Уход Андрейки "на дело" оказался сенсацией. Может быть, самой большой сенсацией в забытом Богом "музыкальном ящике". Вбежал парень с рассеченной губой и бутылками "краски" в обеих руках и проорал на весь этаж слова, которые его дружки не могли сразу постичь. Тогда он прокричал каждое слово отдельно: -- Он!.. пошел!.. в школу! 5. МИСТЕР АНДРЕЙКА КУПЕР Ближайшая школа была частной и напоминала дворец. Башенка из красного кирпича, зеленоватые стекла в староанглийском стиле. Во дворе теснились самые дорогие машины -- серые "порши", широкие черные "кадиллаки", белые "паризьены", чем-то похожие на балерин в полете... День был солнечный, и цветистое великолепие резало глаза. Андрейка уже знал, что к частным школам ему и подходить незачем, и потому прошел мимо независимой походкой, подняв голову: мол, плевал я на ваш королевский дворец. "Хай-скул", или школа для всех, окончивших восемь классов, была далековато. Городской автобус с огромными и промытыми окнами подкатил пустым. Как будто только для него одного подали. Водитель встретил его какой-то шуткой. И всю дорогу пересказывал пассажиру остроты комика, который вчера выступал по телевизору. И радостно хохотал. Общительный дядька! Тем страшнее оказалась директорша. Сухая, серовато-белая, жестко затянутая в черный костюм дама по имени мисс Гертруда Орр. Подняла глаза, водянисто-голубые, холодные, сложила губы в улыбке, а глаза не потеплели. Лед, а не глаза. От нее веяло мачехой -- Андрейка с трудом заставил себя заговорить. -- Документы! -- Она протянула руку за документами. Отметки у Андрейки были самыми высокими, и она отложила бумаги в сторону. -- Адрес родителей? Андрейка молчал подавленно. -- Я живу отдельно от них, в общежитии. -- И, неожиданно для самого себя: -- В ночлежке. -- Необходимо письмо от отца, -- добавила она отстраненно, беря в руки другую папку. -- У меня нет родителей, -- громче сказал Андрейка. -- Я живу в ночлежке. Бесцветные волосы мадам Гертруды Орр, зачесанные необычно, на одно ухо, встряхнулись. -- Я вас не задерживаю! Сорри! Андрейка сжал руки в кулаки. -- Я приехал в Канаду по закону, мне, извините, полных шестнадцать лет, и я имею право учиться в школе, даже если это, еще раз извините, почему-то вас раздражает! -- Поглядел на директоршу тревожно и на всякий случай извинился в третий раз: -- Сорри! Мисс Гертруда Орр быстро стала нажимать кнопки настольного телефона. Явился тучный лысоватый великан лет сорока пяти, в примятом сзади клетчатом пиджаке и полуразвязанном, в красный горошек, галстуке. -- Даглас, -- произнесла она сухо. -- Возьмите этого посетителя. -- И она протянула папку с документами. Кабинет лысоватого великана оказался рядом. На дверях была надпись "Vice-principal" . "Принципал"... Как в Древнем Риме. Распнут на кресте -- обычное дело... " -- Андрей поежился. Мистер Даглас полистал папку Андрейки, и все началось по второму кругу. -- ... У меня нет родителей! -- Совершенно? Вы приехали год назад из Москвы один... пятнадцати лет от роду? Первый случай в новейшей истории. Серые выпученные глаза канцлера смотрели приязненно, и Андрейка впервые рассказал все, как было. -- Есть еще родственники в Канаде? -- спросил мистер Даглас, посерьезнев и усаживаясь на стуле поглубже... -- Нет? Значит, вы совсем один... Не так ли? -- Бабушка есть. В Москве. -- Стольный град Москва, -- вдруг произнес мистер Даглас по-русски каким-то высоким клоунским голосом, вызвавшим у Андрейки улыбку. -- Моя бабушка тоже родилась в Москве, -- торопливо перешел он на английский. -- Мир тесен. Так что мы были с вами земляками в XIX веке. Жизнь любит шутить, не так ли? -- Он помолчал, вытер лысину несвежим платком. -- Так вот что, господин экс-земляк. Я не имею права принять вас. Ни в коем случае. Без письма отца... или другого совершеннолетнего поручителя, достойного доверия... -- Он внимательно поглядел на Андрейку круглыми выпученными глазами и вдруг сказал как бы вскользь: -- У вас музыкальные пальцы, мистер Эндрю! Какую музыку вы предпочитаете? -- Баха! -- Иоганна Себастьяна Баха?! Допустим! А что из Баха? Самое любимое?.. -- Чакону! -- Чакону?! И можете воспроизвести первые два-три такта, не так ли?.. Ну-у, это будем считать равноценным письму от отца. Я вас принимаю, Эндрю. На свою голову. Рискую! Пока ничего не случится, все будет прекрасно. Но если что-нибудь увижу... двойная игра... Тут же возникнет вопрос: как этот Бах попал в школу?.. -- Опять вынул платок и вытер лысину, и спросил деловито, какой у Эндрю любимый предмет. -- Математика? Я познакомлю вас с нашим математиком, и он решит, какому классу канадской школы вы соответствуете... А пока что зайдите вот сюда, -- он показал на комнату сбоку кабинета. -- И там напишите по-английски вашу биографию, а также все, что хотите. Андрейка взял протянутый ему лист бумаги; когда уходил в боковую дверь, в кабинет канцлера постучали. Андрейка не оглянулся на вошедшего, но новый разговор у канцлера отвлек его от собственных мыслей. Пронзительный девичий голос поблагодарил мистера Дагласа за что-то, а затем попросил его спокойным будничным тоном перенести экзамен, назначенный на завтра. -- Завтра я иду делать аборт. У Андрейки рот приоткрылся. "Аборт?!" Он представил себе, что бы началось, если б к директору или завучу их московской школы заявилась девица с такой просьбой. Скандал! Понаехали б комиссии. Из РайОНО. Из всяких горсоветов. Заседания-проработки... Тут не случилось ничего. Мистер Даглас позвонил кому-то, видно, учительнице, и спросил ее, не возражает ли она, если экзамен у Анны-Марии Гран из ее класса он примет сегодня. Сам. Через секунду негритянка лет 16-- 17 в потертом свитере и драных шортах радостно влетела в комнатку, где сидел Андрейка, и, не обращая на него никакого внимания, принялась писать. Временами она что-то бормотала вполголоса, притрагиваясь пальцами к своим смоляным волосам, закрученным в десятки тоненьких косичек. "Полная Луна, -- сказал себе Андрейка. -- К завучу с абортом... " Из кабинета вице-принципла снова донесся женский голос. На этот раз говорила женщина явно немолодая. Измученным надтреснутым голосом поведала, что, как она думает, ее сын курит марихуану и продает в школе. А дома не держит. Так, наверное, здесь прячет, в своем локере... Донесся телефонный разговор, через несколько минут кто-то вошел, и мистер Даглас спросил пришедшего деловито, давно ли он доставляет в школу наркотики. Как давно?! -- повторил сиплым, сдавленным голосом. Послышалось шевеление, трудное дыхание, наконец ответили, что уже месяц, как начал... -- Где достаю? ... Я не знаю, мистер Даглас, имени черного, который доставляет марихуану... Могу сказать лишь, где храню. -- За признание -- половина наказания. Пошли к локеру... Андрейка уже кончил писать, когда они вернулись. -- ... Твое счастье, что я узнал об этом от твоей матери, -- прозвучало за дверью. -- И ты обещаешь "завязать". Только поэтому я не позвоню в полицию. Но в следующий раз ты пойдешь в тюрьму. Тебе не поможет ничто... Андрейка решил, что самое разумное в такую минуту к вайс-принципалу не идти. Принялся переписывать свою биографию, оглядев книжные полки вдоль стены. Нет ли словарика? Как-то корректнее надо сказать о дурацком законе, загнавшем его в бывшее студенческое общежитие по имени "музыкальный ящик"... С трудом преодолел искушение спросить у губастой негритянки, шепчущей что-то свое, можно ли в биографии выразить несогласие с каким-либо канадским законом. Или... свобода свободой, а в зубы дадут... Решил написать: "Из-за такого закона мог и загнуться... " Выглянул из комнатки осторожно: -- У меня готово... Раздраженный Даглас ходил по кабинету взад-вперед, молча взял листки Андрейки. И сразу повеселел. -- Ну, господин Бах, при таком английском вам не страшна даже мисс Гертруда. ... Первый день занятий начался торжественно. В актовом зале пели гимн "О Канада!" Затем его пели каждое утро, но не с таким энтузиазмом. После него молился, кто хотел. Андрейка искоса поглядывал на молившихся. В Москве не молилась даже бабушка... Наконец ученики разбежались по классам. Первый день привел Андрейку в замешательство. Спустя час сосед по парте исчез. Затем Андрейка помчался сломя голову на свой урок. Вообще во всем классе почти не было учеников, окружавших его час назад. Он чувствовал себя как в электричке или метро. Пассажиры входят, выходят. Никому нет дела до другого. Вроде бы никто ни с кем не разговаривает. А гул, как на вокзале. На ланче иначе. Здороваются, спрашивают, как дела. Отвечают обычно одно и то же: "Я очень устал". Видно, так принято. Разбились на группы. Что-то обсуждают оживленно, жуют, кидаются огрызками, и многие, Андрейка с удивлением отметил, без всякой экспрессии матерятся... Матерная брань на разных параллелях и меридианах, по-видимому, вовсе не одно и то же, подумал Андрейка. В Грузии, сам видел, это гнуснейшее оскорбление. Скажешь кому-либо "Я твою маму е... " и получишь ножом в горло. В обрусевших республиках, сколько он помнит себя, матерщина всегда была обыденным средством человеческого общения. Но в школах и учреждениях редко кто посмел бы послать своего приятеля или сослуживца, звонко, в общественном месте, по матушке. Это скандал! В Северной Америке, он узнал это от Каланчи в тюремном дворике, была сексуальная революция. Наверное, по этой причине матерились на каждом шагу. Девчонки на ланче отваживают надоевшего собеседника: "Fuck off, Harry!" Говорят беззлобно подруге, пристающей с пустыми расспросами: "Fuck off, dear Michelle!" Андрейка вначале поеживался от этого "матерщинного тенниса", как в тюрьме! Но... никаких эксцессов не происходило... На ланче он и разговорился с прыщавым парнем в майке со спортивным номером во всю спину. Тот вкусно хрустел огурчиком, вытирая губы тыльной стороной ладони. Парень показался ему русским, хотя и заявил небрежно, что по-русски он не понимает ни слова. Он объяснил Андрейке, почему в перерывах все несутся, как при пожаре... В Канаде учатся вместе восемь лет. "Восемь лет класс, как и у вас, в России, постоянный". Тогда-то и складывается школьная дружба или неприязнь. А "хайскул" -- как в университете. Каждый выбирает свои курсы. Летит на свой урок... Что ты выбрал на этот семестр? -- Он взглянул на раскрытый блокнотик Андрейки, в котором было расписание занятий. И вдруг воскликнул по-русски: -- Ни фига себе! Математик взял тебя, новичка, сразу в двенадцатый класс! А по физике? Тоже! Ни фига! Ты, что, вундеркинд? Капабланка? -- Нет, просто в Москве я учился в математическом классе. -- Ага, а вот по биологии ты увяз, попал в десятый, -- с удовлетворением заметил прыщавый. -- Высоко летаешь, где-то сядешь! -- А какого черта ты врал, что не знаешь русского? -- хмуро спросил Андрейка, разделавшись со своим "каменным" бутербродом (вчерашние булочки стоили в ближайшей лавке вдвое дешевле). -- А зачем мне русский? -- удивился парень, снова вытирая рукой растрепанные губы. -- Русских в Канаде -- кот наплакал. Так, реликты... Какой же смысл разговаривать на туземном языке?! Что? Для канадцев все языки, кроме английского и французского, -- татарские, хоть они и играют в свою "культурную автономию"... Ха, не принимай их всерьез... Ты обрати внимание, как говорят индейцы -- хозяева этой землицы. Их споили почище, чем русских мужиков. У алкашей язык уходит, остается мычание, сдобренное матерщиной... Не желаю быть "культурной автономией"! Не желаю мычать! -- Но все-таки Пушкина ты будешь читать в оригинале? -- А, ты из пушкинсонов! Пойдешь на славянский факультет? -- Я не из пушкинсонов, я из бахов. Если бы взяли в консерваторию!... -- Музыка здесь ничего не стоит. Математика в цене. -- Я еще не решил, куда пойду. -- Решишь, господин Бах, но если будешь говорить с акцентом, не получишь хорошую работу, круг друзей будет ограничен "выходцами" из из Се-Се-Се-Ре. Тебя устраивает канадский Брайтон Бич?! Да, есть и инженеры, ты прав. И просто приличные люди. Они расползлись по канадским фирмам, как муравьи. Забились каждый в свою щель. Им без английского труба. По-русски говорят -- не замечают, что половина слов -- английские... Папуасы с дипломами! Андрейка улыбнулся: -- Строг ты, Вася! -- Я не Вася, я Уинстон. -- Будем знакомы, господин Уинстон... Черчилль? А, Хайкин! Хайкин! Хорошо звучит! -- Где Хайкин -- жид, там "хорошо звучит". А здесь я не жид! -- Поздравляю, господин Уинстон. И вас, и себя. Но зачем скрывать, делать вид, что по-русски ни слова? Ты самого себя стыдишься. -- Будешь стыдиться, когда вечером тебя разыскивают по всем телефонам. Полдесятого -- пора спать. А все party только начинаются... Опоздал -- лишают телевизора... В канадском автобусе тихо, как в гробу, и вдруг моя маманя горланит: "Уинстон, ты чего прислонился головой к стене, я только что тебе голову помыла!" Иногда думаю, убил бы! Андрейка улыбнулся, заметил задумчиво: -- Тут приходил один лохматый. С анкетой. Исследователь-советолог. Молчал-молчал, а потом выдал: "Люди из тоталитарных стран нетерпимы даже к собственным детям... " Это про тебя, а? Ходим вверх ногами, пора бы советским проблемам из кармана высыпаться. -- Идиот твой советолог! -- вырвалось у Уинстона, -- квадратное рыло... Тут при полной свободе мальчишки бегут и бегут из дома. Голодают, а к отцу-матери вернуться не спешат. Дома свободы нет... Андрейка почувствовал: глаза влажнеют. Кэрен, Кэрен!.. Замолчал. Андрейка начал постигать, отчего Уинстон Хайкин набит всякими страхами, пожалуй, лишь в тот день, когда отец Уинстона заехал за сыном и Андрейку позвали в гости; он побыл в их большом загородном доме час-другой и услышал семейную "эпопею"... Отец Уинстона был геофизиком на западе Канады, в городе Калгари. Приехали туда из Союза во времена нефтяного бума. Уже через полгода семья имела и двухэтажный дом, и две машины, и даже мопед для Уинстона купили в рассрочку, как и все другое. И вдруг снова начался в мире кавардак с нефтью. Цены полетели вниз. Нефтяные компании провинции Альберта лопались одна за другой. Инженеров и геофизиков выстреливали на улицу, как из катапульты. Прежде всего иммигрантов. Вернее, пришедших в компании позднее других... Все исчезло в один день: и двухэтажный дом, и машины, и мопед... Едва добрались до Торонто. Правда, в Торонто тут же устроились и снова купили и дом, и машину, и даже мотоцикл "кавасаки" для Уинстона, но в глубине глаз кудрявого здоровяка -- отца Уинстона -- затаился страх. Страх не исчезал даже тогда, когда здоровяк улыбался... Только в тот день Андрейка начал понимать горячечную страсть Уинстона стать канадцем немедля... Но сейчас, во время ланча, он иронически усмехался, слушая, как Уинстон Хайкин со страстью доказывал ему, что нет никакого смысла оставаться русским и даже признаваться, что ты оттуда... -- А тебя как зовут? -- не мог успокоиться Уинстон, -- Андрейка Купер! Андреевский флаг. Не имя, а демонстрация! Кстати, Купер. Ты бывший Куперман или Купермахер? -- съязвил он на прощание. Купер -- именно такой была фамилия матери и бабушки. Андрейка оскорбился до жути, сжал пальцы в кулак. -- Fuck off , мистер Уинстон! По счастью, прозвучал резкий, как пожарная команда, звонок. Все быстро дожевали свои булочки и разбежались по разным этажам и коридорам. Андрейка остался один. Вздохнул печально. Затем вскочил и побежал на математику. Математику читали в компьютерном классе. Вдоль боковой стены на длинной полке стояли компьютеры. От самых старых "IBM-PC" и кончая фантастическим "486". Названия он узнал позднее. Пока что он подбежал к одному "Apple Macintosh", над которым уверенно трудился какой-то приземистый улыбчивый кореец. А может, китаец. А вокруг толпились школьники. На экране "Apple Macintosh" появились рисунки, вроде картинки Египта. Пирамиды Хеопса. Песчаные дюны. Над ними светлый круг -- солнце. Одно нажатие кнопки, и день сменился ночью. Небо стало черным. Солнце превратилось в луну... -- Фантастика! -- прошептал Андрейка. -- Компьютер считает, запоминает, это я знал! Но что он талантливый график? Те, кто работали с компьютерами раньше (а таких было большинство), уселись на стулья перед ними. Похоже, каждый у своего. Положив руку на коричневые или цвета беж приборы, ждали своего часа. Андрейка отошел к партам, которые стояли посередине класса. На них усаживались те, кто не успел занять место у компьютера или попросту боялся к нему подходить. Андрейка огляделся. В математическом классе, в который он попал, было много китайцев и канадских евреев. Впрочем, возможно, они не были евреями, а просто длинноносыми очкариками. Девочек раз-два да обчелся. Черных еще меньше. Учителя пока что не было, вокруг его стола вертелись какие-то ребята в широких фланелевых свитерах-безрукавках и рубашках с цветными бобрами на груди. У некоторых на свитерах вместо бобра -- фирменный зеленый крокодильчик. Свитера и фланелевки были дорогими и разными. Украшенными, кроме зверей, тропическими пальмами, парусниками или любимыми звездами рок-н-ролла. Андрейка спросил незнакомого китайца, который оказался рядом, что это за новый клуб. Бобры зеленые, фирменные крокодильчики... -- О! -- сказал китаец, и, считая, видимо, что больше объяснений не требуется, улыбнулся широко и добавил радостно, как сообщнику: -- Скоро наступит время, когда весь мир будет говорить на двух языках: английском и китайском. -- Этого нам еще не хватало! -- тихо сказали за спиной у Андрейки. Оказалось, там сидела девушка из Польши. От возмущения она даже отсела в сторону, поближе к учительскому столу, чтоб улыбчивый китаец, по крайней мере, не маячил у нее перед глазами. И вдруг откуда-то донесся радостный возглас: "Spare". Это значит, свободный урок. Ликование было всеобщим; кто-то схватил свою сумку с книгами и бросился к дверям, другие раскрыли учебники и погрузились в них. Убежавшие толпой ввалились обратно. Слух оказался ложным. -- Идет! -- возвестили они. Учитель вошел, неся указку, как пику. Черный, как шахтер, только что поднявшийся из угольного забоя. Голова в мелких завитках. Впрочем, сказать об учителе "черный" -- еще ничего не сказать. Кожа блестела, как после дождя, когда вдруг выглянет солнце. Андрейка слышал, столь антрацитово-черных людей нет даже в Африке. Только на Карибских островах. Учитель написал на доске свое имя -- Майкл Робинсон и двинулся к столу, длинноногий и мускулистый, брюки в обтяжку, белая рубаха с завернутыми рукавами -- мышцы на руках так и играют. Пригнулся вперед, чуть покачиваясь, как покачиваются борцы перед схваткой. Сверкнул синеватыми белками глаз туда-сюда, оглядывая класс, подымавшийся неохотно. Положил руку на спинку стула, дождался, когда встанут все. И тогда лишь сел. Раздался оглушительный взрыв. Андрейка не сразу понял, что "бобры" и "крокодильчики" подложили под его стул петарды, и вскочил в испуге. На сухом и тонком лице учителя и мускул не дрогнул. Только обнажились в улыбке зубы, неправдоподобно белые. -- Как в Ливане! Класс засмеялся дружно и по-доброму. Более над учителем математики не экспериментировали... -- Прошу поднять руки тех, кто никогда не решал математических задач при помощи компьютера, -- спросил учитель, покончив с перекличкой. Голос у него был густой, молодой. Поднял руку Андрейка. За ним, не сразу, еще треть класса. В основном Азия, Ближний и Дальний Восток. Учитель сказал, что с новичками он проведет дополнительный урок, а сейчас даст пример, который интересен для обеих сторон. Его можно решать и на компьютере, и на бумаге. Он быстро начертил на зеленой класной доске подобие дома. -- Так вот! Как целесообразней его огородить? На максимуме территории минимум строительного материала... Площадь участка условно обозначим в сто квадратных метров. Зашуршали, зазвенели компьютеры. Кто-то засопел растерянно. Учитель подошел к парню, сидевшему за первым компьютером, поглядел на экран. Воскликнул с усмешкой: "O! Lord! Garbage in -- garbage out" . Андрейка исписал страничку и поднял руку. Первым. Учитель шагнул к нему, взял листок: -- Что это такое? -- спросил строго. -- Я дифференцировал уравнения, сэр. -- Мы еще не проходили дифференциалов... -- С Андрейкиным листочком вернулся к своему столу. Сказал, поглядев на листочек, еще раз: -- Решение, надо сказать, элегантное... Почему вы пошли этим путем? -- От лени, сэр, -- ответил Андрейка. Класс захохотал. Улыбнулся и учитель, выпятив свои широкие губы. Звонок восприняли без обычного оживления, радости. Помешал! Многие не успели высказаться... -- Он знает все наизнанку! -- восторженно прошептала девушка из Польши об учителе. Андрейка понял ее мысль по тону: по-видимому, на местном школьном жаргоне "наизнанку" означает "глубоко", "насквозь", "до самой подкладки". "Школы -- как африканские племена, -- весело мелькнуло у него. -- У каждой свой язык". На уроке биологии Андрейка попал словно в другой мир. Несколько рослых черных парней спали сидя, не шелохнувшись и задрав ноги в расшнурованных ботинках на скамьи перед собой. Те, кто занимал парты перед спящими, привычно отодвигались в сторону от их ног или уходили на другие места. Без излишних споров. Молоденькая учительница в белом кружевном воротничке и кружевных манжетах, белеющих из-под рукавов платья, словно ничего не замечала. Обращалась лишь к тем, кто ее слушал. Вечером Андрейка вернулся в "музыкальный ящик". Его обступили, как Колумба, который возвратился в Старый Свет. -- Привет! -- сказал он, проходя к своему матрасу. -- В школе есть электронный микроскоп. Знаете, сколько он стоит? Триста тысяч долларов... -- А-а, -- загудел "музыкальный ящик". Наконец-то хитроумного соседа поняли... Утром его поджидал у дверей социальный работник в женской кофте, которого в свое время изгнали из "воровского рая" -- теплой, облюбованной шпаной квартиры. -- Вы -- первый жилец из этого забытого Богом дома, который оказался не в тюрьме, не в могиле, а в школе. Вы спешите?.. Не хотелось Андрейке говорить с ним. Душу перевернул, глухая тетеря: "не в могиле". Да и дождь стал накрапывать. Но "социальный" шел за ним к остановке неотступно, и Андрейка задержался на минуту. -- До этого дня я был вне закона. Пишите! Пишите! Вне закона: не было шестнадцати, и я не хотел жить с очковой змеей по имени Люсиха. Да, и у меня есть родители, которые формально за меня отвечали. Со вчерашнего дня я отвечаю за самого себя сам. Понимаете? Я не хочу быть вором, не хочу быть попрошайкой, "социалистом" на велфере. Я имею права по канадскому закону! Стать самим собой, вот и все! 6. ЛИЗЕТТ, ИЛИ РАВНОБЕДРЕННЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК Наконец распогодилось. В ланч вывалились на травку, под жарко-голубое небо. Расселись полукругом, каждый достал свой бутерброд. Андрейка -- пухлую булочку из магазина "Мак Дональдс", где он наконец нашел работу "part time" . Несколько школяров отошли в сторону, достали сигареты. Андрейка заметил краем глаза сцену, которую не раз видел в отеле алкоголиков. Один из парней скрутил ладонями доллар трубочкой, другой насыпал в трубочку белого порошка. Кокаином балуются... Андрейка даже глаза закрыл: вспомнились те, кто добаловался... Весь паноптикум... Он почти справился со своей булочкой, когда у школьного подъезда затормозил зеленый "форд". Из него вышли двое плечистых ребят, из тех, которых Андрейка называл "амбалами". Минуты через три они выскочили из школьного подъезда, таща какую-то девчонку в модном белом комбинезоне, с длинными серьгами, сверкавшими на солнце. Она билась в их руках. Извивалась. Кричала: "Помогите! Помогите!" Никто не шевельнулся. И Андрейка не сдвинулся с места. От ошеломления. Он пришел в себя лишь тогда, когда зеленый "форд", в который затолкали девчонку, начал отъезжать... -- Какой телефон полиции? -- закричал он . Уинстон Хайкин пожал плечами: -- Зачем это тебе надо? -- А если самого тебя потащат? -- Ты думаешь, кто-нибудь вступится? Вот и я не вступился... -- Из-за каждой "slut" звонить в полицию! -- заметил китаец. -- Я в их игры не играю. Андрейка вбежал в подъезд, где висели телефоны-автоматы; на них были написаны номера полиции и пожарных. Он набрал номер полиции и объяснил, что произошло у подъезда школы... На его звонок отреагировали немедленно. Всем полицейским машинам по радио передали приказ задержать зеленый "форд" No... Через час, не более, после сумасшедшей гонки, машину перехватили километрах в ста от Торонто... В вечернем выпуске газет уже появились сообщения о "kidnapping" (так называется кража людей) и то, что эти похитители давно разыскиваются полицией: они были зафиксированы скрытой камерой месяц назад во время ограбления банка. Из банка они уволокли не только деньги, но и двух девушек-заложниц, которых затем изнасиловали и зверски убили... Андрейку вызвал мистер Даглас и, похлопав его по плечу, сказал с усмешкой: "Ты думаешь, меня не спросили, как ты попал в школу?.. Любое подобное "упс" -- как шило в мешке. Но теперь ты можешь не беспокоиться совершенно, я нашел тебе поручителя, вполне совершеннолетнего... " А через неделю к Андрейке подошла раскрасневшаяся от бега девушка в модном белом комбинезоне. Зеленые глаза, подведенные черной тушью, излучали восторг. Андрейка оглядел ее с недоумением. Плечи, как у амбала, широченные, на них какая-то золотая плетенка, вроде генеральских погон. К талии все сужается конусом... Андрейка на расфуфыренных девчонок взгляд не останавливал, а если и останавливал, мыслил о них, как всегда, понятиями геометрическими: "равнобедренный треугольник", -- отметил он. Чего хочет от него этот "равнобедренный треугольник"? И потом, она была явно из этих... "pretty" . Плоские туфли-лодочки, расклешенная зеленая юбка, белые кораллы на шее, серьги-висюльки золотыми венчиками. Да еще копна волос, как у дам при дворе Людовиков. Цвета соломы, действительно. Андрейка улыбнулся вежливо, решил сказать что-либо такое, что обычно говорили кавалеры из гоголевских "Мертвых душ": "Очень-очень приятно!.." Или: "Весьма признателен... " Но к девчушке с копной на голове подбежала такая же "pretty" и воскликнула: -- Поздравляю тебя! -- И тут же, не переводя дыхания: -- Я была в Итонсе . Ой, какой sale был! Этот свитер стоит сто пятьдесят. Я купила всего за шестьдесят долларов. А фирма?!. Остро понесло парфюмерным магазином. Андрейка круто отвернулся и стал уходить: разговорчиков pretty он уже наслушался... Занятий еще и месяца не прошло, а он уже знал "наизнанку", главным образом, от Уинстона: в школе, как на пароходе, есть и первый класс, и четвертый... Существуют также "teacherspets" (любимчики), которые смотрят учителям в рот. "Крокодильчики" жмутся друг к другу. Дети интеллигентов учатся старательно: хотят жить не хуже своих родителей -- врачей, адвокатов... Самые богатые "крокодильчики" от диплома не откажутся, но им не важно быть первыми: за них это сделали родители. -- Что еще? -- захлебываясь рассказывал Уинстон. -- "Крокодильчики" думают о том, что, о Божестряслось вчера. Плебс не думает ни о чем: спит на уроках, может послать учителя к черту, хлопнуть дверью. Гори все ясным огнем! Андрейка рассеянно выслушивал Уинстона, который любил рассказывать-поучать. Ему были противны "pretty", которые выдают себя за родовую элиту, любят приврать, вроде Уинстона, скрывающего, что он из России. Шаги бегущего сзади человека заставили Андрейку оглянуться. Его догоняла "pretty" с соломенной копной на голове, "в честь Андрэ", как она выпалила. -- Я вам не сказала главного, -- захлебываясь начала она. -- Это вы меня спасли. Они бы меня убили... Давайте познакомимся: Лизетт. Вы очень симпатичный, Андрэ! -- Она заговорила певуче, дружелюбно, а у Андрейки сердце, точно морозом обожгло. Он не мог и слова вымолвить. "Pretty" чем-то походила на ... француженку Женевьеву из кемпа, и Андрейка сделал шаг назад, чтоб исчезнуть. Лизетт остановилась на полуслове в удивлении. -- Не хотите говорить со мной?.. Ну, тогда сыграем в шахматы. -- В шахматы?! Андрейка с удивлением поглядел на нее и наконец пошел за "pretty", которая, вот чудеса! играет в шахматы. С еще большим удивлением увидел, что она играет лучше него. Выиграть шесть партий подряд!.. Странная "pretty". Мимо них промчался черный парень, звеня чем-то, а за ним -- служитель в синей робе, который убирал классы. Служитель вскоре вернулся, держась за сердце. -- Убежал! -- сказал он, ни к кому не обращаясь. -- Всю связку ключей украл. Ото всех классов... -- И он закричал, видно, ругался -- не то по-испански, не то по-португальски. -- Не удивляйся, Андрэ, -- сказала Лизетт, выиграв очередную партию. -- У меня был учитель. Гроссмейстер из России. Он рассказал мне: когда он эмигрировал в Израиль, ему написали в анкете: "Профессии не имеет". Шахматы -- не бейсбол. Здесь это ничего не стоит. Ему нечего было есть, и он учил всяких дур... Расскажи, как ты провел лето? На другой день она отыскала своего Андрэ взглядом, как только вошла. -- Андрэ, ты после школы свободен? Ой, как хорошо! Родители хотят с тобой познакомиться. Пожалуйста, понравься им. Ладно? Андрейка договорился встретиться с Лизетт после уроков; хотели разойтись по своим классам, но внимание привлекла потасовка. Черные девочки с тонкими косичками кричали, дергая друг друга за волосы: "Ты говорила, что я проститутка?!" -- и подругу по лицу кулаком. Еще пять-шесть девочек кидаются в драку. В школьном коридоре начинается свалка. Крик, топот, звон разбитых стекол. -- Хо-оли шит! -- вырвалось у Лизетт в сердцах. -- Не смотри в эту сторону, Андрэ! Это публика с Карибских островов и Ямайки. Что они не поделили между собой, не знает никто. -- Ты расистка, Лизетт? -- Боже упаси, моя лучшая подруга с острова Тринидад. Правда, страшна, как смертный грех... На ланч прибегай в буфет... Андрейка там ее и разглядел. Ребята, по обыкновению, кидали друг в друга едой и гоготали. Она разговаривала с высоким парнем в футболке с огромными номерами на спине и груди, не обращая на "весельчаков" никакого внимания. Увидев Андрэ, она помахала ему, чтоб он шел к ним, и познакомила его с лучшим нападающим школьной футбольной команды. И затем -- еще с одним футболистом. Затем все вместе уселись за столик пить кофе с бутербродами. Разговаривали о прошлогодних победах. -- Здесь спорт -- бог! -- сказал Андрейка, когда они спросили его, отличается ли чем-нибудь русский спорт от канадского. -- Важнее бога музыки. А в России говорят: у старика было три сына. Два умных, а третий -- футболист... Лизетт вспыхнула, а футболисты улыбнулись натянуто. -- Теперь понятно, почему Россия в футбольной таблице плетется внизу... -- сказал один из них. -- Но хоккеисты у нас другие, -- заметила Лизетт. -- Они взяли первенство мира. Не так ли, Андрэ? -- Не знаю. Я не спортсмен вообще. -- А что значит "вообще"? -- удивилась Лизетт. -- В свободные от школы часы я разогреваю картошку в кафе "Мак Дональдс", сгружаю ящики с машин, мою шваброй полы в складе "Мак Дональдса" -- мне этого спорта впо-олне достаточно. Футболисты посмеялись покровительственно и ушли в бассейн. Несколько столиков занимали китайцы из Гонконга, одетые как щеголи. В дорогих свитерах с неизменными фирменными крокодильчиками. В высоких кожаных ботинках. -- Они тоже pretty? -- спросил Андрейка. Лизетт пожала своими "генеральскими" плечами. -- Они китайцы! Когда школьник не отрывается от книги, о нем говорят: "Учится, как китаец... " Бен! Иди сюда! -- окликнула кого-то Лизетт. Подошел невысокий взлохмаченный кореец, который на первом уроке математики рисовал при помощи "ЭПЛ макинтош". -- Это наш компьютерный бог. Его зовут Бен-компьютер. -- И подняла палец кверху. Познакомились... Пока, Бен!.. А вон там -- Нэнси, -- Лизетт показала на болезненную худую девушку. Но не позвала ее, рассказала вполголоса, что родители бросили Нэнси, когда ей было шесть месяцев. Девочку отдали бездетным. С новыми предками не ужилась. Удрала лет восьми... У Нэнси висела на руке огромная пластиковая сумка, в которой размещался, по-видимому, весь ее гардероб и все запасы еды: во всяком случае, оттуда она доставала и бутерброды, и кофточку, в которую переоделась, зайдя в туалет. "Ее бросили в шесть месяцев!.." -- До Андрейки вдруг дошел весь ужас этой фразы. -- "А я, идиот, считаю себя обделенным... " -- Давай познакомимся с ней, -- воскликнул Андрейка. -- В другой раз, -- отрезала Лизетт. -- Вечером нас ждут мои предки. Ты еще не одет... Как, у тебя нет пиджака? Холи шит! -- вырвалось у Лизетт. Сиди здесь. Через пять минут она принесла черный пиджак и брюки. -- Иди в туалет, переоденься. Это твой размер, не беспокойся. Бен одного роста с тобой... Двинулись к "предкам". Лизетт зачем-то свернула в парк. -- Ты куда? -- окликнул Андрейка. Но оказалось, это вовсе не загородный парк. Это был дом, где жила Лизетт. Трехэтажный особняк в английском стиле с точно зарешеченным стеклом. Сочно-зеленые, с зубчиками по краям, кусты были подстрижены в виде самых разных зверюшек. -- К нам приходит старик англичанин, -- сказала Лизетт. -- Бывший королевский садовник. Большой оригинал. Навстречу им кинулся с радостным подвыванием потешный, точно в шестимесячной завивке, тучноватый канадский пес, добрый, как все канадские собаки. -- Питер, -- представила его Лизетт, когда он облизал ее с ног до головы. Мой единственный друг. Все эти годы... Питер сунулся и к гостю -- знакомиться, потерся о штаны Андрейки, наконец встал на задние лапы и ткнулся своим мокрым языком гостю в лицо. "Признал! Навсегда!" -- сказала Лизетт удовлетворенно. В светлой гостиной, увешанной семейными портретами, стоял накрытый стол. Китайский фарфор? Чашечки маленькие, страшно в руки брать. Гостя ждали... Мама Лизетт казалась девочкой. Тонкая, как Лизетт, крашеные волосы, глаза огромные, немигающие. Сова! Папа вышел позднее, тучный, с одышкой, лет пятидесяти, поздоровался и тут же стал кому-то звонить по телефону. Разговор начался ни о чем. Мать осторожненько выпытывала, кто отец, кто мать; Андрейка перевел разговор на бабушку, которая его воспитала, и мать Лизетт воскликнула удовлетворенно: -- Теперь все понятно. Вы религиозны. Поэтому, увидя разбой, вы не могли поступить иначе. Это прекрасно! Канада, надо сказать, страна религиозная. -- То-то школьники стояли тогда столбами. Никто и с места не сдвинулся. Мама Лизетт не ожидала такой неучтивости. Замолкла в удивлении. -- До еды мы хотим освежиться! -- громко воскликнула Лизетт, видя, как округлились глаза у матери... О'кей!.. Она взяла своего Андрэ за руку и увела на "back yard" , как она сказала. "Back yard" оказался сосновым лесом без границ, внутри которого, ближе к дому, соорудили огромный бассейн, облицованный розовым и синеватым мрамором. -- Плавки я приготовила, -- деловито сообщила Лизетт, выйдя к Андрейке в красном, как огонь, "бикини", и тут же нырнула, проплыв под водой почти весь бассейн. Высунула голову, отфыркиваясь, махнула рукой, мол, давай сюда. -- Я без воздуха не умею! -- крикнул Андрейка. Он прыгнул головой вперед, но шмякнулся и животом, и коленками и, как мог, быстро добрался до Лизетт известным стилем, которому его научили в пионерском лагере и который назывался там "плыть по-собачьи". Лизетт протянула к нему руки и глубоко нырнула, Андрейка хлебнул воды, оторвался от нее и, выставив рот над водой, сказал: -- Ты, Лизетт, русалка! От тебя надо держаться подальше! -- И выбрался на мраморный парапет. За столом царила торжественная тишина королевского обеда. Отец Лизетт налил Андрэ какого-то зеленоватого райского вина, затем еще бокал, и еще. Андрейка осмелел настолько, что, закончив еду, подошел к роялю, к которому не подходил с тех пор, как улетел из Москвы. Пальцы одеревенели, но правой рукой он все же выбрался на дорогу. Концертный "Стейнвей" зазвучал так, словно Андрейка был профессиональным музыкантом... После первых пассажей он опустил руки на колени. -- Андрэ, продолжай! -- восхищенно воскликнула Лизетт. -- Что я, с ума сошел, -- сказал Андрейка, подымаясь со стула. -- Это Бах. Первый концерт ре минор. Его играет ваш Глен Гульд, гениальный Глен Гульд, и я туда же со своими деревянными руками... -- Ну, сыграй то, что не играет Глен Гульд! -- в нетерпении перебила Лизетт. И Андрейка отстучал "Турецкий марш" и затем, комически покачиваясь, песню, которая, сказал он, называется "Речка движется и не движется... " Андрейка заметил, что совиные глаза матери стали еще больше. Она смотрела на кисти рук Андрэ, и он рывком убрал руки с клавиатуры и даже вскинул их, отчего рукава пиджака опустились. У Андрейки, естественно, не было не только манжет, но и рукавов. Пиджак корейца Бена он надел на безрукавку, и из рукавов вечернего пиджака вылезли волосатые руки. -- Обезьяна, на которую напялили пиджак! -- заметила в сердцах мать Лизетт, когда Андрейка ушел. И позднее каждый раз, вспоминая волосатые руки, торчавшие из пиджака, она вздрагивала. Но Лизетт, похоже, давно уж не считалась с мнением "предков". Их чопорность была ныне не в моде. -- Можно "не замечать" человека, который тебя чем-то шокирует, но выносить о нем окончательный приговор? Они безнадежны, -- вздыхала Лизетт. После школы они с Андрэ будут жить отдельно... 7. КОННАЯ ПОЛИЦИЯ КАНАДЫ И ЛЕРМОНТОВ Поползли слухи, что школу кто-то обворовывает. Пропали бинокли из кабинета географии. Исчезли два компьютера из компьютерного класса. После того, как физический кабинет очистили весь, взяли даже "полушария Фуко", неизвестно кому понадобившиеся, директор школы мисс Гертруда Орр позвонила в полицию. Следователи и полиция работали месяц, опросили сотни ребят и вдруг исчезли, что вызвало почему-то веселье и цветных, и белых. Давно были сделаны новые ключи, да и запоры стали посложнее, что влетело школе в копеечку, больше ничего пропасть не могло. Но бессилие полиции почему-то радовало многих школьников. Вечно дравшиеся друг с другом карибские негры в честь этого события даже объявили перемирие и, вывалив на футбольное поле с бутылками кока-колы в руках, гоготали так, что к ним пришлось посылать учителя физкультуры, унимать. В этот жаркий день, когда за Андрейкой прибыла прямо в школу королевская конная полиция Канады и увезла его, он сидел в библиотеке рядом с Лизетт и писал очередное письмо бабушке. В Москву. Он писал бабушке раз в месяц, как договорились. Целый год письма Андрейки были чистой фантастикой, продолжением романов Жюль Верна. Узнай бабушка все как есть, она бы умерла от разрыва сердца, и теперь он радовался, что наконец может рассказать правду. Не всю, конечно. Но все же... В этот момент они и пришли. Вместе с мисс Гертрудой Орр, у которой они, наверное, побывали прежде всего. Блекло-голубые глаза мисс Гертруды округлились в ярости, как в тот день, когда она пыталась избавиться от новичка, не принесшего письма от родителей.