он уничтожал не тетрадку, которую можно восстановить, а мою и без того затухающую любовь к нему, которую уж ничем не восстановишь... Я давно дружу с исхудалым спортивным Юрой Маркишем, племянником уничтоженного еврейского поэта Переца Маркиша. Он вернулся из ссылки в Казахстане, и много лет мечтал уехать из страны, которую, как он говорил, всю ее историю возглавляют, под клики народного ликования, профессиональные провокаторы и убийцы. Уж какую неделю он уговаривал меня уехать из СССР. И чем дальше от Союза, тем лучше... Вначале я слышать не могла. Я - Платэ. Бабка в самые страшные годы осталась... К тому же, если бежишь из страны, все окружающие хоронят тебя заживо. Ты - предатель, отброс общества... Поэтому гражданство у тебя отбирают, а там, больной ты человек или старый - плати ВЫКУП - девятьсот рублей с носа, затем тебя облагодетельствуют - поменяют СТО твоих "деревянных" на доллары и - катись колбаской. Меня не очень трогало, что скажет о моем исчезновении горячий русский патриот Пшежецкий или даже мой друг детства Коля Платэ, но - замечательный Альфред Феликсович! Ему, россиянину до мозга костей, придется живыми хоронить не только меня, но и свою любимую родную сестру Верочку - мою маму... По правде говоря, если б грозило только расставание с близкими, я бы, наверное, и босиком ушла.. Но страшно застрять на полдороге, а я эастряну навсегда, если родное государство решит, что мне лучше посидеть на месте. И никогда, никогда!! не удастся рассказать о каторге, которую весь свет принимает за мир социализма и счастья.. Но... подошел час - четыре штампа в моем паспорте говорили о том, что от прежней Любы Рябовой осталась только фамилия. Первый штамп - развод с Сергеем Рябовым, второй - выписка из адмиральского дома, третий - прописка в доме для простых смертных, четвертый - брак с Юрием Маркишем. Мой второй муж подал дакументы на выезд из СССР, вместе со своей матерью, в декабре 1972 года. В феврале стало известно, что разрешение получено. 3 марта мы расписались. Фамилию я не меняла, решив остаться Рябовой до тех нор, пока буду в России. Родственники и семья первого мужа знать - не знали о нашей свадьбе и могли представить меня, скорее, на Луне или на Марсе, чем за пределами замечательной советской страны, где им всегда было так хорошо... Когда в марте Юре Маркишу предложили притти за визой, он заявил, что не уедет без жены. Это была опасная игра и победить в ней можно было только при большой удаче и трезвом расчете. Расчет был прост: у мужа было достаточно конфликтов с погромной советской системой на протяжении всей его жизни. Теперь, когда разрешение, на выезд получено, его постараются выдворить из страны как можно скорее. Мне предстояло сыграть роль безобидного довеска. - Поверь, у них не будет времени тщательно тебя проверять,- уговаривал меня Юра. Его виза кончилась 15 апреля 1973 года , а я все еще не подавала документы... С новой пропиской я отправилась в поликлинику другого района, где меня никто не знал и пожаловалась на астму. Врач, несколько раз клюнув меня фонендоскопом, написал справку: "бронхиальная астма". Естественно, не упоминая в ней ни хлорэтилмеркаптана, ни трудовых увечий -в общем всего того, что было ему неизвестно и что могло бы вызвать подозрение. К тому же в это время у меня в руках был уже второй диплом, который давал мне право называть своей специальностью журналистику. Характеристика с последнего места работа указывала, что я работала редактором и "к работе относилась добросовестно". Последняя отметка в трудовой книжке позволила мне причислить себя к рангу домохозяек - существ безобидных. Оставалось сделать последний, но самый трудный шаг - подать документы и два-три месяца ждать... Когда я заполнила анкету ОВИРа, мне показалось, что на свет появилась еще одна, третья, Рябова, то ли журналист, то ли домохозяйка откуда-то с Садово-Сухаревской улицы. Это было очень робкое существо, в рубрике "причины для эмиграции" было написано:"вынуждена поехать вслед за своим мужем Маркишем Юрием Марковичем." Разрешение на выезд дали через две недели. Документы были отправлены в Израиль дипломатическим путем. Когда самолет голландской авиакомпании КLM приземлился в аэропорту Джона Кеннеди, я ликовала. Ощущение счастья, заполонившее меня, было столь ярко, огромно, что во мне вдруг зазвучала давно забытая песенка детских лет о мамочке Вере-спасительнице. Сделал первый шаг к свободе и увидела неподалеку ... удлиненое собачье лицо, знакомое до ужаса. Грачев? Чушь! Старые страхи? Навязчивые видения? Урод здесь невозможен... Тут только увидела на табло: "Аэрофлот"... рейс.. багаж... Неужели все-таки Грачев?! Но на стоянку он вышел почти следом за мной. И сразу заметил меня. И я , и он остолбенели. - Рябова?! Здеьс? - вырвалось у него.- Откуда?! - А вы? - Я на международный медицинский конгресс. - Передавать опыт?... - и я оборавла себя, не продолжив: "...истребелния собственного народа?" Но он услышал меня полностью, зазмеился улыбочкой. З сентября 1е975 года взломали дверь только что снятой мною квартиры, украли большую часть заготовок и записных книжек. (После той с л у ч а й н о й встречи в аэропорту прошла неделя.) HUMANS USED AS GUINEA PIGS IN THE SOVIET UNION Так называлось слушание в СЕНАТЕ США (30 марта 1976 года), посвященное использованию в СССР людей, отнюдь не по их доброй воле, как животных, при испытании боевых отравляющих веществ. В основе слушания был случай отравления и "лечения" в СПЕЦбольнице Любы Рябовой. Естественно, он вызвал в Москве, в ведомстве генерала от жандармерии Андропова, большой переполох. Однако уничтожать "уплывшие" в ШТАТЫ записки Любы Рябовой и ее работу о СПЕЦжизни в СССР советская разведка начала еще за год до СЛУШАНИЯ В СЕНАТЕ США. О первом шаге андроповых вы уже знаете Разбой ГБ начался 3 сентября 1975 года в Нью-Йорке. Большая часть документов была срочно "изъята". Вместе ними исчезли копии документов, черновики и вся переписка. Ночные тумбочки, ящики с бельем, чемоданы были раскрыты, и их вид красноречиво говорил о тайном обыске. Воры не позарились на несколько золотых колец и антикварных вещей. Пятьдесят долларов валялись около опустевшего письменного стола... Чиновный люд реагировал на эту кражу по разному. - О чем писали? - спросил один из полицейских.- Эксперименты с отравляющими веществами на людях? Фантастика для кино? Что-то документальное?.. Не может быть! - Подумаешь, эксперименты на людях! - перебил второй.- Наши студенты иногда на этом хорошо зарабатывают... - Если грабители появятся и предложат выкупить рукопись, - дайте нам знать, - сказали в FBI -Только полная идиотка могла держать такой материал дома,- заключил известный художник, недавно унесший ноги из Советского Союза. - Нелепо красть рукопись, - заметил корреспондент телевидения.- Надежнее уничтожить опубликованную книгу с помощью продажной прессы. - Я думаю, это только начало, - сказала я ему. И не ошиблась. После появления статей о краже рукописи несколько редакций США и Европы получили письма, содержащие "исчерпывающую информацию" обо мне. На десяти страницах машинописного текста красочно расписывалиоь все людские пороки, присущие мне чуть ли не c пеленок. Но одна фраза мне показалась "любопытной:" - Всем известно, что в Нью Йорке нет агентов КГБ. Я не берусь судить, сколько агентов КГБ в Нью Йорке. Но иногда, я просто удивляюсь необыкновенным встречам. Например, столкнулся со мною, нос к носу, бывший полковник и обладатель советского секретного допуска. Оказалось, что он безо всяких преград эмигрировал в США в почтенном возрасте, и на прекрасном английском языке объяснял всем, что он верующий иудей. Вспоминая его изуверские, в споре с Сергеем, антисемитские речения, я невольно повторяла из Козьмы Пруткова: "Не верь ушам своим". Бывший юдофоб не скрывал, что прекрасно осведомлен обо всем, связанным с моими бедами и моим "бегством". Благодаря огласке, об украденных записях узнали и мои бывшие соотечественники, живущие на Западе. 10 сентября 1975 года я получила письмо от известного ученого, профессора Давида Семеновича Азбеля; "Уважаемая Люба! Я из той же "самой счастливой на земле страны ". Тоже химик, но "немножко" постарше Вас и к тому же профессор. Я знаком до некоторой степени с проблемой "кротов". Это острая и взрывчатая проблема! Согласно моему опыту, травить вас будут крепко в прямом и переносном смысле слова. Кое-кто уже пытался внушить мне, что ваша история "плод болезненной фантазии". В свете подписанных соглашений о запрещении химического оружия, наши любимые власти сделают все возможное, чтобы Вас скомпрометировать. Может быть, объявят сумасшедшей, попытаются найти "надежных" свидетелей вашего сумасшествия, а так же превратить хлорэтилмеркаптан в безобидный витамин. Если же им это не удастся, то, как свидетельствует российская история, пойдут и на "мокрое дело", - фирма не стесняется в затратах. Будьте крайне осторожны. Раз уж вы замахнулись... рассказать людям о столь страшных делах, примите и мою лепту..." 24 сентября 1975 года в Нью- Йорке, в газете "Новое русское Слово" появилась статья профессора Азбеля. Тем самым, идея сумасшествия автора и его "фантастического романа о СПЕЦбольнице на некоторое время умерла. Хотя советское ГБ со своими "идеями" никогда не расстается... В середине сентября 1975 года профессора Азбеля и меня пригласили выступить свидетелями на Международном Сахаровском Слушании в Копенгагене, И калейдоскоп детективных событий закрутился. О них поведал сам профессор Азбель в Копенгагене. "19 сентября 1975 г. у меня была назначена встреча с Л..Рябовой. Вместо двух часов пополудни я приехал утром. И стал свидетелем попытки взломать дверь, чтобы проникнуть в ее квартиру. Взломщики полагали, что Люба в квартире одна, т.к. ее муж в это время на работе. На следующий день была повторена вторичная попытка проникнуть в ее квартиру. 9 октября начался беспрецедентный шантаж Рябовой по телефону. Прочли по телефону, будто из местной газеты, ложное сообщение о тяжелом несчастном случае с матерью Любы Рябовой, якобы сбитой машиной в городе Кливленде. Пытались травмировать Любу, и тем самым сорвать ее поездку на Сахаровские Чтения в Копенгаген. 10 октября при мне угрожали убить мать Любы Рябовой, если Люба не откажется от поездки на Конгресс. Я лично слышал эту угрозу, так как держал трубку второго телефонного аппарата. Казалось бы, после публикации "Архипелага Гулаг ", выступлений академика Сахарова, свидетельств многих перебежчиков и диссидентов, никакая новая публикация уже не может вызвать особых опасений КГБ. И, тем не менее, Любовь Рябова оказалась слишком серьезным и крайне нежелательным для КГБ свидетелем, - она могла рассказать, с документами в руках, об ухищрениях советской милитаристской хунты скрывающей от мира свои военно-химические исследования. Поездка в Копенгаген благополучно завершилась, - пишет Люба. - Неужели такие вещи могли произойти в Нью Йорке, да еще в таком спокойном районе, как Риго-Парк? - недоумевала знакомая журналистка. - "Для нас, американцев, это звучит, немыслимо!" - Дорогая Луис,-ответила я,- меня, конечно, запугивали. Но их главной целью было вовсе не это. Вы спросите что же?! Вчера, допустим, у вас в доме была кража, все поверят вам на слово. Если на другой день к вам снова ломятся в квартиру, это покажется странным. Но если вы снова и снова повторите, что кто-то опять и опять врывался к вам в дом, люди подумают, что у вас мания преследования и вам пора к врачу-психиатру... Вот для чего все это делалось. Тем не менее, немало русских людей рискует своей головой для того, чтобы в свободном мире не повторилось то же самое, что в России. Для вас это звучит невероятно, но, к примеру, профессор Сваневич приехал в Копенгаген с огромным шрамом на голове. Он последний свидетель событий в Катыни. И через тридцать лет после зверского убийства, совершенного коммунистами, единственного уцелевшего свидетеля шантажировали, и где? В Лондоне! Средь бела дня! Ему проломили голову, и было это в очень спокойном районе. Ну, а мои неприятности, я думаю, на этом еще не кончились. Перед отъездом в Данию, в 75-ом у нас дома останавливался писатель Григорий Свирский, приехавший из Канады. Он имел возможность понаблюдать обстановку, в которой мы жили. На интервью в Нью Йорке Григорий сказал: "Я боюсь прослыть пророком. Один раз я предсказал изгнание из СССР Солженицына. Я бы очень не хотел, чтобы мои "пророчества" опять сбылись! Тем не менее, убежден, что советское ГБ сделает все возможное и невозможное,чтобы уничтожить автора этой рукописи. - физически и морально..." - Кстати, Люба, мы с вами знакомы много лет, но я, простите, запамятовал, в каком году начались ваши беды? В 1968, когда Советы "захватили" Прагу? Какое совпадение! Да мы с вами побратимы. Ну, просто брат и сестра... В 68-м мои книги изъяли изо всех советских библиотек, а набор новой книги в московском издательстве рассыпали тогда же, день в день. Танковые гусеницы "бровастого мудреца" давили "социализм с человеческим лицом" , а один танк, в тот же страшный год, пустили на свою интеллигенцию. Академика Андрея Сахарова сослали в Горький, студентов-протестантов заключили в Мордовские лагеря, ну, а своим лампасникам - многолетним фанатикам "отпора империализьму"- дозволили пошире травить, в порядке безнаказанных научных испытаний, собственный народ... Как мы и предполагали, после Сахаровского Слушания нервная реакция агитпропа СССР "на безумцев -критиканов" резко усилилась. О натиске "моральном" и говорить не приходится. В отличие, от других стран, советская пресса посвятила всему Сахаровскому Слушанию маленькую пышащую злобой заметку в "Литературной газете"; удостоили так же целой страницей в "Новом времени". Журнал этот вовсе не популярен в СССР, но зато переводится на несколько языков и поступает зарубеж. Поэтому я узнала о статье "На поводу у аферистки" -то "есть у меня - от моих друзей -американцев. Правда, фамилия подписавшегося под ней журналиста, как оказалось, хорошо знакома русским. Некто Корнилов - специалист по травле Солженицына и Сахарова. А теперь и меня - как лестно! Узнав от Корнилова, что институт ОБУХА "широко известен за рубежом", я отправилась в библиотеку Конгресса в Вашингтоне и попросила дать мне научный журнал, выпускаемый этим институтом. Сотрудница библиотеки Ружица Попович показала мне отметку в каталоге: " Этот журнал не попадает ни в одну библиотеку Америки." - Думаю, вы его и в Европе не найдете, потому что его не продают,- сказала она. - Почему? - допытывалась я.- У вас советские журналы по рыболовству и то есть..." - Мы его давно просим. Каждый раз говорят, что все номера распроданы, а ксерокс-машина на ремонте. У них эту машину двадцать лет никак не починят,- улыбнулась она. "Профессиональные антисоветчики вытащили эмигрантку на трибуну...", - заканчивает Корнилов, не упоминая о том, что на Слушаниях зачитывались письма и других свидетелей, а химик профессор Азбель сделал большой доклад. Как легко понять, имя профессора Азбеля было "забыто" потому, что профессор говорил об экспериментах на людях в СССР с серьезным фактическим и научным анализом. "Казалось бы, подобные испытания могли бы проводиться исключительно на заключенных,- сказал профессор,- но дело в том, что организм заключенных предельно ослаблен и, даже если создать на какой-то период нормальные условия жизни, подорванное здоровье этих людей не может быть восстановлено полностью. Поэтому организм заключенных - не лучший материал для научного эксперимента. Для этой цели советским властям удобно использовать те слои населения, которые в силу ряда причин не могут поднять голос протеста. Такие эксперименты на людях проводятся на ряде химичеоких предприятий в СССР. Обычно используются рабочие в так называемых почтовых ящиках. Особое внимание уделяли газам, действующим на психику и нервную систему человека. Изучалось также влияние химической стерилизации, что особенно актуально о учетом коммунистического Китая. Химические вещества, вызывающие стерилизацию у мужчин,во много раз сильнее эффекта, оказываемого радиацией. Подобные опыты над людьми проводились на химических объектах в Челябинске и Южно-Сахалинске.. По мере подготовки к химической войне военные и некоторые ученые сочли удобным использовать в качестве подопытных объектов студентов." Вскоре профессор приехал ко мне с извинениями: у него в России остался сын от первого брака, и начался, со стороны КГБ бессовестный шантаж... Он обеспокоен судьбой сына, и ему, профессору Азбелю, придется отойти от этой взрывной темы и перестать "светиться" в печати... Иные свидетели не решились и открыто назвать свое имя. "Мне и самому многое известно,- написал Петров. Вот по крайней мере два факта. Один совершенно бесчеловечный. Об опытах над беременными женщинами под Калининым. Второй -об одном полувоенном институте в Ташкенте... Травля собственого народа явление не единичное... Однако некоторое время я должен забыть о Ташкенте: в Союзе остался хвост... Желаю Вам успеха. Добиться его будет очень трудно и очень опасно. Гебешников здесь, как собак нерезанных. И все-таки, при необходимости я к Вашим услугам." Мне довелось разговаривать с И.Смирновым, бывшим работником техники безопасности в крупном Министерстве СССР. "Я знаю только про почтовые ящики,- сказал он. - Какие уж там документы! Такие дела у нас в отделе пачками замазывали - несчастный случай и все." Я показала ему один из актов расследования. " Если бы нам в руки попала такая бумага, объяснял он, всех, кто ее составил, поснимали бы с работы, а тебя бы сделали кругом виноватой. Я бы сам двенадцать томов про такие эксперименты написал, только у меня в Союзе сын и родители..." В декабре 1975 мне позвонил человек, назвавший себя доктором Либманом, расказывает Люба, и сказал, что знает интересующие меня факты. Мы встретились. " Вы понимаете, что такие разоблачения слишком рискованны и могут быть чреваты самыми печальными последствиями. Я не хочу жить такой сумасшедшей жизнью, как вы. За пятьдесят тысяч долларов я передам вам -информацию, рядом с которой ваш хлорэтилмеркаптан - детская игрушка. Я могу назвать вещества, фамилии людей, клиники. Если вас не устраивает, сумма, считайте, мы о вами не встречались". Я извиняю пугливых, сама такая, но корыстные, когда дело идет о жизни и смерти людей, мне отвратительны. Тем не менее, я поговорила с пугливым и корыстным доктором, убедилась, что имею дело с химиком, хорошо разбирающимся не только в формулах, но и в деятельности ряда научно-исследовательских институтов, знакомым со многими учеными. Однако пятидесяти тысяч у меня не было. 5 января 1976 -года я получила письмо от бывшего советского юриста, пробывшего много лет в лагерях послесталинской эпохи Абрама Шифрина; "Я хорошо помню, что по приезде в Потьму / в 1960 г./ и после перевода со спеца на обычный строгий /No 7/ я встречал, в 1961 -62гг., двух человек, рассказывающих об испытаниях на людях. Приехал к нам на лагпункт No 7 бывший майор авиации с 10 годами. И хотя не очень-то принято в лагере расспрашивать, я поинтересовался: - Как это ты умудрился, летун,,схватить "на всю катушку", в такие-то либеральные времена, когда остальные едут с годом-двумя? И он ответил: за невыполнение боевого, приказа. Ну, тут уж все удивились "Войны-то нет, вроде?, и он рассказал следующее: - Наша часть стояла под Красноводском - истребительная авиация. Однажды подняли меня и еще одного пилота на двух машинах и дали курс и высоту. Шли мы в районе озера Балхаш. И тут нам по радио сказали, что на курсе нашем будет облако, и мы должны войти в него, пройти через облако. Я, увидев облако, сообразил, что это атомный взрыв в стратосфере - Летели мы высоко - и нас посылали в "атомный гриб". Первый самолет вошел в облако, а я заложил вираж и ушел в сторону. - Когда приземлились и доложили о выполнении приказа, нас немедленно отправили в санчасть, где ждали приезжие врачи. Нас обследовали на месте и увезли в госпиталь. Товарищ мой уже чувствовал себя скверно. В госпитале врачи сообразили, что я, наверное, в облаке не был. Ну и сообщили в часть А там проверили приборы и увидели расхождение и в километраже и в курсе. Естественно, затем следствие и десятка... - Ну, а друг твой? - спросили пилота.- Его списали из армии по здоровью и вскоре он скончался. Подобных воспоминаний было так много,что все и не перечислишь, к тому же о некоторых уже писали, в частности, было обстоятельно рассказано о маневрах российских войск около Оренбурга, на Тоцком полигоне, учения в зоне атомного взрыва. Потому остановлюсь лишь на самом последнем. От свидетеля мне лично знакомого. В районе Семипалатинска тоже был громадной силы взрыв, от которого даже в самом городе почти во всех домах стекла повыбило.Спустя несколько дней моему знакомому педагогу, который работал в школе в степном селе, сказали, что он свобожден от работы и может, уезжать в свой Ленинград. Получив долгожданный расчет,Вернадский уехал в село за вещами и остолбенел. "Всюду пусто, нет ни одного человека и дома стоят без стекол. В селе теперь распологалась воинская часть. На вопросы солдаты ответили, что всех жителей увезли в госпиталь после взрыва, как пострадавших." Подобные сведения доходили до нас и раньше, но, честно говоря, на фоне ужаса, царившего в несчастной стране, эти эпизоды не очень-то производили впечатление: ведь вокруг была смерть..." Поток воспоминаний невольно вызывал в памяти и взволнованный шопот Гали о судьбе ее отравленного Заволжья. Несчастное Заволжье! В первые дни советской власти большевики вызвали там чудовищный голод. Многим ли могла помочь американская "АРА", созданная в Штатах доброхотами для спасения Поволжья?! А ныне, в конце так, увы, и не завершенной еще "ленинской эры", и то же самое Заволжье, и Средняя Азия превращаются в полигоны будущей войны, где годами идет "эксперимент" над своим собственным народом. После Cахаровского cлушания, а, главное, СЛУШАНИЯ В АМЕРИКАНСКОМ СЕНАТЕ никто более не пытался вломиться в квартиру, телефонную трубку мы запросто, как ранее, не подымали, пристроили к телефону электронный секретарь, "железный дурак", как мы его называли. И однажды на ленте "дурака" появилась запись. Некто пожелал со мной встретиться. Через несколько дней тот же хрипловатый голос, произнес по русски: "Люба, позвоните мне,пожалуйста, немедленно, у меня есть что-то важное вам сказать. Изя" Этот звонок напомнил о моем кратковременном знакомстве с Исидором Зисманом, человеком очень пожилым и, вроде бы совершенно безобидным. 25 сентября господин Зисман, маленький щуплый еврей, явился ко мне и начал мне внушать на диалекте польско-русского местечка, что борьба с Советским Союзом это же заглупо: вас все равно убьют. Напишите, проше панни, что вы отказываетесь от ваших листочков, и все это было просто фантазИ...И, слушайте внимательно, я тут же свяжу вас с людьми, которые заплатят вам за эти фантазИ пятьсот тысяч долларов." "Такое предложение из уст отставного местечкового чудака-бухгалтера было настолько нереальным, что я, решив: все это шутка, рассмеялась: "Почему не миллион?" - А миллион с тебя много будет, сквозь зубы ответил Зусман, внезапно перейдя на "ты"... И вообще знай, у них длинные руки...- Белесые водянистые глаза его сузились и почти сошлись на переносице - Почему-то мне стало не по себе. - Слушай,- продолжал он, - даже если твои списки-записки станут бестселлером, что маловероятно, ты отхватишь пятьдесят тысяч. Тебе предлагают в десять раз больше, потому что Советскому Союзу не нужен такой скандал. Ведь конечная цель.. это есть деньги... Поэтому бери, пока не поздно,- иначе тебя...сама знаешь?! Я накричала на Зисмана и выпроводила его. Телефонные разговоры с ним, записанные на пленку, я показала нашим частым гостям - нью-йоркским художникам, чтоб узнать их мнение. Уж больно Зисман не походил на профессионального агента, пусть даже самого задрипанного... Прослушав пленку, гости в один голос заявили, что Люба как была наивной российской девчонкой, далекой от всякой политики, такой и осталась: -Ну, если тебе мало того, что ты испытала, то ты безнадежна...-заключил самый знаменитый из них.- КГБ чаще всего прибегает к услугам посредников, которые могут быть истопниками, дворниками или бухгалтерами. Не обязательно быть профессиональным агентом, достаточно изредка оказывать небольшие услуги. На этом построена вся их сволочная система... Тогда я передала пленку в Комиссию Юридической Безопасности Сената. Прощалыга Зисман сильно перепугался, но, некуда деваться, признал, что это его голос. За месяц в Европе я почти забыла о существовании "задрипанного". Вернувшись в Нью-Йорк, узнала от своих друзей,- художника Григоровича и его жены, что Зисман не забыл обо мне. Он предложил им свои услуги в качестве педагога английского языка, но все его уроки выливались в расспросы, где я и когда вернусь. "Задрипанный агент" ухитрился даже узнать, что пока я была в Европе, я не платила за квартиру, и пришел в удивившее всех волнение: не собираюсь ли я куда-то удрать? В результате столь неумеренных расспросов семья Григоровичей отказалась от уроков Зисмана. 9 января 1976 года я получила, наконец, и последний урок местечковой словесности: "Или ваша жизнь и жизнь вашей мамы не в опасности? К чему опять-двадцать пять? Вас приглашают в Европу для выступлений? Кому это надо?! Еще раз хочу напомнить, что мое предложение остается в силе. Зачем выбрать гибель вместо компенсации на всю жизнь? Представители советской миссии обеспечат Вам полную безопасность. Не отказывайтесь от встречи со мной и правильными людьми..." Через два дня в почтовом ящике появилась анонимка. Газетные буквы по допотопно-классическому методу влюбленных гимназистов старого времени были наклеены на клочке бумаги: "ЗИСМАН ИДИОТ, ПРИХОДИТЕ В МИССИЮ ОДНА ПО СВОЕЙ ИНИЦИАТИВЕ. БЕЗОПАСНОСТЬ ОЧЕВИДНА. ПЕРЕГОВОРЫ ВОЗМЕЩЕНИЕ УБЫТКОВ" Ни о "задрипанном агенте", ни об этой почтовой классике советской миссии мы с моей женой Полиной в те годы и понятия не имели. Хоть и живем мы в часе полета от Любы Рябовой, но все же в разных странах. А то бы предупредили ее, что за очередным и окончательном отказом от "возмещения", поскольку ее БЕЗОПАСНОСТЬ ОЧЕВИДНА, последует злобная и страшная месть: КГБ мстителен и, в своих преследованиях - неотступен... Нам позвонил из Нью-Йорка знакомый художник, сообщил, что дом Любы Рябовой в городе Колумбусе вдруг среди ночи запылал и сгорел без остатка. До пепла. "Железный дурак" у Рябовой не отвечал, тоже сгорел, наверное, и я связался с ее соседями, моими давними читателями. И Люба и ее мама вот уже несколько дней жили у них. "Не сгорели ли твои листочки?"- спросил я Любу. "По счастью, не храню их дома. Дома была только мама...Дверь оказалась не только заперта на все замки, но и закупорена металлической перекладиной. Пожарный успел вытащить угоревшую маму через окно. Она только-только приходит в себя... Дом? Он был застрахован... - Дождалась? - не без ехидства спросил я ее. - Может быть, теперь ты решишься обнародовать свои многострадальные листочки? -Ни в коем случае!- вскричала она. - Ты же видишь, что это за люди?! - Испугали тебя на всю жизнь? - Как видишь!.. Года три мы с Любой Рябовой не общались, и вдруг раздался какой-то истерический звонок. -Григорий, дорогой, что делать?.. Оказалось, что за это время Люба стала совладелицей магазинчика старинных вещей. В Америке это называется "АНТИК". Америка - страна молодая, и тут даже кресло дедушки уже "антик". А русские деревенские ходики это уж неоспоримо "антик". Старый американец быстро оценил художественный вкус и деловитость работницы ( Люба организовала продажу его "антика" по почте) и, устав от своего "антика", взял ее в совладелицы. Но неприятности преследовали ее по пятам. На почту, которая отправляла очередной Любы Рябовой "антик" покупателям, пришел анонимный донос. Магазинщики "Антика", де, произвольно завышают цены своих посылок. У них нет законных "ценников". И тем самым могут "ограбить" американскую почту... - Кто автор доноса? - спросил я Любу. ТОТ, КТО СЖЕГ МОЙ ДОМ В КОЛОМБУСЕ, ТОТ И АВТОР. Никто другой не мог знать, что пожар испепелил все наши документы, в том числе, все оригиналы ценников, и мне, чтобы хоть что-то продать, пришлось их воспроизвести. Лубянка верна себе, еще раз убедился я. Со сталинских времен все та же самая практика. Прежде всего, несогласного - запугать. Или купить. Если и это не удается, тогда стравить с... американцами... - Изобретательны, сволочи!..Что-нибудь придумаем, Люба. В обиду тебя не дадим... Американская почта - это все же не российский почтамт. Она швырнула анонимку о "ворах из "Антика" в архив, и все дела! Так и было... до арабской атаки 11 сентября позапрошлого года. Началась немыслимая раньше в Америке истерия, вызвавшая психоз недоверия ко всем "пришлым". Психоз подогрели и статьи о "русской мафии",и, конечно же, белый порошок сибирской язвы в многочисленных конвертах, что особенно опасно для Почты. Скорее всего, они и заставили Почтовиков вспомнить и об "этой русской" из АНТИКА. Передали бумаги в суд. Пусть разберутся. Судебная улита едет, когда-то будет. Пока известно, если суд признает АНТИК виновным,то Любовь Рябову упекут в тюрьму... на целый год Мы с женой успокаиваем Любу, даем ей бесполезные советы, и, что б хоть как-то ей помочь, отправили письмо Генеральному Прокурору Соединенных Штатов Америки, описав все злоключения Любы Рябовой в России и ее заслуги перед наивным и предельно доверчивым американским народом. (Письмо в Приложении) И вдруг в Москве - НОРД-ОСТ. Мы были ошеломлены легкостью, с которой ГБ отравило 138 ни в чем неповинных зрителей мюзикла "НОРД-ОСТ". Чтобы выбрать это наиболее легкое для него решение за плечами отравителя должна быть многолетняя безответственность и глубокое презрение к человеческой личности, цена которой в России, по его убеждению - грош. И ведь не о спасении страны шла речь. А только о том, чтобы отшвырнуть мольбу несчастных чеченских "вдов-террористок" о мире и продолжить ненавистную обществу бойню в Чечне. Его и сомнение не посетило - властительного генерала от жандармерии, -чекиста-отравителя - ограничиться ли атакой cпецкоманды "Альфа", которая заранее проникла в здание и взяла на мушку террористов? Или травить заодно и жертвы, весь переполненный зал, отправив на тот свет до 150, как они предвидели, зрителей? - к чему зряшные сомнения, ведь со времен ленинского ЧК органы безопасности страны, действительно, ни за какие свои преступления не отвечали. Ни за какие!.- И никогда... "Люстрация", судя по всему, чекистам не грозит, и вот на наших глазах результат: ПРАВО ЧЕКИСТОВ НА БЕСПРЕДЕЛ ВОШЛО У НИХ В КРОВЬ... Но реакцию ЛЮБЫ РЯБОВОЙ на трагедию "НОРД-ОСТА" невозможно ни с чем сравнить. Она кричала по телефону. Плакала, как если бы там взорвали ее маму Веру. - Григорий! Полина! Вы слушаете известия?! Пустили отравляющий газ в зрительном зале. Я тут же включаю телевизор. Вижу, как солдаты выносят из зала несчастных зрителей, перекинув их через плечо, как сосиски. Вытаскивают складывают у дверей, как дрова. Нет ни одного врачебного халата. Нет носилок. Ясно, Лубянка правит бал. До мельчайших деталей чекистами продумывается убийство, никогда -спасение... - Любочка! Да не реви ты в голос!. Так было все годы. На русской земле идет и идет нескончаемый Норд-Ост. С 1917 года. Задумайся хоть на секунду. Брось взгляд на свою историю, хоть история никогда не была твоим любимым предметом... В 1918 граждан в шляпах хватали на улицах, ЧЕКА стреляла за "социальное происхождение". В Ленинграде трупы "буржуев" свозили на свалку в грузовиках. Ежедневное убийство и убийством не называлось "...Ставили к стенке", "списывали в расход". "Хлопнуть", "угробить" - терминология тех лет, ты что, не слыхала? Чего ж ты удивляешься? - Нас, на благословенном химфаке, травили все же в индивидуальном порядке. А ныне весь зал без разбору! - всхлипывала она. - Люба, ты еще дитя! Потому и в стрессе... В начале двадцатых командарм Тухачевский травил газами тамбовских крестьян, недовольных "продразверсткой". Газеты писали о тысяче отравленных. Сталинские годы от тебя далеки, как пунические войны. Спроси у мамы Веры, как половину народа объявили врагами народа. Пятьдесят миллионов невинных людей затравили до смерти. О том здесь, на Западе, толстенные книги вышли. "Большой террор". Исследования обстоятельные, спокойные. Травили ведь не их, а нас... А о многом на Западе и знать не знали. Могли ли они постичь, скажем, психологию наших маршалов? Тимошенко? Жукова? В финскую, война только начиналась, Красная армия залегла у линии Маннергейма. Финны уничтожали наступавших - полк за полком. Маршал Тимошенко успокоил своих штабистов, обеспокоенных чудовищными потерями, - Россия -страна многолюдная! И Хрущ и "Бровастый" того же замеса... Что стряслось в шестидесятые, не тебе рассказывать... Вот теперь Путин пришел. - Я, Любочка, человек любопытный. Спросил его. Официально. Через его службу по общению с общественностью, на их специальном бланке, который вызвал по интернету, и служба уверила меня, что непременно доведет вопрос, ввиду его важности, до САМОГО. Вопрос такой: "Давно известны цифры многолетних злодеяний фашизма, -написал. -В БУХЕНВАЛЬДЕ, через который прошло 250 тысяч, было уничтожена 71 тысяча людей.т.е. 28,4 %. Из Ванинского порта с 1936 по 1953 транспортировано на КОЛЫМУ 2 миллиона зеков. Вернулось назад 50 тысяч , т.е.2,5 процента...Разгул "чекизма" был самым страшным преступлением ХХ века. Так почему же Вы упорно причисляете себя к чекистам и как-то даже добавили публично - видно, для большей ясности-, что "БЫВШИХ ЧЕКИСТОВ НЕ БЫВАЕТ". Мне, русскому писателю, ветерану второй мировой войны, трудно понять человека, публично отождествившего себя с самыми страшными преступниками ХХ века." - Григорий, и он тебе ответил? - Он разогнал всю эту свою службу "по связи". Во всяком случае, обнаружить ее мне больше не удалось... Не дал Бог России мудрых правителей, Люба! Самый желанный, "всенародно избранный" войдет в историю своим афоризмом "мочить в сортире". А чужих мочить или своих - это уже детали... - И все же, чтобы "мочили" сразу весь зрительный зал - такого в наше время не было, - воскликнули с другого конца провода. - Счастье, что я добилась признания суда: убивали меня "по вине администрации". А то позорили бы всю жизнь, травилась, де, "царица химфака", дуреха своевольная, от несчастной любви... -Ты не считаешь, что пришла пора твоей тетрадочке в косую линейку. С твоими набросками о палате No 6 в конце ХХ века? Люба тяжко вздохнула и, похоже, снова прослезилась - Возможно, что пришла. Но я боюсь этого смертельно. "Господи, до чего раздавили живую душу..." - Ну, так, Любовь, присылай мне свои бумажки! - Что именно? - Тетрадочку в косую линейку... - Что еще? - Больше ничего. Если что-либо останется неясным, потолкуем по телефону.. -Что ты задумал, Григорий? Книгу под названием "НОРД-ОСТ". Повесть или документальный роман, написанный от твоего имени. Имени жертвы. Так, как я наш "НОРД-ОСТ" воспринимаю... Издадим под двумя именами. Люба - ты по праву- мой соавтор. Или я -твой соавтор, считай, как хочешь. - Ты с ума спятил! - Опять трясешься? - Естественно! Тогда мне ничего не остается, как, издать только под своим. Тебе же, моей дорогой трясучке, на первой же странице объявлю благодарность за помощь.. - Григорий, я не имею права ставить вас под удар. Они же не шутят. Подстроят автомобильную катастрофу. Собьют грузовиком. У них огромный опыт... - Любочка, я преодолел свой страх, когда мне было 20 лет. В горящих Мурманске и Североморске. Преодолел и в свои сорок, когда в Союзе писателей СССР бросил члену Политюро, глаза в глаза, то, что они заслуживали. Хотя это было, пожалуй, опаснее ежедневных атак на наш аэродром пикировщиков Юнкерс-87 С какой стати я буду трястись от страха сейчас, на закате своей жизни?! Присылай! Я считаю такую книгу своим писательским долгом... Положив трубку, Люба, как она мне потом призналась, задумалась, правомерен ли наш замысел? Не устарело ли все, что с ней произошло. Достала свежий справочник для поступающих в Московский Университет. Там, как всегда, красуются фамилии академиков и членов-корреспондентов Академии наук России, которыми Университет гордится. И ахнула! На первом месте академик Кабанов, теперь уж, видно, немолодой. Скольких молодых ребят он кинул с той поры военным -"для испытания..." Там же, Луценко - наш бывший и на все согласный декан, наконец, вот и он - любимый братец -Николай Платэ, гусь лапчатый. Доктор химических наук Пшежецкий не прорвался в Членкорры. Не дошла очередь. Или его польская фамилия в ксенофобской России все еще "не звучит ?.." Об академике Каргине, курировавшем в МГУ ВТОРЫЕ ТЕМЫ, издана книга. из серии "Жизнь замечательных людей". Доцент Акимова, слава Богу! снова преподает. На какое-то время ее отстранили от работы - уж слишком громко она возмущалась Пшежецким. Но теперь все затихло. Каждую весну у химфака вывешивают полотнище: "Добро пожаловать!" Начинается очередной набор. С запасом. Это вполне понятно: химфак - остров любви, сколько-то непременно покончит собой из-за "несчастной любви", сколько-то попадет под трамвай, сколько-то просто исчезнет, как исчез талантливейший Славка, друг на всю жизнь. Почему так складывается жизнь, что я любила и боготворила не его, друга на всю жизнь, а Бог весть кого?.. Что же такое женское сердце, в таком случае?! Сейчас около смертоносного корпуса "А" все утопает в яблоневом цвете,и я ощущаю его аромат. И вдруг чувствую, что к нему примешивается запахи человеческих тел, карболки,тления и смерти. С трудом и скандалом провалась я на сырую измученную землю на могиле Анны Лузгай, а затем на могиле мудрой и несчастной Тони. Оглядела заросшие, да и затоптанные могилы НИИ имени ОБУХА, к которым никто не приходит. Это тоже моя земля - прекрасная земля яблоневых садов. И родных могил. А осенью, когда листья желтеют, они покрываютсяя ржавыми пятнами, похожими на капли засохшей крови. Потом листья умирают так же незаметно, как люди. А те, кому дано такое простое счастье - жить, думают о мертвых не часто.... Недавно меня пригласили в дом известного в Штатах химика. Мы сидим за столом, разговариваем, меня рассправшивают о Слушании в СЕНАТЕ США. Хозяин дома собирается на международную конференцию в Россию. - Скажите, Санкт Петербург красивый город? - спрашивает он. -Очень, -отвечаю - Но я больше люблю Москву. Он понимающе кивает. - Наверное, книга "Архипелаг Гулаг" - правда, хотя иным спокойнее от нее отвернуться... Ну, теперь вам, Люба, пора забыть об этих и других ужасных вещах, - улыбается гостеприимный хозяин. Эпоха варварства для вас минула. Вы в свободной стране. Неслыханно свободной, - я ежусь от боли в позвоночнике. Сколько. событий за последн