Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Н. Цырлин
     Email: 15-07-60@mtu-net.ru
     WWW: http://nzyrlin.narod.ru
     Date: 27 mar 1999
---------------------------------------------------------------



     Мыслить по новому я начал еще при Брежневе...
     Н. Цырлин, Прошение о помиловании, 1987 г.

     От издательства

     Данная публикация представляет собой  попытку воссоздать по
сохранившимся рукописям  текст  автобиографической повести  Н.
Цырлина "По поводу майского снега",  над которой автор работал
в  1980  -  1990  г.г.,  рассказывающей  об  учебе  автора  на
Физическом факультете МГУ  (1977 -  1983  г.г.)  Окончательный
вариант повести, завершенный 30 августа 1990 г., до сих пор не
обнаружен.  Полностью до  нас дошли лишь четыре отрывка из  ее
самой ранней редакции (1980 -  82 гг.),  (гл.  2.5,  3.3, 3.5,
3.6.)  и  восемь  фрагментов  одной  из  последующих  редакций
(середина 1980-х г.г.) (гл. 2.1, 2.6, 2.9, 3.7, 4.8, 5.4, 5.6,
5.8).   Сохранился  также  план   всех  пяти  частей  повести.
Составители приняли решение проиллюстрировать его  подходящими
по  смыслу записями из  дневника Н.Цырлина за  декабрь 1978  -
март 1983 (подстрочные примечания сделаны им в основном в 1984
году).   Публикация  дополнена  также   шестью   отрывками  из
неоконченной сатирической повести Н. Цырлина "ТАСС уполномочен
сообщить" (гл.  1.6, 2.10, 3.8, 4.7, 5.4, 5.8) и четырнадцатью
его стихотворениями (гл.  1.1,  1.2,  1.6, 1.7, 2.2, 2.3, 2.6,
3.1, 3.5, 3.6, 4.3, 4.5, 5.1, 5.7).















     На  "дополнительных видах  обучения" устроили  "экскурсию в
войсковую часть".  Самое удивительное,  что  устроили именно в
воскресенье,  хотя это вовсе не общественная нагрузка, а пункт
учебной программы:  грозились не поставить зачета тем,  кто не
явится. Но, впрочем, фиг их всех разберет, что у них нагрузка,
а что нет.
     Мороз был жуткий,  градусов 25.  Небо,  хотя и ясное, но не
синее,  как летом,  а зеленоватое. На возвышенности за лесом в
морозном тумане окна  домов сверкали на  только что  взошедшем
солнце отдельными красными точками, как в луче лазера.

     Ночью буря снежная
     Заметала след.
     Розовое, нежное
     Утро будит свет. (Блок)

     Возможно, что утро розовое: красноватая муть и желтые искры
на обледеневших автобусных стеклах.  А вот насчет нежного -  я
очень  сомневаюсь.  Надо  же  придумать такой  эпитет.  Только
выйдешь на улицу - и сразу как кирпичом тебе тертым по роже.
     Приехали воинскую часть  в  центре Москвы.  Сперва повели в
гараж,   где   было  холоднее,   чем  на   улице.   Показывали
бронемашину.  Затем,  наконец, пошли в тепло - в казарму. Тоже
показывали различные пулеметы и радиостанции,  но я в основном
разглядывал обстановку: железные кровати в два этажа, тумбочки
и  несколько табуреток.  От  чисто вылизанного пола отражалось
солнце и слепило глаза. Ничего, как говорится, лишнего. Рядом,
видимо,  располагалась кухня:  уныло и  казенно воняло вареной
капустой и еще какой-то тухлятиной.
     Солдат было  всего  несколько человек.  Они  все  сидели за
столом  и  резались  в  домино.   Остальным,  видимо,  даже  в
воскресенье нашли какое-то занятие.
     Но  кончилось все  это относительно быстро.  Домой вернулся
около трех часов.  Мороз стал еще сильнее.  Из  вентиляционных
труб   на   крышах  домов  валил  столбом  пар.   Окно  быстро
обледеневало.  Появился иней  по  периметру стекол  и  ледяные
наросты  внизу,  а  также  снежные  бугры  на  шляпках болтов,
скрепляющих  раму.  Напоминает  удушливый  химический  опыт  -
возгонку и кристаллизацию нашатыря.
     Почитал  старые  журналы "Юность".  В  1973  году  печатали
статьи  Б.   Панкина  про   молодых  писателей  бывшей  эпохи.
Довоенной и послевоенной.  Упомянуто,  что время,  о котором с
таким оптимизмом отзывался один  из  них  ("атмосфера молодого
трудового комсомольского мира")  "окрашивается в  глазах иного
подрастающего человека лишь в  линялые унылые тона.  Взору его
рисуются картины плоской регламентированной жизни  и  взаимной
отчужденности." Автор опровергает подобные настроения,  хотя и
довольно  мягко.   Приводит  цитаты,  показывающие,  что  этот
писатель  тоже  замечал  в  современной  ему  действительности
отдельные тягостные явления (бюрократизм, халтурное искусство)
но,  тем  не  менее,  хранил в  душе "романтически приподнятое
ощущение жизни": "...Так все хорошо!"
     Пять лет  назад они еще уделяли внимание подобным вопросам,
а теперь, видимо, решили, что все всем уже доказано. Недавно в
"Комсомольской правде" напечатали стихи Ф. Чуева:

     Когда окончилась война,
     Тогда взошла в средине века
     Такая слава человека!..

     Дальше   следует  воспевание  романтики  послевоенных  лет.
Конкретную личность,  правда,  не  упоминает,  за  исключением
этого самого абстрактного "человека".  "И  мы  знаем имя этого
человека" - как в анекдоте.


     Необязательное

     На фиг зачеты,
     на хрен экзамены.
     Надо до черта
     необязательного.

     "Брось; перебьешься."
     Не оборачиваюсь.
     Радость -
     работа необязательная.

     Ночь как минута;
     небо светающее.
     Носом уткнулся
     в необязательное.

     Враз приковало
     не - обязательное:
     страсть графомана,
     иго писателя.

     28 декабря 1978 г.










     Сегодня  сдал   последний  зачет.   Аудиторию  еле   нашел:
находится в  самой  глубине факультета.  От  изгиба коридора в
северном  крыле  здания  отходит  маленький  коридорчик,   так
называемый "аппендикс" или "сапожок".
     Аудитория имеет  неожиданно уютный  вид:  стены  обставлены
массивными деревянными шкафами,  на окнах -  плотные шторы. За
окном -  пасмурное,  голубоватое по контрасту с  электрическим
светом  утро  и  черные  ветки,  окаймленные  снегом,  как  на
гравюре.  Этаж цокольный,  ниже уровня земли, а окна под самым
потолком и  в них не видно ни улиц,  ни домов,  точно это не в
городе, а где-то в глуши.
     Очереди отвечать я  ждал  около часа -  в  полном отупении,
даже  не  пытаясь что-либо  повторить.  Когда она  вызвала,  я
подошел и  открыл  тот  же  текст,  который засыпал пять  дней
назад.  Она  молча  согласилась,  только  указала  место,  где
переводить.
     Затем  я  пошел к  инспекторше ставить допуск к  экзаменам.
Возле ее стола стояла студентка и жалобно уговаривала:
     "Да я  же  занималась,  вы  у  папы спросите...  (*) Да мне
поставили: в ведомости ведь стоит."
     "В ведомости не стоит."
     "Он же обещал поставить,  у  меня просто зачетки с собой не
было..."
     Свой  же  допуск  я  получил без  задержки и  поехал домой.
Сильные  морозы,   к   счастью,   уже   кончились.   Наступила
стандартная зимняя московская погода:  5 или 7 градусов мороза
и  абсолютно пасмурно.  Ровный  серый  денек,  немного унылый.
Подохнуть от  холода,  конечно,  уже не подохнешь,  но желания
лишний раз выходить на улицу все равно не возникает.
     До первого экзамена осталось три дня.  Приехав домой, сидел
и  читал Пастернака -  до темноты.  Стемнело часа в четыре.  У
окна  еще  можно было читать,  а  в  глубине комнаты сгустился
сумрак. Синее окно, перечеркнутое сверху вниз переплетом рамы,
и  желтые огоньки в  доме напротив.  Пошел в  кухню,  поставил
чайник;  голубое пламя  плиты  вспыхнуло уже  почти  в  полной
темноте.

     И опять кольнут доныне
     Неотпущенной виной.
     И окно по крестовине
     Сдавит голод дровяной.

     В   кино   "С   легким   паром"  выкинули  из   песни   это
четверостишие:  публика -  дура -  не -  поймет. Хотя чего тут
можно не понять:  дров нет и в доме холодно не только в мороз,
но и  в  такую погоду,  как написано у Пастернака:  пасмурно и
снег  хлопьями.  На  окнах  иней  -  растет от  краев стекол к
центру.  Самое лучшее место выкинули. Реальная, даже обыденная
картина:  комната,  окно,  холодная печка,  а в этой картине -
точно прорехи, через которые видно нечто необычайное.

     __________
     (*) Кто же,  интересно,  у ней папа?  Уважаемый,  вероятно,
     человек.


     Зимний вечер.

     Из глубины трехкомнатной квартиры,
     из ее самых дальних комнат
     тянет
     холодом.

     Холодом тянет;
     подземным ходом
     с плесенью и чертями.

     Наверно окно не закрыл.
     Рама перечеркнула
     серые дневные сумерки;
     елочные шары силятся
     перепузырить телеэкран.

     Сейчас бы покрепче чая,
     чтоб аж рот ободрал.
     Потрещал зажигалкой:
     голубая ромашка
     меж кастрюль со вчерашними щами
     расцвела -
     в красных брызгах огня.

     Посинели дома,
     раскрывши окна с кошачьим разрезом;
     снег посинел и небо.
     Кончился день, не начавшись.

     А чайник
     запел уже свою чайничью песню.

     2 - 6 января 1979 г.






     Сегодня  я   проснулся  часов  в  11.   На  небе  появились
неприятные  желтые  и  голубые  просветы,  предвещавшие  новые
морозы. Градусник показывал уже минус 10.
     Почти весь  день я  лежал на  кушетке и  опять читал старые
журналы "Юность".  Под  вечер,  в  пятом  часу,  ходил сдавать
пустые бутылки. "Приемный пункт" представляет собой закуток во
дворе магазина.  Еле  нашел вход среди куч  поломанных ящиков.
Узкая  длинная  комната  без  окон,  голые  бетонные  стены  и
ослепительная лампочка под потолком.  Но  все равно темно.  На
полу натоптан грязный снег.  Холодно там почти как на  улице и
снег не тает.  В  тесных проходах между штабелями ящиков стоит
очередь человек в  десять.  За  бутылки можно взять не  только
деньгами,  но и непосредственно спиртным. Стоявший передо мной
гражданин с  красным  морщинистым лицом  и  трясущимися руками
долго и подробно выяснял,  сколько в каком напитке градусов. В
самом  крепком  оказалось только  17.  Он  выматерился и  даже
собрался уходить,  потом все же  выставил посуду на прилавок и
получил  в  обмен  бутылку.  Вино  в  темноте  казалось совсем
черным. Так и называется - "чернила".
     Вернувшись,   я   начал   учить   историю   КПСС.   Экзамен
послезавтра.   Ответы  очень  кратко  записываю  на  маленьких
листочках  с  ярлычками,  на  ярлычках  пишу  номер  билета  и
раскладываю по  пакетикам.  Историю,  в  общем,  сдавать легче
всего,  если  знать  историческую обстановку,  а  также  общие
положения. (**)
     В  некоторых вопросах заметил определенную неоднозначность,
особенно в вопросах военных. ("Борьба партии за мир.") С одной
стороны -  признается,  что ядерная война приведет к  всеобщей
гибели,  с  другой же -  говорится о  необходимости постоянной
готовности к  победоносному отпору,  в  том числе и  ядерному.
(***)
     Лектор на "дополнительных видах",  полковник,  неоднократно
напоминал  (с  откровенным  злорадством),   что  "политическая
разрядка  пока  что  не  сопровождается разрядкой военной".  А
однажды он  произнес следующую фразу:  "Если  в  мирное  время
допускается определенная расхлябанность и  прочая  демократия,
то  в  военное  время  вся  власть  сосредотачивается в  руках
Государственного комитета обороны". (****)

     _________
     (**)  То  есть  следует произвести нечто  вроде конформного
отображения на  комплексной плоскости,  при  котором  т.  наз.
"генеральная линия" преобразовалась бы в прямую,  историческая
же обстановка искривилась бы соответствующим образом.
     (***) Как сказано в "Бесах" Достоевского:  человек способен
сделаться  т.  наз.  "человекобогом",  но  единственный способ
убедить в  этом и  других,  и самого себя -  это совершить акт
самоубийства.  А насколько убедительнее выйдет,  если заодно с
собой уничтожить и весь мир.
     (****)  Да  они  не  успеют просто.  Не  успеют они  ничего
сосредоточить:  подлетное время -  семь минут.  На что они все
надеются - я не понимаю.










     Сдал  последний  экзамен,  математический  анализ.  Приехал
сдавать к 11 часам и все равно долго ждал в коридоре.
     Аудитория  -  полная  противоположность той,  в  которой  я
сдавал  английский зачет.  Проходной  двор  -  5-й  этаж,  где
находятся  учебные  аудитории и  столовая:  столпление народа,
галдеж  и  вонища.  Внутри  же  аудитория  напоминает уборную:
небольших размеров,  а пол почему-то кафельный.  Может, и была
раньше уборная.
     Подошел к столу и сразу, не выбирая, цапнул билет. Вынулась
формула  Остроградского:   связь  объемного  и  поверхностного
интегралов.  Самое простое из всех билетов:  мог бы, наверное,
ответить даже без шпаргалки.  Но я все равно незаметно вытянул
из соответствующего пакетика листочек, переписал и сидел потом
минут тридцать, пока не вызвали. На написанное за это время не
взглянул ни разу.  Билет ответил вполне прилично,  а как стали
спрашивать  дополнительно  -   отвечал   несколько  хуже.   Но
преподаватель попался не  особенно вредный,  долго  мучить  не
стал.  Увидел,  наверное,  что у  меня в зачетке уже есть одна
тройка,  а  стипендию и  с одной не дают.  Поставил мне второй
троячок и отпустил.
     Поехал в  библиотеку.  111-й  номер  идет  до  центра почти
полчаса.  Оттепель.  Серое  небо,  сырой  асфальт,  мельчайшие
брызги из-под  колес;  машины едут по  самые окна в  грязи.  В
автобусе течет вода -  и  снаружи по стеклам,  и сверху сквозь
крышу. Не автобус, а настоящий аквариум. А какой-то пьяненький
остряк  всю  дорогу  сравнивал с  баней:  "Мочалку  надо  было
взять".
     Наконец  доехал  и  вышел  на  Свердловскую площадь.  Кусок
древней  красной  стены  весь  в  густом  пушистом инее  и  на
постаменте стоящего перед ней памятника - тоже лежит иней, как
всегда при  неожиданном потеплении.  Некоторое время шел через
дворики и  подворотни,  по  снежной каше  и  скользким ледяным
наростам  (иногда  даже  дождик  идет,  совершенно откровенный
дождик; в январе-то), затем зашел в подъезд и стал подниматься
по  истертым  каменным  ступеням,  которые  обвивались  вокруг
сетчатой  шахты   лифта.   Мутность  зимнего  дня   умножалась
мутностью  окон,  заключенных в  продолговатые,  расширяющиеся
вовнутрь   проемы.   Поверх   стен   проложены  многочисленные
водопроводные и  канализационные трубы и  вокруг них -  ржавые
пятна протечек.
     Библиотека  помещается  в  запущенном  помещении:  облезшие
стены  и  потолок  в  желтых  и  зеленых разводах.  Библиотека
считается ведомственной,  а  я тут вроде как по знакомству.  В
дальнем конце комнаты расположен небольшой закуток и  в  нем -
полки с "дефицитом".  (В основном - исторические и детективные
произведения.)  Закуток отделен от  общего зала  лишь  дверным
проемом без двери,  но имеет вид служебного помещения: вешалки
с пальто, стол и стаканы с недопитым чаем.
     Я,  по негласной договоренности, не делаю никакого различия
между  общими  полками  и  этими.  Сегодня  обнаружил 1-й  том
воспоминаний Эренбурга (1-я  и  2-я книги отдельным изданием).
Библиотекарша предложила мне еще какой-то роман "о Тегеранской
конференции" (тоже дефицит),  но  я  отказался:  "в другой раз
как-нибудь".
     Когда я  вышел на улицу,  уже стемнело.  Небо в оттепель по
ночам   цвета   совершенно   необычайного:   темно-желтого   с
фиолетовым. И туманные пятна вокруг фонарей.
     Книга  издания  1962  года.   Прочитал  ее  впервые  два  с
половиной года назад в собрании сочинений, где напечатан более
поздний  текст  -   1966  года.   Заметил  некоторые  отличия.
Например,   в   этом  издании  в   главе  о   Есенине  имеется
неопределенная и  радужная фраза:  "Он  писал чудесные стихи",
там же она исправлена на "он писал за них и про них".
     Сейчас особо понравилась глава про Мандельштама.  "Кому мог
помешать поэт с  хилым телом и  с  той музыкой стиха,  которая
заселяет ночи?" (*)
     Месяц  назад  исполнилось сорок лет  со  дня  его  смерти и
"Голосок" зачитывал его "воронежские стихи".  (Приемник старый
и с магнитофоном не стыкуется, так что записать не удалось.) В
30-е годы он был в ссылке в Воронеже.  Эренбург тоже упоминает
этот город,  однако прямо про ссылку ничего не  сказано даже у
Эренбурга, только про арест уже в 1938-м.
     Кроме  этого,  читал  принесенный сегодня  утром  январский
номер  "Юности".  В  одной повести папаша-генерал учит  своего
сына жить:  "Жизнь?  Это что -  твое собственное?  Честь - вот
единственное,   что  принадлежит  тебе  лично.  А  твоя  жизнь
принадлежит Родине  (**),  делу,  если,  конечно,  человек  не
скотина  у  кормушки..."  А  штаны  мои,  интересно мне  будет
узнать, кому в таком случае принадлежат?! (***) Объясните мне,
пожалуйста! Да, мои штаны?

     ___________
     (*) А вот я тебя сгною! Тоже сгною! Как - кому помешал? Нам
помешал, нашему с вами движению вперед.
     (**)  В  армейском  "автопарке" висит  лозунг,  призывающий
водителей быть внимательнее за  рулем,  поскольку им  доверена
перевозка не только грузов,  но и людей - "ценнейшего капитала
нашей Родины" (так прямо и сказано).
     (***) Я себя государственным имуществом не считаю!










     С утра сегодня шел дождь.  Снег,  до сих пор не растаявший,
шипел,  как ненастроенный телевизор.  На  улицах везде лед под
слоем воды  и  автобусы ходят фигово.  По  этой причине слегка
припоздал на "дополнительные виды". Там брали с присутствующих
"подписки о  неразглашении":  начали проходить секретные темы.
(Но сегодня,  в общем,  та же фигня, что и раньше.) В подписке
говорилось не  только о  "неразглашении сведений",  но  и  про
"контакты с иностранцами", "ограничения в выезде за границу" и
о  запрете  посещать иностранные посольства.  Никогда  у  меня
раньше не возникало побуждения ходить по посольствам, а теперь
думаю,  что  это  было  бы  неплохо:  идти по  улице,  залитой
солнцем,  заворачивать по  дороге  в  каждое встретившееся мне
посольство и в каждом посольстве пропускать по рюмочке. (*)
     Когда я  возвращался домой,  дождя уже  не  было,  но  день
оставался все  таким же  сырым.  Снег уже  явно тает:  сугробы
покрылись черной чешуей и  на  их поверхность вылезли бумажки,
окурки и  прочая дрянь.  На  дорогах всюду лужи  среди ледяных
ухабов   и   из-под   автобусов  хлещут  мутные  потоки  воды,
напоминающие огромные стрекозиные крылья.
     Дома  часа  полтора лежал  в  ванне  и  читал "Литературную
газету".  Под  конец  закружилась  голова:  видимо,  надышался
хлором,  который весной, когда вода в реках грязная, добавляют
в водопровод в огромных количествах.
     В газете была статья о советском художнике,  который поехал
в качестве туриста во Францию и остался там насовсем. Стремясь
заработать  на  жизнь,   он  начал  клевещать.   Утверждал,  в
частности,   будто   советских  туристов   перед   поездкой  в
капиталистические  страны   заставляют  заучивать  ответы   на
возможные вопросы иностранцев,  а  тех,  кто не может заучить,
исключают из  числа  туристов.  "Кто  из  здравомыслящих людей
может поверить?" (**)
     (Недавно  слушал  корейскую  передачу  про   "воспитание  и
перевоспитание народа".  Затем передали песню под названием, я
балдею, "объятия любимой партии".)(***)
     Но  клеветой он  долго  прокормиться не  смог.  Вскоре стал
безработным и  наркоманом,  писал родственникам,  оставшимся в
СССР, патриотические письма, а после выбросился из окна.
     Статья называется "Участь изменника".  "Кто  же  такой этот
презренный  изменник?   Как   он   докатился   до   тягчайшего
преступления перед  народом?"  Вот  этого я  как-то  не  очень
понимаю.  Поезда он,  что  ли,  под  откос  пускал по  заданию
гестапо?  (Хотя  одна  восторженная девочка написала в  журнал
"Юность"  письмо,   где   обвиняет  в   измене  даже  граждан,
совершенно легально уезжающих в Израиль. Вопрос ставит ребром:
"Они просятся назад, потому что в Израиле плохо. А если бы там
было хорошо?!")
     Нет,  я согласен с тем,  что понятия мои в корне ошибочные,
но меня сейчас интересует не то, ошибочные они или нет, а сама
проблема.  Ну вот я,  вроде как, тоже - народ. Выходит - это и
передо  мной  преступление?  Причем именно "тягчайшее" -  т.е.
более опасное для меня, если бы этот художник ограбил меня или
зарезал?  Нет,  наверное,  я  -  это никакой не народ,  и  вы,
граждане,   соответственно,  тоже  не  народ...  Тогда  вообще
непонятно,  кто  такой этот  таинственный народ и  из  кого он
состоит.

     _______
     (*) Тайны -  это все туфта. Единственная ихняя тайна знаешь
какая?  Почему -  нет - колбасы. Вот ее действительно лучше не
разглашать.
     (**)  Даже тогда было подозрение,  что  автор статьи просто
утонченно издевается - причем не столько над нами, сколько над
"ними".
     (***) Но ведь это же труположество!










     Вчера немножко заболел и на занятия сегодня не ходил. Когда
проснулся,  обнаружил, что температура упала до 36.2, но вчера
я  уже твердо настроился болеть.  И действительно -  через час
стало 37.5,  даже больше,  чем было вчера, а после того, как я
просидел  два   часа   в   очереди  в   коридоре  поликлиники,
температура  поднялась  еще   выше.   Врач   оказался   вполне
передовым:   никаких  таблеток  не  прописал,  а  только  пить
побольше жидкости.
     На  улице  сейчас совсем тепло,  светит очень яркое солнце.
Снег,  наконец-то,  полностью растаял.  Остались лишь  плотные
наросты  вдоль  тротуаров  -  там,  где  полмесяца назад  были
сугробы двухметровой высоты.
     Почитал старые "Литературные газеты".  В  номерах за начало
прошлого  года  -  обширная дискуссия на  тему  о  том,  каким
надлежит    быть    "человеку    будущего".    Письма    можно
классифицировать, выделить три основные концепции.




     Всенародная казарма.  Подчинение жизни всех  людей какой-то
высокой,  недоступной пониманию,  но,  тем  не  менее,  весьма
четкой  цели.   На   протяжении  каждого  письма  неоднократно
повторяется "должен,  должно, должны". Стремление все на свете
предусмотреть,  расписать  и  спустить  по  команде  вниз  для
исполнения.  Жить  "человеку  будущего"  придется  в  "комнате
гостиничного типа с  минимумом мебели",  занимаясь в свободное
время  физкультурой  и  искусствами.   ("В  каждой  поселенной
единице время  распределяется самым строгим образом".  Щедрин,
"История одного  города") В  случае же  появления у  "человека
будущего"  ребенка,  он,  ребенок,  немедленно  конфискуется и
передается  "целиком  на  воспитание  общества".  Это,  якобы,
"мечта лучших умов человечества". (*)




     Общество,  где  каждый сам  за  себя и  где  все непрерывно
борются друг  с  другом.  Человек должен поставить перед собой
какую-то четкую цель,  а  затем целеустремленно ее добиваться,
используя для этого всевозможные средства в  рамках Уголовного
кодекса.  Свободного времени  у  человека  будущего  также  не
должно быть  больше,  чем  это  необходимо "для удовлетворения
основных физиологических потребностей".  То есть,  в сущности,
то  же  самое.  Такое же  подчинение всего себя чему-то  очень
четкому и нестерпимо чуждому.  Та же казарма, но теперь ты сам
являешься и солдатом, и маршалом. Неизвестно, что хуже.




     Концепция,   наименее  четко  сформулированная.   Ответ  на
вопрос,  чего  именно  человек  будущего  должен  "добиться  в
жизни",  вызывает обычно затруднение.  "Мне  кажется,  это  от
слова "добить". Кого? Во имя чего?"
     Отсутствие четкой цели,  какой бы она ни была - внешней или
внутренней.   Отсутствие  противопоставления  своей  выгоды  -
выгоде  чужой.  И  противопоставления государственной выгоды -
выгоде человеческой.  Отсутствие четкой иерархии - как военных
чинов, так и ступенек спортивного пьедестала.
     Цель размазана по всей жизни и нельзя сказать, определенно,
что вот до сих пор -  это цель,  а там дальше - уже не цель, а
всего только средства.
     Лев  Толстой "думал  в  первый  раз"  (запись в  денвнике 1
октября 1892 г.):  "жизнь не может иметь иной цели,  кроме как
благо,  как радость".  "Как ни страшно это думать и  сказать".
Только   чего   же   тут   страшного?   Страшно  -   как   раз
противоположное.  Страшно,  видите ли!  Ужас, как страшно. Ах,
забодаю, забодаю, забодаю!

     ________
     (*)  "Дети  будут отбираться у  матери после рождения,  как
яйца у курицы". (Оруэлл, "1984") Сходство даже в деталях быта:
минимум мебели,  по утрам - обязательная зарядка, по вечерам -
столь же обязательные "коллективные развлечения".










     Утром  ездил в  университет получать допуск.  Вчера,  после
сдачи теоретической механики,  последнего (и самого страшного)
зачета,  вышел из  аудитории в  полубессознательном состоянии.
Инспекторши не  было,  когда я  пришел -  и  я  не стал ждать,
поехал домой.
     Зато  сегодня  пришлось  прокатиться.  Автобус  раскален  и
асфальт за окнами блестит так же ярко, как и небо. Инспекторша
поставила  мне  в   зачетке  штампик  о   допуске  и   сделала
соответствующую отметку у  себя в списке.  Заодно взял у нее и
переписал билеты для экзаменов.  Она была занята:  допрашивала
студента, у которого из семи требуемых зачетов было поставлено
только  два.   У   них  положено  отправлять  на  комиссию  по
отчислению даже  за  три  не  сданных  во  время  зачета.  Еле
дождался, пока инспекторша чем-то отвлечется и подсунул ей под
нос зачетку: "Поставьте, пожалуйста, тут."
     Экзамен будет в среду, шестого числа. Еще целая неделя.
     На обратном пути до Симферопольского проспекта доехал,  как
обычно, на 1-м номере, а дальше не сел на 28-й, а пошел пешком
через лес.  Шел  около часа  -  вместо 20  минут на  автобусе.
Погода   теплая  без   перерывов  уже   больше  недели.   Жара
чувствуется даже в лесу: порывы ветра, приносящие не прохладу,
а,  напротив,  духоту.  На  дорожке  лежат  солнечные пятна  и
обломки сухих веток,  вокруг -  полупрозрачное месиво листьев,
проткнутое солнечными лучами  (наискось) и  стволами  деревьев
(вертикально).   Пахнет  молодыми  листьями  и   прошлогодними
гнилушками, а иногда - густым кофейным дымом горящего где-то в
глубине   леса    костра.    Сперва   было    довольно   много
прогуливающейся публики,  но очень скоро,  минут через десять,
началось практически полное одиночество.


     Что

     Мильцонер живет, чтоб жулье ловить;
     парикмахер живет, чтоб стричь головы;
     повар живет ради каш и супов;
     ну а зверь живет чтобы что.

     Лошадь живет, чтоб телегу возить;
     а свинья живет с целью колбасы;
     а собака живет, чтоб не шлялся чужой;
     а петух живет, чтобы в суп с лапшей;
     а баран - чтоб был воротник у пальто;
     человек живет чтобы что.

     14 июня 1979 г.


     Подарки юбиляру (ТАСС, 14 июля 1979 г.)

     Огромную  радость  в   сердцах  всех   советских  ценителей
художественного слова  вызвало  недавнее решение  Министерства
литературы СССР  о  выпуске в  свет  нового -  исправленного и
дополненного  -   издания  книги   стихов  "Строгое  счастье",
принадлежащего перу  Н.  Цырлина -  одного  из  известнейших и
любимейших  авторов  нашей  с   вами   великой  эпохи  зрелого
социализма.  Издание  приурочено  к  отмечающемуся завтра  его
19-летию.
     На  первой  странице книги  -  давно  полюбившееся читателю
стихотворение   "Строгое счастье":

     Все время лезть вверх и вверх по отвесной стене!
     В разреженном воздухе - задыхаться!
     Счастье - жить в нашей с вами стране!
     Но это - строгое счастье!

     Министерство подготовило  юбиляру  и  другой  подарок.  Оно
издало приказ о присвоении видному советскому поэту Н. Цырлину
очередного творческого звания  -  "известный советский  поэт".
Вчера   состоялась  церемония  вручения  Н.   Цырлину   нового
служебного  удостоверения,  которое  вручил  первый  секретарь
партийного  комитета  министерства выдающийся  советский  поэт
К.К.  Кутакаев.  В  своем докладе он  остановился на  основных
этапах творческого и  служебного роста  Н.  Цырлина,  сказав в
заключение:   "Пример  Н.  Цырлина  -  наглядное  опровержение
клеветы  идеологического  противника  о   якобы   имеющемся  в
советской литературе недостатке внимания росту молодых кадров.
Но нет,  снова и  снова оправдываются слова бессмертной песни:
"Молодым везде у нас дорога!""
     В  своем  ответном слове  Н.  Цырлин  сердечно поблагодарил
Министерство литературы, лично К.К. Кутакаева за оказанное ему
высокое доверие и  заявил,  что наилучший способ отпраздновать
юбилей -  это не успокаиваться на достигнутом,  а ознаменовать
его  новыми  победами  в   литературной  области,   порадовать
читателей новыми  произведениями,  созданными согласно  методу
государственного    реализма     -     единственно     верному
художественному методу нашей великой эпохи.
     После   торжественной  церемонии  состоялась  неофициальная
часть.










     Позавчера вечером я  поехал  с  Л.  и  ее  матерью Р.Я.  за
грибами.  Около часа ждал их на Савеловском вокзале.  В  поезд
сели только в десятом часу, когда стало темнеть.
     По дороге Л.  рассказывала о  каком-то,  как она выразилась
"журнале",   который  без  руководящего  дозволения  собрались
издавать  отдельные  писатели.   "Ну  им  и   дали  по  шапке.
Ахмадуллину даже выперли из  Союза писателей".  Вспомнил,  что
про  эту  историю читал недавно в  "Литературной газете".  Тон
статьи был не  агрессивный,  но  брезгливо-снисходительный.  А
иногда   проскальзывали   потрясающе   откровенные   оговорки:
"Приблатненность большинства авторов.  Как  будто  заключенным
разрешили издавать газету без контроля администрации."
     Поезд  шел  только  до   Дмитрова.   Подождали  следующего,
проехали еще  две  или  три  остановки,  вылезли на  маленькой
станции и  долго шли пешком.  Оказывается,  ночью можно ходить
без  всякого  освещения,  хотя  было  новолуние и  к  тому  же
облачная погода.
     Через полтора часа,  когда уже едва заметно светало, пришли
в какую-то деревню.  У Р.Я.  там имеется дом, она не то купила
его,  не то временно сняла. Сделано это полулегальным образом:
деньги  выплачивались не  только  хозяевам,  но  и  кому-то  в
сельсовете. (Для легального владения домом в деревне следует в
него прописаться,  выписавшись при этом из Москвы.) Дом совсем
старый,   официально  числится   брошенным   или   вообще   не
существующим.
     Деревня  называется  "Непейно".  Как  рассказывают  местные
жители -  в назидание жившему там когда-то барину,  пропившему
все свое имение, в том числе и эту деревню.
     Спал я на полу на мешке с сеном.  Когда проснулся - они обе
ушли за грибами.  (Пытались поднять и меня,  но я разоспался и
вставать не хотел, а они особенно не настаивали.)
     В  доме  всего одна  комната -  бревенчатый сруб и  дощатая
загородка около печки.  В углу на полке стоит несколько икон в
окладах из толстой фольги:  видны лишь коричневые лица и руки.
Рядом -  портрет Ленина и репродукции из "Огонька". В фасадной
стене -  три окна, а четвертое, точно большой палец перчатки -
в заднем левом углу.
     Они  скоро  вернулись.  Грибов принесли очень  мало.  Поев,
собрались опять в лес;  на этот раз я пошел с ними.  Погода, в
противоположность вчерашней,  была довольно теплой.  Ходили мы
два часа, грибов опять почти не набрали.
     Вернувшись,  я  и Л.  читали -  сперва в комнате,  а потом,
когда стемнело и читать в комнате стало утомительно - вышли на
крыльцо.  (Электричество у  них было отключено.)  Уже делалось
прохладно.  Крыльцо старое,  прогнившее.  Рядом  с  крыльцом -
заросший сорняками огород,  с  другой  стороны  -  деревенская
улица. Перегорожена врытыми в землю газовыми баллонами - чтобы
не ездили машины.  Колодец с треугольной крышей, несколько кур
и  привязанная к колышку коза.  Безлюдье почти полное:  за два
часа  видели  всего  нескольких  прохожих:   старух  и  пьяных
мужиков. Один проковылял мимо, хватаясь за забор, упал в траву
через несколько домов от нашего и больше уже не вставал.
     "Ты  что  читаешь?"  Я  показал  ей  -   "Лето  1925  года"
Эренбурга.  Она  взяла,  прочитала  несколько страниц:  "Очень
своеобразно пишет". У Эренбурга она читала только "Люди, годы,
жизнь", о чем отозвалась очень восторженно: "Гениально. Все по
полочкам разложил." Сообщила, будто эту книгу давно изъяли изо
всех библиотек. Я возразил, что сам брал ее в библиотеке всего
несколько месяцев назад.
     Л.:  "Да,  наверное,  из обычных библиотек выгребли,  а про
ведомственные забыли.  Такой же бардак у них, как везде и даже
хуже."
     Я:  "Как сказал Герцен: "Только беспорядок дает возможность
жить в России"."
     Вскоре мы  вернулись в  дом,  поскольку читать стало  темно
даже  на  улице.  Приходилось к  тому  же  непрерывно отгонять
комаров. И жуткий холод: не поверишь, что середина лета.


     Возле Дмитрова

     Днем там горизонт - болит в глазах -
     в голубых и в пепельных лесах.
     Ночью - в синей ртути фонарей
     и в непотухаемой заре.
     Тушью в небе - черные деревни,
     где на стенах проводов обрезки:
     электричество отрезано.
     Провод взвизгивает по железному.
     Днем там горизонт - болит в глазах -
     в гипсовых кудрявых облаках.

     июль - август 1979 г.










     На этой недели сделали с Л.  и Р.Я. путешествие на пароходе
по Москве-реке, Оке, Волге и каналу.

     Воскресенье
     "Отвалили" с Южного речного порта.  Древний пароход с двумя
колесами по бортам.  Я не знал,  что такие еще сохранились. На
лестнице, ведущей на верхнюю палубу, значилось: "Вход только с
билетами 1-й и 2-й категории.".  Никто,  однако, не проверяет.
Рядом   с   объявлением  висят   портреты  Ленина  и   Маркса,
подтверждая,  что не  за  то боролись.  Хотя находиться в  3-й
категории даже  лучше:  окна  выходят на  узкий  проход  вдоль
борта,  а не на палубу, по которой ходит публика и заглядывает
в каюту.

     Понедельник
     Остановка  в  Константинове.  Пасмурный,  но  теплый  день.
Деревня на крутом берегу Оки,  приукрашенная для туристов. Два
бюста  Есенина:  один  напротив  ресторана,  другой  (с  очень
грустным лицом)  -  напротив его  дома.  Посреди улицы  растет
огороженное забором  старое  дерево,  посаженное,  как  гласит
табличка, лично Есениным.
     Вечером была остановка в Рязани. Около старинного монастыря
видел нелепый памятник:  Есенин торчит из-под  земли по  пояс,
раскинув  руки  в  показном восторге.  В  магазине -  огромная
очередь за курами.  Куры -  жуткого черно-синего цвета.  Запах
тухлятины чувствуется даже на улице.  Прямо-таки куриный морг,
а не магазин.
     Лозунгов на  улицах Рязани заметно больше,  чем в  Москве и
содержание   их   значительно  более   пафосное.   Намереваясь
позвонить в  Москву,  мы долго не могли найти почтамт.  Пройдя
несколько раз мимо дома,  на  крыше которого находился лозунг:
"Все силы -  служению Родине!",  наконец обнаружили на  фасаде
надпись небольшими буквами "Почтамт".
     Р.Я.: "Все силы... А то еще не до конца разворовали."
     Я обратил внимание забавное совпадение, а именно на вывеску
учреждения,  под  окнами которого мы  развели такие разговоры:
областное КГБ.
     Р.Я.: "А чего мы такого говорим? Все верно."
     Л.: "Так за верно они и сажают."
     Заметил,   что  поведение  москвичей  в  провинции  отчасти
напоминает  поведение  иностранцев в  Москве:  держатся  (т.е.
держимся) кучкой,  ведем себя, может быть, несколько шумно, но
абсолютно неагрессивно и  никого не  боимся.  КГБ,  во  всяком
случае.

     Вторник
     Касимов.  Назван в  честь  татарского хана,  перешедшего на
русскую сторону.  Прибыли туда под вечер.  Плавучий мост,  для
прохода судов раздвигается буксиром.  Лестница,  поднимающаяся
от  пристани на  высокий  берег.  Светофор на  главной  улице,
похоже,  что единственный на весь город.  Трещины в  асфальте,
трава сквозь них.  Обшарпанные одно-  и двухэтажные дома. Если
обшарпан весь  город,  то  в  этом  можно  найти  своеобразную
красоту,  как в древних развалинах.  Посидели в кафе,  распили
бутылку кислого пива.  Поспешили уйти, т.к. Р.Я. заметила, что
туда вошла хулиганская компания и  стала внимательно наблюдать
за нами.
     Вид с реки на город красивый до необычайности: светлые дома
в   густой   зелени,   полуразвалившиеся   церкви   и   башня,
напоминающая мечеть.
     Вечером сидели на  носовой палубе.  Ясная и  холодная ночь,
луна прямо по курсу и совершенно гладкая река.

     Среда
     Жаркая  погода.  Город  Муром,  понравившийся  куда  меньше
Касимова.   Смешение  стилей:  панельные  дома  вперемешку  со
старинными.  В отличие от Касимова, их пытаются ремонтировать:
тут и там пятна свежей штукатурки.
     Вечером сидели в  каюте и немного выпивали:  бутылку сухого
на троих.

     Четверг
     Горький.  С  утра  было  пасмурно и  холодно,  градусов 12.
Некоторое время  шатались по  городу.  На  одной улице увидели
магазин  с   дореволюционной  вывеской.   Оказалось  -   музей
Свердлова. В букинистическом магазине лежали издания Ахматовой
20-х годов по 40 р. штука. (В Москве намного дороже.)
     Купили  бутылку  узбекского  портвейна,  попытались распить
после  отплытия.   Но   портвейн  оказался  с   отвратительным
химическим вкусом и его, недопитый, выбросили за борт.

     Пятница
     Утром   останавливались  в   Плесе.   Осмотрели  место   на
противоположном  берегу,   где  стояла  церковь,  изображенная
Левитаном  на  картине  "Над  вечным  покоем".  (Сама  церковь
сгорела несколько лет назад.)

     Суббота
     Углич. Погода опять теплая. Колокол, который побили плетьми
за то, что его звоном дали сигнал бунтовщикам. Церковь Дмитрия
на крови. В ней была роспись - Адам и Ева в раю. Первоначально
они  были  голые,  что  сначала считали допустимым,  поскольку
службу устраивали лишь раз в  год,  в день убийства царевича и
лишь для  узкого круга.  Но  потом застеснялись и  пририсовали
Адаму и Еве пояса из листьев.

     Воскресенье
     Канал Волга-Москва. Многочисленные шлюзы. Вода еще грязнее,
чем  в  Москве-реке.  Около  четырех  часов  вечера  прибыли в
Северный порт.











     ***
     Большая часть сентября была дождливой и холодной,  только в
конце месяца (22 числа,  в субботу) заметно потеплело.  С утра
был  густой туман,  а  в  полдень уже  вовсю  светило солнце и
башенный термометр на  правом крыле  Главного здания показывал
двадцать с чем-то градусов.
     Колька сидел на  лавочке в  южной половине университетского
сквера,  ближе к химфаку.  Место там глухое, прохожих почти не
бывает.  Круглый фонтан,  сложенный из каменных блоков,  возле
фонтана  -  несколько  более  или  менее  поломанных  парковых
скамеек.  Вокруг  -  подстриженные  по  ниточке  кусты  густых
охряных тонов -  красные, желтые, и коричневые. И каштаны; они
пока что зеленые.  Даже плоды на них вызревают;  самих плодов,
однако,  Колька не  обнаружил,  но на дорожке валялись зеленые
рогатые скорлупки. А дальше, за невысоким чугунным заборчиком,
виднелся    пейзаж    акварельной   бледности,    дохлости   и
прозрачности, точно нарисованный краской с избытком воды: небо
с  едва  различимым  оттенком  голубизны,  ослепительное пятно
вокруг солнца и ряд частично облетевших бледно-желтых деревьев
вдоль шоссе.
     Колька вынул из сумки рукопись своего очередного рассказа -
исписанную разноцветными шариковыми стержнями школьную тетрадь
без  обложки;  в  тетрадь было дополнительно вложено множество
отдельных  листков.   Некоторое  время  Колька  с   задумчивым
выражением лица  читал  эти  бумаги,  одновременно кушая кусок
яблочного  пирога,   накануне   самолично  им   же,   Колькой,
испеченного.  (Яблоки (кислые,  жесткие или  начавшие гнить  -
которые не  очень  вкусны в  натуральном виде)  нарезываются и
запекаются с  мукой и яйцами),  то и дело смахивая падающие на
его рукопись крупные коричневатые крошки.
     На  солнце  было  сидеть достаточно жарко,  даже  несколько
припекало,  так  что Колька,  одевшийся утром чрезмерно тепло,
теперь   ощущал  неприятный  жар,   от   которого  не   спасал
появлявшийся время от времени прохладный ветер; возникала лишь
удушливая смесь тепла и  холода,  как  если  когда заболеешь и
температура еще только начинает подниматься.
     В  половине второго  Колька  встал  и  направился к  зданию
факультета.  На  первых двух курсах по  субботам было лишь две
пары  занятий,   а  теперь,  собаки,  устроили  третью,  после
перерыва.  Лекция  по  математической физике кончается лишь  в
четвертом  часу,  так  что  домой  Колька  раньше  четырех  не
попадет.
     Лекцию читает преподаватель по фамилии А.  - сын известного
академика.   Любит  изображать  демократическую  личность:  на
перерывах стоит  на  лестнице возле  аудитории,  закуривает со
студентами и  даже  угощает  их  сигаретами.  Часто  отпускает
гнусные шуточки:  например,  сегодня вошедший уже после звонка
отличник  Петенька  был   отправлен  за   мелом,   причем   А.
настоятельно посоветовал ему  оставить  портфель в  аудитории.
Петенька послушно положил портфель,  вышел и вскоре вернулся с
одним куском мела:  "Вот -  больше не дали." "Спасибо, но если
мне не хватит,  пойдете опять вы."  И  позволил садиться.  "Да
нет,  куда  же  вы?  Садитесь здесь,  оттуда вам  будет далеко
идти."
     А  незадолго до перерыва отколол еще более идиотский фокус.
Как бы  задумавшись,  поднялся по  проходу и  ловко выхватил у
какой-то девушки книжку, которую та читала. Спустился, положил
на стол и  произнес свою очередную шутку о  личной библиотеке,
будто  бы  составленной исключительно из  книг,  отобранных на
лекциях.










     День  вчера было  цвета абсолютно мраморного.  Светло-серое
небо без  единого просвета.  Довольно тепло,  сухие тротуары и
полное безветрие.
     После  занятий  ездил  на  художественную  выставку  на  М.
Грузинской.  (По  четным  понедельникам  занятия  кончаются  в
половине первого.)  Дошел  от  метро минут за  15.  Называется
"Третья осенняя отчетная выставка".  Очереди на  этот  раз  не
было. (В марте на "Вторую весеннюю" стоял почти час, а полтора
года назад,  на "Первую весеннюю" -  целых четыре. Под охраной
милиции.)
     Видел одну  картину художника Сысоева.  Недавно по  вредным
голосам сообщили,  что  у  него в  квартире был обыск:  унесли
разные книги,  а также записи Высоцкого и Галича. (Галич - это
тоже  автор-исполнитель,   умер  два  года  назад  в  Париже.)
Изображен  бегущий   солдат,   составленный  из   разноцветных
кружочков.   Форма  не  советская,  но  автомат  явно  системы
Калашникова. Называется картина "Нет милитаризму!" (*)
     Некоторых  художников  запомнил  по  предыдущим  выставкам.
Линицкий   -   кресты,   часовни,   свечечки.   Провоторов   -
черно-красные  фигуры,  напоминающие картинки  мускулатуры  из
учебника анатомии.  Наумеец -  грязно-коричневые, цвета кофе с
кислым молоком,  сморщенные холсты.(**) Почитал книгу отзывов.
Большинство  записей  весьма  одобрительные.   Линицкого  одни
хвалят за  "воспевание Православного Отечества",  другие -  за
"разоблачение антигуманной сущности  религии".  Встречается  и
критика,  причем обычно не с  художественной,  а с милицейской
позиции: "Кто позволяет такие выставки?"
     Сегодня утром было солнце и мерзлые лужи.  Зима уже,  можно
сказать.  Главное отличие зимы  от  лета  -  зимой  прояснение
сопровождается не потеплением,  как летом,  а похолоданием.  А
вечером,  когда я  возвращался с  "дополнительных видов",  уже
лежал  снег.  Жутковатый пейзаж:  обсыпанные снегом кусты,  на
которых кое-где еще сохранились листья.
     Послезавтра,   в  четверг,  занятия,  к  счастью,  тоже  до
половины первого.

     _______
     (*)   Видишь,   твоя   недостаточно  высокая   политическая
бдительность привела к  тому,  что вредный художник Сысоев был
разоблачен и  обезврежен только теперь,  через четыре года.  А
надо было сразу пойти в милицию и заявить.
     (**) Так  что  если и  впрямь вернутся сталинские времена -
они  тоже не  уйдут от  ответственности за  невоспитание нашей
советской  молодежи   не   боящеюся   препятствий,   способной
преодолевать всякие препятствия. Все у меня переписаны.


     Осенний вечер

     Сейчас,  когда  я  пишу  эти  строки,  вокруг меня
     пусто и просторно,    много   воздуха,   много   голой
     и неуступчивой черноты октябрьского вечера.
     (Эренбург, "Лето 1925 года")

     1.

     Стоял мокрый вечер.
     Радуги фонарного света
     молочные сквозь мглу
     плавали в тумане,
     откусившем полбашни у МГУ.

     Машины льются
     сквозь узкие шлюзы
     Профсоюзной улицы.

     Дождь сыпет и ветер дует;
     фонари блестят в асфальте;
     ниже спускаются тучи.

     2.

     Дома - тепло;
     вся чернота осеннего, поздней осени вечера
     сузилась в неширокую
     гудронную между штор полоску.

     Тычется ветер в стекло,
     по которому ползают капли
     и в котором отражаются лампы.

     Я - читаю "Лето 1925 года";
     раскрыл, где раскрылось.
     Лампочка напрудила
     теплую зеленую лужицу электрической сырости
     на кушетку и на "Лето 1925 года",
     раскрытое, где раскрылось.

     28 ноября 1979 г.










     Занятия на  факультете идут уже  две  недели.  Конец января
обыкновенно -  середина каникул,  но  в  этот  год  по  случаю
Олимпиады все сроки сдвинуты:  семестр продолжается с середины
января до конца марта. А каникулы были длиной всего неделю.
     Несколько дней  подряд стоят морозы в  15  и  20  градусов.
Отвратительные грязно-желтые разводы на небе.
     ...К зловещему дегтю подмешан желток. (Мандельштам)
     Летом  такой цвет  обязательно предвещает сильную и  скорую
грозу, зимой же он может наличествовать много часов и дней без
каких-либо последствий.  Да и неба, собственно говоря, нет как
такового.  Огромные неподвижные клубы пара  из  труб над  всем
городом,  в  просветах же  между  ними  -  эти  самые желток и
деготь.   Сверху   непрерывно  сыпятся   мельчайшие  блестящие
кристаллы.  Вид  города  дикий  и  фантастический.  Деревья  и
провода обросли инеем.  С  солнце не  похоже само  на  себя  -
воспаленное красноватое пятно.
     Читал рассказ Кафки. Кафку мне дали по блату в библиотеке -
не  книгу,   а   пачку  ксерокопированных  листов  из  журнала
"Иностранная литература". Фантастика у Кафки начинается сразу,
без подготовлений и  проволочек:  "Проснувшись,  <...>  Грегор
обнаружил,  что он  у  себя в  постели превратился в  страшное
насекомое."
     Почему-то вспомнил виденный в детстве мультфильм "Колобок":
Колобок приходит на деньрождение, там ему все очень рады, поют
с ним,  танцуют,  а потом начинают дружно плакать, понимая что
Колобок сейчас должен быть съеден.  А  также рассказ ребенка о
похоронах (Чуковский,  "От 2  до 5"):  "Впереди несут гроб,  а
старика ведут под руки,  а  он  плачет,  не хочет хорониться".
Кроме того,  чем-то напомнило самые благонадежные произведения
школьно-письменной   литературы:   "Тараса   Бульбу"   Гоголя,
"Разгром" Фадеева  и  "Клопа" Маяковского.  Человек -  это  не
более  чем  зловредное  насекомое  и  место  ему  -  изучающая
вредителей научная лаборатория.  Любое человеческое проявление
- по   отношению   к    раненому,    которого   предполагается
ликвидировать   для   облегчения   походного   марша   или   к
закапываемому живым  в  землю  преступнику  -  чревато  чем-то
крайне  отрицательным.  Дезертирством или  даже  переходом  на
сторону  противника.  Автор  подводит тебя  к  соответствующим
расстрельным статьям Уголовного кодекса, одной рукой вроде как
даже подталкивает,  а другой - крепко держит за шиворот, чтобы
ты, зараза, и впрямь не вздумал убежать.
     Отличие этих авторов от Кафки только в  том,  что у них все
рассматривается   извне   человека,   а   не   изнутри   него.
Предполагается,  что человек, в общем-то, может перестать быть
насекомым, если он полностью искоренит свою сущность и заменит
ее  чем-то  прекрасным  и  высоким  -   согласно  приложенного
рецепта.  И  тон  повествования у  них  в  связи с  этим -  не
отчаявшийся,  а  возвышенный и  общественно-полезный.  А кроме
того -  у  них,  вроде бы,  есть,  куда человеку бежать.  Хотя
человек будет втройне насекомым,  если он куда-либо побежит от
выполнения своего долга.
     Но  вот  вопрос -  если все люди насекомые,  то  кому тогда
нужна эта самая общественная полезность? Гоголь скажет - богу,
а  что ответит Фадеев,  который,  естественно,  согласен,  что
никакого бога на свете не бывает? Возможно, с его точки зрения
вся эта полезность нужна не для всякого человека,  а  лишь для
"человека будущего",  полностью переделанного.  Для  человека,
который днем  и  ночью  валит  сибирские кедры и  долбит ломом
вечную мерзлоту,  питаясь при  этом  лишь  таежными кореньями,
дерзновенными виденьями  и  стихами  Евтушенки  про  Вечность,
которая оказывает снисхожденье "лишь тем,  кто снисхожденья не
просил".  Но  уж он-то тем более не должен нуждаться ни в  чем
материальном,   такой   человек.   Если   и   впрямь   следует
переделывать  обычного  человека  в  "человека  будущего",  то
почему  заодно  не  отучить  его  от  чрезмерного потребления?
Совершенно дикое противоречие.  Когда человек трудится,  тогда
они воспевают важность и  нужность материального производства.
("Если ты  ничем не  занимаешься <...>,  то я  не признаю тебя
человеком,  как бы  ты ни был умен или добр."  Фадеев) А  если
человек вдруг  вспомнит,  что  за  работу  полагается платить,
тогда они начинают рассуждать о т. наз. "вещизме" - пошлости и
ненужности всего материального.  Грандиозное противоречие - на
грани крайне примитивного мошенничества. (*)
     А если честно - то у Кафки все просто более последовательно
и, я не боюсь этого слова, мужественно. Без самообмана. Бежать
тебе на самом деле некуда, а поэтому и держать за шиворот тебя
не нужно.  Кончается рассказ тем, что Грегор "слабо вздохнул в
последний  раз"  и   его   родственники  наконец-то   получили
возможность всей семьей сделать прогулку на свежем воздухе.
     Человек,  как утверждают некоторые, есть существо, которому
свойственно  стремиться  к  удовольствию.  Самые  сознательные
возражают:  нет, не к своему никому не нужному удовольствию, а
исключительно к  пользе-обществу.  А  потом либо первое,  либо
второе интегрируется в  пределах от  рождения до смерти.  Хотя
если  употреблять  математические  сравнения,  то  это  скорее
напоминает не классическую,  а квантовую механику. Нечто вроде
функции Гамильтона -  с учетом неопределенности. Не функция, а
вероятностный оператор. Чем определеннее цель (какой бы она ни
была),  тем неопределеннее и  проблематичнее как счастье от ее
достижения, так и само стремление к ней.
     Познанию существуют пределы с двух сторон.  С одной стороны
- самое сложное из  того,  что  есть на  свете.  То  есть твое
сознание.   С   другой   -   элементарные   частицы.   Недавно
преподаватель,  читавший лекции по квантовой механике, сказал,
что  законы этой  науки чем-то  напоминают законы человеческой
психики.  Для  того,  чтобы  измерить координаты или  скорость
электрона,  нужно,  чтобы  он  провзаимодействовал с  какой-то
другой частицей.  И этим ты,  конечно, все сразу нарушаешь - и
координаты  его,  и  скорость.  И  чем  точнее  ты  хочешь  их
измерить,  тем сильнее должно быть взаимодействие и тем больше
ты  все нарушишь.  И  он сравнил это с  тем,  что если человек
думает о  том,  как он  думает,  или зачем он думает,  или еще
что-то в этом роде -  то в этот момент он думает совершенно не
так, как обычно.

     _________
     (*) "Ужасно не то,  что Партия лишила вас всех материальных
благ,  а то,  что вместе с тем она убедила вас,  будто простые
человеческие чувства и порывы сами по себе не стоят ничего."
     (Оруэлл, "1984")


     Экзистенция

     Смерть ли сон;
     сон ли смерть?
     День ли жизнь;
     жизнь ли день?

     13 февраля 1980 г.










     Недавно я опять ходил на выставку на М.  Грузинской.  Видел
картины художника Провоторова,  "эксгумационалиста",  как  его
назвали в  книге  отзывов.  Грязно-коричневые,  цвета  жареных
говяжьих  мозгов  оболочки  в  форме  человеческого  тела,   в
оболочках -  дыры и  прорехи,  а внутри них -  пустота.  Серия
"Камеры пыток": тесные, размером со шкаф комнатки, а внутри на
тонких  шнурах висят  в  пыточных позах  эти  самые  оболочки.
Триптих (во всю стену верхнего зала):  "Стремление":  оболочка
привстает  над  землей,   "Полет":   поднимается  в  воздух  и
"Равновесие":  повисает,  как на дыбе. И все это - в абсолютно
пустой местности.  Ровная земля  до  горизонта и  пустое небо.
Или, может быть, пол и стена в той же камере.
     Совсем я  алкоголик стал:  пью  беспробудно уже  три недели
подряд. Каждое воскресенье пью: то 8 Марта, то еще что.
     Сегодня ездил на деньрождение к  Л.  На улице -  мартовское
смешение  сезонов:  черный  снег  и  блестящие лужи  на  одной
стороне улицы, где солнце и нетающие глыбы льда на сухом сером
асфальте  -  на  другой,  в  тени.  Через  неделю  апрель,  но
температура пока не поднималась выше нуля.
     Автобус долго ехал по каким-то переулкам. Народу напихалось
до предела.  Постоянно входили, выходили или передавали деньги
за билет.  Через некоторое время начался скандал:  подвыпивший
гражданин русской национальности обвинял гражданина грузинской
национальности в том,  что он внес в автобус большую коробку и
не заплатил за багаж. Рассказал душераздирающую историю: как 8
Марта  покупал  жене  цветы  у   грузина  за  целых  2  рубля.
Предположил,  что у  этого грузина в коробке тоже лежат цветы,
предназначенные для продажи и все рвался проверить,  но не мог
из-за  тесноты.  Но  что  мне  особенно понравилось -  то  что
публика разражалась хихиканьем,  а то и гоготом,  когда пьяный
от брани переходил на пафос. (Типа "великого народа", Сталина,
который "за  русский народ пил",  несмотря на  свое грузинское
происхождение  и   т.п.)   Испытал  даже  что-то   похожее  на
патриотизм, если только в данной ситуации уместен этот термин.
     На   деньрождении  было   человек  десять  -   в   основном
родственники  Р.Я.  Она  зачитала  модные  в  последнее  время
эпиграммы известного артиста Гафта на разных других писателей,
артистов  и   режиссеров.   Эпиграммы  абсолютно  бездарные  и
хамские.  Политический донос на  Евтушенку.  Какого-то артиста
Гафт уличил в отсутствии одного глаза,  а другую артистку ни с
того,  ни  с  сего  обозвал собакой.  Но  присутствующим очень
понравилось.
     Пили  в  основном коньяк.  После  нескольких рюмочек коньяк
пьется очень легко.  Вода и вода. Неоднократно выходили с Л. к
ней в  комнату и выпивали неразбавленного медицинского спирта.
Спирт ни с  чем не спутаешь даже в  пьяном виде:  теплота и во
рту, и в желудке.
     Одна  из  присутствующих настойчиво предостерегала меня  от
распределения в "ящик".  Сама она работает как раз в "ящике" и
ее,  как  я  понял,  очень затрахивает вся тамошняя атмосфера:
пропуска,  охрана и  невозможность никуда выйти  до  окончания
рабочего  дня.   А   за   границу  ей  теперь  нельзя  даже  в
Болгарию.(*)
     О "контингенте" она отозвалась,  мягко говоря,  без всякого
энтузиазма.  Вплоть  до  цитаты из  обращения Сахарова "гибнут
наши ребята".  Разгласила подробности принятия такого решения:
сам  Брежнев был против,  но  его заместители оказали на  него
давление.
     Присутствовал  какой-то  родственник  Р.Я.   -  из  военных
пенсионеров. О Сахарове он отозвался с необычайной злобой, как
будто тот чем-то обидел его лично.  Могли бы,  сказал он,  ему
даже  "высшую"  дать  -   за  выступления  перед  иностранными
корреспондентами  (интерпретированные,   надо  полагать,   как
разглашение военных тайн,  шпионаж и измена). Жена к тому же у
него  еврейка.  (Евреев он  тоже  ругал.)  Но  пока пожалели и
только сослали.  Но  еще  посмотрим,  как  будет  себя  вести.
(Недавно читал газетные статьи,  где  утверждалось примерно то
же  самое,  но в  менее резких выражениях.  Коварная сионистка
сгубила талантливого, но нестойкого русского академика.)
     Потом он принялся расхваливать Сталина.  За опоздания тогда
полагался лагерь  и  рабочие  поэтому  хорошо  работали  и  не
опаздывали.  (**)  Здесь  я  не  утерпел и  изложил эпизод  из
какого-то рассказа,  слышанного по вредным голосам. Опоздав на
работу,  человек подошел к витрине, разбил ее и подождал, пока
его загребут в милицию. И получил всего 15 суток, а не год или
сколько у них полагалось за опоздание.

     ________
     (*) Нет,  это не империя зла,  это просто страна дураков. В
одной Москве,  я уверен,  шпионов гораздо больше,  чем во всей
Болгарии.  В  том случае,  конечно,  если они (то есть шпионы)
существуют в реальности, а не только в книжках.
     (**) Вряд ли он сам не понимал,  что сажать человека на год
из-за нескольких минут опоздания,  кроме всего прочего, просто
экономически невыгодно.  Просто  очень  трудно  примириться  с
мыслью, что вся твоя жизнь прошла напрасно.






     Первый отрывок из книги "По поводу майского снега", написан
в конце 1980 года.

     Май в этом году был совершенно фиговым.  Жутко холодный. Да
и лето тоже оказалось не очень-то жарким. Говное, прямо скажу,
было лето. И погода, и все остальное.
     Однажды  середине мая,  в  девятом часу  вечера,  я  шел  в
магазин.  Весь день (точнее,  уже  много дней подряд) на  небе
были сплошные тучи,  так  что было непонятно,  темнеет или еще
нет.  Впереди на  тротуаре стояла  небольшая толпа,  посредине
которой лежал человек лет пятидесяти,  возле него на корточках
сидел милиционер и  писал на  листе бумаги,  подложив под него
свою  кожаную  сумку.  Возле  человека  были  разложены  вещи,
видимо,  вынутые из  его карманов:  кошелек,  футляр от очков,
удостоверения и какие-то бумажки; рот у него был открыт. Когда
я шел обратно, его успели увезти.
     Считается,  что  люди  чаще  болеют  или  умирают в  другую
погоду:  летом в жару перед дождем,  а зимой -  в оттепель.  А
по-моему для этого дела такая погода,  как была в мае -  самая
подходящая.  Умрешь -  и  сам не заметишь.  Как в  эпиграфе из
"Евгения Онегина":  "Там,  где дни облачны и  кратки,  родится
племя,  которому умирать не  больно."  Одну  неделю  холод,  и
другую,  и  все лето тоже,  разве что градусов на пять теплее.
Потом наступают уже настоящие осень и  зима,  а  через год все
повторяется.  И потом -  еще и сорок,  и пятьдесят раз. Может,
тогда уж лучше сразу - упасть на тротуар и рот разинуть.
     В каком-то журнале я читал статью не то о Воркуте,  не то о
Норильске.  Текст статьи тривиально радужный, к нему приложены
фотографии.  Разгар  лета  -  прохожие в  расстегнутых пальто.
Прямые   улицы   без   деревьев,    обстроенные   стандартными
пятиэтажными домами.  Средняя температура там  даже в  июле не
поднимается выше  десяти  градусов,  то  есть,  по  московским
меркам, - как если бы после начала мая немедленно наступала бы
середина сентября. Так что, господа, Москва - это еще не самое
фиговое место в мире в отношении климата, есть края и похуже.






