случае, можно  завернутьпозагорать на  Вирджинию  Бич. - Я не пытался спорить с  Эммой, переубеждатьее. Все  эти недели  до  конца  августа она была невероятно возбужденной, досамого  момента,   когда  Бобби,   наконец,   великодушно  согласился  провестинесколько дней у родственников. И мы отправились.      По дороге Эмма спрашивала меня, верю ли я в приведения, в особенности всигналы с того света; и сама  же отвечала, не дожидаясь моего мнения, что  вописанные явления мертвецов не очень-то верит, пока научно их не докажут, неисключат вероятность ловких фокусов и иллюзионизма. Что в ангелов-хранителейона немножечко  верит и верит абсолютно в  злой глаз;   что  больше всего онаверит в  намеренное  злодейство;   что  вообще,   она  немало  напугана нашимипоследними домашними событиями; что от природы она  - человек храбрый, но ейнемного страшновато, вот и все...      Не без труда я вклинился в паузу ее  речи с предложением  остановиться. Мы съехали  с  хайвея к ресторации Ховарда Джонсона,   где заодно заправилисьбензином. И  снова,   уже  в  сумерках,   замелькали  штатные дорожные  щиты суказанием   развилок,    с   рекламой   бизнесов   придорожного   сервиса,   спредупреждениями - сколько миль предстоит ехать до следующей зоны отдыха илибензоколонки.      Уже в Вирджинии, в темноте мы проскочили  свой съезд, сделали разворот, снова нашли развилку и остановились, чтобы размять ноги.      Нарастающим  шорохом  в  качающихся  лучах   фар  проскакивали   редкиеавтомобили. Душно пахло асфальтом и полевыми цветами; губы уже солонил ветернедалекой Атлантики. Цепочкой  стояли южные, длинноиглые сосны;   придорожныекусты  поблескивали  плотными глянцевыми  листьями.   В казавшихся  вечностьюпаузах  наваливалась  черная влажная  ночь  с крупными  звездами  над пустымшироким хайвеем.      Эмма закинула голову,   глядя  на дымное,   вращающееся над нами звездноенебо: - Я вижу эту сеть, что вяжет сама себя. Я вижу, ты слышишь, Маврик?      Местная дорога, точно как на данной нам схеме, сама  собой вывела нас кгостинице  " Божий Приют". "Имеются вакансии" -   значилось на ее  газосветнойрекламе из гнутых стеклянных трубок. Мы зашли внутрь.      В  креслах  сидели  несколько  недавних  приезжих,   вроде  нас,    ждалиадминистратора. Мне сказали, что гостиницу  держат два брата-евангелиста,   ина этой неделе командует младший - Бастер Джуниор.      Внутри гостиницы мебель была  обита  розовым  плюшем, обшитым по  краямвитым  шелковым канатом с кистями. Крупноформатные мореного дуба  прилавки истолы  тускло  блестели,   тщательно  промазанные  минеральным  маслом.   Былосумрачно и сыровато, когда мы  шли по  изъеденным дощатым  ступеням  в  своиномера. Пахло чем-то слащавым и тошнотворным.      - Не обстановка, а театральный реквизит, - заметила мне Эмма.      - Как за сценой  в каком-нибудь провинциальном театре Драмы  и Комедии. Разобравшись  с  формальностями, мы спустились  в  ресторан  в первом этаже; вышли на террасу - туда, где толпились люди и плескались голоса.      Дамы  были  в   широких  светлых   платьях  с   буфами  и  кринолинами, обмахивались  веерами. Мужчины - в клетчатых  брюках и белых сорочках. Кто сгалстуком-бабочкой, кто в рубашке апаш по причине довольно спертого  воздухаи  жары, будто перед дождем. Не было  ни  кондиционера, ни даже вентилятора. Назойливая мошкара отчаянно ударялась в оконные сетки.      -  ... Послушаем  теперь  господина  из  Петербурга;   он   прояснит  намдиспозицию  на завтра,   - воскликнула стоящая у рояля крупная дама. - Затем, кто хочет продолжать играть в вист, можете оставаться - кому, как угодно. Мыс Милтоном, еще пять минут и готовы ретироваться...      - Где мы с тобой очутились? Что тут за Гоголь с Салтыковым-Щедриным?      - Нечему удивляться. Ты сама видела на рисунке Арпеда - Эммаус - это зауглом от Петербурга, который, в свою очередь, в получасе  езды от Ричмонда - их  здешней  столицы. Вполне в американском  вкусе  называть свои  заштатныезахолустья Римами, Берлинами, Стокгольмами... Сколько здесь Петербургов?      Эмма  потянула  меня  за рукав  в  коридор,   подальше  от  благородногособрания,   сказала:   -   Вот-вот  появится  господин  городничий  и  выскочатДобчинский с Бобчинским...      - Сейчас же, из-за этого дерева, - добавил я.      - Из-за какого дерева, почему?      - Так Гоголь любил выражаться, по утверждению Вересаева:      - "Сейчас, глядите, из-за этого дерева выпрыгнут гусельники... "     - Конечно, это  -   моя профессия... что-то  припоминаю...   Там же,   чтоГоголь  мог  восхищаться,   скажем, своими новыми  штиблетами. Любил  хорошуюобувь, держал перед глазами на тумбочке у кровати - алиллуйничал,      - Ах, мои верные башмаки!   Совершенно тем же,   кстати,   одиозным тоном, как и про Русь, птицу-тройку. Помните наши школьные зубрения?      Мы  отправились с  Эммой  попетлять  перед  сном  по городскому  центрустранного города, которого мы еще не смогли обнаружить на карте.   Что  можетбыть загадочнее, чем так оказаться в незнакомой местности, тем более в ночи, как это  было с  нами, когда  все делается стократ  таинственнее и  ты,   какребенок, приготовился к чудесам.      По  углам - стоят пузатые бочки под  железными обручами. Неярко светятсяфонари, типа  каретных, то ли  специально изготовленные в старомодном стиле, то  ли,   что  было вполне вероятно, переделанные  из угольных или газовых наэлектрические. Блестит после дождя торцевая мостовая из  кирпичей, уложенныхзигзагом, в паркетную елочку.   Хрустят под ногами раздавленные ракушки. Домаколониальной  застройки Новой Англии,   в  своей  дощатой  обшивке  похожи настарые корабли и шхуны.   Даже под навесами террас  кое-где покоятся щербатыеперевернутые лодки. Всюду преобладет  голубая окраска,   возможно, изначальнобывшая синей, но теперь, выбеленная временем и сильно облупленная.      Нам казалось, что дома,   весь город, необитаем. Его жители давно ушли вплавание и никогда не  вернутся. Напрасными маяками веры высятся островерхиецеркви. Зачем их так много? Читаем вывески - Епископальная Старая, Новая..., Молельный  Дом  Баптистов,   Адвентисты... Потом пошла  зона Старого  Города, улица Стряпчих, Дом Судьи...      Куда  мы попали? Где современная  Америка? Час  назад  мы  свернули  соскоростного хайвея со станциями Мобил и Эксон, с неоном и  радарами. Сначалаоказались в гоголевском уездном захолустье.   В пыльном, потном, тряпичном, сжирными пальцами в курином соку, с экзальтированными голосами. Теперь, ночьюв  городе - захолустье  бристольское, где одна  лишь  бесцветная пуританскаятоска со  смертным  запахом  дезинфекции и, то  ли  пролитого  рома,   то  лизаупокойного ладана.      Еще только светало как нас разбудили громовые раскаты  и крики. Сразустало ясно,   что это не начавшийся шторм, скорее, салют. Выглянули в окно  - по полю  перед гостиницей тянулись войска. Ощетиненные  мушкетами со штыкаминаизготове. Везли снаряжение и пушки. В небе,   то здесь, то  там, вспыхивалидымные  облачка  и  уплывали  с  ветром. Над  горизонтом  сверкали магниевыезарницы. Толпа собралась на широком балконе, опоясывающем гостиницу. Нам тутже  объяснили,   где -   конфедераты  (серые)  и  где  - юнионисты  (голубые). Говорили, что  конфедераты на этот раз  им  покажут. Сквозь завесу растущегогрохота и  разрозненных воплей  иногда  прорывался хор,   исполняющий снова иснова патриотический гимн - Дикси.      Из-за  всех  этих взрывов, разрозненных хлопков-выстрелов, из-за свистатрудно было слышать, о чем говорят кругом собравшиеся наблюдатели.      За колонной нашего угла  балкона, у двери посудомойного помещения кухнисцепились два черных подростка. Один наступал: -   Мен,   ты библию читал? Ах, не читал! Тогда заткнись, ты желтый чикен-цыплак...      - Ага, теперь, говоришь, читал. Ну и что ты читал? И про то, как черныйдым землю закроет? И про...? Не верю, что ты  читал ПРО ЭТО???  ...   Значит, ПЛОХО читал. Все равно ты - стинкер вонючий...      Вдруг, Эмма схватила меня за плечо, указывая  недалеко вниз - туда, гдев  группе   солдат  Федеральной   Армии   северян,    тянувших  орудие,    шелкрасавец-гренадер,   белозубо смеялся,   глядя в  нашу сторону,   манипулировалпушечным шомполом, как парадный тамбур-мажор.      - Арпед. Тот, о котором я говорила.... Куда они?      -   Идет окружение Эммауса; это - ключевой пункт для захвата Петербурга, -   пояснил  какой-то  мистер  Пиквик,   всезнайка,   в  канареечном  клетчатомсюртуке.   -   Отсюда всего  не  увидеть;   события  разворачиваются  у  старыхарахисных складов, к югу от реки старика Джима...      -   Какого-такого  Джима?   -   Я  так  и  подпрыгнул,   услышав имя  моегопокойного соседа.      - Там, за холмами протекает знаменитая Джеймс- ривер...      Воодушевленная  Эмма тащила  меня вниз, пройти  дальше за  площадь, гдеторговые  лавки.   Правда, повсюду  были  заслоны,   толпы  народа; мы куда-топробирались, петляли, оказывались  снова  по соседству  с  нашей гостиницей, только с  обратной ее стороны. Эмма пела Янки-дудл; на нее косо поглядывали, шикали  или отвечали пением  - Дикси-дикси... еще более  громкими  голосами. Подавляющее  большинство зрителей стояло на стороне южан.   Кругом Вирджиния; это понятно.   Сторонников  федералистов было по пальцам пересчитать, похоже, почти  все они собрались в нашем " Божьем Приюте". Только здесь  конфедератовпрямо называли смутьянами и  повстанцами. Но даже  здесь, когда  южане браливерх, по силе     восторженных воплей было слышно насколько сильнее их поддержка -      над  головами  тут  же взлетали синекрестные флажки Южной Конфедерации. Дым висел  слоями; но мы не замечали ни дыма,   ни времени.   Военные действияшли с переменным успехом.      Как  говорится,   когда  уже дым рассеялся; выстрелы прекратились и деньсклонялся к вечеру, было объявлено через рупоры, что Эммаус пал.      Но дорогой ценой.      К  центру  города  шла похоронная процессия  с мерно бухающим в литаврыоркестром. Солдаты шли  без  головных  уборов.   Везли телеги с убитыми;   онилежали  штабелями,   один на  другом. За  телегами шли,   голосили заплаканныеженщины в черном крепе. Потом наступило гробовое молчание.      Задом наперед  покатили  длинноствольную  пушку  -   эдакий  дик-хуй  наколесиках,   содрогаясь, ехал  по  грубой   булыжной  дороге  в  сопровождениискорбных  рядов  пехотинцев. Таким откровенным  было  анатомическое  подобиеперевернутого орудия, что, не кривя душой, по другому не скажешь. На лафете-в цветах, в красном гробу  лежал красавец Арпед  Ларедо.   Люди  шептались: - Какая  геройская  смерть! Глядите  -   убит  наповал  капитан  артиллерийскойбатареи US-One. Он, и никто другой, сломал оборону Эммауса.      Вскоре  все разошлись. Опять -   пустой  город. Гостиница опустела. Эммазакрылась одна в своем номере, сославшись на сильную головную     Боль. Просила ее не беспокоить; сказала, что будет паковать чемоданы.     Утром,   издалека,   от   лагеря  островерхих  палаток   доносился  рожок'бьюгла',   солдатской   побудки.   Я  спустился  пить   кофе.   В   полупустомресторанном зале  обнаружил Эмму.   В  черном  платье  она сидела  с БастеромДжуниором, совла-дельцем " Божьего Приюта". Во дворе гостиницы  стояли полныелюдей  туравтобусы  с включенными  моторами, готовые  к  отправке. Водитель, чертыхаясь, старался прихлопнуть дверцу нижнего багажного отсека. ОтчаливалиМерседесы и Волво; за  рулем сидели  люди в униформах участников Гражданскойвойны. Бастер рассказывал  Эмме, что почти каждый  год  в их окрестности, невсегда,    но   довольно   часто,     происходит   "реэнакция'   -    очередноевоспроизведение сражений войны Севера и Юга.      В  частности,   воспроизводится  один  из  эпизодов  исторической  осадыПетербурга. Солдаты -- совсем не актеры,   не  какие-нибудь нанятые за деньгистатисты;   они, убежденные,   влюбленные в свое  дело  люди,   знающие регалииГражданской  войны  до мелочей, до  последнего  ментика, до каждой  лычки наофицерском рукаве.      В  дверях стоял  полураздетый пехотинец и два вчерашних негритенка. Онизадирали штанины, мерялись с ним -- у кого больше комариных укусов.      - Взрослые люди, - восторженно говорил Бастер-Джуниор, - превращаются всовершенных  детей.   Сутками  валяются  в  грязи, в окопных  ямах,   гордятсяцарапинами и  ушибами. "У нас, в Америке никогда не будет ничего  интереснееГражданской войны', - так, кажется, выразилась мадам Гертруда Стайн.      Я упомянул  Бастеру о нашей гражданской войне, о российских увлечениях, перевел,   как  мог,   соответствующие теме стихи о  горячем желании пасть "натой,   на  самой первой,   на  гражданской, чтоб  коммиссары  в пыльных шлемахсклонились молча над тобой. "     - Коммиссары выиграли? - уточнил Бастер.      -   Да, сначала победили красные. Теперь  снова белые.   Войны,   особенногражданские   не  кончаются  никогда.    Происходят,    наверное,   затишья   и'рекомбинации', - сказал я, вспомнив наше любимое с Мавродием слово.      - Кто это сказал?      - Не знаю. Думаю, кто-нибудь да сказал. Все было сказано.      - Окей, под этим я подпишусь, - заметил Бастер и хлопнул меня по плечу.      -   Спрашиваете,   кто такой из  себя капитан?   О, Арпед, он  -   находка, уникум, один из лучших. Не скажете  по его виду, что это наш обычный среднийамериканец,   житель  северного  Нью-Джерси... Хороший, говорят,   механик  поотопительным установкам: газовые трубы, масляные баки, то да се. Рекомендую, если вам надо...      И Бастер назвал город в Нью-Джерси, следующий непосредственно за нашим.      Мы ехали по тому же хайвею назад; знакомая дорога домой кажется заметнокороче.   Мы опять  обсуждали вопросы привидений и иллюзионизма;   приходили кмысли, что, поскольку все так или иначе кончается идеями в голове, не так ужважно, что вызывает эффект - искусная  постановка  или реальность. Не говоряуже о том, что еще  неизвестно  -   что за обман зрения представляет собой насамом деле эта пресловутая "реальность'.      Я  вспомнил  нью-йоркский  памятник герою  Атланты  - Вильяму  ТекумсеюШерману - золотому,   верхом  на  золотом коне. Я  как-то  раз  понял в  одинпрекрасный солнечный  день поразившую меня истину, что  - тень от  монументаточно  такая  же  "настоящая" - как  если  бы  сам  живой  генерал  сидел нанастоящем коне!      Я помог занести  чемоданы к соседнему Эмминому дому пока она  разбираланакопившуюся почту. Из писем она  выхватила один  плотный конверт  во многихпечатях и  почтовых исправлениях для пересыланий. Она  читала, перечитывала, шевеля губами, потом протянула мне.      Это  было письмо из Монтевидео, подписанное Мавродием. В конце  письма, где  была  нарисована мышка  Минни Маус, следовали  приветы  - скучаю  и  всетакое...   Почтовые  штемпели и коррективы  на конверте  свидетельствовали  оисходной   отправке  письма  из   Монтевидео,   куда  Мавродий  действительнособирался, но, насколько мне было известно так и не поехал.      Недалеко от нас, на драйвее, стоял с велосипедом Эммин  сын - Бобби. Онпопросил посмотреть на нарисованного Минни Мауса.      -   Откуда ты знаешь? - поразился  я. Про такие интимные детали я ничегоне  рассказывал Бобби в тот день на гамаке, когда я набрасывал свой  первый, приблизительный вариант истории, еще сам не уверенный, - буду ли я ее писать.      Бобби не удостоил меня  ответом. Он оседлал велосипед и уехал кататься. Эмма извинялась  за  его поведение;   стала  вспоминать  про  всемирную сеть, сказала, что Бобби - как-никак сын Мавродия  и  это  есть  знак  того, что ион...      Я поспешил записать  настоящую историю,   как она  есть,   опасаясь,   чтополучаемые  мной знаки, что ни день новые, запутают меня окончательно  - так, что придется  оставить тему. Так, например, на днях одна  из наших знакомых, кокетка  и  взбалмошная  поэтесса  призналась   мне  вдруг,    что   Мавродийопределенно погуливал от жены.      - Чем же он хуже нашего президента? - отшучивался я.      -   Про  Клинтона сказать  не  берусь; чего  не  знаю, не знаю,   - мелкозасмеялась она. - Только Мавродий наш был  всем хорош, наш всадник-наездник, гусар-молодец...      Эмма,   после  всех  вышеописанных событий  чудесно  преобразилась,   какпреображается женщина только в  расцвете своего нового романа.   Она поистинезаболела гражданской войной между Севером и Югом; стала  шить себе  сарафаныпо фасонам  тех лет,   мастерить  пелерины, наколки  сестер-милосердия... Такраспорядилась  судьба.   На моих  глазах  судьба сплетала вокруг  нее сеть  иокружение  оказалось  роковым. Может быть " Эммаус"   - есть лишь  вымышленноеукрепление в знаменитой осаде  Петербурга времен конца Гражданской войны, носама Эмма - человек живой, из  плоти и крови. Она встречается с механиком изсоседнего городка  и  по секрету призналась, что они собираются  пожениться; что  теперь  они вместе  примут участие в  следующем, еще  более грандиозномВирджинском сражении на реке Джима.      1998      Впервые - в книге " На Новом Месте" Нью-Йорк, 1998. Library of Congress Cataloging-in-Publication Number: 00-191673 E-mail: Bobap21@Address. com