Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
     Haifa, Israel, 2001
     Email: solzl@netvision.net.il
     Date: 25 Aug 2001
     All rights reserved by Dr.Solomon Zelmanov
---------------------------------------------------------------









     Замирая  от предчувствия  беды,  я бежал  к  своей мастерской.  Осколок
пробил  тонкую  стену  и  пролетел  над  мачтами  "Арабеллы".  Боюсь, что  я
обрадовался этому  больше, чем  если  бы  он  на глазах миновал мою  голову.
Ракета могла  влететь и в спальню, где  по случаю жары мы c  Изабеллой спали
под  одними протынями. Более того,  в  любой  момент следующая может попасть
куда угодно, коль скоро позволено обстреливать наше поселение, как фронтовую
полосу.  С той только разницей,  что, по моим  пред-ставлениям, там все-таки
должны быть "землянки наши в три наката", населенные вооруженными мужчинами,
способными  ответить  на  огонь, а  не  мирными  жителями в  детских  садах,
теплицах, синагоге. Никому  не пришло  бы на ум разместить  на  фронте и мою
мастерскую с моделью для участия в аукционе в Париже. На нее ушло восемь лет
кропотливого ювелирного труда. Все свои надежды я связываю с "Ара-беллой"...
Если ее  достойно  оценят, то я  -- доктор Зиновий  Мрым стану в один ряд  с
лучшими морскими  моделистами мира.  Даже  мои рутинные  крейсера  и  галеры
пользуются устойчивым  спросом. Эта моя работа не только  худо-бедно  кормит
нас все эти годы, но и позволяет жить  в относительном душевном комфорте  на
своей еврейской земле. Самое  страшное в Израиле, по-моему, -- разочарование
в Стране и евреях. Жители поселений хоть от этого гарантированы.
     Все  это  промелькнуло  в  моем  мозгу,  пока  я  со страхом и радостью
оглядывал свое детище. Странно все-таки устроен человек --  он охотнее верит
опасности, угрожаю-щей его имуществу,  чем страху  за себя  и своих близких.
Вот и я сразу после  взрыва  помчался не в соседний коттедж, где жили  семьи
моих сыновей-близнецов, а к своей модели. И теперь безоглядно радовался, что
ничего не было повреждено, лишь засыпано цементной пылью.
     Осколок  криво  и  нагло торчал из  противоположной стены, демонстрируя
мне, что  со  мной,  евреем  в своей стране, можно  сделать все,  что только
взбредет погромщику на ум. Так как власти не на моей стороне!..
     Я взял лупу и склонился  над моделью. Капитан Питер Блад  требовательно
смотрел на меня своими синими  глазами,  светящимися на  бронзовом  лице. Он
недоумевал, как  можно позволить так безнаказанно обстреливать наш  корабль.
Решительный  ка-нонир  Огл  выглядывал в открытый  бортовой  порт  с  тем же
выражением лица.  И сама бесстрашная Арабелла, стоя  на полуюте, откуда, как
известно,  лучше  всего  наблю-дать  морские   сражения,  подняла   на  меня
недоумевающие  карие  глаза: "На вас на-пали, сэр, -- строго сказала она. --
Неужели  вы этого не заметили?"  Я  ясно видел  фи-гурки людей на баке моего
красного  фрегата с  позолоченной скульптурой на носу, блеск медных пушек  в
открытых портах. Мне  даже показалось,  что на его  борту  вы-точенные  мною
пираты успели  подготовиться к предстоящему  бою  --  убрали лиш-ние  паруса
натянули  над  шкафутом  веревочную  сеть для  защиты от падающих  обло-мков
рангоута.
     Еще  дрожащими  руками  я  осторожно сметал нежной  кисточкой пыль.  Ее
фрагменты выглядели чудовищно  на  выдраенной до блеска  палубе флагманского
корабля эскад-ры капитана Блада -- ученика великого флотоводца де-Ретера.
     Осколок злорадно таращился  на меня из треснувшей стены, а из отверстия
напротив плясало  восходное  солнце,  отраженное  в  поверхности  моря.  Это
сосуществование  в  одном пространстве  мира и войны,  жизни и смерти  давно
стало сутью нашего бытия.
     Жизни и смерти?.. Смерти?  Кого? До меня,  наконец, дошло: если осколок
влетел сю-да, то  на том же расстоянии от эпицентра находились и живые люди,
ни один из ко-торых не был мне чужим...
     Я выбежал  из  мастерской  и,  как  всегда при моей комплекции,  тяжело
побежал  к  до-му.  Изабелла, пошатываясь,  шла  мне навстречу.  "Кто-нибудь
пострадал?" -- я уже ви-дел по ее лицу,  что да. "Вика, -- сказала она чужим
голосом. -- Насмерть. Даже не ста-ли вызывать амбуланс. Осколком в висок."
     Я  только таращился, не в силах осознать  случившееся. Вика  была женой
Ицика -- ближайшего друга Ромы, одного из  моих сыновей...  Представить, что
кто-то   мог  намеренно  убить  такое  безобидное  и  милое  существо,  было
невозможно.  За восемь лет, что  она  жила рядом, я ни разу не слышал, чтобы
она  подняла на  кого-то голос.  Была ли она  вообще дома, можно было только
догадываться. В то же время,  вся семья Ицика держалась только на ней. Когда
Вика, как и  прочие наши  женщины на-шего поселения, работавшие в гостинице,
потеряла  заработок,  она  тут  же  где-то  взя-ла  подряд  на  изготовление
искусственных цветов, проявляла чудеса фантазии и  вкуса и вечно была занята
своими тюльпанами.
     "Где Рома?" -- спросил я просто чтобы  что-то сказать. "С ними, -- чуть
ли  не враж-дебно  взглянула на  меня  жена.  -- Где  же ему еще быть?  Не в
мастерской же." "А дети?" "С Фирой и Семой."  "Кто обещал приехать?" "Только
Таня.  Она  уже  в пути." "Ты  сказала  ей,  что  дорога  к  нам  без  конца
простреливается?" "Она  ответила, что ничем не лучше нас. Если ездим мы,  то
проедет  и  она."  "По  радио сообщили об  об-стреле?" "Да.  Им с  вертолета
разбили  какой-то блок-пост, предупредив о налете за-ранее. Все  как обычно.
Все играют  в войну, кроме нас." "С  кем Таня едет?"  "Со своим старым-новым
мужем."  "Как его  звать?" "Кажется, Феликс." "Надо бы  их встретить." "Нет.
Поедут с ближайшим конвоем." "Таня не станет ждать конвоя. Я еду." "А что от
тебя  толку? В последнее время они совершенно  обнаглели." "У меня хоть есть
пистолет. А что у  них, жителей пока еще мирной  Хайфы?" "Таня,  --  сказала
Изабелла  в  мобильник.  --  Где вы уже?" "Миновали  Ашдод. А как  вы  там?"
"Позво-ните нам, как только приедете на границу. Мы с Зямой вас..." "Нет! --
услышали  мы  незнакомый мужской  голос.  --  Ни  в коем  случае. Только что
передали по радио, что они  обстреляли автомобиль из гранатомета. Мы проедем
только за танком, а вы не высовывайтесь." "Белочка, Феликс прав, -- добавила
Таня. -- С вас и так хватит по-терь. Мы дождемся конвоя. Обещаю."
     Над нами  с грохотом пролетел  вертолет, направляясь  к едва  видному в
летнем мареве городу Газа. Там поблескивали стекла спокойно идущих по улицам
машин. Они к вертолетам над своей головой давно привыкли, как и к разрушению
оставлен-ных террористами построек. Нефтедоллары неисчерпаемы -- построят со
временем  новые  блок-посты  и казармы.  Израиль, к возмущению  всего  мира,
"неадекватно  ре-агирует  точечными  авианалетами""  на  очередной  терракт.
Мировые  телерепортеры охотнее  показывают  троих  поцарапанных арабов среди
ужасающих руин, чем еврей-ский город с убитыми и искалеченными.
     Так  это  же  просто  везение,  братцы, спели  бы палестинцы,  знай они
Высоцкого, те-перь я спокоен, кого мне бояться?..
     Мы вошли в дом переодеться в траур. Изабелла уже подмела осколки стекла
на кух-не.  Пробитые  трисы  празднично подмигивали блеском  моря, ворчащего
прибоем  под самыми нашими окнами, сразу за изумрудом лужайки. У дома  Ицика
молча  стояли  люди.  Мы прошли туда  же.  Митингов давно  не было. Все было
сказано. Очередная  смерть вызывала уже  не столько гнев и  тревогу, сколько
отчаяние,  граничащее  с ту-пым  безразличием. Соседи  посторонились,  и  мы
прошли в  комнату. Вика лежала с  аккуратной белой повязкой на голове. Нигде
не было видно ни крови, ни разрушений.  Словно этот осколок был  контрольным
выстрелом профессионального  киллера. Рома  сидел у  ее изголовья  вместе со
вдовцом. Увидев меня, он хотел  встать,  но лицо его  вдруг  исказила жуткая
улыбка,  после  чего он  опустился  на табурет  и охватил голову  руками.  В
рабочем уголке Вики весело светились заготовки для цве-тов. У нее все всегда
было по полочкам.
     В тишине нагло запел мой мобильник. Я выхватил его из кармашка  и нажал
кнопку.
     "За  нас не  беспокойтесь,  -- неприлично звонко кричала  Таня.  -- Нам
целую дивизию придали!" "Почему?" -- глупо спросил я, стесняясь самого факта
разговора  в  таком  месте  и в  такой  час.  "Так тут к  вам  само  главное
миролюбище едет. Выразить свои искренние соболезнования."
     Она  не сказала, кто именно  едет, но  все почему-то  поняли  и начался
возмущенный гомон. Даже Рома снова поднял голову, а Ицик беспомощно и громко
заплакал...
     Здесь   необходимо   не  столько   лирическое,   сколько   политическое
отступление.
     Я  по  природе человек  незлобивый, флегматичный и, сколько себя помню,
толстый, рыхлый  и более чем мирный. Мой  избыточный рост и  вес создали мне
еще  в школе такую репутацию, что меня не особенно задирали. То  же было и в
армии. Все  знали, что если меня всерьез  обидеть,  то  мой кулак мягкий, но
тяжелый.  Мир для  меня  всегда был лучше  ссоры.  Именно  таким я приехал в
Израиль  и тут же  определил  свое  политическое пристрастие  к лагерю мира.
Поскольку  славная КПСС отбила у меня охоту вступать в  любую партию,  я был
беспартийным  активистом  партии энергии.  Все это продолжалось до  тех пор,
пока поток  умелой пропаганды заменял мне реа-лии. Потом я стал внимательнее
приглядыватья к  своим  кумирам.  И  чем  больше  я  их расшифровывал, тем в
больший  гнев  приходил  от  их  бессовестной лжи и лицемерия.  Сначала  это
коснулось того, что меня тогда больше всего интересовало -- трудо-устройства
академаим. Но потом они, казалось, вообще закусили удила и пошли вразнос уже
в  деле  урегулирования  отношений  с  палестинцами.  Здесь  реальность  так
контрастировала  с  их  политикой, что  для меня  слово  "миротворец"  стало
синонимом "демагога", а  лидер  некогда любимой партии выглядел монстром. Он
достоверно знал, что 85% палестинцев за войну с поголовным уничтожением всех
израильтян  и что арабский национализм страшнее даже нацистского. И, тем  не
менее, действуя по  принципу эффективности  чудовищной лжи, навязывал  моему
народу  мысль о его  вине перед всегда  нападавшими на нас арабами. Поэтому,
мол, им надо немедленно отдать пол-Израиля. Когда это  удалось, "миротворцы"
взялись за остальное, включая мой дом.
     И вот я ждал встречи с одним из них...


        2.
     Со стороны дороги послышался нарастающий гул  моторов. Навстречу конвою
про-несся  вертолет,  выискивая  снайперов.  В  раскрытые  ворота  поселения
влетели нес-колько машин и микроавтобусы с прессой.  Танк и два джипа прошли
вдоль  прово-лочного заграждения  и  повернули оружие  в  арабскую  сторону.
Телеоператоры   запол-нили   комнату,   торопливо   снимая    смерть.    Они
перекрикивались, советуя друг другу выгодные ракурсы.
     Миросеятель   и  его   свита  вылезали  из  своих  машин   и  принимали
политические позы.
     Вертлявый  человечек  показывал  им  дорогу к  нужному  дому.  Изабелла
выступила  вперед.  "Ты   господин   такой-то?  --  спросила  она.   От   ее
потустороннего взгляда миро-хранитель  остановился и попятился. --  И именно
ты посмел приехать выразить другу моего сына соболезнование? Пошел вон..."
     Привычный ко всему депутат горько улыбнулся,  блеснув очками, и пошел к
толпе, собиравшейся на предстоящую встречу.
     Кто-то  крепко взял меня под руку. "Зяма, --плакала Таня. --  Как жалко
Вику... Надо же, нашли кого убивать..." "Беллу уже видела?" "Не надо пока...
Но я ею горжусь! А миролюб-то каков! Любой другой на его месте провалился бы
сквозь  землю.  Ладно, пойду  его  послушаю.  А  то вдруг  никто не  решится
возразить!" "Я с тобой."
     "Весь наш  народ, -- светил  он очками  в  небо,  --  скорбит  вместе с
родственниками  по-койной. Наша  партия,  в  то же  время, подтверждает свое
неизменное  мнение: убий-ство совершили  не  палестинцы, а  наши  близорукие
правители,  которые,  играя на  патриотизме  еврейского народа,  провоцируют
наших соседей на  теракты  самим фак-том существования  поселений,  подобных
вашему!  Элементарное   чувство  ответ-ственности  должно  продиктовать  вам
решение о добровольном переселении ваших семей в безопасную зону. Я понимаю,
что  бесполезно  говорить  вам  о  чувстве спра-ведливости  и  гуманизма  по
отношению к  завоеванному нами народу. Но вспомните -- мы, евреи, когда  нас
держали  в  подчинении  англичане,  тоже  боролись за  свое осво-бождение  с
оружием  в руках. Вместо того, чтобы попусту тратить силы на негодо-вание по
поводу   агрессивного  поведения  наших  партнеров   по  мирному   процессу,
бо-рющихся  за свою независимость доступными им методами, нам следует прежде
все-го сделать главный шаг на пути к нормализации  обстановки: ликвидировать
посе-ления, предоставить все сооружения  в  распоряжение тех, на  чьей земле
они постро-ены и продолжать мирно жить в Кфар-Сабе, Нетании, Ор-Йегуде..."
     "А  спросить можно? --  спросила  в  тишине  Таня. Монстр  с удивлением
смотрел на голубоглазую блондинку -- не из Европы ли дама, что стоит рядом с
высоким седо-власым джентльменом  при  галстуке.  Но  его успокоило, что  та
говорила  на иврите  с едва  заметным  русским акцентом.  Он  снисходительно
кивнул и вытер платком высокий лоб. --  Какой вред где-либо в мире причиняют
окружающему населению  фермы,  выращивающие  не марихуану,  а  первоклассные
цветы  и  помидоры?  В  чем видит  ваш  партнер  по мирному  процессу угрозу
палестинцам от существования курортной гостиницы на берегу моря, если  на ее
территории не  установлены  системы  залпового огня, нацеленные  на  Газу? И
какая  гарантия,  что  тот  же  партнер не  воспринимает Ор-Йегуду  таким же
ущемлением своей независимости, как и это поселение?"
     Журналисты с интересом снимали эффектную даму крупным планом. Ее визави
слу-шал  невнимательно.  Все  эти  соболезнования,  политические  склоки  на
публике и го-рячность  его  оппонентов давно ему  осточертели. Как и вся его
деятельность,  с  кото-рой  он  просто  не  мог  свернуть, не  потеряв  свою
политическую  нишу  и  все связанное с  ней  в этой нелегкой  жизни.  Он  не
воспринимал  всерьез ни свои, ни чужие доводы, достоверно знал, что  Арафат,
конечно, сукин сын и  мерзавец, враг евреев и прочее, но какое это все имеет
значение?  В  конце  концов, уборщик на пляже,  сметая  на  совок  вчерашнюю
блевотину, вовсе  не обязан ее нюхать. Работа есть работа. Не  почетная и не
позорная.  У  этого  известного  всему  миру  человека  миротворчество  было
работой. А люди,  подобные  этой довольно привлекательной  особе,  были  ему
отвратительны своей неприличной в наше время искренностью. Надо ее поставить
на место, поду-мал он. И сделать это надо самым убедительным образом...
     "Прости...  геверет, ты  что,  здесь живешь?" "Нет,  я живу в  Хайфе. И
здесь потому, что  именно тут вы с Арафатом убиваете моих  друзей."  "Но  по
национальности  ты..."  "...такая  же   израильтянка,  как  и  ты,  господин
экс-министр. И это, пожалуй, един-ственный случай за последние  десять  лет,
когда я этого стыжусь. Ибо держать на свободе в Израиле таких израильтян как
ты -- позор для моей страны." "А за что же, по-вашему, меня... нас всех, кто
вас в  нашем Израиле не устраивает, держать  в тюрь-ме?"  "Как это за что? В
любой  стране  ее гражданин, проявивший открытое сотрудничество с  врагом во
время войны, немедленно отправляется на скамью под-судимых. Даже если у него
хватает наглости приехать полюбоваться на свою не-виную жертву."
     "Весь  мир, -- взорвался потный волосатый тип  из свиты миротворца,  --
поражается  бессердечию  поселенческих   чудовищ,   которые  приносят  жизни
собственных жен и детей  на  алтарь своей  фашистской идеологии -- оккупации
другого народа!" "Зяма, -- вдруг  обратилась  ко мне  Таня. -- Ты  здесь чем
занимаешься?" "Судомоделизмом, -- растерялся я. -- Готовлю модель к выставке
в  Париже." "А  кто  же тогда занимается  оккупацией  суверенной Палестины и
угнетением  ее  свободолюбивого народа? Ты?"  "Я? -- удивился  смуглый худой
поселенец.  -- Мне саженцы и удобрения никак не  за-везти.  Урожай тюльпанов
под угрозой. Голландцы выставят такую неустойку... А дорога простреливается.
Три грузовика вернулись..." "Ага, значит и не ты... -- Таня окинула взглядом
пришибленную случившимся несчастьем толпу более чем свое-образных фашистских
оккупантов. --  Ясно.  Тут  не  обошлось  без пятой колонны, как  ты  как-то
выразился,  господин депутат. Скорее всего,  -- обратилась  она  по-русски к
женщине, державшей  за руку  девочку  лет  пяти, -- это  все-таки ты.  Вот и
ребенка привела сюда, на алтарь своей фашистской идеологии? -- Дама из свиты
лихорадочно переводила миролюбу слова его настырной оппонентки. -- Тебе что,
больше делать тут  нечего, как угнетать родной этому господину  палестинский
народ? Ты именно для этого приперлась в его страну  из своей России?" "Да вы
что! -- всплеснула  та  руками, а  девочка едва  удержала на поводке недавно
подаренного ей щенка. -- Какой фашистской? Это там нас фашисты выпихивали --
убирайтесь в свой Израиль. А тут я в гостинице работаю, белье меняю, стиркой
занимаюсь. Мне всякой политикой... Так сейчас никто к нам не едет,  господин
министр..." "Экс-министр, -- злорадно по-правила ее Таня. --  Попятили гада.
Только его сословию что плевок в лицо, что Божья роса, один хер." Придворная
дама  растерянно сморгнула при последнем  слове, но мироделец важно  кивнул.
Чего-чего, а  уж мата  он от  "русских" наслушался, и  не  даром... Нет, эта
особа что-то уж слишком разоралась! Надо же, прямо профессион-альная работа.
Интересно, кто это ее подослал?..
     "Ну  что  мне с тобой делать,  господин экс? -- продолжала Таня. --  Ни
одного  открове-нного оккупанта, хоть  убей. Заняты,  знаешь  ли,  люди.  На
фашистскую идеологию  и попрание прав мирного палестинского народа у них  ну
просто суток нехватает."
     "А  как относится  миссис..."  --  по-английски  произнесла  обвешенная
аппаратурой  по-джарая седая дама из  телефургона. "Бергер, -- представилась
Таня  и продолжила на хорошем  английском: -- Я не состою ни в  какой правой
партии. Своим партийным  билетом  я  считаю теудат-зеут."  "Что,  простите?"
"Документ, что удостоверяет мое израильское гражданство."
     Я громко переводил этот диалог на  иврит  и русский. Седая дама  подала
Тане руку: "Меня зовут Ингрид Бернс. Би-би-си. Что вы думаете о..."
     Но миротворец  не  достиг бы таких  вершин  в  своем  ремесле, если  бы
позволил кому-то долго дискутировать вне его единственно правильного мнения.
"Насилие со сто-роны  палестинцев, -- веско сказал он, -- будет ужесточаться
и не прекратится, пока с нашей стороны сохранится насилие поселенчества! Сам
факт  вашего  здесь  присут-ствия  --   это  наше,  израильское  насилие.  И
палестинский народ, борющийся за свое освобождение от израильской оккупации,
никогда  не смирится с вашим присут-ствием на его земле! Женщину, которую вы
сегодня хороните, убили вы сами!"
     От этой фразы, казалось, пошатнулись пальмы. Даже щенок взвизгнул.
     "Жаль  только,  что тебя  не похоронят  чуть  раньше, --  почти  весело
сказала ему Таня, и все вокруг вздрогнули, а потом заулыбались. -- Вместе  с
твоим братаном из Газы."
     А  вот  это уже  не  по  правилам,  обрадовался он. Нет,  никто  ее  не
подсылал. Ни один профессионал ни из одной партии после выстрелов на Площади
Царей такого себе не позволяет. Да это же момент истины! Наконец-то...
     Но... но вокруг же поселенцы.  И они все вооружены... Перед его глазами
всплыла  ка-ртина Делакруа "Свобода на баррикадах".  Шутки  шутками,  а  вот
рванет такая на себе тельняшку, поднимет кахоль вэ лаван (израильский флаг),
а  какой-нибудь  Гав-рош   возьмет  и  выстрелит.  Нет,  так  играть  мы  не
договаривались!..
     "Я подам на  тебя  в суд, геверет Бергер, -- побелел, втягивая голову в
плечи,  миролюб, --  за  подстрекательство  к  убийству." "Смотрите,  как он
боится умереть от еврейской пули! -- несло Таню. -- И правильно. Не арабы же
его обидят. А подстрекаешь ты к этому сам. Какой бы Авишай тебя  ни шлепнул,
я приеду на похороны и заявлю при всех, что ты -- самоубийца. Я же тебя сама
тут  не пристрелю, не бойся. Я гиюр  прошла,  а  по  Галахе  жизнь  человека
священна. Даже такого, как ты."
     Ингрид  Бернс  лихорадочно  кивала,  когда  ей  переводили  эти  слова.
Криминальный  диалог  сняли  на  несколько  видеокамер.  Миролюб затравленно
оглянулся,  отряхнул-ся,  как  попавший  в  дерьмо пес, и заспешил  к  своей
машине. Улыбающиеся танкисты захлопнули люк.
     "Делать им нечего, -- сказала Таня прикипевшей к ней англичанке. -- Где
появляется  эта свора, палестинцы тише  травы.  Да  они скорее  своего раиса
пристрелят,  чем так-ого полезного им  еврея...  Другое дело наших  кончать.
Нет, ну как же он от нас сига-нул, а Ингрид? Вы это покажите на своем канале
--  кого  именно  боятся  наши  левые. А то  они  себя  неизменно выставляют
народными заступниками."




