Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
     HAIFA, ISRAEL, 2001
     Email: solzl@netvision.net.il
     Date: 1 Jul 2001
---------------------------------------------------------------



     "В  1881  году, когда мало кто верил даже и в цирковые трюки с полетами
людей  наподобие  птиц,  Александр  Федорович  Можайский   предрек   будущее
аппаратам  тяжелее воздуха. Через сто лет, заявил российский морской офицер,
никто не сможет и представлять себе, как могло существовать человечество без
регулярных  воздушных сообщений. А сегодня мы здесь собрались, чтобы заявить
о новом витке развития техники. За миллионы лет эволюции природа не  создала
колеса.  Пора  исправить  ошибку  цивилизаций.  Наземное будущее принадлежит
шагайкам..."
     Давно  забытый сон... 1988 год. Теплый  уютный Волгоград,  экскурсия на
Мамаев  Курган  с  его  бетонным  облаком  -  неправдоподобно  циклопической
Матерью-родиной, благородная  синева  и  прозрачность великой  реки,  Первая
Всесоюзная конференция по шагающим машинам и механизмам - парад всевозможных
изобретений, проектов, разработок, моделей.
     Была  ли среди них главная героиня  нашей повести? Попал ли автор  этой
шагайки в свободный мир? А потом - вернулся в мир, вроде бы освобожденный? А
потом  - и вовсе черт  знает в  какой мир, которого и быть-то не может?  Бог
весть...
     Автору достоверно известно  только одно. Я и  доктор Арензон, от  имени
которого ведется повествование, - отнюдь не одно и то же лицо.  Я вообще  не
уверен, что человек,  передавший  мне свой дневник,  существовал в  природе.
После  того, как  я  перенес основное  содержание  его  записок  на хардиск,
рукопись таинственным образом исчезла, Арензон больше в моей жизни так и  не
возникал. Я  никогда не был знаком  с его израильским  и  сибирским боссами,
бывшей женой, кавказской  любовницей, рейнжером Толей,  не  говоря о  прочих
персонажах нашей  повести, которых, ни в одном из миров, кроме арензоновской
фантазии, скорее всего, и существовать не могло.
     Так  что  если кто-то вдруг тут "узнал" меня,  себя, своих  друзей  или
врагов, то это проблема не моих, а его галлюцинаций. Мало ли похожих людей и
ситуаций!
     Скажем,  Арензон  мне  как-то  рассказывал:  идем,  мол,  мы  со  Львом
Давыдычем по Уругваю, а ранцах хлюпет вода, слышны крики попугаев и гармошки
голоса...
     Нет,  этому вы  тем  более не  поверите, а потому давайте о  чем-нибудь
попроще.
     Должен вам  призанаться, что я лично ни одному слову из этих записок не
верю.  И публикую их по одной-единственной причине - уж больно мила мне  его
шагайка,  лапочка  такая  восьмикопытная...  На  мою  родную похожа, если не
лучше. Так что прости меня, читатель,  что я ей уделяю  так много внимания в
начале повести. А ну как кто ее полюбит так же!..
     А остальные  персонажи...  Ну,  воля ваша,  откуда, скажем, мог взяться
миллионер, что  открывает наши страницы?  Ну никак не может быть таких  ни в
одной стране, да и вообще в живой природе...
     1.
     1.
     "Сколько-сколько? -  чуть  ли не  страхом  посмотрел на нас с Радищевым
президент компании Вячеслав Пустовых. - Саня, с каких это пор меня принимают
за  идиота? В чем дело? Да  я сам быстрее  хожу.  Три километра в час! В век
скоростей. Мне что, делать, по-твоему, нечего - обсуждать такой проект?"
     Я  дал  себе  слово не волноваться! Давно пора к  непрухе  относиться с
юмором.  Иначе... А чего я,  собственно, ждал? Кому  нужен любой  проект,  в
любой стране? Мало  мне это объясняли? Остается привычно повторять волшебное
японское слово. Что бы они сейчас ни сказали, как бы ни решили.
     В  зеркале  на  стене  я   видел  свою  потасканную  физиономию,  криво
повязанный галстук и непозволительно тревожный взгляд. Не сводя глаз с этого
отражения,    я   произнес    про   себя    заклинание,   расслабил    мышцы
трагически-еврейского лица и позволил себе небрежно оглянуться вокруг.
     В коврах  и панелях огромного кабинета, как во всей этой новой-старой и
родной-чужой стране, сочетались купеческая роскошь с партийной помпезностью,
заквашенной  на  сталинском   аскетизме.  Все   было   раздражающе  новым  и
одновременно  гнусно  узнаваемым, почти забытым. Вернулся  на  свою  голову,
идиот?.. Тогда относись ко всему с  тем же сарказмом, с каким некогда отсюда
уезжал, пробив головой стену в соседнюю камеру. А теперь - обратно. Тут тоже
относительная порядочность  советского периода  давно сменилась беспардонным
цинизмом свободного  мира. Пригласили, обнадежили, а сейчас отшвырнут? А где
иначе? Повсюду действует закон джунглей. Как только им становится ясно,  что
человек больше не нужен, о нем немедленно и  беспощадно забывают,  как бы ни
обнадеживали. Ах, мне  нельзя теперь возвращаться в Израиль? Мне там  грозит
долговая тюрьма за сокрытие заработков по-черному?...  Это  - мои  проблемы.
Им-то какое дело? Попросить помочь мне остаться здесь? Где и без меня прорва
ничуть  не  худших  специалистов  мыкаются  без  работы  или  с работой  без
зарплаты? Вполне  легальные  граждане, между прочим, иные много моложе меня.
Что я  тут буду  делать  без  пенсии, без  гражданства? Так  и надо  дураку,
который  после бесчисленных обломов мог  поверить, что кто-то где-то в  мире
может платить старику деньги за работу по его квалификации...
     "Семьдесят  километров  в  сутки,  -  между   тем   спокойно  продолжал
консультант миллионера с  поразительным  полным  именем Александр Николаевич
Радищев.  - Это  не так уж мало." "Ты снова шутишь, Санек? Моя "хонда"  дает
столько  в  час,  да и  то, когда  я  на ней  по скользкой  дороге из гостей
возвращаюсь!" "Вот именно - по  зараннее  проложенной и расчищенной для  нее
дороге,  а  не  сквозь тайгу  и  тундру, летом и зимой, в  любую  погоду.  И
перемещает она тебя  с  парой девиц или  собутыльников, а недве тысячи тонн,
включая, если надо, два моноблока массой по пятьсот тонн каждый."
     "А это... что, тысячи тонн переносит одним рейсом?"
     "Вот именно.  И, повторяю,  без дорог. Врубись, кому  это  надо  больше
нас?"
     "Три  километра в  час означает... две тысячи  километров за месяц. Это
примерно как  раз  расстояние  до...  Стоп!  За месяц  дошагать  до  Верхней
Мархи?.." - почему-то пошел пятнами Пустовых.
     "Вот именно!"
     "А сколько километров железной дороги можно туда проложить за месяц?  -
решился вступить  в разговор и я. В конце  концов, терять-то мне уже нечего.
Хотя я не понимал причины внезапного волнения Пустовых. - Двадцать. И то без
сложных мостов и туннелей. Сколько понадобится рабочих, техники, материалов?
И сколько  надо будет людей и средств,  чтобы  эту дорогу потом содержать на
вечной мерзлоте в рабочем состоянии?"
     "Он  прав, - подхватил Радищев. - Тебе ли  не знать,  что это за гиблые
места: метели и заносы зимой, паводки весной, распутица летом."
     "И вам надо построить жилье, школы, больницы. для всех строителей  этой
дороги  и ее последеющей обслуги, - по  своей  дурной  привычке  перегибал я
палку. - Кто будет потом содержать этуинфраструктуру?"
     "Да  не собираюсь  я  ничего  там строить!  -  раздраженно  откликнулся
Пустовых, но его тон противоречил явному  интересу,  с которым он смотрел на
мои чертежи.  - Никто  в  постсоветские  времена никакие  проекты века и  не
рассматривает.  Но  ты  прав,  Марк  Борисович,  -  обратился  он,  наконец,
непосредственно ко мне. - Кому будет нужно все это освоение, включаядорогу и
подопечное  население  после  того, как  месторождение будет исчерпано? Если
инициаторы  БАМа  именно   таким   макаром   всего  лишь  попали  в  историю
авантюристами и прожектероми, то новому русскому за подобную глупость грозит
нечто худшее. Давай, рассказывай, какая твоя альтернатива?"
     У меня остановилось дыхание и привычно потемнело в глазах,  как всегда,
когда приходилось волноваться.  Если уж теперь, когда  мне  дали  слово,  не
смогу  никогоубедить,  на  родном-то  языке, наконец,  то  надо...  даже  не
представляю...
     "Ты что?  Сам  сомневаешься,  что  тут  есть  решение?  - уже  тревожно
вглядывался  в потрепанного  иностранца  сибирский промышленник. - Давай. Не
бойся. Я только  на  вид дурак-дураком. Внутри себя я  умный, вон хоть  Саню
спроси."
     "Первым  же рейсом  шагайка  за  месяц  доставит  туда  на  палубе  два
500-тонных модуля  первой очереди готового обогатительного  предприятия, а в
своих трюмах - стройматериалы, технику для добычи руды, энергоблок, горючку.
А еще через месяц привезетк железной дороге, две тысячи тонн руды в трюмах."
"Руды? А концентрат?" "Первым рейсом, естественно, руда, а уже вторым рейсом
и   все   последующие   годы   -   обогащенный  концентрат   с   минимальной
себестоимостью, потому что..." "Погоди доказывать. Ты мне другое  подтверди.
Я что, плановую продукцию получу через... четыре месяца после выхода шагайки
в первый рейс? Такого никогда и нигде не было."
     "А мы тебе о чем толкуем? - обрадовался консультатнт. - В этом-то все и
дело!  Комбинат  он  доставит  туда  в виде  оборудования  полной  заводской
готовности. Агрегатная мощность  -  на  порядок  больше, чем  достижимо  при
перевозках по дорогам." "Интересно... Итак, круговой рейс шагайки..." "Около
двух месяцев.  За год  шесть  рейсов, 12 тысяч тонн концентрата." "Оценочная
мощность Верхней Мархи сто  тысяч тонн в пересчете на концентрат, -  заметил
Пустовых. - Для такого грузопотока..." "Нужен флот из семи шагаек," - сказал
я. "А инфраструктура? Кто-то же должен там работать."  "Уже вторым рейсом, -
подмигнул   мне  Радищев,  -  туда  будут  доставлены  жилые  моноблоки  для
супер-комфортабельного  вахтового  поселка.  И работа  комбината  на  молную
мощность  начнется  уже  через  полгода.  Сколько  лет  строился БАМ,  чтобы
получить первую партию продукции?"
     "Действительно...  Саня, в этом что-то есть. Так  твоя  скотинка,  Марк
Борисович, - уже ласково обратился Пустовых ко мне, - способна пройти две
тысячи километров по полному бездорожью  от  станции Усть-Кут до Верхней
Мархи? Без постройки какой-либо магистрали?"
     Господи, сохрани и помилуй! - оставалось мне только молиться на иврите.
- Прости мои грехи и спаси, пощади  меня, не карай...  Только  на милосердие
твое уповаю, только...
     "Теоретически  это  возможно, - с  трудом  произнес я  вслух.  -  Но...
шагайку  надо  еще   спроектировать,  построить,   испытывать,  прежде   чем
осуществлять пробный рейс и запускать в серию твердоопорные суда."
     "Он  хоть карту видел?  - прозвучал  усталый  презрительный голос.- Там
хребты Непроходимая тайга!.."
     Голос  принадлежал   самому   опасному   для   меня  здесь  человеку  -
респектабельному седому  экономисту-еврею  из свиты Пустовых. Мой  ровесник.
Предпочел  родине  галут.  Cовсем  иной  испытательный  срок  за  эти  годы.
Ухитрился не опуститься ни на свое, ни на чужое дно. Для таких людей главное
- самоутвердиться, а это проще всего  сделать унижением соперника. Вот он  и
говорил обо мне в третьем лице.
     Пустовых  с изумлением  поднял бровь. Представляю, сколько  было в моем
взгляде на соплеменника ненависти, отчаяния и смертельной тоски!
     "Шагайка,  - начал я, - действительно не способна карабкаться по горам,
но..."
     "Мы тоже не пальцем  деланные, -  весело перебил меня  Радищев.  - И  с
картой поработали, и с макетом местности  в  музее. Весь  фокус  в том,  что
дороги  для  шагайки проложены  по всей нашей стране  самой  природой. Это -
долины рек и их притоков. Она будет по ним плавать или шагать вброд, а потом
переходить из одного бассейна в другой по водоразделам."
     Экономист набрал было полную грудь воздуха для немедленного возражения,
не  ожидая, когда Александр Николаевич закончит свою фразу. Такого полемиста
интригует  только барский окрик,  а совсем не  мнение любого  собеседника. И
окрик немедленно последовал.
     "Помолчи-ка,  Аркадий Ильич, пока я  тебя не  спрошу, -  лицо Вячеслава
Ивановича вдруг побледнело и окаменело. - Тут мне та-а-акое светит! Я сказал
-  заткнись!  -  рявкнул   миллионер,  видя,  что  сибирский  еврей  вот-вот
взорвется.  -  Предположим, твоя скотинкаперевезет на себе два моноблока  по
пятьсот тонн, -  обратился он  ко мне.  -А где взять на Мархе кран, чтобы их
снять с шагайки и установить куда надо? У нас и в Усть-Куте такого крана нет
и не будет."
     "Шагайка, -  мельком взглянул  я на  своего  врага,озадаченного  сменой
настроения всесильного хозяина,  - сможет не только перевезти туда первым же
рейсом два  моноблока обогатительного предприятия,  но и самапоставит их "на
болты". И через сутки после этого отправится в обратный путь с двумятысячами
тонн концентрата в трюмах и в грузовых модулях на палубе."
     "Рыночная   цена   верхнемархайского    концентрата,   -   между    тем
сориентировался в обстановке и тертый  экономист, - три  тысячи долларов  за
тонну.  Доход от  работы  такого  флота  твердоопорных  судов  составит  300
миллионов долларов в год..."
     "Расчетные  расходы,  - быстро подхватил Радищев, - не более 80. Чистая
прибыль - 220 миллионов в год."
     "Вот  теперь  ты возражай,  Аркаша,  -  милостиво  обратился,  наконец,
миллионер  к  своему  еврейскому мозгу.  -  Предположим,  мы  послали  этого
иностранца нахер и поручили кому-то обосновать туда же не железную дорогу, а
хоть автотрассу?"
     "Если строить по полтора  километра  в  день, -  открыл  тот  папку,  -
постройка  двух  тысяч  километров  автомагистрали займет  не менее  четырех
лет..."
     "А за это время, -  не хуже сибирского еврея нагло  полез  в разговор я
сам, - шагайки заработают около миллиарда долларов."
     "На этом сраном концентрате..." - вырвалось у Пустовых.
     "Вот именно!  - пошел теперь пятнами от волнения  Радищев. -  Один рейс
шагайки даст столько же..."
     Я  тотчас  потерял  мысль  и  растерянно  переводил  глаза с одного  на
другого. До сихпор только концентрат Радищева и интересовал...
     "Столько  же!  -  воскликнул  Пустовых.  - Сказал  тоже!  Даже поверить
невозможно,  сколько  даст  единственный  рейс...   куда   надо!..  Ты  чего
таращишься  Марк  Борисыч? Видел в  молодости  "Семнадцать мгновений весны"?
Концентрат будет, как пастор  Плятт... Фигура прикрытия.  Вот Аркаша уже все
понял, верно?"
     "Еще  бы, - засуетился  экономист. -  Скажу больше..." "Все!  -  нервно
замахал руками Пустовых, напоминавший  теперь экранного Петра Великого. - Не
давите  на  меня.  Я  и  так  уже  ваш. Хорошо.  Вернемся, однако,  к  этому
пастору...  как  его..." "Шлаг.  Итак  он  прет себе на лыжах сдуру  в чужую
Швейцарию, - смеялся Радищев, - пока умный Штирлиц в своей родной фашистской
Германии..." "Вот именно!  Пусть наш пастор Плятт обсуждает что надо и с кем
надо.   Только   для    того,   чтобы   писаки-не-головы-а-сраки,   вспомнив
комсомольскую  молодость  своих отцов и дедов, громко объясняли всему  миру,
зачем это  тупой Пустовых  тратит миллионы на  пионерную  идею,  чего  никто
давным-давно не делает. Ну-ка, дави теперь, Марк Борисович, конвенциональный
вариант, как  клопа. Итак,  я  построил автотрассу с ее мостами и туннелями,
терпеливо дождался первого самосвала с концентратом, и..."
     "И последующая его  доставка, - меня тут же  понесло  по подготовленной
колее, хотя  все эти  странные замечания и сбивали с толку, - обойдется  вам
почти вдвое  дороже,  чем  на  шагайках. Не говоря о расходах  на содержание
прорвы народу на строительстве автотрассы, о необходимости обеспечения жизни
этих людей и их семей в черт-те каких условиях.  Ведь к тому же будет  нужен
постоянный  штат  для поддержания трассы в  рабочем  состоянии, поселки  для
членов  их  семей.  То  есть речь  пойдет о заведомо временном но  освоении!
Именно то, что произошло с БАМом."
     "Представляю, -  скрипнул зубами Пустовых. - Все поселки для строителей
этой магистрали,  для ее  обслуги,  наконец, для работников самого комбината
останутся  на  мне  вечным  грузом,  когда  мы  рано  или  поздно  исчерпаем
месторождение и  все бросим. Нас будут сношать все, кому не лень. Наплодили,
мол,  нищету,  нажив  миллиарды.  И  навесят  нам  эту  публику  на   вечное
содержание!"
     "А с  шагайками, - уже ничего  не  соображая,  горел я, - вам ничего не
стоит , как  только кончится  руда,  в считанные недели перебазировать  свое
предприятие!  Грузим  моноблоки  на   своивьючные   машины  и  -  к  другому
месторождению. А оно может оказаться и втрое ближе."
     "Тут  Марк  Борисович   совершенно   справедливо   намекнул  на  низкую
себестоимость концентрата,  - льстиво заверещал  преображенный экономист.  -
Одно  дело  изготовить  горное  предприятие  в  цеховых  условиях  где-то  в
Новосибирске,  доставить  его  к Усть-Куту, собрать  из  трех модулей полной
заводской готовности 500-тонный моноблок, который  шагайка сама принимает на
свой  борт, чтобы потом  поставить на  болты в Вехнемархайске  под  ключ,  а
другое  -  перевозить тот  же  комбинат на  автотрейлерах в  деталях  массой
десять-двадцать  тонн  с монтажом  черт  знает  чем  и  кем в  "героических"
условиях. На  одном  этом мы выиграеммиллионов  шестьсот!  Вот  с  чего надо
начать визит пастора в Швейцарию..."
     "А сколько  миллионов умный  Штирлиц  должен  реально вбухать  в первую
шагайку, чтобы убедиться, что  она  вообще  умеет двигаться, как показано на
этой кассете, где она, по-моему, хромает у вас на все четыре ноги?.."
     "Головное  судно, -  снова кольнуло  меня беспокойство, - обойдется  не
более чем в пять миллионов долларов, а серийное - два-три."
     "Это  не  деньги,  -  нетерпеливо  махнул  рукой  миллионер.  -  Ладно,
считайте, что вы меня убедили. Если ты, Марк, при любых затратах, на которые
способна твоя фантазия,  доставишь  туда оборудование и вахтовый поселок для
добычи хоть тонны... чего угодно, но не через пять-десять лет, а  хоть через
год... то мне потом этот твой концентрат сто лет и нахер не нужен... Но пока
надо всем показать, как мне же это выгодно."
     "Вот  подробный  анализ  геологов  и  прогноз  металлургов,"  -  сказал
Радищев.
     "Да это уже все знают, - отмахнулся Пустовых. - Там бы давно все было и
без  нас схвачено, если бы хоть  с Севморпути, хоть от ближайшего  аэропорта
можно  было добраться до месторождения Все экспертизы немедленно  ставили на
Верхней Мархе крест - технически неосуществимо, экономически нерентабельно."
     "А тут - сам комбинат и вахтовый  поселок  можно развернуть  в какие-то
полгода, -  как  мне казалось, добивал  я. - Почти без  вложений в дороги. И
потом годами без дорог, поездов и автомашин, в  любую погоду и в любое время
года  вывозить  оттуда готовую  продукцию и  завозить туда все  необходимое.
Экипажем шагайки из нескольких человек."
     "А трасса  для  шагаек?" -  снизошел до прямого  вопроса у  меня  лично
экономист.
     Но я и  его больше не боялся: "Вы правы! Для  более подробной  разведки
месторождения  надо зафрахтовать вертолеты.  Они же  будут обеспечивать тех,
кто  будет все  это  время  бить тропу.  Я имею в  виду  тщательный выбор  и
подготовку трассы  шагания. По ней следует зараннее устранить  непреодолимые
препятствия направленными  взрывами,  а  также расставить  маяки-отражатели,
связанные с бортовым  компьютером шагайки для точной ориентации  каждого  ее
шага."
     "Если это так, что за чем дело стало? - устало сказал Пустовых. Мне уже
было  ясно,  что его  почему-то  совершенно  не  интересуют ни  комбинат, ни
концентрат, а только шагайка как таковая. - Промышленность готова произвести
сегодня все, что угодно! Что тебе нужно, чтобы шагайка зашагала?"
     "Подробная конструкторская разработка, изготовление и испытание модели,
проектирование  и  производство  головной  шагайки и  аппробация  с  Верхней
Мархой,  после  чего  вы, Вячеслав Иванович  Пустовых,станете первым в  мире
владельцем  твердоопорного  флота   шагающих  судов,   перекрывающих  своими
трассами  всю  Сибирь.  Став владельцем  моего  патента,  вы  технологически
выйдете на мировой рынок и станете строить шагайки для подобных вашей  стран
- Канады и Австралии..."
     "Это все  дело  десятое, -  переглянулся Пустовых  с Радищевым, -  если
шагайка  дошагает  до   места..."   "Дошагает!  -  подмигнул  мне  Александр
Николаевич.  -   Лишь  бы  твой,  Слава,  профессор  не  оказался  очередным
шарлатаном..."
     Какой  профессор? Речь  явно  не обо мне... До какого  такого  места? Я
совершенно перестал что-либо понимать...
     ***
     "Вы  позволите пригласить  вас  ко мне  домой  на "чашечку  водки"?", -
проворковал  экономист, когда мы уже  спускались с  Радищевым  по  роскошной
лестнице дворца-оффиса Пустовых.
     "Я  не  пью  водку  чашками,"  -  буркнул   я  под   смешок  Александра
Николаевича.
     "Тогда  просто  на наш  сибирский чай, - настороженно настаивал Аркадий
Ильич.  - Расскажете нам с женой, что нас  ждет на исторической родине, если
мы решимся последовать вашему примеру. А то мы тут засиделись..."
     "Ну, а я с вами  прощаюсь, - поморщился Радищев. -  Мне родину выбирать
не  приходится.  С деньгами везде  родина,  а без  денег  на  любой родине -
чужбина!"
     "Я уже позвонил Фирочке, - почти умолял меня полезный еврей. - Она ждет
нас с  заливной  рыбкой.  Кстати, можете  меня звать просто  Аркашей.  А  вы
Марик?"
     "Я никто, - пробормотал я. - Простите и попробуйте сами понять, могу ли
я придти на какую-то чашечку к таким, как вы.Прощайте..."
     2.
     "Меня зовут Вадим Анатольевич,  я  главный конструктор этого бюро.  Мне
ваша  шагайка очень  нравится,  но... ведь  это же какой-то паралитик, а  не
машина, - смеялся он. -  Вы сами,  Марк Борисович,  согласились  бы месяцами
ежеминутно дергаться в его корпусе при каждом шаге?"
     "Я уже согласился, - ответил я. - По условиям  контракта я сам,  доктор
Марк  Борисович Арензон,  и  назначен  капитаном  головного  судна.  Что  же
касается обитаемости  машины,  то вот  компенсационная система, а  вот общее
расположение жилых,  бытовых и служебных  помещений в корпусе судна. Это вам
не кабина дальнобойщика." "Ну, знаете ли, эти ваши причиндалы - плавательный
бассейн, сауна, кают-компания, каюты и прочее  обойдется  в копеечку, не так
ли?" "В процентах  от того, что заработает шагайка, это мелочи, - поморщился
я.  -  Меня  гораздо  больше беспокоит  усталостная  прочность  металла  при
разгонах и торможениях циклопических масс."
     "Коль  скоро  шагайку  поручено  проектировать  нам  -  станочникам,  -
отмахнулся Вадим Анатольевич,  - то эти  проблемы решаемы.  Мы  научились не
бояться инерции покоя и движения. Масса  горизонтально-строгального станка с
заготовкой-изделием, как и ускорения при  возвратно-поступательных движениях
его частей соразмеримы с вашими. А вот  ваша система рекуперации энергии нас
просто восхитила! Поздравляю.  Кстати,  а почему вы не  построили  шагайку у
себя  в  Израиле?  Насколько  я знаю, идея  родилась еще в  СССР и, судя  по
видеокассете,  была  принята  у  нас достаточно благожелательно. Неужели  на
Западе  публика  консервативнее?  Тут у меня уже крутятся  наши  военные  из
Владивостока.  Нельзя  ли  им,  мол, вариантик  десантного  шагающего  судна
сварганить?"
     "Шагайка,  - неохотно  ответил  я,  -  и  родилась-то  как  нечто вроде
десантного судна.  Для доставки  грузов  на необорудованный  берег Арктики и
Дальнего Востока."  "И что же?" "И  военные  из  Тихоокеанского  флота  были
знакомы с моим проектом."
     "И что же?" "То ли не убедил, то ли руки не дошли. Я же уехал уже через
год после разработки проекта. А там подоспела ваша  контрреволюция, свобода,
беспредел. Не до новаций."  "Хорошо,  а в  Израиле?  Тамошние военные?  Ведь
Израиль считается во всем мире интеллектуальным титаном."
     "Знаете...  Я  и  в  Израиле избегал особо  ругать Советский Союз,  и в
Сибири  не  намерен  ни  с  кем  обсуждать  свою  страну  и  мою собственную
биографию..."  "Более,  чем понятно. Похвальная  деликатность. Но  мы  можем
спросить  хотя бы,  почему заказчик попросил  разыскать для вас кульман.  Вы
что,  не владеете "автокадом"?" "Увы... Впрочем, моя часть проекта  будет не
подробнее эскизной стадии, а технический и рабочий проекты ваши конструкторы
сами  сделают на компьютере." "Хорошо. Но вы-то  не у кульмана же работали в
своей самой  компьютеризированной стране  в  мире?" "Нет.  Если  уж  вы  так
настаиваете, то  я должен признаться, что все эти годы я в Израиле... вообще
не работал... Во  всяком случае, инженером." "Вы? С вашим букетом уникальных
проектов?" "О мертвых либо хорошо, либо ничего..."
     3.
     Кульман  действительно смотрелся  каким-то мастодонтом  в рабочем  зале
ЦКБ.
     Мне не верилось,  что  я снова работаю, о чем  за многие годы и мечтать
забыл,  что вокруг коллектив, что  я хожу обедать  в столовую,  а не сижу на
солнцепеке с питой,  которую надо успеть  за минуты перерыва затолкать двумя
руками в рот и  запить водой  из горлышка  бутылки, что вокруг  человеческая
речь,  а не дикие  выкрики арабов  и "марокканцев",  что за  двойными рамами
снег,  а глаза не залиты выжигающим потом. Что вокруг жизнь,  а не  ожидание
очередного подвоха...
     Что можно украдкой любоваться женскими лицами и фигурами, а не отводить
глаза... Что начальство вежливо советуется  со мной на "вы", а не орет через
весь раскаленный двор, обращаясь, как к собаке, которую могут в любой момент
выгнать, ничего не заплатив.
     На меня посматривала седая женщина неопределенного возраста в  закрытом
черном  платье.  Она  сидела за  своим  компьютером  прямо  напротив,  и  ее
лишенными  всякого  выражения  прозрачные глаза на бледном  неподвижном лице
казались слепыми или мертвыми.
     Я позволил себе улыбнуться ей. Женщина сморгнула и словно состроила мне
рожу - ее лицо неприятно  сморщилось, верхняя губа задралась  почти до носа,
обнажив  ровные  белые  зубы,  а  мертвые  глаза  вдруг  закатились, оставив
видимыми только белки, а потом судорожно  сузились, прожигая меня бездонными
зрачками.
     Сразу  после  этих  манипуляций  женщина  резко  встала и  стремительно
направилась  к  выходу, судорожно комкая  носовой платок  у покрасневшего от
хлынувших  слез  носа.  Я невольно отметил ее стройную  фигуру, легкую  юную
походку и впервые усомнился, что седая дама - моя ровесница.
     После этого улыбаться ей я не решался.
     Впрочем, мне было не до флирта  и улыбок. Надо было устоять на ногах, а
потому делать свое дело изо всех сил, которых для такого проекта практически
и быть не может у давным-давно не работавшего по специальности человека, тем
более в моем возрасте.
     Ни с кем, кроме начальства, я не разговаривал. После окончания рабочего
дня, вымотанный до предела, я шел в магазин за продуктами к ужину, потом - в
свой номер  в  служебной  гостинице,  где  для командированных  была  кухня,
готовил  себе  горячую пищу и смотрел  по телевизору все  подряд. Гулять  по
скованным морозом улицам меня не тянуло. Сам факт возвращения на  постылую и
давно забытую  родину, как  фиаско моего  "хождения во  еврейство", безмерно
угнетал меня.
     ***
     "У вас свободно? - у "седой девушки" оказался хриплый, словно сорванный
голос. Она напряженно  смотрела на меня сверху, стоя с подносом  в столовой.
Мне оставалось только молча кивнуть. - Приятного аппетита. Меня зовут Ирина.
Можете звать меня просто  Ирой." "Тогда можете меня звать Марк, - неуверенно
протянул я руку,  ощутив  по  ее  ладони, что действительно  сильно ошибся в
начальной оценке ее возраста. - Даже Мариком.  Я, знаете ли..." "Знаю. Мне о
вас уже все рассказали,  - она  так  же странно сморгнула, когда  я невольно
скользнул  глазами  по  ее впечатляющей фигуре,  подчеркнутой  закрытым,  от
ворота до кистей  рук, платьем. - А  вам обо мне еще нет?" "Я вообще избегаю
общения с людьми, насколько это  возможно." "Я навязываю вам свое общество?"
"Если бы это было  так, я бы нашел способ  избавиться." "Еще бы! Будто  я не
вижу,  как вы на  меня  все  время  воровато поглядываете, когда чертите.  Я
седая,  а потому  вы решили, что я  ваша ровесница,  так?  А я вам  в дочери
гожусь."
     "Я  смотрел на вас  потому,  что  вообще  считаю  красоту  естественной
потребностью души.  И  не упускаю возможности любоваться  красивой женщиной,
как, скажем,  цветами, пейзажем, музыкой, живописью... Но  почему вас-то это
так  беспокоит?"  -  с  удивлением  отметил  я, что  она  едвасправляется  с
дыханием.
     "Вы женаты?" "Жена  ушла от меня несколько лет назад." "Почему ушла? Вы
ее обижали?" "Можно сказать и так... -  почему-то понесло  меня.  -  Я не не
смог  даже  участвовать в ее отчаянной борьбе за существование." "И к ому же
она ушла? К миллионеру?" "Миллионеры не женятся на иммигрантках нашего с ней
возраста. Просто нашла себе более удачливого нашего с ней  ровесника." "И вы
смирились?" "Да  я был счастлив, что хоть она  вырвалась  из плена нищеты  и
труда  на износ." "А она?" "Не  знаю. С  тех пор мы ни  разу не виделись. Ни
разу... Я, знаете ли, вообще никогда, никуда  и ни к кому не возвращаюсь. Не
возвращался, - спохватился я,  -  до этого  приезда  в  Сибирь."  "Ваша жена
еврейка?" "Да. Но до  Марьяны  я любил совсем другую женщину,"  - неожиданно
для самого себя почему-то так и не мог остановиться я.
     "Русскую?"  "По отцу. Милейшее создание. Знаете...  Впрочем,  откуда?..
Вас тогда и на свете-то не было, когда была эта песенка: Я помню тот вечер в
долине  зеленой, акации  в  полном  цвету,  -  все  более  удивляясь  своему
поведению, тихонько  запел я.  - Один поцелуй сладковато-соленый и бронзовых
рук теплоту... Мы долго смеялись, мы пели как дети, но больше не встретились
вновь.  Доверчивой  чайке расставила  сети чужая  большая  любовь...  Чайка.
Белокрылая  чайка, черноморская  чайка, моя мечта... Простите, Бога ради..."
"А  почему ей не расставила сети ваша большая любовь?"  "Представьте себе...
летняя севастопольская  душистая  ночь,  ворчание моря, столик  в  береговом
ресторане,  моя  милая обаятельная  чайка  и  я  за столиком, как мы  с вами
сейчас.  Она мне вдруг говорит, что у нее сегодня как раз день рождения. А я
студент...  То есть не просто  нет денег на  подарок, на цветы  хотя  бы,  а
вообще едва-едва до  Москвы добраться и дожить до первой  стипендии. Я ей  и
говорю: единственный подарок, который я могу вам сделать, это моя рука и мое
сердце..." "Поступок! А она что?"  "А она  согласилась." "Мама! - без улыбки
захлопала в ладоши Ира. - Ну и?.." "Оказалось, что она при средствах, гостит
в родительском  доме в  Севастополе и  вообще если и не  богатая,  то вполне
реальная  невеста." "Ну  и что же  вам  помешало? Национальный  вопрос?"  "В
какой-то мере... Началось с того,  что она была прописана в  Иркутске, а я в
Москве. Расписать нас в Севастополе отказались. В Москве я жил в общежитии о
шести койках  в  комнате.  Учиться  еще  год.  Ну  и  началось  хождение  по
бюрократическим мукам. А тут еще  ее русский папа напился и стал мне гадости
говорить. Я, естественно, огрызнулся, а ее еврейская мама  тут же  выступила
по моему поводу,  что,  мол,  ее-то  пьяный  муж проспится, а  вот я, дурак,
никогда... Моя  любимая пыталась нас  всех примирить, но я уже  имел богатый
опыт общения  с  вашей  великой и  нелепой  нацией. Там, где звелся пьяница,
жизни не будет. Проспится, а потом снова налижется и такое натворить успеет,
пока  снова  не  проспится...  Девушка она была милейшая,  добрейшая,  но  в
очередном  скандале...  Короче говоря, я  ушел. Сразу  и  не оглядываясь..."
"Тоже поступок! А она?" "Она была с  характером. За  мной не побежала. Как я
потом узнал, через  полгода  она вышла  за достойного и устроенного человека
лет на десять  старше  ее.  Сейчас  он... вроде  Пустовых. А мне и  подумать
страшно, что моя бедная  чайка могла  выйти за меня, прожить с изобретателем
пару десятков лет и  потом еще и  оказаться на  месте Марьяны в  той же моей
проклятой израильской эпопее. Она была настолько порядочной,  что  при любых
бедах меня бы не бросила. Вот до сих пор и переживала бы  со  мной все ужасы
иммиграции. Для меня же  наблюдать унижения и муки  любимой  женщины было бы
самой страшной пыткой. Так что все устроилось наилучшим образом. Марьяну мне
тоже было  жалко, но это совсем другое дело. А чайка моя без меня живет себе
не  в  чужой, а  в  своей  стране. Если она  и  бывает  в  Изриале,  то  для
разнообразия,  после  Канар, поселившись в  лучшем отеле с видом на  Красное
море..."  "И вы больше никогда  не  виделись?"  "Нет. Я  вскоре  женился  на
Марьяне.  Всю  жизнь  сравнивал  ее с  чайкой и,  пожалуй, не столько любил,
сколько терпел." "А она вас?" "Как видите, тоже терпела до поры до времени."
"Вы  поссорились?"  "Можно   сказать  и  так.  Если  после  эмиграции  жизнь
становится все хуже и хуже, даже любящие супруги подспудно винят друг друга.
А дальше - коса на камень. Любое слово, взгляд, жест некогда даже и любимого
человека   вызывает  только  раздражение,   если   не   бешенство."  "И   вы
возненавидели свою Марьяну?"  "Вовсе  нет! Я ненавидел только самого себя  и
без конца думал о  самоубийстве. Но от таких мыслей  до реальных планов, тем
более до самого, так сказать... акта... К Марьяне же я испытывал не  столько
раздражение,  сколько острую жалость  и  сходил  с ума  от  своего  бессилия
облегчить  ее  жизнь.  Но  от  этого  наши  отношения не становились  лучше.
Совместная  жизнь превратилась в непрерывную пытку.  Единственное спасение -
как можно реже попадаться друг другу на  глаза." "Но вы  же  полюбили  ее за
десятилетия  супружества?"  "В  какой-то  мере. Там происходит... деградация
всего,  включая и более теплые супружеские отношения...  Вот видите, Ирочка,
как вредно  напоить еврея.  Другой через  месяц теплой дружбы  не  наговорит
столько откровенностей, как пьяный Марик после какой-то бутылки-второй пива.
Так что давайте-ка, если не возражаете, поговорим о другом... Так какой узел
шагайки вам поручили?" "Простите меня. Это явызвала  вас на  мучительные для
вас откровения."
     "Прощаю. Тем более, что  уж вы-то  не склонны к откровениям. Или и  вам
хочетсяоблегчить душу и рассказать, почему вы в... тридцать?.."
     "Двадцать шесть. Я седая уже пять лет."
     "Почему? Подождите... Я имею  в виду не ваше прошлое. Почему  не краска
для волос, не парик, наконец?"
     "Мне  нечего  стыдиться.   Не  по  своей   вине  я   несколько  месяцев
былазаложницей  на Кавказе." "У чеченов?"  "Если бы!  Чечены, при всей своей
жестокости,  -  благороднейшие  джигиты  по  сравнению  с  моими  хозяевами.
Наемники- славяне.  Как говорится, ни папы, ни мамы." "Ира, я ведь ни  о чем
не спрашиваю..." "А я ни о чем и не рассказываю. И подсела я к вам совсем не
для взаимных откровений  или  там...  флирта. У меня к вамдело." "Вот как! А
я-то, старый дурак... Слушаю."
     "Не такой уж старый и не такой уж дурак, Марик... Вы сами позволили так
вас  называть,  а  мне  нравится...  звать   такого...  как  мальчишку...  И
разоткровенничались со мной  не зря. Иначе, боюсь, и я бы не решилась. Итак,
о деле. Марик, возьмите меня  в свой экипаж, на  вашу шагайку. Вам  же нужна
там буфетчица, верно?" "Вы  умеете хорошо готовить?" "Я запишусь  на платные
курсы и буду не хуже любой другой. Вы что это?.. Я же в буфетчицы прошусь, а
не в наложницы."
     "Я просто пытаюсь понять, почему вы предпочли седину краске или парику.
И  еще. Я никогда не  беседовал с  женщиной, которая бы  не отвечала на  мою
улыбку.""Еще  бы! Зато увас онаудивительно  профессиональная. На вашу улыбку
просто невозможно не ответить. Такая у инженеров не бывает. Вы... что-то там
продавали в своем Израиле?" "Вы угадали. И не только продавал. Так вот, я не
приму седую буфетчицу. Придется вам покрасить волосы." "Почему?"  "У каждого
капитана  свои  закидоны. Хочу  набрать себе  молодежный экипаж и  подавлять
всехтолько своими сединами." "Ради таких рейсов я обещаю покраситься, хотя и
знаю, что никогда не восстановлю ни цвета моих волос до катастрофы, ни..."
     Не сводя с меня ставших огромными серых глаз, седая девушка вдруг стала
тихо плакать, не вытирая слез, которые текли из глаз и из носа, затекая ей в
рот и капая с подбородка на платье. Она не шевелилась, не вытирала капель, а
в ее  взгляде была  нестерпимая боль.  Я  неуверенно  положил  свою руку  на
ее.Девушка тотчас благодарно сжала мою кисть.
     "Идите на свои курсы, - тихо сказал  я. - Я  принимаю вас в экипаж... в
любом удобном  для вас  виде...  А  пока... Могу  я  вас пригласить  со мной
поужинать после работы?" "Можете. Не все же вам  мною  любоваться в  рабочее
время.  Это  нас с вами отвлекает от  эпохальной  деятельности.  И  потом, я
все-таки не натюрморт, а еще вполне живая женщина."
     Она  сделала судорожную  попытку  улыбнуться, но ее  лицо при  этом так
жутко исказилось,  что я вздрогнул. Ирина лихорадочно достала платок и снова
стала вытирать слезы.
     "Вот видите, - виновато добавила она. - А вы говорите..."
     "Так я жду вас в восемь у ресторана "Ангара"."
     4.
     Я  едва дождался  половины  восьмого.  Хотя, чего может ожидать человек
моего возраста от свидания с такой странной юной дамой?..
     Пока же пришлось выйти из гостиницы на улицу города полузабытой родины.
Свежие  метровой  высоты  сугробы были уже с  пятнами  блевотины.  Навстречу
попадались пьяные,  один  из  которых подозрительно замедлил шаг. За  долгие
годы  эмиграции  я  утратил  иммунитет  и  забыл,  что  с  такими  прохожими
смертельно опасно встречаться глазами. Парень  был со  свежими ссадинами  на
лице  и каплями крови на белом  тулупе. Из-за мехового ворота торчало лезвие
топора.  Мимо  шли закутанные люди, не  обращая  на потенциального убийцу ни
малейшего внимания. Нет,  ничего в сущности не изменилось  на родине за  все
эти годы,  подумал я, впервые окончательно  осознав, что это уже не один  из
моих снов о возвращении, а реальность. Сколько раз мне за эти двенадцать лет
снилось, что  я снова  в  Сибири, где  сном является  Израиль,  и как я  был
счастлив при пробуждении!  И вот он  - сибирский  город наяву, вот он  снег,
дрожащие в мареве огни, пьянь...
     И - мороз!
     Я уже успел забыть, что такое многомесячный сибирский мороз и опасность
от  прохожих.  А  ведь я всю  жизнь  не  терпел все это  точно так  же,  как
возненавидел потом такие же беспощадные израильскую  жару и гвалт, как любое
подавление человека природой или обществом.
     Задыхаясь от казавшегося твердым воздуха, превратившего платок у губ  в
кусок  льда,  я часто моргал заиндевевшими  ресницами на белые мертвые огни.
Вокруг сверкали витрины  нарядных магазинов. Туда  без конца  хотелось зайти
погреться, перевести дух и разлепить смерзшиеся ноздри.
     Чтобы  перебить настроение я  стал вспоминать другой долгий пеший поход
среди  ярких цветов и палящего зноя.  В  тот день началась история шагайки в
Свободном мире,  на Западе,  в  Своей  Стране,  куда я так долго  и страстно
стремился. Ведь именно там, как всем известно, таланту предоставлена зеленая
улица, а заказчики только и ищут перспективные идеи...
     ***
     Второй   месяц  над  Страной,  приютившейся   между  горячим  морем   и
раскаленными пустынями, висел бесконечный невыносимый зной.  Желанное в иных
широтах  солнце  играло  тут роль  палача  всего  живого.  Но  искусственный
растительный мир Израиля этого гнета не чувствовал.
     Роскошный, нарядный, кокетливый  город  в бесконечности яркой  зелени и
цветов плыл вокруг  пожилого человека, бодро шагающего  вверх по серпентину.
Позади  были  пять  километров бетонных  серых  развалин  нижнего города,  а
впереди роскошь города верхнего.
     Полгода  длилась  фантасмогория  сочетания  казалось  бы  естественного
пребывания моей чисто еврейской семьи в Стране с противоестественным от  нее
отчуждением.
     На дверях  кабинетов  были таблички  с именами Шапиро  и Раппопорт.  Но
евреи, к которым  я  совался  было со своей научной биографией, были стократ
недоступнее  Ивановых  и  Петровых  в  только  что  оставленном галуте. И не
столько  из-за  языкового   барьера,  сколько  от  свойственной  нормальному
человеку брезгливости к неприличному поведению.
     Ведь  только  слабоумный  в  возрасте  за  пятьдесят мог здесь  всерьез
претендовать на рабочее место, занимаемое по протекции или после  многих лет
безупречной службы  у  всех  на глазах. Любая  же советская  биография  была
пригодна только для личных мемуаров.
     В то же время на  меня  нельзя было наорать  от всей души и высмеять за
наивную иллюзию нужности Стране, коль скоро она меня официально, на бланке с
гербом,  пригласила и дала свое гражданство. Да и не орали  никогда и ни  на
кого в высоких  кабинетах местной  аристократии. Дураков здесь учили иначе -
выслушивали, веско обещали позвонить, пригласить, рассмотреть, обсудить... И
- не звонили.
     Когда я сам напоминал о себе, перебирая  визитные  карточки, собеседник
был  либо за  границей, либо  на военных сборах,  либо  назревали  очередные
праздники,  после  которых  было  твердо   обещано  меня  пригласить,   либо
израильтянину просто было некогда именно в момент звонка. И - все до единого
- снова обещали непременно позвонить. И - ни один - так и не позвонил!
     Обещание человека  такого круга позвонить означало в галуте обязанность
хотя бы  отказать. Трудно  было  поверить, что поголовная непорядочность тут
норма, что  дело  чести обитателей  кабинетов -  забыть  об обещании, данном
безвредному или бесполезному человеку.  Да  и какие, к  дьяволу, могут  быть
обязательства  перед  инфантильным  идиотом?..  Это  мне  злорадно  пояснили
немногочисленные "наши",  которые вечно  святее  любого  титульного -  что в
России,  что в  Израиле.  Вот  уж кто  не преминул  поизголяться,  подспудно
осознавая свою  жалкую роль пигмея, создавшего за всю  жизно в  науке только
скромный счет в  банке для  своей  семьи. Как не пнуть обладателя творческой
биографии с открытием пятого в истории человечества способа сообщений... Эти
даже  не оставляли  визитки и не обещали  позвонить. После  беседы  с  таким
соплеменником оставался  только достаточно  знакомый и  удивительно  стойкий
запах нечистот.
     Перебирать  визитки  и обивать пороги в таком обществе, как  дегустация
дерьма. В  этом деле  тоже  можно стать  с годами специалистом...  Только  -
зачем?
     Я согласился  на  интервью в  Еврейском техническом университете только
потому, что профессор не был израильтянином.
     Автобус  мне  был не  по  карману. Люди, у которых я спрашивал  дорогу,
неизменно отмечали, что это еще очень, очень далеко и высоко, объясняли, где
ближайшая остановка. Приглядевшись, они даже предлагали деньги на билет...
     Когда  появились утопающие  в  альпийских лесах  кампусы  университета,
потоки  роскошных  машин  и   велосипедисты-студенты,  чужой   рай  приобрел
нестерпимую на фоне моего мрачного настроения красоту. Это был в чистом виде
Свободный мир, каким он представлялся по фильмам и журналам.
     И этот мир  был совершенно  свободен  от  научных  услуг  доктора Марка
Арензона.  В  нем  с лихвой  хватало других  докторов. Тем  более  -  других
арензонов.
     Энергичный  молодой  бородач-координатор,  однако,  увидев  изображения
шагайки, даже  приткрыл рот от  детского  изумления.  И тут же стал  звонить
куда-то на  своем  марсианском языке, в  котором  я  после  четырех  месяцев
ульпана улавливал разве что ле и кен - нет и да.
     "Вы говорите  по-английски?  -  быстро спросил  чиновник прикрыв трубку
рукой. - Кен. Ху медабер - да, он говорит."
     "Простите, - приготовился я немедленно отправиться обратно, утешая себя
тем, что под гору  шагать будет легче. - Вы  же мне по телефону сказали, что
этот профессор -  американец.  А говорите с  ним на  иврите."  "Американский
профессор,  но  израильтянин. Он  хочет ознакомиться с  вашим проектом. Ваша
шагайка, - с удовольствием произнес координатор звучное ласковое слово,  - в
сфере  интересов профессора  Рафи Штугарта. Постарайтесь произвезти  на него
впечатление. Он очень умный и тактичный человек."
     Еврейский  джентельмен  был  невысокого  роста,  в   кипе,   непривычно
застенчив, в  отличие от  гордящихся  своей решительностью  мощных волосатых
мужчин, чьи  визитные карточки  я недавно выкинул в мусорный бак. "Рафи,"  -
подал  он  руку  и  тут же  впился глазами  в нарисованные  от руки эскизы и
авторские свидетельства с гербом империи зла.
     "Простите, - обратился он по-английски к координатору, - но где же хотя
бы какой-то проект с расчетами и чертежами?" "У него украли все документы, -
мой  покровитель,  недоверчиво  поглядывал  на  меня.  -  В Советском  Союзе
появились  посреднические   конторы,  предлагающие  услуги  по   нелегальной
переправке проектов в Израиль."
     "Нелегальной?  -  удивился  американец  в   кипе.  -  А  почему  же  не
дипломатической почтой, как обычно,  из  посольства  по адресу  автора?" "Он
тогда об этом канале не знал и был запуган слежкой кей джи би."  "Отлично, -
кивнул профессор  Рафи.  - А что  говорят эти посредники здесь,  в Израиле?"
"Что ничего не принимали и не получали."  "То есть имеющиеся  у вас телефоны
здесь отвечают? И это такие же репатрианты, как и вы?"
     "Конечно, - ответил я. - Но что толку?"
     "А проект, по вашему мнению, имеет военное применение?"
     "Шагайка не нуждается в дорогах, а террористы не могут заминировать всю
пустыню.  Кроме  того,  она  вытаптывает  один  процент  своей  тени,  а  не
двадцать-сорок,  как  колесная  или гусеничная машина,  а потому вероятность
наступить  на мину... И ее  проходимость на порядок  лучше, и удельная  тяга
такая же, как у лошади, способной вытащить из грязи  грузовик с двигателем в
сто лошадиных сил  только потому, что копыта не  буксуют... Кроме того,  при
уличных боях для нее практически не существует баррикад."
     "Минуту! -  Штугарт стал  говорить  с кем-то  по телефону на иврите.  -
Номера  их телефонов, скорее! Да,  да. Ваш домашний телефон, доктор Арензон?
Отлично. Сегодня ваш проект будет у вас, а завтра в это же время я жду вас с
ним здесь же. Нам нужны шагающие бронемашины." "Америке?" "Израилю!"
     "Я не  хочу выглядеть  мистификатором, доктор Штугарт, -  сказал я. - У
нас  речь  шла  о  скоростях  не  более  пяти  километров  в  час,  так  как
гидравлика..."
     "Это уже наша с вами общая  забота сделать из этих пяти сорок и выше. Я
уже вижу, чем заменить вашу гидравлику. С опорой на мировую индустрию вместо
советской мы сделаем  совершенно иную... ша-хай-ку, так?  Главное,  получить
под проект деньги от армии! Чтобы я мог вас взять на работу, не рабочим, как
я  вас  оформляю  прямо  сегодня  на  полторы  тысячи  шекелей  в  месяц,  а
исследователем.  Готовьтесь к встрече с  военными. Это танкисты с постоянным
боевым опытом. Удачи. И ждите звонка от ваших обидчиков."
     Ошеломленный  неожиданным успехом, я тут же  раскошелился на автобус до
дома.  А  там  меня встретила,  сияя от  счастья огромными  черными глазами,
верная  супруга   преуспевавшего  каких-то  полгода  назад  ученого  Марьяна
Арензон.  Она с порога сказала,  что звонил тот самый  Юра, что недавно меня
облаял по телефону, и, плача в трубку, уверил, что отослал проект нарочным.
     Как  во сне,  появился  шустрый  парень в  каске, вручил пакет, получил
расписку и умчался на  своем мотоцикле. Проект был в отличном состоянии.  Не
было только титульного листа с фамилиями авторов...
     А я уже устроился за колченогим  с помойки  столом, создавая  эскиз  за
эскизом.
     ***
     "Совсем  другое  дело,  -  пролистывал   проект  профессор,  беспомощно
вглядываясь в непостижимую кириллицу. - Можно показать заказчику. А это что?
Вот  как! А это? Ого,  я смотрю  вы не теряли  времени даром. А вот  тут мои
соображения..."
     ***
     "Фантастик!  -  повторял  удивительно  молодой  генерал-танкист   -   в
солдатской форме, без пуза, набрякшей рожи и лампас. - Так можно, поднявшись
на ногах патрульной шагайки заглянуть в окно, а то и на  крышу и перешагнуть
через завалы в переулке?  Даже переступить через горящую автопокрышку, о чем
мы на наших джипах и думать не смеем?"
     "И  перешагнуть через  двухметровый забор, канаву трехметровой ширины и
любой глубины. И десант высадить через нижний люк под прикрытием брони, а не
на виду у их снайперов,  - ликовал профессор  Штугарт.  -  И не  буксовать в
песке,    представляя    мишень   до   прибытия   помощи.   Колесно-шагающий
бронетранспортер  может  примчаться  к  препятствию,  относительно  медленно
преодолеть его  на ногах и  ехать  дальше  с  обычной для современных  машин
скоростью."
     "Мне  тоже нравится,  -  резюмировал на иврите  второй генерал, ласково
поглядывая на меня. - Очень свежая  идея. Плохо только одно: под нее никогда
никто и шекеля не даст!"
     "Что  он сказал?  -  я увидел,  как  вытянулось лицо профессора.  - Ему
понравилась моя шагайка?"
     Профессор  и оба генерала  страстно загалдели, перебивая  друг  друга и
размахивая руками.
     Потом танкисты  стали прощаться, крепко  по-мужски пожимая  мне руку  и
глядя  на  меня  с  уже   привычным  сочувствием.  Именно  так  воспринимает
нормальный человек психически больного, из всей силы стремящегося  показать,
что он здоров.
     "Мы живем  в  мире  капитализма, доктор,  - грустно  сказал  профессор,
провожая меня до  двери. - Есть деньги на исследования - есть работа.  А нет
инвестиций... Я напишу вам самую хорошую рекомендацию. Успехов вам..."
     ***
     "Сколько  вы  проработали  в  университете?"  -   торопливо  спрашивала
служащая лишкат-аводы - биржи труда.
     "Два месяца. Меня уволили потому, что не нашлось денег на проект."
     "Понятно.  А что  вы  еще умеете  делать,  кроме?..Понятно.  Отмечаться
будете у меня  же раз в неделю  вот в эти  часы. Конечно,  конечно, мы будем
искать  вам место. Разумеется, по  специальности,  это же наша работа, но...
столько людей...  и у вас такой  возраст, что...  Ищите и сами, если  хотите
хоть кем-нибудь работать..."
     ***
     "Меня  тоже  привлекает доктор  Арензон,"  -  профессор  Тедди  Миндлин
выслушал  специально  приехавшего  в Иерусалим на  мое  интервью  профессора
Штугарта.
     "Без  вашей  рекомендации,  -  в  порыве благодарности  обратился  я  к
американцу,  -  никто   бы  не  решился..."  "Ложил  я  с  прибором  на  все
рекомендации,  -  в  своей  раздражающей  ватичной   манере  простого  парня
обратился ко мне Тедди по-русски и  добавил по-английски: -  Я сказал,  что,
когда мне надо  избавиться от нерадивого  сотрудника,  то  я ему пишу  самую
лучшую рекомендацию..."
     Американец Рафи  игриво закивал.  Я  только  переводил взгляд  с одного
небожителя  на другого.  И поймал себя  на  мысли, как  бы ласково  принимал
любого из них на работу я самгода полтора назад...
     "Мое  жизненное правило - подставить любому плечо даже там, где мне это
явно не  выгодно, - говорил  мне  Тедди, когда  Рафи ушел. - Из твоих,Марик,
прожектов  скорее всего  нихера не  получится. Но  я тебе  сделаю  стипендию
Шапиро, чтобы твоя семья могла просуществовать год-два. Это максимум, на что
ты  можешь  рассчитывать  в Стране. Любому другому я бы  посоветовал  заодно
окончить  курсы  гидов  или  что-то  другое для  того,  чтобы  хоть когда-то
вписаться в Израиль, но не тебе. Ты безнадежен."
     Он  кивнул  на мой раскрытый  новенький  дипломат, купленный с  "первой
получки" у доктора Штугарта, где поверх схем и чертежей лежала газета  "Наша
страна", и продолжал в том же покровительственно-дружеском тоне:
     "Человек, который читает в автобусе русскоязычную  прессу, а не учебник
иврита или  англита,  в Израиле обречен на полный  провал.  Не хмурься.  Все
имеет  свою цену. За все надо ее платить. Ответственный человек  заботится о
своей семье и  о реальном будущем,  а безответственный идеалист весь в своем
прошлом,  которое  пытается перенести  в будущее.  Пойми,  у тебя нет  здесь
прошлого! Тебя тут никто как специалиста не знает. Ни для кого ни  одно твое
слово ничего не значит. А для того, чтобы создавать свой авторитет заново, с
нуля,  у тебя  уже нет отпущенных тебе Создателем  лет.  И языка. Чтобы тебя
услышали, надо излагать свои мысли внятно. Ни один переводчик, будь то я или
специально нанятый для тебя профессионал,  не сумеет донести до  инвестора и
тени твоих идей. Поэтому ты либо учишь языки,  либо переходишь на пособие по
прожиточному минимуму - и всю оставшуюся жизнь  будешь читаешь русскоязычную
прессу и  слушать  ваше  местечковое  радио.  А  по нему  тебе  с  рыдающими
интонациями будут излагать убогие мысли таких же неудачников, как ты  сам. Я
готов продержать тебя на своих руках ровно столько, сколько мне  удастся, но
не няньчить всю жизнь своего ровесника, не желающего вписаться в добровольно
избранный новый мир! А пока вот тебе перевод  договора между нами на русский
язык,  так  как  английского  ты тоже не  знаешь  и, -  он  снова  кивнул на
дипломат,  - никогда знать и не  будешь. Мне остается только посочувствовать
твоей семье. Двадцать лет назад,  когда я приехал в Израиль,  среди нас было
немало  талантливых  людей,  подобных  тебе. Они  больше надеялись  на  свой
советский научный багаж,  чем на  умение  жить  среди  реальных  евреев,  не
склонных, в отличие от русских, верить ни одной чужой идее."
     "Тебя же я убедил..."
     "Меня?  Твоим уебищем?  Ты  с  ума сошел!  Просто  твоя идея  не  такая
зажеванная,  как другие.  Тут  можно  поискать нишу.  А в то, что это  говно
способно двигаться, я не поверю даже, если увижу собственными глазами. Кроме
того, я биолог, а не инженер. Я в такой  срани вообще нихуя не понимаю... Ты
что?"
     "Ничего...  Столько мата... от  доктора наук, ленинградца..." "Марик, я
уже двадцать лет не говорю по-русски и не считаю этот  язык нужным для любой
профессии. Он пригоден только для застольной беседы,  а потому в нем столько
вот этой звонкой  лексики.  Когда... если ты  послушаешь меня  и  заговоришь
по-человечески,  то  поймешь,  что  по-русски можно  выражаться  как  угодно
грязно. Этот язык ни  от чего хуже  быть уже не может! Мне  пришлось столько
пережить до  отъезда  и при оформлении, что я  на всю жизнь сохранил к своей
так  называемой родине  только низкие  чувства.  Что  не  помешало  мне, как
видишь,  сохранить  ленинградский  диалект  русского   языка  и  не   мешает
бескорыстно  опекать  таких,  как ты. Вас  надо  беречь, занести  в  Красную
книгу..."
     "Зачем  же договор,  если  ты  не  веришь  в успех нашего общего  дела,
Тедди?" -  спросил я, весь дрожа. "Что делать? Я тоже не без  странностей. Я
не могу не помогать людям. Без меня ты просто пропадешь. Ты прочел договор?"
"Зачем? Я тебе  верю.  Я все  равно ничего  не понимаю в местных реалиях.  Я
уверен, что ты  меня не подведешь..." "Ну, и умничка. Сейчас мы едем к моему
адвокату, ты  там все  подписываешь и  начинаешь работать..." "Так  ты  хоть
немного веришь в шагайку?" "Заладил - верю, не верю... Я верю только в чеки,
выписанные на мое имя. Чем больше проставленная там сумма, тем больше я верю
в любую идею,  породившую этот чек. Когда  твоя шагайка подарит  мне чек, на
котором написано хотя бы "один доллар", я тебе поверю. Ровно на один доллар.
А пока, повторяю, ты имеешь дело с таким же  идиотом-альтруистом, как ты сам
идиот-изобретатель  этого дурацкого  агрегата...  Но в  мире  не  перевелись
дураки и  кроме  нас  двоих.  Попробуй  их  убедить дать на  шагайку деньги.
Убедишь - я тебе положу зарплату.  А не убедишь - живи пока  минимум год  на
стипендию Шапиро. Ты все понял? Тогда, не теряя времени, к адвокату."
     ***
     "И это ты подписал?! - кричал на иврите "доброволец" Эвен - импозантный
старик-сабра - уроженец Израиля.  Такие пенсионеры нашли себя в  первые годы
массовой иммиграции евреев из  Союза в деле бескорыстной им помощи и  защиты
от неизбежных стрессов. - Ты не читал этот текст на иврите?" "Откуда?  Ты же
видишь,  как  он говорит, - едва успевала переводить старушка-соседка, почти
забывшая  русский, выученный некогда в  польской  школе. - Он был ознакомлен
только с переводом." "Твой  "благодетель"  - диктатор! - бушевал мар Эвен. -
Явсю  жизнь искал и находил воду в пустыне. Я умею отличать чистый  источник
от грязи. Это самый грабительский документ, который я когда-либо видел. Тебе
следует его немедленно расторгнуть. Я сам поеду с тобой к адвокату Миндлина,
который, естественно,  с ним заодно!" "Но  на  что  я буду  жить?" "Проживем
как-нибудь, - кричала Марьяна. - Лучше умереть с голоду, чем дарить все твое
интеллектуальное имущество этому проходимцу!" "Он не жулик, - отбивался я. -
Он человек  нашего  круга, бывший ленинградский,  а ныне видный  израильский
ученый-биолог, профессор. Наверное, иначе составить  такой  документ было бы
просто  невозможно..." "Я  тоже кое-что  понимаю в  израильских  реалиях,  -
горячо возражал  Эвен.  - Поэтому  я  -  защитник  "русских". Этот  договор-
элементарный грабеж!" "Прости, мар Эвен, но я не стану ничего расторгать..."
"Пойми,  тебя просто ограбили." "Мне будут минимум  год платить зарплату.  Я
придумаю за это время десяток шагаек!" "По договору все, что ты уже придумал
и  когда-либо   придумаешь,  принадлежит  Миндлину..."   "С  моей  долей  от
полученных  прибылей  от реализации  проектов, верно?"  "...если  реализация
будет. А это теперь от тебя никак не зависит. Только от Миндлина. А человек,
составивший такой договор,  всегда найдет способ тебя обойти и при внедрении
твоих проектов!" "Вы  говорите о будущем,  - возражал я, - а  жить мне не на
что сегодня,  сейчас. Мы на дне. Как бы  ни сложилась моя  судьба, как бы ни
поступил со  мной Тедди в будущем, никому, ни одному  человеку  в Израиле, я
никогда не буду так благодарен, как этому диктатору!.." "Ты убьешь его душу,
-  едва перевела  полька  непонятную  мысль Эвена. - Как только Тедди  тебя,
честного и доверчивого, обманет и ограбит, он же тебя же так возненавидит...
А от этого  до  гибели души обманщика один шаг.  Тебе следует  спасти его  и
расторгнуть  договор!"  "Если  это так, - резонно заметила Марьяна, - то нам
следует,  напротив,  договор  сохранить.  Еще нехватало!  О  душе  мошенника
заботиться..." "Убивая чужую душу, - гнул  свое честный  сабра, - невозможно
сохранить свою..."
     "Душа  вторична,  -  с восхищавшим  меня  тогда  восторженным  цинизмом
возразил я, -  когда речь идет  о средствах  к существованию! Сегодня мне на
все  плевать,  кроме  заработка   достойным  трудом.  Можно  подумать,   что
бесчисленные проходимцы заботятся о каких-то душах. А наличных у них сколько
угодно!" "Их  власть и благополучие  только кажущиеся, - возражал Эвен. - На
самом деле души грешников уже на земле не знают покоя. Им всегда страшно..."
     5.
     Страшно стало  мне,  когда я  увидел, с  кем  ждет  меня Ира  у  дверей
ресторана.
     Вкрадчивая сдержанность плотного молодого незнакомца, его настороженный
жестокий взгляд и плавные движения сразу оживили опасения,  которые вроде бы
пока  не  оправдались в Сибири  - мафия,  бандитизм, похищения... Да еще эта
седая девушка с ним рядом со своими мертвыми глазами и трагической судьбой!
     "Анатолий, - парализовал меня зловещим оскалом грозный малый.  С  такой
милой  улыбочкой  его экранные двойники не  спеша  приковывают свою жертву к
батарее наручниками  перед тем, как  воткнуть нож в ее шею. - Коль  скоро вы
уже  приняли под свое крыло  Ирочку, Марк  Борисович, то она  позволила себе
рекомендовать вам в экипаж вашей шагайки и меня."
     "С Толей  мы знакомы еще с Кавказа, - лицо Ирины словно каменело, когда
она произносила зловещее слово. - Именно он и сплавил моих мучителей вниз по
Тереку."
     "Как это... сплавил?"
     "Без плота, - шевельнул крутыми плечами  супермен. -  До сих пор где-то
там в ущельях колотятся. Форель обожает такое лакомство..."
     ***
     "Вы  механик,  Толя?" -  невольно  поперхнулся  я,  ежась  под  тяжелым
взглядом жуткого собеседника. Мы как раз уселись за стол и пропустили первую
- за знакомство, когда он как-то по-особенному повернулся ко мне.
     "Механик я  самый  обыкновенный. Как  любой танкист. А  вот единоборец,
снайпер и пулеметчик..." "Мы собираемся  шагать не  по  Тереку. С кем нам  в
этих  местах   единоборствовать?"   "Вы   повезете   груз."  "Кому-то  нужны
пятисоттонные  модули  или рудный  концентрат?"  "Вы что,  действительно  не
знаете, зачем Пустовых нужна Верхняя Марха?"
     "Если  вы  имеете в  виду  золото, то  его во  всем мире отправляют  по
воздуху. Пригонят вертолет. Пустовых сказал, что безопасность перевозок..."
     "Вертолеты  умеют  не только  высоко летать, но  и низко  падать. Из-за
погоды,  например. Во всяком случае, на нее списать аварию легче, чем, когда
имеешь  дело с  шагайкой. А  места там словно специально  созданы для  таких
нештатных  вроде  бы  ситуаций.  Не  просто  дикие,  как  и  девять  десятых
территории Сибири. Хорошо, поясняю. Есть полюс холода, есть магнитный полюс,
а есть полюс мистики. Я уверен, что такой олигарх, как Пустовых, это знает и
никогда  не  доверит  миллионы  зыбкой  воздушной стихии.  Он происходит  из
династии сибирских промышленников царского разлива.  Его  предки  сюда еще с
Ермаком пришли. И  он  не зря  ставит на вашу абсолютно всепогодную шагайку,
которая не  может ни упасть, как любое воздушное судно, ни сесть на мель как
речное или утонуть как морское. Поэтому груз будет на вашем борту,  капитан.
И, при любой конспирации, информация о рейсе с этим грузом будет куплена кем
надо. Вот почему на том же борту должны быть мы с Никитой."
     "В пору моей  молодости, -  неуверенно улыбнулся я,  -  был такой фильм
"Путешествие  будет  опасным." Это  вы  нам и пророчите?" "Я не пророк,  я -
рейнджер, профи. Гарантирую. Никаким спецслужбам не по  зубам контролировать
все тринадцать миллионов квадратных километров Сибири!  Уверен, что Пустовых
это тоже понимает."
     "Толя и Никита работают в частной охранной фирме, - подала голос Ира. -
Без них в рейс вообще выходить нечего."
     "Хорошо.   Я   постараюсь  организовать  вашу   встречу   с  Вячеславом
Ивановичем. С  моей  стороны  возражений  нет, Толя. А... Никита -  под вашу
ответственность." "Спасибо.  Не  смею далее  навязывать вам  свое  общество.
Ирочка, спасибо за поручительство. До свидания, господа."
     6.
     "Да  нет, при чем тут разница в возрасте? Все  естественно, Марик... Ты
мужчина. Я женщина,  - говорила Ира,  наглухо задергивая шторы.  -  Просто у
каждой свои причуды... Наши интимные отношения  от  начала и до конца  будут
происходить  только  в полной  темноте.  Если  тебя  это  не  устраивает, до
свиданья. Ищи себе другую. А мы сохраним дружеские служебные отношения "
     ***
     "Времени у них было более, чем  достаточно,  -  тихо говорила Ира. -  И
других развлечений не было. Насиловать меня надоело, стали просто мучить кто
во  что  горазд...  Как наказание после  каждой  моей попытки  побега. Вот и
оставили  на мне  следы на всю жизнь."  "Дикари какие-то!"  "Что ты! Эстеты.
Бывшие студенты. Даже  и  не наркоманы,  даже и пили  не по-черному. Ко  мне
неизменно  обращались на "вы"..." "Зверье!.." "Да ты что! Ни одному зверю  и
на ум такое не придет. Ни одна кошка с мышкой так не играет, как со мной эти
подонки..."
     "А  потом?"  "Потом   на  берлогу,  откуда  они  выходили  на  промысел
контрабанды оружия, случайно выполз Толик. Потерял сознание у нашего порога.
Тоже весь  израненный, после побега из плена у чеченов. Мои хозяева решили и
с ним поразвлечься. И - доразвлекались..."
     "Как же он, раненый, с ними справился?" "Так это же Толик! Я не зря его
сразу  к тебе привела.  И Никита ничуть  не хуже.  Только почти немой  после
Кавказа. Даже  Толя не  знает, что с ним  там  происходило. А я, по-моему, и
голоса его  никогда не слышала. Но попадает точно в цель даже с  завязанными
глазами  - на звук. Так что отнюдь не глухой." "Можно  еще вопрос? Почему ты
сама так хочешь  в этот рейс?"  "Да потому, что  путешествие будет опасным!"
"Жажда  приключений?  После всего..."  "Ты  прав -  жутких  приключений было
столько, что до конца жизни... Жажда мести!" "Кому?" "Игорю  Гударову." "Это
он тебя... изуродовал." "Нет. Уродовал меня другой. Но идея была Гударова. И
он  не упустил  ни  минуты  понаблюдать  за... процессом."  "А  при  чем тут
шагайка?" "Толе стало известно, что Игорь  знает о нашем рейсе и уже здесь."
"Тогда надо просто заявить в органы безопасности!" "Нет. Не надо. Во-первых,
нет никакой гарантии,  что  там  не  внедрен  их  человек.  Но  главное надо
организовать именно мою с ним  встречу.  Иначе,  в лучшем  случае, он  умрет
не от моей руки! Теперь тебе все понятно?" "Да уж, куда понятнее... А
если он не нападет на  шагайку?"  "Игорь Гударов знает об ее истинном грузе.
Он просто  не может не  напасть на нас." "Тогда надо  взять побольше охраны.
Есть  три  пассажирские  каюты  и..."  "Тогда  он  не  нападет  так,   чтобы
подставиться." "То есть..."  "Надо, чтобы в рейс пошли Толя, Никита, ты и я.
И все."
     7.
     "Я думал ты мне грузовик проектируешь, а вижу какой-то танк. Ты  ничего
не перепутал, Марк? Ты уже не в Израиле. Ты в Сибири. У нас с каждым соседом
мирный договор  на сто лет подписан.  Даже с  корейцами  и китайцами. С  кем
воевать-то собрались, любезнейший?  Да еще в такой  секретной обстановке. Не
можешь без своего милитаризма?"
     "Он тебе все объяснит.  Давай Толя." "Всухую?" "Вот это сибиряк! А то у
нас в ресторане какой-то... еврейский разговор получается..."
     "Слава, Марик обидится..." - глухо и хрипло сказала Ира.
     "Марк? Ты действительно такие замечания принимаешь близко к сердцу?"
     "После эмиграции я столько слышал обидного в мой адрес, как "русского",
что русский антисемитизм успел  подзабыть..." "В Сибири, если  хочешь знать,
никогда не  было..." "Ври  кому другому, -  по-еврейски быстро опьянел  я. -
Антисемитизм   в   СССР   легализовался   в  восьмидесятые   годы  именно  в
Новосибирске! Где впервые закричали,  что жиды споили русских и довели их до
деградации?""Марик, а израильтянам русские чем не угодили? - уже захмелела и
Ира. - Почему вас, даже и не приняв за своих, стали угнетать?" "Во-первых, я
не говорил, что нас угнетали. Не любили, если точнее. И потом, мы жеприехали
из СССР, а тот издавна был на  стороне наших смертельных врагов - арабов. Но
мои претензии к историческойродине  не связаны с настроением, как говорится,
улицы.  Негативным было отношение  ко  мне,  как к  специалисту, призванному
повысить  обороноспособность своей  новой родины!  А я вам рассказывал,  как
встретили мою шагайку. И  все мои прочие  проекты. И проекты других  евреев.
Наша армия была сильнее всех арабских вместе взятых, это всем было известно!
А надо было быть сильнее всех, кто встал на сторону арабов. Чтобы не бояться
никого в мире...  Хорошо мне там было или плохо, но я жил в чистой, теплой и
благоустроенной стране, где можно было ночью безопасно гулять по улицам и не
опасаться   встречных  групп   молодых  людей.  А   потом   началась   эпоха
постсионизма. Арабам  передали Храмовую  гору,  изменили израильский гимн  и
флаг.  Из  учебников  истории  убрали  даже  период  еврейского  подполья  и
восстание в  Варшавском гетто. Новые учебники сначала подчеркивали  арабскую
правоту, а потом и нацистскую... После превращения  еврейского государства в
государство  для  всех граждан,  включая  бесчисленных  истинных  и  минимых
арабских  беженцев, стирания "зеленой черты"  Израиль  стал вторым Гарлемом,
где боишься каждого  встречного чернокожего. В наши уютные  и  спокойные  до
того  города  в поисках  вожделенной красивой  западной жизни  хлынули сотни
тысяч  поголовно  безработных  палестинцев  и  претендентов   в  палестинцы.
Поскольку  прогнозы  о  процветании Нового  Ближнего  востока ни  на чем  не
базировались, а капиталы и делатели чуть не все немедленно слиняли, то и без
того немногочисленных рабочих мест в общей  для  евреев  и арабов  Палестине
стало не "вдесятеро больше",  а втрое меньше. Арабы стали промышлять разбоем
и  грабежами."  "Неужели ваша такая умная нация не могла  это предвидеть?  -
спросил Пустовых. - Ведь все решалось  на свободных выборах?"  "Все решалось
под  мощнейшим внешним  давлением. Так что Палестинская Федерация  появилась
вместо  Израиля, в том  числе, и  потому,  что  страна  не  была  достаточно
вооружена.  Израильские   протекционисты   на  всех  уровнях  скормили  наши
еврейские мозги всякой дряни... А сами брызнули из Страны, как  блохи с тела
околевшего котенка, как только она стала опасной и невыгодной."
     "А пресса? - налил всем собеседникам Пустовых. - Ты же мог поднять хай,
что,  мол, отечество в опасности, а  твоим шагающим танкам ретрограды разные
ходу не дают. Мобилизовать, так сказать, общественность..."
     "Да я весь изорался на  эту  тему! Против меня даже  держали специально
нанятого борзописца,  который  по  своей  бездарности  слизывал у меня  даже
заголовки."  "Он что, не понимал, что действует против себя и  своей семьи?"
"Амбиция вместо  логики  - такое  же наследственное психическое  заболевание
евреев,  как  русский  антисемитизм.  Неизлечимо даже  при смешанных браках.
Скормленным  мозгам,  вроде   моего,  уже  все  вокруг   казалось  чуждым  и
враждебным. Только потом до меня дошло, что  мне  враждебно на самом деле...
Вот  мы  и потеряли даже то малое, чем располагали." "А арабы  довольны?" "В
том-то и дело, что нет! Все эти "беженцы" прибежали в богатую, вроде Америки
или Канады страну, а она становилась на глазах все беднее. Арабы поумнее тут
же вернулись "в страны рассеяния". Как  и более-менее благоустроенные евреи.
Я думаю, что у Федерации есть только одно будущее - это прошлое Палестины до
еврейского восхождения. Пустыня. Никому не нужная и не интересная, покинутая
и теми, кто превратил ее в цветущий сад, и теми, кто этот сад в конце концов
затоптал..."
     "Марик, а  чем  тебе  тут,  с  нами, плохо?" - ластилась  ко мне "седая
девушка", корча свои "улыбки". От этих ее гримас и хриплого голоса мне вдруг
стало так жутко, что захотелось поскорее уйти куда подальше и никого из этих
собутыльников в  жизни больше никогда не  видеть...  Обсуждение  драмы моего
идиотского  народа  в  такой  среде  было сродни излиянию  семейных  проблем
прохожим на улице.
     "Женщина  права, -  потное  красное лицо Пустовых особенно  действовало
мнена нервы. - Интереснейшую работу тебе дали. Капитаном сделали. Нафиг тебе
эти евреи вместе с их страной?"
     "Как ни странно, друзья... - ударила меня вдруг изнутри теплая волна. -
Вот там  и  жара полгода такая, что жить  не хочется...  И природа  вроде бы
бедная. Куда  ей до моего родного Приморья  или вашего Байкала! И хамсины, и
проходимцев полно, и рожи  противные, куда ни  глянь, а...  я только  там, в
отринувшем меня  крохотном и нелепом Израиле, почему-то чувствовал  себя  на
Родине!  Все время просто очень хотелось жить!  Жить не давали,  а  где-то в
глубине души я  был счастлив,  что дома.  Словно век прожил  среди  камней и
холмов... которые... которые уже никогда... никогда... - к своему стыду и  к
общему изумлению вдруг горько заплакал  я, по-детски шмыгая  носом и вытирая
салфеткой  заеденную  бороду.  -  Все там меня  со всех  сторон били по  чем
попало,  все раздражало,  а...  нигде я бы не  хотел... жить,  кроме  как  в
независимом Израиле среди своих непутевых  соплеменников... Вот... Говорил я
вам,  что поить  такого  еврея как я нельзя?..  Теперь вам самим за  меня  и
стыдно..."
     "Ничего никому  не стыдно, - вытирал мне нос своим платком Пустовых.  -
Нет ничего на свете чище пьяной слезы, Марик."
     "Независимом! - закивал профессиональный воин Толя. - Как бы не так! Ты
думаешь, арабы  утешатся тем,  что  вы  поставили во главе  общей  страны их
лидера, оставив за белыми экономические рычаги, как до того эти черномазые в
Южной Африке? Да,  вашей Федерации больше не грозит внешний враг. Она теперь
может запросто долбануть всей вашей мощью по любому Ираку, и  никто в мире и
пальцем не шевельнет. Только чтоб эта  публика с замотанными мордами приняла
вас,  евреев,навеки  согражданами,  чтоб  они да стали  кому-то покладистыми
соседями?  Как бы  не так! Палестинцы сродни  нашим вахабитам. Такому волку,
как  ты его ни корми, можно верить  только, когда он  уже и  лапами перестал
дрыгать. Чем  дольше  они  живут  на  земле, тем сильнее  наглеют. Ваши тоже
озвереют и... все сначала!"
     "Ты прав! И так было всегда! В Хевроне евреи веками жили с арабами душа
в душу. А в 1929  году, как только  англичане,  в отличие от турок, ослабили
поводок,  арабы  всех  евреев  до единого  вырезали!  Наши верят  договорам,
сколько бы арабы их ни нарушали. Нет народа добрее евреев. Во всяком случае,
там, где  дело  касается  не  своих...  И ни  одному  народу его  доброта не
приносила столько  зла..." "Да какой же из тебя антисемит, Марик? - смеялась
Ира. - Это я зря придумала: вот, мол, из еврея в Израиле антисемита сделали.
А  ты,  оказывается,  такой   патриот  своей  нации,   что  нам  всем  впору
позавидовать." "Да ты что! -  продолжал  я  плакать  и сморкаться. - Да я  в
семидесятые  после  герасимовского фильма  "Дочки-матери"  уснуть не  мог  -
завидовал  грузину Резо,  что  не  стесняется в Москве быть грузином  только
потому, что знает -  у него есть национальный очаг. А у меня? Вот тогда я  и
решил во что бы то ни стало уехать в Израиль! На родину..."
     "Господа,  господа, - постучал ножом по  стакану  Пустовых. -  Мне ваши
евреи, арабы и прочие чурки с глазами до балды. Только капитана вы мне этими
дурными разговорчиками деморализовали. И Ирка уже вот-вот раскиснет. Кто мне
шагайку  на  Марху приведет?  Давайте  о  главном. Так  чего это  ты, Марик,
заказал турельную артустановку на шагайку?"
     "Толя?"
     "Если  ты найдешь то, ради чего  только и  заказал шагайку,  на чем ты,
Слава, повезешь этоиз Верхней  Мархи? - начал тот. -  На вертолетах, которые
обладают  уникальной  способностью вынужденно садиться именно там,  где  это
надо совсем не тебе?.." "Найду? Да мои люди уже перехватили старателя  и все
скупили подешевке.  Груз уже на вахте... На чем повезу? Конечно, на шагайке.
Ты  прав.  Я только ради этого  ее и  заказал. Концентрат -  ширма. Миллионы
вбуханы только ради неуловимого прииска."
     "Вот поэтому я и здесь, - резюмировал Толя. - И поэтому автор шагайки и
ее капитан, хоть он еще  не докопался  до  секрета полишинеля, и заказал мне
зажигалку, если кто по дороге попросит прикурить."
     "Как ты себе представляешь этого прохожего? В виде  чеченского сводного
отряда, прошедшего переподготовку и перевооружение в Афганистане?"
     "Если не  круче.  Когда  на  борту  миллионы  готовых  долларов,  ни на
наемников,  ни на противотанковые  ракеты денег  не  жалко. Поэтому на нашем
борту  должен  быть  разведывательный  вертолет, радар,  ракетная  установка
земля-воздух и  все прочее, включая  меня и  Никиту,  механиков-ремонтников,
умеющих управлять  и шагайкой, и  вертолетом.  И метко  попадать в цель  изо
всего, что стреляет!"
     "Но министерство внутренней безопасности уже заключило со мной контракт
и..."
     "В Чечне  все,  казалось бы, было  просмотрено из космоса,  с  воздуха,
разве что  не из-под земли,  а банды творили все, что  хотели  с кем угодно,
пока там, следуя  доброй старой традиции освоения Кавказа, нерасселили массу
вооруженных до зубов поселенцев-казаков. Бандиты ушли из Чечни. Но они живы.
И ничего другого, кроме как грабить и убивать, не умели и не умеют."
     "И  еще  они умеют кооперироваться,  -  прохрипела Ира. -  О  том,  как
выглядят бандитский интернационал мне известно лучше вас всех."
     "У меня, - сузил  и без  того удивительно жестокие глаза Толя, - такой,
знаете ли, охотничий азарт  на этого сильного и коварного  зверя,  что я его
присутствие чую почище, чем Дерсу Узала тигра  в Уссуриской  тайге.  Пока мы
тут проводим  наш  военный совет,  где-то... возможно  совсем  недалеко, они
совсем не спят! Путешествие будет опасным!.."
     8.
     "Монтаж   вместо   строительства,  многократное  повышение   агрегатной
мощности оборудования, использование вместо верботы на морозе индустриальных
рабочих  в  их цехах для сооружения нашего предприятия, - сказал журналистам
директор будущего комбината,  - не  только  снижает его себестоимость, но  и
многократно повышает надежность.  Это давным-давно всем  ясно.  Просто такой
шагайки не  было. А она не  только  перевезет в район  месторождения  первую
очередь комбината в виде двух моноблоков  полной заводской готовности,  но и
там поставит их "на болты". Вахта уже делает фундамент."
     "А где эти люди сейчас там живут?" - торопился телевизионщик.
     "Живут временно в обычных балках."
     "Знаем мы эти  "временные" вахтовые  поселки...  А где  будут они  жить
потом?"
     "Вторым рейсом  мы доставим им  гостиничный  комплекс  высокого  класса
общей  площадью около  тысячи  квадратных метров.  С оранжиреей, бассейном и
сауной."
     "Первым  рейсом,  - добавил я, - шагайка доставит туда  в своих  трюмах
модуль-энергоблок,  карьерную   технику,  горючку,  рефконтейнеры-склады   с
провизией,  стройматериалы  для фундаментов  и  дорог в поселке и так далее.
Вместимость ее корпуса около пяти тысяч кубометров!"
     "Не зря Марк Борисыч свое детище называет судном, - добавил директор. -
До него  при  подобном освоении  месторождения каждый кирпич и  гвоздь  были
дефицитом, так как все везли по воздуху."
     "Нужно  Пустовых это месторождение, как волку зубная паста, - услышал я
сзади  чей-то голос.  - С советских  времен в Сибири  никто ничего нового не
осваивает... Камуфляж все это. Старателя ему надо выследить на шагайке, а не
концентрат добывать!.."
     Что за  старатель?  - думал  я. - Почему  все,  кроме меня, все  знают?
Впрочем, мне-то  какая  разница?  Своя каюта и... юная буфетчица впридачу...
Что еще надо для полного счастья?
     9.
     "Вы не  представляете,  каким  приятным сюрпризом  для  нас  было  ваше
решение, Марк  Борисович! Сначала у меня глаза на лоб полезли: сделайте  нам
шагающую   машину...  Почему  именно  мы?  А   оказалось,  что  это  обычный
строгальный станок  со  станиной  и  суппортом. Действительно  все  в  нашей
компетентности,-  потирал  руки  директор  станкостроительного  завода. - Мы
давно  производимвсе  подобные  элементы.  Скажем,   гидропанель  управления
операциями  -  прямо один  к одному! Наши станки, Марк Борисович,  - штучная
продукция.  Каждый  -  уникальное  сооружение, но  работают  по  всему  миру
десятилетиями  без поломок  и ремонта.  Конкурентов у нас почти нет.  Вот  и
сделали нашу шагаечку в наилучшем виде! Тем более в кооперации с корабелами,
коль скоро вы  задумали  амфибию. А что,  кстати, предлагал ваш американец в
Израиле  вместо  гидравлики?  Серьезно?..  Нет,  пожалуй,   гидроцилиндры  и
гидромоторы куда недежнее. Тем  более в удаленных районах, где  ни  на какую
помощь надеяться не приходится. И дешевле. Хотите взглянуть?" "Еще бы..."
     Шагайка  была  похожа  на  что  угодно,  только  не на  паука или  иное
животное, с  которыми  ассоциируется  сама идея  шагания. Стальная коробка с
надетой на нееплатформой-рамой.  При длине пятьдесят,  ширине  пятнадцать  и
высоте шесть метров, сооружение походило на небольшое судно.
     Марк, Пустовых и заводское начальство  поднялись на  палубу,  с  нее на
ходовой мостик. Толя запустил дизель-насос. Раздался короткий  гудок,  и все
сооружение   стало   подниматься  на   трехметровых  ногах.   Движения  были
бесшумными, Ни качки, ни тряски движущихся частей. Станок! Шагайка прошагала
за пределы завода и уверенно пошла по пустырю,  умело выдвигая ноги на такую
длину,  чтобы  корпус был  параллелен  склону,  какие  бы  ямы  и  валуны ни
попадались на пути.
     "Жаль, что нельзя прямо отсюда и до Верхней Мархи, - сиял глазами Толя.
- Пока ее разберем на модули  и перевезем по железной дороге в Усть-Кут,  мы
бы уже были на полпути к цели."
     "Отсюда  вообще  никуда не  прошагать,  -  развел  руками  Пустовых.  -
Спрошные линии  электропередач,  постройки, дороги. Шагайке не пересечь  без
проблем  и  обычной телефонки. Моему  будущему флоту,  как и любому другому,
понадобятся порты  и трассы - вне всяких следов  цивилизации. Впрочем, после
таких удачных испытаний я надеюсь уже в  марте  выйти с модулями на Марху из
первого в истории порта твердоопорного флота  Усть-Кут..." "Вот и отлично, -
сказал я.  -  Мы тут потренируемся. А тропа-то  готова?" "У  меня все всегда
готово зараннее,"- многозначительно заметил Пустовых. 
     10.
     "Но мне такую дулю  на  твой  борт  не  поставить, -  сказал  начальник
порта,  когда  я  обходил с  ним уже  собранные моноблоки  -  цеха  с
аккуратно закрытыми щитами окнами. -  У меня кран на сто  пятьдесят тонн,  а
эти  тянут  на все пятьсот." "Сам подниму на  борт." "Поднимешь? Готовый дом
двадцать метров длиной,  десять шириной и  восемь высотой  - на третий этаж?
Чем?  Вот  тем краном, что у тебя у рубки?"  "А  что? Это, между  прочим, на
тридцать тонн кран. Он может перемещать сорокафутовый контейнер, экскаватор,
бульдозер." "Но не дом же?" "Сейчас увидишь. Толя, как ты?" "Как всегда..."
     Шагайка,  впервые  на глазах у  персонала порта,  черт знает для
чего построенного в двухстах километрах  от берегаБайкала, поднялась во весь
рост  на  четырех  блестящих  ногах-колоннах  и  бесшумно  пошла  к  первому
моноблоку. Свисающие  с  платформы траверсы оказались под стоящим на  тумбах
моноблоком.  Канаты приподняли здание над фундаментом, вознесли над корпусом
и  закрепили  над  подвижной  платформой. Шагайка отошла, обогнула монтажную
площадку, ступая  в  соответствии с  командами бортового  компьютера,  чтобы
оказаться  точно над вторым моноблоком, который  тоже  оказался на  ее борту
через десять  минут после  начала  ее  движения  за первым. Железнодорожники
таращились на  по-станочному ювелирные движения циклопического транспортного
средства.
     "Ну, как говорится, с Богом!..  - поднял бокал с шампанским Пустовой. -
Корми их получше, Ирочка,  -  улыбнулся он буфетчице, которая светила своими
странными глазами из мехового малахая - мороз был все еще далеко за двадцать
при уже весеннем солнце. - А вы ее там не обижайте..."
     Экипаж - капитан, двое механиков и буфетчица -  поднялся  по забортному
трапу на  платформу  со словно исчезнувшей на фоне циклопических  моноблоков
рубкой.  Толя  уже  улыбался  из застекленной  кабины  в носовой оконечности
корпуса. Короткий ревун возвестил начало новой транспортной эры, как некогда
взлет первого воздушного шара, старт первого поезда, самолета, автомобиля...
     Движения были  плавными, уверенными, но такими медленными, что Пустовых
впервые стало страшно.
     "На  такой каракатице далеко не уедешь! - услышал  он голос  одного  из
рабочих. - Куда она  собралась?"  "На Верхнюю Марху." "А где  это? Отсюда не
видно?"  "Ниоткуда  не  видно.  В  газете писали,  что  это  в  двух тысячах
километров отсюда."
     "С  такой черепашьей скоростью?! И какому идиоту на эту авантюру  денег
не жалко?" "Вон он стоит. И, по-моему,  все слышит... И уже сам  не рад, что
тому еврею поверил."
     "Что нос повесил, Слава? - обнял Пустовых за плечи Александр Николаевич
Радищев. - Сколько раз Максим Горький с такой скоростью  всю Россию пересек?
И без груза - только сапоги за спиной на палке. Босиком! А тут такие копыта!
А мой тезка  сколько времени путешествовал  из Петербурга в Москву?  Дойдет.
Смотри,  пока  мы тут  все  сомневаемся, она уже  стала вдвое меньше.  Скоро
вообще исчезнет за горизонтом."
     "Вячеслав  Иванович! -  тревожно крикнули  из конторы.  - Шагайку  надо
срочно  возвращать..." "В чем  дело?"  "Штормовое  предупреждение. Ветер  до
тридцати метров в секунду, мороз двадцать пять,  пурга,  видимость  ноль.  И
такой прогноз погоды минимум на пять суток..."
     "Ну  и  что?  -  счастливо  рассмеялся  Пустовых. -  Я  вам  что, лопух
непутевый?  Я груз  не на дирижабле, самолете  или  вертолете отправил!  Ну,
прямо настроение вы мне подняли этим прогнозом. Впервые в  жизни мне плевать
на  прогноз!.. А  ты  говоришь  авантюра,  -  обернулся  он  к  смутившемуся
рабочему. - Тут  все трассы  земетет, все аэродромы, грузовики  остановятся,
поезда и то станут или пойдут медленнее."
     "Поглядим,  как эта каракатица  справится,  -  отозвался  скептик.  - А
вообще мне-то что?  Такой мороз при таком ветре -  актировка.  Отдохнем. При
пурге и кран не работает. Даже моноблоки собирать не будем..."
     2.
     1.
     "Погодка прямо на  заказ,  - Слава тщетно  всматривался  в  летящую  за
подогретым стеклом кабины стену снега и пыли. - Нихера не видно, капитан."
     "А  нам  это  надо? Маяки-отражатели на пробитой  тропе  пока  работают
безотказно. Компьютер  не показывает ни одного сбоя в опоре ног. Третий день
шагаем как по рельсам. Скоро Киренск, там покидаем долину Лены и сворачиваем
на водораздел и переходим в долину Нижней Тунгуски. По  ней вот точно так же
катимся  десять  дней  вниз,  как  на  салазках,  на одном  из наших четырех
дизелей, да и  то  работающим  вполсилы, до  траверсы Мирного. Переходим  по
долинам притоков  двух рек с  Нижней  Тунгуски на  Вилюй,  потом по нему еще
неделю  до Нюрбы.  Еще дней  пять, но  уже с полной мощностью  всех дизелей,
вверх по Мархе."
     "Да уж, без этих маяков я бы точно уперся или сверзился черт знает куда
даже и с этим  инфракрасным экраном. Хорошо,  что они только отражатели, без
своего источника питания. В такой мороз и ветер любая техника отказывает."
     "Не жалуешься  на  дискомфорт?  - спросил я. -  Все-таки дергает каждую
минуту, как ни амортизируй..."
     "А поезд не  дергает? Зато не качает.  При такой  погоде  как бы мы все
себя  чувствовали  на  морском   судне?"  "Кстати,   летом  будем,  по  мере
возможности, плыть всюду,  где  позволяет глубина." "А танки и прочие боевые
машины, что ты так и не сподобился начать проектировать в Израиле, тоже были
задуманы  амфибиями?" "Нет, но тоже комбинированными - где только  можно, не
шагать, а  катиться  на  гусеницах или  колесах.  Это как велосипедист: есть
дорога - мчится, а нет - колеса на плечо."
     Кабина при каждом разгоне и торможении корпуса то погружалась в него на
амортизаторах,  то  выдвигалась вперед.  Над нами периодически нависала туша
груженной  платформы, посверкивали цилиндры ее  выдвигаемых  ног, после чего
начинался фантастический  бесшумный  и плавный  полет  корпуса  и кабины над
валунами, деревьями,  замерзшими  ручьями  и снегами, снегами,  снегами  без
конца. Иногда  мы  пересекали  занесенные трехметровыми  сугробами  замершие
дороги. Корпус легко вспарывал  любые сугробы. Вершины елей сгибались, роняя
снеговые  шапки,  чтобы за  шагайкой  выпрямиться в  веселом изумлении,  что
остались невредимыми после прохода такой грозной и сокрушающей массы.
     Впрочем, все  это  становилось видно  только  при  ослаблении  ветра  и
метели.  В кабине  было тепло, пахло хвоей.  Из  жилого блока через бортовой
коридор   тянуло  вкусными   запахами,   слышались  звуки  видео   из  каюты
подвахтенного Никиты. Водителю было делать решительно нечего, пока компьютер
уютно мигал  зеленой  лампочкой - все в порядке. При  любом сбое  или потере
тропы раздавался резкий звуковой сигнал, и движение моментально стопорилось.
     2.
     "Как вы там, родные мои? - жесткий  голос Пустовых никогда не был таким
теплым. - Прошли водораздел?" "Все беседер гамур, адони! - смеялся и я. - Ты
даже не спрашиваешь, что  это  значит?" "Так ты же  меня  уже  своему ивриту
выучил...  Итак?.." " Мы уже  катимся вброд по  Нижней  Тунгуске, только лед
трещит под ногами." "С ямами справляетесь?" "Пару раз тряхануло, но у нас же
ноги три метра длиной." "А погода?" "Пока такая же. Только снег стал мокрый.
Едва успеваем согнать со  стекла  кабины." "А груз? Моноблоки? Они  же стали
тяжелее от снега? Представляю, как их облепило..." "И обледенело все. Только
мне это до  лампочки. У меня грузоподъемность две тысячи тонн, а на борту от
силы тысяча вместе со снегом. Вот когда обледенеем с концентратом..."
     "И  что? - испугался Пустовых. - Будете скалывать лед?" "На кой дьявол?
Я  что,  могу утонуть  или  перевернуться? Я  же  твердо-  а  не  жидко- или
воздухоопорный. Когда перейдешь на дирижабли, будешь об этом беспокоиться. У
меня  такой  запас в  ногах,  что  полтысячи  тонн льда  или  снега  стерпит
запросто."  "Ты  меня  всегда только радовал, Марик. Ну,  а как твой экипаж?
Кайфует, как на курорте? Ирку-то сводил  в бассейн? А то она такая скромница
-  ни разу никому не удалось уговорить. Даже летом, в любую жару в водолазке
ходит. Удивительное существо, правда?"
     "Ты  мне  лучше  скажи, как  там,  в  конечном пункте?  С чем  я  пойду
обратно?" "Там для вас пока потихоньку заготавливают руду техникой, что  нам
удалось  доставить  вертолетами..  Месторождение-то открытое.  Ждут, конечно
оборудование технику, что в твоих трюмах. Загрузят тебе две тысячи тонн руды
на обратный  рейс." "Это не три тысячи  долларов  за тонну..." "Пока дошагай
хоть на место и вернись обратно!.. Ни о чем больше  и не мечтаю... Так ты не
ответил  об  Ирочке. Волосы-то хоть  покрасила для тебя? Или  уже нетактично
тебя  о  ней спрашивать?"  "Считай, что так..." "Вот как! Поздравляю.  Очень
милая девочка."
     3.
     "Места  тут может быть и гиблые, но до чего же красиво! - я опирался на
лыжные палки и любовался тайгой и горами с вершины, на которую мы взобрались
с Ирой в своей  первой прогулке  после выхода из Усть-Кута. - Я и вообразить
не  мог,  что  сочетание белого,  голубого и зеленого может создавать  такое
праздничное настроение. Как ты? Устала?" "Нисколько, Марик. Я совсем закисла
в  своей каюте.  Меня так долго держали в погребе, что просто обожаю на воле
как можно  больше  двигаться. Спасибо  тебе... А  шагайка-то  наша  как мило
смотрится в этом затерянном мире!"
     Циклопический  агрегат казался отсюда  спичечным  коробком, который  то
удлиняется, то укорачивается. За  ним  оставался  на снегу  пунктир  следов.
Только приглядевшись и взяв  ориентир  на  одну  из черных скал, окаймлявших
долину реки, можно  было уловить,  что  шагайка довольно шустро перемещается
вдоль  извивов  русла.  Сама река на фоне  открывшегося с  вершины  простора
казалась  трогательно   маленькой   и   бесконечной.   Над  всем   сибирским
великолепием  после  бесконечной непогоды  теперь  сияло  теплое  мартовское
солнце, хотя мороз был за десять.
     "А  что, если мы ее не  догоним?  - тревожилась  Ира. -  Лыжу или  ногу
сломаем?  И, как  назло,  откажет мобильник. И не  заведется вертолет?  Ведь
отсюда  ни  до  одного жилья ни  на  каких  лыжах  не  доедешь..."  "У  тебя
вечнотревога вместо мужества, - начал я одну  из своих лекций,  которые  так
нравились  моей   молодой  подруге.   -  Вполне   психологическое  понятие."
"Неправда. Вот я всегда считала себя мужественной, но вечно всего боялась. И
-   все   страхи  сбывались..."   "Ничего  удивительного!  Мужество  -   это
самоутверждение  "вопреки", несмотряна  бытие.  Тот же,  кто не смог принять
собственную  тревогу  на  себя,  способен  "уберечься"  от крайней  ситуации
отчаяния побегом в  невроз небытия от бытия." "Ничего не  поняла." "Невротик
боится того, чего бояться не следует,  и чувствует себя в безопасности  там,
где  ее фактически  нет. В результате он беззащитен  перед реальной угрозой.
Беспочвенный  призрачный  страх  способен  привести  к  реальным  бедствиям.
Скажем, канцерофобия  может послужить  причиной развития реального  ракового
заболевания. И наоборот: вера  в свою  счастливую судьбу,  в Бога,  которого
только  и  следует  бояться, одновременно  веря  в его  к тебе расположение,
способна творить чудеса." "По-моему, я для тебя слишком глупый собеседник...
И вообще тебе со мной не повезло.  Изуродованная дура..." "Просто психология
-  мое хобби. Что такое меланхолия? Больной рисует свое "я" недостойным. Но,
в то же время, не проявляет по отношению к людям соответствующую покорность.
Он уверен  в несправедивости к  нему общества. Преодолеть это состояние  для
человека означает  психическое выздоровление. А путь к нему  лежит только  в
том,  чтобы  переадресовать  каждый  свой  страх,  каждую  свою  тревогу  ее
истинному источнику - Всевышнему. Поверь в Него, и ложный страх покинет твое
сердце." "Аминь, - сделала Ира свою жуткую гримасу, заменявшую ей улыбку.  -
Я  уже поняла, что мы  в  любом случае  опередим шагайку за  изгибом  русла,
скосив этот  уступ.  Так  что у нас  есть  для  прогулки масса времени. И  я
действительно  вдруг стала бесстрашной.  Спасибо.  Мне  бы такую  лекцию кто
прочел  тогда, несколько лет назад. А то я себе навоображала черт знает что.
И - тут же все сбылось. Только еще хуже..."
     "Так как ты вообще попала  на Кавказ? - осторжно спросил я. -  Впрочем,
можешь не рассказывать." "Почему же? В этом нет для  меня ничего постыдного.
Наоборот. Я  со  школьных лет дружила с мальчиком  по имени Женя.  Такое имя
носят только очень милые парни и девушки. Он был на класс старше. Все  шло к
нашей свадьбе, но ему... подставилась одна... Короче говоря, он был женат на
другой. Когда я была на старшем курсе политеха, он уже был капитан милиции и
воевал  в  Чечне.  Я   узнала,  что   ему  оторвало  миной  обе  ноги...  по
тазобедренный сустав. Его законная жена тут же с кем-то уехала - подальше от
укоряющих  глаз. А  я  вот,  напротив,  поехала  к нему  в  госпиталь.  И  в
поезде..."
     ******
     Поезд  мчался  в  ночи  на  юг.  С  горохотом  налетали мосты,  коротко
вскрикивал  локомотив и  уютно  стучали  колеса  под  полом.  Ира  попала  в
отдельное пустое купе. С одной стороны, прекрасно - никто  не  храпит  и  не
пьет  водку,  но  она  тут  же стала рисовать себе разные страхи, о  которых
столько читала в газетах.
     Не  решаясь переодеться ко  сну,  она  прилегла,  как  была в джинсах и
свитере, и тут же  очутилась в деревне на  Байкале, где провела с Женей свое
единственное   общее  лето.   Они  бежали  по  берегу.  Его  сильные  ступни
расплескивали воду, а она взвизгивала от холодных брызг... Почему-то снились
только его ноги, ноги, ноги ...
     Кто-то осторожно коснулся ее локтя, закрывавшего лицо от света, который
она не решилась выключить. Над ней, поблескивая очками, склонился незнакомый
блондин в кожаной куртке. "Простите,  девушка, - сказал он. -  Я решился вас
разбудить, чтобы вы  не испугались, когда увидите  вокруг незнакомых мужчин.
Нас  поселили  в  это  купе.  Впрочем,  если  вы  возражаете,  мы  попробуем
поменяться  с кем-нибудь из женщин." "Я  бы не  советовал,  -  мягко заметил
второй. - Мы ребята бывалые, а Кавказ все ближе. Вам бы лучше здесь быть под
охраной."
     "Меня  зовут Михась,  -  сказал  третий. - Это  Микола  (на коренастого
рыжего) и Стась (на очкарика с  тонким лицом музыканта).  А вы?" "Я - Ирина.
Не надо вам ни с кем меняться. Мне действительно спокойнее с вами, чем одной
или с женщинами." "Мы студенты из Львова, - пояснил блондин, раскрывая сумку
со снедью и выпивкой. - Едем в Моздок. Мы  там подрабатываем. А вы?" "Я?.. Я
еду к  мужу. Он там  в госпитале. Раненный в...  обе  ноги." "Мы как  раз  и
работаем  в госпитале,  -  сказал Михась. - И многих  там знаем.  Как  зовут
вашего  супруга?"  "Капитан Комаров." "Евгений  Комаров?  - переглянулись ее
попутчики, а Микола спросил с  явным волнением. - И он что? Серьезно ранен?"
"А  вы разве не знаете?.." "Он был  при нас с легким ранением, - заторопился
Стась.  - Но если к нему едет издалека жена... Откуда, кстати?" "Из Сибири."
"Я  же  говорю -  издалека. Тогда  что-то  серьезное?" "Можете  не говорить,
Ирочка,  если вам  тяжело, - ласково коснулся ее руки утонченный Стась. - Мы
ведь завтра и сами узнаем."
     "Ему обе ноги миной оторвало, - заплакала Ира. - Совсем..." "Надо же, -
загадочно произнес  Михась.  - Есть  Бог на небе..." "Редко  кто  остается в
живых  при таком ранении, - опять поспешил  с разъяснением Стась. - Впрочем,
Женя ваш ведь богатырского сложения. Выживет.  Во всяком случае, мы  все ему
желаем дожить  до...""Я вижу,  вы его очень  любите, - ласково заглянул ей в
глаза Михась.  -  Другая бы  бросила...  калеку. Обрубок  же, а  не богатырь
теперь.  А он  вас?"  "Больше жизни,  -  заблестели  глаза у  Иры.  - Вы  бы
прочитали его письмо из госпиталя."
     "Тогда  все  в  порядке,  -  произнес  Михась таким  голосом,  что  Ира
похолодела и впервые подумала дурное об этих обаяшках. - Тогда ему предстоит
нечто худшее, чем даже наша мина."
     "Что... что  вы  имеете  в  виду? - она попыталась встать,  но  Микола,
который сидел с ней рядом дал понять, что не выпустит ее из-за стола. - Вы -
бандиты?" "Мы -  освободители, - так  же  мягко,  как и  раньше тихо  сказал
Стась. - А бандиты - армия москалей.  Но  не будем о грустном. Мы собирались
поужинать с  вами," -  он кивнул на накрытый стол. "Я  не стану пить с вами!
Выпустите  меня!.." - тщетно  рвалась Ира, осознав,  что  ее  страхи роковым
образом оправдались и что она влипла  со  своей  сибирской  откровенностью в
непредсказуемо скверную историю.
     "Выпейте с нами, Ирочка, -  пробасил сидящий  напротив Михась.  - Легче
будет пережить то, что для вас заслужил перед нами ваш Женя..."
     "Что?.."  - она все  пыталась оттолкнутьМиколу, но тот  только, смеясь,
обнял ее за  плечи, оглядывая в  упор  ее лицо  и шею. "По-моему, красотка в
этом году еще не загорала, - хрипло сказал он. - Это лучше. Правда, Стась?"
     "Во всяком  случае, естественнее.  Истинно  белая  женщина  должна быть
белой вся, а не  только..." "Вы с ним согласны, Ирочка? - резвился Микола. -
Я уверен, что у вас повсюду ослепительная белизна, а?"
     "Пора проверить," - раздувал ноздри Михась.
     "Если  вы меня  не  выпустите,  -  пыталась  освободить плечи Ира, -  я
закричу на весь вагон..." "И что? Тут никто и пальцем не пошевлит, не то что
ворвется в купе. Публика самая беспомощная."
     "Да  вы же никакие  не  студенты!  Вы  самые  настоящие насильники!.. -
задыхалась Ира, извиваясь,  чтобы  избавиться  от их  рук.  - Как...  как вы
смеете!.."
     "Вы  даже не представляете,  как много  мы  намерены  еще  посметь,"  -
резвился Стась. "Идиот, - задыхалась Ира,  не веря, что  все это  происходит
именно с ней  самой. - Что... что вы делаете, зачем?.."  "Это видеокамера, -
спокойно пояснял Микола,  снимая крупным планом. - Кассету подарим Комарову.
Пусть полюбуется на свою любимую в чужих руках."
     ***
     "А  теперь садитесь, - сказал Стась,  подавая Ире несколько  фотографий
улыбающейсяблондинки с винтовкой на плече. - Догадываетесь, кто это?"
     "Белые колготки?.." -  ужаснулась она, понимая, что их месть  совсем не
кончилась, только началась...
     "А она умная. Или уже в курсе?  Вы знаете, что с ней сделали солдаты по
приказу капитана Комарова?"
     "Нет... Но я-то при чем? Я же... в  это время в  Сибири... я не воевала
против  вас?"  "Неужели  бы  отказались  поучаствовать   в  казни  пойманной
удачливой снайперши?  - прищурился Микола. - Ни за что  не поверю. Тем более
под командой вашего героя..."
     "Так  вот,  -  продолжал  Стась. - В  нашем  отряде были  две эстонские
девочки, добровольно  вставшие  на сторону  чужого угнетенного народа...Одну
ваши снайперы подстрелили в дуэли,  а вот эту взяли в  плен.  Ее выбросили с
вертолета с гранатой в колготках... Мы видели с земли и ее полет, и взрыв. И
мы  поклялись отомстить  командиру, что  вынес тот  приговор  и привел его в
исполнение - капитану Евгению Комарову..."
     *** ***
     "Они возвращались из командировки,  с оружием  из Прибалтики,  - хрипло
звучал  в солнечном блеске снежной  вершины голос Иры. - И  были  на седьмом
небе, что именно  я оказалась в их  руках...  На какой-то  станции меня, уже
изнасилованную  и  избитую, накачали наркотиком  и  перевезли в горы,  где и
держали  в  своей хижине в  качестве  рабыни,  которую  следовало непрерывно
унижать  и  наказывать.  Все  это сняли на видео и  передали  кассету  Жене,
который и так был на грани..."
     "Он покончил с собой?.."
     "В ту  же ночь... после того, как увидел. И очень хорошо. Они потом еще
и еще снимали...  Да и  что бы ему  светило, если бы  выжил?  То, что теперь
тебе? В  полной  темноте?  Без выездов  на  природу, так как нельзя же среди
купальщиц ходить в водолазке, верно? Ты и сам этого не стерпишь."
     "Если  у  нас получится,  и  я  заработаю, то  мы  вместе  поселимся  в
религиозном  районе в Израиле. Там у тебя не будет с этим  никаких проблем."
"Не понимаю..."  "Вполне целые  и  невредимые женщины  из религиозных кругов
круглый год, даже в сорокаградусную жару ходят в  закрытых платьях и чулках.
И  купаются тоже  в одежде." "Правда?  И ты согласен на мне жениться и  там,
ради меня,  поселиться среди религиозных?" "Безусловно!  Я по  природе очень
преданный  муж." "Вот  как!  И твоя бывшая жена  такого  же мнения  о  своем
Марике?"  "Пока она не стала  бывшей..." "А ты уверен, что она не станет  на
тебя, уже богатого, претендовать?""Это ее  проблемы... После встречи с тобой
она для меня не существует даже в глубинах памяти."
     "Ин-те-рес-но... То есть ты мне вот так, ненавязчиво сделал предложение
руки  и  сердца?  И  уверен, что я  соглашусь?"  "Если  тебя  не пугает  моя
старость." "Сколько  тебе,  кстати?"  "За... пятьдесят."  "Выглядишь  на  за
сорок."  "У меня  внук почти  твоего  роста..." "И  что? Я  тоже выгляжу  за
тридцать,  правда?  Вот и встретились... две аномалии" "Неправда.  Слушай, а
ведь у тебя почти  получилась  улыбка...  Ну-ка, еще раз! Нет..." "Как я  им
благодарна..."  "Кому?"  "Моим  палачам..."  "С  ума  сошла?"  "Что лицо  не
тронули...  Что ты меня  целуешь без отвращения." "Я и тело твое  целую  без
отвращения." "В темноте." "Я надеюсь со временем привыкнуть к твоим шрамам."
     "Слушай, Марик, а шагайка-то тю-тю!" "Точно.  Давай через этот перевал.
Вон  она.  Спустишься  по  этому  склону?" "Так  я же  сибирячка!  За  мной,
израильтянин!"
     "Вот, - крикнул я вслед  уносящйся  в снежной пыли стройной  фигурке. -
Наконец-то..."  "Что наконец-то?  - резко тормознула она. - Неужели улыбка?"
"Вот  именно,  - ликовал  я.  -  И  такая  замечательная,  каких в жизни  не
видел..."  "Вот  и Женя  говорил... -заплакала она, поднимаясь  на  палках и
поворачиваясь в сторону склона. - Поехали. А то твое  чудовище только с виду
такое неповоротливое.  Смотри, куда переползло, пока ты тут разными улыбками
любовался..."
     ***
     "Все  мне понятно  в  этой твоей  кавказской  трагедии,  - продолжал  я
разговор,  когда   они  мы  оба  уже  стояли  на  ходовом  мостике,  любуясь
проплываюшими   черными  скалами  по   обе  стороны   русла-тропы,  -  кроме
исчезновения  материи..."  "Какой  материи,   философ?"   "Человека   -  его
сложившегося десятилетиями внутреннего мира. И ты, и твои палачи жили в одно
время в  одной  стране,  смотрели одновременно "Москва  слезам  не верит"  и
слушали  того  же Высоцкого." "Без конца крутили. И что?" "И никто, никогда,
ни с благой, ни с дурной целью ни  в твоего Женю, ни в тебя, ни в Толика, ни
в  Стася не вкладывал и грана той жестокости,  что  расцвела вдруг  в сотнях
тысяч  нормальных   людей   за  какие-то   десять  лет!"  "Безумно  жестокая
Гражданская война тоже  возникла  в добром, инертном богобоязненном народе."
"То, что вы с Толей рассказываете,  что я видел по телевидению после отъезда
из мирной еще страны в Израиль, не что иное, как новая гражданская война, но
с националистическим запалом..." "Не мы, русские, ее развязали!" "Вот тут-то
я  с тобой согласен. Где бы я  ни побывал до эмиграции,  людям жилось лучше,
чем  в  России.  Не  говоря  о  Закавказье  или  Прибалтике,  на Украине,  в
Белоруссии было много  лучше, чем у  нас  в Сибири.  Какие же русские  после
этого были колонизаторы  и угнетатели? Я дружил в Израиле с  моим ровесником
из Грозного.  По его словам, это был  цветущий город  в окружении живописных
сел с гостеприимным трудолюбивым  народом.  Куда  они  все  сгинули?  Откуда
взялась прорва садистов  по всему бывшему  Союзу? На какой почве эти  побеги
смогли так быстро прорасти, если  миллионы воспитывались совсем по-другому?"
"Не знаю,  Марик.  Мне до сих пор  не верится,  что мой добрый и застенчивый
Женя мог... Но... Ведь и я до определенного времени не могла и кошкуударить.
А теперь... О, теперь!.."
     Седая  девушка  оскалилась.  Отблеск  залитых  солнцем  снегов  лег  на
окаймленное мертвыми волосами бледное лицо с  пустыми страшными глазами - от
внутреннего  напряжения зрачки  расширились, поглотив и без  того прозрачную
серую роговицу ее выпуклых глаз. Передо мной был ангел смерти!
     Контуженный  участник  словно специально по этому признаку  подобранной
экспедиции...
     4.
     "Слава! Поздравляю."
     "Неужели дошагали?" "И без приключений. Пару  раз  провалились под лед,
но перешли  на ручное управление и  спокойно попятились метров триста, чтобы
обойти омут. А по  Мархе вообще идти одно удовольствие." "Как  рекуперация?"
"Отлично. Мы же просто скатились до  самого поворота на Марху, а тут полпути
шли на сэкономленной при спуске  энергии! Так что комбинат уже  "на болтах",
техника и прочее из трюмов уже на грунте, а руда начала поступать."
     "Марик. Там у  тебя  в столе заветная бутылочка...  Выпейте-как за  мое
здоровье." "Бутылочка? Сейчас... "
     ***
     "Ни слова больше, капитан!" - выключил Толя вырванный мобильник.
     "Ты... из мафии? - похолодел я. - И... Ира...заодно с тобой?"
     Передо мной тотчас возникло жуткое лицо-череп с ходового мостика...
     "Идиот.  Я из твоего секюриты, а ты говоришь в эфир без согласования со
мной! Не бойся. Я не продажный. Что за бутылочка?  Ага. Так я и думал. Тонко
задумано. Вино как вино, а в  нем  ампула, а в  той -  записка.  Это и  есть
смерть Кащея..."
     Толя понес бутылку в ванную капитанского  блока,разбил  ее о раковину и
вынул ампулу.
     "Незаметно  принять на борт два яшика от повара  экспедиции  Антона," -
прочли конспираторы.
     "Ему все скажет Ира, - прошептал я. - Мы с тобой вообще не должны с ним
общаться." "Правильно,  капитан.  Меньше подозрений. Для поваров  экспедиций
обмен продуктами - дело привычное."
     ***
     Толстый добрый Антон вместе с Ирой накрывал на общий праздничный стол в
балке -  временном жилище вахты. За окном вгрызался  в  карьер месторождения
уже доставленный шагайкой экскаватор, сбрасывая руду в бункер нацеленного на
трюм  судна транспортера.За столом пили и  ели мужественные парни, то и дело
вызывающие единственную женщину на улыбку, а та,  к моей радости и изумлению
Толи, знавшего ее тайну лучше престарелого жениха, чуть скованно, но  охотно
смеялась на  все четыре стороны. Сознание, что  один из  собутыльников может
оказаться агентом мафии,  портило мне весь  праздник, но  от вина настроение
становилось все лучше.
     Часам к  двум ночи  уснули  все,  кроме  кухонной  обслуги.  Тут  Ира и
передала Антону записку на  бумаге с личными водяными  знаками Пустовых. Тот
побледнел,  пытливо  оглядел  седую девушку и  стал  молча  надевать тулуп и
сапоги. Ира, по его знаку, сделала то же.
     В  ночи остро сверкали звезды и слышался только скрип снега под ногами.
Если  кто-то и  наблюдал за ними  из  окна  одного из трех балков, то не мог
заподозрить ничего  - мало  ли  дел у повара  вахты  и буфетчицы шагайки?  И
почему бы  Антону  и  не открыть  дверь продовольственного балка-склада,  не
выволочь оттуда ящик с консервами и не поместить его на санки? В таких краях
вечно идет ведомый только поварам товарообмен.
     "Волоки  к шагайке, -  прошептал он буфетчице,  - а я  проверю, все  ли
спят... Что у тебя за вкус!  - громко добавил  Антон.  -  Ваши консервы куда
лучше." "Вот и заберешь наши," - ответила ему в тон Ира и с  трудом сдвинула
с места санки  с  поразительно  тяжелым  ящиком. Упираясь  в  скользкий наст
ребрами подошв своих сапог, она с трудом поволокла  санки в  сторону  темной
туши втянувшего ноги  судна. Как и приказал Антон, она обогнула шагайку так,
чтобы из  окон поселка не  было ничего  видно,  и  облегченно охнула,  когда
мощная мужская рука подхватила ремень утопавших в снегу санок.
     "Никто не видел?" - тревожно светились в темноте глаза Толи."Не знаю...
Антон  пошел  проверить.  Мы   обсуждали  вслух  только  обмен  консервами."
"Отлично. Вот и потащишь обратно  такой же ящик. Только полегче..."  "Да уж.
Ничего тяжелее в жизни не волокла на себе. Даже на Кавказе..."
     На  снегу лежал  поддон  со  стропами,  уходившими ввысь -  к грузовому
крану. Толя  затащил санки с ящиком на поддон, молча мигнул вверх фонариком.
Там зажужжало, и поддон пополз вверх, заслоняя звезды. Через несколько минут
онспустися  оттуда с точно таким же ящиком на тех же  санках. Ира  торопливо
поволокла  его  к  балку-камбузу.  Антон  демонстративно   ворчал,  проверяя
этикетки. "Все спят, - тихо сказал  он. - Я в каждый балок заглянул..." "Мне
тоже можно  идти  спать?" "Нет. Еще  один ящик... Справишься или вместе?" "А
как  лучше?" "Лучше  тебе  одной."  "Почему? Ты же повар."  "А  ты  женщина.
Прости. Я бы рад  тебе помочь, но  почему-то мне кажется, что это безопаснее
тебе тащить одной."
     Всю операцию повторили. Обессиленная Ира едва поднялась по трапу. Там я
ее  подхватил под руки и проводил в свою каюту. Она долго принимала душ, а я
в нетерпении ждал свою уже женщину в полной темноте.
     Здесь была своя конспирация...
     5.
     "Интересное кино получается, - Толя не отлипал от наушников. - Говорит,
что ничего лишнего мы не погрузили. Что товарпока  на прежнем месте. И  даже
указывает,  где..."  "Прекрасно!"  - я  тревожно следил  за проплывающими за
окном рубки холмами, поросшими редким лесом и усеянными черными валунами. За
каждым из них мерещилась засада.. Теперь, когда моноблоков на борту не было,
шагайка быстрее двигала платформой и медленее перегруженным  корпусом. Ящики
были глубоко закопаны в руду в трюме.
     "Прекрасно, что не заметили погрузку к нам, а  плохо,  что там все-таки
внедрен их человек,  который уверен, что  это осталось на Мархе. То есть они
по-прежнему  уверены, что  решено отправить груз вертолетом.  А потому могут
напасть на  вахту,  - Толя  всматривался в  текст заготовленных  шифрованных
посланий. - Ладно. Надо предупредить Пустовых. Слава, - весело прокричал  он
в мобильник. - Как ты и ожидал, Ирочка тебе изменила. С кем, с кем? Точно не
знаю, но факт установлен. Так что готовь  ей замену. Капитан сказал, что это
разврат на борту."
     "В конце концов, я этого и ожидал, - так же весело ответил Пустовых. -.
Ладно. Я ей этого так просто не прощу. Так вы везете нам руду?" "Вот именно,
- подключился я. - Штует, а не груз, но лучше, чем ничего, правда? Следующим
рейсом будет тебе уже концентрат." "А то, что нам куда больше  надо, там еще
не нашли?"  "Начальник экспедиции говорит,  что это был  блеф геологов.  Там
этого  сроду не было." "Тогда мы на  Мархе надолго не задержимся, - старался
Пустовых. - Счастливого пути! Городить огород ради какого-то концентрата!.."
     ***
     "На месте  тех, кто там - дернул Толя головой на холмы, - я бы ни слову
из  этого диалога не поверил. Шито белыми нитками." "И что?"  "Я бы прощупал
шагайку. Это  же  так просто. Мы, мол,  правоохранительные органы иизвещены,
что  на  борту находится беглый зэк.  Прошу оказать  содействие в обыске.  В
противном случае... и  так  далее..."  "А  мы?" "А мы  уже  знаем, что к нам
претензий  нет  и  быть  не  может.  Это  и означает "счастливого  пути".  А
потому..." - он похлопал по рукояткам турельной установки.
     В  мачту  рубки  шагайки  был  вмонтировал  тщательно   замаскированный
перископ   подводной    лодки,   выполняющий   роль   оптического    прицела
крупноколиберного пулемета,  расположенного на поворотной  верхней  площадке
мачты. Там же был вмонтирован приемник, улавливаюший любые звуки за километр
от мачты.
     Не снимая наушников, Толя поворачивал объектив перископа, утонув лбом в
его окуляре. Шагайку вел, от маяка к маяку, я сам.
     "Есть,  -  прошептал  Толя,  сжав  зубы.  -  Я  так  и думал...  Старые
знакомые..."
     6.
     "Ира? -  могучий  чечен,  бывший  бородач  Аслан  повернул  неузнаваемо
выбритое  и  побледневшее в снегах  Сибири лицо к белесому Вадиму, следящему
из-за скалы  в  бинокль  за шагайкой.  - Знакомоеимя,  правда?" "Правда.  Не
исключено, что это та  самая  девка, которую так  обижал  наш бедный Стась."
"Скажу-ка я командиру..."
     "Погоди. Если она на уебище, то  не исключено,  что с ней и тот подонок
Толян, что положил всех ребят на нашем хуторе. А Толяна  в рейс с  рудой  не
возьмут.Этот хитрюга может  и подслушать в эфире. Храним молчание.  Пока мне
ясно - врут.  Юрка  погрузку  товара прозевал, скотина. А  потому надо брать
уебище на  абордаж,  предварительно перебив  ему  ноги ракетой. Будет лучше,
если...товар возьмем мы с тобой."
     "Ва! Конечно  лучше, дорогой! Грузим на  снегоход и -  ищи  нас по всей
Сибири..."  "Вот  именно!  А ты  - командиру!..  И  что  у  вас,  чечни,  за
неистребимый кодекс чести! Ничем не вытравишь."
     За скалой  был разбит  лагерь - утепленная палатка с химической печкой,
снегоход-"тачанка" с турельной установкой и с грузовыми  санями-трейлером на
прицепе. Ни дымка, ни следов вокруг. Мастера засады знали свое дело.
     Аслан прильнул к прицелу наплечной ракетной установки, целясь под днище
шагайки и радостно скалил крепкие белые зубы в предвкушении "момента истины"
-  взрывов, губительного пулеметного огня по  разбегающимся в панике врагам,
неподвижных трупов  на снегу, которые  непременно  следует  в  конце  концов
обезопасить  контрольным  выстрелом  в  голову.  Свидетели - самые  лишние и
опасные люди...
     Последнее,   что   видели  горящие   нетерпением  глаза  удачливого   и
беспощадного  потомственного  воина-мусульманина,  была  площадка  на  мачте
шагайки, которая  вдруг  коротко  полыхнула огнем, прогрохотала  и окуталась
сизым дымком, казавшимся черным на фоне снежного склона другого берега реки.
Суровые и  насмешливые  глаза  Аслана уставились в промороженное синее небо.
Вадим видел, что откинутая на снег  голова  нетерпеливого абрека была  почти
оторвана ювелирно точной очередью  стрелка, вооруженного неслыханной на суше
оптикой. Как только  смолк пулемет, заговорила снарядами повышенной мощности
турельная   артустановка.  Необогащенный  уран  превратил  скалу  вкартонную
коробку  в печи, обнажив лагерь и лихорадочно  влезающего в  снегоход Вадима
Дубовецкого, бывшего наемника, а ныне профессионального бандита.
     "Стоять, Вадик! - проревел с шагайки в мегафон знакомый голос. - Узнал?
Значит, помнишь,  что промахиваться я не умею?  Отлично... Я вижу,  мы снова
поняли друг друга и поладим, как и в  прошлый раз. Отлично.  Отошел к сосне,
обнял  ее  как  невесту,  расставил  ноги и  думаешь  только  о  яичнице  из
собственных  запасов  в  твоих  штанах, на  которые нацелена  моя  винтовка.
Замечательно. Теперь выкинь подальше пистолет. Молодец. Теперь нож. Здорово.
Ты же у нас  чемпион по метанию ножей! Теперь  достань свой мобильник. Учти,
что я слышу весь ваш разговор. У  нас тут такая сибирская техника, какая вам
с  вашим импортом и не  снилась. Сейчас ты вызовешь  командира,  называя его
сразу, для меня лично, по имени. Скажешь ему, что шагайка вами  подстрелена,
экипаж  перебит, товар  у  вас  с Асланом,  но в бою  поврежден снегоход. Вы
вылетаете на  базу на трофейном вертолете с пленной  девкой по  имени Ирина.
Одно подозрительное  слово  и  твоему достоянию  пиздец. Начали! Ага... Я же
говорю, знакомые все лица, - обернулся ко мне Толя. Я уже  остановил шагайку
и с непривычки дрожал от  страха. - Его  мы вообще  возьмем тепленьким. Так.
Так. Кидай мобильник, Вадик, подальше, и  руки на  затылке, отходи к обрыву.
Еще чуть. Вот так. Теперь и целиться в  тебя  не надо. Один  выстрел,  и  ты
летишь со скалы. Ира,  - продолжал он уже без мегафона, - Игорь Гударов там,
в  десяти километрах отсюда! Конечно, тот самый. Второго такого ни одна мать
на земле не рождала... Ну, рискнешь высунуться из вертолета?"
     "Рискну! С  тобой я ничего не боюсь,  Толик!" "Ирка!.." "Марик, прости,
но этому Игорьку я таким обязана..."
     "Марк, не беспокойся. Я верну твою Ирочку невредимой,с победой."
     ***
     "Аслан умел водить вертолет, Вадик?"
     "Ты что, забыл?"
     "Прости.    Ты    прав.    Никита,     снимай-ка    с    монстра    его
"аляску",переодевайся."
     "Так ведь  в  крови..."  "И очень хорошо... Достовернее. Ира,  перевяжи
Никите голову,  смажь кровью. Вон его шапка - Аслан ее  всегда снимал, когда
целился. Никита, да ты теперь просто вылитый чечен! Так, Вадик, ручки давай.
Ну,  ты понял: в  случае малейшего подозрения при подлете мы - вверх, а ты -
вниз. Ага. Мы всегда понимали друг друга. Поехали..."
     ***
     "Ну, Ирочка, теперь покажись в дверь.  Крутись,  как будто тебе больно.
Вадик, ори нечто восторженное в мобильник. Смотри как рады!  Надо же,  так и
не натешились... Чуть ниже, Никитик, еще... Бац!"
     Бегущий к  вертолету  Игорь  Гударов  подскочил  на  уцелевшей  ноге  и
покатился по снегу, оставляя кровавый след. Двое других были уложены у двери
палатки выстрелами в лоб. На всякий случай палатка была прошита из бортового
пулемета   разрывными,   вперемешку  с  зажигательными,  пулями   и   тотчас
загорелась. То же произошло и  со снегоходом, из-за которых выскочил человек
и помчался в  лес.  Толя  поднял  ствол. Последний бандит по инерции проехал
лицом по снегу и замер.
     "Все,  Вадик? - спросил  он, быстро оглядываясь. - Посчитай. Ошибешься,
сброшу  на  обратном пути с запалом в жопе."  "По-моему,  все..."  "Отлично.
Тогда,  Ирочка, вперед - на свидание с милым  другом. Ты  что это, Никита!?"
"Он  пытался достать потайной пистолет. Пришлось укоротить  руку на  кисть."
"Жаль. Какой из него теперь разговорщик? Никита, ты Вадика держи  на  мушке.
Это такой народ... Давай, Ира!"
     "Игорь... Узнаешь меня?"
     "Жаль... не прикончил  во-время...  И  морду... тебе сохранил, дурак...
Другие придут..." "Ну, это уже без твоего участия. Где следующая засада?"
     "После того, что вы со мной натворили, садисты..."
     "Да ты что!  Это ли с тобой натворили? - шипел  ему в  лицо череп седой
девушки с глазницами  черных зрачков. -  Вот когда  тобой,  наконец, займусь
я... Ну!"
     "Обещай, Толян, что пристрелишь, если я все скажу..."
     "Обещаю."
     "А  я-  нет!   -  крикнула  Ира,  задыхаясь.  -  Это   же  он  надоумил
меняизуродовать... И руководил!.. И наслаждался моей болью!.."
     "Я обещаю, - повторил Толя. - Говори."
     "У Черного ручья... Ребята уже переставили маяки... Ночью вы свернете и
слетите с водопада. Оттуда не выбраться... Стреляй, ты обещал..."
     "Дурак  ты  безграмотный.  Если  маяк  не на  месте,  движение  шагайки
немедленно  стопорится. Мы переходим  на  ручное  управление  до  исправного
маяка. Сколько их там? Где их лагерь?"
     "Шестеро. В зимовье, в устье ручья, - заторопился Вадим. - Игорь сказал
правду. Убей его..." "А то тебе не поздоровится,  верно? Раз ты такой стал у
нас инициативный, скажи, есть ли еще засады."
     "Откуда? У  него, - презрительно  кивнул он на  Гударова, - денег  едва
хватило и этих нанять. Вот если бы взяли то, что вы так скрываете, то вас бы
тут караулила целая армия..."
     "Вадик... с-скотина! - прошипел раненный. - Н-ну, если выживу!.."
     "Это-то  тебе никак  не светит,  Игорек.  Отыграла твоя музыка,  - Толя
пошел к вертолету.  - Ира, ты меня поняла?  -  бросил он  через плечо.  -  Я
всегда держу слово."
     За его  спиной позвучали четыре выстрела,  с интригующими интервалами и
дикими  криками  неуловимого  и безнаказанного  палача.  И  -  инициативного
Вадика.
     Оставив  на  снегу  два  трупа,  Ира,  скользя  изящными  сапожками  по
слежавшемуся насту, догоняла Толю, счастливо улыбаясь - без гримасы.
     Жестокий век, жестокие сердца...
     ***
     Зимовье беззаботно и весело дымило печной трубой в голубое небо. Вокруг
переставленных маяков кишели следы.
     "Не тот нынче засадник пошел,  -  Никита пикировал  на домик, целясь из
пулемета. - Ну никакой квалификации... Позор на весь Кавказ!"
     "Может  там не они? - тревожно вглядывалась Ира в  поворачивающееся под
ними всеми стенами строение. - Вдруг это обычные охотники..."
     "Ага.  Самые  что  ни  на  есть  обычные. Маяки  переставляют. За  нами
охотятся,  -  смеялся  Толя,  держа домик в прицеле. -  Только самые обычные
охотники  выйти  на  шум  вертолета боятся... Никита,  огонь! -  крикнул он,
увидев, что стекло окна  лопнуло  от  удара изнутри  стволом  автомата.  -По
крыше, по крыше..."
     Крашенная   старая  крыша  зимовья  полетела   клочьями   от  разрывных
вперемешку с зажигательными пуль. Тотчас пошел клубами дым, иссиня-черный на
фоне  снега  и неба,  а из  двери,  толкаясь  плечами,  высыпали  четверо  и
побежали, беспомощно прикрываясь  локтями и ладонями от смертоносного огня с
вертолета, словно от ветра или от солнца...
     ***
      "Как я вам рад!.. Я уж думал... Ирка, как ты? На
тебе  лица  нет..."  "Это  на  нем  ни лица,  ни... -  оскалился  окруженный
развевающимися седыми волосами череп. - Какая  у  него была рожа... тогда...
Столько лет снилась. Теперь  у меня будут  другие сны! Я и  выжила-то только
ради одной этой минуты, Марик. Теперь мне уже ничего в жизни не нужно!"
     "Слава! - открытым  текстом докладывал я. - Отбили  атаку. Перебили две
засады. Продолжаем  движение. Задержались всего на... - он взглянул на часы,
- всего-то на какой-то час. Не команда у меня, а спецназ в квадрате."
     "Понял  тебя. Одновременно  настоящий  спецназ  по  контракту  со  мной
прочесыват тропу. Идите спокойно. Но связь в прежнем режиме... Ничего вам не
повредили в бою?" "Маяки переставили. Но  мы  прошли  тот участок  вручную и
снова  вписались в тропу. Высылай ремонтников. Вверх идти тяжелее, но думаю,
что будем дома по графику. Как там жилые модули?"
     "Уже отправлены."  "Что?! На  чем?.." "На  второй шагайке. А на подходе
третья." "Серьезно? Ты же говорил, что, пока не привезем первую тонну..." "Я
тебе верю, Марк Борисович. Верю больше, чем себе. Как  там Ира?" "Отлично, -
нехорошо  улыбнулось  дитя  войны.  -  Всю  жизнь бы  тут  провела.  Красота
кругом!..  И  бездна приключений, как  у меня,
видно, на роду и написано..." 
     7. 
     В Усть-Куте  ждали возвращения первой шагайки из
первого  рейса.  Бурная  весна,  наставшая  в  тайге  в  апреле,  привела  к
распутице. Раскисли все  дороги, кроме  тех, по которым шагал фантастический
механизм -  вброд,  сквозь ледоход, паводок, то  погружаясь в  мутные бурные
потоки,  то пронося  над  ними две  тысячи  тонн  груза.  Снега стремительно
сходили с окрестных гор и холмов, открывая прошлогодние травы, жухлые листья
и голые ветви. Ближе к цивилизации вероятность засад снижалась.
     В небе все  чаще трещали боевые вертолеты. Сибирский спецназ прощупывал
всеподозрительные распадки и нависающие над тропой скалы.
     Наконец,  шагайка  показалась  за  тем  же  изгибом  реки,  где  она  в
преддверье небывалой метели исчезла два месяца назад, и, расшлепывая грязь и
оставляя за  собой пунктир заполняемых черной талой водой ям,стала вырастать
на глазах.
     Осторожно переступив через рельсы, Толя  вывел  шагайку  "на  нивелир".
Донные люки  судна  оказались точно над стоящими на  путях  полувагонами.  В
объективах  видео- и фотокамер со  всего мира шагайка замерла, открыла  свои
люки, включила вибраторы, ссыпала в каждый из четырех вагонов на двух  путях
по 60 тонн руды. Локомотивы сдвинули составы, и новая партия груза ссыпалась
в  вагоны. Через час трюмы были пусты.  Там включили  моющие машины, которые
еще через час подготовили емкости к приему груза на Верхнюю Марху.
     Вторая   шагайка  была  уже   на   полпути  к  месторождению  с  жилыми
моноблоками.
     ***
     Только глубокой ночью, без прожекторов  и толпы зевак, вдали от рельсов
и   жилья  бортовой  кран   шагайки   поставил   на   вилки  погрузчика  два
стокилограммовых ящика. Тот  осторожно вдвинул ящики в бронированную машину,
которая  тут  же, разбрызгивая  грязь, понеслась к стоящему на дальних путях
темному поезду.
     "Я и не  ожидал таких результатов анализа,  - тихо сказал мне Пустовых,
когда мы  поднимались по  забортному  трапу  в уютное чрево  шагайки, где  в
кают-компании  предстоял  дружеский ужин для узкого  круга  победителей. - У
эксперта челюсть  отвисла. Он вообще видит это в таком  количестве и с таким
качеством  впервые в жизни! Как только груз оприходует банк, я окупаю первым
же рейсом шагайки "с рудой" все свои расходы."
     "И  вторая   шагайка   привезет  еще  пару  ящиков?.."  "Нет-нет,  Марк
Борисович! Это - дело случая. Если снова повезет, я доверю возить такой груз
только  твоему геройскому  экипажу.  Остальные  понятия ни  о чем  не имеют.
Концентрат и все. Пастор... как его? Я вечно путаю этих пасторов..." "Шлаг."
"Точно. Так вот пастор Плятт отлично пока дезинформирует  всех на  свете. Мы
осветили  в печати  ваше  сражение  с  кавказскими  гастролерами,  будто  бы
намеренно  заманенными  в наши края  и едва  не взявшими на абордаж  судно с
двумя  тысячами тонн  относительно  дешевой  руды.  Насколько  нам известно,
преступный мир пока в замешательстве.  А  мы на Мархе дождемсястарателя и...
Если все  получится,  как задумано умным штандартенфюрером, через год я буду
богаче всех на свете!.."
     "Независимо  от  производительности обогатительного  предприятия?" -  я
по-прежнему ничего не понимал.
     "И  комбинат сулит  отличные  прибыли.  Следом за вами выйдет  на тропу
третья шагайка."
     "А..." - начал Толя.
     "Вычислен и обезврежен. Как и четыре новые  банды  вокруг  нашей тропы.
Все  же, что  связано  с  грузом, мы окружили  такой  дезинформацией,  Чтобы
отвлечь его внимание, мы  дали дезу о новом  месторождении золота на Алдане.
Это объяснит неожиданное богатство нашей страны."
     "И тебя..."
     "И вас всех! Мои контракты незыблемы, господа! Не то, что..."
     3.
     1. 
     "Да никакого контракта с  Тедди Миндлиным  я  и в
глаза  не видела!  И с Марком Арензоном уже  три года не имею никаких дел, -
затравленно  оглядывалась   высокая   женщина  под  градом   вопросов   трех
брезгливо-настырных  репортеров,  оторвавших  ее от  только что поступившего
больного. -  Я врач,  а не  инженер, и понятия  не имею о  каких-то шагающих
машинах.  Оставьте меня в покое..."  "Но не может быть, чтобы доктор Арензон
не  делился  с женой своими техническими  идеями."  "Господи,  да  он  вечно
носился по  разным  адресам,  рассылал,  встречался  со всякими баламутами и
ворьем, а толку не было никакого. Я работала на износ, брала по сто дежурств
в месяц пока этот фантазер сидел на моей шее. Поэтому я и ушла от него. Если
он  вдруг преуспел в Сибири, то меня это уже не касается. Мой муж  -  хорошо
обеспеченный человек, прекрасный  семьянин..." "А что, Арензон  изменял вам,
доктор Марьяна?" "Кто? Марк? Вы с ума сошли! Ему было просто не до этого. Да
и  кому  он нужен, без гроша, со своей никчемной бешенной энергией и прорвой
несбыточных  фантазий?.."  "Но  вы-то  сами  теперь сожалеете,  что  бросили
потенциального миллионера?"  "Я  бросила не миллионера,  а  вечно брюзжащего
бездельника, который,  не смотря  ни на что, фанатично верил в успех и хотел
только  изобретать, изобретать, изобретать!! Как  он мне надоел... Если он и
разбогател  то только мне назло, я уверена... Если он даже вернется..."  "Вы
сомневаететсь,  что он вернется  в Израиль?" "Дураком будет, если  ступит на
землю этой позорной Федерации. В  него тут же вцепятся  псы из  мас-ахнасы."
"Если все,  что  пишут об  его успехах хоть  на один  процент правда, то  он
спокойно покроет старые  долги налоговому  управлению."  "А  новые? По нашим
законам он должен половину того, что он заработал в Сибири, тут же отдать на
содержание разных наших  паразитов.  Я бы  на его месте, получив возможность
уехать, никогда бы сюда не вернулась!"
     "С  вашего позволения, пару слов об истории шагайки. Что  вы думаете  о
Тедди Мидлине?" "Об этом подонке?"  "Но он же содержал  вашу семью несколько
лет?" "Он? Содержал?  Он платил  Марку пару лет какую-то стипендию, чтобы не
дать  ни  шекеля  из  своего кармана. А потом вообще  перестал  отвечать  на
звонки, присвоив все его  идеи и получив на  них  свои патенты."  "Присвоив?
Насколько мне  известно, он и шекеля не заработал на идеях доктора Арензона.
Профессор  Миндлин - очень  уважаемый ученый в своей области. И он  уверяет,
что просто спас доктора Арензона от нищеты, подставив ему свое плечо,  а тот
заплатил ему черной неблагодарностью, предложив патент шагайки сибирякам без
ведома  его  юридического владельца. Вам  известно,  что  профессор  Миндлин
теперь подает в суд  на доктора Арензона?" "Мне известно другое. Тедди  даже
не  дал нам копию подписанного им договора о  правах и обязательствах Марка.
Только никем не заверенный черновик и перевод окончательного текста договора
на  русский  язык.  Добрые люди разъснили нам, что  в  соответствии  с  этим
"документом"  через пять лет после прекращения их  совместной деятельности в
основанной   Миндлиным  "под   Марка"  компании  все  его  права  на   Марка
аннулируются. Пять лет давно миновали.  Ваш эталон порядочности Тедди за это
время ни разу не позвонил и не поинтересовался, на какие средства существует
семья "ассоциативного директора" возглавляемой им компании - Марка Арензона.
Какие  же  после  такого  свинства у Миндлина права  на шагайку?" "Суд может
вынести другое  решение..." "Повторяю, меня лично это уже никак не касается.
Хватит с  меня  тех  лет, что я промучилась  с  Марком  и  его бесчисленными
"покровителями", которые  неизменно начинали знакомство  с  уверения в своей
уникальной порядочности. Я все  это время была ему верной женой и  разделяла
все тяготы проклятой эмиграции. Если он меня вынес за скобки после того, как
разбогател, как говорится, Б-г ему судья. Я в его деньгах не нуждаюсь. Так и
напишите...""Так  вы не считаете, что доктор Миндлин был вашим благодетелем?
Что он реально кормил вашу семью?"
     "Кто благодетель? Ваш Миндлин? Да он просто один из тех, кто, пользуясь
наивностью и безвыходным положением  репатриантов, присваивал себе их идеи и
труд! Хорош  будет суд, который  решит дело Марка  в  пользу Тедди! Я  лично
приду  свидетельствовать,  что  все попытки Марка  развивать  идею,  даже  и
бесплатно, наталкивались либо на грубость, либо  вообще на отказ босса с ним
разговаривать.  Ваш   Миндлин  -  хамло.  Одно  слово   -  ватик.  Еще  хуже
израильтянина!"
     "Что-то  я  совсем  перестал  вас  понимать,  геверет  Марьяна..."   "И
прекрасно. Меньше  глупостей  напишете  в  ваш  лживый  листок!" "Что  вы! Я
представляю крупнейшую газету, которая  много  лет бьет в набат, что научный
потенциал алии..." "Вы бы лучше разных Тедди своим набатом по  башке лупили.
Было бы меньше звону, но больше толку, адони..." "Вы не откажете в подробном
описании вашей  версии судьбы проекта  шагайки в Израиле?" "А что! Во всяком
случае, что касается лично меня. Если эта идея  оказалась такой полезной, то
кто-то  же должен  ответить за то,  что Израиль  выдавил из  страны Марка  и
тысячи других Арензонов, не имея никаких других природных  ресурсов. И куда?
В  Сибирь, которая от  этих ресурсов просто лопается... Вот потому Израиль и
стер "зеленую черту". Делит с врагами то,  что могло принадлежать только ему
одному."
     "Ваши   жесткие  политические  суждения  породили  важный  вопрос.   Вы
считаете, что доктор Арензон был патриотом Израиля?" "Естественно. Марк  был
крайне правым, состоял в той самой  националистической партии, лидер которой
проявил себя самым обыкновенным и  агрессивным антисемитом."  "Вы  имеете  в
виду?.." "Конечно! Если в Союзе мы были презренными евреями, то здесь мы же,
оказывается, презренные "русские",  которые  посмели  было  претендовать  на
реальные  места в его чистопородной "националистической"  партии. Марик хоть
не переметнулся после этого свинства, как многие другие, к левым...  Остался
патриотом еврейства." "Не смотря на то,  что, по  вашему мнению, именно наше
общество сначала  пригласило его,  как еврея, а  потом, как  вы  выразились,
отринуло,  как "русского"?  Изгнало  человека, о котором теперь трубит  весь
мир? Австралия и Канада заказали у Пустовых десятки шагаек!"
     "Этот  наивный  дурак  вообще  воспринимал  окружающее  неадекватно. Он
считал, что  поселился  в своей стране, как бы его тут ни "ценили". Впрочем,
скорее  всего,  мои  сведения  об  его  внутреннем  мире,  которым вы  вдруг
заинтересовались,  устарели. Я  рассталась с  Марком  еще до  окончательного
урегулирования  и  могу только  предположить,  как  бы  бесился  ваш  доктор
Арензон, если он остался к тому времени патриотом..."
     "А  вы?" "Вот что,  любезный мой! Не лезьте своими грязными лапами хотя
бы в мою жизнь. Марика я вам, так и быть, выдам с потрохами, раз он оказался
по отношению  ко мне такой свиньей, но  меня вам ни в жизнь не расколоть!  Я
умею с  наглецами разговаривать.  Я  не зря  столько лет провела  в приемном
покое с наркотой и прочим марокканьем...  По  сто пятьдесят собачьих морд за
одну ночь." "Однако... у вас и лексикон..."
     "Не нравится, катитесь отсюда, пока я еще добрая!" 
     2. 
     "Да слышал я,  слышал. И  в суд на  него  мы  уже
подали. И выиграем дело. Он со мной еще будет работать как миленький. Дышать
будет так, как  я ему продиктую, когда я  его раздену до прежнего состояния.
Понадобится - его  сюда  в наручниках из  Сибири доставят. Все, что  они там
заработали с  помощью моего патента, принадлежит мне! Пусть сначала купят  у
меня  лицензию  на  производство шагаек  в Сибири,  потом  продают  проект в
Австралию!"
     "После интервью с Марьяной Арензон ваша репутация..."
     "А, плевать мне  на ваше мнение о моей репутации.  Я биолог  с  мировым
именем. Я  провожу в лаборатории по двенадцать часов в день  и заработал то,
чем  располагаю, собственным тяжелым трудом. С какой стати мне сочувствовать
вашему Арензону, которому было лень иврит выучить?  Вашему "гению"  с его-то
патологической доверчивостью просто повезло. Он сразу попал в Израиле ко мне
- глубоко порядочному человеку. Любые другие его бы просто ограбили!"
     "А вот бывшая жена доктора Арензона нам изобразила эту ситуацию..."
     "Если вы  видели эту совершенно ненормальную  особу, то  должны  знать,
чего  стоят  любые ее оценки.  Но то, что простительно клинической  идиотке,
негоже повторять профессиональному журналисту. Вы-то не можете не знать, что
авторство  в нашей  стране не  означает собственности изобретателя  на идею.
Шагайка принадлежит  мне.  Арензон подписал со  мной договор."  "Вы  даже не
потрудились дать ему  копию этого договора.  И палец о палец  не ударили для
внедрения шагайки, не так ли?"
     "Ложь! Кому только  я ее не предлагал! И китайцам в  качестве  рисового
комбайна, и нашей армии для нового поколенья бронемашин. И Канаде для той же
цели, которой Пустовых достиг в Сибири."  "И что же?"  "Я только тратил свои
деньги на эти и другие прожекты неугомонного Арензона. Ездил с ним на разные
встречи, оплачивал патентование, кстати, честно упомянув его, как автора..."
"Но владелец патента  вы?"  "С  его долей!"  "Он получил свою  долю?" "Какую
долю? Если не было от его  деятельности ничего, кроме убытков. Потому  я был
рад с ним  наконец расстаться. Он мне запомнился только своим горящим взором
и уверенным тоном. Я думаю, что  и там  он  не  зря капитанстсвует... Скорее
всего,  они ему не обещали даже того, что выделил я. Запатентовали  нечто на
базе его идеи, но уж точно не на его имя. И владелец патента там тоже не он,
а этот, как его, Пустовых. В Сибири дураков ничуть не больше, чем у нас."
     "Тот утверждает, что неоднократно пытался вступить с вами в переговоры,
а вы..." "А я плевал и на Пустовых, и на его Арензона." "Тогда на что  же вы
претендуете?" "А вот это в демократической стране решает не пресса, а суд."
     "Спасибо,  доктор Миндлин. В  прямом эфире перед вами выступал  один из
наиболее ярких и уважаемых представителей израильской науки..." 
     3. 
     "Так  что  модель  шагайки  вам  все-таки   была
продемонстрирована,   генерал?"  "Самая  примитивная!   Собранная   каким-то
умельцем-оле из деталей, добытых на свалках,  так  как у  Миндлина  не  было
лишних  денег  на   изготовление   нормального  прототипа   боевой  шагайки.
Министерство  абсорбции  выделяло  ему средства,  которых  едва  хватало  на
минимальную зарплату доктору Арензону  и еще одному оле в поднятой компании.
Когда мы попросили серьезного специалиста сделать экспертизу проекта, то его
вывод  был  не  просто  отрицательным - разгромным!"  "А разве  нельзя  было
заказать нормальную модель или опытный образец и пригласить доктора Арензона
на хотя бы временную работу в нашей военной промышленности?"
     "Чего  ради? У  каждого  своя роль в  этом  мире. Мы не занимались и не
занимаемся пионерными разработками,  зато можем  усовершенствовать все,  что
угодно. Но в вашем вопросе я  чувствую  иной подтекст.  Так вот, если бы  мы
немедленно  предоставили  рабочие места всем  арензонам, которые нам пишут и
звонят со своими проектами спасения Израиля,  то мы сами ходили бы не службу
или  на  работу, а  отмечаться в  лишкат-аводе  -  на  бирже труда." "Вам не
откажешь   в  откровенности..."   "А  вы  приглядитесь  к  своим  издателям,
редакторам  и загляните в  себя. И отвашей  принципиальности и  прокурорских
интонаций  и  следа  не  останется. Особенно,  если  вы посчитаете,  сколько
талантливых  журналистов  из олим работают в ведущих израильских  газетах. В
отличие  от  вас,  я  не  лезу  в  ваши  дела,  но  не секрет,  что толковых
журналистов  приехало  в  девяностых годах  ничуть не  меньше,  чем толковых
инженеров. Все  они за гроши работают в русскоязычных  изданиях.  Если бы вы
проявили ту принципиальность,  к которой призываете  меня,  то  это интервью
брал  бы  у  меня другой  человек. А чем  бы  сейчас  зарабатывали  себе  на
пропитание вы?.."
     "Оставим в покое  наши проблемы и вернемся, если вы не против, к вашим.
В конце концов, ошибки в журналистике менее опасны для страны, чем провалы в
военной  области,  не так ли? Бывшая жена доктора Арензона уверяет, что,  по
его мнению,  шагающие боевые машины  позволили  бы  снизить  наши  потери  в
Ливане.  Шагайка  не  нуждается  в  дороге,  а  заминировать   всю   пустыню
террористам не под  силу." "Демагогия  дилетантов!  Я лично провел  в Ливане
несколько лет. Там есть масса узких мест, которые никакой шагайке не обойти.
Террористы  всегда ставили мины  с дистанционным управлением именно там. Да,
вероятность наступить на мину копытом ниже, чем колесом или гусеницей. И что
же из этого? Зато у шагайки боевая скорость на  порядок  ниже, чем у обычных
бронемашин.  Нам это не  надо." "А проходимость?" "Что  проходимость?"  "Тут
пишут,  что у  шагающего танка  вчетверо  больший  клиренс, что он  способен
преодолевать непреодолимые сегодня  каменные гряды,  кустарники,  террасы...
Что  у шагающей  патрульной  полицейской  машины  уникальные  возможности  в
уличных боях..." "А вот об  этом позвольте судить не  вам, а..."  "Вы правы.
Нашлись,  нашлись более  компетентные  специалисты,  чем мы  с  вами.  Они и
заказали у  Пустовых для  Сибири  шагающе-гусеничные танки.  И  у  них все в
порядке и со  скоростью, и с проходимостью.  Молите Б-га, чтобы  Пустовых не
продал их нашим врагам!"
     "Вы  что, с Луны свалились, адони? У нас давно  нет врагов. Мы живем на
новом Ближнем Востоке и ни с кем больше воевать не собираемся. Хотя способны
отлично справиться с любой агрессией. И без всяких экзотических машин."
     "Эти  победные реляции я слышал  и до  того,  как  мы  превратились  из
Эрец-Исраэль  в  субъект  Палестинской  Федерации...  Насколько  я  понимаю,
вернись сейчас, в зените своей славы,доктор Арензон на родину..."
     "Мы его примем с распростертыми объятьями. Но,  как и прежде, никто ему
не  уступит своего рабочего места. Впрочем, если он действительно разбогател
в Сибири, то пусть строит в Израиле завод  и производит себе любые шагайки."
"В  том числе для нашей  армии?" "Я же вам сказал - нам это здесь и не  было
никогда нужно, и сейчас ни к чему, и впредь..."
     "Спасибо.  В  серии передач  "Сибирский  феномен  из  Израиля" выступал
специалист в области военных технологий генерал ..."
     4.
     1. 
     "Лучше гор могут быть только горы, на которых еще
не бывал, - пропел  Пустовых, утыкая палец в точку на карте. - Что скажет по
этому поводу капитан первого в мире твердоопорного судна?"
     "Мне-то какая разница? - удивился я.  - По-моему,  ты уже убедился, что
шагайка работает медленно, но верно."
     "Так-то  оно так, -  многозначительно  изрек бородатый субъект, до боли
знакомо  поднимая  брови.  -  Но дело  в  том, что  там до вас действительно
всерьез никто не бывал."
     "Такого быть не может, - засмеялся я. - В Сибири, освоенной еще великим
ГУЛАГомдо последнего километра, не было, нет и не может быть белых пятен!"
     "Профессор, объясните капитану ситуацию, - буркнул  Пустовых. - Кстати,
я  вас не  представил. Марк, это профессор...  этой,  как  ее,  черной магии
Арнольд Михайлович Фликас. Тоже, между прочим, бывший израильтянин..."
     Вот,  наконец,  и  загадочный  профессор,вспомнил я первый  разговор  с
Пустовых...
     "Между верховьями  рек Оленек,  Вилюй  и Марха, -  замогильным  голосом
начал траченный  эмиграционным  тлением  недопонятый кудесник, - есть район,
над которым тысячу раз пролетали самолеты и вертолеты, по которому проходили
вездесущие геологи, но  никогда  не  находили  никакого  жилья. Вы правы,  в
тридцатые годы там действительно соорудили  лагерь, но заключенные  в первую
же зиму вымерли все до единого,  что  случалось тогда довольно  часто. Но  к
весне,  один за другим, перемерли  и  охранники. Будь  это  поближе  к месту
падения тунгусского  метеорита, появились бы разные инопланетные версии,  но
метеорит   упал  много   западнее.  И  там,  кстати,  ничего  подобного   не
наблюдалось..."
     "Меня,  естественно,   заинтересовало  совсем  другое,  -  прервал  его
миллионер. - С  чуть ли не Петровских еще времен  оттуда изредка приходили в
поселок Дмитровку старатели-одиночки с удивительно чистым золотом. Самородки
были  не  очень большие,  но одного  размера  и формы. Старатели-конкуренты,
конечно,  всегда   пытались   тайно   сопровождать  этих  нелегалов.   Потом
государственные органы. Но агенты  исчезали  бесследно. В последние годы все
было прочесано и  с вертолета - никакого  населения там нет. Даже зимовья. А
таинственные старатели регулярно появляются и на вырученные  деньги покупают
товары... в том числе для женщин и детей."
     "Позвольте, - не верил я своим ушам. - А что же говорят сами старатели?
Я что-то не слыхивал, чтобы в КГБ, тем более в сталинском  НКВД,хоть кому-то
не сумели язык развязать."
     "По этой-то  причине  Вячеслав  Иванович и пригласил меня,  -  захрипел
черный маг. - Развязать языки этим старателям пытались еще в царские времена
и конкуренты, и полиция,  и охранка. Но, вот беда, те тут же называли точные
координаты приисков и брались немедленно провести туда любого желающего. Как
только создавалась экспедиция,  зловещие старатели послушно вели ее по своим
тропам.  Ни  одного не  вернулось!  И -  никаких  следов. Во  времена  НКВД,
оставили  одного  старателя  в  заложники, взяв  у него  подробный маршрут к
прииску и пригрозив расстрелять, если с экспедицией  что-нибудь случится. Но
в тот момент, когда по всем расчетам чекисты должны были оказаться на месте,
тюрьма,  где под особой охраной содержали старателя, занялась  сразу со всех
углов  и  сгорела  как  порох,дотла.. На  пепелище  нашли  все кости,  кроме
останков  заложника. А по  весне  он, как  ни в чем  ни бывало, заявляется с
товаром. Естественно, его  тут  же берут в  оборот, но  первого  следователя
увезли с инфарктом, второй слег с черт знает откуда взявшимся в  разгар зимы
энцефалитом,  а начальник отдела,  который  возглавлял расследование, утонул
буквально на ровном месте  - покатились  капитально  закрепленные еще осенью
самым проверенным  способом бревна прошлогоднего сплава, захватив с  собой в
реку  грозного дознавателя." "А  старатель?" "Отпустили  от греха  подальше.
Что-то  отписали   на  Большую   землю.   И   отправили  за  ним   несколько
добровольцев... на тот свет! А сам герой этих событий через год спокойненько
появляется со своими самородками и становится себе в очередь за покупками."
     "А что говорят аборигены?" - нашелся Толя.
     "О, - засмеялся Пустовых. - Те умные! Вообще на эту тему не говорят, ни
в  одну экспедицию не согласны входить. В 1938 семерых за отказ расстреляли.
Восьмой сам  стал к стенке. Освободили." "И ничего не объясняют?" "Ни слова!
Это у  них страшное  табу.  Но  золото перекупают охотно. К  каждому приходу
гостя готовят  ему товары на  обмен. Накапливают его годами. Открыто продать
им  невыгодно. Именно  у них  мы  и  перекупили  те  самые два ящика, что ты
закопал в руду..." "А государство?" "Сибирские власти в прошлом году послали
за  очередным гостем  вертолет. Так поднялась  такая буря, что вертолет этот
нашли только через неделю."
     "Естественно, без экипажа?" - все еще  не верил  я этим сказкам. Я  был
уверен, что этот "профессор" просто придуривается, как  и все без исключения
бесчисленные  его  коллеги,  к  которым я  обращался в  Израиле.  С  ними  и
разговаривать-то  было  стыдно. За  них  самих... И газетные  астрологичесие
прогнозы, в лучшем случае, сбывались с точностью до наоборот, а чаще  вообще
не имели отношения к действительности.
     "В том-то и дело, что на этот раз, - сказал маг, - трупы нашли. Но..."
     "Двое лишних,  -глухо добавил Пустовых. - Их так и не идентифицировали.
Интересно, что экипаж непрерывно находился в контакте с полицией. И вертолет
от родного аэродрома и до самого крика "Мы падаем" нигде не садился и никого
на борт не брал..."
     "Зайцы?  - засмеялся Толя, который все более  напряженно слушал.  -  На
ходу  незаметно  сели  в вертолет? Кыш вы, шкеты, под  вагоны, - запел он. -
Кондуктор слопает всех враз. Едем мы от грязи черные,  а поезд  мчит нас  на
Кавказ.  Сигнал-гудок, стук колес. Полным ходом идет паровоз.."  "Да подожди
ты со своим Кавказом, заколодило вас всех  на  нем, - прикрикнул Пустовых. -
Решитесь пойти по следам за очередным старателем?. Он как  раз крутится тут,
в Дмитровке."
     "Что значит крутится? - похолодел я. - И что значит "по следам"? Какие,
к  дьяволу, следы при такой метели? Мы вообще привыкли к  маякам, а тут надо
шагать практически вслепую."
     "Они обычно какое-то время живут в гостинице. Этот приехал  на довольно
приличном канадском снегоходе, который он тут же и купил два года назад. Уже
заглянул к аборигенам.  Так что груз  уже  в Дмитровке. Конечно,  его вам не
догнать  при  любых  следах.  Но координаты таинственного  прииска  известны
достаточно  точно  уже  лет   сто  пятьдесят.   Возьмете  с  собой  Арнольда
Михайловича..."
     "И чем он будет там заниматься? - уже не скрывал  я своей неприязни.  -
Духов отгонять?"
     "Это скорее по моей части, -  засмеялся Толя. - Еще с Афганистана. Духи
меня  за километр обходили.  Объясните-ка мне Арнольд Михайлович,  чем  ваши
приборы лучше хорошего огнемета. А еще лучше  продемонстрируйте-ка свою мощь
против хотя бы простого омоновца."
     "Профессор, как вам такая демонстрация вашей мощи?"
     "Я не фигляр, - надулся маг, боязливо поглядывая на крутого парня. -  И
я ничего не собираюсь ни на ком демонстрировать. Если ваш  горилла  способен
рассуждать логически, пусть сообразит, что даже царские полицейские  не были
безоружными, не говоря  о чекистах всех поколений. А черная дыра не оставила
от  них  и  следа.  Если  я  согласен войти  в экспедицию, то  знаю, как  ее
защитить! Иначе я бы поберег, как минимум, свою собственную жизнь!.."
     "Съел? - засмеялся Пустовых. - Рискнете прошагать туда без профессора?"
     "Или  вообще  никуда  не двинемся,  - заметил  я.  - Арнольд совершенно
прав..." "Арнольд  Михайлович, с вашего позволения! - завизжал профессор.  -
Мы с  вами уже  в цивилизованном  мире,  а  не  в  гнусной  Израиловке, Марк
Борисович! И  я не нуждаюсь в вашем  одобрении. Если вы откажетесь, Вячеслав
Иванович найдет другого капитана, но не другого специалиста по черной магии!
Это однозначно.  Как  и то, что  я готов  отправиться куда угодно. Мне нужны
деньги."
     "Давайте сначала попробуем без этого капризули, - заметил Толя. - Или я
ничего  не  понимаю  в людях,  в  чем пока  замечен  не  был,  или  от этого
Арнольданам будет больше вреда, чем пользы..."
     "Ну, а ты,  Марик? Неужели собздел? - прищурился Пустовых. - Возглавишь
экспедицию?"
     "Мне лично жизнь уже лет пятнадцать как в тягость, - пожал я плечами. -
Что  же касается Михайлыча, то каюта есть,  еды  полно. Пусть едет. Вдруг он
действительно что-то понимает в своем черном деле..."
     2.
     "Симпатичный  парень,  -  прошептала  Ира.  -  И
довольно современный. Хочешь, я подойду и попробую его разговорить?"
     "Толя? - тревожно оглянулся я. - Может быть лучше я или ты?"
     "Лучше Ирка. Давай. Он у меня на мушке..."
     "Простите,  господин старатель,  -  затараторила  уже  давно  не  седая
девушка,  снимая  меховую  шапку и  тряхнув  густыми  темными локонами.  - Я
представляю  здесь  "Новую  сибирскую  газету".  Можно  мне  у  вас  кое-что
спросить?"
     Мощный  мужчина в мехах с головы до ног обернулся от прилавка магазина,
где подбирал товары, и внимательно поглядел на красивую приставалу.
     "Вы ни  из  какой  не из  газеты,  а  из  экипажа  вот  той шагайки,  -
снисходительно улыбнулся он в бороду.  - И спросить вы у меня  хотите только
одно: где я беру  золото, верно?"  "Здорово! Вот  это  информированность!  -
засмеялась неузнаваемая бывшая заложница. - Не скажете? Даже мне?"
     "Почему  же не  скажу именно вам? У меня все спрашивают. И я всем и все
говорю.  И на карте показываю. И маршрут точно прокладываю.  Только  в вашей
полиции уже четыре раза все рисовал."
     "И что же? Появились на прииске конкуренты?"
     "Что-то  не  видел пока."  "Ложный след?" "Кому как.  Я иду  по тому же
маршруту и регулярно возвращаюсь сюда с металлом. Может, искать не умеют."
     "Не умеют, или вы не даете им искать?"
     "А вот это вы и проверите. Вы же на пути к моему прииску, так? С Б-гом,
как говорится." "Кем говорится?" "Всеми,  кто верит  в Него."  "И вами в том
числе?"
     "Более,  чем всеми прочими, уверяю вас.  Ваши друзья, во всяком случае,
гораздо больше верят в технику и в оружие."
     "Вы ведь  тоже верите  в  оружие?  -  кивнула  Ира на стоящее  у  стены
зачехленное ружье старателя. - Или это так, приложение к истовой молитве?"
     "Ваш капитан -  бывший израильтянин?" - кивнул  старатель за спину, где
мы с Толей напряженно прислушивались к странной беседе.
     "Он и  сейчас  израильтянин.  От  гражданства  Палестинской  Федерации,
насколько я знаю, он не отказывался."
     "Федерация и Израиль - разные понятия."
     "Ого, какая осведомленность для отшельника. Вы не находите?"
     "Кто вам сказал, что я отшельник?"
     "Вы появляетесь в цивилизованном  мире раз в год, а все остальное время
так тщательно прячетесь, что ваше зимовье который век найти не могут. Даже с
вертолета!"
     "А кто вам сказал, что это все, - он окинул взглядом магазин со слепыми
окнами,  - цивилизация? Какая же  это цивилизация, если  она не  может найти
зимовье какого-то отшельника?"
     "Вы сами  объяснили в  полиции, что живете  в пещерах  и  что не имеете
никакого  гражданства.  Вы же  им не представили даже  и бывшего  советского
паспорта. Отшельник и есть! А как вас зовут?"
     "Только вам, как любовнице израильтянина, Ирочка, я скажу на ушко. Меня
зовут Моше." "Что?! Вы - еврей?" "Не похож?" "Это не  по моей части... Можно
я Марика позову?"
     "Почему же нет? Зовите своего Марика.  И Толика. Я человек общительный,
хоть вы меня и записали в  отшельники. Шалом, адони, -  заговорил он со мной
на  заколдованном для меняиврите, но после нескольких фраз снова обернулся к
Ире:  -  Простите, но ваш израильтянин не говорит на своем языке.  А  потому
продолжим  на  вашем.  Итак,   Марк,  вы  подослали  свою  буфетчицу,  чтобы
повыспросить у меня машрут  вашей новой экспедиции. Увы, я ничего нового вам
сказать  не могу.  Идите  на своем  монстре  тем  же  путем,  каким  шли  за
старателями  в этом краю  люди  сначала на  собаках, потом верхом,  потом на
аэросанях, на вертолетах. Я сам иду тем же путем и  никакого другого  просто
не знаю. Если дошагаете, и мы там встретимся, то я вам покажу месторождение.
Если же нет, то... туда вам и дорога."
     "Куда? - угрожающе проговорил Толя. - Ты на что намекаешь... Моше?"
     "Я?  Это  ты  намекаешь,  что еще  не  таким  развязывал  языки,  когда
разбойничал на  Кавказе. Жаль. Ведь  такой  здоровый и красивый  парень. Так
много  знаешь  и еще  больше  умеешь. И неплохой в общем-то.  Я  бы тебе  не
советовал так собой рисковать.  Не уподобляйся, Толя, наивным хулиганам, что
самонадеянно задирают тебя самого в темном переулке. Будь поумнее, а?"
     "Он совершенно прав, - заторопился  я. - Если они  веками расправляются
со всеми, кто лезет без спросу в их дела, то не нам с тобой..."
     "Толя!  - воскликнула  Ира, кладя ему руку на плечо. - Ради меня!  Женя
тоже был уверен, что ему все под силу... Иногда мужество - в смирении."
     "Но мы же все равно пойдем туда! У нас контракт, мы обещали..."
     "И что же? Пройдем и вернемся ни с чем. Не вечно же удача."
     ***
     "Ага, - нахмурился Моше. - А вот и мы..."
     В  магазин  стремительно вошел  профессор Фликас  во  всем  великолепии
своего городского пальто, андатровой шапки, галстука, бородки, влажных губ и
горящих вдохновением глаз под вызывающе поднятыми бровями.
     Он уставился на огромного старателя и принял стойку.
     Тот поморщился  как от боли и зловеще сказал, глядя мне в  глаза: "Если
ты  это  говно возьмешь с  собой, то не сдвинешься  с места.  Я  редко  кого
предупреждаю, капитан..."
     "Спасибо,  -  откликнулся  Толя.  - Все слышали, что ты  нам угрожаешь.
Пойдешь под суд. За шагайку расплатиться - никакого золота тебе не хватит."
     "Профессор включен в экипаж не нами, а хозяином, - мягко сказал я. -  Я
и сам не хотел его брать, но не имею права."
     "Меня никто тут не арестует, - улыбнулся  Моше. - Во-первых, я полезный
-  золото, как известно, ничем не пахнет. А,  во-вторых,  меня арестовать  -
себе дороже. Тут у них в полиции все архивы сохранились. Наизусть знают, как
нас тут арестовывали. Что же  касается этого придурка, то, повторяю,  твоему
хозяину лучше с ним не связываться."
     "Да  он  же  меня  боится!!  - закричал Арнольд  Михайлович.  Лицо  его
выражалопанический страх перед зловещим старателем в сочетании  с отчаянными
усилиями продемонстрировать  свое  мастерство,  а  потому казалось,  что  он
строит странныеобезьяньи гримасы. - Потому и грубит. Ну-ка, вы не им, а мне,
мне!  поугрожайте! Слабо? А?"  -  и он вытянул  в сторону  мехового  гиганта
ладони, обнажив грязные манжеты.
     Ира  вскрикнула  и закрыла  лицо  руками. Мне стало так  дурно, что все
поплыло перед глазами. Толя потянулся к кобуре под мышкой...
     Из-за манжетов что-то выскочило и глухо упало на затоптанный мокрый пол
магазина.  Черный  маг  нелепо  взмахнул пустыми рукавами, из которых  часто
закапала кровь,  и сел на пол, в ужасе глядя  на валяющиеся кисти своих рук.
От болевого шока он тотчас потерял представление о времени и пространстве.
     Старатель чинно  раскланялся  со  мной,  поцеловал  Ире  ледяную  руку,
подмигнул  оцепеневшему  Толе,  который  по-детски моргал,  и  быстро вышел,
впустив  облако  морозного  воздуха  в  протопленное  помещение  магазина. В
оставленную открытой  дверь  экипаж  шагайки  видел,  какстаратель  уселся в
груженный  оранжевый  снегоход. Взревел мощный  мотор, и только снежная пыль
оседала в поселке от таинственного гостя.
     3.
     "Я кажется понимаю, в  чем дело.  И уверен, что в
этом нет ничего мистического,  -  начал я  свою очередную лекцию,  когда мы,
вернувшись из  больницы, пропустили в  кают-компании  шагайки по  третьей. К
собственному изумлению, местному хирургу удалось пришить  незадачливому магу
обе  кисти,  словно  срезанные  сверхострой бритвой.  -  Скорее  всего, этот
местный феномен подобен Лох-Несскому."
     "Шотландский динозавр?" - проявил осведомленность Пустовых.
     "Совершенно верно. Чудовище впервые  попало в хроники в 569  году,  и с
тех пор до  наших  дней  никто не  смог установить,  где оно обитает и  куда
прячется. Озеро веками прочесывали до последнего метра, а Несси то исчезала,
то появлялась. Хотя 17-метровому существу там некуда спрятаться. В 1969 году
Несси просто исчезла из поля зрения подводного  исследовательского аппарата,
хотя  не  было  обнаружено  никакого  входа  в  пещеру,   способную   укрыть
исполинское животное. В 1987 году  в  охоте за снова появившимся  динозавром
приняли  участие  24  плавсредства  с  учеными.  Операцию  снимала  японская
киногруппа. Результаты -  те же,  что и  у преследователей наших  старателей
всех поколений."
     "Ну и какое существует этому объяснение? - Толя все  поглядывал на свои
чудом сохранившееся руки, которые, по его словам, просто  чесались, укротить
наглеца-старателя. - Любое вполне подходит для нашего сегодняшнего гостя."
     "Некоторые полагают, что Несси действительно обитает в том же озере, но
в другом измерении. Не исключено,  что очевидцы феномена наблюдают не одно и
то  же  существо,  а  разных   динозавров,  знающих  дыру,  не  видимую  для
трехмерного  наблюдателя." "Трехмерного?" "То есть для нас с вами. Для того,
чтобы  избежать  преследования,  достаточно  просто   перейти  в   четвертое
измерение, а для существ оттуда  с  этим не больше проблем, чем  для муравья
переползти через ограду из  волоса на зеркале,  непреодолимую  для амебы, не
имеющей  понятий верх  и  низ.  Как существо двухмерное,  она  может  только
недоумевать, куда  девался муравей,  если  его явно  нет  внутри  волосяного
периметра, добросовестно ею прочесанного. Не имея ни малейшего представления
о нашем трехмерном  мире, амеба будет рыскать по плоскому стеклу, в тысячный
раз натыкаясь на вроде бынепреодолимую волосяную границу."
     "Хорошо, а могущество у них откуда - взглядом кисти отсекать?"
     "А  амеба тоже не может вообразить, что ей  можно нанести удар сверху -
для  нее  нет  такого  понятия  в  принципе.  Впрочем, меня  гораздо  больше
интригует другое!"
     "То,  что наш визави говорил по-древнееврейски? - догадалась Ира. - Тем
более тебе интересно с ними поближе познакомиться, так?"
     "А  я вот совершенно уверен, -  мрачно заметил во-время перевоспитанный
Толя,  -  что нам  с ними нипочем  не познакомиться,  если они  сами того не
пожелают. И нечего тебе, Слава так иронически улыбаться.  Я привык воевать в
трехмерном мире. Против противника, на которого я не умею  и головы поднять,
лучше не выступать... И что ты теперь скажешь?"
     "Что я скажу? - налил по четвертой Пустовых.  - Ничего, кроме того, что
я не привык отступать,  а потому экспедицию  отменять не собираюсь. В  конце
концов, они  пока  ни  на кого первыми не нападали. И вообще впервые открыто
проявили свое сверхъестественное могущество. А произошло это  потому, что я,
как  всегда,  не ошибся  в выборе специалиста. Немедленный  удар был нанесен
только   потому,  что  мой  бедный  Михалыч   оказался  всерьез  опасен  для
старателя."
     "Зачем  же тогда экспедиция? - удивился я.  - Уже ясно, что золота  они
нам без боя не отдадут. А воевать с ними нам слабо."
     "Да Б-г с ним, с золотом.  В крайнем  случае,  добуду в другом месте. С
шагайками  у меня  теперь  вся Сибирь в кармане. Умному  Штирлицу надо  хоть
как-то установить с ними контакт! А пастор Плятт прощупает очередное, кстати
довольно приличное, "неперспективное" месторождение олова и цинка. Как раз в
том районе, где эти... инопланетяне исчезают и откуда  появляются, Берите на
борт запасные модули обогатительного комбината и - вперед! Если будет с ними
контакт...  оружия  не применять и  вести себя сдержанно. Не будет, так и не
надо. Обойдусь. Но сделаю все, что от меня зависело." 
     4. 
     "Метель пока самая  что  ни на есть  обычная,  -
заметил я, внимательно наблюдая за приборами. -  Двадцать на  двадцать.  При
таком морозе и ветре даже вертолет пролетел бы." "А видимость? - вглядывался
Толя  в инфракрасный экран. -  При метели в двадцать метров в секунду всегда
хоть изредка что-то видно. А тут словно туман впридачу, не находишь? "
     "А  он-то  сам,  -  вспомнила Ира  старателя,  - включил свой дизель  и
умчался в  ту же метель как по автостраде..." "Мы  тоже сначала этого тумана
на  замечали." "Кстати,  одна из причин заброшенности этого района -  частые
туманы, - сказал я. - Не исключено, что фантаст свою "Землю Санникова" здесь
задумал..."  "А тебе не кажется, капитан, - зловеще произнес Толя, - что они
нас просто заманивают?  Нашему Моше, по-моему, один дьявол, кому  конечности
откусывать  - профессору черной магии  или тысячетонной скотинке. Если бы мы
им  были не  нужны -  сидели бы на  брюхе  в  Дмитровке!" "А  зачем мы им? -
удивилась Ира.  - С их-то  богатством и мощью?  Если  бы он,  скажем, в меня
влюбился, то хоть уговаривал бы с ним уехать на снегоходе." "И уговорил бы?"
- насторожился я.  "А чего? -  смеялась она уже давно без  гримас.  - Парень
хоть куда! И он там небось не один такой." "Как ты полагаешь, Марик, сколько
там может быть этих ваших?" "Евреев, следует тебя понимать? Кто знает? Может
и сто  семей, а  может  и тысяча..." "В пещерах?" "Думаю,  что  отнюдь не  в
пещерах. Скорее всего это вполне благоустроенный поселок. Просто нам его  не
видать."  "Если они сами  нас  не пригласят погреться, - мечтательно сказала
Ира. - Вот я и побываю в Израиле."
     Между  тем,  шагайка, избалованная  маяками,  самостоятельно  двигалась
втрое  медленее. Вахту мы несли  вчетвером по два  часа, сменяя друг  друга,
чтобы не перенапрягаться. Сама трасса, впрочем,  была одна их самых легких -
удивительно  ровная долина  замерзшей  мелкой  реки,  в  которую  со  звоном
втыкались исполинские стальные копыта механического  чудовища. Бог из машины
творил свое очередное чудо.
     На  другой  день  посреди  русла появились  своеобразные  остроконечные
скалы, похожие на трехметровые пирамидальные  зубы. Шагайка шла с предельным
клиренсом, чтобы  корпус и  платформа  проносилась над ними.  Когда  в белом
мессиве  появилась  первая гряда,  я  резко  тормознул корпус  и  облегченно
вздохнул -черные острия с провалами между ними проплыли под самой кабиной.
     Одновременно вдруг исчезла связь. Радио и мобильники заглохли.
     Скорость  стала   еще  меньше.  Зубья  преграждали  путь  через  каждые
несколько сот  метров. Там где их не удавалось ни переступать, ни обойти, мы
высаживали десант,  чтобы  взорвать гряду, и  пятилась подальше  от каменных
осколков. Без инфракрасного индикатора  и  связанного с бортовым компьютером
радара в такой мгле запросто можно было расколотить корпус или  платформу  о
напоминающие кратеры словно искусственные образования.
     Потом стали стенами возникать на пути оледеневшие водопады. Приходилось
выходить из русла  и с креном шагать по склону  долины  в  обход  - напролом
сквозь   лес.  Стальной  козырек  над   кабиной   предохранял  ее  окна   от
соприкосновения с крушащимися стволами и ветвями.
     К вечеру  видимость  ухудшилась, хотя туман исчез. Ветер стал сильнее..
Метель  завывала  со  всех   сторон  и  свирепо   била  порывами,   залепляя
прогреваемое окно кабины зарядами  снега. Деревья и кусты вокруг сгибались и
метались  под уже ураганными  порывами. К  ночи ветер стал срывать  камни со
склонов. Летящие в воздухе ветки и обломки скал угрожали  разбить  не только
окна, но и модули. Это уже напоминало  не ураган, а сцену испытаний  атомной
бомбы,  когда ударная волна  сметает целые строения до фундамента.  Пришлось
втянуть перископ и мачту на ходовой рубке платформы.
     Наплывающие  на  кабину  зубья  скал  стали  почему-то  обледенелыми  и
блестели  в  свете  прожекторов  отполированными  ветром  гранями.  Наконец,
показалась гряда выше клиренса, и  я  впервые  принял решение  остановиться.
Высаживать десант  подрывников в такую погоду было бы самоубийством. Шагайка
втянула  в себя все ноги  и  погрузилась в  пятиметровые сугробы,  мгновенно
нарастающие со всех сторон чуть не до палубы.
     Все, кроме Толи, отправились по каютам спать.
     А рейнджер вслушивался  в рев  урагана и всматривался в жуткий мрак  за
окнами.
     5. 
     "Капитан, - услышал я сквозь сон тревожный голос.
- Вставай..."
     "Что случилось, Толик?" - первой проснулась Ира.
     "Там, в лесу... выстрелы  и крики. В перископ я увидел прорву волков...
Слишком крупных... Я о таких и не слышал..."
     Ветер был уже  слабее.  Кран опустил  на сугробы поддон со  снегоходом.
Умная  машина с  Толей и  Никитой  тотчас взревела и  понеслась вверх  вдоль
террас. Я  прильнул  к  окуляру перископа. На  поляне  прожектор  с  шагайки
высветил  опрокинутый  оранжевый канадский снегоход  старателя,  неподвижное
тело  человека  на снегу, которое во  все  стороны рвали огромные бело-серые
звери,  пока другие, извиваясь  и нетерпеливо вертя пушистыми хвостами, рыли
лапами  снег,  пытаясь подползти под сани,  откуда неслись отчаянные, словно
детские вопли.
     Услышав рев мотора,  волки замерли, повернув морды с горящими глазами в
сторону  нового  снегохода,  а  потом  закружили  свой  хоровод  уже  вокруг
нежданной добычи. Они скакали в сугробах, грамотно залегая, когда  поверх их
острых ушей пролетал веер пуль из автоматов.
     "Знакомые все  лица! - восторженно орал Толя  в оживший мобильник, ведя
прицельную стрельбу.  - Так  вот  в  кого  переселились  грешные  души  моих
поверженных врагов из Чечни -прямо в царство их национального герба..."
     Стая чутко уловила мощь нового врага и растворилась во тьме, оставив на
снегу  несколько  неподвижных  особей и  оглашая древний лес душераздирающим
воем. Луч прожектора метался  по вершинам елей  и лиственниц, отгоняя волков
еще  дальше.  В  перископ я  уже разглядел,  что человек  на снегу, которого
теперь Толя волок в наш снегоход, и был тот самый таинственный старатель. Но
откуда еще и ребенок? Почудилось?
     Действительно, из-под  аэросаней  со  сломанными пропеллерами  не  было
больше  ни звука, хотя волкам туда явно проникнуть еще не удалось.  Толя лег
на снег и  стал  зарываться в  него, прокладывая  начатый волком туннель под
сани.  Там  началась какая-то  возня,  снова  послышались  отчаянные детские
крики,  а рейднжер  появился  с  закутанным  в меха извивающимся человечком.
Существо отчаянно отбивалось  и норовило лучше выскочить и умчаться  прямо в
зубы затаившимся зверям, чем оказаться в руках незнакомцев.
     Снегоход взревел. Волки, как по команде, прекратили вой. Оказалось, что
они никуда  не  сбежали, а  перестроились,  чтобы  кинуться  со всех  сторон
наперерез ускользающей добыче.
     В ответ с мачты  шагайки прорычала турельная установка, и весь снег  на
пути  зверей  закипел  и зашипел от  густо  ложащихся  снарядов.  От взрывов
разлетались  мощные  стволы  деревьев.  Кроны  обрушивались, поднимая  клубы
снежной пыли. Казалось, весь лес зашатался от губительного огня.
     Такого сопротивления здесь люди волкам  еще не оказывали! Стая  присела
на  задние  лапы, дружно вытянула  морды в  бессильной  ярости  к мечущемуся
прожекторному лучу в небе и снова огласила лес тоскливым воем.
     Снегоход с ходу влетел на поддон  и взмыл  в  небо на гаке крана, когда
под ним  промчалась  серая  спина первого волка, после  чего  вокруг шагайки
закишела живая масса.
     ***
     От роскошных мехов огромного старателя с неестественным в Сибири именем
Моше остались окровавленные клочья, которые тут же были  выброшены за борт -
на растерзание одураченным врагам.
     Гигант  лежал  на  операционном  столе лазарета,  а  обученная и  этому
искусству  Ира  грамотно  обрабатывала бесчисленные раны,  накладывала  швы,
подключив раненого к аппарату переливания крови и к капельнице. Ассистировал
ей всепригодный Толя.
     А  в  кают-компании  на меня с ужасом таращилась черноволосая  кудрявая
девочка лет шести с прозрачными, огромными  от  ужаса глазами. Без мехов она
казалась особенно хрупкой и беззащитной.
     "Ты  говоришь по-русски?  Уляй  етер  тов бэиврит?  (Может  быть  лучше
по-еврейски?) - совершенно не веря в положительный ответ начал я, уверенный,
что  имя Моше - не  более,  чем розыгрыш. Девочка вдруг судорожно  сглотнула
слюну  и  кивнула.  - Эйх  корим лях? (Как тебя зовут?)"  И взрогнул,  когда
тонкий голосок произнес имя Эстер, а девочка взглянула на меня уже не только
со страхом,  но  и с надеждой. Пришлось  продолжать  разговор на полузабытом
иврите.
     "Папа...  умер?  - зараннее  заплакала  она.  - Они  его  разорвали  на
части?.." "Твой папа жив.  Его  там лечат.  Все  будет в порядке." "На самом
деле? Ты не  шутишь? Ты  меня не успокаиваешь, как маленькую?  Я  могу с ним
поговорить?" "Пока нет...  Эстер,  -  заставил  я себя произнести  это имя в
таких широтах. - Он еще очень слаб."
     "Понимаю, - очень серьезно ответила девочка. - Было  столько крови... А
как тебя  зовут? Ты  не гой?" "Меня зовут Мордехай, Эстер. Я такой же еврей,
как твой папа. Ты слышала об Израиле?" "Конечно! Мы каждый год там  купаемся
в море  с папой и мамой. И с моими братишками и сестренками. У  нас в Эйлате
много друзей."
     "В Эйлате?! - не поверил я своим ушам. - Вы туда летаете... самолетом?"
"Матос? (Самолет?)  - сморщила она лобик. - А, это та штука,  что летает  по
воздуху  и  прыгает  в  небо и с  неба в  центре  города? Нет. Мы никогда не
летаем.  Нам  это  не надо, Морди." "А  как же вы всей оравой добираетесь до
Израиля?" "Я  не знаю, Морди... Вот мы тут, вот мы там... Спроси у папы."Она
снова заплакала.
     "Эстер, -  естественно, по-русски спросила вошедшая Ира в окровавленном
халате. -  Твой  папа хочет удостовериться,  что ты  жива  и в безопасности.
Пошли со мной."
     Девочка отпрянула от протянутой  руки и бросилась ко мне,  вроде бы уже
своему.  Я повторил  все на иврите. Эстер вскрикнула "Морди!" и захлопала  в
ладоши. Я  поднял  на руки невесомое существо,  едва не ставшее малозаметной
закуской свирепого хищника, и вышел в лазарет.
     Лица и тела несчастного старателя почти не было видно за бинтами, но он
протянул покрытые запекшейся кровью  огромные волосатые  руки  и обнял  свою
дочь. Под бинты катились слезы из глаз, которые только и опознала девочка.
     "Они... не тронули ее? - с трудом проговорил он. - Я надеялся только на
то, что волки не трогают детей... Только на это..."
     "И  зря, - жестко сказал Толя, снимая перемазанный  кровью халат. - Еще
как бы тронули, если бы не наше "никчемное", по вашему мнению, оружие. -  Он
протянул старателю  клочья  сорванного  с детской ноги  сапожка  из  оленьей
шкуры. - Без нашей шагайки от Эстер вот такиеторбаза только и остались бы."
     Моше молча протянул Толе руку.
     "Все, - командовала Ира. - Больному - покой,  а это чудо маленькое, что
не  умеет в таком  солидном возрасте  говорить  по-человечески,  я  намерена
покормить. А  то у нее глазенки скоро засверкают по-волчьи, и мы услышим вой
уже не только снаружи."
     "Хочешь кушать,  Эстер? -  ласково  спросил я.  Девочка закивала Ире  и
снова  захлопала  в  ладоши.  -  Что  ты  любишь?  У  нас  есть...  кошерная
рыба."
     5.
     1. 
     "Я и  сам ничего не понимаю,  -  тихо говорил мне
наедине Моше. - Боюсь,  что ваш профессор не такой уж  шарлатан... Что-то он
во  мне  успел-таки  испортить  до  того,  как  я  его  изувечил...  Я,  как
обычно,встретил дочь в заданном  месте, но потом все разладилось. Я  знал об
урагане,  но был уверен, что успею проскочить до его начала. Но... впервые в
жизни у меня не получилась конверсия...  Мы застряли в вашем мире. Сначала я
решил, что перепутал единственную точку на  карте, где это возможно, носился
с  Эстер  вокруг  своих  ориентиров в тайге, пока ураган  не  опрокинул  мой
снегоход.  Мы провели под ним двое  суток.  Волки появились как только  утих
ветер... Я отстреливался всю ночь... Потом они все-таки пролезли  под сани и
вытащили меня. Эстер я успел засунуть поглубже в обломки. Отбиваться от этих
зверей  бесполезно... Каждый весит  больше  ста килограмм... Это... не  ваши
волки... Они сюда попали как-то вслед  за моим  дедом, расплодились... и  не
умеют вернуться обратно..."
     "Моше, прости, но я ничего не понимаю. "Наши", "ваши", "конверсия". Как
я понимаю, ты из... другого измерения, как бы это фантастически ни звучало в
наш прагматичный век?"
     Раненый коротко вздохнул и опустил глаза.
     "Но... почему евреи? Здесь, в недоступном уголке Сибири?"
     "Их было всего около  тысячи  человек, что  пошли за рабби Элиезером из
местечка Чернобыль на Украине в  1650  году. Козаки гетмана Богдана  загнали
там мужчин-евреев в синагогу и сожгли живьем, на том  самом месте, где потом
была  построена  и... взорвалась  атомная  электростанция.  Нигде  больше не
взрывалась.Молодых   еврейских   женщин   насиловали,   разрубали   саблями.
Новорожденным  разбивали  головки  о  стволы  деревьев,   а  детей  постарше
насаживали  на пики и швыряли  в огонь. Беременным козаки вспарывали животы,
зашивали туда  вместо плода живую  кошку,  а когда  несчастная  пыталась  ее
извлечь, отрубали  ей  шашкой руки  и хохотали,  глядя,  как она управляется
своими  обрубками с кошкой внутри... Спрятавшиеся в лесу уцелевшие евреи все
это видели и, наконец, поверили рабби-каббалисту, который давно хотел увести
их навсегда "на конец света". Откуда он знал об этой дыре, как чернобыльцы и
те,  кто  примкнул к  ним по  пути  в  Сибирь, ухитрились  пройти по занятой
козаками  Украине,   а  потом  по  враждебной  России,  где  было  запрещено
появляться евреям, мне неведомо. Летописи свидетельствуют,  что в  тот  мир,
где мы обитаем сегодня, вошло  не более двух тысяч человек, мужчин и женщин.
Рабби Элиезер создал  здесь школы, где  каббала была ведущим предметом.  Без
нее было просто не выжить в том фантастическом мире, куда евреи провалились,
спасаясь  от  предков нынешних украинцев.  По преданию правой  рукой рабби и
командиром отряда самообороны  был гой из польских дворян на русской службе.
Он принял  нашу  веру  ради страстной любви  к  помилованной  даже свирепыми
козаками еврейке Рахиль. Ее красота не позволяла никому не только поднять на
нее  руку,  но  и  косо  взглянуть...  Она  и  стала  родоначальницей  школы
врачевания, как ее муж - наших военных школ. Судя по портретам, он был похож
на  вашего Толю...  Я даже думаю,  не  потомок  ли  он пана  Витчевского..."
"К-какого  пана? -  севшим голосом переспросил я,  все более поражаясь этому
рассказу.   -  Да   ты  просто   разыгрываешь   меня,   Моше..."  "Так  Толя
действительно?.." "Не знаю. Но по документам он майор Анатолий Витчевский."
     "Это... меняет дело!.." - загадочно произнес Моше.
     "И сколько же вас там теперь?"
     "По последней переписи в Иудее, кажется, миллионов пятнадцать..."
     "С-сколько?! В пещерах!.."
     "Какие там пещеры! В нашем распоряжении вся  огромная планета  со всеми
ее океанами и материками. За триста пятьдесят лет естественный прирост был в
среднем два с половиной  процента. Нас могло быть много  больше, если  бы не
постоянная борьба за существование и не запрет под страхом смерти выходить в
ваш  мир  всем,  кроме  считанных  людей..." "А почему  все  же иврит, а  не
мамэ-лошн?" "Идиш? Наши отцы-основатели сочли его слишком заимствованным  из
других языков, чтобы он мог стать наречием свободных от гоев евреев." "А кто
мешал вам  в вашем свободном от гоев мире перейти из малообитаемой и суровой
Сибири в теплую и родную Палестину?"
     "Зачем? В нашем  измерении,  до  смещения земной  оси  - в доледниковый
период,  там ведь еще не было ничего святого. А  Сибирь  у нас расположена в
самом благодатном климатическом поясе..."
     "Тем более, что единственное окно в параллельный мир..."
     "Правильно. Вот тут. Рядом с нами. Но проклятый профессор..."
     "Испортил какой-то прибор?"
     "Вот этот, - поднял Моше  руку к забинтованной голове. - Я могу перейти
в  свой  мир  только  с помощью  неслыханной мощи не известной  вашей  науке
энергии человеческого мозга."
     "А Эстер?  Она  же  как-то попала сюда  и не  подвергалась  воздействию
черного  мага?" "Эстер, которая  меня всегда  встречает  из моих экспедиций,
сама этими  способностями  не  обладает.  Ее вызываю  обычно я сам.  Но  вот
вернуться туда с ней и, тем более с груженным покупками снегоходом, я уже не
смог." "А как же вы в Эйлат... летали?" "Проболталась? - шевельнулись бинты,
прикрывающие рот старателя. - Это ты виноват, Морди... со своим ивритом. Она
тут же решила, что ты друг..."
     "Я  и  есть друг!  Иначе  тебя  бы  уже  давно  не  только  доели, но и
переварили. И я  очень сомневаюсь, что из Эстер  они  бы  сделали сибирского
Маугли... Начнем с того, что тут не индийский климат."
     "Эйлат,  как  и  прочие  перемещения  в  пространстве,  пока  не  могут
объяснить и наши мудрецы... Удается это немногим семействам. Именно из нас и
делали веками легендарных старателей ниоткуда."
     "Что ты будешь  делать, когда выздоровеешь? Сани  разбиты, а мы вот-вот
оставим здесь модули и двинемся обратно.  Шагайку, как  ты понял, ни ураган,
ни волки не берут."
     "Но  и  ты  уже  понял,  что  здесь,  куда  ты так стремился  на  твоей
великолепной шагайке, золота нет. А олово можно добывать и в более доступном
и безопасном краю..." "Но у меня контракт. И приказ хозяина..."
     "Попробуй объяснить ему, что дороги  сюда нет." "Но мы уже тут, так как
дорога нам есть везде!" "Тогда соври... Связи-то  у тебя с  ним все равно не
было!" "А  тебя это почему беспокоит? Ведь уже ясно, что  и в конечной точке
маршрута, мы у вас все равно  ничего  отнять не сможем?" "Мне надо, чтобы мы
все остались здесь, пока я не  смогу попробовать еще раз вернуть нас с Эстер
домой. Или пока не придет помощь.Я заплачу золотом."
     "А  как я объясню  происхождение этого золота  Славе  Пустовых?  Ведь я
должен ради тебя  либо  его утаить  от  моего непривычно  честного  друга  и
покровителя,  либо рассказать ему все, не так ли?" "Расскажи ему  все,  если
нам с дочкой удастся уйти. В противном случае, у тебя не будет ни золота, ни
тайны. Только два  беспаспортных  еврея, одного из  которых  ты должен сдать
правосудию за нанесение увечья профессору Фликасу..."
     "То  есть  ты  не  против,  если  я расскажуПустовых  обо  всем, что  я
узнал?""Кто жетебе поверит, что в  Сибири, оказывается, живет еще столько же
народу, сколько в  ней вообще числится? Тем более никто не поверит, что этот
народ - евреи, которых втрое  больше, чем в Израиле, который даже свою Иудею
всегда  считал  оккупированной  арабской территорией!" "Пустовых  не  только
поверит, но сделает все для того,  чтобы установить торговый контакт с вашим
миром. Так что я все-таки скажу ему всю правду. Я не умею лгать и подличать,
за что и  был изгнан сначала из России, а потом и  из Израиля... Кроме того,
по-моему,  любые торговые контакты всегда и всем приносят пользу." "Торговые
контакты рано или поздно могут  перейти в  военное  противостояние сзахватом
торгового   партнера...  Мы   не  зря   веками   изолировали  себя  с  такой
тщательностью. И впредь будем это  делать как можно дольше. Я же скорее убью
себя и... Эстер, чем буду способствовать сближению моего народа с кем-либо."
"Себя убивай сколько угодно. А Эстер отлично вырастет в Израиле."
     "Неужели там найдется меньше умельцев ее  разговорить? Насколько я знаю
вашу  цивилизацию,  она сделает все  возможное  и невозможное,  чтобы любыми
средствами  проникнуть  в наш мир со своими противотанковыми ракетами,  если
надо. А у нас и танков-то никогда не было..."
     2. 
     "Да  она  у   меня  и  сама  вот-вот   заговорит
по-русски," - хохотала Ира, когда я поднялся на палубу.
     Погода  установилась прямо  весенняя.  Ветер стих.  Вокруг сверкали  на
утреннем  солнце снега,  громоздились  исполинские  скалы,  стояли и  лежали
занесенныестволы.   Впереди   мерцал   ледяной   панцирь  стены-водопада.  И
действительно не было пока видно  никакого обходного пути из величественного
ущелья.
     Девочка безумолку болтала на иврите, потешно вставляя русские слова.
     Не надеясь на ответ, я набраз на мобильнике номер  Пустовых. Неожиданно
сквозь треск возник его  голос: "Немедленно возвращайтесь! Я уж не знал, что
и думать.  Два дня никакого  от вас ответа.  С  воздуха и из космоса вас  не
видят, да еще метеоспутник сошел с ума -  показывает, что в  районе, куда вы
попали, ветер сто метров в секунду. Там что, такие аномалии? Короче, если вы
еще  там  все  живы и  на  ходу,  то  - домой немедленно! Плевать  на  любое
месторождение. Еще нехватало - лучших друзей потерять..."
     "И шагайку впридачу?"
     "Любая железяка восстановима. Ну, что там? Все  целы?" "И шагайка цела.
Просто мы тут спасли нашего... старателя от волков... И потому прошу свободу
действий. Если связи не будет - не волнуйся. Потом все расскажу."
     "Действуй, Марик! Ты же знаешь, что я тебе  доверяю  больше, чем самому
себе. Только не рискуй зря  с...  этим старателем. Если он нашему магу кисти
отгрыз, то  непонятно, кто ему мешал  волкам хвосты пооткусывать.  Брезговал
что ли?" "Они его самого тут чуть не разорвали. Если  бы  не  Толя и  не моя
пушка..."  "Ладно, потом  расскажешь.  Опять черт  знает  какие помехи... На
связь выходи сам.  Я сейчас, пока  была  пауза, снова  попробовал - глухо...
Ничего не понимаю..."
     3. 
     "Капитан!  - крикнул  Толя из  рубки.  -  В  лесу
человек!.."
     Занесенные снегом опрокинутые сани огибал лыжник. След за ним начинался
в центре сверкающей на солнце  поляны, словно этот человек в  мехах спрыгнул
сюда с трамплина. Только теперь я окончательно поверил во все, что рассказал
Моше.
     Частокол настороженных  волчьих  ушей  тотчас  показался  над  дальними
сугробами.
     "Толя, волков видишь? - влетел я в рубку.
     "Чтоб  я хоть одного волка первым не увидел!.." - буркнул рейнджер  уже
прильнув   к  окуляру  перископа.   Загрохотала   турельная   установка,   и
развернувшаяся было среди деревьев стремительная стая тотчас лавой повернула
обратно, оставив на снегу кровавые ошметья двух хищников.
     Человек в мехах  не спеша отстегнул  лыжи и  с достоинством поднялся на
бортпо спущенному с палубы парадному трапу.
     "Капитан Арензон," - представился я.
     "Майор  Витчевский, - козырнул Толя, тревожно следя за  глазами  самого
опасного противника, какого он  когда-либо  встречал  за  всю свою  страшную
одиссею.
     "Витчевский!?  - ошеломленно вглядывался в рейнджера гость. - Глазам не
верю...  одно  лицо..." "А  вы кто?" "Бени,  - взял себя в руки таинственный
лыжник ниоткуда. - Буду  очень благодарен, если вы скажете мне, не встречали
ли вы здесь человека, который управлял вон теми санями..."
     "Моше  и Эстер на моем борту, - улыбнулся я. - Моше ранен. Но его жизнь
уже вне опасности. Девочка невредима."
     "Так это вы спасли их от урагана?"
     "Не  так  от урагана,  как от боевиков, -  сказал  Толя,  показывая  на
настороженные уши за  кромкой снегов. - Надо сказать, что вашего друга волки
сами выковыряли из-под саней, а девчушку  вытащил я, хотя она и кусалась как
умела."
     "Я могу их повидать?"
     "Ира! Ну что ты там держишь Эстер?"
     "Откуда  я знаю,  кто это там  с вами? Она  тут мне  что-то тараторит и
глазенки сияют..."
     "Отпусти. Это друг ее отца."
     Закутанная в Ирину куртку девочка с разбегу  прыгнула  прямо в  меховые
объятья  очередного  старателя и словно растворилась в них,  быстро и громко
рассказывая о своих бедах и заливаясь слезами. Тот  тоже  вытирал  рукавицей
глаза и бороду.
     "Прошу, господин  Бени,  -  церемонно  сказал  я.  -  Сюда.  по  трапу,
пожалуйста... А вот и ваш Моше."
     "Капитан говорит на иврите, - тотчас произнесли забинтованные губы. - Я
ему объяснил, кто мы и откуда."
     "И  что поэтому  теперь не  мы  его  гости, а  они  наши?" - без улыбки
произнес Бени, внимательно наблюдая за Толей в дверях лазарета.
     "А вот это не вам решать, -  угрожающе начал было тот, впервые  в жизни
не  надеясь на  свое умение  стрелять  первым и потому не так уверенно,  как
обычно. - Пока вы у нас на борту..."
     "Выгляни-ка сначала в окно, - не оборачиваясь, сказал Бени.  -  А потом
решим, пугать ли нам друг друга..."
     "В окно?  - ошеломленно  оглянулся рейнжер. -  Там что, целый  батальон
старателей?" "Хуже..."
     6.
     1. 
     Только  теперь  все  заметили,  что  в  лазарете
потемнело. Исчезло праздничное отражение залитого солнцем снега на стене.  Я
обернулся к окну и почувствовал, что волосы шевельнулись у меня на затылке.
     Там шелестела густая листва, катила по камням голубые воды быстрая река
и проплывали в небе серые дождевые облака. Вроде бы то же ущелье было темным
от  зелени. Огромные деревья уходили кронами много выше затерянной среди них
впервые  потерпевшей поражение  и  сразу  ставшей  маленькой  и  беспомощной
шагайки.  Трехметрового  диаметра стволы уходили вдаль черной  колоннадой, а
нависшая прямо напротив окна ветка годилась для конной по ней прогулки.
     "Сними с меня  бинты,  Ирочка,  -  совсем  другим голосом  сказал  Моше
оцепеневшей от страха благодетельнице. - Теперь можно..."
     "Я  не  уверена, - с  трудом  прошептала  Ира, пришибленная растерянным
видом всегда непоколебимого Толи.- Ваши швы разойдутся..."
     Мы  с  Толей  растерянно  переглянулись.  Рутинное  замечание  на  фоне
очевидной  для  нас   катастрофы  казалось   невероятным.  Человеку   вообще
свойственно какое-то время после рокового мгновения, изменившего всю прежнюю
жизнь, по инерции думать  так же, как до аварии, напевать звучавшую  секунды
назад песенку или продолжать строить никчемные отныне планы...
     "Не только  у него швы не разойдутся, но исчезнут  и все ваши недуги, -
засмеялся второй  старатель, пока Ира снимала окровавленные бинты с розового
здорового  тела  Моше,  открывая  едва заметные шрамы.  Я, в  свою  очередь,
почувствовал  странную легкость  и непроизвольную бурлящую радость.  Исчезла
многолетняя постоянная тянущая боль от паховой грыжи  и ревматическая ломота
в коленях,  прояснилось зрение, словно  я надел очки,  стало легче дышать. -
Таково воздействие конверсии. Мы ее давно применяем вместо медицины."
     Ира  вдруг дико взглянула на меня и пулей вылетела в  коридор. Хлопнула
дверь ее каюты.  "Я сказал что-то не то? -  тревожно поднял  на  меня  глаза
Бени. - Видит Бог, я никого не хотел обидеть. Тем более эту милую женщину, о
которой мне успела столько  рассказать Эстер!" "Не беспокойтесь,  - разлепил
я, наконец, губы. - Надеюсь, что этот день будет самым счастливым днем в  ее
жизни. И, пожалуй, в моей..."
     А   бывшая  седая   девушка,  едва  успев   повернуть  ключ  в   замке,
зажмурившись, стала лихорадочно раздеваться перед зеркалом, путаясь в белье,
не смея поверить в такое чудо и не решаясь взглянуть на себя. Сколько врачей
говорили ей, что никакая персадка кожи не вернет ей прежнего тела!
     И вот  в сумеречном свете из окна каюты в зеркале сияла белизной чистая
нежная грудь, нетронутые плечи, блестящий девичий живот, белые руки и  ноги.
Все  было  точно таким же, как тогда,  когда  ее впервые раздели в проклятом
купе  поезда на  Кавказ.  Мало  того,  исчез  и  возраст  -  она  снова была
двадцатилетней. Господи, если бы тут был со мной мой Женя! - тотчас зарыдала
она. - У него бы вновь отросли его длинные сильные ноги...
     ***
     Обо мне  она вспомнила только,  когда  в ее дверь  робко постучали. Ира
крикнула "Минутку" и стала поспешно одеваться.
     О, теперь-то я буду  заниматься  сексом со своим престарелым любовником
только при  максимально ярком свете, задохнулась она от нетерпения. И рывком
отворила дверь.
     Не было никакого престарелого любовника.
     От матерого седовласого капитана Арензона не  осталось и следа. Бородка
была словно приклеена на гладком южного типа лице, показавшимся Ире каким-то
приторным. Глаза юноши расширились от изумления. К Ире протянулись юные руки
вместо жилистых клешней, что еще прошлой ночью ласкали в темноте ее шрамы...
Только блестящие, вечно напряженные  огромные карие глаза  выдавали прежнего
Марка.
     Но я-то  еще понятия не  имел о собственной конверсии,  не видел себя в
зеркале,  не  подозревал о  своем новом облике. Я  только отметил  идиотское
выражение  ее  лица,  когда  моя   сдержанная  Ирочка  появилась  в  дверях,
вгляделась, воскликнула "О, Боже!.." и разразилась истерическим смехом.
     Да и я далеко не  сразу узнал мою любовницу! На меня таращилась, махала
руками  и хохотала  какая-то  деревенская девка, имеющая  только  отдаленное
сходство с  конструктором по имени Ирина. Конечно, эта была  очень свежа, со
здоровым  румянцем  на лице и открытых плечах,  никем не изуродована. Только
седая девушка  была мне  стократ милей,  чем незнакомка  на пороге  знакомой
каюты. Но  я  отлично  сознавал, что с  ней  случилось и потомунеуверенно  и
фальшиво сказал:
     "Ты стала такой  прекрасной,  что я  не решаюсь тебя  поцеловать...  Ты
теперь не захочешь иметь дело со стариком?"
     "С каким стариком?  - болезненно хохотала она. - Я только  что  считала
себя счастливейшей из женщин и так  ждала...  своего Марка...  а  тут! - Она
почти брезгливо потянула меня к зеркалу. - Посмотри, в кого  ты превратился!
Да я всю жизнь таких терпеть не могла!..  Прости меня, Марик, - спохватилась
она.  -  Ты же  не  виноват,  как  не  была  виновата  и  я, что  тебятак...
изуродовали."
     "Изуродовали! Да  я...  - Я  уже не мог оторвать от нее взгляда и  стал
торопливо раздеваться, к ее, да  и к своему собственному стыду. Только тут я
обратил  внимание  на  свои  чужие гладкие  руки  вместо  прежних,  покрытых
морщинами  и  пигментацией. В зеркале  я, наконец,  разглядел себя  всего. -
Смотри, какое у  меня гладкое тело  вместо того, которого я так стеснялся...
Да  яне  меньше тебя  радовался,  что  мы  любим  друг  друга без  света!  Я
уверен..."
     "Прекрати!  -  оттолкнула  меня  Ира.  -  Не  смей  тут  раздеваться...
Подожди... -  снова осеклась  она. - Дай мне сначала к тебе  привыкнуть... к
молодому... Пока же я тебя  в твоем  новом  облике... просто видеть не могу!
Прости, но  я ничего не могу  с собой поделать...  Господи, какая гадость!..
Уходи, Бога ради... И сбрей хоть эту мерзкую бороденку, идиот!" - болезненно
кричала она, заливаясь слезами.
     Не веря своим ушам, я, как был полураздетый,выскочил в коридор.
     Из дверей каюты Толи послышался  странный скрипящий звук, словно кто-то
изо  всей  силы пытался  сдержать  кашель. Я осторожно  постучал, все еще  в
испарине от событий в каюте любимой.
     "Убирайтесь... все! - раздался из-за двери знакомый голос. - И-и-и!.."
     "Толик,  это  я,  капитан...  - жалко сказал  я.  Само  слово "капитан"
подходило  мне  теперь, как  козе очки.  Пятнадцатилетний капитан...  Ладно,
Ирочка права...  К  неожиданно  свалившемуся  счастью,  оказывается,  иногда
привыкнуть ничуть не легче, чем к внезапной беде.
     2.
     Я вышел на палубу.
     Исполинский  лес  не  приснился. Он стоял  передо  мною во  всей  своей
грозной невероятной красоте.
     Было по-весеннему тепло.  Сырой лесной  полумрак  пронизывали  странные
запахи,  словно кто-то разбрызгал тут духи. Искусственный мир, вдруг подумал
я,  декорации,  фокусы.  Всего этого  на  самом деле быть просто  не  может!
Гипноз... Мистификация...
     Моше  и Бени были  уже в  странной легкой одежде. Я едва узнал и Эстер.
Она  была очень нарядной и показалась  мне взрослой лилипуткой. От всего это
было так  страшно, что  захотелось немедленно  где-то  запереться  покрепче,
завыть, как Толя,  и больше не выглядывать  в  окно и не  выходить  под  эти
густые серые облака, сама форма которых казалась новой.
     Но девочка сама бросилась ко мне и обняла его за ноги, прижавшись лицом
к  животу. "Ты... узнала меня?" - растерянно спросил я. "Конечно,-  радостно
смеялась та. - Ты Мордехай. Ты спас меня и папу.  Ты теперь  для меня  самый
родной человек. Не бойся никого. Я тебя тоже никому в обиду не дам."
     "Вас действительно трудно узнать, капитан, - смеялся Моше. - Как вы уже
поняли, тут  расположены...  скажем так... санатории. Просто люди у  нас  не
успевают  до  конверсии дойти до такого... безобразного состояния, в котором
вы  были  несколько  минут  назад. Поэтому их выздоровление  не так  заметно
внешне. Что же касается замечания моей дочери, то она совершенно права. Хочу
вас уверить, чтоникому из вашего экипажа ничего не угрожает."
     "Не угрожает? Нам ничего не угрожает в статусе пленников. А это само по
себе неявляется насилием?" "Папа, что он говорит? -  теребила отца Эстер.  -
Почему он  так сильно  сердится?.."  "Он  боится,  что если  мы  его  вернем
обратно, он снова  станет старым и больным."  "Но это же неправда! Морди, ты
теперь много-много лет будешь  почти таким же молодым. До самой  смерти, как
мой дедушка. Он просто взял и умер."
     "Кто не курит и не пьет, и не пьет, и  не  пьет, - невесело пропел я, -
тот молоденьким, красивеньким, здоровеньким умрет." "А что в этом плохого? -
смеялся в бороду Бени. - Вот и мой срок  скоро подходит. Я просто  перейду в
иной мир. Все умирает рано или поздно. Когда приходит  срок." "Я был уверен,
что такой болезни как "старость" не существует, - уже втянулся я в разговор.
- Что  старость  -  просто неспособность  сопротивляться  болезни..."  "Увы.
Старость, на самом деле, усталость от  жизни, Морди, - серьезно сказал Бени.
- Мне очень хорошо,  я прожил счастливую жизнь, но мне сто  девятнадцать лет
и..." "А откуда в  Израиле  знают, - перебила его Эстер, - что сто  двадцать
лет - предел? Нам там все желали - до ста двадцати." "В Израиле знают все, -
загадочно  произнес  Бени. -  Кстати, мне там побывать так и  не удалось. Но
Моше говорит, что там есть мудрецы-каббалисты, которые знают все..." "А ваши
каббалисты?  -  смирился  я  с  новой  иммиграцией.  -   Моше  сказал,   что
отцы-основатели  этого... параллельного  Израиля  тоже  были  каббалистами."
"Моше сделал непростительную глупость, - помрачнел  Бени.  -  Только потому,
что вы от него узнали о  нас так много, мне пришлось перенести шагайку сюда,
а не расстаться с вами  на той же поляне, где остались сани, чтобы каждый из
нас мог вернуться без ущерба для другой стороны."
     "Моше сделал  глупость? -  не поверил ушам я. - Я полагал, что в  вашем
мире он не из тех, кому свойственно делать глупости..."
     "Это тоже как-то связано с воздействием профессора Фликаса, которому он
неосторожно подставился. Вы правы, Морди.  Моше принадлежит к числу немногих
наших...  как  это  по-русски...  старейшин.   Но  этот  профессор  оказался
неожиданно смертельно опасным для любого из нас. Именно поэтому сани с  Моше
и Эстер застряли в вашем мире, а он сам не знал, что говорит вам. Но  теперь
этого  уже не исправить. Вам придется остаться с  нами. Насколько я знаю, уж
вам-то,Морди, не  привыкать круто менять свою жизнь и один мир на другой.  А
вашим друзьям придется этому учиться..."
     "Но, если вы такие добрые и безвредные, то кто  мешает вам взять  с нас
слово  чести  и  все-таки вернуть  нас  в наш  мир.  Поймите,  даже  если мы
расскажем всем о том, что слышали и видели, нам  никто просто не поверит..."
"А  вдруг  поверят? - нахмурился  Бени.  -  Тем  более  теперь. Ваш  внешний
облик... Как вы объясните  свою  внезапную молодость и здоровье?  Всем сразу
станет ясно, что вы побывали там, где возможно омоложение и оздоровление. Да
сюда  ринется   все   человечество  за   эликсиром  молодости,  который  для
большинства людей дороже  золота! Лучшие умы человечества будут работать над
конверсией.  Какая  гарантия,  что люди  не  проникнут в  наш  мир,  как  мы
проникаем в ваш?  И отнюдь не только за здоровьем... Пусть не сегодня. Но мы
не  желаем  видеть тут  никого. И -  никогда! Поэтому, боюсь,  вам  придется
смириться  с  положением  превилегированных и  дружественных, но  пленников,
Морди!"
     "Папа,  почему он  такой  расстроенный? -  кипятилась Эстер.  -  Вы его
обижаете на  русском  языке?  Специально,  чтобы  я не  могла  его защитить?
Говорите  о  том  же  на  иврите!"  "Эстер,  -  положил  я  руку  на  голову
взволнованной девочки. - меня никто не обижает. Мы  просто обсуждаем наши...
дела. А говорить  о том же  на иврите я, к сожалению, не могу. У меня  очень
слабый  иврит..."  "Но   почему?  Ты  же  израильтянин!"   "Увы,  только  по
документам, - перешел я на русский. - На самом деле я  просто русский еврей,
которому  за все  годы  жизни  в  Израиле  так  не довелось  ни  работать  с
ивритоязычными израильтянами, ни дружить с ними. Они так и остались для меня
непонятными и опасными иностранцами. Поэтому я и вернулся в Россию, которая,
кстати,  за  эти  годы  так изменилась,  что и  русские для  меня  не  менее
непонятны... К счастью, у  меня  сохранился хоть один язык. Вот  видишь, все
это я тебе  сейчас рассказываю по-русски, а папа  переводит... Я очень люблю
иврит, но, по-видимому, он не полюбил меня. С первого дня я понял,  что этот
язык для меня непостижимо сложен. И  забросил его, как только понял, что для
той жизни,  что  у меня  сложилась  в  Израиле, он и не нужен.  Очень  жаль,
Эстер..." "Вот и оставайся с нами, - нашла она выход.  - Я сама  буду тебя и
Иру учить  ивриту. У нас  вы быстро научитесь. Ира  уже много  слов  от меня
знает. Ты сам рассказывал, что  приехал в Израиль старый и больной, с плохой
памятью.. А теперь ты молодой и здоровый!"
     "Марик! - раздался непривычно звонкий  знакомый голос. - Можно  тебя на
минутку?"
     Все обернулись и заулыбались. А несчастная  Ира смущенно жалась, стоя в
дверях тамбура в наскоро обрезанном на плечах и груди своем закрытом платье,
впервые без колготок под ним.
     Я нерешительно направился к  этой  чужой девушке.  Она, жалко улыбаясь,
протянула ко мне руки, обняла и завлекла в сумрак жилых помещений.
     "Прости  меня,  милый, - жарко прошептала она. - Я сама не помнила, что
говорила тебе... Ты же для меня... Прости..."
     "Не  зажигай света, - тихо  сказал я в  каюте. - Пусть  все будет,  как
прежде..."  "Словно ты и  наощупь не заметишь разницы," - счастливо смеялась
она. "А ты?" "О, и я! Пока я не вижу твою розовую рожицу с  бородкой, ты мне
очень даже нравишься..." 
     3.
     "Вот она  и защитила тебя, как и  обещала, - уже
смеялась  Ира, когда я пересказал ей разговор с иудейцами. - В конце концов,
ты и мне рассказывал, как  оказался в  Израиле, словно на чужой планете. И я
тебе так завидовала! Но там у тебя не было ни  шагайки, где ты можешь жить у
себя дома, ни твоей верной  команды, ни могущественных друзей из аборигенов,
которые  тебе  обязаны  жизнью.  Так  что  они  предложили  нам  всем просто
замечательный  выход - эмигрировать и начать жизнь  с чистого листа." "А мне
все  еще  даже   и  вспоминать  страшно  о   тех  конверсиях...  Здоровый  и
образованный человек превратился в  безграмотного глухонемого. Я, который, в
силу своего трудолюбия и  трезвости, всю жизнь презирал бездельников-пьяниц,
был раз  и навсегда превращен в бездомного безработного! Мою примерную семью
новое  для  меня  общество  раздавило  и  развалило.  Только  в  холодной  и
неблагоустроенной  Сибири я вернулся к  человеческому образу жизни  и  душой
отдыхал  от бесконечного  ужаса теплого и  богатого Израиля. Я поклялся себе
никогда в жизни, ни бедным, ни богатым,не возвращаться туда даже в гости! Не
иметь дела ни с одним евреем, чтобы не стать  причиной пережитого мною ужаса
для другой семьи..."
     "Мне  трудно  осознать,  как  можно  в  цивилизованной  стране  довести
человека до такого морального состояния. Впрочем,  все  мы на  этой шагайке,
каждый по-своему, были  искалеченны обществом. То, что ты, при всем твоем "о
мертвых либо хорошо, либо ничего",  рассказал мне об Израиле, убеждает меня,
что тебе досталось, в своем  варианте, немногим меньше, чем мне в кавказских
заложницах. Зато теперь судьба предоставила  нам возможность эмигрировать  в
совершенно новый для нас всех  мир. И в  такой интересный,  что у  меня  дух
замирает от  предвкушения  новых  приключений.  Но главное!.. Что мы все там
потеряли? Ничего, кроме новых смертельных  опасностей. Бесшабашная храбрость
каждого из нас  объяснялась очень просто.  И ты, и я,  и  Толик, и Никита  в
разное время произносили одно и то же - мы не боимся ничего и никого потому,
что  устали от этой проклятой жизни и только в смерти видим спасение, верно?
Но  совсем  не исключено, что нас ждало в Сибири и нечто худшее, чем смерть.
Насколько  я знаю этих  мерзавцев,  они нам ни за что не простят Гударова  и
прочих!  Мне сказали, что в том  зимовье  остался  живой  свидетель, которго
потом  взяли, обгорелого, и  посадили. Так  что  они  уже  давно знают,  чьи
выстрелы  куда надо оборвали жизнь их любимого  атамана. А  вот мы не знаем,
через  кого  они это  узнали и каким образом на нас охотятся. Раз,  два Толя
выстрелит первым, а  что потом? Я  лично вовсе  не хочу  снова  быть...  ими
разрисованной. Я даже тебе не решилась  рассказывать,  что я пережила, когда
все  это  проклятый  Стасик  со  мной выделывал по идее Гударова  и  под его
руководством. И какая у него...  какие у них всех при этом были  рожи... Как
они  все   лезли   заглянуть   мне  в  глаза...  И  как   меня  потом   всем
демонстрировали. И  кассету  этого процесса  размножили. Меня знают  десятки
самых  страшных людей. Я так  больше  не  хочу!! Там,  откуда мы пришли, нам
грозят новые беды. Зато пусть  попробуют  найти  меня  тут!..  Вот такую, им
назло! Смотри!"
     Она включила свет.
     4.
     "Как  это нет  связи, слушай?  - играл  ножом  и
горящими  глазами черномазый бандит перед лицом Вячеслава Пустового. - Когда
ты натравил проклятую  девку на Игорька Гударова,  Аслана, Вадика, то у тебя
связь  с твоим уебищем была отличная! Говори, где они,  куда  идут и за чем!
Второй раз ты от нас ничего не спрячешь, буржуй." "Хорошо... Жизнь дороже...
Дело в Дмитровских старателях."
     "Слушай, друг... Хитрый,  да? А я для тебя тут чурка  с глазами, да? Ты
нам говори  не то, что  мы  и без тебя знаем, а правду.  Старатель  уехал на
аэросанях после  того, как  при всех отрубил  руки твоему  профессору, так?"
"Так..." "Шагайка пошла за ним в район Мальцевского ручья,  так?" "Так."  "И
куда потом девалось уебище вместе  со старателем? Мы только что там садились
на  вертолете. И  кроме стай волков  и опрокинутых  саней ничего  не  нашли.
Почему врешь? Куда ты  послал  садюгу Толяна и твою девку  на своей шагайке,
шакал?"
     "Не  скажешь,  где Ирка, - вступил в разговор бородатый рыжий детина, -
он тебе будет отрезать сначала  от  головы,  а потом от  туловища  все,  что
оттуда торчит. Еще лучше, чем дмитровский  старатель  профессору.  Кстати, и
ошибку хирурга мы исправим, - обратился он к профессору, - если ты не будешь
работать на нас.  Что?  Таквот, он  на все согласен, но только не может  нам
сказать, куда ты послал шагайку из Мальцевского ручья..."
     "Уверяю вас,  -  и  не пытался шевелиться намертво привязанный  к столу
Пустовых. - Еще до того, как вы меня похитили, я потерял с ними связь. Потом
Арензон позвонил мне, но обратный звонок  снова не  удался. Аномалия, вы  же
знаете. Там старатели веками  исчезали бесследно. Точно так же провалилась в
какую-то дыру и моя шагайка со всем экипажем..."
     "Ты с  ним согласен?" - обратился  черномазый к  полумертвому от страха
Фликасу,  сидящему  в углу. Наручники  ему надели  прямо  на бинты  пришитых
кистей. Местный хирург безмерно  гордился успехом операции,  хотя в  глубине
души чувствовал, что тут что-то  нечисто  - слишком активно шло приживление.
Даже там, где он второпях не успел сшить сосуды и нервы, чего он и делать-то
толком не умел. Сам маг на этот счет от комментариев воздерживался.
     Теперь ему предстояла совсем другая операция...
     "Он совершенно прав, Казбек  Саидович, - льстиво заверещал профессор. -
Иначе зачем  Вячеслав Иванович  выписал меня из Израиля?.. Но этот старатель
просто  опередил меня, и  я  не успел применить свое искусство  в Дмитровке,
когда внезапно встретил  его. Теперь я  буду  работать только  на  вас." "Не
врет? -  мотнул  головой  Казбек  на мага,  прикладывая лезвие  ножа к  щеке
Пустовых. - Или вы все  снова вместе обдумали и  договорились нас обхитрить,
как тогда, когда везли металл? Клянусь, это  будет  твоя последняя хитрость,
израильтянин!  -  метнулся  он  со  своим кинжалом к  Фликасу. -  Я  тебе не
старатель.   Я   сначала   отрежу  тебе  одну  руку,  полюбуюсь,  тебе   дам
полюбоваться, а уже потом вторую. И это будет только начало, шайтан!"
     "Посудите  сами,  можем  ли  мы в  такой  ситуации хитрить!.. -  хрипел
Пустовых. - Я же сказал. Любой выкуп..."
     "Любой выкуп!  - заорал рыжий. - Что нам  любой твой выкуп вместо мести
за моего лучшего друга Игоря Гударова? Мне нужна  та девка, что его добивала
в тайге, ты понял? Стасика нет, так я ей сам рожу так разрисую!.."
     "Вах,  как плохо, женщин мучить,  - проворчал  Казбек. - Плохая  девка,
конечно, плохо  убила Игоря, за это я ее сам  зарежу... Зачем рисовать? Я  и
Стасу после того,  что  он с ней  сделал, руки  не подавал. Где  у него было
сердце, когда девку портил, а? Пристрелить ее надо было сразу."
     "При ней поспорим, - рыжий уже повернулся к профессору: - Если дыра как
раз там, где сани, ты сможешь нас провести от них к прииску?" "Я могу только
попробовать, Егор  Константинович..." "Попробуй, Арнольд Михайлович. Без рук
тебе худо будет на  этом свете.  Вячеслав  Иванович,  теперь  ты слушай меня
внимательно.  Мы сейчас летим на  вертолете  к  саням. Там  профессор Фликас
пробует свое искусство. Вокруг будут волки. Я таких еще не видел - лошади!..
Их там Анатолий и твоя шагайка  били-не-добили. Ваше спасение только в одном
- мы перейдем сквозь дыру  к твоим старателям, шагайке и к девке все вместе.
Потому, что если мы вернемся ни с чем, то и без вас. Вас, обоих,  я  подвешу
над поляной так, чтобы волки могли вас достать.  Но не с первой попытки. Это
будет последнее шоу в вашей жизни. Все понятно, господа? А я выпишу  из того
же Израиля другого профессора."
     "Уверяю  вас, вы глубоко заблуждаетесь, - умоляюще  протянул к бандитам
скованные руки маг. - Такого как я в Израиле больше нет... Вячеслав Ива..."
     ***
     "Отлично сработано,  Арнольд, - тщетно пытался поднять голову Пустовых,
чтобы  взглянуть  на  упавших на  пол палачей.  -  Главное,  чтобы охрана не
услышала.  Ты  действительно   маг!"  "Но  я  же  не  хотел!  -  затравленно
оглядывался профессор. - Я не настраивался... Это сработал мой неподотчетный
ужас... Теперь нас обоих убьют. Надо им скорее объяснить... я женечаянно..."
- бросился он к двери. Пустовых не успел его остановить.
     В  домик, где  держали  заложников,  ворвались  двое с  автоматами.  Их
грозные командиры лежали  на  грязном  полу  в  жутких позах  и не  подавали
признаков  жизни. Внешние  охранники тупо смотрели  на  синие раздутые  лица
удавленников с неестественно далеко вываленными языками.
     Фликас снова забился в угол, прижав руки к лицу.
     "Автоматы  вам не помогут,  - тихо  и  веско сказал Пустовых.  -  Моему
профессору  достаточно  еще  раз  чуть шевельнуться,  и он  вас обоих тут же
сделает   на   удивление   похожими    на   Казбека   Саидовича    и   Егора
Константиновича.... Былодва жмурика, а станет четыре, поняли?"
     Один из бандитов судорожно закивал.
     "Тогда,  -  командовал  Пустовых,  -  автоматы  вон в  тот  угол,  меня
отвязать. Ты ко мне с ножом, а  ты  -  на лавку, руки на затылок. Осторожнее
режь веревки, козел. Арнольд Михаилович, ты готов?"
     "Всегда готов! - звонко  рявкнул оживший маг, принимая профессиональную
стойку.  - Пусть он вас  только  поцарапает!  Я ему  оставлю на спине  такой
медвежий след, что когти свитер спереди пропорют..."
     "Я осторожно! - крикнул бандит, содрогаясь. - Зачем медвежий?.."
     "У кого  ключи  от  наручников?" - приседал  и  махал  руками  Вячеслав
Иванович, разминая затекшие мышцы и не выпуская из рук автомата. Один из его
пленников метнулся было  к телу Казбека, но тут же вернулся  на  лавку после
оглушительной  очереди со свистом пуль поверх его головы.  Воздух  в комнате
стал  сизым  и горьким  от порохового  дыма.  Второй  таращился  и сплевывал
посыпавшиеся со стены щепки.
     "Ты что? - кричал первый. - Я ж ключ  тебе дать хотел..." "Попробуй еще
раз." "Так не стреляй, псих..."
     "Теперь открой наручники профессору."
     "Нет!! Я его больше твоего автомата боюсь..."
     "Ладно. Тогда ты."
     Второй, не глядя на лицо ошеломленного собственным могуществом Фликаса,
отпер наручники и передал их миллионеру, поспешно вернувшись на место.
     "Ты  умеешь  управлять  вертолетом?  -  спросил  Пустовых  первого. Тот
судорожно  кивнул.  - Полетим сначала на прогулку туда, где вы нашли сани, а
потом  вместе домой. Только  без  шуток. В случае чего, я  и сам долечу куда
надо. Приходилось."
     "Вячеслав  Иванович, - неожиданно заплакал второй.  - Да мы  же  вообще
никакие не бандиты. Мы - летуны.  Нас наняли... Я  лично  и  стрелять-то  из
автомата не умею. А Петя и подавно."
     "Отлично,  - переглянулся с  магом  Пустовых.  -  Там решим, что с вами
делать. Я  вообще не  злопамятный. Просто я злой  и память  у  меня хорошая.
Шучу. Будете себя прилично вести, я вас  еще и на работу  к  себе возьму.  И
платить буду больше, чем вот эти. В конце концов, вы оба ничего плохого  мне
еще не сделали."
     Летчики радостно закивали, а потом стали наперебой жать протянутую руку
Пустовых. На Фликаса они и взглянуть боялись. Впрочем,  и он держался от них
подальше.
     ***
     Вертолет  глубоко погрузился  при посадке  в  сугробы на поляне.  Волки
тотчас начали свой грозный хоровод серых теней,  сужая смертоносную спираль.
Ветер от несущего винта раскачивал лежащий на боку сломанный снегоход.
     "Ну,  Арнольд  Михайлович, - нетерпеливо  оглядывался Пустовых, стоя  с
профессором чуть не по пояс в снегу. - Чувствуете дыру?"
     "Вячеслав Иванович... Я  после всех  этих  потрясений вообще ни о какой
дыре и  думать не  могу. Вот  мы с  вами вышли,  а...  они  остались. Сейчас
возьмут и  улетят... А мы останемся на  съедение этим кошмарным зверям." "Не
посмеют взлететь. У меня автомат." "Еще хуже... Тогда все тут и останемся...
Давайте вернемся сюда уже на вашем вертолете, с охраной."
     "Но чувствуете хоть что-нибудь?"
     "Фанатик!  - взорвался  маг. - Я же  тебе ясно сказал.  Ничего я тут от
страха не чувствую... Мое искусство -  мозговая  деятельность, идиот!.. Я не
могу... если я  волнуюсь..." "Ну уж и не можешь! А  кто монстров загасил  от
страха? Ладно! Согласен.  Эй,  как вы там? Взлетим? А  то мы по  брюхо сели.
Шасси на два  метра под снегом."  "Взлетим, хозяин,  -  преданно откликнулся
пилот. - Снег-то мягкий. Не засосет... И не с таких полян взлетали."
     Пустовых не  сразу  понял свою  ошибку, когда протянул к открытой двери
вертолета руки с автоматом, который им ничего не стоило выдернуть и спокойно
улететь.  Но  это действительно были  уже не бандиты, а  снова  летчики. Его
подняли в  кабину  за  автомат.  Потом  за обе искалеченные  руки,  стараясь
держать за  локти, втянули  профессора.  Снег заметался  от  винта.  В  реве
двигателей волки бесшумно  разевали в вое чудовищные пасти... С  высоты  они
уже казались безобидными  мышами. Пустовых пытался  их сосчитать и сбился на
третьем десятке.
     7.
     1. 
     "Обычно мы добираемся отсюда в город по воздуху.
Но  мне не терпится посмотреть вашу шагайку  в действии, - ходил Бени вокруг
колоннообразных блестящих ног. - Не откажете в гостеприимстве?"
     "А до аэродрома идти по этим джунглям? - оглядывался я на сплошной лес.
-Представляю, какие доисторические звери тут кишат..."
     "Кишели...  когда-то. Последнего изгнали лет сто  назад,  -  усмехнулся
Моше. - Мы ведь тоже все время были в процессе научной эволюции. Плюс тайное
обучение  лучших  наших  юношей в  ваших  вузах.  Так что  опасные  животные
остались за пределами нашей страны."
     "За  пределами?  -  удивился я. - А  я  полагал, что попал  на  "глобус
Израиля",  где  евреям  безнаказанно  и безальтернативно  принадлезжит  весь
земной шар..."
     "У нас нет мании величия, - Моше покосился на  юную девушку  собиравшую
яркие цветы. - Наша страна, не превышает пятисот километров  в  поперечнике.
Она окружена непроницаемой границей. Пересечь этот кордон ни по земле, ни по
воде, ни по воздуху невозможно. Ни одно живое существо, включая бактерии, не
способно бесконтрольно проникнуть в Иудею."
     "Впрочем, - добавил Бени.  - Новая для вас  география  благоприятна для
шагайки. Спокойный  ландшафт,  в котором вы  теперь  находитесь, мало  похож
нарельеф Сибири после многовековых движений ледников."
     "Хорошо, -  раздался новый голос, и мы с  Ирой в удивлении обернулись к
неузнаваемому Толе, ставшему похожим на мощного, но растерянного юношу. Он и
сам  стеснялся своей  молодости  и видимой  беззащитности  при сохранившемся
опыте  и  умении.  - Я не вижу причин, почему бы  не пройти до  аэродрома на
шагайке. Ущелье тут сохранилось словно декорация. А дальше на все стороны ни
скал, ни гор."
     "И скалы есть, и горы,  и пропасти, - сказал Моше. - А вот ни вертолет,
ни самолет нам пока  не понадобится." "А  как же  перемещение по воздуху?.."
"Струнные и монорельсовые дороги, над лесами, над горами, над  городами. Еще
наши давние предки освоили  такой способ  сообщений, чтобы  миновать опасные
леса.  И техническая  эволюция  шла именно по этому  пути. Вообще же мы люди
очень консервативные, абсолютно без революционного  опыта. И воевать нам тут
было не с  кем. Я читал  ваших философов, что, мол, в соответствии с теорией
естественного  отбора  только  война,  является   двигателем  общественного,
технического   и   научного   прогресса.  По-моему,   это   чушь.  О   какой
естественности  отбора  может идти речь,  если в газовых  камерах в  детском
возрасте сжигали несостоявшихся будущих Рузвельтов, Ньютонов и Эдисонов? Как
мог  бы потенциальный отец,  скажем,  так  и  не  родившегося  Билла  Гейтса
естественно противостоять попавшей в его корабль торпеде? Вся ваша история -
отбор противоестественный. Не зря процветают  именно страны,  не знавшие  ни
войн, ни  революций - Соединенные  Штаты Америки и Австралия." "И Израиль? -
ехидно  спросил я. -  Вот уж где сплошные войны и  перманентная революция. А
ничего,  живет себе всем на зависть по  законам естественного отбора."  "Вам
предоставится  возможность  посмотреть,  как  выглядит  еврейская страна без
такого феномена, как закон джунглей..."
     "Позвольте, - заело Толю на  его коньке искателя приключений. - Так вот
почему  вы  нас похитили?  Вам нужна  шагайка...  сотни,  тысячи  шагаек для
освоения мира за пределами вашего благополучного крохотного отечества?"
     "Толик, - засмеялась Ира, и все смущенно обернулись на ее сияющие плечи
и приоткрытую наскоро перешитым платьем грудь. - Боюсь, что "там  такие злые
бесы,  чуть друг друга не едят..." "Так? -  спросил  Толя  у переглянувшихся
аборигенов. - Путешествие будет опасным?"
     "Откровенно  говоря,  - сказал Бени,  - меня,  как  депутата  кнессета,
больше интересуют возможности шагающих сельскохозяйственных машин. Поскольку
эта  штука  не  буксует,  имеет  большую  тягу  при той  же  мощности  и  не
вытаптывает почву,  то в нашем климате  и  распутице  таким машинам на полях
цены нет. С помощью  Марка  Борисовича мы  тут же наладим  проектирование, а
затем и производство шагающих тракторов  и  комбайнов. Но и вы  правы, Толя.
Конечно,  мы  имеем  авиацию,  включая   циклопические  трансконтинентальные
дирижабли.  Мы   даже   тайно   купили   космическую  технологию   и   имеем
разведывательные  спутники.  Так  что  знаем  о  планете  в  нашем измерении
довольно  много.  Другое  дело, что  у нас  нет никакой  необходимости  в ее
широкомасшатабном освоении. Полезных ископаемых для наших скромных нужд  и в
Иудее более,  чем  достаточно. Две  мощные  гидроэлетростанции позволяют нам
почти обойтись без нефти, которой в нашем мире вообще мало. Нефтепродукты не
сжигаем.  Как выразился  ваш  ученый,  не  "топим  ассигнациями".  Транспорт
основан    на   электродвижении.   Вместо   бензобаков   конденсаторные    и
гироскопоческие аккумуляторы. Кроме того, как вы увидите, наш консерватизм и
чувство прекрасного привели нас к самому широкому использованию лошадей, как
национального  вида индивидуального  транспорта. Дорог для  электромобилей у
нас  относительно  мало, а междугороднее грузовое и пассажирское  сообщение,
как я уже сказал, - подвесные дороги  - над лесами,  полями и парками. Евреи
свято  берегут  здесь свою  землю. В отличие  от  многих  израильтян, мы  не
чувствуем себя дома, а не гостями арабского отеля."
     "Еще  один  вопрос,  -  я все  еще  смущался,  когда ко мне  обращались
тревожно-изумленные взгляды неузнаваемых друзей. - У вас есть внутренние или
внешние враги? Я имею в виду людей. Когда ваши предки вошли сюда..." "...тут
были человеко-обезьяны, - поморщился Бени. - Об отношениях с ними было много
споров. Гуманисты были за их  ассимиляцию в  нашем  обществе. Но  эти  звери
оказались неприручаемыми и коварными.  Случалось,  чтодаже выросшие в семьях
особи разрывали  грудных  детей своими мощными руками. Последние сто лет они
живут, как и жили до нашего вторжения, - за нашей границей." "И потомки тех,
кто пожил среди людей, не пытаются вернуться к  нам, воспользоваться плодами
цивилизации?" "Пытались. Но наша граница непроницаема. Для всех до  единого!
В конце концов, в их распоряжении весь остальной мир."
     "Наши левые, - мрачно сказал я, - назвали бы вас нацистами и возглавили
бы борьбу за право  ваших...  "палестинцев"  жить среди вас. А как,  кстати,
насчет  израильтян, если  они как-то  узнают о независимой Иудее и потянутся
сюда? У вас действует нечто вроде нашего закона о возвращении?"  "Боюсь, что
израильтяненикогда не  пересекут  границу Иудеи." "Даже  если  Израилю будет
грозить полное уничтожение? И  если другие народы нашего просвященного мира,
как  это было в прошлом,  цинично и решительно  откажут в  приюте  миллионам
сброшенных в море?"
     Иудейцы тревожно переглянулись.
     "Я  думаю, - нерешительно  сказал Моше, - что, хотя  израильтяне больше
всех  виноваты в таком развитии событий, мы безусловно впустим их в наш  мир
ради спасения евреев."
     "Но вне наших границ, - жестко добавил Бени. - Рядом.  Не внутри. Пусть
осваивают свою землю - Израиль рядом с  Иудеей. С нашей помощью, но не среди
нас! Я не бывал в Израиле, но знаю  ваши реалии. Мы прокормим и защитим всех
беженцев  из Израиля.  Естественно, тех, кого  сюда пропустит Сибирь. Но  мы
никогда  не повторим ошибку Израиля и не поселим у  себя  чем-то  похожий на
нас,  но  чужой  народ.  Нам  вообще алия не нужна. Мы  - не  сионисты. Мы -
еврейские  изоляционисты.  Мы  выстрадали наше право жить отдельно от прочих
народов, включая  евреев,  и  жить  так, как  нравится нам,  а не  так,  как
переменчиво нравится у вас в Израиле всем кому не лень."
     "У вас демократия?"
     "Трудно сказать, как  определите вы наш общественный  и государственный
строй... В  свое  время одним  из  приближенных Наполеона  Первого  был  наш
человек. Он изучил имперское право тех лет и потом долго возглавлял Иудею. С
тех пор у нас действует конституция сходная с наполеоновской. Мы считаем это
демократией.  В ней нет  места  гуманизму  в ущерб  собственному  населению.
Франция - прежде всего для французов. Иудея - только для иудейцев."
     "А как же мы? - ненасытно  сияла улыбкой, плечами  и  грудью Ира. - Что
задумали  ваши  демократы тут для нас? Сталинская шарашка для проектирования
шагаек и команда смертников для опасных  путешествий в окружающий затерянный
мир под конвоем ваших чекистов?"
     Шутка очень не понравилась.
     "Вы  - гости,  - веско сказал Бени. - Пусть  незванные  и невольные, но
гости, а не пленные. Со  временем вы узнаете, что означает в  нашем сознании
чувство благодарности  и данное другу слово. Но после всего того, что вы тут
узнали, мы  не можем  вас вернуть в ваш мир,  не нарушая  сложившихся веками
принципов нашей  жесткой изоляции,  как  единственной гарантии  национальной
безопасности. Такие гости в  нашей истории не редкость. Со временем они и их
потомки отлично вписывались в наше общество." "У каждого общества, - заметил
я, - есть какие-то основополагающие идеологические принципы. В Израиле среди
них преобладали иудейские ценности. У нас чтят философов. Именем Рамбама..."
     "Рамбам, - перекосило от гнева Моше, - перевернулся бы в своей могиле в
Тверии,  если  бы узнал, кто  и  как чтит его философское  наследие.  Рамбам
считал евреяизначально свободным. Главная цель Всевышнего в нашем исходе  из
Египта  -  свобода.Склонить свободного человека  к заведомо  невыплачиваемой
ссуде и потом насильно и беспощадно отнять у  него все имущество в погашение
долга,  превратив его  тем  самым в раба, по  Рамбаму, -  смертный  грех.  В
Израиле  же  это  -  норма общественных отношений!" "Как и  оплата усилий по
изучению Торы,  -  добавил Бени.  -  Рамбам  считал такое  поведение  верхом
цинизма и нарушением законов той же Торы! В современном  тебе Израиле ученик
Аристотеля  Рамбам  был бы  самым  опасным  диссидентом для так  называемого
еврейского общества."
     "Тогда  - в путь! -  примирительно  коснулась  Ира руки Бени. -  Мне не
терпится посмотреть  на вашу... конную цивилизацию. Я до сих пор  скакала на
коне  только  во  сне.  Зато  как часто! И вообще  после всего  этого, - она
провела пальцами по своей гладкой коже над платьем, - я вам так  благодарна,
что вообще попросилась бы к вам даже, если бы нас высылали. Я с ужасом думаю
о прошлой жизни..."
     "Боюсь,  -  мрачно сказал  я,  -  что Пустовых  с  его  капиталами  и с
профессором Фликасом впридачу скоро сами проникнут сюда сквозь эту дыру. Как
авангард дивизий  нашего прогрессивного  человечества..." "И в сопровождении
недобитых чеченских и прочих авантюристов," - мрачно добавил Толя.
     "Я  посмотрю,  каком хирургу удастся  пришить этому профессору  голову,
если я  его  увижу  еще  раз, -  глухо  сказал Моше. -  А за  предупреждение
спасибо. Впрочем, как сообщает наружное наблюдение, они там уже были."
     "На поляне? У ваших саней? На второй шагайке?"
     "На вертолете. Пустовых и профессор."
     "И ваши люди их отпустили?"
     "Наши... агенты не могли к ним приблизиться. Это не люди. Это  волки  с
насильно  вживленными в шкуру на  лбу... скажем так,видеокамерами. Если  там
появится  новая  экспедиция, профессору крышка. Одна из  видеокамер умеет по
нашей  команде стрелять  без  промаха. Мы  не  так  уж  беззащитны,  как вам
кажется,  Мордехай.  Чем  еврей  свободнее,  тем лучше он  защищен  от гоев.
Израиль,  со  всем  своими атомными  бомбами  и  ракетами,  вечно  на  грани
катастрофы  только  в  силу  своего  неистребимого  внешнего  и  внутреннего
галутного рабства."
     "А у вас тоже есть атомное оружие?" - быстро спросил Толя.
     "У  нас  есть  все,   чтобы   защитить  нас   от  любых   капиталов   и
авантюристов..."
     "Это вам  так кажется,  - не унимался  рейнджер  в  облике  сильного,но
изнеженного юноши, - или вы реально испытывали ваши  вооруженные силы против
внешнего врага?"
     "Насколько я понимаю, - улыбнулся  Моше, -  это  с  вашей стороны,  так
сказать, приглашение к танцу?"
     "Это  с моей стороны предложение Иудее руки и сердца. Дело в том,  что,
во-первых,  мне,  как  и  Ирочке, возращаться  очень  даже  не  хочется,  а,
во-вторых,  я не  привык даром есть  свой  хлеб. Я  хотел бы поучаствовать в
маневрах.  Я уважаю ваших  волков.  И они, как  любые  волки,  уверен, очень
уважают меня.  Особенно те, кто  после встречи со мной уже  не  кусаются. Но
волков,  что  приведут сюда  вольно или невольно, с помощью  этого или иного
мага через эту  или  другую дыру, я знаю  лучше всех на свете. Я - свободный
наемный  боец. И  честно служу тому, кто меня нанял. Хотя  я  иду на  службу
далеко не к каждому. И воюю далеко не против любого.  В данном  случае  табу
распространяется на Пустовых и его  окружение. К профессору это отношения не
имеет..."
     "...тем более, что он мой, - сказал Моше.  - Это я его пощадил, на нашу
голову. Отсеки я ему руки иначе, никакой микрохирург не пришил бы обратно. Я
не думал, что он так опасен..."
     "Отлично,  -  резюмировал  Бени.  -  Никто не заслужил  большего  права
служить Иудее,  чем  вы, Натан. Особенно,  если  будет  доказано,  что  ваше
удивительное  сходство с одним  из основателей нашей страны паном Витчевским
не  случайно.  Вы  скоро увидите памятники  этому полководцу. Он  не  только
научил евреев драться. Он  привил  нашей  нации понятие чести. Здесь формула
"имею честь  быть евреем"  - совсем  не  анекдот. Для иудейца  немыслимо  не
сдержать  данное  слово.  Четверть  самоубийц  в  нашей  истории   -  жертвы
неосторожно   данного   слова.   Для   пана   Витчевского  было   характерно
высказывание: бесчестный человек обречен." "Те же евреи, что в России, что в
Израиле,  считают наоборот,  - грустно сказал  я. - У нас честный человек  и
дурак - синонимы. Я  был отовсюду отринут только  потому, что считал позором
подличать, даже если меня и не  уличат." "Вы тоже так считаете, Натан?" "Для
меня честь и право на жизнь - синонимы. Подлец не имеет право дышать со мной
одним воздухом."  "Отлично. Итак, отныне вы на службе в нашей полиции, майор
Натан Витчевский. С вами,  как  и  с  вашими  друзьями, проведут  ускоренный
парапсихологический курс обучения ивриту..."
     "Опять ивриту? - меня просто передернуло. - Представляю..."
     "...естественно не по методике  израильских ульпанов, словно специально
придуманной,  чтобы  как  можно  дольше  сохранить новых  граждан в  статусе
второго сорта. Вы же все уже через полгода будете говорить и писать на новом
языке свободно. Вы не довольны, Марк?"
     "Не переношу иврита... Все мои беды последних лет были оформлены в виде
текстов на  этом  языке.  Я был  рад,  что имел возможность  о нем  навсегда
забыть. И - нате вам! Снова иврит и одни евреи вокруг..."
     "При чем тут язык? - воскликнула Ира. - Просто люди,  которые были тебе
наиболее  неприятны, говорили  на  иврите.  А  со  мной  мои палачи  говорил
по-русски. Что же я должна возненавидеть язык моей мамы?"
     "А вы о чем задумались, Натан?"
     "Я? Простите, еще не привык,  что я  уже не  Анатолий. Нет-нет, ничего.
Иврит  так  иврит.  И к  евреям  я,  в  отличие  от  этого  и  многих других
возвращенцев-израильтян, ничего  плохого не чувствую. Я  и чеченский немного
знаю, и  некоторые другие наречия... И друзья у меня были среди чеченцев, не
говоря об евреях. Меня смущает другое. Почему вы меня определили в полицию?"
     "Адони, у Иудеи нет армии. Нам не с кем воевать!"
     "А, тогда понятно. Временно в полицию. А потом в  армию. Так как теперь
вам будет с кем воевать!.."
     "Морди, -  вдруг  спросил  Моше,  - а почему вы так и  не  вписались  в
общество, коль  скоро  так  стремились в независимую еврейскую  страну?"  "Я
ровно  неделю  считал Израиль  независимой страной. Потом началась  Война  в
заливе, нас засыпали "скадами", а мы промолчали. Не  только премьер-министр,
а все общество! Ни тебе демонстраций, ни возражений. Лойяльное определенному
пану еврейское  местечко, а не  стран вроде Сербии. А потом я  пригляделся к
народу,    к    политикам   и   понял,   куда    я   попал   вместо    земли
обетованной..." 
     2. 
     "Да уж, - смеялся Пустовых. - Не знаю, где сейчас
бедный мой Марик, но самое сердечное спасибо  ему.  На шагайке  нам тут куда
уютнее, чем по яйца в снегу рядом с вертолетом, который управляется вроде бы
перевербованными бандитами  и  вообще  не известно  взлетит  ли  из  снежных
сугробов, к тому же..." "...а вокруг такие волки, - тоже веселился профессор
Фликас, - каких  не то что  ни  в одном  зоопарке -  в музеях доисторических
животных нет.  Теперь и у меня  совсем  другое  настроение и, следовательно,
совершенно иные мозговые возможности. Особенно под защитой этих ребят."
     Доставленые  в  жилых модулях  две  роты  спецназа  должны  были,  если
потребуется, силой вернуть похищенную шагайку и  ее экипаж. Теперь солдаты в
белом  камуфляже  обследовали  занесенные   снегом  аэросани  и   отпугивали
выстрелами волков по гребням холмов.
     Капитан шагайки оторвался от объектива перископа и протер глаза.
     Ему вдруг показалось, что некоторые из этих исполинских зверей  с тремя
глазами. Во всяком случае, во лбу у  них  время от времени вспыхивал огонек,
словно отражение солнечного света от стекла.
     Волки,   однако,  непрерывно  перемещались  и  так   стремительно,  что
приглядеться не было возможности. "Степа, сними-ка их на твою видеокамеру, -
сказал капитан своему  механику. - Что-то мне  очень это не нравится. Как бы
нашей шагайке ноги не отрезали, как руки этому магу в Дмитровке..."
     На  крышах обоих модулей и  на  мачте  шагайки  поворачивались  во  все
стороны турельные артустановки. Все было готово к бою. Не хватало "мелочи" -
противника  посерьезнее волков.  Командиру  спецназа, седому,  со шрамами на
лице полковнику Семенову уже доложили, что шагайка капитана Арензона не ушла
из  этого ущелья  и  не  провалилась сквозь землю.  Поскольку многосоттонное
судно не могло взлететь в небеса, то оно непостижимым образом растворилось в
чистом звенящем  морозном  воздухе  после того, как  оставило  вполне зримые
следы своих копыт, продавивших до дна лед текущей в ущелье реки.
     Вдохновленный  всеобщим  вниманием  профессор  стоял на мостике и делал
свои  пассы почти зажившими  руками. Он  то таращил  выпуклые  наглые черные
глаза,  то  зажмуривал  их.  Ни Пустовых, ни  капитан, ни, тем более офицеры
спецназа на мостике не скрывали улыбок, глядя на эти шаманские манипуляции.
     Военные   свято  верили   только  в   прицельный  шквальный   огонь,  в
испепеляющий  все живое напалм, в  рукопашный  бой,  наконец, с беспощадными
ударами сапогом в пах,  ребром ладони в горло, сцепленными руками по почкам,
кулаком  по  сердцу,  но  никак не  в парапсихологию,  никогда и  никого  не
побеждавшую.
     Вдруг снег на склоне рядом с санями словно позеленел, а на ярко-голубом
чистом морозном небе проглянули как бы размытые темные облака.
     Все замерли. На поляне и на шагайке заклацали затворы автоматов.
     И тут из-за гребня ущелья  показался  одинокий волк. Странным зигзагом,
словно нехотя, он  скачками, вспарывая снег, помчался прямо  к шагайке. Люди
следили за нелепым галопом обезумевшего зверя  скорее с веселым любопытством
охотника,  чем  с тревогой  одинокого путника. Здесь ожидали совсем  другого
противника.
     Волк остановился метрах в ста от шагайки, находясь на склоне как раз на
уровне мостика, задрал  морду  и  так тоскливо завыл, что улыбки сотен людей
как по командепревратились в страдальческие маски...
     Шерсть на его загривке встала дыбом, делая волка похожим на льва. Зверь
оскалил чудовищные  клыки, в  пасти  его заклокотало сдавленное рычание.  Он
смотрел  прямо  в  глаза  оцепеневшему  от ужаса  магу  с бешенной злобой  и
предcмертной мукой.
     На Пустовых и Семенова брызнула кровь, а профессор отчаянно поднял руки
к пустоте над своей шеей.
     Кувыркаясь на  фоне яркого снега,  с  мостика  темным  футбольным мячом
полетела  отрезанная как бритвой голова незадачливого колдуна. Она сгинула в
сугробе, расплескав пушистый снег с красными брызгами.
     Видавшие виды мужчины все как один вскрикнули.
     Ущелье загрохотало, шагайка и поляна  окутались  сизым дымом, зловещего
волка разнесло в  клочья, а тысячетонная  шагайка  впервые за  свою короткую
жизнь покачнулась на монументальных опорах.
     Ни зелени, ни облаков больше не было.
     От  стрельбы  волки  исчезли. Боевые  снегоходы с  ревом  помчались  по
склонам им вдогонку.
     Пустовых вытирал с лица, с расстегнутой шубы и снятой шапки чужую кровь
сразу покрасневшим носовым платком, задыхаясь от страха и отвращения.
     "Ты что-нибудь понял, полковник? - дрожа с головы до ног, спросил он. -
С  виду обычный волк, а?.." "Да...  - едва перевел дух Семенов,.  -  С таким
противником, скажу я вам, товарищи, шутки плохи... А профессор-то... Пока я,
старый дурак, думал, что он тут нам комедию валяет,  он... И какая смелость!
Он-то наверняка знал, что его не простят, ведь уже руки отрубали... Вот тебе
и  еврей...  Израильтяне  все-таки хорошие  вояки,  скажу я вам. Даже  такие
штатские... Надо бы его к награде посмертно."
     ***
     "Ладно,  - умытый и  переодетый  Пустовых  положил обе  руки  на стол в
кают-компании, где заседал  военный совет. - Понесли первые  потери,  скажем
так...  Какие предложения?"  "Отойти  и вызвать  бомбардировщики,  -  сказал
командир роты.  -  Проутюжить проклятое ущелье к ебаной  матери, до  камней,
чтоб ни одной твари не осталось." "Какой твари? - насмешливо спросил капитан
шагайки. - Напряги свою извилину, которую люди принимают за след от фуражки!
Это  что,  волк, по-твоему,  убил  профессора?  Да он  сам чуял  собственную
смерть,  потому  и завыл  так страшно. Нет, бомбами их тут не  возьмешь. Они
вообще не тут. Они там, где я почти разглядел за снегом  шевелящуюся листву.
Вот в том,  в летнем мире и  может  быть  схватка с ними.  Вопрос, как  туда
попасть. А громить наши снега..."
     "Нужен еще один  профессор,  - спокойно  сказал Пустовых.  -  Закажем в
Израиле. Там  гениев  разных хоть  жопой ешь...  И  все без денег.  Отсюда и
безрассудная   храбрость,  которой   вы  все  так  восхищаетесь.  Они  своей
израильской нищеты пуще любых палестинцев и наших  волков боятся.  Я это еще
по  Арензону понял.  Евреи родимые их там  так напугали, что хоть сейчас  на
Кавказ,  в Афган  или к дьяволу  на рога. А  эта  смерть  на нашей  совести,
товарищи.  Нам  бы Арнольда  Михалыча  за каким-то экраном  держать, пока он
колдует, только и всего. Ну, это мы решим, поручу кому надо. А пока придется
все бросить и возвращаться. Командуй своим  орлам, Семенов, посадку на борт.
Голову-то хоть нашли?" "Нашли... Жуткое зрелище. В Чечне такого не видал..."
"Может пришить, как в прошлый раз? - неуверенно спросил капитан. - Руки ведь
тоже не должны были так плотно прирасти, а?"
     "Он уже холодный, - возразил врач. - А голова отсечена чуть выше кромки
шеи. Даже нижняя челюсть словно спилена..."
     "Это же  какой силы секач должен быть! - вздрогнул полковник.  -  Кость
срезать... Словно казачей шашкой."  "Доктор, это не лазер, как ты думаешь? -
допытывался Пустовых.  - Чем  они  отмахнулись-то?" "Похоже на  механический
разрез... без удара... Шашка?  Нет. Она раздробила бы кость. Но и не  лазер.
Не знаю..."
     "Волка-то обследовали? - Пустовых без конца морщился вспоминая недавний
шок. - Или твои умельцы его на малекулы извели?"
     Полковник только развел руками: "Кто ж его знал, что он еше выкинет?"
     "У  некоторых  волков  третий  глаз,  -  капитан  вставлял  кассету.  -
Посмотрите,  мой  механик снимал  на видео.  Эти волки  или  биороботы,  или
дрессированные. В  волка-убийцу, скорее всего, и было вмонтировано оружие. В
расчете на то, что зверя мы в расчет не примем до последней минуты."
     "Действительно, похоже на объектив чего-то, -  произнес полковник после
третьего повтора с остановкой. - Но не у  всех.  А те, кто с третьим глазом,
движутся иначе,  смотрите...  Точно. Ими просто управляют. Эти волки смотрят
на нас и чаще, и пристальнее, верно?"
     "Я понял пока одно, - сказал Пустовых. - Ребята эти, что похитили моих,
шутить  с нами не расположены. Но и проявлять безоглядную жестокость - тоже.
Иначе   все   мы,  что   были   рядом   с   профессором  на   мостике,  в...
разукомплектованном виде лежали бы в рефблоке."
     "Я предлагаю, -  зарычал полковник, - поднять  сейчас с крыши моноблока
вертолет и хоть волков извести всех  до единого. Этот фокус у них второй раз
не пройдет." "Согласен, - сжал  зубы Пустовых. - Не в моих правилах  прощать
обиду! Пора и  нам отмашку сделать. Командуй летчикам  и группе уничтожения.
Все, что  тут  шевелится, должно  через  час лежать на  снегу  без признаков
жизни!"
     "А вы  не думаете, господа, - оглянулся на дверь кают-компании капитан,
-  что  в ответ они моей шагайке запросто ноги отпилят? И без движения будем
тут уже  мы. А по  радио как раз  прогноз  только что передали  -  такой  же
ураган, что  был  тут словно  заказан  для капитана Арензона..." "Семь бед -
один  ответ,  - побагровел  Пустовых.  - Чтобы я да ушел с  поля боя хоть не
огрызнувшись!.."
     ***
     Вертолет носился вокруг ущелья часа два. То вблизи,  то вдали грохотали
очереди из  пулеметов и скорострельных пушек. Наконец, серебристая  стрекоза
присела на крышу  жилого модуля. Командир  вертолета перебежал по сходням на
ходовой мостик  и  растерянно развел руками:  "Ни одного!!  Вообще никто  не
шевелился в тайге. Ничего не понимаю! Их же тут было десятка три  минимум. И
- все, как один, сгинули... Мы по кустам на ветру только и палили."
     "Берегут своих  роботов, - усмехнулся Пустовых. -  Да ничего. На каждую
хитрую жопу,  как  известно,  есть кое-что с  винтом.  Мы  еще  вернемся!  -
погрозил он  кулаком  пустынному  ущелью. - Вы меня  просто не знаете. Слава
Пустовых сдаваться..."
     Все  вокруг него кинулись врасыпную. С мачты сорвалась и упалатурельная
установка  со срезанным  как ножом фундаментом. Агрегат,  продавив  стальной
настил, с искрами и дымом грохнулся в метре от  неустрашимого миллионера. На
мостике, кроме  него,  теперь не было  ни  души.  Только  все так же ласково
звенел пахнущий арбузом ветер. Щеки  пощипывал  легкий  морозец,  а солнышко
сверкало искрами на сугробах в полной тишине.
     Вячеслав  Иванович достал дрожащей рукой  мобильник:  "Все на  сей раз.
Домой..." 
     3. 
     "Человеческое воображение вообще довольно скудная
субстанция,  -  сказал я  Ире,  когда  шагайка  двинулась  вперед.  -  Можно
представить себе  только  модификации  тех образов,  что сложились  на  базе
какого-то опыта. Я тысячу раз воображал Израиль, когда окончательно собрался
в эмиграцию. Во снах и мечтах видел то Болгарию, то Грузию, то Крым. А когда
мы вышли после  первой ночи в  гостинице на  улицу Хайфы, то  оказалось, что
Израиль похож... только  на Израиль... Ничего  общего с моими воображениями.
Так что готовься к приятным и... не очень неожиданностям."
     Знакомое  ущелье  оказалось... без стены-водопада впереди. Пейзаж  стал
куда спокойнее  привычно дикого, словно  искореженного  рельефа Сибири. Идти
вброд  вдоль  русла  журчащей  со  всех  сторон  реки  было  легко.  Шагайка
раздвигала  пересекавшие  путь  огромные ветви,  которые  иногда  ломались с
оглушительным треском.
     Судно  вел  Толя. Мы  с Ирой  и иудейцами  стояли  на ходовом  мостике,
вглядываясь  в сплошной лес  вокруг.  При  каждом соприкосновании  шагайки с
ветвями  с  деревьев срывались  тучи  незнакомых  ярких  птиц,  некоторые из
которых пролетали так близко, что ветер от их крыльев шевелил волосы людей.
     "Марик! - крикнула Ира. - Смотри!!"
     Над лесом  показалась  циклопическая мачта, с которой словно сорвался и
помчался горизонтально  по  небу ярко-оранжевый  вагон,  блестя  зеркальными
окнами. Канатов отсюда видно не было.
     Навстречу  ему с той же скоростью несся ярко-зеленый вагон  побольше, а
за ним коричневый,  явно грузовой. И  еще,  еще.  Они  подлетали  к мачтам и
следовали  дальше  или отворачивали под  углом. Когда шагайка оказалась  под
канатами,  стало ясно, что  и на нее смотрят сотни  людей  из окон  вагонов,
показывают пальцами, разводят руками, оживленно переговариваясь.
     ***
     "Марик! Я тоже так  хочу," - радовалась Ирина, показывая на берег реки.
Там  на  всем  скаку  остановилась,  увидев  шагайку, кавалькада  всадников.
Женщины  были в свободных, словно прозрачных нарядах, а мужчины - в брюках с
высоким поясом, а потому походили на пиратов.
     "У  вас что,  нет полиции нравов?  -  удивился  я. -  Как ваши  раввины
смирились  с  такой одеждой  женщин? Нашим  бы это  пришлось не  по  вкусу."
"Раввины? - рассмеялся Бени.  - Вы все еще в плену извращенных представлений
об устройстве еврейского общества.  У раввинов  совсем другая, гораздо более
благородная   и  важная   функция,  чем  заседать   в  кнессете,  заниматься
стяжательством  и  разобщать еврейский народ, натравливая одну его  часть на
другую. У нас  они занимаются тем же, чем  занимались раввины во все века  -
просвящают и объединяют евреев.." "Наши сефардские духовные лидеры вовсе  не
считают  выколачивание средств на религиозные школы  стяжательством." "Школы
могут  быть  только   школами.   А  для  религиозногообразования  существуют
синагоги.  Впрочем, у нас  по  определению  не  может быть ни  сефардов,  ни
ашкеназов, только евреи. А  потому  у нас один главный раввин в стране, а не
коллектив."
     "Но вы не ответили на вопрос о моде, - непроизвольно  смеялась Ира, без
конца  поправляя  свое наконец-то открытое платье. - Кто у вас вообще следит
за моралью?" "Следит? -  иронически  поднял бровь Моше.  - Как может  вообще
уследить за женской модой? И главное - зачем?  Если сегодня им нравится быть
голыми, завтра - в  офицерской  форме, а там и в рыцарских доспехах, но  они
при всем этом  не теряют нашего к ним влечения, то мода - самая правильная и
приличная. И для этого существуют кутюрье, а раввины всего лишь обыкновенные
мужчины, не чуждые плотского влечения, не так ли?" "И у нас, и в той стране,
где я жил до  Израиля,  - заметил  я, - да и в современной  Сибири, при всей
свободе ее нравов, общество  как-то ограничивало свободу  показываться среди
публики  неприлично одетым. И,  по-моему, это  правильно..." "Неприлично или
некрасиво одетым?  -  жадно вглядывалась в людей новой для нее страны вообще
впервые  попавшая  за  границу  Ира.  -  По-моему  быть одетым неряшливо или
некрасиво  хуже, чем так, как кому-то кажется  неприличным. Что касается тех
людей, то все они, по-моему, аккуратны и красивы, а потому одеты прилично."
     Всадники,  между  тем,  спустились  к  реке  и  стали кружиться  вокруг
шагайки, ставя лошадей на дыбы перед кабиной, из которой им улыбались Толя и
Никита. Последний поставил свои дизеля на автомат, чтобы увидеть новый мир.
     ***
     "Вы добыли это чудо в параллельном мире, мар Бени?  - один из всадников
гарцевал  на  береговой  тропинке  на  уровне мостика.  -  Они  нас  тут  не
растопчут?  По-моему их лошадка слишком велика для маленькой Иудеи, а?" "Это
наши  друзья,  -  сказал Бени  в мегафон. -  Будьте осторожны,  господа.  Не
путайтесь в ногах у шагайки..."
     Последнее слово  он  произнес по-русски, и все всадники, как по команде
загалдели  "ша-хай-ка!"   и  помчались  рассказывать  о  новости  друзьям  и
знакомым.
     А справа по курсу появилось первое строение.
     Оно было деревянным  и  очень  нарядным, словно светясь  на фоне темной
листвы сплошного богатого леса.
     "Вот  вам  и  первая синагога, - сказал  Моше. - Довольно старинная, ей
минимум двести  лет. Строил ее наш... гость из Франции." "Гость или пленник?
- агрессивно уточнил я. - Вот вам и шагайку "гости" построили..."
     "Архитектор "Бейт-Алоhим"Шарль  Дюран был скорее беженцем, чем пленным.
Наши тайные эмиссары спасли его прямо из костра на площади в Нанте."
     "Как, между прочим, и  нас, Марк, - строго сказала Ира, морщась от вида
юноши с голосом и манерами доктора Арензона, которого она полюбила стариком.
- Тебя - от  старости  и усталости жить, меня -  от  почти  неизбежной новой
разукраски.  Ты бы спасибо сказал вместо того, чтобы  без конца ехидничать и
язвить..." 
     4.
     "Вы  нас  интересуете,  Морди,  прежде  всего  как  инженер,  способный
поставить  у  нас  производство шагающих  сельскохозяйственных,  дорожных  и
прочих машин, - говорил  высокий спортивного вида господин в уютной гостиной
деревянного  дворца  в  столице  Иудеи,   куда  команда  шагайки  попала  на
электромобиле по довольно  приличной автостраде среди  парков и лесов. - Вас
же, Натан, мы бы  попросили погулять на вашей ша-гай-ке по соседней с Иудеей
территории,  где  лучше не  появляться на наших  вездеходах.  С  вами  будут
геологи, зоологи, ботаники и... солдаты."
     "Я вас понял, -  невесело  усмехнулся  юноша с  повадками рейнджера.  -
путешествие будет опасным,  так?" "Не исключено..."  "Тогда это, безусловно,
по моей части! Спасибо. Хотя  мне была обещана служба в полиции." "Простите,
но  у нас  совершенно иная  полиция,  иное оружие и нравы. Понимаете  ли,  с
древних  времен у нас служба  в полиции особо почетная и наследственная. Без
единого,  понимаете! исключения. Поэтому  у  нас  лет двести и  речи  нет  о
злоупотреблениях, коррупции, предательстве  или некомпетентности... Нет-нет!
Боже сохрани  меня  вас подозревать в этих  пороках.  Просто  у  нас  страна
старая,  традиции  незыблемые,  а  нарушать  их  не   может  даже  Президент
республики, а я всего лишь Министр внешнего мира..." "Простите, мар Рафаель,
- продолжал хмуриться Толя. - Но мне достаточно взглянуть на человека, чтобы
понять,  откуда он  взялся. Вы явно  человек военный.  Причем не  из тыловых
крыс..." "Натан, я же не сказал, что после службы  в полиции у нас никуда не
берут. Вот наоборот - нельзя. Это как  дворянское сословие в Царской России.
Либо оно есть, либо его нет. А дворянин может заниматься и наукой, и садами.
Не обижайтесь. В конце концов, полиция у нас  в основном пограничная. Внутри
страны ей и делать-то почти нечего, хотя  и мы имеем горький опыт социальных
катастроф.  Теперь,  когда  мы достаточно богаты и  преодолели  общественные
контрасты, преступность в стране минимальная. В основном, на почве ревности.
Поэтому ваша  служба будет высшей формой полицейской деятельности  именно  в
моем  министерстве, за  пределами  наших  границ.  Кстати,  профессиональные
полицейские будут подчиняться вам, как капитану шагайки." "Подсидел ты меня,
Толик,  -  невесело пошутил  я.  - Был я тебе капитаном, а теперь  ты и  сам
можешь меня не пустить на борт."
     "Один  из основополагающих принципов нашего общества, -  мягко коснулся
его  руки  Рафаель,   -  профессиональное  соответствие  человека  и  места.
Инженеру, доктору  наук  незачем управлять  транспортным средством,  если он
способен   направить   усилия   коллектива   конструкторов.   Мы   -   нация
рационалистов. Мы  едва  выжили на пути сюда  и  в этих жутких лесах  только
потому, что  умели экономить  свои  силы  и  средства.  А главным  средством
выживания  мы сразу стали считать людей.  Нам не оставалось  ничего другого.
Вокруг  не  было  гоев,  способных  что-то  создать вместо нас  и потом  нам
продать. Самообеспечение вошло в нашу плоть и кровь. Общество, равнодушное к
человеку,  не  способное  сберечь  его  талант  и  мастерство,  обречено  на
прозябание или гибель. Специальные службы у нас веками следят  у нас за тем,
чтобы  человек был максимально полезен обществу  и получал от  него максимум
возможностей    для   самовыражения.   Так   построено   наше   образование,
промышленность, наука. Это и есть еврейский образ жизни!"
     "Я   знал   общество,  которое  придерживалось  прямо   противоположных
принципов своего формирования, что не мешало его вождям трещать  о еврейском
характере такого подхода к организации страны."
     "Наслышан, - поморщился министр, - о парадоксах Израиля... Что  ж! Хочу
надеяться,  что и  у него  все впереди.  Это молодая  страна по сравнению  с
нашей. Хотя... Ладно, не  будем открывать уста  Сатане. Одна  из целей вашей
экспедиции,   Натан,  как   раз  уточнение   возможностей  размещения  здесь
израильтян,  если все эти... парадоксы приведут к необходимости их эвакуации
только сюда."
     "Боюсь, -  заметил я, - что тут много "если", кроме дикой флоры и фауны
вне островка цивилизации,  именуемого Иудеей. Кстати, во всем нашем мире, да
иу нас в Израиле, Иудея признана суверенной арабской территорией... Так вот,
если арабы выпустят из Палестины после  своей победы хоть кого-то  из евреев
живыми, то уцелевшие  израильтяне прежде всего попытаются рассредоточения по
наиболее  приличным  странам  нашего мира.  Если эти страны  захлопнут перед
евреями  двери, как это было в эпоху гитлеровского геноцида,  то им придется
согласиться на  переход в ваше измерение  вместо гибели в Палестине.  Но это
возможно только  в  том случае, если Сибирь этих  переселенцев пропустит без
предварительных  условий. А  я почти  уверен, что  условий будет более,  чем
достаточно,  но  не  совсем  допускаю,  что  вы,  при  вашем  изоляционизме,
согласитесьхоть на  одно  из них. Ведь ущелье куплено именно  Пустовых. И он
будет определять, кого и за что через него пропускать..."
     "А кто вам сказал, адони, - потемнел лицом  министр, - что ваш Пустовых
и вообще Сибирь будет ставить нам условия, а не наоборот?"
     "Мне  просто  показалось,  что  если  у  вас  до  сих  пор   деревянное
домостроение,  конный  транспорт  и  полиция  вместо  армии,  то..."  "И  вы
ошиблись. В дереве жить изначально  приятнее, чем в камне или бетоне. Лошади
-  не просто  наши слуги и домашние животные.  Они наши друзья и почти члены
нашего общества. А мнимое  отсутствие боевого опыта нашей полиции... Да, нам
не пришлось проводить боевые операции  типа Курской дуги  или  Войны Судного
дня, но взамен мы так  тщательно изучили и смакетировали подобные опыты, что
способны  воевать  без  ошибок,  допущенных  в  ваших  экспериментах. Умение
учиться на чужих  ошибках,  чтобы не  делать своих,  кстати, тоже из области
нашего понимания еврейского образа жизни."
     "На запад  поедет один  из  вас,  - грустно  пропела Ира,  - на Дальний
Восток другой..."
     "Не понял..." "Мы  столько пережили вчетвером, что расстаться не так уж
естественно..."  "Иудея мала,  а наш  "примитивный" транспорт так вездесущ и
надежен, что любые запад и восток здесь рядом. Было бы желание встречаться,"
-  министр  пожал руки бывшему экипажу первого твердоопорного судна и вышел.

     5. 
     "Никиту мы теперь не  скоро  увидим, -  смеялась
Ира. - Женился,  купил ферму и вообще на звонки отвечает крайне  неохотно...
Говорит, что днем вкалывает, а по ночам совершенствует постельный иврит..."
     "Чудо какое-то, - говорил я, стоя с Ирой у окна нашей новой квартиры  и
глядя  на  холмы  и кокетливые  постройки  утопающего  в  зелени  Ерушалаима
А-Хадаша. - Столько  лет бестолку  пытался  освоить  в Израиле хоть какой-то
иврит,  а  тут  за  какие-то полгода  -  мы  даже между  собой говорим,  как
по-русски..."
     "Значит, - все так же избегала смотреть на меня Ира, -  тут мы им нужны
всерьез, а не, как ты рассказывал, для галочки в бумагах очередного министра
не на месте..." "И вообще... Если эти  иудейцы - евреи, то я, наконец, попал
домой.  В Израиле у меня  было прямо противоположное  ощущение." "Мне трудно
судить обо  всем этом, но,  по-моему,  абсорбировать  четверых нужных стране
людей все-таки легче, чем сотни тысяч ненужных. Что же касается тебя, то все
твои обиды связаны с твоей профессионально невостребованностью в Израиле. Ты
туда  сбежал  от  населения  твоей  родины,  которое  ты  считал  изначально
антисемитским, в надежде жить среди евреев. А там твоя шагайка, а с нею и ты
сам,  оказались никчемными.  Вот  ты  и  озлобился на  всех и  вся, растерял
остатки прежних обид и объективности. Но, насколько я знаю по переписке моей
подруги  и из газет,  далеко  не  все  испытали такое разочарование.  Скорее
всего, не  повезло именно тебе. Это частное, а не общее явление. А ты решил,
что против  тебя  весь Израиль,  а все израильтяне против всех "русских". Ты
стал в этом плане параноиком и до сих пор выискиваешь в своем прошлом только
плохое.В Сибири же тебя  вдруг оценили, пригласили к любимому делу, вот ты и
растаял.  Хотя только я знаю немало  талантливых  русских  по национальности
инженеров,  которые  в  той  же  Сибири  вынуждены  перебиваться  случайными
заработками. Что же  касается Миндлина и Пустовых, то  они, по-моему, одного
поля ягоды.  К тому же, Слава  Пустовых  - потомственный  искренний  русский
антисемит.  А  для  тебя - лучший  друг. Думаешь, я в своей семье  воспитана
иначе? Думаешь,  у нас за  столом  не хохотали над  анекдотами о  жадности и
глупой хитрости Аб'гама и Са'гы? Но тебе и на это наплевать. Таким фанатикам
как  ты  не нужна  никакая родина. Им подавай право самовыразиться. В пользу
любого режима и народа. А не дают - любой режим  и любой народ - сволочь! По
той  же  причине  ты  сначала  сразу  полюбил  Сибирь, а  теперь  и  Иудею с
иудейцами, хотя я уверена,  что  ты тут такое дерьмо встретишь, что рано или
поздно забудешь о своих нынешних  восторгах,  как  забыл о первоизраильских.
Такова твоя  экзальтированная натура. Пока ты строил из себя мудрого сфинкса
и скрывал свою  сущность под соответствующими  морщинами, я  была  от тебя в
восторге. А сейчас  ты омолодился, разговорился и оказался передо мной весь,
как  на  ладони. С таким  горящим  взглядом еврейские юноши шли под  красные
знамена  большевистской  революции с серпом и молотом и возглавляли  красный
террор. И шли бы под  такие же красные, но со свастикой, если бы были так же
востребованы  немецкими  националистами!  И были  бы большими нацистами, чем
потомки тевтонских рыцарей! Ненавижу любых фанатиков..."
     "Все дело  не  в моей  вдруг для  тебя  "открытой" сущности, а  в  моем
внешнем  преображении. Ты так привыкла  к моему  уродству... Да!  Старость -
уродство, -  с  раздражением  смотрел  и  я в зеркало  на капризно хмурящего
густые черные брови розовощекого юношу. - Странно, что на тебя  так повлияло
мое  выздоровление.  Я  лично..."   "...безмерно  рад  избавлению  от  моего
уродства? Возвращению моей гладкой кожи  и моего звонкого голоса, который я,
как  мне  сказали  потом,   навеки  сорвала,  пока  кричала,  когда  меня...
уродовали?"  "Конечно! Но  до  меня  только  сейчас дошло,  что...  Ты  что,
сближалась  после  Кавказа  только с  уродами? Ведь и меня годами уродовали,
убивали  ежедневно и ежечастно мою сущность, даже не заглядывая своей жертве
в глаза. Так  что я  стал калекой не только по  старости.  Ты именно поэтому
была со мной?" "Пожалуй..." "А теперь? Когда ты оба снова?.."
     "Теперь, когда я снова...  гладкая, мне трудно привыкнуть к мысли,  что
из  прочих  юных  мужчин мне следует, не выбирая, быть по-прежнему с  тобой,
если называть вещи своими именами, Марик."
     "Я и не  навязываюсь! В конце концов... - я  чуть не плакал от обиды. -
Вокруг столько интересных молодых людей!"
     "Прости  меня...  -  словно  вдруг  очнулась  бывшая  седая  девушка  и
новоявленная красавица. - Я сама не понимаю, зачем я наговорила тебе все эти
нелепости...  Дело  не  в  тебе...  Мое собственное  внезапное  спасение  от
уродства  так поразило меня,  что  я не нахожу себе  места в душе! Не слушай
меня, милый... Конечно же ты для  меня по-прежнему самый главный человек. Не
обижайся..."
     "Но ты смотришь на меня после конверсии чуть ли не с отвращением! Мы ни
разу не вернулись к прежним отношениям. Я чувствую, что теряю тебя..."
     "Немудрено! Если каждый их нас потерял вдруг самого себя."
     "Но - какого себя? О чем можно хоть как-то пожалеть? Ты сошла с ума!"
     "Н-не знаю..  Боюсь, что так.  А  конверсия, судя по  всему,  от  этого
недуга не лечит. Я и не представляла, что может быть такой странный психоз -
ностальгия по утерянной мерзости. Рассуждая логически, следует признать, что
любая красота, здоровье, свежесть  - абсолютное добро, а уродство, болезнь и
увядание  - зло, не так ли? Вот  я  смотрю на этот  изумительный  город. Кто
может его не полюбить с  первого взгляда? Я вообще не представляла себе, что
современный  город может быть  таким человечным, хотя и знала по Сибири, что
дерево  - синоним  души городских строений.  А тоскую  по нашему  бездушному
моноблочномуубожеству."
     "Знаешь, как я восхищался  и  Израилем! Удивительно  нарядные, уютные и
богатые города...  Потом, когда меня стали медленно и хладнокровно внутренне
уродовать, я разглядел  то, что  скрывается за  этим великолепным фасадом, и
тех, кто  населяет и фасад,  и  задворки. И  восхищение испарилось. Когда  я
покинул так называемую историческую родину, вернулся к уродству, от которого
так  долго  и  страстно  мечтал  сбежать  в  Израиль,  вместо памяти  об его
вызывающей  красоте осталась только горечь разочарования и  острое нежелание
не то что вернуться,  но и посетить его.  Хотя, объективно говоря, Израиль -
рай на земле. Во всяком случае, по сравнению с Сибирью."
     "А по сравнению с Иудеей?"
     "Еще  не знаю. Вот пойдем  с  тобой работать, станем  жить, сравним.  В
Израиле  я  утешал себя мыслью, что  обратной дороги  нет,  надо перетерпеть
остаток жизни в моем аду, по чьей-то злой иронии расположенном в чужом  раю.
И дело вовсе не в моем фанатизме и невостребованности моих проектов! Вернее,
не только и не столько в этом..."
     "Странно. В каком же ты жил аду, если имел, как ты описывал, прекрасную
квартиру, море под боком и райские пейзажи за окном?"
     "Имел?  В этом-то  и  весь ужас.  Приобрести какие-то блага,  выстроить
какой-то быт, привыкнуть к  каким-то ставшим родными деталям  - к  квартире,
мебели, компьютеру, телевизору, холодильнику, машине, но  при этом постоянно
и  достоверно  знать  с  первого  дня, что все  "мое" взято  взаймы у банка,
который неизбежно это  отнимет,  так как  годы  неумолимо приближают  меня к
старости  и  немощи, когда  я  уже не  смогу работать,  а  ссуда  изначально
невыплачиваема. И потому рано или поздно  судебные исполнители  отнимут  все
то,  что  в   моем  предыдущем  обществе  считалось  честно  нажитым  личным
имуществом, а  в этом - мираж!  В детстве  я  видел фильм  "Железная маска".
Человек  жив,  испытывает  вполне   терпимые   неудобства,  но  постоянно  и
достоверно  знает,  что у  него  непрерывно,  естественным  образом,  растет
борода, которая в конце  концов задушит  его. Именно  это знание и задумано,
как предмет чудовищно  изощренной пытки! Когда судебные исполнители пришли и
описали  все, что я  считал  своим, я стал  еще более  нищим, чем  в  момент
приезда в Израиль. Случилось то, что словно и было задумано... еще  до моего
приезда в страну. Оказалось, что все мое имущество, на которое я зарабатывал
тяжелым и унизительным  трудом,  мне  никогда и не  принадлежало.  Это  была
собственность банка, который со сладкой улыбкой на кабальных условиях ссудил
покупку "моей" квартиры." "Но никто  же тебя не принуждал  брать эту ссуду?"
"Правильно. В  конце концов,  думал  я  тогда,  это действительно  будет моя
квартира на какой-то  период, а не съемное жилье,  которое  контролирует его
хозяин и  из которого может  меня  и мою семью вышвырнуть по первому  своему
капризу.  Что  же  касается  последствий  неминуемой  скорой  немощи в  моем
возрасте,  то я старался об этом не думать.  Все  вокруг "покупали" квартиры
тем  же  единственным, выгодным кому-то другому, образом. Хотя газеты просто
вопили,  что  это смертельно опасно. Просто мы все были  родом из  советской
системы, где человек  был уверен в том, что  ему  государством гарантирована
пенсия, из  которой  он может оплатить  жилье. Скажем, я платил за последнюю
мою  квартиру до  эмиграции 14 рублей в месяц.  При пенсии  120  рублей  это
составляет около 12 процентов. На остальные деньги можно было худо-бедно, но
прожить. А в Израиле я выплачивал  ссуду по машканте 1600 шекелей в месяц.То
есть при том же раскладе, какой обеспечивал пенсионеру "тоталитарный режим",
моя  пенсия  должна  была  быть...  не  около  1000   шекелей  в  месяц.   В
демократической  и  гуманной  еврейской   стране  социальное  обеспечение  в
старости  было  заведомо  рассчитано  на  возврат банку  с прибылью  "своей"
квартиры,  после  чего  старик имеет  единственное  право...  идти  ко  всем
чертям!" "Но существуют  же подработки..." "Любая подработка, если ее даже и
удавалось на какое-то время найти, облагалась драконовким налогом, а честное
многолетнее  накопление  являлось  основанием лишить  пенсионера  социальной
надбавки,  без  которой  невозможно снять хоть  какое-то жилье.  Поэтому все
подрабатывают по-черному. Это,  однако, надо уметь скрывать от властейА я не
смог.  Оказался слишком разговорчивым, и  кто-то донес...  В меня немедленно
вцепилось  налоговое  управление,  которое в Израиле,  как  и в любой стране
страстно охотится в основном  за бедняками. Не украв за много лет ни шекеля,
не обманув ни одного человека, я оказался  на  "родине" преступником!  И все
претензии  и  преследования  были  на  малопонятном  истерическом  иврите  с
презрительными интонациями.  Вот почему  даже  эта вроде бы милая Иудея меня
нисколько не радует только потому, что здесь говорят на том же языке..."
     "А  мне  этот язык  очень  нравится.  И  интонации, о  которых  ты  мне
рассказывал с  таким  отвращением."  "Тут иврит  звучит  совершенно иначе! В
Иудее нет  арабского акцента и сленга, преобладающих в Израиле, разбавленном
более чем на  половину  выходцами из  восточных  еврейских  общин.  Там  так
красиво говорят на иврите только дикторы телевидения. В их исполнении язык и
меня всегда восхищал."
     "Ладно, - поморщилась Ира. - Обратной дороги нет. Ни тебя в Израиле, ни
меня  в  Сибири  просто не существует. Даже если  бы из  денег, полученных у
Пустовых, ты  расплатился с банком и налоговым управлением, то кто ты вообще
в таком виде? Кто я? Мы оба в оставленном мире - нелегалы! Потому и говорим,
удивляя друг друга, на высоком иврите, Морди ты мой!"
     "Спасибо, Ирит!"
     "Марик, - сказала она  по-русски. - Прости меня, дуру, а?.. Считай, что
одно уродство сменилось другим."
     "Какое же это уродство? Красивая  дура - норма!.." "А ты  считаешь меня
красивой?"  "Как ни  странно, называя  вещи  своими  именами, ты  тоже стала
какая-то открыточно-красивая." "И седая  девушка..."  "...мне тоже была куда
милее, чем то  совершенство, в которое  ты превратилась..."  "Я просто стала
такой,  какой  и  была  до  моей  кавказской  катастрофы.   не  лучше  и  не
хуже."
     8
     1. 
     "Суд  не   располагает   ни  одним  документом,
подтверждающих  ваши  претензий  к  господину  Пустовых, доктор Миндлин.  Из
договора  следует,  что  идея  шагайки  была  сначала,  в  силу   стесненных
эмигрантских обстоятельств, подарена  вам доктором Арензоном, который  затем
передал ее же фирме господина Пустовых с упоминанием прав доктора  Миндлина,
которые доктор Арензон считал просроченными. В любом случае, если  к  кому и
могут быть судебные  претензии, так это  к  самому доктору Арензону, но тот,
насколько  известно  суду,  бесследно  исчез  в  Сибири  вместе  с  головным
экземпляром шагайки."
     "Но Пустовых  успел заработать миллиарды на принадлежащей нам  идее! Он
не   имел   права   приступить   к   серийному   производству   шагаек,   не
поинтересовавшись патентной чистотой такой оригинальной идеи!"
     "Господин Пустовых?"
     "Естественно,  мои   люди  проверили   все.   И  выяснили,  что   кроме
израильского патента, который Миндлин,  кстати, уже  давно  не поддерживает,
как это положено для  сохранения  приоритета, в мировой патентной литературе
нет ничего. Патент же выдан на имя Арензона. Сам Миндлин, как биолог, в сути
проекта не рубит, о шагайке начисто забыл, автора выгнал  нахер и знать  его
не хотел, пока я не оседлал  эту идею и не принял на работу единственного ее
автора. И договор у него с Арензоном  был своеобразным - все права Миндлину,
а автору..." И Пустовых показал суду согнутую в локте руку.
     "Ложь, ваша честь! Выдумки  Арензона. Я честно  определил его  долю при
получении прибыли. Что?  Да  потому, что никакой прибыли я от  этого проекта
так и не получил. Одни убытки, включая оплату поддержки патента, который эти
господа у меня украли."
     "Но патент,  не оплаченный  его  владельцем,  перестает  быть патентом!
Какие же у  вас претензии к господину Пустовых? Я  бы  еще понял претензии к
Арензону, что тот не поставил вас в известность о своих контактах с Сибирью,
когда он, спасаясь от долговой тюрьмы, бежал из Израиля, но..."
     "Да как он мог поставить этого хама в какую-то известность, если тот не
отвечал ни  на какие звонки и письма, не платил ни шекеля  совладельцу своей
компании  и палец о палец не ударил для внедрения его идеи, пока не появился
Пустовых? - кричала Марьяна Арензон,  сжигая взглядом белого от злости Тедди
Миндлина. - И вот теперь, когда  нормальный предпрениматель получил прибыль,
импотент вдруг проснулся и лезет в чужую постель!"
     "Я не отвечу больше ни на один вопрос, - рычал Миндлин, - пока из  зала
не уберут эту сумасшедшую..."
     "Протест  отклонен.  Свидетельница дееспособна.  Геверет Арензон,  куда
девался ваш муж?"
     "Что-о?  Куда  девался  Марк  в  Сибири?  Да  меня  уже  много  лет  не
интересовало, куда он девался от меня в Израиле! А в Сибири, как и по всему,
как  его там, не то постсоветскому, не  то уже построссийскому пространству,
тысячи людей ежегодно бесследно  исчезают  почище, чем в  тридцать  седьмом.
Молю  Бога,  чтобы  оказалось,  что  он  перебежал  на  сей  раз  к  другому
потребителю  его таланта. Мне этот ваш, как его, Пустовых тоже  не нравится.
Жлоб с сигарой!"
     "Ваши  своеобразные оценки истцов  и ответчиков  суд  не интересуют. Не
откажете  ли в любезности рассказать вкратце  историю вашей семьи в Израиле,
включая вашу версию взаимоотношений доктора Арензона с доктором Миндлиным?"
     "Вы что, ваша  честь, с  Луны  свалились?  Или  я  даю показания  не  в
израильском, а в сибирском суде? Вы эти истории тут через день выслушиваете.
Вдохновенный еврейский патриот-идиот вытащил  меня и нашу  дочь, а также мою
престарелую больную  маму в вашу  страну, у которой главная особенность - ее
своеобразное  гостеприимство. Что значит, какое? Назвать полную хату дальних
родственников и усесться при них жрать, кидая им  кости через плечо. Если же
кто пытается хоть сбоку присесть на лавку и запустить лапу в общую миску, то
- хрясь! Самим, мол, мало..."
     "А  если  без аллегорий?" "Отлично! Тогда  об  аллигаторах - ткнула она
пальцем  в Миндлина. - Они появились почти сразу, как только мы  очутились в
Израиле и..."
     "Ложь! - крикнули из зала. - Позвольте мне сказать!"
     "Доктор Штуцер? Прошу. Вы  ведь состоите  в одной компании  с  доктором
Арензоном и доктором Миндлиным, верно?"
     "Вот-вот, - не сдавалась Марьяна. - Послушайте-ка теперь ручную болонку
вашего Тедди..."
     "Никто  не   навязывал  Арензону   покровительства  доктора   Миндлина,
когда..."
     "Не ты ли сам рыдал на моей кухне, когда Марик послал твоего дядю Тедди
нахер?  И говорил, что без Марика  фирму основывать не под  что, так  как ты
сам... сказать что?  Хорошо, не буду!  Ты просто плакал, что твоей семье без
этой фирмы и  стипендии под чужие идеи не выжить, так  как в науке ты всегда
был импотентом, но обожал примазываться к толковым изобретателям..."
     "Ваша честь! - закричал Миндлин. - Мы с суде или на шуке?"
     "На  рынке," -  шепнули Пустовых. Тот,  улыбаясь, благожелательно кивал
Марьяне. Про жлоба с сигарой ему не перевели...
     "Кто позволил психически больной, а я берусь это доказать?.."
     "Пока вы это не доказали, свидетельница Арензон может выступать столько
же, сколько  и вы, доктор Миндлин. Но, геверет Арензон,  по очереди, если вы
не возражаете. Продолжайте, доктор Штопор..."
     "Штуцер,  с  вашего  позволения... Так  вот, договор был  переведен  на
русский  язык   и  представлен  адвокатом  на  подпись  взрослому  человеку,
находящемуся...  во всяком случае  тогда,  в  здравом уме. И  был  подписан.
Согласно  договору,  все  изобретения,  сделанные  в  период  до  пребывания
Арензона в составе фирмы, в период его работы там  и после его увольнения, а
также в  течение  пяти  лет  после  ликвидации  фирмы,  принадлежат  доктору
Миндлину, как  президенту  компании, владельцу  контрольного  пакета.  Более
того, все доходы от деятельности фирмы делятся в определенной пропорции, где
Арензону принадлежат пятнадцать  процентов..." "Естественно, в  том  случае,
если его участие в  этой деятельности признано владельцем фирмы, не так ли?"
"Конечно! Но  ни  о какой  передаче интеллектуальной собственности  компании
какому-то Пустовых  в договоре  и  речи  нет.  Поэтому  все,  что  заработал
Пустовых на базе нашей  собственности, по нашему  мнению, принадлежит  нам!"
"Вам в  доле с  Арензоном?"  "Вовсе  не обязательно,  ваша честь! Это решает
совет директоров фирмы, а не суд."
     "Ваше мнение, господин Пустовых?"
     "Да  то  же  самое! Приходит  ко  мне  человек с толковой  идеей. Я его
принимаю  на работу, проверяю патентную чистоту шагайки. Автор помогает моим
патентоведам  получить  сибирский  патент.  Заодно  я  делаю  саму  шагайку.
Зарабатываю, как вы тут выразились, миллиарды..."
     "А вы как бы выразились? - ощетинился Миндлин. - Копейки?"
     "Я бы выразился,  - парировал Пустовых, - да  боюсь,  что переводчик не
справится с выражением моего о тебе мнения, козел..."
     "Можно мне? Мне  для  выражения своего мнения о Миндлине  переводчик не
нужен. Это ему понадобится сердечное средство, если я..."
     "Нет! До моего  особого  разрешения лишаю вас слова. Садитесь,  геверет
Арензон! Продолжайте, господин Пустовых."
     "Так  вот,  когда  дело сделано без них,  они вдруг  влезают со  своими
претензиями." "Претензии вам может предъявить только суд... Геверет Арензон.
Продолжите, пожалуйства, историю вашей семьи в Израиле."
     "Банальная  история, ваша  честь.  Приехали  мы  в неприличном  для вас
возрасте -за пятьдесят. Первые три года жили на стипендию от этого..."
     "Без эпитетов, если можете."
     "Хорошо. Тем более, что  сам Марк до конца моего с ним общения искренне
считал  этого...  ладно, Миндлина великим ученым, благородным ленинградцем и
своим единственным  бескорыстным  благодетелем  на Святой земле. Итак, когда
Марка выгнали, он стал подрабатывать где попало, а я как раз сдала, наконец,
на ришайон  врача, попала в  один проклятый гадюшник, потом в другую кло..."
"Я просил без эпитетов. Как Арензон оказался в Сибири?" "По закону цикла. Из
первоначальной  эмигрантской  нищеты  и из съемной квартиры мы, начав что-то
зарабатывать, попали в долговую яму, именуемую машкантой..."
     "Ипотечная ссуда, - пояснил Пустовых его адвокат. - Банковская помощь в
покупке в кредит квартиры. Долг непрерывно растет по мере выплаты." "Как это
растет? Зачем же тогда выплачивать?" "А хер их знает. Еврейская мудрость..."
     "Так вот, когда мы оба по возрасту работать перестали..."
     "Ее выгнали изо всех больниц не по возрасту, а за уже  знакомый нам тут
всем склочный характер..."
     "Помолчите, доктор Шпингалет!"
     "Штуцер, если вы не возражаете..."
     "Так вот, коль скоро  болонка  заткнула на время свою поганую пасть,  я
продолжу. Пособие по  старости составляло половину того,  что мы должны были
платить только  банку за "нашу" квартиру. У  нас за долги описали имущество,
настала  новая нищета.  И,  естественно, ссоры, так как  мой дурак продолжал
бегать по разным борбосам вроде вот этого с его  шавкой.  Тут мне как раз...
встретился хороший человек..."
     "Он здесь?"
     "Еще не хватало!"
     "Богатый  жених?  -  ехидно  поинтересовался  доктор  Штуцер.  -  Тогда
понятно, почему она так себя ведет!"
     "Суда это не касается."
     "Мой  муж -  человек,  прочно вставший на ноги,  так как  с первого дня
пребывания  в стране знал цену всяким  акулам и их прилипалам.  Поэтому он и
обеспечил мне достойную жизнь, выкупил квартиру,  профуканную арензоновскими
фантазиями, и вернул меня  на работу в частную клинику. У моего бывшего мужа
хватило  ума  и  совести  не  путаться  у нас под  ногами и  не клянчить  на
патентование своих идей у соперника. Он ведь не  умел  толком делать  ничего
другого, а потому  так  и продолжал изобретать!  Короче говоря,  сразу после
оформления нашего развода..." "Без проблем в риббануте?" "Попробовали бы они
создать мне проблемы! Паразиты, поганки  бледные..." "Суд предупреждает вас,
что  еще один  хамский выпад  в любом  направлении  и..."  "Тогда мне вообще
больше сказать вам нечего. Арензон совершил тогда истинно мужской поступок -
раз и навсегда  исчез  из  моей жизни. Я не знала, не знаю и знать не  хочу,
куда он после этого девался. О его  последних новостях я узнала одновременно
с вами, из  газет и телевидения. Там  сказано, что  он он пропал не  один, а
вместе с какой-то дикой девкой, искалеченной на Кавказе. Поскольку  он вечно
утверждал,  что его морально искалечили в Израиле, то  это вполне  достойная
парочка. Что же  касается  Пустовых, то я бы  на его  месте этому  мудачью и
шекеля не дала,  не то что  доллара. Да  они, по-моему и сами ни  на что  не
надеются. Просто так сюда пришли. Пар выпускают. Чуф-чуф-чух-ту-у-у!"
     ***
     "Суд объявляет перерыв до появления в зале  доктора Арензона в качестве
свидетеля   или   ответчика.   Господин   Пустовых   от   всяких   претензий
освобождается. Заседание закрыто." 
     2. 
     "У всех женщин  тут отличные  фигуры. И мужчины в
своих пиратских  нарядах мне очень нравятся.  Ни одного пуза,  - шептала мне
Ира, когда я в наш первый рабочий  день ворчал  что-то по поводу непривычных
нарядов  своих новых сотрудников и сотрудниц. - Я  просто окосею от взглядов
на все четыре стороны."
     "Все  это, быть  может, прекрасно для  пикника, но  на работе... А тебе
самой разве не стыдно тут расхаживать в таком костюме?"
     "Напротив, мне нравится. Веками женщина носила декольте, чтобы  мужчины
оценили  ее  прелести.  Кстати, пока ты  тут  злобствуешь,  с  тебя  местные
красотки тоже глаз не сводят почище, чем  их красавцы с меня! Так что еще не
известно, кому что идет."
     "Я выбрал  самое скромное из  местной мужской моды... А ведь  ты права!
Удивительно  красивый  народ.  Просто  ни  одного  отталкивающего  лица  или
омерзительной фигуры. Я всю  жизнь считал, что евреи в массе  своей красивее
любого другого народа. А в Израиле пришел к противоположному убеждению." "Ты
же  сам  сказал,  что там  полиэтническое  общество,  вроде  Штатов. А тут -
абсолютный  моноэтнос. Да  еще от кого! О  белокурого  польского рыцаря пана
Витчевского и той еврейской красавицы, что не посмели  тронуть даже свирепые
"рыцари"  Николая  Гоголя.  Кстати наш  Витчевский, когда перечитал  "Тараса
Бульбу", сказал, что эти "рыцари" напоминают ему вахабитов..."
     "Интересно,  что никто ни  о  чем  нас  с  тобой не расспрашивает...  -
продолжала  Ира делиться впечатлениями на другой день. - Словно  мы  тут всю
жизнь проработали. Никакого  нездорового любопытства или агрессии к  чужаку.
Благожелательное внимание без навязчивости и фальши..."
     "Вот  это  мне больше всего и нравится. Но еще  лучше то,  что никто не
торопится  продемонстрировать покровительство. И ни малейшего намека  на мою
какую-то претензию  на чье-то место."  "Ты именно это испытал в Израиле?" "В
Израиле? Скорее до  эмиграции. На  Святой земле я ничего  подобного  не  мог
испытать, так как никогда не был и близко подпущен к творческому коллективу.
Я только здесь и узнал, как пишется на иврите  словно "инженер". С годами  я
не только не становился израильтянином, но все более и более чувствовал свою
отчужденность от этого народа. Все, что  я сейчас говорил, основано на чужих
впечатлениях."
     *** 
     "Кстати, о впечатлениях, - смеялась  Ира, наконец-то прижимаясь ко мне,
когда  мы  вышли из станции  канатной дороги "Ар-амикдаш". - Ты  мне столько
рассказывал о проблемах Храмовой  Горы в Иерусалиме настоящем, что я  просто
счастлива побывать на горе с тем же названием в Новом Иерусалиме. Ведь это с
ней связано начало конца  Израиля? Палестинцы восстали потому, что кто-то из
евреев попытался проникнуть в мечеть на этой горе?" "Не кто-то из евреев,  а
самый правый лидер, которого  арабы терпеть не могли.  И в никакую мечеть он
не   лез,  а  просто  пришел  на  площадь  перед   мечетью,  что  никому  не
возбранялось.  Да я  сам  за  месяц  до  этого, будучи чистокровным  евреем,
беспрепятственно  и  безнаказанно  поднялся   на  Храмовую  гору  в  составе
туристической группы из двадцати русскоязычных израильтян  под  руководством
экскурсовода. Никто не  мешал  мне приблизиться к  мусульманским  святыням и
фотографировать все, что мне угодно.  А не зашел  я  в мечети только потому,
что пожалел одиннадцать долларов за вход. Тем более, что тема экскурсии была
другая  -  Иерусалим  Булгаковский, то  есть  еврейский  -  домусульманский,
дохристианский, хоть и  под римским патронажем."  "И  как  к  вам  отнеслись
арабы?""Прекрасно! Наш гид, археолог и историк, был с хранителями  исламских
святынь в  давних  дружеских отношениях. Да  и вообще на  горе было сплошное
благолепие. Как бы мечеть на открытом воздухе. Мусульманские  дети резвились
на разостланных на земле коврах.  Мимо спокойно проходили светские туристы с
видеокамерами и  нарядные ортодоксы со своими  чадами. Никто никому не мешал
тут, фотографировать  или  валять  дурака. Нормальный объект экскурсии вроде
Нотр-Дам де Пари или Домского  Собора." "Похоже на то, что  мы с тобой видим
сейчас?"  "Ты что! Ничего  подобного. Начнем с того,  что это чисто условная
копия горы Мориа. Никакой святости, кроме разве что генетической памяти, тут
нет и  быть не может. Впрочем,  и Храм Ирода Великого, который нам описывали
на той экскурсии, вовсе  не был копией истинного - Соломонова Храма.  Святой
осталась  разве  что  сама  гора, а  сам Храм -  эллинистское  сооружение  с
греческими колоннадами, ипподромом  и прочими  атрибутами культуры тогдашних
врагов  еврейства.  Боюсь, что современные израильтяне скрупулезно создавали
макет  именно  Второго  Храма  только потому,  что сами были  в большинстве,
достаточно "эллинизированы". Иудейцы же тщательно  скопировали именно Первый
Храм, так  как их идеей является  еврейская независимость." "И какой же Храм
тебе нравится больше?" "Пожалуй, этот. Впрочем, в Израиле существовал только
макет Храма в  масштабе 1:50,  а мы с тобой  видим  его копию  в натуральную
величину.  Поэтому роскошь Соломонова Храма  здесь воссоздана абсолютно. Это
же все не поддельное: золото, бронза и ценнейшие породы дерева. Естественно,
тут не может быть подлинного ливанского кедра, кипарисных и оливковых досок.
Иные  здесь и  драгоценные камни, но  вот  уж  за  подлинность  их несметной
ценности можно ручаться, если  богатство  и  порядочность самих иудейцев  не
кажущиеся.""Так или  иначе,  и  здесь  обилие  мрамора не  подавляет теплоты
дерева. Смотри, даже петли к  этим дверям, как и массивные гвозди,  выглядят
золотыми."  "А  как  тебе  эти золотые  вазы, орнаменты,  изображения львов,
волов, пальм и  ананасов? Ведь все это здесь не водится и  не растет. Такова
еврейская  генетическая  память..."  "Я  просто  подавлена  величием  твоего
народа.  Не  этойроскошью.  Я  слышала,  что  подобное  можно  увидеть  и  в
Исаакиевском соборе в Петербурге,  верно?" "Как верно и  то, что на фронтоне
этого  собора  написано, что  Иисус  - царь иудейский. Странно  это  слышать
здесь,  не правда ли?" "А пейзаж с этой горы сходен с  видом с горы  Мориа в
натуральном Иерусалиме?" "Отнюдь! Там довольно лысые холмы  кругом, причем в
основном  на  неприглядные арабские  районы.  С  этой  же  горы  вид  скорее
киевский, чем библейский. А  потому все это явно искуственно, как,  впрочем,
любая  европейская,   американская   или  австралийская  синагога.  В  любом
израильской больше святости, просто в  силу  своей близости  к  центру мира,
Иерусалиму.  Я  уж не говорю о скудных  израильских пейзажах, роднее которых
для меня, родившегося и состарившегося в Сибири, не было ничего!.." "Спасибо
тебе,  Марик... Я все больше  в восторге  от твоей нации, как бы ты ни ругал
свой Израиль. Я  же чувствую, что ты его любишь, как самого родного, пусть и
непочтительного отца..." "Тогда уж мать." "Это еще почему?" "Израиль, как ни
странно,  на  иврите  женского  рода."  "Я всегда  предполагала, что  у  вас
удивительно  почтительное  отношение  к  женщине."  ""Реакционный"  немецкий
философ Отто Вайнингер предполагает, что в человеческом сообществе еврейство
вообще женщина, противостоящая мужскому арийскому миру. Потому она  рожает и
воспитывает детей..." "И именно потому ее  вечно пытается подавить мужчина?"
"Даже если он ее искренне любит." "По русской формуле - бьет, значит любит?"
        3. 
     "Надеюсь,   что   теперь,   после  демонстрации
реального агрегата, - сказал начальник бюро, - всем понятно, чем мы займемся
под руководством доктора Арензона. Прежде, чем Морди расскажет, как он видит
реализацию  нового применения  шагаек,  я прошу  вас,  мар  Дизи,  поставить
проблему с точки зрения особенностей нашего сельского хозяйства."
     На экранах компьютеров, где только что прошел видеофильм об  устройстве
и движении  реальной шагайки, появился  пожилой  человек,  которого  в любой
стране   и    среди   любого   народа   можно   было   принять   только   за
крестьянина-земледельца.
     "При  нашем достаточно влажном  климате,  - начал он на фоне  раскисших
полей  и буксующих  колесных  тракторов, - основной  проблемой своевременной
уборки урожая,  как и  прочих полевых работ,  является распутица. Применение
здесь  колесных или  гусеничных  машин  приводит к порче почвы,  а потому  в
стране преобладают мелкие фермерские хозяйства и гужевая тяга. Как известно,
копыта  лошадей  и  быков  не только не  разрушают  культурный  слой,  но  и
дренируют его. При всей нашей информационной  обеспеченности, мы не  нашли в
параллельном  мире  ничего,   что  позволило  бы  нам  отказаться  от  этого
дедовского  способа,  учитывая ограниченность  наших  угодий и  относительно
хорошую урожайность.  В то  же  время,  мы  располагаем  обширными целинными
землями на границе нашей республики,  не  говоря  о безграничных просторах в
мире  диком, куда нам никто не мешает расширить нашу республику. Да, сегодня
пребывание  там  человека  небезопасно.  Но  если  удастся освоить  шагающие
роботы, то вся картина нашей продовольственнойполитики кардинально меняется.
Прошу вас, Морди..."
     На   экранах  началось   торжество   компьютерной  графики,   сделанной
специалистами  с  моих  слов.  Шагающие  трактора,  не  знающие  технических
ограничений  по тяге и пробуксовки  на  любых  почвах, способные двигаться в
автоматическом  режиме  по  прямой  линии  и  совершать  запрограммированные
маневры с точностью до сантиметра, вспахивали плугами с разравниванием сразу
же  огромными  боронами  целинные пространства,  компенсируя  малую скорость
обширными  навесными  приспособлениями. На  фоне  дождей и  распутицы, когда
колесная  техника покорно ждала  "погоды",  шагающий комбайн с  цикличностью
станка  курсировал  по полям, скашивал,  высушивал,  молотил, ссыпал готовые
продукты  в   контейнеры  шагающих  грузовых  машин,   строго  по  программе
подходивших к заполненным  комбайнам. Грузовики шагали по раскисшим  полям к
дорогам,  перегружали   контейнеры  на  обычные  скоростные   электромобили,
принимали с дороги пустые контейнеры и возвращались  к комбайнам по командам
компьютера. На поле не было ни одного человека. Процесс управлялся из пульта
за переделами угодий.
     Путаясь от волнения,  не веря чуду своего  понимания иврита и умения на
нем говорить, я отвечал на доброжелательно деловые вопросы коллег, еще более
не веря, что такое обсуждение  вообще возможно.  Я привык к амбициям  вместо
логики, идиотски намеренной слепоте завистников и конкурентов в оппортунизме
любой  чужой идее. На подобные совещания  люди приходили с таким собственным
мнением,  что  любые аргументы докладчика не  имели смысла. Если  же к этому
добавить патологическую экспансивность  и  недержании речи  коллег, то любая
дискуссия не имела ни малейшего практического смысла.
     Тут  же,  судя по всему, издавна  сложились  совсем  иные  человеческие
отношения,   которые  только  и  могут   считаться  естественными  для  лиц,
заинтересованных в техническом прогрессе. Я до сих пор просто не  был знаком
с положительным  пониманием  термина "ничто человеческое"...  Новые  коллеги
искренне  удивлялись  и  переглядывались,   когда  я  настораживался  от  их
вопросов. Им было невдомек,  как можно вопрос по  существу воспринимать, как
намеренное  запутывание,  что  при деловом  обсуждении любое замечание может
содержать только подвох.
     Ничего подобного  не  было на этом совещании. До меня,  наконец, дошло,
что  евреи  здесь давно осознали: в  доставшемся им хрупкоммире можно выжить
только при нормальных производственных и социальных отношениях...
     Тут  веками  культивировался  примат  дела  перед  амбициями,  жизненно
необходимый любой островной республике, окруженной диким миром.
     4.
     ...А  что  это за мир, где  начало  складываться иудейское  общество, я
понял,  когда  Толя-Натан  с  представителем Министерства  внешнего мира Ури
пересекли  на  моей  шагайке  границу республики.  Это  был  частокол  мачт,
уходящих  до  горизонта  в  обе  стороны,  возвышаясь  над  самыми  высокими
деревьями.
     Мы с Бени наблюдали опытный рейс по видео.
     "Мачты индуцируют  разноообразные излучения между собой и на  километры
ввысь, - пояснял Ури. - Через это поле ничто живое проникнуть не может. Даже
насекомые, даже бактерии.  При любом ветре, ливне,  дыме от пожаров в  диком
мире.  Излучения  нам заменяют  ваши пушки  и  пулеметы. До  постройки этого
забора треть нашего населения служила  в  пограничных  силах." "А разве ваши
враги    не    совершенствуют   свои   методы    проникновения   в   Иудею?"
"Человеко-обезьяны? Да, они не сразу смирились с нашей непроницаемостью"  "А
остальные  звери?"  "Они  эволюционируют  естественным  путем -  веками,  не
поспевая за  нашими  технологиями. Последние десятилетия  у  нас проблем  не
было."  "А  если  вы сюда  примете...  кого-то  из  людей?.."  "Если  это  и
произойдет, то ни  при каких обстоятельствах речь не пойдет об иммиграции, о
приращении населения Иудеи. Мы все  жесткие  изоляционисты.  Хватит!  Пожили
среди  гоев." "Гоев?  Вроде меня и моего народа?"  "Не обижайся. Твоя Сибирь
тоже не была бы в восторге от инфильтрации китайцев или талибов, не  так ли?
И ты сам, Натан, имел счастье оценить достоинства дружбы народов."
     "Мой  отец  говорил, что как  раз дружба  народов,  а не  их разделение
границами  и  этническая  вражда   позволила  Советскому  Союзу  выстоять  в
смертельной схватке с общим  врагом. Те же  чеченцы, которых я  "полюбил" за
годы моей неестественной  кровавой биографии, воевали тогда рядом с русскими
и  евреями,  хотя  фашисты  провозгласили  своими  смертными врагами  только
последних."
     "У нас своя биография! Мы выстрадали Иудею не для того, чтобы  делиться
ею с кем бы  то  ни  было. В то  же  время  мы готовы помочь  тем  из евреев
параллельного  мира, которым  будет отказано в приюте  гоями,  если  Израиль
будет  потерян окончательно. Но эти  люди будут поселены вот  здесь,  рядом.
Пусть строят свою собственную страну и назовут ее Израилем. В конце  концов,
в нашей общей с ними истории сосуществовали некогда рядом Израиль и Иудея. И
-  не  особенно  помогали  или  мешали  друг другу.  Мы  будем  прирезать  к
освоенному людьми доледниковому миру  участок за участком, по мере заселения
их  израильтянами, перемещая новый забор  от хищников вглубь дикого мира. Но
не  разбавляя  Иудею  израильтянами.  Им придется  заново  выстраивать  свою
страну. Выстрадать ее. Ни один народ не способен оценить землю, выстраданную
и обустроенную  для него другими!" "Взаимоотношения  Марка  и Израиля?"  "Не
исключено... Хотя я  об этом до твоего замечания не подумал..." "То есть для
вас  самих соплеменники-израильтяне  будут  считаться такими  же  хищниками?
Каждый  из  них,  кто  попробует  пересечь  этот  забор..."  "Так  действуют
нормальные патриоты любой страны. Никто не заставлял самих израильтян  вести
себя иначе, допуская инфильтрацию  в  свою страну кого-попало... Надо было и
им не оглядываться, что скажут в какой-нибудь стране внешнего мира по поводу
каждого  инцидента на их  границе со своим диким  миром. Потому они и теряют
сейчас собственную страну. Можно быть  либо независимыми, либо  "гуманными".
Третьего не дано. Разумные евреи нас поймут."
     "Никогда!  Никогда   бедный  и  бедствующий   не  простит   богатого  и
благополучного. Только по этой причине и возник  арабо-израильский конфликт.
Им  и не пахло, пока евреи в Палестине не стали жить  много лучше окружающих
арабов. Те тут же начали  просачиваться в Израиль. Как вооруженные чеченцы в
Россию. А там..."  "Вот  вы сами  и ответили  на свой же вопрос, Натан.  Тот
факт, что по обе стороны забора будут евреи - аргумент только для сионистов.
Мы же - изоляционисты. Для нас нарушитель нашей границы не имеет ни пола, ни
возраста, ни национальности.  При  должном порядке, трудолюбии, да еще и при
нашей  бескорыстной  помощи в  экономике  и в защите от дикого мира, в новом
Израиле за  несколько лет будет немногим  хуже, чем в Иудее.  И уж тем более
лучше, чем в захваченной арабами Палестине."
     "Тем более, что внешне  я не замечаю  особых различий. Та  же роскошная
растительность, благодатнейший край. И за четыре часа шагания по дикому миру
ни одного агрессивного живого существа."
     "Благодарите Всевышнего, что мы за бронированным стеклом кабины, адони.
В диком  мире  действует  закон скрытного выслеживания добычи  с последующим
внезапным и  неотвратимым нападением. Особенно это  свойственно  удивительно
коварным приматам. Ага, вот и они..."
     Вылетевший  из  густых кустов  огромный  камень, привязанный к  палке,с
трескомразлетелся,  ударившись в бронестекло. Русло  реки,  где шла шагайка,
стремительно пересекла серая мохнатая тень. Она  отмахнулась длинной рукой и
послала в сторону людей второй камень, который попал бы Толе точно в лоб.
     "У них есть... более современное оружие?"
     "Было, пока их пытались приручить. Уже лет  тридцать, как нового оружия
им добыть не удалось, а старое осталось без боеприпасов. Потому, - улыбнулся
Ури, -что у нас, в отличие от израильтян, совершенно  исключен компромиссный
подход  к  врагам, тем более  подкуп и нелегальная продажа  им оружия.  Иная
ментальность, как ты понял." "Ты меня  перепутал с Мариком, Ури. Я  не очень
сведущ в  израильских  реалиях. Впрочем, то, о  чем ты  говоришь,  я  годами
наблюдал  на Кавказе, где  нас били  в  основном  нашим оружием... Непонятно
другое. Почему над диким миром не летают  вертолеты?"  "Летают. Но только на
большей высоте." "А что им грозит на малой?"
     "Увидишь..."
     Вокруг медленно уплывали назад густые мощные заросли, шевелящиеся не то
от ветра,  не то от  затаившихся врагов.  Светлое облачное  небо над долиной
реки пересекали крупные и мелкие птицы. Одна из них вдруг стала стремительно
вырастать на глазах и исчезла из поля зрения из кабины. Толя тут же бросился
к окуляру перископа, но объектив безотказного дотоле прибора словно ослеп.
     "Что это... Ури?"
     "Крак  сожрал  нок  мачты  вместе с  объективом перископа,  -  спокойно
пояснил Ури. - Я его  загасил, но поздно. Запасной выдвигай ненадолго. Краки
никогда не атакуют в одиночку. А вот и второй..."
     О кабину билась крыльями пятиметрового размаха красно-коричневая птица,
распластав  по бронестеклу  циклопические лапы  с когтями и яростно колотя в
него полуметровым клювом, не сводя горящих злобой глаз с людей за непонятной
преградой. Ури плавно  провел  нависающим над окном стволом  лучевой  пушки.
Крак  забился, разбрасывая перья  словно осенние листья,  и  рухнул под ноги
шагайки. Толя с трудом перевел дух.
     "Здешняя живность не ведает страха, -  спокойно сказал Ури. -  Мы убили
двоих, но на подходе их может быть когда  угодно  и сколько угодно. Есть еще
вопросы по поводу вертолетов?"
     "Пока мне ясно другое... В случае отказа двигателей шагайки нам крышка.
Надо быть самоубийцей, чтобы попытаться  придти нам на помошь... Но есть еще
более недоуменный вопрос. Ведь краки и прочие твари такой  же мощи появились
здесь не вчера. Как же ваши предки?.. С каким  оружием они тут противостояли
дикому миру в средние века? С пищалями?.."
     "Вот потому  мы и изоляционисты, что выстрадали свое право тут жить, не
деля ни с кем в муках отвоеванную землю! Как отбивались? Научились... Козаки
были для нас еще  страшнее. Отбиться  от них было невозможно. Да, природа на
Украине  была добрее - безобидные вороны и голуби вместо свирепых краков, но
люди были злее самых злых зверей, как и всюду,  где евреи были не дома, а  в
незванных гостях. Зато  тут, в Иудее, мы с  первого дня были у себя  дома. А
краки и прочая нечисть -  у нас в незванных гостях.  Руки были свободны." "А
откуда у вас нынешняя техника?" "Мы никогда не теряли информационной связи с
вашим  миром. А теперь, с  Интернетом,  все как на ладони.  Плюс  агентурная
разведка на высочайшем уровне. Теперь  ты  понял, почему мы все против любой
иммиграции. Мы выжили.  И мы не Израиль. Рискованные  эксперименты со  своей
страной не для нас."
     "Батюшки, а это-то кто?!"
     "Неужто не узнал?"
     "Господи... живой мамонт..."
     "Эти ребята нам не больно докучают, хотя  характер у них пренеприятный.
Вот тотхуже."
     "Я ничего не вижу."
     "Справа от мамонта. Теперь видишь?"
     "Да...  С  такой  киской шашкой  на  лошади  не  сразишься."  "Ты прав.
Конкурентов у саблезубого  тигра тут нет. Видел, как  даже мамонт сиганул от
него в лес!" "А краки?" "У тигра такая реакция, что он крака чуть не на лету
ловит,  как  городской  кот  ворона,  если  успеет.  У  них  тут установился
паритет."
     Гигантская  разъяренная кошка  уже заметила  нависших над  ней людей  и
металась под кабиной, не  сводя с них  горящих  яростью  глаз. Когда  корпус
летел вперед, тигр прыжками отступал, не веря тому, что по его лесу не спеша
шагало существо,  не  обращая ни малейшего внимания  на  грозное  могущество
хозяина дикого мира.
     "И что, по всему вашему... зарубежью  кишат такие милые  твари? -  Толю
всего трясло от неистовых  прыжков жуткого гибкого чудовища перед самым  его
носом.  Когда вперед  летела платформа, тигр  отскакивал и припадал к земле,
задрав шипящую пасть  с страхе и недоумении, но  при полете к нему корпуса с
людьми  в  кабине  за  невидимым  стеклом он,  раскинув  лапы  с чудовищными
когтями, прыгал  им прямо в лицо, соскальзывая вниз, чтобы тотчас взвиться в
воздух.
     Вдруг  раздался  ужасающей  силы  сдавленный рев,  и исполинская  кошка
исчезла - вылетевшая для  очередного шага  нога  платформы  случайно вогнала
тигра в почву своим ребристым копытом. Когда нога втянулась, из ее ямы-следа
наружу торчали  только оскаленная морда с неестественными  бивнями-клыками и
судорожно  подергивающийся  хвост. Лес огласился воплями ужаса  и ярости.  И
тотчас  настала  тишина. Даже  очередной  атакующий  крак резко  отвернул  и
взвился в небо, чертя тревожные круги.
     "Оценила публика  твоего зверя...  -  удивленно  сказал Ури. -  Впервые
такое  вижу!"  "А я-то  удивился было  твоему  заявлению,  что они не  знают
страха. Нам  тоже  так какое-то время казалось, когда  мы  соприкоснулись  с
диким  миром в Афгане и  в Чечне.  Но потом мы поняли, что  страх противника
пропорционален  нашей силе  и  решимости.  Думаю, что тут то  же самое." "Да
уж...  Чтобы  живой  и  невредимый крак да  отстал,  я  еще не  слыхивал.  А
полюбуйся-кана родичей нашего котенка!.."
     Толя прильнул к окуляру. Позади шагайки у раздавленного тигра метались,
яростно крутя  хвостами,  несколько хищников, один  из которых  был  чуть не
вдвое крупнее убитого.  Он  периодически то  приседал на  вытянутые передние
лапы,  тоделал "верблюда" невозмутимо и безнаказанно  удаляющемуся стальному
монстру. Весь лес вокруг замер от невозмутимой поступи шагайки. В диком мире
появился новый хозяин...
     "Теперь  у них появилось к вашему зверю такое уважение, -  потирал руки
Ури, -  какое нам до сих пор и не снилось! Они знали,  что саблезубого тигра
может  затоптать только мамонт.  И  то  после длительного  боя  и нанесенных
гиганту увечий. Но чтобы  кто-то  такраздавил  непобедимого зверяи  ушел без
единой царапины..."
     ***
     Мы с Бени наблюдали все это на экране.
     "Возвращайтесь,  - приказал он Толе. - Испытания прошли вполне успешно,
- добавил он мне. - Начнем строить боевые шагайки  на базе вашей. Боюсь, что
нам они скоро очень понадобятся..."
     "Толя, - еще не врубился я. - Доволен впечатлениями?"
     "Это... это... Марик... прямо второй  Кавказ, -  только  и мог ответить
Толя. -  И  твоя  шагайка  словно  специально придумана  для  этой  планеты.
Еврейская у тебя голова,Арензон.. Такую голову втоптать в грязь..."
     "И не эту одну. Потому они и пережили такой ужас," - глухо сказал Бени.
     "Там  что,  снова война?  - дошло,  наконец, до  меня.  -  И потому  вы
ожидаете потока  беженцев из  Израиля?" "Беженцев? Не исключено...  Причем в
основном  бедных  евреев. Богатые, сначала  левые, а  потом  правые, давно в
канадах. А война там, как мы и предполагали  все-таки стала полномасштабной.
Только  не по  еврейскому  сценарию.  В  силу  своей  неподсудности мировому
общественному мнению, Палестинская Федерация без зеленой  черты и с арабским
бандитом-президентом  во  главе  оказалась  тысячекратно прочнее  еврейского
Израиля с автономией внутри" "А с  чего все началось?" "Как ни  странно -  с
интифады. Вернее, с бунта нищих.  Правительство подавило  его немедленно и с
неслыханной  жестокостью. Те же  ничего  нового  так и не придумали: горящие
покрышки, камни  и дурные подростки с горящими  глазами впереди  вооруженных
молодцов.  А со  стороны правительственных  сил -  никаких  резиновых  пуль.
Пулеметы  и  огнеметы.  Это  дало  повод  соседним  странам  обвинить евреев
Федерации в  подстрекательстве антиарабских  действий.  Да и  стратегическое
оружие оставалось в руках  евреев-профессионалов." "Неужели понадобилось?! А
как  же  мировая общественность?  Ведь для  этого  нужны  более  чем  веские
основания!"   "Ирак  и  Сирия  обстреляли   еврейские  анклавы   ракетами  с
химическими боеголовками." "Не может быть! Это же  сотни тысяч жертв!.."  "К
счастью, евреи  оказались  достаточно дисциплинированными.  Насколько  можно
судить из полученной  информации, жертв могло быть тысячекратно больше, если
бы они не  успели надеть противогазы. И химическая служба  тыла оказалась на
высоте."
     "И?.."  "Поскольку пострадала  и  арабская  правящая  элита,  президент
Федерации дал приказ ответить. Багдада и Дамаска больше нет. Вообще. Каир  и
Александрия в руинах, хотя по  ним был  нанесен  не атомный удар. Просто там
дома оказались  настолько перенаселенными и ветхими, что жертвы неисчислимы.
Циклопические  города  буквально  рухнули  от  обычных  бомб  и  ракет."  "А
Саудовская Аравия?  Ее армия была  соразмерима  с нашей!"  "Воздержалась.  И
вообще  весь  мир был  в  шоке." "А НАТО? Миротворцы?" "Им-то  какое дело? В
конце концов, воюет  одно  арабское государство  против других,  как  Иран с
Ираком. Кого интересовали тогда миллион жертв и почти столько  же пленных  с
обеих сторон?  Это Израиль всегда боялся всенародного осуждения. К тому  же,
западные страны запретили  своим флотам приближаться  к  Палестине, опасаясь
непереносимых  потерь от  ядерного  возмездия из-под воды." "А  палестинское
население?" "Во  время арабской химической атаки  ветер  был в их сторону, а
противогазов не  было...  Уцелевшие стали тише  воды, ниже травы, хотя стали
жить еще  беднее -  разрушения  все-таки  были  по  всей  стране  достаточно
серьезными, а экономика и без того  - жалкое подобие  израильской. Беднейшие
слои Палестины теперь даже и не  надо вытеснять в Иорданию  и на Синай. Сами
туда просятся. Только у Египта своих голодранцев больше половины  населения,
не говоря  о  и без того  палестинской  Иордании." "Хоть оценило проарабское
правительство  и  элита  Палестины авторов победы?" "Не думаю. Когда  прошел
первый шок, весь мир  заявил, что во всем виноваты евреи и что президент ими
куплен, чего  я  вовсе  не исключаю. Уже  сняты  все ограничения на  продажу
арабским  странам  атомного оружия  и..."  "А почему его не  дали сирийцам и
иракцам  немедленно  после нашей  ядерной атаки?" "В столицах великих держав
были  задержаны два израильских агента с атомными радиоуправляемыми зарядами
в  чемоданчиках.  Сколько  их  всего,  не знает  никто, но ясно,  что  евреи
способны на  возмездие  дарителям, кем  бы они  ни оказались. Тем  не менее,
поток  беженцев  из  Палестины  более чем  вероятен.""И как  ты видишь исход
евреев с Ближнего Востока в Сибирь? Без сильной армии евреи  пригодны только
на то, чтобы их добили по дороге сюда."
     "А мы на что?" "Вы? - удивился я.  - Вы же изоляционисты. О вас никто в
мире и не знает! Да у вас и армии-то нет."
     "У нас есть кое-что посильнее армии."
     "И давно?" - я уже не скрывал своего ехидства. Как мне была знакома эта
еврейская бровада!
     "Что давно?" "Давно у вас такая неслыханная мощь?"
     "Я    понял,    -   усмехнулся   Бени.    Иудейцы   вообще   отличались
сообразительностью. - То есть, где мы были  в годы Холокоста?" "Вот  именно.
Или и  вам,  - я  даже скрипнул зубами от мерзких  воспоминаний, - как нашим
сефардским религиозным авторитетам, дети  "нечистых" европейских  евреев  не
казались достаточно достойными вообще жить на свете?"
     "Отнюдь. Просто  сеть была  еще недостроенной.  Но  кое-что нам удалось
сделать  и тогда.  Что  же касается "чистоты",  то мы  ее  стараемся  веками
соблюдать по  мере наших сил.  Во  всяком  случае,  у  нас нет  воинствующих
атеистов и антисемитов-евреев, которыми кишел не только Советский Союз."
     "Увы, ими  кишел и  Израиль в мою бытность. Чуть ли не треть  населения
поддерживала крайне левых."
     9.
     1. 
     Накануне наступления  Шабата - субботнего отдыха -  дом Моше становился
похожим на святилище.
     Менялись тысячелетия, века, правители, страны, измерения,  приорететные
течения  в  иудаизме,  а во всех  еврейских  семьях  раз в  неделю на  столе
появлялась белая хала,  специально испеченная  таким образом, чтобы ее можно
было  есть,  не  пользуясь  ножом.  Хала  напоминала  о  двенадцати  хлебах,
возлагавшихся  некогда в давно разрушенном и  оскверненном  Храме. Наподобие
храмовой меноре, зажигались свечи, а сам стол становился микрожертвенником -
для  вкушения  пищи с  целью  восстановления  сил,  необходимых для служения
Всевышнему. Сотрапезники не просто ужинали - священнодействовали.
     Свечи  зажигала  Малка  - нарядная и обаятельная  жена  Моше. По случаю
праздника она  была  одета  скромно  и со  вкусом,  как  и  маленькая Эстер,
удивительно серьезная, с возбужденно сияющими огромыми серыми глазами.
     "У меня такое  ощущение, -  шепнула  мне Ира,  - что тут  все похожи на
нашего Толю. Я  могу продолжать?" "Да. А что?" "Ты же опять такой надутый  и
напряженный... Так  чем  ты  опять  недоволен,  горе  мое?  Сидишь,  как  на
похоронах. Вот уж кого я бы в евреи не пустила, так это Марка Арензона..."
     "Просто у меня  такое чувство, -  тихо  ответил я, - что меня на машине
времени вернули в первые  месяцы нашего  пребывания в  Израиле, когда  нас в
ульпане не столько учили языку, сколько навязывали вот такие традиции."
     "А  почему еврею  такие  красивые обычаи  надо  навязывать? Я сроду  не
слышала отаком воплощении женского начала на главном празднике."
     "Символы ритуала встречи Шабата, - расслышал Моше последнюю фразу своей
гостьи, -  связано с женской  природой,  подчеркивая роль  женщины в системе
миров. Именно поэтому здесь правит хозяйка еврейского дома."
     "Халы,   -  подключилась  к  разговору  Малка,  -  символизируют  манну
небесную, которая во время  скитаний евреев  в пустыне выпадала во  все дни,
кроме  субботы,  но в пятницу - в двойном количестве." "А салфетки, которыми
накрыты эти халы?..." "...напоминают о росе, покрывавшей выпавшую манну."
     За столом начали петь песню, прославляющую женщину.
     "Этот гимн не мне лично, - охотно поясняла  Малка,  - а сфире  Мальхут,
которая является выражением женского начала в мироздании."  "И твое  имя?.."
"Мальхут - царство, а Малка - королева."
     Между тем, за столом  перешли к кидушу - освящению субботы - исполнению
четверной заповеди, начертанной на Скрижалях Завета  - помни день субботний,
отделяй его от будней. Хозяева и гости стали пить вино.
     "Гематрия   слова  кос   -  бокал,  -  тревожно  заглядывала  Малка   в
отчужденные,  тоскливые глаза  своего странного гостя,  которого здесь особо
почитали, как спасителя семейства, - то же, что у имени Всевышнего - Элоhим.
Красное вино  связано  с  проявлениями  Божественного  в материальном  мире,
символизирует щедрость, изобилие и благословение... Морди, ты ведь и сам все
это знаешь? Я сказала что-то не так, как учила тебя твоя мама? Почему ты так
морщишься?..."
     "Ничему подобному  меня мои  родители не учили, - глухо сказал я.  - Во
времена моего детства  за  соблюдение  Шабата  мои  родители могли угодить в
сталинский  концлагерь, если  бы я на  них донес.  А  это  было  более,  чем
вероятно  при  культивировании образа Павлика  Морозова,  выдавшего  властям
своего  отца.  Я  сам  от всей души  пытался  потом,  в Израиле,  наверстать
упущенное и  ходил на подобные  ужины,  но чем  больше я на  них  сидел, тем
скучнее  мне становилось,  так  как я был  бесконечно  чужим  тем людям, что
совершали все  эти процедуры. Поэтому я честно пытался отказаться от участия
в этом застолье,  но Моше, по  мнению Ирит, мог  обидеться... А я насилия не
переношу. Сначала я всю жизнь боялся обидеть сослуживцев и не выпить с  ними
водки,  которую  я просто  не  переносил,  потом, на исторической родине,  я
должен был  присутствовать на  бесконечных  ритуалах,  в которых я не  видел
ничего,  кроме  примитивного  и тупого мироощущения... Простите, но вы  сами
спросили... Прости меня, Эстер, милая.  С этим надо либо родиться и вырасти,
как ты, либо не соприкасаться  вовсе. Есть немало других путей к святости  -
жить, не устраивая засад,  не врать, не подличать, не предавать, не грабить.
Чтобы потом, на Йом-Кипур - Судный день - не надо было  ни  в чем и не перед
кем  каяться. А  то все вокруг меня  одной  рукой трепетно соблюдали все эти
традиции, а другой -  грабили и унижали беззащитных людей  только за то, что
те выросли и воспитаны иначе..."
     За  столом настала тяжелая тишина. Эстер что-то горячо шептала папе  на
ухо. Малка растерянно теребила конец белой скатерти.
     "Сейчас нас  отсюда  попрут, -  шепнула Ира. - А потом вообще отовсюду.
Вольно тебе вечно со всеми откровенничать, дурак..."
     "Вот что,  - взорвался я. - Человек может только то, что  он  может.  А
честный человек  - тем  более.  Простите  за испорченный  праздник. Впрочем,
можете и не прощать. Но я хочу сказать и еще кое-что. Это не имеет отношения
к хозяевам  этого  милого  дома.  Я прожил с моей  первой  и, как я полагал,
последней женой четверть века. И без  конца  слышал в  свой адрес  "дурака",
пока мне это не надоело.  С тех пор я уже много лет  ее не видел и ничего  о
ней не слышал. Терпеть все это еще раз  дольше одного "дурака" я не намерен.
Так вот, я прошу тебя Моше, если вы все меня после сегодняшнего не упечете в
тюрьму и не выгоните с работы, сделать так, чтобы мы с этой... Ирит работали
в разных местах. Лучше всего, в разных городах. В противном случае, я сделаю
это сам. Но больше я с ней не встречусь. Прощайте."
     "Нет!  - звонко крикнула Эстер. - Никто тут на тебя не обиделся, Морди.
Я все прекрасно поняла и тут же убедила папу, а мама..." "Господи, - плакала
Малка.  -  Да  как  же  тебя  вообще  можно  не  понять...  Но  Ирит  просто
погорячилась. Прости ее... Нельзя же так, сразу!"
     "Только так. Только сразу! Моше, ты понял мою просьбу?"
     "Ирит! - крикнула  Эстер. -  Почему  ты-то молчишь? Прости его!  И сама
попроси у него прощения."
     Ира  исподлобья  внимательно смотрела  на меня.  Губы  ее  презрительно
скривились.  И  неслышно  произнесли  хорошо знакомые мне  слова,  которые с
детства заменяли все эти шхины и сфирот.  Именно те  слова, которые я боялся
услышать в своей семье и потому отказался от некогда горячо любимой женщины.
Моя  бедная мама сказала, что этого никогда  не  произнесет только еврейская
жена.
     Так появилась Марьяна, у которой,  по моему мнению, все было чрезмерным
- рост, нос,  рот, бюст, таз,  волосы, глаза, голос, эмоции, но которая  так
никогда и не назвала своего непутевого мужа жидовской мордой...
     Ира  была   стократ  милее  Марьяны,  но  она  была  гойкой,  а  это  -
неисправимо!
     2. 
     "Но почему?  - настаивал мой внук  Петя. - Это же
наш  семейный  альбом.  Вот  ты,  когда была молодой,  а  вот дедушка в моем
нынешнем  возрасте.  Смотри,  какя похож на него!  Бабушка, зачем ты от  нас
скрываешь, где  он?" "Здрасте! - возмутилась  Марьяна. -И вы  о том же... То
журналисты, то Миндлин с Пустовых, теперь вы! Все почему-то  уверены, что он
без меня  жить не  может  и именно мне даст о себе весточку.  А  он может!..
Прекрасно обходится, если... вообще еще жив."
     "Ничего бабушка не скрывает, Питтер, - вступила в разговор по-английски
моя дочь Стелла. - Просто тебя с детства учат не быть таким сентиментальным,
не изучать  часами семейный альбом. У нас в Южной Африке это признак дурного
тона." "Но  тут, в Израиле,  мы  все почти  в  России! Тут  другие  духовные
понятия.  И  я  хочу узнать, наконец, почему  меня все пытаются убедить, что
дедушка  Марк умер." "А если и так? - кричала Марьяна. - Нам-то  что? Умер и
умер.  Почему  бы  старику  и   не  умереть?   От  старости.  Очень  просто.
Простудился,  заболел и умер себе. Теперь у тебя совсем другой дедушка. И он
относится к тебе ничуть не хуже."
     "Мне  тоже  почему-то кажется,  что  в  этой  истории  что-то не так, -
перешла на русский  Стелла. - Ты даже не говорила нам про эти  телепередачи,
про  суд,  про то,  что он  разбогател  в  Сибири. А  я, между  прочим,  его
единственная наследница,  мама. Так что давай,  говори правду. Какой у  него
сибирский адрес?"
     "Правда в том, что я с ним развелась за пять лет до этой передачи. И об
его сибирской карьере узнала только из тех  же передач и  на суде, куда меня
пригласил  свидетельницей сибирский босс Марика  некто Пустовых. От  него  я
узнала, что Марк вместе со своей первой шагайкой бесследно исчез год назад в
каком-то гиблом углу этого бесчеловечного бескрайнего пространства на севере
Азии, которое я покинула с таким  облегчением! Мало того... он  там исчез не
один,  а  с какой-то  зловещей молодой любовницей, которая  натворила что-то
ужасное на Кавказе. Ее  даже  здесь искали  жуткие личности... Бррр, что  за
мерзкие рожи кавказской национальности! Так что, если он и объявится  вдруг,
то  нам с тобой  следует  держаться от него  подальше...  Эти  люди  сначала
оставят его без миллионов, а потом лишат жизни самым жестоким образом."
     "Мама... а ведь ты его по-прежнему любишь!" "С ума  сошла,  Стелла!  Я?
Его? Да я его, если хочешь знать, и в молодости не очень жаловала, а уж тут,
в  Израиле, он  показал  себя таким  слизняком,  что  любая  уважающая  себя
женщина..."  "А чего ты тогда  так  изменилась  в  лице, когда  заговорила о
кавказской  разбойнице? Просто ревнуешь?" "Мама, что такое "ре-й-внуешь"? Вы
так быстро говорите  по-русски, что я не успеваю про себя все переводить..."
"Ревновать - не значит любить, Петя." "А баксы?" "Это вы можете попытаться с
него  получить сами, если он вдруг вернется хотя бы в Сибирь. Я  лично ни на
что не  претендую." "Твое  дело.  Зато мы с  Петей  так  будем претендовать,
что..." "Ну и,  повторяю,  нарветесь на бандитов со всех стран света! Что же
касается меня, то  я из  его денег себе лично шекеля не возьму...  так  я  и
сказала  этим рожам, прежде, чем  ими занялась израильская  полиция."  "Ого,
представляю! Твоя работа?" "Я вообще не из стеснительных со всяким дерьмом."
     "А адрес?"
     "Что касается Сибири, то вот визитная карточка Пустовых."
     "Мама,  на  этой  фотографии вы  явно  любите друг друга, - не  сводила
Стелла  глаз с  альбома. -  И, по-моему, ты  его даже больше любила, чем  он
тебя." "И я люблю своего дедушку Марка больше, чем..." "Петя! Ты его видел в
последний раз, когда тебе было..." "Неважно.  Покажи  мне хоть одного внука,
который не обожал бы больше всех на свете дедушку-миллионера! Ведь он теперь
миллионер?"  "Ничего  подобного.  Пустовых  сказал,  что,  если  шагайка  не
вернется, а Марк объявится, то с него могут по суду вычесть стоимость машины
-  пять миллионов  долларов." "Ничего себе! Значит  есть,  с чего взыскивать
такие деньги, - обрадовалась Стелла. - С твоего респектабельного мужа, мама,
никто и не подумает взыскать по суду миллионы."
     "Стелла, тебе не  кажется, что  ты  стала циничной и учишь этому сына?"
"Это не  я, а жизнь  нас всех учит  ценить  того,  кто  побогаче.  Короче, я
немедленно сама  связываюсь с  этим  Пустовых.  Если  с моего  дедушки можно
запросто содрать по возвращении аж пять миллионов, то и  на долю наследников
кое-что осталось. А если он начисто исчез, то хоть половину того, что он там
успел заработать, за вычетом пяти миллионов за шагайку, пусть отдадут нам. А
остальное, если она  вдруг вернется,  -  кавказской  террористке.  А  гордой
соломенной  вдове  дулю.  И  вот  этот  альбом  впридачу!  Это  будет  очень
справедливо, не так ли? Попробуй-ка мне что-то возразить."
     "Как вам обоим не стыдно, - вдруг  сникла и заплакала Марьяна  Арензон,
не сводя  глаз с нашей первой совместной  фотографии. Должен вам признаться,
что и я стал сильно волноваться, наблюдая все это по удивительному прибору в
оффисе Бени. - Дедушка,  возможно, умер... неизвестно где и как, возможно  -
ужасно, а вы..."
     "Его миллионы, - со знанием дела заявил по-английски Питтер, - пригодны
к употреблению при любом варианте его безвременной кончины."
     И еще вопрос, кто из них  симпатичнее - наш маленький южноафриканец или
малолетний предатель Павлик Морозов...
     3.
     Впрочем,  находясь  на  том  свете,  мне  было  не  до  этих  моральных
сопоставлений. .
     У  меня  не было  желания  дальше  разглядывать  свой  семейный  альбом
отринувшей меня семьи. К тому же, я понятия  не имел о будто бы заработанном
у  Пустовых состоянии. Тот ни разу не  говорил о  сумме.  Как и Миндлин,  он
предпочитал обтекаемые  формулировки  дележа пирогов и пышек,  не забывая  о
доле  синяков  и  шишек  каждого  участника  договора.  С самого  начала  их
совместной  со  мной  деятельности и тот и другой сознавали,  что бездомному
пожар не  страшен, что в случае  неудачи с меня взять нечего, что рискует  в
подобных отношениях  только богатый, а  потому, не сговариваясь,  включили в
"равноправный" договор то, что надо  именно богатому. Так что Стелла могла с
равным  успехом обратиться с претензиями к  Тедди. И в Сибирь не надо  будет
ехать в случае судебного процесса. Тем более, что  туда, как известно, легче
приехать, чем уехать живой и невредимой, даже если ничего не обломится. А уж
с отсуженными миллионами... При всей своей западной прагматичности, она и не
слыхивала о нравах дикого  мира внутри  постсоветского пространства. А между
тем...
     ***
     Скоростной лифт мягко взлетел к станции на верхушке  отделанной снаружи
и изнутри  деревом  бетонной  транспортной мачты.  Посверкивающая  бронзовой
отделкой  просторная кабина  лифта с  панорамными  окнами,  как и  висящая в
облаках над  парками  столицы станция и подлетевший к ней  вагон, отличались
добротной стариной, вкусоми солидностью.
     Я уселся в мягкое кресло и перевел дух.
     Вот  и  кончился для  меня очередной  период противостояния  мужского и
женского  начал в  семье. Пришла  пора  анализировать  результаты  очередных
безуспешных   попыток  терпеливого  отражения  непрерывной  агрессии  второй
женщины в моей жизни.
     Все это бесконечно  тянулось и с  первой, но с той  я  расстался не так
быстро, а только когда выяснилось, что не только видеть, но  и ощущать самое
присутствие Марьяны и ее матери -  этой  вечно живой сначала  карикатуры,  а
потом,  с  годами,  омерзительной  копии некогда  в  какой-то  мере  любимой
женщины. Наша единственная дочь Стелла с семьей слиняла в Кейптаун от щедрот
Страны на третий год знакомства с родным народом.
     Так что  тогда уйти  было и  естественнее и  страшнее. Даже  вспоминать
тошно  тот очередной гнусный период вынужденного безделия.  Марьяна работала
на  износ и что-то  зарабатывала, теща получала пособие  по  старости. Я же,
кормилец по  определению, как муж работающей  супруги,  был лишен пособия по
прожиточному минимуму. В семье мне,  в свою  очередь, отказали в  каком-либо
кредите.  Марьяна  отчаянно пыталась  сократить  катастрофический  минус,  а
потому деньги были под ее жесточайшим контролем.
     Когда  для  поездки на  очередную "деловую" встречу в другой город  мне
пришлось вытащить сто шекелей из тещиного кошелька, то, вернувшись, я застал
свои  жалкие  вещи упакованными  в чемоданы и  выставленными  на  лестничную
клетку Дверь была заперта, замок переставлен, а звонок мертв.
     В  первую  же ночь, которую  я  провел  на  пляже,  у  меня  украли оба
чемодана. В полиции мне посоветовали срочно обратиться в риббанут с просьбой
о разводе, чтобы получать хоть какое-то пособие.
     Брезгливо обходя бесчисленных "советчиков", я сам заполнил заявление  и
отправился на тот же  пляж, так как ни друзей, ни  родных у меняв Стране  не
было. Оказалось, что после кражи вещей можно хоть спать совершенно спокойно,
а  из  мусорных мешков,  заполненных  после  пикников  олим,  вписавшихся  в
израильское  общество, можно вытащить немало  достаточно съедобных объедков.
Тот же пляжный полицейский разыскал меня и вручил повестку в суд.
     Марьяна была уже  там.  Она  устроила черношляпным судьям такой погром,
что   они  только  переглядывались  с  недоуменным  "ма?!"   после   каждого
неформального выпада. Огромные глаза  ее сверкали, необъятный красный рот не
закрывался ни  на секунду, пронзительный голос отражался от черных  потолков
поражавшего  бездушием  присутственного  места.  На  фоне  этого  фейерверка
страсти с  предельно  приземленным,  но  понятным  всем,  как  русский  мат,
ивритом, я  очень выгодно смотрелся, притихший с моим косноязычным англитом.
Моих  робких  реплик  не понимал даже  предпочитавший  англит  идишу  бывший
американец - единственный из рабиннатских судей, который мог меня слушать.
     Нас  развели,  как  только  мы оба заявили,  что взаимных  материальных
претензий  нет. Сама мысль, увидеть и  услышать тут снова Марьяну  была  для
судей страшнее упреков в отказе от нерушимости еврейской семьи.
     Оказалось, что Марьяна,  как верная подруга  жизни,  уже успела навести
порядок  и  в  управлении национального страхования. Меня  там  встретили  с
мистическим  ужасом  и  торопливо  назначили  пособие.  Кроме того,  Марьяна
швырнула  на  прощание  мне на  колени мой  еще советский кошелек  с тысячью
шекелей.
     Можно было начинать новую жизнь.
     Я упорно верил русскоязычным газетам. Я вычитал, что в таком-то городе,
куда  массой  инфильтруются  циклопическими семьями  арабы, самое  дешевое в
Стране  жилье. И действительно  здесь можно было снять комнату за  Марьянины
деньги. В трехкомнатной вонючей  квартире с двумя  соседями-бедолагами вроде
меня  самого  нечеловечески  святойхозяин-ортодокс  показал  на  похожую  на
тюремные  нары   двухъярусную  постель,  расположенную  почему-то  в  центре
замызганной  комнаты,  взасос  облобызал  все  имевшиеся на  дверях мезузы и
отправился в синагогу отмаливать грехи безбожных "русских".
     После нарядной и  спокойной Хайфы новый  город казался заграницей.  Тут
жили  только  три  категории  обитателей - арабы,  ортодоксы и те "русские",
которым деваться было больше некуда.
     Вечно  орущие во все  стороны агрессивные мусульмане доводили  меня  до
исступления своей  заунывной  пронзительной музыкой из всех окон, машин и не
менее  навязчивыми  молитвами  с  минаретов.  Похожие  на  каких-то  марсиан
ортодоксы  поражали своей  лихорадочной спешкой  даже  на  пути в синагоги и
обратно.  Глядя  на  бесчисленные  выводки  их  лысоватых  пейсатых   одетых
по-взрослому  детей, можно было легко  представить себе будущее  Страны -  с
такой своей  демографической опорой и надеждой.  Увы, даже и это наше жалкое
будущее не  состоялось  после  того,  как  ко всем  "прелестям"  моей  жизни
добавились  политические  изменения  и  "окончательное урегулирование" наших
отношений с палестинцами.
     И над всем этим муравейником человеческого  неблагополучия ежеминутно с
ревом проносились  самолеты, уносившие моих  более удачливых соплеменников в
европейские столицы - для осмотра Версаля и Виндзора.
     На третий год "жизни" вне семьи в облезлую, трижды по-пьянке выломанную
соседом дверь коммуналки постучали. На традиционное "пшел  нахуй"  из  общей
кухни  гость ответил "спасибо" и осведомился,  не  может  ли он  тут  видеть
доктора Арензона.
     "Доктора? - хохотал сосед, запрокидывая  небритый подбородок для приема
с горла национального напитка  доисторической  родины,  которому ее патриоты
нигде  не изменяют. - Тут  нет докторов. Я лично -  фельдшер. Могу поставить
клизму. Недорого. Сразу полегчает..."
     "Меня зовут Александр Николаевич Радищев... - сказал гость. - Нет, нет,
я  не  шучу.  Так  меня назвали  мои  просвященные родители.  Я  консультант
сибирского предпринимателя Вячеслава Ивановича Пустовых. Он  приглашает  вас
для делового разговора."
     "В Тель-Авив или в Эйлат?"
     "В Иркутск..."
     ***
     Сибирь тоже  осталась где-то за кадром бесконечного фильма  ужасов моей
жизни, по чьей-то извращенной иронии снятого в декорациях райских кущ. Вот и
теперь  за  окнами вагона  канатной дороги  кудрявилась и сияла естественная
мощная   зелень   Иудеи.  Назад   уносилась   очередная  станция-шляпка   на
мачте-грибе. Солнце склонялось за дальние горы, поросшие густым лесом.
     "Станция  -  Киев-Ахадаша,  улица  рабби  Акива,  -  объявила  красивая
проводница, улыбаясь мне и плавно указывая рукой на дверь. - Ты просил."
     Я вышел  на  старинный мозаичный пол аккуратной  станции на стометровой
высоте. Закатное  солнце  золотило роскошные  парки. На фоне малинового неба
голубел  простор  действительно  похожей   на  Днепр  широкой  реки.  На  ее
берегахвзбегали  на  холмы  бесчисленные  нарядные  строения. Только  вместо
Владимира с крестом на доминирующей высоте сияла большими окнами и нарядными
деревянными стенами похожая на храм средневековая синагога.
     По  мере  спуска  лифта  она врастала  в темнеющее небо,  словно  гордо
поднимала голову, а потом вдруг победно осветилась снаружи и изнутри.
     Я вышел из лифта, сверился с картой.
     Передо мной, весь в клумбах багровых и желтых тюльпанов среди крохотных
прудов,  простирался  сквер,  по  обе  стороны  которого  лепились  нарядные
шести-семи-этажные  аккуратные  дома,   которые   служили  как-бы   скромным
приложением к цветам и деревьям.
     Архитектура - душа  нации - выражала здесь прямо-таки голландский покой
и благожелательность, добротность, уверенность и  стабильность.  Не  было  и
намека на холодную мертвую хватку серого бетона.
     Только,  в  отличие от  Голландии, тут  преобладали не велосипедисты, а
всадники.Конные  экипажи  выглядели ультрасовременными лимузинами. Автомашин
почти не было. В миллионном мегаполисе не пахло городом.
     И -  тишина.  Та самая, о которой я и мечтать  не смел в эмиграции, где
вечно грохотали отбойные  механизмы и кто-то что-то неделями громко чинил  в
своей  квартире, часами  оглушительно  подстригались кусты, с ревом убирался
мусор, дико перекрикивались между собой люди с тротуаров в открытые окна  да
и  просто на улицах,  нервно сигналили водители, панически боясь опоздать на
пять  секунд  в получасовую пробку, душераздирающе визжали  спешащие туда же
машины  амбуланса  и полиции, согнувшись от напряжения,  орали в  мобильники
прохожие. Мир казался сплошным сумасшедщим домом...
     После всего  этого  евреи  в  Иудее казались какими-то тенями,  которые
говорят между собой шепотом. Никто  не шаркал подошвами по  тротуарам.  Даже
дети  здесь шалили вполголоса. И у них не было идиотского выражения  лица от
отчего-то  вечно открытых ртов. Тут были генетически выведены  совсем другие
евреи  -  европейцы,  а  не афроазиаты  Израиля.  Это было  общество  защиты
человека от наглости и техники.
     ***
     Я  издали  увидел  вывеску  гостиницы. В ее зеркальных окнах отражались
разноцветные тюльпаны на фоне отраженного в прудах закатного неба.
     В пустынном скромном вестибюле я провел кредитной карточкой по  прорези
автомата и достал из  его карманчика со  звоном  выпавший туда ключ от моего
номера.
     В лифте  цвели живые  пахучие розы. Длинного гостиничного  коридора  не
было.  На  обычную лестничную  площадку выходили четыре  двери,  на одной из
которых  я увидел  нужную  цифру. И  сразу словно попал  в  средневековье  -
затянутые  голубым  шелком  стены,  кровать  в  маленькой  спальне,   уютная
небольшая гостиная, санузел  и  ванная с  уже знакомым  мне  набором  кнопок
вместо кранов.
     В платьяном шкафу  висела отглаженная  пижама,  новые сорочки-хитоны  и
брюки моего размера. Кто это все тут готовит? - подумал я. - Ведь для такого
сервиса нужна многочисленная прислуга из бедных слоев  населения? А я как-то
не заметил  в  Иудее "народа". Как, кстати, и элиты.  Такое впечатление, что
здесь обитает сплошной  средний класс. Закономерный итог независмой эволюции
иудейской  морали,  воплощенной  в  еврейскую  социальную  справедливость?Не
потому  ли  человеку  моего  ненизкого  здесь  статуса  предоставлены  такие
скромные,  без тени помпезности аппартаменты? Или мне все эти справедливости
и красивости  просто  кажутся,  как умиляли  реалии Израиля в первые месяцы,
сменившись потом черт знает чем?..
     После ванны  и  цветочного  чая  из  заботливо  приготовленного в кухне
набора я вышел на балкон и снова стал осматривать город.
     Нет, не Голландия, подумалось мне. Та  странаплоская, а эта на лесистых
холмах. Голландия, к  тому  же, немыслима без каналов... Ни на что известное
мне  по телевидению, кино и литературе,  Иудея  не походила. Неужели Родина,
наконец?Но  мне и  Израиль  до  близкого с ним знакомства казался родиной...
Между горами угадывалась та самая похожая на Днепр река, которую я с воздуха
принял за морской залив.  Я так  и не смог вспомнить аналогичной реки  такой
ширины в этой части моей Сибири.
     Я взял аккуратно сложенные в прозрачный конверт свежие  газеты, все еще
не веря, что  свободно читаю на иврите. И  тем более  не  веря, что  я читаю
именно  новости,  репортажи,   мягкий  еврейский   юмор,  а   не  вымученную
напряженную  брань   слепых   от   ярости  политических  противников,  грязь
компроматов, злорадство, животную злобу, закомуфлированную в объективность и
плохо  скрытое самолюбование авторов публикаций. В иудейских газетах не было
ничего,  что заставляло  израильских  читателей ненавидеть  всех и  вся,  не
верить никому  и  относиться  к  своему  народу,  как  к  сборищу  фальшивых
скандалистов. Такая  журналистика не  оставляла места  для  трезвого анализа
людей  и событий. От  нее можно было  только отгородиться  полным неприятием
газет, радио и телевидения, вернувшись к доинформационному образу жизни...
     4. 
     "Если   у   нас   с  тобой  вдруг  возникнут  проблемы  с   инерционной
рекуперацией, Ирит, - тревожно вглядывался главный конструктор в опухшее  от
слез и бессонной ночи лицо своей новой сотрудницы, - то мы спросим  Морди по
видеофону.  Ваши  личные  отношения  не  имеют никакого  отношения  к  твоей
работе." "А квартира?" "Живи там,  где вы  жили с Морди. Если выяснится, что
он  не  вернется  к  тебе и  что  эта  квартира тебе велика,  дадим  другую,
поменьше.  Ну как?  Настроение  рабочее?  Или начнутся стрессы?"  "Не бойся,
Гади... - вымученно улыбнулась Ира, - не начнутся. Я и не такое еще пережила
в своей жизни. Не вернется этот, будет другой." "И прекрасно.  Так что у нас
с  пневматикой  вчера  не  вытанцовывалось?  Почему  ты  решила  попробовать
соленоиды?"  "Марк...  ну,  Морди  как-то  говорил,  что  этот  вариант  ему
предложил для скоростной шагайки израильский профессор. Смотри..."
     Все было для нее точно как  вчера. Те  же люди, тот же компьютер, те же
технические  решения, та  же  праздничная  зелень  за окном. Не было  только
омоложенного Марка,  ее  Марика,  Морди, последнего и самого сильного  в  ее
жизни увлечения.
     В чем дело? - думала Ира. - Я же ничего не произнесла... Согласна, чуть
не произнесла. Но я же женщина,  мне следует  прощать любые срывы! Он же сам
мне это говорил и  так  мило все всегда немедленно прощал.  Пока любил?.. Но
когда  разлюбить-то  успел?  И  почему?  Ведь  я   в  жизни  не  была  такой
привлекательной!
     Она  без  конца  анализировала  свои  отношения, начиная  с  поклонения
матерому полу-заграничному ученому, ставшему решительным капитаном, и кончая
своим  странным  пренебрежением к  глазастому  юноше,  в  которого он  вдруг
превратился.
     Никто не  подходил  к ее столу  пока  она тихо плакала, роняя  слезы на
клавиатуру своего компьютера, никто не торопился занять "свободное место" ее
законного мужа. Очнувшись  наконец от эйфории  конверсии,  она осознала, что
осталась в этом  потустороннем мире  совершенно одна  - Марк ее бросил, Толя
самозабвенно осваивал Дикий мир, а Никита - постельный иврит. Никому не было
никакого дела  до ее дурного самочувствия и настроения. Никто  не заглядывал
тревожно в глаза, не успокаивал, не расспрашивал, не уговаривал.
     Окружающие молодые  люди давно привыкли, что вдруг возникшая пара новых
сотрудников-инопланетян занята только друг другом, ведет свой странный образ
жизни  и говорит вроде бы  правильно, но совершенно  не по-человечески.  Она
вдруг осознала, что  при всей своей вернувшейся красоте и  молодости, бывшая
заложница  ничуть не интереснее внешне окружающих женщин,  каждая из которых
имела своего мужчину. Выбирать Ире было не из кого. Во всяком случае, пока.
     Оставалось только тихо  плакать и  думать, как  попытаться вернуть себе
такого родного уже Марика...
     5. 
     "Мы прислали тебе коня, который знает  дорогу к нашему конструкторскому
бюро, - сказал  мне Ново-киевский начальник.  - Привязь  у  самой гостиницы.
Коня  зовут  Адиш. На седле увидишь  эмблему нашей фирмы.  Посвободнее держи
поводья  и скачи, пока не увидишь  ту  же эмблему  на  стене здания. Я  тебя
встречу  у входа." "Но... - покрылся я холодным потом, -  я никогда не ездил
на лошади..." "Адиш самый спокойный в нашей конюшне. Он  только очень любит,
когда седок с ним разговаривает." "Да, - чуть не плакал я от бессилия,- но я
ни-ког-да..." "А на велосипеде?"  "Всю  жизнь. Я заядлый..."  "Ногу ставь  в
стремя, как на педаль, вторую  переноси, чтобы  сесть в  седло.  А дальше  -
держи  поводья и чувствуй стремена. Ни  шпорить ни,  тем более,  бить коня с
квалификацией  Адиша  не надо.  Ты  сам  увидишь, как это  просто. Как  и на
велосипеде, быстро  двигаться  проще,  чем  еле-еле. Так  что  не  мешай ему
переходить с рыси на галоп." "Подожди! - отчаянно крикнул я, видя,  что лицо
собеседника уже тает на экране видеофона. - За что же держеться руками?.." -
по инерции продолжил я вопрос в никуда.
     Конь показался мне неестественно высоким. Он смотрел на меня совершенно
по-человечески,  смаргивая длинными белесыми ресницами. Мне даже показалось,
что конь дружески подмигнул. "Адиш,  Адиш," -  льстиво говорил я, поглаживая
ладонью теплую атласную шерсть на его шее. Потом взялся рукой за луку седла,
поднял левую ногу и дрожа  вставил ее  в стремя. Сколько раз я видел в кино,
как  лихо  вскакивают на коня  разные  ковбои и  казаки,  а тут не  было сил
приподняться над стременем.  Седло кренилось от тяжести повисшего  человека.
Адиш вдруг громко фыркнул, словно смеясь  над неумекой. Этот звук подстегнул
меня, и я  вдруг перенес правую ногу, оказавшись  в  уютном  надежном седле.
Руками можно было  цепляться  только  за седло. Я начисто забыл  о поводьях.
Конь  тряхнул  ушами  и  позвенел уздечкой. Только  тогда я решился  сменить
привычно твердую, как  руль велосипеда,  опору седла  на зыбкий ремешок.  Но
умный  учитель-Адиш  тут   же  наклонил  длинную  шею,  чтобы   седок-ученик
почувствовал поводья, и  осторожно зашагал в сторону дороги. Седло подо мною
подпрыгивало, угрожая сбросить вниз головой с непривычной высоты,  но  тут я
ощутил, что ноги-то привычно  упираются в стремена-педали. Я приподнялся над
седлом и почувствовал  себя  на велосипеде  "без  рук".  Адиш  тут же словно
кивнул  головой,  радостно  фыркнул  и  перешел  на  рысь  рядом  с  другими
всадниками на утренней  аллее. Ощущение слияния с  благородным животным было
таким  сильным,  что  я  начисто  забыл о страхах,  наслаждался скоростью  и
испытал не облегчение, а досаду, когда увидел знакомые буквы фирмы на стене.
     Высокий человек  в  традиционной  бархатной  тунике  сбежал  ко мне  по
ступеням и взял коня за повод: "Ну как, Морди? Ничего страшного?" "Напротив!
- счастливо смеялся я. - В жизни не испытывал такого наслаждения дорогой..."
"Так в чем же дело? - сказал начальник. - Адиш теперь твой. Работа никуда не
денется. Даю тебе сегодня выходной. Куда бы ты  ни ускакал, он найдет дорогу
обратно. Только произнеси одно слово - домой."
     Аллея  вилась вдоль берега той  же  величественной  реки  с  благородно
голубыми  быстро  текущими струям,  то  удаляясь от кромки воды,  взлетая на
холмы, то  соприкасаясь  с  белым песком. Адиш  за  городом сразу перешел на
плавный галоп и  больше не беспокоился за своего привыкшего к новому занятию
всадника. Меня  умилило,  как  конь вдруг свернул  с чисто выметенной аллеи,
чтобы опорожнить желудок в  глубине леса,  а потом снова  вернулся к мягкому
галопу на гравии.
     Вскоре   наслаждение    скоростью    и    пейзажами   сменилось   чисто
профессиональным  интересом  проектанта к  созданию "коллеги-конкурента".  Я
голосом и  поводом  попросил  коня свернуть с  тропинки в  лес и  скакать по
бездорожью. Наблюдая, как легко Адиш преодолевает камни,  канавы, поваленные
деревья и  огибает стволы  и пни,  я мог  только краснеть за свою  неуклюжую
рукотворную шагайку по сревнению  с творением Создателя. Адиш не нуждался не
только  в  маяках-отражателях,  но  и в  собственном  зрении. Даже удивленно
оглядываясь  на  странного  всадника,  наклонившегося под брюхо  коня, чтобы
проследить за  стремительными движениями ног, даже игриво отворачиваяголову,
он "держал тропу",  ни разу не споткнувшись.  Мало  того, когда под  копытом
внезапно оказался вынырнувший из  палой листвы еж, Адиш  небрежно передернул
этой ногой,  пропустив шаг, чтобы  не  наступить  на живое. При  этом он ежа
увидеть никак не мог!
     Никто из  смертных, подумал я, никогда не создаст чуть ли не полутонную
шагайку  с такой скоростью и  маневренностью. Впрочем, по еврейской привычке
тут же заспорил я  сам с собой, даже суперфантаст Станислав Лем, даже не  на
заре,  а  в  середине  двадцатого века  не мог дать  своим  героям  середины
следующего тысячелетия не то что  сотовую связь, но и видеокамеру. Его герои
на  дальних  планетах  пользовались   кинолентой  и  калькуляторами   вместо
компьютеров.  Просто  для  совершенствования шагаек  нужен  только  такой же
мощный общественный  импульс,  как для всего того,  что обошло их в процессе
технической эволюции.
     Когда под копытами снова заструился  гладкий гравий прибрежной аллеи, я
представил  себе, как славно  катил  бы  я  сейчас рядом  на  велосипеде.  И
усомнился, так  ли уж ошиблась цивилизация, изобретя колесо, не зацикливаясь
тщетных до последнего времени попытках копирования природных шагаек. В конце
концов, я,  с моей скудной мощностью, мог бы запросто обогнать того же Адиша
на машине в тысячу раз более простой, дешевой и ничуть не менее надежной. До
тех  пор,  однако,  -  продолжал  я  самодискуссию, -  пока не кончилась  бы
проложенная и обустроенная  людьми тропа. Нашли  же иудейцы путь перемещения
по воздуху,  альтернативный  дорогой  и шумной авиации.  Но  сохранили  путь
перемещения по земле, не требующий покрытия живой почвы мертвым асфальтом.
     Нет и  быть не может однозначных решений, Марик, вдруг прозвучал у меня
в  ушах  голос Иры. Не  тот звонкий и певучий, которым  она обзавелась после
конверсии, а хрипловатый, сорванный до периодического сползания на  сипение,
каким ее наградил Кавказ... И не было для меня ничего роднее в жизни.
     Вся  прелесть прогулки  тотчас исчезла,  скрывшись  за пеленой  первого
несчастья, случившегося со мной в этом самом справедливом и  рациональном из
известных мне миров. Нет и  быть не может однозначных решений, повторил я. И
не только в науке и технике. Принятое мною решение было идиотским... Амбиция
вместо разума.  Именно то,  что  я так ненавидел, считая еврейской чертой, а
потому именно так как  можно  ненавидеть только собственные пороки. Ненавидя
еврейские черты, каждый из нас ненавидит прежде всего самого себя...
     Если  Ирочка  в  чем-то  и  не  права, то  надо было, по крайней  мере,
поискать  общую  для обоих правоту...  Она столько пережила,  что  заслужила
прощение и на земле, и на небесах. И если там это дело высших сфер, то тут я
просто обязан ее немедленно простить... Мириться! Не откладывая ни на миг...
     "Домой!" - крикнул я так, что у Адиша, если так можно сказать о лошади,
тотчасизменилось    выражение    лица    -    от    игриво-счастливого    на
удивленно-озабоченное. Он косил выпуклым карим глазом на склонившегося к его
шее седока  и перешел  на  такой  бешенный  аллюр,  что  обгонял  удивленных
всадников  и  всадниц.  Только  напряженно  вытянутый   хвост  выражал   его
предельное старание угодить новому хозяину-другу.
     6. 
     Ира  же совсем извелась от мыслей о своем потерянном Марке. Делая  вид,
что  она не  справляется  с заданием  по  шагающему комбайну,  она без конца
обращалась  к  автору  за виодеоконсультацией, но  тот  завел манеру  тут же
переключать  ее на автоответчик, который предлагал  тщательно сформулировать
вопросы, после  чего  на  Ирином  компьютере высвечивались подробные ответы.
Живой  Марк  появлялся только для выяснения  адресата  и тут  же исчезал  за
надписью о переходе на автоответчик.
     Попытки  вызвать   его  на  разговор  по  мобильному  или  гостиничному
видеофону  немедленно  кончались  тем  же,  но  в  этих  случаях продолжения
разговора не было...
     Поэтому она решила взять краткий отпуск и поехать  в Новый Киев. Просто
познакомиться с интересным городом, вторым в стране после Нового Иерусалима.
Она поселилась в совсем другой гостинице и совершала по утрам пробежки вдоль
великой реки. Она была уверена,  что встреча со  мной бесполезна и не искала
ее. Поэтому очень удивилась, когда ее вдруг окликнул знакомый голос.
     Показалось, решила она,  проводив глазами пронесшегося всадника. Но тот
вдруг красиво тормознул, подняв коня на дыбы, и прогарцевал к Ире.
     Как похож на Марка, подумала она, достоверно зная, что это не я, что ее
Морди никогда и близко не подходил к лошади в своей прошлой жизни.
     А всадник ловко, не касаясь рукой седла, соскочил на тропинку.
     От него исходил такой родной  запах, что Ира едва не  потеряла сознания
от  счастья, отвечая на  поцелуй ее непозволительно омолодившегося  мужчины.
Некоторое время мы оба ошеломленно молчали.
     "Я просто обиделась на тебя за семью Моше, - торопливо шептала мне Ира.
- Что они такие к нам... от  всей души, а  ты... самое святое для  них... Ты
столько рассказывал мне об Изриале... как они этнически не похожи на евреев,
на европейцев вообще, но иудейцы-то... За что ты их... Я наоборот... мне так
понравился  этот шабат, эта роль женщины,  я всю жизнь мечтала поселиться  в
таком обществе, а ты..." "Ладно, - пытался я ее остановить, - как говорится,
проехали, прошагали, ты что?" "Я столько раз повторяла про себя все это, что
теперь хочу тебе  высказать...  Что  я только твоя, что ты  только мой,  что
неважно,  как  ты  сейчас  выглядишь, я уже привыкла...  Ты самый!.." "Да не
плачь ты  так! - совсем  растерялся я. - Я ведь тоже без тебя не  могу. Я же
вот  вернулся."  "А  я уже думала, что вот ты  от  меня ушел, попросишь Бени
вызвать как-то сюда твою семью, омолодить твою Марьяну, а я... - плакала она
у  меня на груди. - Зачем тогда тебе я?..  Зачем тогда  мне вообще жить?.. У
меня  никогда не было такого хорошего, такого доброго,  такогого  умного..."
"...дурака?  Да  нет, я понимаю,  женские нервы. Только,  пожалуйста, больше
меня никогда не называй даже в мыслях жидовской мордой. Дураком, так и быть,
называй.  Я  стерплю, но..."  "Не  буду... Мамой  покойной,  Женей  покойным
клянусь, Марик! Только ты не бросай меня, а?"
     Умная  живая  шагайка  деликатно  отошла  в  сторону  и  щипала  траву,
настороженно  шевеля острыми  ушами.  Ира,  наконец, обратила  внимание, как
омрачается лошадиная физиономия, когда она плачет, и рассмеялась.
     "Марик!  Я тоже  так  хочу,  - вдруг вернувшимся  от  страданий  севшим
голосом тихо  сказала  бывшая седая  девушка. - Ты  же научишь  меня так  же
красиво  скакать на  коне?"  "Он  научит,"  -  прошептал  я в розовое  ушко,
непостижимым образом тоже мокрое от слез. "Кто? - испугалась  Ира. - Ты что!
У меня никого нет." "А у меня есть. Замечательный учитель вождения. И сейчас
я попрошу его научить и тебя. Адиш, иди  сюда. Поучишь мою Ирочку  искусству
верховой езды?"
     Конь  радостно  фыркнул,  наклонив  в согласии  благородную  голову,  и
прошагал к помирившимся влюбленным. Ира, взвизгивая и не отпуская моей руки,
вскарабкалась  в  седло,  взяла  поводья  и робко улыбнулась, сияя  светлыми
глазами сквозь мокрые ресницы.
     "Поднимись на стременах, - командовал  всадник-неофит,  - чуть  напряги
поводья  и  забудь  обо  всем.  Держись  за него  коленями. Адиш, до мачты и
обратно ко мне."
     Какое это прекрасное  зрелище  - стройная  женщина на красивой  лошади,
думал  я,  не уставая удивляться  тому,  как  быстро и естественно здесь,  в
истинно еврейской  стране  мне  удается  исправить  вроде бы роковые ошибки,
когда в таких вроде бы святых местах малейший поворот не в ту сторону...


     
     26.11.00

     

     1
Last-modified: Sun, 01 Jul 2001 12:18:32 GMT

Оцените этот текст: