Григорий Свирский. Три произведения --------------------------------------------------------------- © Copyright Григорий Свирский WWW: http://members.rogers.com/gsvirsky/ Ў http://members.rogers.com/gsvirsky/ --------------------------------------------------------------- -- - 1. АНДРЕЙКА -- - 2. OCTPOBA -- - 3. БАШКИРСКИЙ МЕД АНДРЕЙКА (на Луну без скафандра) киноповесть 1. НА ЛУНЕ ЖИЗНИ НЕТ. ТОЛЬКО ПОЛИЦИЯ Когда в Торонтский международный аэропорт опускаются один за другим пять-шесть самолетов "Джамбо", прилетевшему кажется, что он попал в Китай, где миллиард жителей, а не в Канаду. Толпа несет, тискает, вертит... Мальчик лет 14-- 15 крутит головой во все стороны, завороженный маскарадной пестротой нескончаемого потока пассажиров. Мужчины в белых кальсонах и клетчатых юбках, женщины в солдатской униформе и почти голые. Его больно толкнул индус в красной чалме, уронив на бегу: "Сорри!" Он налетел на кого-то, услышал: "Сорри!" Толкучка была для него привычной, вокзальной, лишь сопровождалось все это необычной музыкальной гаммой, то на басах, то в верхах: "Сорри! Сорри! Сорри! Сорри!.." Его обтекает со всех сторон шумная семья итальянцев в курточках, казалось, из одних сверкающих "молний". Как только итальянцы посыпались из дверей багажного отделения, зал ожидания восторженно взвыл. Поцелуи по-южному шумны. -- Андрей! -- Откуда-то прозвучал неуверенный голос: -- Андре-эй! Андрейка оглянулся с любопытством. Мои? Где застряли? Толпа выносит Андрейку из багажной. Его отец и мачеха Людмила (отец звал ее Люси) уже здесь. Андрейка с трудом пробился к ним. Посмотрел вопросительно на отца -- лицо у отца мятое, как его новый твидовый костюм. И -- жалкое, мокрое. Что-то стряслось? Отец переступал с ноги на ногу, чего-то он очень боялся, вроде они и в самом деле по ошибке прилетели не туда, куда хотели. У Люси от жары поплыли ее наклеенные ресницы, но выпуклые птичьи глаза все равно торжествовали. Она дернула отца за руку раз-другой. Отец произнес: -- Сын, ты всегда хотел быть независимым... -- И вдруг скис. Добавил только: -- Такие пироги, сын. -- Он явно чего-то страшился... Нагруженная чемоданами толпа выплыла из аэропорта в город. Кончился вдруг Китай. Еще минута, и они остались одни. Люси уж так сильно дернула отца за руку, что тот пошатнулся. Затем выступил вперед и не сказал -- прохрипел сдавленным, чужим голосом: -- Сын! Я сделал для тебя все, что мог, доставил в свободную страну. -- Он показал сыну на один из чемоданов, стоявших на полу, затем протянул ему сто долларов и листочек, на котором выведено: "ХАЯС, эмигрантское агентство", номер телефона... -- Доставил тебя в свободную страну, -- повторил он тверже. -- Теперь... живи сам... Независимо... И они, сперва Люси, затем отец, ходко двинулись к белым раздвигающимся дверям. Андрейка машинальным движением схватил свои вещи и потащился за ними. -- Такси! -- крикнула Люси. И к отцу: -- Какая жарища! И это в апреле! Что же будет летом?! А ты говорил, что Канада -- северная страна... Такси подползали к дверям аэровокзала одно за другим, изгибаясь вдали змеей. Шофер в синей чалме погрузил огромные чемоданы в багажник. Отец оборачивается к сыну и неуверенно подает ему руку на прощанье. Андрейка потянулся к отцу всем телом, не то поцеловать хотел, не то зареветь, тот, отступив на шаг, произнес как мог сухо: -- Андрей, не будем сентиментальны. Мы -- мужчины. И они уехали в черном лимузине с надписью на стекле "Аэропорт"... Тут только Андрей осознал: произошло необратимое. В глазах -- ужас; и вдруг сомнение: в самом ли деле его бросили? Вспомнилось заплаканное лицо бабушки в аэропорту "Шереметьево". Она шепчет и раз, и другой: -- Если что, сразу просись назад. Он, смеющийся, машет бабушке рукой... Увы, он в Торонто. Андрейка проводил испуганным взглядом лимузин и, подхватив свои пожитки, кинулся назад, в здание аэропорта. Поднялся на лифте этажом выше, туда, откуда люди улетают прочь... Зал был устрашающе велик. Он давил на Андрейку своими неземными размерами и пустотой. Андрейка почувствовал, вот-вот разревется, как малыш, брошенный неведомо где. Холодит, аж мурашки по телу. Тихо сочился чужой и скорбный, с барабанным боем и электрогитарами, мотив; подергивалась в такт ему нога человека в незнакомой форме с револьвером на боку. Андрейка инстинктивно рванулся в сторону от него, к свету противоположной стены. Она была вся из стекла, эта стена. Но и тут тихо жаловался откуда-то из-под потолка хрипатый скорбный голос под электрогитару и барабан, на своем негритянском английском: "Четыреста лет рабства... четыреста лет рабства"... Андрей разобрал только эти слова. Радости они не прибавили. Он припал носом к холодному стеклу. Там стояли гигантские, сверкающие от дождя "Боинги". И мчались какие-то странные броневички красного цвета с названиями авиакомпаний. И все ритмично мигали-подмигивали -- словно в такт барабану: "Четыреста лет рабства... четыреста лет рабства... " Вот подъехал к ближнему "Боингу" желтый фургон. Его кузов начал подыматься, как лифт. И разгружаться, без людей, в черную дыру "Боинга". Груз в металлических ящиках поворачивался и двигался на длинной платформе сам по себе. Андрейка отлип от стекла только тогда, когда разглядел, что под ящиками крутились железные валики. В разных направлениях. Вся платформа из валиков. "В ящике, но улечу!" -- сказал Андрейка самому себе решительно. У ближнего самолета мотор был в самом хвосте. А над мотором, на руле поворота, подпись "Canada" и кленовый листок! -- Трехмоторный. Ди-10. -- шепчет Андрейка. -- Океан перемахнет? У кабины летчика надпись "Express of Amsterdam"... -- "Конечно, перемахнет!" Но на этот самолет он опоздал, решительно. Красный броневичок оказался толкачем, который начал вытягивать амстердамский самолет из "норы". Отволок его в сторону и отцепился, по-прежнему тревожа Андрейку своим желтым миганием: "Четыреста лет... слышал? Четыреста... " Из-под потолка провозгласили механически-безразличным голосом, что посадка на самолет в Рим задерживается на тридцать минут. "Рим?! -- мелькнуло у Андрейки. -- Конечно, в Рим! Там Мишка из 2-й школы, там все!" Андрейка, пробегая, читает надписи. "Lisbon". Ни к чему ему португальцы. "London" -- нет! "Delhi" -- тем более!.. Из-под потолка снова оповестили, что началась посадка на рейс No... в Рим. Андрейка смешивается с многодетной итальянской семьей. К римлянам! К римлянам!.. Проскакивает первый контроль, кидает свой чемодан на просвечивание. Чемодан выплывает с другой стороны будочки. Андрейка успел схватить свои вещи, пока кто-то из охраны двигался к нему. И помчался со всех ног. Разглядел у окна римский самолет. От головы до хвоста разноцветный по диагонали. Красно-белый. У дверей отрывают длинные билеты. У каждого пассажира отдельно. Андрейка рванулся вперед, показывая пальцами на взрослых, которые спешат следом... Из жаркого коридорчика, ведущего прямо к Риму, Андрейку вывели, держа за руку. Отпустив, сказали деловито: "Сорри"... ... Снова пугающе огромный и холодный зал ожидания. За его стеклянной стеной все те же плоские, казалось, приплюснутые машины, похожие на луноходы; снимки луноходов в газете Андрейка когда-то с восторгом показывал бабушке. И эти точь-в-точь... Рабочий в желтом шлеме и высоких ботинках прыгает возле машины. Тоже почти как на Луне. Там, на Земле, Андрейка действительно сказал отцу в сердцах: "Без вас проживу... " Но в Москве "без вас проживу" означало сбежать к бабушке. В Риме -- к Боре, с которым вместе летел до Вены. А здесь?! Неподалеку, на стене, целая колония телефонов-автоматов. Кто-то, с трубкой в руке, смеялся. Звонит, видно, близким людям... Андрейке стало так страшно, что он остановился и присел в ближайшем кресле. Ноги не держали. -- Луна, -- сказал он самому себе. -- Луна это, вот что это! Далекий потолок все еще хрипел под негритянский тамтам. Хрипели что-то совсем другое, но Андрейке слышится прежнее: "Четыреста лет... слышал?.. четыреста лет... слышал?.." -- Ты потерялся, парень? -- спросили его миролюбиво. Андрейка и головы не поднял, сердце его стучало в такт барабанам, которые отбивали ему свое... Наконец, он поднял глаза. "Ой, бабушка!" Гигант с огромной пряжкой и револьвером на боку. -- Нет! Нет!! -- вскричал Андрейка. -- Я сам по себе. Мне туда надо. -- Он показал в сторону таблички "Rome". -- Вы летите один? Не будете ли вы так любезны показать билет?.. Только билет! Андрейка вдруг почувствовал, что не понимает ничего, ни слова. А ведь учился в английской школе, считал, что английский ему -- на один зубок. -- Билет, пожалуйста... -- Гигант повернул обрывок посадочного талона и сказал удивленно: -- Так вы же прилетели! -- Я прилетел не туда! -- Андрейка изо всех сил старался не разреветься. Я прилетел не туда! Мне нужно к своим... Гигант долго молчит, глядя на растерянного скуластого крепыша в новом твидовом костюме и размочаленных кедах. Щеки, губы паренька припухлые, детские. Рыжие веснушки на длинном носище горят, как пожар. А глаза, озабоченные, в тревоге, углубленные в свои, похоже, не детские думы. Гигант спрашивает, положив руки на свой широкий ремень: -- Есть ли у тебя в Канаде родственники, парень? Андрейка втиснулся в кресло поглубже и не ответил. -- Так. Что будем делать, господин пассажир? Андрейка вынимает большой -- настоящий мужской носовой платок, вытирает лицо, шею, руки. Долго молчит. Но лицо его красноречиво: "Надо подумать!" -- Острый, жгучий стыд за самого себя, за отца сковал его. Как он произнесет эти ужасные слова: его бросили? Гигант с револьвером на боку ждет терпеливо. -- О чем подумать? -- наконец спрашивает он с улыбкой. Андрейка от стыда, от невозможности сказать прямо: "Меня бросили", -- выпаливает: -- На Луну высадили. Без скафандра. И живи... -- Андрейка стал багровым. Обида округлила его серые глаза, на которых предательски повисли слезы. -- Ты, парень, из России, -- говорит гигант уверенным тоном, -- Акцент у тебя русский. Сколько тебе лет? -- А кто вы? -- настороженно спрашивает Андрейка. -- Ар си эм пи... Королевская конная полиция... Андрейка схватил свой чемодан, рванулся в сторону дверей. -- Ну-ну! Куда ты, хлопец! -- воскликнул полицейский, положив руку на костлявое плечо Андрейки, и добавил с улыбкой, по-украински. -- Мабуть, ты не слыхал, что на Луне нельзя делать резких движений? Гигант берет вещички Андрея, спускается с ним в лифте куда-то вниз; усадив Андрея, звонит в иммиграционное агентство и еще куда-то, чтоб прислали за новым иммигрантом. Но там, видно, ответили, что прислать некого... Гигант резко, в досаде, вешает трубку и передает Андрейку двум молодым людям в широкополых ковбойских шляпах. Объясняет: -- Они тоже из королевской конной полиции. Можешь не беспокоиться! Вышли на улицу. -- А где ваши кони? -- спросил любопытный Андрейка. Двое не ответили. Даже не улыбнулись. Отправились на сияющей черным лаком машине, такой же длинной, как стоявшая рядом, в которую вносили прилетевший откуда-то гроб. -- Хоронить едем! -- сказал Андрейка зло. Полицейские покосились в его сторону и промолчали. Навстречу мчится желтая машина с прыгающими белыми и красными огнями и нарастающим воем. На ней надпись: "Полиция". -- А мы почему едем без адских звуков? -- не унимается Андрейка -- Вы ведь тоже полиция. -- Там что-то случилось, -- ответил сидевший рядом с ним. -- А у нас ничего не случилось... "Ничего не случилось... Конечно!" -- думает Андрейка. -- Человек попал на Луну. Кого этим удивишь!.." Машина идет по многоэтажным развилкам дорог. В глазах Андрейки почти изумление. Небоскребы такие, что приходится задирать голову. -- Так сколько тебе лет, парень? -- "Конник" помоложе, с усами, посмотрел на Андрейку сочувственно. -- Я вполне самостоятельный человек... -- произнес Андрейка как мог уверенно. Я буду жить один... Сам! Совершенно!.. Точнее?.. Пятнадцать с половиной. -- С половиной?! -- повторил усач, и переглянулся со вторым "конником", сидевшим за рулем. Тот включил приемник. Снова зазвучали чужие ритмы аэропорта, с барабанами и электрогитарами. Хрипатый голос тянул речитативом свою панихиду. К Андрейке вернулась тоска. Он даже всплакнул от этого острого, режущего как пилой речитатива, который отныне стал для него голосом потери, обиды, бесприютности... -- Ты ел ланч? -- спросил усач. Андрейка кивнул неопределенно: не то да, не то нет... -- Вот самый известный ресторан в Торонто, -- продолжал усатый, когда машина свернула с дороги. -- Мой сын сюда ходит со своей герл-френд. -- "McDonald's", -- прочитал Андрейка. -- Поланчуем, парень, и дальше. О'кей? В самом известном ресторане остро пахло жареной картошкой, кофе и дымком. Андрейке принесли hamburger -- большую котлету с булкой. -- Не торопись, Эндрю, всего-навсего пятнадцать тебе, а ты все время спешишь... Родителям сообщили, что ты пропал... Андрейка вскочил на ноги, воскликнув непримиримо: -- Я же сказал, что я самостоятельный человек. И буду жить сам!.. Почему? -- Андрейка вздохнул горестно и, ничего не поделаешь: -- Ну, расскажу, ладно... Андрейка почти кончил свой hamburger. "Усач" поглядел на второго полицейского удивленно: мол, ну и дела... Тот, что постарше, не высказал удивления, только усы разгладил свирепо; однако пояснил тоном самым спокойным: -- Парень, по канадским законам дети до шестнадцати лет не имеют права уходить от родителей. -- Как?! В свободной стране?! -- ... И родители не имеют права бросать своих детей, если им нет шестнадцати, -- столь же безмятежно продолжал полицейский. -- Мы едем к твоим родителям и объясним им канадские законы. О'кей? Андрейка чуть не подавился остатком хамбургера. -- Не волнуйся, Эндрю. Если ты не хочешь жить с родителями, никто тебя не заставит жить с ними. В глазах Андрейки явное недоверие. -- ... Но если полгода потерпеть, тебе обеспечены кров и еда. А за полгода много воды утечет... Давай сразу к ним, и пусть они попробуют нарушить закон! Андрейка вяло дожевал свою еду и спросил, есть ли в этом шикарном ресторане уборная. Полицейский помоложе почему-то коснулся сапогом чемодана Андрейки и показал на коридорчик в глубине. ... Из уборной Андрейка выскочил, прячась за спинами рослых парней, и кинулся прочь, сперва по асфальту, едва не угодив под машину, затем по траве, вялой, прошлогодней, чуть нагретой весенним солнцем. Упасть бы и полежать! Но нет!.. "Подальше от царей, голова будет целей!" -- вспомнил он любимое бабушкино присловье. ... Андрейка бежал долго, пока не оказался в каком-то овраге; там притаился. Отдышаться, подумать... "Я -- человек, как все!.. Так и скажу!.. А до шестнадцати не человек?.. Вот тебе и свобода! Напялят казенные штаны... Всем одного цвета. Ну нет, полгода надо продержаться. Только полгода! Не продержусь, что ли?! Закон! Знаем мы эти законы! Вспоминают о нем, когда им надо... Кому надо, чтоб я общался с Люси... Я ее задушу... за отца... за все! В свободном мире, и сидеть в клетке?.. Глупо! Хватит! Я больше не Андрейка. Я -- Андрей. Как дед... Подработаю где-нибудь и сниму угол". Сверху пронесся автобус. Андрейка поднялся по зеленому склону, пригнувшись, и, когда следующий автобус остановился, прыгнул в открывшуюся дверь. -- Я попаду в центр города? -- спросил Андрейка и торопливо, чтоб подумали, что он турист, добавил: -- Очень хочется посмотреть... Водитель и головы к нему не повернул, объяснил деловито: -- Сойдите на улице Bloor, это главная улица, там много выставок, кафе, толпится молодежь. Рядом улица художников. Андрейка выпрыгнул из автобуса посередине черных и стеклянно-золотистых небоскребов. То тут, то там надписи: "Bank of Сомmerce", "Bank of ... " Торонтский Уолл-стрит! Народу мало. Откуда-то из-под земли, правда, валом валят, как в Москве. Ага, это метро. Андрейка поглазел на один стеклянный небоскреб, на другой. Странно! Стекла точно закоптелые. "Ты меня видишь, я тебя нет... " -- говаривал отец. Возле Андрейки останавливается огромная черная машина, вдвое длиннее, чем у полицейских. Андрейка готов уж броситься прочь... Но из машины никто не выскочил. Наконец открылась дверца и оттуда показались голые волосатые ноги. А затем и весь человек целиком, немолодой, упитанный, в соломенной шляпе с зеленым листом на высокой тулье и ... в клетчатой шотландской юбке. Андрейка закрывает рот рукой, чтобы не засмеяться. К шотландским одеяниям еще не привык. -- Веселишься, парень, -- бросил приехавший; он постоял, тяжело дыша и опираясь на трость. -- Турист? Эмигрант? -- Эт-то чей дом? -- спросил Андрейка, показав на небоскреб, чтобы поскорее уйти от опасной темы. -- Мой! -- Ваш? Целый небоскреб? Упитанный в юбке усмехнулся. -- И тот мой, -- он показал тростью вдоль улицы, где гордо высились одетые в стекло и слепящие на солнце небоскребы. -- И следующий. У Андрейки вырвалось раньше, чем он что-либо подумал: -- И вас еще не повесили? -- Ты откуда? -- суше спросила юбка. -- Из России. -- Варварская страна! -- А Франция? -- Прекрасная страна! -- Виктор Гюго писал, что вешали еще в 1793 году. "На фонарь! На фонарь!" -- воскликнул он с нескрываемой мальчишеской злобой, которая клокотала в нем вот уже несколько часов. Молчание длилось минуту-две. -- И стало в мире лучше? -- спросил упитанный человек после раздумья. -- Не знаю, -- честно признался Андрейка. -- Бабушка говорила, что лучше не стало. Упитанный молча скрылся за темной массивной дверью. Андрейка побрел дальше, подавленный, недовольный собой: сорвал злость на прохожем. "Бабушка сказала бы, что это, по крайней мере, непорядочно... " Андрейка был по-прежнему зол, но это уже не была злость на всю вселенную. А город ничего... Перекрестки все разные. Один, широкий, с оградой в виде изогнутых труб, как палуба корабля. Мигнул светофор, и началось светопреставление. Будто корабль тонет, все мчатся в поисках спасения. На другом -- никто не спешит. Люди вышагивают чинно. Неторопливо катятся коляски с детьми. Одна коляска -- просторная, оттуда выглядывали три белокурые рожицы. Следующий перекресток оказался Пекином. Ни одного европейца. Одни "косоглазые". А боковая улочка вся в иероглифах. Вывеска на вывеске, а ничего не поймешь. Пекин! В Пекине попахивало чем-то прелым, застоявшимся, почти тухловатым, и Андрейка заспешил к европейцам. Город -- куда больше, чем он думал. "Не может быть, чтоб больше Москвы!" На огромных окнах магазинов висят картонки с надписью: "Help wanted" -- требуется работник. Значит, не пропадет. Андрейка остановился на углу одной из улиц и увидел цирк. Приблизился к циркачам почти вплотную. Стоят вдоль тротуара ребята и девчонки, раскрашенные, как цирковые клоуны. Волосы зеленые, синие, красные. Один подпоясан цепью. Затылок у него желтый, пол-головы зеленые. Торонтский цирк! Огромный магнитофон у стены ревел на всю улицу. Музыка совсем другая, вовсе не негритянская. Но тоже тревожная, будоражащая. И совсем нет мелодии. "Камнедробилка", говорила бабушка о такой музыке. О чем крик? Андрейка прислушался к высокому, как у скопца, голосу. Певец выговаривает четко, по слову: "Арабы дерутся между собой, Кадаффи стреляет в кого вздумает... Душат друг друга, а кричат, что ненавидят евреев. Мы ниспровергаем старый хлам... " -- И снова все потонуло в грохоте барабанов и взбесившихся электрогитар. -- Может, это выборы! -- сказал Андрейка самому себе. Он еще в Москве слышал, что выборы в Америке вроде карнавала. И вдруг увидел двух полицейских в черных кепках, которые медленно вышагивали по тротуару. Вот уже прошли сквозь толчею беснующихся ниспровергателей, словно тех и не было. Андрейка метнулся за спины раскрашенных парней, засновал от одной спины к другой, чтоб черные кепки его не заметили. -- Эй, ты от кого прячешься? -- миролюбиво спросил его парень с желто-зеленой клоунской головой. -- От полицейских? Что ты натворил? -- Я ушел от родителей. А меня хотят отловить, как обезьяну, и обратно в клетку. Ниспровергатели засмеялись. -- А мы от кого?! -- воскликнула девушка с синими волосами. А желто-зеленый добавил весело: -- От предков?! Всего-то!.. Тогда иди к нам! Мы тебя так разукрасим, не то, что полиция, мать родная не узнает... -- А кто вы? -- А ты откуда свалился? Панка от фараона отличить не можешь? Панки?.. Панков он видел. На Арбате. Они были одеты совсем не так. На них были рваные гимнастерки, лохмотья, и они читали стихи, которые тогда запомнил, чтоб продекламировать бабушке. Откуда ты взялся, козел? Из помойки! Я -- грязный панк, Я -- дитя перестройки! -- Панка от фараона я отличу! -- возразил Андрейка с достоинством... -- Только почему-то вы слишком чистые. Как ненастоящие... В полемику с ним не вступили. Подхватили под руки и посадили в "вэн" -- разрисованный микроавтобус, стоявший на боковой улочке. Машина остановилась у длинного сарая с распахнутой настежь дверью, от которой тянулась длинная очередь парней и девчонок. -- И у вас очереди? -- сказал Андрейка веселее. Его провели в сарай, и никто из парней, терпеливо ждавших снаружи, не встрепенулся, не возразил. Оказалось, здесь -- огромная парикмахерская. Но не совсем обычная. Именно здесь красили волосы во все цвета радуги, выстригали полголовы, как у каторжан, хочешь -- вдоль, хочешь -- поперек... Андрейку усадили в кресло, завернули в простыню; голову с боков остригли наголо, а середину собрали в пучок и склеили каким-то лаком в петушиный гребень... Пожалуй, даже не петушиный. Волосы потеряли эластичность, стали жесткими и очень острыми. Торчали иглами во все стороны... "Петух-дикобраз", -- сказал про себя Андрейка, взглянув в зеркало одним глазом. "Ну, это уж слишком!" -- Он всплеснул руками: его тонкий, с горбинкой, нос прокололи булавкой. Правда тут же успокоился: прокололи без боли и кровотечения. Вторую булавку проткнули сквозь ухо, на булавке висел небольшой железный череп. Парикмахер оказался разговорчивым. Узнав, что клиент из России и скрылся из дому, протянул успокоенно: -- Обы-ычное дело... В нашей благословенной Канаде каждый третий мальчишка в побеге... Андрейка парикмахеру не поверил, но, чтоб не спорить, кивал согласно... В конце концов он устал и от спертого воздуха, и от бесконечной возни с его волосами, пытался вздремнуть, но тут его приподняли за плечи и сказали победно: -- Ну, вот, теперь ты настоящий панк! Андрейку снова доставили на тот же угол, где слушали нестерпимо громкий вблизи, возбуждавший тревогу магнитофон-камнедробилку, уличавший кого-то: "А вы, толстосумы, жирные крысы, мчитесь на своих дорогих авто и не замечаете нас... " Андрейка впервые разглядел панков. На девочке с синими волосами белая майка с воинственно-непристойной надписью "Fuck the Government" . На другой -- зазывающая: "I am sexy, Punk" . В кармане отглаженных твидовых брюк Андрейки лежал московский словарик. Он достал его. Отошел в сторону, полистал. "Punk -- гнилое дерево, гнилушка, гнилье, ненужное, никчемное, чепуха, неопытный юнец, проститутка... " Слово "проститутка" его несколько шокировало, но девочка в очках и в белой майке с надписью "Fuck the Government" была, скорее, школьницей, студенткой. Да и остальные тоже... -- "Fuck" имеет тоже политический смысл? -- спросил он парня с раскрашенной головой и железной цепью у пояса. В ответ раздался дружный хохот, кто-то показал ему средний палец руки, жест был и вовсе непонятен. Видно, какое-то ругательство. Однако все чему-то радовались, приплясывая в такт громкой и странно тревожной музыке. "Э, ладно! -- сказал себе Андрейка. -- Главное, полиция не узнает". И он выбрался из пестрого круга пританцовывающих "панков", так и не решившись спросить их, чему посвящено сегодняшнее представление. Он двинулся дальше по боковой улице, где он видел в окне магазина "Help wanted". На его глазах плакатик сняли, значит, уже нашелся помощник. Он засмеялся без причины, уходя от пережитого, стараясь изгнать из памяти страшные минуты в аэропорту. Шел все медленнее, отдыхая уже только от одной мысли, что никому на свете нет до него никакого дела. Он в безопасности... Заглянул в пирожковую на углу, где тоже висел плакатик "Help wanted", спросил, не нужен ли помощник. Толстая женщина взглянула на него неприязненно и сказала, что уже взяли. Андрейка понял: надо отколоть булавку с черепом. По крайней мере... Тогда-то он заработает на хлеб... Вон сколько картонок "Help wanted". ... Он промахал квартала два-три, не более, свернул на широкую и по-российски грязную улицу с названием "SPADINA", которую пересекал, названивая, трамвай. И вдруг увидел желтую полицейскую машину, шофер которой что-то говорил в микрофон. Андрейка бросился бежать, свернув на рынок -- узкую захламленную улочку с магазинчиками, пахнущими рыбой, с навалами яблок, апельсинов, помидоров, вынесенных на тротуар. Улочка забита машинами (сюда им не въехать). Но тут же услышал тяжелый топот сапог. Точно били в барабан. Бум! Бум! Вдруг барабан зачастил... Андрейка кинулся к двум оборванным парням лет семнадцати, которые тащили к своей машине большой ящик пива, пластиковые мешки с яблоками и прочей снедью. -- Police wants to catch me! -- закричал он, показав в сторону приближающегося топота. Один из парней быстро открыл дверь машины со ржавым и покореженным боком и втолкнул Андрейку в кабину. -- Ляг! -- скомандовал он, так как из-за угла действительно показались бегущие полицейские. Мгновение, и красно-рыжая от ржавчины, скрипящая машина двинулась, маневрируя в рыночной сутолоке, вырвалась, заезжая на тротуары, сбивая фанерные ящики, на большую улицу, на которой звенел трамвай, и помчалась, трясясь, как в ознобе, на выбоинах мостовой. 2. "МУЗЫКАЛЬНЫЙ ЯЩИК" Лифт не работал. Ребята долго взбирались на верхний этаж, под самую крышу, хлопавшую полуоторванной железной кровлей. Едва Андрейка просунул голову в двери, раздался негодующий бас: -- Холи шит! Какого дьявола привезли панка? Гнать крашеных! Ребята, спасшие Андрейку от полиции, объяснили: -- Иммигрант! Прячется от полиции... Панки и обрадовались... Разукрасили... -- Упс! -- удивился кто-то, невидимый в табачном дыму. -- Вот так штука! Спрятаться хотел от полиции?! Среди панков?! Да они ж криком кричат, чтобы их заметили... А этот схорониться решил! Среди панков?! Ну, осел... Ты как забрел к ним? -- А я люблю ходить по улицам, -- настороженно ответил Андрейка. -- Зоопарк далеко и дорог. Здесь -- самый интересный зоопарк. Раздался хохот, парень с бычьей шеей и спутанными жирными волосами до плеч протянул Андрейке бутылку пива. Затем еще одну. -- ... Из России? Никогда живого русского не видал... Давно из дома? -- А что считать домом? -- Где жрать дают. -- Час с четвертью! Снова засмеялись, парень с волосами до плеч сказал добродушно: "Русский! Пойди-ка отмой свои патлы". -- Выгоните его к черту! -- воскликнули враждебно из глубины комнаты. -- Или отмойте шваброй! Гривастый разразился по чьему-то адресу матерной бранью, затем схватил Андрейку за плечи, а кто-то с готовностью за ноги, и так, в твидовом костюме, швырнули его в ванну. И голову с острым гребнем окунули. "Чтоб не кололся!" Когда Андрейка вылез с размякшими от теплой воды и липкими волосами из гостиной слышался какофонический грохот. Его, уж точно, Андрейка не назвал бы музыкой. Это был именно грохот. Он несся из четырех широченных динамиков, расставленных по углам комнаты. Коридор был загроможден пустыми пивными бутылками и почти до потолка картонными коробками. Пили, видать, серьезно. Новичка встретили добродушными возгласами. -- Вот он, утопленник! А ну, вруби погромче!.. В первую минуту Андрейке почудилось, что он оглох. Потом слух вернулся к нему. Рев, нарастая, вызывал ужас: казалось, на него наезжает паровоз, грохочут под колесами рельсы, гудит земля, громадный состав подмял его под себя, и нет этому конца. Андрейка стоял в оцепенении минут пять, и вдруг паровоз исчез сразу, точно взлетел в небо и превратился в русские сани, которые тащились по снегу... Андрейка от радости даже покружился, раскинув руки: кто-то грубо одернул его: -- Хелло, у нас не танцуют! У нас пьют пиво!.. Андрейка начал различать в дымном мраке людей. Все сидят по стенам, на диване, на полу, в кожаных куртках и джинсах. У многих волосы до плеч. Андрейке вспомнились школьные стихи, забыл, чьи: У Махно до самых плеч Волосня густая... Махно, рассказывала учительница, был анархистом. -- Эй, вы анархисты, что ли? -- спросил Андрейка. "Анархисты" не ответили, успокоенно вслушиваясь в тихие звуки; сидели неподвижно, как в концертном зале, звуки были напряженно-скрипящими, царапающими, словно сани мчали то по талому снегу, то по земле, и тут только зазвучала песня, похожая на плач. Андрейка не разобрал первых слов и вполголоса спросил сидящего рядом, о чем песня. -- "Бетонные джунгли", называется, иначе "Тюрьма"... Ты сидел в тюряге?.. Ну, так у тебя еще все впереди, парень... Но сани с грустной песней опять подмял грохочущий товарняк. Казалось, гитарные струны рвались и кто-то размеренно бил его, Андрейку, палкой по голове. Он почувствовал боль в висках. Обхватил голову руками... -- Хелло! -- проорал в ухо сосед. -- Слушай! Умные слова. Только у нас можешь услышать умные песни. У остальных -- слюни: Love! Love! Love! Но тут врубили еще громче. Андрейку вынесло из квартиры, как ураганом. Он кинулся по грязной, заплеванной лестнице вниз. Зацепившись носком кеда за выщербленную ступеньку, полетел вниз; разбился бы, если б не успел ухватиться за ржавые решетчатые перила. Огляделся. Стены были расписаны углем, слова бранные, почище тех, что красовались на белой майке девчушки-панка. Рисунки странно однообразны. Андрейка еще не знал о существовании назойливого искусства "граффити", загадившего вагоны нью-йоркского метро. Стал смотреть под ноги: голову сломаешь... Из двери, ведущей на один из этажей, доносилось нечто похожее на песню. Скорее, это был речитатив, и очень внятный. Электрогитары не заглушали слов. Кто-то втолковывал свое с большой убежденностью. И барабан подтверждал своим гулким "бам!", звучащим, как "так!". Люди живут в страхе, Сжавшись, как мыши, в своих норах. Так! И знаешь, что я тебе скажу: Наше заброшенное жилье Выглядит лучше их красивых домов, Из которых они боятся высунуть нос, Когда наступит темнота... Та-ак! Конечно! А мы здесь живем И мы не боимся никого и ничего. Мы -- свободны... Барабан вдруг потерял силу, рассыпал горохом свои так-ти-та-та-а-ак, вроде бы смеясь над уверенностью певца. В полумраке коридора Андрейка разглядел согнутые фигуры. На каменном полу сидело пятеро молодых черных ребят. Они вяло играли в карты. Андрейка хотел было уйти, но из магнитофона, стоящего у стены, зазвучало: ... Город -- это джунгли. Что делать? Жизнь доводит человека до грани. За горло берет. Но я попытаюсь не потерять голову... Один из парней выключил магнитофон, оборвав песню на полуслове, и окликнул Андрейку. -- Хелло, чего надо, asshole , так тебя этак... Мотай отсюда, белая вша! И Андрейка снова побежал по узкой и бесконечной лестничной спирали, засыпанной обвалившейся штукатуркой, окурками, грязью. Все вниз и вниз. И почти у входа наткнулся на группу странно одетых парней и девчонок... В этом старом полуразрушенном доме все было странным. Однако ребята выделялись даже в таком доме. На китайце с растрепанными африканскими губами майка с восходящим солнцем. У другого расписана иероглифами. Гуськом тянулись и белые, и карибские негры, черные, как московские трубочисты, которых Андрейка помнил по картинкам деда. За ними испанцы или португальцы... Такой Вавилон Андрейка видел только в торонтском автобусе, где каждый пассажир с другого континента. -- Это что, клуб? -- спросил Андрейка у парня в очках, который никуда не торопился. -- Это?.. Это -- "музыкальный ящик". -- Он улыбнулся. -- Собираются ломать. Нас переселили. В другую "общагу"... Хочешь приткнуться?.. Живи! Пока снесут, берут помесячно. Не смотрят уж, студент или не студент... Какая-то ширококостная девушка в спортивных шароварах, остриженная под мальчишку, заметила красный расклеившийся гребень на Андрейке и захохотала, взъерошила его петушиный гребень. Рука у нее мягкая. -- Ты здесь живешь?.. -- Не знаю, -- признался Андрейка. Она улыбнулась в ответ, взяла его за плечи и почти втолкнула в огромную квартиру, где тоже крутился магнитофон. Правда, где-то за дверью. Ничего не рычало, не пугало; разве только мелодия, заполнившая вдруг комнату, была тревожной. "Кто эта девушка, которая постоянно с тобой? -- пел высокий женский голос. Волнение в нем было столь сильно и глубоко, что Андрейка затих. -- ... Не я, а она постоянно с тобой... " -- Меня-а зовут Кэрен, -- сказала широкая грудастая девчонка. Нет, даже не сказала, а, скорее, пропела. И голос тот же, что на пленке. Она исполняла? -- А тебя-а?.. Минуточку, Андрэ. -- Она быстро, тихо, без слов раздала своим китайцам, неграм и испанцам какие-то папки. Оказалось, ноты. И те тут же ушли... -- Что это за интернационал? -- спросил вполголоса Андрейка, чтоб, завязав разговор, уйти от саднящих душу расспросов... Кэрен приложила палец к своим сочным лиловым губам. Мол, помолчи! В тишине, за тростниковой занавесью, под дверным проемом, послышались звуки, ни на что не похожие. Там репетировал струнный оркестр, что ли?.. Да нет! То ксилофон заспешил куда-то нервно, то зазвенело стекло, точно играли на бутылках. Э, да это как на школьном "капустнике", который устраивала бабушка. Его, Андрейкин, номер назывался "стаканное соло". Вода в стаканах на разном уровне -- полная гамма... Да нет, это и не стекло. Звуки оборванные, стучащие. Мелодии нет, растворилась в нарастающем грохотании... Ударник работает? Ясно, это и не звуки вовсе, а стуки... Но и стуки-то -- не стуки. Переливчатые стуки, а вот и колокольчатые. Наконец, кажется, уловил, в чем дело. Гремят рассыпанные горохом маленькие африканские барабанчики. Как у диких племен в праздники. Ритуальные танцы под там-тамы... Слышал не раз. По телеку. А вот и треугольник вступил. Оркестровый треугольник. Колокольчатый... Ну, ясно... Минут десять неистовствуют ритуальные барабанчики. Вот уж конца им нет... Кэрен молчит завороженно. Глаза ее сияют. Ритм и в самом деле завораживает... Вначале Андрейка прислушивался недоуменно, с любопытством, и только. А сейчас как в гипнозе. Ноги-руки дергаются... Барабанчики вдруг затихли, и Кэрен шагнула к тростниковой занавеси и откинула ее. -- Барри-и, прошу, -- пропела она с категоричностью хозяйки. -- За сто-ол! Андрейка взглянул в приоткрытый проем и оторопел: в гостиной, где играл неизвестный ему Барри, стоял рояль. Настоящий, на полкомнаты, рояль. Белый. В солнечных бликах. И больше ничего. Андрейка не удержался, подскочил к дверям, за которыми не могли же не таиться барабаны, оркестровый треугольник, ксилофон... Сам ведь слышал. Пусто. Ничего, кроме рояля... У Андрейки стали мокрыми ладони. Может, это одичавшая пианола? Сама стучит-играет?.. Барри бросил, не оборачиваясь: "У меня еще шесть минут... " И продолжал. Руки его летали над клавиатурой концертного рояля, летали виртуозно. А концертный рояль сыпал и сыпал барабанным горохом... Кэрен взглянула на Андрейку искоса. -- Что с вами, Андрэ? Андрейка прижал влажные руки к щекам: -- По-моему... я схожу с ума... Кэрен кинулась к нему, как кидаются к испуганному ребенку. -- Что с тобой, Андрэ?! Что с тобой, малыш?! Он произнес белыми губами: -- Это... рояль?.. -- Мы репетируем, Андрэ!.. Барри играет, я пою и танцую "вертолет"... Не видел никогда? "Брейкданс"... Не может быть, чтоб не видел! -- Чтоб отвлечь мальчика от чего-то, может быть, действительно ужасного, она вдруг встала на руки, затем на голову, потом на шею и принялась быстро-быстро вращать ногами в синих, с резинками у щиколоток, шароварах. -- Похоже на вертолетный винт? Вертолет был тяжеловат: спортивные брюки обтягивали бедра Кэрен, они были такой ширины, которую Андрейка впервые увидал лишь в Канаде. Странно ужасно! Кэрен вскочила почти легко, раскрасневшаяся, чуть взмокшая. -- Никогда не видел брейкданс? Честно?.. Тогда расскажи, Андрэ, откуда ты взялся? Кэрен была так встревожена и по-матерински участлива, что Андрейка, внезапно для самого себя, принялся рассказывать, откуда он взялся... В завершение он произнес тоном самым беззаботным: -- Такой мой этот ваш брейкданс... Назовем его брейкданс "Аэропорт". Хорошо? Кэрен быстро открыла холодильник, вытащила оттуда помидоры, огурцы, лук. Торопливо нарезала, залила маслом, которое называлось с никогда не виданным Андрейкой самохвальством: "Браво!". Поставила плетенку с хлебом. Глаза у Кэрен, оказывается, синие и неподвижные. Какая-то тоска в них, даже боль. Она замечает устремленный на нее взгляд Андрейки, спрашивает: -- Что ты? -- У вас глаза как у моей бабушки, когда она провожала меня в Москве, в аэропорту "Шереметьево"! А вот вышел к ним и Барри. Лет ему под тридцать. Старик! Но веселый. -- Кэрен, поскольку ты гостю почти бабушка, то я, значит, дедушка. -- Ох, не надо! Мой дедушка окончил жизнь в тюрьме... Вы же просто шкипер с пиратского фрегата. Их тоже не миловали... Все захохотали, кроме Барри. Андрейка вглядывался в широкое крестьянское лицо с аккуратно подстриженной рыжей шкиперской бородкой. Правда, у шкиперов никогда не было очков с толстыми линзами и затейливо изогнутыми дужками. И конечно, они не носили накрахмаленных рубах с воротниками такой белизны и свежести, что было непонятно, как можно было остаться столь ухоженно-чистым в доме, где штукатурка осыпается от каждого удара двери, а с потолка все время что-то крошится в кружку с чаем. -- Только что из России? -- повторил "шкипер" удивленно, протянул Андрейке большую натруженную руку и сказал, что спать Эндрю может вот на этой рухляди в гостиной. Рухлядь, правда, без ножки, но он починит. Голос у "шкипера" ранящий, горловой, с клекотом и сипением, похожий на отцовский. Или это так ему кажется. Барри вернулся к роялю, сел за него, и... снова квартиру наполнила барабанная россыпь. Андрейка побелел. -- Извините. У меня весь день... галлюцинации. -- Го-осподи, Бог мой! -- воскликнула Кэрен. -- Случись такое со мной, я бы просто умерла. Андрейка кивнул в сторону двери. -- Это действительно рояль? -- Да, концертный "Стейнвей". Замечательный. -- Да, я вижу, но откуда тамтамы? Кэрен откинулась недоуменно, залилась счастливым, освобожденным от страха смехом, груди ее затряслись; она застенчиво приложила ладонь к своим губам. -- Пойдем, Андрэ. Смех Кэрен заставил Барри прекратить игру. Услышав о "галлюцинациях" Андрэ, он улыбнулся и, открыв блестевш