     "А вы сами не боитесь, миссис Бергер, -- сказала Ингрид, --  что с вами
сделают то, что с убийцей  Рабина?" "Не боюсь.  В прошлой жизни мне еще и не
такое  грозило. Что же  касается мирохранителя, то я его  просто припугнула,
чтобы меньше нагличал. Никто его не убьет." "Но Рабина-то убили." "Рабин был
личность.  А этот...  наглый и мелкий пакостник. От него сегодня практически
ничего не зависит. Кому он ну-жен!" "Вы несправедливы к господину такому-то,
--  англичанка явно  волновалась. --  Он искренне хочет  мира и дружбы между
родственными семитскими  народами. Не  его вина, что все так  обернулось..."
"Он,   --   возразил   я,   --  опытнейший   политик,   а  не  дитя   малое.
Высокообразованный человек, общепризнанный интеллектуал!  Он прос-то не  мог
не  знать того, о чем пять лет кричал посол России в Израиле Александр Бовин
--  арабским лидерам не нужен  мир! Им с самого момента  образования Израиля
нужна только  война. Он не может искренне верить  международному террористу,
ко-торому до Осло был закрыт доступ в Штаты. Там что, наивные люди управляли
великой  державой?  Арафата обожали только Брежнев и его  придурки по  всему
миру. Его "благородство" по достоинству оценил и Кувейт. Так  что вести себя
так, как  лидеры  наших  левых  могут только  холодные политиканы."  "Но  не
убивать  же  их за это?" "Конечно. Куда  логичнее  и  гуманнее  убить  Вику,
которая прожила бы до  ста  двадцати, не посели  наши  миротворцы рядом с ее
домом вооруженных террористов. До них тут было почти тихо..."
     Мы  шли от площади, где  был митинг, к морю по  нарядной  лестнице мимо
давно уже  пустой столовой  и двухэтажных  домиков-бунгалло под  бамбуковыми
крышами  --  об-ширной,  уютной и некогда  процветавшей  гостиницы. Я увидел
Амирама Эйделя -- одного  из  основателей  поселения и пригласил его принять
участие в  нашей  прогулке.  Это был высокий  восьмидесятилетний  красавец с
молодыми  глазами, проженный солнцем типичный халуц-первопроходец.  А уже на
песке пляжа  нас  нагнал  щуплый блондин лет тридцати, который  представился
по-русски: "Владимир Сырых, такая-то телекомпания, Москва."
     Волны набегали на  чистый плоский  песчаный пляж,  окаймленный поросшим
куста-ми обрывом. Море приветливо искрилось, чуждое человеческим страстям. В
пейзаже вокруг ничто не располагало  к злобе  и насилию. Когда я сказал это,
Амирама словно прорвало.
     "Еще  за два года  до образования Израиля, -- сказал он,  -- здесь было
еврейское   посе-ление  Кфар-Даром,   разрушенное  потом  египтянами.  И  до
Шестилетней  войны  дей-ствовал  египетский   оккупационный  режим,   против
которого никто и  не  думал  про-тестовать. Египту было бы достаточно одного
процента своих военных расходов для  абсорбции  так  называемых  беженцев на
своих просторах. Но их держали в  лагерях в нищете специально для  инкубации
сидаимов-смертников против  нас. Только при нас тут появилась промышленность
и  началась  ирригация,  без  которой  в  этой  пустыне  немыслимо  сельское
хозяйство. Так  тут  появились все те, кто сегодня нас убивает за то,  что в
1967 мы вернулись сюда к себе домой..."
     От волнения он не справился с дыханием и остановился, махая рукой перед
своим лицом. Его оппоненты терпеливо ждали, когда старик придет в себя.
     "То есть вы думаете, -- спросил  Владимир, --  что палестинцам вряд  ли
поможет ваш  уход отсюда,  как призывает этот левый  лидер?" "До  Норвежских
соглашений, -- отве-тил Амирам, -- тут никто ни в кого не  стрелял. Не  было
даже  такого  понятия  "кон-вой".  Конечно,  арабы безобразничали,  такой уж
народ, но оружие им дали наши левые. И людей, умеющих с ним обращаться, тоже
привезли к нам из Туниса они же. И сразу начались претензии к нам. А до того
здесь работали сотни  палестинцев,  кор-мили свои семьи.  Я  их  никогда  не
обманывал, и  они ко мне относились хорошо, пока их не  накачали против нас.
Теперь  вместо  них  у  меня  работают   тайландские  рабочие.  Трудолюбивые
спокойные ребята. Разве что  собак иногда у нас похищают,  это их лакомство.
Но о разбое и речи нет. Вот и судите сами, господа хорошие, кто  выиграл  от
Осло?"  "А все-таки,  если  вы  уйдете?..  --  настаивал Владимир Сырых.  --
Получите  компенсацию из международных фондов, откроете такие же  теплицы  в
Негеве. А  тут будут вести  ваше  дело другие хозяева.  Тайландцев  отправят
домой,  пригласят  на  их  место арабов  и..." "И  будут, в  лучшем  случае,
выращивать марихуану,  пока не ис-тощатся мои патентованные импортные почвы!
Это  же не  огород, это сложнейшее  производство, если  мои тюльпаны  теснят
местные у них на родине, в Амстердаме. Рабочая сила тут дело десятое. Важнее
агротехника, связи, саженцы,  транспорт, включая грузовые самолеты. О чем вы
говорите! Во всем арабском  мире они не найдут  второго  Амирама Эйделя. И в
еврейском  тоже...  И  ни в  каком Негеве я не восстановлю своего дела. Да и
времени для этого мне уже не отпущено.."
     "Вот я была в Египте, -- сказала Таня. -- Поезжайте туда и  вы, это тут
рядом, и посмотрите, как распорядилась израильским  наследством с 1979  года
самая  солидная арабская  страна. Все занесено  песком. И здесь будет  то же
через пять-десять лет после евреев. Там,  куда приходят евреи, все цветет, а
куда приходят арабы -- все горит! Победи они ЦАХАЛ и  перережь всех  евреев,
включая русских  вроде меня, ничего им тут не  обломится, кроме  бесконечных
кровавых разборок  с  последующим загниванием захваченной  промышленности  и
дисперсией населения  куда попало. Это к богатым  и умелым евреям под  крыло
лезут  со всех  сторон липовые арабские "беженцы". А утвердись тут Арафат со
своим ворьем и их  звериными законами -- ни одного не заманишь. А вы, Володя
и Ингрид, спите  и видите,  как  бы  вместо единственной на  Ближнем Востоке
процветающей западной демократии здесь поско-рее  появилась  наркореспублика
мирового значения. Вам что, Сирии и Колумбии мало?"
     Иностранцы  переглянулись.  Им тоже  впервые пришлось  услышать  о себе
голую пра-вду.  Каждый из  них был очень известным и уважаемым в своем кругу
обозревателем, гордящимся своей объективностью.
     "Мы ничего  такого  не  хотим, -- горячо возразила  англичанка.  --  Мы
просто не  можем  видеть, когда  сильный  угнетает слабого,  когда из  танка
стреляют  по  ребенку  с  рогаткой!"  "Вику сегодня  утром  убил ребенок  из
рогатки?!" "Ее убил тот, у кого ваши застрелили ребенка  с рогаткой. У этого
кольца нет ни начала, ни конца! Войну надо остановить любой ценой. В этом, а
не в создании наркореспублики,  наша цель. Отличительная черта демократии --
либерализм, способность поступиться своими интересами в пользу  мира. Смелым
и позитивным шагом со стороны Израиля был бы отказ от поселений, передача их
территории  и   имущества  палестинцам.  Только  это  позволило  бы  Израилю
требовать от них ответных шагов и достигнуть перелома, который..." -- Ингрид
уже  вошла  в свою  роль праведника и защитника  прав человека, чем искренне
гордилась. До сих пор  здесь, в Израиле, ее логику встречали куда  с большим
пониманием, чем на родине.
     "А разве возвращение на Ближний Восток и вооружение израильским оружием
де-сятков тысяч арафатовских террористов, -- возмутился я, -- не было смелым
либераль-ным шагом? Разве Рабин не поступился при этом безопасностью страны?
И  что же? Каких ответных шагов мы смогли  "потребовать"  от другой стороны?
Какого  перело-ма мы достигли? Ракетных обстрелов наших домов  в  ходе новой
интифады,  но  уже  не  населения,  а  целой  армии.  Им  террор милее любых
инициатив! Два израильских лидера были один за другим вышвырнуты  народом на
свалку истории  за эти необратимые уступки. А вам все мало. Хотя  достаточно
просто  взглянуть на  экран и сравнить  их  оскаленные морды с  лицами наших
солдат, чтобы понять, с кем именно мы воюем. Вы все  за мир? Отлично. Вот  и
подайте нам пример -- вы в Ольстере, а вы  -- в Чечне. И уже потом лезьте  к
нам с советами."
     Оба вершителя чужой судьбы тут же дружно помрачнели.
     "Не надо ссориться, -- коснулась моей руки Ингрид. --  Я тут, чтобы мои
телезрители  знали правду.  И что  же  я вижу  отсюда  без бинокля? Вон там,
рядом,  как  сказала  Танья,  Египет.  А  вон  --  Газа.  И  тут,  посредине
естественной   арабской  непрерывности,   это  поселение.   Зачем  вам  этот
раздражитель?"
     До  сих  пор  это  был  убийственный  аргумент.  Везде,  но не на  этом
неестественном своей пустынностью благоустроенном  пляже. У Ингрид появилось
ощущение  сюр-реальности ситуации. Как  во сне, когда уже ясно, что это сон,
пора проснуться, а пробуждения  все нет. Она уже со страхом ждала очередного
прозрения от этой странной оппонентки, которая  присела на корточки, победно
улыбаясь снизу вверх.
     "Я вам,  --  стала она рисовать  пальцем на песке, --  приведу  сходный
пример. Вот  вам тот  же  Египет,  за ним  -- родная вам до  самолетной боли
Ливия,  а вот  тут  нечело-вечески  близкий вам Ирак. Еще  помните,  что там
делали  ваши  летчики?  Ага.  И  в  этакой мирной  и  естественной  арабской
непрерывности  торчит,  как прыщ  на  ислам-ской  заднице,  наш Израиль. Вот
недоумки в ваших странах и вопят -- нафиг нам всем этот вечный раздражитель?
Давайте начнем с  поселений, а потом и всю эту жи-довскую страну сковырнем с
карты мира, так?"
     А  ведь  это  действительно  так,  подумали   одновременно  русский   и
англичанка.   У  нас  общество  ждет  конца  Израиля  не  со  страхом,  а  с
любопытством и нетерпением...
     "Мира и спокойствия это вам не  принесет," --  начал я, но меня перебил
Амирам Эйдель: -- "Мы  бы  давно исчезли,  если бы  слушали ваших советов. А
потому держите  их при себе, господа. Особенно вы, русские, -- навис  он над
щуплым Сырых. -- Уж вы-то все возможное и невозможное сделали, чтобы нас тут
не было. А мы вот есть. И лучших из вас, связавших свою судьбу с евреями, --
он кивнул на Таню, -- приняли тут как родных. И поселениям  быть, как бы  вы
ни скулили  и  ни рычали.  А будете  и дальше кусать,  как сегодня, получите
через своих палестинцев  наш ответ. За Вику  мы сто бандитов уложим. Но моей
землей им не владеть."
     "Напрасно вы так, -- сделал вид, что обиделся Вова. -- Мы сегодня вовсе
не Советский Союз. У  меня в Израиле десятки друзей, еще по  Москве. И убита
сегодня, между прочим, наша бывшая соотечественница. Ваша боль -- наша боль.
И наш  президент сказал..." "...а сам,  --  перебил  я,  -- атомные  бомбы и
ракеты  Ирану и  Ираку помогает делать. Сирию с  Ливией перевооружает. А  те
ведь  не только не скрывают намерения нас  уничтожить --  афишируют! А ну-ка
продай  мы  Чечне  пару боеголовок и пришли  специалистов по их доставке  на
Васильевский спуск? Поверили бы  русские  и ваш президент  в наши  дружеские
чувства?"
     За спором мы  не заметили, что ушли вдоль пляжа далеко  за  блок-пост и
очнулись  только  тогда, когда со склона  ссыпались шестеро  драных арабских
подростков с об-резками стальных труб в руках.  Они пошли на нас, всем своим
видом  выражая  угрозу.  "Кто вы? --  на  иврите  спросил  один  из них.  --
Поселенцы?" "Что вы! -- сев-шим голосом ответил перепуганный насмерть Сырых.
--  Мы иностранные коррес-поденты. Из России и Англии. Мы  ваши друзья." "Он
тоже? --  ткнул герой  палес-тинского споротивления трубой в  живот  Амирама
Эйделя.  --  Ну-ка,   аба   (отец),  скажи  мне  что-нибудь  по-русски   или
по-английски." "Я тебе, подонок, скажу по-арабски," -- добавил что-то старик
и тотчас свалился от удара трубой по голове.  Таня проводила какие-то приемы
самбо с напавшим на нее подростком, я врезал кулаком в удиви-тельно холодную
наощупь  рожу, Ингрид  и  Владимир судорожно  вцепились в  свою  аппаратуру,
которую у них  вырывали.  Но тщетно.  На  Сырых дико заорали, и  он  покорно
выпустил  из  рук  свое  имущество.  Ингрид  рыдала,  сидя  на  песке,  тоже
ограбленная, а на  меня замахнулся  трубой  тот же главарь, что оглушил  или
убил  ста-рика-поселенца. Я  подставил  голую руку, понимая, что это меня не
спасет,  когда ос-каленное лицо  моего торжествующего врага  вытянулось, а в
белых от  злости глазах  замерцал ужас. Он медленно  присел и  нежно положил
свою  трубу на песок. Его друзья так  же робко опустили рядом видеокамеры, с
заискивающей улыбкой глядя на что-то за моей спиной.
     Я оглянулся. К нам не  спеша  шли  двое магавников (бойцов  пограничной
охраны). Ни слова не говоря, светлоглазый сержант сделал неуловимое движение
автоматом, и главарь с воем завертелся в песке.  Остальные бросились бежать,
но запрыгали  и  по-падали от  беспощадной  очереди  из  автомата по  ногам.
Сержант что-то говорил в мобильник. На пляже появился джип, а за ним военная
санитарная  машина. До меня не сразу дошло, что спрашивает  сержант: "Она  с
вами или с ними?"
     Оказалось, что речь идет о Тане, стоявшей с трубой в руке. "Да я просто
у него отняла оружие, -- сказала она,  и все заулыбались вслед за  ней. -- А
теперь вот руки не разжимаются.  Можно  мне  этого гада  хоть разок по башке
огреть? -- шагнула она к главарю, судорожно разевающему рот на песке. -- Это
же он ударил Амирама." "Нельзя, -- по-русски сказал ей сержант. -- Я его уже
наказал.  Драться  он  долго  не  сможет.  Теперь их  надо отправить  в  наш
госпиталь."
     "Как   вас  зовут?"  --  Ингрид  Бернс   лихорадочно   снимала  грозных
израильтян, благо-дарно им  улыбаясь. "Я Дим Шустер, -- сказал сержант. -- А
он Фарид Ферро." "Фа-рид?  -- удивился Владимир.  -- Он араб?" "Он  друз, --
сказал Дима.  -- Но и арабы быва-ют на нашей стороне." "Я от вас в восторге!
-- спешила Ингрид. -- Вы -- герои."
     "Представляю,  как она будет все это комментировать, --  сказал  Амирам
Эйдель с уже перевязанной головой. -- Они все тут нам  сюсюкают,  а включишь
телевизор -- все  наоборот  тому,  что на  самом  деле  было." "Как  вы себя
чувствуете? -- заботливо заглядывала ему  в глаза Таня. -- Я решила, что вас
вообще убили." "Я с ними прожил всю жизнь,  -- ответил он. -- Когда отбиться
невозможно, надо тут  же притвориться единственно хорошим для них -- мертвым
евреем.  А  ты  просто чудо,  Танья!  Как  ты  двоих  сбила  с ног  и одного
разоружила..."
     Подростки,  стеная  и обливаясь слезами, ковыляли  в санитарный фургон.
Главарю надели  наручники, остальных даже не связывали. Мы залезли в джип  и
покатили к поселению. Я решил,  что мне показалось, когда  над  моей головой
пропела пуля. Но с  вышки  блок-поста в сторону арабской деревни  простучала
пулеметная очередь...
     Под самыми окнами моего коттеджа джип высадил  нас и умчался. Навстречу
бежали перепуганные Феликс  и Изабелла.  Моих  сыновей-близнецов Ромы и Семы
нигде  не было  видно.  Из поселения слышался  плач. Там  шли похороны, и мы
заспешили к лестнице, когда с той стороны пляжа, где только что был наш бой,
появилась вих-ляющая в  песке легковая машина. "Зямочка,  -- первой заметила
опасность моя жена, бросившись мне на шею, словно стремясь заслонить. -- Нас
убивают!.."
     У развернувшейся на полном ходу "зубару" распахнулась дверь. Араб стоял
на коле-нях на заднем  сидении и целился в нас из гранатомета.  Черная труба
окуталась дым-ком,  и на  нас  полетело нечто  стремительно  раздувающееся в
воздухе, мгновенно зас-лоняя своим вибрирующим корпусом весь белый свет...






     "Ничего не понимаю,  -- услышал я  дрожащий голос Тани. -- Промазал он,
или граната была неисправная?" "И неисправная меня бы кокнула, -- поднимался
с  песка  Феликс. --  Летела прямо  мне в лоб!" "И мне, -- уже смеялся я. --
Однако  где они? Сквозь песок  провалились?" "Мне не так интересно, где они,
-- встала с песка моя жена, отряхивая джинсы, -- как где мы?"
     Только  теперь я  осознал невероятное -- коттедж  над нами был  не мой.
Вообще  не  коттедж,  а   роскошная   вилла  с  теннисным  кортом  и  буйной
растительностью  вокруг строения. За  ней угадывались  такие же виллы,  а на
западе, вроде бы за египетской границей, серо-голубыми облаками громоздились
небоскребы, каким позавидовал бы и Тель-Авив. В Газе за эти мгновения кто-то
тоже выстроил  роскошный белый город. Только море и пляж были точно те же --
с  серыми пятнами огромных медуз  в  песке  и  ленивыми  волнами,  неизменно
катящимися здесь только с севера.
     Британский  и  русский журналисты  лихорадочно  снимали все  вокруг  на
видеокамеру,  опасаясь, что  сейчас все  вернется, и в  эти  миражи никто не
поверит. Амирам Эйдель воздевал руки к небу, повторяя: "Нес, нес (чудо)!"
     Моя "Арабелла"!  -- пронзила  меня  первая  мысль. И вторая  --  где же
теперь Рома и  Сема? И -- где же Израиль?  Или это и есть Израиль, но на том
свете?


     "Не бывает такого взрыва, --  обескураженно оглядывал между тем сержант
Дима  место  нашего  исчезновения,  -- что  не  оставил  бы  никаких  следов
человека, а тут было семе-ро! Должно быть как минимум то же, что осталось от
террористов  после  моего  вы-стрела!  Ничего  не  понимаю,  хаверим." "Хуже
другое, -- мрачно сказал  Фарид, моргая  круглыми восточными глазами. -- Нам
никто не поверит, что тут вообще были люди, что они подверглись нападению из
вон  той машины, что у палестинцев в ней был гранатомет.  Те тут же завопят,
что заблудилась мирная семья с грудным младенцем, которую сожгли кровожадные
магавники."
     Машина  чадила  на   песке,  изредка  вспыхивая  взрывами  боеприпасов.
Бензобак вы-горел  в первые же секунды.  Выяснить, кто в ней был, предстояло
экспертам.
     В  вернувшемся санитарном фургончике рыдали подростки. От своих ран они
до того только поскуливали. Было ясно,  что догорали  в том костре вовсе  не
чужие  им  люди.  И  почему,  с  тоской  подумал  Дима,  лучшая  часть  моей
единственной жизни проходит неизменно под чад  таких костров?  И что меня бы
ждало, останься мы в России? Те же костры,  но из чеченцев и моих товарищей,
только что вместо Фарида был бы какой-нибудь Саид из Казани...


     "Это она!  -- бушевало миролюбище, услышав в  своей машине палестинскую
сводку новостей о последних событиях на пляже. -- Как ее там? Бергер? Вот уж
кого следует немедленно судить! Она побудила МАГАВ сначала обстрелять мирных
рыбаков-по-дростков, а потом сжечь машину  их родных с новорожденным. Это же
фанатичка! Типично  фашистская рожа. Белокурая  бестия...  Наверняка послана
экстремистами,  чтобы убить  меня, а если  случая не предоставится  -- из-за
иностранных  журналистов, --  то  напасть  на  палестинцев  и спровоцировать
обстрел  поселения  при нас." "Мы правильно сделали, что  сразу  уехали,  --
поддакнул потный референт. -- И  эта особа нагло считает себя израильтянкой!
Нам  следует  поддержать  законопроект  об  огра-ничении  въезда  в  Израиль
этнических русских... Эта  жуткая дама  явно не  имеет к еврейству  никакого
отношения."  "Что там? Ее,  надеюсь,  арестовали? --  перегнулся  миротворец
назад  к  придворной  даме с  приемником.  -- Что  ты  молчишь?"  "Они...они
говорят, что эта женщина исчезла. Вместе с известным поселенцем-экстремистом
Амирамом Эйделем,  тем  толстым судомоделистом, еще  какими-то двумя олим и,
главное, с журналисткой из Би-би-си и с русским из такой-то телекомпании..."
"Они  их  спрятали! --  задрав очки  к  небу, кричал  монстр. --  Поняв, что
натворила эта Бергер, ее просто спрятали. Узнаю почерк КАХа. Поселенцы везде
ведут  себя  как  литовцы  после  войны  --  в  пользу  "лесных братьев".  А
иностранные   журналисты  теперь  их  заложники.  Надо  немедленно   сделать
заявление. Свяжи меня с радио..."


     "Там  говорят...  по-английски,  --  прошептала Ингрид  Бернс, когда мы
приблизились к ограде  виллы. -- Ни слова  на иврите или арабском.  Пожалуй,
это  не  американцы,  а скорее валлийцы." "А о чем они  говорят? -- еще тише
спросил  Феликс. Он был  больше  всех обескуражен  случившимся. -- Я не могу
разобрать  ни слова."  "Они  обсуждают  кого-то из  своих знакомых  и  бурно
ссорятся,."  --  светили синие глаза Тани.  В противоположность своему мужу,
она просто купалась в экстремальной ситуации.
     Амирам был потрясен больше  всех. "Это не Израиль, -- с болью  повторял
он.  --  Мы попали в  будущее,  где наша страна  кем-то  завоевана  и заново
отстроена. Я  знаю эти места всю свою  жизнь. Единственно, что меня утешает,
что  это  и не  Палестина  Арафата.  У арабов не может быть  таких городов."
"Почему? -- впервые обрел голос Феликс. -- А Эмираты?  А  Кувейт?" "Там есть
даровой  источник  благосостояния  и жесточайшая  монархия,  не способная, в
отличие от обычной хунты, разворовать практически все. А арафатовская власть
-- "малина", как говорите вы "русские". Тут ни гроша не останется, не то что
такое построить."  "Англичане  вернулись? -- пред-положила  Ингрид Бернс. --
Хотя у нас  совершенно иная  градостроительная куль-тура..." "А это  чья? --
Володя Сырых растерял  всю свою респектабельность. -- Русская?" "Вот уж нет,
-- невесело улыбнулась Таня. --  Ни тебе деревянного забора, ни мусорных куч
с мухами, ни проселков с лужами. Нет, Вовочка, не наша это  с то-бой родина.
Чужбина это..."  "А на что же она похожа?" "Я  знаю,  --  вслушалась куда-то
ввысь  Изабелла. -- Мы  с вами все-таки на  родине.  На исторической родине.
Нигде больше разговор двоих не  слышен за сто метров. Особенно если  говорят
на иврите  и  оба  одновременно."  "Где? --  оживился  Амирам. -- Пошли туда
скорее.  Барух-ха-Шем!  (Слава Богу).  Если  люди  здесь  громко говорят  на
иврите, то Израиль еще никем не завоеван!.."
     "Вы кого-нибудь ищете, господа? -- над живой изгородью появилась голова
пожи-лого мужчины в панамке.  -- Я могу вам помочь?" "Англичанин" говорил на
чистом иврите, но с непривычным акцентом. "Спросите, какое сегодня число? --
Сырых  час-то  моргал  на  незнакомца,  который,  в  свою  очередь, тревожно
вглядывался  в стран-ную  группу людей  у своих  владений. --  И  какая  это
страна?" Но человек в панамке уж догляделся до Тани и вовсю ей улыбался. Ну,
и  она  ему --  тут  за  ней  никогда  не  заржавеет.  "Хавер, а  хавер,  --
затараторила она.  -- Мы тут кино  снимаем,  про прошлое,  ясно?  И  по ходу
действия, по сценарию, перепили кцат. Вот режиссер, -- она показала на меня,
-- совсем о..., -- почему-то перешла она на русский, но  ее новый  обожатель
радостно закивал и захихикал. -- Так вот этот  дурной режиссер  уверяет, что
мы пере-селились в будущее, понятно?  Скажи  ему, Бога ради,  какое  сегодня
число?"
     Он снял  зачем-то панамку, вытер пот и назвал сегодняшнее число. "А год
какой?" Он назвал наш  текущий год. "А страна какая?" -- заорал я, так Таней
отрекомен-дованный,  что  терять мне было  уже нечего. "Как  какая? -- начал
все-таки волноваться  хозяин виллы. -- Эрец-Исраэль, какая  же еще?"  "А там
что  за  город?  --  допрашивал  его  я-идиот, показывая на  небоскребы.  --
Хан-Юнес?"  "О городе  с  таким  названием  я не слышал,  -- снова надел  он
панамку,  оглядываясь  на  женский  голос  из  своего  сада.  --  Там  Ямит.
Восточный, -- добавил он неуверенно. -- А вы откуда?"
     "Вот что, любезные, -- возникла женская голова рядом с панамкой. -- Шли
бы  вы  отсюда с вашими вопросиками  куда к другим. А то у  меня  ротвейлер.
Спущу, рады не будете." "Спусти,  спусти, -- рассердилась Таня. -- Это  наше
любимое лакомство." "А, так вы корейцы? -- рассиялась женщина, заметив среди
нас Феликса  и ради него тут же сменив  гнев на милость. --  Надо же,  а как
хорошо  на  иврите  говорите... За-ходите. Чего  через  забор  говорить?" "А
ротвейлер? --  засмущался Феликс,  -- Я  не  ко-реец. Я  евреец.  Я  собак с
детства боюсь." "Как  тебя  зовут?  -- таяла хозяйка,  спеша к  калитке.  --
Заходи, Феликс. И все заходите. А собак я сама боюсь. У нас только кошка."


     "То есть  ты  видел собственными глазами, -- офицер  строго  смотрел на
сержанта  Ди-му, расстроенного  непонятным  инцидентом, -- что эти  арабские
подростки сами напа-ли  на иностранных журналистов, Амирама Эйделя, еще двух
поселенцев  и эту  гос-пожу  Бергер?" "Я услышал  крики,  и мы  поспешили  к
пляжу." "И  там  на израильтян напали палестинцы, так?"  "Этого  я не видел.
Когда  мы  подошли,  Амирам  лежал  на  песке  с  разбитой головой,  толстый
поселенец ударил вот этого кулаком в лицо, а Бергер так их кидала, как и мне
слабо."  "Ага,  --  обрадовался  депутат.  --  Что  я  вам  ска-зал?  У  нее
специальная подготовка. Это почерк КАХа,  наша партия  в  этом уве-рена.  Ее
надо немедленно допросить!" "Разыщи мне ее сначала, -- огрызнулся офицер. --
А  еще лучше англичанку с  русским. А  ты что  скажешь?  --  обратился  он к
бледному гла-варю подростков. -- Кто на кого напал?" "Мы шли  ловить рыбу, а
они..."  "Это ваши удочки?"  -- спросил  Дима, поднимая  трубу. "Минутку, --
горел миролюбец.  --  Сколько тебе, хамуд (симпатичный  ты  мой)?" "Мне?  --
улыбнулся  подпорченный  Димой  хамуд.  --   Скоро   семнадцать."   "А  им?"
"Тринадцать,  пятнадцать,  шестнадцать,  а  вот  ему  вообще  двенадцать  --
показывал симпатяга на невинных младенчиков, уже без обрезков  труб в руках,
с  надутыми МАГАВом губками. -- Мы  им  ничего  плохого не делали, адони,  а
они..."  "Начала  женщина  с  белыми  волосами?"   --  вкрадчиво  подска-зал
представитель лучшей части мирового еврейства. "Нет-нет! Та сразу испугалась
и только прятала за спину свою камеру. Начала желтоволосая." "А-га! -- прямо
подскочил  на песке миролюбчик.  -- Заметь,  кацин (офицер),  начала  именно
Берг-ер..."  "Правильно, -- загалдели сориентировавшиеся невинные овечки. --
Они все ее называли мадриха (вожатая)." "Кто называл? -- вызверился Дима. --
Англичанка?  Русский? Амирам?"  "Помолчи,  самаль  (сержант), --  прикрикнул
офицер. -- Тебе еще придется отвечать  за пули  в их ногах. Сколько раз тебе
говорили -- по детям не стре-лять?" "Детки больше меня ростом..."  "Они были
безоружными! -- зашелся в исте-рике мирохранитель. -- Ты хотел бы быть на их
месте, даже и с трубой против автомата? Тебе мало того позора, которым МАГАВ
и  ЦАХАЛ  покрыли нашу страну,  стреляя из  танковых  орудий по палестинским
детям,  вооруженным камнями и бутыл-ками?.."  "В бутылках, -- потемнел лицом
Дима,  -- у них  не йогурт,  господин  депутат. От такой бутылки у  нас трое
"позорников" сгорели в своем джипе." "Неважно, -- пре-рвал спор следователь.
--  Итак,   Бергер   как-то   задела  самолюбие   этих   подростков,  что-бы
спровоцировать их  на драку  в присутствии иностранных корресподентов, так?"
"Этого  я  не видел, -- угрюмо ответил Дима. -- Я видел, что они уже ударили
старика по голове, а она..." "Она отняла у них трубу, разве не так? Кто тебя
просил, самаль, -- наседал депутат, -- разрешения прикончить этой трубой уже
искалеченного  тобой ма-льчишку? Бергер или не Бергер?" "Бергер, -- неохотно
признался сержант Дима. -- Но я не разрешил." "Наконец, хоть слово правды. И
она при этом  была  вооружена,  а  он,  --  прорыдал  депутат,  показывая на
главаря, --  корчился от боли на песке, после того, как  ты его  изуродовал.
Знаешь  ли  ты, что врач сомневается,  будет  ли этот мальчик иметь детей  в
будущем?"  "Тебя  не  смутило,  -- продолжал  офицер,  --  что  Бергер  была
достаточно искусна,  чтобы разоружить тех, кого ты  посчитал бандитами?" "Ей
да-леко  за пятьдесят. Так  что они напали на старика, двух пожилых женщин и
пожилого  мужчину... --  начал было Дима, но депутат перебил его криком:  --
Зачем ты снова  врешь?  Мы  же  только  что выяснили, что  напали  не они, а
наоборот!!" "Так куда они делись? -- прервал  миросеятеля офицер. --  Что ты
видел?"  "Мы  оставили  их  вот здесь. Машина  с террористами появилась  вон
оттуда..." "С какими террористами? --  даже  затопал ногами депутат. -- Весь
мир знает, что это были родители этих ребят, котор-ые ехали по своим делам с
грудным  ребенком, когда  им  сказали,  что  ты  расстрелял  их  детей!  Они
бросились умолять хотя бы о праве  перевязать их раны..." "И выстре-лили  по
людям из  гранатомета, -- безнадежно опустил голову  Дима. -- Я не знаю,  --
закричал он,  --  где  воронка и осколки от гранаты. Я понятия не имею, куда
делись поселенцы, журналисты и Бергер. Я видел только, что в дверях "зубару"
появилось дуло с  подствольным гранатометом. И сам послал ракету по  машине,
но они выстре-лили раньше, клянусь."  "А потом?" "А потом... -- тихо  сказал
"русский" сержант. -- Потом я ничего не понял. Ни взрыва, ни людей..."





     На  вилле  царило  оживление.  Присутствующие  разбились по  интересам.
Феликсом завладела хозяйка, Таней -- хозяин, Изабеллой  --  лысый энергичный
друг хозяина, мною, как обычно,  никто, а Амирама увлек в уголок импозантный
старик,  похожий  на  него  самого.  Что же  касается  журналистов, то  они,
перебивая друг  друга,  азартно  спорили,  без  конца  переключая  программы
телевизора. Мне оставалось только под-сесть к старикам.
     "Нет-нет,  -- хлопал  Амирама по  колену  седой  Арье.  -- Конечно,  мы
упустили гораздо лучший свой шанс в начале тридцатых годов. Если вы таким же
путем попадете еще в какое-нибудь измерение, кроме наших двух, вы в тамошнем
Израиле, возможно, встретите все шесть миллионов евреев, погибших в  печах и
во рвах  в наших с  вами измерениях. Виноваты во всем мои земляки-англичане.
Они яростно препятствовали  иммиграции в Эрец-Исраэль практически обреченных
европейских   евреев.   Поэтому  я  считаю  моих  бывших   соотечественников
соавторами  Катастрофы. Судя  по  тому,  что  рассказываешь ты,  Амирам,  мы
оказались  умнее вас не после Шестидневной войны,  когда у власти у вас  уже
утвердились  те,  кого  ты  называешь  левыми. Ни  при каких обстоятельствах
преемник   Бен-Гуриона  Леви  Эшколь   не  мог  позволить   себе   выглядеть
националистом,  изгнавшим  арабов  из  нашей страны.  Тем более, что, как ты
говоришь, Москва всячески  подталкивала Египет к войне, уверяя,  что Израиль
способен лишь на провоцирование  конфликта  между великими державами."  "Нас
было менее двух с половиной  миллиона  человек...  --  заметил  Амирам. -- А
русские  наградили  Насера своим  высшим  орденом, врученным  лично  лидером
Советского Союза, тем самым поощряя его на агрессию." "Правильно, --  кивнул
Арье. --  И  ваше общество было  уже расколото по нескольким признакам. Да и
геройский Моше Даян,  хоть и был, как ты говоришь, в  своей партии инородным
телом,  впитал,  как  говорится, с молоком матери-Аводы  галутные  комплексы
еврейской вины перед кем  угодно." "И он имел куда меньше  веса, чем  скажем
Зяма (я вздрогнул) Аронович... Моше Даян, будучи в зените всемирной славы, в
ответ на реплику министра  иностранных дел  Абы Эвена "А кто он  такой, Моше
Даян, чтобы не позволить арабам вернуться из Иордании?" не пригрозил громкой
отставкой,  а утерся. Губер-натор Самарии и  Иудеи Хаим  Герцог  за обещание
палестинцам здесь  своего  госу-дарства  не был  отправлен в отставку. И  на
Америку не было особых надежд.  Она тогда увязла во Вьетнаме  и ни за что не
выступила бы на нашей стороне всей  своей мощью." "То есть, -- решилcя я, --
момент истины наступил для вас?.." "Через  неделю после провозглашения нашей
независимости, когда  Бен-Гурион, находясь  в состоя-нии тяжелейшей войны  с
арабскими  странами,  приказал  какому-то   офицеру  расстре-лять  судно   с
французским   оружием   для   штурмовавших  Иерусалим   подразделений  своих
политических соперников!" "Корабль назывался "Альталена", -- глухо произ-нес
Амирам, -- а ретивый офицер, будучи потом лидером нашей страны..." "Так вот,
расстрел евреями еврейского судна, --  продолжал Арье, -- показал  обществу,
кому  оно  доверило  было  страну.  Офицер   был  арестован  после   первого
пристрелочного выст-рела, "Альталена" причалила,  оружие  с нее  и с четырех
таких же судов попало по назначению.  Потом  мы получили вообще гору оружия,
отказавшись от линии Кремля." "От кого?" "Американцы переправили нам танки и
пушки  из  Италии.  Нас  поддержала оружием также Югославия,  помнившая, что
творила арабская  дивизия СС на  ее земле. Досрочные  выборы принесли  успех
правительству национального  единства во  главе с  Бегиным. Министрами стали
даже коммунисты,  но, тем  не менее, как-то спало разграничение граждан юной
страны  по  секулярному  признаку и прек-ратились издевательства в армии над
религиозными.  Одновременно  отпал вопрос  о возвращении  бежавших  арабов в
Эрец-Исраэль." "Наши, -- заело Амирама на ином "моменте истины", -- отвергли
после  победы в Шестидневной  войне меморандум  Юваля  Нейемана о депортации
арабов  Газы в военные лагеря египтян на Синае..." "А мы нет!  Где подкупом,
где угрозой, но мы  избавились от арабов  в  Самарии, Иудее, на  Голанах и в
Газе. Тем самым исчезли два ваших фронта в нашем тылу." "А мы вернули арабов
даже в Калькилию, положив их руку на свое горло -- в 15 кило-метрах от моря.
У нас  в  кнессете арабский  депутат называет начальника генераль-ного штаба
своей  страны убийцей  --  и  ничего!"  "Тогда понятно, почему ваш Израиль в
огне. У нас первого  палестинца можно встретить только за Иорданом. Мы имеем
единый еврейский Иерусалим. У нас  нет ваших проблем и с арабами  Галилеи --
вся последующая политика не оставила им ни  малейшей надежды на равноправие,
коль  скоро  равноправием евреев и  не пахло ни в  одной  арабской стране, и
вынудила их уехать  в другие страны, а у  вас они -- третий фронт уже внутри
Израиля.  Держать  поголовно  враждебных  арабов в  Эрец-Исраэль  то же, что
поселить в приличной семье пьяного дебошира  и всячески его  опекать  вместо
того, чтобы выставить его взашей и предоставить самому решать свои пробемы."
"Как Шарикова в барской квартире профессора Преображенского?" -- обрадовался
я. Арье недоуменно поднял  брови. "Подожди ты со своими русскими аналогиями.
А потом? -- у Амирама просто горели глаза  от  зависти  к  умным  евреям. --
Арабы смирились? А русские?" "Под-держка Советского Союза несколько  месяцев
сохраняла  свою инерцию. До европей-ского общественного мнения тогда как раз
только дошел весь кошмар  Катастрофы. Америка настороженно приглядывалась  к
флирту  наших  левых  со  Сталиным,  но после "Альталены" повернулась  к нам
лицом. Мы  стремительно набирали боевой вес  и опыт и  все последующие  годы
могли позволить себе  на каждый выстрел  из винтовки отвечать  из танка,  на
каждый   артиллерийский  снаряд   --   налетом   на   прези-дентский  дворец
страны-агрессора,  на  каждый  вторгшийся  к  нам  самолет  --  уничтожением
аэродрома, с  которого  он взлетел,  неважно где."  "И Россия это тер-пела?"
"Как только в СССР осознали,  что новой союзной республики или там еще одной
страны народной демократии  из нас не получилось, там резко сменился тон,  а
вскоре  начался такой  антисемитизм,  что  они,  в ответ на депортацию наших
арабов, "наказали" своих евреев высылкой из  страны. Тем самым они наградили
нас  огром-ной алией  -- около  двух  миллионов  человек! С тех  пор  мы все
немного знаем русский язык." "А Америка почему не выступила в защиту арабов,
как  в  нашем  измерении?"  "На  Западе тоже началась  волна  антисемитизма.
Поэтому  здесь   наша  семья.  Америка  и  прочие   страны  потеряли   массу
специалистов. Но было поздно. Мы уже встали на ноги и могли постоять за себя
без внешней помощи.  Сегодня Израиль владеет каждым третьим патентом в мире.
А вы?"
     Амирам покраснел и сжал свои огромные кулаки.
     "И  сколько теперь,  --  спросил он,  --  у  вас  евреев?"  "Пятнадцать
миллионов. У нас  прекрасная рождаемость  и  самый  высокий  в мире  уровень
жизни. Средний  прирост населения  три  с половиной процента в  год."  "Наши
умники  утверждают, что для та-кого  населения у нас нет  воды. Вы построили
опреснительные  установки?" "Зачем нам  эти  проблемы с солевыми  отходами и
затратой энергии?  Мы пошли по  древнему  пути мудрого Соломона  и построили
запруды  на  пути  каждого  дождевого  стока  с гор.  И  из  каждой  провели
трубопровод в свой подземный резервуар. У нас выпадает пятнадцать миллиардов
кубометров  воды в год."  "Странно,  --  сказал  я. --  Я  читал, что у  нас
десять."  "Количество  осадков  в  Эрец-Исраэль, -- строго сказал  Арье,  --
всегда зависело от благочестия  евреев и их отношения к дарованной им земле.
Может  быть, у нас  с этим делом чуть лучше... Но  мы воду и импортируем.  В
зависимости  от  того,  что   выгоднее."  "Везете  танкерами   из   Турции?"
"Танкерами?  Н-нет, такой проект, насколько я  знаю, не  рассматривался. Что
можно привезти? Да еще из Турции? Нена-дежно и дорого. Гораздо  дешевле вода
из Нила." "Я не понял..." "У нас с Египтом мир. Трубопровод дает нам столько
воды, сколько нам надо для Негева  и Газы. Егип-ту эта труба дает столько же
валютных доходов, как Канал."  "Мир? Без Синая?" "Без четверти Синая. Больше
нам и не надо. Мы не претендуем на их Суэцкий канал и вообще на чужую землю.
Район же Ямита указан еще в записках Наполеона, как еврейские поселения." "А
Голаны? Сирия? Ливан?"  "Мир.  После бомбардировки Дамаска на сорок  лет  на
севере мир.  Де-факто. Нас это вполне устраивает." "Иран?" "Шахская династия
--  наши  друзья  и  союзники."  "А  аятоллы?"  "Вы  имеете  в  виду  ученых
богословов? Нам-то какое до них дело?" "А Ирак?" "Север этой страны отошел к
независимому  Курдистану,  с нашей  помощью, юг --  болотным  арабам,  а что
происходит в  Багдаде,  если  вас  интересует  именно  этот город, я  вообще
понятия  не  имею." "То  есть  на границах  спокойно?  Никто не гибнет? И  в
Израиле никто ничего  не взрывает?" "Пытались  сначала.  На  каждый  взрыв в
нашем  городе,  мы  ор-ганизовывали  два  вдвое  мощнее  в  столице  страны,
поддержавшей  данную банду. Палестинцев  стали  бояться  там как  чумы." "Но
такое  жесткое   противостояние,  по  всей  вероятности,  чревато  огромными
жертвами?" "Конечно. С 1967 по 1980 год мы потеряли более тысячи наших людей
убитыми  и  около  трех  тысяч ранеными." "Зато арабы..."  "Естественно.  Их
потери  превысили  семь  тысяч человек убитыми."  "А...  после  1980  года?"
"Насилие сведено практически к нулю." "А как мировое сооб-щество, -- спросил
я, -- реагировало на эти ответные взрывы и прочее?" "Очень жес-тко. Особенно
Франция. Там даже формировался легион из местных арабов." "И?"  "Мы потопили
два судна  с  легионерами на пути  из  Марселя. Остальные  тут  же повернули
обратно." "А Франция? Это же ее граждане?" "Объявила нам бойкот на пять лет.
Пережили. К тому времени мы уже теснили саму Францию на европейских рынках."
"С кем из арабских стран у вас сейчас вооруженное противостояние?" "Только с
Ливией. Но мы держим их на прицеле  с воздуха и с моря." "Остальные страны с
вами торгуют?" "Нет."  "Бойкот?" "Нет. Просто нам они не интересны. Перечень
их товаров, включая нефть, которую  мы нашли под  дном моря у наших берегов,
мы  сами предлагаем на мировой рынок."  "А рынок труда? -- Амирам смор-гнул.
--  Много  палестинцев работает  в  Израиле?" "Ни  одного.  Еще в 1976  году
кнес-сет принял закон  о  запрещении  использования в Еврейском  государстве
нееврейской рабочей силы. В результате арабы вовсе исчезли из нашей страны."
"В  лагеря беже-нцев?"  "Понятия не  имею. Нам  они  не  нужны. Франция  для
французов, Израиль для евреев. Если Франции нужны арабы, как дешевая рабочая
сила или из политических соображений  -- это ее проблемы. Нам нужны евреи. А
евреи  не желают жить рядом  с людьми с менталитетом арабов. Поэтому  у  нас
была большая алия из Штатов."  "Но изгнанные арабы  бедствуют?" "А нам какое
дело?  Почему мы должны няньчить наших врагов? В  мире  бедствуют не  только
палестинцы. Кто, где и о ком заботится? Мы тоже бедствовали, пока не освоили
эту страну. Пусть точно так же строят киб-буцы и города  на Синае.  Огромная
территория.  Из  Нила  можно  провести еще  не один трубопровод. Десять  лет
упорного  труда --  и  у них  будет  все.  Мы  им мешать  не  будем."  "А...
помогать?" "У них есть  Аллах.  Он и поможет.  Мы помогаем евреям  по  всему
миру." "А как  ООН  восприняла этот... расистский закон?" "Очень плохо.  Нас
навсегда выгнали из ООН."  "И?"  "Мы сэкономили  на этом миллиарды шекелей."
"Израильская  общественность  смирилась  с  такой  плохой  репутацией  вашей
стра-ны?"  "Не  смирилась.  На  выборах  сторонники  этой линии  никогда  не
набирают более 60 процентов голосов. Нам  этого достаточно. Угодить гоям все
равно  невозможно.  С любой  репутацией  мы в их глазах вечно виновны. Самим
фактом нашего рождения  еврейской матерью." "То  есть национальный  лагерь у
вас потеснил либералов, левых так сказать?" "А у нас в национальном лагере и
левые, и правые... Левые у нас, как и в любой стране, на защите прав наемных
работников.  С отказом от  иностранной рабочей силы  хозяевам стало труднее.
Евреи незаменимы на  рынке труда, им легче бастовать. А правые, как и всюду,
за свободу  капитала, что  иногда тоже необходимо. Но и  им приоритет своего
производителя тоже милее экономической зависимости  от мнения Европы.  Но вы
вкладываете в эти понятия, как я вижу, иной смысл?" "У нас сложилось так, --
пояснил я,  -- что  левыми  считаются  те, кто за передачу палестинцам части
Израиля, а правые -- те, кто против." "Ничего не  понимаю. У  вас есть люди,
которые  готовы  отдать...  часть  Израиля?  А  зачем  же  тогда  евреи  его
отвоевывали и осваивали? У нас одна из самых маленьких стран на свете. Какая
же ее часть  оказалась лишней? И  кому  отдавать?" "Палестинцам."  "Не может
быть! За что? За сотни  миллиардов нефтедолларов?" "Если  бы! За  обещание в
нас больше не стрелять и не взрывать наших детей. Обещание, которого они так
ни разу и  не выполнили.  Но хотят  наши территории."  "И  какие?" "Самарию,
Иудею, Газу." "Так вот что  у вас оказалось лишним! -- побагровел Арье. -- И
сторонники этой политической  линии не в  тюрьме или  в  сумасшедщем  доме?"
"Недавно  они  составляли большинство  в  кнес-сете."  "То есть  большинство
евреев  хочет  отдать врагу Израиль?! А  кто  из гоев, где  и  что обещал им
взамен?"  "Ничего и нигде,  кроме всемирной  паранойи поддержки арабов  в их
стремлении  покончить с Израилем." "А, так ваши  левые рассчитывают  войти в
проарабское правительство Израиля?" "Не думаю..." "Я бы мог  понять лю-дей с
таким складом ума, если бы они  находились на содержании у арабов. Среди нас
всегда  находились  евреи  годные  для юденсрата. Но  меня изумляет  иное --
откуда взялись безумцы, что отдают за них голоса?"
     Мы с Амирамом стыдливо потупились. И что мы могли ответить?..


     "А  ты чем  занимаешься,  Танья? --  между тем спрашивал хозяин виллы с
красивым именем Цви (Олень). -- Наверное, крупная актриса?" "Я скорее мелкая
уборщица, -- весело ответила Таня. -- Впрочем, до эмиграции в Израиль я была
в Ленинграде доктором технических наук."  "Доктором... В какой области?"  "Я
получила  ученую степень  за проектирование  глубоководных  лодок."  "Вашему
Израилю  не нужны под-водные лодки?" "Я понятия не имею, чего не нужно моему
любимому  Израилю. Зато я знаю, что нужно и чего не  нужно  хозяйке виллы, у
которой я работаю. Ей надо, чтобы  было чисто, постирано, поглажено, вкусная
еда  на столе во-время. А не нужно ей этим заниматься самой, коль скоро в ее
страну приперлась я,  и мне больше нечем зарабатывать  себе на  помаду.  Все
очень  просто. Можно  подумать,  что  твоя  жена  са-ма убирает эту  виллу."
"Конечно сама, если не считать бесчисленных  роботов. Евр-еям всегда претила
черная работа.  С  отказом от нееврейской  рабочей  силы у  нас  начался бум
автоматизации и  механизации. Роботы строят дома и дороги. Если бы  моя жена
наняла себе в уборщицы доктора наук, с ней бы перестали здороваться соседи."
"Ужас какой! Я же у вас с голоду сдохну! А я так люблю вкусно покушать!" "Ты
будешь работать в Ямите --  там  огромный судостроительный центр." "Ты с ума
сошел! Я за десять лет забыла, чем отличается цистерна  главного балласта от
джаку-зи и клапан вентиляции от биде. А пенсию хоть вы мне дадите?" "Пособие
по  без-работице?  Оно  равно минимальной  заработной  плате." "Я о пенсии."
"Кому?"  "Мне. Мне скоро шестьдесят." "А... сколько же тогда  у  вас  живут,
если  в шестьдесят  так  выглядят?" "Живут  у  нас хорошо,  но недолго. Пока
работают. А потом человеку дают пенсию, которую он может заткнуть себе... То
есть  на  нее  можно  едва запла-тить  за квартиру. Издевательство это, а не
пенсия."  "Кому...  за  квартиру?  Разве  вы  живете  не  в  своих  домах  и
квартирах?" "Живем  мы в основном в  чужих квартирах.  Съемных или  взятых в
кредит у  банка по машканте.  Если  во-время  не  уплатишь, тебя  не  просто
вышвырнут  на улицу, но  и  отнимут нажитое  добро  за  долги." "Позволь, но
строить бесплатное жилье для олим  всегда было прерогативой сионистов. У вас
у власти не сионисты?" "Боюсь, что в этом плане у нас у  власти строительные
подряд-чики, которым  ваша механизация страшнее любого террора. Поэтому  они
практику-ют   неквалифицированный   труд  палестинцев  в   мирное  время   и
иностранных рабочих при  обострении  ситуации.  И тем и другим можно платить
так мало, что евреям в этой отрасли просто не выжить." "Но такая ситуация не
только  парализует  технический  прогресс  в  жилищном  строительстве, но  и
развращает  самих  евреев,   которые  стано-вятся  как   бы  высшей  кастой,
невольными  рабовладельцами."  "Кабланам  это выгод-но, банкам,  дающим  нам
изначально  невыплачиваемую  ссуду  --  тем более, а  особен-но --  коренным
израильтянам по  отношению к олим --  с тех можно драть несусветную плату за
съем жилья, оставляя последним жалкие крохи непостоянной зарплаты на  прочие
нужды.  Соответственно  строятся симпатии  в  обществе.  Мы  не воспринимаем
евреями старожилов, а они нас." "Танья, это не  сионизм! Это не евреи у вас,
а   карикатурные   жиды-кровопийцы.   У   нас   каждого   репатрианта   ждет
благоустроенная, а то и обставленная, если он так  заранее просит, квартира,
а  также телефоны и  адреса государственных бюро  по трудоустройству. Только
поэтому мы уже  собрали в Стра-ну две трети евреев со всего  мира. А сколько
собрали вы?" "Около миллиона  за десять лет, включая в основном "русских"  и
"эфиопов". Тех вывозили самолетами в процессе военной операции." "Чернокожие
евреи?..  Интересная  мысль. Еще  бы  мил-лионов сто "китайских евреев"  для
букета... Какая отчетность для  неподражаемого  в обоих мирах Сохнута! А что
привлекло советских  евреев?"  "Не столько привлекло сюда,  сколько отвлекло
оттуда. После развала СССР..." "СССР развалился? Ты  шутишь?" "Как карточный
домик.  Все республики получили независимость и  право на свою  национальную
исключительность  внутри каждой Эстонии.  И всюду лишни-ми оказались  всякие
неэстонцы, включая, естественно, евреев.  Впрочем, русским в  нацреспубликах
было ничуть не лучше, а огромная и довольно нищая Россия..." "Нищая! Нам  бы
такие просторы  и  минеральные ресурсы!  Ну  и?"  "Посткоммунисты  разрешили
евреям  уехать.  Мы и  кинулись. Чуть  ли  не  все  сразу,  пока  власти  не
пере-думали. Вместе со мной приехали в один месяц сорок тысяч олим. Нет-нет,
нас не выгоняли. Наоборот. Но накопилось столько обид... Да не напрягайся ты
так, Цви. Да, я лично  по национальности чисто русская, в девичестве Татьяна
Алексеевна  Смирнова,  коренная  ленинградка.  Мы  с  мамой  чудом  пережили
блокаду.  Когда я  училась  в  Корабелке, полюбила еврея,  с  которым  потом
драматически  рассталась,  но за  период  нашего  короткого счастья  столько
прочла  легального  и  нелегального,  что  стала большей сионисткой, чем все
евреи вокруг  вместе взятые. Он  меня  потом  бросил..."  "Тебя?  Танья,  ты
шутишь..." "Увы. Но следующий мой роман был снова  с евреем. Я стала Бергер.
Мой  муж оказался замечательным человеком,  но,  как гово-рится,  сердцу  не
прикажешь. Уже в Израиле я встретила свою первую любовь и -- вон он флиртует
с твоей женой... собака." "Феликс и был твоей первой любовью?" "И последней,
Цви, так что ты зря так распускаешь  хвост." "А Изабелла и Зиновий?" "О, это
такая  история... Не  для нежных ушек рафинированного валийского еврея.  Так
или  иначе, мы с белкой в одночасье стали  как-то как сестры.  И с  тех  пор
дружим  семьями.  Вот я и мужа поменяла -- а  белка  все  моя!"  "Я  был  бы
счастлив,  если бы ты решила снова..." "Фиг тебе. Я рокировку делаю только в
одну сторону  --  время, назад!" "Я шучу.  Моя Цвия..."  "Ничего себе! У вас
прямо оленье стадо какое-то. Я тоже шучу, Олежек. Я вообще обожаю  еврейские
имена, особенно ивритские." "Ладно, поскольку вы понятия не имеете, как сюда
попали и как выбраться обратно, поговорим о твоей работе в Эрец-Исраэль..."


