Борис Андреевич Пильняк. Заштат
Рассказ
Воспроизведено по книге
Борис Пильняк "Повесть погашенной луны"
Москва Издательство "Правда"
1990
Библиотека журнала "Знамя"
OCR-Евсей Зельдин
Российское место оседлости, именно -- место оседлости и -- российское.
При царях Иванах здесь была испольная крепость, при императорах помещался
уезд, перед самым семнадцатым сданный в заштат. Революция планами своими
заштат обошла, советское межевание поместило в городе рик. В начале века у
города возникла было некая необыкновенность и погнбла с революцией:
наладились было в городе покупать дома с вишневыми садами отставные генералы
и помещаться в этих домах на покойную старость. До станции от города --
семьдесят один километр. Базар и собор на горе, собор, впрочем, заколочен.
Вокруг базара двухэтажные каменные места жительства бывших
потомственно-почетных с каменными воротами и глухими садами. На восток, юг,
запад и север от базара и от двухэтажных местожительств этой оседлости --
одноэтажные деревянные дома, за амбарами сады, колодцы на перекрестках,
выгоны, поля, небо.
Рик -- в бывшей управе. Общежитие ответственных работников -- в бывшей
чайной с номерами. На прежнем базарном постоялом дворе, в конюшнях и
двухэтажном камне -- ветеринарная амбулатория, в верхнем этаже -- старший
ветеринар Иван Авдеевич Гроза, и там же помещалась аптека; младший ветеринар
Клычков, Николай Сергеевич, жил на дворе во флигеле. Через улицу, как раз
окна в окна, также на втором этаже, жил санитарный врач Лавр Феодосович
Невельский, занявший целый этаж, обставленный генеральским красным деревом.
Врачей в городе -- пять человек, ветеринаров -- двое, учителей -- человек
тридцать. По сельсоветам, естественно, свои медицинские и ветеринарные
амбулатории и свои учительские силы.
Ветеринарный врач Гроза и санитарный врач Невельский появились в городе
после революции, и, встретившись, они не подали друг другу руки, не
поклонились, не пожелали познакомиться. Тому были причины. Некогда, еще до
пятого года, Гроза и Невельский служили в Калязинском земстве. От
пироговских съездов у санитарных советов в земстве осталась традиция, когда
новые врачи принимались в земство исключительно по выбору санитарных
советов, причем первый год службы они стажировались в качестве временных
врачей, дабы среда врачей могла всячески изучить того, кого она принимает в
себя. Это не было законом земских уложений, это была традиция, принятая
земской практикой.
Председателем земской управы и предводителем дворянства в Калязинском
земстве оказался князь Феодор Расторов, местный феодал и улан ее величества.
Князь Расторов воеводствовал по-своему, и он пригласил двух врачей помимо
санитарного совета и без стажа на постоянную службу. Врачи из санитарного
совета взволновались и собрались у санитарного врача Лавра Феодосовича
Невельского, чтобы обсудить, как им реагировать в защиту пироговских правил.
Слово держал Лавр Феодосович, блестящий ораторским искусством и цитатами из
земских классиков. Демократы предлагали демократические меры. Было решено
собраться вновь и на собранье пригласить тех двух врачей, которых нанимал
без санитарного совета князь. Было решено с этими двумя врачами переговорить
товарищески и убедить их в том, чтоб они сами отказались от предложений
князя и подчинились бы традициям. Было решено,-- в том случае, если врачи
откажутся от товарищеских предложений,-- не подавать этим двум врачам руки,
бойкотируя их. Члены санитарного совета вновь собрались на квартире Лавра
Феодосовича Невельского, и туда приходили два новых врача. Лавр Феодосович
Невельский держал блестящую речь, он убеждал молодых не нарушать прекрасных
пироговских правил, и он предупреждал, что врачи из санитарного совета будут
бороться за традиции путем неподачи руки.
Молодые выслушали речь Невельского со вниманием и передали ее князю
Расторову. Князь Феодор Расторов усмотрел в речах Невельского бунт,
экстренно собрал санитарный совет и дал знать врачам, что на этом заседании
он представит врачам двух новых коллег н, буде некоторые не подадут им руки,
не подавшиее руки будут уволены из земства. И врачи --подали руку...-- кроме
двоих,-- кроме Лавра Феодосовича Невельского и Ивана Авдеевнча Грозы. Лавр
Феодосович Невельский, узнав о проектах князя, за день до санитарного совета
подал в отставку, срочно выехал из Калязина, от неподачи руки уклонившись
тем самым, и перешел работать в новый уезд. А Гроза Иван Авдеевич спрятал
руку за спину, старомодно раскланялся с князем, торжественно сказал:
"Извините, князь, но с этими господами знаком быть я не желаю",-- и был
уволен из Калязинского земства в двадцать четыре часа. Невельский
штрейкбрехерствовал хуже, чем те обыватели, которые подали руку. Недели
через две, когда Лавр Феодосович Невельский приезжал в Калязин ликвидировать
свою квартиру, он объехал с полулегальными прощальными визитами своих
коллег, ему сделан был полулегальный прощальный обед, полный полулегальных
речей и пророчеств.
Но Грозе прощального обеда не устраивалось. Провожали Грозу фельдшер да
амбулаторный сторож. Что касается Ивана Авдеевича, то пять раз переходил он
таким образом из уезда в уезд, сотни тысяч верст исколесив российскими
проселками по нерастелам, по ящурам, по сибирке, сапу и мыту. И уже под
занавес империи, в год начала мировой войны, в зное и духоте феодальной
реакции, в условиях второвского капитализма и фонмэкковской индустрии, эти
российские проселки завели Ивана Авдеевича Грозу в город Можай. По участкам
в Можайском уезде жили ветеринарные врачи, коллеги, реставрируя гоголевский
быт. И вскоре после приезда выступил Гроза на санитарном совете с докладом о
положении ветеринарного дела в уезде и о мерах развития его.
-- Господа члены санитарного совета,-- торжественно сказал Гроза.--
Практика и опыт всей моей жизни и общественной работы указывают мне, что
святым делом мы должны считать общее, общественное дело. Когда мне в
общественной моей работе указывают на мои недостатки, то бываю только
благодарен, ибо исправлением моих недостатков я улучшаю общественное дело.
Поэтому я начну мой доклад с указания недостатков и даже позорных явлений,
имеющихся в можайской ветеринарии. Например, один из наших участковых
ветеринарных врачей выписывает на земские деньги газету "Русское слово", а
стоимость газеты проставляет в отчетах как якобы стоимость бумаги для
обертки лекарств, обманывая земство. И этот же врач, равно как и некоторые
другие, разъезжает, ни копейки не тратя, но в разъездных отчетах проставляет
за каждую версту двенадцать копеек, якобы он разъезжает на наемных
лошадях...
Гроза Иван Авдеевич сказал длинный доклад. Врачи из санитарного совета,
медики и ветеринары, ездили друг к другу в гости, пили друг у друга водку,
ухаживали друг у друга за женами и свояченицами,-- доклад был встречен
гробовым молчанием, принят был "к сведению". А летом семнадцатого года, при
эсерах, когда эти самые врачи из санитарного совета стремительно заделались
комиссарами временного правительства,-- именно за это свое санитарное
выступление вылетел Иван Авдеевич Гроза из Можайского земства с треском, как
при вулканических извержениях, и осел в заштат, описанный выше, один, старый
холостяк, без вещей, злой с виду, старый хрыч. В заштате приемы он начинал в
восемь утра, кончал к часу, сам себе готовил обед, сам себе разводил в
мензурке пятьдесят граммов ректификованного спирта, ел, пил, ложился спать
до трех, в три ехал по уезду, возвращался к закату, осматривал стационары,
опять разводил пятьдесят граммов, пил их в аптеке без закуски, харкая и
крякая, в десять поджаривал яичницу и ложился на диван, под одеяло из
романовской овчины, в сотый раз перечитывал майнридовские романы, пока не
засыпал. По осеням над заштатом дули ветры и лили дожди. Драная крыша над
Грозой гремела преисподней ветров, а в дожди казалось, что по крыше шествует
обутое в ичиги мамаево полчище, которое и на самом деле бывало здесь в
довспольные времена. В такие вечера, когда в заштате ни зги не видно, хорошо
зажечь много света, хорошо
вытопить дом, никуда не спешить и быть с друзьями. Именно так и было
напротив, окна в окна, у Лавра Феодосовича Невельского.
Лавр Феодосович Невельский приехал в заштат позднее Ивана Авдеевича
Грозы. Расставшись некогда, без прощания, с Грозою в Калязине, Лавр
Феодосович Невельский семнадцатый год встретил губернским санитарным врачом
и от марта до ноября, сначала от энэсов, а затем от эсеров нанимался
государственным строительством, недели две был, называясь губернским
комиссаром, на месте городского головы, а затем взял на себя здравоохранение
губернии. Захирел сейчас же после октября, дважды был обыскан продармейцами,
опозорен сокрытием в подвале двадцати семи пудов крупчатки в восемнадцатом
году и -- перевелся в заштат, ехал со станции в заштат на семи возах
хозяйственной утвари.
В заштате он отвоевал себе лучший, генеральский этаж, подкупил
генеральского красного дерева. С ним приехала жена, неимоверно дородная и
ве-личественная женщина в пенсне, по профессии фельдшерица и поистине знаток
и начетчик всей мировой классической литературы, цитатами из коей ей
говорить было удобнее, чем нецитатными словами. Лавр Феодосович Невельский
встретил Ивана Авдеевича Грозу в исполкоме, узнал его, и глаза Лавра
Феодосовича были даже приветливы. Товарищ Трубачев, предрика, сказал:
-- Иван Авдеевич, новый санитар приехал, товарищ Невельский,
познакомься.
И Иван Авдеевич Гроза так же, как некогда перед князем Расторовым,
спрятал руки назад и, низко качая головой из стороны в сторону, раскланялся
с товарищем Трубачевым, торжественно сказал:
-- Извини, Павел Егорович, но с этим господином знакомым быть я не
желаю.
Товарищ Трубачев смутился. Глаза Невельского стали стальными, очень
сощурились. Вообще ж Лавр Феодосович Невельский повадку и внешность имел
старостуденческую, народовольческую, ходил в крылатке и шляпе, носил длинные
волосы и, как жена, пенсне на черном шнурочке, был худощав и подвижен.
Товарищ Трубачев наедине сказал Невельскому:
-- Ты, товарищ Невельский, на него не серчай... Ветеринар он хороший, а
человек чумовой, водку, говорят, пьет в одиночку и ночи напролет читает
романы...
Товарищ Трубачев наедине спросил Грозу:
-- Ты, товарищ Гроза,-- чего ж это ты, здорово живешь, встаешь на
дыбки? -- или что знаешь? Ежели знаешь -- скажи.
Иван Авдеевич Гроза ответил свирепо:
-- Ничего я не знаю! и я не желаю говорить о Невельском!
В вечера, когда по осенним заштатным крышам шли в ичигах орды недельных
дождей, у Лавра Феодосовича было очень тепло и светло. К нему и к жене его
приходили врачи и педагоги, сидели в креслах и на диванах, говорили, даже
спорили иной раз о текущих моментах. Лавр Феодосович выписывал "Красную
новь" и "Новый мир", вместе с газетами они лежали на отдельном столике,
новинки читались вслух, читала Полина Исидоровна, относившаяся к современным
писателям исключительно иронически.
По крыше и по улицам проходили полчища ночи. Полина Исидоровна
занималась общественностью. Она организовала краеведческий музей, куда
собраны были из генеральской рухляди чучела волка, медведя, лисицы, хорька,
ястреба и тетерева, где по воле Полины Исидоровны мальчишечьими руками
набраны были яйца галок, воробьев, чижей, синиц, кукушек и где развешаны
были Полиною Исидоровной всяческих сортов злаковые снопы.
Первой весною Полина Исидоровна впервые ввела в заштат волейбол,
увлекаясь им вместе с педагогами. Полина Исидоровна летом устраивала
интеллитентско-коллективные поездки на лодках, пикники, рыбную ловлю и уху
на природе. А в заштате, как подобает в природе вещей, весна сменялась
летом, лето осенью, и прочее. Лавр Феодосович заседал. Но каждый день к
шести он был дома, обедал, и священность вечера и вечернего отдыха он
строжайше хранил по пироговским заветам, нарушая их лишь прогулками затемно
за город, куда-нибудь к оврагу иль к холму летом, иль к разбитой мельнице
весною и осенью, где, несмотря на стареющее его состояние, поджидал он ту
или иную молодую учительницу и где рассуждал он о вечности, к чему жена его
Полина Исидоровна относилась иронически.
Лавр Феодосович был популярен в заштате и уважаем. Он читал лекции, он
председательствовал. По пироговским традициям частная практика запрещена,
да и не это являлось специальностью санитарных врачей, но Лавр
Феодосович считался лучшим в заштате врачом и, не занимаясь принципиально
частной практикой, он принимал участие в консилиумах, за что в гонорары
принимал благосклонно утят и курят. Сам о себе Лавр Феодосович рассказывал
историю, пронесенную им, как живую современность, от калязинской молодости
до заштатной мудрости,-- о том-де, что на той неделе-де подслушал он из
окошка разговор прохожих у его подъезда. Один спрашивал другого: "Здесь, что
ль, живет доктор?" -- "Здесь!" -- "И ничего, доктор хороший?" -- "Доктор
очень хороший, только он специальный доктор -- не по живым, а по мертвым,
живых он не лечит!.."
А Гроза жил один, одиноко, злобно, в гости не ходил, и к нему в гости
приходил лишь его помощник, молодой ветеринар Климков Николай Сергеевич, и
то только выпить разведенного спирта. Гроза увеличивал тогда свою порцию от
пятидесяти граммов до ста и поджаривал яичницу из восьми яиц. К породе
разговорчивых людей Иван Авдеевич Гроза никак не принадлежал. По летам в
заштате были очень короткие ночи. На ветеринаров в заштате возлагалось
страхование крупного и мелкого рогатого и конского стада, по летам Иван
Авдеевич Гроза просыпался в половине третьего утра и ехал на страхование --
до восьми, до амбулаторного приема,-- с громом на рассвете выезжал с бывшего
постоялого двора на улицу, верхом на дрожках, в парусиновом пыльнике и в
соломенной шляпе, с громадным портфелем, привязанным над торбой с овсом,--
полукровка была отлична, старик был грозен.
Летом часто поливали грозы. Что ж касается товарища Трубачева Павла
Егоровича, то был он партийцем ниже средней руки -- его товарищи давно
работали в крае иль даже в Москве,-- местный уроженец из-под горы, сын
рыбака, потомок феодальных мещан и нищих, он учился рыболовным детством в
местном городском училище Положения 77-го года, шестнадцати лет унесен был
красноармейской волной на юг, дрался отлично, храбро и преданно, а в
двадцать первом, демобилизовавшись, ни учиться не попал, ни на новые
какие-либо
места не двинулся, а вернулся в свой заштат, женился на дьяконовой
дочке ----учительнице, остался жить под горой на огороде, народил детей и
был бессменным предком рика, хороший человек, хороший товарищ, который за
делами и домом новости узнавал на партсобраниях.
Лавр Феодосович Невельский, конечно, приглашал к себе Павла Егоровича и
его жену-учительницу. Павел Егорович приходил с женой всего один раз. Полина
Исидоровна разговорилась о Бокле и о системе воспитания детей доктора
Монтессори, процитировала Овидия и Щедрина, сообщила мельком, что урожденная
она -- Завалишина. Жене Павла Егоровича у Невельских понравилось, а Павел
Егорович отмалчивался от жены. На второе приглашение заявил жене строго: "Не
пойду, ну их к черту,-- интеллигенты!., и тебя прошу -- не ходи... тоже,
Завалишина -- словами завалила!. галстуки носят!.." А Иван Авдеевич Гроза
Павла Егоровича Трубачева и не звал ни разу -- лишь требовал
его дважды к себе на двор, в амбулаторный манеж, чтобы на месте
поругаться в честь протекавшей крыши.
И наступил порог первого Великого Пятилетнего Плана. В заштат на
автомобиле из края приехала комиссия--заведующий краевым земельным
управлением, краевой статистик-экономист, стенографистка-секретарша.
Заведующий краевым земельным управлением, недавно до того присланный из
Москвы в край, чуть-чуть стареющий человек, с шофером остановился в
общежитии ответственных работников -- в бывшей чайной с номерами Павла
Тюрина. Статистик-экономист оказался старым знакомым Лавра Феодосовича
Невельского, он вместе со стенографисткой-секретаршей устроился у
Невельских. Заседания комиссии и множества подкомиссий происходили в
краеведческом музее, где расставлены были звериные чучела и висели гербарии
местных растений. В заштате все перетряхивалось, и Лавр Феодосович был
всюду. Им извлекались сведения о местных почвах и ставились вопросы о том,
нельзя ли здесь построить если не металлургический, то цементный или
азотно-калийный завод. Им подсчитывались даже ветры, ибо выдвигался вопрос
об аэроэлектрификации. пересчитывались земли, урочища, погосты, пустоши,
осмаки, клинья, подсчитывались все овраги, ибо настоятельнейше предлагалось
включить в пятилетку уничтожение оврагов путем заплотинивания их на предмет
орошения заштатных почв и создания питьевых водоемов,-- этот проект,
предложенный Лавром Феодосовичем, возник в сознании Полины Исидоровны. И
было заседание, посвященное здравоохранению и животноводству заштата. На
заседание собрались медики и ветеринары района.
Основным докладчиком оказался Лавр Феодосович, Он сделал блестящий
ораторским искусством и цифрами доклад, он высказал блестящие мысли по
поводу блестящего будущего заштатного здравоохранения. Что касается
ветеринарии, он говорил о ящурах, сапе, сибирке, мыте, о бедствиях,
приносимых ими, о способах борьбы с этими бедствиями и о способах их
изгнания. Цифры и ораторское искусство указывали, что к концу пятилетия не
только эпизоотии повального распространения, сап, сибирка, бешенство, ящур,
мыт, но даже вагинит и туберкулез исчезнут в крупном и мелком рогатом и в
конском заштатном стаде. Заведующий краевым земельным управлением сидел
рядом с Трубачевым, слушал внимательно и чуть-чуть устало. Заговорили
записавшиеся в прениях и, надо сказать, говорили невразумительно, ибо
оппонентов не было, как не было, по существу, и прений, ибо все, соглашаясь
с докладчиком и восхищаясь его талантами, так строили все свои речи, о
ветеринарии, в частности, что на самом деле к концу пятилетки заштатные
эпизоотии будут сданы в заштат. Вдоль стен стояли чучела зайца, лисицы,
волка, медведя, по стенам висели кукушки, тетерев, филин. Лавр Феодосович
Невельский передал в президиум резолюцию, и тогда затребовал себе слова Иван
Авдеевич Гроза. Вид его был свиреп, и был Иван Авдеевич чрезвычайно волосат.
-- Господа,-- сказал он степенно, смутился, обозлел, поправился,-- то
есть товарищи! Я принципиально не желаю говорить о проектах, выдвинутых
гражданином Невельским по поводу медицины, но что касается вопросов
ветеринарии, то я совсем не понимаю, что тут происходит. Я служу в
земстве,-- и опять смутился, обозлел еще больше, поправился,-- то есть
сначала в земстве, а потом при Советской власти -- двадцать семь лет в общей
сложности,-- опять смутился и окончательно обозлел.-- То есть, товарищи, я
хочу говорить совершенно честно. Я не знаю, кого мы собираемся обманывать. Я
приведу пример. В Германии ветеринарное дело поставлено лучше, чем у нас,
германское население культурнее нашего, у немцев соседями являются Франция,
Швейцария, Австрия, самая некультурная их граница с Польшей, и тем не менее
в Германии до сих пор имеются эпизоотии. А у нас по степям рукой подать до
Волги, а там Казахстан, Средняя Азия, которые, в свою очередь, граничат с
Монголией, очагом всех эпизоотии. Я и должен сказать совершенно честно, я
совершенно убежден, что в пять лет мы от эпизоотии не освободимся, для этого
нам понадобится несколько десятилетий.
Слово взял статистик-экономист, приехавший из края вместе с заведующими
крайзу. Речь его была вежливейшая и академичнейшая. Он вежливейше
потребовал, чтобы Гроза извинился перед съездом, ибо Гроза заподозрил
ораторов в нечестности. Затем, отталкиваясь от ветеринарной специфики,
вежливейший статистик-экономист уличил Грозу в германофильстве
и недоверии к силам революции, в правом оппортунизме и в желании
сорвать пятилетку. Оговорки Грозы "господа" и "в земстве" были возвращены
Грозе раскаленным железом вежливости и академичнейшего презрения.
Председатель, большевик и бывший матрос, молвил было в защиту Грозы:
-- Однако, товарищ, человек ведь действительно указал на факты о
границах и на состояние ветеринарного дела у нас и у немцев. Политическое
значение речи разрешите уж мне оценить... Может, пересмотрим резолюцию,
предложенную президиумом.
Статистик-экономист вновь взял слово и настаивал на том, чтобы Гроза
принес извинение съезду. Слово взял Лавр Феодосович Невельский, заговорил
тоном, указывающим, что события не произошло. Он начал речь свою тем, что
резолюция написана им и он от нее не отказывается. Он, единственный на
съезде, называл председателя именем-отчеством, и он сказал чуть иронически и
очень дружески:
-- Уж вы извините нас, Иван Нефедович, хотя мы и заподозрены в
нечестности, но давайте на этот раз прислушаемся к большинству и
проголосуем.
Тогда вскочил с места Гроза Иван Авдеевич. Вид его был грозен. Глаза у
Грозы были свирепы. Он не спросил слова у председателя. Он заорал
чрезвычайно несвязно:
-- Имею заявить!.. Требую обсуждений!.. Принципиально не желая иметь
дело с гражданином Невельским, имею заявить, что, работая как земец, то есть
как врач, двадцать семь лет, я никогда, ни разу не делал ничего нечестного.
То, что я сказал об эпизоотии, правильно, но от обсуждения я принципиально
уклоняюсь.
А поэтому имею заявить: извиняться я ни перед кем не намерен и съезд
покидаю, ибо тут происходит явное передергивание фактов...
Гроза громко хлопнул дверью. В музейный зал вселился летний звон
заштата, и в зное вспыхнувших речей и негодования ожили чучела волка, зайца,
лисицы, сороки, и даже снопы закачали колосьями. За шумом Невельский Лавр
Феодосович предложил проголосовать резолюции и пожал лавры: было
постановлено о ветеринарии, в частности, что к концу первой пятилетки
исчезнут
в заштате эпизоотии, сданные в заштат.
Съезд был закончен товарищеским ужином в доме ответственных работников,
в бывшей чайной Тюрина. Среди медиков и ветеринаров оказались песенники,
пели "Дубинушку", марш Буденного, "Кирпичики" и даже "Гаудеамус".
Председатель, завкрайзу, оказался веселым товарищем, простым человеком, и он
сплясал русскую под аккомпанемент рояля, как плясывал ее некогда на палубе
дредноута, причем аккомпанировала Полина Исидоровна, организовавшая бал.
Разошлись к рассвету. И на рассвете заведующий краевым земельным
управлением, большевик и бывший матрос, много уже ночей не спавший как
следует, вышел вместе с Павлом Егоровичем Трубачевым к реке помыться в
тумане лугов, спросил у товарища Трубачева:
-- А кто этот твой Гроза? -- Добавил, думая вслух: -- Черт их знает,
интеллигенты!.. На самом деле, заштат, степь, -- беги по этой степи бешеная
собака, на тысячи верст никто не встретит, не говоря уже о чумной мыши или о
суслике.., а с другой стороны, большинство, ведь не дети ж, не в шашки
играют, ведь понимают же, что дело идет о строительстве социализма, что с
ними не шутят, ведь учились не меньше, чем этот старик!..-- как его --
Гроза? -- такая фамилия?
-- Именно такая фамилия,-- ответил Трубачев.-- Работник отличный, а
человек... Человек чумовой, водку пьет в одиночку и ночи напролет читает
иностранные романы. Скандальный человек. Прямо не заметно, но надо полагать,
что человек чужой, ведь сбежал же из Можайского земства к нам сюда!..
-- А Невельский? -- спросил крайзу.-- Очень поспешный, черт, вроде
эсеров... Кто он у тебя?
-- Работает, старается,-- ответил Трубачев и начал думать вслух: --
Черт их знает, говоришь -- интеллигенты!.. на самом деле, галстуки ведь на
них на всех одинаковые, пойди разбери... Говоришь с ним, и не понимает он
тебя, и ты его не понимаешь, классового контакта нет никакого, и нет общих
интересов, Меня с женой Невельский один раз позвал в гости, так его жена
меня ученостью завалила. Работает, старается. Я, признаться, избегаю с ними
по душам говорить,-- стараюсь, полегче, конечно, понезаметней, приказывать и
следить за выполнением,-- сами того требуют... Я думаю, все-таки большинство
право,-- ты же правильно говоришь, что не дети, ты ж им прямо сказал, что с
ними не шутят, а великое дело делают,-- ты ж с того и начал, что хочешь
знать их мнение как специалистов. Я и им повторил. Приходится верить...
Галстуки на них, на чертях, на всех одинаковые!..
-- То-то-- верить! -- так же вслух начал думать крайзу.-- Я приеду в
край. Из края пойдет телеграмма в Москву. Ты понимаешь? Ведь Москва -- на
материалах республик, краев, областей Союза, ведь в расчетах Великого
Пятилетнего Плана в разделе "животноводство", в главе "ветеринария", в
параграфе "борьба с эпизоотиями" напишут и примут в расчет: мероприятиями
Советской власти и ветеринарии эпизоотии у тебя будут изжиты к началу второй
пятилетки!.. Это ведь про тебя напишут. Вещь ясная и короткая, рассуди сам.
-- Своих надо,-- невесело сказал Трубачев,-- своих, партийных... Я этим
приказываю, они стараются... и не могу тебе как следует объяснить -- верить
им мне никак не желательно. А приходится верить, Я же не доктор!.. А приказ
-- я не могу тебе как следует объяснить -- тоже не очень желательно.
Интеллигент от приказа на дыбки встает... приходится верить, а то с одним
чумовым Грозой останешься!..
Партийцы помылись в реке около старой мельницы, и заведующий краевым
земельным управлением, большевик и бывший матрос, сел на китайского своего
мерседеса, как прозываются у шоферов вдребезги разбитые автомобили, и поехал
в край. Степь легла довспольным простором.
Иван Авдеевич Гроза не был на балу в доме ответработников. Всю ночь он
пролежал с открытыми глазами у себя во втором этаже под овчинным одеялом,
слушая ночь. Ни разу он не ходил в аптеку разводить спирт. Руки его лежали
неподвижно, как у мертвецов. Глаза его упирались в потолок. Его помощник и
единственный его посетитель Николай Сергеевич Климков был на товарищеском
ужине и возвращался с бала к себе в ветеринарный флигель на рассвете, Иван
Авдеевич поджидал его шаги на улице, он окликнул в окно, сказал:
"Зайдите!"-- отпер дверь и опять лег на кровать, под овчину, руки вдоль
тела, глаза в потолок. Николай Сергеевич вошел в темную комнату, где по
углам шарили грязные тени рассвета, где пахло никчемной рухлядью и
непроветренной ночью. Николай Сергеевич вошел невесело. Иван Авдеевич
протянул Климкову папиросу. Тот взял поспешно, но закуривал очень медленно.
Гроза молчал. Николай Сергеевич закурил и сказал не сразу:
-- И зачем вы только это, Иван Авдеевич?..
-- Что зачем?..-- крикнул Гроза.
-- Зачем вы на съезде вообще выступали?., а уж если выступили, почему
не отстаивали свою позицию, не боролись и ушли со скандалом? Уважаемый врач,
старый практик и...
Гроза перебил вопросом.
-- Какую резолюцию приняли?
-- Резолюцию Невельского, почти единогласно.
-- Вы голосовали?
Николай Сергеевич глянул в окошко, очень невесело, затем рассматривал
огонек папиросы, заговорил:
-- Вы ведь Невельского давно знаете? Надо было начинать с этого, надо
было разоблачать врага. Раз вы пошли против него, надо было драться всеми
спо
собами до конца, а не уходить со скандалом... Да и не это главное...
-- А что главное? -- строго спросил Гроза, сел на постели, крякнул,
заворчал: -- Невельского я знаю четверть века, принципиально считаю его
предателем, не подаю ему руки и разговаривать с ним не желаю, тем паче
дискутировать, но лично я не предатель и не доносчик, и доносить на
Невельского я не намерен.-- Глаза старика стали печальными.-- Вы голосовали
за? Но скажите мне сейчас, здесь, наедине, начистоту -- разве я сказал
неправду? -- разве мы справимся с эпизоотиями в пять лет?!
-- Конечно, правду!.. если не все, не все, то большинство это
понимает...
-- Так в чем же дело?! в чем дело! -- радостно рикнул Гроза.--Ведь я
говорил ради нашего дела! ветеринарному делу помогал и помогал стране!., и
вы -- голосовали!..
Николай Сергеевич оторвал глаза от папиросы и глянул в несчастные и в
радостные одновременно глаза старика,заговорил невесело:
-- Иван Авдеевич, не мне учить вас! -- какое дело? -- если бы люди даже
сознательно говорили нечестные вещи,-- ну, разве можно к ним обращаться за
поддержкой в честности? -- судите сами, разве можно так говорить, как вы?..
Да и не в этом главное. О Невельском я ничего не хочу говорить, думаю, что
соловьем поет и сметаной подмазывает он из подхалимства и от любви играть
главную скрипку. А вот о нас, о таких, как я, мне хочется вам сказать...
Учились мы мало, мы беспартийные. Как-то хочется верить всеобщему подъему,
силам революции,-- с другой стороны, ведь никто не знает, что будет через
пять лет, - быть может, на самом деле пятилетка сделает чудеса, быть может,
нас никого не будет в живых,--
кто знает? Вера в успех -- это одно. Малое знание,-- это другое. Ну, а
вдруг большевики возьмут да и построят вокруг всех наших границ каменные
стены и на самом деле пережгут и перехоронят в цементе всех сапных лошадей.
Кто тогда будет прав, вы или Невельский?.. И еще. Посмотрите на большевиков
-- как им хочется, чтобы все хорошо было. Возьмите наш съезд,-- о Трубачеве
не говорю, он если не прямо, то косвенно приказал: валяй, ребята! --
посмотрите на председателя, отличный человек, матрос, старый большевик,
обратили внимание, как у него рассечено лицо? -- он говорил на ужине,
полосанул белый казак,-- ведь ему хочется, всей его политической и
человеческой субстанции хочется, чтобы все было отлично,-- ведь он, поди,
счастлив, поди, считает большим делом и завоеванием наше постановление, что
через пять лет у нас не будет эпизоотии,-- он жизнь отдал революции,-- ну,
как против него руку поднять?! И обидеть не хочется, и опять же страшно --
власть!.. а власть хочет, чтобы эпизоотии исчезли. Некоторые боятся
коммунистов, и поделом, потому что социально чуждые и правды не говорят и
назло и со страху,-- страх свою роль играет!.. А есть и такие, которые
ничего не понимают, кроме того, что власти надо говорить приятное, чтобы не
портить отношений и тем спасать шкуру... шкура человеческая -- страшная
вещь!
Николай Сергеевич помолчал, он неловко кинул в угол к другим окуркам
недокуренную и потухшую папиросу, опять заговорил невесело и горько:
-- Не надо было выступать, Иван Авдеевич!.. Шкура человеческая --
страшная вещь!.. Ну, скажите мне, говорил с вами товарищ Трубачев, Павел
Егорович, хоть раз по душам? -- а ведь работать хочется не только за шкуру,
а и
за честь, и за долг!.. Вы ведь тоже с Трубачевым по душе говорить не
будете,-- и не надо, не надо было выступать!.. Конечно, все выступавшие
против вас, да и те, которые вообще выступали за резолюцию, знали по-разному
и понемножку, что они лгут и приукрашивают, а вы это сказали вслух, вы
правду вслух сказали. Именно поэтому мы и стали на сторону Невельского --
это я о себе говорю,--
потому что вслух вы сказали правду. Можно даже сказать, что товарищи
оклеветали вас, сделав из вас и оппортуниста, и контрреволюционера, и чуждый
элемент. Но в том-то и дело, что, если человек сделает гадость другому
человеку, один день он будет мучиться, а затем -- даже не своим сознанием, а
всем своим организмом -- будет находить оправдание своей гадости,
обязательно его найдет и обязательно обвинит в гадости того самого, кому она
была сделана. Не надо было выступать, Иван Авдеевич!.. делу вы не помогли,
не отстояли себя и, скажу правду, если бы вы не окликнули меня в окошке,
если бы не дали так по-хорошему папироски, и я стал бы нашим врагом. Вашим
выступлением ны себе только врагов нажили...
-- И пожалуйста!! Не прошу, не нуждаюсь! -- не заорал, а заревел Иван
Авдеевич Гроза так, что задребезжали стекла в рамках.-- В циниках и в
предателях друзей не держу! -- чести своей никому не продавал! -- предателем
не был! -- не прошу! Не про-шу-с!
Через улицу, окно в окно, открылось окошко в квартире Невельского.
Николай Сергеевич руки сложил умоляюще, прошипел умоляющим шепотом:
-- Иван Авдеевич,-- Невельский подслушивает, умоляю, потише, умоляю, не
надо,-- я вам как друг говорил, по душам,-- умоляю, -- подслушивают!..
Старик лег в постель, прикрылся овчиной, руки положил вдоль овчины,
посмотрел в потолок очень внимательно, взгляд стал очень далеким, старик
слушал себя, и старик сказал тихо:
-- Не понимаю, не понимаю... ведь я же говорил ради нашего
ветеринарного дела, ему ведь я отдал всю мою жизнь, невеселую жизнь!., а
вам -- вам за вашу правду спасибо, я такой правды не знаю, прошу-- на
меня не сердитесь... Стар! не понимаю!..
Николай Сергеевич молвил очень невесело:
-- Э-э-эх, Иван Авдеевич...
Через улицу, окно в окно, перед рассветом вспыхнул огонь. Лавр
Феодосович с Полиной Исидоровной укладывались спать. Совсем на рассвете
через улицу, окно в окно, из ветеринарной амбулатории понесся крик Грозы.
Оба -- Лавр Феодосович и Полина Исидоровна -- поспешно окно распахнули. Крик
затих.
-- Это совершенный идиот, этот Гроза, фамилийка тоже! -- сказал Лавр
Феодосович.
-- И он так и заявил, что не верит в уничтожение эпизоотии и не желает
больше разговаривать, и ушел с собрания? -- вот идиот! -- так и сказал? -- в
двадцатый раз спросила Полина Исидоровна, добавила совершенно тихо: -- Но у
тебя, Лавр, нет опасений? -- ты не думаешь, что это чересчур и край
потребует пересмотра?
Лавр Феодосович сделал страдающее лицо и страдающе сказал:
-- Нет, конечно, но если бы ты знала, как они мне надоели!..
-- Кто -- Гроза?
-- Нет, большевики, конечно,-- весь этот сивый бред, все это скудоумие!
-- если бы ты знала, как все это надоело мне, как меня тошнит от них!.. Что
касается Грозы, то завтра я подам протест по профсоюзной линии...
-- О, да, конечно!..-- сказала Полина Исидоровна.
Окончательно в рассвет у дома ответработников прохрипел "китайский
мерседес", и вскоре за ним загремели дрожки Ивана Авдеевича Грозы,
выезжавшего на страхование крупного и мелкого рогатого и конского стада.
Иван Авдеевич сидел верхом на дрожках, в парусиновом пыльнике и в соломенной
шляпе. Сзади него к торбе с овсом привязан был громадный портфель.
Полукровка шла весела и нарядна. На съезде от бывшего собора под гору Ивана
Авдеевича повстречал товарищ Трубачев. Трубачев окликнул Ивана Авдеевича:
-- Слышь, Иван Авдеевич, чего ты бузу трешь? -- ты скажи по сердцам
про эти эпизоотии, интеллигенты, вы, черти, галстуки носите!..--
напутал Невельский? -- ты скажи по сердцам!..
Гроза ответил очень покойно:
-- Ну, сам посуди, ведь семьдесят процентов наших коров больны
вагинитом,-- в Голландии, в коровьей стране, и то и вагинит, и туберкулез
рогатого скота в громадном проценте -- возьми датскую статистику, если не
веришь германской.
-- Ты подожди наукой сыпать,--ты скажи кратко -- останутся или не
останутся, и скажи про Невельского,-- молвил Трубачев.-- На, закури, Иван
Авдеич!
-- Останутся,-- твердо сказал Гроза и твердо добавил: -- А о Невельском
и говорить -- ниже моего достоинства. До свиданья.
Иван Авдеич перебрал вожжи.
-- Ты постой, погоди. Ты куда едешь-то? -- ты, может, что знаешь про
Невельского?--ты что же, ежели утверждаешь, что останутся, ты, может, и
помогать будешь, чтобы остались? -- почему я тебе верить должен?..
-- До свиданья,-- сказал Гроза,-- глупости говоришь. Еду на страховку.
В лугах лежали туманы. Трубачев проводил Грозу туманными глазами под
гору. А на горе осталось российское место оседлости, при царях Иванах бывшее
вспольною крепостью и сданное затем в заштат. Базар и заколоченный собор на
месте бывшей деревянной крепости. На юг, север, восток и запад -- заштатные
дома и местности. По осеням в дожди по заштатной этой местности, обутые в
ичиги, мамаевы кочевья ночи и дождей, над заштатным дули ветры и метели. И,
как подобает в природе вещей, весна сменялась летом, лето осенью. Зимой
заметали снега. Так шествовали годы. Революция планами своими заштат
обходила, советское межевание помещало в городе рик.
В начале пятилетки снимали в городе с церкви колокола, заштатцы
говорили: ничего не выйдет, народ за колокола взбунтуется,-- но колокола
сняли и забыли о них в новых событиях. В социальном ветре, который прошел
над страной, всполошились деревни вокруг заштата, валом повалив в колхозы.
Заштатники говорили: ничего не выйдет,-- но единоличник исчезал, и в новых
деревнях о нем забыли. Весь заштат однажды не спал ночи, мальчишки целые
сутки висели на заборах и липах, а молодежь с котомками уходила навстречу,--
ожидали трактора со станции, невиданное зрелище. Тракторов въехало сразу
двадцать три штуки, и проехали тракторы прямо в бесколокольный собор, в
соборный гараж. Заштатпики провожали тракторы до собора и влезли в гараж
вместе с тракторами, три дня ходили пересматривать тракторы старухи, в поле
таскались смотреть, как тракторами пашут, и не заметили за тракторами, как
от станции до заштата -- семьдесят один километр -- вместо екатерининского
глиняного большака легло каменное шоссе, и по шоссе попер автобус. За
колхозами и автобусом, за грохотом тракторов заштатники не заметили, как под
горой на месте разбитой мельницы зафыркала электростанция, и, как должное,
затребовал заштатец в рике себе на дом провода. Не заметили, как многие
заштатцы смылись из заштата и подобру-поздорову, и иными путями, как новые
поселились в заштате люди, не знавшие о довспольных временах. Так прошло
четыре года. В музее краеведения Полина Исидоровна намеревалась встретить
порог второго Пятилетия, был декабрь.
Было забыто, но было известно, что эпизоотии в заштатных землях есть.
Дом Грозы окна в окна стоял против дома Невельского. И совсем под Новый
год,-- в Москве тогда только что отошел процесс промдеятелей, и московские
газеты назревали кондратьево-чаяновским процессом,-- совсем под Новый год по
новому шоссе пришли в заштат два новеньких автомобиля. С одного из них вылез
-- в овчине, в треухе, в валенках -- бывший матрос, чуть-чуть стареющий, с
замерзшим лицом, на котором побелел от мороза шрам, нанесенный некогда
саблей. В музее краеведения, перед которым тщательно к празднику были
разметены снега, зажгли большое количество электрических ламп -- там
заседала новая комиссия. Старый матрос медленно читал пожелтевшие
стенографические листы. Рядом с ним над листами склонился, стоя, опершись
на скрещенные руки, бритый, молодой, с ромбами на красных нашивках.
-- Эх, ты, -- галстуки!., не дети же... Трубачев стоял против стола, не
садился всю ночь. И глубоко за полночь последним разбудили Ивана Авдеевича
Грозу, сказали, чтоб сейчас же собирался в музей краеведения, проводили. В
музейном зале от ламп под зеленым колпаком навстречу Ивану Авдеевичу пошел ,
матрос, протянул руку, сказал:
-- Не узнаешь меня, Иван Авдеевич?! Здравствуй, как поживаешь? Мы вот
тут стенограммы читаем,-- это вот, помнишь, когда мы составляли первый
пятилетний план, -- ты тогда говорил, что эпизоотии останутся. Они и
остались. Что можешь сказать в свое оправдание?
-- Здравствуйте. Узнаю. Были и остались, как я и говорил.
-- Ты нам посоветуй, что ты можешь сказать в свое оправдание. Мы вот
сегодня Невельского арестовали...
-- Арестовали? -- переспросил Гроза и улыбнулся всеми своими сединами.
-- Арестовали,-- ответил моряк. Вот именно поэтому, что ты в свое
оправдание скажешь? -- ведь если бы ты о Невельском четыре года тому назад
рассказал, может, его и аростовынать не пришлось бы, а, может, его б тогда
арестовали -- для пользы дела. И знаешь, тебя-то за укрывательство негодяев
надо арестовать. Товарищ Трубачев ведь по сердцам с тобой говорил! И вот ты
об этом подумай, старик, ведь ты ж вредителем оказываешься со своей
интеллигентской моралью. Тебе верить можно?
-- Можно.
-- Тогда ты это докажи и не путай. Ты нам изложи твои точки зрения на
местную ветеринарию и взгляды. Ты что ж, Невельского отстаивать будешь? В
музее было очень тепло и светло. За музеем лежало российское место
оседлости, заштат. В довспольные времена здесь ходили мамаи, была здесь
вспольная крепость. Но, когда снимали колокола с собора, заштатцы говорили:
ничего не выйдет. Гроза взбунтуется, не говоря уже о Лавре Феодосовиче
Невельском,-- однако колокола сняли, забыли о них.
Last-modified: Mon, 12 Dec 2005 05:45:42 GMT