равились в неторопливый хоровод. Чтобы эта тошнотная круговерть не затягивала меня в свой омут, я закинул голову. На месте лампы висел все тот же цветок из музейных головок! Но здесь они не притворялись пластмассовыми изделиями. Они скалили зубы и дико таращили глаза. Только одна головка, вы уже, наверное, поняли какая, просто впилась в меня взглядом и с таким аппетитом облизывала мокрые губки, словно я был не я, а горячий кусок пиццы с пепперони. Опустив взгляд, я снова обнаружил у себя в руках джойнт. После второй затяжки я ощутил необыкновенный прилив сил. Как я расплатился, убей, не помню. Память возвращает момент, когда я выкатил свой "Линкольн" на улицу и в свете фар увидел у размалеванной кирпичной стены на другой стороне улицы мою панночку. Развратно улыбаясь, она завихляла ко мне. Я придавил педаль газа, но эта бестия с совершенно нечеловеческой скоростью шарахнулась в сторону. Личико ее при этом исказила гримаса такой бешеной злобы, что в другое время я бы, кажется, обмочил штаны. Но тогда я чувствовал себя, как скаковая лошадь перед стартовым выстрелом. За две секунды я домчал до Эмпайр-бульвара. На светофорах на много кварталов вперед застыл красный свет. Но плевать мне было на красный свет! Я вдавил педаль газа в пол до упора и, выравнивая занесенную юзом машину, мельком увидел в зеркальце заднего обзора, как моя панночка черной птицей несется следом за мной, вытягивая ко мне свои темные крылья. В ту ночь я впервые побывал в Ист Нью-Йорке и Бедфорд-Стайвесанте, о которых до тех пор только слышал. Чистая правда, что эти районы напоминают Дрезден после бомбардировки союзников, но рассмотреть эту картину в подробностях мне не довелось. Мы неслись по жутким, выгоревшим кварталами, как тропический ураган. Вой мотора и визг тормозов мешался с воем и визгом моей преследовательницы. Время от времени эта какофония прерывалась хлопками разбитых уличных фонарей. Иногда преследовательница почти догоняла меня, и я видел ее пухлую белую ручку с черными ноготками, которыми она пыталась ухватиться за ручку двери. За моим резким поворотом следовал звон очередной высаженной ею витрины или окна, и снова я видел в зеркальце ее сосредоточенное от злобного усердия лицо. Иногда мне казалось, что я оторвался от нее, но тут же замечал ее силуэт на фоне полной луны. Вычислив, где я, она снова бросалась за мной в черные ущелья улиц. Я мечтал только об одном: чтобы меня остановили полицейские за превышение скорости, за проезд на красный сигнал светофора, за вождение в состоянии опьянения, за что угодно. Я хотел попасть под охрану закона, но впечатление было такое, что в этих диких местах закона не было и, соответственно, - представителей его тоже. Эта бестия исчезла из моего поля зрения на Пенсильвания-авеню. Я притормозил. Надо мной высилась темная громада какого-то строения. Увидев на тротуаре тень луковицы с крестом, я понял, что это тот самый православный храм, который построили в начале века жившие в этих местах русские иммигранты. Меня била мелкая дрожь, и, чтобы успокоиться, я закурил. Места вокруг были мрачнее некуда. Кое-где из плотно занавешенных окон пробивался свет. Похолодев от ужаса, я подумал, что это может быть не свет человеческих жилищ, а глаза всякой нечисти, затаившейся в ночном мраке и выжидающей, когда я покину спасительную тень креста. И тут я увидел приближающиеся ко мне фары. Это была патрульная машина. Опустив стекло в двери, полицейский спросил: - Покупаем наркотики? Или продаем? - Нет, я заблудился, - ответил я. - Если ехать прямо, то ты выйдешь на Белт-парквей, - сказал полицейский. Катясь в привычном потоке машин по Белту, я немного успокоился. - Проклятая выставка, - говорил я себе. - Не выставка, а какой-то бред сумасшедшего. Даже группы сумасшедших! И еще эта сигара. Ну, влип, так влип! Меньше чем через полчаса я подъехал к своему дому на Эммонс-авеню. Но в вестибюле сердце мое снова дрогнуло. Направляясь к лифту, я услышал, как дверь его тихонько хлопнула, потом лязгнули тросы и кабина ушла вверх. На часах была половина третьего ночи. Кто мог пользоваться лифтом в такое время? Я дождался, когда лифт вернется, и, приоткрыв дверь, с опаской заглянул внутрь. Кабина была пуста, и только ощущался едва уловимый запах сырой земли. Когда я ехал наверх, меня поразила мысль: войдя в кабину, я не посмотрел на потолок. А вдруг... На своем этаже я вылетел из лифта пулей и снова уловил тающий звук закрывшейся за поворотом коридора двери. "Может быть, кто-то из соседей ходил выбрасывать мусор?" - с надеждой подумал я. Когда я вошел, наконец, в свою квартиру, моя подружка стояла прямо посреди гостиной с видом морячки, дождавшейся мужа из годового рейса. Сказать по правде, таких бабенок я видел только в известных вам журнальчиках. Это была не просто бабенка, это был смертный грех во плоти. Рыжая грива волос, слегка косящие глазки, пухлые губки... Нет, только последний идиот мог убегать от такой фемины. Улыбаясь своей развратной улыбочкой, она сбросила шубку на паркет, оставшись в невероятно пикантном белье и высоких черных сапогах на каблуках. - Ну, - сказала она, неторопливо расшнуровывая корсет, из которого бюст ее лез наружу как пена из пивной кружки, - мы снова будем бегать, как угорелые, или займемся чем-то поинтереснее? Я снова посмотрел на часы. Было около трех. Насколько я понимаю в чертовщине, с первыми петухами моя зазнобушка должна была унестись в форточку. Стало быть, в моем распоряжении было часа три. Но скажите мне, сколько может провести с такой женщиной простой смертный? - За три часа, - сказал рассудительный Аркадий Осипович, - самая обычная баба может загнать мужика в могилу. Это я по себе знаю. - Верно, - кивнул Фомич, - и поэтому я решил сократить время нашего вынужденного свидания до приемлемого минимума. - Айн момент! - сказал я ей и, быстро пройдя в кухню, схватил с умывальника сухой кусок мыла. Бросившись на пол, я начертил перед входом белую полосу и только успел поставить перед ней крест, как хлыст с яростным хлопком разнес мой импровизированный мел вдребезги. - Мадам, имейте совесть! - сказал я, поднимаясь и стряхивая с пальцев мыльную крупу. - Когда мужчина приходит домой после тяжелого трудового дня, приличная женщина должна его первым делом накормить. А потом уже требовать любви и ласки. С этими словами я достал из холодильника кастрюлю с борщом и поставил ее на плиту. Пока он грелся, я почистил картошку и поставил ее жариться, попутно настрогав салатик из свежих овощей. Моя ненаглядная тем временем ускакала в гостиную, откуда понеслись такие душераздирающие стоны и вздохи, какие могла издавать только старая еврейская жена, узнавшая, что муж завел молодую любовницу. Пока она там страдала, мне удалось проскользнуть в ванную. Здесь я снова прибег к помощи сухого мыла, что вызвало очередной взрыв негодования за дверью. Впечатление было такое, словно ее царапали с другой стороны гвоздями, а какие до меня доносились факи-мазафаки, я даже передать не могу. Попарился я в тот раз, как никогда в жизни, после чего подстриг ногти, подровнял их пилочкой и тщательнейшим образом выбрился. В таком виде меня можно было класть - хочешь на ложе любви, а хочешь - на одр смерти. Короче говоря, когда я ей крикнул, чтобы она вспрыснула перину духами, было около пяти утра. - Ну и как она, ничего оказалась? - не выдержал Анатолий Осипович, которого эта часть рассказа теперь интересовала еще больше, чем предыдущая. - А вот на этот вопрос я ответить не могу, - сказал Фомич. - Почему же ? - расстроился Гландер. - Мы же здесь все свои люди! - Когда я вышел из ванной, позвонил телефон. Это был мой диспетчер. Он сказал, что через 30 минут мне надо взять клиента в "Уолдорф-Астории" и забросить его в аэропорт в Вестчестере. Заказ был где-то так долларов на 300. - И что, она даже не попыталась остановить тебя? - Арнатолий Осипович, - сказал Фомич снисходительным тоном. - Когда диспетчер дает тебе заказ на 300 долларов, я даже не представляю, какая сила может заставить сказать ему "нет" и тем более остановить тебя. Оборотни Проспект-парка - Действительно, анекдот какой-то! - сказал Гландер. - А теперь послушайте мою историю. Помните, года два назад газеты сообщили, что в городе появились волки? Мол, наши не в меру активные защитники природы довели окружающую среду до того, что лесной зверь перестал бояться человека. Волков тогда видели в Центральном парке, а потом и в бруклинском Проспект-парке. О том, что они появились, писали, а вот о том, куда они делись, нет, хотя, как мы знаем, ничего не берется из ниоткуда и ничего не исчезает само собой. Возьмите для примера тот же самый СПИД. Сперва ты его берешь - даже не хочется говорить за столом - в каком месте, а потом он тебя берет, как говорят немцы - ундер грунт. Так вот, я хочу вам сказать, что это были не волки. - Кто же? - поднял брови Фомич. - Оборотни! - О-о, это уже что-то новенькое! - потер руки Фомич. - Для вас это может и новенькое, но поверьте мне, оборотни существуют точно так же, как ваши ведьмы, а превращение человека в волка даже описано наукой и зовется лекантропией. Короче, не перебивайте. Я же вас не перебивал. Значит, лет 15 назад я жил в доме No100 на юго-западной стороне Проспект-парка. Дом стоял прямо на углу 16-й стрит и поэтому был треугольной формы. Нижний этаж сдавали врачу под офис, второй занимал я. В конце 80-х этот район пришел в полнейший упадок и врач съехал. Я остался один. Еще раньше старики-хозяева перебрались во Флориду и теперь были счастливы, что я присматриваю за владением, продать которое в то время было совершенно невозможно. Мне же оно вполне подходило. Окна спальни выходили на тихую 16-ю стрит, окна гостиной смотрели в парк. Ночами здесь была благодать - ни звука, только когда-никогда пронесется машина. В осенние ночи я слышал, как ветер раскачивает кроны вековых дубов, тех самых, под которыми двести с лишним лет назад англичане вжарили под первое число ополченцам нашего первого президента. Да, так вот, в это время в США направлялся мой университетский друг Сергей Ч. с женой и сыном лет четырех. Пользуясь тем, что наполовину пустой дом был в моем полном распоряжении, я поселил их у себя. Жена Сергея была симпатичной, но очень нервной женщиной лет 30, не дававшей ему ни секунды покоя. Таким парам в эмиграции приходится особенно трудно. Вспомните только, сколько наших семей развалилось в Италии? - Гландер махнул рукой. - Короче. Сергей и его Лариса были именно в той стадии отношений, когда все вокруг рушилось и каждому казалось, что его не слышат и не понимают. Мелкие обиды, накапливаясь, выливались в скандалы. Все, что я ценил в этом глухом районе - тишину и покой, - пошло прахом. Знай я, к чему приведет мое гостеприимство, я подыскал бы своему другу квартирку на Брайтон-Бич, где селились все новые американцы. Что меня особенно бесило в его Ларисе, так это постоянные жалобы на то, что она живет не там, где все нормальные люди - то есть не на Брайтоне. Однажды я не сдержался. - Лара, у вас есть чем платить за квартиру? - Ничего, что-нибудь придумали бы, - зло ответила она. - Что же? - я решил ее добить. Она нервно затянулась сигаретой, с ненавистью глядя на меня, как будто я уже выгонял ее из дому. - Вы думаете, Анатолий Осипович, - она меня звала по имени-отчеству, - мы не в состоянии найти работу? - Ларочка, - отвечал я, - я ни секунды не сомневаюсь, что вы найдете работу. Здесь все ее находят. Но пока вы ее не нашли, вам придется пожить здесь. Знаете, как у нас тут говорят: beggars are not choоsers. Английский у нее был дохлый, но эту фразу она поняла. - Не волнуйтесь! - зло сказала она. - Как только я возьму язык, я здесь не задержусь! - Для начала, вас никто отсюда не гонит... - начал было я, но куда там! Лицо ее пошло красными пятнами, схватив вышедшего к нам мальчика, она вылетела из кухни, где происходил этот разговор. Бог мой, до сих пор не могу себе простить этих слов! Бедолаге не суждено было ни взять язык, ни поселиться на этом чертовом Брайтоне, который ей казался той самой Америкой, где сбываются все сокровенные мечты иммигрантов. Но не буду забегать вперед. Буквально на следующий день я принес Сергею фильм Пазолини "Мама Рома". Это был сюрприз. В одном из писем незадолго до приезда он писал, что мечтает посмотреть его, и спрашивал, есть ли здесь в прокате старые итальянские фильмы. - Десять лет я мечтал его увидеть! - Он был счастлив, как ребенок, который наконец заполучил желанную игрушку. - Нет, вам, американцам, этого не понять! Не успели мы расположиться у телевизора, как в комнате появилась Лариса с мальчишкой на руках и заявила, что у него температура. - Какая? - Не знаю, он весь горит. Можешь пощупать ему лобик. Сергей пощупал. Мальчишка, которому передалась мамина нервозность, захныкал. - Может быть, дать ему горячего чаю с медом? - спросил я. - Ему нужен аспирин! Аспирина у меня не было. - Так надо купить! - Почему это надо делать именно сейчас, ночью? Он мог набегаться в парке и простыть, в этом нет ничего страшного. Горячий чай с медом даст точно такой же эффект, что и аспирин. Какое! Забудьте про здравый смысл, она хотела крови. Конечно, он сидел и смотрел кино, а она была брошена одна с больным ребенком! Нет, это было совершенно неприемлемо! Он должен был делить ее тяготы, он должен был доказывать ей, что любит ее и сына, и поэтому ему следовало сейчас бросить этого Пазолини и идти среди ночи в аптеку. По затравленному виду своего друга я понял, что он не будет с ней спорить, потому что ребенок мог действительно нуждаться в этом аспирине, и потому что, наконец, ему было стыдно передо мной за эту сцену. - Идем, сходим вместе, - предложил я ему. - А далеко аптека? - За полчаса дойдем. Сказав это, я, признаться, надеялся, что Лариса прибавит в уме полчаса в одну сторону и полчаса на обратную дорогу и решит, что, может, не стоит гонять мужа ночью по не самому безопасному району Бруклина. Но ей было совершенно необходимо заставить его что-то делать. Уверен, что она даже допускала, что на ночной улице его изобьют, а то и того хуже. Может быть, она даже не допускала, а бессознательно стремилась к этому, чтобы картина ее страданий стала полной. Ребенок, больной или здоровый, был совершенно ни при чем. Высшим счастьем для нее было бы теперь самое большое несчастье. Мы вышли на улицу. - Ну, куда нам? - спросил Сергей. - На Черч-авеню, наверное. Я посмотрел на часы, было начало первого. - Нет, туда уже поздо. Наверное придется идти на Флэтбуш. Там есть продуктовые лавки, которые работают круглые сутки. - А доехать туда нельзя? - Доехать? Автобуса нам сейчас придется ждать... даже не знаю сколько. Так что я бы предложил пешочком. Прямо так через парк и двинуть. Не боишься? - Старина, - сказал он, увлекая меня через дорогу. - Бандиты тоже люди, поэтому ночью они, как правило, спят. Их надо бояться днем. Так что прибавим шагу! Мне так стыдно, что все эти наши неурядицы происходят у тебя на глазах, - продолжал он. - Мы не виделись столько лет, я так скучал по нашим разговорам. Веришь, ни с кем больше мне не удавалось так содержательно говорить, как с тобой. А тут... нервная жена, больной ребенок! - Он махнул рукой. - Ах, как хотелось бы послать ее ко всем чертям. - Ну, это ты напрасно, - отвечал я, подстраиваясь к его быстрому ходу. - Пошлешь одну, в тебя вцепится другая, и все будет по-старому, только ребенок останется без отца. Так что потерпи. Уверяю тебя, месяц-другой, ты найдешь какую-то работу и все это уладится. Да, забыл сказать, Сергей, как и я, окончил инъяз, преподавал английский, и это означало, что он приехал в США безо всякой специальности. В 40 лет, с прекрасным языком найти работу ему было так же тяжело, как безъязыкому таксисту или программисту. - Да, безусловно, ребенок, - отвечал он. - Конечно, я люблю его, хотя моя теща сделала все, чтобы он считал меня посторонним человеком в ее доме. Ты, наверное, забыл в своей Америке, что там у нас еще дети живут с родителями! Абсурд, но где-то же жить надо! Говоря все это, мы вошли в парк и углубились в Центр-драйв, аллею, надвое разрезающую лесной массив Мидвуд. Справа от нас высилась черная громада Дозорного холма, слева - Квакерский холм, у основания которого в глубоком мраке лежало Кладбище друзей квакеров. Вспыхивавшие светляки иногда казались отблесками света в глазах прячущихся в чаще хищников. Но, как я тогда был уверен, в Проспект-парке самым крупным зверем были крысы, жившие в тростниках у озера. Скоро мы миновали Дозорный холм, и справа открылся залитый лунным светом луг - Незермид. И вдруг Сергей остановился. - А это что за собаки Баскервилей? По лугу в нашем направлении неторопливо бежали две собаки. И чем ближе они были к нам, тем очевидней становилось, что они - огромные. Одна из них остановилась и, задрав голову, страшно завыла. Потом, явно ускорив бег, они направились не прямо к нам, а взяли чуть выше, словно хотели отрезать нас от входа в парк. Моя догадка оказалась верной, добежав до аллеи, они повернули и припустили прямо к нам. Не сговариваясь, мы бросились прочь от них. На бегу я сообразил, что единственным спасением будет забраться в один из прудов, которые цепью следуют один за другим от Длинного луга к Большому озеру в нижней части парка. - Серега, давай вперед! - я махнул рукой в конец Незермида. - Там пруд, залезем в него. Увы, в темноте я немного ошибся с направлением, и, вместо того, чтобы выбежать к пруду, мы оказались на берегу мелкого ручья - пруд был ярдах в семидесяти восточней. Но путь к нему уже был отрезан. Собаки выскочили к берегу чуть ниже по течению ручья, явно раскусив мой план. И они, и мы остановились, прикидывая, что делать дальше. Слева от нас высилась груда валунов, по которым сбегал ручей. Выбирать не приходилось - на этих валунах мы были в более выгодном положении. Подобрав с земли какую-то ветку, Сергей первым забрался на камень повыше и подал мне руку. - А ты вообще уверен, что это собаки? - спросил он, переводя дыхание. - А кто еще? - Кто? А ты хоть раз в жизни волка видел? - Мама моя родная, - едва выдохнул я. - В таком случае у нас одна надежда - на полицию. - А где она, твоя полиция? Я огляделся. Прямо над нами чернела на фоне звездного неба Незермидская арка, по которой проходил Центр-драйв. - "Копы" постоянно проезжают по этой дороге, - я указал на арку. - Что значит "постоянно"? - Ну, сколько им надо, чтобы объехать парк? Допустим, час. Считай, раз в час они тут проезжают. Не успел еще я договорить эту фразу, как желтое пятно света, выхватывая из мрака один за другим стволы деревьев, пронеслось над нами и скрылось. - Это как раз они и были, я правильно понял? - спросил Сергей. - Да уж, больше некому. - Хэ-элп! - заорали мы в две глотки. Волки стояли у подножия каменного завала, глядя на нас. Тот, что был покрупнее зарычал. Сергей, взяв ветку за край обеими руками, как берут бейсбольную биту, обратился к животному: - Ну, давай, серый, не будем тянуть резину. "Серый" присел и легко вспрыгнул на валун, значительно приблизившись к нам. Следующий прыжок сократил расстояние между нами до минимума. Волк, сомневаться в этом теперь не приходилось, стоял чуть ниже нас, и луна сияла страшным ледяным блеском в его глазах. Я увидел, как он виляет задом, приготавливаясь к последнему прыжку. В ту секунду, когда он взлетел в воздух, Сергей сильно размахнулся. Удар, пришедшийся по голове, был такой силы, что перевернул волка в воздухе, и он грохнулся вниз на торчащие из воды камни. Скуля и разбрасывая ногами гальку, он стал выкарабкиваться из воды, в то время как второй волк, или, может быть, это была волчица, схватив его зубами за холку, тащил собрата на берег. В это время мы услышали над головой скрип тормозов, и на мосту вспыхнул фонарик. - Кто-то звал на помощь? Это был полицейский. - О, слава Богу, вы вернулись! - закричал я. - На нас тут волки напали! - Волки? - недоверчиво спросил "коп" и поводил лучом фонарика по берегу и кустам. Там уже никого не было. - Не много ли вы выпили, ребята? Спускаясь с камней, я подвернул ногу и, охнув от резкой боли, сел на землю. - Ну, что теперь? - раздалось с мостика. - Так и будем сидеть? Я с трудом поднялся, и "коп" светил нам, пока Сергей помогал мне выбраться по узкой тропинке на аллею. - Документы у вас есть? Это был сержант 70-го участка. Я достал бумажник и дал ему водительское удостоверение. - Ну-ка, дыхни, - потребовал он. Я подышал на него. - Так что это вас занесло в парк среди ночи? Я объяснил. Видимо, адрес на удостоверении убедил его в том, что я не вру. - Я чем-то могу помочь? - в конечном итоге спросил он. - Сержант, я вам буду очень признателен если вы отвезете моего друга в ближайшую аптеку, а меня подкинете до дому. "Копы" довезли меня до Вест-драйва, я дал Сергею пятерку на аспирин и поковылял домой. Не могу сказать, что я сильно торопился услышать вопросы Ларисы о том, где Сергей, да почему я его оставил, да какие еще волки могли гоняться за нами по ночному парку, со всеми последующими душераздирающими вздохами и жалобами на несправедливую судьбу. У самого выхода из парка я подошел к чугунному фонтанчику напиться. Подняв голову, я ахнул от неожиданности - прямо передо мной стоял человек. - Привет, - сказал он. - Ну-ка, дай попить! Вид у него был совершенно дикий. Волосы на голове, как мне показалось - непропорционально большой, всклокочены и мокры, на пол-лица ссадина, невероятно кустистые брови. Я отошел на шаг. Он стал пить, громко глотая, наконец, оторвался, тыльной стороной руки утер лицо. - Ты че хромаешь? - Ногу вывихнул, - выдавил я. - А-а, ну это ерунда, это заживет, - он говорил как-то очень раздумчиво, глядя при этом мне на ноги. - Главное, чтоб зубы были целы. А то остаток жизни придется яблочное пюре глотать, верно я говорю? Он бросил мгновенный взгляд на меня, потом с поразительным проворством протянул руку и ощупал мое бедро и ягодицы. "Гомик, да еще насильник!" - ударила мысль. Я попытался отбросить его руку, которая показалась мне железной, но опоздал. Движение у него были молниеносными. - А далеко ковылять-то? - А что? - Ну, подсобить могу. А ты один-то живешь или жена есть, детки, а? - Один. Он снова стрельнул в меня глазами, словно проверяя, правду ли я сказал. - А-а, - он осклабился, показав зубы, ужаснувшие меня своим размером. - Один. Ну, ковыляй сам тогда. Когда никто не ждет, так можно и потихоньку, верно? Я кивнул. - Ну, давай, а у меня тут еще дельце есть. Он исчез в темноте так же неожиданно, как появился. Просто растаял в воздухе. Это было почище волков. Впервые, но не в последний раз за ту ночь, у меня возникло ощущение, что все это мне только снится, что с минуты на минуту я должен проснуться и стряхнуть с себя это наваждение. Я вышел из парка и, присев на скамейку, закурил. Здесь было светло от уличных фонарей, и я не допускал, что волки могут выйти сюда. А "копы", прикидывал я, уже должны были доставить Сергея к аптеке. До Флэтбуша им было ехать минут десять от силы. А если повезет, то его могли отвезти и обратно. Тогда он должен был бы появиться минут через двадцать. Если же ему придется идти самому вокруг парка, то это займет минут сорок. Я решил ждать его. В окнах моей гостиной прямо напротив того места, где я сидел, горел свет. Во всех окнах первого этажа, где сейчас была Лариса, тоже. "Правильно, - подумал, я. - Кто не платит за свет, тот не экономит". Я уже докуривал сигарету, когда услышал вопль, парализовавший меня. И еще один, совершенно душераздирающий. Потом снова тишина залила ночь, только легкий ветерок шелестел листвой. Приходя в себя, я успел подумать еще, что этот разрезавший мирную ночь крик мог по какой-то необъяснимой случайности ворваться к нам из другой или, как еще говорят, параллельной реальности, потому что в нашей реальности, где я сейчас сидел и курил, никаких видимых оснований для таких криков не было. От этой мысли меня отвлек звук хлопнувшей в моем доме входной двери. Затем огромный волк, сбежав со ступеней крыльца, вышел прямо на середину пустынной дороги. Остановившись, он повернулся ко мне и по вспыхнувшим зрачкам я понял, что он смотрит прямо на меня. Отвернувшись, он очень медленно, словно ни я, ни окружающее его больше не волновало, пересек дорогу и скрылся в парке. Открыв дверь дома, я не решился войти в гостиную. Часть пола, видная мне из прихожей, была залита кровью, и лужа, обтекая осколки белого фарфорового блюдца и чашки (она-таки дала ребенку чай с медом!), росла на глазах. Едва передвигая ноги, я поднялся к себе и вызвал полицию. Первый вопрос, который мне задали детективы: были ли в доме опасные животные. - Как например? - не понял я. - Ротвейлер, питбул, - детектив помялся. - Может быть, крокодил? Я покачал головой. Сергей появился через часа полтора. Он вышел из парка и направился к дому, освещаемый голубым светом мигалок на крышах патрульных машин. В эти минуты мне показалось, что это совсем не тот Сергей, с которым я расстался совсем недавно. Мыслями он был предельно далеко от полиции, от меня, от того, что его ждало. Первый приступ у него случился прямо при "копах". Упав на колени, он измазал руки в крови и, показывая их всем, кричал: "Их кровь на мне! Мои руки в их крови! Смотрите, мои руки в их крови!" Он пытался выдавить из себя слезы, но вместо этого только страшно, по-звериному рычал. Два дюжих санитара пристегнули его к носилкам и сделали укол, он утих. Когда носилки засовывали в машину, совсем рядом раздался вой, заставивший всех замереть. - Волки! - крикнул один из патрульных и показал на выход из парка. Там стояли два волка. Один снова завыл страшно и горько, как если бы прощался с кем-то. Двое полицейских, на ходу вынимая пистолеты, кинулись через дорогу, но волки, отступив в темноту, снова исчезли. - Поедете с ним? - спросил санитар. - Езжайте, - сказал мне беседовавший со мной детектив. - Не думаю, что вы хотите здесь оставаться на ночь. Я не хотел. - У вас есть где переночевать? Остановитесь на пару дней в мотеле. Вы меня слышите? Пропуская подробности остатка страшной ночи и последующих дней, тягостную уборку квартиры и покраску стен в гостиной, я хочу обратиться к возвращению Сергея. Я сразу обратил внимание на полоску пластыря на его лбу и подумал, что его могли бить в психушке, но остерегся спрашивать об этом. Поймав мой взгляд, он снял пластырь. Под ним был тонкий порез, скрепленный несколькими швами. Несмотря на них, из пореза тут же проступила кровь. - Чем это тебя так? - спросил я. - Чем? Я думаю, ногтем. - Ногтем? А зачем ты снял пластырь? Он пожал плечами. - Эта рана все равно не заживает. Она у меня с той ночи. - До сих пор?! - Какая-то странная инфекция, говорят. Он выбросил старый пластырь в мусорное ведро, достал из заднего кармана джинсов пачку со свежими пластырями. Приблизив лицо к зеркалу над умывальником, стер пальцами свежую кровь и прикрыл порез белой полоской. Я не стал больше задавать ему никаких вопросов, например, о том, кто это так чиркнул его ногтем по лбу. Согласитесь, после всего, что произошло, это казалось мелочью. Сергей остался у меня. В дом вернулась тишина, какая в нем была до приезда моих гостей, но теперь эта тишина тяготила меня. Сергей обосновался в крохотной комнатке, которая в докторские времена была смотровой, проводя в ней все время. Он опустил на окно штору из гофрированной бумаги, и я ни разу не видел, чтобы он поднимал ее. Свет горел у него постоянно. Устроившись на кровати, он либо сидел, уставившись в стену, либо делал записи в толстой тетради, которую я ему купил по его просьбе. Ел он так мало и нехотя, словно чувство голода атрофировалось. Дважды в полнолуние он испытывал приливы болезненного беспокойства и, измучившись от бессонницы и страшного напряжения, сам просил отвезти его к врачу. Его госпитализировали, а через неделю я забирал его домой. Он возвращался, накаченный антидепрессантами, безразличный ко всему, словно из омута всплывающий на обращенные к нему вопросы: "Ты сказал что-то? Извини, я не расслышал". Придя в себя, он снова доставал из-под матраса свою тетрадь, писал в ней, потом, прижав к груди, часами сидел, уставившись в стену. Что он видел перед собой, не знаю. Точнее, не знал тогда. Однажды, вернувшись поздней обычного с работы, я сразу прошел на кухню, отварил макароны, нарезал салат и достал из холодильника бутылку нашего бруклинского лагера. Почему-то у меня была надежда на то, что в тот вечер мне удастся за пивом разговорить его, отвлечь от поглотившей его беды. Тем более, совсем недавно он сказал, что скучал по нашим старым, многочасовым разговорам, во время которых нам казалось, что мы касаемся истинной сути вещей, о которых говорим. Поставив на стол тарелки, я пошел звать его к столу. Дверь его комнаты была приоткрыта, и из нее тянуло сыроватой прохладой позднего вечера. Я вошел. Сергей лежал, откинувшись на подушки, широко открыв глаза и прижимая к груди свою тетрадь. Окно было распахнуто - за ним темнел массив Квакерского холма, у его подножия вспыхивали зеленые искорки светлячков. Несколько месяцев назад, точно так же глядя на эти вспыхивающие и гаснущие огоньки, я подумал, что какие-то из них могут быть глазами зверя. Эта мысль снова вернулась ко мне, и на минуту даже показалось, что две особенно яркие точки действительно, не мигая, смотрят на меня. Чтобы избавиться от наваждения, я опустил штору, потом, как мне показалось, очень неловко, потому что делал это впервые, положил на глаза моему другу ладонь и закрыл их. По моему вызову приехали уже знакомые детективы из 70-го участка и один из них, как бы мимоходом, спросил: - Вы уверены в том, что вам не нужен адвокат? Когда тело моего несчастного друга увезли в морг, я впервые раскрыл его тетрадь. Записи Сергея, были несколько раз повторенным пересказом одной и той же истории, которая случилась с ним в тот самый трагический вечер, когда волк загрыз его жену и ребенка. История эта настолько невероятна, что может показаться бредом человека, помешавшегося в связи с тяжелейшим эмоциональным потрясением. Впрочем, так оно, скорей всего, и было. Я читал эти записи многократно, их пересказ не займет много времени. Когда он вышел из продуктовой лавки с пачкой аспирина в пакете из коричневой бумаги, полицейских уже не было. Как я понимаю, он находился где-то на пересечении Флэтбуш-авеню с Линкольн-роуд, потому что именно отсюда можно выйти прямо к одному из входов в парк. Оказавшись у входа, он мог посмотреть по сторонам - пустынной Оушен-авеню не было видно конца ни справа, ни слева. Он, видимо, решил, что два раза одно и то же несчастье на него свалиться не может, и углубился в парк, но теперь уже с другой его стороны. Он не знал, что оказался не на Центр-драйве, а на идущем южнее Уэллхауз-драйве, о чем говорит упомянутая им в записях пагода, мимо которой он прошел. Через минут десять он оказался на мосту, где внезапно увидел женщину. Она стояла у балюстрады, глядя в неподвижную воду под собой, зеркально отражавшую небо. Сергей кашлянул негромко, чтобы не испугать ее своим появлением, но она, спокойно повернувшись к нему, сказала, что давно уже слышала его шаги. Он спросил, не боится ли она быть одна в ночном парке. Она ответила, что живет здесь с отцом, знает каждое дерево и ориентируется, как у себя дома, днем и ночью. - Не думал, что здесь кто-то живет, - удивился Сергей. - А почему нет? Мой отец - парковый служащий, вон наш дом, - она показала рукой вперед, где за кустами видны были светящиеся окна. Как я понимаю, это мог быть только один дом - Уэллхаус. Интересно вот что: в нем никто не живет, и если парковые рабочие используют его, то только как складское помещение. Однако в ту ночь в доме якобы горел свет, а другого дома в этих местах нет. Женщина вызвалась провести его к выходу из парка. По дороге Сергей поглядывал искоса на свою неожиданную спутницу. Внешность ее невероятно взволновала его. Согласитесь, все мы хоть раз в жизни встречали женщину, глядя на которую осознавали, что это именно та, которая всем - лицом, фигурой, походкой, движениями рук, голосом - соответствует нашим самым сокровенным представлениям о том, какой должна быть идеальная женщина. Волнение Сергея усугублялось тем, что и она бросала на него ответные взгляды, говорившие, что он тоже небезразличен ей. - Почему вы так пристально смотрите на меня? - наконец спросила она. Он остановился, осознав с испугавшей его самого ясностью, что именно сейчас в его жизни наступил момент, когда он должен либо воспользоваться им, либо до конца дней жалеть о навсегда упущенном счастье. - Никогда еще я не встречал женщины, которая привлекала бы меня больше вас, - сказал он, после секундного колебания. Глядя в сторону, она улыбнулась, как ему показалось, с сочувствием. - Я часто слышала эти слова от других мужчин. - Вы очень привлекательны, что в этом удивительного? Но для меня это больше, чем привлекательность. Как ни смешно или странно это звучит здесь и в это время, но все во мне говорит о том, что вы - та единственная, которую я всегда искал. Не в состоянии сдерживать себя, он взял ее за плечи и, не встречая сопротивления, поцеловал в губы. Как ему показалось, она ответила ему, но движение ее губ было мимолетным, после чего она повернулась и пошла с аллеи на луг. Как я понимаю, это был полуостров, вдающийся в Большое озеро. Мой друг как завороженный следовал за ней. - И это я слышала тоже, - она вздохнула. - Знаете, меня ничуть не смущает, что мы встретились в ночном парке. Какая разница, где бы мы встретились? В каком-нибудь баре? Здесь же, но днем? Я даже готова поверить в то, что вы говорите об ощущении моей предназначенности для вас. Но насколько это все серьезно? Мало ли что может показаться человеку ночью! Вот, скажите, что бы вы отдали в обмен за... за меня? - Все, - ответил Сергей, снова беря ее за плечи и привлекая к себе. - Абсолютно все? - спросила она, кладя руки ему на пояс. - Абсолютно. - И даже жену и ребенка? - Даже их, - ответил он, усилием воли гася страх за сказанное. Они опустились на траву, где, как он пишет, он испытал счастье, какого не испытывал никогда ни в супружестве, ни до него. Это счастье было, что называется, сиюминутным, но, видимо, эта минута стоила всех тех благ, которые тебе отпущены на всю жизнь. Страница за страницей он описывал, как идеально в его представлении она была сложена: ее мощные плечи и грудь, упругий живот, идеальной формы ноги, руки, которые казались ему большими и при этом невероятно красивыми, ее зубы, чуть великоватые, но очень белые и ровные, удивительные глаза, истинного цвета которых он так и не видел, а видел лишь отраженный в них свет луны и звезд. Как ему показалось, они провели на полуострове несколько часов, и, прощаясь с ней, он спросил, может ли он встретиться с ее отцом прямо сейчас. Свет в окнах ее дома по-прежнему горел. - Нет, нет! - решительно сказала она. - Он наверное еще не вернулся. - Как я не хочу прощаться с тобой, - сказал он. - Как я доживу до завтра без тебя? Как мы увидимся? Где? - А зачем тебе уходить? - Зачем? - он поразился простоте ее логики. Действительно, он хотел эту женщину, и он получил ее. Зачем же ему нужно было теперь оставлять ее? - Ну, как же, мне нужно объясниться, мне нужно... мне нужно отдать лекарство, - добавил он, стыдясь того, как глупо звучат его слова. - Но ведь ты отказался от них... К чему объяснения? - Может быть, и ни к чему, - ответил он, поднимаясь. - Но не могу же я просто исчезнуть из их жизни. - Я боюсь, что ты пожалеешь о своем решении вернуться, - сказала она, поднимаясь следом за ним. - Тот, кто возвращается домой для объяснений, никогда не возвращается к той, которую любит. Как все, что она говорила, это было сказано просто и точно, но движимый уже возвращающимся к нему чувством вины он повторил: - Я должен вернуться. Молча они дошли до выхода из парка, где он хотел обнять ее, но она легко отстранилась. - Как долго ты будешь помнить меня? - сказала она, усмехаясь и снова глядя в сторону. - Всегда. Она с недоверием покачала головой. - Но тогда я должна позаботиться об этом сама. Сказав это, она легко взмахнула рукой у его лица, и он тут же ощутил, что лоб у него стал влажным. - Что это? - спросил он, прикасаясь ко лбу. - Это - кровь, - ответила она. - И ее не остановит никто, кроме меня. Так что поторопись. Больше не говоря ни слова, ощущая, как наполняет его страшная тревога, он вышел из парка и тут же увидел у дома полицейские машины с мигающими голубыми огнями. - Анатолий, что случилось? - спросил он, завидев меня на тротуаре. - Сережа, друг, - отвечал я. - Случилась большая беда. - Все-все, дальше не рассказывайте! - остановил Гландера Вацек. - Это уже будет лишнее. В таких историях сантименты все только портят! - Нет, я все же скажу еще два слова. Помните, я говорил, что, когда нашел его мертвым, он улыбался? Так вот, что меня тогда поразило: шрам на его лбу стянулся, словно сама смерть залечила его рану. Пожар в пиццерии - Извините, господа... - Вы уже закрываетесь? - Гландер повернулся к официанту. - Признаться, мы закрылись с час назад, но я не уходил, поскольку получаю несказанное удовольствие от ваших рассказов. - Вот как? - Дело в том, что со мной тоже случилась одна неординарная история, и я уверен, что она покажется вам не менее интересной, чем мне показались ваши. - Ну, что ж, - пожал плечами Гландер. - Берите стул и присаживайтесь. - А можно еще графинчик красного? - поинтересовался Вацек. - Безусловно! - живо отозвался официант. - Более того, я намерен угостить вас. Чего бы мне не хотелось, так это видеть, как во время моего рассказа вы украдкой бросаете взгляды на часы или пытаетесь скрыть зевоту. - За это не переживайте! - сказал Фомич. - Если будет скучно, мы просто расплатимся за вино и пожелаем вам в следующий раз отрепетировать свою историю на публике попроще. - Заверяю вас, вы не заскучаете! - Официант поставил на стол полный графин и стакан для себя. - Хотя бы потому, что моя история не очень длинная. - Тогда приступим! - сказал Фомич, подвигая стакан к официанту. - Хорошо, но перед тем, как начать, я попрошу вас об одном одолжении. Свою историю я еще никому не рассказывал, хотя она так и рвется наружу уже добрых двадцать лет. Дело в том, что все эти годы я живу, как говорится, на конспиративном положении. Поэтому надеюсь, что мой рассказ останется между нами. В этом ресторане меня знают как Джо Пески. Это не настоящее имя. Настоящее я вынужден скрывать из-за опасений уголовного преследования. Да-да, господа, я совершил самое настоящее уголовное преступление, но при воспоминании о нем сердце мое обливается слезами, в которых сладости больше, чем горечи. Не волнуйтесь, я никого не убил и не ограбил, хотя в обоих случаях, наверное, был бы уже на свободе с чистой совестью. Итак, по порядку. Родился в одной из старейших семей Новой Англии. Окончив с отличием юридический ф