     "Я  все-таки не  поняла,  Феликс, что  значит "ученый  секретарь"?  Что
институт у вас был вроде знаменитого Гротонского центра у Бостона, ясно. Что
ты в нем занимал одну из высших должностей, я тоже уяснила. Но что конкретно
ты исследовал или проектировал?" "Я  координировал работу ученых, подгововку
к защите,  утвер-ждение  в ВАКе..." "Что-то  вроде менджемента?" "Не  думаю.
Этим занимался  дире-кторат." "Тогда о какой координации ты говоришь? Короче
говоря, что ты сам уме-ешь делать? Что ты лично разработал и внедрил? У тебя
есть публикации и патен-ты?" "Только вместе с  другими авторами. Я готовил к
публикации монографии..."  "Что  с тобой,  Феликс?  Когда ты  смущаешься,  я
просто теряю голову..." "У вас тут у всех  такой хороший взгляд, что соврать
просто  невозможно... Ничего я  не  умел и не умею  делать, кроме  установки
бойлеров, чему научился уже в Израиле. А там я  был одним из бюрократических
паразитов.  А  патент...  Господи...  Это  был   Танин  патент,  который  мы
присвоили..." "О! Я слышала о советской  бюрократии. Бойлеры? Ты хочешь этим
и тут заниматься?"  "Я  бы хотел  получать  тут  пенсию." "Такой  молодой  и
здоровый  мужчина?"  "Нам с Таней под шестьдесят. И Изабелле  с Зиновием так
же. Я устал от жизни, Цвия.  Меня уже ничего не интересует. Бойлеры? Если  я
что-то на свете ненавижу больше, чем террористов,  так это  мою работу. Таня
--  свою, Белла -- свою." "А Зяма?" "Зяма наоборот. У него маленькое частное
дело.  За морские модели неплохо платят по всему миру, и он тратит на каждую
месяцы, а  на  главную --  годы. Представляешь, что он испытал, когда снаряд
взорвался вот в этом самом дворе, но в другом измерении, вот тут, а вон там,
где  у  вас  бассейн,  была его мастерская,  его фрегат  "Арабелла"..."  "Он
смоделировал корабль капитана Блада?" "Не только  корабль, но  и персонально
всех   героев   Сабатини.  Он  их  всех  разместил   на  палубе  "Арабеллы",
представляешь? Даже полковника Бишопа на  забортной до-ске. Он  работает над
фигурками с  микроскопом. У каждого свое выражение лица!" "Как интересно!  Я
обожаю капитана Блада. Мне  он снится с детства. Как  ты дума-ешь, я уговорю
Зяму продать модель мне, если вы найдете способ общаться  между измерениями.
Знаешь, куда я его поставлю? Пойдем, я тебе покажу..."
     "Эй-эй! --  всполошилась  Таня.  -- Ты куда это  его без меня  уводишь,
корова?  Я  тут  хоть  и  на  птичьих  правах,  а  за  себя постоять еще  не
разучилась. И ты хорош, Фелька, тут же в спальню разогнался. Прямо при жене.
Горбатого могила исправит, так?"  "Я хотель, --  с трудом перешла на русский
все  понявшая Цвия,  -- только показаль  ему место,  где  я хотель поставить
модель "Арабеллы" Я ничего больше не хотель, Та-нья!".
     При  слове   "Арабелла"  меня   подбросило.  Я  совсем  забыл  с  этими
потрясениями о своем корабле  и его экипаже! Как  это,  в сущности, подло...
Тут же меня перекинуло в мыслях на  Рому и Сему,  которых я  скорее всего не
скоро увижу.
     "Аль тид'аг! (не беспокойся), -- сказал Арье. -- Уже завтра вы будете в
Технионе. Я уже созвонился с профессором Маркишем  из лаборатории конверсий.
Не исключено, что с вашей помощью он не только найдет способ вернуть вас, но
и установит кон-такт с параллельным миром.
     "Отсюда в Хайфу идет автобус или поезд?  -- спросила Таня. -- Интересно
посмотреть свой дом в чужом городе..." "Я вам дам машину, -- сказал Моше. --
Поедете по Рац-Галиму (бегущему по волнам). У  вас есть такая трасса?" "Я не
поняла,  --  ответила Таня.  -- У нас несколько главных  дорог вдоль страны.
Новая строится прямо на грани "зеленой черты". А вы что имеете в виду? Через
Самарию и  Иудею, коль скоро они ваши?"  "Теперь мы не поняли, --  подошел к
нам  друг Цви по имени Боаз,  оставив по  такому случаю свою тихую беседу  с
моей женой. -- Что значит "зеленая черта"? Между чем и чем?" "Между Израилем
и Палестинской  автономией, --  я вдруг сам  осознал нелепость этого понятия
внутри суверенной  страны.  -- Именно  по  ней  левые  хотят  отделиться  от
палестицев." "Государственная граница? -- допытывался Арье. -- Разве  она не
проходит по Иордану?" "Проходит. Но внутри нашей территории... -- неуверенно
мямлил я  под подозрительными взглядами независимых израильтян, --  есть еще
одна граница. С той частью Эрец-Исраэль, что мы добровольно  уступили арабам
по Норвежским соглашениям." "Норвежским? И что, Норвегия подала вам пример и
сама уступила  часть своей  территории Швеции или России? Или у арабов  мало
своих  территорий, на  которых можно поселить палестинцев? Быть может, арабы
прирезали  вам взамен часть Иордании?" "По-моему, наоборот," -- покраснел я,
как будто это я  отдавал еврейские земли за просто так. "Правые были против,
-- поспешно добавила Изабелла,  видя  мое смущение и изумление хозяев виллы,
-- но Израиле полно  левых  евреев,  охваченных комплексом  вины за изгнание
арабов  с их земель в 1948 и 1967  годах." "О каком изгнании вы говорите? --
Арье даже поднял  руки над головой. -- В 1948 году на нас напали.  Как раз с
целью нашего изгнания и уничтожения. Не мы на них, а они на нас. В той войне
мы победили точно та же, как победили сотни других народов,  создавших  свои
государства  в  других войнах. С  нашей стороны никакой  агрессии  не  было.
Напротив,    полвека   поголовно   враждеб-ное   нам   арабское   население,
недвусмысленно вело против нас вооруженную борьбу всеми доступными  бандитам
средствами  и  с  любыми  союзниками,   включая  нашего  смертельного  врага
Гитлера... И  это население не было нами изгнано,  а временно ушло из  наших
городов -- только для  обеспечения  свободы  действия  своих  армий. С какой
стати   вообще  можно   было   пускать   арабов   обратно,   а   не  выгнать
задержав-шихся?" "Левые и  американцы  считают,  что эта  земля принадлежала
арабам до нашей первой алии."
     "Американцы! --  бушевал Арье. -- А кому принадлежала их земля до янки?
При  всей  агрессивности  диких  индейцев,  они  не посмели причинить  им  и
тысячной  доли  того  ущерба,  который  нанесли нам  арабские  соседи.  Один
хевронский погром унес сто-лько еврейских жизней, сколько, пропорционально к
населению Штатов, не убили  все индейцы  за  всю историю  их  противостояния
американцам! И кто из них уступает Филадельфию или Канзас краснокожим? И это
при их-то  просторах!  А  ваш Израиль  можно пересечь  пешком  за два часа у
Калькилии. Это -- страна?" "А палестинцам и этого мало, -- вступила Таня. --
Это  они  уже  имеют,  но только наращивают давление."  "И  что же  при этом
говорят левые?" "Что во всем виноваты поселенцы." "То есть сами израильтяне?
Что  мы,  как  и  американцы,  австралийцы,  и канадцы -- в  конечном  итоге
поселенцы?" "При  разделении Израиля  на еврейский и арабский, -- пояснил я,
--  внутри  арабского анклава остались поселения,  еврейские села и города."
"Военные  форты, как  во времена освоения Америки? Очень разумно." "Если бы!
Совершенно   мирное  население,  женщины,   дети,   заводы,   теплицы,   моя
мастерская..."
     "Нас защищает армия, --  добавила Изабелла, -- которую за это без конца
третируют арабозащитники." "Оставленные в Израиле арабы?" "Естественно и они
тоже. Эти почти поголовно на стороне наших врагов. Но активнее всех на ЦАХАЛ
нападают левые  евреи."  "Что значит нападают? А суд  куда смотрит?  Печать,
телевидение?"  "У   нас  все  средства  массовой  информации  контролируются
левыми."
     "Ужасно, -- резюмировал Арье.  -- Срочно к профессору Маркишу. Пора нам
навести у вас порядок, пока не наступила Вторая Катастрофа..."




     Микроавтобус был удивительно похож на те, что бегают и по нашей стране.
Арье  подогнал его к  воротам  своей виллы, распахнул дверцу  и  показал мне
рукой на  во-дительское место: "Прошу. Я надеюсь,  ты водишь машину?"  "Я-то
вожу, -- не мог  я поверить, чтобы  чужим людям давали такую  роскошь просто
так. -- Но у меня нет ни документов на машину, ни вашего ришайона (прав). Да
и  дороги я  не знаю.  В своем Израиле  мне каждая  развязка как родная, а в
вашем..."  "Аль тид'аг, -- похлопал  он меня по плечу. -- Магнитная карточка
на  саму машину воткнута вот сюда.  Доста-точно  ею провести,  и на  дисплее
появятся мои  данные.  Ею же ты платишь за бензин. А водительских прав у нас
давным-давно нет." "Как  это нет? Я шесть  раз сдавал..." "У  нас считается,
что  самоубийцы  -- явление редкое, а нормальный  человек не сядет за  руль,
пока не будет уверен, что он умеет водить. Кто из вас этого не умеет?"  "Все
умеем, -- оглянулся я на своих друзей. -- Но как насчет трассы? Небось у вас
она  про-ложена  через  какой-нибудь  Хеврон  с  Рамаллой, к  которым  мы  и
приближаться не  решались."  "Самария и Иудея -- наши природные заповедники.
Самые лучшие  зем-ли,  леса, искусственные  озера. Кто же их посмеет портить
хайвеем? Там только подъездные дороги, да  и то по возможности на эстакадах.
А  на  Хайфу прямо  из Ямита идет  Рац-Галим. Это стоит посмотреть.  Одно из
наших чудес света! Выезжай  вон на ту дорогу,  где мелькают машины, и едь до
поворота  на Рац-Галим.  Увидишь  фирменную  стеллу  --  человек с  факелом,
бегущий  по  волнам.  А далее  -- прямо, без поворотов  --  до  самой Хайфы.
Счастливого пути, хаверим!"
     Было  раннее утро.  Мы успели отлично выспаться  в  уютных комнатах для
гостей и теперь располагались по своему вкусу в просторной мощной "хонде". Я
сел за руль,  порасспросил об управлении и тронул с места. Обычный  автомат,
но сама дорога  имела  что-то  вроде резинового покрытия  вместо асфальта. В
добавление к отличным рессорам, такая дорога создавала полную иллюзию полета
низко над землей. Мы все таращились вокруг на вроде бы привычную, но гораздо
более пышную зелень, бога-тые дома, незнакомые марки машин навстречу. Трасса
к Амиту шла вдоль моря. Незаметно для себя я выжал сто, потом сто пятьдесят.
Огромный город стремительно надвигался, заблестели  зеркальные стекла витрин
по обе стороны дороги и такие же стекла высотных зданий причудливой формы. Я
заметил  впереди  бегущего  человека  с факелом  и  перестроился на  дорогу,
уходящую... прямо в море! Я даже сбросил скорость, беспомощно оглянувшись на
моих  спутников. "Вперед,  Зяма,  -- сказала  воз-бужденно  дышавшая  мне  в
затылок  Таня. -- Неужели ты не понял?  Это  трасса по дамбе  вдоль  берега,
чтобы  не  отчуждать  полезную  землю.   Никаких  тебе   спусков,  подъемов,
серпентина, туннелей,  мостов, огибания предприятий, военных  баз,  ферм или
садов.  Я как-то читала,  что такой проект всем хорош, да  только он угробит
флору и фауну в прибрежных водах. Оказалось, враки?"
     Но это была не  дамба. Ослепительно белое  ажурное  свайное  сооружение
появилось впереди и стремительно приближалось. Вокруг нас уже катили голубые
волны, а берег отодвинулся.  Ямит развернул панораму мегаполиса и  уплывал в
дымку  по мере того,  как мы вылетели на Рац-Галим и на  самом  деле  словно
понеслись по  волнам. Из машины не  было  видно  не только  свай, но и перил
бесконечного моста  -- только  море по обе  стороны черной трассы  с сотнями
несущихся  машин,  автобусов,  грузовиков.  Ширина  ее  напоминала  взлетную
полосу. Мои пассажиры замерли  от мерцания розовых восходных бликов на живой
синеве, ровного пения морского ветра в окна под шелест шин по резине и плеск
волн о сваи.
     Впереди показался и стал вырастать,  словно раздуваясь, первый город на
сваях -- мотели, рестораны, пляжи, парк, портовые  сооружения,  даже военные
корабли в закрытой бухточке. И снова ровная как стрела черная полоса с белой
разметкой  перед глазами. Мелькнул  указатель  "Ашкелон", потом  "Ашдод".  Я
держал скорость  сто  пятьдесят, и меня обгоняли  почти  все. Пару раз  Таня
пыталась  подзуживать меня  не  плестись, но  я ее уже  в этом  плане знал и
игнорировал. Она тоже  знала, что такого  флегматика не  заведешь и затихла,
блаженно жмурясь  на неземную красоту  вокруг.  Очередная развязка  была  на
траверсе  Тель-Авива,  который  оказался  еще   внуши-тельнее   нашего.   Он
бесконечно тянулся справа,  пока  не  появился  поворот на  Герци-лию. Машин
стало меньше, я чуть прибавил газу и с недоверием посмотрел на сколь-знувшую
за двести пятьдесят стрелку. Представляя, как легко забыть о  скорости и как
трудно потом вспомнить  в реанимации, как ты о ней  забыл, я тут же отпустил
газ.  А справа уже засинели за волнами горы -- первый признак приближения  к
Хайфе.  Потом  взметнулась  гора  Кармель, показался поворот,  в  который  я
вписался,  пролетая  над  пляжами и  тут же  ныряя  в  бесконечный  туннель,
вглядываясь  в указатели. "Вон он! --  крикнул Амирам. --  Технион." Туннель
внезапно  оборвался  ослепительным  све-том,  потянулись  сосны  и  строения
кампуса.  Немного поплутал, мы нашли нужный  факультет,  взлетели на седьмой
этаж автостоянки,  вышли,  спустились  на лифте-площадке на землю и вошли  в
здание лаборатории.
     Нас  уже  ждали.  Профессор Маркиш, чем-то  похожий на  меня  толстяк в
странного покроя  просторной рубашке с косым воротом, сразу заговорил с нами
по-русски,   весь  горя   от   любопытства.  Вокруг   толпились   сотрудники
лаборатории. Нас расса-дили по специальным креслам, надели на головы шлемы с
антенами внешней  связи,  пристегнув руки к подлокотникам. "Хоть бы  сначала
пожрать  дали,  --  шепнула  мне  Таня  с  соседнего  кресла.  --  Во  жлобы
новоизраильские..." "Обжора, --  весело отклик-нулась Изабелла. -- Тут  идет
вопрос  о  нашем  возвращении, а ты..." "А что я там  забыла? -- огрызнулась
Таня. --  Тут по крайней мере никто в меня не стреляет... И миролюбы  дурные
не водятся."
     Процедура скачивания  информации  из наших  мозгов длилась недолго. Нас
тут  же  проводили в  кафе, журналистов  сдали с рук  на руки многочисленным
коллегам, а нам профессор Маркиш вручил по кредитной карточке и предложил не
стесняться в расходах на жилье и покупки. "Этого вам  хватит месяца на  три.
За это время я на-деюсь вас вернуть домой, -- уверенно сказал он, словно всю
жизнь путешествовал по мирам и измерениям. -- Пока же  вы наши самые дорогие
гости. В  отличие от олим, вас опекать не нужно. Иврит выше всяких похвал, а
страну вы знаете не хуже нас. Если  вы выберете своей  резиденцией Хайфу,  я
советую остановиться в нашей  старой  и солидной гостинице Дан-Панорама. Вот
вам  по  мобильному телефону,  чтобы я не  терял  с вами  связи.  Леhитраот,
хаверим."


     "Вам всем пора  понять, -- строго говорил  чиновник все  той  же  кучке
"фашистских  оккупантов", что  и  составляли  личный  состав  замордованного
чужими  и своими поселения,  -- что покрывать  преступников  бесполезно.  Мы
достоверно знаем, что  вы  прячете  подстрекательницу  по фамилии Бергер. Не
хотите  ее выдавать,  не  надо.  Но зачем вы  захватили журналистов? Чем они
перед вами виноваты? Чего вы требуете в обмен на их свободу?"
     Поселенцы таращились на начальника и  молчали. До этого  каждого из них
вызывали в мисрад  (контору)  и сначала  стращали, а потом умоляли  сказать,
куда девался до того вездесущий энтузиаст Амирам, моделист с женой, их гости
и, главное,  русский с англичанкой,  об исчезновении которых  уже  орал весь
мир. Созданный СМИ образ поселенца стал  удивительно напоминать в репортажах
чеченского садиста. Коллеги Ингрид Бернс из  Би-би-си уже предположили, что,
если   когда-либо  и   найдут  бедную   бесстрашную  женщину,  то  только  в
разумлектованном  виде  --   голова   отдельно.  Из  России  прилетели  трое
решительных парней  с  видеокамерами,  заявив  по  прибытии, что  заранее не
доверяют израильским властям, а потому намерены лично провести журналистское
расследование  исчезновения Владимира  Сырых и требуют для  начала  посетить
изверга-магавника  Диму  в  военной  тюрьме. Заодно  они  смотались  в  Газу
снимать, как Арафат припадает  губами  к ранам  искалеченных подростков  под
завы-вания женщин в белых платках и стрельбу танзимников в голубое небо. Тут
же жгли одни флаги и яростно размахивали другими.
     Дима отказался говорить  с друзьями  Сырых по-русски, а переводчик  без
конца  бес-помощно  моргал  глазами,  когда  сержант  переходил на  мат  без
акцента. Частные расследователи тут  же радостно переходили  на  русский, на
что магавник упорно говорил "ло мевин" (нэ понимаю) и продожал излагать свою
версию на иврите, снова срываясь на тяжелый мат.
     По  всему поселению шли  обыски.  Бесцеремонные  дознаватели сдвинули с
места  мою "Арабеллу", на что капитан  Блад высказал  им все,  что  он о них
думает...  Упав-шего  с доски  на  пол полковника Бишопа небрежно  закинули,
чтобы не потерялся, на батарейную палубу, к возмущению решительного канонира
Огла.
     Беспредел, короче,  как  всегда, когда  эта публика ищет серую кошку  в
темной  ком-нате, достоверно зная,  что  той  там давно нет... Левая  печать
вопила, срывая лужен-ные глотки. Имя Бергер затмило на какое-то время самого
Игаля  Амира. А  палестин-цы под шумок стреляли себе  куда хотели и взрывали
всех,  кого не  лень. Боевые  друзья Димы только пожимали плечами  на наглые
выходки его подлеченных клие-нтов  с пляжа. Кому  хочется сесть в  тюрьму за
"неадекватное реагирование"?..
     Больше всех досталось моим близнецам -- Роме и Семе. Главное миролюбище
не поленилось вернуться на место своей экзекуции, чтобы лично "побеседовать"
-- то есть наорать на молодых  людей,  тепло отозвавшихся о Танье Бергер. Им
без  конца  прокручивали  пленку,  где  Таня  угрожала  миролюбцу убийством,
заботливо вырезав  фразу о ее гиюре  и святости миротворческой  жизни.  Всех
интересовало членство Та-ни, меня, Ромы, Семы и, возможно, и Изабеллы в КАХ,
по  наущению которого  по-хищены журналисты.  Причастность  Амирама Эйделя к
этой стократ худшей, чем ХАМАС,  преступной  группировке  уже не вызывала ни
малейших сомнений.
     Мои мальчики пошли в меня, а потому невозмутимо отвечали  на  вопросы и
пожи-мали   толстыми  плечами:  ничего  не  знаем.  Я  помогал  папе  в  его
мастерской, а Сема  вообще  тут не  живет,  приехал на  похороны жены  моего
друга. Какие  похороны? --  недоумевали журналюги. --  Какая Вика? А была ли
девочка?..




     Как ни странно, Танин дом в Бат-Галиме и весь их уютный двор-сквер были
точно такими же,  как в нашем измерении. Только с  балкона свисало не танино
белье.  Это обстоятельство нагнало тоску  на нашу неунывающую  атаманшу. Она
притихла, не  выдвигала инициатив,  аппатично согласилась  пойти  с нами  на
море. Я взял на себя роль атамана на время ее ступора и предложил для начала
искупаться в море. Благо,  здесь по пляжу  не бродят рыбаки с обрезками труб
вместо удочек.
     На  уютной  набережной  мы  впервые  опробовали  наши  карточки,  купив
купальные принадлежности,  и  пошли к незнакомому  сооружению,  из  которого
слышался  визг  детей  и  восторженные  крики  взрослых. Это  были  огромные
надувные пластиковые  мешки, в которые  с  моря  била прибойная волна.  Люди
внутри мягких обтянутых крупными веревочными сетками  камер были  отданы  на
волю стихии, кувыркались,  цепляясь за веревки  и друг  за друга, кидались в
волны и снова оказывались на сетке. Естественно мы все, включая Амирама, тут
же загорелись испробовать себя. Но в последний момент Таня отказалась идти в
раздевалку  и  купаться.  Она  села среди  стариков и  старух  на  скамью на
галлерее  над аттракционом и даже не  улыбалась, глядя,  как мы дурачимся. А
надувное дно камеры то всплывало из волн  вместе с барахтающимися людьми  --
от греха подальше, то стремительно под их же визг и вопли погружалась.
     На Амирама такой же ступор напал позже -- после нашего визита  в чистый
и уютный еврейский  Хеврон, пересечение такого же тихого Иерихона, а главное
-- посещения никем не охраняемых еврейских святынь, включая Храмовую гору. И
решительно  нигде  не было видно  арабской  вязи. Так  называемый  Восточный
Иерусалим был на-селен в основном харедим, которые в Эрец Исраэль были очень
мало похожи  на наших. Я  не могу внятно описать это  отличие, но  здесь,  в
Израиле,  они  мне почему-то  чужие, а там  были до  боли  свои. И их анклав
отнюдь не казался беднее светских районов Западного Иерусалима.


     "Дробинка, -- сказал врач, показывая депутату  крошечный шарик в  своем
пинцете. -- Едва заметный ожог и чуть проженные брюки. Откуда  это у вас? Вы
стали жертвой теракта?"  Миролюбец смущенно молчал. Не мог же он, не  рискуя
попасть  на  прием  к  психиатру,  рассказать,   что  после  обыска  в  моей
мастерской,  когда полицейские уже  вышли, а он шел за  ними, за его  спиной
вдруг раздался слабый звук горна и звон су-дового колокола с модели фрегата.
Потом  он услышал хлопок, что-то кольнуло его в ягодицу. Ему померещилось, к
тому  же,  что  над  блестящей  медью носовой  пушки "Арабеллы" вьется  едва
заметный сизый дымок.  "В следующий  раз получишь бор-товой залп  по корпусу
ниже ватерлинии", -- едва  слышно произнес кто-то по-анг-лийски с ирландским
акцентом. Депутат презрительно усмехнулся  и поспешил  прочь. Но на обратном
пути   он  сначала  без  конца  ерзал  на  сидении   джипа,  к  раздра-жению
полицейского  чина  рядом, а  потом и  вовсе  привстал и так  ехал до самого
Тель-Авива. Там он  позвонил  своему врачу и  пошел к нему пешком, без конца
при-седая на одну ногу. Со стороны казалось, что представитель лучшей  части
израиль-ского народа танцует какой-то полузабытый неприличный танец.




     "Мы уже можем вернуть  вас домой, -- сказал  профессор Маркиш, когда мы
через неделю снова приехали в Технион. -- Для этого вам надо точно вспомнить
место вашей конверсии. Когда вы готовы тронуться  в  Газу?"  "Немедленно, --
оживилась  Таня, к которой мы с Изабеллой тревожно присматривались, не веря,
что после  Бат-Галима она  так  ни разу и не  улыбнулась. -- Боюсь, что  нас
заждались на родине..." "Вот  и славно, -- облегченно выдохнул профессор. --
Вас будет сопровождать наша группа с аппаратурой."
     Море всерьез штормило. Пенные  серо-зеленые  волны  грозно  шли поперек
нашего  пути.  Сваи  Рац-Галима  легко  крошили  пятиметровые  валы.  Трасса
действовала как ни в чем не  бывало. За руль сел  Феликс, унаследовавший  от
своего отца -- героя морской пехоты -- страсть  к быстрой  езде.  Через  час
среди низко несущихся над мо-рем облаков показались небоскребы Ямита. Машина
с  учеными обошла нас  и  свер-нула куда нужно. Арье  и оба оленя с улыбками
встречали нас у  виллы. Технионцы  деловито  устанавливали  на  песке  пляжа
треноги с какими-то ящиками, тянули провода к своему фургону. Нас  попросили
стать как  можно  ближе друг  к  другу.  По их рекомендации  мы  сгрудились,
чувствуя себя совершенно беспомощными и лиш-ними во всех мыслимых мирах. Тут
еще вдруг  пошел горизонтальный сильный  дождь  с моря,  переходящий в град.
Феликс и я стали прикрывать собой лица наших женщин, а Амирам позаботился об
Ингрид.  Владимир  Сырых   по-комсомольски  де-монстративно   смотрел  ветру
навстречу.  Мрак  неба  вдруг  разорвала  молния,  а за ней малиновым светом
полыхнули ящики на треногах.
     И -- сразу настала тишина с  привычным мягким рокотом прибоя  под моими
окнами.  Мы  снова  оказались  сидящими  и  лежащими  на  песке.  Был  тихий
средиземноморский вечер. Мы  переглянулись. "Приглашаем всех к нам  домой на
чашечку кофе, -- сказал я. -- Заодно  я  покажу вам, Ингрид и Владимир,  мою
"Арабеллу".
     Мы поднялись по лестнице и  свернули  к  коттеджу.  Из моего  мусорного
бака, поче-му-то безобразно переполненного,  торчало нечто до боли знакомое.
Этого  не может быть! --  словно взорвался  мой  мозг. Я бросился  вперед  и
извлек  из  груды  заво-нявшего  мусора  корпус  модели  с остатками мачт  и
перепутанного такелажа. Фигурок и пушек нигде не было видно. "Кто?! Кто  мог
это сделать? -- кричал я,  содрогаясь от спазм в горле и желудке. -- За что?
Зачем?!"
     "Не надо так  кричать, -- в моей калитке стоял пожилой араб, за которым
толпились дети. Из калитки  напротив на нас с изумлением таращились те самые
подростки с пляжа. -- Нас предупредили,  что вы можете вернуться оттуда, где
вы  прятались. Мы  вас не тронем.  Фараж, отвези журналистов и... этих...  в
Израиль.







     Вполне  выздоровевший   главарь  мирных  рыбаков  с  трубами,  опасливо
поглядывая  на мрачную Таню, распахнул дверь фургона. Амирам, поколебавшись,
первым шагнул в смрад запущенного помещения. За ним  шел я с корпусом модели
в руках,  потом Фе-ликс,  женщины  и журналисты.  "Не бойтесь,  --  повторил
старик,  закрывая  дверь.  -- После передачи нам  поселений,  у нас  с  вами
перемирие.  До следующего  этапа нашей  справедливой борьбы  за освобождение
Палестины."
     "Стойте! --  крикнул я, выскакивая  из  фургона. -- Где моя мастерская?
Там могли остаться... детали от моей модели. Дайте  мне  их  поискать. Я вас
очень прошу..."
     "Вот такие? --  один из подростков  залез  в карман  и достал несколько
пушек на ладо-ни. -- Человечков мы отдали детям соседа." "Верните мне их, --
задыхался я. -- Я... я заплачу сколько спросите..."
     Арабы  переглянулись.  "Тогда  ты  можешь  пока  не  уезжать, -- сказал
старик. --  Пере-ночуй в моем доме, а завтра поищешь все при дневном свете."
"А если до этого увезут мусор? --  ужаснулся я. -- Там могли остаться..." "Я
прослежу, -- старик явно мне сочувствовал. -- Я встаю рано, а мусор забирают
только  после  обеда. Остальные  могут  ехать."  "Я остаюсь, -- спрыгнула на
землю  Изабелла. -- А переночуем мы в  ма-стерской." "Тогда и мы  с Феликсом
остаемся", -- объявила Таня.
     Амирам и корресподенты не произнесли ни слова. "Искалеченный" сержантом
Ди-мой главарь завел мотор. Фургон умчался. Со всех сторон неслась заунывная
араб-ская музыка. Во мраке ворчал ко всему безразличный прибой...




     Все  дети  и  взрослые  арабского  поселения  стояли  вокруг, глядя  на
четверых яхудим, ползающих на асфальте среди вонючего мусора. Они улыбались,
как  немецкие  про-хожие,  на глазах  которых в Мюнхене  евреи  мыли тротуар
зубными щетками. Впро-чем, любопытство было достаточно благожелательным. Нам
даже  принесли еще  три  лупы в придачу  к моей,  найденной в  разгромленной
мастерской. В  некогда нашем поселении было много стариков  -- лупа в каждом
доме...
     Таня   выдавала    каждому   арабу,   возвратившему   мои    сокровища,
вознаграждение -- пятьдесят шекелей.  Со всех сторон  сразу стали  нести то,
что они подобрали. Капи-тана Блада  и Арабеллы  пока не было. Таня объявила,
что  за них даст  выкуп  по сто  шекелей. Дети  тут  же  брызнули  куда-то и
вернулись с еще восьмью фигурками,  включая  самого  капитана  в  элегантном
черном  с  серебром  костюме,  черной шляпе  с темно-красным  плюмажем.  Его
холодные синие глаза смотрели на меня с нескры-ваемым  презрением.  Примерно
такое же  выражение  лица было  и у  одноглазого гиганта  Волверстона,  и  у
бывшего лучшего канонира королевского флота Огла.
     Арабов  очень  позабавило,  что   я  выстроил  пиратов  для   поименной
переклички. В  мусоре мы  нашли тридцать шесть  из сорока пушек  "Арабеллы",
каждая из  которых  была икрустирована золотом,  как  и порты фрегата. Белла
нашла  недостающий  ран-гоут,  включая  мою  особую  гордость  --  нок-рею с
автографом Сабатини, а Феликс -- фигурку  Джереми Питта, неизменного шкипера
великого  корсара, и обрывки пару-сов. Только всегда такая внимательная Таня
сегодня никак не отличилась, ковыряясь словно для вида.
     Потом мы переместились в мастерскую, перекладывая с одной части пола на
другую  каждый  обломок.  В  результате  нашили  недостающие  пушки,  рынду,
отломанный  га-каборт, бутылку  золотистого  канарского  вина  со  старинной
этикеткой из  роскошной капитанской  каюты Блада и многое другое. К счастью,
никто не  подметал здесь  с мо-мента погрома и изгнания  евреев. Арабы тенью
бродили  за  нами,  уже  сами  рылись  в отбросах,  где нашли  еще несколько
фигурок, на каждую из которых я потратил неде-ли, а то  и месяцы труда. Таня
тщательно расплатилась с каждым старателем. Вся  то-лпа  тут же  бросилась в
мастерскую в поисках новой добычи. Появились почетные гости капиана Блада --
его  светлость  лорд  Джулиан  со своими  большими  бесцвет-ными  глазами  и
золотистым  париком,  его  светлость  лорд   Уиллогби,  назначенный  королем
Вильгельмом на посте генерал-губернатора Вест-Индии, а также части почему-то
расколотой подставки.  Из-под нее  выпал в пыль еще  не отпущенный капитаном
Бладом во-свояси пленный адмирал его  католического величества  каст-ильский
гранд и испанский адмирал дон Мигель де-Эспиноза.
     Пока я радовался восстановлению порушенного хозяйства, угрожающего вида
па-рень со свежим шрамом на щеке стал приставать ко мне с вопросами, сколько
же  стоит модель в  целом,  если  мы  запросто отдали  около полутора  тысяч
шекелей за ее детали. Я пытался ему пояснить, что продать  ее невозможно  --
семейный сувенир, но он не отставал. Глаза его горели, а руки подергивались.
Отчаявшись  расколоть меня, он стал уговаривать Феликса сказать ему, кто мог
бы купить такую модель, если он  сам ее сделает.  Феликс только отшучивался,
что, мол, любителей такого добра в ми-ре раз-два и обчелся, а знаю их только
я. Это  мне очень не понравилось,  так  как  па-рень тут же стал поглядывать
плотоядно уже не только на  "Арабеллу" и мешочек с  фигурками,  но и на меня
самого. Машины, на  которой  увезли журналистов и Ами-рама в поле  зрения не
было,  как и главаря с  пляжа, что меня беспокоило еще больше. Я уже  не рад
был, что остался и увлек за собой свою жену и наших друзей.
     Между  тем,   любопытный  бандит  куда-то  заторопился,  а  Таня  стала
благодарить старика и просить его отвезти нас на границу или  хоть сообщить,
что мы здесь. Тот стал звонить куда-то. Толпа не  редела, напротив, вернулся
"потенциальный моде-лист"  с тремя такими же умельцами выяснить у меня адрес
покупателя "Арабеллы". Дело принимало скверный оборот, но тут из-за поворота
дороги вылетели  две маши-ны  --  джипы  МАГАВа и палестинской  полиции. Нас
усадили с израильскими  солда-тами, которые сказали, что журналисты и Амирам
добрались  благополучно, что  всех  нас ждут в строящемся поселении  в  пяти
километрах  от границы Автономии, кроме Тани,  с  которой  жаждет поговорить
следователь.
     "Я найду  тебя, аба...", --  сказал мне парень со  шрамом,  идя рядом с
двинувшимся  джипом.  И мы  помчались  по уже не  оккупированной территории,
отвоеванной у Израиля миролюбцами и раисом.
     "Мастерскую  тебе  теперь  придется  сооружать  в  бетонном бункере, --
резонно заметил мне Феликс. -- И вообще мы напрасно вернулись в это позорное
измерение. В гробу я видел такую независимость..."




     Новое  поселение  спешно  строили.  Стремясь  оправдать свою  политику,
спонсоры  ми-рного  процесса денег не жалели. Ревели  строительные  машины и
бурильные уста-новки для подачи воды, кишели на  лесах палестинцы-строители,
уверенные,  что  и все это  они сооружают для себя. Аллах  даст им для этого
терпение  и упорство... Беженцы-поселенцы были видны около стоящих на  холме
караванов.
     Среди раскуроченной  земли по-хозяйски  ходило  миролюбище  со  свитой.
Увидев нас,  он  вздрогнул  и  политическим  жестом  подозвал  кого-то. Таня
остановилась   перед   его   грозным   взглядом.   "Ну  и  что?   --  ехидно
поинтересовался  монстр.  -- Не  удалось  тебе  зацепиться за  "вашу землю",
Бергер? А я, как видишь,  не только жив и здоров, но и добился мира не своей
земле!" "И  все эти люди,  --  тропливо развил  мысль  босса  волосатый,  --
счастливы, что могут теперь жить за непроницаемым забором между разделенными
суверенными народами, растить  детей,  вести бизнес, ничего не  опа-саясь. И
мы,  и палестинцы будем параллельно  мирно  жить каждый на своей  земле  без
вкраплений чужого народа. Ты и теперь не поняла, Бергер,  что это хорошо для
евреев?" "Мне-то какое дело?  -- Таню было не  узнать после Бат-Галима в том
мире.  --  Живите  себе  где  хотите."  "То-есть  ты  осознала,  --  наседал
миролюбец, торжествующе  поглядывая на  телеоператора, -- что евреи не могут
жить в стране  Эрец-Исраэль, при-надлежащей обоим народам?  Что  нам следует
довольствоваться  нашим  Израилем?"  "Довольствуйтесь  чем хотите?  Вы меня,
говорят, арестовать  хотели?  Давайте кон-вой."  "Я возглавляю  партию  прав
человека, --  важно  заявил  миротворец.  -- Если ты осознала, что  напрасно
подстрекала народ к убийству меня, как своего политичес-кого  противника,  и
раскаиваешься,  что  спровоцировала  палестинских  детей,  то я го-тов  тебя
простить  и отозвать свой иск из суда. Мы не держим зла против повержен-ных,
Бергер. Что ты теперь  скажешь?" Таня молча повернулась и пошла  к каравану,
на ступенях которого уныло сидел фермер мирового класса Амирам Эйдель.
     "Они предложили мне  за три  месяца построить такую же теплицу, как та,
что  они подарили арабам в моем поселении, -- глухо сказал он, подняв на нас
воспаленные  глаза. -- Я предпочел  денежную компенсацию. Я им  сказал,  что
каждый тюльпан там -- капля  моей крови. Они посмеялись и сказали, что  люди
живут до ста  двадцати пос-ле переливания свежей чужой крови. Я так не умею.
Я думал, что я живу на своей земле. Они меня с нее вышвырнули,  как рано или
поздно выдавят отсюда. И зачем только я прожил так долго? Я же мог  до всего
этого не дожить..."
     Я кивнул и отвернулся  к  Изабелле. Она стояла  уже с нашими сыновьями.
Феликс  что-то горячо  говорил отвернувшейся к пустырю Тане. А к нам, прыгая
через тран-шеи, бежали  Ингрид  Бернс и Владимир Сырых. "Вас расспрашивали о
нашем  при-ключении?  --  издали кричала англичанка.  --  А то  нам никто не
верит. А кассеты, пред-ставляете, все пропали при конверсии -- белое поле на
экране. Если вы нас не под-держите..." "Таня, -- Володя тревожно вглядывался
в  посеревшее   лицо   экстремистки   Бергер,   --   мы   готовы  с   Ингрид
свидетельствовать на суде в твою  пользу! Что тебе ска-зал лидер левых?" "Он
сказал, -- ответил вместо нее Феликс, -- что он привык прощать своих врагов.
Я думаю,  что суда не будет. Так что можете уезжать." "Как это?" -- взвились
оба  журналиста.  "На завтра назначена  пресс-конференция  на  вашем  первом
канале! -- кричала Ингрид. -- Мы столько видели! Танья,  что же вы молчите?"
"Я  ни-чего  не видела, -- с трудом разлепила она сухие губы. -- Что я  могу
сказать?" "Ну... как это что? -- опешила Ингрид.  -- Танья!.. Что с тобой? А
Эрец-Исраэль?  А Рац-Га-лим?" "Не знаю,  о чем вы говорите, -- тихо ответила
она, снова отвернувшись. -- Рац-Галим неосуществим. Эрец-Исраэль  -- утопия.
Мы  спрятались в подвале  и  вылезли, когда  кончилась еда.  Вот и все  наши
приключения.  Остальное  -- журналистская  утка,  миссис  Бернс.  У вас есть
родина?  Farewell! И ты, Вова, передай привет нашим берез-кам." "Зря и мы их
оставили, -- добавил Феликс. -- Не нужна евреям своя страна..."
     "Вот что, господа,  --  решил я проявить свой характер. --  Мне за  вас
стыдно  перед  мировой  прессой.  Раскисли.  Впрочем, таковы  патриоты  всех
мастей. Чуть что вдруг не получилось, как сразу из "уря, уря, наша беря!" --
"нас грабять!" А что, собствен-но, случилось? Большинство поселений осталось
за  нами. И тут  мы  начнем все  сначала.  Выше  голову, Таня. У нас еще все
впереди. Феликс, вези  ее скорее в Хайфу и  впусти в  свою квартиру.  И  все
пройдет. Над ней все еще давлеет вид чужого белья с ее балкона." "Так вы, --
обрадовалась Ингрид,  -- не считаете,  что нам почудилось  другое измерение,
Зяма?" "Мне? -- смутился я. -- Мне вообще никогда ничего не чудится..." "Так
вы с Изабеллой будете участвовать в нашей пресс-конференции?" "Не  будем, --
твердо  сказала Белла. -- Все равно никто никогда  не поверит в такое. Этого
не  может быть."  "Но это  же есть! -- кричал Сырых. -- Мы это видели своими
глазами. Мы провели там  почти неделю..." "Этого быть  не может  никогда, --
повто-рила моя  жена. -- И  вообще  у  нас  нет  времени на  глупости.  Надо
мастерскую выби-вать у совета поселений, "Арабеллу" восстанавливать. Правда,
Зяма?"  "Воистину..."  "Но  это же  подло  по  отношению к  нам, -- побелела
Ингрид.  --  За   что?!"  "За  вашу  неизменную  "объективность",  --  вдруг
повернулась к  ним  Таня.  -- За ваш мирный процесс, за ковровые  дорожки по
всему миру под ноги террористу. Эрец-Исраэль -- растоптанная мечта евреев. И
не вам на ней зарабатывать. Вас там не  было! И нас тоже... Вранье  все, что
вы с Вовкой напридумали, понятно?"
     "Я  уже  дал  репортаж..."  --  начал Сырых,  но  тут  воздух  разорвал
нарастающий вой, после  которого  встал оранжевый  столб  взрыва.  Поселенцы
привычно похватали бе-гущих к взрослым детей и  скрылись в караванах, словно
их  пластиковые  стены  были  способны  защитить  от  минометного  обстрела.
Миротворец и его свита со всех ног бежали к своим машинам.  Очередная мина в
клочья разнесла караван с людьми.


     "Преседатель Палестинской Автономии Ясер Арафат заявил, что экстремисты
с  обеих  сторон  не заставят  нас  свернуть  с пути  мира. Он  выразил свое
искреннее собо-лезнование  жертвам теракта в  передислоцированном  еврейском
поселении.  Лидер  партии  мира  Израиля заявил, что  обстрел поселения  был
ответом на отказ Израиля  передислоцировать остальные еврейские поселения на
арабской  земле и на воин-ственные заявления  партии  войны. Интервью нашего
корресподента Владимира  Сы-рых с ним и с  господином  Арафатом  смотрите  в
вечернем  выпуске на канале... Про-должаем нашу  программу. В Италии  прошла
всемирная выставка кошек..."









     "И ты... ты  рискнул?! --  схватилась  за виски Изабелла. -- Получив за
"Арабеллу" две-сти  тысяч долларов, ты рискнул  связаться с этим проходимцем
Казарским? Не имея  ни  малейшего представления  об игре  на бирже, да еще в
Париже?!  Как  ты  мог? Нет, как  ты...  посмел? Это же  была наша последняя
надежда на обеспеченную старость!" "Белочка, -- мне самому не верилось в то,
что я говорил, мой голос словно звучал от-куда-то издалека. -- Казарский сам
в шоке... Я не проиграл! Я выиграл..." "Сколь-ко?.." "П-полтора миллиона..."
"Франков?"  "Долларов!!  Мы   миллионеры,  белоч-ка..."  "Ты  шутишь?"  "Вот
распечатка из банка." "Наша фамилия. Твое имя... Милли-он шестьсот пятьдесят
тысяч семьсот пятнадцать...  Ничего не понимаю. А... стой... а с нас миллион
за что?" "Я решил остаток своих дней, -- голос у меня  сел  от  волнения, --
прожить на своей земле.  И завещать ее детям." "Ты купил  ферму во Франции?"
"Я купил...  остров."  "Что?! Целый  остров?" "Он очень маленький." "Начерта
нам скала в океане?" "Эта скала  длиной три  и шириной два километра." "Ого!
Пол-Хайфы. Но... что  значит, купил?" "Купил. Это теперь наша собственность.
Я  могу там делать все, что угодно."  "Там кто-нибудь живет?"  "Ты  имеешь в
виду  палестинцев, которые  тут  же  начнут претендовать на  мою  землю?  Не
беспокойся. Из живых существ там обитают только  одичавшие  козы  да  птицы.
Последний хозяин  не  был  там лет пят-надцать."  "Так  ты уже побывал на...
нашем  острове?"  "Конечно.  Вместе с Амира-мом. Он  будет у меня арендовать
землю под свое хозяйство. И Таня с Феликсом согласились к нам переехать. Там
есть  два десятка просторных, но  давно заброшенных домов,  оливковые  рощи,
ручей,  бухточка, а в ней стоит наш катер для сообщения с внешним миром." "С
каким миром? В какой  это части света?" "Тут рядом. В  Греции. А в ней,  как
известно, все  есть..."  "Так  у нас теперь будет своя  яхта?"  "Какая яхта?
Довольно старенький  катер.  Впридачу  к  острову. Но  на судне есть  каюты,
камбуз, трюм, машинное отделение, ходовая рубка.  До Родоса всего двенадцать
километров. Час ходу при хорошей погоде." "А есть мы что будем?" "Так Амирам
же   там   развернет  ферму.  И  будем  делать  покупки  на  Родосе."  "А...
цивилизация?"  "На Родосе есть  аэродром.  До любой  европейской  столицы не
более трех  часов лету. Что же касается телевидения, холодильника и прочего,
то пока будем пользоваться стареньким дизель-генератором,  а  потом  закажем
солнечно-ветровую электростанцию. Таня с Феликсом уже рисуют эскизы и делают
расчеты." "Так они согласились поселиться с нами?" "Конечно. Белочка... я же
сказал. И я им выделил, ты прости,  двести тысяч  долларов  на  заказ... еще
кое-чего..."  "Чего?!" "Ты будешь  смеяться... Но  эти деньги мне  все равно
достались чудом." "Я уже смеюсь.  Так на что же ушло еще двести тысяч?"  "На
заказ подводной лодки..." "Ч-чего?!"




     "Мы,  конечно, давно на мели и  с радостью уцепимся  за  любой заказ. И
вас, Татьяна Алексеевна, я заочно хорошо знаю еще по вашей работе в таком-то
институте, но это... это не подводная лодка! Это каракатица какая-то...  Она
не может двигаться под водой.  Где дизель-генератор, электродвигатель, винт,
наконец?  Вы  это сами  разраба-тывали  или  пошли  на  поводу  у  какого-то
авантюриста от судостроения?"  "Я работа-ла  над лодочкой все пятнадцать лет
после изгнания  из института, -- впервые после потрясения в чужом Бат-Галиме
сильно волновалась  Таня, -- и  до  самой эмиграции из  Союза. Просчитано до
мельчайших  деталей.  Проект  мне удалось вывезти  в  Израиль. Я не стала бы
рисковать  деньгами  наших друзей."  "В свое время  все испытано, -- добавил
Феликс, --  в  бассейне  нашего  института.  Таниными  друзьями.  На  чистом
энтузиазме.  Это удалось  сделать  в короткий период между  развинчиванием и
завинчиванием  гаек." "Так  каков же принцип  действия? Не этот  же моторчик
дви-жет лодку под водой с такой приличной скоростью?" "Конечно. Аккумулятор,
мотор и винт только для маневрирования. А остальное основано на принципе..."
     "Теперь  понятно,  -- смутился после разъяснения Феликса его двоюродный
брат Гера, директор украинского предприятия в Севастополе. -- Калькуляция по
нашим нынеш-ним ценам?"  "Да. Сделана Киселевым. Он совсем недавно в Израиле
и..." "Знаю. Вася Киселев никогда не ошибается. Думаю, что мы уложимся в его
смету." "Вклю-чая две торпеды 450 калибра?" -- спросила Таня. "Мы-то дали бы
и даром. Столько законсервировано в азоте с еще советских времен! Только вот
власти ни за что не позволят нам напрямую продавать оружие Израилю. А тайком
еще хуже. Рано  ил поздно  тайное  станет  явным.  Да  и зачем  Израилю наши
торпеды? Свои хуже?" "Я не знаю, -- сказала Таня, -- и знать не хочу, что на
вооружении у Израиля. Меня к его лодкам на ракетный выстрел не подпустили. И
вообще все это не  для  Израиля." "Не?.. Страна, теряющая  свои  и  без того
мизерные  территории не интересуется  такой  уникальной лодкой? Бесшумной  и
бесследной, против которой пока ни у одного флота в мире нет противолодочных
средств?" "Я не знаю, -- повторила она, -- и знать не хочу, чем и кто в этой
стране  интересуется.  Меня там отлучили  от  секретов  еще решительнее, чем
гэбэшники  и даже без  их абсурдных оснований." "За то,  что вы русская?" "В
этом отношении, -- сказал Феликс,  -- мы все там русские." "Хорошо, Фе-ля, а
для  какой же  тогда  страны  такое  грозное оружие?"  "Для острова Мрым, --
вступил  я в  разговор.  -- Мрым это моя фамилия. А остров  купил  я. И свою
землю я намерен защищать в первую очередь мощью наших мозгов." "Но остров-то
нахо-дится на территории Израиля?" "Нет. Это в Греции."  "А  защищать его вы
намерены, естественно,  от  турок?" "От всех, кто будет претендовать  на мою
территориальную целостность!" "Я  что-то не слышал, чтобы кто-то нападал  на
греческие  острова..."  "У меня на острове  будет еврейская колония.  А коль
скоро там  будут жить  евреи, то желающие  бить и  спасать тут  же найдутся.
Одного  из  возможных претендентов на мое имущество я уже видел в лицо." "На
вашем острове?"  "Нет,  еще  в...  уже  не  в  моем  поселении.  Уже  в  его
поселении... на  месте  моего. Поэтому нам  нужна  Танина  лодочка.  С двумя
торпедами."


     "Вот в этом доме, -- сказала Таня, прижимаясь к Феликсу, -- и проходила
севастополь-ская часть той драмы, что описана в романе "Убежище". После моей
комнатки  в коммуналке  этот дом  казался мне  верхом роскоши.."  "Вот уж не
думала,  -- задумчиво  сказала Изабелла, поднимаясь на крыльцо  и заглядывая
через  забор  в  сад, -- что  попаду  прямо  в юность героев моего  любимого
романа... А  кто тут  живет сейчас?" "Папа перед отъездом в Израиль сдал дом
татарам."  "Сдал или  продал?"  "Дарили,  бросали или продавали мы -- первая
волна большой  алии, -- сказала Таня. -- В конце  девяностых  люди старались
оставить  что-то  в  тылу. На случай  вынужденного возвра-щения.  Они  и тут
оказались  умнее  энтузиастов  сионизма.  Так что  мы можем зайти. Почему бы
Феликсу не проверить состояние своего имущества?"
     Мы позвонили в калитку. Дверь открыл сгорбленный старик. "Здравствуйте,
дядя Мустафа, -- сказал Феликс. -- Вот мы тут  с друзьями... в командировке.
Я им  решил показать  дом своего детства. Не возражаете?" "Как же я  могу?..
Это  твой  дом,  Феля... Как папа?  Как Софа?"  -- улыбался  Мустафа, нервно
потирая руки.
     Сад словно светился абрикосами -- ими было усыпано огромное  дерево. На
столе шел бурный процесс консервации. Три женщины напряженно смотрели в нашу
сторону. Старик провел нас на веранду. Тотчас бесшумно появилась младшая  из
женщин. "Хотите перекусить?" -- тихо спросила  она, тревожно переводя взгляд
с  Тани на  Изабеллу. "Я лично хочу черные голубцы, -- торжествующе оглядела
нас всех глав-ная героиня романа. -- Без подначек и Казимировны."
     Женщина кивнула и ушла  на  кухню. Та,  что постарше,  так  же бесшумно
подала бу-тылки и фрукты.
     "Я, как  и Феликс,  родился и вырос  здесь, -- сказал Мустафа, когда мы
все оттаяли от изумительной наливки.  -- До войны  это был дом моего  деда и
отца. В  1944  русские  выселили  нас  в Узбекистан  только  за  то, что  мы
татары..." "А не за то ли, -- пытался  я понять, -- что вы  выступили против
нас  в войне  с немцами?" "Я никак не мог этого сделать,  так как  в течение
всего  периода  "предательства  татар" стрелял по  немецким танкам из  своей
сорокапятки. У меня два ордена Славы! -- коснулся он колодок на  пиджаке. --
Но это  не спасло  меня  от  депортации. И все  мои  друзья в Фергане были с
орденами  за  защиту  Советского Союза, в  том  числе Крыма,  от  фашистских
захва-тчиков..."  "Но вы не  решили отомстить  и силой  вернуть себе  родину
предков, сбро-сив  русских в море? -- смеялась  Белла.  -- Я просто примеряю
сюда нашу ситуацию..." "Арабы и евреи? --  тотчас понял мудрый  татарин.  --
Нет, конечно! Ханство  рухнуло  в результате войны, как исчезли сотни других
государств. После этого  мы тут  жили с русскими сотни лет и не  мешали друг
другу  до  Сталина.  Ситуации  1944  в  Крыму  и   1948  в  Палестине  прямо
противоположные.  Здесь  высылали  население, большая мужская часть которого
была   в  Красной  армии  во  время  предательства  нескольких  тысяч  наших
националистов. А  в  Палестине  вряд  ли хоть один  араб воевал в  еврейской
армии.  Так что с нами поступили  стократ  несправедливее,  чем  с арабами в
Израиле. То,  что они сегодня называют своей  катастрофой, по-моему,  скорее
напо-минает  времена  Екатерины  Великой  в  Крыму. Требовать  же реванша  в
Палестине можно не с большим основанием,  чем нам против современной России.
Тем  более, что и ей Крым  давно больше не принадлежит. Впрочем, ваши  арабы
давным-давно  примирились  бы  со своей  судьбой,  если бы не  внешние силы,
заинтересованные  в  их  бесконечной борьбе с Израилем." "Но вы  же  мечтали
вернуться? -- спросил я. -- Вот  и поселились в  своем доме..."  "Конечно. Я
мечтал об этих стенах все сорок лет из-гнания, --  глаза Мустафы заблестели.
-- Но  я  осознавал, что меня выгнал  из Крыма  не Илья, папа Феликса. И что
волею судьбы  тут началась жизнь иных людей, которые передо мной ни в чем не
виноваты.  С чего бы  я  их ненавидел, взрывал  или изгонял.  Другое дело --
выкупить свой дом. Я  небогатый человек, -- добавил  он, -- но если бы  Илья
продал мне этот дом,  я бы поднял на  ноги всю нашу общину и эти камни стали
бы моими. Плохо только, что он не продаст... никогда..." "А  почему  это, по
вашему?" --  быстро спросила  Таня.  "Потому, что  он так  и  не  оказался в
Израиле на своей земле,  как мечтал... У него, как и у вас с Феликсом, как и
у меня,  нет  в мире другого дома,  кроме этого.  Но  в случае чего, уйду я.
Сниму  другой дом..." "Надеюсь, дядя Мустафа, что мы с Феликсом претендовать
на него не будем."  "А если вас  вы-гонят из  Израиля  арабы?" "Поскольку от
меня и моих единомышленников, как выяс-нилось, больше ничего не зависит, это
очень может быть. Но и у нас вроде бы уже есть другой... вернее, скажем так,
третий дом..."




     В  третьем доме много лет никто не жил. Как, впрочем, и во всех прочих.
По стенам бегали ящерицы, за каждым  камнем  притаились змеи и скорпионы, на
чердаках летали  птицы. Амирам,  трое его сыновей и  четверо взрослых внуков
целыми днями бродили по острову, обследуя почву и источники воды. Ручей было
решено отвер-нуть от моря взрывом скалы и образовать  пресноводное озеро для
орошения. Олив-ковые рощи и одичалые сады фермер изучал с особым вниманием.
     Старший сын  Амирама Офир прежде всего оборудовал  в одном из  флигелей
своего дома временную  синагогу и без конца обсуждал с  приехавшим на остров
архитек-тором  постоянную. С  детьми с первого дня стали заниматься взрослые
по программе израильской школы.
     Я взял на себя технику. Дизель-генератор был в ужасающем состоянии. Мне
приш-лось, как в молодости, заняться  его  ревизией, очисткой  и  смазкой: я
разостлал  на  каменистой серой земле брезент, на  котором выложил абсолютно
все  детали  агрег-ата,  изготовленного  еще  в  фашистской  Германии.  Надо
сказать,  что  после  опреде-ленных  усилий  арийская  продукция подчинилась
еврейским  рукам. На седьмой день моих усилий, сверкающее бронзой, смазкой и
чистотой гамбургское изделие, к вос-торгу детей, выдало ток для телевизоров,
видео и компьютеров, без которых, как известно, жить невозможно. Даже  в тех
неестественных фронтовых условиях,  где прошла вся их короткая жизнь. Наши с
Беллой  внуки долго приставали ко мне  с  вопросом, откуда здесь может  быть
обстрел,  и  очень удивлялись,  когда я  уверял, что ниоткуда... Они строили
свои  хитрые понимающие улыбки:  ведь  и там, после каждой смерти или увечья
соседей, мы их уверяли, что бояться нечего -- все будет хорошо.
     Мои  сыновья-близнецы  Рома  и  Сема, между  тем,  занимались  катером.
Ровесник ди-зель-генератора,  питомец  не  менее  фашистской  тогда  Италии,
показался мне много надежнее,  чем  те плавредства, которые  я десятилетиями
курировал в службе  заводов пароходства. Его деревянный корпус, казалось, не
знал  износа.  Сделав специальный анализ, я был  поражен его  состоянием.  С
дизелем мы  поступили точно таким же  образом, как с  престарелым германцем:
разобрали до винтика, промыли, смазали и снова собрали. На ходовые испытания
на нем вышла вся наша колония -- двадцать семь человек. И все поместились на
просторной разлапистой корме с шестью  скамей-ками  под новеньким тентом.  У
руля стоял Феликс, как единственный дипломирован-ный  капитан из яхт-клуба в
Хайфе, а я у него был стармехом и мотористом в одном лице.  Мы обошли вокруг
весь  остров и,  к восторгу  молодежи,  отправились  на  Родос  --  отметить
освоение наших морских сообщений в ресторане.
     Все  мои  страхи  о  террористах  и  прочих  врагах  еврейского  народа
испарились, как только мы оказались на улицах порта -- иврит звучал  со всех
сторон, в бухте  стояли яхты с нашим флагом, а на рейде отходило израильское
судно с туристами. Строгие греки, имеющие свой опыт общения с  мусульманами,
безобразий не допускали.




     На  шестой  месяц нашего пребывания в  новом  еврейском  поселении  вне
досягаемо-сти наших партнеров  по мирному процессу  мы с  Беллой сподобились
увидеть, где Таня  проводила  все  это время. Нет-нет, она не отлынивала  от
доставшихся нашим женщинам уборочных и ремонтных  работ в домах, но, улучшив
каждую  свободную  минуту,  садилась  на  старенькую  "веспу" с  коляской  и
исчезала за  холмами и ска-лами. Феликс отшучивался,  что его жена  с юности
обожает поробинзонить  и купа-ться  без стесняющих  деталей  на  своем  теле
где-нибудь  подальше. Где именно, не знал даже Амирам, проявлявший почему-то
не  свойственное  ему  любопытство.  Ког-да  я  по  этому  поводу  попытался
пошутить,  он всерьез обиделся: "Если  еврей дурак, --  сказал он, -- то это
дурак вдвойне. При чем тут эротика? В моем-то возрасте? Просто я подозреваю,
что  Танечка  готовит  кое-кому  кое-какой  сюрприз.  Пока мы  тут не  можем
надышаться нашей безопасностью, она о ней думает всерьез..."
     О  лодочке  здесь  не знал никто,  кроме  нас четверых,  а потому  я  в
очередной  раз поди-вился проницательности старого сабры. "От  кого тут  нам
отбиваться,  Амирам?  Пат-рульный катер из Солоник  проходит чуть не  каждую
неделю."  "А  вон  те рыбаки  тут  торчат третий день.  И  они  очень мне не
нравятся, адони. Я за ними давно наблюдаю в бинокль. Рыбу они не ловят, а на
их сейнере  установлена стереотруба с  боевого  корабля. И  что-то  странное
зачехлено на баке." "Я тоже заметил, но решил, что это гарпунная  пушка." "В
наших широтах?  Зачем?"  "Мало ли! Дельфины, касатки, аку-лы. Ты просто  так
измучен твоими вечно агрессивными соседями, что в каждом не-знакомце  видишь
террориста.  Кстати,  сейнер  появляется  здесь  не  впервые  и  плавает под
болгарским флагом. Братушки, по-нашему." "А рожи у твоих братушек смахива-ют
на совсем других братьев -- двоюродных, так сказать. Жаль, что нам запретили
иметь на острове оружие. Надо бы снова потребовать..."


     "Неужели  ты это сделала  сама? Ты прямо  не  геверет, а  Илья  Муромец
какой-то!"-  поразился я, когда Таня отодвинула на роликах ракушечную плиту.
К ней снизу был привинчен поддон, из которого росли кусты. Так  что потайную
дверь и  с двух  шагов обнаружить было невозможно.  Мы вступили на лестницу,
ведущую  куда-то вниз,  где  в  голубом  полумраке плескалась  вода и  пахло
водорослями. "Грот и вход к нему, естественно, был здесь давно,  -- ответила
Таня, когда  мы спустились на причал.  -- Я  только  все подчистила,  перила
привинтила,  вот этот уют создала," --  она показала на  столик с плетенными
креслами  вокруг  него.  "Тогда,  -- засмеялась  Белла,  --  ты  тут про-сто
бездельничала все эти месяцы?" "Ну  уж  и бездельничала! --  она провела нас
вглубь  грота  и открыла едва заметную дверь. --  А это  само сделалось?" "Я
вообще ничего не вижу."
     Свет  проникал в грот  снаружи  только  через  воду,  казавшуюся  здесь
пугающе  глубо-кой. К нашему изумлению, Таня включила свет. Еще  больше меня
удивило, что в гроте было намного  теплее,  чем  снаружи -- на  дворе  стоял
ноябрь.  Откуда все  это?  Я  был  на  острове главным электриком,  а потому
достоверно знал свои энергосети -- не было на этом мысу ни одного столба.
     "У меня  тут  своя гидроэлектростанция, -- без улыбки  сказала  она. --
Помнишь,  ты  около стоянки  катера винт нашел? Теперь  это гидротурбина. Из
ручья, что на скале Див." "Я не помню там никакого ручья." "Он втекал в этот
грот.  По-моему,  в  древности, тут  было  логово  пиратов.  Я  сделала  там
небольшую плотину, провела трубу  через естественный сток..." "Так вот  куда
тогда утром волокла трубы  за  своим мотороллером!" "И  не  только это.  Еще
детали, что Рома привез мне с Родоса. Вот к этому компрессору." "И когда  ты
набиваешь им вот эти баллоны, -- наконец, дошло до меня, -- компрессор греет
грот.  А  компрессор работает  от  твоей  турбины,  так?"  "Нет.  Компрессор
работает сам от гидронапора. Смотри -- вот в этот цилиндр..."
     "Так  лодочка  будет стоять в  этом гроте? -- обрадовалась Белла.  -- А
я-то думала, как  мы ее скроем  от тех "рыбаков"? И,  главное, от  властей."
"Вот именно.  Я сначала  нашла  этот грот, а только  потом решилась заказать
лодочку." "Вот и прекрасно, -- резюмировал я. -- А то Гера волнуется. Тайные
испытания  прошли  успешно, а мы  замолкли." "Можешь сообщить  ему, что  все
готово. Пусть станут кабельтовых в трех от берега. Мы выйдем в море ночью на
резиновой шлюпке, на веслах, чтобы никто не заметил. А вернемся на лодочке."
"А  как мы найдем  вход  в грот?"  "Лодочка сама  найдет.  Я установила,  --
показала она на акваланг  и  гидрокостюм,  -- отражатели  для  ее  сонара на
входе. Компьютер не позволит ей  свернуть и  поставит  прямо в центре лагуны
после всплытия." "А если она крышей заденет скалу?"  "Этого тоже не позволят
отражатели.  Кроме  того, на  лодочке прожектор.  Можно  перейти  на  ручное
управление.  Так или  иначе, нам надо будет  потренироваться перед  тем, как
сюда соваться."




     Через  две  недели "рыбаки"  с  подозрительного  сейнера  с  удивлением
заметили, что  они тут крутятся не одни. Глубокой ночью милях в двух от  них
стало на якорь гидро-графическое судно под украинским флагом.  В свою мощную
стереотрубу фальши-вые  "братушки"  увидели, что от берега  на веслах отошла
резиновая шлюпка с двумя гребцами, которая  пришвартовалась  к  гидрографу и
так и не вернулась до его отхода...
     Мы  с  Таней поднялись  на  борт. Гера тут же  проводил  нас к кормовой
выемке, где покоилось нечто, затянутое чехлом. В свете карманных  фонарей мы
спустились  на крышу лодочки и вошли внутрь ее кабины  через люк. Там стояло
шесть  самолетных  кресел, одно  из которых  было напротив  мигающего огнями
пульта управления.
     "Все готово на  сто миль хода, --  даже здесь шепотом говорил  Гера. --
Это рычаг упра-вления. Поскольку  мы на подводном самолете, то и  управление
-- самолетное. Вот так, так и так. Кто из вас пойдет в первый полет." "Я, --
не колеблясь, сказала Таня. -- Я ее породила, я ею и управлять беду..."
     Гера выглянул в люк и что-то приказал. Зажужжали сервомоторы, мы плавно
опусти-лись и закачались на волне. "Погружение,  -- сказал он и показал Тане
нужную кноп-ку. Палуба в кабине ушла у меня из-под ног, а вокруг, за стеклом
вертикально  расположенного  корпуса во  мраке  возник  безобразно  обросший
ракушками ржавый корпус судна, потом  его винты. Гера включил прожектор, и в
пучине засверкал пла-нктон.  Мы плавно пикировали  на  крыльях  вниз,  к уже
видимому дну. Зашипел воздух. Таня наклонила рычаг, и лодочка послушно легла
на  вираж  вправо-вверх до  самых  волн  над  нами,  где мы  снова  полетели
вперед-вниз, огибая судно Геры. Движение было совершенно беззвучным, никакой
вибрации, шума  винта  -- словно  во  сне.  Вся  кабина  была  установленным
вертикально прочным корпусом из совершенно прозрачного сверхпрочного стекла.
Поэтому  нам  казалось,  что  мы  летим  в  ночи в своих  креслах,  ничем не
отделенные от подводного мира.
     Сделав  несколько  кругов  около  судна,  мы  всплыли, перешли на режим
электро-движения и пришвартовались к борту у парадного трапа. "Шлюпку оставь
себе, -- сказал я Гере. -- Все равно в люк не  влезет." Он кивнул, пожал нам
руки,  завинтил снаружи люк. Мы  остались  одни.  Перед Таней  лежала только
инструкция. Следуя ей, она включила режим автонаведения на маяки-отражатели.
Двигаясь  теми  же галсами,  мы скоро достигли берега и  на удивление плавно
вошли в  отверстие  грота на минимальной скорости. Не  обошлось без довольно
чувствительного толчка резино-вым  планширем о кранцы причала. Сквозь стекло
мы видели только ноги Феликса и Беллы.  Оба  тут же  перескочили на палубу и
стали отвинчивать люк. Их  восторгам не было  конца.  Мне тоже не верилось в
такое чудо в нашем владении...




     Наутро наша великолепная  четверка отправилась на ходовые испытания. Мы
по очереди садились за пульт управления, все более убеждаясь, что автоматика
не поз-воляет нам ни  вспыть на поверхность, ни врезаться  в дно. Последенее
было  здесь  довольно зловещим  -- обломки части нашего острова, поглощенные
древним  ката-строфическим  землетрясением.  В  черных  провалах  шевелились
загадочные  синие те-ни,  но  в  целом дневная картина подводного  мира была
такой ошеломляюще  празд-ничной  с панорамным обзором,  что  нам  оставалось
только вскрикивать и таращиться на пейзажи подводного мира и его обитателей.
Мы   старались   не   отходить   далеко   от   острова,   ориентируясь    на
гидроакустический  маяк,  установленный  у  входа  в  грот.  Кроме того,  мы
опасались быть замеченными с судов, особенно с какой-нибудь подводной лодки.
Поэтому после двух часов прогулки пришлось вернуться и пос-тавить лодочку на
зарядку, естественно, не забыв отключить маяк.


     "Здрасте, приехали,"  -- сказала Таня, когда мы вернулись в поселение и
увидели,  что у нашего легального причала  стоит  полицейский  катер. Амирам
успокоил нас, что катер вызвал он и что до ошвартовки здесь тот провел около
получаса у борта сей-нера.
     Красавец-офицер  в черной форме заявил, что на  болгарском судне он  не
обнаружил ничего подозрительного. "А на баке? -- не унимался староста нашего
поселения.  --  Вы  проверили,  что  там  у  них  под  чехлом?"  "Пушка,  --
невозмутимо ответил грек. -- Они охотятся на крупных  акул. Это их бизнес --
чучела  для  музеев.  В  этих  водах,  как  они  почему-то уверены,  обитает
популяция особо крупных акул.  По-моему, врут." "Вот  именно! -- хлопнул его
по  коленке Амирам Эйдель.  -- А  какой они национальности?"  "Как  на любом
судне -- разных.  Капитан  --  болгарин.  Офицеры  --  египтяне.  Команда --
какие-то арабы.  Я  в них не  разбираюсь.  Я  предупредил их, чтобы  они  не
подходили к острову ближе  мили и  не  высаживались на него. Иначе они будут
иметь дело с нашей  береговой  охраной. Капитан уверил нас, что остров Мрым,
как  и вообще ев-рейско-арабский конфликт,  их совершенно не интересует." "И
тем не менее, нам  нужно разрешение на покупку оружия, -- сказал я. -- Вы же
не  хотите, чтобы  мы  при-обрели  его  нелегально?"  "Формально  я, конечно
против, но  фактически его сегодня  имеют все, кому  не лень."  "Мы привыкли
жить в правовой стране, -- глухо  сказал Амирам, как всегда,  когда упоминал
при  иностранцах об Израиле.  --  И соблюдать законы." "А я что говорю? -- в
свою очередь, похлопал его по коленке офицер. -- Со-блюдайте. И наши законы,
и...  свою безопасность. Если хотите  знать  мое неофици-альное мнение,  мне
этот сейнер тоже очень не нравится. Я тут с детства каждый грот знаю, --  мы
с Таней переглянулись.  --  Акулы,  конечно,  есть.  Но  самые обыкновенные.
Мурены есть, скаты огромные, но вот каких-то  монстров для музеев -- нет.  А
когда  мне врут..." "Так  не будет разрешения  на  покупку хоть пистолетов?"
"Израиль-тянам? Никогда.  И  не пытайтесь. У нас  хватает забот с русскими и
прочими иммиг-рантами. Желаю всех благ."
     На другой  день  мой сын  Сема  с кем-то  договорился в порту,  и к нам
прибыл  бот  с товарами для  колонии. Среди фруктов  и  овощей оказались два
довольно  тяжелых  ящика. По совету  сына Амирама  многоопытного  Игаля,  мы
выбрали огневую точку не на  Мраморной горе -- самой высокой  точке  острова
Мрым,  где  ее  тут  же  начнет  искать полиция,  а на  другом холме,  среди
оливковой рощи. Таня тут же придумала, как замаскировать дот -- мы подкопали
одно из деревьев так,  чтобы его корни оказа-лись на  спешно изготовленной в
моей  мастерской  стальной раме.  Эта  рама, поста-вленная  на ролики, могла
сдвигать    взрослое   дерево    над   свежим   карьером,    обнажая   ствол
крупнокалиберного  турельного  пулемета в  сторону  рейда.  А  сдвинешь раму
обратно  -- растет себе дерево  рядом с производственной ямой.  А из  той --
потайная  дверь  под  корни.  Конечно,  секрет  полишинеля,  если  придут  с
миноискателем,  но лучше  замаскировать  так,  чем  никак. "Рыбаки"  так  же
открыто  наблюдали за  наши-ми строительными  работами, как подглядывали  за
каждым  еврейским  поселением  в  Израиле.   И   хорошо,  что  видят  что-то
непонятное, думал я. Меньше вероятность нападения. И, как всегда, ошибся...


     "Ты узнал меня, аба? -- парень со  шрамом  из Газы нагло  присел за наш
столик в пор-товом ресторане. -- Я слышал, у тебя есть еще несколько моделей
вроде той, что прозевали мы, а? Говорят, ты на деньги, полученные от продажи
"Арабеллы" купил целый  остров? Видишь,  я хорошо знаю про твой бизнес.  Как
насчет того, чтобы продать или подарить мне пару таких же  моделей?" "Я тебя
узнал  давно, -- наугад  сказал я. -- На палубе сейнера, что околачивается у
наших  берегов."  "Да  ну?  -- замет-но  смутился он. -- У  вас  что, особая
оптика, адони?" "У  нас  все  необычное, -- зло  ска-зала Таня.  --  Поэтому
передай  своему болгарину,  чтобы уносил ноги, если ему дорога  его  жизнь и
имущество. И  чтобы он больше не связывался с такими тупыми  подон-ками, как
ты."  "А тебя, Бергер,  --  нисколько  не  смутился уважаемый  во  всем мире
те-ррорист, --  мы тоже не забыли. Мой брат до сих пор хромает после встречи
с тобой на том пляже. И двое других наших ребят... Когда я приду за  моделью
этого толстяка, я не забуду побеседовать с тобой лично. И наша встреча очень
тебе не понравится. Ты меня надолго запомнишь."  "Еще меньше понравится тебе
встреча со мной, --  пари-ровала Таня. -- Жаль только, что ты не сохранишь о
ней память вообще." Араб  в яро-сти схватил  Таню за кисть на столе. Я сходу
врезал  ему  кулаком  прямо  по  шраму,  пока  Феликс  отбивался  от  троих,
вскочивших  с  соседнего столика. К нам  на помощь поспешили  мужчины  нашей
колонии.  Арабов  мы вышвырнули за дверь, оказавшись все на  берегу,  где  у
самой воды стояли столики.  Летели стулья,  визжали женщины, где-то уже выла
полицейская сирена.
     Когда  показалась мигалка, наш  катер уже  отходил  в  море.  Следом  к
сейнеру шел катер с орущими нам что-то "рыбаками".


     Наутро пираты  сменили  место  стоянки и бросили якорь  прямо  напротив
поселения.  Пушку  нагло  расчехлили и нацелили на  только  что  построенную
крохотную синаго-гу  -- гордость  Офира.  Как  и  в  Газе, тут  же  началась
эвакуация  женщин  и  детей  в  древные  катакомбы,  а  Рома, Сема  и  Игаль
отодвинули  маслину  и  прицелились  в артиллерийский  расчет  на  вражеском
корабле.  Там  в  неестественном  возбуждении  носились  десятки  обвешанных
оружием палестинцев.
     В полиции на  бесконечные звонки Амирама отвечал автоответчик. "Если бы
они хо-тели нас  защитить, -- сказал  он, -- то их патрульный корабль был бы
здесь с ночи -- по-сле вчерашней драки. Кому-то выгодно оставить нас один на
один с этим зверьем... Все как всюду и всегда!"
     Мы с Таней уселись на ее мотороллер  и уехали в неизвестном для Амирама
направ-лении. Он только проводил нас недоумевающим взглядом.
     В гроте так же тихо стояла  подсвеченная голубым синяя  вода, в которую
была  слов-но впаяна  лодочка.  Мы впрыгнули  на  ее  крышу,  откинули  люк,
завинтили  его  изнут-ри, уселись в кресла  и выпустили  воздух  из ходового
цилиндра. Тотчас перед нами открылось  сияющее голубыми сполохами  отверстие
грота. Зажужжал винт, выводя лодочку наружу.  На глубине  сорок  метров Таня
выключила мотор и перевела судно в номинальный режим полета.


     Начал  пулемет  с  сейнера.  От  пуль  со  звоном  посыпались   обломки
черепичных крыш и стекла окон. С холма ответил наш  пулемет, прошив очередью
рубку и разогнав  ара-бов, окруживших  пушку.  И тогда  с  судна  с шипением
полетела   первая    противотан-ковая    ракета.    Она    уничтожила    наш
продовольственный склад,  изуродовав оскол-ками нарядную новенькую синагогу.
Пули сыпались на поселение  градом -- из  авто-матов в ярости  стрелял  весь
экипаж сейнера. Вторая ракета испарила наше пулемет-ное гнездо. Расчет успел
спрятаться  в котлован.  Пираты готовились  к высадке.  Ам-ирам  лихорадочно
собирал свое  вооруженное пистолетами воинство и  рассаживал их по домам. Но
ему было  ясно, что сражение  проиграно, и  что, если не появится гре-ческая
полиция, будет резня...


     Сейнер вскоре  появился  на экране  сонара. Прибор управления торпедной
стрельбой  исправно  мигнул  на  дисплее компьютера готовностью  к залпу. Мы
переглянулись   в  нерешительности.  Одно  дело  ругать  террористов,   даже
подраться  с ними, а другое --  вот так, одним нажатием нетерпеливо мигающей
зеленой кнопки прекратить жизнь сразу десятков людей. "Там  твоя белочка, --
стиснула  зубы  Таня.  --  Там мой  Феликс,  там  Амирам,  там  дети.  --  А
террористы? Аллах им в помощь!"
     Она нажала кнопку.  Лодочка содрогнулась и накренилась.  Мы перевели ее
на полет с максимальной скоростью, удирая от гидравлического удара. Когда он
словно искри-вил  пространство вне  и  внутри  лодочки,  мы повернули назад,
огибая то, что недавно было ясной целью, а теперь исчезло с экрана сонара.


     Когда  третья  ракета  подняла тучей черных обломков  наш катер, Амирам
снова  стал лихорадочно вызывать  по  мобильнику  полицию.  Ласковый женский
голос  автоответ-чика  поблагодарил  его  за  доверие  и  попросил  оставить
сообщение. Теперь можно было только  молиться,  так как  пираты  лихорадочно
садились  в  свой катер,  зараннее  празднуя  победу выстрелами в  воздух  и
размахивая палестинскими флагами, хотя на мачте по-прежнему был болгарский.
     И тут, сотрясая, казалось, весь белый свет, раздался  чудовищный взрыв.
В  море вста-ла  белая  стена пены, в которой  исчезло  все сразу  -- флаги,
ухмыляющиеся рожи,  автоматы.  Волна ударилась о пирс поселения  и залила до
краев галечные пляжи острова Мрым.  Когда  ветер унес в  море  дым и пар, на
рейде не было  ничего, кроме сияния голубого моря и тревожно  носящихся  над
обломками  чаек.  Не было ни одного  раненного, которому можно было  оказать
гуманитарную  помощь.  Вообще ничего,  что  напоминало бы  о пиратах. Амирам
протер глаза и вознес благодар-ственную молитву. К нашему затонувшему катеру
робко стекались люди впервые решительно защищенного еврейского поселения.


     Мы  перешли  на горизонтальный  полет с малой скоростью и  стали искать
обломки.  Сначала не  было  ничего  --  словно сейнер этот просто приснился.
Торпеда, способная вывести из строя крейсер,  оказалась избыточно мощной для
такой цели. Потом я уви-дел небольшую  акулу с  человеческой ногой в  пасти.
Акула жрала террориста так же лихорадочно, давясь и дрожа всем телом, как он
совсем  недавно  торопился  на  рас-праву  с  беззащитными  перед  десятками
автоматов людьми.  Обломки  были едва  за-метны  на дне  среди вулканических
нагромождений исполинских камней. Мы с Таней переглянулись. Лодочка легла на
обратный курс.






     "Я ничего не могу вам сказать,  -- говорил Амирам полицейским чинам. --
Когда нас начали обстреливать из пушки и "базук", я увел народ в  катакомбы.
Как  только  все утихло,  мы  вышли. Пиратского корабля нигде  не  было.  Мы
решили, что это вы его отогнали..."
     У нашего раскуроченного взрывом причала  покачивались  два  полицейских
катера.
     По всему поселению рассыпались эксперты,  изучая последствия обстрела с
моря греческого  острова  в частном владении, что  вообще бывает  совсем  не
часто.
     После уничтожения  сейнера  и до прибытия  полиции, которую  мы  больше
вообще не звали, все население острова Мрым копалось в наших огневых точках,
отыскивая  стрелянные  гильзы.  Мы  с  Таней  увезли  их  в  грот  вместе  с
пистолетами и останками пулемета. Если найдут грот и лодочку, хуже все равно
не будет -- семь бед, один ответ...
     Впрочем,  полиция,  по-моему, не  верила ни одному  нашему слову. Всех,
включая  де-тей, по одному вызывали в каюту на катере  и  расспрашивали, что
кто видел.
     Особенно  долго  была  на  допросе  Таня  -- именно  ее израильские СМИ
подозревали  в  потоплении  исчезнувшего  рыбацкого  судна  с   командой  из
палестинцев Газы. Никого не смущала численность команды сейнера -- семьдесят
человек, как и  наличие на нем пушки и других признаков военного корабля. На
передаче  "Пополитика"  главное  ми-ролюбище  сказало,  что  такая  зловещая
личность, как  Танья Бергер, боевик КАХа, просто не могла не иметь отношения
к  диверсии  на судне, имевшем несчастье вести  мирный  промысел на траверсе
острова, оккупированного  правыми  экстремистами,  от которых  с облегчением
избавился Израиль.
     В программе Ингрид Бернс прокручивались сцены спора Тани  с миролюбцем.
Сама  Ингрид  не сомневалась,  что Бергер,  как представитель  международной
террористи-ческой организации КАХ, должна  быть, как  минимум, депортирована
из Греции.
     Владимир  Сырых  в  своей  передаче  высказал  мнение,  что  поселенцы,
отчаявшись  за-цепиться  на арабской земле,  теперь рассеются по всему миру,
сея  смерть  окружаю-щему  населению,  как  до   того   третировали   мирных
палестицев.  Он предостерег Рос-сию от предоставления  Бергер  политического
убежища, если та захочет вернуться на родину.
     Греческое  же правительство  заявило, что у него нет никаких  основании
считать  поселившихся  на  его  острове  израильтян  экстремистами.  Министр
иностранных  дел  подтвердил  факт  нападения  так  называемого  сейнера  на
греческий остров и прямо обвинил военно-морские силы ЦАХАЛа в атаке на судно
палестинских  террористов  в  греческих  водах  -- в  порядке  защиты  своих
поселенцев  или   возмездия.  Этому  спо-собствовало   обнаружение  обломков
сейнера. Миролюбище  тут  же заявило,  что это именно Бергер  доставила  под
днище сейнера мину неслыханной мощности.
     Но те же эксперты установили, что  сейнер поразила торпеда выпущенная с
подвод-ной  лодки.  Мало того, они идентифицировали ее осколки -- советского
производства! Это вроде бы сняло  подозрения с Израиля. Такие торпеды, кроме
стран СНГ,  были  на вооружении не только  арабских  стран, но и,  например,
Болгарии, под флагом ко-торой плавал сейнер.
     Дело все более запутывалось.
     Между  тем, мы  занялись восстановлением  разрушенного врагом народного
хозяйст-ва.  На компенсацию  от страховки я купил новый катер,  просто яхту,
знаете  ли,  по  сравнению   с  усопшим.   Заодно  мы  заказали  детали  для
солнечно-ветровой  электро-станции,  по  Таниной  идее. Она вся  ушла  в  ее
осуществление.
     Амирам  развернул  работы  по  своей  ферме.  На  посевные работы  были
мобилизованы все экстремисты, включая детей. Теплицы все  больше походили на
захваченные  арабами. В  конце концов, заявил  халуц,  там,  где  поселяются
свободные евреи, все  начинает  цвести,  а  там, куда приходят арабы  -- все
горит... Поскольку арабов уже до-ели акулы, все действительно  зацвело. Была
построена гостиница для туристов.  И вся колония была  трудоустроена.  Через
год Амирам восстановил свои поставки парт-нерам в Европе.
     Когда начинался пляжный  сезон, мы проводили его на собственных морских
угодь-ях.  Никаких подозрительных судов не было больше и в помине. Впрочем и
полиция перестала бороздить наши воды -- от греха подальше... Шутки шутками,
а кто этих  жидов знает -- шандарахнут себе торпедой и скажут  потом: ничего
не знаем, сидели себе в катакомбах, не  шалили, никого не трогали,  починяли
примусы... Пользуясь  такой дурной  славой,  мы вчетвером обнаглели и  вовсю
гоняли  нашу  лодочку, любу-ясь подводными пейзажами  -- благо не  надо было
тратиться даже  на горючку.  Все было  просто замечательно,  пока Амирам  не
затосковал по Израилю и не собрался хоть издали посмотреть на свою землю под
пятой врага.




     Как  потом  выяснилось,  его  очень  хорошо  приняли  в  эвакуированном
поселении.  Но все  постройки показались ему бездушными и  искусственными, а
предприятия,  спеш-но  возведенные  на  пожертвования  миротворцев со  всего
света,  оказались без Амира-ма  неконкурентоспособными и убыточными. Сам  он
ходил в героях сопротивления  депортации.  Сыновьям нашего сабры особенно не
понравилось,  что ни у кого нет сомнения, что семьдесят "рыбаков" угробил на
рейде острова Мрым именно их отец, хотя тот сам  ломал голову, откуда  могла
придти  такая  грозная и  тотальная помощь.  За все годы достаточно  жесткой
конфронтации  на  своей  земле  в Газе  было неписан-ным правилом,  с  обеих
сторон, избегать массовых жертв. И  палестинцы, и поселен-цы много раз могли
устроить друг другу  микро-Хиросиму,  но  никогда  не  шли на та-кие крайние
меры. Так, постреливали, взрывали  джипы, разрушали  строения --  не  бо-лее
того. И вдруг -- одним выстрелом -- семьдесят человек!  Амираму сказали, что
прямо  напротив  его  бывшего дома  поставлен  памятник  жертвам чудовищного
пре-ступления сионистов, что на  траурном митинге  по случаю  открытия этого
памятника миролюбище объявило его  и Таню военными преступниками  и призвало
Интерпол арестовать их и судить в Гааге.
     Но Израиль отказался официально преследовать поселенцев, покинувших его
неме-рянные  просторы.  Сам  факт  их  эмиграции  послужил  мощным  стимулом
поселен-чества.  "Вы  выгнали   из  Израиля  лучшего  из  нас,   --  говорил
председатель Совета посе-лений на передаче "Пополитика". -- Тот факт, что вы
преследуете  его  и за  рубежом,  убеждает нас, что он вовсе не  добровольно
покинул Родину!" "Но ты не станешь от-рицать, -- мягко настаивал ведущий, --
что  Амирам Эйдель  встал  на  путь геноцида. Массовое  уничтожение  рыбаков
только  за  то, что они палестинцы из Газы, свиде-тельствует о  том, что эта
группа  лиц  сделала  террор  образом  своей  жизни." "Наско-лько я знаю, --
возражал  председатель,  --  мар  Амирам  Эйдель, в отличие от многих других
поселенцев, которых  вы согнали со  своей земли,  не  только  восстановил на
ос-трове свои  предприятия, но  и расширил  их.  Когда и где ему  заниматься
террором, что  за  чушь!" "Чушь плетешь ты! -- орал волосатый депутат. --  А
кто,  по-твоему,  пе-ребил  сотни палестинцев  около  своего  острова?" "Уже
сотни? А я-то думал -- тыся-чи... А как эти миллионы "рыбаков"  попали туда,
не скажешь?" "Скажу! Но сначала я скажу, кто ты и твоя родня..."
     Амирам смотрел это в  салоне своего друга, не веря своим ушам.  "Мы все
гордимся тобой, -- тихо  сказал старый Давид. --  Мы бы никогда  не решились
так ответить на нападение, опасаясь  реакции  властей. Ты выбрал свободу  от
наших левых оппор-тунистов и воспользовался ею.  И нет  ничего  убедительнее
для той  мрази, что  живет сейчас на  нашей  земле,  чем такая  демонстрация
решимости.  Казалось  бы,  где  твой  остров,  а  где  мы! А  мы  вот  сразу
почувствовали здесь, что нас  боятся. Прекратились  обстрелы,  нападения  на
наших рабочих на границе. Спасибо тебе... Но будь ос-торожен. На митинге все
грозились отомстить тебе. И зачем ты только приехал?.." "Я не смогу жить без
Израиля...  -- глухо  сказал халуц.  -- Там почти точно такая же зе-мля, там
никто  мне больше  не угрожает, вокруг только евреи  и только друзья,  но  я
ощущаю себя деревом, вырванным с корнем  и посаженныме в другую  почву.  Всю
жизнь я не мог понять тоски олим по своей холодной голодной России.  Ведь им
бы-ло плохо на родине, думал я,  а тут стало хорошо. В  чем же дело? Вот мне
как-то Феликс сказал:  за  одно  благодарен судьбе, что не уехал в Израиль в
семидесятом го-ду, когда мог, да не решился, а только в девяностом. Двадцать
лет жизни себе пода-рил. Я его  спрашиваю:  а что пять лет  после алии -- не
жизнь?  Господи,  как  он на  меня  посмотрел,  Давид! Они  там, на острове,
кайфуют себе,  очень  довольны. У  них уже  родины нет и никогда не будет. А
мне..." "Так  возвращайся.  Никто  всерьез  тебя  ни в  чем не  подозревает.
Доказательств-то нет, что это  вы напали на сейнер, а не они на вас. И никто
не верит, что с острова можно было  долбануть  торпедой. Это же сколько надо
иметь аппаратов по  периметру!" "Давид, поверь. Я знаю об  этой  ис-тории не
больше твоего..."  "Как  это? Ты же был  на  острове, когда  рвануло?" "Я не
просто был. Я молился, так  как больше  ничего не оставалось делать. Полиция
поче-му-то самоустранилась,  наш пулемет пираты накрыли с первого  залпа.  А
потом при-готовились  к высадке. Если верить телевидению, их  было семьдесят
человек. Все с опытом  боевых действий и  с  врожденной дикой злобой  против
нас. На  что мы могли надеяться с нашими семью пистолетами против семидесяти
автоматов,  пулеметов, пушки  и нескольких базук? И тут -- раз!! И  ничего и
никого нет. Пар и дым над во-дой. Все. Ни одного. Ни живых, ни мертвых.  Вот
были они два месяца то в одной точке рейда, то в  другой. И вот  -- пусто...
не передать,  что я испытал. Я же  не такой верующий,  как  мой Офер. Это он
сразу сказал, что это гром с ясного неба, Всевы-шний спас."  "И он  прав..."
"В  конечном итоге,  да,  но  я все пытаюсь  понять,  откуда пришла торпеда.
ЦАХАЛ? Маловероятно. Ни одна его лодка ни за  что не  стала бы патрулировать
ради нас около чужого острова, когда  у своих берегов неспокойно. Греки? Тем
более. Нужны  мы  им..." "Осколки торпеды нашли?"  "Нашли. Это  была русская
торпеда..." "А им-то зачем такое дело?" "В  том-то и дело, что уж кому мы до
лампочки, то..."  "В лучшем случае. Я говорю, в лучшем случае русские просто
наб-людали бы за резней. А то бы и  помогли  своим палестинцам, как всегда."
"Вот имен-но! Давид, ты меня знаешь. Я  врать тебе не буду. Не стрелял  я по
сейнеру.  И не  уве-рен,  что  решился  бы. Я не так  воспитан,  чтобы одним
движением  отправить  на  тот свет семь десятков живых  людей..." "Кто-то из
твоих людей?  Тайком от тебя, а?" "Это невозможно. Я был старейшина колонии.
Я знал  всех, и все мне  доверяли.  За-чем им было скрывать от  меня? И как?
Крошечный остров --  все у  всех  на  виду..."  "Такой-то  говорит, что  это
Бергер... Кто это?"  "Танья?.. Пожилая женщина... дейст-вительно  в  прошлом
инженер...   Нам   недавно  солнечную  электростанцию  соорудила.  Работает,
представляешь? Она... Давид, она действительно могла нажать  на курок... Это
такая...  Танья,  одним  словом. Русская."  "Вот  и сходится  все.  Купила у
русских торпеду, замаскировала ее под  водой и  --  долбанула. Молодец."  "А
что?  Надо будет  ее  порасспросить.  Только... как это "купила",  Давид?  В
дамской  сумочке  провезла  через  таможню  торпеду,  которой,  как  говорят
греческие военные, можно было взор-вать крейсер...  Нет, это чепуха. Выдумки
этого демагога, не более..."
     "Кто там? Амирам, беги!! Ацилю!! (помогите) Ацил-лю!!! Амирам..."




     "Танья, это я... Меня похитили... Они забыли отнять у меня мобильник...
Заперли  в  моей бывшей  теплице,  глаза  бы не  смотрели,  во  что  они  ее
превратили...  Завтра  меня  собираются  судить  около  памятника  "рыбакам"
сейнера, а  послезавтра, точно в годовщину -- казнить... Двое... По-моему, в
основном спят... Да... Я потому и звоню, что знаю выход из теплицы, которого
не знают они. Нет, конечно... Какой там под-земный ход! О  чем  ты говоришь?
Замок  у  меня?  Просто  отверстие от  конвейера, что  был  когда-то.  Потом
переставили. К  морю? Пожалуй, да...  Вот к  границе бесполезно,  там  народ
просто кишит...  Километр? Проплыву, пожалуй.  Завтра  ночью?  Танья, у  них
новый  патрульный  корабль,  купили  у  России.  Хвастались,  что  настоящий
морс-кой охотник. Откуда я знаю? Я тебе специально это  произнес  по-русски,
ты должна знать... Как же вы подойдете? Нет, ЦАХАЛ тут больше не патрулирует
согласно по-следнему договору. Только их охотник. Чему ты радуешься, хамуда?
Подожди...  Они все  освещают  прожектором,  вот  я  и сейчас  вижу. Подойти
невозможно.  А за  бывши-ми нашими  водами  египтяне  шастают.  Тоже от  них
слышал...  Мирный процесс, вто-рой  этап. Да... Во сколько? Хорошо. Я думаю,
часа мне  хватит. Я понял -- все время курс  на  Полярную звезду. А течения?
Откуда ты знаешь о  сегодняшних течениях?  Ясно.  Фонарик? Есть. У них же  и
украл. Балаган жуткий, все всюду валяется. Хо-рошо. Но... на чем вы придете?
На нашей новой яхте? А они ее не  утопят? Не зах-ватят ее вместе с вами, хас
вэ халиля... (Боже упаси), чтобы казнить не только меня? Нет? А на  чем? Как
это, не моя забота? Танья?!"
     "Ты с кем  там болтаешь, саба (дед)?" "С кем мне говорить? Я молюсь..."
"Таким как ты ни  один бог  не помогает,  можешь даже  не  молиться. Ты хоть
знаешь, что  тебя  ждет?" "Мне все  равно..." "Тогда я тебе не скажу." "И не
говори." "Но я все-таки скажу, чтобы  ты тут не молился, а представлял. Тебя
привяжут  вон  к  той  лодке. А на  дне  будет взрывчатка.  Заведут мотор  и
отправят в море. Чтобы ты испытал то же, что  мой дядя, которого ты убил..."
"Спасибо." "За что же?" "За все. За вас на моей зем-ле, за бесконечную ложь,
которую вы вечно про нас выдумываете, и сами  же ей искренне верите, за вашу
злобу и жажду крови. Только ничего у  вас  не выйдет." "С тобой? Почему?" "Я
очень старый. Мне все равно умирать. Ну,  отомстите вы мне, хотя и мстить-то
не  за что..." "Тебя будут судить. Ты можешь оправдываться. Но имей в  виду,
тебе все равно никто не поверит. Тебя считают чудовищем даже евреи. Ты  ведь
знаешь, что говорят о тебе и этой Бергер израильские газеты и телевиден-ие?"
"Представляю. Они  вечно говорили обо мне  одни  глупости." "Вот как!  Ты не
веришь  своим газетам?"  "Я  верю только  в  Бога."  "Дьявол  верит в  бога.
Интересно. Тогда молись, я не стану тебе мешать..."


     "Тебя  судит народ, -- важно сказал палестинский  офицер. -- Шестьдесят
четыре се-мьи, которые ты оставил  без мужей, отцов или сыновей. Мы не стали
звать  твоих друзей-корресподентов.  Тут  только твои  жертвы.  Но ты можешь
оправдываться, Ам-ирам.  Мы  справедливые  люди.  Говори."  "Не  давайте ему
говорить!  -- толстая же-нщина в  платке  прорвалась через охрану  и ударила
Амирама по лицу сразу двумя кулаками. -- Почему  он не выслушал моего Ахмада
прежде  чем убил его,  не оставив мне  даже кусочка, чтобы похоронить?"  Все
прочие женщины тоже пронзительно за-кричали, перебивая друг друга. В Амирама
полетели камни. Охранники уложили его на землю и уселись вокруг.
     "Мы решили судить его судом нашего народа, -- снова  начал было офицер,
но под-нялся  такой шум, что он не мог продолжать.  -- Вы же сами хотели..."
"Нет! Они не  достойны суда!  Их надо убивать  так, как они убивают нас!  --
кричали со всех сторон. --  Этот старик -- символ поселенчества, --  влез на
стол-трибуну тощий оратор. -- Уби-вая его, мы убиваем их всех..." "Ты десять
лет работал у меня, Азми, --  крикнул Ами-рам. -- Не ты ли  всегда  говорил,
что без меня твоя семья умрет с голоду?" "Потому, что именно ты захватил мою
землю.  Где  еще  я мог бы работать?" "Рядом с нашим  поселением были тысячи
дунамов свободной земли. Кто мешал тебе или любому из вас построить такие же
теплицы?" "Ты...  вы все  паразиты! --  вызверился  оратель. -- На вас вечно
кто-то  работает.  За  это  вас  ненавидит  весь  мир!"   "Смерть!  Смерть!!
Смерть!!!-- кричали со всех сторон. -- Казнить его немедленно..." "Мы казним
его  завтра  в десять, -- надрывался  офицер. -- Точно в годовщину гибели от
его руки на-ших праведников!!" "Правильно!" "Так и сделаем!"
     С тем и закончился демократический суд по-палестински.




     Стало  отказывать дыхание.  Чем  дальше от  берега,  тем  сильнее  вода
захлестывала  его  раскрытый  от напряжения рот.  Амирам не верил,  что  его
найдут  среди этой тьмы и спасут.  Он  плыл  и плыл только  для того,  чтобы
умереть  не  насильственной смертью.  В теплице остался искусно сделанный из
старой ботвы муляж, накрытый одеялом. Старик плыл уже второй час. Плеск воды
и собственное хриплое дыхание казались уже оглушительными. Но еще громче был
противоестественный в  этой  черной зыбкой  пустыне  сигнал  запрятанного  в
непроницаемый  мешочек  мобильника.  Амир-ам  повернулся на  спину  и  нажал
кнопку. "Мы уже на месте, -- спокойно сказала Таня. -- По всем расчетам и ты
где-то рядом. Держись.  Охотник  видели. Ты все время плыл прямо на Полярную
звезду, как мы условились?" "Да..." "Тогда зажги фонарик  и подними его  над
волнами  на вытянутой руке. Держи столько, сколько  сможешь.  Ес-ли услышишь
мотор, любой!  немедленно туши  огонь  и  замри. Это не мы."  "А вы на чем?"
"Увидишь, когда мы тебя найдем..."


     "Он сбежал!  --  срывающимся голосом  кричал  офицер-"судья"  командиру
морского  охотника. -- Да, только в море! Нет,  нет! На песке  мы обнаружили
его следы. Самый  вероятный для него  ориентир -- Полярная звезда. Он плывет
уже  около часа.  Так  что  сейчас он  как  раз где-то около вас.  Мухаммад,
слушай, эксперты сказали, что сейнер  потопила подводная лодка.  Ты  сможешь
справиться с  лодкой?.." "Я?  Ты шутишь? А для чего же русские сделали  этот
корабль,  а  международная   комиссия  поручила   нам  патрулирование  путей
контрабанды оружия и наркотиков? В  том  числе и на подвод-ных лодках. У нас
тут  никто  не  проскочит..."  "Мы  выслали в  погоню целую  флоти-лию наших
катеров.  Не примите  нас  за  врага,  Мухаммад!" "Тогда поднимите на каждой
вашей мачте фонарь,  чтобы я вас ненароком не утопил. За сионистом они будут
идти без огней..."


     Амирам дважды гасил свет и  замирал,  когда неподалеку, переваливаясь с
борта на борт проходил красивый боевой корабль, освещая  волны слепяще-белым
лучом  про-жектора. Со  стороны берега  нарастал стук  множества  моторов  и
появились огни на мачтах.  Все кончено, подумал он. Они  обнаружили побег  и
обо  все догадались...  На-до найти  в себе силы  нырнуть  и  не выныривать.
Впрочем, сил  и так  было немного, а после  обнаружения  погони  и вовсе  не
стало.  Старик  стал  захлебываться и  неистово кашлять.  Потом его  вырвало
проглоченной горько-соленой во-дой. Волны теперь словно нарочно все  сильнее
били со всех сторон, требуя его в пучину.
     "Амирамчик! -- он  решил, что бредит. Таня стояла, как  ему показалась,
на поверх-ности воды, аки посуху... -- Вот и мы. Давай руку..."
     Он  больно ударился  коленкой обо что-то твердое. Тотчас его подхватили
под  руки и чуть ли не швырнули в  ярко  освещенный  люк.  А лодочку тут  же
накрыл слепящий луч прожектора. Охотник мчался прямо на них.


     Мы с Таней лихорадочно завинчивали крышку люка.
     "Погружение,"  --  сама себе  приказала она, падая в  кресло рулевого и
нажимая   нуж-ную  кнопку.  Амирам  плюхнулся  рядом,  дико  оглядываясь  по
сторонам.
     Лодочка  легла на свой изумительный вираж и понеслась  вокруг охотника,
оглушаю-щего нас своими винтами. Она оказывалась то  у самой поверхности, то
у близкого здесь дна, пока не заняла нужную позицию.
     "Пуск,  --  сжала  зубы  такая  экстремистка,  о  какой  и  не  мечтала
полузабытая КАХ. -- Я вам покажу Амирама нашего казнить..."
     Лодочка  вздрогнула и накренилась, уносясь от  гидравлического удара на
глубину. Выпущенная  ею акустическая торпеда  унюхала  сначала  турбулентный
след  от  бе-шенно  вращающихся винтов  охотника  -- километровое  бревно  в
морской толще. До-стигнув его, торпеда повернула туда, где бревно плотнее, и
уверенно понеслась со скоростью сорок пять узлов за охотником. Достигнув его
винтов, она не стала об них  мараться, а поднырнула под днище корабля-цели и
на глубине пять метров под ним  совершила акт самоубийства, ради  которого и
была создана.


     "Есть! Вот они!!  Я их вижу, они вытаскивают старика  из воды! Сейчас я
им!.. --  восторженно кричал по  радио командир флагмана палестинского флота
Мухаммад. -- Ты  был прав. Минисубмарина, представляешь? Успели погрузиться.
Теперь  я их враз укокошу. Торпеда сама пойдет  на гидравлический след от их
винта, а потом  на его шум. Им не уйти. Что слышишь?" -- переключился он  на
внутреннюю связь.
     "Ничего  не слышу, командир,  -- сказал акустик.  --  Нету  тут никакой
лодки..."  "У  тебя все исправно?" "Конечно. Вчера я  израильскую  субмарину
вдесятеро  дальше услы-шал!"  "Ничего  не  понимаю... Легли на  дно? Вот так
сразу? Щупай сонаром!!"
     "Ну   что,  Махаммад?  --  горел  "судья"  --  Где  же  твои   хваленые
возможности?  Она  только  что промчалась у меня под килем. Ты чему учился в
Балтийске?  Девок  рус-ских  щупать  или воевать?"  "Как это  промчалась? --
похолодел лучший офицер, гор-дость нарождающегося палестинского флота. У нас
установлен новейший  акус-тический ловитель. Я слышу  шум каждого из  винтов
твоих катеров. Компьютер по-казывает мне даже  мощность ваших  моторов, а ты
мне врешь, что видел лодку, которая промчалась. Это какой  же шум она должна
создавать, ты хоть сообра..."  "Вон она! --  крикнул  прямо в  ухо командиру
рулевой. -- Выскочила, как дельфин..."
     Действительно, из  волн показалась и тут же исчезла  в пучине  странная
конструкция  с черными крыльями. За стеклом затененной кабины Мухаммад успел
увидеть  в  мощ-ный бинокль подсвеченное  приборным пультом  лицо  белокурой
женщины в кресле рулевого. Рядом с ней прямо на Мухаммада смотрел Амирам.
     Бергер, пронеслось в мозгу командира. Та самая... Нам конец... "Торпеда
-- твось! -- заорал он. -- Пли!!" Из палубного  торпедного аппарата исправно
плюхнулась в  волны черная блестящая туша  и понеслась  черт знает куда. Это
была точно такая же умная и быстроходная акустическая торпеда, что настигала
охотника, но лодочка не имела гребного  винта. А  посему никакого бревна под
водой за  ней не было. Так что па-лестинская торпеда советского производства
обескуражено  повертела  рылом,  нюхая подводный мир,  унюхала только бревно
родного корабля и повернула за ним. Куда же еще, скажите на милость?
     Но было поздно.Черные волны стали  ярко-оранжевыми, отражая  чудовищный
взрыв.  Вся  флотилия  немедленно  опрокинулась.   Из   контуженных   людей,
оказавшихся за бортом в километре от берега Газы, не спасся ни один...
     Дважды  обманутая торпеда пронеслась под тем, что было флотилией  и еще
долго мчалась, матерясь сквозь зубы,  неизвестно куда, пока не израсходовала
запас хода и не затонула от нечего делать...
     Израильские  вертолеты,  срочно  вылетевшие  на место видимого издалека
взрыва, до-лго кружили  над водой  со своими  прожекторами.  Они  обнаружили
несколько плава-ющих вверх килем палестинских военных катеров и десятка  два
трупов. От морс-кого же охотника осталось абсолютно то же, что  от сейнера у
острова Мрым -- клюм!


     Многотысячная взбудораженная  толпа на берегу,  жадно ожидающая  поимки
дерзко-го беглеца, едва не избежавшего справедливого возмездия, в один голос
вскрикнула,  увидев белую вспышку  на горизонте, напоминающую  разряд молнии
над морем. Че-рез несколько секунд, когда  берега достиг грохот взрыва, этот
крик перешел в сте-нания женщин,  чьи мужья и сыновья были в  этот  момент к
море.   Плач  достиг  куль-минации,   когда   по  радио  передали  сообщение
израильских пилотов --  ни одного жи-вого. А потом передали мнение миролюба,
что это была такая же торпедная  атака поселенцев, что и у острова Мрым. Это
немедленно  породило  слух,  что сейчас  будет  торпедный  удар  неслыханной
мощности по берегу. Началась паника,  давка,  пробки на дорогах. Захваченное
недавно поселение Амирама опустело первым. Потом бросился  в бега весь город
Газа. Собственный  опыт  ничто  против  искусной  пропа-ганды.  Ни  один  из
бежавших и мысли  не допускал, что евреи способны скорее на самооборону, чем
на  возмездие, что без  похищения  Амирама  и  угрозе  его жизни  прекрасный
морской охотник не вызвал бы у нас  никаких отрицательных эмоций, а азартные
преследователи   нашего  старикана  вообще  сами  себя   утопили  своими  же
убеждениями,  следуя  логике нашего, умнющего  и  честнющего  миролюбища  --
евре-йской совести прогрессивного человечества, на нашу голову!


     Поскольку в результате всех  этих  безобразий столь же суровый, сколь и
справедлив-ый приговор палестинского народного суда, к  искреннему огорчению
друзей этого  народа во всем  мире,  явно  откладывался,  подсудимый  громко
храпел в своем кресле, вздрагивая во сне. Таня тоже стала отчаянно зевать. Я
сменил ее у пульта управления полетом.
     "Если   эта  история  когда-нибудь   станет  достоянием  гласности,  --
улыбнулась  она,  -- я войду в книгу  рекордов. Ни  одна женщина не положила
столько террористов."
     "Но только дело в том, что в Портсмут, -- пропел  я,  -- мы не вернемся
никогда. Спи. нам еще пилить и пилить..."
     А  я,  поставив  лодочку  на  автопилот, привычно окунулся  в мир  моих
любимых благо-родных корсаров и их гостей.
     В роскошной капитанской  каюте ветер колебал занавески больших кормовых
окон.  Разрезая  ровные  волны, фрегат  на  всех парусах шел  к Подветренным
островам. Здесь тоже не было шума винтов, а кильватерная струя за его кормой
голубела, сливаясь вдали с густой синевой океана. Умная советская торпеда ни
в жизнь не унюхала бы "Арабеллу"!
     Негр-слуга в белой куртке подал обедающим очередную бутылку золотистого
канар-ского вина, в дополнение к рому,  сахару  и  лимонам.  "Я полагаю,  --
сильно  волнуясь, сказала  Арабелла, -- что миледи  Бергер и  мистер Зиновий
Мрым поступили пра-вильно, утопив вражеский корабль. Шло морское сражение, в
котором побеждает более решительный и искусный. Я не могу понять, почему  им
следовало уйти с поля боя." "Потому,  -- лорд Джулиан  Уэйд  нервно  теребил
локоны своего  парика,  --  что  миледи достоверно знала о своем  абсолютном
преимуществе перед  врагом. Она знала, что ее корабль  неуязвим для  врага и
что ей можно не опасаться ответного уда-ра. Это то же самое, что расстрелять
испанский  галион из всех пушек  "Арабеллы", хорошо видя, что он безоружный.
По-моему,  они совершили подлый  поступок,  достойный пиратов самого низкого
пошиба,  а  не  друзей  капитана Блада!" "Весьма сожалею, милорд, --  слегка
поклонился в его  сторону капитан, -- но я склонен согласиться с бывшей мисс
Бишоп,  которая  оказала мне честь стать  миссис Блад. У арабского  капитана
были  недвусмысленные  намерения  беспощадно  потопить  еврей-ский  корабль,
которым командовала миледи. И он сделал все  возможное,  чтобы  осу-ществить
свой план. Его  люди по  нерасторопности, а не из милосердия не рас-стреляли
лодочку, когда миледи  поднимала  на  борт  Амирама. Они  беспощадно открыли
ураганный огонь изо всей располагаемой артиллерии, достоверно зная, что ей в
этот момент ответить  нечем. Да, этот  огонь не причинил вреда ее кораблю --
она успела увести его под  воду. Но это скорее  свидетельство  ее искусства,
чем благородства  ее врага. В  морском бою  каждый  действует  как  умеет. А
потом...  На  войне  каждый  воюет  располагаемым  оружием  для  уничтожения
противника.  Если тот,  навязывая смертельное сражение, понятия  не  имеет о
боевых возможностях того, на  кого он  напал, это  вовсе не основание щадить
его во  время боя."  "Палестинский  командир  проявил невежество?  --  пожал
плечами шкипер  Питт.  -- Я не согласен. Ни  один  израильский,  британский,
испанский или любой  иной  корабль  в  той  же ситуации  не справился  бы  с
кораблем  миледи. Только, насколько я понимаю, она сама никогда не применила
бы свое грозное  оружие  против любого  из  этих кораблей потому, что только
арабов, и не  без более чем веских на то оснований, считала своими врагами."
"Именно  поэтому, --  кивнул Блад, -- я и  считаю, что  в этой  ситуации бой
велся на  равных. Ваша  светлость забывает  о  немаловажном обсто-ятельстве.
Миледи была на месте сражения с целью спасения человеческой жизни, а ее враг
преследовал противоположные  цели!" "А  арабы с катеров?" "Они понесли такое
же  заслуженное наказание, как головорезы дона Диего  де Эспиноза-и-Вальдеса
после  успешной  резни на острове Барбадос!" "Прежде всего  за  то, что  они
арабы? -- лорд Джулиан воздел над столом руки в  кружевных  манжетах. -- Как
любой испанский  корабль  на вашем пути?" "И поэтому  тоже, коль  скоро идет
война.  Но в данном случае  миледи, к тому же, достоверно знала, что те, кто
послал капитана Мухаммада в бой, приговорили к смерти ограбленного ими  же и
заведомо  невино-вного старого  фермера!..  А  вся  флотилия катеров  просто
устроила азартную охоту за ним. Я бы на месте миледи поступил точно так же."




     "Ты   маньяк!  --   кричал   на   обескураженное  миролюбище  в  студии
"Пополитики" ара-бский депутат  единственного  в своем  роде  парламента. --
Раньше,  когда  ты  обвинял в  зверском  преступлении вашей военщины  против
мирных палестинцев  у  острова Мрым какую-то  Бергер, я  думал,  что следует
перечитать Фрейда -- влюбился наш друг в русскую  блондинку. Можно понять, у
нас полно русских жен в арабских се-мьях. Когда ты сказал что эта чуть ли не
старуха  подплыла с миной  к нашему  сей-неру  и уничтожила семьдесят  наших
братьев, я решил, что твоя болезнь уже необра-тима. Но когда ты обвиняешь ее
же в теракте у берегов Газы, я понял, что ошибся. Перечитать надо не Фрейда,
а  Бен-Гуриона  и  прочих  ваших  хитрецов!  Ты  намеренно  уводишь  мировую
общественность  от  истинных   виновников  очередной  и  еще  более  ужасной
трагедии!  Твоя  блондинка  приплыла  сюда из Греции  с торпедой в  зубах  и
утопила  самый  совершенный  корабль, не  будучи  замеченной,  так?  Так,  я
спраши-ваю? Вы -- нация наглых мистификаторов. Но и мы не дикари африканских
джунг-лей, которых можно  купить  за бусы..." "Я не говорю, что она приплыла
сюда с  ак-валангом.  Я утверждаю,  что у нее  есть подводная лодка, которая
утопила сначала сейнер, а  потом и этот корабль. Надо..." "Откуда у частного
лица  подводная  лодка?  -- болезненно  поморщился  от вопиющего  невежества
собеседника  израильский  мор-ской  офицер.  -- Любая  лодка  стоит  минимум
десятки миллионов  долларов и управ-ляется  экипажем высококвалифицированных
специалистов?  Кроме того,  ни мы, ни египетские патрульные корабли,  ни сам
коммадор Мухаммад  Дарвиш  не  сигнали-зировали никуда об  обнаружении  шума
винтов какой-то подводной лодки  в этих водах. Современные гидроакустические
средства могут..." "Потому я и утверждаю, --  кипел арабский депутат, -- что
это сделал ты на  своей подводной лодке, а  не какая-то старуха.  А ты с ним
сговорился за нашей спиной! Все вы только на словах за мир с нами, а на деле
способны на самые чудовищные преступления." "Это  просто  реванш поселенцев,
-- робко перебил арабского властителя израильского эфира миролюб но-мер два.
-- Сначала уничтожить лучший корабль наших партнеров по мирному процессу, --
начал  он  на глазах  распаляться,  --  а  потом  распространить  слух,  что
следу-ющий  торпедный удар будет  по  прибрежному  поселению,  возвращенному
законному  владельцу. В результате началось массовое  бегство мирных жителей
не только из поселения,  но и из  Газы. Вы этого добивались? -- накинулся он
на  одетого  в  рели-гиозную  униформу правого депутата  того  же парламента
непонятно  какого  народа.  -- Для  этого  твои зарубежные  фанатики собрали
деньги на подводную лодку и наняли  для нее  экипаж?" "Ты еще глупее  твоего
босса,  который  безобидное  правило  "шер-ше  ля  фам"  распространяет   на
стратегические отношения  двух воюющих сторон. Да, мы считаем,  что трансфер
евреев  из прибрежных  поселений  сектора  Газы  был прес-туплением,  но..."
"Преступлением!? -- завизжал араб. -- Мы взрывали  ваших посе-ленцев, как вы
наши  корабли?  Никакие  американские  евреи  никогда  не  дадут посе-ленцам
миллионы  на  подводную  лодку. Шекеля  не  дадут!  Как  будто  ты  этого не
знаешь... Преступник сидит тут, -- он ткнул пальцем  чуть не в лоб военного.
-- Сна-чала  он посылает лодку  в  Грецию, чтобы  отвести от  сбежавших туда
поселенцев  мифическую  угрозу  их  благополучию  от  болгарского сейнера  с
палестинским  эки-пажем. А потом приказывает ей же уничтожить  одним взрывом
весь  наш флот, соз-данный согласно международным  соглашениям,  подписанным
насквозь фальшивым Израилем. Раис прав --  ни одному  вашему слову, ни одной
вашей подписи верить нельзя!!"  "Ваш флот? -- захихикал нейтральный депутат.
-- Уточни, пожалуйста, какой флот для тебя-израильтянина ваш? Ладно, это уже
общее место,  кого именно ты представляешь  в  Кнессете. Я  хочу  поддержать
мысль, что  тут  не  обошлось без той колонии,  что  названа островом  Мрым.
Смотрите, сначала взрыв сейнера именно там. А старейшина и все послушное ему
население колонии  ничего не видели и  не  слышали, так? Потом тот же Амирам
Эйдель посещает Израиль, где  его, судя  по всему, похитили боевики, хотя ни
один палестинский источник этого не подтвер-ждает, верно? Но зачем-то  ночью
в  море  выходят все военные  катера Автономии.  С  какой  целью?  Почему не
предположить,  что  в  поисках бежавшего  из плена Амирама Эйделя? Заметьте,
снова  угроза не Израилю, а этой  же  колонии, более того, ее  старейшине. И
снова удар  сокрушительной силы. Мы никогда  не  наносим таких ударов. Я  не
знаю,  кто,  мужчина  или женщина, пустил эту  торпеду,  но  что  это  акция
колонии, а не ЦАХАЛа,  у  меня  не вызывает сомнений." "Значит, вы намеренно
осно-вали эту  колонию и вооружили ее подводными лодками, чтобы умывать руки
после  каждого нападения  на нас?"  "Остров  Мрым,  --  вступил  в  разговор
представитель  Интерпола,  -- имеет всего  три  километра в  длину  и  два в
ширину.  Там  негде  прятать  подводные  лодки. Остров  куплен за более  чем
умеренную  цену  частным лицом  -- чемпионом мира по  судомоделизму Зиновием
Мрымом. Его состояние отнюдь не по-зволяет колонии содержать подводный флот.
После первого инцидента мы тщатель-но обыскали остров с берега и с моря. Там
абсолютно негде спрятать субмарину." "Я ручаюсь, -- перебил  его военный, --
что это  была  не субмарина!  Через  пять  минут пос-ле  взрыва мы прочесали
вертолетами с гидроакустическими буями огромную терри-торию. Не бывает лодок
без  шума гребных винтов." "Коммандос с миной?"  -- предположил  нейтральный
депутат. "В радиусе  пяти миль  от  эпицентра  взрыва не  было обнаружено ни
одного судна, способного выпустить аквалангиста и принять его на борт." "Она
фанатичка! -- прорычало  миролюбище. -- Могла привязать взрыв-чатку к своему
телу и взорваться вместе с  кораблем!.." "...идущим  со скоростью  два-дцать
семь узлов? На  это не способен  ни  один фанатик, --  парировал  военный, а
араб-ский депутат  хлопнул себя по лбу: "Маньяк! Если  кто фанатик, так  это
ты!"  "Подож-дите, --  не сдавался  левый интеллектуал.  --  Я  изучил досье
Бергер. В Советском Союзе она была одним из виднейших специалистов в области
проектирвования именно  подводных лодок  в  таком-то  институте."  "Мы  тоже
изучали ее досье, --  сказал пред-ставитель  контрразведки. -- Ее выгнали из
этого института за сионизм  почти  трид-цать  лет назад. Вы встречали  среди
наших олим специалиста, способного восста-новить свои знания уже  через пять
лет  никайона (уборки)  в Израиле?  А  Бергер  и  дня  не проработала  здесь
инженером. Обычная оля. Никайон все десять лет на родине. Эту версию мы даже
не  отрабатывали." "А  что она недавно  делала в Севастополе?  -- уже хрипел
миролюб.  -- Изучала развалины Херсонеса? Ей мало Родоса?" "Она при-езжала с
мужем  и  посетила  его  родной  дом,  где теперь  живут  татары.  Там  тоже
мусу-льмане постепенно  восстанавливают  статус-кво..."  "А  чем  занимается
родственник  ее мужа  в Севастополе?" "А! Ремонтная база ржавого украинского
флота. Этот след  могут взять только дилетанты из ваших активистов, господин
депутат..." "Вот види-те, -- торжествовал араб. -- Все пути возвращают нас к
моей  мысли. А все ваши  бред-ни -- обычное еврейское коварство..." "Из всех
услышанных здесь бредней, -- заметил правый  депутат, -- меня  заинтересовал
только один факт. Бергер, которой вы припи-сываете чудовищные  преступления,
будучи чисто русской, прошедшей гиюр только в Израиле, пострадала за сионизм
в самый тяжелый для нас период его истории. И именно ее, узника Сиона, вы не
только  не использовали как  уникального специа-листа в нашей промышленности
или  науке,  не  только  выкурили  из  еврейской  страны,  но   и  неустанно
преследуете  за рубежом. Я вижу тут  только проявление  твоей злопа-мятности
после ее  победы в вашей  дискуссии  на похоронах убитой молодой  посе-ленки
и..."




     Яхта покачивалась  на волне прямо  напротив  потайного грота, о котором
теперь зна-ли уже не четверо, а пятеро колонистов.  Мы с Таней  вынырнули  и
поднялись  на па-лубу по кормовому  трапу,  снимая акваланги.  "Ну  что?  --
мобильник  из  грота  был по-чти не слышен. -- Видно  что-нибудь?" "Отлично,
белочка,  -- сказал  я.  -- Когда  шторка  задернута  -- абсолютная  иллюзия
сплошных камней." "Мы подплыли  вплотную к за-навесу, -- добавила Таня, -- и
не обнаружили входа в грот, пока не ощупали пластик. Но не может же Интерпол
ощупать под водой каждый  камень побережья острова." "Да, -- заметил Феликс.
-- Но  и мы не можем  больше пользоваться лодочкой.  А  я  уже так привык  к
прогулкам на ней..."
     "Танья, --  сказал Амирам из ходовой рубки. -- На горизонте  патрульный
катер.  Идет к  нам." "Спокойно,  -- вгляделась туда же  Таня.  -- Белка, ты
проследи,  чтобы шторка бы-ла закрыта. А мы  идем ему наперерез, чтобы он не
понял, где именно мы  стояли. Стоп, Амирам. Вот тут бросаем  якорь, надеваем
акваланги  и занимаемся  чем-то  по-дозрительным.  Смотри-ка,  всполошились.
Поймали проклятых сионистов с поличн-ым. Прячем акваланги... Да нет, так они
их не найдут, пусть торчит ласта..."
     "Береговая охрана Греческой  Республики,  -- прорычал  офицер, тревожно
вглядывясь во всемирно известную теперь, но так и не пойманную экстремистку.
--  С нами  Ин-терпол. Прошу не двигаться  с места и объяснить,  чем вы  тут
занимались и почему поспешно прекратили свои погружения, увидев нас. Куда вы
спрятали снаряжение?"
     "Так вы же нас  совсем заманали, -- улыбалась им Таня. -- Мы уже любого
боимся.  Чем  занимались?  А чем вы  занимаетесь  на  своей яхте в свободное
время? Подводной охотой."
     На палубе катера шестеро крепких парней  споро надевали акваланги, один
за другим  падая спиной за борт и  направляясь к береговым скалам в  поисках
грота, о котором трещал уже весь проарабский мир. Впрочем, другого  на нашей
планете, как известно, не наблюдается...
     Матрос  обнаружил  наши  акваланги  и  водил  по  ним  каким-то  хитрым
прибором. Мы хмуро  следили  за его  манипуляциями.  Амирам покинул  рубку и
стоял рядом.
     На  бесконечных допросах в полиции он отрицал факт своего похищения. По
его вер-сии, бывший поселенец  хотел просто поклониться родному дому, но, не
зная  нынеш-них границ,  заблудился  и попал  на  территорию, контролируемую
Арафатом. Опаса-ясь, что его  захватят  и  обвинят  в  том, что  случилось у
острова Мрым,  он  украл лодку и на веслах  вышел  в море,  надеясь  достичь
израильского берега. Но тут произошел страшный взрыв, он потерял сознание, а
когда  очнулся, то его лодку  отнесло  тече-нием черт знает куда,  а  сам он
оказался на судне  среди каких-то подозрительных личностей,  которых он счел
контрабандистами. Амирам будто бы пообещал им хо-рошее вознаграждение, и они
доставили  его к  нашему  острову, где  я расплатился с  какими-то  арабами,
пожелавшими  остаться  неизвестными.   Никаких   подводных  ло-док   Амирам,
естественно, не видел. Да и как он мог их обнаружить, если их не нашли  даже
израильские вертолеты?..
     Доказать что-то  другое  пока  не  удавалось. Тем  более,  что ни одной
версии,  кроме со-вершенно фантастического предположения одного из депутатов
Кнессета о  колони-стке  Бергер на собственной подводной лодке, не было. Тем
не менее, Интерпол без конца устраивал на острове облавы, внезапно появляясь
то на вертолете, то, как сей-час, на катере. Таня, в свою очередь, без конца
его разыгрывала. Она разыскала еще один грот, ничуть, кстати, ничуть не хуже
нашего, бездарно замаскировала вход в него и попросила нас наследить вокруг,
чтобы все можно было обнаружить при обследовании  каждого камня острова, как
хвастался Интерпол. Его агенты почти сразу нашли этот грот, выплыли из  него
наружу, влезли обратно и честно доложили, что никаких следов лодки там нет.
     Что  же касается настоящего  грота,  то на скале  над ним  мы поставили
маяк,  который, как  известно надо обслуживать. Так что следов  тут было еще
больше, чем около гро-та фальшивого. Тем более, что под  маяком  мы устроили
кафе с автостоянкой. Так что туда многоопытные эксперты и не приближались. А
мы радовались, что умнее всех на  свете и всячески придуривались, кто во что
горазд.
     Вот  и теперь мы так лихорадочно вылезали  из  воды, снимали  и прятали
акваланги, что не  было  сомнений -- грот с  лодкой где-то здесь. Несчастные
аквалангисты на пределе воздуха выплыли обратно через два часа наших бесед с
полицией и Интер-полом, чтобы ответственно заявить -- опять  ничего. То ли у
этих  евреев никакой лод-ки нет, то  ли  они  слишком  хитрые  для  мирового
сообщества,  одержимого  неустан-ной  борьбой  с  самым опасным  явлением  в
истории человечества  -- еврейским  посе-ленчеством  в до сих пор  так  и не
освобожденной от жидов Палестине...







     Почти полгода после этого нас никто больше не беспокоил. Мы решили, что
победи-ли,  и враг бежит, бежит,  бежит... И  что пора поплавать на лодочке,
коль   скоро  ее  у  нас  нет,  как  и  было  авторитетно   доложено   всему
прогрессивному человечеству. Мы вчетвером впервые  вышли в голубой мир наших
территориальных вод,  когда  трево-жно  замигали подводные  маяки.  Пришлось
вернуться.  Амирам   сказал,   что   к   нам  идет   в  надводном  положении
минисубмарина,  которую  он  заметил  слишком поздно.  Я  поспешно  задернул
шторки,  мы   поднялись  на  скалу  и  уселись  в  нашем  кафе  с  пивом  из
общедоступного холодильника. На острове Мрым вообще было то, что наш Ни-кита
Сергеевич назвал бы коммунизмом, а Амирам -- киббуцем без придури.
     К нашему изумлению и ужасу стучавшая своим  дизелем на весь  белый свет
чужая  лодка  остановилась прямо  напротив  нашего  грота и погрузилась.  Мы
тщетно вгляды-вались в волны,  перегнувшись через перила.  Она вообще больше
на  поверхности  не   появилась.  Не   было  и  никаких   следов  пребывания
построронних в нашем гроте, хотя шторка была отодвинута, а значит наш секрет
раскрыт  --  водолазы  с  чужой  лодки всплывали в  гроте,  видели нашу,  но
обследовать ее не решились, резонно опасаясь, то тут все заминировано. У них
вообще  была, по  всей  видимости,  ограниченная  задача  --  найти  грот  и
убедиться, что в нем что-то есть. Вот они и убедились...
     Часа через  четыре, уже к вечеру, на горизонте  показались знакомые нам
по прежним визитам патрульные корабли, все сразу. Их обогнали два вертолета,
которые  зависли  над  островом. Из них,  как в  кинобоевиках, посыпались на
канатах  черные  комман-дос.  Мы  пятеро наблюдали это  эффектное зрелище  с
высоты  нашего  кафе.  А  на   запя-стьях  я   уже  ощущал  неуютную   сталь
наручников...
     "Как ни  болела старушка, а представилась,  прости Господи, -- невесело
пошутила Та-ня. -- Суждено мне все-таки побывать в Гааге..."
     "До них,  наконец, дошло,  -- сказала Изабелла,  -- что мы  ведь где-то
стояли  прежде,  чем  спешно  перешли  в  другое  место  и   стали  там   их
мистифицировать."
     "Дошло  не без нашего  миролюбища," -- сказал я. "Безусловно, -- кивнул
Феликс. -- Я всегда говорил,  что это самый умный из  наших противников." "И
из врагов своего народа, --  закончил наш анализ  Амирам. -- Жаль, что  Таня
только пошутила с ним..."
     Не обращая  ни малейшего внимания  на  перепуганных колонистов,  офицер
береговой охраны и интеполовец уверенно пошли в нашем направлении. Коммандос
составля-ли им почетный эскорт.
     Конечно, у  нас  было время  спуститься в  грот  и попытаться удрать на
лодочке, но куда?  Кончится  запас хода где-нибудь около Италии и --  дальше
что? Интересно,  что  никому из нас  и  в  голову  не  пришла,  казалось бы,
естественная мысль смыться на ней из Греции в родной Израиль...
     Ведь там нас ждало неубиенное миролюбище со своими арабами!
     Так что оставалось только покорно ожидать ареста  и последующего  суда,
приговор которого был предопределен.
     А пока  надо было ставить точку над i. Мы переглянулись. Амирам кивнул,
и Таня нажала на  потайную кнопку  под  столешницей. Скалу тряхнуло. В  море
ушла пенная волна. Лодочки и грота больше не существовало.
     По лицу преступницы века текли слезы.


     Наши преследователи были метрах в ста  от нас, когда что-то качнулось в
воздухе, как тогда на пляже, когда в нас выстрелили из гранатомета.
     Точно так же мы слетели с ног  на пол,  как при  землетрясении, а когда
поднялись, посторонних на острове не было. В селении кричали женщины и дети,
не  понимая,  что  случилось.  А у  причала  в  бухточке  стояла только наша
скромная  яхта. Было  уже  почти  темно. Над  морем  висела  неправдоподобно
огромная луна, под которой хозяй-ски устроилась первая звезда.
     "Эрев шабат (канун субботы), -- первым нарушил молчание Амирам. -- Пора
зажигать  свечи."  "Я думаю, что  это..."  --  начал Феликс. "Правильно,  --
сказал я. -- Иначе свечи мы зажигали бы уже в тюрьме..."




     "А вы  нам не верили!  -- восторженно кричала за круглым столом  Ингрид
Бернс. -- Не смотря на мой авторитет и доброе имя моего русского коллеги, вы
обвиняли нас во  лжи,  помните?  Теперь вы можете как-то  объяснить  то, что
случилось? От острова Мрым не отошло ни одно  судно, а поселенцев как корова
языком  слизала! Ни  души, а?  Только  группа захвата  и взорванный  грот  с
уничтоженной подводной лодкой преступников. Им пришли на помощь сионисты  из
параллельного мира. Теперь мо-жет начаться все, что угодно..." "Они обладают
таким  могуществом? -- по-прежнему  не верил ей телеведущий. -- Нашему  миру
грозит  захват  евреями?" "А то  этот мир ими не захвачен,  -- скривил  губы
арабский журналист.  --  Давно  все страны  пляшут под  их  шафар. Только  я
надеюсь, что теперь, когда ситуация прояснилась, все пой-мут, что на острове
действительно  обосновалась шайка еврейских террористов."  "И  что  ЦАХАЛ не
имеет  никакого отношения  к  этим взрывам,  --  подхватил  его израиль-ский
коллега. -- Мы просто не способны на такие акции. Я всегда это говорил..."


     "Так вы  их действительно видели своими глазами,  Владимир? Они опасны?
-- Сырых  тоже  купался  в  долгожданном  внимании. --  Они способны  помочь
Израилю, если  на  Ближнем Востоке вспыхнет  война?"  "Я  не  видел  никаких
проявлений  их военной  мощи,  --  сказал он. --  Но  страна с таким высоким
жизненным уровнем..." "Даже выше, чем в Израиле нашего измерения?" "Как день
и ночь. Дело в том, что у  них совер-шенно иной сионизм..." "Еще агрессивнее
нашего?" "Как день и  ночь, -- повторил наш бывший приятель. -- По сравнению
с  их  сионизмом   наш  --  местечковый,  или,  как  они  говорят,  галутный
сепаратизм, не более того." "И  вы допускаете, что они могут вмешаться и..."
"Могут. Но  не вмешаются." "Почему?" "Не захотят..." "Почему?!" "Не знаю. Но
я уверен, что не захотят..."




     Та  же  сцена в пастельных  тонах  Восточного  Средиземноморья.  Те  же
действующие лица сидят в белых пластиковых  креслах вокруг столика в кафе на
той же скале ост-рова Мрым.
     И еще кое-кто из нашей драмы.
     "Вы  можете остаться на этом острове, --  говорил  Арье,  лаская руками
раскаленную чашечку с ароматным  напитком.  --  Я купил  его и передаю вам в
счет копии "Ара-беллы" для моей дочери. Пусть  модель  будет и  через  много
лет. Идет?" "Но вы  можете вернуться и в  Эрец-Исраэль, --  поспешно  сказал
Цви. -- У нас  некому пре-следовать вас."  "Танья может  немедленно заняться
проектированием лодочек  для  нашего  флота с  их изготовлением  на Масфинот
Исраэль (Израильские судоверфи). Я уже договорилась, -- добавила Цвия. --  И
Феликсу там  найдется работа. Что вам прозябать на этом  острове?  У нас  не
принято держать таких специалистов вне нашего общества."


     Все  шесть мест в  салоне лодочки были заняты. Я управлял полетом, пока
Феликс,  Таня,  Изабелла  и  Амирам  с  младшим  внуком  любовались  голубым
мерцающим ми-ром, окружавшим нас со  всех сторон. Акулы и  скаты встречались
достаточно редко, но  рыб  было  так много, что  казалось,  что  мы  идем  в
аквариауме. Местные власти  без волокиты зарегестрировали наше плавсредство.
Так что мы  теперь совершали рутинную  поездку  на Родос -- прошвырнуться по
магазинам,  как заявила Белла. Никому мы  тут  не  были  опасны  и никто  не
охотился за нами. Рыбацкие суда под флагами  арабских и прочих стран у наших
берегов были просто рыбацкими судами.
     На  Ближнем  Востоке  царил  мир,  который  так  сладко   снился  нашим
миролюбам.  С  той существенной  разницей,  что  в этом  мире не было  места
независимому  Фаляс-тыну и его неутомимому раису, одержимому идеей Палестины
без евреев...

     "Вот таким макаром для всех  нас наступила прекрасная  пора," -- сказал
Зиновий Мрым, заканчивая свой  рассказ и вручая  мне  только что прочитанные
тобой,  дорогой читатель, заметки. И мне оста-валось  только порадоваться за
полюбившихся мне поселенцев.
     Жаль  только, что  в  эту пору прекрасную жить не придется  ни  мне, ни
тебе... На своей земле.


      16.06.01


Last-modified: Tue, 09 Oct 2001 17:18:27 GMT

Оцените этот текст: