Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Арсен Ревазов
     WWW: http://www.o12.ru
     WWW: http://lit.lib.ru/r/rewazow_a/
     Date: 05 Jun 2005
     Обсуждение произведения

     Здесь представлены фрагменты романа.
     Летом 2005 года роман выходит в печать в издательстве "Ad-Marginem".
Полная версия станет доступна на lib.ru зимой 2006.
---------------------------------------------------------------









     Иногда,  прогуливаясь  с  сигаретой  по  квартире,  я представляю  себя
человеком, который  получил  задание родиться еще раз. Кем-то  вроде  агента
спецслужб. Я  воображаю, как меня высаживают с корабля на маленький скутер в
двадцати километрах от берега.
     В  кармане  плавок  (у меня  плавки с карманом  на молнии)  - кредитная
карточка с неограниченным покрытием, 500 долларов, запечатанные в полиэтилен
и автомобильные права, выписанные во Флориде.
     Во  Флориде  права  дают всем подряд.  Я, сам,  не  выезжая за  пределы
Москвы, получил  эти  права  за триста долларов  через какую-то  адвокатскую
контору.
     И вот  я,  газуя  по полной, мужественно проплываю заданную дистанцию и
высаживаюсь на каком-нибудь филиппинском или  цейлонском берегу километрах в
трех от пляжа.
     Я добираюсь по страшной  жаре  до  цивилизации  пешком. Три километра я
вполне  способен  пройти   по   камням.  Даже  с   моим  неразвитым  умением
преодолевать  физические  трудности.  На  пляже  я  покупаю  холодное  пиво,
сигареты, сандалии, шорты, майку, крем от обгорания и прихожу в себя. Уф...
     Ближе к закату я двигаюсь в город,  где сначала снимаю номер в отеле, а
потом   иду  покупать  самое  необходимое.  Одежду,  часы,  дорожную  сумку,
бритвенный набор, зубную  щетку. И конечно,  CD-плейер, диски и  пару-тройку
книг.
     Я возвращаюсь в гостиницу, пью двойной виски в ночном баре и иду спать.
Сегодня  у  меня  был  тяжелый  день.  Завтра надо  приступать  к выполнению
задания.
     На  этом месте моя  система  воображения дает  сбой. Следующий  день  я
представляю себе  довольно  туманно.  Я  приблизительно  знаю, как потратить
первую половину  дня. Надо  снять машину в Hertz  или Avis,  купить  сотовый
телефон, выйти на связь и доложить о выполнении первого этапа задания.
     Но что делать во второй  половине дня  - я уже вообразить не могу.  Ну,
хорошо, - обед в экзотическом ресторане. А потом?
     Какое там у меня задание? И кто вообще может  взять  в секретные агенты
такого человека как я? Сколько проживет  спецслужба, если она будет выдавать
раздолбаям кредитные карточки с неограниченным покрытием и отправлять их  на
край света развлекаться?
     Система  воображения  угрожает  зависнуть,  как  слабоумный  компьютер.
Хорошо. Меняем  версию. Теперь  у меня нет  задания. Но оно было. Смертельно
сложное. И я его успешно выполнил.  А теперь скрываюсь от тех сильных и злых
людей, которых я переиграл, доведя этим до совершенного бешенства.
     Отныне я в изгнании. И теперь Бог знает,  когда  мне  доведется увидеть
моих родителей, женщин и друзей.
     И  вот   я  уже  не  директор  и  совладелец  маленького  PR-агентства,
состоящего из  меня, трех менеджеров женского пола и одной референточки. При
этом еле сводящего концы с концами.
     Я в розыске. Меня ищет то ли Интерпол, то ли солнцевские, то ли ЦРУ, то
ли ФСБ. Может, я очень помешал не одной из этих  контор, а сразу нескольким.
Например, питерским и Ми-6. Или Ми-5. Кто там из них круче?
     Очевидно, я  наступил  на  ногу и  ФБР.  Иначе бы  меня  прикрывала  их
Федеральная служба защиты свидетелей.
     Как  романтично  и увлекательно! А если  в  стандартах этой новой жизни
(анонимность,  пляжи,  коралловые  острова,  отели,  перелеты,  интернет)  я
все-таки,  как Гораций, "исчезну не совсем"? Если я найду способ связаться с
верными друзьями и подругами? И кто-нибудь из них меня навестит?!
     Тогда  мы  мы  пойдем на  дискотеку  под  тропическим небом.  Над  нами
повиснут  гирлянды  ярких  лампочек,  заброшенных на пальмы.  Мы будем  пить
цветные коктейли на берегу  океана. А  редкая, особенно  наглая  волна будет
дотягиваться  до  нас теплыми брызгами. А потом  вернемся в номер, умирая от
восторга и устаревших лет на пятнадцать Gipsy Kings.
     Bamboleo, bambolea
     Porque mi vida, yo la prefiero vivir asi
     Bamboleo, bambolea
     Porque mi vida, yo la prefiero vivir asi
     No tiene pardon de dios
     Tu eres mi vida, la fortuna del destino
     En el destino desamparado
     Lo mismo yo que ayer
     Lo mismo soy yo.
     В стенку  стучат  соседи. Полпервого. Я подхожу  к  системе и  выключаю
Gipsy  Kings. Я уже  устал от полной  нерелевантности моего  воображения.  И
вообще устал.



     Я  осторожно трясу  головой,  чтоб  освободиться  от  этого  бреда. Без
психоаналитика  понимаю,  что  устал, обломался, что деньги на  аренду офиса
придется опять занимать.
     Я  вспоминаю,  в  каких  именно  словах предпоследний  клиент  высказал
сегодня недовольство нашей компанией и мной лично. И  от этих слов у меня на
душе противно. Поэтому и появляется эскапизм. Или эскейпизм. У кого - как.
     Можно посмотреть НТВ+Футбол. Но там  сегодня играют французы, которых я
недолюбливаю.  Поэтому  лучше  всего пойти спать. Чтобы спалось лучше, можно
выпить  виски.  Потом  взять Довлатова и под него  заснуть. Я  обычно  так и
поступаю.
     Сегодняшний  вечер  напоминал  последнюю  тысячу  предыдущих.  Я достал
бутылку Teacher's и плеснул в стакан  настоящий двойной в  моем понимании. А
не в понимании этих жлобов в ночных клубах.
     Какое-то время назад я попытался стать специалистом хоть в одном деле и
не пожалел  денег на толстую книгу "Шотландский Виски". Картинки в  ней были
красивые, но читать ее оказалось делом весьма скучным.
     Зато, однажды я купил в Лондонском Duty Free редкий виски под названием
Ardbeg  (там была специальная акция - 2 литровых бутылки по цене одной).  По
возвращении в Москву, заглянув в книгу, я убедился, что купил вещь ценную.
     Да  и  копченый вкус  Ardbega мне понравился. Насколько  я понимаю, это
из-за торфяной  воды. Но Ardbeg давно кончился, книга затерялась на  книжных
полках,  и  поэтому я покупаю,  что  попроще и подешевле - обычно Bells  или
Teachers.
     Иногда я жалею, что я  не алкоголик. Алкоголик -  это человек,  который
точно знает,  чего  он  хочет. Я -  не  знаю.  Иногда я  хочу  денег, иногда
семейного  счастья, иногда неземной любви, иногда  выпить с друзьями, иногда
просто выпить. "Сестрица! Вина и фруктов! - Точнее, братец? - Стакан водки и
огурец!"



     Иногда  я  хочу  окончательно  разобраться  с  Машей.  У  Маши  длинные
пепельные  волосы  и  легкая горбинка  на носу.  Она  работает  литературным
редактором  в  каком-то  забытом Богом  и спонсорами научном издательстве. И
занимается  фотографией. Почти  профессионально. Несколько ее работ  (мосты,
цветы, арки и какой-то шотландский замок)  я даже повесил у себя дома. Кроме
того  Маша трахается  со  мной.  Больше  того, говорит, что  любит  меня, но
категорически отказывается уходить от своего мужа вот  уже  второй год. Мужа
зовут  Герман. По-моему -  это антихудожественно. Я имею в виду имя. В любом
случае, я страшно ревную.
     Моя  первая (и последняя) жена  еще до  развода  объясняла мне, что моя
ревность идет от духа соперничества.
     А  еще есть  мужчины, которые ревнуют от  того, что  их женщиной кто-то
пользуется. Так бы их взбесило  бесцеремонное пользование собственной зубной
щеткой.
     Но мне кажется, что большинство  мужчин ревнуют, чтоб насладиться своим
страданием. Эти, обычно, не только мазохисты, но еще и параноики.
     Во мне, кажется  уже  не  осталось  духа борьбы.  Зато паранойи  - хоть
отбавляй.  А,  как  известно, если  у вас паранойя, то... Я точно знаю,  что
каждый вечер Маша ложится спать со своим мужем.
     Я однажды  спросил  ее,  часто  ли она  с  ним трахается. Ответ получил
уклончивый.  Спросил, а  как  это  вообще  происходит? Что вы  говорите друг
другу? Как раздеваетесь, как потом себя ведете? Каждый  раз одно и тоже  или
есть хоть какое-то разнообразие? Ответа, естественно, не получил никакого. А
когда я пытаюсь сам  представить, как все это у них выглядит, меня  начинает
трясти.
     Иногда я хочу послать Машу  к черту. Даже посылал несколько раз. Но она
неуловимо возвращалась.  Звонила  как ни в чем не бывало.  Приходила ко  мне
домой. Вроде - для выяснения отношений. И - все по новой.
     Через некоторое время я устраивал очередную  разборку, требовал,  чтобы
Маша объяснила мне, что она хочет. Подразумевалось, с кем она хочет жить. Но
не тут-то было. Вопрос, который для  меня был почти вопросом жизни и смерти,
для нее был риторическим. Она живет с Германом. И не потому что это говорит.
А потому что живет.
     Однажды, еще  на заре наших отношений,  когда я медленно  разбирался  в
нюансах взаимоотношений Маши с окружающим миром, я ее спросил:
     Ты понимаешь, что  ты - ненормальная?  Что  ты мучаешься сама и мучаешь
меня. И, кстати, своего мужа?
     А что я могу сделать?
     Измениться! Понимаешь? Не изменять мужу. А изменить себя.
     Милый, не надо! Ты знаешь. Я пыталась. Я пытаюсь. Я не могу!
     С ума сойти! Маша, тебе надо к психотерапевту!
     (Очень жалобно) Ну, пожалуйста...
     Я знаю,  что Маше плохо. Что ее эта история  сводит ее с ума  не меньше
чем меня. Больше того. Я понимаю, что  ситуация трагедийна.  В самом  жутком
литературном смысле  слова. Если кто-то разрывается  от любви, то он ведь  и
разорвется.  Так что  о happy end'е в этой истории мечтать не стоит. Хотя...
Может и рассосаться.
     В молодости  такое случалось. Я  тоже любил двоих. А иногда  и троих. И
ничего. До сих пор все живы. Но последнее время я люблю одну,  а она меня не
очень. Это, что, старость? Нет...  Не думаю. В старости все должно быть всем
понятно и все равно.
     Когда я  думаю  о  своем  возрасте,  я  вспоминаю,  что когда-то  хотел
реализовать способности,  данные мне  от  Бога. Но  с этим, к сожалению, все
просто.  Судя  по  поведению  Бога,  все,  что  мне  было  положено,  я  уже
реализовал.
     Маша говорит,  что мне не надо было бросать медицину. Что этим я как бы
изменил себе. Ну, не знаю... Все изменяют себе рано или поздно. И мало кто в
этом  виноват.  В  том  смысле,  что сделал  это вопреки крикам, доносящимся
снаружи. Или изнутри.
     В то  дикое  время начала  90-х  об  измене себе не думал никто из моей
тусовки. Тогда  все  как  будто  разучились  жить.  Я сразу  после института
устроился в  какое-то  медицинское  издательство,  потому  что 500 долларов,
которые  предлагали там было  ровно в  десять  раз  больше,  чем  предлагала
больница, в которую я попадал по распределению. Издательство, впрочем, скоро
разорилось.  Тогда я  устроился  в рекламное  агентство с уклоном  в рекламу
фармпрепаратов. Оно оказалось крышей для торговли наркотиками, украденными у
онкологических больных.  Из этой  опасной истории меня вытащил  мой школьный
друг Матвей. Я  еще поскитался по разным работам, связанным с многоуровневым
маркетингом, сбором  рекламы  в  телефонные  справочники и  прочими ужасами,
губящими душу.
     В конце  концов,  Матвей и еще один  школьный  друг  Антон помогли  мне
открыть PR-агентство.
     Если оглянуться на  мои тридцать  с лишним,  то понятно, что агентство,
состоящее из 4  человек, включая меня, - это мой потолок. Но он  не такой уж
низкий. Я - главный менеджер и основной учредитель.
     Подумаешь, нет денег! У некоторых нет ни денег, ни агентства.  А кто-то
вообще   голодает.   Или  умирает  от  несчастной  любви.  По   отдельности,
разумеется. Или голод, или несчастная любовь.
     Зато  у некоторых моих знакомых есть  все.  Счастливая  семья.  Деньги.
Дети.  Модная  тусовка.  Мне  плевать.  Если  к  моим недостаткам прибавится
зависть, я превращусь в монстра.
     Я выпил двойной виски, потом еще  один, потом понял, что новости по CNN
перестали мной  восприниматься адекватно. Ну  какое  мне дело  до выборов  в
Восточном  Тиморе? И, главное, какое дело до этого  CNN? Вынеся из картинки,
сопровождающую  новость,  что  этот  Тимор  находится  между   Австралией  и
Филиппинами и не возбудившись от этого факта ничуть, я собрался идти спать.
     Чистя зубы,  я  стараюсь  не смотреть на себя в зеркало. Хотя некоторые
женщины говорили мне,  что что во мне что-то  есть...  Ну не знаю.  А что им
было говорить? Что  сегодня больше не  с кем? У  всех что-то  есть... Обычно
тексты были про зеленые  глаза, тонкий  нос и умный взгляд. Ну  зеленые.  Ну
умный. Но это же взгляд.
     Мне, кстати, всегда было интересно, что думают женщины, глядя  на меня.
Я  даже  спрашивал нескольких.  Так  слепому интересно, как  он выглядит  со
стороны. Ответы  были какие-то невразумительно-официальные. А Маша  сказала,
что когда она на меня смотрит, она думает, что меня нет. Офигеть...
     Под  эти  невеселые  мысли   я  заснул.  Мне,  как  обычно,  ничего  не
приснилось.
     Разбудил меня мой  сотовый. Взглянув  на часы,  я  понял,  что это не с
работы -  в восемь  утра у  нас еще  никого в  офисе  нет.  Я  посмотрел  на
высветившиеся имя  (Матвей)  и сказал хрипловатым  голосом  "Да".  Кто такой
Матвей? Да не  так уж  важно. Он  богат, крут и ленив. Раньше двух на работу
(по крайней мере, то что Мотя называет работой) не приходит.

     Когда я однажды спросил, как же так можно, и не боится ли он вылететь в
трубу, он ответил, что,  во-первых, он вообще  ничего не боится,  во-вторых,
приезжать  на работу раньше мешают утренние  пробки, а в третьих,  он  везде
младший  акционер. А  младшему  акционеру  серьезно  вмешиваться в  дела  не
принято.
     И Мотя не кривил душой, потому что главным его увлечением были женщины.
Но не  бляди  из VIP  сауны  или полубляди  из  тусовки. Или,  не  дай  Бог,
новорусская попса. По-настоящему Мотя  заводился  только от недоступных,  но
настоящих. Как я понимаю, искал вечную любовь, забыв договориться  с  собой,
что это такое. И зачем.  То-есть понятно,  зачем:  чтобы прожить всю жизнь и
умереть  в  один день,  но как заставить  себя  поверить,  что данный случай
именно тот? Мотя не знал как, поэтому пробовал.
     Сейчас  он сходил  с ума от собственной  финдиректриссы,  Ольги Юрьевны
Соболевой, MA, финансового директора компании "Wanderlust Cyprus Ltd", как я
прочел на ее визитке, когда  Мотя впервые познакомил нас, якобы по делу. Оля
должна  была получать нашу  финансовую  отчетность.  Она, будучи продвинутой
девушкой, отвечала ему  некоторым интересом, но будучи порядочно-осторожной,
дальше  не  шла. Туда,  куда  хотелось  бы  Матвею.  Кажется,  это абсолютно
устраивало их  обоих. Легкий садо-мазохизм. Каждая третья  внебрачная пара в
России.
     Мы  с  Антоном  служили его исповедниками и  консультантами.  Один раз,
несколько  лет  назад  во  время  очередной  консультации (ту  девушку звали
Таисьей)  я  публично засомневался,  что  Матвей  вот  так  серьезно все это
переживает.
     Тогда  Матвей  молча снял часы и дал мне  руку запястьем  вверх. "Ты же
врач, -  сказал  он. -  Померяй".  Я померил  пульс - он  был  сто  сорок. В
состоянии абсолютного покоя в пабе Йорк на Трубной  улице  до приема  первой
кружки любимого Мотей Гиннесса. С тех пор я верил Матвею, консультировал его
как умел. Иногда мои ценные советы даже срабатывали.
     Например,  когда  Матвей  имел  дело с  особенно  упрямой  девушкой  по
гороскопу - Скорпионом, я предложил ему разыграть целый спектакль.
     Вся комбинация состояла  из трех ходов. Первым ходом надо было получить
заграничный  паспорт  Скорпиона. Это было сделано Матвеем довольно легко: он
пообещал помочь получить шенгенскую визу..
     Вторым ходом Мотя должен  был  выманить Скорпиона из  дома  в то время,
когда он  мог не возвращаться туда вечером.  Для  этого подошли  наступающие
майские праздники.
     Третьим ходом  Моте предстояло отвезти  Скорпиона в  аэропорт под любым
предлогом. Например получить посылку от кого-то из прилетающих.
     Предполагалось, что сценой развязки  станет аэропорт. Там Матвей обязан
был предъявить  билеты,  ваучеры на 5-звездочный греческий отель на  Родосе,
предусмотрительно взятые  паспорта,  (Шенген  у  Скорпиона  уже  стоял!),  и
произнести заготовленную речь.
     На последний  аргумент Скорпиона "но у меня с собой нет никаких вещей!"
объяснить, что абсолютно все  необходимое  покупается в шереметьевском  Duty
Free.  Потом,  сделав  паузу, многозначительно  сказать, что  все  остальное
Скорпион и Матвей купят в бутиках отеля.
     Операция при моем непосредственном участии  была просчитана до мелочей.
Речь Матвея была законспектирована в электронную записную книжку:
     Такое бывает 1 (один) раз в жизни.
     Если у наших отношений есть хоть малейший  шанс на продолжение - мы его
сможем использовать. Если нет - ну что ж - отдохнем как люди.
     В любом случае - это приключение, и будет, что вспомнить.
     В  Греции  работает  GSM,  все  звонки  от родителей  и  прочих  людей,
упоминать которых Матвей  бы не хотел, будут аккуратно поступать, и  на  них
можно будет дать некоторые ответы.
     Мотей  уже  забронирован двухместный  BMW Z3  кабриолет  (Скорпион  был
поклонником BMW, Формулы-1 и Шумахера лично).
     Риском являлся категорический отказ Скорпиона. В этом случае за Матвеем
оставался последний ход.
     Он должен был посадить девушку на такси, а сам улететь на Родос и найти
за эти четыре райских дня Девушку Новой Мечты. Отказа не произошло.
     Скорпион растерялся и купился, что  стоило  ему бой-френда,  совершенно
обалдевшего от исчезновения  Скорпиона с  запланированных  шашлыков и прочих
нехитрых  майских  развлечений.  Не  думаю,  что  у Скорпиона  на него  были
серьезные планы. И тем более, не думаю, что Скорпион о нем серьезно пожалел,
потому  что  одно  дело  -  абстрактный  бой-френд,  а другое  дело  - яркий
волшебный роман. Тем более - с Мотей!
     Его рассказам о греческом кофе с  коньяком в  крошечном кафе, укутанном
листьями  платанов, в  перерывах  между  осмотрами храма Афродиты  и  дворца
Великих Магистров, завидовали мы  с Антоном. Антон - тоже  довольно странный
персонаж.
     Нескольких олигархов, как нынешних так и бывших, он знал лично и иногда
рассказывал  нам истории  из  мира  настоящих новых русских. Одна  из  таких
историй  приколола меня особенно, поскольку относилась некоторым образом и к
моей работе.
     Дело  было еще  до кризиса 98 года  на Каннском фестивале  рекламы. Два
рекламных олигарха-конкурента,  имени  которых  Антон  не  называл,  но  мне
догадаться было не  сложно, независимо  друг  от  друга решили отдохнуть  на
Лазурном берегу. Оба взяли с собой по дюжине московских проституток и по две
дюжины  собутыльников-друзей.  Время было  такое,  когда  люди только-только
учились пользоваться настоящими деньгами.
     И,  естественно,  олигархи решили снять яхты.  Что  делать  еще с такой
компанией на Лазурном берегу? Смотреть  рекламные ролики? Один снимал яхту в
Монако, другой в Антибах.
     Поначалу все  у них было как у людей: коньяк,  кокаин, оргии, купание и
солнечные  ванны. Но потом они узнали про друг друга. Кто-то позвонил с яхты
похвастаться как он отдыхает, хвастуну ответили, что рядом отдыхают не хуже.
     Тогда  Антибскому  олигарху  пришла  идея навестить корабль конкурента.
Координаты яхты  были  вычислены, благо  она стояла  на рейде в Монте-Карло.
Капитану-французу  сказали   плыть  по   курсу  и  приблизиться  к   кораблю
противника.
     Капитан подвел яхту на  безопасное расстояние, но дальше  сближаться не
хотел, оправдываясь инструкцией по технике безопасности. Народ  от  коньяка,
кокаина и присутствия первого лица на борту осмелел. Первым выкинули за борт
собственного  капитана, чтоб не мешал.  Но тут же швырнули  ему спасательный
круг. Русские в беде не бросают!
     К этому времени на монакской  яхте начали  узнавать  антибцев  и весело
махать руками. Со второй попытки  агрессоры ухитрились поставить яхты борт к
борту, грохнув  при этом  довольно сильно о борт  врагов. На монакской  яхте
немного удивились  удару. Но как они удивились, когда антибцы с криками  "на
абордаж!" стали прыгать  на их  яхту и сбрасывать  всех в воду. И мужиков, и
баб.
     Прогуливающаяся по  набережной публика  совершенно  офигела: в одном из
самых респектабельных  и дорогих мест мира, прямо напротив Grand Casino, где
количество  Роллс-Ройсов, запаркованных  на  площади, превышает  их  годовой
выпуск, происходит сцена морского рукопашного боя.
     Пиратский  захват  яхты. Тела в воде, мольбы о помощи. Через пару минут
схватка закончилась,  и  антибцы  по законам русского  хлебосольства,  стали
сбрасывать в воду коньяк, шоколад и  спасжилеты. Из монакцев на яхте остался
только капитан, который  повел себя  совершенно недостойно,  покрыв  позором
французский флаг: заперся в своей каюте и угрожал полицией.
     Еще через пять минут подошли полицейские и спасательные  катера и стали
вытаскивать  всех  из воды. Кого-то арестовали  и почти сразу же  отпустили.
Выкинутому капитану антибцев заплатили  компенсацию,  а других жалобщиков не
было.
     Из  всего этого Антона особенно  развлек тот  факт, что женская команда
штурмующих  вела себя гораздо агрессивней мужской. "Потому что они - бляди",
- нравоучительно заканчивал свою историю Антон.
     Однако на  любовные истории Моти  Антон реагировал серьезно.  Несколько
раз приезжал  к нему среди  ночи отпаивать  после очередного облома. Гораздо
лучше меня разбирался в сердечных  перепитиях Матвея. На сегодняшний день по
его  данным  кроме  тягомотного  романа с финдиректриссой  у  Матвея  ничего
достойного не было.
     Да и, в любом случае, в утренние часы Матвей не исповедывался.
     Да, Мотя, - сказал  я трубке, не  поднося ее  к  уху, а  рассматривая в
упор. Что-нибудь случилось?
     Ты уже знаешь про Химика? - спросил Матвей странным голосом.
     В  его интонации сквозила еле уловимая  неестественная торжественность.
Как на похоронах.
     Нет. Что такое?
     Голос Матвея впрыснул мне адреналина. Я моментально проснулся и вскочил
с кровати.
     Химик умер.
     Конец первой главы



     У нас в компании пока никто не умирал. Хоть мы были  уже  не молоды. Но
как-то Бог миловал.
     Жизнь себе текла. Мы влюблялись и любили, пили, отрывались, в перерывах
-  работали.  Иногда даже дрались, но не  умирали.  А некоторые  - вообще  -
рожали детей.  Нет,  мы  были знакомы со  смертью не только  по  фильмам про
войну. Но... Мы пока не умирали.
     Химика  в  миру  его звали Илья Донской. Как следовало из прозвища,  он
отличался  глубокими  познаниями  в  области  химических   реакций.  Мог  из
подручных средств синтезировать нитроглицерин, LSD или цианистый калий.
     Долговязый, с бородой и усами a la John Lennon 1969, Химик долгое время
носил длинные волосы.  Не так давно  он  их, правда, остриг,  выбрив себе на
затылке маленький смешной треугольник.
     Он  женился  на  бурятке-ламаистке  Лиле  (дочь  питерского  профессора
микробиологии  решила вернуться  к  истокам  своего  народа)  и  кроме Джона
Леннона  хотя,  возможно,   и   благодаря  ему   увлекался  психоделиками  и
галлюциногенами. Я помнил рассказ про его первый опыт с LSD.
     Понимаешь, старик, -  говорил он. Ну  вот представь себе объемные обои.
Обои, которые на стене. Вот ты  лежишь и половиной сознания  понимаешь,  что
эти  обои  объемные.  Что у  них  заметный  рельеф  и  если ты потрогаешь их
пальцами - ты это обязательно почувствуешь.
     И  девушка,  которая  лежит рядом  с  тобой  -  понимает. И тоже  этому
удивляется. Ты набираешься сил, поднимаешься с постели, трогаешь их рукой, а
они... плоские. Но она тебе не верит. Тоже  поднимается,  трогает. Да что за
черт!  - Плоские. Хотя вы оба  все еще подозреваете, что они объемные. Такая
фигня. Забавно иметь два независимых  параллельных сознания. И понимать, что
у твоей девушки - их тоже два. Причем запараллеленных в ту же сторону. Очень
забавно.
     Героин он  не пробовал  ни разу. Кокаин и траву недолюбливал за лобовой
эффект. Словом, под определение  классического наркомана Химик, конечно,  не
подпадал.
     Несколько лет назад,  начитавшись  Пелевина и  Кастанеду, он подсел  на
мухоморы.  Начал  намекать на тайные знания. Но в  подробности не  вдавался.
Потом к грибам добавился калипсол.  И я услышал  от Химика  что-то такое про
настоящий параллельный мир.
     Мы немного посмеивались над ним, хотя на самом деле, его работа главным
экспертом в MNJ Pharmceuticals вызывала  у нас легкое благоговение. Человеку
платили деньги за знания,  а  не за искусство строить людей или втюхивать им
что-то. Или, еще хуже, за умение воровать и делиться!
     Недавно  он составил мне протекцию, и  я  получил  несколько  приличных
заказов  от  его  концерна  на  PR  рецептурных препаратов. Причем  Химик  в
категорической форме  отказался  от комиссионных,  согласившись  на  бутылку
Henessy XO, которую мы с ним и с его женой Лилей  уговорили в  их квартире в
Ясенево.
     Это было всего месяц назад.  Умирать Химик явно не собирался. Наоборот,
собирался  ехать вместе  с  Лилей  в  Японию.  В  какой-то  дзен-буддистский
монастырь на севере. И был озабочен получением японской визы.
     Зачем ему  сдался этот монастырь Химик  объяснял невнятно. Вроде бы там
лучше знают, как устроен этот мир.



     Услышав, что Химик умер, я не смог сказать в ответ ничего осмысленного.
Промычал: "как это"? Матвей выматерился и объяснил, что сам не догоняет. Ему
только что позвонила Лиля, прошептала "Илья умер" и повесила трубку.
     Он перезвонил ей на мобильный, спросил, где она. Она прошептала "дома".
И он  сейчас едет  к ним. Антон в  курсе. Я сказал, что я  тоже  еду  и стал
одеваться.
     Я  сел  за  руль,  хотя  выпил  вчера  не  мало.  В  голове скрипела  и
потрескивала  стекловата. Через битый час нервных московских пробок, чуть не
столкнувшись во дворе с выезжающей Скорой помощью, я звонил в домофон Химика
и Лили.
     Дверь в квартиру была открыта. Меня встретила  окаменевшая  Лиля  и два
человека, у которых  на лице было написано,  что  они из органов. Невзрачные
пиджаки, темные мятые рубашки без галстуков, нечищенные ботинки. Один из них
заполнял какие-то бланки, другой ходил по квартире и трогал разные предметы,
стоящие на  полках. На  груди  у него  висела  мыльница.  При моем  виде  он
оживился.
     Вы кто будете? - спросил он, не здороваясь.
     Я - знакомый. А что случилось?
     Мне  всегда было  страшно  хоть чуть-чуть дерзить органам. Поэтому я не
ответил ему в тон и на всякий случай  приуменьшил близость наших отношений с
Химиком.
     Вот разбираемся. Погиб ваш знакомый.
     Отчего?
     Голову ему отрезали!
     Как голову? Чем?
     Я почувствовал себя плохо и сел на табуретку.
     А чем голову отрезают?
     Не знаю. Трамваем?
     Ножом.
     Я обратился к Лиле.
     Ты можешь объяснить, что происходит?
     Я вернулась из Питера от родителей. Стрелой. Она посмотрела  на  билет,
лежащий на  столе перед  следователем.  Захожу в  квартиру.  Илья  лежит  на
кровати. Без  головы.  Голова  отрезана.  Руки  скрещены на  груди.  В руках
церковная  свечка. Новая.  В смысле  не зажженная.  Я позвонила в  Скорую  и
Матвею. Начала искать голову. Мне почему-то показалось, что если я ее найду,
то... В  общем,  неважно.  Не нашла. Приехала Скорая  и  - вот эти...  Илюшу
забрали сразу. Только сфотографировали.
     Лиля  говорила  очень  медленно  и  очень  тихо. Оба мента  внимательно
слушали. Мне захотелось хоть как-то поддержать ее.
     Матвей сейчас будет. С Антоном.
     Спасибо.
     За что?! Лиля, это бандиты? Кавказцы? Чеченцы?
     Я не знаю.
     Но какое он имел к ним отношение?
     Я не знаю.
     Молодой  человек, давайте пока  подождем  с  вопросами! Ваши  документы
можно посмотреть?
     Следователь до этого увлеченный  криминальной стенографией уставился на
меня бесцветным взглядом.
     Я протянул Писателю права. Он начал их переписывать.  В это время вошли
Матвей  и Антон. Я  даже  рот не  успел открыть,  как  Писатель бросил  свои
бумажки, сделал полуоборот на табуретке и почти закричал на меня.
     Уважаемый  господин! Прошу вас  помолчать!!! И посидеть  спокойно тут в
сторонке!!! Он указал на стул зажатый между холодильником  и кухонным столом
после чего вдруг сменил тон на отечески-приветливый.
     А вы, молодые люди, кем покойному приходитесь? И друг другу, кстати?
     Я почувствовал  перевес  сил в  нашу пользу  и неожиданно вспомнил, что
Антон   мне  приходится  не  просто  одним  из  лучших  друзей,  но  еще   и
родственником.
     Он родился от  странной пары. Мать  -  княгиня  Трубецкая,  в 1946 году
решившая в свои шестнадцать лет вернуться на историческую родину из Лондона,
потому что Российская империя на ее патриотических глазах захватила полмира,
а  Британская  собиралась  рассыпаться.  Отец - еврей. И не просто  еврей, а
гениальный  физик, выпущенный из  сталинской  шабашки в  1956 году,  где он,
собственно,  и  познакомился с  княгиней,  исполняющей  обязанности  местной
посудомойкой.
     Антон появился  на свет поздно -  когда родителям было уже  за сорок. И
как родители ухитрились  не испортить своего  первенца?  Главной его  чертой
было  благородство.  Английское. То есть  спокойное, без  надрыва. Возможно,
именно боясь осуждающего взгляда Антона, Мотя так никого и не убил.
     Мехмат  добавил  к  классическому  образованию уравновешенность, умение
делать критические выводы и не напиваться с одной бутылки.
     Женился  он рано.  В  двадцать лет.  Причем по абсолютно непонятной для
меня причине на моей родной сестре Дине.
     До того,  как  он  поделился своими матримониальными планами, мне  и  в
голову не приходило,  что  между  ними что-то есть. У нас отношения с  Диной
складывались прямо по анекдоту про оговорки по Фрейду. Дина была старше меня
на  год, замкнута, избалована, ее чувство превосходства, основанное на якобы
высоком интеллекте меня раздражало. Потом раздражение прошло, оказалось, что
и я не дурак, но близкими людьми мы так и не стали.
     Мозги  у нее были устроены потрясающе.  Логика ее рассуждений граничила
иногда с  шизофреническими парадоксами.  "Если  существует бесконечное число
миров,  то  должны существовать все  возможные  варианты событий"  - однажды
сказала она на кухне, ни к кому не обращаясь.
     Ну и че? - сказал я, ожидая подвох.
     Подумай о мета-вселенных.
     Я не верю в бесконечный косм...
     При чем здесь вера, идиот? Бесконечности скорее всего нет. Вот и все.
     Потом, увидев у  нее ротапринт английской статьи о тахионах - частицах,
движущихся быстрее света, существование которых, по мнению автора статьи, не
противоречит   ни   теории   относительности,  ни  концепции  четырехмерного
пространства-времени Минковского, в  том случае, если  предположить, что эти
частицы движутся обратно во времени, я понял, что общий язык мне с  Диной не
найти.
     Тем более о том,  что  о  происходящем  у нее в  душе,  я  не  имел  ни
малейшего  понятия. Музыку она не слушала. Книги, не  имеющие отношения к ее
призванию, не читала. Даже фантастику. Гости к ней не ходили.
     Поскольку она  ухитрилась  поступить  в физтех, никаких  дополнительных
вопросов это не  вызывало. Все,  что у нас было с Диной общего кроме генов и
родителей - это стычки на кухне по бытовым вопросам.
     Антон, честно сказал я, - она ведь стерва. И, возможно, немного того...
     Я знаю, - сказал Антон. На физтехе все такие.
     Да зачем тебе вообще жениться?
     В твоей сестре есть что-то очень специальное...
     Ну-ка? Интересно...
     Не  интересно. Был  бы ты поумнее,  - ты бы тоже ее любил, - неожиданно
сказал Антон, явно желая завершить разговор.
     Когда  он  успел  в нее  влюбиться?  Я ни  разу  не слышал,  чтобы  они
разговаривали  друг с другом дольше трех минут на  кухне. И тут мне в голову
пришла светлая мысль:
     А ты с ней говорил об этом?
     Очень коротко. Вчера.
     И что она сказала?
     Что она пока ничего против не имеет.
     Это в ее стиле. А у вас был... э... роман?
     У нас не было романа. Особенно... в твоем стиле.
     Постой! Ты хочешь сказать, что  ты  делаешь  девушке предложение, не то
что не пожив с ней несколько лет, но и не разу ее не трахнув?
     Антон поморщился.  Я подумал,  что  зашел  слишком далеко  и  попытался
выкрутиться.
     Мое  дело  тебя предупредить.  С  таким характером  она  могла бы  быть
посимпатичней. Прости Господи, что говорю это про родную сестру.
     Когда я  обсудил  сложившуюся ситуацию  с Матвеем, то он просто сказал:
"если ваша девушка не  только симпатична, но и умна, то  ебать  ее не только
приятно, но и интересно". Я так и  не понял,  сам он  придумал, или украл  у
кого-то.

     Хорошо, что несколько  лет назад Антон  с Диной  вернулись. Если  бы мы
были  здесь вдвоем с Мотей  - то  вскоре  наломали бы дров. Точнее, дров  бы
наломал Мотя, а я не  смог бы его  остановить, тем более, что сам совершенно
не представлял как себя вести.
     Антон понял, что происходит с первой секунды:
     Нам  сказали, что умер  наш друг.  Я -  Антон Эпштейн. Справа от меня -
Матвей Бугаев. Слева - Иосиф Мезенин. Представьтесь и вы, если не затруднит.
     Дежурный  следователь  капитан  Новиков - медленно и невесело  произнес
Писатель, оглядывая нас сверху донизу.
     Воспользовавшись  темпом  его  речи  я  успел  в трех  словах  изложить
ситуацию Матвею и Антону.
     Вот  тут ваш  товарищ,  говорит что он  знакомый  Ильи Донского.  А  вы
говорите, что вы - друзья? Так кто прав? - подал голос Фотограф.
     Я решил перевести разговор из  конфронтации в конструктивное русло, тем
более, что мне стало неудобно за отречение от Химика.
     Вы нас простите, просто мы в себя  еще не пришли. Мы сами хотим понять,
что случилось и готовы вам помочь, чем можем.
     Судя по тому, как Мотя скрестил руки на груди, а Антон покачал головой,
слабость в моих словах ребятам не понравилась, но они ничего не сказали.
     А что случилось? Погиб ваш знакомый.  Кто-то ему отрезал голову. Больше
мы и сами не знаем. Пока.
     Он... от этого умер?
     Неизвестно. Писатель  еще раз нас оглядел. Но  судя по тому,  что крови
почти не было, голову ему отрезали потом. Вскрытие покажет.
     От этого афоризма мне стало плохо. Хотя за шесть  лет  в мединституте я
побывал  на разных вскрытиях.  На первом же семинаре  по  судебной медицине,
(четвертый  курс)  я получил хороший урок. Сначала  мы пришли  в кабинет  и,
ожидая преподавателя,  начали внимательно разглядывать развешанные по стенам
кабинета  фотографии   разных   видов  самоубийств,  в  том   числе   весьма
экзотических. Некоторые были  сняты каким-то  слишком уж крупным планом. Как
будто снимали не менты, а извращенцы.
     Например смерть от электрошока. Человек обматывает  себе правую и левую
руку оголенным электрическим проводом, а потом вставляет штепсель в розетку.
     Или  заключенный  в  камере  прокусывает  собственный  язык,   стараясь
проглотить как можно больше вытекающей крови, чтобы не заметили надзиратели.
     Или безнадежный больной вешается, используя  резинку от пижамы прямо на
металлической  спинке больничной  койки. Тогда разговоры об эвтаназии еще не
выходили на полосы цветных еженедельников.
     Вошел преподаватель, и началось  занятие. Все  немного расслабились. Но
при упоминании о завтрашнем  вскрытии, одна из  трех наших  отличниц  задала
тоненьким голоском вопрос, кого именно мы будем вскрывать.
     Так  ведь  он  и  сам  еще этого не знает, - немного удивленным голосом
ответил преподаватель. Это, ребята, не клинический морг. А судебный. Поэтому
клиент пока живее нас с вами. Он, скорее всего, и не подозревает, что завтра
у него вскрытие.
     Мороз  по  коже.   Даже  если  у  тебя  за  плечами   несколько  курсов
медицинского  института с  анатомичкой  и  прочими  прелестями  вроде работы
санитаром в приемном отделении.
     Лиля,  которая ходила  по  своей двухкомнатной  квартире  -  маленькой,
заставленной  шкафами, коробками, комодами, и стенками, неожиданно подошла к
нам и сказала:
     - Хотите чаю?
     Нет, что вы! Какой там чай - сказал Писатель, смягчившись
     "Давайте  мы  вас  немного поспрашиваем.  Можно  у  вас курить?"  -  он
неожиданно осторожно посмотрел на Лилю. Лиля  вместо ответа поставила  перед
ним маленькую белую пепельницу. Нас рассадили.
     Фотограф занялся Антоном и  Матвеем,  видно решив,  что раз  они пришли
вместе, то сговориться успели  по дороге. А Писатель  сел со мной  и  Лилей,
поскольку Лиля со своим билетом, проводниками и родителями была, видимо, вне
подозрений.
     Начнем с вас, Иосиф... как по батюшке?
     Яковлевич. Но можно просто по имени.
     А что это у вас имя-отчество вроде бы еврейское, а фамилия русская?
     Мне  очень не нравятся такие вопросы. Но если у следователя цель  сбить
меня с толку или разговорить - то ради Бога.
     Меня назвали в честь деда. Он был еврей. Обе бабушки и второй дедушка -
русский.
     Русский - это хорошо.  Но это я  так, к слову. Вопрос такой. Где, Иосиф
Яковлевич, вы были вчера вечером и сегодня ночью?
     Дома. Читал,  работал, смотрел  телевизор.  Футбол.  Бордо-Нант.  Потом
спал. Пил виски - неожиданно сказал я.
     Кто это может подтвердить?
     Никто.
     Совсем никто? - Он как-то оживился.
     Нет,   ну   почему.  Я  вдруг  почувствовал  себя   в  опасности.   Мой
интернет-провайдер. Мне пришлось вкратце  объяснить как можно убедиться, что
именно с моего домашнего телефонного номера  я заходил  в интернет, на каких
сайтах я был и так далее. Писатель внимательно записывал все, что я говорил.
     Почему у нашей милиции нет диктофонов и видеокамер? -
     Лиля, казалось, была всерьез обеспокоена этой проблемой.
     У кого-то есть, у кого-то нет,  - Писатель  философски пожал плечами. А
подписывать протокол вы как будете? По телевизору?
     Писатель тяжело вздохнул. У нас ушло еще много времени, потраченного на
самые дурацкие с моей точки зрения расспросы вроде того, почему я не работаю
по специальности, а занимаюсь  какой-то  фигней, когда я последний раз видел
Химика,  не  принимал  ли  он  наркотики  и  алкоголь, в  чем  мы  могли  бы
враждовать, и самое главное, кого я подозреваю.
     Я никого не подозревал. Я сказал, что  я не  знаю людей, не принимающих
алкоголь. То есть, я знаю, что эти люди существуют  в  природе, но я лично с
ними не знаком.
     В самой мягкой форме  мне  удалось отказаться говорить о  наркотиках. Я
поклялся, что Химик не мог быть  связан с кавказскими группировками, как и с
любыми другими, хотя клясться меня никто не просил.
     Потом мне пришлось по минутам расписывать Писателю мой вчерашний вечер.
Я честно и  осторожно помогал  следствию,  пока не из-за соседней комнаты не
раздался голос Матвея:
     Бля я  не понял, что за херня? Сколько  мы  еще будем  мозги друг другу
ебать?
     Я замолчал и с легким ужасом дожидался  милицейского ответа. Ответ меня
приятно удивил.
     Если расследование  не начать  по свежим следам - все улики могут  быть
утрачены очень быстро, - сказал Писатель  бесцветным голосом, цитируя нам не
то учебник, не то устав.
     Тогда   вперед!  Опрашивайте  соседей!   Снимайте  пальцы!   Бегите  за
распечаткой звонков! Допрашивайте сослуживцев! Везите Лилю на опознание!
     Здесь  Матвей  остановился,  решив,  что ошибиться  Лиля не могла. Жена
должна знать  тело мужа даже без головы.  Антон  отнесся к  наезду Моти  как
всегда скептически:
     Матвей! Это реальная московская милиция. "Улицы разбитых фонарей" будут
вечером по ОРТ.
     Ни  хера, Антоша! Ни хера! Они тоже могут, если хотят. И мы, бля, (Мотя
оглядел всех нас гневным взглядом) заставим их захотеть.
     К  этому  времени  мы  с  Писателем  уже  перешли из кухни  в  комнату.
Фотограф,  ничего не  ответив,  поднялся.  Затем Писатель  велел мне и  Лиле
расписаться под протоколом и сказал совершенно серьезным голосом.
     Спасибо за помощь следствию.
     Фотограф, глядя на него, тоже засобирался.
     Мы пойдем. Наш телефон у вас есть. Вспомните что-нибудь, - звоните.
     Он подсунул протоколы Моте и Антону, но они, в отличии от меня, сначала
их внимательно прочли, и только потом подписали. В конце-концов, следователи
ушли.
     Я  подумал, что  Лилю  надо  бы  чем-нибудь занять. Оргвопросы  - лучше
средство от шока.
     Связаться  с  родителями  Химика,  которые  отдыхали   за  границей,  с
родителями  Лили,  которые пообещали  вылететь  из Питера первым же  рейсом.
Вызвать похоронного  агента. Сделать первые пять исходящих  звонков, которые
немедленно превратятся в двадцать пять входящих.
     Я проходил  это  сам,  когда  умер мой отец.  Я был  тогда  деятельный,
подчеркнуто вежливый,  умный,  собранный, спокойный  и  заботливый.  Реакция
наступила только после похорон. И я никому не пожелаю такой реакции...
     В перерыве между телефонными соболезнованиями я спросил: "Лиля! Ты хоть
что нибудь понимаешь?" Лиля сказала "нет" таким голосом, как говорят "да". Я
махнул рукой. Свежие следы - это для следователей.
     К  шести  вечера  в  квартиру  набилось  больше  людей, чем  она  могла
выдержать.  Кого-то я  знал,  кого-то  видел  впервые.  Ненавижу  похоронные
настроения. Шепот, покачивания голов.  Какая-то смесь  фарса  и  трагедии. Я
ушел  по-английски, убедившись,  что Лилей занимаются,  как минимум, человек
пятнадцать, в том числе и Мотя с Антоном.
     Совершенно измочаленный я  добрался до дома и лег. Я смотрел в потолок.
На потолке ничего не  было. Но я постепенно въезжал. Химик умер.  Отрезанная
голова. Никогда не горевшая свечка в  закостеневших руках. Что это  такое  -
умереть? Перестать видеть и двигаться? Что за бред?!
     Неожиданно, я вдруг вспомнил самую короткую песню Битлов.  И  в  общем,
последнюю их песню.
     And in the end The love you take
     Is equal to the love you make
     Химик! Какую любовь ты взял? Какую сделал?!




     Совсем поздно вечером позвонил Антон.
     Как ты?
     Не очень. Совсем не очень... А ты еще у Лили?
     Да.
     И Мотя там?
     Да.
     Как Лиля?
     Держится. Как скала.
     Молодец - она.
     Она что-то знает, но не хочет говорить.
     Что знает?  Антон!  Я  сейчас  ничего  не  соображаю. Давай до  завтра.
Прости.
     Конечно.
     Мне было откровенно плохо. Ноги болели, как будто я поднял тон двадцать
в фитнес-центре. Я допил бутылку. Потом меня тошнило.
     Я, качаясь, ходил по квартире, пытался  говорить с  Химиком,  но это не
получалось, потому  что  у  него не  было головы, и он не мог  мне ответить.
Потом, вроде  мы приспособились и он  стал отвечать  руками, как аквалангист
или глухонемой. Потом я лег. Мне снились гадости.
     Кажется, я забыл, какой  у  Маши  цвет  глаз,  а она по телефону ехидно
допрашивала  меня.  Я лихорадочно  соображал,  как  бы прервать  разговор  и
спросить у кого-нибудь. Хоть у Матвея. Потом я извернулся и сказал:
     Он у тебя каждый раз новый. Разный.
     Да, - говорила Маша. Он разный. Но он один. И ты забыл его.
     Ужас.
     Похороны   были  на   третий  день.  Кремация.  Гроб,  естественно,  не
открывали. Я, наконец, понял почему  так не люблю  запах большого количества
цветов в закрытом помещении. Он у меня твердо ассоциируется  со смертью. А я
ненавижу смерть.
     Потом в каком-то банкетном зале шли поминки. Я был с Машей. Антон был с
Диной,   Матвей  был  со   своей  финдиректриссой,  маленькой   сексапильной
блондинкой.
     Я сказал,  что  Химик был человек, который  знал больше  нас. Все гости
закивали и выпили.
     Затем началась обычная дискуссия "есть ли жизнь после смерти". Верующие
по  одну сторону,  скептики и  материалисты  -  по  другую. Споры,  примеры,
аргументы. Одна активная дама резюмировала: "Словом, есть там что-то или нет
-  выяснить  невозможно!".  Антон  неожиданно  тревожно  посмотрел  на  нее:
"Выяснить невозможно. Но придется".
     Когда  первые гости начали  расходиться, Антон  отозвал нас с Матвеем в
сторону  и  показал ксерокопию патанатомического эпикриза.  "Где  добыл?"  -
спросили мы его. "Да, ладно", сказал Антон. Он мог добыть что угодно.
     В  эпикризе  говорилось  -  смерть  от  внезапной  остановки  сердечной
деятельности.  Признаков удушья не найдено.  Признаков известных отравляющих
веществ не найдено. Признаков  физического воздействия не найдено. Признаков
смерти от потери крови не найдено. Голова отрезана после смерти.
     Эпикриз мне показался странным. Но от нашей медицины можно  ждать  и не
такого.
     Наверно, бандиты. Делал  для них  какой-то  наркотик. А  потом  они  не
поладили... - наморщив лоб, сказал Матвей.
     Бандиты бы  оставили голову, - сказал Антон. И свечка в руках... Похоже
на ритуальное убийство. Жаль, что Лиля ни о чем не хочет говорить.
     Все очень странно, - подытожил я.
     Мы вернулись за стол. Обсуждать что-то в присутствии наших дам казалось
нам  неправильным. Антон пообещал  поставить милицию  на  уши,  хотя сам  не
очень-то верил в раскрытие заказных убийств.
     Все  следующее  две недели  я занимался решением  очередных  финансовых
проблем в агентстве. Я работал, встречался с клиентами, убеждал их в чем-то,
придумывал  бизнес-планы  для  банка,  чтобы  взять ссуду,  договаривался  о
задержке арендной платы.  И почти забыл  о  смерти Химика. Наверно, сознание
вытеснило этот кошмар в подсознание. По крайней мере, работа меня загрузила,
а я не сопротивлялся.
     Все,  что мне  было  нужно  -  это  постоянных  стабильных  заказов  на
восемь-девять тысяч долларов в месяц. И тогда бы я спокойно платил и  аренду
офиса, и зарплату моим трем  с  половиной сотрудникам. Но стабильных заказов
не было. Были разовые.  А еще чаще  потенциальный клиент выматывал нам душу,
мы делали для него  предложение, на подготовку которого уходила неделя, а он
исчезал.
     Последние  дни  были особенно тяжелые. Я приходил домой  сдохший. Очень
редко видел  Машу, что  кажется  было ей на  руку,  она переживала очередную
серию скандалов со своим Германом.
     Ни с  Антоном, ни с Матвеем я не  виделся вообще, мы общались только по
мейлу и по телефону. Антон говорил, что следствие  не  сдвигается  с мертвой
точки. На девять  дней я не пошел, отговорившись делами,  и дав слово прийти
на сорок.
     Конец второй главы
     Глава 3
     Я не понял, - честно сказал я. Вы хотите, чтобы  мы везде,  где сможем,
размещали слова "Дейр-Эль-Бахри", "Калипсол", "Одиночество" и вот этот набор
цифр "222461215"? В прессе, на телевидении, на радио, в интернете? Как можно
чаще?
     Вот именно, - ответил он. И за это я плачу вам деньги.
     Деньги  были неплохие. Пять тысяч  долларов месячного ретейнмента и еще
по 500 долларов за  каждое упоминание  любого  бреда из вышеперечисленного в
любом из СМИ.
     И вы не можете объяснить, зачем Вам это?
     Больше того, что я уже объяснил - не могу.
     Не объяснил он ничего.
     Но даже если бы у нас дела шли хорошо, я бы  все равно не  отказался от
этого  заказа. Хотя  от слова "Дейр-Эль-Бахри" пахло  Чечней,  11 сентября и
Бесланом. Но  у нас  дела  шли  плохо.  У нас  дела шли хуже некуда. По моим
оценкам, мы могли бы, особенно не напрягаясь, получать с этого клиента тысяч
десять в месяц.
     Клиент сидел почти не  двигаясь, положив перед собой на стол обе  руки,
как дюраселевский  зайчик. Вообще  то  он  был  довольно неприятный. Низкий,
ушастый,  неулыбчивый.  Белобрысый  с  залысинами.  Меня развлек его  костюм
фиолетового   цвета,   металлическая  скованность  в  движении,  и  какой-то
избыточно чистый вид. Не то, чтобы мне нравились грязнули, но...
     Однако еще больше  меня позабавила  причина, по которой  он обратился к
нам. Оказывается, мы  самое маленькое PR-агентство из  всех, перечисленных в
списке Moscow Business Telephone Guide. Наш скромный штат, который остальные
клиенты  считали  нашим  главным  недостатком,  абсолютно  устраивал  Федора
Федоровича Подгорельцева (на визитке - только имя и кривой мобильный номер).
Это,  по  его словам,  давало ему основание  надеяться на  отсутствие утечек
информации. Похоже, что для него это было очень важно.
     Вырос в нашем офисе он буквально из воздуха.
     Утром раздался звонок, а через минуту ко мне подошла наша референточка:
     Звонит  кто-то,  ни  здрасьте,  ни   как  зовут,  спрашивает:   Это  PR
Technologies? -  Да. Можно поговорить  с генеральным директором? - А как вас
представить? - Федор Федорович. По важному делу.
     Она соединила.  Не  так уж часто нам  звонили.  Разве что из  налоговой
инспекции.  Он сказал мне,  что  хотел бы заказать у  нас одну специфическую
работу  и  задал  несколько вопросов. Сначала  он  спросил,  сколько  у  нас
сотрудников,  а  потом  спросил  как  меня,  то есть Генерального директора,
зовут. Решив, что он  все  равно  увидит наш двухкомнатный офис,  я не  стал
сильно преувеличивать и сказал "пять человек".
     И большое количество надежных субподрядчиков - добавил я поспешно.
     Он  обещал быть  через полчаса и обещание выполнил. Теперь ФФ уже целую
вечность разъяснял мне, что больше того, что он сказал, он не скажет.
     Хорошо,  у  меня  последний вопрос.  Насколько я  понял, ваша  задача -
воздействовать на общество с помощью публикаций этих вот (я поморщился) слов
и цифр, расположенных в  косвенном контексте. А зачем  вам косвенные методы?
Почему бы  не воспользоваться прямой  рекламой? Арендуйте десяток  рекламных
щитов и пишите на них, что хотите!
     Я  припомнил  славную  хотя  уже  полузабытую историю,  как  российские
алюминиевые  гиганты, выясняя  между собой  отношения,  украсили  московские
улицы войной на рекламных щитах.
     Жизнеутверждающая решительная фраза  "Запретить толлинг, хватит грабить
Россию!", расположенная  на биллбордах размером  три  на шесть  метров вдоль
основных   магистралей,  восхитила  москвичей,   обогатив  их   словарный  и
технологический запас.
     Когда конкуренты гиганта начали  ответную кампанию  "Разрешить толлинг,
хватит  грабить  Россию!" буквально на  соседних щитах,  у части московского
общества  начала  ехать крыша, а я лично понял  из статей на  первых полосах
газет,      что     выражение     "давальческое     сырье"     не      носит
сексуального-пренебрежительного оттенка.
     Точку в этой кампании поставило Русское Радио, разместив за свои деньги
щит,  с  одной стороны  которого было  написано "Запретить  петтинг,  хватит
развращать  Россию!", а  с  другой - "Разрешить петтинг, хватит  закрепощать
Россию!"
     Мы  не  можем  использовать  прямую  рекламу.  Это  привлечет  ненужное
внимание к нам.
     Но вы же можете разместить ее анонимно! Вот хоть через нас.
     Я повторяю...
     ...  голос  ФФ  был  какой-то  избыточно  монотонный  и  дребезжал  как
противный маленький советский  будильник. Такой будильник семидесятых годов.
Потому что будильники пятидесятых-шестидесятых - большие,  металлические,  с
молоточком между двумя колбами звонили куда приятней.
     Ну хорошо. Совсем последний вопрос.
     Мне  уже  несколько раз  заботливые сотрудники  делали замечание, что у
меня в беседе с клиентом бывает от трех до пяти последних вопросов.
     А  если журналисты  что-нибудь пронюхают? Мы же не  можем размещать эту
х...рень легко  и непринужденно?!  Мне самому до конца не ясно,  как мы  это
сделаем. Под каким соусом, в каком контексте?
     Я  уже вам сказал. Если журналисты что-то заподозрят,  то  у вас  будут
большие неприятности. Больше  чем вы можете себе представить.  Напоминаю. Вы
подписали бумагу.
     Это была правда. В самом начале  разговора я подписал  бумагу. Довольно
странную. Она  сначала напрягла меня, но потом я отвлекся на костюм  и голос
гостя.  На  бумаге,  вылезшей  из  обычного принтера,  было напечатано очень
крупным  шрифтом  "Я,  Иосиф  Мезенин,  получаю  доступ  к  конфиденциальной
информации и готов нести полную ответственность за ее разглашение".
     Я  подписал  ее, пожав  плечами. Без нее  ФФ не начинал говорить вовсе,
даже визитку не дал. Теперь я  уже начал об этом жалеть. Мне стало казаться,
что  он сидит здесь  не потому что мы самое маленькое PR-агентство, а потому
что мы самое глупое.
     Наверняка половина  тех,  кому  он  звонил,  послало  его  к  черту  по
телефону, а  вторая половина  сделала это  при  встрече,  посмотрев  на  его
фиолетовый костюм и эту странную бумагу.
     Неприятности какого рода? - оживился я.
     Этого добра у меня хватало.
     Я надеюсь больше никогда не не возвращаться к вопросу, который касается
вашей личной безопасности.  Знать  о  заказе  можете только вы. Ни один  ваш
сотрудник, ни  один журналист,  ни  один знакомый. Тогда у  нас,  и у вас не
будет проблем.
     Я нахмурился.  Я очень общителен. Я  терпеть  не могу секретов. Я лучше
всего  соображаю, обсуждая что-то с кем-то. Строго  по  выражению "откуда  я
знаю, что думаю, пока не услышу, что скажу?" Но кроме того, что я общителен,
я еще и пофигист.
     Поэтому  вечером  я  сидел  с  Антоном в пивном  ресторане Тинькофф  на
Смоленке и рассказывал ему эту историю.



     Так денег он, значит, дал, - уточнил Антон. Это уже неплохо.
     Ну  знаешь!  Если  бы  он  еще  и  денег не дал! После  этих  бумажек и
"Дейр-Эль-Бахри"! Дал  пять штук, как  миленький. Даже  расписку  не взял. И
зачем это ему - совершенно непонятно. Мистика.
     Антон  внимательно разглядывал три слова и число, которые я воспроизвел
на салфетке.
     Или мистика. Или энэлпишные коды. Или скрытый PR. Или он посылает некие
сообщения. Позывные.
     Голова кругом  идет. Давай оставим мистику и начнем с НЛП. Я  про  него
мало что знаю. Хотя мне по должности вроде бы надо...
     Техника, которая  позволяет влиять  на  нервную систему людей с помощью
определенных     кодов.     Поэтому     называется     нейро-лингвистическое
программирование.
     Это я знаю. А как выглядят коды?
     По-разному.  Например,  ты беседуешь с клиентом. Говоришь  ему,  как он
хорошо выглядит. И  какие у  него замечательные дети, если уговорил показать
их   фотографии.   Это   называется  "позитивная   установка".  А   во-время
произнесения  установки ты  как-то  особенно  трогаешь  его  за  рукав.  Это
называется "фиксация или якорь". Можно зафиксироваться чем угодно. Например,
хрюкнуть. А вот когда ты ему говоришь: "а не пора ли, Иван Иваныч, нам уже и
контракт  подписать?"  ты  точно также  хрюкаешь. Или трогаешь  за  рукав. И
добиваешься  необходимого  результата.  (Антон  сделал  короткую  паузу,  за
которую перелистал меню, а потом поднял на меня глаза).  Или не добиваешься.
Все зависит от человека.
     Или от компании...
     Почему от компании, - наморщил лоб Антон. - От какой компании?
     Так...  Вспомнил  одну  фразу.  Недавно  мы  летали  всем  агентством в
Петербург одного пивного клиента раскручивать. И обсуждали, что вот никто из
нас никогда  не  пробовал  трахаться  в  самолете. А наша референточка Люба,
девушка  вполне  продвинутая  говорит:  "я  вот  пробовала". Все:  "ну  как,
расскажи!" А она говорит: "А ничего особенного. Как  всегда.  Все зависит от
компании". Извини, я тебя отвлек. Так что НЛП?
     Как на тебя они воздействуют эти твои Калипсолы с Одиночествами?
     Они  меня  раздражают.  Я  не люблю,  когда программируют, зомбируют  и
привораживают.
     Ну да, - вздохнул Антон. Вообще-то воздействие должно быть секретным. А
то это  не воздействие будет,  а рекламный  ролик стирального порошка.  НЛП,
кстати, часто используется в  рекламе.  Причем, хорошо,  когда в примитивной
форме. Тогда нормальные люди НЛП чувствуют и от него уклоняются.
     Например?
     "Ложные выборы". Ты  предлагаешь  человеку  выбор, который не  важен...
"Теперь вы можете купить Айс как с красной, так и зеленой крышечкой!"
     И это НЛП?
     Классическое!   Вот   еще  пример.   Называется  "Вопросы".  Задача   -
замаскировать  нужное внушение вопросом: Акция  "Тайд или Кипячение". Вы еще
кипятите?!  Тогда мы идем  к  вам! А  дальше, сам понимаешь, переход в акцию
"Тайд или Отрубание Головы"
     Я задумался. Вроде бы  я занимался подобными вещами уже давно. Но мысль
о том, что я с помощью рекламы или PR зомбирую людей мне не приходила. Антон
продолжал.
     Высший  пилотаж  для  НЛП-шника -  программировать  человека с  помощью
звуков.  То  есть ты замечал,  конечно, что  некоторые  слова  звучат как-то
мрачно,   а  другие,   наоборот,  весело.  Вот  например,  "сарказм"  звучит
мрачновато.  Такое  сочетание  звуков. А "ирония"  звучит  весело.  Но  если
комбинации звуков могут управлять настроением, то при правильном подходе они
могут  воздействовать на людей  и серьезней. Особенно на  тех,  кто к  этому
предрасположен.
     Я опять задумался.  Меня  всегда  удивляло, что  у людей с  одинаковыми
именами существует  довольно легко уловимое  сходство некоторых особенностей
характера.
     Например, Марины - порывистые, чуть отчаянные, немного с заносом вверх.
Марии  -  своенравные, со  скрытой,  но сильной внутренней духовной работой,
Ольги - умны, конкретны и у них все хорошо с силой воли. Веры - приветливы и
спокойны.  Наташи  -  романтичны,  нерешительны,  их  обаяние  идет  от  той
неуверенности в себе,  которая  так  нравится  мужчинам,  Проблема только  с
Александрами. Потому  что  их с детства  зовут  то  Аликами,  то Сашами,  то
Шуриками, что создает, естественно, разные характеры...
     Получается, что это сходство связано с воздействием звуков собственного
имени на  психику в  детстве. Ведь имя  -  это  самые  частые звуки, которые
слышит человек в детстве. И  самые, кстати, любимые. Похоже,  что  на  стыке
Фрейда и НЛП можно защитить диссертацию по психологии!
     Да! -  Я очнулся и поднял голову. Но Антон  погрузился в клип и  махнул
мне рукой в сторону телевизора.
     Смотри!  Это  чуть  ли не первый  клип в истории рок музыки. Strawberry
Fields Forever.  Я задрал голову. Телевизоры  в Тинькофф'е висели высоко. На
экране битлы медленно  танцевали  вокруг пианино,  с которого были сняты все
деревянные панели. Они  поливали вертикальные струны краской, обходя пианино
по кругу. Песню я слышал сто раз, а вот клипа не видел.
     Я  заслушался партией флейты, нервной, умной и нежной, как будто слушал
это впервые.
     Это, на самом деле не клип, - сказал Антон. Клипов тогда еще не делали.
Это  сцена из  фильма,  которая не вошла в  Magical Mystery Tour. Но это  же
восторг!
     Да сказал я. Флейта у них обалденная.
     И  флейта хороша. И текст  действует. Классическая психоделия. Хотя НЛП
Битлы не учили. Но флейта не хуже и в For None. Помнишь?
     Я помнил. Когда я первый раз подумал, что расстался с Машей навсегда, я
лежал на полу запуская For None по десять раз подряд
     And in her eyes you see nothing
     No sign of love behind the tears cryed for none
     A love that should have lasted years.
     Она не звонила уже третий день, чего  в истории  наших отношений еще не
было. Я  тогда лежал, щелкал  пультом и крутил Revolver. Хотелось плакать от
безнадежности. Песня заметно осветляла грусть.  Может, поэтому я и  отношусь
так снисходительно к матвеевским страданиям.
     You stay home, she goes out
     She says that long ago she knew someone,
     But now he's gone
     She doesn't need him
     Химик Леннона любил, - вдруг вспомнил я.
     Да, Химик, - Антон тяжело вздохнул. Менты так ни на кого и не вышли.
     А Мотя обещал им хвост накрутить.
     Ты же знаешь Мотю. Крут, но  одходчив. Да и что менты могут  сделать...
Сколько у нас заказных убийств раскрывается?
     Неожиданно мне пришла в голову идея.
     Антон, калипсол!
     Хм...  Калипсол.  Химик им  кололся. Химика убивают непонятно за  что и
очень  странным способом. Тебе  приносят  странный заказ. Ты видишь  в  этом
связь.
     Именно.
     А разве Химик кололся не кетамином?
     Это одно и тоже. Разные названия одного препарата.
     Рассматривается версия  скрытого PR.  Некий фармакологический  концерн,
который  выпускает  калипсол,  хочет   увеличить  продажи  наркотиков  среди
подрастающего поколения. С них станется.
     Антон,  не может быть!  Крупная западная  компания  делает  скрытый  PR
наркотиков?
     Преклонение  перед  иностранным  было  официально  осуждено   товарищем
Сталиным  больше 50  лет назад. Из-за  чего моя мать, кстати,  на восемь лет
села. Гигантские западные корпорации - абсолютные  монстры. Просто стараются
это не афишировать без особенной нужды. А хуже фармкомпаний только табачные.
Эти  вообще  -  полубандиты.  Мне недавно  знакомый рассказал  одну историю.
Где-то под Москвой был подпольный цех, то есть минизаводик, который выпускал
поддельное то ли Мальборо,  то ли Davidoff, то ли Chesterfield. А  что такое
подпольный  завод?  Кирпичная  коробка в промзоне. В ней  станки по  набивке
табака  в  бумагу и фасовочная  линия. Так  вот,  приезжают на  этот заводик
специально обученные  люди и приглашают всех рабочих выйти из цеха на улицу.
Люди у нас понятливые. Выходят.  Эти ребята  аккуратно расстреливают цех  из
гранатометов.  Потом  говорят рабочим:  "Ребята мы  понимаем, что вы не  при
делах. К  вам претензий нет. Поэтому  ищите  себе  другую работу". Садятся в
джипы  и уезжают. Все очень  интеллигентно.  Мир  меняется к  лучшему.  Даже
корпоративные монстры.
     Антон!   Я   уважаю   твой  антиглобализм,   но   зачем  международному
фармакологическому концерну убивать Химика?
     Вопрос в том, не выпускают ли калипсол те люди, которые называли Химика
экспертом. MNJ Pharmaceuticals.
     Это можно легко проверить.
     Проверь. У  тебя же остались  медицинские связи. Ты, кстати, не знаешь,
как этот калипсол действует?
     Как  действует?  Хм... Это препарат для  наркоза на коротких  операциях
типа аборта. Или вправления  вывиха. Или удаления зуба. При дозах раз в пять
меньше  наркотической, он  дает вместо глубокого  сна пограничное состояние.
Оцепенение со странными галлюцинациями.
     Значит, калипсол - галлюциноген. Как LSD?
     Не как LSD. Совсем по другому. LSD открывает тебе  новые свойства этого
мира. А калипсол переводит тебя в другой мир.
     Интересно...
     Техника погружения такая. Обеспечиваешь тишину в квартире. Потом гасишь
весь  свет в  комнате.  Оставляешь одну маленькую лампочку. Потом запускаешь
классическую музыку.  Лучше всего  орган. Потом  колешь себя  и  ложишься  в
постель.
     Колоться обязательно?
     Обязательно. Можно под кожу, можно в бедро, по-солдатски.
     По-солдатски?
     По-солдатски. Если солдата ранят или если газовая атака,  он должен сам
себе прямо через  штаны ввести  в бедро обезболивающее или  антидот. Атропин
какой-нибудь.
     Мой друг, мне страшно подумать...Ты его пробовал?
     Да, мне Химик давал. Я пробовал раза три-четыре. Давно.  Это не опасно.
К  нему нет  привыкания. Передозировка  невозможна  - доза- -  одна пятая от
терпевтической.
     Как ощущения?
     Понимаешь.  Странно.  Кайфа  -  никакого.  Ни  эйфории,   ни  улучшения
настроения.  Сначала  тебе кажется, что ты  умер.  Но это не страшно. Или не
очень  страшно. Затем ты поднимаешься сначала над  домом, потом над городом,
потом над  Землей. И видишь  Землю совершенно с космической  высоты, но  при
этом  очень  ясно и почему-то в  коричнево-оранжевом свете.  Как  будто  она
освещена  фонарями,  вроде ночного проспекта. Потом вдруг по  своей воле  ты
оказываешься под  Землей.  В  хорошо обустроенных  катакомбах.  Вокруг  тебя
начинаются  загадочные  церемонии,   какие-то  массовые  обряды.  Происходит
длинное,  сложное, навороченное действие, в котором ты чуть ли не именинник.
В результате ты понимаешь,  что попал  в другой мир,  точнее в другую  часть
этого  мира.  Понимаешь,  что с  существами,  населяющими  этот  мир,  можно
общаться.  Но по  другому.  Не  как  мы с тобой.  А то ли мыслями, то ли еле
заметными движениями  глаз и бровей, то ли музыкальными интонациями, которые
передаются через  странную жидкость. При  этом сама  музыка,  та которую  ты
поставил  перед  трипом,  приобретает  форму  длинных  коричневых  кирпичных
гротов,  образующих  уходящие  вдаль  галереи.  Представляешь  себе?  Музыка
приобретает плотность и форму.
     Музыка становится трехмерной?
     Да-да. Она выглядит  как темные, уходящие  вдаль арки.  Разной высоты и
ширины.  И  есть еще  одна очень интересная  штука.  Тебе кажется,  что если
кто-то одновременно с  тобой уколется,  то ты сможешь  наладить  с ним сеанс
связи. Этот очень заводит. Потому что когда трип кончается, то  ты,  обычно,
все  помнишь и можешь поговорить с этим вторым человеком, вспоминая,  как вы
там общались. Иногда кажется, что даже можно поставить эксперимент. Загадать
число. Попытаться  в трипе  его передать  тому, кто укололся  одновременно с
тобой на другом конце  города. Или света. А потом, после трипа проверить. Но
самое главное - ты выходишь  после калипсола с  мыслью -  смерти нет, а есть
другой мир. Параллельный.
     Антон  сидел, серьезно задумавшись.  Я  посмотрел на  него и  продолжил
рассуждать.
     Значит, если  концерн  Химика  тайно  рекламировал  калипсол,  то  дело
оказывается  удивительно простым.  Химик про  это догадался, Химика убивают.
Отрезают голову, чтобы напустить дыма.  Замаскироваться. Или напугать  Лилю.
Красиво?
     Так себе, - честно сказал Антон, встрепенувшись. - Ты же сам сказал про
аналог, который выпускает совсем  другой концерн.  Как его? Калипсол? И пока
мы не знаем MNJ Pharmaceuticals  выпускает калипсол или нет.  Поэтому сейчас
обсуждать эту версию рано. Кроме того, даже если это они, то  при  чем здесь
Дейр-Эль-Бахри? А "Одиночество"? А число это дурацкое? Как там оно?
     222461215.
     Антон записал его на салфетке и принялся что-то рисовать.
     Хорошо,  не унимался я. А если верна твоя  третья версия,  и это  некое
тайное послание... Хотя кому? Всем подряд? Они хотят, что бы это было везде.
     Тому, кто способен это послание расшифровать.
     Но это явно не мы. Слушай, а, может, это все мистика?
     Не   исключено.  Например,  заказ  тебе  сделал  какой-нибудь   богатый
сумасшедший. С бредовыми идеями. Но тогда я не вижу связи со смертью Химика.
Я боюсь, что за сегодняшний вечер мы  не решим эту головоломку. Слишком мало
вводных данных. И мне пора. Динка ждет.
     Голос  его потеплел,  что  вообще  говоря  антоновкому  голосу  было не
свойственно. "Мне  бы  девушку, от имени которой мой голос  бы  теплел, а не
стервенел" - подумал я.
     Насчет  связи  - суди сам.  Загадочный заказ. Загадочная  смерть. Между
ними звено: калипсол. Я завтра выясню, кто выпускает этот наркотик и поищу в
интернете что-нибудь про Дейр-Эль-Бахри.
     Отличная идея. Ищи про Дейр-Эль-Бахри. А  я подумаю над числом.  Не зря
же меня в мехмате пять лет учили. Созвонимся!
     И он расписавшись на слипе за нас обоих  (Антон был богаче меня, а я не
комплексовал:  дружба все-таки) он уехал на голубом прозрачном  Тинькоффском
лифте со второго этажа на первый.
     * * *
     Я остался слушать музыку и допивать пиво. Nick  Cave на два голоса с PJ
Harvey  пел  своего странного  Henry  Lee. Я  немного  задрожал,  потому что
попытался  вслушаться в  текст.  Еще в школе мы  с Антоном  и  Матвеем учили
английский, пытаясь записать на слух тексты песен.  Я уже тогда, воспитанный
родителями на  классическом  треугольнике  Галич-Окуджава-Высоцкий (на самом
деле -  правильная пирамида: один  - злой, один  добрый, один сильный и  все
трое -  умные)  начал  понимать,  что настоящий  рок во многом похож на КСП.
Только в рок-музыке музыка лучше. А слова...
     Тогда  мы  не  знали, что рок это  больше, чем  сумма музыки и слов. Мы
думали ровно наоборот: музыка плюс слова равняется любовь. Время было сильно
доинтернетовское, тексты  было взять неоткуда,  поэтому  очень полезной была
подруга Матвея по имени Алка-Палка. Она прожила в Лондоне лет десять и знала
английский  не  хуже  Маргарет Тэтчер. А  поскольку  Алка  была страшна, как
атомная   война,  постольку  не  брезговала  нашей  компанией   недоделанных
интеллектуалов. Она указывала нам ошибки в расшифровке и помогала переводить
сленговые места. С тех пор у меня иногда включается в голове автопереводчик.
Но в Henry Lee я вслушивался впервые.
     Lie there, lie there, little Henry Lee
     Till the flesh drops from your bones
     For the girl you have
     In that merry green land
     Can wait forever for you to come home
     Я представил себе мясо, опадающее с костей. Брр... А у меня нет девушки
в merry green land, которая будет ждать меня после моей смерти.
     And the wind did howl and the wind did moan
     La la la la la
     La la la la lee
     A little bird lit down on Henry Lee
     Я съежился от одиночества и ушел домой.
     Конец третьей главы
     Глава 4
     На  следующее   утро  мне  позвонил  Антон  и  сказал,  чтобы  я  начал
разбираться   с   ФФ,  а  он  сегодня  же   уезжает  в  США   на  неделю.  Я
поинтересовался, куда именно. Он сказал "В Редмонд".
     - А что срочного в  Редмонде?  - максимально  заинтересованно,  чтоб не
обидеть Антона спросил я, очень плохо представляя себе географию США.
     -  В  Редмонде, сказал Антон  -  Microsoft. Штаб квартира. Они вызывают
меня на интервью. То есть, на собеседование. Будут тестировать и все такое.
     О, да ты собрался поработать на западного монстра! Твое мнение о них со
вчерашнего вечера изменилось?
     Это  был довольно жесткий  наезд с моей стороны.  У Антона в отличии от
нас какие-то принципы оставались. Антон остался невозмутим.
     Это интеллектуальный монстр. Ни табаком, ни алкоголем он не торгует.
     Ну знаешь! Про Microsoft можно  много чего  другого рассказать. Так  им
нужен твой интеллект?
     Они предложили поехать и поговорить об этом. Поездка за их счет.
     А виза?
     У меня же пятилетняя.
     А,  да. Ну, поздравляю, - сказал я. Значит, ты и вправду крут, раз тебя
в Москве протестировать не могут. И пожелал ему счастливого полета.
     Жизнь продолжалась. Неожиданно стало больше денег. Я заплатил долларами
ФФ за аренду офиса и приступил к  выполнению заказа.  К вечеру первого дня я
понял,  что  один  с  этим не справлюсь. Было много работы  с  журналистами,
которая осложнялась  странностью  задачи,  которую надо было решать. Тогда я
нарушил слово, данное ФФ во  второй  раз,  и позвал к  себе в кабинет Крысу,
моего заместителя.
     Ей  было  где-то  сорок  с  небольшим. Из-за редкой фамилии  -  Курас у
сотрудников не  оставалось  выбора. Я  был  уверен,  что  она знала про свое
прозвище.  Маленькие  глазки,  маленькое  туловище,  острый нос,  острый ум,
железный характер, упрямство и  стервозность - ну кто, если не Крыса? Иногда
я подумывал, что ей бы очень пошел тонкий длинный хвост.
     На своем месте  Крыса была великолепна. Мы с  ней  образовали тандем: я
создавал проблемы для агентства, а она их решала.
     Однажды,  например, мы ломали  голову  над  заказом  сложным и дурацким
одновременно. Маленький банк, "Банк  Новослободский"  решил открыть в Москве
свое второе отделение.  Филиал.  Нам  предложили пригласить  журналистов  на
фуршет, посвященный  открытию филиала, и заставить их  осветить это событие.
Журналистом до банка  никакого дела  не было.  Платить  журналистам  деньги,
чтобы  они написали  про это революционное событие в банковской жизни России
было невозможно.
     Во-первых, мы этого очень не любили.  Особенно я. Во-вторых, я этого не
любил не только из высших соображений о деловой этике, но и потому что этого
также  не  любили  журналисты  престижной деловой прессы. Они если  и  брали
что-то с  PR-агентств,  то большими  деньгами. А  пачкать руки по мелочам им
казалось ниже своего достоинства.
     Поэтому я  придумал такой  ход. На  открытие  нового  отделения в  банк
приводят пингвина. Живого  настоящего королевского пингвина  из  московского
зоопарка. Например,  под предлогом, что "Банк  Новослободский" взял над  ним
шефство.  Как   в  известном  анекдоте.  У  журналистов   появляется  редкая
возможность выпить  с  пингвином,  сфотографировать его в кресле  Президента
Банка,  и  вообще  оттянуться.  В  благодарность  за  это  мы могли  ожидать
некоторое количество бесплатных публикаций.
     Идею то я  придумал,  с  этим у  меня никогда проблем  не быоло, а  вот
убеждать продавать идею банку, а потом договариваться  с  пингвином, в  лице
администрации зоопарка, пришлось Крысе. Но она с честью выполнила свой долг.
Пингвин, хоть и королевский, оказался мне по  пояс,  и выглядел как странная
птица, каковой на самом деле и являлся. Он ходил на поводке, шлепал ластами,
пах рыбой, издавал  гортанные звуки и всех развлекал. Журналисты не подвели.
Банк заплатил.



     Я  кратко ввел Крысу в  курс дела, не упомянув ни о Химике,  ни о нашем
разговоре с  Антоном.  Сказал,  что богатый  сумасшедший  хочет  развлечься,
размещая  слова "Калипсол", "Дейр-Эль-Бахри" и  "Одиночество", а также число
222461215. Размещать все это хочет в прессе, на ТВ, на радио и  в интернете,
причем крайне конфиденциально,  так,  чтобы журналисты не догадались. Платит
много и наличными. Вопросов не любит.
     Крыса  попыталась  опротестовать  позицию  ФФ  в  отношении  нелюбви  к
вопросам, но  я  сказал ей,  что любопытство сгубило больше девственниц, чем
любовь, и она заткнулась.
     Мы быстро разработали  план действий. Для каждого  из тридцати основных
изданий  мы  напишем  своими силами интересные  материалы.  Статьи,  обзоры,
очерки, интервью.  Журналистам, один черт, надо о чем-то писать.  Если знать
тему, которая интересна конкретному журналисту, и написать материал для него
и за  него, то он,  скорее всего, будет  доволен. И опубликует его под своим
именем.
     Через три дня  у  нас уже было около  двадцати  упоминаний всего  этого
бреда, причем одно даже на телевидении.
     Затем Крыса ввела усовершенствование в нашу работу.  Она  нашла  десять
случаев  использования  слова  "Одиночество",  не  имеющих  к  нам  никакого
отношения,  и  без  стеснения  приписала  появление  этого  слова  нам.  Это
маленькое открытие  принесло нашей фирме дополнительно пять  тысяч долларов.
Например: "Одиночество  Кубы в  ООН  является  прямым  следствием  политики,
проводимой Ф. Кастро".
     Два   прочих   слова   без   нашего   давления   не   упоминались.   Но
"Дейр-Эль-Бахри", которое оказалось  довольно известным туристическим местом
в  Египте, употреблять было сравнительно легко, а вот "Калипсол" всовывать в
прессу приходилось с трудом, в основном в статьях про аборты и наркоманов. С
числом  были проблемы.  Но мы с честью  выкрутились  из них. То указывали на
папку - дело  с  порядковым номером 222461215, то как странный десятизначный
телефон,  то  как   номер  icq.   Несколько  раз  мы   придумывали  события,
произошедшие 22 февраля  46 года в 12.15 дня. Обычно они относились к началу
холодной войны, в часности именно 22 февраля 1946 года американский дипломат
Джордж  Кеннан  отправил  из  Москвы  в  Белый  Дом  так называемую "длинную
телеграмму"   (8   тысяч  слов).   Именно   эта  телеграмма,   анализирующая
предвыборную  речь  Сталина,   а  не  Фултоновская   речь  Черчилля  многими
исследователями  считается официальным началом холодной войны. Я почитал эту
телеграмму: в ней очень подробно и доступно излагались противоречия русского
национальной политики, истоки  этих противоречий  и  следствия, которые  они
вызывают.
     ФФ не подвел и аккуратно  заплатил во  второй раз. Просмотрел ксероксы,
распечатки мониторинга и отсчитал еще 11 тысяч. Я, наконец, стал чувствовать
себя богатым. После полной расплаты с кредиторами у меня на руках осталось 6
тысяч. Я еще никогда в жизни столько не зарабатывал.
     Крыса,  от  которой  я  впервые  совершенно  искренне  был  в восторге,
получила  от  меня неслыханную  премию в  3 тысячи долларов. Честно пополам.
Когда  я смотрел на  нее,  пересчитывающую  деньги, я полностью согласился с
известной  народной  мудростью:  "ничто  не   делает  лицо   женщины   таким
осмысленным,  как  подсчет денег". Но даже  без шуток: мне  показалось,  что
Крыса начала меня хоть немного уважать.





     Я  по ходу  всех  этих  дел  продолжал  неторопливый  поиск,  а именно,
методично   набирал   слово   "Дейр-Эль-Бахри"   во   всех   известных   мне
интернет-поисковых  системах   от  Альта-Висты  до  Яндекса,   больше  всего
рассчитывая, естественно, на Google, и просматривал большинство появлявшихся
ссылок.  Это отнимало много времени, но я свалил  всю писательскую работу на
Крысу.
     Все ссылки вели меня в древний Египет. Сначала меня  это обрадовало.  Я
давно искал повод узнать про древних  египтян что-то, превосходящее школьную
программу  и несколько полузабытых статей  о фараоновом заклятии, тем более,
что  ни  в  какое  заклятие я не верил. Тем  более,  что к  Тутанхомону,  от
вскрытия  могилы  которого  погибали бедные  археологи  во главе  с Говардом
Картером, принимавшие  в  этом участие, слово  Дейр-Эль-Бахри  не имело. Оно
скорее имело отношение к его предшественнице, жившей за сто с лишним  лет до
Тутанхомона и Нефертити - первой в мире женщине-царице - Хатшепсут.
     Вскоре я начал чувствовать что,  действительно, от древнего Египта веет
каким-то  криминальным  волшебством. Я удивился.  У греков,  например,  и  у
римлян - в общем-то  похожая мифология. В ней и  остатки  каннибализма можно
найти, и  человеческих жертвоприношений - сколько хочешь,  и  загробный  мир
описывается во всех подробностях, а волшебство, если и есть, то оно какое-то
доброе.
     С   египтянами   все    оказалось   не   так   просто...   Человечкских
жертвоприношений  там  нет.  Но откуда они знали  число "пи" с  точностью до
двенадцатого  знака?  И как, вообще, они  смогли  его  расчитать?  С помощью
веревки,  выложенной  по  начерченной на песке  окружности?  Как они  смогли
соориентировать свои пирамиды и своих  сфинксов по странам света с точностью
до нескольких минут, если не секунд? На всякий случай:  в круге 360 градусов
(по  числу  дней в халдейском году), в  градусе - 60 минут, в  минуте по  60
секунд.
     А откуда они знали атомные веса некоторых элементов? Как вывели формулы
для рассчитат дат солнечных и лунных затмений на несколько тысяч лет вперед?
Как  они   смогли  усовершенствовать  халдейский   календарь   и   вычислить
продолжительность года с точностью до минуты?
     Мистика, да  и только... Впрочем эта  мистика к  Дейр-Эль-Бахри прямого
отношения не имела. Да и похоже и косвенного...
     Тогда я решил,  что уж раз я погрузился в древний Египет, то неплохо бы
мне  узнать  что-нибудь интересное,  про  основателя  моего  имени.  То-есть
первого  упоминающегося  в  письменных  источниках  Иосифа. Который  "и  его
братья". Сына  Иакова.  Основателя  сразу двух из двенадцати  колен Израиля.
Ведь  он,  будучи  проданным  братьями  в  Египет,  именно там  сделал  свою
блестящую карьеру. Причем  дважды. Ничего,  что не было бы написано в Библии
или  у  Томаса  Манна я  не  нашел.  Также  ничего  не  связывало  Иосифа  с
Дейр-Эль-Бахри. Да и  колена его, как и все, кроме колена его старшего брата
Иуды исчезли без следа. Нет, к Дейр-Эль-Бахри Иосиф,хоть его и  считали, кто
колдуном, а  кто волшебником,  как и Тутанхомон,  про которого вообще  никто
ничего до Картера не знал, никакого отношения не имел.
     Словом, после недели поисков выяснить удалось следующее. Дейр-Эль-Бахри
- это просто место.  Оно не связано  ни с Чечней ни Аль-Каедой. В переводе с
арабского означает "Северный Монастырь". Названо  так в честь построенного в
первых веках нашей эры монастыря коптов.
     Копты  -  прямые потомки древних  египтян. Полузабытый, но существующий
поныне народ с  невероятно  богатой  историей. Когда звезда Древнего  Египта
закатилась, их завоевали  персы.  Потом Александр  Македонский.  Потом  Юлий
Цезарь. При римлянах  они крестились.  Потом  их захватили арабы. Собственно
тут-то  и  появились копты, как  отдельный  народ..  Подавляющее большинство
египтян приняло ислам и смешалось с арабами. Копты, в отличие  от остального
населения  Египта,  сохранили  христианство, благодаря чему древнеегипетская
кровь и древнеегипетский язык уцелели.
     Потом  Египет захватили турки,  потом  Наполеон, потом англичане, но  в
судьбе коптов это  мало что изменило. Без  знания  коптского  языка, кстати,
Шампольон свой Розетский камень в жизни бы не расшифровал.
     Не  смотря  на  то,  что  копты верят  в  Христа, они  не  являются  ни
католиками,  ни православными.  Хотя церковь свою называют - Coptic Orthodox
Church. Потому что копты - монофизиты.
     Не приняли решения Эфесского собора и отрицают  человеческую сущность в
Христе,   признавая  только   божественную.   Кроме   коптской   церкви   из
монофизитских действующих церквей осталась по-моему, только одна армянская.
     Многие современные теологи  считают, что коптская  литургия больше всех
остальных  напоминает  раннехристианскую (коптов крестил сам апостол  Марк),
поскольку  коптская церковь не испытала ни политического давления  Рима,  ни
интеллектуального влияния Константинополя.
     Монастырь  в  Дейр-Эль-Бахри   копты  решили  строить  рядом  с  храмом
Хатшепсут.  Монастырь оказался  разрушен  по египетским  меркам  почти сразу
после постройки - лет через 300.
     Храм Хатшепсут хоть оказался  старше монастыря почти на две тысячи лет,
но пережил его уже  более чем на полторы.  Даже по описаниям он  впечатляет.
Прежде  всего размерами. Длина  - 250 метров.  Три  этажа гигантских террас.
Террасы поднимаются в горы,  где храм  растворяется.  Главное место  Храма -
алтарь Амона-Ра находится в пространстве, вырубленном в скалах.
     Откапывая   храм   и  его   окрестности,   археологи   столкнулись   со
странностями. Храм был построен в  честь царицы,  имя которой не встречается
больше ни на  одном барельефе ни в  Фивах, ни в Мемфисе. В записях Манефона,
греческого историка, составившего список фараонов Нового Царства этого имени
также  нет. Родословная  фараонов у  него  звучит  как  начало  Евангелия от
Матфея:
     Кесем  родил  Яхмеса, Яхмес  изгнал  гиксосов  и  родил  Аменхотепа  I,
Аменхотеп I родил  Тутмоса I и жену  его Яхмесит, Тутмос I родил Тутмоса II,
Тутмос  II родил  Тутмоса III, который завоевал весь мир и  родил Аменхотепа
II.
     И никакой Хатшепсут.
     Археологи удивились  и  тому,  что большинство  статуй  с  изображением
царицы, оказались закопанными в  горизонтальном  положении сразу  за оградой
храма на глубине трех метров ниже фундамента, как будто их похоронили.
     Я просмотрел фотографии всех изображений Хатшепсут, которые только смог
найти в интернете.  Их  оказалось  не  меньше  двадцати.  У  Хатшепсут  были
миндалевидные  глаза, тонкий  чувственный  нос с горбинкой, маленький  рот и
узкий нежный овал лица, сходящийся книзу маленьким круглым подбородком.
     Меня удивило выражение ее глаз. Хатшепсут словно  говорила: "Я хороша и
умна. Я готова ко всему. К  власти. К любви. К смерти. К отсутствию любви  и
смерти."
     Распечатав фотографии и  разложив  их перед собой  я  начал удивляться.
Примерно  треть скульптур изображало  царицу в  облике  женщины, то  есть  в
платье, с заметными выпуклостями на груди.
     На остальных скульптурах Хатшепсут при том же высочайшем сходстве, была
изображена  мужчиной.   Накладная  бородка-трубочка,   набедренная  повязка,
плетеный  передник,  голая,  абсолютно  плоская  грудь.  И  знаки   царского
достоинства,  включая  скипетр  с  двухголовой  змеей,  насколько  я  понял,
символом единства Верхнего и Нижнего Египта.
     На американском  египтологическом сайте я  прочел комментарий  к  одной
барельефной  сцене, на  которую сначала не обратил  внимания. С точки зрения
современных   законов   ее   следовало    бы    признать   порнографией.   О
порно-барельефах, да еще и древних, я не слышал. Разве что у индусов.
     Барельеф  назывался   "Сцена  зачатия   великой  царицы   Хатшепсут  ее
родителями - фараоном Тутмосом I и его супругой Яхмесит". Чтобы ни у кого не
было сомнения, что Тутмос  I  и  Яхмесит,  со сплетенными ногами, занимаются
любовью, барельеф сопровождался соответствующим описанием.
     "Царь  Юга и Севера,  животворец, застал  царицу, когда она  почивала в
роскошном  дворце. Она пробудилась  от блеска  алмазов фараона и  удивилась,
когда  его Величество  тотчас  приблизился к ней,  положил свое сердце на ее
сердце и явил себя ей в своем лике  Бога.  И вот, что сказала  супруга царя,
мать царя Яхмесит при виде величия фараона: "Это благородно видеть лик твой,
когда ты соединяешь  себя с моим Величеством. Роса  твоя  проникает  во  все
члены мои!"  Потом,  когда величие Бога удовлетворило  свое  желание с  ней,
повелитель  обеих  земель сказал ей: "Хатшепсут!", что означает  "Первая  из
любимиц!", истинно  таково  будет имя моей дочери,  ибо душа моя принадлежит
ей, корона моя принадлежит ей, дабы правила она обеими землями, дабы правила
она всеми живыми двойниками".
     Я  подвел  итоги.  Упоминаний  в  списках  фараонов  -  нет.  Статуи  -
захоронены.  Пол  - неопределен.  Ясно было,  что с  царицей случилась некая
детективная история. Я стал копаться и разбираться без особой надежды понять
дела, которые происходили за за  150 лет до исхода евреев из Египта,  за 300
лет  до  Троянской  войны, и за 1200 лет до  завоевания  Египта  Александром
Македонским. То есть три с половиной тысячи лет назад.
     Похоже,  что  история была связана  со  спецификой престолонаследия  во
дворе фараонов.
     Египтяне  считали  своих  царей  настоящими детьми Солнца-Ра  по прямой
линии. Чтобы сохранить  чистоту солнечной крови и избежать  неравных браков,
дети фараона,  братья и сестры  женились между собой. Законными наследниками
считались дети от этих  кровосмесительных браков. Прочие дети  фараона  - от
наложниц  считались  полукровками, и при наличии более законных наследников,
претендовать на трон не могли.
     Царица  Яхмесит, мать Хатшепсут была абсолютно  солнечной  женщиной.  А
отец  принцессы, Тутмос I -  был  полукровкой. И  поэтому был  обязан троном
своей более законной жене.
     Через 9  месяцев  после  описанной на храмовом  барельефе  сцены, у них
родилась дочь Хатшепсут. До этого у  Тутмоса I уже были дети.  Его первенец,
тоже Тутмос, родился от одной из  наложниц около 20 лет назад и имел с одной
стороны  меньше  прав, чем Хатшепсут. С  другой  - больше.  Он  все-таки был
мужчиной. А больше выживших детей у Тутмоса I и Яхмесит не было.
     Тутмос  I  был  отличным фараоном. Он  правил  30  лет,  вдвое увеличил
территорию,  подконтрольную Египту, захватив Синай и Палестину, а из  одного
похода в Сирию он привел неслыханное количество рабов  - 20 тысяч.  Но в тот
день, когда его царственная супруга Яхмесит умерла - он оказался вне закона.
Несмотря на весь блеск своих  завоеваний. О  чем немедленно был  поставлен в
известность более солнечной шестнадцатилетней дочкой. Фараон решил, что дочь
действует не одна и не ошибся.
     Во все времена, при самых абсолютных и  деспотических  монархиях всегда
остается  место   для   политики.   Египет  времен  Нового  Царства  не  был
исключением.  При  фараоне  существовали две  придворных партии -  жрецов  и
воинов.   Партии  находились  между   собой   в   воинственном   равновесии,
поддерживать которое должен был фараон.
     Партию  жрецов  возглавлял  главный  жрец  Амона-Ра, управляющий  всеми
делами фараона,  человек невысокого происхождения  по имени  Сенемут. Он  за
счет  своего  ума, решительности  и упорства  сделал блестящую  карьеру  при
дворе. Сенемут предъявил Тутмосу I несколько обвинений:
     1.Страна устала от войн и крови.
     2.Тайные  знания (трудно сказать,  что египтяне имели под этим  в виду)
находятся в руках у полукровки.
     3.Партия жрецов страдает от острого недофинансирования.
     Кто возглавлял партию воинов - неизвестно. Судя по тому, что случилось,
это  был  человек бездарный,  поэтому  в историю он  не  вошел.  Потому  что
законопослушность  фараона  и  египетского  народа  оказалась  удивительной.
Фараон-победитель Тутмос  I согласился  со своей нелегитимностью,  возникшей
из-за  смерти супруги,  и отрекся от  престола. Причем  отрекся  не в пользу
своего первенца Тутмоса II  (жрецы настаивали на чистоте  крови), а в пользу
молодой дочери.
     К  этому времени Тутмосу II было уже  36 лет  и у  него было  несколько
детей. Старшего,  незаконного,  как и он сам,  рожденного от наложницы звали
Тутмос III, ему было 14 лет.
     После  прихода Хатшепсут  к власти  в Дейр-Эль-Бахри, рядом  со  старой
усыпальницей  полузабытого  фараона,  началось строительство  храма  царицы,
посвященного Амону-Ра. Возглавили строительство Сенемут и его ближайший друг
и помощник, главный жрец Юга и Севера, Хапусенеб.
     Одной  из  главных  задач  строительства  храма  было  сохранение  тела
покойного  для  загробной  жизни,  в  существование  которой  египтяне  были
абсолютно убеждены.
     Причем  про  загробную  жизнь  они  знали  все до  мельчайших  деталей.
Обширный  перечень возможных вопросов и правильных ответов на  них  во время
Страшного суда на 150 страниц современного текста. Полные имена, биографии и
меры  ответственности  сорока   двух  богов.   Обязанности   богов,  кстати,
пересекались, но не противоречиво, а как  бы синергично.  Египтяне выучивали
наизусть подробную топографию  страны вечного  блаженства - Камышовых Полей,
куда  при  благоприятном  исходе  суда  попадал после  смерти  египтянин.  Я
насчитал на карте Камышовых Полей не меньше 70 разных мест и наименований.
     Но не менее важной задачей строительства храма была задача  утверждения
легитимности царицы еще на этом свете. Легитимность власти - довольно важная
штука. Именно поэтому, не дожидаясь завершения возведения храмовых стен, был
создан неожиданный  барельеф со  сценой  зачатия  и  рождения  Хатшепсут  от
законных родителей Тутмоса I и  Яхмесит. Чтобы  объяснить всем и каждому,  у
кого больше прав.
     Однако  для фараонов  никогда не существовало более важного  дела,  чем
война. И главным военачальником армии Египта всегда был фараон.
     Свой  первый  относительно  простой  поход Хатшепсут  возглавила против
амалекитян, дикого кочевого племени, обитавшего в  Синае. Она взяла к себе в
помощники глубоко штатского человека Хапусенеба и оставила управлять страной
Сенемута.  Наскоро был  приготовлен  военный  план  в наполеоновском  стиле:
придти, начать драку, а там разобраться.
     План развалился. Хатшепсут в  незнакомой местности  не побеспокоилась о
разведке, более того, растянула обоз на несколько километров. На пятнадцатый
день  похода из-за холма  показались кочевники. Хатшепсут  растерялась и  не
смогла  отдать  своим  воинам ясные  и  четкие  команды  о  перестроении  из
походного порядка в защитный. Длинная цепь воинов, не успевших толком надеть
боевые доспехи, тем более образовать строй, была перебита  налетевшей легкой
конницей. Сама царица, воспользовавшись  чужой  колесницей,  лишенной знаков
царского отличия, скрылась в суматохе вместе с Хапусенебом.
     При  известии  о  бездарном  проигрыше  каким-то  кочевникам,  от  чего
египтяне  давно успели отвыкнуть, в Фивах началось брожение.  Поэтому вскоре
по  возвращении царицы  во  дворе усилилась  военная партия, которая  теперь
носила  не  только антижреческий,  но  и  антифеминистский характер.  Партию
возглавил родной племянник Хатшепсут  - молодой Тутмос III. Египетская элита
поняла,  что не стоит вверять женщине судьбы Египта в эпоху военного роста и
непрерывных боевых действий.
     Тутмос  III,  объединившись  с  дедом,  старым  Тутмосом I,  добивались
свержения царицы.
     Для этого  дед и внук использовали эффективный политический прием.  Они
распустили слух, что Хатшепсут и Сенемут - любовники. Кстати, не понятно, до
какой  степени это было  важно, но слух, имел под собой  все  основания. И -
началось! Египтяне были готов терпеть то, что их фараон  - женщина. Они были
готовы терпеть позорное поражение от  дикарей. Но  то,  что эта  женщина-бог
спит с  человеком  не  солнечной  крови  показалось им  превосходящим  грани
дозволенного. Они возмутились. Легитимность  Хатшепсут оказалась утраченной.
К власти вернулся Тутмос  I. И вот  тут возникает некая загадка. Потому  что
Хатшепсут осталась живой.
     Тутмос I сохранил  ей жизнь, свободу и даже любимого человека, отправив
их обоих в ссылку в северную столицу  - Мемфис. Мягкость, неслыханная по тем
временам.  Особенно для  фараона у  которого  было  не  то  пятьдесят, не то
шестьдесят детей и самыми опасными из них он мог смело пожертвовать.
     Фараона, который  деловито указал на памятнике самому себе, что в одном
из  походов  он перебил всех  пленников-ханаанеян,  затеявших  мятеж, числом
десять  тысяч,  кроме сына  местного царька,  которого он  привез в  Фивы  в
качестве трофея, чтобы торжественно перерезать ему горло на  главной площади
во время триумфа.
     Во все времена люди стоят  денег. В Древнем Египте хороший молодой  раб
стоил  не  меньше килограмма серебра.  В  переводе  на финансовый  язык  это
означало,  что  Тутмос I  для наказания отступников,  уничтожил  до 10  тонн
серебра или  5 тонн золота. Курс серебра к золоту в Древнем Египте был всего
два  к  одному.  Можно  себе  представить  сцену,  когда связанным пленникам
бронзовыми  мечами,  отрубают головы и протыкают грудь.  По  земле течет  40
тысяч литров крови, а египетские воины  с искренним  сожалением  смотрят  на
умирающее  богатство, половина  которого, в  случае честной дележки  добычи,
должна была достаться им.



     История про  Хатшепсут отняла у  меня  пять дней поиска в  интернете со
стыковкой  всех  доступных источников  и ничего  не  дала взамен. Вначале  я
почему-то был уверен, что именно в истории с женщиной-фараоном кроется связь
между  Химиком,  ФФ  и  Дейр-Эль-Бахри.  Я  не  понимал, что  можно взять  с
коптского монастыря, который разрушился полторы тысячи лет назад.
     В  итоге  выяснилось, что насчет монастыря я был прав -  взять  с  него
оказалось нечего. А с Хатшепсут ошибся. С нее тоже было взять нечего.
     Поискав еще немного  я понял, что MNJ Pharmaceuticals не имеет никакого
отношения к производству калипсола. Как сказали бы менты: "установлено,  что
профессиональная деятельность не является причиной убийства". В конце недели
вернулся  Антон.  Его не  взяли в Microsoft.  Точнее, ему сказали, что  он -
хорош,  но не настолько, чтобы взять его прямо сейчас: его поставили на лист
ожидания.  На мое  предложение  встретиться  и выпить по  этому  поводу,  он
объяснил, что проведет выходные с семьей. Я не стал настаивать.
     Жизнь  продолжалась во всем своем однообразии, разбавляемой приевшимися
развлечениями.   Я   встречался  урывками   с  Машей,  продолжал   размещать
сумасшедший заказ и ходить по  недорогим пабам. В одном из них  я  подсел на
полузабытую песню и купил диск "Високосного Года". Он пришелся в кассу.
     Наши матери в шлемах и латах
     Бьются в кровь о железную старость,
     Наши дети ругаются матом,
     Нас самих почти не осталось.
     А мы могли бы служить в разведке,
     Мы могли бы играть в кино.
     Мы как птицы садимся на разные ветки
     И засыпаем в метро.
     Но все-таки  история с Египтом запутала меня, поделиться  было  с не  с
кем:  Антон   работал,  как  проклятый,  Мотя   занимался  своим  романом  с
финдиректриссой, поэтому я решил, что пора ехать к Лиле.  Уточнить, что  она
знает про Дейр-Эль-Бахри. Тем более, что на  девять дней Химика я не поехал.
Утром в воскресенье я позвонил. Лиля сказала, что ждет меня.
     Конец четвертой главы
     Глава 5
     По дороге  я вспоминал,  как мы  познакомились  с Лилей.  Мы отдыхали в
Коктебеле. Стояла дикая жара. Днем температура доходила до  45 градусов. Мне
казалось, что, поехав на курорт отдохнуть от студенческих забот, мы попали в
геенну огненную. Очевидно,  за  какие-то  неведомые нам, но очень  серьезные
грехи. Судя по всему за прогулы, пьянки и неумелый разврат.
     Кондиционеров  в Коктебеле  не было.  Днем  еще как-то спасало  море, а
ночью, чтобы заснуть, приходилось выпивать по бутылке теплой  местной водки.
Или еще  хуже - самогона. По- другому укрыться  от ночной  жары было нельзя.
Из-за этого днем все  ходили сонные  и  нервные. Нас  было много  -  человек
десять. И Химик, и Антон, и Матвей. В основном мужики.
     Девушек мы принимали в  свою компанию с  трудом. Мы предпочитали любить
их, сохраняя определенную дистанцию.
     В самом деле,  вчера ты с девушкой, сегодня ты с девушкой,  все к твоей
девушке привыкли. Завтра ты с ней расстаешься.  А она уже в тусовке. И  всех
знает. И со всеми дружит. И расставание с ней становится делом публичным.
     Она продолжает приходить в места, в которые приходишь ты, и  грустно на
тебя смотрит. А все остальные смотрят на нее как на обреченного  больного. А
ты просто не знаешь, что делать. То ли убежать, куда глаза глядят,  чтобы не
разрыдаться от  жалости  к ней,  (но  куда  от себя  убежишь?) то ли вернуть
обратно (но девушку-то вернуть недолго, а вот как вернуть любовь?). В общем,
нехорошо! Так недолго и жениться.
     Ни для  кого из нас,  кроме Антона, ничего хуже  брака представить себе
было нельзя (тем более, что некоторые вроде меня уже попробовали) . Конечно,
не считая тюрьмы, тяжелой болезни и смерти близких.
     Брак рассматривался предательством  общего дела. И никого не волновало,
что дела-то никакого и не было.
     Как Антону удалось жениться на Дине и остаться в тусовке - мне было  не
совсем  понятно.  Я объяснял это  безразличием Дины ко  всему мирскому.  Она
спокойно  отпускала Антона  в Коктебель, в  байдарочные  походы и на  шумные
тусовки, которые часто заканчивались  в непредсказуемых местах  на следующее
утро. И  все это при  том, что самым  красивым из  нас  троих был безусловно
Антон.
     Рост выше среднего. Светлые волосы. Голубые, очень глубокие и печальные
глаза.  Узкое лицо. В свое время, за сочетание грустного взгляда и моральных
принципов (после свадьбы, например, он  обзавелся довольно необычным  в наше
время принципом - избегать  супружеских измен) его пытались прозвать Атосом.
Антон  на Атоса  не  откликался,  хотя  более  почетной  клички нельзя  было
придумать.
     И его принципы не подводили в самых опасных ситуациях.
     Например, когда он оставался в одной  постели с двумя блондинками,  а я
был вынужден  трахать  их третью подругу-шатенку, стоя  на  кухне за плитой.
Потом мне  пришлось сажать ее на такси и спать на четырех табуретках, потому
что   квартира,  в  которой   пьянка  подошла  к   логическому  концу,  была
однокомнатной. Все эти жертвы я принес искренне рассчитывая, что хоть Антону
удается оторваться на славу.
     На следующее утро, приходя в себя и умирая от головной боли, я выяснил,
что Антон  провел часть ночи в легкой, ни к чему  не обязывающей  беседе,  а
остаток ее проспал,  отвернувшись к стене, чем вызвал у блондинок подозрения
в нетрадиционной ориентации.
     Ориентация  у  всех  у  нас  была традиционной.  Это было не  модно, не
богемно, не круто, но что мы могли поделать с природой?
     Поэтому  в  первый же  вечер, когда жара  чуть-чуть  спала,  мы  решили
отменить   вечерний   преферанс   и  пойти   потанцевать.  Даже  не  столько
потанцевать,  сколько  познакомиться с отдыхающими барышнями. Или с местными
крымскими красотками. Все равно. Лишь  бы без  обязательств. В Комсомольской
Правде  того времени это очень точно называлось "нетоварищеским отношением к
девушке".
     Недельная  жара больнее всего ударила  по Матвею. Он стал кадрить не ту
барышню. Да и  не барышню вовсе, а туземную полублядь, проводящую этот сезон
с туземным авторитетом.  Длинную, манерную с узкими  губами и вечной шелухой
от семечек вокруг губ. Опять Матвея косила не красота, а недоступность.
     Я быстро  чувствую опасность. Но тут особая сенсорность не требовалась.
Особенно  после  того,  как  Матвей  пригласил  ее  в  третий  раз подряд на
медленный танец.
     Ей  бы  отказать, но  кто же откажется от  намечающегося турнира в свою
честь? Она,  конечно,  для  очистки  совести  спросила  его  хитрым  высоким
голосом: "а может тебе хватит?" и услышала в ответ уверенный низкий бас Моти
"мне, крошка, никогда не хватит".
     Подслушав этот диалог, я  стал обходить наших, предлагая сваливать пока
не  поздно. Большинство немедленно  со мной  согласилось, но Матвея было  не
унять. Теплая водка  совсем  растворила  его  и так размягчившиеся  от  жары
мозги.
     Для того,  чтобы  познакомить свою новую пассию  с высотами московского
андеграунда, Матвей потребовал  поставить "Мусорный  ветер". (Ты  же хочешь,
крошка, услышать что сейчас слушают в Москве?)
     На  естественный  отказ   местного  ди-джея,   который  и  само   слово
"Крематорий" воспринял почти буквально, не поверив, что бывают такие группы,
Матвей вытащил из  кармана кассету и  рубль, которые  молча, со значительным
выражением на  лице передал ди-джею. Ди-джей был  не  в курсе завязывающейся
интриги и кассету взял.
     С девушкой Матвей не угадал. Зато угадал с песней.
     Ты умна, а я идиот
     И неважно кто из нас раздает
     Даже если мне повезет
     И в моей руке будет туз, в твоей будет джокер.
     В  запасе  у нас  оставалось  несколько минут.  Потому что  сразу после
"Мусорного Ветра" к  ди-джею  подошли два  накаченных аборигена,  после чего
ди-джей скомканным голосом объявил, что дискотека закрывается.
     Я огляделся.  Танцплощадка была окружена со всех сторон плотным колючим
кустарником.  За  кустарником  была  высокая  металлическая  сетка,  как  на
теннисных кортах.  Выход  из площадки был один. Через ворота. У ворот стояло
человек  десять-двенадцать.  Рубашки у всех по туземной  моде  были завязаны
узлом на животе.
     У некоторых на руки были намотаны ремни. Другие поводили костяшками  на
сжатых кулаках, и было понятно, что у них в кулаках не резиновые эспандеры.
     Один  из наших попытался  выйти, затесавшись в толпе. Он получил легкий
толчок в грудь, и предложение подождать, "потому что надо  еще  поговорить".
Предложению   предшествовал  специфический  взгляд.   Медленный  равномерный
оглядывающий с ног до головы. Неприятный взгляд.
     Да, ладно, - сказал трезвеющий Матвей. Их не так уж много.
     Он посмотрел  на  нас  испытывающим  взглядом  полководца перед битвой.
Дискотека   пустела  на  глазах.   Процесс  фильтрации   заканчивался.  Люди
чувствовали надвигающуюся грозу и расходились быстрым спортивным шагом.
     Нас семь человек. У них ремни и кастеты, - безразличным голосом  сказал
Антон. Ножей, кажется, нет.
     Я схватил  за  руку маленькую  узкоглазую  девушку,  судя  по  майке  с
черно-белым Джоном  Ленноном, не  местную,  и сказал  ей,  чтобы  она срочно
вызывала милицию. Девушка внимательно посмотрела на меня и, выйдя за ворота,
побежала.
     Через пятнадцать секунд площадка опустела совсем. Я посмотрел на лавки,
стоявшие по краям. Под ними валялись  окурки и конфетные фантики. Лавки были
прикручены  к  асфальту.  Отодрать их  от  земли,  чтобы  вооружиться,  было
невозможно.  Аборигены зашли  на  площадку.  Мы  инстинктивно  построились в
полукруг плечом к плечу.
     Постойте, ребята! Давайте договоримся! - начал было Химик.
     Сначала мы тебя, волосатик, побреем наголо. А потом договоримся.
     Один  из дикарей,  закончив  возиться  с  входными  воротами,  - он  их
заматывал проволокой, засунул в рот  четыре пальца  и очень громко свистнул.
Ничего не произошло. Группа варваров стояла метров в пятнадцати от нас, мяла
кулаки, подкручивала ремни и не двигалась.
     Антон решил взять  инициативу переговоров на себя и  подошел  к группе,
держа разведенные  руки,  как Христос  из "Явления Христа народу", показывая
этим свое миролюбие и безоружность.
     Он  не  успел  открыть рот, как  был  свален  коротким прямым  ударом в
челюсть. А из-за разведенных рук он даже не смог заблокироваться.
     В  ту  же  секунду сзади  нас послышался  шум.  Из-за  сетки на  кусты,
сваливались новые люди.  Они  кряхтя, но ни говоря  ни  слова,  вылезали  из
кустов, поднимались на ноги и бежали на нас. Размер туземного подкрепления я
подсчитать не успел. Человек  пятнадцать? В общем, мы оказались одновременно
атакованными и с фронта, и с тыла.
     Наш  строй  рассыпался.   Драки  не  получилось.  Получилось  форменное
избиение. Площадка пришла в движение.  Все стали носиться  по ней, как будто
играли в какую-то игру вроде регби. Бегущих  били руками и подсекали ногами,
пытаясь свалить. Лежащих топтали.
     Антона били шестеро. Он секунд двадцать держался на ногах,  затем упал,
но  упал  хорошо - в самый угол площадки, где  развернуться  нападающим было
сложнее.
     Мотя поступил гениально: он залез в кусты, еще стоя на ногах - разодрав
себе колючками  ноги  вплоть  до яиц, но сохранив при  этом  в  целости  все
остальные  органы.  Несколько человек пыталось его оттуда выковорить, но без
особого успеха. Матвей  удачно  отмахивался. Лезть за ним  в  кусты никто не
хотел. Хватало и других мишеней.
     Меня практически не били,  так как я в силу своей комплекции не вызывал
боевого  задора  у  оппонентов.  Я  носился  по  площадке,  уворачиваясь  от
ублюдков, случайно налетавших на меня, и получил только несколько скользящих
ударов в челюсть и в грудь.
     Незадолго до Коктебеля  я прочитал  "Стройбат". модного тогда Каледина.
Меня потрясла сцена, когда две роты смертельно бьются  между собой под звуки
Girl, доносящиеся из радиодинамика  части. Я  представлял себе, как какой-то
девятнадцатилетний  парень  в русской военной  форме проламывает ломом череп
другому парню в русской военной форме, а из динамика несется:
     Ah girl, girl...
     У нас  все было  крайне немузыкально.Тяжелое дыхание десятков  бегающих
людей,  шуршащие звуки  шагов,  мягкие  звуки  ударов и иногда  -  отдельные
короткие возгласы от боли с нашей стороны или деловитое "волосатика держи!",
"рыжего сними с забора!" со  стороны  варваров. Впрочем, и сторон-то никаких
не было. Все перемешалось.
     Химику  было  хуже  всех.  Во-первых  он  был высок  и  крепок.  И  тем
представлял интерес  для нападающих. Во-вторых, Химик носил  длинные волосы,
что в то  время символизировало  абсолютный вызов  устоям. А  у шпаны всегда
есть потребность  солидаризироваться в чем-то  с обществом. Лучше всего -  в
ненависти, чтобы хоть как-то быть к этому обществу причастным и считать себя
его санитаром. Поэтому Химика били страшно.
     Через  две  минуты  побоища,  когда  Химик  лежал  под  лавкой,  а  его
растаптывали уже человек десять, меня осенило. Я подбежал к нему, схватил за
запястье и  заорал  что  есть силы: "Убили!  Человека убили! Пульса  нет! Вы
слышите, убили! Срочно! Скорая!  Человека убили! Пульса нет!  Зовите врачей!
Скорее!  Человека убили!"  Химик  понял  меня  с  полуслова:  не дышал  и не
шевелился.
     Через тридцать секунд моих криков на площадке кроме нас не было никого.
Вообще никого.
     Я сел  на  лавку и посмотрел  на фонарь. Он  невозмутимо покачивался. Я
выдохнул воздух и покачал головой.
     Мы начали подниматься и отряхиваться.  Правый глаз Антона был с широким
красным контуром и заплывал  на глазах. Матвей выбирался  из кустов,  громко
матерясь и держась обеими руками за яйца.
     Химик медленно выкатился из под лавки. Я помог ему подняться и стряхнул
с него несколько  окурков. Вид у него был отстраненный. Из носа текла кровь,
а нижняя губа опухла и оттопырилась, отчего на него было жалко смотреть.
     Тут  мы увидели  подбегающую  узкоглазую  девушку. Убедившись, что  все
кончилось, она сменила бег на растерянный шаг.
     Я позвонила в милицию - сказала она. Они не приедут. Они сказали, чтобы
мы  сами  разбирались.  Я не знала, что делать... Я бежала... Я  думала... Я
боялась, что вас....
     Это  не  страшно,  - сказали мы. Это  даже  хорошо.  Зачем  нам  теперь
милиция?
     А местные где? - робко спросила она.
     Мы ответили ей в  рифму и взяли ее с собой. Пить  теплую водку и лечить
раненых. Самым раненным был Химик. Кроме явных симптомов сотрясения мозга, у
него обнаружился страшный синяк на голени.
     На следующее утро мы уехали в Ялту.  На всякий случай. Чтоб не искушать
судьбу.  Оставшееся от  отпуска  время  прошло в  цивилизованной  Ялте. Жара
спала. Мы залечивали раны на мирном  городском пляже.  Ухаживая  за Химиком,
Лиля влюбилась и влюбила его. То ли в себя, то ли в дзенскую мудрость. Химик
всегда тянулся к тайным знаниям.
     Потом она вернулась в свой Ленинград, а мы в свою Москву. Химик чуть ли
не каждую неделю  ездил  к  ней,  иногда захватывая нас  с  собой.  Огромная
профессорская квартира Лили это  позволяла. Мы стали бывать в Сайгоне. Химик
научил  нас "поребрикам",  и  "карточкам".  Я прикалывался над  еле уловимой
разницей между жителями двух столиц и пытался найти ее, где угодно, особенно
там,  где  ее давно  нет. Еще  через год Химик  и  Лиля  поженились, и  Лиля
переехала в Москву.



     Я легко доехал до  их дома по полупустому городу и позвонил в  домофон.
Микрофон зашипел,  но не сказал ни слова.  Замок щелкнул. Выйдя из  лифта, я
увидел,  что дверь уже открыта.  Как в тот день, когда умер Химик. Я  вошел.
Играла Чезария Эвора. Негромко. Я нерешительно потерся о коврик под  дверью.
"Лиля!" - сказал я. Ни звука в ответ. Я вошел.
     La na ceu bo e um estrela
     Ki cata' brilha
     Li na mar bo e um areia
     Ki cata moja'
     Espaiote nesse monde for a
     So rotcha e mar
     Terra pobre chei di amor
     Tem morna tem coladera
     Terra sabe chei di amor
     Tem batuco tem funana'
     Лиля сощурив и так узкие глаза, сидела на диване, поджав под себя ноги.
Она была в черной водолазке  и черных джинсах. Справа и слева от нее  лежали
большие пестрые подушки, которых она еле касалась локтями.
     Oi tonte sodade
     Sodade sodade
     Oi tonte sodade
     Sodade sem fim
     Песня кончилась.
     Она перевела взгляд на меня. Молча кивнула в сторону кухни. Я воспринял
это как предложение пойти и сделать себе чаю.
     Началась  следующая  песня.  Я  вспомнил,  как  несколько  лет назад  в
Лиссабоне, я зашел в музыкальный магазин  и  спросил: "дайте что-нибудь, что
похоже на Чезарию Эвору".  В  ответ продавец  грустно  посмотрел  на  меня и
сказал: "ничего похожего на Чезарию у нас нет. И быть не может".
     Я сделал себе чай в маленькой узкой неудобной кружке. Других не было. Я
люблю  пить чай из пиал или  больших чашек. Я сел  в углу и стал смотреть на
Лилю.
     Лиля  смотрела в пространство за желто-красным гобеленом, который висел
на стене. На нем  средневековые всадники в сапожках  с длинными носками  и в
таких же  длинных колпаках скакали  на лошадях на  фоне обнесенного зубчатой
стеной игрушечного города.
     Чезария продолжала петь, как она выживает в боли от любви.
     Ее  грустный  голос  не  то, что завораживал,  а наборот,  расковывал и
напоминал тебя самого в  твои самые лучшие минуты.  Мы  просидели так  минут
пятнадцать, и диск кончился.
     Ну как ты? - спросил я.
     Никак, - пожав плечами ответила она.
     Как родители?
     Спасибо, плохо.
     А его?
     Еще хуже.
     Лиля, кто убил Химика?
     Я произнес  эту фразу  и  внимательно  посмотрел  на Лилю. Риторические
вопросы у меня кончились.
     Те, кому это было надо.
     Она даже не перевела взгляд в мою сторону.
     А кому?
     Лиля  покачала  головой.  Я  не понял,  что  означает этот  жест. То ли
нежелание говорить, то ли нежелание задумываться.
     Лиля, это наркотики? Кетамин? Калипсол?
     Она сделала движение плечами вверх-вниз.
     Дейр-Эль-Бахри? - я сам удивился тому, что сказал.
     Что?! - немного хрипло вырвалось у нее, и она перевела взгляд на меня.
     Мы  несколько секунд  смотрели друг другу  в глаза, как будто играли  в
детскую игру, кто  раньше  отведет  взгляд.  Я никогда не  любил этих игр. И
всегда проигрывал. Мне было неудобно  заглядывать  в глаза другому человеку.
Тревожить его и залезать через  глаза глубже, чем положено. Я, вообще, боюсь
чужих глаз. Поэтому я отвел взгляд. Но не сказал ни слова.
     Почему ты сказал "Дейр-Эль-Бахри"? Ты что, оттуда?
     Оттуда... - офигел я. Откуда оттуда? Лиля!? Что за сумасшедший дом? Что
происходит? Причем тут Дейр-Эль-Бахри? Вы что все сговорились что ли?
     Фраза "вы что все сговорились?" была из неприличного анекдота и поэтому
неуместна  в  этом разговоре. Я испугался,  не обидел  ли  я  Лилю.  Лиля не
заметила контекст.
     Объясни, откуда ты взял "Дейр-Эль-Бахри?"
     "Одиночество" - сказал я тупо на всякий случай.
     Одиночество? - явно не поняла Лиля.
     "Калипсол", "Дейр-Эль-Бахри", "Одиночество".
     Я пытался сделать вид, что разбираюсь в людях, и посмотрел на Лилю  тем
взглядом,   который   сам    хотел   бы   назвать   проницательным.   Но   с
проницательностью у меня всегда было не очень...
     Одиночество, - задумалась Лиля и отрицательно покачала головой.
     Тогда я, взяв с Лили твердое обещание молчать,  в очередной раз нарушил
собственное и кратко рассказал про заказ ФФ, а также про то, что я узнал про
храм Хатшепсут.
     Вот, - закончил я. Я раскрылся. Теперь, кажется, твоя очередь?
     Лиля покачала головой. Я начинал чувствовать себя обманутым.
     Лиля! -  довольно строго сказал я.  Моего  друга  и  твоего мужа  убили
какие-то сумасшедшие подонки. Мне дали странный  заказ. По-моему, это как-то
связано. И  ты что-то  знаешь. В том числе  то,  чего я не  должен  был тебе
говорить. Попробуй отплатить мне взаимностью.
     Взаимность не может  быть оплатой. Люди не влюбляются из благодарности.
Я должна подумать, - медленно сказала Лиля.
     Подумай, - разрешил я и пошел на кухню за вторым чаем.
     Я выпил  уже половину  второй кружки, а  Лиля  так  и не  произнесла ни
слова. Тогда я решил задавать вопросы сам. Может, она все-таки разговорится.
Может, проговорится.
     Лиля,  а  MNJ  Pharmaceuticals  производит  калипсол?  Или его аналоги?
Кетамин...
     Не знаю. Нет. Кажется, нет.
     Один - ноль, -  подумал  я. Это  был правильный ответ. Хорошо, что Лиля
хоть не врет...
     А Химик - часто его использовал?
     Иногда.  Не очень часто. Ну, раз  в  месяц. Частота не имеет  значения.
Глубина важнее.
     Какая еще глубина? А ты не заметила чего-то странного перед...
     Он  всегда  был  странный.  Все  мы  странные, когда  перерождаемся.  А
перерождаемся мы часто.
     Мне показалось,  что Лиля не придуривается, а пытается  решить дзенскую
задачу  "как не дать,  давая". Я попробовал вдумываться в ее ответы, но  это
плохо получалось.
     А хоть что-нибудь говорил?
     Он всегда мало говорил. Я должна подумать.
     Я  очень не  люблю,  когда мне  отказывают женщины. Даже  в информации.
Единственное средство,  которое может помочь при женских отказах кроме тепла
и настойчивости - это алкоголь. Но предложить Лиле выпить было невозможно. Я
продолжал расспросы всухую.
     А при чем здесь женщина-фараон?
     Фараон?
     Хатшепсут.
     Какая Хатшепсут? Я первый раз слышу  про нее от тебя. Не знаю. Может, и
не при чем. Хотя имя... Нет. Не знаю.
     Лиля,  зачем  ты  пудришь мне  мозги?  Ты  вздрогнула,  когда я  сказал
"Дейр-Эль-Бахри".
     Ну и что?
     Ничего не понимаю. Тогда что там в этом месте? Храм? Монастырь? Копты?
     Копты, - задумчиво сказала Лиля. Это,  наверно,  копты. Время  храмов и
монастырей прошло.
     Я понял, что сегодня я ничего не добьюсь.
     Сколько тебе нужно времени на размышление?
     Не знаю. Несколько дней. Я, правда, не знаю.
     Она подняла на  меня виноватый  взгляд, как умная собака, написавшая на
ковер. Я  понял, что с собакой что-то  не то.  Здоровые собаки  так себя  не
ведут.
     Я позвоню тебе на днях.
     Звони, - с покорным согласием ответила она.
     Так  соглашаются  с  банком,  который  обещает  аннулировать  кредитную
карточку, если на счет срочно не поступит нужная сумма денег. Я попрощался и
стал уходить.
     Да. Так ты не знаешь, что такое "Одиночество", -  уже  в дверях спросил
я. Третье слово?
     "Одиночество"? - Не знаю. Думаю, что руководство к действию.
     Лиля  грустно улыбнулась  и помахала  мне  рукой.  Я  посмотрел  на  ее
маленькую  фигурку.  В  ярком  дверном  просвете она  показалась мне  черной
птицей.
     Я не  стал ждать лифта и спустился по лестнице.  А какое у меня  теперь
руководство к действию?
     Я позвонил Антону:
     Заказ ФФ и смерть Химика связаны.
     И я пересказал мой довольно бессвязный разговор с Лилей.
     Интересно, - сказал Антон. Интересно.
     Интересно? Спасибо,  Антон, что тебе хотя  бы не  смешно. У  нас  убили
друга, и ты, наконец, начинаешь этим интересоваться.
     Антон сделал паузу, которую следовало трактовать как "дорогой Иосиф, ты
обвиняешь меня, не  владея  всей информацией, поэтому отвечать  я  тебе,  не
буду".  Но я тоже в  ответ  замолчал, поэтому Антон осторожно подбирая слова
произнес:
     Ты  предлагаешь  захватить  тактическую  инициативу?  Мне  кажется, что
события сами должны указать нам, как действовать.
     Они  и указывают. На ФФ и Лилю.  Но начать  проще с  Лили. Давай завтра
поедем к ней втроем и поговорим.
     Хорошо, - задумчиво сказал Антон. Давай завтра вначале соберемся втроем
и обсудим,  что делать. И если  решим, что надо ехать  к  Лиле,  то поедем к
Лиле.
     А сегодня?
     Сегодня Матвей выгуливает свою финдиректриссу где-то далеко за городом.



     Моя машина медленно ехала в сторону дома почти  без моего участия. Черт
бы побрал Лилю с ее дзенскими ответами. При этом  она мне не сказала ничего,
а  я ей все. Обидно. Впрочем, Лиля проговорилась словом "оттуда". Интересно,
что она имела в виду. Ничего. Завтра втроем мы добьемся  у него большего. Но
как ФФ в принципе может быть связан с Химиком?
     Для того, чтобы привести  мысли  в  порядок  я поехал  в ОГИ на  Чистых
Прудах. В воскресенье днем это место всегда полупустое. Я поднялся на второй
этаж, посмотрел,  что делается  в книжном.  Купил Мураками, Перес-Реверте  и
Довлатова. Спросил нет ли книг про коптов. Про коптов книг не было.
     Я  спустился  в   подвал.   В  ОГИ   какой-то  очень  правильный  свет.
Темно-коричнево-желтый.  И  раздолбанность заведения кажется от этого  света
вечной.  Мне нравится  в  ОГИ,  что лампочки свисают над столами и что столы
старые.  Я  стал  пить  виски  и  читать  Довлатова,  после  каждого  глотка
откладывая книгу, чтобы подумать о Лиле.
     Я решил, что Маша со своей интуицией может мне помочь,  но она очень не
любила   моих   звонков  в  выходные.  Выходные  Маша  проводила  со   своей
недоделанной семьей. Когда  я  звонил  ей  в  неурочное  время,  голос у нее
сдавливался, чтобы звучать потише и по тембру напоминал змеиное шипение, что
совершенно ей не шло. Я вылез из подвала на улицу, и набрал ее.
     На этот раз она радостно сказала "привет!". Значит Германа рядом  с ней
не было. Я сказал, что  хочу  увидеться. Она подумав, сказала, что через час
может быть  где-нибудь в центре. Я сказал  "Отлично! В  ОГИ  на Чистых через
час, только не позже, а то я напьюсь" и отсоединился.
     Наступал  вечер  и место  наполнялось людьми. За  мой  столик  пытались
подсесть какие-то люди. Я отбивался, как мог. Новых мыслей не было.
     Я  продолжил  читать Довлатова. Он действовал на меня жизнеутверждающе.
Как песня California Dreaming, которую запустили в соседнем зале.
     All the leaves are brown
     And the sky is grey
     I've been for a walk
     On a winters day
     I'd been saved and warm
     If I was in a LA
     California dreaming
     On such a winter's day
     Странная  нестыковка текста и  небесно-синей,  переливающейся солнечной
музыки,  добавляла  к радости ожидание  чего-то. Не знаю, чего... Я подумал,
что между Довлатовым и Mamas&Papas есть определенно что-то общее.
     Я  зачитался.  Вошла  Маша.  К этому  времени  я  не  менее часа держал
круговую  оборону  стула,  что  выглядело  со  стороны  бедных  посетителей,
вынужденных пить стоя, нечестно.
     Маша села, полистала  меню. Я знал,  что  она не любит это  место из-за
накуренности,   отвратительного   обслуживания  и   вопиющей   безысходности
обстановки.  Маша утверждала,  что ее колготки после ОГИ  всегда приобретают
зацепы. Но врожденный аристократизм (у Маши в роду все мужчины последние 300
лет  заканчивали службу в армии в чине не ниже генеральского) не позволял ей
открыто критиковать место, выделяющееся бедностью.
     А я  решил,  что этот разговор лучше вести на моей  родной  территории.
Поэтому примиряюще сказал:
     Я уже выпил. Не хочу садиться за руль.
     Это отговорки. За руль твоей машины  трезвый человек все равно сесть не
сможет.
     На  самом  деле, мой кабриолет VW Beetle 1969 года был  шикарен. Прост,
красив,  надежен и недорог в обслуживании. Никому  в голову не могло прийти,
что  владелец  PR-агентства  ездит  на  нем  из   экономии.  Просто  у  него
(владельца) такой стиль. Немного вудстоковский. Sex. Drugs. Rock&Roll.
     От его покупки меня отговаривали все, кроме Антона. Мотя, который ездил
на Рейндж-Ровере, предложил  одолжить денег и не страдать херней.  Я сказал,
что любовь не купишь.
     Маша сказала,  что  если машине больше  лет чем  ей, то  ездить  на ней
опасно. Я отвечал, что машина стареет медленней.
     В  общем,  я не  пожалел. Мой  Beetle был  крепенький  и  совершенно не
собирался  рассыпаться  на  ходу,  как обещали  скептики. Нет гидроусилителя
руля? - Надо качаться! Нет гидроусилителя и тормозов?  -  Тормоза  придумали
трусы.
     А  когда  я  несколькими  быстрыми  движениями  снимал  с  него  крышу,
превращая  в   настоящий  кабриолет,  то  у  любой  стоящей  рядом   девушки
захватывало  дыхание. Ей,  наверно, казалось, что вот  также уверенно я буду
раздевать ее...
     Маша заказала лениво подползающей официантке хачапури и бокал бочкового
грузинского вина.
     Я   начал   рассказывать.   Виски   окончательно   освободил   меня  от
обязательств, данных в расписке. То что я говорил очень не нравилось Маше.
     Так что думаешь? - спросил я.
     Да ничего, - сказала Маша. Ты получил заказ от богатого идиота, который
помешался  на оккультизме. Какая  связь с Химиком? Тем более,  он умер не от
калипсола, а от чеченцев. Кто еще станет запугивать, отрезая головы?
     Какая  связь?  Лиля вздрогнула,  когда я  сказал про Дейр-Эль-Бахри.  И
спросила, не оттуда ли я.
     Тебе  показалось.  Лиля  чувствует  свою вину  в смерти Химика.  Уехала
зачем-то в Питер,  оставила его один на один с отморозками. Она хотела, чтоб
ты отвязался. По крайне мере, это следует из твоего же рассказа.
     А ты не хочешь сама с ней поговорить?
     О  чем?  О том,  что  у тебя крыша поехала на нервной  почве? Послушай,
Герман  тоже  иногда  колется. Его Химик научил. И  что  теперь? Жив-здоров.
Никаких  Дейр-Эль-Бахри. Хватит!  Слышишь? Хватит!  Выбрось все  из головы и
займись работой. У тебя в кои-веки появился шанс скопить на первый платеж за
квартиру. А главное, - не умничай.
     Знаешь, какой правильный ответ на "не умничай"?
     Знаю. Но ты лучше займись зарабатыванием денег.
     Я  ответил народной мудростью, что всех  денег не заработаешь,  и часть
придется украсть. Хотя что и откуда я могу украсть? Предложил ей не злиться.
     Маша  сказала,  что  она  не  злится, что  ей  пора и попросила меня ее
отвезти  домой.  Я отбился,  сказав, что  выпил, хочу посидеть еще, а машину
брошу здесь, но, как джентльмен, готов посадить ее на такси. Она поклонилась
по-японски. Как гейша. Потом ушла, не оглядываясь.
     Я продолжил  читать  и пить, а когда  виски кончился, все-таки вернулся
домой  на машине, потому что пьяному мне проще  вести  машину,  чем  ходить.
Слава Богу, менты по дороге  меня не тронули. Я пообещал  сам себе, что  сел
пьяный за руль в последний раз.



     В понедельник я пришел  на работу необычно рано. С похмелья не спалось.
Все  утро  разбирал  ксероксы  с  мониторингом  слов  ФФ.  Крыса  вела  себя
подозрительно  тихо.  Не шутила.  Не язвила. Смотрела на  меня  осторожно. Я
приписал это полученной из моих рук премии.
     Когда  мы сидели с ней, обсуждая дальнейшие действия, зазвонил телефон.
Это была Любочка поэтому, нажав кнопку громкой связи, я ответил "Да".
     "Вам звонят из прокуратуры". Я вздрогнул и тут же перевел громкую связь
в  тихую. Меня очень пугают  такие звонки. В них никогда ничего  хорошего не
бывает. Мои  глаза поднялись на  Крысу.  Она  не  шелохнулась.  Мне пришлось
дополнить свой  взгляд  словами: "Могу я поговорить один?". Крыса недовольно
поднялась и вышла.
     Любочка, кто там? Зачем мы прокуратуре?
     Он сказал, что его зовут Новиков. Что вы знаете.
     Капитан Новиков, он же  Писатель, был  следователь по  делу Химика.  Я,
немного подумав, согласился на разговор.
     Господин Мезенин, мы могли бы увидеться?
     Что-нибудь случилось?
     Да. Вроде того. Когда вы можете к нам подъехать?
     А что такое?
     Лучше не по телефону.
     Я решил ехать  сразу. Терпеть  не  могу ждать неприятностей. Интересно,
почему они каждый раз случаются после того, как я напьюсь?
     В  машине я  включил Бреговича,  купленного недавно по  совету  Антона.
Низкий раскачивающийся  бас Эгги Попа,  который  и не пел вовсе, а  низко  и
сочно докладывал обстановку. Это  насыщало пространство вокруг меня какой-то
мрачной энергией:
     I know that you have got the time
     Coz anything I want, you do
     You'll take a ride through the strangers
     Who don't understand how to feel
     А  потом глубокий  низкий припев со  странным  славянским  хором  в его
конце:
     In the deathcar, we're alive
     аа-а-а-ааа-ааа

     Конец пятой главы
     Глава 6
     Я  вошел в прокуратуру. Грязный  свет жужжащих  дневных  ламп.  Местами
отодранный линолеум. Дермантиновые двери. Доска  почета. Дежурный  переписал
мои паспортные  данные  и  тяжелым  похмельным  голосом  сказал самому  себе
"двадцать восьмой".
     Я - двадцать восьмой? По счету?
     Кабинет двадцать восьмой. Второй этаж.
     Двадцать  восьмой кабинет чем-то  напоминал своего  хозяина:  неуютный,
невзрачный,  мрачноватый.  Писатель поднял  голову. Мешки под глазами. Много
работает? Еще больше пьет?
     Здрасьте, -  сказал он,  немного  щурясь,  как будто от  меня  исходило
сияние. Спасибо, что пришли. У нас тут такие дела...
     Что случилось?
     Лилия  Донская   умерла.  Жена  вашего   друга.   Основная   версия   -
самоубийство. Есть записка.
     Это  очень неприятное  ощущение - моментально  высохший  рот. Как будто
тебе  туда  напихали ваты. Я  попробовал  пошевелить языком. Затем я облизал
кончики  губ.  Покачал  головой.  Оперся  рукой на  спинку  стула.  Сел  без
приглашения. Затем, как  Матвей,  попробовал пощупать свой  пульс. И наконец
решился открыть рот.
     Я вчера у нее был.
     Да? - он ничуть не удивился. В котором часу?
     Днем. Между двенадцатью и двумя. Можно воды?
     Конечно. (Он протянул мне стакан). А что вы делали?
     Говорили.  Я  спрашивал  отчего  умер  Химик.  То-есть  Илья.  Что  она
думает...
     И что она ответила?
     "Стоп!", - сказало  что-то во мне  ясным и  чистым  голосом. "Стоп!". Я
вздрогнул и решил прислушаться.
     Да так... Что она сама ничего не понимает. У вас можно курить?
     Курите.
     Я   решил   попытаться   использовать   сигарету   как   тайм   аут   и
сосредоточиться. Немедленно в голову  пришел дурацкий анекдот: оптимистичный
русский  футбольный  комментатор, сообщает,  что  хотя Россия  и проигрывает
Бразилии  0:4, но рано  расстраиваться. Еще ничего не  потеряно. Идет  всего
лишь пятнадцатая минута матча.
     Жизнь  на  глазах  выходила  из  под контроля. Такая  хорошая спокойная
московская жизнь. С работой и тусовками, романами и кинотеатрами, книгами  и
футболом.  К концу  сигареты  мне  стало  окончательно  страшно и захотелось
рассказать кому угодно, хоть Писателю,  хоть Председателю ФСБ, хоть Антону с
Мотей  обо всем, что происходит. Снять с  себя  ответственность за все  это.
Переложить на кого-то еще.
     Зачем я связался с ФФ? Зачем подписал эту дурацкую бумажку? Зачем потом
забил на подпись?
     Fuck, fuck, fuck. И  что мне  теперь  делать?  Бежать  к ФФ и требовать
объяснений?  Рассказать все  органам? Позвонить Маше  и наорать  на  нее  за
дурацкий скептицизм?
     Сигарета  кончилась. И уж не знаю  зачем, наверно просто так, чтобы еще
потянуть время, я как-то жалобно сказал:
     Давайте поедем к ним на квартиру. Посмотрим что там?
     Да  были  мы  там.  Ничего  интересного.  К  тому  же  если  экспертиза
подтвердит самоубийство, то вообще вопросов  нет. Депрессия. Да и из записки
следует, что она немного не в себе.
     А что в записке?
     В принципе, вам это показывать нельзя. Но ладно. Вот.
     "Жизнь  имеет  разные  формы.  Смерти  нет. Я ухожу  к Илье.  Я ему там
нужнее, чем здесь.  Дорогие родители, простите, если можете. Прошу не искать
виноватых  в  моей смерти  прямо  или косвенно.  Цианистый калий  в капсулах
приготовил мой муж собственноручно.
     Лиля
     PS Извинитесь, пожалуйста, за меня перед соседкой"
     Соседкой...  "Родителей жалко до слез"  -  подумал  я. Но вслух  сказал
совершенно другое..
     Не так уж она и не в себе.  Беспокоится,  чтоб никто не пострадал из-за
яда.
     Это да. А начало записки?
     Поехали а? -  попросил я уже совсем жалобно. Голова у меня возвращалась
в норму.
     Ну, поехали. Подождите, я тогда печать возьму. Квартира-то опечатана.
     Мы  вошли  в  квартиру. Я  уже  знал, на  что хочу смотреть. Я  включил
компьютер.  И  чертыхнулся. Жесткий диск был отформатирован.  Лиля оказалась
аккуратной девушкой. Я  полез в стол.  Писатель  наблюдал за  мной  молча. В
столе  была куча дискет, кассет, фотографий, сломанных часов, калькуляторов,
ручек, карандашей, брелков и всякой дряни. Ничего интересного.
     От  нас  для  археологов  останется гораздо  больше  предметов  чем  от
египтян, - подумал я.  У них все  было  деревянное и тряпичное, кроме ножей,
посуды да украшений. А  у нас пластик, железо, алюминий. Археологов я всегда
недолюбливал  из-за  того, что основным источником  данных для  них являются
вскрытые могилы.  Я понимаю, что в них клали разную ценную утварь, а главное
под землей происходит консервация прошлого, но все таки - могилы...
     Мой взгляд упал на лампу, стоящую на полу.
     Я подошел к аудио-системе и посмотрел, что в ней. Чезарии Эворы там уже
не было. Зато был Johann Sebastian Bach. Famous Organ Works.
     Надо  найти ампулу  калипсола  и  шприц,  -  сказал  я.  Тогда  кое-что
прояснится.
     Что? - удивился Писатель.
     Но  приступил  к поискам вместе со мной. Я  проверил  под постелью  и в
ванной.
     Через минуту из  кухни вошел Писатель, глядя на меня как доктор  Уотсон
на Шерлока  Холмса. В руках  у него была салфетка, а в ней пустая  ампула от
калипсола и маленький шприц.
     Есть, - сказал он. Нашел в помойке на кухне. Как вы догадались?
     Она сказала мне, что употребляет калипсол. Такой редкий наркотик.
     Что это дает следствию? Это все-таки самоубийство?
     Да. Она  сначала укололась калипсолом, потом легла в постель,  включила
нижний  свет и  музыку.  Когда калипсол  начал действовать,  съела капсулу с
цианистым калием. Минут через пять капсула растворилась. Вот и все.



     Я  попрощался с Писателем, решив,  что слова  больше лишнего никому  не
скажу.  Объяснил,  что находка  шприца  и  пузырька  подтверждает  версию  о
самоубийстве на 100%, что депрессия - явная  и очевидная  причина, и что я в
любое время дня и ночи готов с ним встречаться на эту, да и  на любую другую
тему.
     Я  позвонил Антону в офис и сказал,  что Лиля умерла  и что  я сейчас к
нему приеду . У меня  был  такой голос, что он  не задал ни  одного вопроса.
Сказал, что  Моте он позвонит и чтобы я сразу шел в  кафе прямо напротив его
офиса, намекнув, что в кабинете вести разговоры неумно.
     Я  вошел  в  кафе.  Матвей и Антон сидели друг  напротив друга. Глаза у
Антона были темные. Спина у Моти - сгорблена. Вместо "здрасьте" он обратился
ко мне, не обращая внимания на официантку.
     Ты уверен, что это твой ФФ?
     Как сказать... И не мой он, в общем...
     Давай мне его мобильник.
     Подожди, Мотя, подожди...
     Я  в  легком  испуге  посмотрел  на   Антона.  Антон  сидел  совершенно
невозмутимо, как будто дело его не касалось. Я пожал  плечами  и продиктовал
номер телефона ФФ. Мотя немедленно стал кому-то звонить.
     Постой!
     Наконец-то Антон вмешался.  Вторым,  после женщин увлечением Моти  были
разборки. С ним было опасно ходить в бары и ночные клубы. Любой косой взгляд
в свою  сторону  Мотя  воспринимал  как личное  оскорбление и бил обидчика в
челюсть не  задумываясь.  Один  раз,  когда  охрана закрытого  клуба  Инфант
Террибль решила его не пустить, под  тем предлогом, что  клубной карточки  у
него с собой нет, а списке гостей он не значится, Мотю переклинило.
     Он спокойно сказал охраннику:
     Это не наш список. Наш список - список Шиндлера.
     Я объяснил это себе  великой силой киноискусства,  потому что еврейской
крови в Моте не было ни капли.
     Затем  он вытащил  охранника  из-за  стойки  и столкнул лбом  с  другим
охранником, спешащим на помощь первому.
     Мне  стало плохо, потому что я  не люблю агрессию, скандалы  и  ментов.
Мотя  удовлетворенно  посмотрел на  лежащих охранников, вытащил из бумажника
визитную карточку, отдал ее  обалдевшей гардеробщице и  сказал:  "попросите,
пожалуйста, менеджера,  чтобы нас  внесли в список". Затем мы демонстративно
медленно (ох,  Мотя!)  пошли на  выход, чтобы  убедиться, что охранникам  не
захочется догонять нас. И, действительно, убедились в этом.
     И  хотя я восхищаюсь сочетанием отмороженности  и физической силы, но в
некоторых  случаях Мотю  просто боюсь,  потому что знаю: ждать от него можно
чего угодно. Вот и сейчас я растерянно, не зная что делать, смотрел на Мотю,
который не обращая внимание на нас продолжал набирать телефон.
     - Мотя!
     - Что такое?
     Мотя смотрел на Антона светлым удивленным взглядом. Я знал этот светлый
взгляд. Он предвещал общение с самыми темными сторонами Мотиной натуры.
     Я  предлагаю  сначала  разработать   план.  А  не  подставлять   Иосифа
идиотскими звонками на номер, который скорее всего знает только он один.
     Антон  был  спокоен  и невозмутим.  Мне  сразу стало легче. Мотя понял,
посмотрел на меня и бросил телефон на стол.
     Антон продолжал как ни в чем не бывало.
     Но сначала, ребята, до всяких планов, мы  должны ответить самому себе и
друг другу на простой вопрос: надо ли нам ввязываться в эту историю,  и если
да,  то  зачем. Напоминаю,  если кто забыл:  убитых  нам  не  воскресить  не
удасться.
     Я, как все, - сразу сказал я.
     В окружении Моти и Антона  мой ужас почти исчез и сменился страхом быть
заподозренным в трусости.
     Ты, как раз Иосиф, - не как все. Ты уже внутри.
     Тем более, - максимально беззаботно произнес я.
     Антон, я не понимаю, о чем мы говорим? У нас убили друга. Да  мы должны
уже две недели землю есть, а не на тупых ментов все вешать. А  теперь  Лиля.
Да если бы мы вовремя  впряглись, то она была бы жива. Ты понимаешь, что это
значит: ж-и-в-а?!!
     Хватит, Мотя. Мы тебя поняли.
     Ты Антон, сам скажи. А то что нас с Иосифом пытать?
     Преступников мы, конечно, не найдем. За преступление никого не накажем.
Но мне стало как-то скучно жить...
     После этих смертей...



     Мы   наметили  основные  линии   расследования:  Химик  с   Лилей,  MNJ
Pharmaceticals, копты и, конечно, ФФ.
     По Химику с Лилей  сделать удастся немного, учитывая,  что  все бумаги,
если они и были,  Лиля наверняка уничтожила вместе  с жестким диском. Тем не
менее,  остается почтовая переписка на сервере  провайдера и,  возможно,  ее
получится достать. При связях Антона я в этом почти не сомневался.
     Я напомнил Антону, про некий  дзен-буддистский монастырь в Японии, куда
собирался Химик.  Антон сказал, что невозможно объять  необъятное  и связи с
монастырем он не видит.
     Про MNJ  Pharmaceuticls Антон обещал навести  самые  подробные справки.
Такие  монстры, конечно, находятся в  разработке конторы, а  там у него есть
свои  связи.  Не   безграничные,  но  на  уровне   получения   информации  -
достаточные. Это стоит денег, но к денежному вопросу мы еще вернемся.
     Копты - конечно тоже  ниточка.  Но с какой стороны ее распутывать? Дело
пахло поездкой в  Иерусалим, где находится одна из главных церковных епархий
коптской церкви.  Ехать выпадало мне: Антон не мог  бросить работу, а Матвея
он хотел использовать  для разработки ФФ. Я был рад грядущей поездке, сам не
зная почему.
     ФФ  был, конечно, самым  близким и  самым лакомым куском. Антон с Мотей
проследят связи ФФ, выяснят  его биографию и  вычислят  его шефов. Хорошо бы
устроить  наружное  наблюдение и  прослушивание  мобильного телефона.  Здесь
Антон нахмурился. С его точки зрения, бюджета на это у нас может не хватить.
     Мы  подошли к важной  проблеме.  Частное  расследование стоит  денег. И
немалых,  в условиях российской коррупции.  Но и  без всякой коррупции, одна
поездка в Иерусалим уже тянула прилично. Я сказал:
     Я могу дать тысяч пять. Причем, что смешно, это как раз деньги ФФ.
     Я, - сказал  Антон, тоже дам пять тысяч.  Причем, что  грустно, это мои
собственные деньги.
     Я, сказал Мотя, - дам столько, сколько надо.
     Вот и создалась концессия, - сказал Антон.
     Надо как-то ее назвать, -предложил я.
     Дейр-Эль-Бахри - предложил Матвей. Жестко. Серьезно.
     Серьезно,  но   хрен   выговоришь,   -   возразил   я.  Давайте   лучше
"Одиночество". Это слово мы еще не расшифровали.
     Слишком грустно, - покачал головой Матвей. И не круто.
     "Одиночество-12", сказал Антон. Грусти - меньше, крутизны - больше.
     Почему 12?
     Просто так. Лучше  звучит.  Как  Catch  22. Или Или  Ми-6.  И  вообще -
двенадцать счастливое число.
     Все согласились, хотя Мотя проворчал, что ему  это больше напоминает не
Ми-6, а Горки-10. Антон продолжал.
     У  меня есть три предложения. Во-первых, мне кажется,  что  Иосифу надо
прекратить рассказывать об этом деле всем своим знакомым и полузнакомым. Ну,
как минимум, тем, кто еще не в курсе.
     Да ты что, Антоша, - перебил его я обиженно.
     Прекрати болтать на всех углах, - продолжал Антон, как будто не заметив
моей вставки. Потому что ты уже поделился своими проблемами с Машей, Крысой,
Лилей, Матвеем и мной. Это много. И не исключено, что это стоило Лиле жизни.
Надеюсь,  ты  хоть  следователя  пощадил.  А  то  ведь  он  не заснет ночью.
Во-вторых,  мы  должны завести  себе новые  сотовые. Купить  second hand  по
объявлению в интернете  и использовать их только для разговоров между собой.
В-третьих, мы сейчас поднимемся  ко мне. У нас  сидит один забавный чувак  -
Антон Носик. Мой старый израильский  приятель. Он делает  вид, что  понимает
что-то в интернете и  приехал на  семинар. Учить наших бездельников. Семинар
вот-вот кончится. Тогда он научит нас пользоваться безопасной почтой. Заодно
покажет  разные  специальные приемы поиска в тех  местах, в которых  обычные
поисковые  машины  типа  Google  не   работают.   Телефонами  новых  сотовых
обменяемся уже по этой безопасной почте. Все. Пошли.  Пропуска  на вас обоих
готовы.
     Я почувствовал себя заметно лучше. Все-таки хорошо, что есть  друзья. И
хорошо,  что  друзья  готовы  мстить за  своих  друзей.  Не  бояться  и тихо
перешептываться, а поднимать голову и идти в атаку.
     В этом немного пафосном настроении мы вошли  в здание Hi-Tech Computers
и  поднялись на седьмой этаж, где сидел Антон. Он сказал секретарю, чтоб нас
напоили чаем, и отвел в комнату отдыха, объяснив, что ему надо разобраться с
делами, а когда подойдет Носик, то он подключится.
     В  комнате  мы  увидели  странную  сцену. За столом друг напротив друга
сидели  два менеджера. Классические белые  воротнички. Темные пиджаки, белые
рубашки, глупые скучные галстуки. Я недолюбливаю  эту униформу,  хотя ничего
не имею против людей, которые вынуждены ее носить.
     Между воротничками стояла шахматная доска с только что начатой партией.
Но воротнички, вместо того, чтобы двигать фигуры, смотрели  друг  на друга с
каменным выражением на лицах. Через  секунду  я  понял, что они изо всех сил
пытались сдержать смех.
     На столе перед одним лежала  бумажка, в которую один  заглядывал и тряс
головой, давясь смехом. У другого в руках тоже была бумажка. Он,  на  всякий
случай, прикрывал рот рукой.
     Мы с  Мотей  переглянулись.  Они  перевели  взгляд  на нас  и  тот, кто
закрывал  рот,  не   выдержал.  Рука   у  рта   придала  выходящему  воздуху
специфическую вибрацию, и мы услышали громкое и отчетливое "Хрю!".
     После чего первый схватил  второго за руку, сказал нам "извините" и они
исчезли.  Бумажка  осталась на столе. Мы, естественно, в  нее заглянули. Это
оказалась распечатка очередного интернетовского прикола.
     "Как развлечь себя, играя в шахматы:
     Расставляя  на   доске  фигуры,  сообщайте  сопернику  имена,  ласковые
прозвища и краткую биографию каждой из них.
     В  течение длительного времени разглядывайте  пешки противника. Делайте
намеки,  что они выглядят абсолютно одинаково. Предупредите его об опасности
узкородственного размножения.
     Делая ход пешкой, громко командуйте ей: "С Е2 на E4 бегом - марш! Марш,
я кому сказал!! Расстреляю! Под трибунал отдам!"
     Воспринимайте взятие каждой вашей пешки как личную потерю: "Увы, бедный
Йорик, я знал его".
     Тихим шепотом ободряйте свои фигуры.
     Жалуйтесь на то, что не можете доверять своим офицерам (слонам).
     Попытайтесь  дать  взятку ферзю  противника. Быстро  отвернитесь,  если
оппонент будет смотреть на вас вопросительно. Все отрицайте.
     Обвиняйте соперника, в том, что у него крапленые фигуры."
     На этом месте вошел Антон и позвал нас. Я протянул ему распечатку.
     Это  еще  что,  - сказал  он  озабоченно. Всю прошлую  неделю мой отдел
долбоебиков гонял.
     А что такое долбоебики? - спросил я
     Корпоративный кошмар. Пошли, делом займемся. Носик нас ждет.
     Носик  оказался приветливым человеком лет тридцати  с небольшим. У него
были  большие  грустные  глаза,  длинные   тонкие  пальцы  и   голубая  кипа
прикрепленная к  почти бритой голове,  судя по  всему,  двусторнним скотчем.
Носик  прочел   нам  небольшую  лекцию  про  безопасную  почту,  ухитрившись
практически ни разу не воспользоваться нормативной лексикой.
     Он говорил  примерно  так: "сначала  заебениваем вот такую хуйню, чтобы
злоебучие   пидоры    отсасывали   не    нагибаясь,   (Носик   левой   рукой
каллиграфическим почерком  выводил командную  строку), потом  - хуяк  - ебем
блядских мудозвонов в жопу  этим пассвордом, а потом - пиздим эту поебень...
Мы с  Антоном благоговейно  вслушивались  и понимающе качали  головами. Мотя
сидел с отсутствующим видом.
     А если нас все же попытаются выследить? - робко спросил я.
     Нам по хую, все что им не по хую.  А если им не по хую, что нам по хую,
то пусть они идут на хуй.
     Ясно, - сказал Антон.
     Я никогда не был ханжой, и мне понравилось, что Носик - такой простой и
доступный человек.
     Из  лекции я понял, что надо  заходить в интернет,  сначала позвонив на
международную телефонную карточку, чтобы не определился номер, с которого ты
зашел, а потом к провайдеру через карту интернет доступа. При  этом надо  не
надо заводить никаких  платных почтовых  ящиков,  а  наоборот завести  самый
простой ящик  на  Mail.Ru.  Чтобы затеряться в  толпе. И  не  использовать в
переписке   слов,   по   которым   спецслужбы    определяют   подозрительных
пользователей. Типа "гексоген". Или "замедлитель".
     Носик  объяснил еще несколько полезных поисковых  приемов, граничащих с
хакерством.  В   основном  это  были  адреса  нелегальных  поисковых  машин,
укомплектованных специальным софтом по взлому паролей. Вскоре Носик перестал
учить нас  безопасным  коммуникациям и  начал рассказывать  про безопасность
жизни  as  is. Его объем  знаний  и легкость,  с  которой он  этими знаниями
распоряжался,   вполне  могли  научить  нас  безопасныму  сексу,  безопасным
инвестициям,  безопасным  наркотикам,  безопасным   убийствам  и  безопасным
самосожжениям.
     Мы  вышли  с  лекции  окрыленные,  с  чувством  полной  безопасности  и
безнаказанности.
     Интересно, а Носик так со всеми разговаривает?
     Моя бы воля, и я бы так со всеми говорил. При постоянном  повторении не
теряет смысл только мат, - заметил Мотя.
     Мы вернулись в кафе и  утвердили план  действий, из которого следовало,
что послезавтра  мне надо  было лететь  в  Иерусалим,  встречаться с  главой
иерусалимской коптской общины. Антон  c Мотей начинали заниматься  делом ФФ.
Мне  показалось,   что  на  меня  спихнули  не  самую  перспективную   часть
расследования, но с другой стороны, на коптов напросился я сам.
     И  тут  вдруг  я понял,  почему  так  хочу уехать  из Москвы. Мне  была
совершенно невыносима мысль о вторых похоронах. Хватит! Опять  эти разговоры
полушепотом. Запахи. Бр...
     Знание израильской специфики для  разговора с коптами  не  требовалось.
Рабочим языком встречи должен был быть английский. Встречу с ними мне должен
был организовать израильский  знакомый Антона  - писатель  и журналист Аркан
Карив.
     Антон  позвонил  ему  прямо с мобильного  и  после  короткого разговора
сказал,  что у Аркана  можно остановиться. Это  позволит мне  сэкономить  на
гостинице  и  посмотреть, как  живут  богемные  представители  русскоязычной
общины в Израиле. Я был в Израиле до этого всего один раз и с русскоязычными
израильтянами, не считая гида, не общался. Тем более, с богемой.
     В Иерусалиме же я вообще не был. Когда наша группа поехала в Иерусалим,
я остался на Средиземном море купаться. Меня немного смущала святость места,
которое  я  должен  был   посещать,  являясь  частью  туристического  стада.
Фотоаппараты-колокольчики  и пастух  экскурсовод.  "А вот  здесь  вы сможете
купить  флакончик святой воды  и  горсть  святой  земли всего  за  несколько
шекелей. И  обязательно торгуйтесь. Здесь принято торговаться!"  Я не  хотел
торговаться. Я был готов платить  за  святую воду  и святую землю по полной.
Поэтому  я  договорился  сам  с собой,  пообещав  себе приехать  в Иерусалим
отдельно. Когда-нибудь. Но - обязательно.
     Половину  следующего дня  я  провел в  посольстве, получая по протекции
Антона у женщины про которую  я знал  только инициалы  (NB)  срочную визу, а
вторую - на работе, тестируя безопасную почту, набираясь сведений о коптах и
проверяя выходящие публикации для ФФ.
     Маша, узнав, о смерти Лили и том, что я собираюсь в Израиль, изменилась
в голосе и призвала меня к благоразумию.
     Я обалдел от такой наглости  и  сказал ей, что у меня в последнее время
появились проблемы  с друзьями - они начали умирать. Поэтому я  предлагаю ей
сначала разобраться со своей личной жизнью, а потому уже вмешиваться в  мою.
Маша,  естественно,  обиделась,  а я, естественно,  вскоре  пожалел  об этом
разговоре, но перезванивать не стал, решив крепиться.
     В обеденный перерыв я сходил  в ближайшее турагентство  и  купил  билет
Москва-Тель-Авив-Москва.  Крысе  я сказал, вспомнив  про Матвея,  что лечу с
любимой девушкой в  Турцию на несколько дней. Она злобно посмотрела на меня.
Видно, премия уже перестала действовать.
     Конец шестой главы
     Глава 7
     Kol' od ba levav - pnima
     Nefesh yehudi homia
     U faatei mizrah - kadima
     Ain le Tsion - tsofia
     Od lo avda tikvateinu
     Hatikva bat shnat alpaim
     Leiot am hofshi be artseinu
     Erets, Tsion, Yerushalaim.
     Я сидел на заднем сиденье маршрутного такси, везущего меня из аэропорта
в Иерусалим, и слушал купленный  только что диск "Jerusalem 3000". Некоторые
песни  меня  прикололи.  В частности,  эту,  с красивым именем  "The Hope" я
слушал  уже  третий раз.  Это  был такой  фолк,  которому  сам  Брегович  бы
позавидовал. Особенно вставляла безнадежная умная грусть.
     У девушки  в военной форме с укороченным М-16 в руках сидевшей рядом со
мной, виднелась бретелька от лифчика. Мне потом объяснили, что это армейский
шик. Я  ожидал, что израильтянки - жгучие брюнетки. Но  эта оказалась вполне
себе шатенка с модным каре и зелеными, под цвет формы, глазами без намека на
косметику. Интересно, а нижнее белье в армии выдают вместе с униформой? Я не
делал  попытку с ней  разговориться из  врожденного страха перед незнакомыми
существами противоположного пола. Но девушка, услышав,  что песня кончилась,
обратилась ко мне сама. Я снял наушники.
     Вам нравится наш гимн?
     Гимн? - переспросил я. Я сейчас слушал гимн Израиля? Вот этот фолк?
     Ну да. Это наш national anthem. Hatikva.
     Красавица  в  униформе  была  приветлива. Рассказала мне, что  ее зовут
Мири, что она родилась в Иерусалиме, а теперь живет с родителями в маленьком
поселении в Иудее. Я сказал,  что  Иудея вызывает у меня ассоциации не  то с
Библией, не  то с Иосифом Флавием.  "Ну да, - сказала  она, - вокруг солнце,
воздух и горы. Неземная красота."
     Далеко от Иерусалима?
     Близко. Двадцать минут на машине.
     И, наверно, близко к Богу? - спросил я.
     Мири отшутилась анекдотом про местный звонок.
     И  тут, действительно,  начались  горы.  Свет сделался  контрастным.  Я
вертел головой по сторонам.  Мири  вдруг  сказала  мне "Look!".  Я посмотрел
вперед и сказал "Оо...".
     Я и не  думал, что в  жизни бывает  так  красиво.  Впереди,  за витками
серпантина  на самом верху горы,  прямо под голубым небом  появилась тройная
цепь  маленьких  позолоченных  домов. Я  раскрыл  рот.  Иерусалим  с  каждым
поворотом дороги становился ближе. Наконец, такси въехало в город, и с левой
стороны  дороги я увидел почти отвесно  падающий  вниз  со  скалы  амфитеатр
старой разрушенной деревни.
     Археологические раскопки?
     Нет. Национальный позор, - сказала Мири.
     Позор? - удивился я. Посреди такой красоты?
     Это Дир-Ясин. Арабская деревня. Во время войны за Независимость один из
наших партизанских отрядов вошел в эту деревню и вырезал ее. Женщин,  детей,
стариков  -  всех. И  с  тех пор деревня  осталась  в  таком  виде.  Чтоб мы
помнили...
     Маршрутка  доехала до центральной автобусной  станции. Мири попрощалась
со мной и исчезла. Я растерялся и  даже не успел взять у нее телефон. Потом,
сообразив  что  Мири - это  сокращение  от Мириам (даже не верится, что Деву
Марию звали в земной жизни Мири),  я решил что это - судьба.  Маши, конечно,
хороши, но видно с ними пора заканчивать.
     Вокруг царила расслабленная суета.
     Я  посмотрел  на  оборванца  лет пятидесяти, в  истрепанных  джинсах  с
длинными седыми волосами. Оборванец пел под гитару Высокого голосом автора.
     Столько лет
     Столько лет
     Все одно и тоже
     Водки нет, денег нет
     Да и быть не может
     В гитарном чехле лежало несколько монет.  Я  бросил  шекель.  Оборванец
сказал  на  цыганском  проигрыше  thank  you,  sir  и  внимательно  на  меня
посмотрел. Я улыбнулся ему и пошел искать такси.
     Через пятнадцать минут я оказался в районе Старые Катамоны и был сбит с
толка  окружившими меня запахами цветов, трав, деревьев  и горной  свежести.
Это  в центре-то города!  Я недоверчиво покачал головой, поднялся на  второй
этаж и позвонил.
     Сначала я услышал бешеный лай. "Крыся, пошла вон" - прозвучало в ответ.
Не "Крыса", как у меня в PR-Technologies, а немного по-польски. Крыся.
     Дверь  открылась, и ко мне бросилась  маленькая мохнатая очаровательная
терьерша. За ней стоял длинный немного сутулый лысый человек в металлических
очках  с лицом серийного  убийцы. По  крайне  мере  я представлял  серийного
убийцу именно таким.
     Вы Иосиф? - приветливо и тепло сказал он. - Здравствуйте. Заходите.
     Спасибо. А вы - Аркан, - уточнил я.
     Да, - сказал он и внимательно посмотрел на меня. Заходите-заходите.
     Я вздрогнул.  От очков за версту несло  тюремной поликлиникой. На лысый
череп  я вообще  старался  не смотреть.  Но  виноватые интеллигентные  глаза
скрашивали впечатление. Строго по  выражению: "Ребенок весь  в меня - умный,
спокойный. А глаза - в мужа - виноватые, бегают..."
     Аркан предложил кофе, укрепив меня в уверенности, что друзей-маньяков у
Антона нет. Не могу поверить, чтоб серийные убийцы предлагали кофе; конфетку
- могу, а кофе - нет.
     Пока  он  варил  кофе,  я  осмотрелся.  Мне всегда было интересно,  как
обустраиваются люди почти из моей тусовки на новом месте.
     Прямо напротив входной двери торчал большой двурогий  тренажер, который
использовался под вешалку для ковбойской шляпы и полотенец.
     В  комнате,  которая служила одновременно прихожей,  салоном  и  кухней
громоздились  полупустые открытые картонные коробки. Скосив глаза в одну  из
них я увидел смесь книг,  кассет  и дисков. На  маленьком стуле громоздились
джинсы, носки, трусы, свитера  и  рубашки, создавая впечатление, что шкафа у
Аркана нет.
     Мебели вообще было не по-московски мало: красненький плюшевый диванчик,
на  котором сидел я, стул со шмотками на который, скинув джинсы и свитера на
пол, сел Аркан и облезлый столик, за которым мы предполагали пить кофе.
     Зато  кофе оказался густой и душистый, сваренный в джазве  и поданный в
крохотных чашечках. Я еще раз огляделся по сторонам.
     Уютная квартирка, - я начал разговор по-светски.
     Но, похоже, я сказал что-то не то.
     Уютная?! -  испуганно  огляделся  Аркан сутулясь больше  обычного.  Мои
друзья, говорят, что это антилувр.
     Антилувр?
     Ну да. Бедненько. Но грязненько.
     Я вежливо улыбнулся шутке друзей и решил перейти на менее опасную тему.
     Мне Антон сказал, что вы можете помочь выйти на коптскую общину.
     Помочь? - Не  знаю.  Могу попытаться.  Копты  - очень  закрытые ребята.
Никого близко к  себе  не подпускают. Но у меня есть один знакомый армянский
священник,  Варкес.  Он вроде бы общается  с кем-то из коптских священников.
Можно его попросить. А что ему сказать, если он спросит, зачем?
     Ну скажите ему, что есть один важный теологический вопрос.
     Я помнил запрет Антона и решил держать язык за зубами. Аркан задумался.
     - Может быть, перейдем на ты?
     - Перейдем, - осторожно сказал я.
     Аркан пообещал сделать все, что сможет.  Завтра он позвонит  Варкесу. И
может быть. Что нибудь. Хотя  он опять  же не очень...  Но. Это же завтра! А
пока - еще продолжается сегодня. Скоро вечер. Гость из Москвы может  выбрать
себе развлечение по вкусу.
     К  сожалению,  живет Аркан скромно, поэтому вариантов, собственно, два.
Или  курить  траву с  друзьями Аркана здесь или отправиться курить  траву  к
друзьям.  В любом  случае, друзья  очень хотят  познакомиться  с  московским
другом Антона, восходящим светилом российского пиара.
     Я чуть не поперхнулся от последних слов, но все-таки сделал вид, что их
не  услышал. Зато я отметил  масштабность  выбора,  стилистическую  точность
терминологии (не шмаль, не ганжа, не дурь), а вслух порассуждал на тему, что
устал  с дороги и курить  траву,  наверно,  лучше здесь, хотя быт его друзей
меня, конечно, тоже очень интересует.
     Меня вообще интересует быт. Я  умираю, хочу  узнать,  как  чистили зубы
дворяне в 18-ом веке, если они вообще их чистили. Мне страшно интересно, как
одевались  в холодную погоду  моряки  на корабле Колумба. Я был бы  счастлив
очутиться в доме египтянина времен Хатшепсут. Просто, чтоб посмотреть, какая
там мебель.




     Я помылся и переоделся, решив что мне  уготовано  стать звездой вечера.
Но не тут то было. Звездой вечера  оказался не я. И не Аркан.  И не заячьего
вида помощник депутата Кнессета Пини, он же Пинхас Бар-Зеев, он же в прошлой
жизни и русском паспорте - Петр Волков. И не Ваня с Маней, - пара приехавшая
из Петропавловска-Камчатского  ухитрившаяся наполовину забыть  русский. И не
израильтянин  Рони, который  ухитрился его  наполовину  выучить.  И  даже не
трава.
     Звездой вечера была  медсестра  Аня. Классическая  русская  красавица с
длинной косой. Не до пояса, конечно, но все-таки. Я и в Москве таких русских
красавиц  не  встречал.  Она говорила  медленно  и  спокойно,  она  смотрела
приветливо и открыто такими глубоки и такими внимательными глазами...
     Я отозвал Аркана в сторону. Стороной оказалась крошечная спальня.
     Аркан, - сказал я. Аня-то - хороша!
     Хороша, - согласился Аркан.
     А она... м... свободна?
     Как все мы, - сказал Аркан со вздохом.
     А куда у вас возят девушек, если хотят им понравиться?
     В Эйлат, -  уверенно сказал Аркан. Девушек  возят  в  Эйлат. И  место -
клевое, и дорога прикольная. Ваня с Маней только что оттуда, они сейчас тебе
расскажут.
     По  просьбе  Аркана  Ваня с  Маней,  перебивая  друг друга  и  стараясь
говорить для меня на чистом русском языке,  рассказали о романтическом месте
длиною  в  триста  пятьдесят  километров  под  названием  "Ночная  дорога из
Иерусалима в Эйлат".
     Ты выезжаешь из  Иерусалима, кинув взгляд на подсвеченные желтым светом
зубцы  и башни  старого  города,  и  спускаешься  за  двадцать  минут  и  30
километров из горного Иерусалима в самое низкое  место на  земле. Доехав  до
указателя "Иерихон 6 км налево",  ты поворачиваешь направо и  встречаешься с
Мертвым морем.
     Если  вылезти из  машины,  то  сначала  на  тебя чуть  не  обрушивается
огромное  количество  крайне низких  звезд.  Потом  ты понимаешь, что видишь
млечный путь и так ясно, как ты не видел его никогда в жизни.
     От стоящей  вокруг  тишины в голову приходят глупые мысли. Например, не
является  ли самое глубокое место  на  Земле  самым главным? Впрочем,  какие
только мысли не приходят в голову в этом районе земного шара? Все зависит от
воспитания, которым снабдили тебя молодые годы,  музыки, которую ты слушаешь
в дороге... Ну, конечно и от спутницы, которую ты в нее взял.
     Дорога идет себе, спокойно петляя, и море остается  позади. И тут перед
тобой  постепенно   возникает  огромный   светящийся  корабль.  Он  медленно
приближается и становится ясно, что таких больших судов  не бывает. Особенно
в пустыне. Корабль от носа до кормы увешан гирляндами лапочек, отчего вокруг
корабля струится мерцающее сияние. Если ты видишь это первый раз  в жизни, у
тебя сносит крышу. Но это опять же зависит от музыки и от спутницы.
     Проехав еще несколько  километров,  становится  очевидным  то, что  это
никакой  не  корабль, а  завод. Вероятно,  по переработке минералов Мертвого
моря. Но люди украсили его  несколькими тысячами лампочек.  Но зачем посреди
ночи в пустыне освещать завод такими гирляндами - не ясно, и это впечатляет.
Затем последние признаки пребывания человечества кончаются.
     Проводив  удивленным   взглядом   указатель   на  библейское  место   с
подозрительным  названием "Содом" ("Содомиты! Боритесь  за  культуру родного
города!"), ты едешь часа полтора через темную безлюдную пустыню.
     И вот в  середине  пустыни,  когда музыка кончилась,  а  спутница почти
уснула  тебе  попадается невероятное  место  под  названием  - "101  км". Ты
останавливаешься.
     Очень странный комплекс очень странных  зданий. Ресторанчик на открытом
воздухе,  минимаркет,  сад  сумасшедших  скульптур  и маленький  зоопарк.  В
зоопарке ишаки,  верблюды,  крокодилы и  змеи  с  ящерицами. Большинство  из
животных спит, так как уже ночь. Некоторые во сне сопят. Бармен рассказывает
тебе,  что  в  террариуме  живет  якобы  единственная  на  земле двухголовая
змея-альбинос, самая ядовитая змея на свете.
     Вокруг  зоопарка  проложена  крошечная  действующая  железная  дорога с
детскими вагончиками.
     Посмотрев  на  скульптуры,  сваренные   из  грубых   железных  прутьев,
приходиться задуматься о  судьбе  безголового  человека,  везущего  в  тачке
собственную голову. Осмотревшись, ты замечаешь, что тут под открытым спят не
только звери, но и люди. Прямо в гамаках, развешанных посреди сада.
     Вы  со спутницей пьете  кофе  и продолжаете  путь. Еще 101  км пустыни,
которые  кажутся  такими быстрыми  и вот  он -  Эйлат. Мы все-таки дошли  до
Красного  моря!  Ночные  пляжи,  тропические  коктейли, и  маленькая  уютная
гостиница. А впереди утром пляжи, подводные красоты, купание с  дельфинами и
бедуинские рестораны с кальянами и почти легальной марихуаной.
     Рассказ Вани и Мани  впечатлял. Мне показалось, что настало самое время
немного  развеяться от истории с Машей и Германом. Я  прикидывал, достаточно
ли у меня  времени и денег для такого  путешествия (выходило, что вполне), а
главное, согласится ли Аня меня  сопровождать.  Я пораздумывал,  как  бы это
выяснить, не задавая вопрос  в лоб и придумал. Я спрошу, не  проводить ли ее
до дома. А там видно будет.
     Спросил. Она сказала: "проводить". Хороший признак.
     Идти пешком было  минут тридцать. Я начал рассказывать Ане, как мне все
здесь нравится, особенно демократичность общества, где безработный журналист
и писатель Аркан курит  траву с помощником депутата Кнессета, и не чувствует
никаких предрассудков и несообразности, которая...
     ...  Моментальная  резкая  смесь  звуков.  Визг шин  и  нарастающий рев
двигателя. Сноп света - справа налево. Аня с силой хватает меня двумя руками
за рубашку и толкает  в кусты шиповника в которые я, неуклюже раскинув руки,
падаю.  В  нескольких  сантиметрах  проносится белый длинный Мерседес. Запах
жженой резины,  горелого сцепления и  машинного  масла. Красные огни улетают
вдаль.  Я  не то  лежу, не  то  свисаю  с кустов.  Надо  бы  сказать что-то,
соответствующее случаю.
     Весело тут у вас.
     И я  начинаю привставать. Шиповник колет меня со всех сторон. На щеке у
меня кровь.  "Кровь, Пот, Машинное Масло" - мне  почему-то приходит в голову
название журнала, редактором которого  Антон подрабатывал  в Израиле,  делая
свой докторат.
     Помолчи, пожалуйста, - шепчет Аня, - помолчи и не двигайся.
     Я  продолжаю свисать  с кустов.  Но мне становится  скучно.  Я  пытаюсь
посмотреть на Аню. Совершенно идиотская немая сцена.
     Может, пора? - подал я голос через минуту молчания. Ну и джигиты!
     Это не джигиты, -  ответила Аня почти обычным голосом. Разве, что в нем
появилась какая-то задумчивость.
     Арабские террористы?
     Не террористы. Арабы в это время спят. Это, как у вас говорят, наезд.
     Почему?
     Потому  что  эта машина тихо  стояла. Мы  проходили мимо нее.  Но в ней
никого не было. Странно. Плохо. Надо вызвать такси.
     А далеко еще идти?
     Пять минут.
     Но тогда...
     Надо вызвать такси.
     Она  вытащила  мобильный и  сказала несколько слов. Пока  я раздумывал,
удачное  ли сейчас  время  для приглашения Ани в Эйлат,  а  также  откуда  у
медсестры такая наблюдательность и такая реакция, такси подъехало. Через две
минуты мы были у ее дома.  Эти две  минуты  она молчала, а на прощание тихим
ровным голосом сказала "береги себя".
     Я набрал в  легкие  воздуха,  но  ...  Ничего не получилось. Я зачем-то
сказал: "Хорошо, Бог даст, еще увидимся", и вернулся на том же такси.
     Таксист не взял с меня денег, объяснив, что Аня с ним уже расплатилась.
Оказывается, в Израиле медсестры не просто спасают жизни, но еще и платят за
такси.  Я  почувствовал себя дураком, но не платить же  таксисту  по второму
разу?
     Увидев меня Аркан,  засуетился. Он настоял  на том,  чтобы  залить руку
йодом и  подтвердил, что теракты в это время  суток не  происходят. "Значит,
джигиты.  Арабские  джигиты. Хотели попугать.  Неприятно,  но  бывает." -  Я
храбрился. Спать от перевозбуждения не хотелось.
     Аркан, а давно ты в Израиле?
     Пятнадцать лет.
     Ну как тут вообще жизнь?
     Жизнь проходит. И  в Москве, и в  Нью-Йорке, и в Иерусалиме. Потому что
жизнь  проходит не  в  стране, а в тебе  самом. На самом  деле  - Израиль  -
маленькая  провинция,  довольно  бедная  по европейским  понятиям,  особенно
сейчас посреди войны. Народ -  ленивый и крикливый. Политики  - продажные  и
тупые. Местечковая русская община заебала. По-русски говорить разучились,  а
на иврите не научились.
     Но у тебя же есть своя тусовка?
     Есть. Но маленькая... Такая маленькая, что друзья и  враги - одни  и те
же люди.
     Я  недоверчиво слушал,  потому  что давно  был  влюблен  в  Израиль,  в
легенду,  построенную тремя поколениями  посреди засоленной  и  заболоченной
пустыни.
     А войны,  выигранные Израилем  у  стран, общее население которых вместе
превышало его собственное в сто, если не больше раз...
     Шарон  казался  мне  не  продажным  и  тупым  политиком,  а  генералом,
наследником Жукова и  Гудериана,  тремя  блестящими  танковыми  бросками без
поддержки пехоты решившим судьбу трех войн.
     Киббуцная  романтика -  нежная  и тревожная. Работа,  природа,  любовь,
работа.
     Ежегодные  военные будни.  Террор,  пропитавший общество  кровью, но не
сломивший его.
     Поселенцы, напоминавшие  мне последних  героев Дикого  Запада.  Кожаная
кобура на боку и кипа вместо ковбойской шляпы.
     Израильский  хай-тек.  Гениальные  программисты,  зарабатывавшие  сотни
тысяч  долларов  в  год.  Экскурсовод  показывал  нам тридцать  небоскребов,
построенных в Тель-Авиве за последние десять лет.
     А тут Аркан говорит - болото, глупость, налоги, чванство. А  романтика?
С другой стороны, ему виднее. Но Аркан не унимался.
     Сначала  мы все  приехали, как в  сказку. Нашу  сионистскую сказку. Все
были  молоды  и  счастливы,  что сбежали  от коммунистов и  родителей. Учили
иврит, поступали в университеты, открывали  бизнесы,  писали  стихи и прозу.
Потом началась брачная лихорадка... Все перевлюблялись. Стали уводить друг у
друга жен и подруг. Потом и это надоело. Стали растить детей (ну, ко мне это
не относится), работать,  копить деньги. Но деньги тут не скопишь. Наоборот,
залезешь в долги. Все залезли...
     Аркан  выразительно огляделся  и  изучил  обстановку,  вогнавшую его  в
долги. Обстановка не впечатляла.
     Потом кто-то  свалил к вам обратно (я вспомнил Антона и Носика), кто-то
в Штаты. А все, кто остались - скучают. Вот сегодня на тебя ко мне в очередь
записывались.
     В  очередь?  -  удивился я. На меня  еще  никто  никогда  в  очередь не
записывался. С романтическими целями?
     Почему с  романтическими? Просто  новый человек приехал. И все. Здесь -
правда, деревня. Точнее полуобитаемй остров. Любой живой источник информации
- лучше интернета и телевидения. И не  записывался, конечно, никто. Но когда
я сказал, что приедет московский друг Антона, то  народ сразу стал проситься
в гости. Даже траву принес свою.
     Я совершенно не оценил антисионистский скепсис Аркана.
     Все равно, - сказал я, - у вас красиво и свободно.
     Да, - подумав сказал Аркан. У нас красиво и свободно. Но бедно и глупо.
     Я загрустил. Легенду не отменили, но у нее оказался комментарий. У всех
легенд  есть  комментарий. Главное, чтобы он легенду не  уничтожал, а только
комментировал.
     Пора спать, - сказал Аркан. Утра вечера мудренее.
     Он постелил мне на красном диванчике, на котором поместились только 150
сантиметров из моих  175, но перелет, гости и Мерседес так утомили меня, что
я немедленно отрубился.
     Ночь прошла великолепно. Утром Аркан доставил к колченогому столику две
чашечки  дымящегося  кофе. Я оценил такой способ пробуждения и начал  день с
того, что умывшись и приведя  себя в порядок, пять раз подряд обыграл Аркана
в нарды.
     Потом я заметил, что уже час  дня, и расследование застопорилось. Аркан
начал  набирать Варкеса, но  у того не отвечал телефон.  Мы  сыграли еще три
партии. Аркан проиграл две  из них.  В перерыве он сварил еще кофе  и набрал
Варкеса. Варкеса не было. Я занервничал.
     А если я пойду один? - озабоченно спросил я.
     То тебя пошлют к черту, -  беззаботно сказал Аркан. Не дергайся.  Ты же
не  в  Москве. Здесь  Левант.  Ближний  Восток подразумевает  расслабление и
созерцательность. Появится твой Варкес. Куда он денется?
     Меня  начало немного  колбасить. Это мое  обычное состояние, когда я не
делаю чего-то нужного. Реакция на  появившийся  кармический долг. Я сделался
раздраженным и  отказал Аркану  в  очередной партии в  нарды, чем  явно  его
расстроил.
     Через  пять минут  Аркан  еще  раз набрал  номер и  вдруг заговорил  на
иврите. Я удивился. Договорив,  Аркан объяснил, что местные армяне по-русски
не говорят, и даже  к  армянам из  Армении  относятся  настороженно, так как
живут отдельно чуть ли не две тысячи лет.
     Он  сказал,  что Варкес  пойдет к главе коптской  иерусалимской  общины
Моркосу Хакиму.  Перезвонит через час.  В Старом Городе  все рядом и вопросы
решаются быстро. Вот тебе и Левант.
     Я немного успокоился и продолжил обыгрывать Аркана в нарды. Ровно через
час  зазвонил телефон,  и Аркан  сказал, что  Моркос  Хаким ждет меня  прямо
сегодня, в  старом  Городе, в коптском приделе Храма Гроба Господня. Хорошее
название  для  места  встречи. Аркан  объяснил  мне,  как найти  Храм, а про
коптский придел предложил спросить у дежурящей там полиции.




     Мы  вышли вместе. Аркану нужно было в банк -  решать скопившиеся за  13
лет проблемы. Я, доехав на такси до Яффских ворот прошел через них, поглазел
на башню Давида и  попал  в  ряды арабских  торговцев деревянными  крестами,
старыми монетами,  кальянами, игральными и  географическими  картами, святой
водой, сандаловым деревом, кофейными сервизами, святой землей,  открытками и
всеми  остальными  прелестями  арабского   Средиземноморья  с   христианским
уклоном. Ориентируясь  по  карте в  путеводителе, я добрался до  Храма Гроба
Господня и попытался почувствовать себя крестоносцем.
     Я   ожидал,   что  на   месте  распятия  Христа  будет   стоять  что-то
величественное.  Не хуже  мечети Аль-Акса, построенной  на месте  вознесения
Магомета. И был разочарован. Храм  показался  мне  довольно низким, темным и
неуклюжим. У  входа стояли три израильских полицейских  в  бронежилетах  и в
полной боевой выкладке.  Прежде чем идти в коптский придел, я решил пройтись
по Храму.
     Через пять минут я совершенно  запутался.  Мне  вдруг, показалось,  что
здесь искривляется пространство. Повернув от входа направо, я спускался вниз
по каменным выщербленным ступеням.
     На стенах вдоль лестницы  были вырезаны кресты не самой правильной фрмы
и разного размера - от спичечного коробка до сигаретной пачки.  Я провел  по
ним  указательным  пальцем.  Похоже,  что  их  вырезали  крестоносцы, гордые
захватом Иерусалима. Я сразу вспомнил семейную легенду, согласно которой мой
дед  также  расписался  на  рейхстаге  в  1945  году,  выбив  пулями  своего
наградного Вальтера самое короткое ругательное слово русского языка.
     Затем я спустился в зал без окон. Очевидно, он располагался ниже уровня
земли. На полу и на иконах отчетливо проступал армянский шрифт.  Я спустился
еще ниже, и ничего не понял. Зал освещался витражными окнами, в которые явно
светило солнце.
     Я  повернул,  поднялся  обратно и  опять  пошел  направо.  Неожиданно я
оказался  в  абсолютно  правильном  и симметричном маленьком костеле. Чистый
пол, яркий свет, элегантно вмонтированный в стену орган, современный дизайн,
лавки покрытые лаком. На лавках сидели европейского вида туристы и отдыхали.
     Я  обошел  часовню  и оказался в небольшом  темном  зале,  больше всего
напоминавшим  пещеры для  тайных  собраний  первых христиан.  Темные  грубые
каменные стены. Земляной пол. Маленький почти черный покосившийся алтарь. Ни
одного окна. Ни одного  человека. В конце  зала, освещенного старой лампадой
прямо в  полу темнела дыра. Я сунул руку  -  пустота. Я бросил камешек. Звук
падения раздался секунд через десять.
     Я вышел из пещеры и увидел застекленную витрину, в  которой торчал ярко
освещенный кусок скалы. Судя  по всему -  это была  Голгофа. На нее  вела  с
другой  стороны отдельная лестница. Я поднялся  на Голгофу и постоял, ожидая
каких-то  мыслей.  Но  мысли  сбивали  туристы,  фотографирующиеся  в  самой
идиотской позе, которую можно было вообразить: они вставали на колени спиной
к  алтарю  и лицом к фотоаппарату,  и засовывали правую  руку куда-то далеко
вниз.
     Торжественная улыбка  скрюченного человека перед вспышкой  наводило  на
подозрение, что Христос умер зря. Разобравшись, я понял, что они просовывали
руку в специальную дырку, чтобы коснуться Голгофы.
     Я вернулся к выходу, подошел  к  полицейским и  спросил, где копты. Они
показали в  сторону. Храм начал меня очаровывать. Эвклидова геометрия  в нем
не работала. Я  вошел  в кривую дверь, попал на узкую  лестницу и оказался в
длинном зале, в  котором сидело несколько низких худых людей с кожей черного
цвета в бежевых балахонах. Они даже не посмотрели на меня.
     Пройдя  этот зал насквозь, я  оказался на улице, точнее на крыше Храма.
Первое, что  меня там  встретило было сохнущее  на веревках белье. Простыни,
кальсоны,  рубашки. Все  застиранного  белого цвета. Решив, что для  первого
раза  хватит,  я осторожно подошел к краю  крыши и  закурил.  Судя по обилию
окурков я  это делал не первым.  Храм  Гроба Господня, воздвигнутый на месте
земной смерти Иисуса Христа, оказался местом не простым.



     Докурив,  я решил, что от  судьбы не уйдешь и  пошел отыскивать Моркоса
Хакима.  Коптский  придел Храма мне  стразу  понравился! Беленые, без фресок
стены.  На стене  напротив  входа - несколько  икон и  лампада. Иконы -  как
рисунки детей. Или Пиросмани. Фигуры - плоские, лица крупные, мелкие  детали
не прописаны. Глаза большие и смотрят на тебя в упор.
     Я прошел мимо молящейся  группы людей в длинных белых  одеждах. Все они
были босые, но в шапках. Я обратился к ним назвав имя  "Моркос". Один из них
поднялся и жестом пригласил меня следовать за собой. Он и  оказался Моркосом
- очень худым  стариком  в белой  рубахе и коричневой шапке, напоминающей по
форме шапки заключенных Освенцима.
     Сразу  выявилась  проблема  -  Моркос не говорил  по-английски. Он знал
греческий в рамках межконфессионального общения,  арабский и коптский. Тогда
он подозвал мальчика лет тринадцати и мы втроем прошли в маленькую комнату с
выбеленными известкой стенами.
     Вдоль  одной  из стен шла тонкая ржавая водопроводная труба,  с которой
стекали  капельки  воды.  Моркос  сел  на  темное кресло  с  подлокотниками,
напоминающее маленький трон императора в изгнании, мне было предложено сесть
на  крошечную  деревянную  скамейку.  Мальчик  остался  стоять.  Я  старался
говорить  самыми  простыми  предложениями,  чтобы  он  понимал  и  переводил
правильно. Конспект нашей беседы выглядит так:
     Я:  Мне  нужна помощь. Два человека умерли: мой  друг и его  жена.  Мне
кажется,   что   это   связано   с    монастырем   Дейр-Эль-Бахри.   Или   с
женщиной-фараоном Хатшепсут.
     Он: Отчего они умерли?
     Я: Друг умер от неизвестной причины. Когда люди  вошли в дом, он  лежал
мертвый с отрезанной головой. Жена через месяц покончила с собой.
     Он: Почему Дейр-Эль-Бахри?
     Я:  Через несколько  дней  после  смерти друга  ко мне  пришел странный
человек и сказал, чтобы я печатал в  газетах слова Дейр-Эль-Бахри, Калипсол,
Одиночество и номер 222461215.
     Когда я произносил номер, а мальчик переводил  его, мне показалось, что
и  без  того  худое  серо-коричневое  лицо  Маркоса  еще  более  посерело  и
осунулось. Он  потребовал произнести число  еще раз. Мальчик переводил, а он
повторял за мальчиком:
     two - снав
     two - снав
     two - снав
     four - фтоу
     six - сооу
     one - уэй
     two - снав
     one - уэй
     five - тиоу
     Мне показалось,  что я  разговариваю с Тутмосом Первым. Маркос  покачал
головой и что-то сказал мальчику. Мальчик обратился ко мне.
     Не один-два. Двенадцать.
     Двенадцать?
     Да. Метснав.
     Метснав, - мрачно подтвердил Маркос.
     "Прямо как наша концессия", - подумал я.
     А про один-пять он вообще ничего не знает, - объяснил мальчик
     Не важно. Что означает число? Без пятнадцати?
     Некоторые люди называли его числом жизни.
     Что такое "число жизни"?
     Маркос  посмотрел  на небо и  ответил  вопросом  на вопрос, прочертив в
воздухе треугольник:
     У человека, который приходил к тебе, был выбрит затылок так?
     Я: (офигевая, механически повторив его жест): Да.
     Он: (после  минутной паузы  и рассматривания  меня в упор): Это большой
человек. Плохой человек. Хат.
     Я: Хат? Что это такое?
     Он: Хаты - плохие люди. Почти не люди. Апостол Марк написал Евангелие и
крестил мой народ. Египтяне отказались от старых  богов и  приняли Христа. В
Дейр-Эль-Бахри  построили  монастырь.  Рядом с  Храмом  Хатшепсут. Но монахи
оказались еретиками. Они  называли себя  "хаты" в честь женщины-фараона. Они
женились  на  собственных  сестрах. Они  отрезали головы своим  врагам.  Они
приносили в жертву людей. Мы  разрушили  монастырь, прокляли и изгнали их из
Египта. Но они не исчезли.  Римская церковь  нашла записи хатов  на коптском
языке. Тогда она обратилась к нашей церкви. Мы им не помогли. Римляне - тоже
еретики. Больше я сказать ничего не могу.
     Я (с надеждой): Давно Римская церковь обращалась к вам?
     Он: У нас говорят, что тридцать поколений назад.
     Я (разочарованно): Это все? А что все-таки означает это число?
     Он вместо ответа довольно странно перекрестился открытой ладонью, затем
приподнял  руку и сказал что-то вроде "нтоф оу нутипе", после чего замолчал.
Я понял, что мне пора уходить. Я оглянулся на мальчика. This is  blessing, -
сказал  мальчик.  Я  поднялся,  поблагодарил  его  и  ушел  благословленным.
Аудиенция длилась не больше пяти минут.
     У Яффских ворот я остановился и, поколебавшись, решил не брать такси, а
вернуться  пешком.  С удивлением я заметил, что такой  привычный в последнее
время страх отпустил меня. Интересно, надолго ли? Специально для того, чтобы
испытать судьбу  и арабских террористов я шел довольно медленно.  На площади
Сиона мне встретился знакомый  нищий с длинными седыми  волосами. В этот раз
он пел голосом Шахрина.
     А не спеши ты нам в спину стрелять,
     Это никогда не поздно успеть.
     Лучше дай нам дотанцевать,
     Лучше дай нам песню допеть.
     А не спеши закрыть нам глаза.
     Мы и так любим все темноту,
     А по щекам хлещет лоза,
     Возбуждаясь на наготу.
     Я дослушал до  конца песни,  подумал я,  кажется,  раньше  недооценивал
ЧайФ, бросил в  гитарный чехол шекель, еще раз сориентировался  по  карте  и
пошел домой. Мне было о чем подумать.
     Конец седьмой главы
     Глава 8
     Я вернулся к Аркану и попытался выйти на связь с Центром. Это оказалось
не так-то просто. Антон  не брал трубку своего секретного телефона. Я набрал
Мотю. Тот же эффект. Тогда я плюнул на безопасность и позвонил им на обычные
номера. Никто не отвечал. Я начал волноваться. Позвонил Маше. Маша была суха
и официальна. Спросила  о планах и пожелала успеха.  Я расстроился. Позвонил
маме и сказал, что у меня все хорошо. Пришел Аркан и накормил меня стейками.
После  еды  я  снова  попытался  дозвониться  до  Антона  с  Мотей  и  снова
безрезультатно.  У меня  появились нехорошие  предчувствия.  Мы  снова  сели
играть в нарды с Арканом, и  я снова начал выигрывать. В  это время зазвонил
мой секретный телефон.
     - Антон! Это ты?!! Ну слава тебе,  Господи! Что  случилось? Почему вы с
Мотей не берете трубки?
     - Случилось. С Мотей.
     У меня оборвалось сердце.
     - Что опять?! - опущенным голосом спросил я.
     - Опять! - расстроенно сказал  Антон. Опять у  него сердечный припадок!
Финдиректрисса. Жить  без  нее  не  может.  Бьется в истерике. Как известно,
история повторяется  дважды, а для дураков -  трижды.  Я только  что ходил с
ними в кино...
     -  Антон!  -  Я  не  выдержал.  Я  тут  рискую жизнью. На меня наезжают
Мерседесы. Иерарх  коптской  церкви,  духовный  пастырь старейшего  на Земле
народа, считает что у  меня серьезные проблемы  в жизни. А ты  рассказываешь
мне про очередной сексуально-финансовый кризис этого пиздострадальца?
     -  Хм...  Какой Мерседес на  тебя наехал?  Чем  тебя  напугал  коптский
иерарх?
     Я рассказал  про  ночное  приключение  и  пересказал  свой  разговор  с
Моркосом. Когда я заявил, что надо ехать в Рим, Антон оживился.
     - Отличная идея. Я пришлю тебе  в помощь Матвея. Насколько я понимаю, у
вас у обоих  есть  визы. Будешь  спасать старого друга  в вечном  Городе  от
несчастной любви.
     - Антон, нужны не визы. Нужны связи в Ватикане.
     Антон  замолчал.  Похоже,  что  на  канцелярию Римского  папы у  Антона
прямого выхода не было. И я бы очень удивился, если бы был.
     - Попробуй  интернет, -  сказал  Антон.  Все эти носиковские приемы  со
специальным поиском. А я подумаю. Созвонимся ближе к ночи.
     - Что у нас с ФФ?
     - Ничего. Его пробили по всем базам - нет такого человека. Сотовый - на
чужое имя. Пеленговать  и прослушивать телефон  стоит бешеных  денег. Потому
что  дело  очень  противозаконное.  Да  и  скорее  всего,  этим телефоном он
пользуется  только для  разговоров с  PR  Technologies. На сервере переписка
Лили не сохранилась. Они  вообще не  хранят письма, удаленные пользователем.
Экономят место. Вот так. Матвей завтра тебе в Риме  все расскажет подробнее.
Удачи!
     - Тебе того тоже...
     Я выпил кофе, заботливо  приготовленный Арканом,  и набрал телефон Ани.
Он  был  выключен.  Тогда  я виновато  посмотрел  на Аркана  и  сел  за  его
компьютер. Аркан  понял, что  его писательско-журналистский труд отменяется.
Он не расстроился  и пошел,  как  он сказал, устраивать свою личную жизнь на
сегодняшний вечер.
     - Послушай,  - спросил я  его, остановив в дверях. Ты  можешь объяснить
мне, почему наше поколение, достигнув более чем солидного возраста, так и не
научилось устраивать свою личную жизнь на какой-то стабильной основе? Почему
ты, я, Мотя и еще много разных хороших  людей  вокруг нас стараются походить
на одиноких волков?  Если они  и начинают  жить  с женщинами,  то на  них не
женятся.  Семейное  счастье - только у Антона.  Но  это исключение,  которое
подтверждает правило. Почему так?
     - Ты знаешь, я думал об этом.
     Аркан задержался в дверях и даже снял ковбойскую шляпу с лысого черепа.
     - Дело в том, что мы глобально  не удовлетворены тем,  как мы  живем. И
воображаем, что с каждой новой  женщиной начнем жизнь сначала. И боимся, что
когда  мы остепенимся,  то расстанемся даже  с мечтой о новой жизни.  А  эта
мечта нам так дорога, потому что в вечную жизнь мы, кажется, не верим.
     -   Да?  А   я  думаю,  что   все  это  социальное.  Свобода,   эгоизм,
наплевательское  отношение  к классическим  ценностям.  Особенно к семейным.
Издержки  шестидесятых.  Вудсток. Sex,  drugs, rock&roll. Между  прочим,
шестидесятники называют нас восьмидерастами.
     - И они правы,  -  грустно сказал Аркан  и ушел за очередной  мечтой  о
новой жизни.
     * * *
     Я  погрузился в  интернет и  прошел  штук  пять  специальных  хакерских
поисковых машин. Возможных написаний  латиницей Хат/Хаты было  несколько.  Я
набирал в них  "Hat, Khat, Hath, Khath"  и  не  нашел ничего  заслуживающего
внимания.
     Я  зашел  по ссылке  на  хакерский сайт,  гордо  предлагающий  взломать
компьютерную систему любой организации. Я указал в качестве искомой Ватикан.
Сайт сказал "нет проблем",  на решение этой задачи уйдет столько-то десятков
тысяч  компьютерных  часов работы, поэтому,  чтобы решить задачу  в разумные
сроки потребуется  распределенное  вычисление. За  это с  вас  250 долларов,
дорогой товарищ, давайте вашу кредитную карточку.
     Денег было  не жалко,  но я понял,  что  это туфта для  лохов и  ушел с
жульнического сайта. Через два часа поисков я остервенел.
     Зато  на сайте каирского  университета нашел  интересную статью  (слава
Богу, не  по-арабски), целиком посвященную Хатшепсут. Кстати, неподписанную.
До  сих  пор  сталкиваться  с  анонимными  научными  исследованиями  мне  не
приходилось.
     Первое  правление  Хатшепсут было недолгим,  но  начать  строить храм в
Дейр-Эль-Бахри первая женщина фараон успела.  И на изображениях того периода
выглядела вполне женщиной. Хоть и фараоном. А через два года после свержения
неблагодарной дочки  первый  зарегистрированный в истории король  Лир, он же
Тутмос I умер.
     Оставшаяся в живых бунтовщица решила вернуться к власти. И  сделала ход
конем. До похорон отца, когда тело фараона-воина еще отстаивалось в ваннах с
бальзамом, она влюбила в себя обоих претендентов - отца и сына. И предложила
себя  им в  жены.  Тутмосу II и Тутмосу III. Соответственно, своему брату  и
своему   племяннику.   По   аукционному   принципу.   Переговоры   шли   при
посредничестве  Хапусенеба. Ход  был беспроигрышный.  Кто  бы  ни согласился
взять в  жены 20-летнюю  Хатшепсут  - 40-летний отец или 18-летний  сын,  он
автоматически получал законную власть в Египте. Больше  того, их  дети стали
бы законными  наследниками, ибо в их жилах потекла бы солнечная кровь. Таким
образом,  Хатшепсут  не  просто  сохранила  себе  жизнь,  которая  висела на
волоске, но и приобретала власть.
     Юноша, племянник царицы, был романтиком и предложил больше. Он пообещал
завоевать  для царицы  весь мир, а на  завоеванные деньги построить храм для
Хатшепсут  величиной  с  три пирамиды  Хеопса.  Но  царице  был  свойственен
здоровой  прагматизм.  Поэтому  аукцион  выиграл  брат.  Он   согласился  не
вмешиваться ни во что,  разрешив ей кроме  всего прочего  и  достроить  свой
собственный храм. Они сыграли свадьбу.
     И  племянник  Хатшепсут,  Тутмос  III, стал ее пасынком. Поскольку  был
сыном мужа.  При кровнородственных браках  и не такое  возможно.  И он злой,
влюбленный, разрываемый энергией, попросил дать ему армию  и отправить его в
северный поход. Армию ему не дали. На всякий случай.
     И  вообще Египет  прекратил военные  действия. Наступил покой.  По всей
стране строились  храмы.  В храмах  расцветала наука. Искусство  мумификации
достигло расцвета.  На папирусах того  времени  появились  решения  довольно
сложных  математических  задач. Развивались все науки, даже  география. Были
созданы   карты  Египта,  соседних  стран  и  планы   крупных  городов,  что
неудивительно: появилась настоящая  торговля. Впервые товары из чужих стран,
в том числе и рабы, стали поступать не в качестве военных трофеев. Хатшепсут
основала  алмазный   фонд,  который  позволил  значительно  увеличить  объем
торговых   операций.   Она  вообще   увлекалась  алмазами.  Одну  из  первых
экспедиций, в далекую страну Пунт, расположенную, судя по всему,  в западной
Индии возглавил Сенемут. Ее подробное описание сохранилось на стенах храма.
     Хатшепсут  изменилась. И  сменила  свой  облик  на  мужской. Теперь  ее
изображали только в  мужской одежде. Накладная борода, голая плоская грудь и
скипетр  с алмазным набалдашником. Тутмос II не возражал.  Он, как и обещал,
вел себя тихо  и незаметно.  А через несколько  лет умер, так  и не  оставив
законного наследника.
     Сенемут  занял его  место  в  спальне царицы, оправдав  таким  образом,
распускаемые  про  него слухи. Но  египетский  народ уже ничего  не  сказал.
Во-первых,  потому что  привык,  во-вторых,  потому  что  богател. Положение
свободного египтянина в то время было вполне пристойным.
     "Оделся ты в тончайшее полотно, поднялся ты на колесницу, жезл золотой,
увенчанный  алмазом, в  руке  твоей, впереди тебя  бегут  эфиопы из  добычи,
добытой  тобой.  Ты  опустился в  свой корабль  кедровый,  ты  достиг своего
доброго  загородного  дома.  И  вот  уста  твои полны вином и пивом, хлебом,
мясом,  пирожными,  пение  сладостное  перед  лицом  твоим.  Твой  начальник
умащений умащает маслом, твой старшина сада - с венком. Твое судно пришло из
Сирии, груженое всякими добрыми вещами.  Твой загон полон телят. Твоя челядь
здорова"  -  это текст  из  школьной прописи. Детей готовили  к  счастливому
будущему.
     Этот покой и благость длились все восемнадцать лет правления Хатшепсут.
Храм   был  достроен.   Барельефы   первого  периода   своего  царствования,
изуродованные отцом  и  братом,  она  оставила  без изменения, лишь  вернула
кое-где свое имя. Потом умер и Сенемут.  А через полгода в возрасте тридцати
девяти лет она умерла. Хапусенеб вырыл из храма секретный глубокий подземный
ход  длиной  в  восемьсот  метров,  который  вел  в  маленькую  усыпальницу,
находившуюся уже по другую сторону горы, в Долине  Царей. Он закрыл каменным
блоком вход и замаскировал его. В  то время уже не строили пирамид,  которые
были легкой добычей грабителей. Но могилу Хатшепсут осквернили не они.
     Тутмос  III,  получив,  наконец,  власть,  повел  себя  странно.  Очень
странно.  Такого  не  происходило  с  незапамятных  времен  первых  фараонов
Древнего Царства  и  не  происходило  больше  никогда.  Вплоть до последнего
фараона последней  династии,  оказавшейся,  кстати,  тоже  женщиной,  причем
значительно более популярной, чем Хатшепсут. То есть, Клеопатрой.
     Сначала  Тутмос  III  убил Хапусенеба  и  не  дал провести канонические
похоронные  обряды. Тело  соратника  Хатшепсут съели  гиены,  а  душа  таким
образом не успокоилась  в Западном Царстве Мертвых. Затем он разрушил могилу
Сенемута.  С  той  же  целью.  Потом  он  уничтожил  все,  что напоминало  о
Хатшепсут.  Могилу. Все изображения царицы и упоминания  о ней в  храме и во
всех дворцовых архивах. Статуи Хатшепсут он закопал в землю на глубину около
трех метров.
     Неизвестный  автор  исследования  намекнул, что тайна  сохранения жизни
Хатшепсут Тутмосом I  и  тайна уничтожения воспоминаний о  ней  после смерти
Тутмосом III - это одна  тайна.  И  лежит она в  области владения  Хатшепсут
неким тайным знанием  (за что ее  пощадил отец) и раскрытия ею этого тайного
знания непосвященным,  скорее  всего  Сенемуту,  Хапусенебу  и его  молодому
талантливому  ученику  Дуамутефу  (за  что память  о  ней  с  таким  рвением
истреблял пасынок-племянник).
     А потом  Тутмос III стал самым великим полководцем Египта. Не смотря на
то, что свой первый поход он начал в зрелом 37 летнем возрасте.
     Первую   же  битву  с  сирийско-палестинским  войском  при  Кадеше  (50
километров  к северо-западу от  Иерусалима) он  выиграл  блестящим маневром.
Узнав, что  вражеское войско стоит  на  его  пути в долине перед городом, за
скалой, он направил  свою армию  через такое узкое ущелье,  что его 20 тысяч
воинов  были вынуждены  протискиваться гуськом и перетаскивать  колесницы на
руках и  веревках.  Неприятель, на виду  которого  прямо из  горы появлялась
египетская  армия, не  решился напасть на нее сразу, до  полного  выхода  из
ущелья  и  построения  в  боевой  порядок и  поэтому  проиграл битву,  когда
египетская  тяжелая конница и  колесницы  атаковали  по центру и сломали его
пеший строй.  За 42 года своего царствования Тутмос III выиграл еще 60 битв,
при  том, что  осадных  машин  у  египтян  не  было,  и  брать каждый  город
приходилось  рукопашным  штурмом. Ни  одному  из преемников  Тутмоса  III за
последующие 3,5 тысячи лет  не удалось  расширить  завоеванную им территорию
Египта,  которая  занимала  территории современных:  Ливии,  Судана, Египта,
Саудовской Аравии, Израиля, Ливана, Сирии, Иордании и Ирака.
     * * *

     Статья неизвестного автора Каирского университета ответила почти на все
мои вопросы. Кроме одного.
     Почему  из-за  Хатшепсут  группе  коптских монахов захотелось  изменить
Иисусу Христу и уйти в раскольники? Неужели опять тайное знание?  Ну  что за
тяга  к запретному?!  И иведь идет  прямо от изгнания  из  Рая.  Мне  иногда
кажется,  что средневековые процессы над  колдунами и  ведьмами  проводились
над,  действительно,  колдунами  и  ведьмами. Точнее,  над  людьми,  которые
считали  себя  таковыми  и   действовали  сообразно:   доставали  рукописные
инструкции,  выучивали заклинания,  готовили  благовония из  серы, поташа  и
сушеных земноводных, намазывались мазью  с белладонной, нажирались мухоморов
и общались в трипе с дьяволом.
     А  объявления   в  разделе   "разное"  сегодняшней  газеты?  "Отворожу,
приворожу, сниму заклятье, напущу порчу..." Сумасшедший дом!
     Я  как раз  ломал  голову, могут  ли быть  связаны коптские  еретики  с
царицей,  чем-нибудь  кроме этой  мистики, когда  на  мой секретный  телефон
позвонил Антон.
     - Сломал сайт наместника Бога на земле?
     -  Нет. Мне  кажется,  все эти хакерские примочки  для непосвященных  -
полная чушь.
     - Тогда записывай номер, - сказал он.
     - Папы Римского? - спросил я.
     - Начальника секретной полиции Ватикана.
     - Ммм... а телефона господа Бога  у тебя  нет? А то я прямо отсюда бы и
позвонил. Льготный тариф, как ты помнишь.
     Я записал телефон и имя "отец Джозеф" (э-э да мы же тезки!) и спросил
     - Называть называть его Father Joseph?
     - Да. Говори по-английски. Деньги у тебя кончиться  не должны. Матвей с
тобой свяжется, когда  прилетит в Рим.  То  есть  завтра вечером. Постарайся
быть там к этому времени. Бай-бай.
     И Антон отключился. Я тоже отключился. Поверить в то, что я сегодня был
в Храме Гроба Господня, а завтра буду в Ватикане, я не мог. Как-то незаметно
я скатывался в религию. Эйлат с Аней  отменился. Тем  более, что на не брала
трубку. Виски у  Аркана не было, зато был бренди.  Я налил себе  полстакана,
сделал большой  глоток  и  вскоре вырубился на красном  диванчике. А  утром,
поблагодарив Аркана за все, и покидав вещи в сумку, я сел в заказанное такси
и поехал в аэропорт.
     * * *

     Я  выезжал из  Иерусалима той же  горной  дорогой, по  которой приехал.
Теперь эта  дорога вела меня  в Рим. Если  разобраться, все мы  едем  в Рим.
Важно - какой дорогой. Моя нынешняя была - великолепна. Я  уселся поудобнее,
достал  CD и  стал думать, какую же музыку поставить  под  такой калейдоскоп
людей, событий и городов. Виски, стресс, опять виски. Вчера - бренди. Может,
АукцЫон? И я вставил в плейер соответствующий диск.
     голову рукою обернуть
     нет тебе покоя
     все тебе чего-то не найти
     что-то не вернуть
     все тебе никак не обмануть
     что-нибудь такое
     м-м-м что нибудь
     Надо бы научиться у японцев медитации. А то в таком напряжении  я долго
не  протяну. И натворю каких-нибудь глупостей. Если еще  не натворил. Но это
совершенно не важно. Оглядываться не  стоит. Мне совсем  недавно, уже  перед
поездкой в Израиль, когда я настроился на ветхозаветный лад, пришла в голову
мысль, что история  про  Лота с  его женой, превратившейся в соляной столп и
история  про Орфея,  потерявшего  Эвридику,  совершенно  параллельны,  хотя,
скорее  всего,  появились независимо. В  обоих  случаях  во  время серьезных
потрясений,  когда  спасение было уже  рядом, герои  допускали одну и ту  же
стратегическую ошибку.  Они оглядывались.  Спасенная праведностью  Лота  его
жена оглянулась на уничтожаемый Содом, а Орфей,  оглянулся на  Эвридику, уже
выведя ее из Ада. Так что оглядываться не стоит.
     Тем  более, что  в  последнее время  почва уходила  у  меня из под  ног
настолько часто,  что ощущение как  самого землетрясения, так  и его угрозы,
стало мне немного привычным. Живут же люди в сейсмоопасных районах и ничего.
Кстати,  одна из  самурайских заповедей  того  же  обитателя  сейсмоопасного
района Цунэмото: "не надо быть все время настороже. Надо считать, что ты УЖЕ
мертв".
     И есть дзенская притча,  поясняющая заповедь. Несколько людей лезли  по
горам и попали в очень опасное место. С одной стороны зияла пропасть и почва
была неустойчива. Людей  охватил страх. Ноги  у них дрожали. Вдруг  человек,
который шел впереди споткнулся и упал в пропасть. Оставшиеся остановились  и
в ужасе запричитали "О! Какая жалость". Но тот, кто упал, закричал им снизу:
     - Не бойтесь. Когда я падал, мне не  было страшно.  Теперь  со мной все
порядке. Если вы тоже желаете обрести покой, скорей прыгайте сюда.
     * * *
     Я очнулся  от размышлений,  когда  машина остановилась в аэропорту. Еще
через  пять  минут у  меня был  куплен билет на  Рим.  Самолеты улетал через
полтора  часа.  Я пошел в кафе, взял зеленого чая  и  стал звонить в  Москву
Крысе, Маше и Антону. Крыса  сказала, что все в порядке.  Заказ размещается,
ФФ  не  появлялся.  В голосе  ее  сквозило  недовольное  ехидство:  "ты  там
развлекаешься  в  Турции, а я  тут вкалываю  на тебя". Я  решил  не обращать
внимания  и  похвалил ее, как  умел.  Потом я  позвонил Маше. Маша  говорила
теплее чем  вчера и даже сказала, что скучает. Затем  я  позвонил Антону. Он
подтвердил,  что  Матвей  будет  в  Риме  около 8  вечера  и  сказал, что он
забронировал для нас номер в Hotel Gallia Rome.
     - Я правильно понимаю, что Моте его финдиректрисса банально не дает?
     - Вроде того. Не уверен, что все это банально.
     - Тогда  я надеюсь, что ты  заказал twin beds, а не king size? Вдруг он
опасен...
     Антон  сказал, что с этим я разберусь на  месте. Я отключился и пошел к
стойке регистрации.  Оказалось, что в Израиле сначала  проверка секьюрити, а
регистрация потом. Меня  еще в Москве предупредили,  что секьюрити на вылете
зверствует,  что надо отвечать уверенно и  не  путаться в показаниях. Ко мне
подошла  очаровательная  блондинка  в  форме  и,  посмотрев на  мой паспорт,
сказала немного картавя "здравствуйте". Открыв его, и прочтя как меня зовут,
она кивнула сама себе и сказала. "Вам надо пройти  со мной. Возьмите с собой
сумку".  Мне  это очень не понравилось. Всех остальных проверяли на месте. Я
пошел за ней.
     Мы  зашли в  небольшую  комнату , в  которой  сидело несколько людей  в
полицейской  форме и  она обратилась к  человеку  с самым  большим ромбом на
погонах,  кивнув  головой  в мою сторону.  Затем  она занялась  моей сумкой,
положив его на  специальный  металлический столик.  Я  пытался отвлечься  от
дурных  мыслей,  следя  за работой ее рук.  За 45 секунд каждый  предмет был
извлечен, прощупан, и проверен. Книги перелистаны. Затем она подошла ко  мне
и провела  вокруг меня волшебной  палочкой, которая запищала  на СD плейер и
ключи. Она включила плейер, тут же выключила, потрогала ключи и отрицательно
покачала головой офицеру с ромбом.  Еще через пятнадцать секунд все мои вещи
были запакованы обратно.
     Офицер подошел ко  мне и  спросил, говорю  ли я по-английски. Затем  он
извинился, сказал, что не хочет доставлять  мне неприятности, но им поступил
звонок, в  котором  сообщалось,  что  я  везу нечто  для устройства теракта.
Скорее всего, это ошибка, и проверка это подтвердила, но у него  есть ко мне
несколько вопросов.
     Я ответил на все его  вопросы (кто я, откуда, чем  занимаюсь, где жил в
Израиле,  зачем  приехал  и  еще  вопросов  десять, которые, на  мой взгляд,
никакого  отношения к  делу  не  имели, например  о  моей  русской  бабушке,
вышедшей замуж за деда-еврея).
     Затем у меня спросили, не возражаю ли я, если они получат мои отпечатки
пальцев.  Просто  так. На всякий случай.  Я не возражал. Потом  он  еще  раз
извинился и  спросил не знаю  ли я, кто мог позвонить им.  Я сказал,  что не
знаю. Мне абсолютно не хотелось втравливать израильскую  полицию в это дело.
Поэтому  об  истории с  Мерседесом  я,  естественно,  умолчал.  Сказал,  что
наверно, шутка. Криво улыбнулся. Спросил, откуда был  звонок. Он сказал, что
из телефона-автомата. "Ну тогда уж точно шутка,  - сказал я. Можно  идти?" -
"Счастливого полета!" - сказал он, оставаясь озадаченным.
     Я ушел, проклиная ситуацию, в  которой оказался.  "Главное не психуй, -
сказал я себе. Через пять минут ты выпьешь свой любимый виски в баре и тогда
обо всем подумаешь."
     Но  одно дело сказать себе  умную мысль, а другое дело проникнуться ею.
Убедить  себя  не  психовать - не получилось.  Руки  дрожали.  Одна  из  них
тянулась позвонить Антону, но я решил, сначала надо немного придти в себя.
     Я  купил  в  Duty  Free пластиковую  бутылку  Bells и и заказал в  баре
кока-колу. Виски  подействовал.  Я позвонил. Антон выслушал меня и предложил
успокоиться.
     -  Антон,  сказал  я.  Какой  покой?! На  меня  идет охота!  Настоящая.
Мерседес - оказался не шуткой. Мне страшно. Понимаешь, страшно! К тебе, судя
по всему, тоже скоро придут. Готовься!
     Но Антон пошел в воспитании самурайского духа явно дальше меня.
     -  Все не  так плохо.  Тебя  не  хотят  убивать. А если, я  не  прав, и
все-таки хотят, то ты можешь утешиться мыслью, что эти люди  - козлы. Они не
то что убить тебя, они даже задержать тебя в Израиле не смогли. Если же тебя
хотят не убить,  а  напугать, то тут они,  конечно, своего добились, но  это
значит,  что ничего серьезного тебе пока не  угрожает. Люди или  пугают  или
убивают. Впрочем, я согласен что ситуация довольно неприятная.
     - Антон!  Твои силлогизмы очаровательны. Я теперь должен жить не зная с
какой стороны и кто нанесет мне удар!
     -  Ну  и  что? Очень много  очень богатых и  влиятельных людей в России
живут именно так.
     - За свои деньги и влияние они расплачиваются гипертонической болезнью,
ранней импотенцией и несчастными детьми. И у них есть охрана!
     -  Но  мы  же  знаем,  что она  часто бесполезна. От судьбы  не уйдешь.
Успокойся, лети в Рим. Я  провожу Матвея в аэропорт и по дороге расскажу ему
про изменение общей диспозиции.
     -  Хорошо.  Ты, разрабатывая  новую  диспозицию,  лучше  о  своей  Дине
подумай. И о будущих детях. Не забудь, они мои родственники. Будь здоров.
     Через  минуту  меня  позвали  на на посадку.  Я расплатился и пошел.  В
самолете  я  сделал  еще   глоток  Bells,  взял  запечатанные  в  полиэтилен
самолетные наушники, подумал, отложил их в сторону и одел наушники от CD.
     все б тебе бродить по городам
     лето золотое
     там тебе не вспомнить не забыть
     что не знаешь сам
     все тебе никак не победить
     что нибудь такое
     м-м-м
     где-то там...
     Конец восьмой главы


     Я прилетел в Рим на час раньше Матвея, поменял доллары на евро, пошел в
Irish pub и неожиданно для себя заказал  Гиннесс. Я вообще не очень-то люблю
пиво,  а  уже  тем  более черный горький  Гиннесс.  Я решил, что  из-за всех
наворотов, которые на меня навалились,  в моей психике уже начались какие-то
изменения. И почему-то начались со вкуса.
     Через положенное время позвонил приземлившийся  Матвей, и я сказал ему,
как меня найти. Еще через десять минут он входил в бар. Таким Матвея я видел
редко. Его  глаза  светились неземной  тоской, а  щеки синели  от  рыжеватой
трехдневной  щетины.  Я  понял,  что  мои  пробемы  как  психические  так  и
метафизические отходят на второй план.
     - Что, Мотя, - приветливо сказал ему я. Прищучила тебя жизнь?
     - Да пошло оно все  на хер, - сказал Матвей, влезая за мой столик. Она,
конечно, первостатейная сучка. Но ведь и я - мудак.
     -  Да, на  Ивана-Царевича  ты не  тянешь.  Ладно, рассказывай  про свою
финдиректриссу.
     - Что именно?
     -  Да  все равно. Изливай  влюбленную душу. Заодно я тебе  расскажу про
некоторые сложности нашей концессии. Раз уж  мы тут вроде как по  делу. План
принят?
     - Принят. (Тяжелый вздох). Ну что? - Она очень сексуальна. (Пауза). Она
похожа на мальчика...
     - О... но...
     -  Нет. Внешне  -  она  девочка.  Она внутри  - мальчик.  Любит  всякие
экстремальные виды спорта - автогонки, парашюты, дельта-планеризм. Умная. Ну
естественно,  знает про  собственный  ум  и бессовестно  им  пользуется.  По
гороскопу - змея. По характеру  - змея в квадрате. Расчетливая.  Нетерпимая.
Очень скрытная. Очень  жесткая.  Мужиков, как  класс, недолюбливает. А  тех,
кому сама нравится, вообще не считает за людей.
     - Боже мой, Матвей!  Как давно тебе  стали  нравится  ангелы?  По такой
нельзя  не  страдать. А что-нибудь не такое светлое  у нее  за  душой  есть?
Что-нибудь, знаешь,  ну  совсем отстойное.  Трэш  такой жесткий?  Может, она
землю ест,  как Ребека  в  "100  лет  одиночества"? Или  детская  некрофилия
какая-нибудь в анамнезе?
     - Любовь - зла.
     - Любовь, Мотя, зла,  но как известно, не настолько,  насколько  на это
рассчитывает  козел. Прости,  я тебя  перебил. Ты хотел  рассказать  про нее
что-нибудь очень хорошее.
     - Хм... Она держит меня за  яйца. И она очень сексуальна, я уже сказал.
И,  конечно, она - надежная. Я имею в виду по работе. Все-таки имеет  дело с
деньгами.
     - ОК. А в чем проблема? Она замужем, я слышал?
     - Да нет. Она уже полтора года в разводе. Проблема в том, что она  меня
не любит.
     - Не мог бы ты повторить это?
     - Не-лю-бит-ме-ня.
     - Ты хочешь сказать, не дает?
     - Дает. Хотя лучше бы не давала. Я же говорю: не любит.
     - Матвей! А  как ты думаешь,  должно выглядеть  проявление любви такого
человека? Змеи  в квадрате? Такие люди на шею  не вешаются. И не сюсюкают. И
что значит, лучше бы не давала? Она тебя, что, кусает потом?
     - Вроде того. Она - не шевелится.
     Я еле сдерживался от смеха. Меньше чем 24 часа назад меня хотели убить,
меньше 6 часов назад посадить. Она не шевелится!
     - Матвей! Так она - англичанка! Я читал книгу одного  француза, который
был женат на англичанке. Он писал, что англичанки в постели не шевелятся. Их
так в панисионе учат. Ladies don't move. Правда книжка старая, а  французы -
шовинисты...
     - Она - не англичанка. Она не дает себя ни обнимать,  ни целовать. Руки
зажатые, скрещены на груди. Если я пытаюсь поцеловать ее  в щеку, слышишь? -
в щеку! - она говорит "нет". Вообще ничего нельзя!
     - А что можно?
     - Трахать можно.
     -  Амстердам. Проститутка из квартала  красных фонарей.  No kisses,  no
hands. Зачем тогда она вообще дает?
     - Вот я и думаю. Говорит, потому  что мне  это  было очень надо. Потому
что  мы  давно  знакомы,  потому  что  я не могу без  этого...  В общем,  из
уважения.
     - Ты заставлял ее считать свой пульс в покое?
     Я  вспомнил,  как именно Матвей  заставил меня  серьезней  относиться к
своим любовным историям.
     - Да. Подействовало.
     - Матвей, но это  же абсурд?! Давать  может,  а целоваться нет? А ты ей
говорил, что  это  непоследовательно? Лечить -  так  лечить.  Стрелять - так
стрелять...
     - Она объясняет это  тем, что механически лечь  в постель и  раздвинуть
ноги она может. По моей просьбе. А вот целоваться и все-такое - нет,  потому
что она меня не любит и не хочет.
     - О, так она у тебя девушка с принципами?
     - С заебами.
     Называй это лучше принципами. Ты же ее любишь. У  одной моей знакомой -
тоже  есть  принцип. Точнее заеб.  Не давать  мужикам  чаще  одного раза.  И
кстати, серьезные  проблемы в личной жизни от этого... Да, сильный характер.
Трахать меня - пожалуйста, а все остальное - извини, не могу... Оригинально!
То-есть  она как  бы извиняется  перед самой собой  за то,  что  вообще тебе
дает... Так что это за секс? У меня бы не встало.
     - Так и у меня  толком  не  встает. От этого я психую.  От психоза  еще
больше не  стоит.  Например,  если ты договорился с  ней заранее о  сексе (а
по-другому  это не бывает), то ты  ей говоришь:  "пошли", она  так  спокойно
говорит "пошли", сама раздевается, ложится и ждет. И смотрит на тебя с видом
-  "давай  делай  это, только  поскорее,  потому  что  мне  сейчас  довольно
неприятно"
     - А  ты чего от нее хочешь? Чтоб  она шевелилась и целовалась, проявляя
так свою любовь?
     - Я хочу, чтоб она была. Любовь.
     - Понятно.  All you need is love. Ты попал... Ладно, поехали в отель. Я
подумаю по дороге.
     - Пожалуйста.  Очень  надо. Со стороны  виднее.  Да  и  в  женщинах  ты
разбираешься лучше чем я.
     - Доктор, вы мне льстите.
     - По крайней мере, они на тебя вешаются.
     Я поразился  неадекватности Матвея. Мы расплатились и  пошли на стоянку
такси.
     - Самая нужная -  не вешается. А  на остальных мне уже давно плевать, -
сказал я через некоторое время.
     * * *

     Когда наше такси въехало в  центр  города, я очнулся  от мыслей о Маше,
Матвее финдиректриссе и прочем идиотизме.
     Вот где оказался настоящий fusion.
     Искрящийся бутик  Армани слева, церковь рождества  Богородицы  справа и
колонна Траяна впереди. К колонне  направляется группа американских туристов
в шортах. В это  время из церкви  выходит стройный худой священник, в  своей
униформе, покрой которой не менялся лет пятсот, и идет своей дорогой.
     Посмотрев на фары Ламборджини, которые попытались осветить колонну,  но
не смогли  и отвернули  в сторону, я  подумал, что на освещении своих  чудес
римляне экономят. А зря. В Риме есть, что подсвечивать.
     Наконец,   такси   остановилось   у  подъезда   гостиницы.   Мы  быстро
зарегистрировались, бросили вещи в номере и  спустились в бар.  Матвей хотел
продолжения психотерапевтического вечера. Я покорился.
     -  Итак  Бюро  Добрых Услуг продолжает психотерапевтический  концерт по
вашим заявкам. Все, что вы хотели знать про своего финансового директора, но
боялись спросить. Кстати, ты вроде ее давно знаешь?
     - Да уж года четыре. Еще до ее замужества.
     - И все это время ее добиваешься?
     - С разной силой...
     -  Хм... Но  я  думал, что  у  тебя  с  ней полный  порядок. Может, это
сезонное обострение?
     -  У  меня обострение от того,  что на прошлой  неделе  я помогал ей по
хозяйству.  Порезал   руку.   Полез   в  аптечку.  И   нашел  там   упаковку
презервативов.  А  презервативами  мы  с  ней не  пользуемся.  И никогда  не
пользовались.
     - Лазить по  чужим аптечкам - неприлично. Это как по чужим  сумочкам. А
вдруг она держит презервативы для  подруг? Или так. На всякий случай?Помнишь
частушку "по деревне шел Иван? "
     - Не смешно. Я ее спросил в лоб. Она фыркнула и сказала, что если я еще
раз  коснусь этой темы - мы немедленно расстанемся. После этого у меня крыша
и поехала. Значит, у нее кто-то еще есть. Точно!
     - А ты ревнуешь?
     - "Ревную" - не то слово. Меня плющит и колбасит.
     - Итак, две цели, которые тебе есть смысл ставить перед собой: выкинуть
директриссу к  черту из  головы или добиться от  нее, чего ты  хочешь. Какую
цель рассматриваем?
     - Вторую.
     -  Я так и  думал.  Зря. Первая - благородней.  Потому что  сложнее.  И
принесет больше  счастья,  славы  и независимости. Но любовь, как  известно,
лишает человека разума. Ладно... Итак, цель номер два -  добиться. Для этого
тебе придется попотеть.
     - Я уже полгода потею.
     - Ты потеешь не тем местом. Если за полгода она тебя такого не полюбила
- значит уже и не полюбит.
     - А как же цель номер два? Все безнадежно?!
     -  Я  сказал:  "она тебя такого  не полюбит". Единственный  твой шанс -
измениться. Перестать быть собой. Например, потяжелеть
     - ???
     - Ты же сам как-то сказал, ей нравятся крупные мужики. Чтоб прижал  так
прижал.
     - Да. Вроде того.
     -  Ну  вот. Накачайся.  Нажрись анаболиков.  Сделай  квадратики.  Сгони
животик.
     - Ты издеваешься?
     - Нет.  Я  не издеваюсь. Но  если  ты  рассчитываешь,  что она  вот-вот
обнаружит в тебе  скрытые  сокровища - то  издеваешься ты. Причем над собой.
Все, что  Оля в тебе нашла -  она  уже нашла. И это ей как-то - не  очень...
Поэтому  ты должен стать  другим.  Заметь, не  просто сменить  имидж. Это  к
политехнологам. А измениться.
     - А в какую сторону меняться?
     Да в  любую.  Все равно. Терять  тебе нечего. Ты -  на северном полюсе.
Куда бы ты ни начал двигаться  - везде будет юг. Начни спиваться,  как  мы с
Антоном, и она может придти  к тебе из жалости. Запишись в наемники на войну
в Чечне и она может придти к тебе из уважения.
     Но она того не стоит!
     - Разумеется. Тогда переходим к цели No1.
     - Постой  с целью  No1.  Но,  понимаешь,  измениться - слишком  сложное
решение.
     -  Естественно. У  сложной задачи может не  быть  простого решения. Тем
более,   ситуация   застарелая.   Отношения,   извини,  огрубели.   Засохли.
Выкристализовались и вызывают подагрическую боль. Но, если ты настаиваешь, у
меня  есть  для   тебя  третье  решение.  Простое  и  элегантное.  Абсолютно
природное. Правда, уверенности что оно тебе поможет у меня немного.
     - Ну?!
     - Прими все  как есть. Секс со скрещенными руками, ее  нелюбовь к тебе,
других  ее  мужиков.   Хотя   бы  потенциальных.  Радуйся  всему.  Например,
отсутствию  оргазма.  Считай,  что вы трахаетесь по-даосски. Радуйся, что  у
тебя  не стоит. Одной  проблемой меньше. Словом, радуйся  тому,  что есть. И
хотя результат  я  не гарантирую, зато  предполагаю, что сам  процесс станет
приятней.
     - Хорошо, - сказал Матвей заглядывая в свой стакан  с крайне удивленным
выражением  на лице. Я попробую. Значит, или No1, или измениться или принять
как есть?
     Я тоже заглянул в стакан Матвея и  ничего интересного там не обнаружил.
Я отобрал стакан и поставил его на место.
     - Да. Ты отлично все усвоил. А теперь послушай про настоящие проблемы.
     Я   перечислил   установленные    факты   и   поделился   сомнительными
предположениями.  Матвей  скорчил скептическую рожу. А чего,  собственно, от
него было ждать?
     Потом он  попросил меня еще раз  рассказать про калипсол. Про  видения,
про другой мир. Потом Матвей меня удивил.
     -   Помнишь,  -  сказал  он,  я  лет   пять  назад   ездил   в  Эквадор
путешествовать?
     - Естественно, сказал я.
     Матвей тогда был на пике цветнометаллической славы и решил попасть чуть
ли  не  на  15 тысяч долларов за  путешествие к эквадорским медным рудникам.
Думаю, что -  рудники - была отмазка.  Просто  Мотю вставило  под  предлогом
бизнеса устроить  себе экзотические приключения на абсолютно противоположную
часть планеты. С залетом на Огненную Землю, остров Пасхи и остров Питкерн.
     - Отлично.  Там мы добрались до  местности  в  верховьях Амазонки,  где
живет индейское племя  шуаров. Охотников за  черепами. Ты должен  помнить. Я
рассказывал.  Они  убивают  врагов  отравленными  стрелами,  выпущенными  из
специальных трехметровых трубок, наподобие духовых ружей. Потом они отрезают
им головы.  А потом  каким-то образом,  хер  знает  каким, уменьшают  ее  до
размера  сжатого  кулака,  да  так,  что  все  пропорции  сохраняются,  даже
выражение лица. Называется эта голова - тсантса. Секрета этой херни не знает
никто.
     - Помню,  Матвей. Ты даже привез одну такую голову. С зашитыми  губами.
Девушки чуть в обморок не падали.
     -  Да. Мы  там из-за наводнения  застряли в одной  индейской деревне на
неделю. И я за это время насмотрелся на их обряды и наслушался их рассказов.
Так вот  -  шуары убеждены,  что дневная  жизнь человека  полна  призраков и
обманов, а правда существует только в сновидениях. Во сне даже враги говорят
правду, потому что не обременены собственным телом. А так как при нормальном
сне сновидений не много,  то их нужно вызывать искусственно. Для этого у них
существуют специальный напиток. Он  получается из отжатия стебля мандрагоры.
Называется майкоа. От него наступает оцепенение с грезами  наяву. Точно так,
как ты рассказывал про калипсол.
     -  Послушай!  Но  практику  наркотических  опьянений  использует  такое
количество народов, что перечислять лень. Одного Кастанеду вспомни.
     - А у кого еще есть яд, не оставляющий следов?
     - Следов после его воздействия?
     -  Именно. Животных, убитых этим  ядом шуары иногда вообще едят сырыми.
Своими  глазами видел, как они  завалили из своей трехметровой пушки большую
обезьяну. Она грохнулась через секунду после того,  как стрела попала  ей  в
плечо. А еще через минуту они уже жрали  ее мясо совершенно сырым. Я бы даже
сказал теплым.  Меня чуть не стошнило. Я спросил у  проводника, как  же так?
Отравленная стрела -  а они  едят и хоть бы хны. Он сказал, что яд действует
мгновенно и мгновенно же исчезает. Без всяких следов. И у Химика ведь ничего
не нашли в крови?
     - Скажу, что ты меня удивил.  Шуаров нам только не хватает в жизни. Так
что? - сказал я, уже изрядно одуревший от усталости и виски.
     -  Наркотик-галлюциноген,  вызывающий  оцепенение,  отрезанная  голова,
бесследно действующий яд - все  подходит. Правда, что из  этого следует, - я
не знаю.
     - Что  египтяне произошли от шуаров. Или наоборот.  Но это  не тема  на
сегодня. Пошли-ка спать.
     Мы поднялись из бара и пошли в номер.  Кровати оказались раздельными, и
слава Богу, Матвей не храпел.
     * * *
     С утра, еще до завтрака мы пошли в бизнес-центр  отеля проверить почту.
От Антона пришло письмо. Оно  оказалось  довольно длинным, поэтому мы решили
его распечатать.  За завтраком (ветчина, свежий  хлеб, масло, джем, кофе) мы
принялись за чтение.
     Собственно Антоновская часть письма была короткой.
     "Дорогие члены концессии "Одиночество-12"!
     Форваржу письмо  моего старого  приятеля,  который  смог  устроить  вам
встречу  в  Ватикане.  Судя по всему, вы вышли  на верный след. Надеюсь, что
факты,  которые   он  излагает,  окажутся   полезными.  Действуйте  по   его
инструкциям и держите  меня в  курсе  дела.  Если  будет  время - пойдите на
www.vatican.va, там есть много информации, которая может окажется полезной.
     Ваш Антон."
     PS  Мне очень нравится идея о  сотрудничестве  со спецслужбой Ватикана.
Где, как не там, имеют представление о различных сектах и культах?
     Далее шел текст от старого приятеля к Антону:
     "Привет!
     Ты не поверишь, но то, что я не послал тебя с твоей просьбой, куда тебе
следовало бы идти, оказалось  на удивление разумным. Я передал твой текст по
нашим каналам, как и обещал. Прочитав слово  "хаты", Креспо, шеф Ватиканской
тайной  полиции, не поленился позвонить мне  и  спросить кто вы, собственно,
такие. Я  дал твоим друзьям лучшие рекомендации. Надеюсь еще познакомиться с
ними и убедиться, что не ошибся.  По приезде в Рим они должны позвонить отцу
Джозефу. Потом Джозеф все  организует сам. На всякий случай,  перешли им это
письмо, чтоб они знали с кем будут иметь дело:
     Отец Джозеф - один из ведущих сотрудников Института Внешних Дел (ИВД) -
аналога  тайной полиции. Сам  Джозеф - американец,  работал в  ЦРУ. Католик,
естественно. Он кстати, прототип отца Куарта из "Кожи для Барабана" Реверто.
Его  шеф  -  директор  ИВД архиепископ  Креспо. Скорее всего, тоже будет  на
встрече.
     Они - очень жесткие ребята и не любят церемониться. Их  службу называют
Левой  рукой  Господа.  Но  вы  можете им  доверять.  В  разумных  пределах,
разумеется. А вот  если с  твоими друзьями  захочет  встретиться  кардинал с
говорящей  фамилией  Вышинский,  -   пусть  напрягутся  и  вставятся.  Он  -
законченный  сукин сын. Кроме  того, префект,  то-есть  начальник  Священной
конгрегации по делам учения  о вере. А  эта контора  до 1965 года называлась
Святейшая Инквизиция. Со всеми вытекающими... Не упоминать ничего лишнего, и
самое главное, не называть мое имя. Это - повредит.
     Если  их  пустят в Апостольский дворец, то я рекомендую оглядываться по
сторонам. Таких картин,  фресок и интерьеров они больше не увидят нигде. И -
привет швейцарским гвардейцам.
     Твой Дема"
     -  Кто такой  Дема?  Откуда  взялся  этот  старый приятель,  который не
посылает Антона куда следует? - Матвей звучал озадаченно.
     - Забей! У Антона этих приятелей...
     - А мы?
     - Не ревнуй. Мы - друзья. Ну что, я звоню Джозефу?
     - Звони,  - со  вздохом  сказал Матвей. Только  давай переговоры с ними
буду вести я. У меня опыта побольше. А ты слишком  мягкий. Выболтаешь им все
сразу, а в обмен мы ничего не получим. Ты лучше задавай вопросы. ОК?
     Я, пожав плечами, согласился. У Матвея действительно  был  богатый опыт
переговоров со всякими  мерзавцами. Я набрал номер, и  отец Джозеф предложил
нам встретиться в кафе Эль-Греко, на площади Испании через полчаса. Мы пошли
искать такси и и вскоре рассматривали  картины с видами Рима на стенах кафе.
Я  подошел и  осмотрел бюст Виктора-Эммануила. Он мне  как-то не понравился.
Мне показалось, что скучная легитимная власть Италии - не идет. Не успели мы
обсудить, почему туристам кажется,  что Цезарь, Муссолини  и Берлускони идут
итальянцам, а  самих итальянцев  от них тошнит,  как услышали: Good morning,
gentlеmen!
     Конец девятой главы
     Глава 10
     Отец Джозеф оказался высоким  человеком лет сорока с фигурой боксера, в
черном костюме и  черной же рубашке  со стоящим  воротничком.  Внимательный,
спокойный. Глаза какие-то  бесцветные. Очень короткая  стрижка. Агрессивная,
но в меру.
     Он  присел  к нам  за  столик, мы улыбнулись друг  другу, и  переговоры
начались. Отец Джозеф начал  беседу с  вопроса  о  том, нравится ли нам  это
место, сообщив, что за столиком, за которым мы сейчас сидим, некоторое время
назад  сидели  Джакомо  Казанова,  Людвиг Баварский,  Байрон и Стендаль.  Мы
прониклись  к месту уважением. Хотя кто  такой  Людвиг Баварский я тогда  не
знал.  Но все равно. Потом я потрогал столик и сказал, что в жизни бы не дал
ему двести лет с лишним.
     Наконец, мы перешли к  делу. Дело  Матвей изложил  в трех предложениях,
совершенно без подробностей. Две смерти, PR-заказ, копты.
     Первый же вопрос отца Джозефа совпадал с тем, что спросил вчера вечером
у меня Матвей. Почему именно Рим?
     - Ну, сказал Матвей, судя по  всему,  мы  не ошиблись, если за  24 часа
смогли получить аудиенцию у такого высокопоставленного лица.
     Я посмотрел на отца Джозефа. Он усмехнулся.
     -  Да, сказал он, - эта  история вызывает  у нас  определенный интерес.
Даже озабоченность.
     - И именно вам поручено заниматься этой историей?
     Я  довольно  покачал головой. Молодец,  Мотя! Жми  его!  Сейчас  Джозеф
должен будет  рассказать про  то, что и Креспо  и Инквизитор  Вышинский тоже
интересуются нашими скромными персонами. И мы пойдем в Апостольский дворец.
     -  Да, -  сказал  Джозеф. Поручено мне. Я обычно занимаюсь  деликатными
делами. Такого  рода.  Но  не  исключено,  что  с  вами  захотят встретиться
несколько выскопоставленных лиц Ватикана.
     - Давайте договоримся о  правилах  игры, сказал  Матвей.  Мы, очевидно,
встревожены  одним и тем же.  У нас сходные интересы.  Следовательно, мы  не
играем друг против друга. Мы делимся с вами своей информацией, вы делитесь с
нами своей. Потом - вырабатываем совместный план действий.
     "Прыткий  молодой  человек!"  -  читалось  в  глазах отца Джозефа.  Мне
показалось, что он чуть прищурившись посмотрел,  как мы одеты. Мы были одеты
как  туристы. Я был в светло-голубых джинсах  и модной рубашке  сделанной из
грубой дерюги, почти из мешковины. Матвей был  в темно-синих джинсах и белой
шелковой рубашке со стоечкой.
     Хорошо,  сказал  отец Джозеф. Давайте  меняться  информацией. Только по
этому  вопросу,  разумеется.  И  ни по  какому другому.  Но...  Но поскольку
предложение исходит от вашей стороны, то и первый ход за вами, джентльмены!
     Мой друг  и ваш тезка расскажет все лучше, - и Мотя чуть прищурив глаза
расслабленно кивнул на меня.
     Через пятнадцать минут  рассказа и  еще  две чашечки  кофе  отец Джозеф
извинился, сказал  несколько предложений в телефон по-итальянски, после чего
предложил нам посетить Апостольский дворец.
     -  Для того чтобы  иметь  возможность выполнить  свою часть договора  в
полной мере, я сочту за честь пригласить вас...
     Мы не возражали.
     Дема  был  прав - нас  ожидали шеф  тайной полиции  Ватикана  Креспо  и
Великий Инквизитор, точнее префект Священной конгрегации кардинал Вышинский.
Мы попытались  расплатиться за кофе, но он улыбнулся и просто подписал счет.
Для официанта это оказалось более чем достаточным, и мы собрались уходить.
     - А чаевые, - робко спросил я?
     - Ватикан не платит чаевых, сказал, улыбнувшись, отец Джозеф.
     - А русские платят, - сказал Матвей и положил бумажку в 10 евро.
     Что за понты? Мы сели в  припаркованный за углом черный  Бентли и через
десять минут въехали в ворота Ватикана. Нам отсалютовал алебардой гвардеец в
полосато-желто-красной форме с лихо надвинутым черным беретом.
     Мы поднялись по лестнице и пошли по коридорам. Дема был прав. Интерьеры
вставляли. Мраморные полы со сложной мозаикой в бело-синих тонах. Фрески  на
стенах,  написанные маслом. Крутые лестницы с расписными  сводами и чугунные
перила запутанного литья.
     Пока мы шли, я понял, что понятия не имею как  будет по английски "Ваше
Высокопресвященство". Матвей только фыркнул, когда я спросил его об этом.
     Один из коридоров кончился небольшим  полукруглым  залом.  Над входом в
зал  висела, обрамляя полуарку, довольно темная  латунная табличка Instituto
per  le  Opere Esteriori. В зале стоял массивный темно-коричневый письменный
стол, обитый зеленым сукном. На столе стоял жидкокристаллически монитор, два
телефона кнопок на 30 каждый и  канцелярский прибор. "Интересно, какие у них
дыроколы", - подумал я. Я всегда любил пафосные канцтовары.
     За  столом сидел человек  лет  тридцати пяти, одетый в  черную сутану с
фиолетовым воротником. На голове у него была черная шапочка. Мы остановились
в центре зала. Отец Джозеф молча поклонился. Черный человек нажал кнопку  на
телефоне и что-то тихо произнес.
     Я  озирался в приемной, Матвей  подошел  к одной и стен  и уставился на
нее. Потом подозвал меня.
     - Можешь перевести?
     Что Антон, что Мотя почему то  считали, что годового  курса медицинской
латыни  достаточно  для  того,  чтобы  стать  специалистом  по  классической
филологии. Или хотя  бы переводить  с латыни без словаря. Я их,  конечно, не
разубеждал, но  сейчас  почувствовал себя из-за такой  ерунды  дискомфортно.
Предстояло отвечать перед  Мотей за латинский  базар. Я  без  особой надежды
поднял глаза и прочел инкрустированную золотом надпись под небольшой статуей
Девы Марии:
     AVE MARIA GRATIA PLENA DOMINUS TECUM
     BENEDICTA TU IN MULIERIBUS
     ET BENEDICTUS FRUCTUS VENTRIS TUIS JESUS
     Я решил,  что  надо постараться  перевести  внимание Моти  с  текста на
скульптуру,  в тайне надеясь что  она работы  Микеланджело.  Дева Мария была
великолепна: нежна,  чувственна и нервно озабочена  чем-то. Я  сказал  самым
простым и естественным голосом, на который был способен.
     - Это Ave Maria. Молитва. А вот скульптура, кажется...
     - Я сам вижу, что молитва. Перевести можешь?
     Дело пахло легким позором.  Тогда я попытался для очистки совести найти
несколько знакомых слов  кроме имен  (gratia, benedicta, fructus). Сочетание
этих слов показалось мне знакомым.  И знакомство шло из  какого-то глубокого
детства. Я  попытался прислушаться к самому себе.  Няня. Дача. Ранний зимний
вечер. Мы  только что полдничали чаем  с печеньем, а теперь куда-то  идем. В
небе летают большие птицы. Маленькая церковь. Сейчас. Сейчас. Секунду! Есть!
Есть!
     "Богородице, Дево Радуйся" и "Ave Maria" это одна и та же молитва!
     Я осторожно посмотрел на Мотю и стал переводить.  Но не  с  латыни, а с
церковно-славянского. Радуйся Мария, полная благодати.  С тобой Господь.  Ты
благославенна среди  жен  и  благословен  плод  живота твоего - Иисус.  Мотя
посмотрел на меня со смесью страха и уважения перед тайным знанием. Тогда я,
чтобы подстраховаться, невозмутимым голосом сказал:
     - Да  это  то же, что и "Богородице Дево Радуйся!" Только по латыни. Не
так уж сильно разделились наши церкви. Молитвы одни и те же.
     Мотя, чуть наклонив  голову, начал  разглядывать меня как одно из чудес
Ватикана. Впрочем, секретарь помешал мне насладиться торжеством. Он поднялся
из-за  стола, поклонился нам, подошел к двери и потянул  за бронзовую ручку.
Дверь открылась. За ней виднелась другая дверь, такая же черная и массивная.
Он открыл и ее, а затем еще раз поклонился нам. Мы вошли в кабинет. Я ахнул,
даже не успев толком оглядеться.
     Полусводчатые огромные потолки. Ряд узких высоких  окон с обеих сторон.
Книжные шкафы, разделяющие пространство.  Т-образный  стол, за который могло
бы сесть человек двадцать. Или тридцать. И фрески, фрески, фрески на стенах.
Никаких картин в золоченых рамах. Только фрески.
     В  кабинете, хотя  по-хорошему, это место следовало  бы  назвать залом,
находилось двое людей. Один стоял далеко от нас, слева, прямо напротив окна,
так что  был  виден  скорее  его  силуэт. Он был  весь в  белом. Белый  чуть
сгорбленный силуэт на фоне небесно голубого окна.
     Второй начал  движение в  нашу сторону. Черная сутана с яркой пурпурной
каймой. Первая  ассоциация, которая пришла  мне в голову  при виде его  была
"Прокуратор".
     На вид ему  было около шестидесяти, волосы торчали ежиком (кажется, это
здесь принято). Тонкие золотые очки. Очень странные черные сапожки с длинной
шнуровкой,  уходящей  под  сутану..  На руке  перстень.  Рубин,  размером  с
компьютерную клавишу.
     Силуэт у окна делал вид, что он нас не видит. Он махал белыми крыльями,
как будто с кем то разговаривал.
     Отец   Джозеф   поклонился.  Быстрым  уверенным  деловым  поклоном.   Я
почувствовал себя в средневековье. Но  решив, что  рукопожатия маловероятны,
(если  что-то  тут и делают с руками - то их целуют), я  тоже поклонился. Не
так быстро, низко и уверенно, но все таки...
     Краем глаза я успел заметить, что Матвей сделал тоже  самое. Прокуратор
в ответ легко кивнул нам троим и жестом пригласил  садиться. Мы, оглянувшись
друг на друга, сели. Прокуратор сел напротив нас. Ватиканская демократия.
     - Bon giorno, - сказал Прокуратор и улыбнулся чуть смущенно.
     Из-за улыбки и звуков чуть хрипловатого голоса он показался мне простым
итальянским  священником  времен  Петрарки.  Исповедал  только  что  бедного
французского рыцаря, который  умер от  гангрены  в  придорожной гостинице, а
теперь решил поговорить и с нами. Узнать, как дела, может, помочь чем?  Хотя
рубин и кровавый подбой все-таки создавали дистанцию.
     -  Это мой шеф, - сказал Джозеф. Монсиньор  Креспо. А это - он кивнул в
сторону белой птицы у окна - монсиньор Вышинский
     - Nice to meet you monsignores сказал Матвей и чуть поклонился.
     - "Да, ты Матвей - дипломат!" - подумал я.
     Отец Джозеф очень  четко  изложил  все,  что  мы  ему  рассказали.  Мой
пятнадцатиминутный рассказ в кафе уложился в три минуты.
     - Чем мы можем вам помочь, монсиньоры?
     По голосу Прокуратора казалось, что он искренне хочет нам помочь.
     - Мы хотим знать, кто убил наших друзей. Кто такие хаты?
     - Тайное общество. И в каком-то смысле народ.
     - Как это может быть?
     - Кровнородственные браки  на протяжении  нескольких  тысяч  лет. Члены
этого  общества (они называют себя Братством)  должны рожать  детей от своих
братьев и сестер. Инбридинг.
     - Каковы цели этого Братства? В чем их миссия?
     Сеять  зло. Проливать  кровь  и  слезы.  Но об этом знают  только члены
Братства, посвященные в высокие  степени.  Посвященные в  начальные  степень
считают себя избранным народом. Полагают,  что их главная  цель - сохранение
неких тайных знаний. Что-то связанное с жизнью после смерти. Но они - пешки.
Как  мы  полагаем,  на  самом деле,  их  задача - поддерживать  устойчивость
Братства.  Занимать  высокие  посты  в  обществе,  чтобы  влиять на принятие
политических и финансовых решений. Естественно, Братство помогает  им в этом
всеми силами,  требуя  от  них всего двух вещей:  безусловного послушания  и
сохранения тайны. Наказания за отступничество - весьма тяжелы. Он задумался.
Весьма тяжелы.
     А зачем им зло? Зачем кровь и слезы?
     Мы  не  знаем  этого  достоверно.  Не   думаю,  что  аргументы   об  их
непосредственной связи с дьволом показались вам убедительными.
     - А откуда они вообще взялись, эти хаты?
     Матвей выглядел раздраженным. Он никогда не любил сталкиваться с силой,
превосходящую его собственную.
     - Мы полагаем, что  окончательно Братство сформировалось в начале нашей
эры.  Как раз  в коптском  монастыре  Дейр-Эль-Бахри. С  тех  пор это  место
священно для них.  Но корни его в  неких  тайных  знаниях  древнего  Египта,
которыми владели жрецы.
     - Не жрецы. Фараоны.
     - Фараоны?
     И Прокуратор,  и Джозеф  посмотрели на меня  с  удивлением.  Я  коротко
пересказал  им  то, что смог разведать  про  Хатшепсут.  Они выслушали  меня
внимательно, но не согласились.
     - По нашем данным, тайны  принадлежали  жрецам. Хотя то, что  священным
животным хатов стала двухгловая змея, символ власти фараона, может  говорить
об осмысленности и вашей точки зрения.
     - Змея-альбинос?
     - Почему альбинос?!
     - Мне друзья рассказывали, что  в  Израиле в  одном месте по дороге  из
Тель-Авива в Эйлат живет двухголовая змея-альбинос.
     Прокуратор нахмурился,  а  отец Джозеф  записал  адрес места.  Я  решил
задать, наконец, вопрос, который так мучил меня все это время:
     -  Зачем хатам  публиковать кодовые слова "Калипсол", "Дейр-Эль-Бахри",
"Одиночество"? И что означает число 222461215?
     -  Ответить про  число, нам  наверное,  проще. Мы в  течение  последних
пятнадцати  лет  анализировали  его  на  лучших компьютерах, и теперь  можем
сказать  - у нас нет никого понятия. Про коды - сложнее. Судя по  всему, это
слова-заклинания или  их  обрывки.  Из  области  того,  что  в  средние века
называлось колдовством, и в излишней  жесткости,  при  уничтожении которого,
нас  сегодня  так  обвиняют.  У  нас  есть серьезные  основания считать, что
большинство так называемых колдунов и  ведьм были непосредственно связаны  с
хатами.   Возможно,  через  публикацию  этих   кодов  хаты  пытаются  как-то
воздействовать на общество. Хотя мы не знаем как именно.
     - Как хаты организованны? Сколько у них степеней посвящения.
     Как минимум - три. Но возможно  - больше.  Предводитель Братства  носит
титул Джессер Джессеру. Святейший из святых. Где он находится - мы не знаем.
Не исключено, что в России.
     Я  вспомнил анекдот про Святого Духа  и  Россию, но на как ни в  чем не
бывало поднял  голову  и  удивленно  нахмурил  брови.  Прокуратор  словно не
заметив этого спокойно объяснил.
     -  Легкий  путь  к  власти.  Много   свободных  денег.  Коррумированные
правохранительные  органы.  Много ядерного  оружия.  Его светское  имя  нам,
разумеется,   неизвестно.   Хаты   скопировали   нашу   схему  иерархии   по
географическому  принципу  -  от  Папу  через  кардиналов, арихиепископов  и
епископов к простым священникам. Впрочем (он усмехнулся) любая международная
коропорация скопировала нашу схему организации.
     Я подумал, что Антону покажется интересным, что он собирается  работать
в организации, устроенной по образу и подобию Римской католической церкви.
     - Есть  ли у  вас  какие-то данные  о  связи  хатов  с  одним индейским
племенем,   живущим  в  верховьях  Амазонки,  с  шуарами?  Их  еще  называют
охотниками за черепами. Они делают такие сувениры - уменьшенные головы.
     Матвей,  долгое время  сидевший  молча  и внимательно поглядывавший  на
ватиканцев неожиданно вошел  в разговор. Ватиканцы переглянулись. Прокуратор
пожал  плечами. Ответить решил отец Джозеф. Он говорил медленне и осторожней
обычного.
     - У нас нет данных о прямой связи между хатами и шуарами. Хотя мы знаем
про некоторые обряды шуаров. Сейчас, как минимум, две наших миссии находятся
там. В  районе реки Упанга, на  востоке Эквадора. Какую  вы  видите  связь с
хатами?
     -  Это  же  элементарно,  джентльмены!  Дедукция. У шуаров есть яд,  не
оставляющий следов  в организме,  есть растительный аналог калипсола. Корень
мандрагоры.  И  они  тоже  отрезают  головы.  Потом  они  их   высушивают  и
пропорционально уменьшают. Причем никто знает, как им это удается.
     Ватиканцы   значительно   переглянулись.   Отец  Джозеф   вопросительно
посмотрел на Прокуратора. Тот чуть заметно кивнул.
     -  Это  так.  Вы  немного  ошиблись  в  названии.  Шуаров  называют  не
охотниками за черепами, а охотниками за головами. В отрезанной  и высушенной
голове, тсантсе, уже нет черепа. Шуары отрезают голову, делают тонкий надрез
на  коже,  острожно  ее  снимают,  зашивают  надрез,  зашивают  губы,  потом
обрабатывают  кожу  в  дубящем  растворе,  а  затем  набивают  ее  нагретыми
маленькими  камнями.  Затем  коптят  в  течение  нескольких  недель.  Голова
уменьшается.
     - Вы неплохо знаете шуарские обычаи, - искренне удивился Матвей, хороня
репутацию крутого переговорщика.  Я был уверен, что секрет уменьшения головы
- нераскрытая тайна.
     -  Мы  находимся в  кабинете  префекта Священной  конгрегации  по делам
учения  о  вере.   Прокуратор  наклонил  голову  в  сторону  белой  тени,  о
существовании которой я уже успел забыть. Все суеверия и  ритуалы, которые с
ними связаны, находятся в сфере наших непосредственных интересов.
     Тут белая тень, резко развернулась к нам лицом, немного взвив сутану, и
подошла, встав за прямо за Прокуратором. На ее груди сиял золотой наперстный
крест. Лицо у нее оказалось длинным, даже вытянутым. Лоб высокий, в  красных
крапинках. Глаза - рыбьи.
     - У меня есть несколько вопросов к этим джентельменам.
     Великий Инквизитор, он же  префект  Священной  конгрегации  по вопросам
веры, он же  выскочка Вышинский говорил тихим  немного шепелявящим голосом с
польским акцентом.
     -  Мне кажется, (он  довольно сердито оглядел всех присутствующих), что
теперь наша очередь спрашивать. Как в старые времена. Хотя мы  больше никого
не сжигаем.
     Я понял, что это шутка, хотя голос  у него был  совершенно серьезный  и
никто не улыбнулся. Мы покорно кивнули.
     - Зачем вы вообще ввязались в это дело?
     - Умер наш друг. Потом его жена.
     - По-моему, такими вещами должна заниматься полиция, а не друзья.
     - Но русская полиция, то-есть милиция не смогла бы ничего сделать...
     - А как вы можете доказать, что вы сами не связаны с хатами?
     Он обвел  внимательным  взглядом  всех  присутствующих в комнате,  и  я
вздрогнул.  Вот ведь казуистика во плоти!  Вот  она  - говорящая  фамилия. И
молчание  спустилось  на  нас, как  по команде. При этом  мы  замолчали, как
минимум,  на  минуту.  Минута  молчания - это очень  много.  Особенно, когда
никого не хоронят.
     Мне особенно не понравилось, что после  слов Вышинского  все  перестали
смотреть друг на  друга. Я понял, что ситуация уже в третий раз за  два  дня
выходит  из  под контроля и  начал  поминать нехорошим словом  Антона  с его
Демой. Хотя с другой стороны, Дема же нас предупреждал...
     - Мы связаны с хатами, - неожиданно подал голос  Матвей. Мы получили от
них PR-заказ. Они убили наших друзей. И связали себя с нами.
     Вышинский, не дослушав ответа до конца, заговорил на латыни. Прокуратор
и  Джозеф его слушали.  Прокуратор - устало. Джозеф - внимательно. Речь  его
длилась несколько  минут. Я, естественно, не понял  ни слова. Потом он резко
отвернулся от нас, произнес in Nomine Domini, и отошел к своему окну.
     Мне показалось, что угроза миновала и встреча подходит к концу.
     -  Можем  ли  мы  рассчитывать на  сотрудничество с вами при дальнейшем
расследования?
     - Нет.
     Вот такое обрывистое, военное "нет".
     - Но...
     Прокуратор перестал  быть добродушным  средневековым священником. Глаза
его стали желтыми и жесткими. Хриплый голос звучал как команда.
     -  Не лезьте в  это  дело. Оно - большое и  грязное. Вашего друга и его
жену  - не  воскресить. Души их, да упокоятся на небесах. А  ваш земной путь
еще  не кончен.  И не  надо  сокращать  его  лишними  знаниями.  Как говорит
Екклезиаст  in multa  sapientia multa sit indignatio et qui addit  scientiam
addat et  laborem.  По-английски: во многой  мудрости  много  печали;  и кто
умножает  познания  -  умножает  скорбь. Вы  женаты? - он обратился ко  мне,
неожиданно снова возвращаясь к образу доброго пастыря.
     - Нет, - растерянно сказал я.
     - Плохо. А вы? - он требовательно посмотрел на Матвея.
     - Тоже нет.
     - Также плохо. Все равно, поберегите свою жизнь. Женитесь, родите детей
и не лезьте к хатам.
     Отец Джозеф поднялся, указав на завершение аудиенции.
     - Можно последний вопрос?
     - Разумеется.
     (Мне показалось, он сейчас добавит "сын мой")
     - Копты сказали, что вы спрашивали их о чем-то несколько сот лет назад.
Это тоже как-то касалось хатов.
     -  Да. Почти восемьсот лет назад  в одном из наших монастырей на севере
Италии случилась очень неприятная история,  связанная с хатами. К сожалению,
копты  тогда не помогли нам. Мы могли  бы остановить эту заразу еще  в 13-ом
веке. У нас тогда было  больше силы. Гораздо больше. Но вот  вам еще раз мой
совет (теперь  это, действительно,  звучало как  совет,  а  не  как приказ):
оставьте  это  дело.  Не   лезьте  в  него.  Предоставьте  это  организациям
значительно более серьезным. Хотя и у них, как видите, не все получается.
     - А как же история о Давиде и Голиафе? - решил подшутить я.
     - Это было другое время, другая страна и другой народ.
     Он сделал паузу, и прикрыл на мгновенье глаза, как будто пытался что-то
вспомнить.
     - Возможно, вам больше подходит история про Иосифа и его братьев.
     - Но у меня нет братьев!
     - Все равно. Прочтите еще раз Бытие, главы с 37 по 50. Желаю удачи!
     Мы  поклонились и вышли. Белый кардинал даже не  оглянулся. Отец Джозеф
проводил  нас  до  главного  входа.  Матвей  сказал,  что хотел  бы получить
средневековые материалы о коптах.
     Отец  Джозеф  колебался, но Матвей твердо, даже  с  моей точки  зрения,
агрессивно напомнил ему про договоренность в кафе.
     Хорошо.  Я  пришлю  вам  документ,  о котором  говорил  Креспо.  Но мне
кажется, что он  утратил актуальность  несколько сот  лет  назад. Это скорее
литературный памятник. Детективная готическая новелла.
     Если это самые свежие документы по хатам, которыми вы готовы делиться с
нами, то мы согласны. Пусть это будет на вашей совести.
     Если быть честными, вы тоже не предоставили нам много новой  информации
о   хатах.  Очередное   злодеяние  не  вселенского  масштаба...  Далеко   не
Вселенского. Странно, что вы так далеко  продвинулись в своем расследовании,
что дошли до нас.
     Странно,  что  вы  не  хотите  помогать  нам  больше чем  литературными
памятниками.
     Нам  не нужна ваша помощь. А вам,  если вы последуете совету забыть обо
всем, что вы  узнали, не потребуется ни наша  помощь, ни чья бы то  ни  было
еще.
     Тем  не менее, он записав записал наши адреса и, подтвердил, что вышлет
на них "Готическую Новеллу", предупредив, что  она, естественно, написана на
латыни.
     Матвей успокоил его, сказав, что я в совершенстве владею  латынью. Отец
Джозеф  с  удивлением  на  меня  посмотрел но не  стал  развивать  тему.  Он
поклонился  нам, повернулся как  по команде "кругом",  и исчез  в  коридорах
Апостольсокого дворца.
     Мы  пошли  в  не очень понятном  мне направлении,  раздумывая  каждый о
своем. Через какое-то время я заговорил первым.
     - Послушай, Мотя! У меня есть к тебе один вопрос.
     - Ну?
     - Как граждане Ватикана размножаются?
     - ???
     - Ватикан - государство. У него есть граждане. С тремя из них мы только
что  беседовали.  А  граждане - стареют и  умирают. При  этом - у  всех этих
граждан -  целибат.  Они  не могут жениться. Вопрос:  откуда  берутся  новые
граждане Ватикана?
     Мотя объяснил в нескольких  нецензурных словах, до какой именно степени
его беспокоит демографическая ситуация в Ватикане. По его  словам, выходило,
что она его совершенно не беспокоит. Беспокоило его совершенно другое.
     - Эти ребята хотят, чтобы мы слили. Зачем?
     - По-моему, они нас просто жалеют.
     - Вряд ли. Зачем тогда вызывали  нас к себе? Мы же рассказали все этому
Джозефу еще в кафе.
     - Не знаю. Зачем?
     - Чтоб посмотреть на нас и решить, можно ли иметь с нами дело.
     - Ну?
     - Они посмотрели  и решили,  что нельзя. Они  нас ни во что  не ставят,
понимаешь?
     - Мотя, но...
     - Они  ошибаются. Они, блядь,  очень ошибаются. И когда они поймут, что
они ошиблись, они заебутся извиняться перед нами.
     -  Мотя,  но мне  кажется, что они правы. Они считают, что мы  мало что
можем  сделать  с  этим тайным обществом,  которое старше нашей, в общем-то,
немолодой страны в три с лишним раза. Тем более, теперь, когда мы знаем, кто
убил Химика и Лилю, мы можем себе...
     - Нет мы не знаем, кто убил Химика и Лилю. Я имею в виду, кто именно. И
тем более мы не знаем за что их убило это  сраное Братство. Но что еще хуже:
эти ватиканские кастраты не верят, что мы можем что-нибудь сделать с хатами.
А мы можем. Мы до хера  чего можем сделать с этими отмороженными  ублюдками.
Как и с любыми другими.
     Я не стал спорить с  заведенным до предела Мотей.  Хотя, честно говоря,
его реакция меня удивила.  Лично  мне казалось, что наша  миссия  выполнена.
Причем выполнена на сто с лишним процентов.
     Мы  не без  труда,  не  без  риска  и  не  без  интуитивно верных шагов
вычислили организацию, убившую наших друзей. А выносить  ей  приговор и, тем
более,   приводить  его  в  исполнение...  Извините!  Для  этого  существуют
специально обученные люди.
     Да и визг от  проворачивающихся  на асфальте шин белого  Мерседеса  еще
стоял у меня в ушах.  Но всего этого я Моте не сказал, решив дождаться более
удобного случая.
     Самолет  в  Москву улетал  завтра  утром.  Сегодня  было  времени  хоть
отбавляй. Мы отправились гулять по Риму. В  музыкальном магазине я  купил по
просьбе Антона  только что вышедший альбом Celtic Women. От нечего делать, я
вставил  его в  CD-player  и стал слушать.  Пели,  как и  обещало  название,
женщины. Сначала, если бы не некий налет  языческого варварства и совершенно
непонятный  язык,  я  бы  сказал,  что  это  очень  похоже  на  американский
спиричуэлс.  Потом с  помощью скрытой плещущей энергии варварство победило с
заметным  музыкальным  преимуществом.  Тут  сказать  мне  уже  было  нечего.
Особенно про An Gabhar Ban.
     Разве, что кельтскую музыку в Риме слушать глупо. Лучше бы уж поставить
Челентано. На худой конец, Тато Кутуньо с его Italiano Vero.
     Потом я, вдруг,  понял, что не  прав. А кого же ставить  в Риме, как не
кельтов? Единственный  народ,  захвативший  Рим  на  росте  римской  военной
славы...  Вандалы и готы завоевывали, уставший, пресыщенный, обрюзгший и все
повидавший  Рим. А  кельты -  молодой, крепнущий  и  дрезкий. Тем более, что
настоящей латинской музыки не осталось. А кельтская - пока есть.
     Sa tsean ghleann thiar a bhi si raibh
     Go dti gur fhas na hadharc' uirthi
     Bliain is cead is corradh laethe
     Go dtainig an aois go trean uirthi
     Bhi si gcro bheag ins an cheo
     Go dtainig feil'Eoin is gur ealaigh si
     Thart an rod san bealach mor
     Gur lean a toir go gear uirthi.
     Стало темнеть. Матвей предложил  пойти поискать казино или ночной клуб.
Ему хотелось  оторваться.  Я  отказался.  Тогда  мы  вернулись в  Эль-Греко,
поужинали и отправились в гостиницу.
     Мы пошли к стойке регистрации гостиницы и  подтвердили билеты на завтра
на утренний  рейс. Матвей выглядел очень  раздраженным  и чуть не наорал  на
черноглазую длинноногую итальянку за то, что записала его фамилию с ошибкой.
Herasnov вместо Krasnov. Я еще подумал, что спать мне не светит.
     Затем мы пошли в гостиничный бар. Матвей заказал коньяк. Мне совершенно
не хотелось никакого алкоголя. Я пил зеленый чай.
     - Значит, ты за то, чтобы смотать удочки? - мрачно спросил Матвей.
     -  Ну  если так  советует сам Папа  Римский... Послушай, у  них  больше
опыта, денег  и связей. Им бороться с  хатами проще. Сподручней.  Понимаешь,
каждый должен делать свое дело.
     - Да я все понимаю. Только это как-то... Не круто.
     - Мотя! Я придумаю, как смотать удочки круто. И, вообще, рано решать. У
нас же концессия.  Давай послушаем  Антона. Завтра мы будем  в Москве  и все
обсудим. На самом деле, на Антона я особенно не надеялся.
     Если  для Моти  пробным  камнем было "круто-не-круто",  то  для  Антона
больше волновало "честно-не-честно". Точнее, fair-not-fair.
     Мы пошли в номер. В номере Матвей в минуту опустошил алкогольную  часть
мини-бара,  позвонил в room  service, заказав добавки и  завел пластинку под
названием  "ненавижу хатов и баб".  Я устал от  пьяного Матвея вместе с  его
финдиректриссой, и пошел в душ.
     У  каких-то японцев  я  читал, что  холодная  вода закаляет, горячая  -
расслабляет, а еле  теплая - тонизирует. В  самый разгар водных процедур мне
показалось,   что   зазвонил   гостиничный  телефон.   Для  одиннадцати   по
европейскому времени и часу ночи по Москве это было поздновато.
     Я остановил воду, чтоб хоть что-то услышать и закричал:
     -  Мотя, если это room service ,  скажи им, чтоб добавили к заказу чаю.
Зеленого! Слышишь?!
     - Да я им сейчас все скажу! - прозвучало мне в ответ.
     Я понял, что позвонившему не повезло: у Матвея боевое настроение. Кроме
room service и Антона все равно звонить в наш номер никто не мог, а их обоих
мне было не жалко. Но вскоре я решил, что Антон скорее всего  бы позвонил на
мобильный, а для room service беседа затянулась.
     Поэтому мне захотелось выйти и послушать, с кем там беседует Матвей. Но
то, что я услышал еще из ванной, просто  выключив воду, заставило меня пулей
вылететь оттуда. Дословно текст звучал так:
     "Да какое, блядь, предупреждение? Ты что, запугать меня вздумал? Я тебя
сам  так  предупрежу, козел вонючий! И не надо мне больше звонить,  ты понял
меня? Нет, блядь, ты понял?"
     На  этом  месте  Матвей  элегантно  бросил  трубку  на телефон (попал),
откинулся в кресле и потянулся за сигаретой.
     Поскольку  к  последней  фразе  мой бег трусцой  из  ванной  перешел  в
запоздалый прыжок, то Матвей удивленно оглянулся на мое голое тело.
     - Матвей, - тихо сказал я, восстановив равновесие. Ты с кем говорил?
     -  Да хрен его  знает. Козел какой-то. Он  думал, что говорит с  тобой.
Пугать нас вздумал, ублюдок
     - А... так это был не Антон? А что... Что тебе сказали?
     Я говорил медленно, вкрадчиво и почти шепотом. Мне становилось страшно.
     -  Что  я,   то-есть   ты,  далеко  зашел  и   он  надеется,  что  двух
предупреждений мне, ну то-есть, тебе, хватит. Что третьего не будет. Короче,
тупой наезд. Надо было четко реагировать и отбиваться.
     Я качнул  головой, как бы  в  благодарность за исчерпывающий  ответ,  и
почувствовал что тело, на котором еще  не успела высохнуть вода, покрывается
холодным потом.
     - Спасибо Матвей! Ты мне очень помог. И нашей концессии тоже...
     Затем  я  взял  телефон,  нашел  номер  ФФ  и  набрал  его, лихорадочно
придумывая, что я скажу. Я  скажу, что нам  кто-то позвонил, что взял трубку
мой  пьяный  друг,  а я не успел добежать до телефона. Если звонил не он, то
просто извинюсь за беспокойство.
     Не  успев додумать, как я оказался в Риме и почему  звоню именно ему, я
выслушал металлический голос автоответчика, сообщающего  мне что "абонент не
отвечает или временно не доступен".
     Тогда я вышел на балкон, чтоб Матвей меня не услышал и позвонил Антону.
Сначала я извинился за поздний звонок. Потом поблагодарил за присланного мне
в помощь Матвея и высказал уверенность, что поездка пошла ему на пользу.
     Потом я взорвался. Антон выдержал взрыв. Потом осуждающе сказал: "какой
кошмар!".  Потом  примирительно  сказал:  "ладно,  возвращайтесь,  в  Москве
разберемся"
     - Антон,  хотелось бы услышать больше оптимизма в твоих  словах! А то я
по  твоей просьбе поработал  для Моти психотерпевтом.  А вот теперь ты утешь
меня.  Чем можешь. Потому что  нам только что перезвонили хаты. И я не  хочу
даже думать,  как они  узнали номер телефона в нашем отеле. Я почему-то верю
им, что третьего предупреждения не будет.
     - Утешить тебя легче,  тем тебе кажется. Есть сразу три анекдота на эту
тему. Первый: "плюнь в лицо вождю", Второй - "Вася, расскажи пацанам, как ты
колдуна на х.. послал".  А третий - это уже на тему ФФ. "Волк! Не поверишь -
извиняться пришел."
     - Я смотрю тебе, Антон, весело!
     - Ты сам хотел психотерапию.
     - Хорошо. Спасибо и на этом. До завтра!
     - Я вас встречаю. Не убей Матвея во сне.
     - Ничего-ничего. У тебя и некролог на него получится веселым. Спокойной
ночи.
     Вот теперь я совсем не знал, что делать.  Я остался  на балконе и минут
пятнадцать медитировал на Вечный Город.
     Я  смотрел  на  подсвеченный  Колизей  и  пытался  подсчитать,  сколько
гладиаторов рассталось там с жизнью.  Если, как  писал Тацит,  по  пятьдесят
человек в день, а игровых дней за сезон там было под сто, то получается пять
тысяч в  год.  Это  значит,  полмиллиона за сто  лет. Интересный  способ для
здания проводить время.
     Потом  я вернулся в  комнату.  Матвея  не было. Зато какой-то человек в
белой  рубашке и черных брюках стоял прямо посредине номера. В  руках у него
было что-то накрытое белым полотенцем. На секунду наши взгляды  встретились.
Мой  -  испуганно  нервный   и  его  холодно-равнодушный.  Взгляд  человека,
выполняющего  свою  работу. Я  подумал,  что пора закрыть  глаза. Умирать  с
открытыми глазами - привелегия слишком смелых людей.
     Человек сказал  - "your order,  Sir", снял  белое полотенце, на котором
стояли как  игрушечные солдатики  четыре маленькие пузатые бутылочки Henessy
VSOP. Я выдохнул  воздух и сел на кресло. Человек подошел ко мне с бумажкой,
которую я  подписал не глядя, и изчез. Я огляделся. Матвей спал, свернувшись
калачиком на угловом диване.
     Я  выпил  залпом  бутылочку  Henessy из горлышка.  Потом  вторую. Потом
третью.  Потом  четвертую.  Потом я  взял  плейер  и включил  Нирвану.  Диск
почему-то начал крутиться  с Silver. Может, самой издерганной и фрейдистской
песни. Хотя в этом весь Кобейн.
     Said why don't you stop your crying
     go outside and ride your bike
     thats what i did, i killed my toes
     Grandma take me home
     Grandma take me home
     Grandma take me home
     Grandma take me home
     Grandma take me home
     I wanna be alone
     Когда  я  был  в  Лондоне,  то  видел на  блошином  рынке  Кемпден, как
продавался   восковой   муляж   простреленной  головы   Кобейна.  Муляж  был
реалистичный  до  тошноты. Небритый  подбородок,  желтоватая кожа, полчерепа
снесено, серые мозги плавают в черепной корбке, оставшиеся волосы слиплись в
крови, один  глаз  удивленно смотрит  на тебя, другой выбит  пулей и  на его
месте - темно-синяя спавшаяся дыра.
     Бр...  Сколько  ему  было? Двадцать семь? Маршал  Ланн, один из  лучших
Наполеновских маршалов,  герой Аустерлица говорил: "гусар, который дожил  до
тридцати лет -  дерьмо,  а не  гусар". Сам Ланн  погиб в Испании  как  раз в
тридцатилетнем возрасте. Не дожил до Русского похода. Ладно. Возраст маршала
Ланна я пережил. Пора в Москву.
     Конец десятой главы
     Глава 11
     Всю обратную дорогу Мотя виновато  молчал. Я старался сохранять строгое
выражение  лица, что было  очень  просто, потому  что  я  не  выспался.  Нас
встречал Антон.
     - Все в порядке, - спросил он?
     Я неопределенно хмыкнул.
     - Едем в Баскервиль, - сказал Антон. Отличный английский ресторан.
     - Разве  у  англичан  есть  кухня?  По-моему,  на  пудинге  их взнос  в
кулинарную сокровищницу человечества закончился. А, ну еще овсянка...
     - Иосиф, что за негативизм?
     После  заказа Антон аккурантно  разложил салфетку у себя  на  коленях и
сказал: "рассказывайте!"
     Я решил, что первый ход лучше оставить  за  Мотей. Но Мотя выжидательно
посмотрел на меня. Мне пришлось начать.
     - Химика убили хаты.  Некое тайное общество, называющее себя Братством.
С длинной историей  и непонятными  принципами. Но  какое-то  очень мощное  и
зловредное.   Ватикан  отказался  нам  помогать  и  рекомендовал  прекратить
заниматься  детективной  самодеятельностью.  Мне  уже  поступило   несколько
сходных предложений от этих хатов, общий смысл которых совпадает с коптскими
и ватиканскими рекомендациями, а форма - гораздо убедительней.
     Я специально был краток, чтобы  иметь моральное  право взять слово  еще
раз. Настала очередь Моти.
     - У меня три мысли. Первая. Ватикан официально  отказался нам помогать,
но отец Джозеф лично обещал прислать какой-то средневековый латинский текст.
Думаю, что мы сможем раскрутить его и на большее. Вторая. У нас убили друга.
Его жена покончила с собой. Мы  не можем поджать хвост и отползти в сторону.
А если и можем, то  не должны.  Третья. Эти братья нам угрожают. Отлично! Но
возможно, они угрожают не только нам, но  и всем. (Матвей выразительно обвел
взглядом немногочисленных  посетителей ресторана.) Считаю, что сдаваться без
боя нельзя.
     Возникла пауза. Я посмотрел на Антона, все еще надеясь на лучше.
     -  Со  боем все не  так просто. Я вчера получил  ответ Микрософта. Меня
берут в штат, - задумчиво сказал  Антон. При  этом я должен  пройти  там,  в
Рэдмонде трехмесячный тренинг. Улетаю завтра утром. Думаю, что Иосиф прав. Я
не понимаю, что мы можем сделать одни  против  такой организации. Поэтому, с
одной  стороны, у  нас  ходов нет,  а  с другой, - такими  предложениями  от
Микрософта не разбрасываются.  Предлагаю отложить  бой как минимум до  моего
возвращения. А пока всем занять исходные позиции.
     От радости мне пришла в голову идея.
     - Я  согласен  с  Матвеем. Мы не  будем сдаваться без боя. Мы передадим
дело по инстанции.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Надо составить  документ,  подробно  описывающий все,  что  мы смогли
раскопать.  Изложить   все  факты,  все  мысли,  все  версии,  все   цепочки
рассуждений. И  отправить его основным спецслужбам мира. ЦРУ, ФБР, ФСБ, ГРУ,
Intilligence  Service, Ми-6,  Мосад.  Кто там еще? Я не специалист.  Раз это
Братство  -  международная   террористическая  организация,   то  пусть   ею
занимаются спецслужбы. В  конеце-концов, это их работа. Антон, твоих  связей
достаточно, чтобы разослать это  правильным людям? Чтоб  письмо не выкинули,
как бред сумасшедшего, а отнеслись бы к нему внимательно.
     -  Моих связей хватит. Но  использовать  их для этого  я  не хочу. Если
такое письмо  писать, то нужно  делать  его анонимным. А  так через эти  мои
связи  спецслужбы, а то  и хаты (у них там наверняка есть свои  люди) на нас
выйдут.  При этом спецслужбы  станут использовать  нас в качестве живцов.  А
хаты просто отрежут нам головы.
     - Антон, но ты же сам предложил Одиночество-12 и расследование?!
     - И  ошибся. Я  думал - это кучка маньяков. На худой конец  - продажная
фармакологическая  корпорация.  А  это  международная  организация,  которой
побаивается Ватиканская тайная полиция.  Ситуация оказалась серьезней, чем я
думал.
     - Ладно, -  согласился я, посматривая  на недовольно качающего  головой
Матвея.  Пусть  документ  будет  анонимным.  Кто  его  составит  и  как  его
рассылать? И что мне делать с ФФ?
     -  Составь его сам. Ты же  все  это расследовал.  Рассылать  - не надо.
Пришли мне на мой секретный ящик, я этим  займусь. С ФФ -  ничего не  делай.
Веди себя как ни в чем не бывало. Все, ребята, пора идти. Мне еще собираться
в дорогу. Я развезу вас по домам.
     Мы вышли. В машине Матвей сказал, то о чем я как раз думал:
     - Знаешь, Антон! Я всю  жизнь полагал, что самым (он запнулся, подбирая
слово) осторожным из нас  всегда  был Иосиф.  А  теперь, я  понимаю,  -  что
ошибался.
     -  Хм... Разумеется,  ты ошибался.  Иосиф еще полжизни назад повел себя
по-геройски.  В Крыму. Когда спасал Химика от аборигенов на дискотеке. А я -
осторожный. Так что? У меня - Дина.
     В голосе  Антона появились странные  интонации. Мне показалось, что  за
его  обычным  скептицизмом в  этот раз кроется какая-то фальшь. Он  был  еще
мрачнее и задумчивее, чем обычно.
     -  А  ничего,  -  сказал  Матвей.  Мне  терять  нечего.  У  меня   даже
финдиректриссы нет.
     Мне  стало на душе полегче.  Я не  струсил.  История заканчивается. Мне
почему-то  показалось, что с ФФ я  все решу без проблем. Он сделает вид, что
ничего  не  было.  Я  сделаю  вид, что  ничего не  было.  Может, даже  заказ
останется. Я осмелел и набрал его мобильный. Он взял трубку.
     - Федор  Федорович! Я тут в Турцию ездил. Отдохнуть  на несколько дней.
Вот вернулся. Как там у нас дела? Все в порядке?
     - Да, я пока  доволен, - сказал он своим монотонным голосом.  Я перевел
вам еще 12 тысяч.
     - Ну и отлично. Подъете за отчетом?
     - Нет, попозже. Работайте!
     - Всего хорошего.
     И я облегчением нажал на отбой.
     - Он делает вид, что все порядке.
     - Что и требовалось доказать, - меланхолично заметил Антон. Это значит,
что ты им очень нужен, и не сильно достал их своими расследованиями. Кстати,
- мы подъехали. Тебе помочь донести вещи?
     - Не, я сам. Пока, Матвей! Легкой посадки, Антон!
     * * *
     Я бросил сумку посередине комнаты и набрал Машу. Маша обещала приехать.
Затем я поговорил с Крысой.
     Крыса  подтвердила,  что  все тихо  и  спокойно. Деньги на счет пришли.
Публикации выходят. Журналисты ни о чем не подозревают. Взяли на  работу еще
одну девочку за триста  долларов в месяц на мониторинг выходящих публикаций.
Так что теперь у нас в штате  уже  четыре человека. Не считая меня.  Судя по
интонации, меня едва ли можно было считать за человека. Ехидно спросила, как
я отдохнул. Я ответил: "так хорошо мне еще не было никогда!". Она попыталась
пошипеть, но я вежливо попрощался и полез в ванну - смыть дорожную грязь.
     После  ванны  с  целью  предстать перед  Машей  очень  хозяйственным  я
приготовил  наскоро  обед.  Гороховый  суп из пакетика, в который я  добавил
суповую приправу, аджику и  порезал сохранившуюся в холодильнике  ветчину. Я
вообще стараюсь  казаться Маше лучше,  чем я  есть на самом деле. Даже успел
спуститься вниз в овощной и купить виноград, клубнику, груши и арбуз.
     Пришла Маша.  Подарила  белую рубашку  от  Армани  в  стиле  гусарского
исподнего белья. С открытым воротом и широкими рукавами. Восхитилась обедом,
точнее супом. Второго не было и мы сразу перешли к фруктам.
     - Как ты съездил?
     - Познавательно.
     Я  кратко рассказал про  Иерусалим  и Ватикан.  Сваливая  всю  вину  на
Антона, объяснил,  почему  мы  решили завязать.  Маша  полностью  поддержала
Антона.
     - Слушай, -  сказал я. А чего ты была такой стервой в ОГИ? Не верила ни
единому слову. Все критиковала. Ведь я же был тогда прав!
     - Ты был тогда дурак. И  остаешься им. Я очень за тебя беспокоилась.  Я
сразу поняла: здесь что-то очень опасное. И хотела тебя удержать, как могла.
     - Что же сразу не сказала?
     - Ты бы только завелся от моих слов, как петух. Боевой.
     Мне стало  приятно, что уже второй человек за день считает меня смелым.
Даже отчаянным.
     Я поделился с Машей только что пришедшей мне в  голову идеей о том, что
вся история с публикацией есть странная форма рекрутинга.
     - Вряд  ли, - сказала Маша. Зачем  им искать пополнение  таким странным
образом. Я думаю,  это какое-то зомбирование всех нас. Ты же сам рассказывал
про НЛП.
     - Маша!  Но я  же  собираюсь  продолжать это делать. Помогать им то  ли
зомбировать  то  ли  рекрутировать невинных людей! Неужели деньги  совсем не
пахнут?
     - Откажись, если хочешь. Но у тебя,  наконец, появились деньги. И я  за
тебя рада.
     Я вспомнил,  как Антон в свое время сказал про  Машу довольно  циничную
фразу: "она придет к тебе, только когда у тебя будут деньги. И не потому что
она блядь. Просто ей, как любой женщине,  нужны стабильность и безопасность.
В наше  время и в нашем месте -  это  достигается деньгами.  Поэтому не веди
себя как Матвей, а работай и зарабатывай!"
     Я с ним спорил, указывая, что Маше глубоко  плевать на деньги,  что  ее
сковывают странные  обязательства, но Антон  только качал головой. Ну а если
Антон был прав, то ради Маши я соглашусь работать на черта. В полном  смысле
этого слова.
     А уж на какое-то  Братство с неопределенными целями. Да  кто указал мне
на неблаговидность этих целей?  Инквизиторы? Люди,  которые  сожгли Джордано
Бруно? Заставили отречься Галилея?  Пытали мать Уленшпигеля?! Сжигали бедных
индейцев?  И  эти люди теперь запрещают мне ковырять  в носу?! А может,  это
именно Братство хатов, а не Римская  церковь занимается настоящим  спасением
человечества?
     Позвонил Матвей  и сказал,  что он тут неподалеку, явно  напрашиваясь в
гости.
     - Заходи, - обрадовался я.
     - Только я не один, - многозначительно сказал он.
     - С финдиректриссой что ли?
     - С ней.
     - Так отлично! Я тут тоже с Машей. Вот и посидим по-семейному.
     - Вот-вот, - сдержанно сказал Матвей. Именно, по-семейному.
     Они пришли  минут  через  двадцать, и  мы сели  пить  кофе,  которое  я
приготовил по  рецепту  Аркана. Я смотрел на финдиректриссу внимательней чем
всегда и  пытался  представить ее  себе  в постели.  Пухленькую,  мягенькую,
безразличную, со скрещенными руками. Получалось неплохо. Она, действительно,
была сексапильной, а холодное бездействие в постели ей определенно шло.
     Разобраться  в том, такая ли  она умная, как расписывал Матвей или нет,
было трудно,  потому что  финдиректрисса  в  основном  молчала.  Иногда тихо
улыбалась. Матвей ползал перед ней как мазохист перед  мастером. Смотреть на
это было весело и непривычно.
     - Оленька, а хочешь тортик?  Не  хочешь? Виноградик? А клубничку? Ты же
любишь клубничку...
     - Конечно, - не выдержал я. Все девочки любят клубничку.
     Матвей посмотрел  на меня  уничтожающим взглядом.  Я смог удержаться от
смеха и невинно потупил глаза.
     Мы  болтали о  всякой ерунде. Мотя  начал рассказывать, как в одном его
бутике произошла забавная история.  Я тут же посмотрел на  финдиректриссу. С
одной стороны, выражение "мой бутик" предназначалось ей, с другой, она лучше
нас с Машей знала, что Моте принадлежало  не больше 15%  этого  бутика.  Оля
осталась совершенно невозмутимой. Как сфинкс.
     Сама история  заключалась  в  том,  что в  бутик  приходит  женщина лет
тридцати. Модная, ухоженная,  уверенная  в  себе. За ней плетется  лысыватый
неспортивный  человек лет  пятидесяти с золотыми часами на руке. Обручальные
кольца у них одинаковые.  Значит, муж. Выражение лица,  как  и должно быть у
мужа в магазине женской одежды. Мягко выражаясь, тоскующее. Женщина выбирает
самое дорогое платье, долго примеряет его и постепенно  начинает стонать  от
удовольствия.  Муж  быстро устает  от стонов  и покупает  это  платье,  тихо
присвистнув от цены. Три тысячи долларов. Они уходят.
     На  следующий  день эта женщина приходит с совершенно другим  мужчиной.
Молодым, спортивным, отлично одетым, Тоже, кстати, с обручальным кольцом. Но
с другим.  Любовник.  Женщина  берет  точно такое  же платье, что она купила
вчера и начинает его опять мерить. Продавцы дисциплинированные люди. Вида не
подают. Женщина снова  начинает стонать от вожделения. На  этот раз громче и
убедительней.  Мужчина  долго  колеблется,  но  в  конце-концов разводится и
отваливает три штуки. Женщина, преисполненная благодарности счастливо целует
его в губы и они уходит.
     На третий день эта женщина приходит в бутик  третий раз. Одна. И  сдает
одно из двух платьев. Получает три тысячи долларов на руки и уходит.
     - И что? - спросил я, не очень врубаясь.
     -  Как что? Муж  уверен, что платье  купил муж. Любовник  убежден,  что
любовник. А у женщины на руках три штуки и шикарное платье.
     Мы с Мотей посмеялись, не удержавшись от  некоторых обобщений.  Маша  с
Олей, сделав вид, что обиделись по феминистски резко обвинили нас в безделье
и  праздности.  Маша даже сослалась на древнерусские  названия  дней  недели
(пренедельник,  неделя и  понедельник),  чтобы  доказать,  до какой  степени
исторически  мы  не  любим работать.  Маша  регулярно  раскапывала  какие-то
приколы в  своем университетском  издательстве.  Потом мы обсуждали какие-то
светские темы.
     За все это время  финдиректрисса не произнесла и пяти предложений, хотя
я заметил,  что  удостоился с  ее стороны двух  или  трех очень внимательных
взглядов. Особенных. Оценивающих. Женских.
     Наступил вечер.  Маша засобиралась домой. К  Герману. Опять.  Мне стало
тоскливо,  но  мы тут же договорились  завтра (воскресенье,  оно  же неделя)
утром опять увидеться, и я немного успокоился. Финдиректрисса предложила  ее
подбросить. Мы с Матвеем решили пойти в казино. Развеяться.
     * * *

     Через  полчаса мы прошли  по  мостику над  рыбками, встречающими гостей
казино  Golden  Palace. Сокращенно  ГП. Оригинальая  идея  поставить большой
аквариум с огромными рыбами под ноги меня всегда  забавляла, как и некоторое
другое в ГП: ярко-красный китайский дизайн и бесплатные напитки.  Впрочем, в
свое время я подсчитал, что мне  порция в  виски  обходится в ГП примерно  в
40-50 долларов. Но это еще что. Многим - гораздо дороже. Дело  в том,  что я
стараюсь не брать с собой в  казино больше  трехсот долларов и не пью меньше
пяти-шести порций.
     Так что виски, на самом деле,  в  ГП дорогой.  Даже очень. Впрочем, как
говорил  Мотя,  посматривая  на  тусующихся  в районе  бара  длинных холеных
блядей, бесплатный секс бывает только в мышеловках.
     Не выигрывал в казино я, как и все остальные, практически никогда. Или,
скажем, очень редко. Поэтому раньше  мой  бюджет не позволял мне ходить в ГП
чаще  чем  раз в месяц.  Но сейчас  дела  налаживались, и я пошел в казино с
открытым сердцем.
     Мы  вошли, немедленно проиграли  входные  фишки  и огляделись.  Все как
всегда:   немного   натурализующихся   вьетнамцев,   немного  цивилизующихся
бандитов, немного профессиональных игроков, немного командировочных и гостей
столицы,  немного жен  новых  русских, немного  раздолбаев среднего  класса,
вроде нас с Матвеем,.  А в итоге набивается толпа,  так что  к  столикам  не
пробиться.
     Мы пошли  играть в  покер.  Все  было как  положено.  Через  полчаса  я
разменял вторую сотню, потом  мне начало везти и  я  получил флэш с раздачи.
Еще через час везти перестало, и я разменял  третью сотню. Матвей,  которого
за это время успешно раздели на 700 долларов на рулетке, 500 в black  jack и
на несколько тысяч рублей в автоматы, засобирался домой, матеря  свою судьбу
в общем и ГП в частности.
     - Матвей,  - сказал  я. Ты же знаешь.  Чтобы выигрывать  в  казино надо
становиться его владельцем.
     - Нет, сказал Матвей. Просто сегодня я изменил системе.
     Меня всегда забавляли люди, играющие в казино по какой-нибудь системе.
     - Матвей! Есть только одна система выигрыша в казино - очень радоваться
редким выигрышам и плевать на обычные проигрыши.
     - А зачем тогда ты сам ходишь?
     -  Развлечься.  Поиграть  с  судьбой на  небольшие деньги. Получить  за
проигрыш в игре  выигрыш в любви. Проверить интуицию и убедиться, что как ее
не было, так и нет, и что все предчувствия врут.
     -  А   я   прихожу,   чтобы   выигрывать.   Нельзя  выиграть,  если  ты
психологически настроен  на  проигрыш. И его ждешь. И  с ним смирился еще до
начала игры.  Надо верить  в  себя. Чувствовать  вдохновение. Но...  Все,  я
пошел.
     Мысли,  высказанные  Мотей,   показались  мне  как  банальными,  так  и
спорными. Хотя откуда я знаю, как надо побеждать? Может, правда, дело только
в  настроении?  В  любом  случае,  если  Мотя, трахнут  на азартных играх  и
относится к ним гораздо серьезней чем  к собственной  работе, то что делать?
Nobody's perfect.  Я махнул Матвею  рукой и пересел  за рулеточный стол.  Не
успел шарик сделать первый спин, как я услышал:
     - Привет, Иосиф!
     Я  поднял  глаза  и обернулся.  Рядом  со мной сидела жирная  свинья  с
заплывшими  глазками,  обвисшими щеками  и  светлыми  щетинистыми  волосами.
Свинью  звали  Сергей  Стариков.  Он  некоторое  время  работал  со  мной  в
PR-Technologies. Его обязанностью  был  поиск  новых клиентов. Как человек с
такой внешностью мог искать клиентов, - я не представлял.
     Кроме  неоднозначной  внешности  у  него  была  еще  одна  раздражающая
особенность. Тяга к патологическому вранью.  Это вранье  имело цель на самый
короткий срок резко  повысить значимость Старикова для людей, с  которыми он
беседовал. Я в свое  время выслушивал истории про законченный Стариковым MBA
в  Гарварде, про папу  -  одного  из высших  чинов ФСБ,  который может стать
бесплатно  нашей  крышей, про  брата - очень богатого инвестора, который уже
готов купить 25% акций PR Technologies за миллион долларов.
     Я несколько раз покупался на этот бред, потому что не мог понять, зачем
врать  так  бессмысленно и  краткосрочно?  Какая-то наркотическая страсть  к
мгновенно возникающему уважению...
     Полгода  назад  Крыса  его уволила. Это  случилось, когда  он  пообещал
(слава  Богу, устно) небольшой туристической компании, что  о ней покажут 45
секундный сюжет на ОРТ в девятичасовой программе "Время".
     Старикова  было  не  жалко, и  спорить  я  не  стал. Просто  заметил  в
присутствии оставшихся сотрудниц, что свинья с крысой  не смогли найти общий
язык. Затем я вспомнил и рассказал  девушкам анекдот про кошечку с собачкой,
и на этом история с увольнением Старикова закончилась.
     Но сегодня  у  меня  было такое радужное настроение, что я  обрадовался
даже  Старикову.  Тем более, что Матвей  ушел, а  я  не люблю  играть  один.
Стариков попытался занять у меня 20 доларов, но был  твердо послан  - у меня
было всего 100 своих.
     Он ничуть не обиделся. Просто сидел, пуча на меня свои маленькие глазки
и делая вид, что очень за меня болеет, делая это кстати, крайне фальшиво. Но
фальшь  меня не покоробила, потому  что именно с его  появлением мне  начало
везти. Я просто ради прикола поставил  вместо обычных 2 долларов целых 10 на
номер и угадал. Мне отсчитали 350 долларов.
     Еще через десять минут у меня была заветная "таблетка" - переливающаяся
перламутром  фишка на 500  долларов и я принимал восхищенные поздравления от
Старикова.
     Таблетка была засунута в карман, на оставшиеся 300 с чем-то долларов  я
продолжил игру, вернувшись за покерный стол. Стариков, естественно, поплелся
за мной. Сменяющиеся крупье получали чаевые.
     Причем они получали их не в зависимости от выигрыша или  проигрыша, а в
зависимоси от  того, совпадало или нет имя крупье с его образом. Имена  были
написаны на больших бэджах, приколотых к груди. Большие чаевые получили Маша
и Жанна. Григория  и  Сергея я не обрадовал. Ольге,  которая сдала мне  full
house я  дал  всего 5  долларов,  объяснив, что у  моего друга  есть любимая
девушка Ольга и она не шевелится. (Кажется, виски начал действовать.)
     В покере везение продолжалось.  Тут уж, конечно,  я одолжил Старикову и
100, когда они  они кончились еще 150, потому что в его присутствии мне явно
и совершенно немеренно везло.
     Услышав  Lady in Black, единственную песню  Uriah Heep, которую я люблю
по-настоящему,  я поднял  глаза.  На  втором  этаже  начинался стриптиз.  На
стриптиз мне было  плевать, а  вот музыка меня завела. Вспомнив о завтрашней
утренней  встрече с Машей (утренние встречи с любовницей - всегда томительно
неожиданны), я  вообще решил, что песня это пророческая и немедленно заказал
еще виски.
     She came to me one morning
     One lonely Sunday morning
     Her long hair flowing in the midwinter wind
     I know not how she found me
     For in darkness I was walking
     And destruction lay around me
     From a fight I could not win
     К этому времени  я уже выпил не меньше  четырех двойных порций. Выигрыш
привел меня  к мысли, что я  сегодня настолько крут, что мне пора перейти  с
виски на коньяк. Мысль была совершенно  идиотской, поскольку  в  ГП  напитки
бесплатные. Естественно,  что виски у них еще терпимый, потому что  виски не
так просто испортить, а вот коньяк - просто отвратительный. Мы со Стариковым
выпили два по сто коньяку. В обычной  обстановке от такого коньяка мне стало
бы  плохо.  А  в  этот  раз мне стало  хорошо.  По  крайней  мере,  мне  так
показалось.
     Стариков  сказал,  какое  это  счастье,  что  он встретил  меня  именно
сегодня, потому что послезавтра,  в понедельник он встречается с потрясающим
клиентом, от которого  можно получить заказ на полмиллиона, и не долларов, а
евро,  что он совершенно на меня не зол на увольнение, понимая, что все  это
устроила  Крыса,  а  он  всегда относился  ко  мне с  глубоким  уважением  и
почтением.
     Я  расстрогался   и  предложил   в  честь  нашего   примирения   выпить
шампанского.  Нам принесли два  фужера. Каким было  шампанское в ГП я уже не
помню.  Все  дальнейшее   сохранилось  в  моей  памяти  какими-то  разбитыми
стеклянными фрагментами, склеивать которые не стоит.
     Сначала  мы  вернулись  на рулетку.  Там  было  как-то не  очень. Потом
Стариков,  взяв  все  мои  фишки   кроме  запасливо  припрятанной  в  карман
"таблетки" и  сказав, что ему сегодня везет, поставил их на  черное.  Выпало
красное.  Мы   проиграли   не  меньше   400  долларов.  Мне  показалось  это
самоуправством, и моя милость начала меняться на гнев. Через некоторое время
я  обнаружил, что  от всего  богатства  у меня осталось  одна  стодолларовая
фишка. После этого я настолько зло  и громко начал материть Старикова, что к
нам  подошли охранники казино и очень вежливо порекомендовали закончить игру
и расходиться по домам.
     Но мне под хвост попала возжа. Что бывает со мной, когда я напиваюсь. Я
сказал Старикову.
     - Вот теперь, козел, ты будешь отвечать за базар. Поехали ко мне домой,
расскажешь мне  про своего  клиента на  пол-лимона евро,  а если соврешь как
всегда, то я тебе уши отрежу.
     Не  то, чтобы я собирался  резать уши кому бы то ни было, но алкоголь и
вчерашняя  телефонная  удаль  Матвея  в  обращении с  хатами,  сделали  меня
каким-то  отчаянным. А  Стариков позволял  мне помыкать  собой и выносил все
довольно безропотно.
     Мы поехали ко мне домой. Дома виски не оказалось,  зато я нашел бутылку
теплой  водки и  немного красного  вина. Я налил все  это в начатый пакет  с
томатным соком, насыпал перец, встряхнул и  сказал,  что это Bloody Mary. На
рубашке  у Старикова  образовалось ярко красное пятно, потому  что  я  забыл
закрыть пакет  перед  встряхиванием.  Пятно,  судя  по  виду,  относилось  к
категории невыводимых.
     - Рубашка... - начал скулить Стариков.
     -  Насрать на рубашку! - решительно  сказал я, немедленно  залив теплой
красной гадостью  собственную гусарскую. Ту, которую мне только что подарила
Маша.
     - Зачем срать на рубашку? - испугался Стариков.
     - Не ссы. Видишь я сам тут... Я  к тому,  что когда мы разбогатеем, - я
тебе, подонку, десять таких куплю.
     Мне  показалось, что  у  меня испортилась дикция, и  я  решил  говорить
простыми короткими фразами.  Проблема частичного контроля над собой во время
опьянения   всегда  меня  интересовала,   но  сейчас   уже   не   было   сил
сконцентрироваться на ней.
     - А галстук? - подозрительно спросил Стариков? Он тоже...
     - А на галстуке я тебя  повешу. Если ты меня обманул с клиентом... Пей,
ублюдок!
     "Да здравствует мыло душистое
     И веревка пушистая"
     Мне  в  голову  вдруг пришли стихи  Генделева,  израильского  поэта,  с
которым дружил Антон.
     - Зачем веревка? - не понял и, на всякий случай, напрягся Стариков.
     - Это стихи, идиот! Тебя в твоем Гарварде поэзии обучали?
     - Нет, - зло сказал Стариков. Меня обучали маркетингу.
     - Потому что они все свиньи. И ты - свинья. Рыночная.
     Все дальнейщее погрузилось в коричневый алкогольный туман. Мы ругались.
Стариков говорил, что он  крут и прямо сейчас вызовет отца-чекиста, которому
я отвечу за базар. Я заставлял его звонить. Стариков говорил, что у него нет
с собой записной книжки.
     Я говорил,  что  если бы  у такого  ублюдка  и вправду  существовал  бы
отец-чекист,  то  этот ублюдок должен был  бы  помнить  телефон отца-чекиста
наизусть. Стариков,  ломая  оскорбленную  невиность,  обещал  меня  зарезать
ночью, пока я сплю, потому что такие оскорбления порядочному человеку снести
нельзя.
     Я  смеялся и говорил, что  уже  утро  (было около  пяти)  и  что я  рад
знакомству с порядочным человеком, который готов  резать спящих. Ножи,  если
они ему потребуются, - на кухне, но зачем свинье ножи?
     Говорил, как  мне жаль, что он  на самом деле свинья, а не баран. Баран
мог   меня   хотя   бы  забодать!   Словом,  сцена  была   отвратительная  и
антихудожественная. Я, кажется, за всю жизнь не вел себя так гнусно.
     Мы допили пакет теплого сока с вином  и водкой. Через какое-то время  я
обратил внимание,  что  Стариков  окончательно отрубился  прямо за столом  в
конфигурации  "жизнь  удалась". Храпел он  при этом, как настоящий боров. Я,
ненавидя  храп, попытался доползти до постели, но  стены начали  скользить в
круговом движении. Это вызвало чувство тошноты, поэтому я сломался на первом
же  действии  -  слезании  со  стула.  Я  медленно опустился  в  полусидячее
положение, облокотился на уплывающую стену и заснул.
     * * *
     Я заставил себя открыть глаза  от третьего по счету тыканья мне в живот
металлической   палки.   Палка   оказалась   дулом   автомата   Калашникова.
Принадлежала  она менту, одетому  по полной выправке, включая бронежилет. За
ним стоял второй мент, экипированный сходным образом.  Автомат его также был
лениво наведен в мою сторону. По квартире ходили какие-то люди.
     - Поднимайтесь, гражданин!
     - А которой час?
     Мои губы еле двигались.  Повернув голову, я понял что полдевятого. -  А
что случилось?
     - Человека вы убили, вот что случилось! Поднимайтесь побыстрее!
     - Что?! - у меня хватило сил только, чтоб покачать головой.
     - Гражданин,  не  валяйте дурака и вставайте! Вы человека убили. Вон, и
рубашечка-то у вас вся в крови!
     Я попытался  подняться  опираясь  на  стену.  Кое-как  это  получилось.
Гусарская рубашка, действительно, была вся в крови.
     - Руки вперед!
     Я вытянул руки, на них моментально очутились наручники. Я сел на стул.
     - Я сказал, встать!!!
     Мент неожиданно заорал как резанный.
     - Сюда иди!
     Я вышел в прихожую. Там толпились какие-то люди. При появлении меня они
расступились. На  полу  лежало  человеческое тело, на  которое  был небрежно
наброшен  длинный  черный  мешок  с  молнией.  Из под  мешка  торчали ноги с
квадратными ботинками  Старикова.  Мент  приподнял мешок.  У  Старикова было
очень удивленное выражение лица. Горло было  перерезано примерно посередине.
Голова была так изогнута, что из-за разреза она на  две  трети отделилась от
шеи.
     - Узнаете этого человека?
     - Да, - сказал я.
     Страшно хотелось, чтоб все исчезло. Сесть к стене обратно и заснуть,  и
если не прекратить, то хотя бы отложить эту сцену. Хотя бы на пять минут.
     - Кто это?
     - Сергей Стариков.
     - Кем он вам приходится?
     На  меня молча смотрели  какие-то люди.  Много незнакомых людей в  моей
родной  квартире.  Они   все  таращились  на  мою   рубашку.  Голова  болела
фантастически. Очень хотелось пить.
     - Это мой... Знакомый.
     Конец одиннадцатой главы и первой части


     Похмельная круговая кинопанорама. Головокружительный фильм ужасов.
     снимай рубашку пидор гнойный // как же я ее сниму в  наручниках // а не
ебет  снимай  сука  // рвется//  хуй  с ней все  пиздец поехали // это не  я
честное слово не я // ты че правда ебнутый или под дурака работаешь // можно
мне позвонить? //  из  отделения позвонишь последняя пуля в в висок адвокату
ха ха// ребята я правда не виноват вы мне верите// а нам кстати по хую давай
его в обезьянник // хочется пить  // следователь те нальет // хочется курить
// здесь не курорт  // только бы  мама не узнала  // на  пол  а  куда еще //
сколько  еще ждать // сегодня воскресенье //  дайте хоть позвонить я заплачу
// это к следователю//
     Я  впал  в оцепенение,  оказавшись на полу  обезьянника рядом  с  двумя
малолетними  украинскими  проститутками.  Они  из  лучших  чувств попытались
убедить  меня, что если  с  пропиской у меня все в порядке, то меня  вот-вот
отпустят.  Я, оставаясь в тяжелом  похмелье, задремал прямо на полу. Когда я
очнулся,  девушек  уже не было.  Верный  шанс связаться  с  цивилизацией был
упущен.
     Голова раскалывалась от  малейшего звука: от шагов, от хлопанья дверью,
от  тихого  разговора  дежурных между  собой. Очередной раз  сморщившись  от
звука,  я  разобрал в  нем свою фамилию. Щелкнул  замок обезьянника и  через
минуту я входил в кабинет следователя, по обстановке очень напоминавший тот,
в котором я меньше чем неделю назад узнал от Писателя о смерти Лили.
     Опер   был  молодой,  очень  недовольный  тем,  что  его  выдернули   в
воскресенье. Васильковые глаза,  пшеничные волосы. Он  посмотрел на  бумаги,
представился оперуполномоченным Игорем Васильевым (и  правда  - Василек!)  и
убедился с моих слов, что я - это я, и ошибки в определении личности никакой
нет.
     - Ну, гражданин Мезенин, рассказывайте!
     - Можно стакан воды и сигарету? И наручники эти...
     - Конечно. Располагайтесь как дома!
     Если игра была в доброго и злого следователя,  то мне достался веселый.
Он снял наручники своим ключом, затем  налил из стеклянного  графина  воды в
граненый стакан. (Вот ведь  - классика! Сохранилось еще казенное имущество.)
Я поделился впечатлением. Он, протягивая сигарету, усмехнулся.
     -  Да. Вода хоть  из графина,  но водопроводная. Нет у милиции денег на
минеральную воду.
     - А таблетку от головы можно?
     - Можно и таблетку. Говорить-то будете?
     - Буду. Только дайте что-нибудь от головы.
     - Держите, анальгин. Отечественный, ничего?
     - Отлично!
     Я решил не замечать подколов.
     - Вот,  вы говорите "отлично". А нас в садизме то и дело обвиняют. Мол,
мы и ласточки делаем с подозреваемыми,  и слоников, и бейсбольными битами по
голове бьем.
     Он покосился на  стоящую в углу  бейсбольную  биту. Я подумал, что если
спрошу,  играет ли он этой  битой  в бейсбол, то испорчу  отношения, которые
только-только начали складываться. Опер вошел во вкус и продолжал:
     - А  я  считаю  все зависит от человека. С  хорошим человеком  - отчего
по-людски не  поговорить?  Хотя обычно  попадаются отморозки. Ну  а вы -  вы
другое дело. Сразу видно -  интеллигентный  человек. А  значит, можно понять
друг друга, договориться, так ведь?
     -  Вот  именно.  Совершенно  с вами согласен.  Договориться можно. Даже
нужно!
     -  Ну  а  раз  согласны, и  три ваши  просьбы  я  выполнил,  то давайте
выполните и вы мою. Одну. Расскажите все, как было. Да, и хочу предупредить:
у  нас  с вами  никакой не  допрос, а просто  беседа. Протокола  я не  веду.
Магнитофон не включаю.
     - Понимаете, ничего собственно и не было. Пришли с приятелем из казино.
Выпили. Я уснул. Проснулся - в квартире милиция. Приятель лежит в  проходе с
перерезанным горлом.
     - А что было во сне не помните?
     - Да  не было  ничего.  Отлично помню, как уснул. Лень было  до постели
идти, да и сил не было. Поэтому уснул прямо в комнате.
     - А приятель ваш?
     - Тоже уснул. За столом.
     - Ну,  значит вы  вашего приятеля во  сне  и  зарезали.  Бывает  такое.
Напьются  люди, накуролесят, а потом ничего не помнят. Ничего. Не вы первый,
не вы последний. Поработаешь в милиции и не такое насмотришься. У нас,  вон,
восьмидесятилетняя бабка во сне деда своего молотком оприходовала. Насмерть.
И тоже ничего не помнила. Склероз у нее. Старческий.
     - Так то бабка! У меня склероза нет. Если бы что-то было, я помнил.
     - Я вам так скажу, гражданин Мезенин.  Сегодня воскресенье. Времени мне
на  вас тратить  жалко. Помните вы что-нибудь или нет - мне, честно  говоря,
наплевать.  В состоянии  алкогольного  опьянения  человек может ни хрена  не
помнить. Алкогольное опьянение помните?
     - Помню.
     - Отлично.  Оно и в протоколе зафиксировано.  Экспертизу, значит, можно
не устраивать. Улик  на вас без всяких ваших воспоминаний хватает с головой.
Для любого суда. Хоть для Совета Европы. Нож ваш? - Ваш. Кровь на нем чья? -
Покойного.  Квартира  ваша? - Ваша. Кто в ней лежит? -  Покойный. Рубашка от
Армани в крови ваша? -  Ваша. Кровь на ней чья? То-то! Но  вы человек умный.
Вы подумайте:  если мы  сейчас запишем явку с  повинной, то  это для  суда -
смягчающее обстоятельство. А может вы его в состоянии аффекта убили? - Тогда
вообще можете вывернуться. Словом,  все от вас зависит. На вашем месте, я бы
хоть что-нибудь да вспомнил.
     -  Простите, Игорь а какое у вас звание? А  то даже не знаю, как к  вам
обращаться.
     -  Звание у  меня - старший  лейтенант.  Но  обращаться  ко  мне  лучше
"гражданин  начальник".  Скоро вам это все в  камере  объяснят. Если  мы  не
договоримся.
     Здесь он усмехнулся  на людской  глупостью и над тем, что я  не понимаю
своего счастья.
     - Так давайте договариваться! Я, конечно, никого не убивал. Но чтобы не
устраивать ни вам ни мне дополнительные сложности, готов компенсировать вашу
работу, так сказать, материально.
     - Подкуп сотрудников при исполнении, - глядя в потолок заметил Василек.
К  сожалению, ничего  не выйдет,  гражданин Мезенин.  Я же  не просто  так в
воскресенье приехал. Сидели бы вы тут в обезьяннике до понедельника. У нас с
"бытовухой" люди  и по неделе сидят. Но мне позвонило начальство  и сказало,
чтоб я уделил вашему делу особое внимание.  Особое.  Видно, у  родственников
покойного  какие-то связи. Поэтому сделать  я  ничего  не  могу. Если  бы  и
захотел. Но  я и не хочу. Чисто по-человечески. Вы  человека убили, а теперь
откупиться надеетесь. Он же - человек был. Божья тварь. А вы  ему - ножом по
горлу. Пусть и по пьяни...
     - Да не трогал я его!
     - Это я уже слышал. Словом, не хотите все вспомнить, и косить на аффект
это  -  дело  ваше.  Пытать  мы  вас  не будем.  И  так  улик  хватает.  Без
чистосердечного признания.
     Он весело  на меня посмотрел  и  принялся быстро  писать.  Я  попытался
придумать что-нибудь еще.
     - А позвонить мне можно?
     -  Нет. Нельзя.  Пока я  не  оформлю протокол задержания.  А  вы его не
подпишите.
     И он на меня посмотрел еще веселее.
     - А долго его оформлять?
     - От вас зависит. Мне еще писанины на полчаса.
     - Я не хочу ничего подписывать без адвоката!
     - Адвокат вам положен только после задержания. А вы тут пока на птичьих
правах. Для неформальной беседы со мной. Вот когда подпишите протокол, тогда
и будут у вас все  права задержанного. Переведем вас в ИВС. Там хоть постель
есть.  Отоспитесь.  Адвоката  получите.  Не  подпишите  -  будете  сидеть  в
обезьяннике. Для выяснения личности. (Он очень недобро на меня посмотрел.) Я
с вами хотел по-хорошему!  Но мы  ведь можем и  по-плохому.  Мы можем  очень
по-плохому!
     - Нет. Давайте по хорошему.
     - Тогда не мешайте. Мне нужно закончить с вами эту бодягу.
     - А если я подпишу, то можно будет позвонить?
     - Можно! Когда подпишите.
     - А под подписку о невыезде выйти нельзя?
     - Гражданин Мезенин! Вы меня достали!
     В течении  получаса  Василек  занимался писаниной, задавая мне какие-то
формальные  вопросы.  Потом  дал  протокол  -  4 страницы  мелким  убористым
почерком. Я решил, что больше никогда не повторю ошибки,  сделанной мной при
подписании бумаги ФФ, и прочту все  очень  внимательно.  В протоколе не было
ничего интересного. Там, действительно, было сказано, что я пьян и ничего не
помню. Признания  вины  не было. Я осторожно подписал каждую страницу, затем
прочел и подписал отдельную бумагу. В бумаге говорилось, что по отношению ко
мне  не  применялось  никаких  мер воздействия  и  что  я  подписал протокол
совершенно добровольно.
     - Ну вот,  сказал Василек, просветлев  от моей покладистости. Теперь вы
являетесь официально  задержанным по  подозрению  в  совершении  умышленного
убийства  лица заведомо для виновного находящегося  в беспомощном состоянии.
Статья 105 УК РФ, параграф 2 в, срок наказания от 8 до 20 лет.
     - Что?! В каком состоянии? А это утяжеляет вину?
     Еще как утяжеляет. Так от трех до десяти, а  так от восьми до двадцати.
Василек смотрел на меня уже не  просто  весело. Взгляд его был  озорным, как
будто у него получилась клевая шутка. Я  начал понимать что имел в виду  мой
дед под выражением "Никогда им  не верь. И никогда ни в чем  не признавайся.
Запомни,  не  верь  и  не  признавайся!  Ни-ког-да".  Василек,  окончательно
развеселясь от моего вида, принялся объяснять.
     - Вы  же сами показали,  что  он заснул,  находясь  в состоянии тяжелой
алкогольной интоксикации?  И  что вы понимали,  что  у него  такое состояние
что...
     - Но я был в такой же интоксикации. Она у меня до сих пор не прошла.
     - Да.  И это  также  является отягчающим обстоятельством. Да ладно, что
там? Советский  суд  - самый гуманный суд  в  мире.  Он разберется. Я же вам
советовал признаться и на аффект косить. Была бы сто седьмая. Со сроком до 3
лет. Но поздно... С этого момента вы  имеете право требовать себе  адвоката,
не свидетельствовать против себя и вообще отказаться от дачи показаний.
     Я  немного расслабился.  Я подумал, что  зря  Василек  так  пошутил.  Я
теперь,  действительно, не  поверю  ни единому  их слову,  а  с  отягчающими
обстоятельствами мне шьют убийство или со смягчающими, в общем-то не важно.
     - И что со мной будет дальше?
     -  Вас отведут в  ИВС.  Изолятор временного  содержания.  Там вы будете
находиться, пока прокурор или судья не дадут санкцию на арест или не изберут
другую меру  пресечения.  Потом СИЗО.  Следственный изолятор. Потом  -  суд,
Сибирь.
     Василек приветливо улыбнулся.
     - Так позвонить-то можно?
     - Звоните. Только недолго.
     Я решил, что  Антон находится сейчас в самолете, и надо звонить Матвею.
Я был уверен,  что раз  дела  пошли так криво, то трубку он не возьмет.  Но,
Слава Богу, я ошибся. Значит, все еще не так плохо.
     - Мотя, - сказал  я. Меня посадили по обвинению в убийстве. Которого я,
естественно, не совершал.
     - Где ты?
     Такого голоса у Матвея на моей памяти не было. Глухой и хриплый.
     -  Пока в районном отделении. У ментов. Но скоро меня переведут, сам не
знаю куда.
     - Что надо делать?
     Он звучал как крупное раненое животное. Низко и отчаянно.
     -  Для начала прийти  в  себя. Потом  выяснить,  куда  меня поместят  и
переслать  мне  туда необходимые  вещи: еду, деньги, сигареты, книги. Срочно
найти нормального адвоката. Взять  у Крысы двадцать  тысяч, которые я  успел
заработать на ФФ, и распоряжаться ими для моего освобождения.
     - Даже и не думай о деньгах. Сколько надо, столько и будет.
     -   Отлично.  Позвони  моей   маме,  Маше   и  всем,  кого   это  может
заинтересовать. Говори, что взяли по ошибке, что скоро отпустят.
     Мотя,  кажется, пришел в себя, повторил инструкции и сказал, чтобы я не
волновался. Что он разнесет пол-Москвы. Что они все горько пожалеют.
     - Да ты сам не волнуйся, - сказал я.
     Потом я позвонил Крысе. Василек нетерпеливо поджал  губы, взывая к моей
совести.  Крыса на предложение  выдать  Матвею  деньги отреагировала  как-то
странно. Она сказала, что  подумает. Я спросил, чего  тут думать. Она  стала
нести какую-то  чушь, вроде  того,  что  вдруг эти  деньги придется  вернуть
клиенту?
     Я повысил голос. Она сказала, что постарается, но по голосу ее я понял,
что постарается она как раз деньги не отдавать. Это меня очень разозлило.
     - Что, проблемы на работе? - посочувствовал Василек.
     - Ничего, я разберусь. Что у нас дальше?
     Дальше на меня снова надели наручники и отвели в ИВС, который находился
не где-нибудь, а прямо здесь же, в РУВД.
     Дверь закрылась. Камера два на три метра. Я огляделся. Дверь. Крашенные
зеленой  краской  стены.  Привинченная  табуретка.  Вверху лампочка.  Нары с
сеткой.  Кран с  водой  прямо  над полуразбитым  воняющим унитазом. Никакого
матраса. Никаких признаков окна. Я  начал понимать, что у меня теперь строго
говоря ничего нет. Ни одежды, ни сигарет, ни журнала, ни бумаги с ручкой.
     Впрочем,  все нары были исписаны каким-то  острым предметом. Я  почитал
тюремный фольклор. Меня почти ничего не прикололо. Разве что:
     Кто не был ТАМ, тот будет.
     Кто был, тот не забудет
     Я лег на нары  и попробовал уснуть.  Это получилось на удивление легко.
Мне привиделось, что Маша мне говорит: "Это нормально, что ты в  тюрьме. Это
даже романтично.  Каждый должен испытать, что это такое." А я отвечаю: "Тебя
послушать, так выйдет, что каждый должен испытать все на свете.  В том числе
и собственную смерть...".
     Я проснулся через  несколько часов и понял, что я  хочу есть, курить  и
двигаться. Я начал стучать в дверь. Сначала очень осторожно. Потом  сильнее.
Когда это не помогло я  стал бить в нее,  что есть  силы.  Через  пять минут
подошел недовольный сержант.
     - Че надо?
     - Слушай, друг, курить хочу. И как тут у вас со жратвой?
     - Бабки есть?
     - Нет. Мне не дали взять с собой. Сказали, что сразу отпустят.
     - Нет бабок - нет сигарет.
     - Слушай, но мне привезут. Я тогда отдам.
     - Вот привезут - тогда и поговорим.
     - Позвони по этому телефону. И все у тебя будет.
     Я  продиктовал сотовый  Моти  и  сержант ушел. Через  десять  минут  он
вернулся и сказал, что телефон выключен, а его смена кончается.
     Я сел на нары  и начал пытаться рассуждать.  Сначала от разочарования я
не  мог сосредоточиться, но через  некоторое время  даже вошел во  вкус.  Из
рассуждений вытекало следующее:
     1.  Если я здесь благодаря  хатам, то еще не все  потеряно. Ведь я жив.
(Меня пробрал  мороз по коже, когда я подумал,  что Стариков  сейчас лежит в
холодном судебном морге. Теплых чувств я  к нему никогда не испытывал, но уж
и смерти Старикова не желал).
     2. Если  я здесь из-за сумасшедшего стечения обстоятельств, то опять же
- отчаиваться нет смысла. У меня есть друзья и деньги, а убивать я никого не
убивал.  Правда, Василек  говорил про какой-то нож...  И  рубашка в крови...
Надо разбираться.  Кто-то  ведь его убил? Но Стариков совсем не тот человек,
ради которого стоит пачкать руки кровью. Да еще таким  количеством крови  (я
поежился, вспомнив огромную лужу на полу  и забрызганные кровью обои).  Если
только из  ревности? Может,  Стариков нажрался и решил себе сделать сэппуку?
Тогда надо было начинать с живота. А  перерезать  себе горло на  две трети -
может только хорошо подготовленный самурай.
     3. Остается версия, что Старикова убил я  сам.  Допустим,  он  полез ко
мне, я выхватил нож и  убил его.  А  сейчас ничего  не помню. Сильный стресс
плюс алкоголь - вытеснение кошмарного воспоминания в подсознание. Тем более,
кажется, Стариков обещал меня зарезать. В шутку.
     Но тут вступает в  силу фактор родственников Старикова. Что-то он мне в
свое  время  намекал  на  папу-чекиста.  И  Василек  говорил,  что  ему  его
начальство  приказало поставить  дело на особый контроль.  Но это могли быть
как родственники Старикова, так и хаты. С этой стороны - дело дрянь.
     Подводим баланс: против меня загадочные хаты  и московская милиция;  за
меня: отсутствующий  в  Москве Антон  и  не  очень  вменяемый  Матвей. Ну и,
конечно, Маша  с мамой, но  они мало что могут сделать... В  PR Technologies
зреет  измена.  Приходится  признать,  что  баланс у меня отрицательный. Как
всегда.
     В деле  уже  три  смерти:  Химик,  Лиля и Стариков.  Я закрыл  глаза  и
попытался представить себе всех трех. Через  минуту я открыл глаза. Стариков
в этой последовательности  был  явно лишним. Может, его перепутали со мной в
темноте?
     На этой грустной ноте, я понял что  свет  в камере никогда не погаснет,
еды не будет, а кто спит  тот обедает. И попытался  строго  в соответствии с
анекдотом про Ленина и красноармейца поесть.
     * * *
     Кажется,  шел   вторник.   В   камере  без   окон   я  утратил  чувство
астрономического времени. Весь понедельник  я провел  в ожидании.  Адвоката,
следователя, сержанта, Матвея - хоть кого-нибудь. Не было ни единой души. Ко
мне никого не  подсаживали.  Я утратил  спокойствие  и  способность спокойно
рассуждать. Я реагировал на каждые  шаги  по коридору. Менты - наоборот - на
меня не реагировали. Я даже не мог объявить голодовку в знак протеста.  Меня
не  кормили.  На мои просьбы о хлебе менты многозначительно молчали.  Я стал
психовать. Где Матвей? Может, они с ним тоже что-то сделали?! А мама? Каково
сейчас ей?
     Голод,  замкнутое  пространство,  никогда  не   гаснущий  свет.  Полное
игнорирование меня как  обитателя  Вселенной и гражданина России. Я понимал,
что меня прессуют. Но уже совсем не понимал, зачем.
     Во вторник, когда мне  показалось, что уже вечер,  я вдруг почувствовал
непреодолимое  желание оказаться дома. Я  стал  страшно  стучать  кулаками в
дверь и орать "выпустите меня отсюда, суки!! я  требую адвоката!! вы же сами
сказали, что у меня есть право на адвоката!!".
     Минут десять никто не реагировал, а потом вошли два мента с дубинками и
хорошенько по мне прошлись,  негромко матерясь и  объясняя,  что научат меня
правильному поведению. Били сильно, но  не зло. Как  будто  выбивали  ковер.
Потом они ушли.
     У меня начали болеть почки и не было сил пошевелиться. Я лежал и скулил
"суки, суки". Из глаз  текли слезы. Было очень больно. Так кончился вторник.
Я почувствовал, что начинаю сходить с ума. От тюремной романтики не осталось
и следа.
     * * *
     В среду с утра распахнулась  дверь камеры и меня отвели к Васильку. Все
тело ныло и я еле дошел. Василек не смотрел мне в глаза. Просто сказал сухо:
     -   Вот   постановление  прокурора  о   вашем  аресте.  Подпишите,  что
ознакомлены.
     - А адвокат? Вы же обещали адв...
     - В СИЗО у вас будет адвокат.
     - Не буду ничего подписывать больше. Не буду!!!
     - Не надо на меня орать. А то...
     Я немедленно заткнулся, вспомнив  чем  закончилась вчерашняя  истерика.
Но, очевидно, Васильку  моя  подпись  была на фиг не  нужна. Меня увели,  но
повели не  в  камеру,  а во внутренний дворик.  "Хорошо, что в наше время не
расстреливают, - подумал я. По крайней мере, вот так сразу."
     Во  дворике   стоял  немного  переделанный   УАЗик.   С   решетками  на
непрозрачных закрашенных  окнах.  Меня  посадили  в него,  точнее  воткнули,
потому  что  в кузове набилось уже  не менее 15  человек. Примерно  таких же
небритых, грязных и вонючих, как я. Почти у всех были баулы. Я  был налегке.
Поскольку  двери  не закрывались, мент снаружи давил  на них всем  телом,  а
потом  грохнул с разбега ногой. Я был как раз под  самой дверью. Дверь вмяла
мои ребра и  защелкнулась. Мы поехали. В дороге у  одного наркомана началась
ломка и его стало рвать. Запах и жара делали из машины настоящую  фашистскую
душегубку. В машине не было ни одной щелки для воздуха.
     Через  сорок  минут кошмара мы приехали в  Матросскую  тишину. Началась
перекличка.  Среди  нас -  половина выходцев из  Кавказа  и  Закавказья.  Их
фамилии менты перевирают, а они в большинстве своем по-русски говорят плохо,
и своих фамилий не узнают.
     После переклички  - сборка.  Сортировочная камера  размером со школьный
класс, а народу в ней - за сто  человек. Концентрация - как в поезде метро в
часы пик. Вентиляции нет. Многие курят. Кто-то, нагнувшись, жжет  тряпки и в
алюминиевой кружки  варит  чифирь. Комната  заволакивается дымом  от тряпок.
Фантасмагорическая картина.
     И  она  длится пять  часов. Пять часов в тесноте без воздуха. Когда мне
дали  сигарету  и  спички,  спичка  просто  не  зажигалась.  Ей  не  хватало
кислорода.  Пришлось  прикурить от  другой сигареты. Наконец, группами по 20
человек начали вызывать на шмон.
     Я вспомнил, как Аркан рассказывал, что это название происходит от цифры
восемь - время утреннего обыска в камере. Поверить в то, что с Арканом, Аней
и  поездкой в  Эйлат  я попрощался меньше  недели  назад  -  было совершенно
невозможно.
     Шмон.  Освещенная комната. Огромный цинковый стол. На него вываливается
все  содержимое баулов. Вещи смешиваются, начинаются  крики заключенных друг
на друга. Вещей у меня  не  было,  я стоял в углу  и с ужасом смотрел на все
это.
     Вдруг команда  - "Всем раздеться. Трусы и носки  - снять! Догола!" Люди
начали  раздеваться. Хотя  из  шести обыскивающих  - три женщины. Я разделся
одним из последних, когда одна из шмонщиц заорала на меня. Вещи бросаются на
пол и по ним все ходят ногами.
     Затем нас построили в очередь и начался досмотр. Я  подумал, что серные
ванны  в аду -  это плод  фантазии средневековых  мистиков. А  вот досмотр в
Матросской  Тишине голых мужиков, у которых, сплошные синяки, язвы, наколки,
расчесы, нарывы - это, действительно, ад.
     Еще  через  полчаса нам разрешили поднять с пола вещи  и одеть их.  Нас
повели "катать  пальцы"  или  "играть на рояле". Здравствуй,  феня.  Потом -
фотографирование. Старое раздолбанное кресло. Фиксируется в двух положениях.
Фотограф набирает пластмассовые буквы твоей фамилии на планшетке.
     Затем  -  медосмотр.  Маленькая  камера,   не  больше  вагонного  купе,
разделенная решеткой. Врач - за решеткой. Ты - внутри.
     Здесь я по-настоящему  испугался.  Иглы, гигантского  размера, которыми
собирались взять у меня  кровь, были  использованы несколько раз. А может, и
несколько  десятков  раз.  На  них  на  всех  были  капли  застывшей  крови.
Понаблюдав минуту, я убедился, в  том,  что это  так и есть - использованные
иглы без ложной стыдливости бросают в ту же кювету, из которой их берут. Я в
ужасе протянул руку через решетку, посмотрел, как игла  входит в мою  вену и
подумал, что  сейчас меня заражают СПИДом под видом проверки, не  болен ли я
им. Игла  вошла  под кожу. Я взвыл от сумасшедшей боли, что было понятно. От
многократного применения одноразовые иглы тупятся.
     После  медосмотра  нас вернули  на сборку,  и  я  в  первый  раз  после
бутербродов с черной икрой в ГП получил в руки еду. Точнее как бы еду. Треть
буханки  черного хлеба. Плохо пропеченного.  Но  после трех дней голодания -
вкус у него был как у  шипящего  сочного стейка. Слава богу,  холодной  воды
было - сколько хочешь. Опытные люди сказали, что до утра растасовки, то есть
разводки по камерам  не будет, и я, увидев освободившийся угол, немедленно в
него  залег, свернувшись  калачиком.  Прямо на кафельном полу, без намека на
матрас, одеяло или простыню. Тело после вчерашних побоев ныло,  но за день я
уже к этому привык.
     Утром  группу,  в  которую вошел и  я,  повели  по  камерам.  Несколько
километров  нескончаемых коридоров.  Мы шли минут тридцать.  Меня  еще вчера
предупредили, что войдя в  камеру, нужно сказать "здорово,  бродяги", что  в
остальном   феней  щеголять  не   стоит,   поскольку  авторитеты  не   любят
"наблатыканных". Говорить надо спокойно и сдержанно. Не умничать.
     Я вошел в камеру, сказал "здорово, бродяги" и задохнулся.
     Конец двенадцатой главы



     Первое  впечатление,  которое  производит  общая  камера  -  отсутствие
воздуха в его привычном понимании. Четыре ряда двухъярусных нар - шконок, на
которых  и  между  которыми  в  полутьме  роится   масса  полуголых  мужчин.
Температура - не меньше 40 градусов. Вентиляции никакой. Ощущение, что попал
в  русскую баню,  где вместо  эвкалиптового  раствора и пива, на раскаленные
камни льют концентрированную смесь соответствующих запахов -  пота, дешевого
табака, подгоревшей пищи,  жженых тряпок, говна и чего-то еще  не доступного
моему обонянию (ртутная мазь? язвы?) Потом я выяснил, что в нашей камере 117
человек на 60 квадратных метров. И это не предел.
     Вся  камера  в  проводах и  веревках. Вместо стен  и  дверей  -  ветхие
простыни и полотенца пытаются создать иллюзию уединения.
     И  это место  кто-то называет  родным  домом?! Но здесь  же  даже сесть
некуда?  И  спят здесь  люди,  судя  по  всему,  по очереди. Я  посмотрел на
полусгнившие матрасы. Осторожно потрогал один. Он был влажный и липкий.
     "Ну что, мил человек, проходи к Смотрящему!" - сказал мне кто-то и меня
провели в правый дальний угол камеры за простыню. В этом углу висели полки с
книгами, сделанные из сигаретных пачек. Книг было много. Я  вздрогнул, когда
пробираясь  между  шконками,  увидел  двухметрового  бритого наголо  монстра
вытатуированного  сверху донизу, который сохраняя абсолютно тупое и зверское
выражение лица, читал Гарри Потера. Думаю, что это был "Узник Азкабана".
     В красном  углу стояли  маленький холодильник и черно-белый  телевизор.
Стол был накрыт клеенкой, склеенной из полиэтиленовых пакетов.
     Меня  подробно   и  внимательно  расспросили.  Задавали  вопросы  двое:
смотрящий по  камере - видавший виды  мужик лет  шестидесяти,  еще  крепкий,
коренастый с несколькими золотыми коронками и одной короной, вытатуированной
на руке. Он был одет в футбольную форму сборной России. Сказал, что называть
его надо Танком или Смотрящим. Второго расспрашивающего звали Поддержка (это
оказалось и звание, и погоняло). Поддержка  выглядел  лет  на 50. Он  был  в
полном  смысле слова  лишен особых примет. Лицо,  которое забывается еще  до
того, как ты от него отвернулся. Одет он был в легкий банный халат.
     Остальные сидевшие с нами молчали, в разговор не вмешивались и вопросов
не задавали. Спрашивали меня с подчеркнутым уважением и дружелюбием. Статья,
которая мне ломилась была весьма  уважаемая. Как сказал Смотрящий "сто пятая
с нежностями" (убийство с отягчающими обстоятельствами). Я рассказал все про
себя, умолчав, конечно, о хатской составляющей моей жизни.
     Меня покормили, научили  мыться  (для этого в углу камеры за  простыней
специальными  тряпками   отгораживается   плотина,   кипятильником  в  ведре
нагревается вода, а  дальше - тазики и вперед), помогли постираться (за  это
отвечают  специально  обученные  люди  низкого  ранга)  и определили  вполне
достойное место на шконках. Второй этаж, недалеко от Смотрящего. И что самое
главное  -  не сменное. То есть  мое  личное. Знающие  люди сказали,что  для
первой ходки - лучше не бывает.
     В конце  дня, в окружении незатихающего гула и возгласов, ворочаясь  на
влажном матрасе, и давя  ползающих  по чистому телу клопов, я понял, что раз
117 человек смогли разместиться на весьма долгий и часто неопределенный срок
на  площади не больше 60 кв. метров,  значит, Лиля права. Жизнь существует в
разных формах.
     Особенно забавно,  что  некоторые из  них расположены в ста  метрах  от
обычной жизни. Где  ходят  трамваи,  работают,  пьют,  отдыхают  и трахаются
простые москвичи.  Собственно, в  километре  от того места, где я  родился и
вырос.
     * * *
     "...В этой  зоне  барин крутой, сам торчит  на  шмонах. Кумовья  абвера
просто волчары.  Один старлей хотел Витька ссучить, за  это  западло фаловал
его в придурки  в плеху, шнырем или тушилой. Витек по  третьей ходке все еще
ходит  в  пацанах, но он золотой пацан и  быть ему в авторитете на следующем
сходняке."
     "В живодерке шамовка в норме, мандра и рассыпуха завсегда в гараже. Как
заварганим грузинским  веником! Имеем  и  дурь  женатую, и косячок. Санитары
дыбают  на цырлах  перед главным и другими  коновалами, чтобы не шуранули на
биржу..."
     Я  слушал феню  и удивлялся, что я  почти все понимаю. Правда, в рамках
контекста. Как же криминализировалось современное русское языковое сознание,
если мне, человеку, который еще недавно далек от преступного мира, настолько
понятна феня. Она же - блатная музыка. Она же - рыбий язык. Она же - стук по
блату!
     - Задержанный Мезенин!
     - Я!
     - Выдергивайся...
     - Как, гражданин начальник?
     - Слегка.
     За 8 неполных  дней в СИЗО я выяснил, что  вызывают из  камеры "слегка"
(следователь,  адвокат, свидание - все  внутри  тюрьмы),  "по сезону"  (суд,
РУВД, следственный  эксперимент, в общем, поездка), "с вещами" (другая хата,
другая зона, свобода)
     - Руки за спину, лицом к стене!
     (Это - не унижение, это - формальность. Дальше легкое движение  рук над
телом, имитирующее обыск: зачем вертухаю лишние вши и клопы?)
     - Руки за спиной. На два шага впереди шагом марш!
     Наручники не  одели. Хороший  признак.  Опять  какие-то  километры  еле
освещенных  коридоров.  Лестницы,  камеры,  решетчатые   двери.  По   дороге
встречаются тележки  с баландой, другие подконвойные в вертухаями,  какую-то
хату в полном составе  ведут ведут мыться  - они громко и радостно топают, а
мы  ждем, пока колонна  пройдет  - словом, тюрьма  живет своей жизнью.  А  я
удовольствием оглядываюсь  по сторонам, набирался  свежего (ну, относительно
свежего) воздуха и свежих впечатлений.
     - Куда идем-то, гражданин начальник?
     - За кудыкину гору. Пришли. Стой!
     Щелкает дверь. Я захожу в камеру.  Маленькую, пустую (только рукомойник
и одна шконка), довольно чистую.
     - За что мне одиночку, начальник?
     Дверь захлопнулась без ответа. Я присел на нары.
     * * *
     К этому  времени я  почувствовал, что начинаю привыкать к  тюрьме. Даже
атмосфера,  наэлектризованная  жарой  и   сотней   сложных  изломанных  душ,
перестала восприниматься мной как взрывоопасная.
     Меня угнетало  два обстоятельства: полное отсутствие  известий с воли и
вынужденное  безделье.  Опытные  люди  объяснили  мне,  что на допросы здесь
вызывают редко, особенно  в случае простых  дел, а  свиданий  чаще чем раз в
месяц не  дают. Впрочем, это не  объясняло отсутствие  передач. И отсутствие
адвоката.
     С бездельем  я боролся как  все  -  общался, играл  в  шахматы, нарды и
пытался читать - камерная библиотека предлагала достойный выбор - от Акунина
до Якобсона. Меня только удивило бесчисленное  количество разных гадательных
пособий - сонники, руководства по хиромантии, гадание на картах.
     Оказалось, что заключенные - народ суеверный - но при этом предсказаний
требуют конкретных  -  когда  будет  суд, какой срок впаяют,  на какой  зоне
валандаться ипр. Особенной популярностью пользуется  трактовка снов.  Спят в
тюрьме много. Сны  видят яркие.  Меня, как человека образованного, несколько
раз  спросили,  что  означают  те  или  иные  сны,  но  я,  убедившись,  что
расплывчатые ответы не  принимаются, а  за  конкретный  базар потом придется
отвечать, тактично уклонялся от ответа.
     Тем  не  менее,  окончательное  имя  я получил "Пророк".  Не  погоняло,
которое  выдавалось только блатным, а просто кличку. Это случилось на второй
день после растолкования какого-то  фрейдистского сна  Поддержки с кровавыми
огурцами, которые ему приходилось чистить тупым перочинным ножиком.
     Первая,  не  приставшая  ко  мне кликуха, была  Музыкант. Еще  во время
изначальной беседы со Смотрящим я на вопрос, какие имею таланты, не подумав,
указал на гитару. Я сыграл как умел несколько рок-композиций, отказался петь
Круга и Шафутинского, сославшись на незнание слов и музыки. На вопрос, какие
же  песни знаю,  сказал,  что  только иностранные. Спел Love Street (одна из
немногих песен Doors, которые можно петь, не имея нормального голоса).
     Послушав забойный ритм

     She lives on love street
     Lingers long on love street
     She has a house and garden
     I would like to see what happens

     народ  немного  повеселел,  но  я  тут  же был ревниво уличен  Фонарем,
главным гитаристом камеры, в непатриотизме. Тогда  я спел  Баньку Высоцкого,
после  чего передал  Фонарю гитару, не желая  создавать  конфликты, и  пошел
разговаривать с руководством дальше.
     Фонарь  продолжил  выдавать  камере  современный блатной  репертуар.  К
сожалению,  за  несколько  дней я  убедился,  что настоящая  тюремная лирика
исчезла, по крайней мере  в этой  камере. Настоящих тюремных песен типа "Гоп
со смыком это буду я", или "Постой, паровоз" или на худой конец "Мурку" я не
услышал ни разу и понял, что сегодняшняя  тюремная музыка пишется в студиях,
а не в камерах.  Когда меня  переименовали из Музыканта  в  Пророка,  Фонарь
заметно повеселел.
     * * *
     Я осматривался по сторонам и пытался понять, зачем меня привели в новую
камеру, и что будет со мной дальше. Было очевидно, что в  одиночке я лишался
сигарет  (в  моей  пачке  оставались  всего  три  штуки),  водки, нормальной
(относительно) еды, книг, общения, моральной поддержки. С другой стороны при
переводе из камеры в камеру  следует команда "с вещами". Если, конечно  тебя
переводят не в карцер.  Но на карцер камера не тянула  чистотой. И по слухам
там на день шконка поднималась. Так что надо было по 16 часов или стоять или
сидеть  на цементом полу, покрытом 5 сантиметровым слоем воды. Нет, это явно
не карцер. Здесь сухо.
     Лязгнула дверь.
     - 30 минут. Будут проблемы - стучите!
     В камеру вошла Финдиректрисса.  Она была в строгой белой блузке, черном
обтягивающем  пиджаке и черной юбке  чуть выше  колена.  Ее костюм чуть-чуть
напоминал женскую  нацистскую форму.  Он явно  шел  к ее светлым  волосам. Я
привстал от удивления. Дверь захлопнулась и железный засов крепко лязгнул.
     - Ну, здравствуй, зек!
     -  Здравствуй,   Оля.  Нет   больше  зеков.  ЗеКа  -   это  заключенный
каналоармеец.  А  теперь  каналы  все  выкопаны  и я -  арестованный.  Но не
осУжденный.  Я,  как  блатные, сделал ради  прикола ударение на  "У". А тебя
Матвей вместо себя прислал?
     - Долгая история. Матвей в больнице. Расскажи лучше, как ты?
     - Я - лучше всех. Курорт. Горный воздух. Прекрасная компания.  Отличный
сервис!
     - Выглядишь ты именно так. Я думала ты вшами зарос. Опустился.
     -  Просто  так в правильной  хате никого не  опускают. Я  скорешился  с
братвой.  Оказался нужен  обществу. Рассказываю  им истории, разгадываю сны.
Растолковываю объебон.  Обсуждаю деляги. За это моюсь раз  в день. Мне  даже
стирают. И неплохо кормят. В какой больнице Матвей?
     - Что такое объебон и деляга?
     О Матвее Оля говорить явно не хотела. Она уселась на нары, и немедленно
поднялась. На колготках  появился зацеп. Пока  она раздумывала  что же с ним
делать,  на  ее  колено с потолка  упала капля. Она  подняла голову. Я начал
понимать находит  Мотя  находит  в  ней возбуждающего.  У  нее  было  полное
пренебрежение к собственной сексуальности про которую она уж, конечно, знала
все.  Она не ставила ее напоказ. Она ее не стеснялась. Она, тем более, ее не
скрывала. Она  просто  не замечала  ее. И  в  этом не  было ни капли фальши.
Наоборот. Или я ничего не понимаю в женщинах.
     Да... видит Бог, возбудить такую женщину был вызов не  из простых. И не
многие  бы  него   решились.  Я  вообще  не  знаю,   кто  бы  решился  кроме
отмороженного  Матвея. У  меня,  правда,  промелькнула  мысль,  что  странно
приходить в тюрьму в  нацистской форме  но, судя по всему, Оля так одевалась
на  работу  всегда, а меня  посетила  в  перерыве между  бизнес-встречами. С
трудом  отрывая   взгляд   от   ее,  может   быть,  чуть  пухлых  но   очень
соблазнительных ножек, я чуть помедлив перевел дыхание и ответил.
     -  Объебон  -  обвинительное  заключение.  Деляга   -  уголовное  дело.
Образование  у моих сокамерников неполное среднее. Интеллект  примерно такой
же. И  шутки типа  "знаешь за  что  Пушкина убили?"  -  "за что?"  - "стакан
задерживал".
     - Не смешно.
     Оля подстелила одеяло и села рядом со мной на нары.
     -  О  чем  и  речь.  По  шуткам  можно  судить  об  интеллектуальном  и
нравственном состоянии тусовки, в которую ты только что попал.
     - Матвей в Белых Столбах. У него поехала крыша.
     - Надеюсь, что это шутка?!
     - У меня веселый голос?
     Какой у  Финдиректриссы был  нормальный голос я знал плохо, потому  что
говорила  она  редко.  Этот  был какой-то испытывающий. Как голос  человека,
который хочет тебя проверить,  но при  этом сам не  чувствует себя уверенно.
Веселым его, в любом случае, назвать было нельзя.
     -  У тебя отличный  голос. И  если  ты используешь его для  рассказа  о
Матвее, я буду тебе крайне признателен.
     -  Да  пожалуйста! Матвей  поговорив  с тобой,  вызвал  меня.  Когда  я
приехала, он метался  по квартире - собирал  тебе вещи. Рассказал мне в двух
словах  про  ваши приключения.  Я мало  что поняла.  Потом понесся в РУВД. Я
поехала  с  ним. Оттуда нас послали. Для тебя  ничего не взяли, сказали, что
тебя  уже перевезли, а  куда  - неизвестно. Сказали звонить в  понедельник в
прокуратуру.
     - Врали, суки! Я там три дня сидел.
     - Значит врали.  Я решила встретиться с одним человеком, который мог бы
тебе помочь. Но Мотю взять с собой не могла, потому что этот человек... ну в
общем не могла.
     - Потому что этот человек за тобой ухаживает?
     - Да. Что-то в  этом роде. Матвей пришел  в  бешенство, обматерил меня,
бросился в свой  Рейндж-Ровер, дал  по газам и умчался.  Я стала звонить ему
часа через два. Ни домашний ни мобильный  не отвечали. Итак до ночи. Ночью я
позвонила в милицию,  потом  в  больницы,  потом  в  справочную о несчастных
случаях. Выяснила в конце-концов, что  он  вытрезвителе.  Нажрался  где-то в
баре. Потом разбил машину вдребезги. Срубил рекламный  щит. Слава  Богу, без
жертв.  Когда я приехала в вытрезвитель -  у него уже  была  белая горячка в
разгаре.  Он орал,  что что его  разговоры прослушивают,  мысли  читают, что
вокруг его шеи обвились двухголовые змеи и ему скоро отрежут голову.
     - А знаешь, это все правда!
     Финдиректрисса подозрительно на меня посмотрела и продолжила:
     -  Менты  к  тому  времени  уже вызвали  психиатрическую неотложку. Ему
вкололи  что-то и повезли. Я поехала с ним. Врачи  не поверили в двухголовых
змей и поставили диагноз "Белая Горячка". Деменция трименс. С параноидальным
синдромом.
     - Delirium tremens.
     -  Да. Неважно.  Его  положили.  Я  дала врачам денег.  Чтоб  ухаживали
по-человечески. Вот и все.
     - Нет не все. Как он сейчас?
     - Говорят, что  лучше. Спит по  двадцать часов. Но когда  проснется, то
плачет.  Утверждает,  что он во всем  виноват, потому что  ушел из  казино и
оставил тебя одного.
     - Говорят? Ты что там не была?!
     - Была позавчера. Меня не пустили. Его даже Антон не видел.
     - Антона куда-то не пустили? С ума сойти. Подожди, но он же в Америке?
     Он прилетал на выходные, когда услышал,  что с вами случилось. Прилетел
в субботу  вечером, а в понедельник улетел. Я с ним  встречалась. Он передал
тебе записку.
     - Так что же ты молчишь?
     - Ты же меня про Матвея расспросами замучил.
     - Я взял конверт и развернул. 300  долларов купюрами по 10. Очень умно.
Спасибо. Я рассовал их  по карманам  и ботинкам. Потом  взял записку. Почерк
Антона. Крупный, круглый, очень плохо читаемый.
     "Держись!   Ничего  не  признавай.  Я  делаю  все,  что   могу.  Матвей
поправляется. Передай мне с Олей записку. Твой Антон".
     - Хорошо. Я все понял. А как ты сюда попала?
     - У меня есть связи.
     - Тот самый человек, к которому ты  не хотела  брать Матвея, отчего  он
запил, разбил машину и получил белую горячку?
     - Тот самый человек. Надеюсь моей вины в том, что случилось нет.
     Я  задумался. Как люди не любят  оказываться виноватыми в том, в чем их
даже никто не собирается подозревать!
     - Тюремная  философия, Оля, не подразумевает наличие  собственной вины,
как этической  категории. В  этом  смысл  тюремной жизни. Иначе  можно  и до
чистосердечного раскаяния дойти, а это здесь не принято.
     - Иосиф, как начинающий тюремный философ, может, ты знаешь, в чем смысл
жизни на воле?
     - Хм..., в тюрьме не принято отвечать однозначно.
     Она  усмехнулась.  Так усмехались  мои  одноклассники, когда  я не  мог
правильно  ответить на какой-нибудь  их дурацкий вопрос. Типа "не жужжит и в
жопу не лезет". Я, не обратив внимание на усмешку, продолжал.
     - Но  я  могу  сформулировать  ответы на вопрос  о смысле жизни в  виде
экзаменационного теста. А ты сможешь выбрать полюбившийся тебе ответ.
     - Давай, - она с интересом посмотрела на меня.
     -  Вариант А.Человек, как и все живое, существо биологическое.  Поэтому
смысл  его  жизни  - оставить  по себе плодовитое  потомство.  То есть много
сильных, умных и красивых детей. И этим обеспечить бессмертие и  процветание
своих генов.
     Вариант B.Человек, в отличии  от  всего живого, - существо  социальное.
Поэтому смысл его жизни - изменить жизнь к лучшему. Выиграть войну с  врагом
человеческого рода. Уничтожить болезни. Придумать новый источник  энергии. И
этим обеспечить бессмертие и процветание человечества.
     Вариант C.Человек - существо,  созданное Богом по Его образу и подобию.
Он  должен  придумывать,  рисовать,  писать,  лепить,  строить,  изобретать.
Создавать что-то новое, конкурируя с Творцом (причем, с точки зрения евреев,
лучше делать  это  не  по  субботам). И творчеством  обеспечить бессмертие и
процветание собственного имени.
     Вариант D.Вопрос поставлен некорректно.

     - Ну хорошо. Допустим. А к какому ответу склоняешься лично ты?
     - Я, лично, склоняюсь к вопросу.
     - Ты, похоже, атеист.
     - С чего ты взяла?
     - Потому что о служении Богу  и выполнении заповедей с попаданием в рай
в качестве призовой игры ты так и не упомянул. Вариант E.
     - Да?  (Мне  стало стыдно).  Ну забыл...  Что  же ты  хочешь? - Сложный
вопрос. Экзистенциальный.
     Мне стало обидно, что отпущенные тридцать минут скоро истекут, а я веду
бессмысленные разговоры о  смысле жизни. Похоже,  Оля решила,  что я пытаюсь
произвести  на  нее впечатление.  Она смотрела мне  в  глаза  и  внимательно
слушала. Я понял, что пора заканчивать.
     - Ты не знаешь, как там Маша и мама?
     - Антон говорил, что они  носятся  по адвокатам, которые уже слупили  с
них порядком денег. Эффекта, как видишь, нет.
     Мне не  понравилось слово "носятся". Когда Маша бралась  за дело, можно
было быть  абсолютно  спокойным. Лучше чем она сделать его никто не мог. Тем
не менее, эффекта действительно не было. Пока.
     - Ты, кстати, не знаешь, почему ко мне не пускают адвокатов?
     -  Твоему делу  присвоен  статус  ОК.  Что  означает  особый  контроль.
Интересно, чем это ты его заслужил?
     Мне, в свою очередь, стало  интересно, не за ответом ли на этот  вопрос
пришла Оля?
     - Двухголовыми змеями и отрезанными головами. Но не в камере же об этом
рассказывать.
     Она спокойно восприняла отказ.
     - А почему ты не спросишь, зачем я здесь?
     Я решил, что  самое время прикинуться полным идиотом. Потому что иначе,
как  писал  журнал  Юность  во  времена  моей   молодости,  может  случиться
непоправимое.
     - Да вообще-то я думал, что ты пришла навестить меня. Передать передачу
и записку. А почему ты здесь, Оля?
     - Потому что я хочу, чтобы ты оказался на свободе.
     - А зачем тебе моя свобода?
     - Потому что потом я хочу тебя ее лишить.
     Это был ход конем в глаз. Но я решил все-таки уточнить.
     - Ты хочешь замуж? За меня? И предлагаешь мне сменить одну несвободу на
другую?!!
     - Если бы все было так просто. Но ты мне нравишься.
     Это было сказано так непринужденно! Как будто она все уже давно решила,
но понимает, что для меня это  новость и готова терпеливо мне все объяснить.
Мм... Кажется, все таки Оля пользовалась своей сексуальностью.
     - У меня есть Маша. У тебя есть Мотя...
     - Никого ни у кого нет.
     - Оля, но Мотя... ты с ним э... (я пытался подобрать  приличное,  но не
антихудожественное слово) занимаешься любовью?
     - Ну если это можно так назвать. И что?
     Она немного ехидно улыбнулась. Я знал,  что  так назвать это нельзя. Но
было  очевидно: для того, чтобы возбуждать, даже сводить с ума, двигаться  в
постели Оле было не обязательно.
     - Мотя тебя любит. Мотя хочет твоей любви. И я...
     - Да.  Он даже рассказал мне  про  твои советы. Они универсальны. Но не
полноценны. Потому что не отвечают на вопрос "а  что дальше". Мотя откажется
от меня, как только меня получит. И он это знает. И я это знаю. И он  знает,
что я это знаю.
     - Пусть сначала получит, а  потом  откажется. Что ты хочешь от  меня? А
может  (мне  пришла  в голову дикая мысль), а  может,  ты оттуда?  Калипсол.
Дейр-Эль-Бахри. Одиночество. 222461215?
     - А  может, у тебя тоже белая горячка?  Я не  предлагаю тебе сделку  по
смене несвобод.  Ты мне  нравишься. Я буду  тебе  помогать. Бескорыстно.  Не
прося ничего взамен.  Даже, чтобы  ты со мной занялся  любовью.  Я уже давно
заметил, люди приписывают мне избыточную практичность.
     Я вдруг услышал в ее голосе  усталость. Это был первое проявление  хоть
чего-то человеческого. Но если так пойдет дальше...
     Я посмотрел на нары. Это, конечно,  будет номер. Представляю, как будет
смотреть на меня вся камера. Если  кто-нибудь поверит. В тюрьме про баб врут
страшно.  Только  в нашей  камере как минимум 15  человек успели рассказать,
каких  именно звезд шоу-бизнеса они  лично трахали и почем  (деньги, кольца,
автомобили, дома,  яхты).  Особенно меня прикалывало, что все  безоговорочно
верят. Или делают  вид.  Когда чья-нибудь  телка появляется по ящику - то по
камере идет общий крик "Вован! Иди сюда! Твоя пизда поет!".
     Настоящий секс  с  петухами  - происходит  обычно ночью,  тихо. Петухов
поставляет мамка - старший петух в камере.  И за них надо платить. Деньгами,
чаем или сигаретами.
     - Ты, Оля, любишь экзотику?
     Я  почему-то  тоже почувствовал себя  усталым.  И понял,  что мой голос
звучит фальшиво и неуместно.
     -  Я  же сказала. Я  не собираюсь  тут с  тобой заниматься сексом.  Тем
более, полчаса прошли. Сейчас за мной придут. Я хочу тебе помочь. И все.
     Я вспомнил  астрологическую фразу Матвея из рассказов об Оле: "любовь -
не очень-то змеиное дело" и  решил, что пора писать записку Антону. Оля дала
мне бумагу и ручку.
     Я  написал,  что держусь,  благодарю  его и  чтоб он  меня  вытаскивал.
Попросил передать всем-всем-всем, что у меня все - ОК. Всех-всех подчеркнул.
Антон догадается.
     В  ту  секунду, когда она  убирала записку  в  сумочку,  в дверь дважды
стукнули, а еще  секунд через двадцать она  открылась.  Вертухай смотрел  на
меня восхищенными глазами. Он явно мне завидовал. Мне показалось, что на его
потном лбу даже  прыщи разбухли. Я усмехнулся. Знал бы он, каким  сексом  мы
тут занимались.
     - Да, спросил я напоследок, - а ты не знаешь что  там с Крысой? Это моя
подчиненная. Матвей должен был взять у нее денег.
     -  Знаю.  Матвей  ей  не  успел позвонить. А  Антон с ней  говорил. Она
послала его  и сказала, что не понимает, о каких деньгах  вообще идет  речь.
Кажется, она тебя кидает. Там много денег?
     -  Тысяч  двадцать. Но  не  в  деньгах дело.  Это же  моя  работа.  Мое
агентство. Я в тюрьме. А она - ...
     - Освободись сначала.  Потом  разберешься. Ладно. Я пошла. Будь здоров.
Не кашляй. А тут у вас туберкулез.
     -  Да.  У  нас  тут тех, кто  кашляет,  - сама понимаешь...  Пока, Оля!
Спасибо за все.
     Она кивнула и вышла, не оглядываясь.
     Вскоре  за мной  пришел другой вертухай и  повел меня  в камеру. У меня
было ощущение, что  я иду  домой.  Домой! Я читал, что у  заложников ближе к
освобождению или  сразу после  него возникает чувство глубокой любви к  тем,
кто их захватил. Кажется,  это называется  "стокгольмский синдром". Что-то в
этом  духе  происходило и  у  меня,  если я стал  считать камеру СИЗО на 117
человек  домом  за неделю. Я вернулся камеру,  молча отстегнул  10%  денег в
общаг, получив одобрительный взгляд Смотрящего, и лег на шконку. Видя, что я
не  в  духе,  меня  оставили  в покое,  хотя  обычно  вернувшихся заваливали
вопросами.
     Конец тринадцатой главы



     Один  из  углов  камеры  оживился.  Фонарь,  долговязый  приблатненный,
показывал фокусы с  колодой,  которая воздушным  веером  переходила из одной
руки  в другую, затем извиваясь  змеей уходила в  сторону, а  потом, поменяв
неуловимо  движение на обратное  возвращалась.  Я лежал и лениво наблюдал за
процессом. Фонарь  уловил мой  взгляд  и  волнистыми  движениями  парусника,
идущего галсами по узкому проливу подплыл ко мне.
     - Пророк, предскажи! Вкатишь мне в буру или нет?
     - Вкачу, если стану играть. Но не вкачу, потому что не стану.
     - А если без кляуз?
     - Я не играю в буру!
     - А во что играешь?
     - Вообще не играю!
     -  Пророк,  зачем  пургу гонишь!  Ты же бухтел, что  тебя после  казино
замели. Что же  ты с  беспонтовыми фраерами бился, а  с нами тебе западло? А
прописку тебе, кстати, оформили?
     Я похолодел. Мое  сердце опустилось сильно ниже диафрагмы. Прописки,  -
этого   рудимента,   первобытно-общинных   инициаций   я   боялся   страшно.
Необходимость прыгать с  третьей  шконки на  расставленные шахматные фигуры,
чтоб доказать собственную  смелость  или  колоть  себе глаз со всей  силы, в
надежде,  что кто-то  успеет  подставить  книжку  -  меня  категорически  не
устраивала.  Но  еще  на  сборке  мне  сказали,  что  после  тридцати  -  не
прописывают. Я  успокоился.  Когда  прошли первые дни, я  забыл  и  думать о
прописке.  Теперь  Фонарь поднял эту тему. Я с надеждой  посмотрел на  Танк.
Сейчас все было в его власти. Танк, подумав вмешался.
     -  Ты, Фонарь, что,  не  рубишь фишку? Зачем наезжаешь? После  тридцати
прописка не  катит. А ты,  Пророк,  уважь Фонаря. Раз  вытолкнулся - покатай
немного. Не на три косточки играете.
     Мне стало ясно, что  я  попал.  Официальную прописку  по  понятиям  мне
сделать было нельзя, но отказаться  играть в  карты, после такой  находки  с
казино Фонаря и  вынесенного решения  Танка было невозможно.  Отмазки, как в
анекдоте про  крысу не было. Единственный способ опротестовать слова Танка -
это писать маляву Смотрящему по СИЗО. Что значит, во-первых, резко испортить
с Танком  отношения, во-вторых, получить  с  высокой вероятностью  отказ  от
вышестоящей инстанции.  Получалось  как с  леденцами  Чупа-Чупс,  спонсорами
российской сборной по футболу.
     "Отсосем и там, и здесь."
     Я понял, что надо срочно привлечь внимание правильных мужиков и блатных
(прежде всего  Смотрящего с  Поддержкой  )  к  игре  и добиться  максимально
честных для меня условий. Мне уже было известно, что обыграть фраера в карты
- это заслуга для рвущегося к власти приблатненного. А Фонарь очень старался
выслужиться и изменить  свой  статус на блатного. Это означало, что он будет
делать все в рамках понятий, чтоб меня сделать.  И болеть  блатные  будут за
него. Потому что он, в общем, свой. А я, в общем, чужой.
     Раздумывая  над всем этим в  том  молниеносном темпе, который был задан
Фонарем, я в первый раз проклял свою привычку ходить в казино. Было понятно,
что если я отделаюсь 300 долларами, полученными от Антона, и на этом закончу
игру, то  мне надо  благодарить судьбу и Бога  в  тех  словах  и  действиях,
которыми я за всю жизнь не пользовался.
     Потому что, судя  по нездоровому блеску в глазах Фонаря, я понимал, что
он  готовит  серьезный  спектакль.  Народ  почуяв,  то  же, что  и я,  начал
подтягиваться.  Дикая  скука  заставляет  выдумывать дикие  развлечения. Нас
постепенно  стали обступать. Фонарь предложил пересесть  за дубок (обеденный
стол) и нарочито попытался отогнать зрителей, хотя видно было,  что внимание
это ему весьма приятно.
     Мое настроение не внушало  мне никакого доверия. Я чувствовал, что хочу
проиграть поскорее и отделаться малой кровью, но понимал, что малодушничаю и
что пора менять концепцию.
     Потому  что  уже  -  все.  Слишком  много  напряжения,  глаз  и  эмоций
вовлеклось  в нашу,  еще не начавшуюся  игру.  Я  посмотрел  на  Фонаря.  Он
сосредоточенно мешал карты.
     Наконец, мне пришла  в  голову  первая разумная  мысль. Мне  нужен  был
консультант. Он же секундант. Лучше, чтобы это был не блатной. Блатной будет
вынужден отстаивать честь  фонаревского мундира. Но при этом мне  нужен  был
человек,  хорошо  знающий   правила   и   пользующийся   у  камерной  братвы
авторитетом. Я решил взять инициативу.
     - Пацаны, - сказал я. Я здесь без году  неделя. Правила  знаю плохо. Но
живу  по  понятиям. Мне  нужна ваша помощь.  Кто  готов  честно без кидалова
помочь?
     - Прарок - залатой пацан. Я ему памогу.
     Я  посмотрел  на  говорящего. Кличка  Коба. Плотный.  Рыжеватый. Лицо в
оспинах. Глубокие карие глаза. Одет в новый тренировочный  костюм, хотя жара
такая, что все ходят  в трусах. Вчера  рассказал мне, что он сын грузинского
вора в законе. Мы обменялись с ним адресами,  по которым надо сообщить, если
с нами что-то случится. Я дал адрес мамы и Маши.
     Вроде,  Коба  нормальный  мужик. Пусть молодой. Но его отец мог многому
научить.  Хотя воры редко живут со  своими сыновьями. Жить с семьей - это не
по понятиям. Ладно. Если не будет тормозить - может, и отобьюсь. Лучшего все
равно нет.
     - Спасибо, Коба! Расскажи, я могу выбирать игру?
     Коба сел рядом со мной.
     - Это как ви дагавиритес.
     - Договариваемся. Я каждый раз выбираю игру сам. Какую захочу.
     -  Не  катит, -  сказал зло  Фонарь,  не ожидая  сопротивления  с  моей
стороны. Ты мне свой бридж объявишь. И мы будем полдня фишки метать.
     - А ты мне сику или деберц. Будешь меня полдня учить.
     -  Давай  так забьемся: раз ты, раз я. Ставку включаем по очереди. Один
объявляет ставку, другой игру. Но чтоб без приколов -  если пять пацанов эту
игру знают - играем. Если нет - ты попал. Очко переходит в зрительный зал.
     Камера взорвалась хохотом.  Надо было обязательно отшутиться в ответ. Я
примерно уловил стилистику местного юмора.
     - Вот с твоего очка, Фонарь, и начнем. С двадцати одного.
     Моей шутки смеялись  больше  и громче. Кто даже  захлопал.  Я вообще  к
своим сильным  сторонам всегда относил  умение издеваться над  людьми. Из-за
этого в школе у меня было много проблем.
     В  тюрьме  я  вел  себя  предельно  осторожно, потому что как  в  любом
закрытом  табуированном   обществе,   отношение  к  словам  здесь  предельно
серьезное. Но сейчас надо было отбиваться.
     - За мое очко ты еще ответишь, сказал покрасневший Фонарь. Но очко, так
очко. Моя ставка - пятьдесят баксов. И я банкую.
     - Коба, кто должен банковать?
     - Сбросьте да туза. И пуст предъявит бабки!
     - Не вопрос. Разбей, командир.
     Фонарь  бросил  мне  бумажку в  пятьдесят долларов,  которая была очень
похожа на нарисованную. В камерной полутьме понять  это  было невозможно.  Я
решил не нагнетать обстановку и разменял ее  молча. Фонарь сдал до туза (туз
выпал мне) и игра началась.
     Первую игру я выиграл.  Вторую тоже. Третью  тоже, хотя Фонарь заставил
меня играть в  сику, правила которой я знал едва-едва. Потом я заказал покер
и проиграл  по собственной дури. Потом мы сыграли два круга в буру. Я  опять
выиграл. У меня  было уже не меньше 500 долларов.  Правда, мне все  больше и
больше  казалось, что нарисованных.  Фонарь раскраснелся и говорил обиженным
голосом, что он играет без кляуз, что фишка не прет  и что я его делаю.  Как
честный  человек может делать карточного шулера, жонглирующего колодой, я не
знал. Поэтому решил сделать паузу.
     - Фонарь, сказал я. Давай договоримся! В долг я играть с тобой не буду.
И ты со мной не будешь.
     - Ты че, хезишь, я за базар не отвечу?!  И  он  резко  приподнялся  над
табуреткой.
     - Нет, - немного испугался я. Ответишь, конечно...
     Я запнулся.  Никогда  не  поймешь,  каким  словом  кого  в тюрьме можно
обидеть.  Особенно, когда человек сам хочет обидеться и ищет повода. Но я не
готов  был верить  в долг,  исключительно потому,  что  хотел закончить игру
поскорее.  Кроме того,  я отлично помнил сцену игры  в трехкарточный покер в
одном из моих  любимых фильмов  "Карты,  деньги,  два  ствола".  Главное,  я
помнил, чем она кончилась.
     Только у меня четырех друзей  и папы Стинга - не было. Я  очень боялся,
что меня заставят  играть в долг. В том, что Фонарь  сейчас поддается, чтобы
увеличить ставки  у меня не было и тени сомнения. Его расстроенный голос был
фальшив,  а один  раз он,  играя в  буру, якобы  по  ошибке,  снес  козырную
десятку. Для шулера такого класса - ошибка недопустимая. Очевидно, не сделай
он этого, партию выиграл бы он.
     Но для Фонаря время косить под бешеного психа еще не пришло, поэтому он
примирительно сказал:
     - Мы с тобой правильные пацаны. Я тебе верю, ты мне веришь.
     Коба (да и  все вокруг)  поняли,  чего  я опасаюсь. Похоже я добился их
некоторого  уважения  благодаря тому,  что  у меня не  загорелись  глаза  от
выигрыша,  и я  продолжал сечь фишку.  Чтобы укрепить свой рейтинг  я  решил
сделать ход конем.
     - А пока часть выигрыша я хочу внести  в общак. А то мало ли - кончатся
бабки, а пацанам грев-то нужен.
     С   этими  словами   я   сгреб  четыре   пятидесятидолларовых   бумажки
(фонаревских,  естественно)  и  передал  их  Рулевому  (кассиру  общака).  Я
надеялся, что это мина замедленного действия. За  фальшивые доллары в общаке
Фонарь мог очень серьезно ответить. Фонарь тут же понял в чем дело.
     - Захарчеванного чувака строишь?
     Он даже не собирался скрывать бешенство.
     - Отвали, Фонарь! Когда правильные мужики зону портили?
     Неожиданно  мне  на помощь пришел Смотрящий-Танк.  Настроение в  камере
постепенно  сменялось в мою пользу. Я  не сильно  радовался,  понимая, что с
дикой иезуитской логикой тюрьмы фальшивые деньги могут повесить и  на меня -
ведь  вложил их в общак я,  а не Фонарь, но тут шанс на отмазку был большой,
для такого дела можно было и жаловаться по инстанции.
     Фонарь притих, не ожидая наезда  своего. Только что он на глазах у всех
собирался раздоить быка. Доставить пацанам удовольствие, а себе славу. А тут
бык берет и так формирует общественное мнение (знал  бы Фонарь, что такое PR
и где я  работаю), что  к нему  не придерешься.  Я решил ковать  железо пока
горячо.
     - Пацаны, начал я. Скажите свое  слово. У меня  других бабок кроме этих
нет. Поэтому я в долг Фонарю верю. Отыграться ему по всем понятиям  дам.  Но
сам в долги влезать - не хочу. Не могу ответить.
     -  Слущай,  нэ бэспокойся. Никто тэбя  в  долг играт  нэ заставит.  Всэ
видят, что он тэбе фору дает. И харашо. А ти играй. Играй сэбе.
     Мы продолжили игру.  Фонарь  взял себя в руки.  Играл больше  без ахов,
вздохов и не пытался  вызвать сочувствия.  Когда у него  кончились деньги, я
так же молча отнес еще 200 баксов в Рулевому.
     - Все? - спросил я, с тайной надеждой на положительный ответ.
     - Нет, сказал хитро и злобно Фонарь. Отыгрываться буду.
     - В долг? - добрым голосом спросил я.
     - Нет! В долг мне после твоего  базара биться западло. Камень поставлю.
Звездочку.
     С  этими словами он вытащил блестящий камешек и положил его  на  дубок.
Среди зеков пронесся шепот.
     - Коба,  сказал я. Посмотри на него, пожалуйста. А то я в этих делах не
рублю.
     Коба  взял камень, понес его к  свету, долго крутил,  потом вернулся  и
пожал плечами.
     - Нэ знаю. Па виду - звэзда. А так - нэ знаю.
     Обстановка  накалялась. Коба  положил камень на стол. Фонарь молча взял
его, затем  сгреб пустую водочную бутылку,  обвел камнем вокруг горлышка и с
чпокающим  звукам  отделил  горлышко  от  бутылки. Затем протянул мне вторую
бутылку и  камень. Я  взял  камень  в  руки, почувствовав холодок  в  руке и
повторил жест Фонаря. Второе горлышко отделилось с таким же звуком.
     -  Дорогой камень,  - неожиданно  подал  голос Танк.  На  много  кусков
потянет. Чем ты, Пророк, ответишь?
     Я очень плохо разбираюсь  в  драгоценных  камнях. В частности, я что-то
слышал  про искусственные алмазы.  При этом  я  понятия не  имел,  режут они
стекло или нет. Если камень был настоящий - то  он стоил много. Очень много.
Я покачал  его  в руке. Вес определить было невозможно. Размер  - с  крупную
горошину. Даже в полутьме  камеры он был фантастически красив.  Я подошел  к
свету, чтоб потянуть время. У  камня было огромное количество граней. Внутри
светились  крошечные вкрапления. Я подумал, что искусственный бриллиант  так
тщательно огранивать бы  не стали. Тем более вклеивать  в него вкрапления. В
свое время я купил Маше в Таиланде сапфир весом в полкарата за 200 долларов.
Этот камень  выглядел  раз  в  двадцать  больше. И я слышал, что чем  больше
размер камня, тем не пропорционально выше  его цена. Так что этот камень мог
стоить и пять, и десять, и пятьдесят тысяч долларов. Откуда такая вещь могла
взяться  у  Фонаря, -  спрашивать было  бесполезно.  Пришла  пора  принимать
решение. Я вернулся.
     -  Нечем  мне  ответить на такую вещь.  Если она настоящая.  Потому что
баксы, которые мне давал Фонарь, мне не нравятся.
     Я поднял несколько бумажек  и протянул  их  желающим посмотреть. Фонарь
напрягся.
     - Ты скажи, чем ответишь. С баксами Фонаря мы потом разберемся.
     В голосе Смотрящего скользило раздражение от моей попытки отмазаться.
     - Вот все, что есть. Больше нечем.
     Настал звездный час Фонаря. Он поднялся, выгнул грудь и начал говорить.
Причем не мне, а всей камере.
     - Этого мало. Ты пуговичку-то  застегнул. Убоярился. А как у тебя кровь
пойдет носом против звездочки? Американку хочу. Жизнь хочу Пророческую. А то
я  его спросил,  вкачу я ему или нет. А  он  ошибся. Сказал,  что не  вкачу.
Плохой Пророк. Беспонтовый.
     Мне, уже не в первый  раз в СИЗО,  вспомнилось  "Место встречи изменить
нельзя". "Ты не бойся. Мы тебя не больно убьем. Чик - и ты уже на небесах."
     Камера  загудела.  Часть  мужиков  осуждала  Фонаря.  Блатные  пожимали
плечами, показывая,  что  пока  все в пределах правил. Фонарь имеет право на
отыгрыш, ставка его хороша. Если мне нечем  ответить  -  это  мои  проблемы.
Фонарю   нужно   наращивать  авторитет.  Это   -   нормально.  Жесткость   и
бескомпромиссность,  а  главное  - понятия, в рамках  которых ситуация  пока
остается, - главные ценности в тюрьме. А не благородство и fair play.
     Я  ни  говоря ни слова посмотрел в сторону Смотрящего.  Он сочувственно
склонил голову.
     - Фонарь имеет право откусаться. Обе ставки приняты.
     Я  почувствовал  себя  преданным.  Меня  же  здесь так  тепло  приняли.
Обогрели.  Поддержали.  А  сейчас  сдают какому-то  приблатненному  выродку,
шулеру. А ведь  он,  сука, специально ждал этого  момента. Естественно,  что
делать карьеру на опустившихся бичах - не круто. А вот на Пророке, человеке,
который  за неделю добился уважения братвы - гораздо перспективнее. И пойдут
малявы по зонам - какой у нас завелся крутой Фонарь,  как он быка раздоил, а
потом и завалил, и  как быть ему за это в скором времени пиковой мастью. Но,
черт возьми, все же все понимают?!
     - Коба, - обернулся я. - Это не беспредел?!
     Коба цокнул языком и сочувственно поднял обе руки над собой.
     - Выбирай игру. И играй. Бог тэбе паможэт. Если захочэт.
     Хорошо, - сказал я очень мрачно. Я  могу выбрать любую игру, если в нее
играет пять пацанов. Так?
     - Так, - сказал Фонарь насмешливо.
     - Я выбираю шахматы.
     Камера зашелестела.
     - Не катит, - быстро сказал Фонарь.
     -  Почему не катит? - медленно и раздумчиво произнес Смотрящий.  Все по
понятиям.
     Очевидно, ему не улыбалась мысль быть  уличенным  в беспределе. Шахматы
катили. В них играли почти все в камере. И играли хорошо. Избыток свободного
времени  делал  уголовников  замечательными шахматистами. Играл в них и  сам
Фонарь. Я  же последний раз играл в шахматы с  компьютером года два назад. А
потом в гневе я их снес. Потому что это была единственная компьютерная игра,
в которую мне не удавалось выиграть у компьютера. Шахматы  задачу  выжить не
решали, но давали шанс.
     - Да  мне  по барабану,  - подумав  сказал Фонарь.  Я тебя  и в шахматы
сделаю.
     - Возможно, - сказал я. Но не руками, а головой.
     Коба,  возбужденный  происходящим,  принес  доску.  Очевидно,  тюремное
время, описанное  Солженицыным и Шаламовым, когда шахматы делались из хлеба,
прошло. Шахматы были обычные, деревянные на обычной деревянной доске.  Сцена
получилась потрясающая: мы  с  Фонарем сидели за дубком друг напротив друга.
Вокруг нас в  три яруса нависли со шконок как минимум пятьдесят человек. Для
тех,  кому не хватило места, в другом углу камеры была расставлена доска, на
которой должны были дублироваться наши ходы. Смотрящий  и Поддержка сидели в
стороне  на табуретках рядом с нами. Кто-то притащил  вентилятор, потому что
было фантастически  душно.  Последний раз  я  играл при  зрителях  во Дворце
Пионеров лет двадцать назад.
     - Кто откроет пасть и чего-нибудь вякнет - будет считаться проигравшим,
- внушительно сказал Поддержка. Люди на свою жизнь играют.
     Все уважительно промолчали.
     -  Почему  Фонарь-то  играет  на  жизнь?  -  шепотом  спросил  я  Кобу,
расставлявшего фигуры.
     - Если он праиграет, то ему нэ жит. Расплатиться за рэмарки в общаке он
нэ  сможет.  А  если выиграэт  - все  равно  алмаз атдаст.  Танк его так  нэ
атпустит. Он жэ видыт, что Фонар шустрит. За твой счет на кривой казе в  рай
лэзет.
     Почему-то это меня приободрило. Какой-то не христианской радостью.
     - Из скольких партий играть будете? - спросил Танк.
     -  Из одной,  - сказал  я,  зная,  что начинаю дела гораздо  лучше, чем
заканчиваю.
     - Ну, с Богом!
     Мне достались черные. Фонарь сыграл e2-e4. Я сыграл e7-e5.
     Мы быстро разыграли дебют. К шестому ходу я понял, что атаковать Фонарь
боится.  Видно, почуял,  сволочь, ставку.  Я  навязал  размен  коней  и стал
строить  атаку  на  правый  фланг.  К  моему  удивлению, Фонарь  рокировался
направо.  Я,  просчитав   и  не  увидев  никакого  подвоха  рокировался   на
противоположный фланг, пожертвовал центральной пешкой и за счет этого усилил
атаку справа. Фонарь зачем-то решил меня контратаковать,  вместо того, чтобы
побеспокоиться  о  защите.  Еще через ход мой  слон  устроил совершено тупую
вилку его королю и ладье, съев при этом пешку. В камере зашуршали.
     Цыц! - прикрикнул Поддержка.
     Партия получилась не красивой. Вероятно, из-за  напряжения. У меня было
качество  и атака. У Фонаря бледный вид и фиолетовые ноги. Он продолжил свою
контратаку на мой левый  фланг,  подтянув туда  последнюю ладью  и  ферзя. Я
решил не рисковать, отвел своего ферзя в защиту и постарался навязать обмен.
Ко моему удивлению, Фонарь на обмен согласился.
     Я чувствовал себя одноглазым, выигрывающим у Остапа Бендера.
     Фонарь продолжал принимать мои  обмены и через несколько ходов на доске
почти  не осталось  фигур. У  меня  была ладья против его коня  и две лишних
пешки.
     Я  решил,  что  пора кончать  эту партию и  двинул левофланговые  пешки
вперед. Фонарь  попытался  защищаться конем. Пешки, двигаясь  попарно,  коня
отгоняли. Тогда Фонарь бросил на помощь  коню короля. Королю было далековато
идти. Я  двинул правофланговые  пешки,  угрожая теперь уже  с  двух  сторон.
Ресурсов защиты у Фонаря не было.
     Ситуация стала критической. Я  боялся,  что  у Фонаря сдадут нервы и он
начнет  обвинять  меня  в  том,  что  у меня  крапленые фигуры  или  устроит
какую-нибудь  историю. Но  Фонарь, очевидно  пав духом,  механически  двигал
своего  короля и вскоре у  меня  появился ферзь.  Фонарь сделал вид, что  он
этого не заметил. Я тоже сделал  вид,  что новый ферзь меня не интересует, и
провел еще одного.
     Потом я поднял голову  и  внимательно посмотрел  на  Фонаря.  Фонарь не
отреагировал. Тогда я решил, что  издеваться и проводить третьего ферзя я не
буду и через четыре хода поставил Фонарю мат.
     Фонарь  молча поднялся и пошел  к свое шконке.  Я  чувствовал, что  чем
скромнее я буду вести себя сейчас, тем лучше.
     - Постой-ка Фонарь, - сказал Танк.
     Присутствовать при  этой  сцене мне, определенно, не хотелось. Эпицентр
внимания сместился к Фонарю и Танку. Я воспользовался этим, взял бриллиант и
пошел к рукомойнику.  Где именно хранил  Фонарь  то, за что я чуть не  отдал
жизнь, я не знал, поэтому решил хорошо промыть камень.
     Мне показалось, что мыла недостаточно для полной дезинфекции камня, и я
бросил  его  с кружку  с кипящей  водой.  Если  это  настоящий бриллиант, то
кипяток ему  не помешает. Кипяток  и не  помешал.  Я понял,  что теперь могу
смело  хранить камень даже  во рту, что идеально на случай шмона. Даже если,
менты полезут ко мне в рот, я его просто проглочу.
     В это  время я заметил, что толпа  вокруг Фонаря и Танка рассосалась. Я
подошел к Кобе и спросил, чем кончилась разборка.
     - Танк его пригаварил.
     - И что теперь с ним будет?
     - Ночью Фонар удавится.
     - Сам?
     - Сам!
     - А если не удавится?
     - То утром его апустят.
     - А если ментов позовет?
     - Если начнет виламываться, то или сразу заточку палучит, или патом ему
тарпэду пришлют.  Люди рэшают все. Нэт больше такого  человэка.  Нэту! Нэрвы
его падвели. Нэлзя так играт. Бэздарно...
     Лязгнула дверь.
     - Мезенин!
     - Я!
     - На выход!
     (Второй раз за день. Мизера парами ходят.)
     - С вещами?
     - С хуями (ха-ха-ха-ха!). Слегка.
     - Коба, если что, черкнешь письмо по тому адресу?
     - Нэ бэспокойся!
     Я незаметно  засунул  бриллиант в рот под  язык.  Он почти не мешал. Не
проглотить бы по ошибке. Я протиснулся  сквозь ряды шконок, вышел из  камеры
и, не дожидаясь команды, заложил руки  за спину и встал лицом к стене. И тут
почувствовал,  до какой степени я устал от  партии  в шахматы.  Ноги  просто
подкашивались.
     Конец четырнадцатой главы.




     Я  входил  в  кабинет  следователя  с  бриллиантом  во  рту  и какой-то
непонятной  легкостью в  сердце. Уже  через  пять минут  я,  глядя  на него,
заполняющего  какие-то  бланки, раздумывал  над  существованием  двух разных
видов предчувствий.
     Одни идут  от затравленного страхами  подсознания,  а другие  порождены
божественной  эманацией,  действующей  снаружи.  Предчувствия  первого  вида
сбываются, а  второго  -  нет.  Я  пытался понять, можно ли как-то  отличить
верное предчувствие от неверного, и если да, то как.
     Может,  по  расположению  центра  предчувствия  в  организме?  Если  он
расположен  где  в груди,  между  сердцем  и легкими,  или  еще хуже  -  под
диафрагмой, то предчувствие  - ложно.  А если оно  реет  вокруг лопаток, как
невидимый энергетический платок, образуя ауру, то оно, должно быть, истинно.
     Еще я  думал,  можно  ли,  осознав  предчувствие  чего-то хорошего, это
хорошее  спугнуть.  То  есть сглазить. Скорее всего, можно. Иначе  бы откуда
взялось само понятие  "сглазить", которого научились бояться даже футбольные
комментаторы.
     А  если  можно  случайно сглазить хорошие  события,  то  значит,  можно
попытаться сознательно отклонить плохие. Эта мысль сегодня  не актуальна, но
надо бы ее запомнить.
     Следователь с лицом  озабоченного  Ежика из  мультика  "Ежик  в Тумане"
продолжал писать какие-то акты, справки, протоколы, а я молчал и смотрел  на
него  с  нежностью, уважением и благодарностью. Через несколько минут я буду
совершенно свободен. И выйду на улицу с чистой совестью и бриллиантом. Пусть
под подписку о невыезде,  но мне ведь и ехать-то особенно никуда не надо. За
последнее время я, честно говоря, наездился.
     Для начала я, не  дожидаясь Антона, вытащу  Матвея из психушки. Затем я
приду на работу,  разберусь с Крысой. Месть моя  будет страшна: стыд и позор
будут  преследовать ее  всю оставшуюся жизнь, а  бриллиант окупит финансовые
убытки  от  потери ценного  сотрудника. А  потом я  уведу, наконец, Машу  от
Германа. Я чувствовал, что ее отношение ко мне в последнее время изменилось.
И   мое   заключение   будет   переломным   моментом   всей  нашей  истории.
Сталинградской битвой. Оно  освободит Машу от всех ее мыслимых и  немыслимых
обязательств. Потом вернется Антон из своей Америки, мы соберемся вшестером:
Антон  с Диной, Матвей с финдиректриссой Олей, и  я с  Машей и мы  выпьем за
Победу.
     Я  очень любил  слово  "победа". Еще  мой  дед  Иосиф  I,  недолюбливая
советские праздники, День Победы уважал без всяких шуток.
     Интересно, кстати, кого мне за эту победу благодарить.  Антона или Олю?
Или просто провидение вмешалось и восстановило справедливость? Конечно, я не
убивал Старикова. Удар, на две трети отделивший голову от шеи, нанес человек
на голову выше меня и на порядок сильнее. И скорее всего  трезвый. С хорошей
координацией.  Хотя интересно,  кто же все-таки это был? От размышлений меня
отвлек следователь.
     - Видите,  а говорят, что милиция не  умеет работать! Не  сделали бы мы
экспертизу рубашечки вашей - сидели бы вы тут еще неизвестно сколько...
     - А что с рубашкой?
     - Да томатный сок на ней был. Пили томатный сок?
     - Да... Кажется пил Bloody Mary. Я не очень помню.
     - Вот не надо так больше пить. Минуточку... У меня здесь  нет протокола
об изъятии у вас вещей. У вас что-нибудь изымали при задержании?
     -  Нет.  Ничего. Отобрали  рубашку  еще в квартире.  А... Ключи! Только
ключи от квартиры.
     У  российской тюремной  машины ушло  всего пять  минут на нахождение не
значащихся в протоколе ключей.
     - Распишетесь здесь.  Теперь  вот здесь в  трех  местах,  где  галочки.
Теперь  здесь  и здесь. Все.  Явитесь в свое отделение милиции завтра утром.
Дальше  будете отмечаться  по понедельникам  и четвергам.  Ну и  на  допросы
ходить, естественно. По  требованию следователя. Запомните,  неявка в срок в
отделение - уже серьезное преступление. Есть вопросы?
     - Можно позвонить, чтоб меня встретили?
     - Да они приехать-то не успеют. Мне вас тут держать негде.
     - А вернуться в камеру, чтоб попрощаться? А то как-то не-по-человечески
получится...
     - Смеетесь  вы, Иосиф Яковлевич? Малявы передавать?  Нельзя!  Вот  ваши
бумаги. Всего хорошего.
     Озабоченный Ежик  нажал на кнопку, и через три минуты я в сопровождении
сержанта  дошел  до  тюремных  ворот,  вышел  через  металлическую  калитку,
предъявив бумаги караульному, и осмотрелся.
     Город жил своей жизнью. Мимо прошел трамвай. Я оглянулся и посмотрел на
тюрьму. Место как  место. Желтые корпуса. Ну за забором. Так в России каждое
второе здание стоит за забором.
     Я помахал  рукой  тюрьме и  пошел в сторону метро  Сокольники. Проверил
деньги, которые  я  рискнул  вынести  из  камеры - антоновские 10  долларов,
оставшихся  от  игры  с  Фонарем.  Мне почему-то захотелось  мороженного.  Я
подошел к  киоску. Девушка  с толстыми губами улыбнулась 10  долларам,  дала
сливочный пломбир и сдачу в  рублях. Я понял, что  все встало на свои места.
Все  вернулось!!!  Я  - это  я, а мир -  это мир. Оказалось,  что бриллиант,
лежащий за  щекой, совершенно не мешает мне есть мороженное.  Я переименовал
бриллиант  в  Звездочку,  решил  не  перекладывать  ее  на улице  в карман и
медленно пошел к перекрестку ловить такси.
     Мне удалось сделать шагов десять, не больше, когда ко мне тихо подъехал
черный джип,  задняя дверь  открылась и чьи-то  сильные руки  взяли  меня за
плечи, подняли  и посадили  в машину так  быстро  и уверенно, что я  даже не
успел сказать "ой"или выронить вафельный стаканчик.
     Мне стало ясно, что время, когда со мной перестанут случаться идиотские
и необъяснимые вещи, еще не наступило. Я осмотрелся.
     Два качка  в дешевых  темных костюмах с дешевыми  галстуками, абсолютно
неуместными посреди лета, зажали меня своими телами и смотрели  прямо  перед
собой.  Я,  расстроившись  от  такого  невнимания  к  себе,  продолжил  есть
мороженное, решив, что все объяснения я еще успею получить.
     Несколько минут  в машине  хранилось  молчание. Мы подъехали к развязке
третьего  кольца в районе  Красносельской. Мороженное кончилось. Тогда качок
справа  вытащил откуда-то большие темные очки и довольно осторожно  одел мне
их на нос. Сзади на дужках что-то щелкнуло со звуком, напоминавшим мне такой
знакомый теперь звук наручников.
     Очки были абсолютно непрозрачны и закрывали обзор на все 180  градусов.
Я  сделал  вид,  что  не обратил  на  новый  предмет на моей голове никакого
внимания. Мы выехали на третье кольцо и я  решил, что раз они хотят, чтобы я
не знал,  куда мы едем, то есть смысл попытаться  это узнать. Но -  ни  фига
подобного. Мы сделали несколько финтов на развязках и скоро я был совершенно
дезориентирован.
     Одно мне было стало очевидно: домой я не  попаду. Тогда, неожиданно для
самого  себя, я почувствовал непреодолимую  тоску по своей  квартире.  Не по
Маше.  Не  по маме.  Не  по  друзьям.  А  по  своей маленькой квартире.  Мне
показалось, что она абсолютно одинока и  очень скучает  по мне. В ней  стоит
мой маленький,  тяжелый медный кофейник, моя испанская гитара с  потрясающим
изгибом, моя старенькая  беленькая стиральная  машина,  мои многочисленные и
часто бессмысленные  книги,  мой полупустой бар,  мой стол  с белым красивым
компьютером  нетрадиционной  ориентации, мои  старые  часы 1902 года (ходят,
если завести!),  крошечный альпинистский фонарик,  красный перочинный  нож с
крестом,  плоскогубцами  и  отверткой,  выручавший меня  не раз  - и все они
скучают и ждут меня.
     И  если  всех моих близких  людей кто-то  может  приободрить, то у моих
вещей никого нет. Как же они там бедные без меня?
     В  машине  продолжало  храниться  абсолютное  молчание,  поскольку   я,
погрустив, решил играть с качками в молчанку. На сороковой минуте я выиграл.
Паджеро  остановился,  правый  качок  сказал "приехали" и  открыл  дверь.  Я
кое-как вылез. Никогда не думал, что вылезать из машины с закрытыми  глазами
так сложно.
     Меня ввели в какое-то помещение. Каждый раз, когда попадалась ступенька
или лестница, один из качков  брал меня  за плечо  и поддерживал. Вскоре  мы
вошли в лифт, который поехал вниз.
     На все  путешествие  ушло  около  минуты.  Прикинув,  что  раз  уши  не
закладывает,  значит,  средняя  скорость  лифта  вряд  ли больше 2 метров  в
секунду, я решил, что мы оказались на глубине около ста метров.
     Меня  вывели  из лифта и, опасно щелкнув рядом  с  ухом, сняли  очки. Я
инстинктивно зажмурился и затем разрешил глазам осторожно открыться.
     По вытянутым в длину пропорциям зала, в котором я оказался, по знакомым
с детства полусводам, а главное, по уходящей вправо и влево паре тоннелей, я
понял,  что  попал на  неизвестную широкому кругу  лиц  станцию  московского
метро.
     Она была облицована светло-коричневым камнем  с  очень тонкой резьбой и
бесчисленным количеством  ниш, в которых  горели маленькие  круглые  свечки.
Кажется, настоящие, хотя я не был в этом уверен.
     Но  даже  несколько тысяч  свечек не  могли  нормально осветить станцию
поэтому она казалась погруженной в мерцающий мрак.
     Правый  от меня конец  зала украшало  бронзовое панно двухголовой змеи.
Головы были размером с меня, если не больше. В каждом глазе горело по четыре
свечи. Левая  часть зала  кончалась темным  бронзовым изображением Хатшепсут
будто   вырастающим   из   стены.   Оно   было   хорошо   знакомо   мне   по
интернет-исследованиям.  "Хаты",  - подумал  Штирлиц. "Штирлиц", -  подумали
хаты.
     В зале  находилось человек пятнадцать-двадцать, не больше. Часть из них
общалась  между  собой,  несколько   человек  стояло  в  каком  то  ожидании
(привычных  лавочек не было). Пару человек повернули головы в нашу  сторону,
но тут же утратили к нам интерес.
     Я обалдел. И  сразу почувствовал некий интеллектуальный дискомфорт. Как
будто  в уже разгаданной элегантной загадке  появились новые данные, которые
делали  разгадку  неверной.  Мне уже давно  было ясно, что хаты и  Хатшепсут
слова одного происхождения. Но что-то тут было не то! Какая-то неувязка... Я
вскоре понял, какая: из всего, что я знал про Хатшепсут,  выходило, что  она
была хорошей...
     "Брат Виктор!  Ворота номер два" -  прозвучал  скучный  сухой голос  из
невидимого  динамика. Один человек поднял голову  и пошел в сторону тоннеля.
Когда он проходил мимо  нас (мы шли  в  сторону противоположного тоннеля)  я
внимательно посмотрел на  него.  Ничего особенного.  Умное,  немного усталое
лицо. Очки. Борода с усами. Брат Виктор был  одет в джинсы и  легкую бежевую
фланелевую куртку с  большими не по моде карманами. Большего в полутьме было
не разглядеть.
     Мы подошли  к голове Хатшепсут, повернули направо и спустились по узкой
железной лестнице в  тоннель, вскоре остановившись перед одной из  маленьких
темных  дверей, каких полно  на  любом перегоне московского  метро.  Один из
качков набрал  цифровой  код и дверь  открылась.  Я  сделал  несколько шагов
внутрь и услышал звук защелкивающегося замка. Качки остались в тоннеле.
     Я оказался  в довольно просторном замкнутом  пространстве  со  стенами,
полом  и  потолком,  не  различающимися  между  собой  по  отделке.  Это был
светло-коричневый пластик,  внешне напоминавший мрамор.  В  комнате  не было
никакой  мебели.  Вообще. Ни стола,  ни стульев, ни шкафов.  Не было также и
светильников.  Как во второй день творения,  когда  Бог уже отделил  свет от
тьмы, но  еще  не создал солнце,  луну  и  звезды. Освещалась комната  через
стены,  точнее свечением стен. Я огляделся и вдруг понял,  что дверь,  через
которую я  вошел  исчезла,  и  на ее месте светится  как  ни в чем не бывало
гладкая  светло-коричневая стена. Вентиляционных решеток  тоже не было, хотя
воздух  был  свежий.  От  того,  что  пол,  стены и  потолок были совершенно
одинаковые, а к тому же еще и светились, голова начинала кружиться.
     Я решил, что  после тюрьмы мне уже плевать на все хатские  приколы, сел
на пол и закурил.
     Меня  уже не пугало, а скорее злило то, что мной распоряжается какая-то
неведомая  сила.  Сначала  она убивает  близких мне  людей. Заставляет  меня
печатать   в  газетах  бред  сумасшедшего.  После  этого   перерезает  горло
Старикову. Затем сажает меня в тюрьму. Потом вытаскивает оттуда, но при этом
опускает под землю, словом, делает со мной, что хочет.
     У меня не было ни капли  страха. Если бы меня хотели убить, меня бы уже
убили.  Причем давно. Раз у этих придурков  появилась возможность арендовать
бесхозную станцию  московского  метро,  то с  силой и  властью у  них  все в
порядке. Но какого черта  со  мной все  это  происходит?! И на  хрена  я  им
сдался? Я со всей силы  стукнул по  светящемуся полу кулаком.  Удар оказался
почти беззвучным.  Тогда  я  попытался  потушить об пол  сигарету.  Сигарета
погасла, лишь немного испачкав пол.
     Это меня еще  больше  разожгло.  Мне показалось, что если  я  сейчас не
услышу каких-то реальных звуков,  я взорвусь от бешенства. Проще всего  было
вызвать  звук собственного  голоса. Поэтому  я встал с пола  в полный рот  и
заорал во  весь голос:  "Козлы! Что  вам нужно?  Я  вас не  боюсь!  Слышите,
ублюдки, я не боюсь вас! Недорезанные сектанты, чего вы хотите от меня?!"
     Краткий  курс тюремного  образования говорил,  что в  некоторых случаях
надо  показывать  системе,  что ты  в  своем сопротивлении ей готов  идти до
конца. То есть  демонстрировать  собственную  отмороженность. Курс  допускал
даже некоторое правдоподобное переигрывание.
     * * *
     - Вам следует успокоиться, брат Иосиф.
     Я  еще раз повертел головой, чтобы убедиться, что источника  звука нет,
так же,  как  нет  источников  света. Голос  показался  мне  знакомым  своей
дребезжащей  монотонностью. Я подумал, что смеяться таким  голосом, наверно,
совершенно  невозможно.  Звучал голос вполне природно, без всяких искажений,
вызываемых аудиоаппаратурой.
     - А ты кто такой? Директор катка?!
     - Я Федор Федорович Подгорельцев. Для вас теперь - отец Федор.
     Но еще до того, как он  начал отвечать, я уже  вспомнил эти дребезжащие
нотки. Я сел в угол, расположился поудобнее и ответил:
     - О, Федор Федорович! А что  же это  мы с вами через стенку  говорим? С
таким уважаемым клиентом? Заходите, не стесняйтесь!
     - Брат Иосиф! Ваша склонность к  неуместным шуткам - не  является вашим
достоинством.   Вы  сейчас  возбуждены,  поэтому,   чтобы  вы  не  натворили
глупостей,  а  нам  после  этого не  пришлось бы унизить вас,  давайте  пока
поговорим так.
     Я уже прожил достаточно на свете, чтобы дешевая лесть оказывала на меня
сильное  воздействие.  Хотя не то Наполеон,  не  то  Талейран говорили,  что
умному человеку нравится не смысл  лести, а тот факт, что он ее заслуживает.
Меня передернуло от обращения ко мне ФФ. Брат! Хм...
     - А давно ли  я стал вашим братом? А вы моим отцом? И какой, интересно,
инцест должен был совершиться для создания такого родства?
     Я  увлекся этой  генеалогической  задачей. Оказалось, что сначала  наша
общая  мать должна была от кого-то родить ФФ. А потом от него самого  родить
меня. Кошмар. В  это время ФФ продолжал что-то говорить  своим металлическим
голосом.
     - Вы  были хатом с  рождения.  Сегодня настал день, когда вам  об  этом
можно узнать.
     - Хорошая  новость. Люблю знакомиться  с  объявившимися родственниками.
Особенно, если они  богаче меня. У меня за последнее  время накопилось к вам
несколько вопросов. Вы не против на них ответить?
     - Спрашивайте, брат Иосиф.
     - Как устроена эта комната?
     - В каком смысле?
     - В прямом. Откуда свет, откуда  звук, где вентиляция ? А учитывая, что
вы меня скорее всего и видите, и слышите, то где  видеокамеры и микрофоны? И
правильно ли я понимаю, что мы в метро?
     - Стены из полупроницаемого пластика. Есть ли  у вас более существенные
вопросы?
     -  Самое  существенное  -  то, что  происходят со  мной  сейчас.  Вы не
ответили на последнюю часть моего вопроса. Мы в метро?
     - Мы под землей. Больше я сказать не могу.
     Я уже слышал от него эту фразу. Да, больше он наверно, не скажет. А мне
плевать. Усиливаем отмороженность. (Может, пену изо рта пустить? Я видел как
зэки  для  устрашения  делают  пену из собственной слюны). Я  набрал воздуха
полный рот, чтоб крик получился громче, чем в первый раз.
     - Свободы хочу!!! На волю веди,  начальник!!!  Воздуха  мало,  слышишь?
Старшого зови, волк позорный!!!
     У меня засаднило горло, и я чуть сам не оглох от собственного крика. ФФ
сделал  вид,  что  я  просто  поинтересовался  можно  ли  поговорить  с  его
руководством.
     - Я - Урей. У меня вторая степень посвящения в Братстве. Старше меня по
иерархии есть всего один человек. Джессер Джессеру. Ему не до вас.
     Я  решил отдышаться и  помолчать какое-то  время.  ФФ  тоже  молчал.  Я
медленно закурил сигарету. Искусство делать правильные  паузы очень ценилось
в тюрьме. Но если сейчас ФФ исчезнет, то придется опять вызывать его криком,
поэтому  я  решил  продолжить  наше общение. Причем для контраста нормальным
человеческим голосом.
     -  Хорошо. Из уважения к вашему высокому званию, я делаю вам уступку. И
продолжаю спрашивать. Это вы вытащили меня из тюрьмы?
     - Да.
     - И посадили меня в нее вы?
     - Да.
     - А зачем?
     - Во-первых, чтобы изолировать вас от  ваших поисков. Вы слишком далеко
зашли  в них.  Во-вторых, чтобы  исключить вас из обычной жизни, не  убивая.
В-третьих, чтобы показать вам, что оказывать нам противодействие - абсолютно
бессмысленно и смертельно опасно.
     - Но выходит, что братоубийством вы  не занимаетесь? Приятно знать, что
можно, наконец, расслабиться.
     - Ваш друг Илья Донской был членом Братства.
     - О Боже! Химик... А за что вы его? И Лилю? И Старикова?
     - Ликвидируют ненужных, непокорных или потерявших разум.
     - Послушайте! Я не хочу в ваше Братство. Оно убивает, кого хочет!
     - Вас еще не ликвидировали именно  потому что  вы можете быть приняты в
Братство.  Если  вы  откажетесь  -  вы  умрете.  Если  вы не сможете  пройти
процедуру  посвящения  -  вы умрете. Если вы  попытаетесь нарушить любой  из
обетов - вы умрете.
     - Я смотрю,  мне,  как тому Греку, придется серьезно потрудиться, чтобы
остаться в живых.
     -  Брат Иосиф!  Перестаньте паясничать. Смех  и  шутки  уводят  вас  от
понимания истинных ценностей нашей жизни.
     Я задумался над  этой фразой. Ну  да. В  церкви, вроде, тоже  шутить не
принято. И уже несколько человек в жизни советовали  мне "быть посерьезней".
Как же определить, когда смех уместен, а когда не очень? Умберто Эко об этом
что-то писал...
     -  Брат  Федор.  Я  пытаюсь  разобраться в  истинных  ценностях  вашего
Братства вот уже несколько недель. Не могли бы вы в двух словах изложить их?
Знаете так, конспективно?
     - Цель жизненного пути для Посвященного  в Третью Степень:  реализовать
себя, принеся пользу Братству и Земле, и заняв после земной смерти достойное
место в  Параллельном мире.  Цель путей хатов Высоких Степеней Посвящения вы
знать не должны.
     - Земля?! Параллельный мир?!
     -  Земля   -  это  место,  которому  мы  служим,  пока  на  нем  живем.
Параллельный мир - это место, куда мы попадаем после смерти.
     - Честно говоря, я  еще не привык к идее Братства. А теперь еще к земле
привыкать. Могу я  ознакомиться с вашими  рекламными  материалами?  Буклеты,
брошюры? Хотелось бы, кстати, и уставные документы посмотреть...
     ФФ  брезгливо фыркнул  и  замолчал.  Мне  показалось,  что  сеанс связи
закончен,  и я  даже немного  расстроился. Но  вскоре  стены, пол  и потолок
погасли. Я оживился, ожидая продолжения спектакля.
     Через секунду  вокруг  меня стало  происходить  нечто несусветное.  Под
какую-то странную  оглушительную музыку,  вроде  Баха  в техно-обработке, на
всех  четырех стенах,  на полу  и  на  потолке  развернулось видео-действие.
Причем на каждой из шести плоскостей разное. Я  какое-то  время  поозирался.
Попытался успокоить себя мыслью, что обратную  проекцию придумали не  вчера.
Потом меня начало подташнивать как с тяжелого похмелья.
     Я услышал как монотонный голос уставшего под утро  обдолбанного ди-джея
произносил:
"Дейр-Эль-Бахри-Калипсол-Одиночество-Дейр-Эль-Бахри-Калипсол-Одиночество-Дейр-Эль-Бахри-Калипсол-Одиночество".
     Я вернулся в  свой угол и  попытался сконцентрироваться на том, что мне
собственно хотели показать. Видеоряд был несколько рваный. Египетские  кадры
храма  Хатшепсут сменялись какими-то  таблицами, причем такими мелкими,  что
разобрать  в  них  что-нибудь  было  совершенно невозможно.  Да  вряд  ли  и
требовалось.  Потом шли какие-то  всем известные кадры хроники  вроде  сцены
падения   Близнецов  11   сентября.  Они   плавно  перетекали  в  совершенно
навороченный сумасшедший абстрактный  ежесекундно  изменяющийся скрин-сейвер
из  которого  вдруг  вырастало число 222461215. Потом  на  экране появлялась
двухголовая змея из обоих  ее ртов вываливались буквы, которые  складывались
некие    титры,    ясно    и     хорошо    читаемые    вроде:    Послушание-
Размножение-Приумножение.  Потом шли какие-то кадры очень  странных массовых
сцен. Кажется, похороны жертв американских бомбежек во Вьетнаме. Потом опять
что-то напоминающее лазерное  шоу в огромном опустевшем городе,  без людей и
машин, - фантасмагорические огромные узоры на улицах и небоскребах,
     Затем  неожиданно все погасло,  только на каждом правом углу всех стен,
пола и потолка осталось такое  знакомое мне число: небольшое, ясное белое на
абсолютно черном фоне. 222461215. Со всех сторон. Музыка ослабела, хоть и не
исчезла,  а   механический   обдолбанный  голос  стал   произносить   полную
абракадабру:
     •ХАТШЕПСУТ•ОНА•ХАТЫ•ДВЕРИ•ГЕНОТИП•
     ПРИЧАСТНОСТЬ•МИССИЯ•ОПАСНОСТЬ•
     БОЖЕСТВЕННАЯ•СЕСТРА•НАКАЗАНИЕ•
     ДЕЙРЭЛЬБАХРИ•ПОЛУЧИЛА•ОСНОВАЛА•
     ВЛАДЕЮТ•ОТКРЫТЫ•УДОВЛЕТВОРЯЕТ•
     ГАРАНТИРУЕТ•ПОСЛУШАНИЕ•ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ•
     ЗЕМЛЯ•ДОЛЖНА•ОДИНОЧЕСТВО•КАЛИПСОЛ•
     ТАЙНОЕ•БРАТСТВО•ПАРАЛЛЕЛЬНЫМ•НОВЫМ•
     ТРЕБОВАНИЯМ•ВСЕЛЕНСКУЮ•РАЗМНОЖЕНИЕ•
     СТЕПЕНЬЮ•ТРЕБУЕТ•ВЫБРАТЬ•МУЧЕНИЕ•
     ОДИНОЧЕСТВО•ЗНАНИЕ•ХАТОВ•МИРОМ•
     ИЗБРАННЫМ•КОНТРОЛЯ•ВЛАСТЬ•
     ПРИУМНОЖЕНИЕ•ПОСВЯЩЕНИЯ•ИНЦЕСТ•
     БРАТА•СМЕРТЬ•ЧИСЛО•
     Фильм  кончился.  Стены  вновь засветились  коричневым  светом.  У меня
появилось  чувство, что  мой мозг разрезали на  двенадцать более  или  менее
равных  кусков.  Я только не мог  понять,  откуда  я  знаю,  что  именно  на
двенадцать. Я  закрыл  глаза и  попытался поразмышлять о том, как мне жить с
тем, что я только что услышал.
     Но  вместо  этого  мне  почему-то  пришли  в  голову  мысли  о  дороге.
Какой-нибудь  дальней  дороге в поезде  с  прокуренным  грохочущим тамбуром,
запахом  угля  от титана  с  кипящей водой,  и горячим чаем  от  толстенькой
сорокалетней  проводницы.  Куда-нибудь подальше.  В  провинциальный  русский
город. Город с минимальным количеством новых русских, хатов и прочего дерьма
со сверхценными идеями.
     Незаметно мои мысли  соскользнули на поезд как таковой. Вода для чая до
сих пор,  с паровозных времен,  в русских поездах иногда греется углем. Если
поезд  везет не  электровоз,  а тепловоз. А чем, интересно, до электрических
времен  освещался  вагон? Свечками?  Так ведь на каждой стрелке горячий воск
должен быль разлетаться в разные стороны!
     А как же фары паровоза в доэлектрическую  эпоху?  Он что, так в  полной
темноте и ехал?
     Тут я задумался. Целых три поколения, в течение 75 лет садились вечером
на  поезд в Питере и приезжали  утром в  Москву. А  потом  пересаживались на
извозчиков, без всяких такси или метро.
     Мои размышления кончились. Я услышал дребезжащий голос ФФ.
     - Брат Иосиф! Вы готовы к церемонии посвящения?
     - Я очень устал. Я хочу пить.
     - Сейчас  нельзя. Скоро  вам введут специальный препарат, после чего вы
перейдете на некоторое  время в параллельный мир. Если  вы оттуда вернетесь,
вы   прочтете   вслух  некоторый  текст.  После  этого  получите  дальнейшие
инструкции.
     - Что значит, если вернусь?
     -  Если у вас нет генетической предрасположенности, то вы  не вернетесь
из параллельного  мира. Но  мы  получили  образец вашей крови и уверены, что
посвящение пройдет удачно.
     Я понял, когда они получили образец моей крови. Когда правохранительные
органы  брали  ее в тюрьме тупой  иглой.  Учитывая, что шприц был  немытый и
многоразовый  в  полном  смысле этого  слова, хаты могли  и  перепутать.  Но
почему-то меня  эта мысль не  взволновала. Меня вообще переставало волновать
что бы то ни было.
     Одна из стен  камеры раздвинулась. Я даже бровью не повел.  В  комнату,
точнее  в  камеру вошел  ФФ. Он  был одет  в какую-то  хламиду, напоминающую
арабскую галабию. До пят. На босых ногах - кожаные сандали. В руках какой-то
свиток  и длинное  коричневое перо. Мне показалось, что орлиное.  Немедленно
после его появления из пола сам собой вырос стол. Я грустно посмотрел на ФФ.
Он безразлично строго посмотрел на меня и сказал:
     - Поднимайтесь. Вам нужно прочесть и подписать клятву.
     - Вслух?
     -  Как угодно. Прочесть и  расписаться. И  относитесь  к  своей подписи
серьезно. Не допускайте ошибку второй раз. Третьего раза не будет.
     Я плохо соображая, что делаю, встал  за стол,  развернул  свиток и стал
его читать. Он был написан каллиграфическим мелким аккуратным почерком.  Мое
имя и фамилия там уже стояли.
     - Что означают эти слова? Дейр-Эль-Бахри и...
     Я сам не узнал свой голос. Такой он был уставший и несчастный.
     -  Дейр-Эль-Бахри  означает место, где пересекаются два  мира. Калипсол
означает  способ  временно  попасть  в  параллельный  мир.  Полное  значение
Одиночества известно  лишь  для Посвященных  Первой  Степени. Значение числа
покрыто тайной такой глубины, что неизвестны условия для ее познания.
     - А что означают три обета - послушание, размножение, приумножение?
     У меня не было сил читать все объяснения.
     - Послушание означает  выполнение требований,  которые  предъявляются к
членам  Братства.  Размножение  означает  рождение  детей  только  от членов
Братства. Приумножение  означает достижение власти  и богатства  при  помощи
Братства и для службы Ему.
     - А что  это  за  коллегии? Чем они занимаются?  Коллегия Окончательных
решений, Хранения Знаний?
     - Вы узнаете об этом после обряда вступления.
     У  меня иссякла фантазия  и желание сопротивляться. "Show Must Go On, -
почему-то подумал я. Надо бы вспомнить как это звучит".
     - Теперь прочтите это вслух.
     ФФ дал мне еще один лист. Я развернул его и прочел бессмысленный текст,
длиной   около  страницы  написанный  кириллицей.  Слова  звучали   резко  и
отрывисто. Они  напомнили  мне разговор  с коптами в Храме Гроба Господня. Я
читал с русским акцентом без гортанных звуков. ФФ остался доволен и забрал у
меня лист.
     -  Скоро  здесь  появится  наш  специалист  из  коллегии  Биологических
Воздействий. Доверьтесь ему.
     - Будет больно?
     - Больно не будет. Подпишите это.
     Состояние было  глубоко безразличное,  но я  чуть  ли не силой заставил
себя  еще  раз  прочесть  текст.  Ничего  не  получилось.  Я  махнул рукой и
подписал. Чернила в были коричневого цвета.
     ФФ  взял  свиток,  не сказав  ни  слова, и отвернулся  к  стене.  Стена
отъехала  в сторону и он вышел. Я  увидев его первый раз со спины и заметил,
что  волосы  на  затылке  у  него  выбриты  треугольником.  Что-то  мне  это
напомнило.
     Через минуту  в моей комнате  исчез стол и  появилось кресло похожее на
кресло для проведения  операций. Из стены, напротив той, которой пользовался
ФФ, вошел человек  в белом халате без пуговиц  и в белой шапочке. Вид у него
был вполне  человеческий. Хирург из городской больницы. Но  в очень странном
месте. Он приветливо кивнул.
     - Здравствуйте, - сказал ему я.
     - Здравствуйте,  -  сказал он. Не  беспокойтесь! Не  вы  первый,  не вы
последний.
     Потом он  пристегнул меня  к креслу  специальными ремнями. Руки, ноги и
туловище. Я почувствовал себя бабочкой из коллекции Набокова.
     - Зачем это? Могут быть судороги?
     - Таков порядок. Обычно никаких судорог не бывает.
     - А что мне введут? Калипсол?
     - Нет. Гораздо  более серьезную смесь.  Экстракт южноамериканских трав.
Не волнуйтесь. Мы все прошли через это.
     Я потрогал языком Звездочку. Может, не дожидаясь судорог проглотить ее,
пока  не  поздно? А с другой стороны,  откуда я знаю насколько  мне  отобьет
сознание  и вообще... Я решил  не  глотать. Через несколько  секунд я увидел
иглу приближающуюся к  моей вене. Игла надпорола  ее и  всосала пробу крови.
Кровь красным облачком ворвалась в шприц, а затем быстро растворилась в нем.
Еще через секунду свет в комнате погас, и у меня начался полет.
     * * *
     Я поднялся сквозь  стометровую  глубину,  на  которой  беседовал  с ФФ,
физически чувствуя легкое сопротивление почвы и вылетел наверх как пробка из
бутылки шампанского.  Оглядевшись, я понял, что  нахожусь над Москвой. Город
был темно песочного цвета. Я облетел  какой-то из сталинских небоскребов. Не
то  МИД,  не  то  Университет.  У  меня появилось  ощущение,  что я  включил
коричневый  прожектор,  вмонтированный  в  мой лоб, и теперь  освещаю  им те
места,  которые  хочу  увидеть.  Я понял, что я  могу управлять  полетом еле
заметными  движениями бровей.  Мне захотелось  подняться  выше и практически
мгновенно   очутился   над   ночной   Землей.   Она   выглядела   такой   же
песчано-коричневой.
     Вокруг  нее  я   заметил   волновые  потоки,  напоминающие   по   форме
трубопроводы  с  мягкими  аморфными стенками.  Они  были разного цвета -  от
бледно розового до бледно голубого. Стенки пульсировали, и я понимал что это
некий коммуникационный канал, к которому я также могу присоединиться.
     Я  понял,  что над  Землей мне больше делать  нечего и влился в одну из
этих  труб. Через мгновение я оказался на странной церемонии. Несомненно,  я
был ее центром, но от меня не требовалось никаких действий: только улыбаться
еле  заметным  движением  губ  и  иногда  кланяться  таким  же  еле заметным
поклоном. При этом я находился в довольно нецеремониальной  позе: я сидел на
полу, откинувшись спиной  на стену. Судя по всему, все  это происходило  под
Землей. Точнее, в Земле.
     Обстановка  вокруг  немного напоминала  буддистский  храм своей  медной
прочностью  и какой-то твердолобостью. Впрочем разглядеть все внимательно  я
не мог, потому что было темно. Обряд длился довольно долго. Из него я понял,
что умер, но это не страшно. Я  уже  научился понимать  этот  странный язык,
напоминавший  булькающие соловьиные трели,  больше того,  я уже  мог  на нем
говорить.   Потом   я   стал    снова   путешествовать    по   этим   зыбким
голубовато-розовым трубам с кем-то о чем-то общаясь.
     Затем  я  вдруг оказался в  месте из которого  управлялась Вселенная. Я
видел  большие  медные  экраны на  которых,  как  на  дисплеях,  были  видны
результаты  отдачи  команд. Сами команды отдавались  трелями.  Я понял,  что
управляет Вселенной  некая высшая сила, которая не  является антропоморфной.
Как она выглядит вообще сказать очень трудно. Самым  правильным будет  ответ
"никак". Если это можно себе представить. За результатами управления следили
специально обученные люди точнее, фигуры отчасти напоминающие людей.
     На  этом, судя по  всему,  экскурсия была окончена и  попав в очередную
трубу, и немного проплыв в ней, я очутился в том же месте, откуда стартовал:
в операционном кресле.
     Из трипа я вынес три вещи:
     - Параллельный  мир,  чтобы мы под этим не подразумевали,  есть и  хаты
чувствуют  себя в  нем как  дома. Это тот самый мир, куда попадают наши души
после  нашей  физической  смерти.  Этот параллельный  мир  безусловно  может
оказывать влияние на наш.
     - Смерти  в  высшем смысле  этого слова  нет.  Что-то в  нас,  какая-то
мета-энергия, имеющая при этом наши параметры нашей личности, с симпатиями и
антипатиями, с памятью о прошлом и с ситуативной оценкой настоящего остается
вечным. Или  по крайней  мере  переживает наше тело на неопределенно  долгий
срок.
     - Бог или, по крайней мере, некая высшая  сила, наделенная сознанием  и
неограниченной властью влиять на оба этих мира действительно существует.
     Я лежал в кресле и пытался прийти в себя. Неожиданно я наткнулся языком
на Звездочку. Это  меня ни порадовало, ни удивило.  Я вообще чувствовал, что
лишился большей части эмоциональной гаммы. Особенно переживаний в  измерении
хорошо-плохо  и добро-зло.  Чувство удивления, например, у  меня осталось. В
кабинете зажегся неяркий свет. Я увидел голову врача.
     - Как вы себя чувствуете?
     - Кажется (губы у меня слипались), кажется я изменился.
     - Вот и славно. А теперь вам нужно отдыхать. Я сделаю вам укол сильного
снотворного. Проснетесь уже другим человеком.
     * * *
     Я проснулся  в обычной  больничной  палате. Точнее в обычной больничной
палате  без  окон. Полежал  какое-то  время, осматриваясь. Потом  увидел  на
тумбочке красную кнопку и нажал ее.
     Пришел все тот же врач.
     - Как вы себя чувствуете?
     - Нормально. Немного заторможенно. Что делать дальше?
     - Сейчас  будет  завтрак. Потом  одевайтесь.  Здесь  лежит  ваша  новая
одежда.
     Он кивнул на сверток, запечатанный в плотную бумагу.
     -  После завтрака мы вас осмотрим, и если все в порядке, то  у коллегии
Биологических  воздействий дел  к вам  не будет. Мы передадим вас в коллегию
Новых братьев.
     - Да, - сказал я. Новые братья.
     Я  раскрыл  сверток  и переоделся в черные  джинсы и черный  же свитер.
После завтрака (творог, вареное яйцо, чай) ко мне в палату пришел ФФ.
     - Брат  Иосиф! Я поздравляю вас. Вы прошли третью степень  посвящения в
Братство. Отныне вам не следует беспокоиться  ни о собственной безопасности,
ни  о собственном  доходе,  ни о каких  бы то ни  было  проблемах.  Братство
обеспечит вас всем.
     - Спасибо.
     -  Вы обязаны  безукоризненно следовать  инструкциям.  У  вас  наступил
инициальный период.  Он длится от шести месяцев до двух лет. На это время вы
отправляетесь в одно  удаленное место. Наши люди проводят вас.  Там вы также
будете  находиться  под  наблюдением. Вам  запрещены  какие  бы  то  ни было
контакты с  внешним миром.  От  того, будет ли ваше  поведение  сообразно  с
нашими принципами, зависит как ваша судьба в Братстве, так и ваша жизнь.
     Я  слушал  не  перебивая.  Голова  была  еще  очень  мутная  как  после
снотворного. Настроение подавленное. Хотелось, раз  полет  прерван,  хотя бы
плыть. Наконец, я осознал самое главное.
     - Брат Федор? От полугода до двух лет?
     -  Ко  мне,  как  к старшему по иерархии следует обращаться  "отец". Мы
вчера  вложили вам в психику слишком  многое,  что  предстоит  осознать. Это
занимает время. Вам нужно забыть ваши старые связи. Больше того. Сам факт их
потери  должен  быть  забыт  вами.  У вас  должны  поменяться  приоритеты  и
ценности.  Вы  должны  осознать  всю меру  ответственности перед Братством и
Землей, которую вы на себя взяли.
     Я понял, что сломался.
     - Что я должен делать в этом месте?
     - Ничего особенного.  У вас  в голове должно окончательно уложиться то,
что вы узнали.
     - Отец Федор,  я могу  общаться с членами Братства  там? Я  очень боюсь
остаться совсем один...
     - Нет. Вы не будете знать, кто они такие.
     - Что будут думать мои близкие? Моя мама?
     - Что ваш следователь  находится под влиянием  родственников Старикова,
поэтому тянет время с передачей дела в суд. Что вы настолько подавлены своим
поступком, что  не  хотите переписываться с ними и,  тем более, видеть их на
свидании.
     - Я понимаю, отец Федор. Если это необходимо, я согласен. Хотя мама...
     - Первое время вам будет тяжело. Потом это пройдет.
     - Можно  еще  вопрос,  отец Федор? Маша имеет отношение  ко  всей  этой
истории? А то...
     -  Мария  Васильчикова  не может  вступить  в  Братство. Вам  запрещено
общение с ней под страхом передачи вашего дела в Ликвидационную коллегию.
     - На инициальный период?
     - Навсегда.
     - Боже мой... Почему?
     - Для этого есть серьезные причины.
     - Маша наверняка узнает, что меня выпустили из тюрьмы. Есть же тюремная
почта...
     Я был в очень плохом состоянии и чуть не сдал Кобу.
     - ... Отец Федор, пожалуйста...
     - Это будет проблемой Марии Васильчиковой.
     Я опустил голову. Шоу кончилось.
     Конец пятнадцатой главы

     Привет, дорогая Машка!
     Я понятия не  имею,  как и когда я смогу отправить тебе это  письмо. Но
раз ты его читаешь, значит, я что-то придумал.
     Давно я  не  писал настоящих  писем.  Рукой по бумаге.  Надеюсь, что ты
разберешь почерк. А то я сам на него смотрю и удивляюсь.
     Сегодня 25 июля. Ты, конечно, уже получила весточку от  Кобы. Воображаю
себе, как ты волнуешься, не понимая куда я делся.
     А  делся я в монастырь. М... м... в мужской:)) Спасо-Печорский.  Это на
самом краю света,  километрах  в  трехстах  пятидесяти к  северо-востоку  от
Архангельска.  В  географическом, а  может, и  в литературном смысле я между
Онегой и  Печорой. К северу от  меня находится Северный Ледовитый океан, а к
югу - все остальное.
     Похоже, у тебя - вопросы. Не ударился ли я в религию?  Не  поехала ли у
меня крыша? И что я, собственно, тут делаю?
     В религию  - не ударился. Но оказалось, что она занимает  в моей  жизни
гораздо  больше места, чем мне  всегда  казалось. То Иерусалим. То Рим. То -
вообще, черт знает что. Подземные храмы в московском метро.
     Крыша  - не поехала. Хотя ее сдвигали наркотиками, гипнозом, энэлпэшным
зомбированием и обещаниями  райских кущ. Но ни фига.  После того  количества
виски,  которое я выпил - фармопсихологии в моей душе делать нечего.  Как  и
НЛП.  Тут  и  вспомнишь  Черчилля, который  говорил,  что  не имеет  никаких
претензий к алкоголю, потому что алкоголь дал ему гораздо больше, чем взял.
     Но поскольку  эти монстры  взяли  меня в оборот  без дураков,  а уродов
круче  и  навороченней  -  поискать,  то мне  пришлось  сделать  вид,  что я
записался в их контору.
     Они  мне  поверили,  но  на  всякий  случай  сослали  в  монастырь.  На
испытательный срок. Как в известном анекдоте: "ну не козлы?"
     Выходить отсюда, да и вообще связываться с Большой Землей мне запрещено
под  страхом  смерти.  Точнее, мучительной экзотической смерти с посмертными
ужасами,  выходящими за  пределы  человеческого воображения. (Та религия,  в
которую меня посвятили  недавно,  это вполне допускает.  Как,  впрочем, если
вдуматься, и большинство других религий.)
     А  с тобой,  кстати,  мне  вообще навсегда  запрещено  иметь  дело. Под
угрозой аналогичного наказания, хотя я совершенно не понимаю, чем ты  им так
не пришлась?:)
     Однако, если ты еще рассчитываешь со мной увидеться в  этой жизни, то о
существовании моего письма не должен узнать на свете ни один человек. Кроме,
конечно, моей  мамы. С которой  ты  должна поговорить с  глазу на глаз  и  в
каком-нибудь  шумном месте. Лучше  всего -  в метро. С выключенными сотовыми
телефонами. И  объяснить ей, что я в полном  порядке. Просто  временно лишен
средств связи. Что, кстати, будет абсолютной правдой.
     Если  она  спросит "а  что  дальше?", отвечай уверенным голосом, что  я
обязательно что-нибудь придумаю.
     Только не  спрашивай меня, что. Я не знаю. Вот вернется Антон, выпустят
Мотю - тогда и решим.
     Пока, кстати, я нахожусь в федеральном розыске по обвинению в убийстве,
так  как  я сбежал, нарушив подписку о  невыезде. Что-то я в последнее время
часто нарушаю письменные обязательства. Хотя мои новые братья обещали решить
эту  проблему. Они заодно посулили мне и богатство, и славу, и безопасность.
Хотя зачем мне все это?
     Мне нужна ты. Только ты. И  все. Потому  что я тебя люблю. Люблю. Хотя,
честно говоря, я и сам не понимаю, что это означает.
     В ту секунду  когда  умный и невлюбленный  человек пытается говорить  о
любви, он немедленно приходит к выводу, что стоит  начать с определений. Что
такое любовь, чем отличается от  влюбленности, и какая разница между любовью
к  собачке,  к Богу,  к  ребенку  и  к любимому  человеку. И  пытается найти
разницу.  И  общее. И находит все  это.  Чего там  искать-то? А умничать все
умеют.
     А если  о  любви  говорит влюбленный,  то  определения  он  посылает  к
чертовой матери.  И от рассуждения о сверхценности восприятия чужой личности
в сексуально-брачном аспекте его разбирает смех.
     Потому  что он знает, что настоящей любви  не бывает. Почти никогда. То
есть она бывает, но  очень редко. Несколько  раз  в жизни. Или один.  Или ни
разу... А него она есть. Есть сейчас. Понимаешь?  Настоящая любовь. Не знаю,
на что похоже. Ни на что.
     В общем, у меня к тебе -  она. Поэтому мне кажется, что проще промычать
свои чувства, чем высказать. М-м-м-м-.... Нет. Не так.
     Я хочу жить для тебя. Я хочу жить, чтобы радовать тебя. И я хочу быть с
тобой. И  я буду с тобой. И я порву на  куски всех,  кто мешает  мне быть  с
тобой.
     Потому что я  тебя люблю.  Но, Господи, как же это выразить? А? Стихами
что   ли?   Но   сам    я   не   напишу.   Точнее,   не    напишу    хорошо.
Любовь-морковь-готовь-кровь. А чужие стихи,  -  так это уже будет  не то. Не
моя любовь. Хотя... Если похоже... И если все влюбленные - родственники.
     О,  черт!  Удивительно,  как  слова  мешают выразить чувства.  Берут  и
мешают. Может, танец? Но как же я  тебе отсюда станцую? Тем более, что  я не
очень это умею. Или архитектура? Построить для тебя что-нибудь? Что за бред.
Хотя иногда мне кажется, что я  могу. Музыка?  Господи! Я же ничего не умею.
Вот несчастье-то...
     А мне ведь так надо сказать  тебе, как я  тебя  люблю. Я  даже не  знаю
почему. Но надо. А нет слов. Совсем нет слов. Зато - чувства!
     Понял. Настоящая  любовь -  невыразима. Как  ветхозаветный Бог. И это в
ней - самое главное. А слова - это сублимация. Хоть иногда бывает и удачная,
и честная. Да.  Мне нравятся  честные сублимации. А последнее время все чаще
приходит в голову "от любви бывают дети, ты теперь один на свете".
     Хотя на самом деле здесь уместней будет:
     То ли дождь идет, то ли дева ждет.
     Запрягай коней да поедем к ней.
     Невеликий труд бросить камень в пруд.
     Подопьем, на шелку постелем.
     Отчего молчишь и как сыч глядишь?
     Иль зубчат забор, как еловый бор,
     За которым стоит терем.
     Как это Бродский все про меня увидел? И  про детей, которых нет,  и про
"один  на   свете"  и   про   зубчатый  забор...  Вокруг  нашего  монастыря,
действительно,  зубчатый  забор.   И  вообще  -  тебя   бы   сюда   с  твоим
фотоаппаратом... Я вот только что увидел замечательный кадр: забор с колючей
проволокой, за  ним пятиглавый храм: золотые купола, белая  каменная кладка,
очень правильные пропорции. А за  храмом синее небо с  белыми  облаками.  Но
главный   план  в  этом  кадре  -  передний:  забор  и  проволока:  жесткий,
грязно-серый, очень знакомый и конкретный.
     Но, кстати,  не  я первый  торчу за  ним по  чужой  воле. У  меня  были
предшественники.
     Этот  монастырь   не   прославился  за   свою   шестисотлетнюю  историю
практически  ничем, кроме  того, что сюда  патриарх  Филарет,  отец  Михаила
Романова - основателя династии,  сослал первого русского вольнодумца - князя
Ивана Хворостинина.
     Дело было в 1623 году. Иван, как и многие русские дворяне в  то смутное
время,  оказался в  тусовке  Лжедмитрия  I.От него  и  от  поляков заразился
европейским  скептицизмом:  вел  беспутную жизнь,  читал  еретические книги,
переводил на русский Лютера, Эразма  Роттердамского  и  Франсуа  Вийона,  не
соблюдал  постов,  пил  вино,  ел мясо в  Страстную  неделю  и  не  верил  в
воскресение из мертвых. Хворостинин сетовал, что московский народ глуп, не с
кем слова  сказать. Он  говорил: "Московские  люди  сеют всю землю рожью,  а
живут все ложью"
     Патриарха это достало. Как  раз тогда, после изгнания шведов и поляков,
опускался  очередной железный  занавес  между Россией  и Европой. Поэтому не
смотря  на  воинские  подвиги князя  (он  отстоял  в  1618  году  Переславль
Рязанский от татар  и черкесов,  за что был  награжден Государем  серебряным
кубком и шубой) он был подвергнут обыску.
     При обыске у Хворостинина  нашли сатиру, в которой князь насмехался над
благочинием  москвичей. "Словеса их верна аки паутина,  а злоба их - глубока
пучина".
     Князя  сослали  сюда, к нам.  Его держали скованного в пекарне, где ему
поручалось сеять муку, печь хлеб и выгребать золу. Кормили его только хлебом
в половину причитающейся нормы. И  никаких книг. Впрочем, через пару лет над
ним  сжалились,  и  после  того  как  он поклялся  соблюдать  уставы Русской
Православной Церкви, его отпустили,  вернув чины и имения, и  он вернулся  в
Москву из этой, выражаясь приличным языком, дыры.
     Неприличным  языком  в  монастыре  выражаться  нельзя.  Это будет  грех
сквернословия и за него могут навешать. Точнее наложить  епитимью. Например,
дать   "поставление   на   поклоны".   Или   сменить   текущее    послушание
(общественно-полезные  работы)  на более тяжелое. Епитимья  очень напоминает
легкие  армейские  наказания - чем  не двадцать отжиманий или три наряда вне
очереди?
     Жизнь у нас спокойная, размеренная. В 6 утра подъем, потом полуночница,
литургия. Потом  послушание. Пока мне назначено колоть  дрова. Из  этого  ты
легко можешь сделать вывод - в монастыре печное отопление.
     Устаю от этой рубки страшно, руки уже в мозолях, зато скоро накачаюсь.
     В 11.30 обед. Завтраком его не назовешь, хоть это и первая еда за день,
потому  что  в  скоромные  дни дают суп из соленой оленины, пшенную  кашу  и
солодовый квас. В постные - все  скучнее - но тоже  жить  можно.  С тюремной
баландой  -  не  сравнить. Перед трапезой  звонарь  бьет  12 раз в  колокол,
созывая братию в трапезную.
     Меня  очень  развлекают  новые  слова:  Наместник  (местный  начальник,
Игумен,  высокий, седой, худой,  длиннобородый), Благочинный (шеф  полиции -
следит за порядком  - тихий незаметный, борода почти  не растет, зато голос,
как  у Джельсомино.  Когда он  начинает  орать, я боюсь  за  свои барабанные
перепонки),  Ризничий (зав. церковной утварью: серый, маленький, тщеславный,
с  жидкими  волосами,  все время  улыбается,  никогда  не  смеется),  Келарь
(шеф-повар,  толстый  как  боров:  настоящий  повар),   Трапезник  (директор
столовой, кажется, у него глаза разного  цвета  и язва), Уставщик (следит за
правильностью  ведения службы,  похож  на старого  коммуниста,  отрастившего
вдруг бороду), Регент (управляет хором, при этом активно массует меня в свой
хор: деловит, но  незаметен, петь не  умеет  совсем, лучше  бы с Благочинным
договорился), Пономарь  (ассистент  ризничего  -  зажигает  кадило,  готовит
просфоры,  подметает  алтарь ипр.:  суетлив,  при  этом  ленив  и  к тому же
плаксив).
     Другие  профессии звучат  понятней:  Больничный  (врач),  Библиотекарь,
Эконом. Всего тут нас человек пятьдесят - послушников и монахов. После обеда
-  снова послушания до полдника  (около 15.00).  Полдник - компот из морошки
или голубики и булка. Иногда пирожки с той же  морошкой. В  16.30 вечерня до
19.00. Потом ужин (каша - или гречневая, или перловая  и опять же  солодовый
квас), потом крестный ход вокруг монастыря. Потом "келейное пребывание".
     Это  значит,  что я должен сидеть  в своей келье. Келья -  это четверть
обычного русского бревенчатого сруба - комнатка 2 на 3 метра, в которой всей
мебели - полати и самодельная табуретка.
     В  келье  нужно  молиться  и   читать  душеполезные  книги,  заниматься
рукоделием (рука тянется написать рукоблудием), чинить одежду (очень смешной
черный подрясник, под ним, извини за подробности, исподнее).
     Но  тут есть  одна  отдушина.  Я  в  первый же  день  тщательно  изучил
монастырский  Устав. Он  оказался очень интересным, особенно мне понравилось
наставление  - "не впадать  в грех мшелоимства". Я сначала подумал,  что это
грех  ловли  мышей  в  собственной  келье,  но  потом узнал,  что  это  грех
корыстолюбия.
     Так вот по Уставу, я имею право во время келейного пребывания  посещать
других монахов для духовной беседы.
     Поэтому 20.30  я  иду  к  Больничному. Он  был врачом  на научном судне
Академик Седов, прошел все моря в полном  смысле этого  слова - от Северного
до Южного полюса, классный мужик - простой, веселый и очень добрый.
     Наш  монашеский  клобук  идет к его короткой морской  бородке и рукам в
наколках  примерно  как  противогаз  Президенту  РФ   во  время  новогоднего
телевизионного обращения.
     В монастырь попал почти случайно. Во время шторма  его, пьяного в дугу,
смыло  волной и  он, бултыхаясь в океане, дал обет,  что если  спасется,  то
примет  постриг.  Спасли его довольно прозаично - бросили круг и веревку,  а
вот  как  он смог  их  поймать - это уже  известно одному Богу. Поскольку ни
детей,  ни жены  у  него не было, то монастырь  оказался  для него  неплохим
способом провести старость.
     Как только  я  ему сказал,  что  тоже  закончил мединститут, мы  с  ним
скорешились.  Все-таки у врачей,  даже расстриг, есть  некоторое родство.  Я
думаю, это своего рода чувство посвящения в  таинства рождения  и смерти. Ну
да неважно. У него в  изоляторе  есть радиоприемник. Старый транзисторный. И
по вечерам он дает мне его послушать под мое целование креста,  что я  и  на
исповеди  про это не  расскажу.  Ловятся только средние  волны,  но  я нашел
архангельскую радиостанцию - "Северная волна" и там как  раз в  это время по
вечерам идет  передача "Роковой  Час". На  ней  гоняют  старую  качественную
музыку. Битлов, Doors, Роллингов, Dire Straits, Нирвану.
     Вчера, например местный Сева Новогородцев запустил The Cowboy's work is
never done. Я просто тащился, слушая,
     Right!
     I used to jump my horse on right
     I had on six guns at my side
     I was so handsome women cried
     And I got shot but never died.
     Как мне захотелось вскочить на лошадь и поскакать на ней куда-нибудь...
Неважно куда, главное, чтобы женщины зарыдали. И ты - среди них.
     Но ровно 22.00 я должен быть в келье, а если попадусь Благочинному - то
мне же хуже. Кстати, здесь сейчас белые ночи. Точнее, полярный день. Поэтому
попасться легко.
     Средств коммуникаций -  никаких.  Ни почты,  ни  телефона. По слухам  у
Игумена есть  рация,  но  пользоваться ею можно только  в аварийных случаях.
Говорят,  что  раз в месяц заходит корабль, но от этого не  легче: мне,  как
послушнику, вся переписка  запрещена. До особого  разрешения  Игумена.  Да и
была  бы  разрешена  - Игумен  читает  все письма  перед  отправкой. Ему  их
приносят в  открытом конверте, а потом он  сам  его запечатывает.  Ближайшая
деревня на  пять домов  - километрах в двадцати  морем  (по  тайге пешком не
пройти, только  зимой на Буранах или оленях).  Называется эта  деревня очень
правильно - Верхняя Мгла.
     Ближайший город (говорят, тысяч пять жителей) - километров сто по морю.
Называется, между прочим, - Мезень.
     Всю жизнь мечтал оказаться в городе, названным в мою честь:). Но боюсь,
что  он  меня  разочарует. Бедность, хрущевки,  разбитые дороги, полусдохшие
магазинчики, голодные  собаки и озлобленные люди в телогрейках.  Хотя иногда
мне  приятно думать, что  я  ошибаюсь, и Мезень  - это самое тихое, чистое и
спокойное  место на земле, удаленное  от скверны и разврата больших городов,
где есть только церкви, небо и океан с маленькими деревянными домиками вдоль
берега и белыми чайками в небе.
     Еще, где-то к северо-востоку  есть военный аэродром. Время от времени я
вижу  как  поднимаются и  идут  на посадку стратегические  бомбардировщики -
тренируются к броску на Штаты через Северный Полюс.
     Честно  говоря,  здесь  довольно  тоскливо,  поэтому  однажды  я  решил
развлечься и под  видом послушнических вопросов  затеял  богословский  спор.
Получилось  очень  удачно. Весь  монастырь  после  этого  две  недели  ходил
поглядывая в  мою  сторону с некоторым страхом и уважением. Началось с того,
что я спросил по окончании трапезы, во время разливания компота:
     - Отец Игумен, благослови задать вопрос!
     - Благословляю, сын мой!
     Здесь есть один филологический прикол. Вместо "разрешите" надо говорить
"благослови". Например, "благослови,  отец,  отлучиться по  малой нужде".  И
надо ухитриться не справить  малую нужду  прямо  на месте от  смеха, услышав
"благословляю, сын мой". Вместо "спасибо" надо говорить "спаси, тя Господи".
Иногда говорят "спаси Бог", откуда  как я понял,  собственно, и берется наше
"спасибо".
     - Отчего в нашей  православной церкви  богослужение  идет  на древнем и
малопонятном  языке,  когда и другие православные церкви,  хоть  греки, хоть
грузины, и даже латиняне уже молятся на своем родном языке?
     Возникла пауза, и я готов поспорить, что  монахи и послушники настолько
очевидно уткнулись носом  в  компот, насколько  заинтересованно ждали  ответ
настоятеля. Посмотрев на монахов, Игумен с легким вздохом принял вызов.
     - Разве же плохо молиться на языке наших дедов и прадедов?
     - Очень  хорошо молиться на языке дедов и прадедов. Только наши  деды и
прадеды говорили  на  русском. А  вот если  произнести  "пра-" раз  двадцать
пять-тридцать, то тут-то мы и дойдем до языка наших праотцев.  А из-за того,
что  мы молимся на церковно славянском,  мы не можем  привлечь в лоно  нашей
церкви  ни татар,  ни эскимосов. Русский они еще худо-бедно понимают, а  вот
уже церковно-славянский нет.
     -  Негоже  нам,   как  лютеранам,  искажать  слово  Божие  для  потребы
инородцам.
     -  Отец Игумен!  Слово Божие звучало  на  древнееврейском  а  потом  на
армейском языке. Новый Завет написан по-гречески. Чем же церковно-славянский
язык лучше русского?
     - Не мы, сын  мой, решали на  каком  языке  творить молитвы. Не  нам  и
отменять это решение.
     Здесь  я  подумал,  что он  прав. Ну чего я  к нему  пристал? Есть люди
старше чином и званием, которые  за это  отвечают. И обсуждать  их решения -
бессмысленно. Даже  если  интересно. Поклонился, поблагодарил  за трапезу  и
собирался выйти на улицу и вернуться к своим дровам, но услышал:
     - Постой, сын мой.  Каждый может молиться Богу на том языке, на котором
ему  удобно это делать. Бог поймет любой язык. Если  тебе  хочется  молиться
по-русски, - молись по-русски.
     Я еще раз поклонился  и  вышел.  Из  последних  слов Игумена  следовало
многое. Следующий логический шаг, и получится, что и обряды не так уж важны.
А где не  так  важны  обряды,  там  не  так  важна  и церковь. А  значит,  и
православные, и  иудеи, и протестанты, и  буддисты, и мусульмане, и католики
просто общаются  с Богом на том языке  и в  той системе обрядов, которая  им
удобней. Например потому  что, что они к ней  привыкли. Или из-за  того, что
она  больше подходит  их  национальному характеру. Или  строю  души  каждого
конкретного  верующего. Или просто ближе, неизвестно, почему. Следовательно,
говорить о  том,  какой  способ  вероисповедания  правильный, примерно также
умно,  как  обсуждать,  какой  язык  лучше:  английский или  испанский.  Или
русский. Каждому свое.
     Тут и призадумаешься. И время есть, и обстановка соответствующая.
     Последнее время я все думаю, кого же хаты отрядили следить за мной? Так
с  лета не  угадаешь.  Монахи  люди замкнутые.  Косо  на  меня  посматривают
Ризничий и  Келарь. С Больничным у меня  такие  хорошие отношения, что будет
обидно, если это он. Игумен  человек явно верующий и у него нет этой хатской
меднолобой  упертости.  Пожалуй,  упертость  есть  только  у  Ризничего.  Он
однажды,  заметив меня выходящим от Больничного, сказал загадочную фразу: "К
своим придяша, а свои  его не позна". Но что он имел  в виду  - неясно. Мы с
морским волком  свои, потому что мы два  врача?  Мне послышалась  в его тоне
скрытая насмешка.
     В любом случае, кто  бы это не был мне следует вести себя поосторожней.
А не хочется. Хочется - наоборот.
     Запрягай коня да вези меня.
     Там не терем стоит, а сосновый скит.
     И цветет вокруг монастырский луг.
     Ни амбаров, ни изб, ни гумен.
     Не раздумал пока, запрягай гнедка.
     Всем хорош монастырь, да с лица - пустырь,
     И отец игумен, как есть безумен.
     Не представляю себе,  когда  мы увидимся. Но уверен, что когда-нибудь я
тебя еще обниму, а то и... Веди себя хорошо. Скучай по мне.
     Твой Иосиф
     PS  Писать  ты,  к  сожалению мне  не можешь.  И  не  забудь, для  всех
остальных ты и понятия не имеешь, где я нахожусь.
     PPS Появилась оказия. Пришел пароход!!! Завтра он будет в Мезени, а там
уже существует  авиапочта! Мир не  без добрых людей...  Отправляю  письмо  и
обнимаю тебя нежно. Пишу на рабочий адрес, на имя твоей Таньки. Надеюсь, она
передаст второй конверт не вскрывая. Похвали меня  за то, что я заботливый и
осторожный:)) Письмо уничтожь! А  если хочешь сохранить для семейного архива
- то выбери место понадежнее. Не дома и не на работе. Целую, И.
     * * *
     Я отправил письмо и опять начались незаметные дни.
     Светом в окошке было время, которое я в согласии с монастырским Уставом
проводил в беседах с Больничным. Мы вели философские диспуты, он рассказывал
истории из своей бурной жизни флотского врача.
     Однажды у нас  с  ним возник разговор о русской  идее. Сокрушенно качая
головой,   все  прошлые   и  нынешние   беды  России  он   относил  на  счет
монголо-татарского  ига, отодвинувшего  Россию от прогресса и цивилизации на
300 лет.  Я,  не желая его  обидеть,  потому что человек он  был искренний и
хороший, попытался ему возразить.
     Я  сказал, что Дмитрий  Донской  разбил  хана  Мамая уже в 1380 году, а
дальше  Россия  имела дело скорее  с разовыми грабительскими набегами, чем с
постоянной оккупацией.  Но в это  время и Европа опустошалась  то столетними
войнами, то чумой. Больше 20  миллионов людей умерло  от  чумы  за три года.
Какие там монголо-татары? Это соизмеримо даже в абсолютных цифрах с мировыми
войнами. А Европа тогда была совсем маленькой... 75 миллионов.
     Я попросил его объяснить, как это так: Гутенберг изобрел книгопечатание
в  1492 году,  а  в  России  первая  типография появилась  только  при Иване
Грозном.  Лет  через 80. И при  чем здесь  татары? Сначала  надо было  брать
Казань и Астрахань, а потом уже книги печатать?
     - Ну и почему книгопечатание появилось так поздно?
     -  Третий Рим  со  всеми  его  богоизбранническими  идеями очень боялся
первого. То есть католицизма. А  точнее всего того, что последовательно  шло
на  Россию  с  Запада. И  до  сих  пор побаивается.  Отсюда  необходимость в
последовательной смене культурных железных занавесов.
     - А разве же ты не чувствуешь, что Россия, и правда, избрана Господом?
     - Россия избрана Богом  не больше чем Англия или  Франция. И не меньше.
Большая  страна,  много  ответственности.  А   сейчас  все  надорвались   от
перенапряжения и  сидят обломанные. И  никто  не знает, что делать. По какой
концепции  строить страну так,  чтобы не было  понижения градуса.  Россия же
пьющая страна. Каждый житель знает: градус понижать - нельзя.
     - Нельзя никак.
     -  А без национальной  идеи - и правда  плохо. Ощущение дезориентации и
потери  смысла  жизни  тебя,  как  части  этноса.  Народ  смотрит  футбол  и
матерится.  Дальше обламывается. А  хорошо ли обломанному человеку  живется?
При том, что у русскому народу есть чем гордиться.
     - Ну-ка чем? Что в нас есть хорошего?
     - Высочайшая способность  к самопожертвованию ради  любых  ценностей, в
том  числе,  достаточно  абстрактных  (не обсуждается,  откуда эти  ценности
берутся, а также кто  и как их использует, потому что с этим есть проблемы).
Постоянная  готовность  к  обучению  и  реальная обучаемость. Очень  высокий
интеллект  (в среднем по популяции, конечно). Трезвое, критическое отношение
к  себе как  к  личности и  как  к  части народа. Даже избыточно  трезвое. С
элементами закомплексованности. Сострадание к тому, кто беднее и несчастнее.
Неистребимая  любовь рассуждать,  обсуждать  и  снова  рассуждать. Это очень
важная черта у народа, который готов жертвовать и учиться...
     - Да... Если бы не  лень, и не раздолбайство  - до  сих пор правили  бы
морями.
     -  А  также не агрессивность,  не зависть к  успехам соседа и  еще одна
штука, которая не так бросается в глаза
     - Что не так бросается в глаза?
     - Пренебрегание кровно-родственными отношениями.
     Что ты имеешь в виду?
     -  Семейные  ценности не  в  чести. Брат брату вполне может  быть волк.
Родители - детям. Тем  более  теща  зятю. Собутыльник и  друг ближе кровного
родственника.
     - Ты вот умный такой. У тебя что ли есть национальная идея?
     -  У  меня  есть идея,  что  сверхценная национальная  идея  не  нужна.
Отменить пафос. Сказать честно: мы не хуже  всех. Мы не лучше всех.  Давайте
работать. И посмотрим, что получится.
     - Так ты говоришь, работать надо и все остальное приложится?
     - Да. Работать!
     - Работать, значит? И страна восстанет из праха?
     - Ну да. Если работать, то восстанет.
     -  Понятно.  Так вот ты сам вместо того, чтобы  вкалывать, в библиотеке
торчишь! Или со мной лясы точишь!
     - Ну...
     В таких душеспасительных беседах протекало время.
     Как-то полярным  белым вечером в конце первого месяца моего пребывания,
я сбежал от очередной беседы с Ризничим и пришел в изолятор к Больничному.
     Он  угощал  меня  чаем  (полузапрещенная  вещь),  и  мы  слушали  радио
(абсолютно  запрещенная).  Меня  словно  унесло  в  далекое  детство,  когда
запрещенный  западный  рок  можно  было услышать только с помощью  хрипящего
коротковолнового  приемника.  Сева-Сева  Новгородцев.  Город   Лондон,  BBC.
Дребезжащие низкие вступительные аккорды. И - вперед!
     Но  тут неожиданно  я  услышал  из свистяще-хрипящего приемника то, что
услышать не мог  в принципе. Мне  показалось, что ди-джей произнес мое имя и
фамилию.  Я  поднял  руку  и  наклонился к  приемнику. Больничный  удивленно
замолк. Он тоже офигел. Текст шел такой:
     "... да, дорогой Иосиф. Да, рядовой Мезенин. И  наша "Северная Волна" и
слушатели "Рокового Часа"  тоже  желают  тебе  скорейшего  завершения  твоей
нелегкой, но почетной службы - охраны рубежей нашей  великой Родины!  А пока
твоя девушка  Маша ждет тебя в далекой Москве и очень скучает по тебе. Ждет,
дорогой Иосиф, и скучает. И  сейчас мы  по  ее просьбе поставим  песню твоей
любимой группы The Beatles. Твою, Иосиф, любимую песню. Help!". Я открыл рот
и через секунду из радиоприемника, как положено, без единого  вступительного
аккорда понеслось.
     Help, I need somebody,
     Help, not just anybody,
     Help, you know I need someone, help.
     Я  замер. Думаю, что  со  стороны  казалось, что  я начал светиться  от
счастья. Больничный удивленно тряс головой. Через положенные две с небольшим
минуты песня закончилась. Больничный скептично посмотрел на  меня и сказал с
упреком:
     - Ну что ты за послушник? Тебя можно соблазнить одной песней! И зачем я
только твое письмо пересылал?
     - Умница! Подумай, что она за умница?! Такое устроить!
     Больничный укоризненно смотрел на меня. Я спохватился, что переборщил с
эмоциями.
     - Сам  же говоришь: "не согрешишь - не  раскаешься, не  раскаешься - не
спасешься".
     - Да не в грехе  суть.  Грех - дело молодое и поправимое. Но тебя опять
сейчас  на  мирские мысли  поведет.  Теперь еще две недели  маяться  будешь.
Только-только успокоился... Прав Игумен - от радио для  неокрепших  душ один
соблазн.
     Меня просто  распирало от счастья, и я понял, что  скрывать  это  сил у
меня нет. Но в климатических условиях русского Севера съесть лимон,  избавив
таким образом  Больничного от моей  счастливой  рожи, я  не  мог.  Поэтому я
сослался  на  то,  что  хочу  пройтись,  успокоиться  и  проветрить  голову.
Больничный участливо благословил меня на прогулку и я ушел.
     Я  пошел  смиренным  шагом,  как  учил меня  Ризничий:  "походку  иметь
скромную, взор потуплять долу,  а душу горе", но губы просто сами двигались,
выводя
     she loves you yeh, yeh, yeh!
     И тут я начал думать. И удивляться. Потому что Маша, выучив мой вкус за
многие годы,  отлично знала, что ни сама песня Help!, ни одноименные  диск и
фильм никогда не вызывали у меня сильных эмоций.
     Если бы она хотела  просто сделать мне приятное, она бы заказала From a
Window. А  если  бы ее в фонотеке не оказалось  - то к услугам  Маши была бы
каждая  вторая песня из Sgt Peppers, White Album или Abbey Road. Не может же
на этой Северной Волне не быть классики?! Хоть Girl? Хоть Yesterday...
     Но в любом случае Help в качестве музыкального подарка был не уместен.
     Оп-па... А если это - не  музыкальный подарок? Тогда  что? Минуточку...
Но ведь  трактуя текст буквально... Да ведь это же, мать твою так, призыв  о
помощи!
     Это же Help!
     Сигнал  SOS!  Офигеть! Невероятно... Причем этот SOS от Маши я получил,
как положено.  По рации. А если в текстовом  бреде ди-джея тоже что-то есть,
то это сигнал о том, что требуется именно Скорая Помощь.
     Я  присел   на  пень,  на  котором  еще  недавно  выполнял  обязанности
дровосека, и взмолил Господа о сигарете. Надо было привести мысли в порядок.
     Письмо  мое Маша  получила.  И  придумала  способ  со  мною  связаться.
Гениальный  способ.  Однако. Из моего  письма четко следовало,  что покидать
пределы монастыря мне небезопасно. Если говорить точнее, смертельно опасно.
     Получается, что ее положение вообще безнадежно, раз она пошла  на такую
просьбу. Это  же Маша! Она же всегда была сильней  меня. И, не побоюсь этого
слова,  умней.  Она,  в конце  концов,  всегда вела себя  как  потомственная
аристократка. Принцесса Диана.  И вот я  ей понадобился? Ага...Значит, там у
нее все серьезно. Значит, пора в Москву. Боже мой! В Москву!! Да это...
     Home,
     we're on our way home.
     We're going home.
     Отлично. В Москву. Но как?
     Следующий пароход будет  через неделю.  Или через две. Меня на  него не
пустят. Тайно пролезть - не удастся -  пароход маленький. Не успею я  пройти
сто  шагов  до пристани, как поднимется шум.  Подкупить кого бы то ни было в
монастыре - просто смешно. Тем более, что денег у меня нет, а алмазную биржу
в этих краях еще не построили.
     Угнать несчастную  деревянную  моторку, на которой  монахи  побаиваются
отплывать за сетью на пятьдесят метров и плыть до  Мезени по штормящему морю
сто километров? Мало того, что бензина не хватит, а где хранятся его запасы,
я не знаю, так ведь и лодка развалится. Волн меньше трех-четырех баллов я за
проведенное здесь время не видел. А вода холодная. Градусов  пять-семь. Если
я даже отплыву на 100  метров  от берега, то, когда  лодка  перевернется или
сдохнет иным образом, до берега мне не доплыть.
     Можно идти пешком,  но переход  через  тайгу в сто километров - это для
романа  Джека  Лондона.  В  лесу  деревья  и  буреломы,  через которые  надо
пробираться - а также волки, медведи и прочая агрессивная фауна. И я не верю
в ориентацию по странам света с помощью мха на северной  стороне деревьев. У
них тут везде мох. И везде - болота.
     Идти  вдоль  берега  - по  прибрежным  скалам можно. Но  это займет дня
три-четыре.  С едой я разберусь,  возьму соли и хлеба на кухне,  а в крайнем
случае  на берегу полно птичьих гнезд гагар и  чаек. Поэтому яичницу я  себе
всегда сделаю. Или запеку яйца в золе.
     Но ведь  меня  хватятся.  Что бы  ни  решил Игумен о  причине побега (а
Больничный ему  расскажет, что из-за бабы) он, прежде всего, захочет  спасти
мне жизнь. Поэтому вызовет по своей рации вертолет.
     Если  даже я спрячусь от вертолета,  то в Мезени  меня уже будут ждать.
Человек из Братства, который меня пасет,  примет свои меры. А я ведь его так
и не вычислил. Небось, Ризничий. Хотя, если бы и вычислил, так что? Убивать?
     Все это не важно. Когда бы я не добрался до Мезени, меня  там уже будут
ждать. И хаты, и монахи, а может, еще и менты.
     Да.  Сложно.  Похоже, мои новоиспеченные Братья  все продумали. И  даже
если я чудом вырвусь из Мезени и доберусь до Москвы - квартира Маши - это то
самое место где меня  проще всего  будет встретить. Не считая, конечно, моей
квартиры.  Ладно, в Москве уже можно будет затеряться и попробовать поиграть
с ними в кошки-мышки. Но как до Москвы добраться?!
     В общем один вывод сделан: надо оказаться в Москве до того времени, как
меня  хватятся  в  Монастыре.  Но  это  можно  сделать  только на  самолете.
Трансгрессию,  или как там это  называется  у  Гарри Потера,  даже  хаты  не
изобрели. Стоп.
     Стоп! На  самолете. А ведь у нас же тут есть  военный  аэродром! Далеко
ли? Судя  по высоте  полета самолетов не дальше чем в тридцати километрах. А
может и ближе. И аэродром находится, скорее  всего, на самом  берегу океана,
чтобы в случае  чего  взаимодействовать с флотом. Да и не на самолетах же, в
самом деле, завозили бетон, когда этот аэропорт строили...
     Не думаю, что на военном аэродроме меня очень  ждут.  Но сейчас об этом
лучше и не думать. Все не просчитаешь.
     Как говорил Наполеон: "главное  ввязаться в драку,  а там посмотрим". С
хатами,  кстати, мы действовали  по такому  же принципу. И  вот до  сих  пор
смотрим.
     Надо понять одно: как  до  этого аэродрома  добираться -  пешком или на
моторке. Пешком  - тридцать км по скалам - это  может оказаться  целый день.
Если  не  больше.  На моторке - это два-три  часа.  Если хватит  бензина.  Я
понятия  не  имею, какой расход  топлива  у моторки  и, главное, неизвестно,
сколько там осталось бензина в баке. Но  это не важно. В  любом случае часть
пути лучше пройти морем. Черт  с ними с волнами. Люди выходят в Белое море и
на байдарках.
     Теперь вопрос - когда. Почему бы  не  сегодня? На подготовку мне ровным
счетом  ничего  не  нужно. Заскочить  в  келью за  Звездочкой и на  кухню за
топором, спичками, хлебом и водой. Так ведь до отбоя пятнадцать минут. Пора!
     То ли дождь идет, то ли дева ждет.
     Запрягай коней да поедем к ней.
     * * *
     Через  четверть часа я вынес  под  телогрейкой  (ночи  становились  все
прохладнее)  топор,  распихал  по  карманам  хлеб и  спички,  завернув их  в
половину  чудом  найденного  на  кухне   полиэтиленового  пакета,  а  второй
половиной пакета запечатал бутылку с водой.  Нагруженный всем этим я вошел в
келью  и  ждал  пока   не  наберет  силу  ночной   прилив.  Написал  записку
Больничному. Извинился. Объяснил, что поплыл  на  моторке в Мезень, а  когда
бензин кончится - пойду берегом. Нехорошо, но  Бог  простит. Сдаваться хатам
из  сентиментальных соображений  я не  собирался.  А не  оставить  записку -
обидеть  хорошего  человека. Посоветовал записку  не  показывать,  чтобы  не
подставляться. Про Мезень все и без нее решат.
     Около  одиннадцати я перелез через забор в самом неприметном  месте  и,
пригнувшись,  чтобы  меня не заметили другие бодрствующие  обитатели келий с
see view,  пробрался к лодке. Еще  через десять минут я на веслах, чтобы  не
наделать шума, отгребал от берега. Волны были на удивление скромные - меньше
человеческого роста  и без  барашков.  Отплыв метров на пятьсот, я убедился,
что  бак  почти  полный,  перекрестился  на  монастырь и  дернул за заветную
веревочку.
     Мотор завелся.  Я устроился поудобнее  и дал полный газ.  По  ощущениям
скорость  была  километров десять  в  час. Ветер был  почти попутный. Брызги
летели в морду.  Иногда  волны  все-таки перехлестывали  через  борт.  Лодку
отчаянно бросало то вверх то вниз. Впрочем, у меня было такое состояние, что
морская болезнь мне явно не грозила.
     Я, как учили меня самурайские книги и Антон, отпустил свое сознание, не
думал ни о чем  и управлял лодкой автоматически, держась метрах в пятидесяти
от берега. Вскоре я начал понимать, что это  опасно.  Не случайно  же моряки
боятся близкого берега, предпочитая ему открытое море. Если лодку по той или
иной причине выбросит на камни и разобьет - я покойник.
     Но интересно,  что мысль о собственной смерти занимала меня  именно как
мысль.  Немного  отстраненно.  Как  некая  опасность, которой,  в  принципе,
хотелось  бы избежать.  Никакой  паники  не  было.  Я изменил курс  и отплыл
подальше от берега. Волны сразу сразу стали выше.
     Четыре или пять раз  волна полностью перекатилась через лодку. Я бросил
руль и вычерпывал  воду большим ведром, которое хранилась в лодке, очевидно,
для этих целей.
     Когда я убедился, что очередного перехлеста  волны лодка не выдержит, я
вдруг вспомнил,  что определенно читал  у  Клаузевица мысль,  которая сейчас
приписывается  японцам.  Мне  показалось,  что  я  помню  эту  цитату  почти
наизусть,  хотя  читал  Клаузевица один  раз  в жизни и то  давно.  В  своем
наставлении кронпринцу он писал:
     "Итак, если против  нас  даже сама  вероятность успеха,  то  все же  не
следует считать предприятие невозможными или неразумным. Разумно оно всегда,
раз  ничего  лучшего  мы сделать не  можем.  Дабы  в  подобном положении  не
потерять  хладнокровия и стойкости, надо  приучить себя к  мысли погибнуть с
честью,  постоянно питать  ее в  своей  груди  и с  нею  свыкнуться.  Будьте
уверены, ваше  высочество, что без этой  твердой  решимости ничего  великого
сделать нельзя даже в счастливой войне, а тем более в несчастной."
     Удивительно, какие  вещи  могут приходить  в голову  в  такое  странное
время. Все-таки  в критической ситуации  наше сознание  изо всех  занимается
самосохранением. Вот так люди и успокаивают себя перед смертью.
     Но мне уже  пришла пора оставить в покое сознание  и подумать о бренном
теле.  Надо  было дать  ему хоть  какой-то шанс на  спасение. Лодка  была на
последнем издыхании. Я - тоже.
     Эх,  нечего было бояться скал и отплывать  так далеко в море.  И вообще
нечего было бояться. Я направил лодку к берегу. В это время я вдруг заметил,
что вокруг меня стоит страшный грохот от волн. Странно, что я его не замечал
раньше. Я пожал плечами. Делать с этой информацией мне было нечего. Грохот и
грохот. Борт лодки почти сравнялся с уровнем подхватившей меня волны.
     Тогда  я решил, что  что умереть  от  удара головой  о камень  лучше  и
быстрее,  чем  захлебываться, постепенно идя  ко дну. Поэтому я схватился за
весла и изо всех сил погреб к берегу, помогая мотору.
     Лодку подхватила очередная волна высоты не меньше трех метров. Я бросил
весла и  оглянулся. До  берега было уже недалеко. Меня  на  секунду охватило
чувство полета на аттракционе в Луна-Парке, а потом к грохоту волн добавился
оглушительный деревянный треск, и меня выбросило из лодки к чертовой матери.
     Я упал  в воду. Мне показалось,  что  я ударился коленом  о камень,  но
никакой боли не  было и в помине. Я  стоял в воде по пояс. Вокруг меня стало
гораздо тише. Камень, о который разбилась  в щепки моя лодка, теперь работал
по совместительству дамбой. Я, не дожидаясь следующей  громадной  волны, что
есть  силы  поплелся  к берегу.  Сапоги,  заполненные водой и  намокшая ряса
сильно мешали, но до сухих камней было  уже совсем близко. Метров  десять. Я
кое-как  вскарабкался на них, перевалился  через огромный  валун -  памятник
последнего ледника и, почувствовав себя  на большой  земле, закрыл глаза. Ни
мыслей,  ни  чувств  не  было.  Было желание  дышать  полной  грудью,  чтобы
отдышаться.
     Через какое-то  время я  поднялся  и вылил воду из сапог. Колено начало
болеть, но не очень  сильно. Я  залез на торчащий неподалеку высокий камень,
чтобы оглядеться.
     Впереди  довольно  далеко была вышка.  Я спустился и, чуть прихрамывая,
пошел прямо  на нее. По дороге я  устроил себе  завтрак: монастырский черный
хлеб,  густо  посыпанным   солью  с  монастырской   же   освященной   водой.
Полиэтиленовые пакеты  - великое изобретение европейской цивилизации.  Через
час, почти  обсохнув,  я  подходил  к  бетонному  ограждению  аэродрома. Мое
путешествие заняло меньше шести часов. Впрочем, незабываемых.
     Конец шестнадцатой главы

     Я обошел аэродром по периметру и дошел до зеленых ворот с нарисованными
красными  звездами. Робко постучал. Через минуту заспанный караульный открыл
мне  калитку.  Воображаю  себе  его  чувства.  Монах  в   черном  клобуке  в
полседьмого  утра  у ворот  секретного аэродрома  на крайнем севере  России.
Солдатик начал трясти головой. Но я не был галлюцинацией. Я был реальностью,
и  с ней  следовало  считаться. Часовой,  еще не свыкнувшись с этой  мыслью,
хлопал белесыми глазами.
     - Ты кто такой?
     -  Послушник Спасо-Печерского монастыря.  Мне нужно срочно поговорить с
твоим начальством. Зови его, или пропусти меня.
     - А... Послушник. А че те надо?
     Я понял, что надо быть порезче.
     - Вызови начальника караула. Быстро. Вопросы есть?
     - Нет. Ща, погодь.
     Он боязливо закрыл калитку и появился через пару минут.
     - Ща к те придут. А курить есть?
     - Нет. Сам бы покурил.
     - Да... У вас это, вроде, грех?
     - А я бы покурил.
     Караульный на  всякий  случай  скрылся за калиткой. Через десять  минут
пришел  начальник караула, который осмотрев  меня  с  головы до ног, покачал
головой, сказал что комэска спит, а он его зампотех и что я могу говорить  с
ним. Я убедил  его, что говорить со  служителем культа на улице негуманно, и
он впустил меня в караулку, выгнав оттуда наряд.
     Дальше  я,  на  ходу сочетая  ложь и правду, рассказал следующее. Я  не
монах, а только  послушник. В монастырь попал от несчастной любви (здесь мне
пришлось  на секунду задуматься, нет ли  в этих словах доли правды).  Бросил
бизнес, машину, квартиру в Москве и подался в монастырь на крайний Север. Но
тут моя девушка со мной связалась, сообщила, что она попала в беду, и теперь
мне, кровь из носу, надо быть дома. И чем скорее - тем лучше.
     -  А как это она с  тобой связалась? Пароход же только через две недели
будет?
     -  А  по  радио.  Ты  вчера  Северную  волну  слушал?  В восемь вечера.
Музыкальную передачу. "Роковый час?".
     - Ну, слушал. В этой жопе больше и слушать нечего. И че теперь?
     Голос его  звучал  ехидно и подозрительно. Я поднял глаза и внимательно
посмотрел на зампотеха. Лицо, как лицо. Хитрые, умные глаза светились на нем
зеленым светом. Хатское  владение НЛП мне бы сейчас  пригодилось. Но научить
меня ему не успели.
     - А там ди-джей передавал привет Иосифу Мезенину, слышал?
     - Ну, слышал. Я еще удивился, кто это такой. У наших частях таких вроде
нет, а  других частей здесь на тысячу верст в округе не  сыскать. Я подумал,
может, морячок какой.
     - Так это я. Иосиф Мезенин - это я.
     -  Ты?  И она тебя по  радио нашла?  Высокие у  вас отношения. И  че ты
хочешь?
     - В Москву. Хочу в Москву. На самолете.
     -  А...  На  самолете...  В Москву. На  стратегическом бомбардировщике?
Понятно! Может, в Нью-Йорк? А то у нас маршрут проложен. Карты есть.
     - В Нью-Йорк потом. Сначала в Москву. Но я заплачу.
     - Заплачу...У тебя прямо под рясой деньги есть?
     - Деньги есть в Москве. Здесь нет. Но есть залог.
     - Какой еще залог?
     - Залог, что расплачусь, когда прилетим.
     - Это я понимаю. Что за залог?
     - Бриллиант. Очень дорогой.
     - Покажи.
     Я показал. Майор очень скептически взял  "Звездочку", покрутил в руках,
попытался взвесить на ладони и вернул мне.
     - И сколько эта стекляшка, ты думаешь, стоит?
     - Это не стекляшка. Смотри.
     Я взял валяющуюся  на  полу  караулки  бутылку  от  портвейна  и  обвел
горлышко, сильно прижимая Звездочку к бутылке.
     - Держи!
     - Что держи?
     - Отломай горлышко.
     Майор сделал движение, как будто он хотел разломать бутылку пополам.  У
него это получилось.
     И  тут  я  вдруг вспомнил,  как  очень  давно,  вернувшись  с  концерта
Натутилуса мы до  хрипоты  спорили  с  Антоном, что означает фраза "Я  ломал
стекло, как шоколад  в руке". Антон утверждал, что этот жест - резкое сжатия
кулака правой руки от страсти и бессилия.
     Я  утверждал, что шоколад ломают  не так, а  двумя  руками, придерживая
большими пальцами. Я  настаивал, что  Кормильцев просто так  фигню писать не
будет.
     К  тому  же  ломать  стекло,  сжимая  одну руку в кулак, -  невозможно.
Поэтому жест ломания  стекла - это  жест  двух  рук. Антон требовал  от меня
объяснения,  зачем герой песни ломает стекло, как  шоколад, к тому же именно
таким образом. Я не знал, что ответить.
     И  вот  сейчас, когда  бутылка под  руками  майора сделала "чпок", меня
осенило. Этим  жестом открывается  ампула с наркотиком! Двумя  руками. Также
как ломается шоколадная плитка.
     Мне  страшно  захотелось связаться с  Антоном  и сообщить  ему  о своей
победе.
     - Нда.. Смешная игрушка. И на сколько она потянет?
     Я вышел из оцепенения и заметил, что майор уничтожил все четыре бутылки
из под портвейна, две из  под водки,  а сейчас фигурно обрезает банку из под
соленых огурцов.
     - Я ее не продаю. Я ее даю в залог. Подбросьте меня в Москву и заплачу,
сколько скажете.
     - А сколько ты можешь?
     - Ну... Штуки три? Как за билет первого класса. Годится?
     - Это надо с  комэска говорить... Он через полчасика проснется. Слушай,
а чего это твоей бабе так приспичило тебя вызвать? Телеграмму бы дала...
     - Понимаешь... Я думаю, там бандиты.  Я же  ей  деньги оставил, машину.
Все, в общем. Они еще при мне начинали виться вокруг нее.
     - Да. Бандитов развелось. Забила  наша власть на Россию. Забила, и  все
тут. Всякая  срань полезла. Слушай, ты не  против, если я этот камешек  жене
покажу? Она лучше в этих вещах шарит. Ты не бойся, я никуда не денусь.
     - Я и не боюсь. Показывай.
     - Ладно. Ты пока тут посиди. Все таки секретный объект. Жрать хочешь?
     - Курить хочу.
     - Это можно. Держи!
     Я  взял у  него три  сигареты L&M  и приготовился ждать. В караулке
было тепло и спокойно, я даже задремал. Через полчаса майор вернулся.
     - Стратегический  бомбардировщик отменяется. Отмазку не найти. В Казань
бы мы еще слетали, там наш завод, а в Москве нам делать нечего.
     - А как же?
     -  А  ничего страшного.  Транспортным  полетишь.  Организуем  для  тебя
чартер. Но  в три куска  ты не уложишься. Нам  же  делиться надо. И в той же
Москве отстегнуть людям.  Сам  понимаешь... Зато  жена  твой алмаз  оценила.
Сказала - вещь! Так че, пять косарей найдешь для своей любимой девушки?
     - Пять. (Я подумал, что  хоть для приличия  надо поторговаться).  Ну...
Потяну. Но деньги в Москве.
     - Как  договорились. Камушек тогда пока со мной будет.  Ну  жди, Ромео.
Сейчас все согласуем, и через час - взлет.  Отдохни пока. Там в транспортном
так трясет. Слушай, а ты переодеться не хочешь? Я  те ща камуфляж принесу. А
то в этой рясе... Ребята в Москве не поймут
     Через час я  переодетый  в  камуфляж, залезал  на борт  Ан-12, окидывая
взглядом красавцы Ту-165.  Потрясающий дизайн. В стиле Конкорда,  но гораздо
элегантней и внушительней.
     Майор,  которого я уже  стал называть просто Шуриком, а  он меня Ромео,
поймав мой восхищенный взгляд, объяснил, что потолок  высоты у Тушки 18  км,
максимальная  скорость 2230 км/ч (втрое больше чем у  пассажирских Боингов),
при этом может взять на борт 12 крылатых ракет с ядерными боеголовками весом
в три  тонны  каждая.  Дальность полета у него 14600  км без  дозаправки.  Я
впечатлился цифрами, но больше все-таки дизайном.
     -  Короче,  сказал  Шурик.  Отмазка  такая. Летим в  Казань  отдать  на
проверку  турбину.  Ее  и  правда  пора  отдать.  Потом  залетаем  в  Москву
закупиться шмотками и всякой хренью. Понял?
     - Понял. Так мы еще в Казань залетим?
     - Да. Но на пару часов. К  шести вечера уже будешь в Москве. Аэродром в
Жуковском.
     - А я хотел ее на работе застать...
     - А ты не много хотел? Скажи спасибо, что вообще летим.
     - Это правда. Спасибо!
     * * *
     Поднимаясь по трапу, я осмотрелся. Бетонные ангары. Две пятиэтажки. КП.
Вокруг  тундра и море. И алюминиевые птицы неземной красоты, предназначенные
для  стратегической бомбардировки. Жаль, конечно, что не удаться полететь на
такой прелести, ну да ладно...
     Наш  самолет оказался  старым, раздолбанным, хотя вполне  ухоженным.  Я
осматривался. Много непонятных агрегатов, ручек, пристегнутых коробок, люков
и балок. Все выкрашено  в защитный цвет, только красные надписи,  в основном
непонятные  аббревиатуры. Меня посадили рядом с  иллюминатором  и  заботливо
пристегнули. Ремень был двойной, как на гоночной  машине. Я бросил  узелок с
рясой  и  остальной монашеской одеждой  себе под ноги. Вдруг, пригодится. Мы
взлетели, и я в последний раз увидел Северный Ледовитый Океан.
     Вел самолет сам  Шурик.  В  помощь ему  были  бортинженер и штурман.  Я
пригрелся в выданной мне казенной телогрейке и уснул сном  праведника. Шурик
разбудил меня уже в Казани.
     - Ты  посиди тут. А то у них какая-то инспекция сегодня. Мы через часок
уже взлетим.
     -  Постой. Мне же нужно предупредить ее.  А то куда я припрусь? Домой к
ней что ли?
     - А что?
     - Там муж...
     - Муж объелся груш. Ромео! Так твоя Джульетта замужем? А ты скрывал?
     - А что, не полетели бы?
     - Да нет. Полетели бы, конечно. Ладно, давай телефон, я ей сам позвоню.
Что передать?
     - Запиши телефон.
     - Я запомню.
     Я продиктовал  рабочий номер Маши, сказал,  чтобы  он  говорил с Таней,
которая должна передать Маше, что я жду ее в ОГИ около восьми вечера.  Шурик
повторил еще раз телефон, инструкции и исчез.
     Я задумался. Никакого плана у меня  с самого начала побега из монастыря
не было. Пока мне это не мешало. Но через два-три часа я окажусь в Москве. И
что  мне там делать? Мне вдруг пришла в голову шальная  идея,  что если Маша
вызывала меня зря, то можно будет вернуться тем  же  самолетом и заявиться в
монастырь как ни в чем не бывало.
     Однако  я  должен  этим ребятам  пять штук. Дома денег было полно - тот
доход с  ФФ, который я успел вытащить  из  хитрых  крысиных лапок, а именно,
одиннадцать  тысяч  долларов.  Но ехать домой  было  рискованно.  Оставалось
надеяться на Машу. Пять штук для  нее были  большими деньгами... Одолжить  у
кого-то и отдать с продажи алмаза? У кого?!
     - Дятел ты, Ромео!
     - Что такое?
     - Звоню я ей на работу, звоню. А там автоответчик.
     - Почему?
     - Потому что  ты  дятел, Ромео,  а сегодня суббота.  Совсем  ты в своем
монастыре  одичал.  Ладно. Все.  Летим  к твоей  девушке.  Избавлять  ее  от
злодея-мужа. Помнишь шутку по телевизору. КВН-овскую?
     - Какую?
     - Должен ли  джентльмен помогать даме выйти из автобуса, если она хочет
в него войти? Ха-ха-ха..
     - Скажи, шутник, не слабо тебе какую-нибудь музыку поставить?
     - Хм.  Разве только  через громкую связь?  У нас  тут  свои авиационные
технологии.  Высокие без  дураков. Ща попробую  звук с  плейера на аудиовход
бросить. Бутусова уважаешь?
     Он покопался где-то за приборной доской, и в салоне раздалось:
     я ломал стекло как шоколад в руке
     я резал эти пальцы за то что они
     не могут прикоснуться у себе
     я смотрел в эти лица и не мог им простить
     того, что у них нет тебя и они могут жить
     я хочу быть с тобой
     я так хочу быть с тобой
     я хочу быть с тобой
     и я буду с тобой
     Под  дребезжанье динамика  и грохот  двигателя мы взлетели. Я попытался
сосредоточиться.  Было   очевидно,   что  долгосрочный   многоходовой  план,
учитывающий все, разработать нельзя. Поэтому я решил просто набросать список
задач на день. Я зашел в кабину пилотов. Полюбовался приборами, тумблерами и
панорамным видом России. Попросил лист бумаги и ручку.
     Найти  Машу. Найти пять штук для этих ребят. Найти хоть  сколько-нибудь
денег для нас. Расплатиться, получив Звездочку назад. И смотаться из хатской
Москвы к чертовой матери. Куда-угодно. Хоть в Антарктиду.
     Я попытался представить  себе осложнения,  которые могут меня ждать. Их
было всего три. Герман, менты, которые после моего исчезновения, безусловно,
считали меня убийцей, и хаты.
     Кем меня считали хаты, мне было уже все равно. Если я не  появлюсь в их
поле зрения в течение какого-то времени, то они могут думать, что меня съели
рыбы. Или волки. Но Маше я нужен  сейчас.  И буду ли нужен  спустя некоторое
время -  не понятно.  Как  говорит Матвей  "если ты из  гордости не  звонишь
любимой девушке, в это время ей звонит кто-то другой".
     А  с  ментами -  все проще. Может,  и засад никаких  нет. Так,  ленивая
прослушка.  Оперативка  по вокзалам  и  аэропортам. В любом случае, придется
быть наглым и осторожным одновременно.
     А Герман? Ну не в первый раз...
     Музыка  кончилась  и  я опять немного вздремнул,  пытаясь набрать  силы
после бессонной ночи на море, так что чуть не пропустил посадку, сразу после
которой (вот  - прелесть частного самолета) мы пошли по направлению к части.
Нас встречал крепкий, толстенький кучерявый майор.
     - А вот и наш герой-любовник!
     - Добрый день! Я - Иосиф.
     - Майор Козлов! (Он наклонил  голову чуть щелкнул каблуками). Наслышан,
наслышан. Что, не получилось  на стратегическом  бомбардировщике  к  любимой
девушке слетать?
     Московский майор предложил звать  его просто  Васей и напоил нас чаем с
бутербродами. Пока мы перекусывали, сидя в штабе, я подумал, что эти летчики
мне еще могут помочь.
     - Ребята, сказал я. Мне сейчас за деньгами ехать. Одолжите машину?
     - Не вопрос. Хоть пушку.
     - Пушку???
     - Списанный АКМ. Легко. Еще баксов 200 добавишь?
     - Добавлю. С патронами?
     - Да хоть целый цинк.
     - Зачем мне цинк? Так... Пару магазинов...
     - Бери, что хочешь. Сам понимаешь, для дорогого гостя - полный сервис.
     - Тогда мне еще нужна телефонная карточка.
     - Найдем. Но здесь есть телефон.
     - Нет, мне нужно позвонить перед самым приходом.
     - Ладно. Сейчас мы тебе все оформим. Но с пушкой ты лучше не шути.
     - Да я на всякий случай. Мне попугать в случае чего.
     Через полчаса я деловито вспоминал базовые навыки обращения с автоматом
Калашникова.
     - Главное, - говорили мне оба майора, не  геройствуй. Стреляй только из
положения "лежа". Тогда ты, как мишень, в десять раз меньше.  Понял? Автомат
в дороге,  и вообще везде, держи  на расстоянии  собственной  руки!  Ясно? -
Всегда не дальше, чем  ты можешь дотянуться рукой, не наклоняясь. А в случае
чего - не  думай. Всегда стреляй  первым. Первым!  Запомни! И вернись! А то,
что  мы  с  твоим бриллиантом  будем делать? Нам  деньги нужны. И  последняя
заповедь: убивать ради баб никого на свете нельзя.
     Я  не собирался ни  в кого стрелять.  Тем более  убивать.  Автомат  был
просто частью моего антуража. Уверенным  завершением моего мундира.  То есть
униформы.  Кажется, я выглядел неплохо. Вот понравится ли все это  Маше?  Но
остатки  робости  были  решительно  отброшены.   Я   возвращался   в   город
победителем. Только  вместо  серого  коня  в яблоках,  был  зеленый УАЗик  в
пятнах.
     УАЗик  был приписан  к какой-то другой  части, а потом  в общем бардаке
вообще затерялся. Документов на него не было никаких. Я проверил, как у него
с бензином  и  тормозами. Затем влез, положив  автомат под  какие-то  тряпки
рядом  с собой и завелся.  Двигатель  низко затарахтел. Я включил передачу и
тронулся с места.  На первом светофоре, покрутив ручку старого раздолбанного
приемника, я наткнулся на родное, умное, грустное медленное низкое:
     Girl, you'll be a woman soon
     Please come take my hand
     Girl, you'll be a woman soon
     But soon you'll need a man
     Сменяющееся быстрой, нежной и тревожной скороговоркой:
     I've been misunderstood for all of my life
     But what they're sayin', girl, just cuts like a knife
     "The boy's no good"
     Well, I finally found what I've been looking for
     But if they get the chance, they'll end it for sure
     Sure they would
     Baby, I've done all I could
     Now it's up to you, girl...
     Было около пяти вечера, когда я  выехал  с территории аэродрома. Дороги
до дома Маши было  около часа. Она жила  неподалеку  от меня.  На  Покровке.
Стоял нежный августовский  субботний вечер.  Люди шли в гости,  рестораны  и
кино. Я ехал мимо них в камуфляже с автоматом. Мне показалось, что на каждом
углу торгуют цветами. Здравствуй, столица! Давно не виделись...
     Меня никто не остановил. Судя по  всему,  гаишники  еще не выбрались на
охоту, поджидая большой улов  ближе  к ночи. Я подъехал к дому и  сделал два
круга.  Ничего   подозрительного.  Я  нашел  ближайший   телефон-автомат   и
припарковался.  Подумал, брать ли автомат с собой и с трудом засунул его под
китель  камуфляжа.  Пришлось  отстегнуть  магазин и  положить  его в карман.
Металлический  приклад уверенно уперся в мои бедра. Я набрал  номер, надеясь
со страха, что никто не возьмет трубку. Трубку взяла Маша. Я понял, что пора
пришла.
     - Привет, это я. Скажи быстро что-нибудь типа "ой, привет, дорогая!"
     - Ой, привет дорогая!
     Голос  Маши  был  как будто она говорила  с  подружкой,  которая совсем
недавно умерла у Маши на руках, а теперь решила позвонить ей с того света.
     - Герман дома?
     - (Длинная пауза). Да.
     - Отлично. Не тормози! Теперь я буду задавать вопросы, а ты отвечай. Но
не просто "да" и "нет", а с подробностями о твоей работе. Хорошо?
     - Да,  на работе как всегда. Мучают нас бедных. А ты сама-то где сейчас
работаешь?
     - Молодец! Умница! Я здесь. У твоего дома.  Не бойся.  Все будет -  ОК.
Скажи - у тебя проблемы из-за меня или из-за Германа.
     - Ох, они оба того стоят!
     - Понятно. Я сейчас поднимусь  и тебя заберу. Ты  пока незаметно собери
вещи.  Только  документы,  деньги и  драгоценности.  Ничего больше.  Никаких
фотографий, лифчиков и любимых дисков. Ты поняла?
     - Сегодня?
     - Сейчас, дорогая. Прямо сейчас.
     - Ну ты же понимаешь... Уволиться так сразу я не могу.
     - А придется.
     - Но...
     - Поздно. Я уже иду. А ты  поговори пока с пустой трубкой. Попрощайся с
ней вежливо. Скажи,  что ты была рада  меня слышать. Чтобы я не пропадала. Я
буду через две минуты. Открой домофон сама. Поняла?
     Конец семнадцатой главы

     Я повесил трубку и быстрыми шагами направился к подъезду. Народа вокруг
не было, не считая мальчишек, играющих в футбол теннисным мячом.
     Я  набрал  на  домофоне  номер 28. Домофон запищал  и  я  услышал голос
Германа.  Я  про себя выматерился, сделал отбой,  и набрал 32. Женский голос
спросил "кто там".
     - Скорая Помощь  в  двадцать  восьмую. К Марии  Васильчиковой. А там не
открывают. Впустите нас.
     - О Господи! Что случилось?!
     И дверь открылась. Я подумал, что надо ускоряться. Появления  соседки в
квартире хотелось бы  избежать. Через  30 секунд я, вытащив автомат  из  под
кителя и вставив магазин на место,  звонил  в дверь. И  снова  услышал голос
Герман, который  опять интересовался, кто это  там. Маша  меня подводила.  Я
попытался   изменить  голос  с  безразличного  медицинского  на  возмущенный
соседский.
     - Сколько можно нас заливать?  Сколько можно! Я и по  телефону. Я и  по
домофону. Я в милицию сейчас позвоню!  Вы ремонт нам  будете  делать за свой
счет! Вы поняли?!
     Герман не понял и приоткрыл дверь. Я ударил в нее ногой со всей силы, и
Герман отлетел назад.  Я  вошел в прихожую и, не оборачиваясь, закрыл дверь.
Герман сидел в коридоре на полу, держась не то за щеку, не то за глаз.
     Маша выбежала из спальни на шум. На ней был легкий белый халат и черные
тапочки с помпончиками. Увидев Германа на полу, а меня в форме с автоматом в
дверях, она застыла в шоке.
     Я и сам был от  себя в шоке. Сознание  отделилось от моего  тела.  Зато
внутри меня  появился  сгусток  энергии, импульсы которого  вызывали все мои
действия.
     Герман  смотрел на  меня,  как будто  давно меня ждал. Внимательно. Без
ненависти или злости. Он молча продолжал тереть щеку.
     -  Быстро, -  почти заорал я Маше. У тебя есть  сто двадцать  секунд на
сборы.  Только документы, деньги, драгоценности.  И дубликат  ключей от моей
квартиры. Быстро! (Откуда я взял эти сто двадцать секунд?)
     - Да, - сказала Маша. Ну, если так...
     И она исчезла. Судя по всему, похищение, пусть даже немного формальное,
избавляло ее  от обязательств по отношению к Герману. Герман же услышав, что
у  Маши есть дубликат моих ключей, перевел взгляд с меня и также внимательно
изучал  место,  где  только  что  стояла Маша.  Войдя  в  его  положение,  я
дружелюбно сказал:
     - Если ты будешь вести себя хорошо, то ничего страшного не будет.
     На какое-то время в квартире наступила тишина.  Был слышен  только звук
выдвигаемых  Машей  ящиков.  Сто  двадцать  секунд  прошли.  Я  решил  пойти
поторопить  ее, но  тут в  дверь позвонили. Звонок  короткий  и  осторожный.
Заботливые соседи.
     - Откроешь -  убью, -  просто и внушительно сказал я Герману  и пошел к
Маше.
     - Что ты там возишься? Я же сказал "сто двадцать секунд!"
     - Иду. Еще минуту. Мне нужно переодеться! Я не могу идти в халате!
     - И  возьми все деньги, что  есть в  доме,  - сказал  я, вспомнив обоих
майоров и Звездочку.
     Теперь   мой    визит   стал   напоминать    классическое   ограбление.
Драгоценности.  Деньги.  Сообщница.  Вернувшись в  прихожую,  я увидел,  что
Герман  куда-то  уполз. В  дверь  позвонили  еще раз.  Три коротких  звонка.
Тревожно и настойчиво. Я начал  нервничать.  Настойчивые звонки выводят меня
из равновесия.
     - Кто там? - Теперь этот вопрос задавал я.
     - Это Софья Андреевна сверху. Что-нибудь случилось?
     - Нет. Не беспокойтесь. Мы уже приехали. Тут простой обморок.
     - А, ну слава Богу. А то я так разволновалась. Она  же  совсем  молодая
женщина!
     - Не беспокойтесь, все в порядке!
     - А вы Скорая Помощь, да?
     - Да, - немного раздраженно ответил я. Мы - Скорая Помощь. И  еще какая
скорая...
     В  кухне  происходили  очень  неприятные вещи.  Герман,  сидя  на полу,
закончил  набирать номер телефона. По выражению  лица  было понятно,  что он
вот-вот начнет говорить. Времени вырвать телефонный шнур у меня  не хватало.
Поэтому я снял автомат с предохранителя и прицелился.
     - Так у вас точно все в порядке? Помощь не нужна?
     - Нет, спасибо большое. Помощь  не  нужна! - механически вежливо сказал
я, нажимая на курок.
     От страшного грохота я на несколько секунд  оглох.  Телефон  разлетелся
вдребезги. Кажется, куски его задели  лицо Германа, потому что у него на лбу
появилась кровь. В прихожей запахло горелым маслом и чем-то кислым.
     С  лестничной клетки донесся  легкий  стон  и  звук  падающего тела.  Я
подумал,  что  обморок  - это лучшее  на что в  данной  ситуации  могут быть
способны соседи.
     В прихожую ворвалась Маша.
     - Ты убил его?!
     - Я убил телефон. И если мы не выйдем через пятнадцать секунд, то могут
быть новые жертвы.
     - Герман, ты жив?
     Герман не ответил,  но по тому,  как он  вытирал  тыльной стороной руки
кровь со лба, было очевидно, что он жив. Мне показалось, что Маша посмотрела
на меня с испугом. Хм...  Таких  эмоций я у Маши еще не  вызывал. Накинув на
плечи рюкзачок, она  решительно  направилась к  двери, но открыв ее, сделала
шаг назад.
     - Ты убил Софью Андреевну?!
     - Маша! Я никого не убивал. Твоя Софья Андреевна упала в обморок. Очень
расстроилась, что ее помощь не нужна. Но я скоро  кого-нибудь убью, если  мы
не поторопимся.
     - Софья Андреевна, вы живы?
     Маша наклонилась над  ней.  Софья Андреевна  нежно  промычала что-то  в
ответ. Я не выдержал.
     - Маша, пожалуйста! Выстрелы слышал весь дом!
     - Не надо меня торопить! Я не просила тебя стрелять.
     - А я просил  тебя  открыть  дверь  домофона.  Тогда бы  здесь не  было
никаких соседских тел.
     - Идиот! При чем здесь домофон?!
     - О, Боже...
     Еще через  минуту мы выходили  из  подъезда, представляя собой довольно
необычную пару. Мужик  в камуфляже  с подозрительно правильной  осанкой  (от
трусов до воротника у меня торчал автомат) и девушка с семенящей  походкой в
черных тапочках с помпончиками.
     - Я забыла одеть туфли!
     - Мы не вернемся. Мы купим тебе  новые туфли.  А до машины ты дойдешь в
тапочках. Ты не забыла взять деньги?
     - Взяла сколько-то. Подожди, дай мне подумать...
     - Только не надо думать о том, что именно еще ты забыла взять.
     - Только не надо мне указывать, о чем думать.
     - ОК.
     Мы молча дошли до машины  и  я попытался выжать из УАЗика все, чему его
учили на родине Ленина. Учили его хреново, хотя ревел он как Porsche.
     Наверно,  сегодня был  день рождения  Тарантино.  Или годовщина первого
показа  Pulp  Fiction.  По крайней мере,  радио через  две  песни на  третью
выдавало очередной шедевр.
     Countin' flowers on the wall
     That don't bother me at all
     Playin' solitaire till dawn with a deck of fifty-one
     Smokin' cigarettes and watchin' Captain Kangaroo
     Now don't tell me I've nothin' to do
     На  этой  оптимистичной ноте  Маша  вывернула  тумблер  против  часовой
стрелки до упора. Цветы на обоях завяли.
     - Герман набирал телефон при тебе?
     - Нет. Я вышел поторопить тебя со сборами.
     - Ты не заметил, сколько цифр набирал Герман?
     - Что??? Почему ты спрашиваешь?
     - Если две, то он звонил в милицию, и это не страшно.
     - А что страшно?
     - Если он набрал семь цифр, то он звонил твоим хатам.
     - Кому?!
     Я чуть не врезался в Газель на светофоре.
     - Кому?!
     - Это долгая история. Нам нужно бежать. Куда, кстати, мы едем сейчас?
     - Это зависит от того, сколько у тебя денег.
     - Не знаю. Тысячи две. Может две двести.
     - Тогда мы едем ко мне домой. Нужны еще деньги.
     - Но дома уже тебя ждут.
     - Никто там меня не ждет. Если бы они ждали, они делали бы это у твоего
дома. Нам  остался километр. Как  хаты ни круты, но за две минуты они ничего
сделать не успеют. Даже после звонка Германа.
     - Послушай! Наплевать на деньги! Ехать к тебе - это самоубийство.
     - Дорогая! Я  повторяю. У  меня дома лежит  одиннадцать тысяч долларов.
Свежезаработанных. При  этом пять штук мне нужно отдать людям, которые  меня
сюда доставили. Они же, кстати, нас отсюда и вытащат.
     - Жизнь дороже.  Потом расплатишься. На  мои две  мы легко смоемся куда
угодно.
     - Мне нужно  забрать у них  кое-что. Залог.  Он  стоит много больше.  И
хватит считать деньги: ты же аристократка. Вот видишь, мы уже приехали. Сиди
спокойно, я сейчас вернусь. Ты знаешь, то, чего очень боишься, как  правило,
не случается. Все будет хорошо. Давай мои ключи.
     - То,  чего очень  боишься, может быть,  и  не  случается.  Только  ты,
по-моему, не очень боишься. Я впервые вижу такого отмороженного идиота.
     Я  пулей  поднялся  в  квартиру,  приветливо  махнул  рукой   гитаре  и
кофейнику, вытащил из книжного тайника деньги и скатился по лестнице вниз.
     Не успела за мной захлопнуться  дверь подъезда, как прямо перед УАЗиком
остановился черный BMW X5.
     Еще  до  его остановки,  я понял, что Маша была  права. Жадность фраера
сгубила. Пока джип тормозил, я успел прыгнуть в кусты и достать автомат.
     Как  только   четыре  человека  в  темно-серых  пиджаках,  с  короткими
автоматами  в  правой руке синхронно  вылезли  из четырех дверей  BMW я,  не
думая, открыл  по ним  огонь.  Строго  по инструкции летчиков. Первым  и  из
положения  "лежа".  Двух, выскочивших  из ближайших ко  мне дверей, я  точно
задел, но через три секунды магазин кончился. Оставшиеся пиджаки залегли.
     Наступила тишина. Только с соседних кустов скатились две моих гильзы и,
звякнув, упали. Двор затих.
     Понимая, что ответный  огонь не  заставит  себя ждать, я отбежал вправо
метров на десять вдоль дома, пригибаясь так, чтобы кусты хоть чуть-чуть меня
прикрыли.  Затем  упал на бок и попытался сменить  магазин. Магазин клинило.
Руки  тряслись.  Возясь  с  автоматом,  я   заметил  краем  глаза,  что  две
темно-серых фигуры метнулись от джипа в мою сторону с коротким  криком "бля,
он там!" также залегли, заняв позицию метрах в двадцати от меня.
     Я,  наконец,  вставил   магазин,  передернул  затвор   и  дал   очередь
приблизительно по  тому месту, где они могли находится. В  ответ  был только
знакомый звук от падающих гильз.
     Было ясно, что дело - дрянь. Двое профессионалов  сейчас меня достанут.
Не гранатой,  так  пулей. Но скорее  всего гранатой. У них  наверняка полный
боекомплект. А у меня оставалось только полрожка.  Я перевел автомат в режим
одиночных  выстрелов.  У  пиджаков  была  идеальная   позиция.  Не  успею  я
подняться, как получу пулю.
     Что  делать? Ждать милиции? Но граната  прилетит раньше.  А даже если и
нет,  милиция  не  поможет.  В  тюрьме  меня  замочить  проще,  чем во дворе
собственного дома. И что теперь будет с Машей?
     Неожиданно я услышал  громкий  треск выстрелов с той стороны, с которой
не ждал. Сильно левее и ближе к моему подъезду. Еще через секунду  я услышал
истошный крик Маши: "Беги сюда!".
     Я вскочил, и попрощавшись с жизнью, рванулся  в ее сторону. Маша стояла
у джипа  и растерянно  поводила коротким  иностранным автоматом из стороны в
сторону.  По  дороге  я заметил  два  тела. Одно из них  куда-то  отползало,
оставляя за  собой темно-красный след.  Второе лежало совершенно неподвижно.
Темно-серый  пиджак  был в  небольших рваных дырках,  через которые сочилась
кровь.
     Пока я  подбегал, Маша уже залезла в  машину. У самого BMW я увидел еще
два тела. Одно лежало на  спине с размозженной головой, другое привалилось к
заднему колесу, словно отдохнуть. Вот теперь мы стали убийцами.
     Я отметил,  что никаких эмоций  этот факт у меня не  вызвал,  вскочил в
УАЗик, завелся, включил заднюю передачу, и на самом полном ходу, которая эта
передача позволяла, выехал из собственного двора.
     - Ни фига себе, - сказал я посмотрев на Машу в тапочках с помпончиками.
и автоматом в руках.
     Маша ничего не ответила, посмотрела на автомат и осторожно опустила его
стволом вниз. Через минуту  мы подъехали к трассе. Метров  за  50  до  нее я
остановился.
     - Надо брать такси.
     Я засунул автомат Маши  под сиденье, а свой под китель. Потом, подумав,
протер тряпками все, чего я  и Маша могли коснуться в УАЗике руками. Включая
дверные ручки снаружи. Мы вылезли, дошли  до трассы и  вскоре  уже сидели  в
десятке какого-то частника, двигаясь в сторону Жуковского.
     В  машине Маша  заплакала. Без  единого звука. Я обнял ее  и понял, что
вытирать слезы мне нечем. Тогда я начал их  сцеловывать. Шофер, был  уверен,
что девушка  провожает своего солдата с побывки  обратно на чеченский фронт.
Наверно,  не  обратил внимание,  что я сильно старше призывного  возраста. А
может, принял за  контрактника. Он  сидел,  уперевшись в руль  руками  и  не
оборачивался, боясь нас смутить.
     За час  дороги Маша  почти  успокоилась.  Я  чувствовал  себя  каким-то
оглушенным. Мы въехали в Жуковский.  Я  тихим голосом указывал шоферу дорогу
до  аэродрома.  Немного поплутав, мы вскоре подъехали к КПП.  Не  вылезая, я
назвал караульному имя майора Козлова. Часовой, не  проверил  ничего, открыл
ворота  и мы  въехали  на территорию  аэродрома.  Когда мы доехали до здания
штаба, Маша вытащила из  сумочки деньги и передала их  мне. Я расплатился, и
мы отпустили шофера. Надо было срочно приходить  в себя,  о  чем  я и сказал
Маше. Маша вздохнула, кивнула и чуть-чуть попудрилась.
     * * *
     - Ребята! Да на вас лица нет!, -- приветствовал нас майор Козлов.
     - А  что  на нас  есть? -  устало  спросила  Маша,  глядя  на тапочки с
помпончиками.
     -  Ромео!  А  где тачка,  пушка?  - Козлов  посмотрел на  меня с  явным
недоумением.
     - Пушка тут. Но лучше ее выкинуть.
     Я,  морщась,  вытащил  Калашников из под кителя,  повесил его  на шею и
зачем-то обнюхал ствол.
     - Понятно. А тачка?
     - Тачку махнул, не глядя.
     - На Джульетту?
     - Нет. На ваши бабки.
     - Но бабки-то привез?
     - Да.
     - Ну  и  отлично! А это казенное  говно не к  нам приписано. Не с нас и
спросят. Главное, что все живы-здоровы.
     - Не все, -- задумчиво сказал я.
     - Что не все? Бабки не все?!
     - Нет. Бабки все.
     - Ну вот. Зачем пугать-то?
     - Знаешь, -- медленно произнес я, вытирая рукой совершенно сухой лоб. -
Я ведь и сам испугался.
     - Ладно,  ребята.  Вы давно  не  виделись. Вам надо  пообщаться. Или вы
торопитесь?
     Мне понравился ход мысли Шурика.
     -  Надо,  -  сказал  я,  понадеявшись,  что  в  моем  голосе прозвучало
достаточно  благодарных  интонаций. Мы не  торопимся.  А  когда ты  улетаешь
обратно?
     -  Через  пару  часов. Но я  лечу  в Казань.  Если  хотите  со  мной  -
свистните. Вот ключи. Идите в комнату отдыха на втором этаже. И отдыхайте.
     - Мы хотим лететь в Казань, сказал я. - И свистим. Спасибо.
     Мы поднялись на второй этаж.
     - Вот, сказал я, закрывая дверь на ключ. Наконец-то мы одни.
     - Смешно,  -  сказала Маша. Но давай чуть попозже. А то я еще в себя не
пришла.
     - Маша, - сказал я.
     -  Да,  сказала Маша. С автоматом  на  шее  мне  еще никто трахаться не
предлагал. Это предложение, от которого трудно отказаться. Проверь  дверь. И
сними автомат.
     -  Руки вверх, -  сказал я  и снял  с нее бежевую  блузку. Кругом! И  я
расстегнул  лифчик. Затем я  расстегнул  свой  китель,  снял его и заботливо
расстелил на полу.
     - Ну что, ложись? Здесь, кстати, очень тепло.
     И я с беспокойством посмотрел на нее. Маша была девушка с характером.
     - Военно-полевой роман, - сказала Маша, чуть поджав  губы, и  осторожно
легла на гимнастерку.
     Я медленно расстегнул ее джинсы, а потом с усилием их стянул.
     - От тебя пахнет чем-то кисло-горьким. Порохом что ли?
     - Да. Кровь, пот, машинное масло. Помнишь был журнал с таким названием.
КПМ.
     -  Помню.  Не  ложись. Включи  какую-нибудь  музыку.  Хоть телевизор. И
проверь, закрыта ли дверь!
     Я включил  телевизор. Трахаться  под новости  не хотелось.  Я пощелкал.
Ловилось только два канала. Я поискал вокруг и увидел видеокассету.
     - О, - сказал я. Будем любить друг друга под классику.
     - Моцарт?
     - Эммануэль. Старый солдатский фильм.
     -  Хорошо,  дорогой! Ставь Эммануэль и  учти. Я смотрела этот  фильм. Я
знаю, что в любви должен быть третий. Но пусть им будет не Калашников. Убери
его подальше.
     Я вставил кассету и подошел к Маше. Посмотрел сверху. Красивая женщина.
Загорелое тело. Пепельные волосы. Подрагивающие соски. Лежит на гимнастерке.
На полу. С ума сойти. Я аккуратно отодвинул автомат и лег рядом.
     Melodie d'amour chantait le coeur d'Emmanuelle
     Qui bat coeur a corps perdu
     Melodie d'amour chantait le corps d'Emmanuelle
     Qui vit corps a coeur blessu
     Я   провел  рукой  по  трусикам.  Потом  еще  раз.  Какое-то  сочетание
вдохновения  и страха.  Я  был  готов  зарыдать как  слабонервная девушка на
первом причастии.
     Tu est si belle,
     Emmanuelle;
     Cherches le coeur,
     trouve les pleurs;
     Cherche toujours,
     cherche plus loin;
     Viendra l'amour
     sur ton chemin;
     Еще  через несколько минут я перестал сдерживаться. Я целовал ее  между
грудей, ее соски и шею. Потом я услышал: "Ну давай же, солдат!".  Я, немного
запутавшись, снял  штаны и положил Машу на бок. Чтоб не  придавить  ее своим
телом к жестокому полу.
     - Господи, - сказал. Господи!
     - Давай, - сказала Маша. Давай!
     Обычно  во время  секса  мою голову  не покидают какие-то мысли. Иногда
отвлеченные.  Иногда  очень конкретные. Иногда  для  усиления возбуждения  я
осознанно стараюсь что-нибудь представить. Вообразить. Но  в этот раз мыслей
не  было.  Меня  переполнили  естественные, природные ощущения.  В  какой-то
библейской ветхозаветной чистоте и силе.
     И  призвали Ревекку,  и  сказали  ей: пойдешь ли  с этим человеком? Она
сказала:  пойду.  И  благословили  Ревекку,  и  сказали ей:  сестра наша! да
родятся от  тебя  тысячи тысяч, и да владеет  потомство твое жилищами врагов
твоих.
     Маша почти не стонала.  Только дышала  чуть резче обычного. И если души
существуют, то ее в это время была высоко. И недалеко от моей.
     О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные.
     О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас - зелень;
     Кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы.
     Я хочу  так, - сказала она  и перевернулась  на живот. Маша кончила уже
несколько раз  судя по вздрагиваниям и изменениям дыхания. А я еще держался.
Мне казалось, что вот так и выглядит дзенское не-сознание. Вроде бы сознание
есть. И этот раз я запомню на всю жизнь. И я понимаю, что я его запомню.
     А с другой стороны, никакого сознания нет.  Я  нахожусь  Бог знает где.
Где-то очень  высоко. Мне показалось, что от  скопившегося  возбуждения тело
начало  дрожать. Вибрировать. Само по себе на пике высоты. Я  испугался, что
развалюсь на куски. Еще через мгновение я сказал "а!" и взорвался.
     - Интересно,  сказала Маша  через  пару минут.  Интересно,  все  монахи
такие?
     - Подожди. (Я понемногу  восстанавливал  дыхание.) Почему монахи?  Я же
солдат!
     - Солдат. Монах. У вас у мужчин  свои  игры.  И никто не хочет играть в
почтенного  отца семейства.  Или просто  мне  не везет. Кстати, ты  кончил в
меня.
     - Да. Но. Вот и родишь, наконец.
     - Рожу.  Я давно хочу ребенка. Точнее троих. Интересно,  какое отчество
будет у первого?
     -  В  смысле...  (Я  понял  и  поморщился).  А,  ну  есть  генетическая
экспертиза. Проверим. Увидишь,  отчество будет мое. -  Иосифович. Впрочем, я
согласен и на ребенка от Германа.
     - Откуда ты знаешь? Может Иосифовна? Интересно  получается. Я  - Мария.
Ты -  Иосиф. Тем более Яковлевич. Если  я рожу от тебя сына, то знаешь,  как
его надо назвать?
     -  Знаю. Но ты  не Мария Якимовна.  И потом здесь этим именем детей  не
называют. А вот Израиле, кстати, называют.
     - Но не ехать же из-за этого в Израиль?
     - Нет. При этом куда-нибудь ехать надо.
     - А почему не в Израиль? У тебя же есть еврейская кровь?
     - Есть немного. Одевайся, Маша. В Израиле все отлично. Только маленькая
страна. И полно общих с хатами знакомых. Нас там вычислят и убьют.
     - Хватит говорить глупости.  Накаркаешь!  Зато  в  Израиле  тебя  могут
защитить спецслужбы.
     - Маша!  Я  под подозрением  в  убийстве человека!  А после сегодняшней
истории... Какие спецслужбы? Меня выдадут как опасного преступника.
     Маша  одевалась,  а я любовался  ей.  Есть  своя прелесть  в  любовании
одевающейся  женщиной.  Взгляд  мужчины  уже  не похотливый.  Платонический.
Чувство  выполненного  долга. Беззаботность. И женщина  уже не думает,  куда
повесить  юбку  и сексуально ли  она себя ведет. Естественные,  отработанные
годами  тренировки движения одевания.  Настоящая физическая  женская красота
открывается именно так. И открываясь, закрывается. До следующего раза.
     - Дорогой! Мне нужно купить обувь!
     -  А  тапочки с помпончиками.  тебе  разонравились?  Ладно, попросим  у
майора  кирзовые сапоги. Женские. 37 размер. Пойдут к  твоей бежевой блузке.
Джинсы, блузка, сапоги. Высокий стиль!
     - Я умираю от смеха.
     - Ты не любишь слушать, как грохочут сапоги? Хорошо. Тогда я что-нибудь
придумаю. Хочешь пока чаю?
     Ты сегодня особенно мил.
     Долгая разлука. Не обращай внимания!
     Я  вышел  из комнаты  и нашел  двух  майоров. Лицо майора Козлова  было
красным и счастливым. Он улыбался и  икал. Шурик казался трезвее.  Посмотрев
наверх, он проговорил грудным женским голосом:
     - Заканчивается  посадка на рейс Москва-Казань компании "Стратегические
авиалинии".   Вылетающих  просьба   пройти   на   посадку  к   выходу  номер
ноль-ноль-семь.
     - Вот деньги. Давай обратно камушек.
     - Спасибо! Приятно, когда человек держит слово. Держи свой булыжник.
     - Последняя просьба перед взлетом. Нужны туфли. 37 размер.
     - Ромео! Ты слышал, что российские ученые вывели гибрид акулы и золотой
рыбки?
     - И что?
     - Исполняет три последних желания.
     - Ха-ха. И что?
     - Как ты  думаешь, откуда в военном  аэропорту возьмутся женские туфли?
Да еще нужного размера?
     - Не знаю.
     - А я знаю. Я купил их своей жене.
     - Так продай их мне, - обрадовался я.
     -  Ромео! Мы  не  грабители  с  большой  дороги.  Мы  - летчики великой
державы. Бери так!
     - Неудобно.
     -  Удобно, Ромео, удобно. Дают - еби. Ебут - давай! На твои деньги мы с
женой себе много туфелек купим. Так что держи и не поминай лихом!
     И он ногой отделил от горы сумок с результатами экстренного московского
шопинга  некий  зеленый  пакет с коробкой внутри.  Я,  офигевая, пробормотал
"спасибо" и отнес пакет Маше.
     Сказал, что чая не будет. Чай нам принесет стюардесса. Если ее  возьмут
с собой. Зато обувной вопрос закрыт. На некоторое время, конечно. Я не успел
закончить свою мысль, как Маша открыла коробку. Затем поинтересовалась, не в
монастыре ли  я изучил основы  колдовства. Я тактично и загадочно промолчал.
Через двадцать минут наш самолет поднялся в небо и взял курс на Казань.
     Шурик врубил музыку через громкую связь. У него оказался странный вкус.
Особенно для военного полярного летчика. Я даже вздрогнул. Голос, вроде, БГ.
Этот голос не перепутаешь. Слова,  явно, Окуджавы. Я вспомнил как в  далеком
детстве  эту песню пели под  гитару  мои  еще очень  молодые  родители  и их
друзья.
     Горит пламя не чадит
     Надолго ли хватит?
     Она меня не щадит
     Тратит меня тратит.
     Быть недолго молодым,
     Скоро срок догонит.
     Неразменным золотым
     Покачусь с ладони.
     Почернят меня ветра,
     Дождичком окатит.
     Ах, она щедра щедра.
     Надолго ли хватит?
     Я посмотрел  удивленно на  Машу. Маша  объяснила. Все  очень просто. На
диске  БГ исполняет песни Окуджавы. Маша знала про существование  такого CD,
но сама  его тоже  никогда не слышала.  БГ подобрал  довольно редкие  песни,
которые не  выходили  на  пластинках в советское  время. Оттого  сохранились
незаезженными.
     Я заслушался, положив  руку  на Маше на колено.  Дверь в кабину  Шурика
осталась открытой.  Я  откинул кресло и закрыл глаза. Мне показалось, что  я
свободен и счастлив.
     - Маша, я свободен и счастлив! Но мне нужно столько тебе рассказать.
     - Рассказывай!
     - А я не могу. Я же свободен и счастлив.
     - Тогда давай подождем, пока мы спустимся на землю.
     Конец восемнадцатой главы

     Бамболео, бамболеа. Потому что я  так я предпочитаю жить.  Нет прощения
от Бога. Ты моя жизнь. Ты моя  судьба. Судьба  заброшенности.  Такая же, как
вчера. Такая же, как я...
     это не значит, что за вами не следят.
     Родители  - советские дипломаты. Лицемерили (по крайней мере с сыном) -
криво. Сын связался с люберецкими. Сначала подсел. Потом отполз. И молодец -
силы воли и  мозгов хватило. Да и  люберецкие  вскоре  рассосались  как жена
после  сеанса Кашпировского. Родители в последнем пароксизме власти устроили
его  торговать  цветметом, после чего  отползли  на  пенсию.  Мотя с  честью
выдержал испытание деньгами и, придя в себя от виски и кокаина, выяснил, что
просрал  не  все.  У него  оказалось  по  10-15% акций  в  двадцати-тридцати
странных маленьких компаниях - от троллейбусного парка до моего агентства. И
компания, которая этими забавными активами управляла.
     Он закончил мехмат  МГУ  и  уехал  в Израиль 1991 году,  когда  уезжали
многие,  поэтому вместо того, чтобы продолжать исследования в области теории
чисел (хотел  бы я знать, что это такое), он начал  приобретать практические
навыки в области доения коров, сбора апельсинов и прополки кактусов.
     В конце-концов он, разумеется, поступил в докторат и даже закончил его,
но затем вернулся в Россию, потому что оставаться в Израиле или ехать дальше
в Штаты или Канаду Антон не хотел.
     В России  он занялся  маркетингом и почти моментально  сделал  карьеру,
заняв  позицию  директора по  маркетингу крупнейшей российской  компьютерной
корпорации Hi-Tech Computers.
     В маркетинге и рекламе он разбирался как Огилви. Договаривался с людьми
как Талейран. Связи у него  были - как у рок-звезды или руководителя фракции
Думы.

     У меня вчера с женой была оговорка прямо по Фрейду. - Как это? - Да вот
сидим мы за обедом.  Думаю  попросить ее  передать  мне  хлеб  с  маслом.  А
вырывается: "сука! блядь! видеть тебя не могу! всю жизнь мне испортила!"
     фиксированная сумма, не зависящая от объема выполненной работы
     http://www.prokofiev.ru/prikol/video/v-5/tide.htm
     И ты ничего не видишь в ее глазах. Ни одного признака любви за слезами,
выплаканными по никому. Любви, которая могла бы длиться годы.
     Ты остаешься дома.  Она уходит. Она говорит, что  когда-то  давно знала
человека. Но теперь его нет. И он ей не нужен.
     Лежи там,  Генри  Ли. Лежи, пока плоть не опадет с твоих костей. Потому
что  твоя девушка в веселой  зеленой стране,  может  ждать  вечно,  пока  ты
вернешься. И ветер воет, и ветер стонет. Маленькая птица погасила Генри Ли.
     У водителя трейлера-холодильника, везущего двух пингвинов в  московский
зоопарк ломается холодильная установка. Он обращается  за помощью  к  менту.
Мент останавливает Шестисотый и  говорит:  "Включите кондиционер на полную и
отвезите этих двух в  зоопарк". В конце дня  перед сменой мент  видит тот же
Шестисотый,  который   едет   с  теми  же  двумя   пингвинами  обратно.   Он
останавливает его  и  начинает материться: "Я же  сказал -  в Зоопарк!"  - В
Шестисотом удивляются. "Так в зоопарке были, в планетарии были - вот на дачу
едем"
     http://www.humanities.edu.ru/db/msg/39915
     Ефрем (Эфраим) и Манассия (Менаше).
     В 67 томе Брокгагауза и Эфрона, 1902 года выпуска  сразу за  статьей  о
Туссен-Лювертюре идет статья о Тутеллариях. (252 страница.)
     На небе ты звезда, которая не сияет. На море песок,  который не мокнет.
Рассеяв  во всем  мире  скалы  и  море, бедная  земля  наполненная  любовью,
окружает красавицу, также полную любви.
     Одиночество. Полное одиночество. Одиночество без конца
     Все листья -  коричневые,  а небо  - серое. Я вышел  прогуляться зимним
днем.  Мне  было  бы тепло  и безопасно,  если  бы  я  был в  Лос-Анджелесе.
Калифорнийские мечты таким зимним днем...
     Диалог   в  автобусе.  Пионер,   уступая   место:   "Дедушка,  садитесь
пожалуйста" Пенсионер: "Спасибо". Пионер: "Пожалуйста".  Пенсионер: "Большое
спасибо!"  Пионер:  "Большое пожалуйста". Пенсионер:  "Не умничай!"  Пионер:
"Пошел на х..."
     Я знаю, что у тебя есть время, потому что все, что я хочу - ты делаешь.
Ты  проскачешь через  незнакомцев,  которые  не понимают, как чувствовать. В
Машине Смерти мы - живые...
     ФСБ
     http://podezd1.narod.ru/dolbo.swf
     Пока в  сердечном порыве  бьется еврейская душа, по  восточным дорогам,
вперед, взгляд устремляется на  Сион. Еще не умерла  наша  надежда, надежда,
которой две тысячи лет.  Быть свободным  народом  в своей  стране.  Израиль,
Сион, Иерусалим.
     Папа  Римский на переговорах с Президентом США. Видит у него в кабинете
шикарный телефон.  Слоновая  кость, золото,  алмазы.  "Это  что  за  телефон
такой?" - "А это я с  Господом Богом разговариваю". Папа Римский думает: "Ну
дела... Мне же  тоже  надо!" и просит  позвонить. "Да,  пожалуйста,  говорит
Президент, - только вот 250 тысяч  долларов минута разговора". Но Папа может
себе   и   не   такое  позволить.  Разговаривает  свои  полчаса,  благодарит
Президента, просит своего секретаря расплатиться, прощается  и уходит. Через
год он в гостях у премьер-министра Израиля. Видит  такой же телефон.  "Это с
Богом говорить?"  - "Да, с  Богом".  "А  можно  мне?"  - "Разумеется".  Папа
говорит свои полчаса и спрашивает  "сколько с меня?". "Да нисколько. Что я с
Папы Римского буду брать один доллар!?" - "Как это?" - "Местный тариф" (It's
a local call).
     Иван-Дурак  заблудился в лесу,  наступила ночь.  Он  находит избушку на
курьих ножках. Там Баба Яга говорит: "попался ты, добрый молодец!  Или спишь
со мной или с моей дочерью". Иван думает:  "ну бабка  страшна, но ведь ей же
много не надо. Трахну, да и все. А молодая истерзает до полусмерти". "Давай,
говорит,  бабка,  сплю с  тобой!"  Утром просыпается после ночных кошмаров -
смотрит Василиса-Прекрасная  идет по двору,  подоходит к нему и  говорит: "Я
Василиса-Прекрасная, дочь бабы Яги, а ты кто?" - "А я - МУДАК!"
     По деревне  шел  Иван // Был мороз  трескучий.// У Ивана  хуй стоял. //
Так. На всякий случай.
     На колхозное собрание приходит опоздавший на  сорок  минут председатель
колхоза. Поднимается на трибуну, бросает в сердцах шапку  на  пол.  "Ну все,
бля! Одной проблемой меньше!" - Из зала:  "Что, Петрович, корма завезли?". -
"Нет. Хуй стоять перестал".
     Богородице,  Дъво Радуйся!  Радуйся Благодатная Мария, Господь с Тобою.
Благословънна Ты в  Жънахъ и  Благословънъ  Плодъ  Чръва  Твоего, яко  Спаса
Родила Еси душъ нашихъ.
     Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух обсуждают,  кто где проводят майские
праздники. Бог  Отец говорит:  "У  меня  вообще  никаких праздников.  Я  - в
Америку работать".  Бог Сын  говорит: "Я  на Святую Землю.  Давно  на могиле
родственников  не был". Бог Дух Святой говорит: "А  я  - В Россию!". Все: "А
что там такое?". Он: "А я не знаю... Надо бы посмотреть. Я же там ни разу не
был..."
     Она всегда  была  маленькой  и  держалась  указанных  границ,  пока  не
протрубил рог, и  она не  поняла, что ждать до ста  с лишним лет - это очень
долго. Тогда в день святого Иоанна она сбежала вниз по дороге. И все было бы
хорошо, но ее начали преследовать...
     Ковбой, попав к индейцам в плен, читает статью в газете "как вести себя
с  индейцами", доходит до места  "плюнь в лицо вождю", плюет, переворачивает
страницу и видит фразу "продолжение в следующем номере".
     Три новых  русских обсуждают, как они отдохнули в экзотических странах.
Один говорит: Ну, пацаны... Таиланд - это фишка. Телки, короче, намыливаются
специальной  пеной и  ползуют  по  тебе.  А  ты... Второй говорит: Не,  бля.
Филлипины - это  ваще... Телке  12 лет, а оне тебе -  все... Третий: Я думаю
Кения -  круче. Лениво лезет в  карман, вынимает  из него четвертого  нового
русского. Все как  надо. Голда. Малиновый  пиджак.  Только очень  маленькие.
Вынимает  и  говорит:  "Вася!  А  расскажи пацанам,  как ты  колдуна  на хуй
послал!"
     Очень неприличный.  См. на http://www.anekdot.ru/an/an9912/s991201.html
(1 дек. 1999, повторные)
     [Мама]  сказала,  почему бы тебе не  заткнуться? Пойди вон и погоняй на
велике?  Я  так  и сделал. Убил все  игрушки. Бабушка, отведи меня домой! (5
раз). Я хочу быть один.
     Вовочка подсматривает  в  замочную  скважину,  как трахаются  родители.
Потом  задумывается  и говорит: "Да...  И эти  люди запрещают мне ковырять в
носу?!"
     Жили-были  кошечка  с  собачкой.  Жили  они  душа  в  душу.  Был у  них
садик-огородик, огурчики-помидорчики,  а  вот детей у них не было. Тогда они
пошли   к  ветеринару.  Ветеринар  их   смотрел-смотрел,  а  потом  говорит:
"Слушайте, чего вы мне голову морочите?! У  вас же  не может быть  детей!" -
"Почему?" - "Потому что вы обе - девочки!"
     Она  пришла ко мне утром, одиноким воскресным утром.  Ее длинные волосы
развевались на зимнем ветру. Я  не  знаю, как она нашла  меня, потому что  я
ходил во тьме, и меня окружало разрушение от проигранного боя.
     Бывший филолог,  а  ныне  бедный  русский эмигрант  в  Штатах  работает
официантом   в  дорогом   Бродвейском  ресторане.  Неожиданно  он  узнает  в
посетителе,  который  нажрался  и заснул прямо мордой в блюде с черной икрой
своего  одноклассника.  "Вася! -  радостно  восклицает  он, -  сколько  лет,
сколько зим! Как жизнь?!" Тот поднимает голову, смахивает с  ресниц икринки,
смотрит на  него осоловевшим  взглядом и говорит: "Ыыы... жизнь?-Ик! - Ыыы -
Удалась!" и роняет голову обратно.
     задержанного кладут на живот, крепко привязывая руки к ногам
     на задержанного одевают противогаз и заставляют приседать, отжиматься и
т.п.
     Ленин  обходит  посты   вокруг  Смольного.  "Товаг'ищь  кг'асноаг'меец!
Сколько дней не ели?!" - "Семь, Владимир Ильич!" - "Немедленно спать!"
     Она живет на улице любви и зависает  на ней подолгу.  У нее есть дом  и
сад, а мне интересно что произойдет.
     Проиграешь
     Без жульничества
     Принес денег со свидания незаметно от вертухаев
     Поиграй
     Игра в карты , в процессе которой разыгрывается жизнь другого человека.
Проигравший должен его убить.
     Мужик в  тюрьме видит,  что  крысы  стащила кусок хлеба, бросает  в нее
сапогом  и  убивает. Ему  говорят:  ты  убил товарища. Или  ищи отмазку, или
опетушим. Он думает, думает, думает. Потом говорит: "А че  ей в падлу было с
нами похавать?"
     Лицо, выдающее себя за знатока воровских законов и обычаев.
     Умышленный проигрыш в карты с целью разжигания азарта у жертвы
     Алмаз, бриллиант
     Сел играть
     Дал себя уговорить
     Как будешь расплачиваться
     Игра на исполнение желания. В тюрьме обычно означает игру на жизнь  или
на изнасилование
     Отыграться
     Фальшивые деньги
     Требовать у ментов перевода в другую камеру
     Заключенный, который выполняет вынесенный сходняком смертный приговор в
отношении другого заключенного. Нередко торпеда посылается с этой миссией из
одного лагеря в другой.
     Рыбак,  специалист по подледной ловле  сидит закутанный по  зимнему  на
скаладном стульчике, крутит во льду дырку своим буравчиком и, вдруг,  слышит
низкий   голос   с  раскатистым  эхо:  "Не  крути,  здесь  нет   рыбы!".  Он
осматривается  и  продолжает крутить. Снова голос  :  "Не  крути, здесь  нет
рыбы!"  Он  еще раз испуганно  осматривается. Голос  звучит в третий раз. Он
поднимает  голову  и  мелким, тоненьким  голоском  спрашивает:  "А  кто  это
говорит, кто это говорит?" - "Это говорю я, директор катка"
     Неизлечимо   больной   пристает  к  врачу   с  просьбой  выписать  хоть
какое-нибудь  лекарство. Врач,  которого  больной  достал,  прописывает  ему
грязевые ванны. "Что, доктор, поможет?" - "Нет, просто к земле привыкнете"
     Иван царевич рубит первую голову  трехголовому Змею Горынычу. Вырастают
две новых. Он  рубит все пять одним ударом. Вырастают десять. Он исхитряется
и рубит  одним ударом восемь. Девятая голова с искренним удивлением  говорит
десятой: "ну не козел?".
     Да!!!  Я  привык  запрыгивать на лошадь справа.  У  меня было  по шесть
стволов под рукой. Я был так хорош, что женщины рыдали. В меня  стреляли, но
ни разу не убили.
     На помощь!  Мне кто-то  нужен. На помощь!  Но не кто-угодно. Помоги, ты
знаешь, кто именно мне нужен! Помоги!
     командир эскадрильи, заместитель по технической части
     девочка  ты скоро  станешь женщиной  пожалуйста  возьми меня за руку ты
скоро станешь женщиной и тебе потребуется мужчина
     меня не понимали все  мою жизнь но то, что они говорили резало меня как
ножом "этот парень - ни к черту" а я нашел наконец чего искал но если бы они
могли они бы  конечно это порубили девочка я сделал все что мог теперь  твой
ход
     Считать  цветы на обоях - меня совершенно не напрягает. И  раскладывать
пасьянсы до  рассвета  с колодой в 51 карту.  Курить сигареты и смотреть  на
Капитана Кенгуру. И не надо рассказывать, что мне нечего делать.
     ВНИМАНИЕ!!! НУЖЕН ПЕРЕВОД!!! У МЕНЯ - НЕТ!!!

---------------------------------------------------------------
     Обсуждение произведения


Last-modified: Mon, 04 Jul 2005 18:44:21 GMT

Оцените этот текст: