с разлету наскакивать на зубную щетку, что лежит на полке возле раковины, то после нескольких наскоков эту щетку удается сдвинуть на миллиметр, а то и два, -- об этом говорит полоска, оставляемая ею на пыльном стекле. А это уже кое-что. Но еще далеко не все. Что гораздо важнее, -- оказывается, у нее есть контакт с собой! С той, бывшей, настоящей собой! Суть контакта состояла в том, что материальный прообраз Василисы постоянно присутствовал в ее голове (увы, условной) в качестве высокого, однотонного гула. Гул этот можно было бы принять за обыкновенный звон в ушах, если бы он не менял громкость и направление в зависимости от перемещений этого самого материального прообраза. Когда очередная жертва только лишь приходила к Арфику, гул доносился из-за стены у ванны, -- там находилась прихожая. Когда жертва разговаривала сама с собой по дерьмофону (еще один термин, родившийся в бесконечных обсуждениях происшедшего), звук сочился из-за противоположной стены. А когда несчастная девушка подходила к ванной, с тем, чтобы, переступив порог, потерять свое физическое я, -- вот он был гул, совсем рядом. И намного громче. В таких случаях, благодаря непосредственной близости своей реальной предтечи, в течение нескольких мгновений Василиса видела и чувствовала мир ее существом, ее плотью. Перед глазами проплывал коридор, приближалась дверь ванной, бледная рука с лакированными ногтями тянулась к ручке, бешено колотилось сердце... Не вдаваясь в анализ странного эффекта, Василиса решила придумать для него полезное применение. Ну, во-первых, что толку улавливать ее ощущения, не попробовать ли наоборот, -- передать ей что-нибудь свое, пусть даже простейшее? Поначалу не получалось. "Не ходи, не ходи, не ходи сюда!" -- надрываясь, мысленно кричала Василиса, однако это не приносило никакого результата: животный страх, владевший сознанием ее материальной копии, был слишком силен. Тогда отважная исследовательница аномалий решила попробовать что-нибудь не столь радикальное. "Заколку, заколку, вытащи заколку!" -- день за днем посылала она самой себе настойчивые флюиды, и успех, наконец, пришел: очередная беглянка ворвалась в ванную с распущенными волосами. "Отлично, просто отлично!" -- ликовала в тот вечер Василиса, устраиваясь на ночлег в корзине с грязными рубахами Арфика (немного воняет псиной, зато тепло и мягко), -- "Раз до нее можно достучаться, -- дело за малым: не заблудиться в трубах. Дождусь пока девки уснут, и в путь!" План Василисы состоял в следующем: спуститься в сточное отверстие ванны и добраться по канализационным коммуникациям до своей квартиры, благо дом ее находился рядом, всего в двух автобусных остановках от дома Арфика. Проникнув туда, она просто-напросто даст самой себе знать, что на свидание ходить не стоит, вот и все. Как следствие, не будет никаких дерьмофонов, никаких дерьмохронизмов, ни всего остального, не менее дерьмового. (В том, что ей удастся застать себя дома, у нее не возникало никаких сомнений: ведь не из воздуха же берутся все новые и новые Василисы!) Путеводной звездой ей послужит тот самый волшебный гул. Главное будет не спутать один гул с другим, когда они начнут накладываться друг на друга, -- тот, что издают те дуры, которые приходят сюда, и тот, который будет исходить от той умницы, что останется дома и никуда не пойдет. Ну, это уж она разберется. Как на зло, именно в ту ночь Василисы долго не засыпали; болтовня затянулась почти до утра, сколь верно приходится судить о времени, находясь во вневременном пространстве. Можно, конечно, было и не дожидаться всеобщего "отбоя", а под шумок покинуть веселую компанию, но существовала вероятность того, что Седьмую хватятся, а это было ни к чему. "Зачем им знать? Вдруг еще помешают как-нибудь. Кто не со мной, тот против меня", -- рассуждала Василиса, и была, вероятно, права. Лишь после того, как все угомонились и Лежебока захрапела в своей мыльнице, она осторожно выпорхнула из корзины, залетела в ванну и приземлилась возле сливного отверстия. Четыре разделенных перекрестием дырочки глянули на нее с темным и сырым недружелюбием. Василиса вдруг почувствовала себя щепкой, собирающейся переплыть океан; душу ее посетили робость и неуверенность. Однако, обладая стойким характером, она нашла в себе силы побороть минутную слабость. "Пусть же случится то, чему суждено случиться!" -- торжественно прошептала отважная девушка и, не медля более ни секунды, ринулась вниз. Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Долго скиталась Василиса по канализации, -- может неделю, а может и год, -- никто не знает. Многого натерпелась г-жа Прекраскина, и многое повидала: тина, грязь, нечистоты... Однажды ее чуть не вырвало (и непременно вырвало бы, если б было чем и откуда): в одном из коллекторов, в лучах солнца, струившихся золотым цилиндрическим венчиком из-под неплотно закрытого люка, стая крыс распотрошила большой полиэтиленовый сверток и азартно жрала находившуюся в нем "расчлененку". А однажды... впрочем, нужно ли об этом? Как выяснилось, трубы бывали в основном трех размеров, и для каждого из них Василиса придумала свое название. Большие трубы, почти в человеческий рост, -- "проспекты". Поменьше, диаметром около метра, -- "дороги". И самые маленькие, чуть толще средней человеческой ноги, -- "тропинки". Внутричерепной гул, на который так рассчитывала Василиса, оказался не только весьма ненадежным маяком, но и злым шутником. Временами, достигнув изрядной громкости, он мог запросто исчезнуть, и зазвучать, спустя час или два, совсем в другом месте. Чаще всего это случалось именно тогда, когда Василиса уже неслась во весь дух по какой-нибудь вертикальной тропинке, предвкушая радость победы и пребывая в полной уверенности, что взлетает в свой родной дом... Увы. В последний момент звук менял направление, уплывал вдруг куда-то вниз, неизбежно затихал, и Василиса с горечью осознавала, что дом этот вовсе не ее, а просто, возможно, один из тех, мимо которых она проезжала на автобусе, опаздывая на свидание в тот роковой, уже такой далекий день. Опростоволосившись таким образом несколько раз, Василиса изобрела маленькую хитрость, позволявшую ей распознавать "обман" на ранней стадии и не устремляться, очертя голову, по заведомо ложному пути. Всякий раз, когда гул звал ее свернуть с дороги на ту или иную тропинку, ведущую в очередной дом, Василиса послушно сворачивала, но не старалась тут же подняться на свой последний, двенадцатый этаж (каждый метр вертикального взлета по узкой трубе давался с большим трудом), а останавливалась на первом и начинала прислушиваться к бытовым шумам за пределами трубы. Смысл был в том, чтобы уловить и распознать знакомые голоса, -- прожив на одном месте более пятнадцати лет, Василиса прекрасно знала всех жильцов из своего подъезда. На каждом этаже по четыре квартиры. На первом должны жить Вера Степановна, вдова и пенсионерка, милиционер дядя Митя с семьей, Сергей Петрович, неизвестно кто по профессии, но приятный холостячок среднего возраста, и, конечно же, Анька с матерью, -- девчонка Василисиного возраста, в детстве даже дружили. Давайте послушаем... Увы, гробовая тишина. Если не считать коварного гула, продолжающего настойчиво манить вверх. Нет, дружок, подожди, не так сразу. Посмотрим, что творится на втором этаже... Так, чей-то голос. Женский, справа и чуть спереди, -- из предполагаемой квартиры Потапкиных. Чей бы он мог быть? Зинаиды Михайловны? Похоже. Но с чего бы вдруг тощая, как смерть, Зинаида Михайловна стала жаловаться на излишний вес? Значит, голос не ее, квартира не Потапкиных, подъезд не Василисин, и... Но, может быть, у Потапкиных гости? Что ж, это досадная, но вполне реальная возможность, -- люди они общительные. Требуется проверка. Итак, третий этаж, налево, -- здесь должна быть Люськина халупа, по-другому не назовешь. Люська -- пьющая, неопределенного возраста гражданка, и тоже частенько принимает гостей. Слышится мужской голос. "Пойми, средства массовой информации не в состоянии построить адекватную модель общества..." Нет-нет, таких гостей у Люськи не бывает. Опять не то. Снова вниз. Снова и снова плутать, находить, надеяться и... неизбежно ошибаться. Временами у Василисы опускались руки, и на некоторое время она прекращала поиски. Зарывшись в подушки мха, росшего на стыках бетонных труб, Василиса отрешенно смотрела вниз на медленно текший вонючий ручей, и невидимая слеза струилась по ее невидимой щеке. "За что, за что ты меня наказал?" -- страстно вопрошала Господа несчастная, ранее неверующая девушка. -- "Неужели за то, что я в девятом классе у Светки зонтик сперла? Так ведь я же потом созналась, и зонтик ей отдала, и прощения попросила! А может, за то, что Сережку Коноплева у Таньки Лындиной отбила? Так ведь он сам ко мне пристал, я и не хотела вовсе... Или, может, за то, что мать не слушаюсь и грублю ей?.. Да, за это?.. Господи, миленький, помоги мне, всю жизнь буду мать слушаться, и посуду мыть, и стирать, и гладить, -- все сама буду!.." Помог ли Василисе Господь, или это был случай, -- дело неясное, но в один прекрасный день она нашла что искала. Руководящий сигнал вдруг метнулся вправо, Василиса равнодушно последовала за ним, и обыкновенная тропинка, каких уже было исследовано сотни, привела ее в столь же обыкновенный, ничем не примечательный дом. На первых двух этажах все словно вымерли, на третьем кто-то что-то бубнил, но слышимость была отвратительной, -- дальнейшая игра вряд ли стоила свеч. Устало и машинально, Василиса развернулась в узкой, облепленной гадкой слизью трубе, уже начала спускаться, и вдруг... Прямо над ней раздался удивительно громкий и протяжный рык, рык на который способно не так уж много людей на свете, и в их числе звероподобный дядя Паша, неизлечимый алкоголик и семейный тиран из шестьдесят третьей квартиры. Не веря своим ушам, осторожно, словно боясь спугнуть человека-зверя, Василиса поднялась на этаж выше и замерла, напряженно вслушиваясь в доносившиеся из квартиры звуки. Какой-то шорох, шаги, щелчок выключателя... и тишина. Обескураживающая тишина. "Дядя Пашенька, родненький, если это ты, скажи еще что-нибудь, прошу тебя!" -- в отчаянии причитала Василиса, но таинственный незнакомец долгое время оставался глух к ее мольбам. И лишь после того, как Василиса отважно решилась взглянуть на него (элементарная порядочность еще ни разу не позволила ей залететь в чужую квартиру), он, будто узнав о предполагаемом вторжении, одарил ее одной-единственной задумчивой фразой, сказанной неизвестно кому, а скорее всего просто так, в пространство: "Убью на х...". Этого оказалось достаточно. Не было никаких сомнений в том, что голос принадлежал дяде Паше, и показался этот голос Василисе слаще меда. Пятый, шестой, седьмой, восьмой этаж... Как ракета в космос, летела Василиса к себе домой, -- стремительно и неудержимо. Закончились ее подземные мытарства, долгое и отвратительное путешествие подошло к концу. Но каков будет его результат? Удастся ли ей передать свою мысль, такую будто бы простую, и в то же время настолько сложную? Одно дело заставить себя вынуть из волос гребень, и совсем другое запретить идти на долгожданное свидание. В одном случае бесцельное, но безобидное движение руки, а в другом... Для той, непосвященной, это будет просто шальная игра воображения, просто мимолетное видение, но не как гений чистой красоты, а как образчик вопиющей бессмысленности. Видение, на которое она просто наплюет и пойдет туда, куда ей надо. Что, что же делать? Как себя вести? Натужившись, сжав кулаки, повторять раз за разом: "Арфик маньяк, не ходи, Арфик маньяк, не ходи, Арфик маньяк, не ходи..."? Или тщательно представить себя в виде лежащих на кровати нарубленных кусков мяса, а рядом Арфика, ухмыляющегося и вытирающего топор о полу халата? Как?.. Двенадцатый этаж, ее квартира. Хорошо заученное расположение труб позволяет ей безошибочно найти кухню. Первая попытка ворваться в нее оборачивается неудачей: поток мутной жижи смывает Василису вниз, -- мать закончила печь блины и ополаскивает тазик из-под теста. Вторую попытку можно даже не делать: наполненная водой посудина уже поставлена в раковину отмокать. Сливное отверстие наглухо блокировано ее железным днищем, и в кухню не просочится ни один бесплотный. Есть еще ванная. Раковина там засорена, не пользуются ею лет сто, и сквозь нее вряд ли прорвешься. Остается ванна. Только бы успеть! Но уж если не везет, то не везет. Ванна уже наполнена и заткнута пробкой. Рядом слышны всплески и мелодичные повизгивания: ее реальная ипостась с наслаждением погружает себя в горячую воду. "Эй, там, наверху, слышишь меня?!" -- отчаянно кричит Василиса в донышко пробки. -- "Ты слышишь меня, избалованное, самовлюбленное чучело?! Немедленно вылезь из ванны, позвони своему козлу и скажи, что ты его ненавидишь и никогда к нему не придешь! Слышишь меня?! Слышишь?!" Но нет, ее не слышат, и гул в ее голове, странное дело, тих и невнятен, как будто его источник находится не в полуметре от нее, а где-то далеко-далеко. Может быть, вода обладает экранирующими свойствами, когда дело касается паранормальных гулов? Вполне может быть, но сейчас это не имеет никакого значения. Нужно срочно что-то предпринимать. Будет ли у нее еще шанс -- неизвестно, потому что неизвестно каким образом и в каком обличии ее материальный прообраз появится в этой ванной в следующий раз, -- спустя день, радостный, припрыгивающий, снова готовящийся к свиданию, или... через несколько месяцев, по выписке из больницы, уже в креслице. Надо срочно что-то предпринимать! Но что, что бы такое придумать?.. И вдруг Василисе вспомнился старый анекдот, заканчивающийся словами "Чего тут думать, трясти надо!" Забыв в волнении об истинной мудрости анекдота, бедная девушка решила трясти. В данном случае трясти означало только одно: настойчиво, не сдаваясь, пытаться выбить проклятую пробку. Но был ли в этом какой-либо смысл? Ведь если ей это удастся, на нее тут же хлынет поток воды, и вряд ли она сможет преодолеть его напор и ворваться в ванну, -- даже если ее тут же не заткнут снова!.. Но выбора нет, и в иных ситуациях глупые действия лучше умного бездействия. Трясти, трясти, и еще раз трясти! Пробка -- не зубная щетка, в особенности, если сверху на нее давит добрый килограмм воды. Вышибить пробку для дематериализованной девушки, -- все равно как для обыкновенной поднять колесную пару от локомотива. Невозможно? Вроде бы да, но, с другой стороны, известен же случай, когда хрупкая тетенька приподняла бетонную плиту весом в несколько тонн, чтобы освободить из под нее свое чудом не раздавленное дитя. Сгорая от страстного желания обрести утраченную полнокровную жизнь, Василиса была заряжена волшебными силами ничуть не хуже той тетеньки. С достойным восхищения упорством, как муха о стекло билась она о пробку, и... мало-помалу та подавалась! Наскок, -- и пробка на волосок ползет вверх. Еще наскок -- еще волосок. Еще наскок -- еще несколько микрончиков... И вдруг "ответный удар сокрушительной силы" сверху, от которого все затряслось. Проклятая дурында стукнула по пробке пяткой и одним махом загнала ее на прежнее место. Все усилия насмарку. О, боже, почему ты так безжалостен, почему? А? Но... что это так резво бежит по ржавой стенке трубы? Вода, из-под пробки сочится вода! После удара металлическая кругляшка перекосилась, и теперь из-под нее струится вода! А это значит есть щель, в которую можно попытаться пролезть. А ну-ка... Слабенький ручеек оказывается на поверку бушующей Ниагарой. Сжав зубы, раз за разом пытается Василиса прорваться сквозь горячую водную круговерть, и раз за разом ее сносит по трубе вниз до самого "колена". Бесплотные вовсе не двужильны, и силы постепенно покидают Василису. Сидя в "колене", задыхаясь и чуть не плача, с горечью она смотрит вверх на ненавистную пробку, и неожиданно для себя замечает, что напор ручейка слегка ослаб. Радостная догадка озаряет ее: это падает уровень воды в ванне, и чем дальше, тем ниже он будет опускаться. Если подождать минут пять и набраться за это время сил... "Василисушка, душечка, плоть и кровь моя, слышишь меня, мерзкая? Ты читай, читай книжечку-то. Интересная книжечка-то... Вот и читай ее... Не обращай внимание, на то, что водичка уходит, не надо... Читай, читай книжечку..." Пять минут истекают. Сейчас или никогда. И-и-и-ррраз!... 5 -- О, бо-оже, какой ужас... -- простонала Василиса, как следует разглядев пузырь. -- Это что, дурное фамильное предзнаменование? Злой рок? Требуется пояснить, что когда Василисе было лет пять, пузыри в ее жизни уже сделали одно черное дело -- погубили деда Степана. То, правда, были мыльные пузыри, но все равно пузыри. Мать, помнится, готовила на кухне борщ, а дедушка на потеху внучке, словно фокусник, наполнял комнату разноцветными мыльными шарами. "Еще, еще!" -- кричала восторженная Василиса, и всякий раз по ее требованию, вылупив глаза и покраснев от натуги, дедушка осторожно выпускал из себя воздух в пластмассовое колечко, затянутое дрожащей пленкой. Пузырь надувался, хорошел собой, спрыгивал с колечка, некоторое время парил в пространстве, переливаясь всеми цветами радуги, затем неизбежно лопался. "Еще!" -- тут же бодро взвизгивала Василиса, и дедушка загружал в себя очередную порцию воздуха. Сколько именно уже было надуто пузырей, -- никто не считал, но вероятно немало, потому что дедушка вдруг устал и попросил разрешения передохнуть. "Нет, давай еще!" -- топнула ножкой Василиса, и ротик ее скривился, приготовившись к громкому плачу. Дедушка глубоко и покорно вздохнул, поднес колечко к губам, но вместо того, чтобы дуть, вдруг покраснел, попятился и лег на диван, -- как-то очень быстро и неуклюже. "Деда, хватит спать, просыпайся!" -- возмущенно дернула Василиса деда за ногу, но тот, как позже выяснилось, вовсе и не спал. И вот, угробив ее дедушку и не насытившись им, пятнадцать лет спустя проклятые пузыри подбираются к ней самой, -- уже не мыльные, а подводные, и не пустые, а с какой-то гадостью. Что это за дрянь там копошится? Прищурившись, Василиса с отвращением рассматривает содержимое пузыря, и лишь врожденное любопытство мешает ей бухнуть кулаком по воде и прекратить невесть чем вызванную галлюцинацию. Внутри колышущегося эллипсоида сидит какая-то полупрозрачная сомнамбула, мерзкое желеобразное существо. Существо это напоминает человека и, -- что самое гадкое, -- не просто человека, а ее саму в миниатюре. Такие же, как у нее волосы, только грязные и нечесаные. Очень похожее лицо, -- у нее наверняка станет в точности такое, если недельки две не кушать, а заодно и не умываться. Да и одежда, черт побери... Где эта чумичка лазила, что так завозила ее любимое красное платье? -- Ну, и кто же ты такая, замарашка? -- презрительно и боязливо интересуется Василиса, склонившись над своей карикатурной копией. Пузырь тем временем достигает поверхности воды и вздувается над ней внушительной полусферой. Незваная гостья начинает бегать по водной глади и размахивать руками, совсем как карлица под куполом цирка шапито. При этом рот ее беззвучно раскрывается и закрывается, словно у вытащенной из воды рыбы. -- Ты хочешь что-то сказать мне? -- с усмешкой спрашивает Василиса, и ее игрушечное визави тут же несколько раз ожесточенно кивает своей маленькой головой. -- Ну, выкладывай, -- Василиса становится серьезной; что-то начинает подсказывать ей, что вся эта химера не просто так. Неумытая кукла прижимает указательные пальцы к щекам, соединяет фаланги возле носа и замирает. -- Что? Что это значит? -- не понимает Василиса. Ее мистическая собеседница опускает одну руку и широко раскрывает рот, продолжая держать на щеке правый указательный палец. -- А это что? Что за чушь? -- начинает раздражаться Василиса, и вдруг до нее доходит: это азбука. Та самая "глухонемая" азбука, которая известна всем детям, -- азбука, с помощью которой она и сама когда-то не раз общалась с малолетними сверстниками. -- Все, все, поняла. Первая буква А, вторая Р. АР. Давай дальше. Кукла смещает палец к середине рта. -- Ф? АРФ? Арфик, что ли? Арфик, да? Кивок головы. -- Понятно, давай дальше. М... А... МА... Н... МАН... Мягкий знак... МАНЬ... Я... МАНЬЯ... К... АРФИК МАНЬЯК. Что? Арфик маньяк? Что за чушь! У... Б... И... Убийца?.. Гнусный бред, Арфик и мухи не обидит. Ты, подруга, видать, белены объелась!.. В сильнейшем раздражении Василиса хлопает по пузырю кулаком, заворачивается в полотенце и выходит из ванной. "Это ж надо, а?" -- не перестает удивляться она спустя полчаса, пудрясь и выщипывая перед зеркалом брови. -- "Нет, это ж надо, а? Завязать, что ли, с таблетками?" До свидания остается ровно час. *********** -- Так вроде ничего, но конец мне не понравился. Закрывай теперь Ворд и ставь Квэйк, -- сказал семнадцатилетний Вова своему папе-писателю. -- Отчего же? -- будто бы без особого интереса спросил папа спустя несколько минут, глядя на то, как сын его ловко орудует джойстиком. -- Во-первых, колес таких не бывает. Чтоб так здорово приторчать, как минимум ЛСД требуется. Во-вторых... В это время откуда-то из глубин монитора набежала толпа монстров, и Вова был втянут в отчаянную перестрелку. -- А во-вторых... -- осторожно напомнил папа, едва лишь утихла канонада. -- А во-вторых, на фига ты оставляешь читателя в размышлениях? Современный читатель этого не любит. -- Разве я оставил его в размышлениях? -- опешил папа. -- А разве нет. Я вот, например, так и не понял, -- покоцает этот Гарик твою телку, или нет. -- Арфик. -- Какая разница, все равно непонятно. -- Покоцает, Вова, к сожалению покоцает. -- Ну, так надо было об этом написать... Черт!.. Бать, давай потом, а? За виртуальным углом топталось что-то полуразложившееся, здоровья оставалось мало, и Вове было не до базаров. Март 2000