то,
Ужели же безвозвратно
все позабыто ныне?
Поверь, что столь откровенно
я говорю с тобою,
Желая тебе достигнуть
высшего совершенства.
Три вана и пять гегемонов *
пусть служат тебе примером,
Как мне образцом для жизни
мудрый Пэн Сянь * послужит.
Ведь если вместе с тобою
мы будем к добру стремиться,
Славе нашей бесспорно
не будет предела в мире.
Добро само не приходит -
оно в наших душах скрыто,
И слава сама не приходит -
ее не добыть в безделье.
Не оказав услуги,
не жди благодарных взглядов,
Не жди урожая, если
ты ничего не сеял.
(Тихо пою.)
Сколько ни обращаюсь
я к своему государю,
Дни и ночи проходят,
но не убедить его мне.
Прежняя благосклонность
теперь перешла в надменность,
Для честных стихов и песен
уши его закрыты.
(Пою громко.)
Вижу странницу-птицу -
она прилетела с юга
И опустилась тихо
на берегу Ханьшуя.
Ее красота прелестна,
но так она одинока,
Так она сиротлива
на севере неприглядном.
Нет у нее здесь друга,
доброго нет соседа,
К дому - длинна дорога,
дома ее забыли.
Хочет назад вернуться -
нет ей пути-дороги,
Молча глядит на север
и проливает слезы.
-----
Летняя ночь должна быть
быстрою и короткой,
Что же уж год как будто
я не дождусь рассвета?
Путь до родной столицы
долог, тяжел и труден,
Только во сне сумею
я побывать повсюду.
Пусть эта дорога будет
извилистой или прямою,
Но, по луне и звездам,
надо стремиться к югу.
Прямо хочу идти я -
сил моих не хватает,
Сердце мое больное
устало среди скитаний.
О, почему настолько
прям у меня характер,
Мысли мои и чувства
люди не разделяют?
Те, кто со мною, - слабы,
мне они не помогут -
Думают: почему же
медлю я с возвращеньем!
Стремятся речные волны
на мелкие перекаты,
Плыву по волнам я против
стремительного теченья.
Окидываю взглядом
южный далекий берег,
И кажется мне, как будто
на время печаль проходит.
Громады камней могучих
причудливо громоздятся,
Скалистой своей стеною
дорогу мне преграждая.
И, напрягая силы,
приходится обходить их,
Трудно вперед стремиться,
труден и путь обратный.
Колеблюсь и не решаюсь -
и снова остановился,
Снова ночным приютом
мне будет северный берег.
Чувства мои и мысли
спутались, как в тумане,
Все, что скопил я прежде,
тонет в грязи болотной.
И от тоски и скорби
вздыхаю я поневоле,
Мысли далеко к югу
душу мою уносят.
Равнина кругом пустынна,
и далеко до юга,
Кто за меня расскажет
о горе моем великом?
Опять собираю думы,
опять я стихи слагаю,
Хочу, хотя бы на время,
сердце свое утешить.
Но грустные мои мысли
рассеять я не умею
И никому на свете
их не могу поведать.
С КАМНЕМ В ОБЪЯТИЯХ*
Прекрасен тихий день в начале лета,
Зазеленели травы и деревья.
Лишь я один тоскую и печалюсь
И ухожу все дальше-дальше к югу.
Все беспредельно пусто предо мною,
Все тишиной глубокою укрыто.
Тоскливые меня терзают мысли,
И скорбь изгнанья угнетает душу.
Я чувства сдерживаю и скрываю,
Но разве должен я скрывать обиду?
Ты можешь обтесать бревно, как хочешь.
Но свойства дерева в нем сохранятся.
Кто благороден, тот от злой обиды
Своим не изменяет убежденьям.
Нам надо помнить о заветах предков
И следовать их мудрости старинной.
Богатство духа, прямоту и честность -
Вот что великие ценили люди.
И если б Чуй искусный не работал *,
То кто бы знал, как мудр он и способен.
Когда мудрец живет в уединенье,
Его глупцом слепые называют.
Когда прищуривал глаза Ли Лоу *,
Незрячие слепым его считали.
И те, кто белое считают черным
И смешивают низкое с высоким,
Кто думает, что феникс заперт в клетке,
А куры - высоко летают в небе;
Кто с яшмой спутает простые камни,
Не отличает преданность от лести, -
Те, знаю я, завистливы и грубы,
И помыслы мои им непонятны.
Суровый груз ответственности тяжкой
Меня в болотную трясину тянет.
Владею драгоценными камнями,
Но некому на свете показать их.
Обычно деревенские собаки
Встречают злобным лаем незнакомца.
Чернить людей, талантом одаренных, -
Вот свойство подлое людей ничтожных.
Во мне глубоко скрыто дарованье,
Никто не знает о его значенье.
Способен я к искусству и наукам,
Но никому об этом не известно.
Я утверждать стараюсь справедливость,
Я знаю, честность у меня в почете.
Но Чун-хуа * не встретится со мною,
И не оценит он моих поступков.
О, почему на свете так ведется,
Что мудрецы рождаются столь редко?
Чэн Тан и Юй из старины глубокой
Не подают ни голоса, ни вести.
Стараюсь избегать воспоминаний
И сдерживать нахлынувшие чувства.
Терплю обиды я, но верен долгу,
Чтобы служить примером для потомков.
Я ухожу, гостиницу покинув,
В последний путь под заходящим солнцем.
И скорбь свою и горе изливая,
К границе смерти быстро приближаюсь.
Юань и Сян * раскинулись шир_о_ко
И катят бурные, седые волны.
Ночною мглой окутана дорога,
И даль закрыта мутной пеленою.
Я неизменно искренен и честен,
Но никому об этом не известно.
Бо Лэ * давно уже лежит в могиле,
И кто коней оценит быстроногих?
Жизнь каждого судьбе своей подвластна,
Никто не может избежать ошибок.
И, неуклонно укрепляя душу,
Я не пугаюсь приближенья смерти.
Все время я страдаю и печалюсь
И поневоле тяжело вздыхаю.
Как грязен мир! Никто меня не знает,
И некому свою открыть мне душу.
Я знаю, что умру, но перед смертью
Не отступлю назад, себя жалея.
Пусть мудрецы из глубины столетий
Мне образцом величественным служат.
Я думаю постоянно
о человеке любимом,
И, осушая слезы,
в дальнюю даль гляжу я.
Так далека дорога -
где мне найти посланца?
Слов у меня избыток,
но не связать их в строфы.
Я искренним был и честным,
обижен я понапрасну.
Проваливаюсь в трясину -
выбраться нелегко мне.
Хочется каждое утро
выразить свои чувства, -
Но как их извлечь для света
из самых глубин сознанья?
Хотел бы вручить слова я
облаку в синем небе,
Но, вижу, Фын-лун * могучий
не примет мое посланье.
Лебедя попросил я
письмо захватить с собою, -
Но лебедь летит высоко:
не слышит, не отвечает.
О, если б я мог сравниться
могуществом с Гао Сином *,-
Тогда бы летящий феникс
мне оказал услугу.
Быть может, мне лучше было
просто плыть по теченью, -
Но чистая моя совесть
этого не позволит.
Я долгие годы жизни
в унылом провел изгнанье,
Но гнев, как был неизменен,
в сердце моем хранится.
Быть может, мне лучше было
просто скрывать обиды, -
Но разве мог изменить я
взглядам своим и мыслям?
Трудно, я знаю, в жизни
идти по пути прямому,
Но я колее заветной
не изменю вовеки.
Пусть падают мои кони,
перевернув коляску,
Я буду вперед стремиться
и не сверну с дороги.
Впрягу скакуна другого,
впрягу и поеду дальше.
Сам Цзао Фу *, быть может,
станет моим возницей.
Медленно или быстро,
но по своей дороге
Буду вперед стремиться,
времени не теряя.
Вот уже передо мною
западный склон Бочжуна *,
Вот уже день уходит,
сумерки наступают.
Буду ждать терпеливо,
покамест в начале года
Ранним и ясным утром
солнце взойдет спокойно.
До глубины души я
радостен и растроган,
В светлом брожу волненье
около рек глубоких.
Сколько цветов душистых
чашечки мне открыли
На берегах зеленых,
на островке пустынном.
Жаль, что я не жил раньше,
в древности, когда люди
Залюбоваться умели
травами и цветами.
Много бобов нарвал я,
зелени всевозможной,
Зелени, из которой
можно сплести гирлянду.
Но ведь она недолго
будет такой прекрасной,
Скоро она увянет -
выбросят и забудут.
Ну, а пока брожу я
весело и свободно,
Вижу, как необычно
люди живут на юге.
Хотел бы я успокоить
сердце свое больное,
Выбросить все, что прежде
мне угнетало душу.
Растут душистые травы
вместе с чертополохом,
Сотни цветов чудесных
благоухают тут же.
Они меня окружают
волнами аромата,
Прекрасно их содержанье,
и внешне они прекрасны.
Если ты отличишься
подлинной чистотою -
Слава твоя, бесспорно,
пробьется сквозь все преграды.
Мне хочется, чтобы фикус
был бы моим посланцем,
Но он, я боюсь, не сможет
пройти сквозь лесные чащи.
Лилию я послал бы,
только, боюсь, в дороге
Промочит она в болотах
полы белого платья.
Когда поднимаюсь в горы -
невесело мне и тяжко,
Хочу к воде опуститься -
но это еще труднее.
Ноги мои слабеют,
не повинуясь телу,
Сердце мое в смятенье,
и на душе тревожно.
Я поступаю так же,
как в древности поступали:
Взглядам своим и мыслям
не изменю вовеки -
Пусть мне судьба готовит
новые испытанья.
Пока золотое солнце
не скрылось за горизонтом,
Медленно и одиноко
вновь побреду я к югу.
Мысли мои отныне
обращены к Пэн Сяню.
Жалею о днях, когда я
пользовался доверьем,
Внимал повеленьям князя,
старался прославить эпоху.
Я говорил народу
о славных деяньях предков,
Старался сделать законы
ясными и простыми.
Когда закон установлен -
страна сильна и богата,
Когда управляет мудрый -
страна крепка и спокойна.
И если держать в тайне
княжеские секреты,
То, пусть ты и ошибешься,
никто тебя не накажет.
Знаю, чиста моя совесть,
тайны не выдавал я,
И все ж клевета и зависть
настигли меня внезапно.
Был на меня обрушен
тяжкий гнев государя,
Хотя он и не проверил
дела мои и поступки.
Разум его затмился -
он был ослеплен льстецами,
Был он обманут ложью,
слухами и клеветою.
Не захотел разобраться
в сути всех обвинений,
Сослал меня на чужбину
и позабыл об этом.
Лжи он поверил грязной,
и клевете поверил,
И, воспылавший гневом,
на смерть меня отправил.
Верным слугою был я -
и ни в чем не виновен,
За что же я оклеветан,
за что я терплю обиды?
Тот, кто стыдится света, -
пользуется темнотою,
Но я и в далекой ссылке
всегда готов защищаться.
Лицом обратившись к рекам -
к глубинам Юань и Сяна, -
Готов, ни на миг не колеблясь,
броситься в глубь потока.
Пусть я потерпел неудачу
и слава моя погибла -
Мне жаль, что еще доныне
прозреть государь не может,
Что он нарушил законы
и, ничего не проверив,
Дал сорнякам бесстыдным
глушить ароматные травы.
Я искренним был слугою,
хотел открыть свои чувства,
Я думал: лучше погибнуть,
чем жить на земле без пользы.
И если еще колеблюсь,
то лишь по одной причине,
Которая мне мешает
выбрать эту дорогу.
Слыхал я, что в долгом рабстве
жил Байли Ци * когда-то,
Что даже И Инь * порою
стряпал обед на кухне.
Мудрый Люй Ван *, мы знаем,
был мясником на рынке,
Нин Ци *, распевая песни,
волов погонял ленивых.
Но, если бы им не встретить
Чэн Тана или У-вана,
Разве б их знали в мире,
разве б их вспоминали?
Верил один правитель
клеветникам ничтожным,
И, погубив Цзы-сюя *,
княжество погубил он.
Был предан Цзе-цзы * и умер,
дерево обнимая,
Но князь, осознав ошибку,
ее захотел исправить, -
Горы Цзешань велел он
сделать запретным местом,
Желая быть благодарным
мудрому человеку.
Он думал о старом друге
и, проливая слезы,
В белое облачился -
в траурные одежды.
Верные князю люди
гибнут во имя долга,
А клеветников ничтожных
никто не подозревает.
Никто не хочет проверить
наши дела, поступки,
Верят бесстыдным сплетням
и клевете бесстыдной.
Растут ароматные травы
вместе с чертополохом -
Кто же сумеет в мире
их различить, как должно?
Зачем ароматные травы
так увядают рано? -
Едва их покроет иней -
они уже поникают...
Когда государь неразумен,
подвержен он ослепленью
И приближает к трону
клеветников преступных.
Льстецы утверждали когда-то,
завидуя мудрым людям,
Что пусть ароматны травы -
они для венков не пригодны.
Но тонкому благоуханью
завидовать может в мире
Лишь женщина, что, к несчастью,
схожа с Му-му * развратной.
Пускай красота бывает
подобна Си-ши * прекрасной
Клеветники немедля
ее все равно растопчут.
Хочу открыть свои чувства,
чтоб ясны были поступки, -
А весть о моей опале
настигла меня внезапно.
С каждым днем все сильнее,
все горше моя обида,
Она постоянной стала,
как звезды в далеком небе.
Если ты скачешь в поле
на скакуне строптивом,
Но нет у тебя поводьев,
чтоб сдерживать бег могучий,
Если ты в легкой лодке
несешься вниз по теченью,
Но у тебя весл_а_ нет,
чтоб править ею, как должно,
Если, презрев законы,
надеешься лишь на ум свой, -
Чем твое положенье
отлично от предыдущих?
Я лучше умру, и будет
труп мой плыть по теченью,
Чем испытаю снова
злой клеветы обиду!
Не кончив стихотворенья,
готов я броситься в омут,
Но жаль, государь ослепший
этого не увидит.
Я любуюсь тобой -
мандариновым деревом гордым,
О, как пышен убор твой -
блестящие листья и ветви.
Высоко поднимаешься ты,
никогда не сгибаясь,
На прекрасной земле,
где раскинуты южные царства.
Корни в землю вросли,
и никто тебя с места не сдвинет,
Никому не сломить
вековое твое постоянство.
Благовонные листья
цветов белизну оттеняют,
Густотою и пышностью
радуя глаз человека.
Сотни острых шипов
покрывают тяжелые ветви,
Сотни крупных плодов
среди зелени свежей повисли,
Изумрудный их цвет
постепенно становится желтым,
Ярким цветом горят они
и пламенеют на солнце.
А разрежешь плоды -
так чиста и прозрачна их мякоть
Что сравню я ее
с чистотою души благородной.
Но для нежности дивной
тончайшего их аромата,
Для нее, признаюсь,
не могу отыскать я сравненья.
Я любуюсь тобою,
о юноша смелый и стройный,
Ты стоишь - одинок -
среди тех, кто тебя окружает.
Высоко ты возвысился
и, никогда не сгибаясь,
Восхищаешь людей,
с мандариновым деревом схожий.
Глубоко твои корни
уходят в родимую землю,
И стремлений твоих
охватить нам почти невозможно.
Среди мира живого
стоишь независим и крепок
И, преград не страшась,
никогда не плывешь по теченью.
Непреклонна душа твоя,
но осторожны поступки -
Ты себя ограждаешь
от промахов или ошибок.
Добродетель твою
я сравню лишь с твоим бескорыстьем,
И, живя на земле,
как луна и как солнце ты светел.
Все года моей жизни,
отпущенные судьбою,
Я хочу быть твоим
неизменным и преданным другом!
Ты пленяешь невольно
своим целомудрием строгим,
Но за правду святую
сражаешься стойко и твердо.
Пусть ты молод годами
и опытом не умудрен ты, -
У тебя поучиться
не стыдно и старцу седому.
С повеленьем Бо И
я сравнил бы твое повеленье,
Да послужит оно
для других благородным примером.
ЗЛОЙ ВИХРЬ *
Мне скорбно, что вихрь жестокий
злобно качает травы,
В сердце моем печальном
не заживает рана.
Малая капля яду
приносит смерть человеку,
Только дохнет осень -
и облетают листья.
Мысли мои постоянно
обращены к Пэн Сяню, -
Мне ли забыть заветы
высоких его стремлений?
Можно ли скрыть от мира
чувств своих перемены?
Может ли долго длиться
время лжи и обмана?
Уже, собираясь в стаи,
птицы кричат и звери,
Уже аромат теряют
травы, цветы и листья.
Рыбы блестят на солнце
яркою чешуею,
А водяные драконы
скрывают свое сиянье.
Чай не растет на поле
вместе с чертополохом,
Ирисы и орхидеи
отдельно благоухают.
Только мудрые люди
держатся друг за друга,
И слава их, безусловно,
переживет столетья.
Когда я пытаюсь представить
величие наших предков,
Они мне кажутся - в небе
плывущими облаками.
Если я вижу, что где-то
мудрые ошибались,
Тогда я, стихи слагая,
пытаюсь сказать об этом.
Мысли мои неизменно
с древними мудрецами,
Которые, наслаждаясь,
срывали душистый перец.
И я грущу поневоле,
и тяжело вздыхаю,
И, вдалеке от мира,
все время о нем тревожусь.
Холодные слезы льются
из глаз моих утомленных,
Одолевают думы,
и я не сплю до рассвета.
И вот уже ночь уходит,
казавшаяся бесконечной,
Стараюсь забыть о грусти -
и все же не забываю.
И я покидаю ложе
и выхожу из дома,
Брожу и брожу бесцельно,
наедине с собою,
И, покоряясь горю,
опять тяжело вздыхаю,
Гнев разрывает грудь мне,
но вырваться он не может.
Узел печали жгучей
крепко в душе завязан,
Тяжесть тоски и горя
спину мою сгибает.
Отламываю ветку,
чтоб заслониться от солнца,
Вихрь меня гонит дальше,
и я повинуюсь вихрю.
От прежних времен остались
только смутные тени,
Иду - а душа клокочет,
словно котел кипящий.
Глажу свою одежду,
яшмовые подвески,
И ухожу все дальше,
почти лишенный сознанья.
Тянутся год за годом
медленной чередою
И постепенно подводят
к старости и кончине.
Высох цветок душистый,
стебель его обломан,
Нет и не будет больше
тонкого аромата.
Мне от печальных мыслей
вовеки не излечиться,
Знаю: меча сильнее
злой клеветы обида.
Лучше уж мертвым телом
плыть по волнам холодным,
Чем испытать при жизни
горечи безысходность.
Сироты вечно стонут
и проливают слезы,
Изгнанный сын уходит
и не вернется к дому.
Те, кто скорбят в печали
и лишены опоры, -
Будут всегда стремиться
следовать за Пэн Сянем.
Я на скалу подымаюсь,
вдаль устремляю взоры,
Извилистая дорога
скрывается где-то в скалах.
В угрюмой стою пустыне,
безмолвием окруженный,
Хочу ни о чем не думать,
но думаю поневоле.
Печаль меня охватила,
нет радости и в помине,
Живу - и от лютой скорби
не в силах освободиться.
Дух мой зажат в оковы -
не вырвется он на волю,
Связано мое сердце -
никто его не развяжет.
Мир, окутанный мглою,
кажется бесконечным,
В густой пелене скрываясь -
он цвета лишен и формы.
Если заглушены звуки,
разве ты их услышишь?
Жизнь, убитая скорбью,
может ли продолжаться?
Дальнюю даль вовеки
нам не дано измерить,
Как не дано связать нам
расплывчатые туманы.
Скорбь, угнетая душу,
становится постоянной,
И, только воспрянув духом,
можно ее рассеять.
Мне хочется прыгнуть в волны,
прыгнуть и плыть по ветру
И посетить жилище,
оставленное Пэн Сянем.
Стою у самого края
скалы, за которой пропасть,
А кажется мне: сижу я
на радуге семицветной.
Гляжу, охватить желая
великий покой простора,
Легким прикосновеньем
глажу синее небо.
Вдыхаю росы прозрачной
сладкие испаренья,
Медленными глотками
пью серебристый иней.
Я отдыхаю в скалах,
где феникс гнездо построил,
И, вздрагивая внезапно,
кричу я и просыпаюсь.
Стою на хребте Куэньлуня,
гляжу на туман плывущий,
Стою на хребте Миньшаня,
смотрю на Цинцзян * далекий.
Клубятся туманы и тучи,
гром изрыгая грозный,
Слышу, как подо мною
бурные плещут волны.
Сеть голубого неба
протянута в бесконечность,
Нет у нее опоры,
нет у нее предела.
Нет у нее границы,
сверху нету и снизу.
Вихрь меня вдаль уносит -
где же остановлюсь я?
Взмахивая крылами,
парю в голубом просторе,
Вздымаюсь и опускаюсь,
вправо лечу и влево.
Я двигаюсь непрерывно,
лечу я непроизвольно,
Следуя колебаньям
таинственных сил природы.
Вижу, на юге пляшут
огненных туч волокна,
Вижу, как на востоке
дымка зари струится...
Вижу, на севере дальнем
иней и снег сверкают,
Слышу, на западе плещут
волны озер пустынных.
Бью скакуна наотмашь
плетью из ярких молний,
Так что мой конь могучий
мчится быстрее ветра!
Я устремляюсь в горы,
где жил Цзе Чжи-туй * опальный,
Туда, где в лесах дремучих
след свой Бо И * оставил.
В душу мою глубоко
врезаны впечатленья,
Хочет душа покоя,
но нет его и не будет.
Мне грустно, что предки были
грубыми и простыми,
Мне больно, что их потомки
мелко себялюбивы.
Хотел бы уплыть я в море
по Хуайхэ широкой,
Хотел бы я в этом мире
последовать за Цзы-сюем *.
Гляжу, как река струится,
вся в островках зеленых.
Скорблю о Шэнь Бао-сюе *,
который исчез бесследно.
Ведь если давать советы,
а князь их не хочет слушать,
Какую пользу приносит
высокое положенье?
Сердце мое от боли
не в силах освободиться,
Думы тревожат разум,
и нет им конца и краю.
Примечания
"Девять напевов" - цикл из одиннадцати стихотворений, представляющих
собой обрядовые песни, исполнявшиеся при жертвоприношениях различным духам в
царстве Чу.
Владыке востока Тай-и
Тай-и - название звезды и соответственно имя небесного духа. Ему
поклонялись на востоке царства Чу, считая его властелином Востока
(Дун-хуан). Стихотворение представляет собой песню, исполнявшуюся при
жертвоприношениях владыке Востока Тай-и. В ней описывается порядок
жертвоприношений, жертвенный храм, воспевается чистота аромата жертвенных
курений, великолепие музыки.
...придавленной яшмовым гнетом - циновка расстилалась перед седалищем
богов, и для того, чтобы она не свертывалась, ее по краям придавливали
специальным гнетом, сделанным из яшмы.
Вино подношу я и соус, приправленный перцем. - Кушанья, приносившиеся в
жертву духам: вино с корицей и соус с душистым перцем.
Владыке облаков
Стихотворение представляет собой песню, исполнявшуюся при
жертвоприношениях духу облаков. Дух этот считался в древнем Китае также
повелителем дождя и назывался Бин-и. В стихотворении описываются мысли и
думы людей, совершающих жертвоприношение духу.
Цзичжоу - название одной из областей древнего Китая, находившейся на
территории нынешней провинции Хэбэй. По понятиям древних китайцев, Цзичжоу
являлся центром земли.
Владыке реки Сян
Стихотворение представляет собой песню, исполнявшуюся при
жертвоприношениях мужскому духу реки Сян. Существует легенда, что император
Шунь умер в Цанъу и похоронен на горе Цзюишань, неподалеку от реки Сян.
Жена императора Шуня по имени А-хуан и его наложница Нюй Ин, узнав о смерти
Шуня, утопились в реке Сян. В народе существует предание, что император Шунь
после своей смерти стал мужским духом реки Сян - Сян-цзюнь, а его жена и
наложница стали женскими духами реки Сян - Сян-фужэнь, то есть владычицами
реки Сян. Стихотворение представляет собой выражение дум и чувств владычицы
реки Сян и ее спутницы о своем господине в ожидании встречи с ним.
Владычице реки Сян
Стихотворение представляет собой песню, исполнявшуюся при
жертвоприношениях женскому духу реки Сян. В стихотворении описываются думы
владыки реки Сян (то есть императора Шуня, который после смерти стал духом
этой реки) о своей жене А-хуан.
Цзюи, или Цзюишань, - гора в провинции Хунань, где, по преданию,
погребен император Шунь.
Великому повелителю жизни
(Да Сымин)
Великий повелитель жизни, или Да Сымин, - название звезды и
соответственно духа, распоряжавшегося жизнью людей. По поверьям древних
китайцев, этот дух обладал большой силой, мог наказывать злых и охранять
добрых Настоящее стихотворение представляет собой песню, пополнявшуюся при
жертвоприношениях духу Да Сымин.
Малому повелителю жизни
(Шао Сымин)
Малый повелитель жизни, или Шао Сымин, - название духа,
распоряжавшегося жизнью детей. Настоящее стихотворение представляет собой
песню, исполнявшуюся при жертвоприношениях духу Шао Сымин.
Базилик - название ароматной травы.
Владыке Востока
Владыка Востока, или Дунь-цзюнь, - дух солнца. Стихотворение
представляет собой песню, исполнявшуюся при жертвоприношениях духу солнца. В
нем описываются торжества людей, встречающих духа солнца, пляски кудесниц в
храме, а также восхваляются величие и бескорыстие владыки Востока.
Небесный волк - название звезды, которая, по поверьям древних китайцев,
ниспосылала людям несчастья.
Северный ковш - Большая Медведица.
Повелителю рек
Повелитель рек, или Хэ-бо, - название речного духа. Стихотворение
представляет собой песню, исполнявшуюся при жертвоприношениях речному духу
Хэ-бо. В стихотворении описывается воображаемая встреча совершающего
жертвоприношение с духом Хэ-бо. Девять рек - девять крупных рек Китая.
Горному духу
Стихотворение представляет собой песню, исполнявшуюся при
жертвоприношениях горному духу. В стихотворении восхваляется красота горного
духа и его любовь к людям. Горные духи у китайцев бывают мужскими и
женскими. В данном случае стихотворение посвящено женскому духу гор.
Павшим за родину
Стихотворение представляет собой песню, обращенную к духам погибших в
боях за родину воинов. Некоторые литературоведы считают, что это
стихотворение посвящено памяти полководца Тан Мэя, современника Цюй Юаня,
погибшего во время войны между царствами Чу и Цинь.
Поклонение душе
"Поклонение душе" - представляет собой обрядовую песню, исполнявшуюся в
заключение обряда жертвоприношения духу. В стихотворении "Поклонение душе"
описывается процедура жертвоприношения. Это стихотворение является
заключительным в цикле "Девять напевов".
"Девять элегий" написаны Цюй Юанем в ссылке в Цзяннани. Основным
мотивом этого цикла служат думы поэта о родине. Точные даты написания
каждого стихотворения не установлены.
Печальные строки
...пять императоров мудрых - пять легендарных древних императоров,
считавшихся великими мудрецами: Хуан-ди, Чжуань-сюй, Ди-ку, Яо, Шунь (III
тысячелетие до н. э.).
Гао Яо - имя неподкупного и справедливого судьи, жившего при императоре
Шуне.
Шэнь Шэн - наследник цзиньского князя Сянь-гуна, жившего в период
Чуньцю (VIII - V вв. до н. э.). У Сянь-гуна был второй сын от любимой им
наложницы Ли И. Желая сделать наследником второго сына, Сянь-гун сослал Шэнь
Шэна в отдаленную местность Цюйво, где тот в отчаянии покончил с собой.
Бо Гунь - отец легендарного императора Юя. Пытался укротить разлившиеся
реки Китая, но не добился успеха, за что был казнен императором Шунем в
горах Юй-шань.
Переправляясь через реку
...выпиваю настойку из белой толченой яшмы. - Имеется в виду даоская
легенда о том, что человек, пьющий порошки белой яшмы с водой, полученной из
росы, приобретает долголетие.
...через бурные реки. - Имеются в виду реки Янцзы и Сянцзян.
...у острова. - Имеется в виду островок Оучжу на реке Янцзы в провинции
Хубэй.
Ванчжу - название местности в уезде Чандэ провинции Хунань.
Чэньян - уезд в царстве Чу во времена Чжаньго (V-III вв. до н. э.).
Цзе-юй, или Ли Тун,- сановник царства Чу, живший во времена Чуньцю
(конец VI в. до н. э.), известный также под прозвищем "Безумец из Чу".
Вследствие непостоянства политики Чжао-пана он покинул должность и
притворился безумным. Чтобы уклониться от службы, он обрил себе голову и
выдавал себя за человека низкого происхождения.
Сан Ху - имя древнего отшельника, который всю жизнь якобы прожил вдали
от людей и никогда не носил одежды.
У Цзы-сюй - государственный деятель царства Чу, перешедший впоследствии
на службу в княжество У (VI в. до н. э.). Княжество У в это время вело войну
с княжеством Юэ и нанесло ему тяжелое поражение. Княжество Юэ запросило
мира. У Цзы-сюй был против заключения мира, и тогда враги оклеветали его
перед князем Фу Ча. Князь в гневе приказал гонцу взять меч и ехать к У
Цзы-сюю, чтобы этим мечом отрубить ему голову. Перед смертью У Цзы-сюй
обратился к домашним с такими словами: "Когда я умру, выньте мои глаза и
повесьте их над воротами столицы, дабы они могли увидеть, как разбойники из
княжества Юэ вторгнутся и уничтожат княжество У!"
У Цзы-сюя казнили, а его предсмертные слова передали князю Фу Ча. Князь
в бешенстве приказал снять кожу с трупа казненного, набить ее соломой и
бросить в реку. После этого с княжеством Юэ был заключен мир.
Княжество Юэ оправилось от поражения и через девять лет юэский князь
Гоу Цзянь завоевал княжество У.
Би Гань - дядя иньского Чжоу-вана. Би Гань пытался удерживать Чжоу-вана
от жестокостей и разврата. Однажды Би Гань в течение трех дней подряд не
уходил из дворца, пытаясь образумить правителя. Выведенный из себя, Чжоу-ван
воскликнул: "Я слышал, что в сердце мудрецов бывает семь отверстий!" Он
приказал вскрыть грудь Би Ганя, чтобы посмотреть его сердце.
Плачу по столице Ин
Ин - столица царства Чу во времена Цюй Юаня. Стихотворение написано
поэтом после его изгнания. В стихотворении описываются думы и воспоминания
поэта о столице царства Чу.
Думы
...ароматный ирис. - Имеется в виду чуский царь.
...три вана и пять гегемонов. - Три вана (царя): Юй (основатель
династии Ся), Чэн Тан (основатель династии Инь), У-ван (основатель династии
Чжоу); пять гегемонов - пять могущественных правителей периода Чуньцю
(VIII-V вв. до н. э.), возглавлявших союзы князей: циский Хуань-гун, сунский
Сян-гун, цзиньский Вэнь-гун, циньский Му-гун, чуский Чжуан-гун.
Три вана и пять гегемонов считались в древнем Китае образцовыми
правителями.
Пэн Сянь - мудрый сановник одного из правителей династии Инь. Как
говорит предание, правитель отвергал советы Пэн Сяня, и тот в знак протеста
утопился в реке.
С камнем в объятиях
Как свидетельствует китайский историк Сыма Цянь (II-I вв. до н. э.), в
биографии Цюй Юаня стихотворение "С камнем в объятиях" является последним
произведением Цюй Юаня. Сыма Цянь пишет, что поэт, написав это
стихотворение, положил за пазуху камень и бросился в реку.
...если б Чуй искусный не работал. - Чуй - имя искусного мастера,
жившего при легендарном императоре Яо.
Ли Лоу - один из знаменитых мудрецов, живший во времена легендарного
императора Хуан-ди (III тысячелетие до н. э.). Ли Лоу славился острым
зрением.
Чун-хуа - имя легендарного императора Шуня.
Юань и Сей - название двух рек в провинции Хунань.
Бо Лэ - имя знаменитого ценителя и знатока лошадей, жившего при
династии Чжоу (X в. до н. э.).
Думаю о любимом человеке
Фын-лун - бог грома и облаков в китайской мифологии.
Гао Сын, или Ди-ку, - имя легендарного императора древности. Здесь поэт
имеет в виду легенду о том, как феникс подарил яйцо жене императора Ди-ку, в
результате чего последняя родила сына Ци, который явился предком основателя
династии Шан.
Цзао Фу - имя легендарного возницы.
Бочжун - горы, в которых берет начало река Ханьшуй; находятся в
провинции Шэньси.
Мне жаль ушедших дней
Байли Ци - сановник циньского правителя Му-гуна (VII в. до н. э.).
И Инь - один из мудрых сановников Чэн Тана, основателя династии Инь.
Как гласит предание, когда после смерти Чэн Тана на престол вступил его сын
Тай Цзя, известный своей глупостью и распутством, И Инь отстранил его от
власти и заточил в Тунговом дворце. Через три года Тай Цзя раскаялся в своем
поведении и был возвращен на престол.
Люй Ван - один из сподвижников чжоуского Вэнь-вана, воспитатель его
сына - У-вана. Существует предание, что однажды перед выездом на охоту
Вэнь-ван гадал, и гадание показало, что он найдет себе помощника. Во время
охоты Вэнь-ван встретился с Люй Ваном, который ловил рыбу на реке Вэйшуй, и
пригласил его к себе на службу. В это время Люй вану было уже более
семидесяти лет.
Впоследствии Люй Ван пользовался большим уважением У-вана и оказал ему
большую помощь в битве при Мус, где в 1122 г. до н. э. У-ван разгромил
войска династии Инь.
Нин Ци - первоначально был пастухом. Обладал прекрасным голосом.
Однажды он был в столице княжества Ци. Остановившись там на ночлег, он
накормил своих волов и запел. Пение его услышал правитель княжества
княжества Ци - Хуань-гун, который как раз в это время вышел из дворца.
Хуань-гун был так поражен глубоким смыслом, заложенным в песнях Нин Ци, что
пригласил его к себе на службу и сделал своим сановником.
Цзы-сюй, или У Цзы-сюй, - см. коммент. на с. 118.
Цзе-цзы, или Цзе Чжи-туй, - один из семи спутников Чжун Эра, сына
цзиньского князя, изгнанного своим отцом. В 636 г. до н. э. Чжун Эр стал
гегемоном под именем цзиньского Вэнь-гуна. Он наградил всех своих спутников
по изгнанию, но при этом обошел Цзе Чжитуя. От обиды последний удалился в
леса в горах Цзешань. Впоследствии Вэнь-гунь раскаялся в том, что обидел
друга, и пригласил его ко двору. Цзе Чжи-туй отказался покинуть лес. Чтобы
заставить его выйти, князь приказал поджечь лес. Цзе Чжи-туй обнял дерево и
сгорел. Это место Вэнь-гун сделал запретным и не разрешал дровосекам рубить
деревья в горах Цзешань.
Му-му - четвертая наложница легендарного императора Хуан-ди, некрасивая
и завистливая.
Си-ши, или Си-цзы, - знаменитая красавица, жившая в V в. до н. э. в
княжестве Юэ. Когда полководец княжества Юз по имени Фань Ли потерпел
поражение в войне против княжества У, он подарил Си-ши правителю княжества
У. Си-ши погубила правителя княжества У и возвратилась к Фань Ли, после чего
Фань Ли утопил ее в Сучжоуском озере.
Злой вихрь
Под "Злым вихрем" Цюй Юань понимает дурную молву и слухи, распускаемые
клеветниками и недоброжелателями.
Цинцзян - название реки в провинции Хубэй.
Цзе Чжи-туй, или Цзе-цзы, - см. коммент. к с. 001
Бо И - сановник императора Шуня, затем - Юя. Когда умер Юй, он поручил
Бо И все государственные дела. Когда на престол вступил Ци, сын Юя, Бо И был
сослан в горы Цишань. Через два года он был возвращен из ссылки и принял
государственные дела.
Цзы-сюй, или У Цзы-сюй, - см. коммент. на с. 118.
Шэнь Бао Сюй - чуский сановник периода Чуньцю (VI в. до н. э.). В 506
г. до н. э. войска княжества У вторглись в царство Чу и овладели чуской
столицей Ин, а чуский царь Чжао-ван бежал при этом в княжество Суй. После
этого в 505 г. до н. э. Шэнь Бао-сюй отправился в Цинь просить помощи. Он
стоял под стеной дворца семь дней подряд и рыдал. Циньский правитель
сжалился над ним и послал войско на помощь царству Чу. Таким образом
Чжао-вану вновь удалось вернуться в столицу и занять престол. Он хотел
наградить Шэнь Бао-сюя, но тот отказался от награды и бесследно скрылся.
Стихотворением "Злой вихрь" заканчивается цикл стихов Цюй Юаня "Девять
элегий".
Н. Федоренко
В. Панасюк
ЦЮЙ ЮАНЬ В ПЕРЕВОДАХ ДРУГИХ АВТОРОВ
Переводы В. М. Алексеева
Переводы В. М. Алексеева воспроизводятся по изданиям: Китайская
классическая проза в переводах акад. В. М. Алексеева. М.: ГИХЛ, 1959; В. М.
Алексеев. Китайская литература / Избранные труды. М.: Наука, 1978.- Прим.
ред.
Когда Цюй Юаня изгнали, он целых три года не мог снова свидеться с
князем своим. Он истощил свой ум, все сердце выложил свое и все-таки был
отстранен и затемнен клеветником. В сердце было совсем неспокойно, и в думе
заботной - смущенье большое; не знал он, за кем и за чем идти. И направился
он повидаться с великим гадателем Чжэн Чжань-инем и сказал ему так: "У меня
на душе есть сомненья. Поэтому я бы хотел, чтобы вы, уважаемый, их
разрешили". Чжань-инь тогда торжественно и чинно раскладывать стал цэ,
гадательную траву, и пыль стер с гадального щита священной черепахи гуй.
Сказал: "Почтеннейший, вы что такое изволите приказать?" А Цюй Юань: "Мне
быть ли искренне искренним, честно открытым, с простым и преданным сердцем?
Иль мне отойти в суету и заботы мирские, чтоб этим нужду прекратить?
Заняться ли мне очисткой земли от травы, сорняков, чтобы после усердно
пахать? Или мне обойти всех могущественных людей, чтоб имя составить себе?
Мне стоит ли словом прямым говорить, без утайки, и за это опять подвергаться
беде? Иль надо идти за пошлым богатством и чином, чтобы было приятно пожить
кое-как? Мне стоит ли, право, высоко вздыматься и там пребывать, чтоб мне
свою правду в себе уберечь? Или мне говорить "да" и "так", льсти другим,
"хи-хи-хи", "хе-хе-хе" и подслуживаться к влиятельным женам? Мне нужно ли
честным быть, чистым, прямым и негнущимся мужем, чтобы вечно себя сохранять
в чистоте? Иль нужно всегда извиваться, скользить и крутиться, как жир
помады, как гладкий ремень, чтобы обвить, округлить все утлый уступы? И
должен ли я горделиво, достойно держаться, словно скакун, пробегающий тысячу
ли? {Ли - китайская мера, сейчас равная примерно половине километра.} Иль,
быть может, мне лишь полоскаться, нырять в воде, словно утке какой-то? Идти
за волною то вверх, то вниз, воровато себе свою жизнь сохраняя? Мне стоит ли
соперничать в той же упряжке с известнейшим Цзи-рысаком? Иль мне лишь
плестись по следам бесполезной, усталой клячи? Мне нужно ли будет в размахе
сравниться с крыльями Желтой Цапли? Иль надо мне с курочкой-утицей вместе
драться за пищу свою? Вот в этом всем - чт_о_ принесет мне счастье и что
грозит мне неудачей? Что надо отвергнуть, что надо принять мне? Весь мир
пребывает в грязи и нечист. И крылья цикады тяжелыми стали, а тысячи цзюней
{Цзюнь - мера веса, равная сейчас приблизительно 18 кг.} - легки. Желтого
золота колокол брошен, разрушен совсем, котел же из глины громами гремит.
Клеветник воспарил и занял все выси, а достойный ученый остался бесславным.
О горе, о горе! Кому ведома честность моя, чистота?"
Чжань-инь тут, стебли отложив гадальных трав, отказался отдела, сказал:
"Говорят, что и чи {Чи - мера длины, содержащая 10 цуней, т. е. 32 см.}
может быть коротенек и цунь {Цунь - мера длины, равная в настоящее время 3,2
см.} может быть длинноват. Бывает и с вещью, что нужного в ней не хватает;
бывает и с мудрым, что он кое в чем не прозорлив. Бывает с гадальным
расчетом, что он не доходит до дела. Бывает, что духи в иных вещах не
прозрели. Вашу душу, почтенный, учесть, намеренья ваши, почтеннейший,
осуществить - не может об этом дознать совершенно ни щит черепахи, ни
стебель травы...".
ОТЕЦ-РЫБАК*
Напевные строфы
Когда Цюй Юань был в изгнанье своем, он блуждал по затонам Реки * и
бродил, сочиняя стихи *, у вод * великих озер. Мертвенно бледен был вид
его и тело - сухой скелет. Отец-рыбак, увидя его, спросил: "Вы, государь, не
тот ли самый сановник дворцовых родов? Как же вы дошли до этого?" Цюй Юань
сказал: "Весь мир *, все люди грязны, а чистый один лишь я. Все люди везде
пьяны, а трезвый один лишь я... Вот почему я и подвергся изгнанию".
Отец-рыбак ему: "Мудрец не терпит стесненья от вещей. Нет, он умело идет
вместе с миром вперед или вслед миру меняет путь*. И если все люди в мире
грязны, почему ж не забраться в ту самую грязь и зачем не вздыматься с той
самой волной? А если все люди везде пьяны, почему б не дожрать барду и не
выпить осадок до дна?.. К чему предаваться глубоким раздумьям, высоко
вздыматься над всеми людьми? Ты сам накликал на себя свое изгнанье". Сказал
Цюй Юань: "Я вот что слыхал *: тот, кто только что умылся, непременно
выколотит пыль из своей шапки; тот, кто только что искупался, непременно
пыль стряхнет с одежды. Как же можно своим телом чисто-чистым принять всю
грязную грязь вещей? Лучше уж тогда пойти мне к реке Сян, к ее струям, чтобы
похоронить себя во чреве рыб* речных. Да и можно ль тому, кто сам
белейше-бел, принять прах-мерзость окружающих людей?"
Отец-рыбак лишь еле-еле улыбнулся *, ударил по воде веслом, отплыл.
Отъехал и запел:
Когда чиста цанланская * вода-вода *,
В ней я могу мыть кисти моей шапки,
Когда ж грязна цанланская вода-вода,
В ней я могу и ноги свои мыть...
И удалился, не стал с ним больше разговаривать.
Введение. Эти цы по форме отличаются от цы У-ди, но помешены в японской
антологии после них, как скорее отнесенные к этому типу, чем наиболее яркие
его представители. Я лично думаю, что вернее утверждать здесь иерархический
принцип: от государей к подданным.
В переводе я старался дойти до полной простоты оригинала, сохраняя, как
всегда, его параллелизмы и ритмы и оттеняя неритмические места. Чередование
размеров, по-моему, не нуждается в графической отметке их в виде отдельных
строк-стихов, ибо это все же не стихи в собственном смысле слова.
Автор. Это произведение приписывается (вряд ли основательно) тому
самому поэту Цюй Юаню (Цюй Пину), о котором в нем и речь, жившему в IV в. до
н, э. (340-278), автору блестящего и всеми всегда прославляемого ряда поэм
под общим именем "В тоске" ("Лисао"). Его биография, которая несложна и
некоторыми китайскими современными учеными считается недостоверной, хотя и
помещена в столь капитальном историческом труде, как "Книга истории"
("Шицзи") Сыма Цяня, гласит, что он заведовал генеалогическими документами
княжеских родственников, был ими оклеветан перед князем, который изгнал его
из дворца и столицы. И вот поэт воспел свое негодование на оклеветавших его
врагов и на все неправды мира в звучных стихах, бродя по пустынным берегам
рек и озер, которых очень много в тех местах (удел Чу). По-видимому, это
произведение скорее о нем говорит, чем от него исходит. Далее мнения
расходятся по поводу того, что описываемое есть факт, и большинство
считает это поэтическим иносказанием, одним из весьма распространенных в то
время, особенно у современника Цюй Юаня Чжуан-цзы, у которого, кстати, есть
глава того же названия и близкий к данной теме фантастический рассказ.
Примечания
С. 130. Отец-рыбак (юй-фу) - выражение, построенное мною по типу
отец-дьякон, отец-ключарь, отец-пасечник и т. д., ибо речь идет хотя и не о
христианском монахе, но, во всяком случае, об ученом отшельнике, ушедшем из
знатного и богатого мира и принявшем на себя смиренный вид простого рыбака.
Исторической правды, как я уже сказал, в этом произведении доискиваться не
стоит, притча есть только притча, одна из многих, сильно распространенных в
тогдашней китайской литературе, несомненно, под непосредственным даосским
влиянием. Кроме образа рыбака опрощенный дао-исповедник принимает еще образы
землероба, дровосека, пастуха, фигурирует под вымышленными именами, такими,
как "Опустелый" (Цзы-сюй), "Где такой имеется Учитель" (У-ю сяньшэн), "Не
тот" (У-ши гун) и т. д. Встреча с этими резонерами-моралистами особо важных
исторических лиц вроде Конфуция и, ранее его, отшельника времен императора
Яо (чао-фу - "отец-гнездовик") и других - обычный литературный прием, дающий
возможность резкой всесторонней критики слишком ортодоксального и
становящегося вялым героя.
Река (цзян) - по одной из версий, Сянцзян, на юге Китая.
Сочиняя стихи - и напевая их тою или другою мелодией. Глагол инь имеет
значение: напевать стихи, свои или чужие. При напеве китайцы стараются
избегать грубых концовок-рифм и предпочитают останавливаться на цезуре, так
что рифма, говорящая сама за себя (ибо она только в китайском языке не
ограничивается ассонансом, а имеет значение музыкальной ноты), остается
намеренна как бы в тени, что создает в общем двойной эффект.
С. 130. У вод, т. е. скрываясь в зарослях, чтобы не попадаться на глаза
населения.
Весь мир, все люди - вся эта тирада, как и последующая, пародирует и
близко перифразирует Лао-цзы (ок. VI в. до н. э.). "Люди мира
светленькие-светленькие, я ж один словно во тьме; люди мира
чистенькие-чистенькие, я ж один грязным-грязен" и т. д.
Книга Лао-цзы ("Даодзцзин"), как известно, учит о полном и решительном
противопоставлении сверхчеловека, дао-исповедника (дао-человека,- шэнжэнь,
гучжи шань вэй шичжэ) банальным людям, предпочитающим букву устава и морали
великим, бесконечным озарениям и внешнюю чистенькую обрядность внутренним
мощным зовам дао, пребывающего в Великом Хаосе и Великой Мути, к отречению
от пошлого мира и всех его условностей.
Вслед миру меняет путь и формы своей жизни, применяясь к жизни и к
создаваемым ею условиям.
Я вот что слыхал - эти же фразы повторены и у позднейшего писателя Сюнь
Цина (Сюнь-цзы) и, вероятно, имеют общий источник в древней пословице.
С. 131. Похоронить себя во чреве рыб - конфуцианские критики клеймят
подобный выход из положения и считают поэта ненастоящим конфуцианцем. Однако
и отец-рыбак, отшельник и потому не конфуцианец, тоже явно и с благословения
автора, кто бы он ни был, глумится над поэтом и торжествует над ним. Таким
образом, это произведение занимает промежуточное положение элементарной
морали, протестующей против мирского зла, и в антологию попало по своей
художественной, хронологически выдержанной ценности, но с суровыми репликами
позднейших критиков. Один из них говорит: "Что, если бы Цюй Юань мог слышать
речи Конфуция о следовании за временем и покорности судьбе? Быть может, он
стал бы и сам правоверным конфуцианцем! Он понял бы, что в жизни удачи и
неудачи - дело не человека, а небесного предопределения и не стал бы над
этими вопросами раздумывать, а тем более в ожесточении на всех и на вся
кидаться в воду". Другой, наоборот, восхваляет поступок Цюй Юаня и клеймит
отца-рыбака за бесчеловечную жестокость (бу жэнь).
С. 131. Отец-рыбак еле-еле улыбнулся - этой фразы в основном
историческом повествовании у Сыма Цяня нет, как и всей концовки, которая
действительно имеет вид приставленной как вывод последующим автором, ибо
смысл этой песни говорит о том, что надо служить только при благородных
("чистых") правителях, а от разрухи в государстве убегать от людей (так, как
он сделал это сам), и, таким образом, вместо противоречия как бы вторит
поэту-пессимисту.
Цанлан - название двух гор и реки, из них вытекающей, которая в
дальнейшем носит название Хань (Ханъ-цзян).
С. 131. Когда чиста цанланская вода - песня, цитируемая в этом же виде
и в книге Мэн-цзы (372-289 до н. э.), но с иным выводом.
Переводы Л. З. Эйдлина
Переводы Л. З. Эйдлина воспроизводятся по следующему изданию: Цюй Юань.
Стихи. М.: ГИХЛ, 1954.- Прим. ред.
В руках наших уские копья,
На всех носорожьи латы.
Столкнулись в бою колесницы,
И мы врукопашную бьемся.
Знамена закрыли солнце,
И враг надвигается тучей.
Летят отовсюду стрелы.
К победе воины рвутся.
Но враг в наш отряд вклинился,
Ряды наши смять он хочет.
И падает конь мой левый,
И правый мечом изранен.
Увязли в земле колеса;
Как в путах, коней четверка.
Вперед! И нефритовой палкой
Я бью в барабан звучащий.
Нахмурилось темное небо,
Разгневался Дух Великий.
Суровые воины пали,
Тела их лежат на поле.
Кто вышел, уже не вернется;
Ушедшие не приходят.
Померкла для них равнина,
Исчезла дорога в далях.
Они не расстались с мечами,
Не бросили циньских луков.
И пусть обезглавлено тело, -
Душа не хранит упрека.
Мужи настоящей отваги,
Высокой воинской чести!
Их - сильных и непреклонных -
Никто покорить не может.
Пусть умерло смертное тело,
Но дух остается вечным.
Отважные души павших
И там, среди душ - герои.
Справедливое небо,
Ты закон преступило!
Почему весь народ мой
Ты повергло в смятенье?
Люди с кровом расстались,
Растеряли друг друга,
В мирный месяц весенний
На восток устремились -
Из родимого края
В чужедальние страны
Вдоль реки потянулись,
Чтобы вечно скитаться.
Мы покинули город -
Как сжимается сердце!
Этим утром я с ними
В путь отправился тоже.
Мы ушли за столицу,
Миновали селенья;
Даль покрыта туманом, -
Где предел наших странствий?
Разом вскинуты весла,
И нет сил опустить их:
Мы скорбим - государя
Нам в живых не увидеть.
О деревья отчизны!
Долгим вздохом прощаюсь.
Льются - падают слезы
Частым градом осенним.
Мы выходим из устья
И поплыли рекою.
Где Ворота Дракона?
Их уже я не вижу.
Только сердцем тянусь к ним,
Только думой тревожусь.
Путь далек, и не знаю,
Где ступлю я на землю.
Гонит странника ветер
За бегущей волною.
На безбрежных просторах
Бесприютный скиталец!
И несет - меня лодка
На разливах Ян-хоу.
Вдруг взлетает, как птица.
Где желанная пристань?
Эту боль в моем сердце
Мне ничем не утишить,
И клубок моих мыслей
Мне никак не распутать.
Повернул свою лодку
И иду по теченью -
Поднялся по Дунтину
И спустился по Цзяну.
Вот уже и покинул
Колыбель моих предков,
И сегодня волною
На восток я заброшен.
Но душа, как и прежде,
Рвется к дому обратно,
Ни на миг я не в силах
Позабыть о столице.
И Сяпу за спиною,
А о западе думы,
И я плачу по Ину -
Он все дальше и дальше.
Поднимаюсь на остров,
Взглядом дали пронзаю:
Я хочу успокоить
Неутешное сердце.
Но я плачу - земля здесь
Дышит счастьем и миром,
Но скорблю я - здесь в людях
Живы предков заветы.
Предо мною стихия
Без конца и без краю,
Юг подернут туманом -
Мне и там нет приюта.
Кто бы знал, что дворец твой
Ляжет грудой развалин,
Что Ворота Востока
Обратятся в руины!
Нет веселья на сердце
Так давно и так долго,
И печаль за печалью
Вереницей приходят.
Ах, дорога до Ина
Далека и опасна:
Цзян и Ся протянулись
Между домом и мною.
Нет, не хочется верить,
Что ушел я из дома,
Девять лет миновало,
Как томлюсь на чужбине.
Я печалюсь и знаю,
Что печаль безысходна.
Так, теряя надежду,
Я ношу мое горе.
Государевой ласки
Ждут умильные лица.
Должен честный в бессилье
Отступить перед ними.
Я без лести был предан,
Я стремился к вам ближе,
Встала черная зависть
И дороги закрыла.
Слава Яо и Шуня,
Их высоких деяний,
Из глубин поколений
Поднимается к небу.
Своры жалких людишек
Беспокойная зависть
Даже праведных этих
Клеветой загрязнила.
Вам противно раздумье
Тех, кто искренне служит,
Вам милее поспешность
Угождающих лестью.
К вам бегут эти люди -
Что ни день, то их больше,
Только честный не с вами -
Он уходит все дальше.
Я свой взор обращаю
На восток и на запад,
Ну когда же смогу я
Снова в дом мой вернуться!
Прилетают и птицы
В свои гнезда обратно,
И лиса умирает
Головою к кургану.
Без вины осужденный,
Я скитаюсь в изгнанье,
И ни днем и ни ночью
Не забыть мне об этом!
Переводы А. И. Балина
Переводы А. И. Балина воспроизводятся по изданию: Китайская литература.
Хрестоматия / Древность. Средневековье Новое время. М.: Учпедгиз, 1959.-
Прим. ред.
Мне скорбно, что вихрь жестокий злобно качает
травы,
В сердце моем печальном не заживает рана.
Малая капля яду приносит смерть человеку,
Только дохнет осень - и облетают листья.
Мысли мои постоянно обращены к Пэн Сяню, -
Мне ли забыть заветы высоких его стремлений?
Можно ли скрыть от мира чувств своих перемены?
Может ли долго длиться время лжи и обмана?
Уже, собираясь в стаи, птицы кричат и звери,
Уже аромат теряют травы, цветы и листья.
Рыбы блестят на солнце яркою чешуею,
А водяные драконы скрывают свое сиянье.
Чай не растет на поле вместе с чертополохом,
Ирисы и орхидеи отдельно благоухают.
Только мудрые люди держатся друг за друга,
И слава их, безусловно, переживает столетья.
Когда я пытаюсь представить величие наших
предков,
Они мне кажутся в небе плывущими облаками.
Если я вижу, что где-то мудрые ошибались,
Тогда я, стихи слагая, пытаюсь сказать об этом.
Мысли мои неизменно с древними мудрецами,
Которые, наслаждаясь, срывали душистый перец.
И я грущу поневоле, и тяжело вздыхаю,
И, вдалеке от мира, все время о нем тревожусь.
Холодные слезы льются из глаз моих утомленных,
Одолевают думы, и я не сплю до рассвета.
И вот уже ночь уходит, казавшаяся бесконечной,
Стараюсь забыть о грусти и все же не забываю.
И я покидаю ложе и выхожу из дома.
Брожу и брожу бесцельно, наедине с собою.
И, покоряясь горю, опять тяжело вздыхаю,
Гнев разрывает грудь мне, но вырваться он
не может.
Узел печали жгучей крепко в душе завязан,
Тяжесть тоски и горя спину мою сгибает.
Отламываю ветку, чтоб заслониться от солнца,
Вихрь меня гонит дальше, и я повинуюсь вихрю.
От прежних времен остались только смутные тени,
Иду, а душа клокочет, словно котел кипящий.
Гляжу на свою одежду, яшмовые подвески,
И ухожу все дальше, почти лишенный сознанья.
Тянется год за годом медленной чередою
И постепенно возводят к старости и кончине.
Высох цветок душистый, стебель его обломан,
Нет и не будет больше тонкого аромата.
Мне от печальных мыслей вовеки не излечиться,
Знаю: меча сильнее злой клеветы обида.
Лучше уж мертвым телом плыть по волнам
холодным,
Чем испытать при жизни горечи безысходность.
Сироты вечно стонут и проливают слезы,
Изгнанный сын уходит и не вернется к дому.
Те, кто скорбят в печали и лишены опоры,
Будут всегда стремиться следовать за Пэн Сянем.
Я на скалу подымаюсь, вдаль устремляю взоры,
Извилистая дорога - скрывается где-то в скалах.
В угрюмой стою пустыне безмолвием окруженный,
Хочу ни о чем не думать, но думаю поневоле.
Печаль меня охватила, нет радости и в помине,
Живу - и от лютой скорби не в силах освободиться.
Дух мой зажат в оковы - не вырвется он на волю,
Связано мое сердце - никто его не развяжет.
Мир, окутанный мглою, кажется бесконечным,
В густой пелене скрываясь, он цвета лишен и
формы.
Если заглушены звуки, разве ты их не услышишь?
Жизнь, убитая скорбью, может ли продолжаться?
Дальнюю даль вовеки нам не дано измерить,
Как не дано связать нам расплывчатые туманы.
Скорбь, угнетая душу, становится постоянной,
И только воспрянув духом, можно ее рассеять.
Мне хочется прыгнуть в волны, прыгнуть и плыть
по ветру
И посетить жилище, оставленное Пэн Сянем.
Стою у самого края скалы, за которой пропасть,
И кажется мне: сижу я на радуге семицветной.
Гляжу, охватить желая великий покой простора.
Легким прикосновеньем глажу синее небо,
Вдыхаю росы прозрачной сладкие испаренья,
Медленными глотками пью серебристый иней.
Я отдыхаю в скалах, где феникс гнездо построил,
И, вздрагивая внезапно, кричу я и просыпаюсь.
Стою на хребте Куэньлуня, гляжу на туман
плывущий.
Стою на хребте Миньшаня, смотрю на Цинцзян {*}
далекий.
{* Цинцзян - название реки в провинции Хубэй.}
Клубятся туманы и тучи, гром изрыгая грозный,
Слышу, как подо мною бурные плещут волны.
Сеть голубого неба протянута в бесконечность,
Нет у нее опоры, нет у нее предела.
Нет у нее границы, сверху нету и снизу.
Вихрь меня вдаль уносит - где же остановлюсь я?
Взмахивая крылами, парю в голубом просторе.
Вздымаюсь и опускаюсь, вправо лечу и влево.
Я двигаюсь непрерывно, лечу я непроизвольно,
Следуя колебаньям таинственных сил природы.
Вижу, на юге пляшут огненных туч волокна,
Вижу, как на востоке дымка зари струится...
Вижу, на севере дальнем иней и снег сверкают,
Слышу, на западе плещут волны озер пустынных.
Бью скакуна наотмашь плетью из ярких молний,
Так что мой конь могучий мчится быстрее ветра!
Я устремляюсь в горы, туда, где жил Цзе Чжи-туй {*}
опальный,
{* Цзе Чжи-туй (VII в. до н. э.), Бо И (деятель эпохи
легендарных императоров Шунь и Яо) - сановники, пребывавшие
в опале.}
Туда, где в лесах дремучих след свой Бо И * оставил.
В душу мою глубоко врезаны впечатленья,
Хочет душа покоя, но нет его и не будет.
Мне грустно, что предки были грубыми и
простыми.
Мне больно, что их потомки мелко себялюбивы.
Хотел бы уплыть я в море по Хуэйхэ широкой,
Хотел бы я в этом мире последовать за Цзы-сюем {*}.
{* Цзы-сюй (VI в. до н. э.) - государственный деятель,
жестоко казненный за слишком смелые предсказания
о падении княжества У.}
Гляжу, как река струится, вся в островках зеленых,
Скорблю о Шэнь Бао-сюе {*}, который исчез
бесследно.
{* Шэнь Бао-сюй - чуский сановник периода Чуньцю
(VI в. до н. э.), вошедший в историю как подлинный
патриот и бескорыстный человек. Оказав услугу
государству, отказался от награды и бесследно скрылся.}
Ведь если давать советы, а князь их не хочет
слушать, -
Какую пользу приносит высокое положенье?
Сердце мое от боли не в силах освободиться,
Думы тревожат разум, и нет им конца и краю.
Как не жалеть мне о днях, что прошли
В вечное царство теней?
Они мне дарили доверье, и я
Славил величие дней, -
Я повелениям князя внимал,
А князь становился мудрей.
Когда в стране установлен закон, -
Богата она и сильна.
Когда повелитель мудрый в стране, -
Врагов не боится она.
И если секреты в тайне держать, -
Непобедима страна.
Знаю, что совесть моя чиста:
Не выдал я тайн никому,
Но все ж клевета и зависть врагов
Меня погрузили во тьму, -
И государь гнев обрушил свой,
Моленью не вняв моему.
Льстецами был ослеплен государь:
Разум затмился его,
Поверил он слухам, лжи, клевете, -
И я в пучине невзгод,
И я на чужбине, а он позабыл,
Что был ему верным слугой!
О боги, за что оклеветан я,
Грязной неправдой облит?
Зачем на верную смерть обрекать
Честного сына земли?
О боги, за что ж оклеветан я?
Сердце мое болит.
Тот, кто боится света, пусть
Пользуется темнотой.
Пусть я в далекой ссылке, и все ж
Не сдамся врагам ни за что.
К глубинам Юаня и Сяна лицом -
Без страха я брошусь в поток.
Кругом неудачи. Пусть слава моя
Погибла, - скорблю об одном:
Доныне мой государь не прозрел, -
Не видит, что под окном
В саду сорняки разрослись, а трав
Нет ароматных в нем.
О боги, я искренним был слугой,
Хотел свои чувства открыть,
Я думал, что лучше погибнуть, чем зря
Существованье влачить, -
И если еще я колеблюсь, ну что ж, -
Успею глаза закрыть.
Слыхал я, что в рабстве страдать довелось
Сановнику Байли Ци {*}.
{* Байли Ци - сановник цяньского правителя
Му-гуна (VII в. до н. э.).}
Мудрый Лей-ван был мясником
И шкуру сдирал с овцы;
Песни в далеком пути распевал,
Быков погоняя, Нин Ци.
Но если не встретились в жизни бы им
Чэн Тан или У-ван,
Разве мир услыхал бы о них?
Забвенье - как цепкий бурьян.
Цзы-сюя {*} правитель один погубил,
{* Цзы-сюй, или У Цзы-сюй, - см. коммент.
к с. 154.}
Сомненьями обуян.
Был предан Цзе-цзы {*} и умер, горя
Факелом жарким в лесу, -
Поздно ошибку князь осознал,
Поздно пролил слезу.
Горы Цзашаня прах мудреца,
Как груз драгоценный, несут.
{* Цзе-цзы, или Цзе Чжи-туй, -
один из семи спутников Чжун Эра,
сын цзиньского князя, изгнанного
своим отцом. В 636 г. до н. э.
Чжун Эр, став цзиньским князем,
наградил своих товарищей по изгнанию,
но обошел Цзе Чжи-туя. От обиды
последний удалился в лес, когда же
его пригласили ко двору, он отказался
явиться. Князь приказал поджечь лес;
Цзе Чжи-туй обнял дерево и сгорел.}
Друга к жизни не возвратит
Белый траур одежд,
Реками слез не вернуть назад
Светлых своих надежд.
Во имя долга мудрый умрет,
Отверженный стадом невежд.
О, боги! Кто б наши поступки сумел
Проверить хотя бы раз?
Зловоние лжи, черный чад клеветы
Развеять по ветру пора,
Вырвать колючий чертополох
Из кровоточащих ран!
Зачем умирать ароматной траве
В зарослях сорняков?
Едва ее иней покроет, она
Никнет уж стебельком...
О царь, зачем ослепил ты себя
Лестью клеветников!
Они утверждают, что аромат
В венках совсем ни к чему,
Что только женщины в мире одни
Завидовать могут ему,
Лишь женщины, и, к несчастью, они
Схожи с развратной Му-му {*}.
{* Mу-му - наложница легендарного
императора Хуан-ди, некрасивая и
завистливая.}
Пускай красота подобна Си-ши {*},
{* Си-ши, или Си-цзы, - красавица,
жившая в V в. до н. э. в княжестве
Юэ, трагически погибшая от руки
своего повелителя Фань Ли, который
утопил ее в Сучжоуском озере.}
Растопчут они и ее, -
Я чувство свое захотел раскрыть, -
Завяло сердце мое;
Хотел поступки свои объяснить -
В груди опалы копье.
И боль с каждым часом сильней и сильней,
Все горше обида мне, -
Изгнанником сколько ж томительных дней
Я пребываю во тьме?
О, если бы все оказалось сном, -
Все позабыть во сне!
Если ты скачешь на скакуне,
Поводья в пути обронив,
В легкой ладье без весла несут
Потоки тебя сквозь дни, -
От пропасти ты никак не свернешь,
Царь неба не сохранит.
Презрев справедливость законов страны,
Несешься в водоворот,
Надеясь на ум свой, ты к бездне летишь,
А там крутой разворот...
О государь мой, остановись, -
Вспомни про свой народ!
Я ж, прерывая течение строк,
Броситься в омут готов,
Мне жаль, что ослепший мой государь
Не сможет узнать о том.
Быть бескорыстным я хотел на свете
С дней юности своей, чтоб на пути
Чтить справедливость, ум и добродетель,
И счастье в этом мире обрести, -
Быть бескорыстным я хотел на свете,
Но плачу я, скорблю в минуты эти.
Развратный мир враждебен мне во всем:
И князь меня не испытал на деле, -
Бич неудач всю душу мне иссек,
И душ своих не удержал я в теле...
Всего превыше чтил я добродетель,
Быть бескорыстным я хотел на свете.
Услышав скорбь мою, великий Царь небес
Сказал вещунье Ян, призвав ее к себе:
"Помочь мне человеку захотелось,
Что утерял сегодня две души {1},
Своим гаданьем возврати их в тело,
Чтоб в тяжком горе вечно не скорбел он,
В отдохновенье на земле пожил".
Вещунья Ян ответила смиренно:
"Я ведаю лишь снами, Царь небес,
А человеку в этой жизни бренной,
Боюсь, остался краткий час забвенный, -
И он умрет, но, верная тебе,
Я души отыскать все ж постараюсь".
И воззвала она, с небес спускаясь:
"Душа, вернись, вернись, душа,
Чтоб твой властитель вновь дышал!
Зачем же в четырех краях
Витает где-то тень твоя?
Как можно родину забыть,
В пучину бедствий погрузить
Себя? Вернись, душа, вернись
С восточной стороны, где дни
Родятся, чтоб сгорать в лучах.
Той стороне не доверяй:
Там девять солнц на небесах
Плывут и плещут через край
Небесной чаши, - там руда
И камни плавятся всегда.
Душа, вернись, вернись, душа, -
Тебя сожжет могучий жар,
Поглотит хищный великан
Восточных стран, коварных стран.
Душа, вернись в родимый край,
Той стороне не доверяй!
Душа, вернись, вернись, душа!
И юг покинь, страну чужих страстей.
Там лбы узорами привыкли украшать,
Там стряпают похлебку из костей.
И человечину приносят в жертву богу, -
Вернись, душа, к родимому порогу!
Там змеи ядовитые в песках,
Удавы в тех краях девятиглавы, -
Ужель ты хочешь гибнуть в их тисках?
Вернись, душа, под сень родной дубравы.
Душа, вернись, вернись, душа!
Иди обратно, о, иди обратно!
Ты слышишь, слышишь, как шуршат
Пески зыбучие? И гром невероятный
Грохочет вдруг, - то пробудился Запад
И тянется к тебе пустынь когтистой лапой.
Сгоришь, растаешь, сгинешь навсегда,
И если чудом пощадит беда
Тебя в пути, - не избежать пустыни.
От мерзких тварей кровь по жилам стынет:
Здесь каждый муравей слону подобен
И осы толще бочек и черны,
У жителей один бурьян в утробе
И зноем язвы их опалены.
Воды захочешь - где ее найти?
К источнику родному возвратись.
Вернись, душа, душа, вернись, -
В родимых струях охладись!
Душа, вернись, вернись, душа!
На Севере не вздумай оставаться:
Там каждый шаг бураны сторожат,
Превыше гор там льдины громоздятся,
Метели злобные летят на сотни ли, -
Вернись, душа, к цветам родной земли.
Вернись, душа, душа, вернись!
На небо ты не торопись:
У девяти застав {2} Небесного владыки
Погибнешь в пасти тигров саблеклыких.
Девятиглавцы рыщут в небесах,
В день вырывая девять тысяч елей,
Там волки хищные блуждают по лесам, -
Ужель желаешь, чтоб тебя заели?
Смотри, - играют мертвой головой,
Безглавый труп влекут к зловонной бездне.
Вернись, душа, земные слушать песни,
Душа, вернись, к полям, в родной покой!
Душа, вернись, постой у берегов!
Не опускайся и в столицу Мрака:
Там у князей по девяти рогов -
Острей клыков взбесившейся собаки.
Трехглазые, с тигриной головой,
В крови их пальцы, спины толстокожи,
И тело их с быком могучим схоже...
Душа, вернись к обители родной!
Душа, вступи в врата Инчена {3}
Устал уж заклинатель ждать,
Чтоб путь к обители священной
Тебе с любовью начертать.
Наряд готов, и в путь пора,
Трех княжеств чудо-мастера
Трудились над твоим нарядом, -
Прими его, сердца порадуй.
Душа, приди, приди обратно
В жилище прежнее свое, -
И на земле и в небе хладном -
Тебя опасность обовьет.
Лишь в отчем доме на покое
Пребудешь ты. Вернись, вернись!
Просторны залы и покои,
Балконы пестрые в тени.
И в девять ярусов беседки
На горы дальние глядят.
Резных дверей златые сетки
Распахнутыми ждут тебя.
Сад обежав, поток вернулся, -
Тебе не страшен летний зной.
Нарцисс под ветром встрепенулся.
Благоуханною волной
Сквозь залы ветер пролетает,
Где ярко-красны потолки,
Где стены солнце отражают,
И золотые мотыльки
Вкруг над циновками порхают.
Где многоцветная одежда
Висит на яшмовых крюках,
И жемчуга росою нежной
Горят, как звезды в небесах.
За стенкой - из циновок ложе,
Шелк полога - прозрачней струй.
В хитросплетеньях всевозможных
Шнуры на нем.
Как поцелуй
Любимых губ, ласкает тело
Благоуханный жар свечей.
О, сколько ж редкостных вещей
Вновь обрести тебя хотели б!
Шестнадцать молодых служанок -
Не отыскать нежнее стана -
Одежды легкие одев,
Идут к тебе тебя забавить,
Наскучат - прикажи оставить, -
Немало их, невинных дев,
Подобных тем, которых иньский
Любил когда-то Чжоу Синь! {4}
Они на женской половине
Влекут тебя в ночную синь.
Те девы ловки и проворны;
Как серны из долины горной,
В хоромах сказочных твоих
Глаза смущенно опускают -
Пунцовых роз стена живая, -
Прими, душа, услуги их!
А кроме этих, есть еще
Красавицы в покоях тайных, -
Сияют очи горячо,
Бровь тонкая. Необычайной,
Горячей страстью грудь полна,
Когда порой в стыдливой неге
Стоят пред ложем. Как волна,
Взлетают перья алкиона,
Что служат пологом тебе.
Там киноварные балконы
На белокаменном столбе.
Посмотришь вверх - резные балки
С фигурами драконов, змей.
У пруда аромат фиалки,
Чтоб задышать полней-полней.
Там зацветает белый лотос
Среди каштанов водяных,
Кувшинок светлых позолота
В чуть слышном шелесте волны.
Ждет, в пестрых шкурах барсов, свита
Тебя под своды галерей,
В колясках, лотосом увитых,
Вельможи ждут. Иди скорей!
В оградах редкостных деревьев
Летают пчелы по цветам.
Душа, вернись в обитель древних, -
Зачем тебе скитаться там?
И все весельем огласится, -
Лишь приходи. Здесь ждут давно
И рис, и спелая пшеница,
И золотистое пшено.
Горьки и солоны приправы,
Остры и сладки - все тебе!
Хрящи в ароматичных травах,
Барашек, словно лебедь, бел.
Отвар, что в царстве У {5} готовят,
Пусть будет горьковат слегка,
Зато в сосудах наготове
Сок ягодный. Из родника
Вода чистейшая в сосудах.
Подливкой будет полит гусь,
И гордый лебедь ляжет блюдом
Здесь, на хрустальном берегу.
Большой накормят черепахой...
Вернись, душа, душа, вернись!
Еды приятен пряный запах,
И он тебя не осквернит.
Здесь всяческих сластей без счета:
Мед золотой в янтарных сотах,
Крылатый кубок будет полн
Густой наливкой цвета яшмы,
Прохладой вин наполнят чаши,
Ковром цветов устелют пол.
Вернись, вернись в свое жилище,
Вернись, душа! Мы ждем, мы ищем.
Еще в разгаре шумный пир:
Бьют музыканты в барабаны,
И песни, словно сок тюльпанов,
В благословенный льются мир.
Поют: "Чрез реку переправа",
А после: "С лотосом в руке" {6},
О, пира звонкая приправа
Подобна солнечной реке!
Уже красотки опьянели,
Румяны лица от вина.
Глаза лукаво заблестели,
И взгляды - зыбкая волна.
В своих узорчатых одеждах
Они прелестнее весны, -
Какая мысль таится в веждах?
Какие сказочные сны?
Неизъяснимо кудри вьются
Вокруг изящной головы.
По восемь в ряд, - поют, смеются
Танцовщицы, - сейчас польются
Флейт звуки в танцах огневых.
Они скользят, стройней бамбука,
В волшебном танце царства Чжен
Сплетая шелк одежд и руки,
Блистая чашами колен.
Дрожит чертог от звуков дивных, -
То зазвенел родной напев
Неповторимого мотива
Солнцеподобных чуских дев.
Он чист, величествен и плавен, -
В нем пенье с музыкой слилось,
Чтоб край отеческий прославить,
Край белых лотосов и роз.
Напевы райские рокочут,
Сменяя песню царства У,
Садится каждый, где захочет:
Отбросив правила, хохочет
Мужчина с женщиной в ряду.
Они о вежестве забыли
И пояс тканый распустили,
Чтоб вновь отведать всех сластей.
Уселись вэйские шалуньи {7},
Как в ветвях птицы-щебетуньи,
Средь очарованных гостей,
Что вне себя от их причесок, -
Таких красавиц в свете нет:
Стройны и гибки, словно лозы,
Белы, как лилии в весне.
Вот шахматы слоновой кости,
А там играют в "шесть костей".
Все разделились. Ставят гости
За ставкой ставку. Кто смелей,
Тот победит, воскликнув звонко;
"Пять белых", но опять зовут
Гостей к столу удары гонга,
Вновь струны тонкие поют.
Ах, от вина не оторваться
Ни в ночи темь, ни ясным днем!
Вновь кубки пенные искрятся
Неподражаемым огнем.
И восковые свечи ярко
Горят в подсвечниках витых,
А на востоке встала аркой
Заря, и в росах все цветы.
О, если б трепет мысли страстной
Стихом певучим зазвенел, -
Воспел бы ты земное счастье -
Единодушие воспел!
Исчерпаны вина услады,
Теперь ликуй, что дома ты
Вернись, душа, испить всю радость
Земной, единственной мечты!
Вот что хочу сказать я в заключенье:
Иду на юг я раннею весной.
Луцзяна {8} вод не радуюсь теченьем
И ни байджи, душистою травой.
Иду на юг я, государем сослан,
Зеленой ряски листики в воде.
Ни на лугах, ни в благовонных соснах -
Себе приюта не найду нигде.
Я вдаль гляжу - как все вокруг пустынно,
Лишь где-то вправо от меня Чанбо {9}.
Иду на юг изгнанником безвинным, -
Сжимает сердце тягостная боль.
Здесь с князем мы, на каменистом склоне,
Охотились под сполохи зарниц.
Тогда скакали вороные кони
И тысячи летели колесниц.
От фонарей, развешенных повсюду,
Багровый отблеск лег на лик небес.
Покорный переменчивой судьбе,
И в царстве Мрака дней тех не забуду.
Я всех смирил, восстановил порядок
И колесницы вправо повернул.
Струной крученый повод натянув,
Я в дикой скачке мчался с князем рядом.
Князь-государь пустил стрелу искусно
И носорога черного спугнул...
Но звезды движутся, и день во мрак нырнул,
И больно мне, и мне сегодня грустно.
Цветы прибрежные на тропах зацвели,
И вся дорога скрылась под водою, -
Разлив Янцзы на много-много ли
Необозрим, лишь яркою листвою
Клен шелестит у берега. Мой взор
Напрасно ловит прошлого виденья.
О, сколько вод река несла с тех пор
Чрез дальние и чуждые владенья!
Я ничего не вижу из того,
О чем здесь Ян-кудесница вешала,
И лишь весна мне сердце освещала, -
Ей не избыть томленья моего...
Вернись, душа, приди, душа, восстань,
Сюда, ко мне, в погибельный Цзяннань {10}!
1 Китайцы верили, что каждый человек имеет две души. Одна из них "душа
разума", после смерти человека улетает, другая, "душа тела", погибает вместе
с человеком. Призывание души - обряд, совершаемый с целью водворить "душу
разума" в таблицу предков или вернуть ее в тело.
2 По китайским поверьям, во дворцах как земных, так и небесных владык
должно быть девять ворот, или застав.
3 Инчен, или Ин, - столица царства Чу.
4 Чжоу Синь, или Чжоу-ван (1154-1222 гг. до н. э.), - последний
правитель династии Инь.
5 Царство У - название удельного княжества на юго-востоке Китая во
времена Цюй Юаня.
6 "Чрез реку переправа" и "С лотосом в руке" - названия песен.
7 Вэйские шалуньи - девушки родом из княжества Вэй.
8 Луцзян - река в провинции Аньхой.
9 Чанбо - местность близ реки Луцзян.
10 Цзяннань - местность к югу от реки Янцзы.
Переводы А. Е. Адалис
Переводы А. Е. Адалис воспроизводятся по следующему изданию: Цюй Юань.
Стихи. М: ГИХЛ, 1954. - Прим. ред.
Каков был довременный мир -
Чей может высказать язык?
Кто Твердь и Землю - "Верх" и "Низ"
Без качеств и без форм постиг?
"Был древний хаос", - говорят *.
Кто четкости добился в нем?
В том, что кружилось и неслось,
Кто разобрался? Как поймем?
Во тьме без дна и без краев
Свет зародился от чего?
Как два начала "инь" и "ян"
Образовали вещество? *
"Девятислойный" небосвод
Когда послойно разберут?
Все чьим-то создано трудом!
Кем начат этот вечный труд?
К чему привязаны концы
Небесной сети? И навес
На чем же держится? И где
Тот "стержень полюса небес"? *
Пусть небо на "восьми столпах", -
Юг и Восток на чем * - скажи?
Пусть "девять" в небе этом "сфер", -
Где их разделы, рубежи?
Изгибов будто бы у сфер
Премного - сколько же, точней?
Кто вздумал все это рассечь
На равных дюжину долей?
Кто держит солнце и луну,
Кто звездам утвердил часы,
Дал выход солнцу из Тангу *,
Заход - за скалами Мынсы? *
Как в мерах истинных длины
Путь солнца за день рассчитать?
Умерший месяц почему
Потом рождается опять?
Откуда родом лунный свет?
Иль всякий раз бывает он
Утробой зрелою луны
Для смерти заново рожден?
Могла ли девять сыновей
Родить безмужняя Нюй-ци?
И где Бо-цян * теперь? И где
Жилище духа Хуэй-ци? *
Светло от солнца почему?
Без солнца почему темно?
При поздних звездах, до зари,
Где скромно прячется оно?
Стремился Гунь, но не сумел
Смирить потоки!.. Почему
Великий опыт повторить
Мешали все-таки ему?
Ведь черепаха-великан
И совы ведьмовской игрой
Труд Гуня рушили!.. За что
Казнен владыкою герой?
О Гунь!.. Где горы перешел?
Ведь скал отвесы, что ни шаг!
Как был он магом оживлен?
В медведя обращен, - но как?
Для проса черного и то
Расчистить надо поле впрок!..
За что ж был так унижен Гунь
И бревна он таскал в поток?
В горах Юйшаньских заточен,
Томясь, три года ждал суда...
Иль не был сыном Гуня - Юй?
Что ж Юйя обошла беда?
Над воспринявшим труд отца -
Гром вечной славы за двоих!..
Но в чем различие, ответь,
Меж способами действий их?
Бездонных рек разлив - потоп! -
Где Юй взял землю для запруд?
Тонули девять округов...
Как насыпь вырастил он тут?
Ин-лун-дракон его учил, -
И карту начертил хвостом!
Чем Гунь был все-таки велик?
Чем Юй прославился потом?
Толкнув Бучжоу, Кан-хуэй *
Всю землю сдвинул, - и для рек
Одна дорога - на восток...
Что ж море не наполнят ввек?
Кто рекам русла проложил?
Что истинный оплот земли?
Что ж землю с севера на юг
В длину измерить не могли?
С востока к западу земля
Длинней? Не рано ли решать?
Всех гор превыше Куэньлунь! -
Где ж там садам Сяньпу * дышать?
Хребты восходят до небес, -
Но смерена ли высота?
Четыре выхода у Врат
Небесных, - но зачем Врата?
Есть входы с четырех сторон, -
Но часто Запад под замком,
Порою Северный закрыт...
Откуда ж тянет холодком?
В краю, что солнца не видал,
Кто светит? Иль Чжу-лун-дракон?
Чем светят жохуа-цветы, -
Си-хэ * не ждут на небосклон?
Где летом должен быть мороз?
Где для зимы жара - закон?
Где каменный есть лес? - не сжечь!
Где у зверей людская речь?
Рогатые драконы где, - в какой такой стране, -
Прогуливающиеся
С медведем на спине?
Как девятиголовых змей найти хотя бы след? -
То возникают, то их нет!..
Страна бессмертных где? И что
Всего милей им на земле?
О, где марсилия цветет -
Девятилепестковым цветом, подобным нашей конопле?..
И какова величина
Змеи, глотающей слона?..
Где горы дальние Саньвэй *
Хэйшуй-реке закрыли путь?
Где долголетия трава *,-
Смерть обещает обмануть?
Где рыболюди? Птицы где
С когтями тигров? Где стрелой
Сбил солнце Хоу И *? Но где
Перо жар-птицы золотой?
На подвиг император Юй
Был небом избран, - тем силен.
В Тушане * деву как нашел?
В Тайсан * ли с ней явился он?
Любовь их к браку привела,
Потомство начали плодить!..
Как мог привычек разнобой
Их страсть так скоро охладить?
Сын Юя, Ци, услал Бо И *,-
Вернув, привел его к беде, -
А сам во благо для себя
Все беды обращал везде?
Жертв благодарственных дымок
Бо И вдыхал бы вместе с ним!..
За что судьба гнала Бо И, -
Ци - счастьем был всегда храним?
Во храме Ци произносил
Все "Девять дум" и "Девять од"...
Что ж в камень обратилась мать?!
Что ж раскололся камень тот?
Спасти от чудищ землю Ся
Был послан Хоу И стрелок...
Зачем же, застрелив Хэ-бо *,
С речной царицею возлег?
Лук с перламутровой резьбой
Смерть кабану Фын-си * принес, -
Чем мясо жертвы Хоу И
По вкусу небесам пришлось?
Стрелок вторую взял жену,
За то Хань Чжо он был убит, -
Но съел Хань Чжо его зачем?
Иль ревность жарко так палит?
С прической дивною Хэн Э *
Оделась радугой цветной. -
Зачем, как ведьма, как Чунь-ху,
Вдруг стала Хоу И женой?
Питье бессмертия добыв,
Гонимой стала почему? -
Все формы - дело "инь" и "ян",
Без них не статься ничему!
Частицы "ян", покинув плоть,
Как жизнь уносят - не пойму?..
Коль сам Пин-хао - дух Дождей -
Червеобразен, - для чего?
Коль ветром властвует Фэй-лянь, -
Что ж вид оленя у него?
Как черепахи три снуют
По дну, а горы не качнет? -
Качнет, когда на черепах
Лун-бо * охотиться начнет?
К добру ли Цзяо, сын Хань Чжо,
Золовку старшую манил,
Что пса науськал Шао Кан *
На Цзяо и потом казнил?
Для Цзяо платье сшив, Нюй-ци
В одном покое с ним спала...
Как обезглавить там ее
Шпионка царская могла?
Как мягкость к близким Хоу И
В Хань Чжо коварном объяснить?
В Чжэньсюньской * битве флот врага
Как Цзяо удалось разбить?
Пускай в походе на Мыншань
Цзе-ван * красавиц двух добыл, -
Жену зачем он утопил?
Казнен Чэн Таном * вскоре был...
Ведь в отчем доме юный Шунь
Отлично жил холостяком?
Что ж Яо сразу на двоих
Женился от родни тайком?
По чуть приметному ростку,
Как о плодах гадать? Кто прав?
Верх башни в десять этажей *
Кто строил, дело увенчав?
Фу-си *, вступая на престол,
Кого из мудрых почитал?
Все ликов семьдесят Нюй-ва * -
Змеиной девы - кто считал?
Хоть старшим был владыка Шунь, -
Почетом брата окружил *,
А тот - о пес, о негодяй! -
Мечтал убить его - и жил?!
Тай Бо с Чжу Юном *, беглецы,
Достигли Южного хребта...
Кто мог бы знать, что их спасет
Двух незнакомцев доброта?
Всегда супы из лебедей - верховному владыке дар, -
И в чашах яшмовых всегда Цзе-ван их в жертву
приносил!
Наследник именитых Ся -
За что же он низложен был?
Владыка ведь верховный сам спустился, чтобы все
узнать!..
Как повстречал его И Инь? * И как наказан был
Цзе-ван?
Как стали рушиться дворцы?
Каков был праздник у крестьян?
Ди-ку супруге был не люб,
И в башне стала жить Цзянь Ди *,-
Подарок птицы почему
В восторге скрыла на груди?
Ван Хай, наследовавший Цзи *,
Путем отца хотел идти,-
Так почему он в И * погиб,
Лишился стад и слуг в пути?
О радостях любви Ван Хай
Супругу князя И просил...
Он перед ложем был убит!..
Кто приказал? Кто доносил?
Ван Хэн - второй наследник Цзи, -
Где он стада и слуг нашел?
За брата что ж не отомстил?
К врагам за милостью пришел?
Шунь дважды танец боевой
Сплясал с оперенным щитом!..
Но мяо * - племя бунтарей -
Чем он привлек к себе потом?
О эти мяо! - Вот народ
Широкогрудых толстяков!
Чем объедаться так могли?
Их образ жизни был каков?
Когда Цзя Вэй взошел на трон,
О мире не мечтал совсем:
Род И он уничтожил весь, -
Но упивался злом зачем?
О, как же это? Обольщал
Супругу брата младший брат,
Он старшего мечтал убить *, -
А сам потомством стал богат?!
Подался на восток Чэн Тан,
На земли рода Шэнь вступил...
Искал слугу, нашел жену!..
Не сам ли озадачен был?
Слуга рожден был у реки *
В дупле шелковицы пустом...
За что князь Шэнь решил женить
И заклеймить его рабом? *
Цзе-ван Чэн Тана заточил...
За что он вверг его в тюрьму?
Чэн Тан о злом не помышлял! -
Кто злое нашептал тому? *
Был не решен поход князей, -
Зачем они к Мынцзинь * сошлись?
Летают клином журавли, -
Кто строем их выводит ввысь?
Когда был Чжоу-ван убит,
Люй Вана Чжоу-гун * корил,
Сам побежденных навещал!..
Как, мягкий, царство покорил?
Сам царь небесный так решил -
Дал иньцам в Поднебесной власть.
О зло! Где вспыхнула война,
Династии судила пасть?
Кто побудил князей бряцать
Оружием наперебой?
Коней понесших не сдержать -
Ни пристяжных, ни коренной!
Любил пространства Чжао-ван *,
На юг вели его пути...
Где смысл, когда б он даже мог
Фазана белого найти?
Му-ван *, изъездивший страну,
Еще был легче на подъем, -
Всю Поднебесную узнал! -
А подданным что толку в том?
На рынке хвалят свой товар
Два чудотворца, что есть сил!..
Чем кончил чжоуский тиран? *
Чем Бао Сы развеселил? *
Всевышнего изменчив нрав!..
Как знать, казнит иль наградит?
Вождем был циский Хуань-гун *,
Владычествовал, - но убит!
Где, кем был иньский Чжоу-ван
Сбит с толку, разума лишен,
Что верить стал клеветникам
И не внимал мудрейшим он?!
Преступником ли был Би Гань *,
Чье сердце вскрыли напоказ?
Как льстец Лэй Кай преуспевал,
К чинам и золоту стремясь?
Едина правда мудрецов, -
Творят различно мудрецы:
Мэй Бо * - тот брошен был в рассол.
Не ложно ль буйствовал Цзи-цзы? *
Не странно ль? Первенцу семьи
Владыка мира смерть судил!
Так как же Хоу Цзи * на льду
Укрыт был сенью птичьих крыл?
Он знаменитым стал стрелком,
Стал полководцем, был в чести,
Дрожал царь неба перед ним! -
Зачем же допустил расти?
Бо Чан * в одежде травяной
Кнутом - не скипетром владел! -
Как сверг династию пастух?
Где человечьих сил предел?
Весь иньский люд зачем бежал
За южный склон Цишаньских гор?
В Дэ Цзу * влюблен был Чжоу-ван,
Чем заслужил людской укор?
Бо Чан, мы знаем, принял "дар" *,
Что иньский Чжоу-ван прислал, -
Зачем всевышнего молил,
Дабы он иньцев не спасал?
Жил в Чаогэ мясник Люй Ван, -
Чем вдруг прославился простак?
И почему, о нем узнав,
Вэнь-ван обрадовался так?
Когда походом против Инь
Шел чжоуский У-ван опять, -
Зачем отца останки вез,
Врагов спешил атаковать?
Меж двух наложниц Чжоу-ван
Повесился... Но в чем же суть? -
Закрыл лицо полой, страшась
На Землю и на Твердь взглянуть?
Всю Поднебесную давно
Царь неба людям даровал, -
Как допускает, чтобы князь
Ее у князя вырывал?
Слугой Чэн Тана был И Инь,
Цзе-вану отдан был потом...
Что ж верность первому хранил,
Шел, как в родимый, в иньский дом? *
Был изгнан в юности Хо Люй *,
Ходил с запятнанным лицом...
Но почему же, возмужав, -
Стал знаменитым храбрецом?
Царь неба за фазаний суп
Хранил Пэн Цзу * за веком век...
Ужель обманутых надежд
Восьмисотлетний не избег?
Сонм царств - средь четырех морей...
Как терпит небо их раздор?
Ведь мелки пчелы, муравьи! -
Отколь их сила и напор?
Смеялась девушка зачем
В горах над сборщиками трав?
Их мать кормила молоком,
Шу Ци и с ним Бо И * признав!..
В чем радость встречи над рекой?
Чем сроден у обоих нрав?
Брат младший старшему давал
Сто колесниц за злого пса! -
Чем объяснялся их обмен
И почему не удался?
Час поздних сумерек, гроза...
Чего бояться?.. Путь - домой.
О чем молить? Пусть я не горд,
Что может дать владыка мой?
Зачем спасаться между скал?
Хо Люй нас разве победил? *
Развратница - Юнь-гуна дочь!
Цзы Вэнь ей разве сыном быт?
Ду Ао братоубийцей стал, -
Как мог? Считался слабым он!
Сюнь Юнь Ду Ао погубил, -
Зачем за кровь превознесен?!
Примечания
В произведении "Вопросы к небу" Цюй Юань высмеивает ученых-схоластов,
которые спорили и добивались разрешения вопросов, которые, по мнению поэта,
может "разрешить только небо", которое, по понятиям древних китайцев,
считалось высшим божеством.
С. 177. "Был древний хаос", - говорят... - По китайской натурфилософии,
первоначально в мире существовал хаос, потом светлые частицы поднялись
кверху, и образовалось небо, а тяжелые частицы опустились вниз, и
образовалась земля.
...как два начала "инь" и "ян" образовали вещество? - По
натурфилософским воззрениям древних китайцев, изложенным в "Ицзине" ("Книга
перемен"), вся жизнь и развитие в природе происходят на основе борьбы
противоположных сил "инь" (мрак) и "ян" (свет).
С. 178. ..."стержень полюса небес"? - Древние китайцы делили небо вдоль
(по меридианам) и поперек (по параллелям), которые будто бы образуют сетку,
прикрывающую землю наподобие шатра. В центре неба стоит стойка, подпирающая
небо, как шатер.
С. 178. ...пусть небо на "восьми столпах", Юг и Восток на чем? - По
понятиям древних китайцев, небо подпирается восемью столпами, то есть
восемью горными вершинами. На юге и востоке Китая гор нет, и поэт
спрашивает, на чем же там держится небо?
...Тангу - по китайской мифологии, ущелье, из которого восходит солнце.
...Мынсы - река с крутыми скалистыми берегами, за которыми солнце
прячется на ночь.
С. 179. ...Бо-цян - злой дух болезней в китайской мифологии.
...Хуэй-ци - добрый дух.
С. 181. ...Кан-хуэй - имя титана в китайской мифологии. Во время битвы
с другим титаном Кан-хуэй упал и головой задел гору Бучжоу, служившую одной
из опор неба. В результате этого земля накренилась к юго-западу, а небо
осело на юго-востоке.
...Сяньпу - священная гора в хребте Куэньлунь.
С. 182. ...Си-хэ - возница солнца в китайской мифологии, олицетворяемая
в образе девушки.
С. 183. ...Саньвэй - горы в провинции Ганьсу, через которые протекала
сказочная река Хэйшуй. Эта река якобы изменила свое русло, и во времена Цюй
Юаня уже не было известно, где она протекает.
...долголетия трава. - По преданию, трава долголетия росла на берегах
сказочной реки Хэйшуй.
С. 183. ...Хоу И - легендарный стрелок из лука, живший при императоре
Яо. Предание говорит, что в те времена на небе одновременно всходило десять
солнц, а на земле появились баснословные чудовища и звери с головой дракона,
огромные кабаны и змеи, причинявшие бедствия народу. По приказу императора
Яо стрелок Хоу И застрелил девять солнц на небе и девять чудовищ на земле. С
тех пор осталось только одно солнце.
...Тушань - название гор, через которые император Юй якобы прорыл
канал. Здесь же он взял себе в жены девицу по имени Тушань.
...Тайсан - название местности, где родился Ци, сын и приемник Юйя.
Бо Я - сановник императора Шуня, затем - Юйя. Когда умер Юй, он поручил
Бо И все государственные дела. Когда на престол вступил Ци, сын Юйя, Бо И
был сослан в горы Цишань. Через два года он был возвращен из ссылки и принял
государственные дела.
С. 184. Хэ-бо - дух реки Хуанхэ. Как говорит легенда, стрелок Хоу И
выбил ему стрелами глаза и взял себе его жену, повелительницу реки Лошуй.
Фын-си - баснословное чудовище, изображаемое в виде огромного кабана.
Хэн Э - волшебница из дворца богини Сиван-му. Стрелок Хоу И просил у
нее эликсир бессмертия. Хэн Э похитила эликсир и бежала из дворца Луны, а
затем стала женой Хоу И. Впоследствии она никак не могла укрыться от лунного
света.
С. 185. Лун-бо - название водяного духа.
Шен Кан - правитель династии Ся (XXII в. до н. э.). Его отец,
предыдущий правитель Сян, был убит сыном Хань Чжо, по имени Го Цзяо.
С. 186. Чженьсюнь - название древнего княжества, находившегося на
территории нынешней провинции Шаньдун. В 2120 г. до н. э. это княжество было
уничтожено войсками династии Ся под командованием Го Цзяо, сына Хань Чжо.
Цзе-ван (1818-1784 гг. до н. э.) - последний правитель династии Ся.
Чэн Тан - основатель династии Инь (1783-1134 гг. до н. э.). Пытался
удерживать Цзе-вана от бессмысленной жестокости, но тот не слушал его
советов. Тогда Чэн Тан возглавил восстание и сверг Цзе-вана.
...верх башни в десять этажей, - Имеется в виду башня, сооруженная
Чжоу-ваном, последним правителем династии Инь в XII в. до н. э. Чжоу-ван
увлекался строительством, возводил башни и дворцы и украшал их яшмой и
драгоценными камнями. Это истощало казну и ухудшало и без того тяжелое
положение народа, что и послужило одной из причин народного восстания, в
результате которого пала династия Инь.
Фу-си - имя сказочного императора древности, который якобы изобрел
китайскую письменность.
Нюй-ва - сестра сказочного императора Фу-си. Легенда говорит, что у нее
было тело змеи и человеческая голова и она за день совершала семьдесят
превращений. Когда во время битвы титанов Кан-хуэй опрокинул гору Бучжоу и
небо обвалилось на северо-западе, Нюй-ва поддержала и укрепила его. Ей же
приписывается множество чудес, и в том числе создание человека из куска
глины.
С. 186. ...почетом брата окружил. - Имеется в виду младший брат
легендарного императора Шуня, по имени Сян, который все время мечтал убить
Шуня. Шунь, наоборот, относился к брату с уважением и, как только вступил на
престол, подарил Сяну во владение земли Юби (в нынешней провинции Хунань).
С. 187. ...Тай Бо с Чжу Юном - сыновья чжоуского правителя Тайвана,
который был дедом Вэнь-вана, основателя династии Чжоу.
И Инь - один из мудрых сановников Чэн Тана, основателя династии Инь.
Как гласит предание, когда после смерти Чэн Тана на престол вступил его сын
Тай Цзя, известный своей глупостью и распутством, И Инь отстранил его от
власти и заточил в Тунговом дворце. Через три года Тай Цзя раскаялся в своем
поведении и был возвращен на престол.
Цзянь Ди - имя девицы, якобы жившей при легендарном императоре Ди-ку,
который впоследствии на ней женился.
С. 188. Цзи - сын чжоуского Тай-вана, деда основателя династии Чжоу.
И - название древнего княжества.
С. 188. Мяо - название племен, живших на юго-западе Китая. Предание
говорит, что, когда император Шунь вступил на престол, он изгнал племена мяо
в горы Саньвэй. Впоследствии мяо подняли восстание, и будущий император Юй
по приказу Шуня совершил против них карательный поход.
С. 189. ...старшего мечтал убить. - Поэт имеет в виду Сяна, который
мечтал убить своего старшего брата - императора Шуня.
...слуга рожден был у реки. - Намек на И Иня, который, как говорит
предание, родился в дупле тутового дерева на берегу реки.
...заклеймить его рабом. - Речь идет об И Ине, который был рабом, до
того, как благодаря своим способностям сумел выдвинуться и занять высокое
положение при дворе.
...злое нашептал тому - то есть, кто толкнул Чэн Тана поднять восстание
и свергнуть Цзе-вана.
...Мынцзинь - название переправы в провинции Хэнань, у которой чжоуский
У-ван собирал князей в поход против династии Инь в 1122 г. до н. э.
С. 190.... Чжоу-гун - сын чжоуского Вэнь-вана. Помог чжоускому У-вану
уничтожить власть династии Инь. Занимал высокие должности при преемнике
У-вана - Чэн-ване (1115-1078 гг. до н. э.). Ему приписывается упорядочение
этикета и музыки, а также свадебных и похоронных обрядов.
С. 190. ...Чжао-ван (1052-1002 гг. до н. э.) - правитель династии Чжоу.
...Му-ван (1001-955 гг. до н. э.) - правитель династии Чжоу. По
преданию, у него была восьмерка самых быстроногих в мире коней.
С. 191. ...Чжоуский тиран. - Имеется в виду Ю-ван (781-770 гг. до н.
э.) - правитель династии Чжоу. При нем пала династия Западная Чжоу.
...чем Бао Сы развеселил? - Бао Сы - наложница Чжоуского Ю-вана. От нее
родился сын Ю-вана по имени Бо Фу. После этого Ю-ван устранил законную
царицу Шэньхоу и наследника престола И-цзю и сделал царицей Бао Сы, а своим
преемником - Бо Фу.
Предание говорит, что Бао Сы никогда не смеялась, и Ю-ван всячески
старался ее развеселить. Однажды он приказал зажечь на городских стенах
сигнальные огни, якобы оповещая жителей о нападении врага. Все соседние
князья бросились на помощь городу. Бао Сы, наблюдавшая за всей суматохой,
вдруг рассмеялась. Но в другой раз, когда на город было действительно
совершено нападение, князья не явились на помощь по сигналу, так как
думали, что сигнал подан по капризу Бао Сы. В результате город был захвачен
противником, Ю-ван убит, а Бао Сы уведена в плен.
Циский Хуань-гун - один из могущественных гегемонов (предводителей
союза князей) периода Чуньцю (VIII-V вв. до н. э.).
С. 191. Би Гань - дядя иньского Чжоу-вана. Би Гань пытался удерживать
Чжоу-вана от жестокостей и разврата. Однажды Би Гань в течение трех дней
подряд не уходил из дворца, пытаясь образумить правителя. Выведенный из
себя, Чжоу-ван воскликнул: "Я слышал, что в сердце мудрецов бывает семь
отверстий!" Он приказал вскрыть грудь Би Ганя, чтобы посмотреть его сердце.
Мэй Бо - владетельный князь, живший во времена Иньского Чжоу-вана.
Отличался честностью и прямотой. Неоднократно пытался удерживать Чжоу-вана
от жестокостей, но Чжоу-ван отказывался слушать советы. Настойчивость Мэй Бо
разгневала Чжоу-вана, он приказал казнить его и засолить его труп.
Цзи-цзи - дядя иньского Чжоу-вана. Пытался удерживать Чжоу-вана от
жестокостей, но не имел в этом успеха. Тогда Цзи-цзи притворился сумасшедшим
и был продан в рабство по приказу Чжоу-вана.
С. 192. Хоу Цзи - министр земледелия при императоре Шуне,
обоготворенный впоследствии под именем бога земледелия.
Бо Чан - отец основателя династии Чжоу - У-вана.
Дэ Цзу - наложница иньского Чжоу-вана, помогавшая ему во всех
бесчинствах. Когда чжоуский У-ван уничтожил династию Инь, Дэ Цзу была
казнена.
...Бо Чан, мы знаем, принял "дар". - Намек на то, как иньский Чжоу-ван
убил сына Бо Чана по имени Бо И, сварил суп из его мяса и послал этот суп в
подарок Бо Чану.
С. 193. Иньский дом - династия Инь, основанная Чэн Таном в 1783 г. до
н. э.
Хо Люй - правитель княжества У, один из гегемонов периода Чуньцю
(VIII-V вв. до н. э.).
Пэн Цзу - сановник легендарного императора Яо, по преданию проживший
восемьсот лет.
С. 194. Бо И и Шу Ци - сыновья иньского правителя Гучжу-цзюня. Перед
смертью отец назначил своим наследником Шу Ци. Но после смерти отца Шу Ци
отказался от наследства в пользу своего брата Бо И. Бо И не принял
наследства, ссылаясь на волю отца, и покинул княжество. Шу Ци вслед за ним
тоже ушел из дома и поступил на службу к чжоускому У-вану, как это уже
сделал его брат Бо И. Когда У-ван собирался в поход против иньского
Чжоу-вана, братья пытались удержать его от этого шага. Но это им не удалось.
Когда У-ван уничтожил династию Инь, Бо И и Шу Ци устыдились, что служат
человеку, погубившему их родину. Они ушли в горы Шоуян и умерли там голодной
смертью.
Это событие относится к XII в. до н. э.
С. 195. Хо Люй ведь нас не победил. - Имеется в виду война между
княжествами У и Чу, происходившая в конце VI в. до н. э. В результате этой
войны войска княжества У заняли столицу царства Чу - город Ин. Чуский
правитель Чжо-ван вынужден был бежать. Однако в это время на тыл врага было
совершено нападение. Войска княжества У вынуждены были отступить. В
результате чускому Чжао-вану удалось возвратиться в столицу и вновь занять
престол.
Н. Федоренко
В. Панасюк
Переводы А. А. Ахматовой.
Переводы А. А. Ахматовой воспроизводятся по изданию: Цюй Юань. Стихи.
М.: ГИХЛ, 1954. - Прим. ред.
Я с юных лет хотел быть бескорыстным
И шел по справедливому пути,
Всего превыше чтил я добродетель,
Но мир развратный был враждебен ей.
Князь испытать меня не мог на деле,
И неудачи я терпел во всем,
Вот отчего теперь скорблю и плачу,
Вот отчего я душ своих лишен.
Так Царь небес к вещунье обратился:
"Внизу я вижу человека,
И я хочу ему помочь,
Без душ обеих он остался *,-
Ты их, гадая, отыщи".
Вещунья Ян в ответ сказала:
"Я ведаю лишь снами, Царь!
Мне трудно твой приказ исполнить.
И для гаданья краток срок.
Боюсь, что он умрет скорее,
Чем души я верну ему".
И воззвала, с небес спускаясь:
"Душа, вернись, вернись, душа!
Зачем, покинув тело господина,
Душа, ты бродишь в четырех краях?
Зачем ты родину свою забыла *,
Всем бедствиям себя подвергла ты?
Душа, вернись, вернись, душа!
Восточной стороне не доверяйся,
Там великаны хищные живут
И душами питаются людскими;
Там десять солнц всплывают в небесах
И расплавляют руды и каменья,
Но люди там привычны ко всему...
А ты, душа, погибнешь неизбежно.
Душа, вернись, вернись, душа!
Той стороне не должно доверяться!
Душа, вернись, вернись, душа!
И в южной стороне не оставайся!
Узорами там покрывают лбы,
Там человечину приносят в жертву
И стряпают похлебку из костей.
Там ядовитых змей несметно много,
Там мчатся стаи великанов-лис;
Удавы в той стране девятиглавы.
Вся эта нечисть там кишмя кишит,
Чтоб пожирать людей себе на радость.
Душа, вернись, вернись, душа!
Иди обратно, о, иди обратно,
Там оставаться никому нельзя!
Про вредоносность запада послушай:
Повсюду там зыбучие пески,
Вращаясь, в бездну льются громовую.
Сгоришь, растаешь, сгинешь навсегда!
А если чудом избежишь несчастья,
Там все равно пустыня ждет тебя,
Где каждый муравей слону подобен,
А осы толще бочек и черны.
Там ни один из злаков не родится,
И жители, как скот, жуют бурьян.
И та земля людей, как пекло, жарит...
Воды захочешь, - где ее найти?
И помощь ниоткуда не приходит,
Пустыне необъятной нет конца...
Приди обратно, о, приди обратно,
Замедлив там, столкнешься ты с бедой.
Душа, вернись, вернись, душа!
На севере не вздумай оставаться:
Там громоздятся льды превыше гор,
Метели там на сотни ли несутся...
Приди обратно, о, приди обратно,
Там долго невозможно пребывать...
Вернись, душа, душа, вернись!
Душа, не торопись взойти на небо:
Там тигры ждут у девяти застав *,
Они грызут людей, с земли пришедших.
Девятиглавцы рыщут в небесах,
В день вырывая девять тысяч елей.
Там волки глаз не сводят с человека
И стаями скитаются вокруг,
Они играют мертвой головою
И к бездне тело бедное влекут.
Царю небес они о том доносят,
Затем идут спокойно на ночлег.
Взлетев туда, себя навек погубишь...
Душа, вернись, вернись, душа!
Не опускайся и в столицу Мрака *:
Там у князей по девяти рогов,
Острее их рога всего на свете,
Их спины толсты, пальцы их в крови,
И за людьми они гоняться любят -
Трехглазые, с тигриной головой,
И тело их с быком могучим схоже,
И человечину они едят...
Душа, вернись, душа, приди обратно,
А то несчастья ты не избежишь!
Душа! Вступи в врата Инчэна *,
Здесь заклинатель ждет тебя,
Чтоб указать тебе дорогу,
И твой наряд уже готов.
Над ним без устали трудились
Трех княжеств чудо-мастера.
Чтоб вызвать душу, все готово -
И причитанья начались.
Душа! Приди, приди обратно
В жилище прежнее свое.
И на земле и в небе дальнем -
Везде опасностей не счесть!
Уже твой образ в отчем доме,
Там в тишине ты отдохнешь.
Просторны залы и покои,
Балконы пестрые легки,
И в девять ярусов беседки
На горы дальние глядят,
Резные двери в позолоте,
Резные брусья над дверьми.
Здесь зимние теплы хоромы,
Прохладен дом твой в летний зной;
Сад обежав, поток вернулся,
Сверкает и журчит вода,
Омыта зелень светлым ливнем,
Нарциссы нежит ветерок,
Он пролетел сквозь зал и спальни,
Где ярко-красны потолки,
Где отражаются циновки
В отполированной стене
И разноцветная одежда
Висит на яшмовых крюках.
Украсил жемчуг покрывала:
Они пестреют и блестят;
За стенкой из циновок ложе,
Шелк полога над ложем бел
И яркими увит шнурами,
Что бесподобно сплетены.
О, ты увидишь в тех покоях
Так много редкостных вещей...
Горят, благоухая, свечи.
Все пышно... И все ждет тебя.
Шестнадцать молодых служанок
Придут, чтоб угождать тебе.
Наскучат - замени другими, -
Немало есть невинных дев,
Подобных тем, которых иньский
Когда-то Чжоу Синь * любил!
Те девы ловки и проворны, -
Искусно кудри причесав,
Они на женской половине
В хоромах сказочных твоих
Служить готовы господину,
Смущенно взоры опустив,
Их речь с приличьями согласна,
А, кроме этих, есть еще
Красавицы в покоях тайных, -
Их очи влажны, бровь тонка,
И гордостью их взор сияет,
Когда пред пологом твоим
Они порой стыдливо медлят,
Готовые служить тебе!
Там полог в перьях алкиона
Высокий украшает зал,
Там киноварные балконы,
Темно-оливков цвет стропил.
Посмотришь вверх - резные балки
С фигурами драконов, змей.
Присядь и погляди в окошко -
Блеснут извилины пруда,
Где зацветает лотос белый
Среди каштанов водяных
И стеблей золотых кувшинок:
Все это движимо волной.
А свита в пестрых шкурах барсов
В пологой галерее ждет.
Уже приехали вельможи
В своих колясках расписных.
Вокруг цветы благоухают
В ограде редкостных дерев.
Душа, вернись, приди обратно,
Зачем тебе скитаться там?
Тебя родные с честью встретят,
Обильный приготовят пир, -
И рис, и спелую пшеницу,
И золотистое пшено.
Горьки и солоны приправы,
Остры и сладки - все тебе!
Там жирные хрящи разварят
И будет горьковат слегка
Отвар, как в царстве У * готовят...
Тебе барашка подадут,
Сок ягодный на стол поставят,
Подливкой будет полит гусь,
Большой накормят черепахой
И лебедями угостят!
Еды приятен запах пряный...
Лепешек рисовых гора
И всяческих сластей без счета.
Крылатый кубок будет полн
Густой наливкой цвета яшмы.
Потом отцедят, охладят
И разольют гостям по кубкам
Прохладно чистое вино.
Вернись, вернись в свое жилище!
Здесь будешь ты превознесен.
Еще в разгаре пированье,
А музыкантши стали в ряд,
Они забили в барабаны
И песню новую поют.
Поют: "Чрез реку переправа",
А после: "С лотосом в руке" *.
Уже красотки опьянели,
Румяны лица от вина,
Веселый блеск в глазах лукавых,
А взгляды - словно зыбь волны,
В своих узорчатых одеждах
Они прелестнее всего!
Неизъяснимо кудри вьются
Вокруг изящной головы.
По восемь в ряд плясуньи стали,
Чтоб танец царства Чжэн плясать.
Они скользят, стройней бамбука,
Склонясь, касаются столов,
Переплетаются подолы...
Гром барабана, флейты плач.
Дрожит чертог от этих звуков,
Но раздался родной напев -
Он чист, величествен и плавен.
Сменяя песню края У,
Рокочут цайские напевы,
И пенье с музыкой слилось.
Мужчины с женщинами вместе,
Отбросив правила, сидят, -
Они о вежестве забыли
И распустили пояса.
Уселись вэйские шалуньи *
Средь очарованных гостей,
Что вне себя от их причесок, -
Таких красавиц нет нигде!
Вот шахматы слоновой кости,
Еще игра есть в "Шесть костей";
Все разделились, ставят ставки, -
Здесь самый смелый победит,
"Пять белых" звонко восклицая, -
Играют в кости целый день.
Но снова в колокол удары,
Вновь струны звонкие поют.
Ах, от вина не оторваться
Ни ночью им, ни ясным днем!
И восковые свечи ярко
В витых подсвечниках горят.
Свои заветнейшие мысли
В стихи изящные облечь -
Вот радость для людей достойных!
Единодушие воспеть.
Исчерпаны вина услады,
Теперь ликуй, что дома ты.
Вернись, душа! Приди обратно,
В обитель прежнюю вернись!"
Вот что сказать хочу я в заключенье:
В начале года, раннею весной,
Иду на юг я, государем сослан,
Растет трава душистая байчжи,
Зеленой ряски листики на водах.
Мой дальний путь через Луцзян * лежит,
И вот, по заливным лугам шагая,
Я вижу справа от себя Чанбо *,
Я вдаль гляжу - как все вокруг пустынно,
А помню, с князем на охоте был...
Тогда скакали вороные кони
И тысячи летели колесниц;
От фонарей, развешанных повсюду,
Багровый отблеск лег на лик небес.
Не отставали пешие от конных
И за собой охотников вели.
Я всех смирил, восстановил порядок
И колесницы вправо завернул.
Мы с князем мчались к озеру, друг друга
Стараясь в скачке дикой перегнать.
Князь-государь пустил стрелу искусно
И носорога черного спугнул...
Как неизбежно дни сменяют ночи,
Ход времени ничем не удержать...
Прибрежные цветы взросли на тропах,
И вся дорога скрылась под водой.
Разлив Реки * широк необозримо,
Лишь ветки клена над водой видны.
Я сотни ли окидываю взором, -
Но ничего не вижу из того,
О чем здесь Ян-кудесница вещала,
И лишь весна тревожит сердце мне...
Вернись, душа, приди, душа, обратно,
Сюда, ко мне, в погибельный Цзяннань *!
Примечания
С. 206. ...без душ обеих он остался. - По китайским верованиям, у
каждого человека есть две души "хунь" и "по" - душа разума и душа тела. Одна
со смертью человека улетает на небеса, а другая остается с телом и погибает
вместе с ним. Обряд призывания души совершается после смерти человека, чтобы
умилостивить улетевшую на небо душу и поселить ее в таблице предков, а также
в случаях болезни, обморока и т. д.
С. 207. ...родину свою забыла.- Родина умершего, то есть царство Чу.
С. 209. ...у девяти застав - то есть у девяти ворот дворца небесного
владыки.
...не опускайся и в столицу Мрака - то есть в подземный мир, в
преисподнюю.
С. 210. Инчэн, или Ин, - столица царства Чу.
С. 212. Чжоу Синь, или Чжоу-ван (1154-1122 гг. до н. э.) - последний
правитель династии Инь, известный своим развратом.
С. 213. ...царство У - название удельного княжества на юго-востоке
Китая во времена Цюй Юаня.
С. 214. ...поют: "Через реку переправа", а после: "С лотосом в руке" -
название песен.
С. 215. ...вэйские шалуньи - то есть девушки родом из княжества Вэй.
С. 216. Луцзян - название реки в провинции Аньхой.
Чанбо - название местности неподалеку от реки Луцзян.
С. 217. Разлив Реки.- Имеется в виду река Янцзы.
Цзяннань - местность к югу от реки Янцзы.
(Расположение стихов соответствует традиционному порядку расположения
произведений Цюй Юаня, принятому в китайских изданиях).
Н. Федоренко
В. Панасюк
Переводы Г. Днепровой
Переводы Г. Днепровой воспроизводятся по изданию: Литература Древнего
Востока / Тексты // М.: МГУ, 1984. - Прим. ред.
Из цикла "Девять гимнов"
Живу одна
В ущельях гор.
Трава душистая - мои наряды,
Стан подпоясан стеблями нюйло.
В глазах - таится смех,
Играет легкая улыбка на устах.
Царевич обо мне тоскует,
Красой и статью очарован.
Я запрягаю красных леопардов,
Несутся кошки дикие вослед.
Травой синьи увита колесница,
И древко флага - ветвь цветущая корицы.
Шилань, душистая трава, - моя одежда,
А пояс - стебли ароматные духэн.
Сорвав благоухающую ветвь,
Я подарю ее тому, о ком мечтаю.
Моя обитель - сумрачная роща,
Там никогда не виден неба свет,
Опасен путь к тебе и труден,
На встречу опоздала я.
Как одиноко
Стою я на вершине горной!
Вниз уплывают облака,
Кружась, клубятся.
Все глубже сумерки,
Ночная тьма сменяет день.
Восточный ветер поднимается,
И боги посылают дождь.
Останься, милый,
Меня печаль томит.
К закату годы клонятся,
О кто же меня заставит зацвести?!
Траву душистую, что трижды в год цветет,
В горах я собираю.
Каменьев груды громоздятся,
Сплетаются ползучие лианы.
Я на царевича в обиде,
Печалью и тоской удручена.
Ему ж и вспомнить недосуг о милой.
Живу в горах,
Вокруг благоухают травы.
Пью воду горных родников;
Скрываюсь от жары под сенью кипарисов.
Любимый в думах обо мне,
Колеблется, сомненьями охвачен.
Грохочет гром,
Дождь застилает небо тьмою.
Кричат и плачут обезьяны,
В ночи рыдают черные мартышки.
Взвывает ветер, деревья стонут,
Тебя я вспомню -
И в душе лишь горечь расставанья.
Last-modified: Wed, 09 Mar 2005 06:10:59 GMT