     Сегодня с  утра  было  снова  всего  пять  градусов тепла и
совершенно пасмурно. И за весь день не потеплело ни на градус.
Это называется май.  В конце апреля,  правда,  случилась жара,
как летом - за 20 градусов, а второго мая подул северный ветер
ужасной силы и быстро,  за несколько часов,  похолодало. Ветер
через день прекратился, но холод стоит вот уже полмесяца.
     Посещаю  лекции,  подготавливающие  студентов  к  работе  в
общежитиях МГУ,  на  время Олимпиады превращаемые в  гостиницы
для  иностранцев.  Лекции продолжаются обычно часов  до  двух,
три-четыре дня в неделю. Выступают идеологические, спортивные,
интуристовские и другие работники. Пожарники, например.
     В   некоторых   выступлениях  заметен   едкий,   но   умело
дозированный цинизм.  В  том числе и  в  сегодняшней,  которую
читал человек из КГБ.  Говоря о пограничных правилах, упомянул
об  открытой границе между  Польшей и  ГДР.  Поляки  скупают в
пограничных областях ГДР все товары, чем восточные немцы очень
недовольны.  На  границе же  Польши  и  СССР  -  односторонняя
проводимость.  Т.е. поляков пускают, а советским - хрен в рот.
Только  организованно,   по  путевкам  и  т.п.   Объяснение  -
отвратительная смесь  высокой  бдительности ("таковы правила",
"закон  есть   закон",   рассуждения  о   возможных  вражеских
провокациях) с  намеками на низкую реальность.  В  самом деле:
пусти нас хотя бы в  Польшу -  так мы и  Польшу обожрем почище
саранчи. Не говоря уж о ГДР.
     Потом рассказал о проделках иностранцев: многие приезжают с
целью погулять и попьянствовать.  Особенно финны.  А некоторые
даже привозят контрабанду и различную "литературу". (В публике
возникло некоторое оживление.)  А  какой-то  итальянец вздумал
устроить демонстрацию в  защиту гомосексуалистов и  для  этого
"заручился поддержкой небезызвестного вам Сахарова".  (Да, да,
и  Герцен тоже  учился на  нашем факультете.)  Итальянец успел
лишь выставить плакат в холле гостиницы.  "Ну что же - подошли
к   нему,   побеседовали  и   он  понял  беспочвенность  своих
притязаний."
     Насчет "литературы" он сказал:  "Наши таможенники, конечно,
проделывают  работу  в  данном  направлении,   но  враг,   как
говорится,  хитер:  не  исключены случаи,  когда и  вам  могут
всучить,  так  что  будьте  бдительны."  Говорил  он  об  этом
доверительно,  даже задушевно,  точно ожидал,  что  мы  сейчас
начнем  возмущаться  вместе  с   ним.   А  если  кто  видел  у
кого-нибудь эту  самую  нелегальную литературу,  то  он  после
лекции  подойдет  и   скажет.   Меня   больше  всего  удивляет
интонация, с которой они говорят о разных таких вещах.
     Обеденный  перерыв   был   часа   полтора.   Прогулялся  до
Москвы-реки.  Прошел мимо  выключенных фонтанов,  затем  через
парк и налево по обрыву мимо маленькой церкви. Река, стадион с
гигантскими светильниками,  а  дальше  -  панорама города  под
грязным небом.  Погода  была  все  такая  же  поганая:  низкие
дождевые тучи,  редкие дождевые капли, а иногда даже снежинки.
Но  листья  на  деревьях  полностью распустились,  несмотря на
холод.  Любопытно -  если  еще  месяц  или  два  будет так  же
холодно,  то  пожелтеют они  летом или только в  сентябре,  по
календарю?
     Некоторое время  я  сидел на  лавочке над  обрывом и  читал
"Бесов" Достоевского.  На  ходу еще не очень холодно,  а  сидя
совсем замерзаешь.
     После  перерыва  было  нечто  вроде  семинара.  Разбирали с
преподавателем отдельные идеологические вопросы.
     Вопрос  о  наличии в  СССР  инфляции.  Некоторые экономисты
признают,  что есть определенные явления, сходные с инфляцией,
большинство же  возражает,  ссылаясь на  то,  цены на  "товары
массового спроса" у нас стабильны,  как нигде в мире. А если и
повысятся,  то  государство это компенсирует с  помощью разных
"общественных  фондов".   И   нам   посоветовали   вплоть   до
окончательного выяснения учеными этого  вопроса при  беседах с
иностранцами придерживаться последнего мнения.
     Про  ссылку Сахарова следует говорить,  что  хотя судебного
процесса не  было,  но  имеется  решение Президиума Верховного
Совета,  что  юридически  равносильно.  Однопартийная система,
выдвижение на выборах лишь одного кандидата и т.п.  - вовсе не
предписаны законодательно,  а  лишь  традиция.  "Так сложилось
исторически".  А про Солженицына он объяснил,  что его книги -
не  только  не  соцреализм,  но  вообще не  реализм.  "Реализм
предполагает изображение типических  персонажей  в  типических
обстоятельствах,  а  тогда  ситуация в  нашей  стране была  не
такая".






     Лето 1980 года

     Прозрачной ночью бурым светом
     Сияют фонарей огни.
     Идут бандиты с пистолетом,
     Меня хотят убить они.

     Ночь наполняет душу бредом;
     Мне не увидеть больше дня:
     Идут бандиты с пистолетом,
     Они хотят убить меня.

     А днем - по улицам нагретым
     Шаги ужасные стучат:
     Идут бандиты с пистолетом,
     Они меня убить хотят.

     Ах, жарким летом, жарким летом
     Так грустно и так скучно жить:
     Идут бандиты с пистолетом,
     Они хотят меня убить.

     1980 - 1981 г.г.


     ***
     Числа  с  десятого  июня  у  Кольки  начались  дежурства  в
общежитии,  на  время  Олимпиады превращаемом в  гостиницу для
иностранцев.  Колька дежурил на втором этаже зоны "Д" Главного
здания.  Отсидишь с девяти утра до девяти вечера, на следующий
день с  девяти вечера до девяти утра -  и  двое суток гуляешь.
Одно время договорились о еще более удобном расписании:  сутки
сидишь  и  трое  гуляешь.  Сперва  этот  график ввели  явочным
порядком,  а когда пошли к начальству с коллективным прошением
его узаконить,  то  начальство почему-то  очень рассердилось и
пресекло.   Возможно,   для  того,   чтобы  люди  не   слишком
разбалтывались:  работа  и  так  совершенно туфтовая:  сиди  и
смотри,  чтобы ничего не сперли и  не испортили.  Перед уходом
следует   непременно  потребовать  от   сменщика,   чтобы   он
расписался в журнале:  "Дежурство принял", что считается одной
из  главных  служебных обязанностей.  Платить  обещали  120  в
месяц:  80  -  оклад и  40 -  "олимпийская надбавка".  Изредка
давали  разовые  задания:   пересчитать  мебель,  разнести  по
номерам настольные лампы и  т.п.  Однажды где-то в другой зоне
на  стене  обнаружили матерную надпись на  английском языке  и
всем  дежурным  было  приказано внимательно осмотреть стены  и
доложить об  их  чистоте.  А  другой  раз  каждому  выдали  по
несколько бумажек с  печатями и  велели наклеить их  на дверцы
пожарных  кранов.   Объяснили,   что  известны  случаи,  когда
иностранцы подкладывали в подобные места бомбы.
     А  дежурство в  ночную смену -  и  вовсе халява:  сдвигаешь
несколько стульев,  ложишься и  дрыхнешь хоть до  девяти утра,
когда приходит сменщик, бригада уборщиков и начальство, а тебе
можно  уходить.   Кольке  вообще-то  жутко  повезло,  что  его
записали дежурным по  этажу,  а  не уборщиком,  которые должны
приходить ежедневно,  а когда начнется Олимпиада -  то даже по
выходным. И зарплата у них меньше - рублей сто.
     Милиции тогда  в  Москве  была  фигова туча.  На  дежурство
Колька обыкновенно ездил на 28-номере мимо срочно построенного
возле  леса  конного комплекса -  там  в  оцепление выставляли
сотни ментов с автоматами. А на рабочем месте Колька находился
под тройной охраной. На первом этаже зоны сидит милиционер, во
дворе  в  проходной -  еще  несколько и  вокруг здания милиция
прогуливается в  большом количестве.  Бдеют  на  своих постах,
охраняя порядок и лично Колькину безопасность.
     Однажды,    направляясь   на   дежурство   и   проходя   по
университетскому скверу,  мы  с  ним  увидели,  как  какого-то
пьянчужку,  который  шатался по  аллее  несколько впереди нас,
милиция прямо на лету перехватила.  Вышли из-за кустов боковой
аллеи,   сцапали  и  повели,   повели  голубчика!   Тот  и  не
трепыхался.  А  дело  было как  раз  четвертого июля и  Колька
пошутил,  что этому пьянице могут по  теперешним временам даже
политику  припесочить:   зачем  он   при  таких  обострившихся
отношениях по американским праздникам пьет,  мало ли ему,  что
ли,  советских или,  на худой конец,  православных?!  А  потом
Колька  уже  с   самым  серьезным  и  печальным  видом  привел
вычитанную в какой-то книжке цитату из философа Мережковского:
"Лицо хамства,  идущего снизу: хулиганство, босячество, черная
сотня".  Опаснее,  как  считал Мережковский,  чем любая идущая
сверху политическая реакция.
     Незадолго до этого времени, в мае и июне, газеты неожиданно
стали  печатать множество статей  на  уголовные темы,  главным
образом  из  области  убийств,  избиений,  грабежей  и  прочих
насильственных деяний.  Например,  про  то,  как  один молодой
хулиган,  напившись,  кинул камень в  проходящий мимо  поезд и
убил    машиниста.    Получил   он    всего    десятку,    как
несовершеннолетний.  Тогда Колька воспринял эти  публикации по
его  словам,  без  всякого чтения между  строк,  но  вскоре он
вполне  обоснованно  связал  их  с  предолимпийской московской
чисткой:   высылали  пьяниц,   жуликов   и   проституток.   И,
несомненно,    пытались    настроить    общественное    мнение
соответствующим образом.  Колька сказал,  что человека с менее
крепкой,  чем у него,  у Кольки,  психикой, подобные внезапные
кампании в прессе легко могут привести прямо в психушку.
     Но  над широко распространившимися тогда же время слухами о
засланных в  Москву туристах-отравителях,  которые,  пользуясь
давкой   в   транспорте,   делают  советским  гражданам  уколы
всевозможных ядов и инфекций,  Колька с самого начала искренне
издевался.   Вспомнил   об   операции   опечатывания  пожарных
шкафчиков и  выразил сожаление,  что он не замотал одной такой
бумажки с  тем,  чтобы наклеить ее себе на задницу.  Поскольку
если эта  печать обладает волшебной способностью предотвращать
взрывы,   то  уж  вражескую  инъекцию  она  тем  более  должна
предотвратить.










     Погода  в  последние  дни  стала  снова  вполне  приличной.
Температура около  25  градусов.  Утром  ясно,  после  полудня
обыкновенно гроза, а к вечеру опять солнце.
     Сегодня часа в 4 пришло начальство,  собрало всю нашу зону,
дежурных и  уборщиков,  и  рассказало о  казнях,  которым была
подвергнута соседняя зона "В".  За игру в  футбол в  коридоре,
вызвавшую  разбитие   осветительного  плафона   и   испачкание
потолка,   всем   участникам  игры  были  объявлены  выговоры,
дежурный же,  допустивший такое безобразие,  был  разжалован в
уборщики.  А  за игру в  карты и  распитие спиртных напитков в
ночное время двух дежурных вообще выперли с факультета.
     С  сегодняшнего дня договорились дежурить по  суткам.  День
отсидел -  так с разгону и ночь высидеть можно, а потом ты три
дня свободен.  Уборщики разошлись в  шесть вечера.  В  течении
целого  часа  я  изучал  график дежурств и  переделывал его  с
учетом  нового  расписания.  В  половине десятого стемнело.  Я
зажег  в  обоих коридорах свет  и  доел  остатки принесенной с
собой пищи. В десять навестился к Главкому - студенту из нашей
группы,  дежурившему на  четвертом этаже.  Главком с  каким-то
другим дежурным играл в настольную рулетку - красное, черное и
ноль белого цвета. Не знаю, могут ли они, начальство, я имею в
виду, приравнять рулетку к картам.
     Затем  сидел у  себя  на  втором этаже и  читал "Записки из
подполья" Достоевского.  Время от  времени гулял ради разминки
туда-сюда по коридорам.  (Рабочее место у  меня в холле (10 на
10 метров) рядом с  дверями лифтов и  выходом на лестницу;  от
холла отходят перпендикулярно два коридора. Первый - короткий;
в  конце -  окно  в  университетский двор.  Другой -  длинный,
метров 50; в конце - запертая дверь пожарного выхода.)
     В  полночь явилось начальство;  я  в  это время находился в
конце длинного коридора. Они очень удивились, что я там делаю.
Я  же не растерялся и напомнил о вышедшем несколько дней назад
распоряжении: не менее двух раз за смену проверять, заперты ли
двери  в   номера.   В   результате  начальство  ушло   вполне
удовлетворенным,  приказав погасить свет  в  обоих  коридорах,
оставив освещенным только холл. Вид коридоров стал после этого
довольно жутким.  В  конце  длинного -  почти  полная темнота,
только горит красный плафончик со словом "выход" и  в  дверном
стекле на фоне смутного блеска ламп маячит в стекле мое черное
отражение.
     "Запски из подполья", I ч., VII гл.: "Есть одна такая самая
выгодная выгода,  <...> которая главнее и выгоднее всех других
выгод. <...> Свое собственное вольное и свободное хотение."
     В VIII гл. говорится о страхе "хотения по табличке", причем
под  "табличкой" понимается  странная  смесь  трех  совершенно
различных понятий:
     1.  Законодательства "хрустального  дворца"  -  идеального,
разумного и научного государства.
     2.  Законов,  по  которым человеку надлежит действовать для
скорейшего достижения собственного благополучия.
     3. Законов психики как таковых.
     Насчет первого пункта с автором я полностью согласен.  Мало
ли,  что  государство  вздумает  узаконить.  Государство имеет
возможность  не   только  узаконить  все  что  угодно,   но  и
обосновать это с  научной точки зрения.  Второй пункт -  страх
перед  своей  же  собственной личной  выгодой -  уже  вызывает
сомнения.   Если,   конечно,   не  подразумевать  под  выгодой
исключительно обладание большим количеством денег. (А если мне
какое-то    неоплачиваемое   занятие   доставляет   такое   же
удовольствие, как обладание определенной суммой?) А вот третий
пункт мне совсем непонятен.  Почему противопоставляются законы
хотения и само хотение?  Вероятно,  Достоевский хотел сказать,
что  это  "вольное хотение" -  явление,  настолько отличное от
любого другого,  как от общественно-государственного, так и от
личного,  как от  физического,  так и  от психического,  что в
сравнении с этим все прочие различия несущественны.
     Весь мир объединился против тебя - и общественная выгода, и
личная,  а  потом и  твои собственные побуждения -  и  от тебя
остается  что-то  неуловимое,   тончайшая  оболочка.  (Как  на
картинах художника Провоторова.)  Граница между существованием
и  несуществованием.  А  все остальное -  и  вне тебя,  и даже
внутри -  настойчиво пытается тебя убедить, что ты должен быть
не таким, каким ты являешься.
     "Неужели все мое устройство -  одно надувательство?"  И  ты
сам  уже  плохо веришь в  свое же  собственное хотение.  Очень
хочешь поверить,  но не получается.  И чем сильнее хочешь, тем
хуже получается.  Все тот же квантово-механический закон:  чем
больше  ты  пытаешься придать  определенности своим  мыслям  и
чувствам  (твои  они   собственные  или  же   они  у   кого-то
позаимствованы,  или  же  этот  кто-то  насильно заставил тебя
мыслить  так,  а  не  иначе)  -  тем  меньше  в  них  остается
определенности. И в их содержании и в самом их наличии.
     В принципе, наверное, можно рассчитать заранее даже то, что
прогуляться по  этажам  мне  вздумалось  в  10  вечера,  а  по
коридорам -  только в 12.  Но для этого,  несомненно, над моим
мозгом  следует проделать такую  мощную  психическую (а  то  и
хирургическую) препарацию,  что после нее вряд ли  можно будет
говорить  о   моем  сознании.   И   чем  дотошнее  ты   хочешь
предсказать,  тем  сильнее  должно  быть  воздействие.  Полная
аналогия с  электроном,  координаты которого можно  измерить с
любой  точностью,  но  для  этого  может  потребоваться  такая
высокая  энергия,   что  совершенно  неизвестно,   какими  его
координаты станут после измерения.  И  что вообще останется от
этого электрона.
     I ч.,  X гл.:  "Я бы дал себе совсем отрезать язык из одной
только благодарности,  если б только устроилось так,  чтоб мне
самому уже более никогда не хотелось его высовывать." За такие
слова и впрямь нужно язык резать. "Зачем же я устроен с такими
желаниями?"   Да  именно  затем  и  низачем  больше!   Неужели
непонятно?  Как можно не радоваться тому,  что ты такой, какой
есть, а не другой?
     Одно дело -  когда какой-то закон что-то тебе предписывает,
а другое - когда ты сам являешься этим законом. Великая жуть и
великий восторг.  Превращение объективности в  субъективность.
Гораздо более великое чудо,  чем превращение неживого в живое.
Чудо,  произошедшее не  когда-то,  миллиарды лет  назад,  а  -
ежемгновенное.   Как  цветок,  распускающийся  на  перегнившей
навозной куче.  Если бы куча лежала на другом месте,  то он бы
здесь не вырос,  и  -  -  куча,  как таковая,  нисколько бы не
пострадала, если бы никакого цветка на ней не выросло. Так что
ж с того? Что ж с того, господа товарищи?!










     Сегодня, когда пришел утром домой, сразу уснул и проспал до
пяти вечера.  Темнеет теперь в  половине девятого,  но сегодня
сумерки  начались  на  несколько часов  раньше,  чем  в  ясную
погоду. Вечером, как и утром, было пасмурно и шел дождь.
     Прогулялся в  магазин.  Заметно  похолодало по  сравнению с
утренней  духотой.  На  многих  автомобилях уже  были  зажжены
габаритные  огни.   Нет  более  печального,   даже  тоскливого
зрелища,  чем автомобильные огоньки в  пасмурный летний вечер.
Особенно когда прохладно и сыро. Красные и желтые перевернутые
восклицательные знаки (огни и  их отражения в мокром асфальте)
среди серенького пейзажа, замутненного туманом или дождем.
     Ночью поспать не  дали совершенно.  Сегодня съезжала первая
группа туристов.  (Должна приехать еще  одна  группа,  тоже из
ГДР.) Накануне отъезда,  вчера, они устроили прощальный вечер.
Сидели в  холле на  диванах и  принесенных из номеров стульях,
пускали по кругу бутылку, отхлебывая из горлышка и пели песни,
в  т.ч.  русские ("Пусть всегда будет солнце" и  т.п.)  Выпили
около десяти бутылок человек на сорок и сильно пьяных не было.
     Мне  тоже  была  предложена  бутылка  пива,  от  которой  я
отказался на смешанном немецко-английском наречии. Вместо пива
мне  дали  пакетик  апельсинового сока  с  приложенной к  нему
соломинкой,  который я  не без благодарности и не без аппетита
выпил.
     Каждого  дежурного снабдили  листом  бумаги  с  написанными
русскими буквами немецкими фразами на  случай пожара и  других
происшествий. Ради хохмы дополнил (не без помощи словаря) этот
документ алкогольной тематикой: "Und diesen kleinen Glasechen,
lieben Herren,  ich will zu euere Gesundheit drinken!" ("А эту
небольшую рюмочку,  дорогие господа,  я  хочу  выпить за  ваше
здоровье!"),   "Wir  nachessen  die  ersten  Glasechen  kein!"
("После первой не закусываем!")
     Около половины первого явилось начальство.  (Хорошо,  что я
не позарился на пиво,  а  то запах бы еще не выветрился.)  "Ну
как,  все в порядке?" "Все,  только вот - сидят." Я показал на
пирующих  немцев.  "Ладно,  пусть  их  сидят.  А  карточки все
сдали?" (Т.е. "карты гостя", которые мне полагается отбирать у
них  в  обмен на  ключи.)  Они  задали еще  несколько подобных
вопросов и ушли.
     В  2:20 один из немцев побежал к  окну и  выпрыгнул в  него
прямо через стекло.  Я к этому времени начал засыпать и увидел
его только у самого окна.  Перед этим никакого конфликта среди
немцев не  было и  бежал он  совершенно молча,  что было самым
жутким.  Ладно бы вопил.  Перед окном стоял стол с  цветочными
горшками,  он попытался его перепрыгнуть рыбкой,  но зацепился
животом за стебли. Стекло лопнуло и зазвенело, потом наступила
тишина; остальные немцы сразу замолчали.
     Я   стал  звонить  на   пост  милиции,   там  было  занято.
Милиционеры тут же прибежали сами и с ними явились два молодых
человека,  за  неделю  до  Олимпиады поселившиеся в  одном  из
номеров.  Одевались они в такие же костюмы белого цвета, какие
выдали дежурным.  С ними прибежал немец,  приехавший несколько
раньше остальных. Как я понял - их восточногерманский коллега.
Расспрашивали  присутствующих  и  фотографировали в  различных
ракурсах картину  разрушения:  черную  дыру  в  окне,  осколки
стекла и раздавленный цветок.
     Мне  велели  писать  объяснение.  Написал  им  пол-листочка
деревянным языком:  сидели,  распивали,  затем один  побежал и
прыгнул.  Не  забыл  упомянуть и  о  том,  что  о  пьянке было
своевременно доложено по начальству.  Подписи на всякий случай
не поставил,  но они, конечно, заметили - велели расписаться и
поставить дату и час.
     Насчет последствий этого происшествия мне сказали, что меня
лично спасло только то,  что в момент инцидента я находился на
рабочем месте за  столом.  Если  бы  я  отлучился хоть  даже в
уборную,  что,  в принципе,  не запрещено,  то все,  возможно,
свалили  бы  на  меня.  В  математике это  называется "область
неустойчивого решения":  бесконечно малые  изменения  исходных
данных вызывают непредсказуемые отклонения результата.  Черный
юмор.  Невинное  положение,  неожиданно приобретающее зловещий
смысл. Как в популярных в последнее время детских "садистских"
песенках:

     Девочка Маша купаться пошла.
     В среду нырнула, в субботу всплыла.

     А   утром  в   журнале  приема-сдачи  дежурства  я   описал
происшествие  не  без  доли  иронии.   Вслед  за  стандартными
фразами:  "Имущество согласно описи на  месте" вместо обычного
"происшествий не случилось" написал: "За время моего дежурства
случилось происшествие:  гость из комнаты Д-218-Л  выпрыгнул в
окно,  разбив при этом два стекла,  а  также цветочный горшок.
Других происшествий не случилось."
     Пошутили со  сменщиком насчет  деликатности немецкой нации:
никого не  побил,  даже не ругался,  а  лишь тихо и  культурно
прыгнул  в  окошко.  Непонятная чужеземным мудрецам тевтонская
душа, своей загадочностью превосходящая даже душу славянскую.










     Приехав вчера домой,  как  уже  написал,  спал  целый день.
Вечером тоже быстро уснул.  Сегодня с  утра снова шел  дождь и
стало еще холоднее, 15 градусов.
     Ближе к вечеру услышал от соседей о смерти Высоцкого, якобы
последовавшей вчера, 25 числа. Причем умер он примерно в то же
время,  когда выпрыгнул тот немец -  под утро. Это все жара, я
думаю,  такие совпадения,  жара, если не впадать в откровенную
мистику.  После  двух  или  трех  недель прохлады установилась
погода,  весьма необычная для  Москвы:  жара  в  30  градусов,
одновременно с этим сыро и душно. Солнце светит сквозь влажную
муть.  А  той ночью,  с 24 на 25 была духота еще сильнее,  чем
днем.  Некоторые люди такой погоды не переносят,  и  Высоцкий,
несомненно,  был из их числа. Например, с похвалой отзывался о
ленинградском климате:
     Не сравнить с Афинами - прохладно...
     А в Ленинграде,  судя по сводкам погоды,  температура летом
градуса на два-три ниже,  чем в Москве. Мне лично кажется, что
будь в  Москве чуть холоднее -  и  в  Москве была бы настоящая
тундра. Про Ленинград и говорить нечего...
     На протяжении той ночи сырая муть сгустилась еще сильнее, к
утру  шел  дождь,  но  было пока почти так  же  жарко,  как  и
накануне.  Большая редкость в  Москве,  чтобы и жара,  и дождь
наличествовали одновременно друг с другом.


     ***
     ...После того случая у  них  устроили очередную кампанию по
нагнетанию строгостей. На следующем дежурстве к Кольке подошел
чекист  Валера  и  объявил,  что  любые  пьянки  за  пределами
номеров,  как  коллективные,  так  и  индивидуальные,  следует
решительно  пресекать.   И   дал   Кольке  еще  одно  задание:
записывать  всех  немцев,   которые  вернутся  в  номер  позже
полуночи. Фамилию, номер комнаты и время прибытия.
     Колька взялся за  это дело очень рьяно,  составил абсолютно
полный  список,  а  про  одного  немца  дополнительно  сообщил
Валере,  что  его  привели двое  других  в  третьем часу  ночи
мертвецки пьяного и с разбитым носом. Даже сам Валера удивился
такому усердию в исполнении его поручений.  Хотя Колька больше
беспокоился за самого того немца:  нос у него был весь синий и
фиолетовый и,  вроде, даже насторону сворочен. Валера, однако,
никаких действий не предпринял - даже врача не вызвал...
     Не  без  гордости Колька  сообщил  мне,  что  он  догадался
сохранить в  тайне хотя бы вероятные внебрачные сношения среди
немцев:  если они приходили вдвоем,  мужчина с  дамой,  то  он
писал их общим списком с пришедшими ближе всего по времени.
     Съехала эта группа в  первых числах августа,  но  дежурства
продолжались еще  несколько дней,  пока  сдавали имущество.  В
зоне в  это  время наступило подлинное пьяное царство.  Уже  в
проходной чувствовался запашок от  милиционеров.  Компетентные
органы -  и  те подверглись определенным колебаниям:  Валера с
товарищами  притащили  20-литровую  бутыль  пива  и  попросили
Кольку спрятать ее в холодильник. Еле влезла. А около полуночи
была редкая ржачка: командир отряда с заместителем объезжал на
лифте этажи и сообщал,  что в связи с отбытием туристов свет в
коридорах по  ночам  снова следует гасить.  Оба  были  в  жопу
пьяные.  Заместитель  давал  лифту  команды:  "стоп",  "заводи
мотор",  "полный  вперед"  и  дудел  прибытие и  отправление в
игрушечную трубу. Надо уметь так напиться.
     Через день  всех благополучно рассчитали.  Кольке заплатили
полторы сотни  (плюс  семидесятирублевый аванс  месяц  назад).
Кроме  того,   было  разрешено  бесплатно  оставить  в  личное
пользование выданные всем дежурным форменные туфли и костюм.










     Дежурства   кончаются  послезавтра.   Досижу   сегодняшнее,
дневное и потом еще нужно отсидеть ночное,  завтрашнее. Сейчас
опять идет дождь.  Утро было хоть и  солнечное,  но  все равно
холодное,  как  осенью.  Хотя формально до  осени остается еще
месяц.
     Когда-то я читал сборник рассказов "Фантастика-66"; в одном
из рассказов (*) было отличное описание августовского утра. (В
виде  окончания  романа,   который  автор  всю   жизнь  мечтал
написать,  но  так и  не написал.)  Еще пустая утренняя улица,
ряды пятиэтажных домов.  Слабый туман,  роса, прохлада, легкие
облака.   Близость  осени.   Человек  выходит  из  подъезда  и
удаляется в туманную даль,  по пути выбросив ключи от квартиры
в  водосточную решетку.  Очевидная близость осени  и  столь же
очевидные  60-е  годы.  Легкость  на  подъем  и  глуповатость.
Романтика дальних странствий.

     Поднялся рассвет над крышей.
     Человек из дома вышел.

     Решив пройтись в кедах по всему земному шарику, человек без
раздумий расстается с жилплощадью и всем остальным,  что тогда
именовалось "мещанским уютом" или "грошевым уютом".
     "Когда  я  говорю  "отчаяние"  -  я  не  лгу,  но  невольно
ассоциация не  звуков -  чувств подсказывает мне  другое слово
-"отчалить".  Тогда я  вижу только море и  ночь.  Я  и  впрямь
отчалил от  прежней жизни.  Это  лето  было штормом и  горем."
(Эренбург, "Лето 1925 года")
     Высоцкий,  оказывается, жил в том же доме на М. Грузинской,
в  подвале которого устраивают выставки.  В дни похорон на его
стенах   расклеивали  фотографии  и   стихи.   Публика   стихи
переписывала, а милиция пыталась ободрать.
     О  Высоцком было  несколько радиопередач,  исключительно по
вредным  голосам.  (Советские источники это  событие полностью
проигнорировали.)   Когда   сравнивали  Высоцкого  с   другими
авторами  неофициальных  песен,  передали  одну  песню  Галича
(удалось записать на магнитофон):

     Плохо спится палачам по ночам -
     Вот и ходят палачи к палачам...

     У  Галича можно отметить необычайное разнообразие интонаций
и  ритмов на протяжении одной песни.  И  сами интонации совсем
другие,  чем у  Высоцкого.  Лишенные отчаяния и  остервенения.
Обреченность не человека, а противостоящего ему зла.

     ...Созывают неотложных врачей
     И с тоскою вспоминают о нем -
     О Сталине мудром, родном и любимом.
     "Был порядок" - говорят палачи...

     ___________
     (*) Анчаров, "Голубая жилка Афродиты"


     За  единство  и  сплоченность  литературных сил  (ТАСС,  17
августа 1980 года.)

     Вчера в  Москве состоялось заседание коллегии Минлитературы
СССР,  посвященное  безвременной  кончине  В.С.  Высоцкого.  С
докладом на  эту тему выступил Министр литературы И.П.  Херов.
По докладу было принято соответствующее постановление.


     Доклад И.П. Херова (публикуется с отдельными сокращениями)

     Товарищи!   Не  успел  пройти  месяц  со  дня  смерти  В.С.
Высоцкого,  а  прислужники мирового капитала еще более усилили
попытки перетащить его  творчество на  свою  сторону баррикад.
Так,  например,  не  далее как 3  августа с.г.  небезызвестный
"Голос Америки" под видом песни В.С. Высоцкого протащил в свою
передачу песню  пресловутого литературного дезертира Гинзбурга
(долгое время скрывавшего свое подлинное лицо под  псевдонимом
Галич).  Он давно известен нашей советской общественности как,
прямо  скажем,   небездарный  артист  и   режиссер,   который,
вообразив себя  великим певцом  и  поэтом,  занялся проповедью
абстрактного гуманизма,  сионизма  и  религиозного мракобесия.
Это  вскоре  привело  к   полной  творческой  и   общественной
деградации Галича  (Гинзбурга),  к  злобной  клевете  на  наше
общество зрелого социализма и к трусливому бегству за границу.
Этот   безголосый   антисоветчик  пристроился   на   шпионской
радиостанции "Свобода", где он продолжал самым гнусным образом
клевещать на все то, что свято для каждого советского, каждого
русского  человека.   Но  враг  просчитался.  Ему  не  удалось
добиться  популярности  даже   среди   весьма  невзыскательных
западных слушателей.  После того, как ЦРУ увидело, что один из
его  самых  верных  слуг  сделался  бесполезен для  дальнейших
подрывных акций, он был без лишнего шума ликвидирован агентами
этого управления грязных дел.
     Товарищи!    На   какие   только   происки   не   пускается
идеалистический противник в целях духовного разоружения нашего
народа, пытаясь подготовить почву для вооруженного вторжения в
священные рубежи нашей Родины!  Теперь они  хотят состроить из
В.С.  Высоцкого антисоветского певца типа  Галича (Гинзбурга),
разносчика антипатриотизма и милитаризма.  Но этому не бывать!
В ответ на идеологические диверсии наших врагов советские люди
еще  выше поднимут знамя нашей официальной идеологии,  которое
вот уже многие годы ведет нас от одной победы к другой победе!


     Постановление коллегии Минлитературы СССР (16  августа 1980
года)

     1.      Ввиду      острой      необходимости     углубления
организационно-воспитательной работы в  области предотвращения
идеологический диверсий  просить  разрешения на  создание  при
Минлитературы СССР управления по контрпропаганде.

     2.   На  должность  начальника  вышеупомянутого  управления
рекомендовать известного советского поэта Н. Цырлина, учитывая
его большой служебный опыт,  а  также в связи с двадцатилетием
со дня рождения.

     3.  В  целях недопущения антисоветских спекуляций требовать
от  Костромского обкома КПСС скорейшего рассмотрения вопроса о
целесообразности  сохранения  за  одним  из  районных  центров
Костромской области наименования "Галич".

     4.   В   целях   противодействия  психологическому  террору
требовать от компетентных органов немедленного и  решительного
пресечения    дальнейшей   враждебной   деятельности   "Голоса
Америки", равно как и других подобных ему радиоголосов.

     Первый секретарь партийного комитета Минлитературы СССР
     выдающийся советский поэт К.К. Кутакаев

     Министр литературы СССР
     выдающийся советский писатель И.П. Херов

     Первый секретарь профсоюзного комитета Минлитературы СССР
     крупный советский писатель В.Э. Поцек











     Летний вечер

     - Что же это, однако, за даль? Что скрывает она?
     - Казармы!
     (Салтыков-Щедрин)

     На горизонте потемневшем
     Сияли первые огни.
     И плавал в тихом море неба
     Серебряный буек луны.
     Прохладный вечер начинался,
     Небесный свод прозрачен был.
     Я по квартире потоптался
     И телевизор я включил.
     И - Евтушенко, завывая,
     Сжимая руки в кулаки
     По телевизору читает
     Свои казенные стихи.

     И ощущаю важность смерти
     И сладость долга и вины,
     Я - дезертир, я - самострельщик
     Грядущей мировой войны.
     Я, сволочь, дрыхну до полудня,
     В трамваях не беру билет
     И дую пиво беспробудно!
     Я, гад, люблю себя жалеть!
     Я, гад, в общественной уборной
     Недавно мимо надристал!
     И я, мерзавец, на заборе
     Недавно матом написал!

     Я - осознавший, я - прозревший,
     Хочу по улицам ходить,
     Крича, что я нахал и грешник,
     Поскольку нравится мне жить!
     Хочу быть нищим, быть голодным,
     Хочу о землю биться лбом
     И искупать долг первородный
     Самоотверженным трудом!
     В даль лучезарную стремиться,
     Под пули подставляя грудь!
     И невозможного - добиться!
     И целый мир - перевернуть!

     Вот на экране Евтушенко
     Уж красоваться перестал.
     Я по квартире погулял,
     И, выпив пива, на кушетке,
     Я в безмятежности лежал.
     А в темном небе, в луже света,
     Среди антенн и тусклых звезд,
     Сиял фонарь луны. И лето -
     И лето только началось.

     июнь - август 1980 г.






     Сегодня на спецкурсе было прямо как в Польше.  Б.  не нашел
ни  одного куска мела и  в  знак протеста слинял из аудитории.
"Лекция не  подготовлена,  лекцию  я  читать не  могу,  лекция
сорвана." Но и без подобных непосредственных поводов постоянно
проявляет свой вредный характер.  Оба  раза в  неделю назначил
свой спецкурс на самую рань -  на 9 утра. Видимо, под утро ему
плохо спится. Перед началом стоит у дверей и неотрывно смотрит
на часы.  Ровно в 9 входит и всех опоздавших гонит изумленными
возгласами:  "Лекция уже началась!" Спрашивает на экзаменах не
особенно  строго,   но   имеет  садистскую  привычку  засыпать
двух-трех  человек и  заставлять их  ходить сдавать в  течении
месяца.
     В  1949  году  он,  как  рассказывают,  публично отрекся от
своего отца,  арестованного за космополитизм и  в связи с этим
даже  сменил  свою  космополитическую фамилию на  русскую.  Б.
числится  "замзавкафедрой",  фактически же  он  полный  "зав".
Официальный заведующий,  В.  - наследный монарх, царствует, но
не  правит.  Большую часть времени В.  проводит в  заграничных
командировках и всеми делами заправляет Б.
     Недавно слышал по  "Немецкой волне" передачу про  академика
В.  -  дядю нашего завкафедрой.  При Сталине его посадили и он
умер  в  тюрьме от  голода.  Когда же  после реабилитации было
принято  решение  поставить  ему  памятник,  то  в  мастерскую
скульптора явились  "искусствоведы в  штатском" и  потребовали
убрать с лица скульптуры следы истощения.
     Все радиостанции, кроме Швеции и Канады, они глушат с конца
августа,  когда взбунтовалась Польша, но если найти подходящую
частоту,  то почти всегда можно какую-нибудь услышать. Правда,
про  Польшу  даже  советские  источники информируют достаточно
откровенно, чего я, признаюсь, не ожидал.
     Б.  на семинар так и  не вернулся,  так что я  сразу поехал
домой. На лекцию после семинара тоже придется не ходить, чтобы
не сидеть зря два часа.  Погода четыре дня подряд стоит ясная,
безветренная и  теплая для октября -  до 15 градусов.  Вчера я
ездил на дачные участки в  деревню Ж.  Там уже поставили забор
вокруг  разровненного бульдозером глиняного поля  и  прокопали
канавки на  границах между  участками.  Днем  было  прямо-таки
жарко,  при некоторой фантазии можно вообразить, будто все еще
лето.  Но роща на другой стороне дороги уже полностью облетела
и  лес  за  забором  был  черный  по-зимнему.   Вечером  резко
похолодало.  Та  роща  просматривалась насквозь:  малиновый  и
желтый закат между тонких стволов и очень тонкий месяц немного
выше.
     Дома со скуки почитал Фадеева.  В  "Молодой гвардии" у него
есть эпизод: два юноши, будущие герои, идут по выжженной степи
и  ведут  восторженный разговор о  выборе  профессии и  смысле
жизни. В духе подчинения всего себя и полного слияния личной и
общественной пользы.  Суд у  нас народный,  поэтому адвокаты в
наше время никому не нужны,  следовательно,  адвокатом быть не
интересно,  а нужны нам только прокуроры: "Помнишь, Вышинский?
Здорово!"
     А  в  "Разгроме" у него все еще более декларативно.  Тупые,
неотесанные персонажи -  уголовники, если быть откровенным. Но
лишь  только пришли тяжелые,  решающие испытания -  они  сразу
выявили  свою,   как  говорится,   положительную  сущность.  А
предателями оказались как раз те элементы,  которые воображали
себя культурными. Которые не решились вовремя преодолеть себя.
Которым было что преодолевать...
     Ах, если бы надо было жить только для того, чтобы всю жизнь
идти от одной победы к другой победе...
     ...Тебе было заявлено,  что  человек отныне уже не  обречен
всю свою жизнь пресмыкаться по земле,  поскольку человек может
и  должен  летать!  И  ты  согласился пришить себе  крылья,  а
взамен,  для  облегчения аэродинамики,  отрезать  ноги.  Хотя,
впрочем,  твоего согласия никто особенно и не спрашивал. Но то
ли  в  результате чьих-то  происков крылья тебе  были  пришиты
некачественные,   то  ли  тебе  следовало  расстаться,  как  с
ненужной обузой, не только с ногами, но и с руками - как бы то
ни было, но теперь ты не можешь не только летать, но и ходить,
а можешь ты теперь разве что ползать...
     "Я  согласился бы  жить  на  земле целую вечность,  если бы
прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу."
(Веничка Ерофеев) Его повесть,  написанную от лица алкоголика,
слышал по вредным голосам.
     Но,    кроме   ощущения   своей   никчемности,   постепенно
усиливается совершенно иное ощущение.  Причем вовсе не  злоба,
но,  представьте себе -  та же грусть и  тоска,  но не по себе
самому,   а   по   некоторой  обреченной  (именно  обреченной)
нереальности,   над   которой  все,   кроме   тебя,   искренне
потешаются. Да вы, граждане, попробуйте - скажите кому-нибудь,
что читаете Фадеева...  Смертная грусть и смятение. Чувствуешь
себя недостойным хамом, вторгшимся в грязных кованых сапожищах
на  сияющий,   но  беззащитный  паркет.  Хочется  уйти  домой,
запереть дверь,  занавесить окна и,  вжавшись в  стену,  ждать
смерти.  И час ждать,  и год,  и тысячу лет...  Простите меня,
граждане,  я есмь лишь гадкий и бессильный человек. Бессильный
и  -  посторонний.  Но не всем же ведь дано небеса штурмовать,
правда?










     Роскошная погода, уважаемые граждане! Май, настоящий май! В
этом году в мае была точно такая же погода: пасмурно и градуса
4  тепла.  С  начала декабря были  небольшие морозы,  а  потом
началась опять сплошная оттепель, длится уже неделю подряд.
     Сегодня сдал первый зачет. Аудитория не в старом корпусе, а
в "надстройке". Вытянутые в ширину окна с алюминиевыми рамами,
за  ними -  парк,  огороженный пиками забора,  черные деревья,
серое  небо  и  снег,  точно  подсвеченный  изнутри.  Ближе  к
горизонту небо совсем темное,  как вечером.  Свет в аудиториях
не выключают целый день.
     А  погода просто восхитительная.  Как  в  Европе!  Эренбург
пишет  о  том,  как  он  приехал впервые в  Париж и  там  снег
отсутствовал,  хотя месяц был декабрь. На газонах росла трава.
Эренбург тогда, представьте себе, принялся с тоской вспоминать
о  родных сугробах.  Вот ведь тоже!  Сугробов ему не  хватало,
дерьма-то такого... У нас, правда, все-таки Москва, а не Париж
и  снег в  наличии имеется,  но там,  где под землей проложены
трубы,  он растаял и тоже растет трава. Как в Париже. Зеленого
цвета,  что  очень приятно для  глаза -  на  фоне  набора всех
оттенков серого. Необычайно приятно.
     В  понедельник я взял в библиотеке "Живую жизнь" Вересаева.
Читаю вот уже двое суток непрерывно.  Сравниваются Достоевский
и Толстой.
     Для   Достоевского  в   человеке  обязательно  присутствуют
антагонистические,     неустранимые     естественным     путем
противоречия.  "Горит костер, на костре глыба льда. Скажи этой
смеси:  будь сама собою...  Не будет ни огня, ни льда, а будет
зловонная  чадящая   слякоть."   Человеку  следует   полностью
искоренить себя,  обуздать и  разум,  и  чувства -  только так
можно создать себе какое-то подобие жизни. "...И злой тарантул
исчезнет.  Но  вправду ли  исчезнет?  Нет.  Он  только  глубже
спрячется в темноту и оттуда будет смотреть на человека слепым
беспощадным своим взглядом.  Снова и  снова оборвется под этим
взглядом осанна..."  "В  сумеречной глубине  человеческой души
лежит дьявол.  Ему  нет воли.  Его держит заключенным в  низах
души  тяжелая крышка -  бог.  И  все  очевиднее становится для
человека,  что  это душа его просит воли,  что рвущийся из-под
крышки дьявол - это и есть он сам."
     Для Толстого же,  как пишет Вересаев, бог и дьявол занимают
обратные  позиции.   Под   крышкой  находится  именно  бог   -
безгрешные человеческие устремления.  А крышка - это уродливые
государственные  порядки,   "священная  и  важная  за  номером
бумага".  "И в непонятном устремлении своем люди верят обману,
старательно работают над тем, что уродует и разрушает их жизнь
и  не видят,  как ненужно и внутренне смешно их дело,  снаружи
такое важное и серьезное."
     Книга, в общем на редкость нетривиальная, хотя и переиздана
в 1947 году.  (Написана в начале XX века.) Конечно,  некоторые
фразы  Вересаева сходны  с  приторным стилем тех  лет:  "Жизнь
человечества -  это светлая,  солнечная дорога,  поднимающаяся
все  выше  и   выше."  Но  все  равно  удивительно,   что  они
переиздали.  Ведь тут  дело не  в  том,  солнечная дорога или,
допустим, лунная, а в том, сам ли по себе живет человек или по
спущенной ему инструкции.  Все равно -  богом ли,  начальством
ли...
     После  занятий заехал к  Главкому,  чтобы взять учебник для
подготовки к  экзаменам.  Немного посидел у него.  Кушали чай,
затем я  смотрел его  книги.  Две  литературные энциклопедии -
1966  и  1979  годов издания.  Первая вполне приличная.  Серия
статей  о  писателях;  есть  статья даже  о  Бабеле.  Буденный
пожелал,  чтобы Бабель писал о войне не то,  что он писал,  а,
как я понял,  нечто вроде исторически-героического отчета.  Но
Бабель,  конечно же, послал его в жопу. Поскольку он уже вышел
с военной службы и никаким Буденным больше не подчиняется.
     А   энциклопедия  1979  года  напоминает  школьный  учебник
литературы,  только еще более подробный и  занудливый.  Главы,
соответствующие   этапам    развития   советской   литературы.
Настоятельно   подчеркивается  необходимость  государственного
руководства такой важной областью, как литература. Не то чтобы
они упомянули это раз-другой для порядку,  лишь бы  начальство
отвязалось,  нет,  очевидно,  что авторы и сами так думают,  и
другим хотят  это  внушить.  Приветствуются даже  послевоенные
ждановские постановления. Мандельштам упомянут всего один раз,
да и то - в явно непочтительном контексте.
     Поглядел также комплект "Нового мира" за 60-е годы.  (Номер
за ноябрь 1962 г.,  к сожалению, отсутствует.) В марте 1963 г.
напечатана  обширная  речь  Хрущева  на  литературные темы.  В
писательской душе обязательно сидит ядовитый тарантул, который
постоянно подталкивает писателя  написать нечто  неподобающее.
Этого   тарантула   следует   неуклонно   и    последовательно
искоренять.  Стоит его чуть-чуть недоискоренить - и ты пропал.
Попробовал этого наркотика всего один раз -  и без него уже не
можешь.  Нет,  репрессий к тебе мы пока применять не будем, не
те сейчас времена,  но все равно -  как писатель ты пропал.  И
как человек - тоже.
     Ощущение -  точно  тебя  зацепили крюком за  ребро и  тянут
вверх.  Ты сперва поддаешься,  приподнимаешься,  чтобы крюк не
так  больно  впивался,  пытаешься даже  полностью покориться и
взлететь,  самозабвенно устремиться в  пресловутую "лучезарную
даль",   слепящую  ясным   солнцем,   обжигающую  50-градусным
забайкальским   морозом   и   зовущую   вперед   вдохновенными
лозунгами.  "Там много света,  но  нет  там  пищи и  нет опоры
живому телу."  (Горький) Повисаешь в пустоте -  в недоумении и
муке,  дергаешься и корчишься,  но в конце концов срываешься в
свое гнусное,  слякотное,  вредное, как говорят, для здоровья,
но, тем не менее, - уютное московское тепло. Падаешь обратно -
не с болью и стыдом, а с облегчением и восторгом.
     "Смелей, человек, и будь горд! Не ты виноват!"






     Второй отрывок из книги "По поводу майского снега", написан
в январе 1981 года.

     Летом 1978 года сразу после экзаменов загнали в стройотряд.
Работал хотя и в Москве,  но на другом конце города и жить мне
пришлось  в  школьном  спортивном зале,  поскольку из  дома  к
началу работы не  успевал.  Правда,  потом  удалось заболеть и
перебраться домой,  но,  к сожалению, всего за неделю до конца
срока, в середине августа.
     Затем наступила осень - самая, пожалуй, неприятная осень за
последние  несколько  лет.  Предшествовавшей зимой  математику
сдал со второго захода,  летом же - только с третьего. А после
третьего у них следует уже "комиссия".  И в курсе лекций тогда
было что-то уже совершенно недоступное пониманию -  из области
нелинейных дифференциальных уравнений.
     Помимо большого количества идиотских стихов,  написал тогда
не менее идиотскую повестушку -  60 страниц.  12,000 слов.  На
тему о  том,  как меня за  год до  того чуть было не поперли с
факультета.
     Чуть  ли  не  каждый  вечер  после  занятий  я  приходил  в
читальный зал,  садился за работу и не вставал, пока не напишу
столько-то  и  столько.  У  меня даже была определенная норма.
Сперва решил:  сижу  и  пишу ровно полчаса -  не  больше и  не
меньше.  Но  так дело совершенно не  пошло -  тогда я  и  ввел
построчный  показатель.   Придешь,   накатаешь   искомые   две
странички (600 слов),  накатаешь - и домой. Причем я все время
ловил  себя  на  том,  что  местами пишу  просто чушь  -  даже
синтаксис не выдержан.  Анекдот.  Вроде как в школе сочинение.
Сижу,  значит,  и пишу. Спать охота. Осенью, когда пасмурно, а
снег еще не выпал,  сумерки бывают даже в  полдень,  а тут уже
вечер.  Лампочки в  читальном зале слабые и  от  темноты глаза
слипались еще сильней.  Начинаешь клевать носом, а тут на тебя
сквозняк из окна.  Омерзительное ощущение. Наконец, отпишешься
и  выходишь на улицу.  В  октябре почти все время были низкие,
цепляющиеся за  шпиль  Главного здания тучи  и  мелкий дождь с
ветром.  А  в ноябре уже начались заморозки.  Лужи хрустят под
ногами в белых сухих вмятинах,  а снега все нет, только тонкие
струи по ветру пополам с пылью. Рваные тучи и закат сквозь них
явственно гнойного цвета.
     Ну что же -  я все это,  конечно же,  благополучно дописал,
управился меньше,  чем за месяц. И бумаги эти так и валялись у
меня в столе больше года.  Даже глядеть на них было неохота, а
не то чтобы взять и поисправлять. Только следующей зимой я все
же решился -  прочитал через силу страничку-другую -  и  прямо
тошнота.   Сильнейшее  отвращение,   временами  переходящее  в
омерзительное мазохистское сладострастие.  Потому  ведь  такая
гадость,  такая гадость -  просто образцовая.  И  вот  взял  я
бедную мою повестушку,  пошел в кухню, положил ее, повестушку,
в кастрюлю,  а кастрюлю поставил на плиту,  чтобы не попортить
стол. И - - кто сказал, что исписанная бумага горит неохотно?!
Совершенно   нормально   горит,   надо   только   распотрошить
предварительно.  Дыму полная квартира была.  Сгорела,  ко всем
чертям сгорела, а пепел я в унитаз спустил. Именно в унитаз.
     ...Потому что ведь совершенно не так следует.  Абсолютно не
так.  ...Просыпаешься -  никуда идти не надо.  В  каникулы или
когда заболеешь.  Или  во  время сессии,  если  до  очередного
экзамена еще долго.  Хотя бы три дня. Дома никого, кроме тебя,
нет.  Выспался замечательно.  Погода пасмурная и  часы встали:
может,  восемь часов сейчас, а может - одиннадцать. Все равно.
Сумрак,  за окном длинный плоский дом,  во многих окнах до сих
пор  горит  электричество.   Над  домом  -   полоска  ровного,
непроницаемо пасмурного неба.  Стволы  деревьев  почернели  от
сырости и  швы в  стенах домов -  тоже,  и  во всем пейзаже от
этого -  особенная контрастность,  как всегда в оттепель. Даже
на градусник смотреть не нужно,  и  так ясно,  что температура
выше нуля. Ах, ах, добрые граждане - жить хорошо.
     После сядешь и весь день до вечера сочиняешь. Насочиняешься
- встанешь,    покушаешь   чего-нибудь,    а   потом   пойдешь
проветриться по  улице.  Сделать прогулку на  свежем  воздухе.
Пробздеться.  Впрошвырку сходить,  впрошвырочку. Месяц назад в
пять вечера была уже настоящая ночь,  а теперь только начинает
темнеть. Окна в домах загораются. На всеобщем голубоватом фоне
выглядят  преувеличенно желтыми,  с  керосиновым  оттенком.  Я
очень люблю,  когда среди зимы оттепель. Выйдешь из подъезда и
с  наслаждением вдохнешь теплый  сырой  воздух.  На  тротуарах
месиво из  мокрого снега  и  лужи,  будто уже  весна.  Темнеет
совершенно  незаметно.  Фонари  разгораются  один  за  другим.
Сядешь  в  трамвай -  темный пустой вагон  болтается,  жужжит.
Выйдешь на рынке,  чтобы купить картошки,  только картошки там
часто даже с  утра не бывает,  не то что в шестом часу вечера.
Ну и не надо,  уважаемые граждане, не надо мне вашей картошки.
Вернешься домой,  сядешь за стол,  включишь лампу - и за окном
резко еще темней.  Совсем уже ночь.  Выдвинешь ящик -  и  там,
значит, твои тетрадки.










     Утром погода была дождливой,  но теплой,  а теперь солнце и
прямо  жара.  Деревья уже  начали  распускаться:  вокруг голых
веток клубится ярко-зеленый туман.
     Забавное происшествие случилось на  пути  в  университет на
"дополнительные виды".  Ехал на автобусе,  на 1-м номере. У м.
"Новые Черемушки" влезло очень  много  народу и  мне  пришлось
упереться рукой  в  стекло.  Вскоре  автобус сильно  качнуло -
когда   он   двигался  по   узкому   проезду  вокруг   забора,
огораживающего  новостройку.   (Новостройка  эта   застарелая:
помню, что в этом месте строили еще четыре года назад, когда я
ездил на вступительные экзамены.)  Верхняя часть стекла вместе
с рамой высадилась наружу сантиметров на десять.  Я и еще один
пассажир поймали раму и  попытались вправить ее на место,  что
нам  не  удалось.  Стали просто держать,  чтоб она  не  выпала
совсем.  Прохожие  на  улице  удивлялись  странным  автобусам,
которые стали ездить по  городу -  на  ходу разваливаются.  На
Ленинском проспекте тот  пассажир вышел  и  я  держал  раму  в
одиночку  до  проспекта Вернадского,  где  народу  влезло  еще
больше и  от  рамы меня оттерли.  Да  и  нанялся я,  что ли ее
держать?   Автобус  поехал,   но   на  первом  же  ухабе  рама
вывалилась,   ударилась  об   асфальт  и   стекло  рассыпалось
прямо-таки   в   порошок.   Автобус   остановился,   водитель,
размахивая руками, побежал к раме. Пассажиры стали расходиться
и  я,  конечно,  тоже  дернул с  места  происшествия одним  из
первых.  Дошел под мелким дождиком до м. "Университет", сел на
другой автобус и на "дополнительные виды" почти не опоздал.
     Лекция  была  о  "партийно-политической  работе"  в  армии.
Полковник рассказал,  как  после войны он  ездил в  английскую
зону оккупации.  "В  выходные дни  они отпускают в  увольнение
всех, свободных от несения службы, что, конечно, непредставимо
в  условиях нашей армии,  где,  согласно уставу,  одновременно
может отправиться в увольнение не более трети личного состава.
Причем здесь имеется в виду мирное время и своя территория,  а
не территория иностранного государства,  где увольнения всегда
были практически запрещены."
     Он имел случай наблюдать,  как в английской армии борются с
самовольными отлучками.  В  ресторан вбегает патруль,  хватает
солдат,   не  вернувшихся  вовремя  из  увольнения,   бьет  их
дубинками,  отвозит в часть,  выбрасывает и уезжает.  "Как мне
сказали,   никакой  другой   воспитательной  работы   с   ними
проводиться уже  не  будет."  В  интонации  полковника заметил
некоторую  тоску  по  такому  простому  решению  проблемы.   В
английской армии,  как он сказал, самовольные отлучки - крайне
редкое явление,  в  отличии от нашей.  "Хотя в  наших условиях
есть мера более действенная и,  вместе с тем,  более гуманная,
мера,  невозможная в  капиталистических армиях -  воспитание у
солдата высокой сознательности. Конечно, только очень немногие
офицеры могут использовать эту меру с должной эффективностью."
     Досоциалистические формации, как всем известно, основаны на
грубой силе или на голоде.  Социализм же,  как можно заключить
из его слов - на формировании "сознательности". Т.е. взглядов,
грубо говоря, расходящихся с реальностью. Формирование патруля
с  дубинками не на улице,  а в твоей душе.  Ты понимаешь,  что
тебе ничего особого не будет:  у нас не Англия и дубинок у них
на всех не хватит.  Более того -  и государству тоже ничего не
сделается:  в  Англии ведь ходят солдаты в  увольнение в любое
свободное время  -  и  ничего,  никто  Англию до  сих  пор  не
завоевал;  а мы что -  не такие же белые люди,  как англичане?
Но,   тем  не  менее  возвращаешься  в  часть  точно  в  срок.
Противоречия общества не ликвидированы,  а лишь стянуты в одну
точку чудовищной плотности - в твое сознание.
     А  коммунизм в  таком случае,  -  поворот в  этой наивысшей
точке.  (Как сказано у  Энгельса.) Черная дыра проваливается в
четвертое  измерение  и   напряжение  вокруг   нее   исчезает.
Проваливается вместе с твоим эгоистическим сознанием.  Человек
полностью слился с новым обществом, ему уже незачем одергивать
и преодолевать себя. (*)

     _________
     (*) Когда вы капитулируете, вы должны будете сделать это по
доброй  воле.   Формулой  прежнего  деспотизма  было:  "Ты  не
смеешь!"  Формулой тоталитаризма:  "Ты обязан!"  Наша формула:
"Ты есть!" " (Оруэлл, "1984".)










     Жара продолжается три недели подряд, с двадцатых чисел мая.
От  тепла  цветение деревьев очень  интенсивное,  запах  стоит
алкогольной густоты и крепости. Дожди идут каждый день, скорые
и  сильные,  и  лужи после дождя на  асфальте быстро высыхают,
оставляя после  себя  ободки  из  растительной пыльцы  ярко  -
салатового цвета.
     Вчера поехал в  Ж.  Ночевал в недостроенном сарае:  крыша и
три  стены,   четвертой  пока  нет.   Нечто  вроде  автобусной
остановки.  Из  мебели есть  лишь разборный алюминиевый стол и
несколько ящиков.  Народу в поселке нет почти никого,  так что
чувствуешь себя в полном покое.
     Написал тут вчера небольшой рассказик. Когда стало темнеть,
зажег  свечу.  В  качестве подсвечника использовал найденный в
лесу позвонок лося.  Вечер был  на  удивление тихий:  свечу не
задувало,  даже пламя ее не колебалось.  Почитал Дж.  Лондона,
умышленно выбрав самую страшную вещь:  как  два золотоискателя
оставшись на всю зиму вдвоем в маленькой хижине, сошли с ума и
поубивали друг  друга.  Один  помешался оттого,  что  рядом  с
хижиной находились чьи-то  могилы (однажды ночью  в  бреду  он
встал,  дошел до  могил и  улегся на них спать).  Другой -  по
поводу того, что все время стояла безветренная погода и флюгер
на  крыше не  шевельнулся ни  разу.  Я  подумал,  что тут тоже
неплохо было  бы  сделать флюгер  и  еще  что-нибудь научное -
солнечные часы,  например.  И стал укладываться спать.  Пола в
сарае тоже пока нет;  положил на землю обрезки досок, а на них
- спальный мешок.  Лег  и  застегнулся почти наглухо -  не  от
холода, а от комаров. От жары еле уснул и проснулся тоже очень
рано.  Позавтракал луком с  грядки и вареным мясом,  которое я
нанизал на  проволоку и  подогрел на костре как шашлык.  Рядом
ошивались собака и кошка сторожа.  (Друг к другу они относятся
вполне мирно.)  Выбросил им  жилы  и  жир  от  мяса,  а  также
промасленную бумагу.  Заметил разницу в  уровне их интеллекта:
кошка,  в  отличие от собаки,  облизывая бумагу,  ни за что не
догадается придерживать ее лапой.
     Я почему-то думал,  что дача Блока Шахматово находилась под
Петербургом, а недавно узнал, что под Москвой, причем довольно
близко отсюда -  50 км. (35 км. от Дмитрова.) Как известно, 73
года  назад,  в  начале лета  1908  года,  Блок приехал туда и
написал свои знаменитые стихи "На поле Куликовом":

     Покоя нет! Степная кобылица
     Несется вскачь!

     Если покоя и на самом деле нет,  то я все равно не понимаю,
отчего же  так торжествовать по этому поводу?  Какой мазохизм,
однако!  А вообще-то несутся только куры. Куры, а не кобылицы.
Курица несется вскачь.
     Пейзажи  здесь  одни  из  самых  красивых  в  Подмосковье -
неровная линия горизонта,  холмы,  покрытые лесом, наползающие
друг на  друга,  как рыбья чешуя.  Которые ближе -  темные,  а
дальние -  голубоватые,  почти неотличимые по  цвету от  неба.
Ничего   общего   со   смертью,   пылью,   степью  и   прочими
экзистенциальными  атрибутами.   Ничего  общего  с   ощущением
собственной  неважности  и   ненужности  перед  лицом  некоего
национально-военно-исторического молоха.  Перед лицом истории,
состоящей не из человеческих жизней,  а из военных доблестей и
бесконечной череды битв и побед.
     ...Не знаю у кого,  а лично у меня эта самая фраза "ставить
общественное выше  личного" вызывала сомнение даже  в  детском
возрасте.  Помню,  что  исполняя пионерскую ритуалистику,  все
время  норовил  держать  руку   (символизирующую  общественные
интересы) не выше, а ниже собственной головы. Если пунктуально
следовать этому лозунгу,  то человек,  войдя в автобус, должен
будет уплатить не 5 копеек,  а 5 рублей, а лучше - все 50, или
даже 100 -  ведь общественная польза от этого лишь возрастает.
Впрочем,  верхний предел -  это, наверное, сумма, после уплаты
которой человек начинает падать в  голодные обмороки в рабочее
время.
     Недавно я  смотрел по телевизору выступление Евтушенки.  Он
читал,  в  частности,  свои стихи "Я хотел бы быть собирателем
грязных окурков!" ("Можно,  конечно, и из этого сделать спорт,
- вроде собирания грибов."  Эренбург,  "Лето 1925 года") И  во
многих    других    его    стихах    проповедуется    подобное
самоискоренение.  Мораль,  как  известно,  должна предписывать
человеку воздержание от  зла,  а  в  этой интерпретации мораль
предписывает нечто совсем иное - причинение зла самому себе.
     Лет 10 назад я  прочитал повесть,  кажется,  В.  Крапивина.
Мальчик,  мечтая стать героем,  целыми днями ходит по улицам и
мучается вопросом: "А смогу ли я?" Ради воспитания у себя силы
воли   и   способности   переносить   боль   он   является   в
стоматологическую больницу и  требует  вырвать  себе  здоровый
зуб:  "Рвите,  который  крепче!"  (Сперва  малодушно собирался
рвать зуб потоньше.)  Из больницы его,  конечно же,  с позором
изгоняют:  "У нас не живодерня!"  и  он снова шатается один по
улицам. По чуждому, не понимающему его миру. Город небольшой и
мальчик несколько раз проходит его из конца в конец.  Потом он
созвал  своих  друзей,  вскипятил кастрюлю и  публично опустил
туда руку.


     Не люблю

     Вся красота, вся жизнь для нас,
     все достоинство - в страдании.
     (Вересаев, "Живая жизнь")

     Я не читаю книг опасных,
     я не ворую и не пью.
     Но есть ущерб во мне ужасный:
     страдать я очень не люблю.

     Я от пропятья убегаю,
     не режу пяток я ножом
     и над землею я летаю,
     свой груз отправив багажом.

     Ты мне за это плюнешь в рожу.
     Ах, прямо в рожу, прямо в рожу!
     и мне захочется спросить:

     Ах, отчего же, отчего же,
     ну отчего же, отчего же
     ты, друг мой, так не любишь жить?

     май 1981 г.


     Третий отрывок из книги "По поводу майского снега"; написан
10 июня 1981 года.

     ...Люди у  него должны поселиться на  местности ниже уровня
моря и,  чтобы их не затопило,  они будут вынуждены непрерывно
починять  окружающие их  страну  дамбы  и  плотины.  Вот  чего
выдумал, хрен старый! Я Фауста имею в виду. Поэма Гете. Он под
старость   лет    вздумал    заняться   выведением   идеальной
человеческой породы и подразумевал, что от постоянного труда и
опасностей люди разом сделаются возвышенными и положительными.
Да  они там одичают все,  разве не ясно?  От страдания человек
ведь только портится. Портится, что бы вы ни утверждали...
     Отдельному человеку жить плохо и  страшно,  а всем вместе -
хорошо!  Что  значит "хорошо" и  как  может быть  всем хорошо,
когда каждому плохо? А вот как у него сказано:

     Чтоб я увидел в блеске силы дивной
     Свободный край, свободный мой народ!

     Сука. "Свободный", самое главное. Он еще говорит о свободе.
Нет,  вы мне расскажите,  откуда он набрался столько наглости,
чтобы еще и говорить о свободе?!
     Они  там  у  него ишачат,  как  кони,  всю жизнь -  и  это,
оказывается,  все  только ради  того,  чтобы он  их  "увидел в
блеске".  Взошел бы  на высокую трибуну и  полюбовался бы всей
этой   хреномотиной:    стройные   ряды,    мелькание   лопат,
приветственные   крики:    "Heil   Faust!"   Ах,   ах,   какое
величественное зрелище!  И сам Фауст тоже любезно приветствует
"мой народ".  Делает ему  ручкой "хайль".  (Купил он,  что ли,
его,  этот народ, чтобы называть его "мой"? Или, может быть, в
карты выиграл?)
     Ну вот он и слышит:  где-то землю копают. Уже слепой был, а
все туда же лез -  идеальную породу выводить.  Прямо обкакался
от счастья - ах, это, наверное, уже плотины начали рыть, как я
приказал!  А  вот держи пизду шире!  Это ему,  дураку старому,
могилу копали! Он же тут через минуту галоши протянул!

     Лишь тот достоин жизни и свободы,
     Кто каждый день идет за них на бой!

     Я все же полагаю,  что этот Фауст на самом деле считал, что
на  свете вообще не  может быть ни свободы,  ни жизни и  людям
следует предоставить взамен какой-то суррогат.  "Вечный бой" и
тому подобные пакости.  Причем,  естественно, без их согласия,
поскольку если людям все объяснить,  то кто ж захочет сам себя
обдуривать? Нет, я даже не буду спорить бывают свобода и жизнь
или  нет,  не  в  том дело...  А  кто вообще его просил делать
человеку  счастливо,  не  спросясь самого  человека?  Кто  его
уполномочил? Откуда он знает, будет мне от этого счастливо или
нет? Да уж по мне лучше пусть они меня побьют или ограбят, чем
будут ко  мне лезть со  своим счастьем,  когда я  их об том не
прошу...






     ("П.П.Р."  -  идеологические  занятия  в  Советской  Армии.
Официально расшифровывается "партийно-политическая работа",  а
неофициально - "посидели, попиздели - и разошлись")

     Четвертый отрывок  из  книги  "По  поводу  майского снега";
написан в феврале 1982 года.

     ...Майор-замполит сразу  же  заявил  -  приглушенным тоном,
каким  лектора  обычно  доверяют  слушателям сведения "не  для
печати":  "Несколько лет  назад  еще  имелись различные мнения
насчет того,  возможна или нет третья мировая война,  однако в
последний  год  и  наши,  и  буржуазные  аналитики  все  более
подходят  к  выводу,  что  развитие  международной  обстановки
свидетельствует о  том,  что  в  более  или  менее  отдаленном
будущем третья мировая война неизбежна."
     Ужас  и  безнадежность я,  натурально,  испытал -  вместе с
большинством присутствующих.  (Легкий шум в зале сразу затих.)
Ужас, сопровождаемый внезапной и безоговорочной ненавистью.
     ...Нет,  против  ихней  идеологии как  таковой я  вовсе  не
бунтую.  Пришел на экзамен,  отбарабанил что положено - жалко,
что ли.  Не идиот же я,  в  самом деле -  могу зазубрить,  что
велели и  пересказать.  Был  бы  закон божий,  как  в  царские
времена -  и  его сдал бы  не  задумываясь не  меньше,  чем на
четверку...  Но  если на  тебя по причине этой самой идеологии
бомбы посыплются -  - то, господа товарищи, я очень извиняюсь!
Я  очень  извиняюсь  и  билет  свой  почтительнейше  в  райком
возвращаю!  А  потому что  мы  с  вами так не  договаривались.
Обещали бесплатное лечение и образование, а теперь оказывается
- война  неизбежна.   Очень  возможно,  что  с  использованием
ядерного  оружия.  В  какое  дело  вы  меня  втянули,  господа
товарищи!  Издеваетесь,  что ли?  Именно так - я возвращаю вам
билет и  еще дверью хлопну и  в  коридоре на ковер на прощание
харкну.  Нет,  а чем, собственно говоря, чем вы в таком случае
меня испугаете?
     Но  вскоре  исчезла  и  ненависть,  осталось  лишь  стойкое
отчуждение.  За  прошедшую с  начала сборов неделю понял,  что
следует обращать как  можно меньше внимания не  только на  то,
что тут вижу,  но и на то,  что слышу. Уселся поудобнее и стал
слушать дальше.  Майор уже перешел к  гораздо менее гробовой и
гораздо  более  интересной  теме   -   к   Польским  событиям.
"Количество верующих среди  польского населения достигает 90%,
в польской армии даже имеются официальные полковые священники,
причем это не какие-нибудь наши, православные, а католические,
напрямую связанные с  Римом.  И  солдаты там имеют возможность
организованно посещать религиозные службы."  (А вот в  церковь
сейчас неплохо бы навеститься.  Пускай даже строем и с песней,
но все же будет хоть какое-то разнообразие.)
     "Кроме того,  партийный аппарат там весьма и весьма слабый.
В  польском райкоме  обычно  имеются всего  два  освобожденных
работника:  первый секретарь и его заместитель.  А у нас -  да
зайдите вы в любой райком: ... их там некому!" И майор вкусно,
с   выражением   завистливого   удивления   выматерился.    "А
большинство   польских   крестьян   являются   единоличниками,
колхозов в нашем понимании у них до сих пор практически нет. И
крестьяне там  имеют возможность в  обход Министерства внешней
торговли   заключать  соглашения  с   западными  фирмами.   Ну
посудите:  ну  на  ...  (неприличное  существительное)  такому
какой-то ... (неприличное прилагательное) социализм?"
     "Меня солдаты много раз  спрашивали:  будем ли  мы  вводить
туда войска или  нет?  Что  можно ответить?  Войска наши там и
раньше были,  и  теперь они там присутствуют,  но в события не
вмешиваются. Хотя обстановка там гораздо сложнее, чем она была
в  Венгрии или  Чехословакии,  где  шебуршилась лишь молодежь,
которая  не   знала  прежней  жизни,   ну   или   там   разная
интеллигенция. Но в народ мы в любом случае стрелять не будем.
Пусть это народ несознательный, народ обманутый, но это народ.
А  то  ведь не  только враги наши поднимут вонь,  но  и  самые
близкие друзья от нас отвернутся."
     Полиберальничав,  майор снова взял грозный и  даже зловещий
тон:   "И  Польские  события  еще  раз  подтверждают  то,  что
идеологическая  работа  партии  не  может  ограничиваться лишь
просвещением  и  уговариванием.   Партия  должна  быть  боевым
отрядом, железной рукой, если хотите!"
     Он  упомянул об  эпизоде,  который произвел на  меня  почти
столь же  тягостное впечатление,  что и  его слова о  грядущей
третьей мировой войне.  "В начале прошлого года,  когда пришло
сообщение об  ограниченном контингенте,  то  сто процентов,  я
подчеркиваю это,  сто  процентов личного  состава нашей  части
написали  рапорта  с  требованием  отправки  в  районы  боевых
действий.  Вы,  вероятно,  уже  были  свидетелями всевозможных
нарушений воинской дисциплины,  но  это не должно заслонять от
вас  главного:  если  надо,  то  на  наших  людей вполне можно
положиться!"
     На нарушения, действительно, насмотреться успели. Позавчера
на полковом построении один солдат в ответ на повторное, лично
к нему обращенное приказание стать смирно,  начал материться -
с резким узбекским акцентом:  "Солнце в глаза светит - не могу
в строю стоять!  У меня глаза больные, а меня в армию забрали!
Лучше на  губу посади!"  И  ему действительно тут же  закатили
семь суток гауптической:  максимальный срок,  который командир
полка может дать рядовому. Прискакал дежурный по части и повел
его в огороженное кирпичным забором здание возле штаба.
     Ведь   если  встречаются  люди,   способные  из   пижонских
побуждений сесть на семь суток, значит, могут найтись и такие,
которые под пули полезут...  Но  не  весь ведь полк разом.  Не
может такого быть...
     Нет,  граждане,  вы не смейтесь, я, конечно, и сам понимаю,
что в реальности все было очень просто:  построили и приказали
подойти по алфавиту и расписаться.  Как на присяге или технике
безопасности.  Что -  кто-то имеет особое мнение? Насчет того,
что   подписываться  следует   только   добровольно?   Хорошо,
приказываю   всем   таким,   с   позволения  сказать,   людям,
подписаться добровольно!


     Слова

     ...Уютный мир заемных слов. (Эренбург)

     Молчанье - высшая награда;
     Слова же - сорная трава.
     И ядом прет от них, и адом.
     Не надо, граждане, не надо,
     Не надо говорить слова!

     Ты был когда-нибудь счастливым?
     В день жаркий, душный и дождливый
     Чихал ли, нюхая цветы?
     И, лежа в теплой ванне, пиво
     Из потной кружки пил ли ты?

     Ну а гулял ты в летний полдень белый
     Сквозь листьев свет и тьму стволов?
     Ах, нестерпимый и железный,
     Ах, беспощадный, злой и - бедный,
     Несчастный мир казенных слов!

     Слова - с бедой и смертью рядом.
     От слов глупеет голова.
     Не надо, господа, не надо...
     Я знаю слабость слов. Не надо
     Не надо говорить слова.

     июнь - июль 1981 г.






     ***

     В  тот  день с  послеобеденной "самоподготовки" ушли раньше
обычного,  в пять с минутами, так что Колька не успел поспать.
Он как раз нашел очень удобное место за валявшейся возле входа
в  учебное помещение ржавой цистерной.  Близко,  но  с  дороги
незаметно.  И  солнце туда  попадает -  можно  даже  загорать.
Разделся,   улегся,  но  только  стал  засыпать,  как  заорали
построение.
     До  части  идти  полчаса  через  лес  по  ухабистому шоссе.
Потрескавшийся асфальт,  на  котором все  время  спотыкаешься,
если  идешь в  строю.  Солнце уже  не  очень жаркое,  светит в
спину.  Наконец показались ворота  части.  Забор  из  бетонных
плит, домик "КПП" с сонным дежурным за окошком. Весь городок -
десяток пятиэтажных панельных домов  и  пара  магазинов.  Дома
стоят  перпендикулярно  дороге,   между  ними  видны  дворики,
казалось бы,  вполне мирного вида:  лавочки,  качели,  детские
песочницы.  Но  бордюрные камни вдоль всех тротуаров выкрашены
через один  в  черные и  белые цвета:  кто  ж  на  воле станет
заниматься такой  туфтовой  работой?  А  тут  пригнали солдат,
раздали кисточки -  и готово.  А в дальнем конце каждого двора
виден  высокий бетонный забор,  такой  же,  как  у  ворот.  За
забором -  темная стена елового леса.  И с другой стороны - то
же самое: шеренга домов, забор и лес. Везде огорожено.
     Метров через  двести -  еще  одни  ворота.  Уже  собственно
часть:  асфальтовый плац,  который  тоже  весь  в  ухабах,  но
аккуратно  расчерчен кругами  и  квадратами.  Вокруг  плаца  -
длинные  одноэтажные  казармы  грязно-желтого  цвета.  Повсюду
стенды и  плакаты с армейскими рисунками и надписями.  Зрелище
предельно тоскливое.  Второй круг армейского ада.  Но  имеется
еще  и  третий круг:  гауптическая вахта,  вокруг тоже забор -
кирпичный,  еще более высокий,  а сверху натянуты провода - не
то сигнализация, не то высокое напряжение.
     За казармой часть огорожена не бетонным забором, а столбами
с  колючей  проволокой.  Даже  на  забор  у  них  материала не
хватило.  За проволокой -  горбатый луг; до горизонта не более
ста метров.  Пожелтевшая от засухи,  но высокая трава.  Низкое
солнце светит прямо в глаза. Побежал - и через минуту скрылся.
Если,  конечно,  не  подстрелят.  Неподалеку от казармы торчит
вышка с часовым.  Сторожит он,  правда,  не их - много было бы
чести -  а склады,  но все равно - сплошная лагерная романтика
кругом.

     И вот опять передо мной
     Всю ночь маячит часовой
     С обрезом, блядь, с обрезом, блядь, с обрезом!

     По вечерам многие собираются в "бытовой комнате" и поют под
гитару песни, большей частью блатные:

     Приморили, гады, приморили,
     Загубили молодость мою!

     Рядом с  гауптической,  ближе к казарме находится небольшой
домик  с  вывеской:   "Солдатская  чайная  Огонек".   Обжорка.
Кормилица народная.  Сейчас на  двери засов,  открывают только
после ужина,  да и то не каждый день. Колька обычно берет себе
сразу две полулитровые бутылки можайского молока с кексами.  А
как выкушает -  так даже косеет.  Абсолютно натурально косеет,
как от  алкоголя,  честное слово.  Идет потом в  казарму,  как
пьяный -  куртка расстегнута до пупа,  ремень -  в одной руке,
пилотка в  другой,  а  сам аж шатается...  А  то от кормежки в
ихней столовой просто подохнуть можно.  На первое -  капустная
баланда,  а  на  второе  -  дристня из  разварившихся макарон.
Поваров всех надо гнать с кухни под жопу пинками: даже макарон
сварить не могут. Это у них называется "полное государственное
обеспечение". Обеспечат они тут тебя кровавым поносом и больше
ничем;   вот  уж   действительно  -   приморили,   гады,   так
приморили...
     Встали перед казармой,  замкомвзвода скомандовал разойдись.
В казарму почти никто не пошел, чего там делать, уселись возле
входа.  Кто успел -  на лавочках в курилке,  а остальные -  на
вытоптанном газоне.  На  газоне  даже  приятнее.  Курилка  там
замечательная -  образец  армейской  тупости.  Бетонная  чаша,
заполненная гнусной  жижей  с  плавающим в  ней  толстым слоем
окурков.  Чаша окружена бетонным пятиугольником, причем на его
поверхности отчетливо заметны трещины, образующие пятиконечную
звезду.  Несомненно,  сперва так и соорудили - в форме звезды.
Но   потом,   видимо,   некто   идейно  более  грамотный  счел
аполитичным изображение звезды  в  таком  непарадном  месте  и
велел  все  залить бетоном.  И  все  стало  весьма политично и
патриотично:   сидят   советские  солдаты  и   похаркивают  на
Пентагон.
     Потом Колька и  вовсе растянулся на  травке,  сняв сапоги и
подложив под  голову  пилотку;  вскоре  он  уснул  и  проспал,
наверное,  минут двадцать,  даже  сны  снились,  не  запомнил,
какие.  А  проснулся он  от  матерных воплей какого-то майора,
кажется,   дежурного   по   части,   которому   почему-то   не
понравилось, что человек десять растянулись на газоне. А такая
вроде бы вполне батальная картина получилась:  бойцы после боя
на привале. Хоть сейчас на выставку. Колька вызывающе медленно
встал и поглядел этому майоришке прямо в глаза:  да откуда он,
подлец такой,  взялся?  Потом  сунул ноги  в  сапоги,  повесив
портянки на голенища,  и  пошел в казарму.  Через десять минут
все равно построение на  ужин,  так что -  спасибо,  гражданин
майор,  что вовремя разбудили.  Вы бы еще в  столовую слетали,
жратву нам прямо сюда принесли - совсем было бы здорово...
     Колька вошел в казарму, вдохнул едкий, по осеннему унылый и
смертный  казарменный  запах.  Непередаваемый букет:  сапожный
крем, хлорка и моча из туалета. И еще мастика для пола. Каждую
неделю  по  субботам пол  заставляют натирать мастикой и  вонь
потом несколько дней стоит нестерпимая. Умышленно громко топая
сапогами,  Колька двинул в  спальное помещение и лихо прошелся
по   особым   участкам  пола,   ходить   по   которым   строго
воспрещалось.  (Полагается делать крюк по  центральной дорожке
до дальней стены и  потом вдоль боковой стены обратно.) Помимо
еженедельной натирки мастикой,  дневальные по  утрам педорасят
пол справа и  слева от двери с помощью устройства,  именуемого
"машка" - обрубка бревна с прибитыми к нему щетками. Чтобы еще
на  входе начальству было  видно,  что  пол  блестит.  Надо же
додуматься до такого идиотизма.
     Колька  сел  на  табуретке в  проходе  между  спинкой своей
кровати и стеной и стал читать газету.  Лежать на кровати днем
в армии возбраняется. Правда теперь, к концу сборов, это стали
понемногу игнорировать,  но  пока лежащих никого нет,  так что
лучше не  рисковать.  Хотя сидя -  что  за  чтение?  Мимо люди
постоянно проходят туда и сюда, за ноги цепляют. Все равно как
на  улице  сидишь.  Поставить,  к  примеру,  на  Горькой улице
табуретку посреди тротуара и  сидеть -  газетку почитывать.  А
рядом еще поставить кровать с  тумбочкой.  И  так и жить целый
месяц - на улице.










     Сегодня   после   подъема   вместо   зарядки   скомандовали
вытаскивать из  казармы  кровати и  тумбочки и  уносить их  на
склад.  Работа весьма радостная.  С утра было уже очень жарко.
Затем пошли на завтрак -  не строем уже,  а,  скорее, табуном.
Каши-параши,  я,  конечно, есть не стал. Параши ихней я вообще
не  ел весь месяц,  за исключением разве что перловой.  Все ее
почему-то  ненавидели  и   называли  "шрапнель",   а  мне  она
единственная казалась съедобной.  Перловая крупа разваривается
медленно и  каша из нее несколько напоминала кашу,  а не клей.
Но,  как и обычно за завтраком, выпил жидкость, именуемую чаем
и скушал хлеб с маслом.  А Олег даже чая не пил; сахар и масло
отдал мне.  Масло я  съел  сразу,  намазав на  хлеб  вместе со
своим, а сахар - в автобусе по дороге в Москву.
     Один человек вынул из кармана аптечные пузырьки и  наполнил
их чаем и кашей. Вчера за обедом и ужином тоже этим занимался.
Собирается произвести в Москве химический анализ:  были слухи,
что в пищу здесь добавляют "бром" - успокоительные и снижающие
половую энергию средства.
     Вернувшись в  казарму,  мы  уже переоделись в  свою одежду.
Прапор долго пересчитывал сапоги и ремни. Затем в течении трех
часов -  до прихода автобусов -  шатались без дела. Поболтался
немного по части - на прощание. Только тут в каком направлении
ни пойдешь -  вскоре натыкаешься на забор. Вернулся в казарму,
сидел на полу, прислонившись к рюкзаку, пытаясь уснуть, но так
и не уснул. Вышел на улицу, пересек плац и сел на газоне перед
штабом.  В  тени под деревьями.  Потом и  рюкзак туда перенес,
чтобы больше в  казарму не возвращаться.  На газоне там сидело
много народу;  рассуждали на  вредные темы.  Обычно люди  хоть
как-то уединяются при этом, а теперь все, как говорят в армии,
"обурели" - устроились прямо у них под окнами.
     Олег   рассказал  о   расстреле  Николая   II:   отвезли  в
Екатеринбург  и  расстреляли  вместе  с  женой  и  детьми.   А
Екатеринбург переименовали в Свердловск.  (Свердлов,  вроде, и
заправлял  этим  делом.)  Кто-то  возразил,   что  "Ленин  был
против".  (Об этом слышал на истории КПСС на первом курсе;  не
поленился тогда даже просмотреть сочинения Ленина за 1918 год,
но  ничего на  эту  тему не  обнаружил.)  Нашелся человек,  по
прозвищу Барабан,  который все  это  дело  начал  оправдывать,
включая убийство царских детей:  "А  ты  представляешь,  какое
мощное движение могло возникнуть вокруг этих девочек?"
     Сука он,  конечно,  идейная,  Барабан. Дней десять назад, в
воскресенье,  случилась "самоволка":  незадолго до обеда исчез
С..  Он  просил  прапора  отпустить его  к  приехавшей к  нему
знакомой,  прапор не позволил и С. смотался без спросу. У него
не было часов и он одолжил у меня. По воскресеньям после обеда
дозволяется лежать в  кроватях,  но  в  этот раз через полчаса
приперся прапор:  "Вы  ко  мне жопой -  и  я  к  вам тоже буду
жопой!"   Построил  всех,   пересчитал  и   повел  прочесывать
окрестности  части.   Водил  по  каким-то  просекам,  заросшим
крапивой и  заваленным мусором.  Явно с целью наказания,  а не
поисков: кто ж тут будет гулять, тем более с девушками. (Мусор
несомненно военного происхождения: много рваных сапог и формы.
Весь лес загадили,  козлы вонючие!  Но зато теперь нас никакой
враг не завоюет. Побрезгует.)
     В тот день С.  пришел в казарму около 6 вечера. Обычно, как
известно,    в    таких    случаях   "коллективу"   полагается
набрасываться  на   виновника:   лишил  "коллектив"  законного
отдыха.  Как  будто  это  он,  С.,  лишил нас  отдыха -  своим
командирским приказом.  Но  у  нас  ему  никто  даже  слова не
сказал.  Только Барабанище,  коллективист гнойный, начал на С.
залупаться,  как в  детском саду:  "Из-за тебя мы все!..",  но
Олег  что-то  сказал ему  на  ушко  и  Барабан сразу  отошел с
удивленной и обиженной мордой. И больше уже не выступал. Сцена
была красивая,  как  в  театре,  особенно -  какая у  Барабана
сделалась унылая харя.  С.  вернул мне часы,  поблагодарил и я
сказал:  "Когда  в  следующий раз  будут  нужны  -  обращайся,
пожалуйста."  И  тут уже припиздовал прапор и  с  ним какие-то
офицеры. Увели С. в каптерку на растерзание.
     Нет,  граждане,  только на  нашем факультете и  имеются еще
приличные  люди,   а  везде  осталось  только  дерьмо  свиное.
Признаюсь,   не  ожидал,   что  люди  способны  так  культурно
отреагировать в  данной ситуации -  даже у  нас на факультете.
Начальнички, небось, не сомневались в нашей ответной реакции -
что мы на него накинемся,  на С.. Ишь, разбежались! Может, вам
еще и рожу вареньем намазать для полного счастья?  А? Рожу вам
не намазать ли вареньем, я вас спрашиваю?
     Часов в  12  приехали автобусы.  Нас  построили на  плацу и
зачитали положенные в таких случаях приказы. Построили, против
обыкновения,  не против казармы,  а на другой стороне плаца, в
тени.  Хоть за это спасибо им на прощанье. Вспомнил, как месяц
назад,  когда нас сюда только что привезли,  мы тоже стояли на
этом же месте.  И  тоже в  своей одежде.  Появилось странное и
чудесное ощущение: будто бы я проторчал здесь не месяц, а лишь
несколько часов,  как  когда  нас  возили  из  университета на
однодневные занятия в воинские части.
     А ведь действительно - целый месяц прошел. Последние дни во
время вечерней поверки стало темно и нас строили в казарме,  а
не на плацу.  А  в  начале сборов и  после отбоя было светло в
течении чуть ли не часа...  Через неделю уже август. Все лето,
как  говорится,   пролетело.   Через  задницу  пролетело,   не
задерживаясь, как при поносе.
     Автобус проехал ворота части, потом - ворота городка, после
еще  какой-то  шлагбаум.   Минут  двадцать  ковылял  по  узкой
ухабистой  дороге,   затем  вырулил  на  шоссе  и   пофигачил,
пофигачил! Только ветер свистел.
     В  Москве  нас  опять  построили  на  плацу  возле  военной
кафедры,  но  очень  быстро  распустили.  Толпа  поперла через
единственную узкую калитку в ограде,  образовала пробку,  но я
успел  протиснуться одним из  первых.  И  -  свобода,  господа
товарищи, свобода!
     У разных авторитетов даются разные определения.  "Познанная
необходимость",    например.    Нечто   крайне   тоскливое   и
безнадежное:  поставили перед  тобой эту  самую необходимость,
как  миску с  солдатской парашей и  твоя единственная задача -
познать ее  возможно более  неуклонно.  Или  круче того  -  не
"познанная",     а    "осознанная".    Что-то    уже    совсем
уголовно-процессуальное:  "Свободу  свою  полностью осознал  и
целиком в  ней  раскаиваюсь."  Ах,  господа,  фигня  все  это,
ужасная фигня.  Какие же они все идиоты!  Свобода - она и есть
свобода и этим все сказано.
     В  половине четвертого уже  был дома.  Устроил себе финскую
баню: вынес из кухни все цветы, заткнул вентиляционную решетку
под потолком и включил газовую плиту на полную мощность. Сидел
голым и  пот  с  меня  тек  прямо струями.  Под  потолком было
градусов 70 -  делений на градуснике не хватало,  а  на полу -
всего 35, как на улице.
     Удивительная погода,  уважаемые граждане, удивительная, я и
не  предполагал,  что  в  Москве такая бывает,  честное слово,
прямо  хоть  памятник ставь (вроде как  в  Ленинграде отмечают
уровни наводнений мемориальными досками) -  какое  изумительно
жаркое лето было в Москве в 1981 году.
     Ближе к  вечеру пошел необычайно сильный дождь.  Жара упала
мгновенно. Стало всего 25 градусов. Сразу потемнело, будто уже
поздний вечер.  Молнии вспыхивали чуть ли  не  каждую секунду.
Дождь был такой силы,  что дом напротив нашего,  метрах в  70,
был едва виден.
     А  как я  сегодня жрал горох,  помидоры,  клубнику и прочие
свежие вещи!  В  три  горла жрал,  уважаемые граждане,  в  три
горла!  Одного лука,  наверное, скушал сегодня больше, чем вся
наша  батарея за  целый месяц.  Два  или  три  раза  давали по
небольшому блюдцу  на  стол.  А  за  столом -  десять человек.
Несколько крошек, которые мне доставались, я проглатывал прямо
как акула.  Ну - месяц-то еще можно вытерпеть, а вот как там у
них солдаты ухитряются не  заработать цингу,  сидя два года на
одной  баланде  и   хряпе  -   это  с   научной  точки  зрения
необъяснимо.


     Кому это выгодно? (ТАСС, 23 августа 1981 года)

     В  последнее время  средства  массовой информации одной  из
неприсоединившихся  стран   усиленно  распространяют  сведения
недружественного по  отношению к  СССР  характера,  касающиеся
крупного  советского  поэта  Н.   Цырлина.   ТАСС  уполномочен
заявить,  что подобные действия только подрывают единство всех
миролюбивых и  национально-освободительных сил,  чем обостряют
угрозу миру со стороны США, Израиля и других капиталистических
стран.  Относительно Н. Цырлина ТАСС уполномочен сообщить, что
он  продолжает  трудиться  в  Министерстве Литературы  СССР  в
звании "крупный советский поэт", которое было присвоено ему 15
июля с.г.  в ознаменование его 21-летия.  В настоящее время Н.
Цырлин  завершает  свой   летний  отдых  и   готовится  вскоре
возобновить свою деятельность на  благо советской литературы и
всего советского народа.


     Обзор иностранной печати (для служебного пользования)

     В   августе  1981   года  телеграфное  агентство  Свободной
Народной  Республики Залупении  распространило фотографию:  Н.
Цырлин,   босой  и   одетый  в  рваную  джинсовую  курточку  и
обрезанные до  колен  брюки  сидит  на  крыльце недостроенного
дачного домика. К фотографии прилагался следующий текст:

     Вот  уже  четверть  века  многострадальный советский  народ
стонет  под   игом  ревизионистской  диктатуры,   предательски
захватившей в  середине 50-х  годов власть в  Советском Союзе.
Стремясь  реставрировать капитализм,  буржуазно-номенклатурные
хищники подвергают чудовищной травле  всякого,  кто  осмелится
поднять свой голос в  защиту диктатуры пролетариата в  союзе с
безлошадным крестьянством.  В  конце июля с.г.  они арестовали
известного  советского  поэта  Н.  Цырлина  и  выслали  его  в
отдаленную деревню якобы для "воспитания и перевоспитания". Но
неужели  такого  стойкого  литератора-революционера,   как  Н.
Цырлин,  никогда не  отступавшего от социалистических идеалов,
всегда  боровшегося  за   подлинные  социалистические  идеалы,
необходимо перевоспитывать? Нет, перевоспитывать, очень сурово
перевоспитывать следует  советскую  номенклатурную  буржуазию,
под   видом   "построения  зрелого   социализма"  окончательно
погрязшую  в  коррупции  и  буржуазном идеализме!  Героический
залупейский  народ,  под  руководством своего  Великого  Вождя
товарища За  Лу Пея успешно завершающий строительство общества
пролетарского   коммунизма,   выражает   свое   возмущение   и
решительно требует: "Руки прочь от Н. Цырлина!"















     Сегодня  после  обеда  полчаса  поработали на  картофельном
комбайне.  Потом комбайн сломался и  мы четыре часа сидели без
дела.  Погода была пасмурная,  но теплая. С утра шел небольшой
дождь,  но к обеду перестал. Бригадиром сейчас у нас Белов. По
сравнению с первыми днями,  когда работали под началом другого
бригадира,   при   Белове  прямо  рай.   Нас  инструктировали,
например,  что  в  случае поломки комбайна следует спешиться и
собирать картофель вручную, но Белов даже не вспомнил об этом.
Комбайн чинили до самого ужина, но так и не починили.
     Манеры у  Белова откровенно бандитские.  Через каждое слово
вставляет  матерное.   (При  дамах,  правда,  стесняется,  как
обыкновенно   стесняются    заядлые    матерщинники.)    Курит
непрерывно,  исключительно "беломор" и  водкой от  него воняет
каждый день  уже  с  утра.  Глаза  красные,  опухшие до  такой
степени, что нижние веки переходят непосредственно в щеки, как
у  алкаша с  двадцатилетним стажем.  Ходит  все  время,  и  на
работе,  и в лагере в грязных резиновых сапогах, кожаной шляпе
и  тонкой курточке.  Погода почти все время была холодная,  я,
например, под казенный ватник надевал еще куртку, а он, вроде,
и не мерз. Видимо, оттого, что вечно пьяный.
     На  ужин  опять  дали  жареную рыбу  с  жидким картофельным
говниром и  гнусный чай.  После  ужина  гулял в  Красновидово.
(Неофициальное  название  "Красновидео"  или  "Краснозадово".)
Поселок километрах в двух по шоссе к северу от лагеря.  Звонил
там домой. Магазин уже закрыт.
     На  собрании в  первый  день  нам  зачитали так  называемый
"Приказ ¦1" -  о правилах режима.  Множество запрещений,  в их
числе -  покидать без  разрешения "пределы дислокации отряда".
Зону  то  есть.   Так  что  приятность  прогулки  усугубляется
привкусом запретности и риска.
     В дальнем конце зоны - едва заметная тропинка в траве через
футбольное поле.  За  кустами в  заборе проделана дыра.  Сырой
вечерний  лес,   туман   между   стволами  сосен.   Неожиданно
пересекаешь роскошную дорогу - бетонные плитки и стилизованные
под  старину фонари -  от  шоссе к  военному санаторию.  Затем
опять мокрая тропинка. Лес еще совсем зеленый. Погода к вечеру
несколько прояснилась.  По  выходе из  леса на  другой стороне
шоссе    находится   Красновидово.    Водонапорная   башня   и
покосившиеся домики.
     В  девять вечера теперь уже темнеет.  Возвращаясь,  к  зоне
подходил уже ощупью.
     Разместили нас  тут  в  пионерском лагере.  В  зоне,  проще
говоря.  В пионерской, но в зоне. Возле ворот - баня, столовая
и котельная, вдоль асфальтовой дорожки - штук десять "бараков"
- оштукатуренных деревянных домиков. Веранда и четыре комнаты.
Привезли нас человек триста - весь пятый курс.
     В  километре к западу находится Можайское водохранилище,  а
Можайск - в десяти километрах к югу. Вдоль шоссе - лес и поля,
большей частью картофельные.  Когда  подъезжаешь к  Можайску -
вид очень впечатляющий. Дорога, петляющая по холмам и оврагам,
впереди на  возвышенности -  туманный город и  над ним силуэты
трех церквей.
     Неделю назад по  случаю болезни взял освобождение от работы
и  съездил в Москву.  Это,  конечно,  тоже воспрещается,  даже
больным -  лежи себе в бараке и болей.  Не нравится в бараке -
ложись в санчасть. Но многие люди все равно как-то исхитряются
уехать.  Поездки в Москву здесь -  вопрос престижа,  авторитет
человека в значительной степени определяется тем,  ездил ли он
в Москву,  а если да -  то сколько раз и надолго ли. Наподобие
выездов  за  границу  в  цивильной жизни.  Вопрос  престижа  и
самоуважения.  Олег ездил уже два или три раза. Через недельку
и мне надо бы опять заболеть и съездить.
     В прошлом году, когда я немного увлекался живописью, сделал
рисунок гуашью на кусочке фанеры.  Очень напоминает комнату, в
которой мы тут живем.  Голые зеленые стены и  охряной потолок.
Горящая  лампа  под  белым  конусообразным плафоном  и  черный
провал окна или, может быть, двери.
     "...Много   голой   и   неуступчивой  черноты  октябрьского
вечера." (Эренбург, "Лето 1925 года")
     Вообще-то  обижаться грех.  Живем мы  тут едва ли  не лучше
всей зоны.  В  комнату поселили всего четверых:  меня,  Олега,
Главкома и  Бонифация,  который  вскоре  заболел  и  скрылся в
Москву. А в других комнатах понапихано человек по 8 - 10.
     Часть  кроватей  разобрали,   вместо  них  поставили  стол,
который нашли сломанным на свалке и кое-как починили. На дверь
прибили крючок.  Вместо одной из  лампочек ввинтили остроумное
изобретение:  розетку с резьбовым цоколем, поскольку розеток в
комнате не обнаружили.
     Олег  давал  читать  стихи  эмигрантского поэта  Бродского.
Раньше несколько раз  слышал его  чтение по  вредным голосам -
нравилось не очень.  Сюрреалистические нагромождения. И читает
он гнусаво и с завыванием.
     А    сейчас   некоторые   стихи   понравились.    Например,
стихотворение про тюрьму "Сонет". (Нерифмованный.) Прохождение
месяцев в заключении, освобождение товарища. А в конце:

     ...А я опять задумчиво бреду
     с допроса на допрос по коридору
     в ту дальнюю страну, где больше нет
     ни января, ни февраля, ни марта.

     (Сидел он в начале 60-х годов за "тунеядство".)
     Здесь же, напротив, времена года воспринимаются значительно
острее, чем в Москве. На третий или четвертый день летняя жара
кончилась,  наступили дожди и холод; теперь, слава богу, стало
немного теплее.  А  вот дней недели тут действительно нет.  Ни
воскресенья,  ни понедельника, ни вторника: поскольку работаем
без   выходных.   Сплошная   бесструктурная   неделя,   причем
неопределенной длинны -  не  то  30 дней,  не то 40.  Никто не
знает, когда вся эта фигня кончится.
     В прошлом году,  как слышал,  людей держали тут до середины
октября.  Под  конец по  утрам работать нельзя было  при  всем
желании: земля за ночь промерзала.










     Белов бесился,  бесился и добесился. Причем в последние дни
он  просто  неистовствовал,  точно  чуял  свой  близкий конец.
Позавчера,  например,  он  увидел,  что  на  соседнем комбайне
работала девушка в  шапке  с  необычно длинной кисточкой.  Эта
шапка ему очень не понравилась,  а может и наоборот -  слишком
понравилась,  разве его поймешь.  Во  всяком случае,  он  стал
незаметно,  а  потом  и  в  открытую кидаться картошками ей  в
голову.  Девушка та сперва удивленно оглядывалась,  но увидев,
что кидается не кто-нибудь,  а сам Белов,  только прикрывалась
руками. Белова никто не остановил, да он бы и не послушался.
     А  вчера он  устроил у  нас в  комнате попойку.  Неожиданно
приперся к нам после ужина с двумя приятелями. Привели с собой
также Чуркину,  у которой было с собой две четвертинки спирта.
Я  только на язык себе капнул -  5  или 10 грамм.  Вдруг он не
медицинский,  как она уверяла,  а  какой-нибудь метиловый,  от
которого слепнут или совсем умирают.  "Если я  сейчас ослепну,
то тебе будет очень стыдно!" Главком тоже попробовал,  посидел
немного и  ушел в клуб смотреть кино.  Я же весь вечер лежал в
углу на своей кровати и читал, а они за столом пьянствовали.
     Повадился,  он сюда, зараза. Каждый день приходит и торчит,
будто  его  приглашали.  Однажды несколько часов подряд пел  с
неправдоподобным надрывом свои  любимые  блатные песни.  "Будь
проклята ты,  Колыма",  "По зоне гуляет,  по  зоне гуляет зека
молодой"  и  пр..  Главкому велел  аккомпанировать на  гитаре.
Конечно,  где же  ему еще спирт жрать,  кроме как не  у  нас в
комнате?  Обстановка почти цивильная:  чайник, стол, стулья. И
живут  тут  лишь  его  подчиненные,  которые обязаны любить  и
слушаться своего начальника.  Да  и  тех  всего  двое  -  я  и
Главком.  Бонифаций так и не вернулся. Олег три дня назад тоже
уехал в  Москву.  Отпросился он у  Белова,  а  не у "комиссара
отряда",  как полагается и  только на  один день.  Белов вовсю
грозился его заложить, но пока не заложил.
     Когда Олег тут - Белов и носа к нам не показывает. Уважает.
Точнее,  один  раз  просунул в  дверь  харю,  увидел  Олега  и
моментально исчез.
     Белов выпивал весьма артистично:  нальет чуть ли  не  треть
стакана спирта,  закроет ладонью,  чокнется со всеми ("скорей,
скорей,  а  то  испарится!")  и  выплеснет себе в  пасть -  не
разбавленный.  (Остальные спирт разбавляли.)  От разбавленного
спирта, объяснил он, пьянеешь слишком быстро. Несколько секунд
со  счастливым видом  хлопает себя  рукой  по  груди,  ухая  и
крякая, и только потом запивает глоточком воды. За водой, гад,
меня  посылал.  Когда на  второй раз  я  попытался отказаться,
вмешались его собутыльники: "Ты все же один тут трезвый."
     Обе четвертинки Белов выжрал почти в одиночку.  Полторы, во
всяком случае,  что  эквивалентно чуть  ли  не  двум  бутылкам
водки.
     Чуркина несколько раз пыталась уйти, но Белов приказывал ей
сидеть,  сперва относительно вежливо,  а потом, опьянев, так и
говорил:  "Сидеть!",  как  бобику,  и  для  большего  сходства
похлопывал рукой по  стулу.  Наконец она неожиданно вскочила и
побежала к двери,  но Белов ее догнал и схватил за рукав. Один
из  Беловских  собутыльников вступился  за  нее,  Белов  хотел
заехать ему по роже,  тот увернулся.  Я тоже встал -  подошел.
Втроем   как-нибудь  удержали  бы   его.   Хотя   очень   надо
вмешиваться,  пусть она  знает,  как  дружить со  всякой такой
шушерой... Но тут Чуркина смирилась и села обратно к столу.
     Потом Белов пожелал слушать Высоцкого. "У вас магнитофон, я
знаю!"  Я  сказал,  что  магнитофон  не  мой  и  где  лежит  -
неизвестно;  тогда он стал искать сам. Я вынул и включил, а то
он по пьяни распотрошил бы нам всю комнату.  Белов внимательно
прослушал всю  кассету,  то  и  дел с  пьяным надрывом выражая
сожаление о слишком ранней смерти автора.
     Ушли они только в первом часу ночи.  Накурили,  как черти -
туман  стоял,  словно в  бане.  Целый  вечер  дымили в  четыре
глотки.
     Сегодня утром  Белов еще  не  протрезвел,  заметно шатался.
Запах перегара шел от  него очень явственный даже на  воздухе.
Как мы  пришли на  поле -  он сразу же прибодался к  Чуркиной.
Нашел здоровенное ведро без ручки, кинул ей под ноги и заорал:
"Вот тебе!  Чтобы к  обеду две  нормы было!  Сам лично следить
буду!  Иначе на комитет!  Сразу из комсомола вылетишь!  Я тебя
спрашиваю, ты меня слышишь?"
     Через  час-полтора  заметил,   что  приехало  начальство  и
засуетилось.  Я подумал,  что, как обычно, ловят прогульщиков.
Потом начальство исчезло,  Белов тоже пропал,  я решил, что он
пошел похмеляться.  Совсем остались без руководства и  по этой
причине почти не работали до самого обеда. Погода теплая, даже
бабочки летали. Валялись всей бригадой на солнышке.
     Когда в обед вернулись в зону,  я увидел Белова.  Выражение
лица крайне урезанное.
     Белов:  "Ты  вот,  наверное,  тоже  теперь будешь про  меня
говорить..."
     Я: "Что говорить?"
     Белов:  "Запомни,  спирта не  было.  Никакого спирта ты  не
видел."
     Я: "Да очень мне надо выяснять, что вы там пьете."
     Белов: "Тебя вообще в то время в комнате не было."
     Я:  "Ну хорошо, скажу, что ходил кино смотреть. А про спирт
они как узнали?"
     Белов:    "Видимо,    есть   стукач."   (Не   болтуны,   не
ябедники-любители,     а    именно    "стукач"    -    глубоко
законспирированный профессионал.  Который,  однако, при случае
не брезгует и мелочью - докладами о драках и пьянках.)
     После  обеда  вообще не  работали.  Лежали опять на  травке
возле поля. Слышал, что вчера Белов, уйдя от нас, явился вслед
за Чуркиной к ним в комнату,  где все уже ложились спать.  Вел
себя  относительно смирно.  Некоторое время,  правда,  немного
повыебывался:  ходил по  комнате,  бил себя в  грудь и  что-то
бормотал. Потом плюхнулся на чью-то кровать, сидел и в течении
получаса разглядывал лежавшую рядом  карту Московской области.
Выпереть его  никак  не  удавалось.  Наконец  Чуркина побежала
жаловаться.  Белову это растолковали,  он  уже уходил -  но  в
дверях напоролся на начальство.  Они взяли Белова и отвели его
спать.  А сегодня он,  поругавшись с Чуркиной, не то заехал ей
по харе,  не то обмакнул ее в лужу. И Чуркина еще раз накапала
на него начальству. Да, впрочем, так ему и надо, болвану.
     Раскручивали   Белова   вполне   профессионально.    Сперва
изображали добреньких: "Они, бабы, кого хочешь доведут." А как
он разговорился, на него насели уже всерьез и он разболтал все
в подробностях: и где пил, и что, и кто принес.
     Вечером  в  срочном  порядке  устроили собрание.  Долго  не
начинали.  Главком сидел рядом со мной и, строя зверские рожи,
вполголоса напевал Галича, песню про судилище над Пастернаком:

     Нет, никакая не свеча -
     Горела люстра.
     Очки на морде палача
     Сверкали шустро.

     Когда  объявили повестку дня,  Чуркина вскочила и  убежала.
Догонять не стали. А Белова искали с самого ужина по всей зоне
и  не  могли найти.  Обошлись без  них.  Про  нашу комнату,  к
счастью,  речи  не  было и  про  собутыльников Белова -  тоже.
Только   про   него   лично.   Выступал   какой-то   хрен   из
факультетского партийного начальства.  (Вызывали,  видимо,  из
Москвы для такого дела.) Он упомянул даже о "традициях русской
интеллигенции",  и  вообще -  говорил очень  складно и  бойко:
"Такое поведение и в особенности рукоприкладство,  особенно по
отношению к женщинам,  особо нетерпимы в интеллигентной среде.
Так что я не думаю,  что он может продолжать обучение на нашем
факультете."
     Потом вынесли на  голосование.  Чуть  ли  не  три  четверти
присутствующих проголосовали за  то,  чтобы  выпереть  его  из
комсомола,  что,  согласно не то какой-то инструкции,  не то -
народному обычаю, одновременно влечет отчисление с факультета.
И я тоже лапку поднял. С чувством некоторого мазохизма.

     Мы не забудем этот смех
     И эту скуку.
     Мы поименно вспомним всех,
     Кто поднял руку!

     Ну а то что же.  По крайней мере, он не будет теперь хамить
и посылать за водой,  когда я с ним не пил и даже за столом не
сидел.  И  драться теперь он  не будет,  и  ругаться матом,  и
кидаться картошками он  теперь тоже  никогда и  ни  в  кого не
будет.
     Тут же  заодно назначили и  проголосовали нового бригадира.
По  весьма  символичному  совпадению  -  одного  из  вчерашних
собутыльников Белова.
     Неожиданно в комнату вбежал Белов. Вид у него был еще более
страшный и  жалкий.  На  куртку прицепил комсомольский значок.
Начал орать, что хорошо было бы, если бы его в армии послали в
Афганистан.  "Эх,  и настреляюсь!  Все равно,  в кого!  Героем
оттуда приеду, со Звездой!" И убежал.










     Недели полторы назад,  еще  до  праздников,  выпало немного
снега;  погода почти все время была градуса на два ниже нуля и
снег уже не растаял. Возможно, так и останется до весны.
     Университет теперь  посещаю  лишь  три  дня  в  неделю.  Со
вторника до  четверга бываю на практике;  кроме меня,  там еще
двое из нашей группы:  Главком и  Чуркина,  правда,  в  других
лабораториях.
     Слышал,  что Белова уже загребли в армию.  Послали, правда,
не в Афганистан, а куда-то на Кавказ.
     Сегодня  была   лекция   по   научному  атеизму.   Лекторша
процитировала отрывок из книги священника Дудко (который летом
1980 года каялся по телевизору:  "Всякая власть от Бога").  За
эту  книгу его  и  посадили.  Осуждение бездуховности атеизма.
Интересно бы посмотреть на бумажку, по которой она цитировала:
есть ли там какой-нибудь "гриф" - "секретно" или "дсп".
     Затем  упомянула  о  Солоухине,  который  сумел  напечатать
статью,  прославляющую монахов Оптиной пустыни.  Причем она не
столько доказывала,  что монахи эти были не такие хорошие, как
он   написал,   сколько  критиковала  автора  и   редакцию  за
несоблюдение идеологии "в советском журнале".  Дело не в  том,
правильно это или нет,  а в том,  что это не положено по нашим
законам.  И  от  этого  сразу исчезает охота тоже  обсуждать и
критиковать,  хотя,  казалось,  с  какой это радости мне особо
восторгаться какими-то монахами.
     Она обратила внимание на то,  что в  одной из присланных ей
записок слово "Бог" написано с большой буквы. Ну а как же еще?
До революции писали с  маленькой лишь в смысле языческих богов
(не  имя,   а   должность);   а  в  1917  году  это,   видимо,
интерпретировали в  том смысле,  что если ты веришь в какую-то
разновидность  бога  -  то  и  пишешь  с  большой.  А  авторам
"советских журналов" ни  в  какого бога верить не положено,  а
несоветских журналов у нас нет и быть не может...
     Как бы то ни было,  приехав домой,  я переправил в одном из
своих  стихотворений  двухлетней  давности,   где   упоминался
"господь"  маленькое "г"  на  большое.  (Упоминание,  впрочем,
чисто риторическое.)
     Вечером,  как  обычно,  слушал Би-би-си.  При  определенной
настойчивости можно  слушать,  особенно поздно вечером.  Хотя,
кажется,  чуть-чуть помощнее поставить бы им глушилки -  и уже
ничего нельзя было бы разобрать. Но, граждане, - надо же людям
что-то слушать.  Летом Олег так отозвался о наличии в воинской
части не только солдатской столовой,  но и  чайной -  обжорки:
"Они же не звери и понимают,  что людям надо где-то питаться."
В  том смысле,  что питаться в столовой все равно невозможно и
начальство это понимает не хуже нас.
     Корреспондент Би-би-си рассказал о своей поездке в Албанию.
Если в  Албанию приезжает человек с длинными волосами или же с
бородой, то его прямо на вокзале просят остричься и побриться.
Да  еще деньги берут за услугу.  А  если иностранец попытается
заговорить с  непредусмотренным албанским жителем,  то  тот  в
панике убегает.  Если же  убежать некуда,  то отворачивается к
стене. Повсюду статуи, портреты, траншеи и огневые точки.
     Теоретически  говоря,   при   такой  высокой  дисциплине  и
бдительности в  Албании давно уже должно было наступить полное
изобилие и  вообще коммунизм,  но -  следует отметить с  плохо
скрываемым удовлетворением:  в магазинах там ни хера нет.  Как
сказал тот корреспондент - намного хуже, чем даже в СССР. А то
как же, господа товарищи, а то как же еще могло быть?!
     Вот и говори после этого, что Бога нет...


     Мокрый снег

     Вот - на автобусе я еду,
     а вот я еду на метро.
     И мокрым снегом, синим снегом
     грязь узких улиц занесло.

     В пустом, облупленном подъезде
     над темной бездною висят
     чугунные ступени лестниц,
     что от шагов моих гудят.

     На эти лестницы выходит -
     выходит целых сто дверей.
     А через мутные окошки -
     свет уж горящих фонарей.

     А лампочка в побелке желтой
     под потолком едва видна.)
     И среди ста дверей нашел я
     ту дверь, которая одна.

     "Ну вот, я, граждане, приехал."
     И будем кушать мы креветок,
     о чем не помню говорить,
     и "буратину" будем пить.

     И город за окном - бесшумный,
     и дождь со снегом пополам,
     и зимний сумрак, синий сумрак
     сквозь переплет вечерних рам.

     5 ноября 1981 г.










     В  последние дни  курсы лекций и  семинаров один за  другим
кончились. Сегодня была всего одна лекция, последняя - научный
коммунизм.  Тема  -  "переход  от  капитализма к  социализму".
Лектор   привел   высказывание  Ленина  о   том,   что   между
империализмом и социализмом уже нет промежуточных стадий.  Все
подготовлено   для   революции:   монополизация  экономики   и
централизация политики. Остается, значит, только взять власть.
Одно   непонятно:    в    чем   же   отличие   этой   всеобщей
капиталистической монополии от социализма?  Нет,  я,  конечно,
знаю тезис Энгельса "пролетариат обращает в  свою пользу".  То
есть,  грубо говоря,  сперва там сидят плохие,  жадные люди, а
потом приходят люди хорошие,  прогоняют тех  и  садятся на  их
место.  И  начинают  заботиться о  трудящихся:  снижать  цены,
повышать зарплату и  т.  д.  Но  неужели никакого отличия нет,
кроме того, плохие люди сидят в руководстве или хорошие?
     Лектору  прислали несколько записок  насчет  Польши.  (Сами
понимаете, что с точки зрения диктатуры пролетариата объяснить
происходящее в  этой  стране  очень  затруднительно.  Особенно
самые  последние  события.)  Лектор  явно  начал  волноваться.
Обвинил  во  всем  развитый  частный  сектор  экономики  (хотя
государственный  сектор,   как  более  передовой,  должен  его
успешно   вытеснять),    контакты   поляков   с    зарубежными
соотечественниками (которые,  вроде  бы,  должны  рассказывать
полякам метрополии о тяжелой жизни при капитализме) и, конечно
же,   пресловутую  "запущенную  идеологию".   В   переводе  на
нормальный  язык  это   означает,   что   польские  лекторы  и
пропагандисты произносили  недостаточное количество  трескучих
фраз.   И  более  того  -  специальные  польские  товарищи  не
предпринимали никаких мер против тех,  кто не  только не верил
этим фразам, но и смел открыто признаваться в этом.
     "Вот не было железного руководства -  и  вот что вышло."  А
что,   собственно  говоря,   вышло?  И  что  это  за  интересы
трудящихся такие,  к  которым самих трудящихся можно принудить
лишь  железом?   И   кто,   осмелюсь  задать  вопрос,   должен
принуждать? (С классовой, конечно, точки зрения.) А интереснее
всего было бы  узнать:  а  на  фига самому принудителю все это
надо? (*)
     Концепция,   впрочем,   довольно  солидная,  солиднее,  чем
кажется на первый взгляд. Это только в дореволюционном прошлом
люди  сами  являлись выразителями своих интересов.  А  теперь,
после  возникновения исторического материализма,  эту  функцию
взяло на  себя некое учреждение,  учреждение настолько умное и
хорошее,  что  оно  гораздо лучше самих людей знает,  что  им,
людям,  следует хотеть.  И как им, людям, следует жить. Нет, я
пока не утверждаю, что все это плохо, я просто делаю выводы из
ваших  же  слов.   Концепция,   повторяю,   вполне  цельная  и
непротиворечивая.  Свободная мысль и свободное действие -  это
нечто  вроде  наркотика.   Очень  завлекательно,  но  и  очень
губительно.  И  человека  следует  ограждать  от  этого  всеми
доступными способами.  Тем  более,  что  после окончания курса
лечения он  сам  же  будет  благодарить своих  исцелителей.  И
человек не должен доверять своим инстинктам не только когда он
безнадежный наркоман,  но и -  всегда.  Раньше, когда люди еще
были  обезьянами,  они  могли  верить самим  себе  -  отличать
съедобные плоды от ядовитых,  но впоследствии,  с  усложнением
общества   и   в   особенности   теперь,    с   возникновением
неантагонистической формации,  от этого следует раз и навсегда
отказаться.
     "Иные  из  советских литераторов с  трудом  усваивают,  что
истина,  одна,  отчетливая,  ясная,  реальная <...>  -  учение
четырех великих мыслителей и вождей человечества - бережется в
ЦК  партии  большевиков и  руководить историей страны,  думами
человеческими у  нас не  поручено безответственной инициативе.
<...>  Руководство человеческими думами тесно связано со  всем
хозяйственным  и   социальным  строительством  страны..."  (А.
Толстой)
     Ой,  блядь!  Ой,  блядь! Руководить собрались, мудоблядские
пиздохуебища!  Даже "думами" они  уже хуй намылили руководить,
мало им всего остального.  И какие сучьи формулировочки -  "не
поручено". Просто им не поручено - и вопрос отпадает. (**)
     Нет,    я,    конечно,    слышал   такое   выражение   слов
"морально-политическое единство", которое, несомненно, как раз
и означает такое руководство.  Но - мало ли, граждане, есть на
свете трескучих выражений!
     Про Белова сегодня слышал,  что деды в армии уже выбили ему
пять зубов.
     Кроме   того,   сегодня   наконец-то   выдали   деньги   за
сельскохозяйственную повинность. Заплатили всем рублей по семь
и лишь некоторым - передовикам и бригадирам - по десятке. Смех
один,  за что они надрывались -  за трешку. Т.е. получается 17
коп.  в день.  Менее двух коп. в час. Просто смех, я повторяю.
(Для сравнения -  летом 1980 года во время работы на Олимпиаде
я  имел около 80 коп.  в час.,  хотя вся работа была -  выдать
ключи и  расписаться в журнале.  Сидячая,  в тепле и сухости.)
Теперь,   господа,   вы  понимаете,  отчего  в  магазинах  нет
картошки.
     Многие тут же устремились по магазинам, чтобы немедленно же
пропить эти жалкие подачки. И мы с Главкомом и Бонифацием тоже
организовали небольшую пьяночку.  Съездили  в  "автопоилку" на
ул. Строителей. Грязный прокуренный зал, множество подвыпивших
мужиков  и  некоторое количество женщин.  Шеренга  разливочных
автоматов вдоль  стены.  Залили девять литров в  пластмассовую
канистру (десятый литр  не  поместился,  пена  потекла  из-под
воронки) и поехали в общежитие к Бонифацию.
     Сидели часов  пять  и  усидели канистру почти  до  донышка.
Втроем.  Закусывали плавлеными сырками. Правда, пиво под конец
стало  невкусным,  потому  что  канистра  пластмассовая,  "для
непищевых". Но под конец уже не так заметно.
     В самом начале мероприятия пришла Чуркина, спросила вредным
голосом:   "Пьянствуете?",  затем  набросилась  на  Бонифация:
"Книгу давай!"  Бонифаций вытащил здоровенную книженцию.  Пока
они   трепались   (Бонифаций   уговаривал  Чуркину   разделить
компанию, а она с презрением отказывалась: "Сколько раз я тебе
говорила,  что  пиво я  ненавижу!")  успел поглядеть,  что  за
книга.  Переплетенная ксерокопия "Доктора Живаго"  Пастернака.
Заграничное издание.  Последняя глава:  вскоре после окончания
войны  два  человека сидят летним вечером у  окна  с  видом на
московские  улицы  и   читают  тетрадку  стихов  своего  давно
умершего  знакомого.   "...Именно   в   этот   вечер   будущее
расположилось ощутимо внизу на  улицах..."  Ничего,  в  общем,
особо антисоветского.
     (Тоже был вечер,  только зимний, за окном - сумеречное весь
день  небо,   выступы  стен  Главного  здания  и   заснеженный
университетский сквер внизу.)
     Спросить почитать постеснялся,  хотя,  натурально,  все  аж
чесалось.  Тем более,  что Чуркина,  как я понял из разговора,
очень торопилась возвратить книгу ее владельцу. Упомянула даже
его  фамилию,   хотя  этого,  думаю,  делать  было  совершенно
необязательно. Никакой конспирации!
     ...А врезали мы, конечно, очень здорово. Почти по три литра
пива на рыло.  Когда ехал домой,  вдруг начинало казаться, что
автобус раскачивается,  а то и вертится вокруг оси, как пуля в
нарезном стволе. Особенно если закрыть глаза. Но доехал вполне
благополучно.

     __________
     (*) Какие ты детские вопросы задаешь. На зоне хлеборез кто?
На зоне хлеборез король!  А на воле хлеборез -  дерьмо, потому
что  на  этой  самой воле всякая шваль имеет возможность хлеба
себе нарезать от пуза без всякого хлебореза.
     (**)  Не  надо  ругаться  матом,  все  правильно.  Основной
принцип тоталитаризма -  запрещено все,  что  не  поручено.  В
отличие  от  авторитаризма,   запрещающего  лишь  то,  что  не
разрешено.










     Экзамены все сдал неделю назад с одной тройкой.  Январь был
большей частью  холодный.  Однажды,  когда  ехал  на  экзамен,
погода была совершенно чудовищной: мороз в двадцать градусов и
снег с  диким ветром.  На дорогах везде заносы и  на экзамен я
опоздал  на  целый  час.   Кроме  того,  в  ожидании  автобуса
поморозил  себе   морду:   щеки  стали  деревянные,   как   от
анестезирующего укола.
     Сейчас  несколько теплее,  градусов  десять,  но  отопление
почти не работает и в квартире холод. Жгу рефлектор. В зеркале
отражается  спираль  и   по  мере  приближения  к   фокусу  ее
изображение расширяется в  оранжевую  бесконечность.  Вечерняя
сумрачная комната,  сквозняк от окна,  а  в стене возле пола -
дыра в жаркую бездну.
     Стихи Вяч.  Иванова,  цитируемые во 2-й  книге воспоминаний
Эренбурга:

     Охапку дров свалив у камелька,
     Вари пшено, - и час тебе довлеет.
     Ах, вечности могила глубока!..

     Образ в  чем-то сходный:  источник тепла в  холодном доме и
сопряженный с  ним  разрыв,  уход в  бесконечность "на  вполне
конечном участке",  как пишут в учебниках математики.  Но не в
пространстве (в зеркале рефлектора),  а  во времени.  Эренбург
снабдил эти стихи снисходительным комментарием по поводу того,
что  в  таком возвышенном тоне  Иванов продолжал писать даже в
1918 году,  когда в квартирах уже появились печки-буржуйки, на
которых варили пшенную кашу.
     Вечером опять долго слушал Би-би-си. Зимой слышимость стала
заметно  лучше,   чем   осенью.   Некоторым  больше   нравится
"Голосок", но я лично считаю: нет на свете радиостанции лучше,
чем Би-би-си.  Кабы не  Би-би-си  -  жизнь моя была бы  совсем
несносной. На Би-би-си я не сетую: слушаю сам и вам советую.
     Уже   месяц  зачитывают  воспоминания  вдовы  Мандельштама.
(Умерла она год назад. Тогда слышал, как милиция, не дожидаясь
похорон,  вломилась в квартиру,  гроб с телом увезла в морг, а
квартиру  опечатала.)  Рассказ  о  политическом просвещении  в
сталинские времена.  Каждую осень  начинали проходить "Краткий
курс".  На  первой же лекции за 15 минут разделывались со всей
идеалистической философией.  "Гегеля ставили с головы на ноги"
и  "уничтожали"  категорический  императив  Канта.  Ну  а  она
всячески его превозносит,  императив.  В смысле - все в том же
смысле   искоренения   всего   себя.    Возможно,    что   для
подследственных и  заключенных  это  небесполезно:  превратить
себя в мертвеца, не дожидаясь, когда в мертвеца тебя превратят
они, но вот для обычной жизни - я несколько сомневаюсь...
     И  потом у нее же самой -  антитеза.  Рассказ о знакомой Н.
Мандельштам,  обозначенной буквами Н.Н.. Ни в какие императивы
она не верила, потешалась над всем этим почище пропагандистов.
На допросах,  однако,  никого не назвала. "Пусть в Лефортово я
назову родного отца...  А здесь, добровольно, я никого назвать
не могу."  (В Лефортово употреблялись "пытки высшего класса".)
Следователь не  то  забыл о  ней,  не то даже пожалел -  и  ее
отправили сразу  в  лагерь.  (*)  Один  знакомый спросил Н.Н.,
пишет ли она о том,  что с ней произошло.  Н.Н.  ответила, что
она занята. "Чем?" "Я живу."

     _______
     (*)  Совсем  как  у  Оруэлла:  "дверца клетки <с  пыточными
крысами> захлопнулась,  а  не  открылась",  но только по прямо
противоположной причине.


     * * *

     Им, я думаю, очень просто,
     Безнадежно улегшимся в гроб,
     Встать и выкурить папироску
     Возле черных железных ворот.

     Я пойду без ошейника и без намордника,
     Дыму жаждуя в грудь и свинца,
     И последнюю беломоринку
     Свою выкурю там до конца.

     Только голову в плечи пряча
     И с опаской поджав живот,
     Прохожу я, - живой, некурящий,
     Мимо черных железных ворот.

     февраль 1982 г.










     Сегодня слушали Галича.  Вчера  узнал от  Главкома,  что  у
Мойши есть записи и  что он обещал Главкому дать их послушать.
(Мойшу недавно перевели к  нам на факультет из педагогического
института по  спортивной линии.)  Сегодня увидел,  что  они на
перерыве   отошли   в   сторонку  и   Мойша   сунул   Главкому
магнитофонную катушку, которую тот сразу спрятал в портфель. Я
быстро подвалил к  ним и в нарушении всех правил конспирации и
просто приличия спросил,  причем Главкома,  а не Мойшу: "А мне
дашь?"  Главком с  вопросительным видом посмотрел на Мойшу,  а
тот   с   выражением  некоторого  ужаса  лишь   молча  помотал
отрицательно головой.  Но потом,  уже в  отсутствие Мойши,  мы
договорились и о перезаписи, и о том, чтобы немедленно пойти в
общежитие и заслушать.  Семинар досидели,  а с лекции ушли.  В
комнате Бонифация спал похмельным сном его сосед,  так что мы,
взяв магнитофон,  пошли к Чуркиной.  У ней никого не было,  но
дверь оказалась незапертой и мы по наглому расположились там и
приступили к  прослушиванию.  Вскоре  пришла  Чуркина,  сперва
выразила недовольство,  но узнав, в чем дело, не выгнала нас и
сама тоже села слушать.
     Запись продолжительностью в час. Поэма "Размышления бегуна"
и штук десять отдельных песен.  Лента старая, хрупкая, порвана
в нескольких местах.  Магнитофон у Бонифация тоже старый,  без
верхней  панели  и  весь  разболтанный.  Грязноватая  комната,
громоздкая казенная мебель образца начала 50-х, мутное окошко,
за ним - стены метровой толщины и мрачные вертикальные складки
Главного здания.  Ослепительные желтые прожилки в сизых тучах,
а временами сквозь них -  еще более ослепительное солнце. И мы
сидим вокруг магнитофона и молча слушаем.
     Вроде как даже не поет - читает стихи, чуть-чуть подыгрывая
на гитаре.  А в конце песни обычно -  сильный удар по струнам,
сходный  со  звоном  бьющейся  посуды.  Напоминает  обиженного
ребенка.  Наивного,  но  мудрого.  О  различных страшных вещах
Галич говорит исключительно с ужасом.  Без намеков на то,  что
человек,  в общем-то,  лучшего и не достоин.  Что дай человеку
свободу и счастье - он сам вскоре побежит от них отказываться.
(Это,  надо  признаться,  отчасти  характерно  для  Высоцкого.
"Предложат жизнь счастливую на  блюде,  но  мы  откажемся...",
"Так зачем я  так  долго стремился на  волю..."  или даже "Мне
вчера дали свободу -  что я  с  ней делать буду?"  Уж Галич-то
знал бы, что делать... Мне, во всяком случае, так кажется.)
     Мелодии и  интонации у  Галича чем-то напоминают популярные
песенки 60-х  годов.  "Все еще  впереди,  все еще впереди" или
"нам еще предстоит - нам еще предстоит узнать". А содержание -
неизмеримо мудрее.  (Что,  интересно мне,  было  у  них  тогда
впереди? И что, собственно говоря, им тогда предстояло узнать?
Почему -  нет - колбасы, что ли? Трудно поверить, что люди уже
тогда этого не знали.)
     Когда,  прослушав всю ленту до конца,  мы вышли в  коридор,
Бонифаций вспомнил,  что ему нужно "позвонить одному человеку"
и   двинул  в   холл  к  автоматам.   Главком  пошутил:   "Уже
докладываешь?  Подождал бы хоть,  пока мы уйдем."  И мы дружно
рассмеялись.






     Сегодня  был  семинар  по   научному  коммунизму  на   тему
"социалистическая собственность".  Трудящиеся при капитализме,
как   известно,   лишены  средств  производства  и   вынуждены
продавать  капиталистам  свой   труд.   Капиталисты,   правда,
заинтересованы в  повышении уровня жизни рабочего -  но лишь в
той    мере,    в    какой    это    способствует    повышению
производительности труда.
     А про социализм преподаватель долго объяснял, что у нас это
не   так.   При   социализме  имеет   место  "непосредственное
соединение трудящихся и  средств  производства".  Правда,  это
нельзя  понимать примитивно:  что  человек вправе  потребовать
свою  долю,   взять  ее  и   увезти.   "Общественный  характер
производства проявляется в  том,  что  трудящиеся участвуют  в
процессе труда и пользуются его плодами".  Вот так.  Как будто
при  капитализме  они  не  участвуют  в  производстве.  И  все
остальное с  большими натяжками.  Со ссылками на то,  что одни
люди у  нас  пока что недостаточно сознательные,  не  понимают
своей выгоды,  а другие,  наоборот -  слишком умные, критикуют
все подряд.
     Преподаватель  также  говорил  о  первостепенной значимости
"сознательности" в условиях социализма. При капитализме бытие,
как ему и  положено,  определяет сознание,  а у нас после 1917
года  все,   стало  быть,   сделалось  наоборот.  Общественная
собственность,  значит,  является общественной не для всех,  а
только для того,  кто духовно настолько созрел,  чтобы считать
ее   таковой.   Может  быть,   все   дело  в   том,   что   на
социалистический лад перестроить свое сознание хоть и  трудно,
но можно. (Если не пропускать семинары, изучать первоисточники
и  пр..) А вот переделать сознание на капиталистический лад не
стоит  даже  пытаться.  То  есть  сделать так,  чтобы рабочий,
оставаясь с  экономической точки  зрения  простым  рабочим,  в
духовном смысле сделался совладельцем фирмы,  где он  работает
или, лучше, вообще всех частных фирм. Может быть, именно это и
пытались устроить нацисты, но потерпели крах.
     Главком,   правда,   пытался  ему  возражать,  почему-то  в
своеобразном  романтическо-троцкистском духе:  в  первые  годы
революции,  может быть,  и было что-то такое,  но теперь,  как
говорится,   одни   жулики  везде.   Преподаватель  сразу   же
осведомился у Главкома:  служил ли он в армии? "Вот если бы вы
послужили,  вы бы поняли..." Да кто ж из нас там служил, кроме
как на сборах?  Не понимаю,  причем тут армия?  И  что такое в
армии можно понять?.. (*) После того, как Главком опять что-то
возразил   преподавателю,   тот   стал   его   подводить   уже
непосредственно под статью. Под бывшую 58-ю. Заявил буквально,
что  люди,  которые так  думают,  во  время  войны как  раз  и
становились предателями.
     Откуда  у  Главкома  эта  скверная  привычка  -  вступать в
дискуссии с  ораторами на официальных мероприятиях?  В  1960-е
годы в журнале "Мурзилка" напечатали рисунок -  два мальчика с
забинтованными шеями возле радиоприемника.  И подпись: "Петя и
Вася  поспорили:   кто   из   них   перекричит  радиоприемник.
Радиоприемнику ничего не сделалось,  а  Петя и  Вася охрипли и
молчали целую неделю."
     ...Все у  него,  у  преподавателя,  вокруг армии да  вокруг
войны так  и  вертится...  Как известно,  основой ("стержнем")
"идеологической работы" являются понятия партии  и  революции,
но  я  заметил,  что существует как бы  запасной вариант,  для
слишком умных, где основа всего - понятия армии и войны. Точно
ты делаешь подкоп в  тюрьме,  но оказываешься лишь в  соседней
камере,  еще более тесной. Все довоенные пакости оправдываются
происходившей тогда подготовкой к  войне,  а все послевоенные,
вплоть  до  нашего  времени,  оправдываются как  последствиями
предыдущей  войны,  так  и  необходимостью подготовки к  войне
последующей с  целью ее недопущения.  А несогласные с чем-либо
обвиняются не только в клевете и измышлениях, но и в возможном
переходе на сторону врага. Аргумент, несомненно, намного более
убедительный, покскольку статья эта более серьезная: не 7 лет,
а 15 или высшая мера.
     Однажды он  сказал  буквально следующую фразу:  "Кто  такие
диссиденты?  Это люди,  которые не знают,  что такое война." И
понимай, как хочешь. И один смысл страшнее другого.
     ...Наиболее  разумно  рассматривать  руководящие  слои  как
правящий   класс.    Наподобие   феодалов   и    капиталистов.
Собственников средств производства.  Если применять марксизм -
то применять его надо ко всем странам,  включая собственную. А
не  только  к  тем,  с  которыми в  данный  момент обострились
отношения.  И сразу можно ответить почти на все вопросы.  И на
те,  на  которые отвечают лишь  одними  лозунгами.  И  на  те,
которые вообще не полагается задавать.
     Класс,   конечно,   более  прогрессивный  по   сравнению  с
капиталистами... (**)

     ________
     (*)  Как -  что можно понять в  армии?  То,  что дважды два
будет пять и что поэтому Большого Брата следует любить.  А для
чего еще существует Красная Армия?
     (**) Но ты все же расскажи мне, пожалуйста, отчего же в
     таком случае нет колбасы?










     Целую  неделю  -   холод;   в  воскресенье  из  туч  падали
совершенно явственные снежинки.  В  мае,  господа товарищи,  в
мае.
     По   научному  коммунизму  будет  не  только  экзамен,   но
почему-то еще и зачет (через неделю).  Сегодня должен был быть
подготовительный семинар;  торчали  в  ожидании  преподавателя
минут тридцать.  Пытались с  Главкомом и  Бонифацием повторять
вопросы  из   программы,   однако   постоянно  отвлекались  на
рассуждения и  критиканство.  Главным образом,  признаюсь,  по
моей вине.  Например, повторяли диктатуру пролетариата. В 1917
году,  как известно,  случилась революция и началась диктатура
пролетариата.   А  когда,   интересно  было  бы  узнать,   она
кончилась?  В настоящее время, как известно, государство у нас
является "общенародным".  Я  понимаю,  что точную дату указать
невозможно, но если хотя бы приблизительно?
     Вообще-то имеются две версии:
     1.  Середина  1930-х  годов:  "победа  социализма по  всему
фронту".
     2.  Середина 1950-х  годов:  "образование социалистического
лагеря".
     (Господи,     какая    гнусная    у    них    терминология!
Военно-трибунальная:  из  лагеря -  на  фронт,  а  с  фронта -
обратно в  лагерь.)  Первая  версия  -  из  какого-то  старого
учебника, вторая - из более современного.
     Наиболее   убедительна,    конечно   же,   первая   версия.
Наступление социализма по всему фронту, а затем - его полная и
окончательная победа пока что не во всемирном масштабе, но уже
в  одной  отдельно взятой.  Во  второй  же  версии совместно с
высокими   идеями    протаскивается   коварная,    политически
провокационная реальность:  разоблачение  культа,  прекращение
злоупотреблений и пр..  Совпадение,  конечно,  поверхностное и
чисто случайное,  но  оно  все  равно все портит,  поскольку в
изучении научного коммунизма самое главное -  не соприкасаться
с  реальностью.  Не  открывать на  нее глаза.  Как лунатику на
крыше.  Если откроешь хоть на  мгновение,  то все пропало.  То
есть ты пропал. Двойка гарантирована. А то и что похуже.
     Почитал  также  Уголовный кодекс,  который Чуркина принесла
для подготовки к  зачету по  законодательству.  Неудивительно,
что  это  одна  из  самых дефицитных книг.  Действие оказывает
самое страшное:  "Смелей,  человек!  Не ты виноват!" Причем не
столько  пресловутые  политические  статьи  (70  и  190-1),  с
ними-то       все      ясно,       сколько      экономические.
"Частнопредпринимательская    деятельность",     "коммерческое
посредничество" и  т.п.  Хотя,  казалось бы,  социалистическая
система хозяйствования,  как более передовая,  не должна этого
бояться...  У вас,  господа, остались хоть какие-то иллюзии на
этот счет?
     Перечислены промыслы,  которыми запрещено заниматься даже в
индивидуальном порядке.  "Переработка купленной и давальческой
сельскохозяйственной продукции".  То  есть если кто  даже даст
тебе бесплатно -  перерабатывать все равно нельзя.  Только то,
что ты вырастил на своем огороде,  если он у тебя есть. Хотите
жрать не государственное,  а частное - так жрите, гады, сырое.
А  то  мы вам и  сырое жрать запретим!  В  январе я  слушал по
Би-би-си рассказ Шаламова -  как заключенному прислали на зону
посылку  с  сушеными  фруктами  и  он  после  отбоя  на  печке
попытался сварить себе  из  них  компот.  Пришел  надзиратель,
увидел,  возмутился  и  расплескал  компот  по  бараку.  Когда
надзиратель ушел,  заключенный подобрал  с  пола  недоваренные
фрукты и съел.
     Слово-то какое поганое пришлось изобрести - "давальческая".
Удивительно,  почему разные диссиденты, а также вредные голоса
так мало обращают внимания на эту сторону нашей с  вами жизни.
Возможность  ругать  начальство  и  свобода  религии  -  вещи,
безусловно,  важные,  но кушать хочется гораздо чаще.  А  твоя
жратва возьмет да и окажется "давальческой"...  Что за гнусное
слово придумали, суки.
     Бонифаций  рассказал  о  нацистской демонстрации.  Какие-то
ребята  (как  он  утверждал -  дети  видных работников) надели
значки и  повязки со свастиками и вышли на Пушкинскую площадь.
В  честь дня рожденья Гитлера.  Собирающиеся там же спортивные
фанаты, не дожидаясь милиции, начали с ними драку.
     Про  эту демонстрацию уже слышал несколько раз.  Признаюсь,
мне  лично  все  это  кажется очень  подозрительным.  Чтоб  не
меньшевики, не эсеры какие-нибудь, а сразу нацисты. И сразу на
площадь.  Недавно слышал  по  вредным голосам о  преследовании
московских социалистов.  Они  никаких  демонстраций устраивать
даже  не  думали,  а  просто  тихо  собирались по  квартирам и
изучали  материалы,  казалось  бы,  довольно невинные:  статьи
Плеханова,  документы  Итальянской компартии  и  т.п..  К  ним
пришли с обыском и все отобрали, как антисоветскую литературу.
Теперь их таскают на допросы,  а некоторых арестовали. Ну вот,
а нацистов они,  видите ли,  проморгали!  Так я вам и поверил,
господа товарищи,  так и  поверил!  Совсем как в  1930-е годы,
когда социал-демократов они (то есть вы, господа товарищи, вы)
называли предателями и  фашистами,  с  настоящими же фашистами
они (вы) в  конце концов крепко подружились.  И  кончилось все
это, как известно, очень печально.
     Завершилась  наша   дискуссия  самым   гениальным  образом.
Главком  сбегал  в  учебную  часть  и,   вернувшись,   объявил
торжественно,  как диктор:  "Коммунизма не  будет!"  Имел он в
виду,  конечно же, лишь сегодняшний семинар и ничего более, но
присутствующие оценили  каламбур  и  выразили радость  гораздо
более бурную, чем та, которую могла бы вызвать одна лишь весть
об отмене семинара.


     К   новым  победам  литературы  государственного  реализма.
(Сообщение ТАСС, 26 мая 1982 года)

     Проявляя  неустанную  заботу  о  развитии  нашей  советской
литературы,   наша  партия  и   государство  делают  все   для
ориентации творческих работников на  создание  высокоидейных и
высокохудожественных произведений,  так необходимых советскому
народу в  наше непростое время.  Ярким примером этого является
назначение  на   должность  министра   литературы  выдающегося
советского поэта К.К.  Кутакаева.  Кроме того, в связи с резко
обострившейся идеологической борьбой  признано  целесообразным
создание    при    Министерстве   Литературы   СССР    Особого
спецпартполитотдела,  который  поручено возглавить выдающемуся
советскому писателю И.П. Херову.
     Вместе с  тем признано в  корне неправильным,  ошибочным то
положение   дел,    когда   некоторые   писатели   оказываются
перегруженными   административными  нагрузками   и   ослабляют
внимание к  своей основной обязанности -  литературному труду.
Этим  и  объясняется освобождение крупного советского поэта Н.
Цырлина от  должности начальника управления по контрпропаганде
при Министерстве Литературы СССР.
     Советские  партия  и  правительство,  весь  советский народ
выражают уверенность,  что  проводящаяся перестройка советской
литературы  послужит  дальнейшему  усилению  ее  роли  в  деле
воспитания советского народа  в  духе  официальной идеологии -
всепобеждающего учения нашей великой эпохи!


     Постановление  профсоюзного  комитета   Минлитературы  СССР
     N 656769/82дсп (для служебного пользования)

     В  последнее  время  идеологический противник резко  усилил
клеветническую  кампанию  против   нашего  государства  и,   в
частности,  против его руководящей и  направляющей роли в деле
развития советской литературы.  С чувством глубокого сожаления
приходится признать,  что  отдельные  творческие работники  не
только  не  дают  отпора  подобным  провокациям,   но  и  сами
становятся рассадниками идейно незрелых измышлений.  Одним  из
них,  конечно же,  является крупный советский поэт Н.  Цырлин,
некоторые  высказывания  которого  в  последнее  время  трудно
признать допустимыми для советского литератора.
     В    связи   с   вышеизложенным   ПК   Минлитературы   СССР
постановляет:

     1.  Образовать  из  сотрудников  министерства  комиссию  по
рассмотрению партийно-политического облика Н. Цырлина
     2.  Иностранному отделу  министерства рассмотреть вопрос  о
более   справедливой  очередности  направления  сотрудников  в
командировки в капстраны;
     3.  Жилищно-бытовому  управлению министерства ликвидировать
недочеты в  жилищном,  дачном и  продовольственном обеспечении
сотрудников министерства;
     4.  Постоянно повышать партийно-патриотическую работу среди
сотрудников министерства.

     Первый секретарь ПК Минлитературы СССР В.Э. Поцек.


     Приказ N 09495/82 по Минлитературы СССР (секретно)

     В  связи с враждебной нашей идеологии и общественному строю
направленностью  деятельности   сотрудника   министерства   Н.
Цырлина приказываю:

     1. Объявить Н. Цырлину строгий выговор с предупреждением об
увольнении;
     2.  Опубликовать  в  различных  органах  печати  материалы,
дающие правильную оценку личности и произведениям Н. Цырлина;
     3.  Во  всех  контрпропагандистских  материалах  настойчиво
проводить мысль,  что  любое отступление от  норм  официальной
идеологии ведет к  дальнейшему усугублению мировой обстановки,
приближая тем самым третью мировую войну;
     4. Провести внеочередную партийно-патриотическую аттестацию
сотрудников министерства.

     Министр литературы СССР К.К. Кутакаев.


     Распоряжение Особого спецпартполитотдела Минлитературы СССР
     N 00401/82 (сов. секретно)

     Вплоть до соответствующего распоряжения приказываю:

     1.  Немедленно  прекратить публикацию материалов объекта  в
открытой внутрисоюзной печати;
     2.  Публикация в  открытой внутрисоюзной печати материалов,
дающих  идейно  выдержанную  оценку  объекта  допускается лишь
после визирования РП либо его заместителями;
     3.  Категорически запретить любые выезды объекта за пределы
зоны ответственности.
     4.  За местом проживания объекта производить общий контроль
с помощью спецсредств;
     5.    Производить   разовые    выборочные   наблюдения   за
передвижением объекта с помощью спецсотрудников;
     6. Внутрисоюзные сообщения объекта подвергать периодическим
разовым проверкам;
     7.   Зарубежные   сообщения   объекта   подвергать  полному
контролю;
     8. В случае обнаружения контактов объекта с идеалистической
или  разведывательной  агентурой  капиталистических государств
немедленно докладывать РП  либо его  заместителям,  но  мер  с
целью  их  нейтрализации без  специальных на  то  указаний  не
предпринимать.

     Начальник  Особого  спецпартполитотдела Минлитературы  СССР
И.П. Херов.










     Конец мая и  начало июня были нормальные,  теплые,  а потом
началась погода для июня совершенно чудовищная.  Пять или семь
градусов тепла  и  ясное небо.  По  ночам заморозки.  На  даче
померзла клубника -  все цветы стали черные. Сегодня приснился
сон,  будто выпал снег.  И я стою у окна и усиленно соображаю,
какой сейчас месяц или хотя бы время года.  Так и не вспомнил,
пока не проснулся.
     В  воспоминаниях -  не  то  Каверина,  не то Паустовского -
рассказано,  как  автор  в  детстве  слышит  ошибочное  чтение
наизусть "Евгения Онегина":

     И память юного поэта
     Поглотит медленное лето...

     (вместо "медленная Лета") и возмущается такой бессмыслицей.
Хотя почему же?  Долгое лето, тянется и тянется, такое длинное
и тягучее, что в конце его этот самый юный поэт уже не помнит,
что с ним было в его начале.
     "Было ли это лето,  жаркое, сальное, черное, как деготь или
только приснилось мне оно?" (Эренбург, "Лето 1925 года")
     Ах, господа, что за чушь я говорю? Разве же в Москве бывает
такое лето?  Московское лето своими краткостью и неуловимостью
напоминает,  я извиняюсь,  оргазм.  Медленное лето - это когда
жара  много месяцев подряд,  а  первые чуть  заметные признаки
похолодания - не раньше сентября или даже октября... А то, что
мы имеем сейчас -  вообще не лето,  а одно глумление. Зачем же
Бог нас так не любит?  Россию, я имею в виду? Ко всему прочему
- еще и такой ужасный климат.
     Сегодня сдавали экзамен по  научному коммунизму.  Готовился
тщательно, как на первых курсах: выписывал ответы на бумажки и
рассовывал их  по  пакетикам.  (Хотя предупреждали,  что  если
заметят шпаргалку,  то сразу выгонят с  экзамена.)  В  надежде
хотя бы  на время экзамена утихомирить свои вредные мысли даже
Би-би-си не слушал целую неделю.  И  "Голосок" тоже не слушал,
не говоря уж о "Свободе".  Сдам - и тогда уж наслушаюсь вволю.
Но эффекта никакого. Даже наоборот.
     Но,  несмотря на все,  экзамен сдал вполне благополучно, на
четыре.  Пошел  с  первой  группой и  отвечать вызвался сразу.
Говорил что-то насчет "закономерностей перехода к коммунизму",
причем целых двадцать минут.  Об экзаменаторше слышал,  как об
очень вредной тетке,  но  меня она  почему-то  особо мучить не
стала.  Да  и  другие экзаменующиеся получили кто четыре,  кто
пять.  В  нашей группе всего одна тройка,  причем у  человека,
абсолютно  безвредного  в  политическом отношении.  Правда,  и
шибко  идейным  его  тоже  нельзя  назвать.   Если  продолжить
аналогию:  изучение научного коммунизма как  хождение ночью по
краю крыши,  то  следует сказать,  что  тут  следует быть либо
полным  лунатиком,   либо  абсолютно  трезвым  человеком.  Без
каких-либо иллюзий.
     Естественно, приняли решение как следует отметить это дело.
Вспрыснуть,  так сказать.  Прополоскать мозги.  Последний ведь
все-таки экзамен спихнули, теперь только диплом в январе.
     Съездили с Главкомом в магазин, купили аскетически суровую,
но обильную выпивку и закуску:  2 л.  водки,  2 л. пива, 2 кг.
черного хлеба и 0.5 кг.  вареной колбасы. Когда мы вернулись в
общежитие, они, безобразники, уже допивали припасенную заранее
бутылку какой-то бормоты. Я выставил на стол 4 водки и 4 пива,
а Главком объявил громогласно,  тоном,  каким на демонстрациях
выкликают  лозунги:  "Водка!  Сейчас  мы  будем  пить  водку!"
Раздался  общий  восторженный  рев  и   мы  немедленно  начали
пьянствовать.
     Хрюкнули,  конечно же, славно. Нахрюкались, то есть. Сперва
заседали в  общежитии,  а  потом поехали домой к Главкому.  По
дороге я учинил антисоветскую идеологическую диверсию. В холле
общежития увидел афишу  с  крупной надписью "Александр Галин".
(Есть такой драматург,  почти двойной тезка,  не  считая одной
буквы).  Я  оторвал  кусок  ленты,  которой крепилась афиша  и
заклеил часть  последней буквы  "н",  так  что  вышло "Галич".
Главком и Бонифаций сперва оттаскивали меня от афиши:  "Что ты
делаешь?", но потом до них дошло и они дико захохотали.
     У Главкома я уже ничего не пил, кроме "буратины". Есть тоже
совсем не хотелось.  И другие почти не пили.  Я по пьяни начал
высокоумные рассуждения:  сравнивал песни Высоцкого и  Галича.
(Высоцкий   -   расходящаяся  последовательность.   Увеличение
разлада  и  распада  по  мере  углубления в  какую-либо  тему.
Особенно -  по  мере углубления человека в  самого себя.  "А в
конце дороги той  -  плаха с  топорами."  Галич же,  напротив,
последовательность сходящаяся.  Зло  приходит в  человека лишь
снаружи.  От  других людей,  от государства и  т.  д.  "А надо
бояться  только  того,  кто  скажет:  "Я  знаю,  как  надо!"")
Бонифаций и  Главком почтительно слушали,  Олег  же  несколько
иронично  назвал  меня  "большим специалистом по  Галичу".  Не
понимаю только,  что здесь может быть смешного. Да, господа, в
Галиче я  знаю толк и  скрывать этого ни  от  кого не намерен!
Галич - это, знаете ли, человек величайший. Вот кого надо было
положить в Мавзолей! Да, именно в Мавзолей, и елочки посадить,
и часовых выставить,  и гранитными буквами над входом написать
"Галич"  -  все,  как  положено.  Высоцкого  тоже  можно  туда
положить,  рядышком,  хотя,  если подумать,  Высоцкого все  же
правильнее  похоронить  отдельно,   за  Мавзолеем,   поскольку
Высоцкий -  величина грандиозная в  сравнении с любым автором,
но - только не в сравнении с Галичем.
     Чуркина вмертвую валялась на кушетке.  Экзамен она сдала на
пятерку, в ознаменование чего торжественно пообещала выпить не
менее одной бутылки водки.  И, несомненно, сдержала слово. Как
только  доехала,   не   понимаю.   Когда  мы   уже   собрались
расходиться,  стали  обсуждать,  что  с  ней  делать.  Главком
заявил,   что  он  сейчас  уезжает  на  дачу.  Уже  собирались
погрузить ее  на  такси и  доставить ко  мне домой,  поскольку
волочь ее такую обратно в  общежитие было все же опасно.  Но в
это  время  она  очнулась  и  встала.  Видимо,  расслышала наш
разговор и  не  захотела принимать от меня такой услуги.  Была
ужасно бледная и шаталась, но не как пьяная, а как больная.
     Кроме  того  -   договорился  с  Олегом  насчет  Галича.  В
отношении перезаписи Галича.  В  понедельник.  Галича  у  него
фигова туча. Хоть жопой ешь у него Галича.


     ***

     ...Уезжая из  общежития,  Колька был  уже совсем косой.  Мы
долго стояли,  ожидая лифта, и он сперва вышагивал и скакал по
коридору взад-вперед,  как козел,  а затем, утомившись, уселся
возле дверей лифта на корточки и уткнул голову в колени. Но по
первому этажу,  где сидят вахтеры, Колька шел вполне прилично,
не шатаясь и  почти не отклоняясь от прямой.  И только выйдя в
сквер, свернул с дороги, зашел в кусты, быстрым темпом стравил
там харчи,  утерся ладонью и,  как ни в чем не бывало, зашагал
дальше.
     Зато в  автобусе (мы ехали на  111-м  номере по  Ленинскому
проспекту)  Колька  начал  расходиться.  Принялся  петь  песни
Галича,  сперва политически безвредные,  затем  -  политически
сомнительные, а под конец запел настоящую антисоветчину:

     Мы поехали за город,
     А за городом дожди.
     А за городом - заборы,
     За заборами - вожди.

     Пассажиры,  правда,  не  обратили на него особого внимания.
Вылезли мы  на  Октябрьской площади.  Заметно шатаясь,  Колька
добрел до  ближайшей лавочки,  плюхнулся на  нее  и  некоторое
время сидел,  растирая рукой лицо и бормоча: "Надо же до такой
степени  нажраться!  Никогда  не  думал,  что  я  способен так
нажраться!"  Затем  он  поднял голову и  долго  и  внимательно
разглядывал  висевшую  на   противоположной  стороне   площади
наглядную агитацию:  огромный,  этажей пять  в  высоту портрет
Брежнева,  исполненный  не  без  художественной  фантазии:  из
натянутых на раму вертикальных красно-белых ленточек.
     "Ишь ты,  -  говорил Колька не очень громко, но уставившись
прямо на портрет,  -  вроде бы и праздника никакого нет, а они
это  вывесили.  Раньше ведь  только в  праздник вывешивали,  а
теперь, выходит и не только в праздник. В июле же и праздников
никаких не имеется,  правда же?  Или нет, сейчас ведь пока что
только июнь,  но и в июне тоже... А если судить по погоде - то
апрель или даже март. Такой холод..."






     Сегодня ездил к Олегу и он дал мне три катушки Галича:  две
по часу и одну на сорок пять минут.  Катушки старые, с толстой
лентой производства 60-х годов; скорость 19-я, которой на моем
магнитофоне нет,  так что прослушать днем не  удалось,  только
вечером,  когда я  одолжил магнитофон у соседа.  Он напросился
посидеть со мной,  пока я записываю и тоже послушать. Но Галич
ему не понравился и он скоро ушел.
     Хотя песни многие прямо гениальные. Как я и ожидал. Как я и
не сомневался. "Разговор с Музой", например:

     В этом доме не бренчать моде,
     В этом доме не греметь джазам,
     Но приходит в этот дом море,
     Не волною, а все, как есть - разом.

     Чудесным  образом  преображенная реальность,  банальная,  в
сущности  реальность -  компания москвичей выехала  на  Черное
море и остановилась в нищем клоповнике на самом берегу.

     В этом доме все часы - полдни...

     В дом заходишь как
     все равно в кабак.
     А народишко - каждый третий - враг...

     А это уже,  как вы сами понимаете,  Высоцкий.  Я просто для
сравнения.
     Живет Олег недалеко от Ленинского проспекта.  От автобусной
остановки идти  минут пять  по  улице,  напоминающей просеку в
лесу:  обсажена старыми разросшимися деревьями.  На тротуаре -
толстый слой тополиного пуха, похожего на первый снег. Обычно,
насколько я  помню,  пух  с  тополей летит гораздо раньше -  в
начале июня,  а  в  этот год по причине холодов все сдвинулось
дней на десять. Два дня только, как немного потеплело.
     В  его подъезде на первом этаже сидела в застекленной будке
сонная толстая бабка.  Я  уже  приготовился доложить ей,  куда
иду, но она не обратила на меня внимания.
     В  течении примерно часа мы с Олегом сидели у него на кухне
и кушали чай. Кухня у него обставлена наподобие жилой комнаты:
полки с книгами, кресло и диван. На диване рядом со мной сидел
большой серый  кот.  На  стенах развешано множество картин,  в
основном абстрактных.  Висит также ветвистый сук с надетыми на
него пустыми бутылками и номер,  какие бывают на старых домах:
надпись по окружности и  цифра посередине,  а  сверху лампочка
колпаком в  форме  призмы.  Прежнее название улицы закрашено и
написано "Wall Street".  На столе - старинная пишущая машинка,
кучи бумаг и  книг,  чашки и стеклянный чайник.  Из закуски он
предложил лишь одну конфетку на двоих.
     Потом  он  выдал  мне  коробки  с  кассетами  и  я  тут  же
заторопился уходить,  хотя он,  как мне показалось,  намекнул,
чтобы я оставался еще посидеть.










     На  протяжении последних суток -  настоящий "парад уродов".
Выражение из песни Галича о памятниках Сталину:

     Он выходит на место Лобное,
     Гений всех времен и народов,
     И как в старое время доброе
     Принимает парад уродов.

     Вчера, когда я еще был в Москве, пошел очень сильный дождь.
Крыша сразу же опять протекла;  с потолка на кухне закапало. Я
пошел в  домоуправление.  Не жаловаться,  конечно,  жаловаться
просто глупо:  ремонт уже  был  всего два  года назад;  кто же
будет еще раз ремонтировать?
     Взял там  ключи от  люка на  чердак и  подставил под  струю
тазик.  В  домоуправлении увидел  поставленный  на  шкафу  для
всеобщего обозрения бюстик "мудрого,  родного и любимого". А в
прошлый раз когда заходил -  тоже по вопросу крыши -  вроде не
было.   (Хорошо  хоть  не  Гитлера  выставили...  Если  теперь
появились  даже  поклонники самого  Гитлера  -  то  что  можно
спрашивать с поклонников Сталина?) (*)
     Сегодня утром поехал в  Ж.  По  дороге вышел на Дзержинской
площади,  заглянул в  "Детский мир".  На площади и  в магазине
мельтешило  множество  товарищей  с  короткими  прическами,  в
пиджаках и галстуках.  Несомненно - служащие расположенного по
соседству учреждения.  Температура была почти 30 градусов и  в
других   районах   города   прохожих  в   пиджаках  почти   не
встречалось.
     Место  весьма  тоскливое:   огромная  площадь  с   торчащим
памятником,  высокие серые дома, в ущелья между которыми почти
не проникает солнце.  Народу почти нет - по контрасту с толпой
возле магазина.  Ворота -  черные и  железные,  с вертикальным
волнистым узором, - наглухо закрывают арку ворот высотой в три
этажа.  На окнах решетки с таким же рисунком. В комнатах можно
разглядеть казенные конусообразные плафоны на потолках,  а  на
стенах  -  портреты Дзержинского.  Очень  мрачное впечатление.
Возможно,  что  дело тут не  только в  архитектуре:  некоторые
утверждают,  будто  бы  большое  скопление служащих известного
учреждения  создает  в  этом  районе  биополе,  действующее на
психику крайне угнетающе.  А кто-то, говорят, экспериментально
обнаружил,  что  молоко рядом с  этим  зданием скисает намного
быстрее.  Последнее, я полагаю, шутка. Напротив, должен был бы
проявиться бактерицидный эффект.
     Когда я  приехал в  Хотьково и сел на автобус,  то увидел в
кабине перед  шофером черно-белую  усатую фотографию;  кокарда
фуражки  и  ордена  раскрашены красным и  желтым.  Такие  вещи
наблюдаю  в   последнее  время  в  автобусах  довольно  часто,
особенно за городом.  Оригинальным же здесь было то, что рядом
с портретом на ниточке болталась игрушечная обезьянка:  рожица
и лапки на пружинках. Просто гениально вышло: вождь в компании
с обезьяной. К сожалению, вряд ли преднамеренно.
     А  когда я приехал на дачу и сидел возле грядки,  обжираясь
горохом,  -  увидел  идущего  мимо  участка  сторожа  Алексея.
Точнее,  сначала почувствовал запах перегара и  дым  папиросы.
(Все  чувства  на  природе  предельно  обостряются,   особенно
обоняние.  Когда по  шоссе метрах в  50  от участков прогоняют
коров,  то  издалека  чувствуется  смешанный  запах  навоза  и
сливочного масла.  А  когда проезжает машина,  то от выхлопных
газов прямо тошнит.  А в городе их за минуту сто штук по улице
проедет -  и  хоть  бы  что.  Начинаешь верить приключенческим
романам,  в  которых  дикари  обнаруживают белого  человека за
сотни метров по запаху табака.)
     Время было около четырех и  Алексей был  уже совсем пьяный.
Рубашка  расстегнута  и  на  бледном  теле  (только  загорелый
треугольник ниже  шеи) видна очень яркая татуировка:  снизу от
самого пупа торчит кремлевская башня,  а на груди - два грубо,
но похоже выполненных профиля.  Справа Ленин,  а слева Сталин.
Друг на дружку смотрят.
     Слышал,  что он  наколол себе это дело вскоре после войны в
армии.  Его забрали и  отправили куда-то в  Читу и там он себя
разукрасил. И на знаменах эта компания, и на портретах тоже, а
вот не  угодно ли вам еще дополнительно,  не угодно ли вам еще
добровольно и сверх плана - на собственной груди?
     А человеку,  которому не нравится Советская власть, в таком
случае  можно  посоветовать выколоть себе  на  груди  портреты
Сахарова  и  Солженицына.  А  любителю  неофициальных песен  -
портреты Высоцкого и Галича.
     На  одном  из  участков на  другой  стороне шоссе  работают
солдаты. Человек семь. Привезли их сюда на автобусе с военными
номерами.  Неделю назад они  тоже там  работали.  Уже  сделали
фундамент и  начали класть стены.  Не  только фундамент,  но и
стены  делают из  красного кирпича,  которого нет  в  продаже.
Правда,  никакого другого кирпича в продаже тоже давно нет, но
красного не было и раньше.
     Да уж,  господа!  Министерство обороны -  это,  несомненно,
крупнейший рабовладелец и  работорговец в мировой истории.  За
исключением,  возможно,  китайского министерства обороны. Хоть
бы  в  гражданское их  переодели,  а  то  выходит,  как бы это
сказать,   чересчур  откровенно,  что  ли...  Впрочем,  вы  не
думайте,  я нисколько не протестую.  Кому, объясните, от этого
плохо?  Хозяину дачи -  хорошо,  военным начальникам - тоже. И
сами   солдатам  развлечение...   Приятнее,   я   думаю,   чем
маршировкой  заниматься.   Что   вы   говорите?   Плохо  всему
советскому народу?  Да растолкуйте вы мне,  как это может всем
быть плохо,  когда каждому в  отдельности хорошо?  Вот  чего я
никогда не понимал и, видимо никогда уже не пойму. (**), (***)
     Ближе к вечеру сделал прогулку к речке.  Идти минут десять:
через  покатое поле,  засеянное рожью,  а  затем  через лес  -
комары,  трава,  уже густо покрытая росой и очень узкий серпик
луны на фоне заката над вершинами молодых елок.  Вода в  речке
жутко холодная.  Течение быстрое и  вода не  прогревается даже
летом.  Климат тут заметно холоднее,  чем в Москве. Не за 55-й
параллелью,   а  за  56-й,  которая  проходит  через  Пушкино.
Особенно заметно весной,  в  апреле:  в  Москве о  снеге уже и
забыть успели, а тут он лежит и в лесу и в оврагах.
     На поле уже появились колосья,  но вместо зерен в  них пока
что  кашица  с  мучным вкусом.  Но  сами  колосья уже  выросли
высотой чуть ли не до пояса и  когда идешь через поле,  то они
цепляются и хлещутся об тебя, точно в песне Галича:

     Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
     Где с куполом синим не властно соперничать небо.
     И ладана запах, как колос июльского хлеба, (****)
     Ударит меня и заплещется в сердце моем.

     Здесь  километрах в  двух,  в  деревне за  озером,  имеются
развалины церкви.  (Неделю  назад  ходил  туда  и  осматривал.
Круглый купол,  изнутри,  как  в  песне  -  синий  с  золотыми
звездами.  Правда,  совсем  облупившийся.  В  церкви,  видимо,
когда-то  устроили мастерскую:  на  полу  среди битого кирпича
валялись   детали   тракторов.   Но   потом   забросили   даже
мастерскую.)
     Сейчас,  после заката,  церковь сделалась почти неотличимой
от  крон разросшихся вокруг нее деревьев.  По причине округлых
очертаний купола и колокольни, лишенных луковиц.
     Пейзаж вокруг озера  по  вечерам абсолютно булгаковский,  в
стиле  предпоследней  главы  "Мастера  и  Маргариты".  "Туманы
земли,  ее болотца и реки." И, соответственно, далекие огоньки
чахлого  желтого  цвета  в  деревне.   Туман  зарождается  над
поверхностью озера,  поднимается и  затопляет расположенные на
его  берегах  рощицы  и  заросли кустарника,  верхушки которых
после этого становятся похожими на островки в  море.  А  затем
все скрывается в темноте.

     ________
     (*)  Так кто же,  все-таки,  по  твоему,  хуже:  Гитлер или
Сталин? Только честно?
     (**)  Вскоре,  однако,  эту  дачу конфисковали,  причем без
суда,  в  административном порядке,  как они теперь делают.  И
прямо не знаешь -  ужасаться таким вещам (хоть и советские,  а
все  же   -   капиталисты)  или  наоборот  -   радоваться  (не
капиталисты, прошу прощения, а рабовладельцы).
     (***) И новый хозяин дачи до сих пор не может ее достроить.
Андропов,  наверное,  так их напугал, что они со страху отдали
эту дачу не тому, кому следовало.
     (****)  Очень  хорошо  сказано,   даже  гениально:   "колос
июльского хлеба",  хотя  Галич  на  самом  деле  поет:  "запах
приютского хлеба":  эта  песня  тогда  была  только в  эфирной
записи, под глушилку.















     Несколько дней  подряд  предупреждали являться на  практику
точно к началу рабочего дня -  в 9:15. Сегодня так и поступил,
опоздал всего на 10 минут.  Но именно сегодня с  утра заняться
было совершенно нечем.  Посидел в  читальном зале,  где  стоят
шкафы  с   энциклопедиями;   в   их   числе  -   Британская  и
Американская. Шкафы обычно запирают, хотя их несложно открыть,
если  надавить  на  дверцы.   Очень  непонятно.  Если  рядовым
посетителям  дозволено  читать  заграничные  энциклопедии,  то
зачем  их  запирать?  А  в  противном случае спрятали бы  куда
подальше, чтобы не дразнить публику.
     В Британской энциклопедии вырезаны 20 листов,  повествующих
об истории России после 1917 года. И отсутствует еще один лист
(плюс   небольшой  прямоугольный  кусочек  справа   внизу   на
предыдущей странице) -  когда  в  статье о  русской литературе
повествование  доходит  до  этого  периода  истории.   Портрет
Мережковского на вклейке, однако, почему-то пощадили.
     В   Американской  же   энциклопедии  никаких   изъятий   не
обнаружил. Видимо, это как-то связано со штампиком "только для
служебного пользования" на форзаце. (В Британской такого нет.)
А  я,  подлец,  прочитал не для служебного,  а с целью личного
любопытства,  в  чем дико раскаиваюсь.  Не  изъята даже статья
"soviet", хотя там имеются абсолютно ужасные вещи: "Demagogues
and  party men  control all high soviets."  (Почему же  только
"high"?)
     Рядом  с  иностранными  энциклопедиями стоит  шкаф  с  БСЭ,
который  периодически тоже  оказывается  на  запоре,  что  уже
совершенно необъяснимо с  марксистской точки зрения.  Хотя при
желании можно вычитать немало антисоветского даже из БСЭ.
     Статья "тоталитаризм".  Государство управляет всеми сферами
общественной  и  личной  жизни.  Установлена  общеобязательная
государственная идеология и предусмотрены наказания за неверие
в  ее  догмы.  Запрет любой непредусмотренной инициативы.  Все
"общественные  организации"  суть  государственные учреждения,
управляемые сверху.
     В энциклопедии,  естественно,  написано,  что все это имеет
отношение  лишь  к  капиталистическим странам,  в  частности к
гитлеровской  Германии.   Точнее  сказать  -   этот  тезис  не
доказывается,  и даже не постулируется, а подразумевается, как
очевидный.  (Хотя при  Гитлере в  Германии,  по  крайней мере,
сохранялась  частная  экономика.)  Может  быть,   тоталитаризм
является злом лишь до  тех пор,  пока он  не  достиг какого-то
предела, но после его достижения, когда он становится в полной
мере  тоталитарным  -   оборачивается  величайшим  благом  для
народа? Переход количества в качество. Так бы и говорили. (Все
равно как  считать,  что  побои -  зло тоже лишь до  какого-то
предела, пока человека не забили насмерть.)
     К. Чуковский приводит оправдательные слова ребенка-драчуна:
"А что мне делать,  если драка так и  лезет из меня?" Ну а мне
что делать,  если антисоветчина так и  лезет из меня?  Лезет и
лезет, проклятая.
     А вот у нас на факультете -  какая может быт инициатива, не
исходящая от начальства? Именно общественная? Кроме той, чтобы
закупить пива с  водкой и  нажраться?  (Да и это тоже очень не
поощряется.)  В  декабре  кто-то  попытался отметить годовщину
смерти  Дж.   Леннона.   (Видел  тогда   написанное  от   руки
объявление,  но сходить поленился.)  Собрались на набережной с
гитарами и  магнитофонами;  сразу явилась милиция и  приказала
разойтись. Потом некоторых таскали в комитет комсомола: отчего
не согласовали? Бонифация тогда тоже накололи.
     А  наше  коллективное  заслушивание  Галича  -   это,  сами
понимаете,  деяние  явно  за  рамками Уголовного кодекса.  При
желании можно найти даже призыв к  антисоветскому вооруженному
восстанию:

     Пой же труба, пой же
     Пой и зови к бою!

     Вечером все  втроем -  я,  Главком и  Чуркина -  поехали на
факультет на комсомольское собрание.  Днем было ясно и,  можно
сказать,  жарко,  а  вечером появились тучи,  задержали тепло;
духота была почти летняя. Деревья некоторые стоят еще зеленые.
     Чуркина,  отметившись в списках присутствующих,  ухитрилась
прошмыгнуть обратно в  дверь и  скрылась.  А  мы  с  Главкомом
торчали там два часа -  с 5-ти до 7-ми. Удалось занять место в
глубине  аудитории.   В   начале  заседания  случилось  вполне
демократическое             обсуждение             регламента.
Буржуазно-демократическое, я имею в виду. Что, сами понимаете,
равнозначно. Комитетчик, вышедший зачитывать отчет, потребовал
себе 40  минут,  а  кто-то  смелый при  утверждении регламента
встал  и  сказал:   зачем  40,  хватит  и  20.  Уже  собрались
голосовать два предложения и проголосовали бы,  конечно же, за
20,  но тут возник какой-то козел из парткома и  начал вонять:
"Я не понимаю вашего отношения!  Люди столько готовились, а вы
не можете их даже выслушать!" И комитетчик тот долдонил больше
часа.  Наверное, назло слушателям. Они, то есть мы, вели себя,
мягко  выражаясь,   невнимательно.  Особенно  после  истечения
положенных сорока  минут.  Докладчика почти  не  было  слышно.
Главком баловался едва ли не больше всех,  да и  я  от него не
отставал.  Трепались,  умышленно не  понижая  голоса.  Главком
вспомнил,  что этой ночью предстоит переход на  зимнее время и
предложил перейти на него немедленно: с тем, чтобы великодушно
подарить докладчику дополнительный час,  раз  уж  его  продрал
словесный понос.  Я же снисходительно заметил,  что вся Европа
перешла на зимнее время еще 4 дня назад -  в ночь с субботы на
воскресенье,  что гораздо удобнее.  А они,  наши то есть, даже
здесь  сумели выебнуться.  Главком начал  с  притворным гневом
обличать меня:  "Я считаю, что такие диссиденты и космополиты,
как ты, недостойны состоять в комсомоле!"
     Сразу после окончания доклада один человек,  сидевший очень
близко от нас, вскочил, вышел к столу и в нарушение регламента
начал критиковать присутствующих за "недисциплинированность на
грани аполитичности".  Шум на некоторое время прекратился,  но
потом - он еще не договорил - возобновился и даже стал намного
громче. Несомненно, какая-то шишка из комитета комсомола, а то
и из парткома.  Я ведь их не знаю никого.  Я всерьез опасался,
что он  возьмется за нас с  Главкомом персонально -  мы сидели
совсем рядом, но он все же не стал.
     "Я в первый раз присутствую на собрании, где комсомольцы, я
не   боюсь  этого  слова,   откровенно  хулиганят.   Если  вам
неинтересно, то вас сюда никто насильно не тянул!" (Переписать
перед началом,  однако,  не  забыли.)  А  кончил он  свою речь
совершенно потрясающе:  "Я  уж не говорю о  годах войны и  так
далее,  но даже на моей памяти,  всего пять лет назад, люди на
собраниях были гораздо активнее.  Тогда хоть комитет комсомола
критиковали, а теперь уже даже и не критикуют."


     Памяти Галича

     Я стучу, стучу, стучу
     и награды не ищу:
     труд превыше всех наград;
     я и так ужасно рад.
     Тру я морду кирпичом,
     пою песню ни о чем:
     "Затрубили трубачи;
     застучали стукачи!"

     А какой-то гражданин
     шел по городу один.
     Он по улице идет -
     песню вредную поет.
     Эта улица длинна
     и на улице весна:
     мокр асфальт и черен снег,
     пьяных нет и буйных нет.

     Только он, подлец, идет -
     во все урны он плюет.
     Улица уходит вверх
     и в глаза мне неба свет;
     в уши мне гремит трамвай;
     окна настежь все в домах;
     и из каждого окна
     песня вредная слышна.

     Я стучу, я все стучу,
     я корысти не ищу:
     труд мне слаще всех наград;
     я бесплатно тоже рад.
     Чищу морду кирпичом,
     и пою я ни о чем:
     "Затрубите, трубачи;
     застучите, стукачи!"

     28 сентября 1982 г.










     Прямо  как  в  анекдоте,  господа товарищи,  совсем  как  в
анекдоте.  Солдаты спрашивают замполита:  отчего в  США  армия
добровольная,   в   то  время  как  в  СССР  имеется  воинская
повинность?  Ответ:  разве вы не знаете,  что советские люди -
самые мирные люди на свете и нападать, в отличие от США, ни на
кого не собираются?!
     Нет,  я  охотно согласился бы служить не два года,  а целых
три,  если  бы  мне  кто-нибудь объяснил понятно:  отчего США,
вместо того,  чтобы нападать на нас, не завоюют Канаду? Это же
им несоизмеримо проще. Ядерного оружия у Канады нет, а граница
практически не охраняется. За одни день управиться можно. Даже
Гитлер сначала напал на Польшу...
     В начале октября распространились слухи:  в этом году будет
"распределение в армию".  (Прошлый год не было, и позапрошлый,
кажется, тоже.) А три дня назад на факультете вывесили список:
кому срочно явиться на  военную кафедру.  Из  нашей группы нет
только Олега и  Главкома,  а все остальные присутствуют,  даже
Мойша. На военной кафедре кратко побеседовали в успокоительном
тоне.  Сказали что мы всего лишь "кандидаты на призыв", причем
сама кафедра ничего не решает,  а  только передает в военкомат
списки, составленные на факультете.
     Рассказали,  какие  бумажки нужно представить в  военкомат.
Вчера  утром,  в  частности,  я  навестился в  психиатрический
диспансер за  справкой,  что  на  учете у  них  я  не  состою.
Непонятно, отчего за всеми справками должен бегать я, если они
мне вовсе не нужны и даже наоборот? Кто, интересно мне, из нас
сумасшедший?  Но все же,  конечно,  пошел.  Намекали,  что кто
будет тянуть - тех заберут в первую очередь. (*)
     Уже  несколько дней продолжается безнадежный осенний холод.
Градуса 2 -  3 выше нуля,  тучи и ветер. Деревья совсем голые.
Диспансер  расположен  в  дурацком  районе:  заборы,  пустыри,
свалки и  запутанная нумерация домов.  Долго  ходил  и  искал.
Справку мне дали сразу,  как только узнали,  что она нужна мне
именно для военкомата.  Даже не смотрели в картотеку. Меня так
и  подмывало взять и отчудить какую-нибудь дикую шутку и я уже
начал огрызаться с  сидевшей в  регистратуре глупой и  вредной
теткой.    Без   каких-либо   симулянтских   умыслов,    чисто
инстинктивно, такая ненормальная там атмосфера.
     В  военкомате в  коридоре сидело человек 20 с нашего курса.
Дали заполнять анкету со множеством пунктов.  Анкета похожа на
ту,  что была на втором курсе перед засекречиванием,  но,  как
мне   показалось,    еще   более   подробная   и    въедливая.
"Родственники, в том числе и умершие." В той анкете, насколько
я  помню,  не  трогали хотя  бы  умерших.  "Привлекались ли  к
судебной ответственности?"  Не  о  приговоре спрашивают,  суки
хитрожопые,   а  о  самом  факте  привлечения;  а  вдруг  меня
оправдали? Обилие вопросов насчет "заграницы". Явно нездоровый
интерес к этой теме. Поездки и даже переписка не только самого
опрашиваемого,  но  и  его  родственников.  Вопросы  насколько
неприятные,  настолько  и  наивные.  Таинственная  и  коварная
страна  Заграница,  источник  всего  плохого  в  нашей  жизни.
Страна,   одна  лишь  переписка  с   которой  так  же   сильно
компрометирует человека, как приговор за кражу или убийство.
     Ждал  очереди  в  кабинет довольно долго.  Сидел  и  слушал
многочисленные истории про двухгодичных лейтенантов.  Особенно
запомнился грустный, но поучительный рассказ о человеке, всего
за  месяц  до  увольнения умершем самой подлой смертью,  какую
только  можно  вообразить:  крепко выпил,  уснул  на  спине  и
захлебнулся собственной блевотой.  Далее  последовал  полезный
совет рассказчика:  когда будешь там пить (будешь,  будешь!) -
то ни в коем случае потом не лежи на спине.
     Наконец вызвали и меня. Сидели два полковника, один с нашей
военной кафедры.  На анкету мою даже не взглянули, положили ее
в стопку других. Снова объявили мне, что я являюсь "кандидатом
на  призыв".  Опять -  без  определенности и  окончательности.
"Кандидат" -  и думай,  что хочешь. Нельзя же, сами понимаете,
человека полностью лишать надежды...
     В коридоре на стенде были выставлены различные агитационные
брошюрки.  Скучая в очереди,  подошел и почитал. Одна особенно
позабавила своей тупостью,  тем  более,  что  написал ее  один
очень большой начальник. (**)
     Брошюрка на тему о  правах человека в  СССР.  Какие хорошие
там  (в  смысле тут) бывают права человека.  Доходит просто до
смешного.  Написано,  например,  что в США ежегодно происходит
свыше 30,000  убийств.  Разумеется,  что любой приличный автор
привел бы  здесь соответствующие данные по Советскому Союзу (а
у этого-то автора непременно есть к ним "допуск").  Но, как вы
сами понимаете,  ничего определенного на  эту  тему я  там  не
нашел.
     Постоянные  логические  зацикливания.   Чехарда  посылок  и
выводов.  Пример.  Посылка:  организации трудящихся,  всеобщие
выборы,  наказы депутатов.  Вывод: наше государство народное и
вся собственность тоже народная.  Но часто встречается и прямо
противоположный  ход  мысли:   главное  -   не  внешние  формы
демократии (многопартийность и  пр.),  но экономические:  кому
принадлежат средства производства.  А они,  как всем известно,
принадлежат у нас трудящимся.
     Не надо смеяться,  я понимаю,  что все это величины мнимые,
но  даже с  мнимыми величинами следует оперировать по правилам
математики.
     Видимо,  выстроить  однозначную и  непротиворечивую картину
мира в любом случае невозможно и вся проблема заключается не в
устранении противоречий,  а в выборе точки зрения.  И в разных
случаях могут  проявиться либо  глобальные проблемы (антиномии
Канта,  например:  кончена ли Вселенная,  есть ли Бог и  т.д.)
либо же - примитивное мухлевание со статистикой.
     Гневное и  неубедительное опровержение различных буржуазных
теорий. Причем наиболее интересные и, соответственно, наиболее
опасные теории опровергаются с  наибольшим шумом  и  грохотом.
Вплоть  до  обвинений в  разжигании войны  и  в  пособничестве
иностранным разведкам.  То есть сами они тоже хорошо понимают,
где  именно их  идеология наиболее явно расходится с  фактами.
Намного лучше тебя понимают.
     Отчего, в самом деле, американцам Канаду не завоевать?
     В  рассказе Г.  Уэллса  "Страна слепых" описано,  как  один
человек попал  в  горное  ущелье,  где  жило  племя,  ослепшее
несколько поколений назад.  О  зрении они давно не  имели даже
воспоминаний,  однако  диагноз тому  человеку поставили вполне
точный.  Пощупали руками его глаза и  сообщили,  что у него на
лице имеются две ненормальные выпуклости,  кожа на которых все
время  дергается.   Это,   несомненно,   и  мешает  его  мозгу
сосредоточиться.  От  этого  он  и  говорит разные  глупости о
каком-то  зрении.  И  слепые  решили  удалить  эти  выпуклости
хирургическим путем.

     _________
     (*) Слышал,  что в других вузах "кандидатам",  помимо всего
прочего, еще и предлагают написать рапорт о якобы добровольном
зачислении  на  службу.   А   вот  от  "кандидатов"  с  нашего
факультета ничего подобного требовать не  осмелились.  Уважают
нас, ироды.
     (**) А теперь он, я извиняюсь, самый большой начальник.










     Сегодня,  как и обычно,  приехал на практику к 11 часам.  В
вестибюле было  громко  включено  радио,  играла  классическая
музыка, а потом стали передавать официальное сообщение. Всегда
было  "с  глубоким прискорбием",  а  тут  сказали "с  глубокой
скорбью".  И я уже понял,  о чем пойдет речь. Которые люди шли
мимо -  останавливались и слушали.  Я успел сдать гардеробщице
куртку до того,  как назвали фамилию. В лабораторию на седьмой
этаж поднялся пешком, для нервной разрядки, хотя лифт работал.
     По коридору из комнаты в комнату ходили сотрудники.  Одни -
с  видом плохо скрываемого злорадства,  другие -  с опущенными
физиономиями,  не  столько  печальными,  сколько  испуганными,
большинство же выглядели непроницаемо.
     У  меня  самого  настроение  было  вполне  грустное,   даже
сочувственное;  сочувствие было,  правда,  не  то  чтобы как к
политическому деятелю,  а,  точнее будет сказать, как к живому
существу.  Если так подробно расписывать смерть,  то хоть кого
жалко станет. Хоть курицу, хоть рыбу. Вспомнил, как этим летом
привез на  дачу рыбу,  которая уже на  следующее утро завоняла
без холодильника,  да еще в полиэтиленовом пакете. Собрался ее
выкидывать, уже дошел до мусорной кучи - и тут стало ее ужасно
жалко.  Не  как продукт питания,  а  как биологический объект.
Плавала там себе,  потом ее выловили,  а теперь она сгниет без
всякой пользы.  Уже вытряхивал из пакета -  может, хоть собака
съест,  и тут решил все же сначала попробовать самому. Зажарил
на сковородке на костре,  а потом скушал не без аппетита:  при
жарении выпарились все гнилостные запахи.
     Вскоре пришел Главком,  спросил:  "Уже  слышал?".  В  честь
такого эпохального события выкурил с ним сигарету, хотя обычно
отказывался.  Потом,  по моему настойчивому предложению, вышли
"на разведку".  Ведь почти 30 лет такого не случалось,  30 лет
без четырех месяцев: умерший на пенсии Хрущев не в счет.
     Сели на автобус, поехали к центру. Милиции везде было полно
с карманными передатчиками. В кремлевские ворота одна за одной
въезжали черные машины.  На Красной площади спешно доканчивали
убирать октябрьское оформление и  развешивали огромные флаги с
черными лентами.  А в остальном ничего особенного, только люди
несколько суетливее и очереди явно длиннее. Когда проезжали по
Большому    каменному   мосту,    неожиданно   вспомнил   сон,
приснившийся месяца три назад,  летом на даче. Тоже этот мост,
но раз в десять шире и длиннее, чем в реальности. Башни Кремля
на другом берегу видны где-то на горизонте.  И  от башен прямо
на меня несутся удивительные и страшные сооружения,  наподобие
передвижных лозунгов,  какие  возят на  демонстрациях,  но  не
красного,  а черного цвета.  Размеры тоже громадные.  Белые по
черному фону  надписи и  черные флаги.  И  со  всех  сторон из
динамиков гремит молодой и  необычайно ражий голос,  который с
предельной  яростью  обличает  империалистов  и   поджигателей
войны.  И  от всего этого,  в  особенности от голоса -  острое
чувство предсмертной тоски. К счастью, моментально проснулся.






     Вчера  поехал в  Ж.,  чтобы привезти картошки.  В  сентябре
накопали  на  колхозном поле  килограммов сто.  Поле  до  того
убирали и солдаты, и студенты, но картошки после них все равно
осталось необычайное количество.
     Погода  очень  теплая  для  ноября.   Вчера  было  плюс  10
градусов,  светило солнце.  Воздух в  лесу по  вкусу напоминал
недоспелое яблоко.  Снег уже  выпадал целых два раза и  морозы
были, как настоящей зимой, но теперь все растаяло.
     Остался  там  ночевать.   В   августе,   наконец,   провели
электричество. Сидел чуть ли не до 3 ночи - читал и сочинял. В
полном одиночестве.  Во всем поселке было,  наверное,  2  -  3
человека. Точно король сидел. Как в песне на слова Ю. Мориц:

     "Я с тобой." "Нельзя, любимый.
     Не надейся, не возьму.
     В те края дорогой мнимой
     Едут все по одному."

     В  литературные сферы,  то есть.  Правда,  в  попутчики мне
никто и не набивался.
     Сегодня вечером автобус в Хотьково не пошел, пришлось сесть
на встречный, в Дмитров. Ехать на 10 минут дольше.
     Недавно  слышал   по   вредным  голосам,   что   во   время
строительства канала возле Дмитрова был  крупнейший концлагерь
"Дмитлаг".  Чуть  ли  не  миллион  заключенных.  Следующая  за
Дмитровом станция называется "Каналстрой", есть и другие в том
же роде:  "Ударник",  "Темпы". Смешно, конечно, признаться, но
мне кажется, что и вся Савеловская дорога до сих пор сохранила
явно  лагерный облик.  Мост на  пересечении с  каналом окружен
столбами с  колючей проволокой,  а  в  будке рядом с  полотном
стоит часовой.  До сих пор стоит. Ярославская дорога ведь явно
важнее Савеловской,  но  даже на  ней  часовых возле мостов не
ставят.
     Кроме  того,  почти  каждую поездку замечаю там  неприятные
компании,  не  только хулиганские,  но  и  явно уголовные.  (В
отличие  от  той  же  Ярославской,  где  чувствуется  близость
Троице-Сергиевой лавры:  встречаются бабки в платках, читающие
религиозные книжки и  мужчины поповского вида -  с  волосами и
бородой,  хотя и в штатском.) В этот раз какие-то пьяные парни
всю  дорогу  дубасились  в  тамбуре.   Целый  час,  хотя  и  с
перерывами на  отдых.  Время от времени возвращались в  вагон,
мирно  разговаривали и  обнимались.  Затем  опять  ссорились и
говорили друг другу:  "Может,  пойдем выйдем?".  Выходили и  в
тамбуре возобновлялись вопли и грохот.






     ***

     ...Колька пришел на  площадь без двадцати семь;  народу там
было уже заметно больше,  чем обычно в это время,  не говоря о
милиции:  возле памятника торчал целый взвод ментов и вокруг в
сквере тоже; через каждые двадцать метров.
     Колька сел пока что на одну из лавочек,  двумя полукружиями
охватывающих памятник.  Вытащил из  кармана печеньице и  начал
его  медленно,  откусывая мелкие кусочки,  поедать.  Сигарета,
конечно,  в такой ситуации очень бы не помешала,  но сигарет с
собой у него не было. Почти все места на лавочках, несмотря на
довольно сильный мороз,  были заняты.  А прямо напротив Кольки
стоял топтун. Колька сразу понял, что это именно топтун. Стоит
на  одном  месте,  как  приклеенный  и  периодически не  спеша
поглядывает по сторонам. И морда такая особенная.
     Через   некоторое  время  толпа  вокруг  памятника  заметно
уплотнилась и  лавочка тоже оказалась полностью забитой.  Люди
сидят и внимательно смотрят в сторону памятника. Точно в театр
пришли.   Фонари  на   площади  натриевые  и   лица   у   всех
бледно-желтого цвета.
     Без  пяти  семь  кто-то  рядом  произнес:   "Ну,  пора!"  и
несколько человек разом встали и  направились к памятнику.  Но
большинство осталось сидеть.  И  тут  Колька увидел,  что мимо
идет человек вполне приличного вида с бородой.  Идет вроде как
сам  по  себе,   но  с   обеих  сторон  его  сопровождают  два
милиционера. Спустились по ступенькам за памятником и свернули
в аллею.  Повели его, видимо, в одну из ментовозок, в изобилии
припаркованных по периметру сквера.  А еще через минуту кто-то
заорал что-то  неразборчивое и  туда  сразу  рыпнулся со  всех
сторон десяток милиционеров.  Орали  в  гуще  толпы  и  Кольке
сперва ничего не было видно,  но потом мимо Кольки провели еще
одного человека -  в обвисших брюках и старом пальто.  Его,  в
противоположность первому,  волокли за обе руки и подталкивали
сзади,  а  он упирался и кричал:  "Бандиты!" Но его тоже очень
быстро увели из поля зрения.
     Колька поднялся,  подошел к  памятнику.  Толпа  уже  стояла
совсем плотная, оставив лишь два коридора для людей, идущих из
кинотеатра  к  станции  метро.   Наверное,  не  меньше  тысячи
человек,  если прикинуть. А то и две. Перед самым памятником в
толпе разрежение,  стоит шеренга милиции плечом к плечу,  а за
ними,  возле самых цепей,  огораживающих памятник,  -  человек
пять в штатском,  но явно не топтунского облика.  Их почему-то
не хватают,  хотя некоторые сняли шапки и  держат их в  руках.
Ритуал заключается в том,  чтобы явиться к памятнику и ровно в
семь вечера снять шапку. Называется "молчаливая демонстрация".
(Сам Колька капюшон куртки с головы скинул еще когда вставал с
лавочки.)
     Милиции  к   этому   времени  появилось  совсем  уж   дикое
количество,  на каждом шагу буквально,  пятьдесят на пятьдесят
со штатскими.  (Да еще сколько среди последних топтунов.) Даже
десяток милицейских полковников в  папахах и  пара  генералов.
Стоят на некотором отдалении и беседуют с топтунами.


     Отпор клеветнику (ТАСС, 11 декабря 1982 года.)

     Уже  длительное время  советская общественность с  тревогой
следила за  деятельностью одного из  сотрудников Минлитературы
СССР Н.  Цырлина. В его книгах читатели с недоумением замечали
маниакальное  стремление  к  всяческому  глумлению  над  нашей
советской действительностью.  Так,  в своем пресловутом опусе,
издевательски   названном   "Строгое   счастье",   Н.   Цырлин
утверждал,  что жизнь в  родной стране ему невыносима до такой
степени,  что он готов броситься на стенку.  (Видимо, вслед за
печально известным персонажем Ф.М.  Достоевского.) Руководство
Министерства литературы считает,  что ответственность за  этот
выпад должен нести не только Н.  Цырлин,  но и отдельные члены
коллегии   Минлитературы,    в   частности   В.Э   Поцек,    с
непосредственной подачи которого Н. Цырлину удалось пролезть в
нашу советскую печать со своими "произведениями".
     Разродившись этой антисоветской стряпней,  Н. Цырлин ушел в
глубокий ступор и  с тех пор не опубликовал в советской печати
ни  строчки.  (Нет,  как говорится,  худа без добра!)  Все это
время    он,    однако,    продолжал   числиться   сотрудником
Минлитературы СССР и  не  забывал регулярно получать зарплату.
Будучи    назначенным    в     руководство    управления    по
контрпропаганде,  он менее чем за два года ухитрился полностью
развалить   работу   в   этой   области.   Контрпропаганда  на
литературном  направлении  практически  не  велась.   Известны
случаи идеологических диверсий на этой почве.
     А  в дальнейшем свою творческую импотенцию Н.  Цырлин решил
компенсировать  уже  открыто  антисоветскими  деяниями.   Чего
стоит,  хотя  бы,  его  позирование летом прошлого года  перед
объективами  буржуазных  корреспондентов  в  облачении  нищего
оборванца!  Это  можно расценивать лишь  как  подрывную акцию,
имеющую  целью  представить  в  клеветнической форме  жизнь  в
Советском Союзе,  вызвав тем самым раскол в  мировом рабочем и
национально-освободительном движении.
     Казалось бы, позитивные изменения, произошедшие в этом году
в  руководстве  советской  литературой,   могли  приостановить
творческую и политическую деградацию Н.  Цырлина.  Обновленное
руководство  Минлитературы  СССР  по  личной  инициативе  тов.
Херова   немедленно   организовало  широкое   обсуждение   его
партийно-патриотического лица.  Но к  этому времени Н.  Цырлин
успел настолько запутаться в своих антисоветских интригах, что
даже эту суровую,  но товарищескую критику он использовал лишь
как  повод  для  новых  провокаций.   В  последнее  время  его
художества  приобрели  характер   открытой   оппозиции  нашему
обществу.   Ему   удалось  сколотить  вокруг  себя  преступную
группировку,  состоящую  из  пьяниц,  хулиганов,  тунеядцев  и
прочих отщепенцев нашей Родины.  Совместно с этим низкопробным
окружением он  чуть  ли  не  ежедневно устраивал буйные пьяные
оргии,  во время которых не только неизменно вел антисоветские
разговоры,   но   и   распространял   подрывную   эмигрантскую
литературу.
     Но  даже  этого  Н.   Цырлину  в  конце  концов  показалось
недостаточно.  Вчера он и его свита, находясь, как и обычно, в
изрядном подпитии,  учинила гнусный дебош возле памятника А.С.
Пушкину,   поэту,  чье  имя  является  священным  для  каждого
советского,  каждого  русского человека.  Этим  глумлением над
патриотическими чувствами нашего  народа  любовалось множество
иностранных  корреспондентов,  заблаговременно уведомленных Н.
Цырлиным.  Отвратительное хулиганство Н.  Цырлина  и  компании
было     своевременно     пресечено     четкими     действиями
правоохранительных  органов  и  возмущенных  граждан.   Теперь
оценку  деяниям бывшего писателя будет  давать  наш  советский
суд. Не может оставаться в стороне и литературное руководство.
На  сегодняшнем совместном заседании Минлитературы СССР и  его
Особого спецпартполитотдела было принято единогласное решение:
уволить Н.  Цырлина из числа работников Минлитературы СССР за,
как  сказано в  постановлении,  "систематическую дискредитацию
высокого звания советского литератора".
     Руководство      Минлитературы     СССР      и      Особого
спецпартполитотдела  выражают  уверенность  в  том,  что  этот
решительный отпор клеветнику послужит хорошим уроком всем тем,
кто ищет дешевой популярности на  Западе и  еще теснее сплотит
советских литераторов вокруг  нашей  партии  и  правительства,
вокруг  нашей  официальной  идеологии,   которая  в   условиях
усиливающейся  с   каждым  часом  опасности  капиталистической
агрессии против  нашей  Родины  продолжает уверенно вести  нас
вперед и вперед, от одной победы к другой победе!










     Сегодня на  практике все  утро  переписывал для  диплома из
разных журналов и  отчетов.  Один толстый переплетенный отчет,
из которого не успел переписать,  вынес домой, чтобы завтра на
практику лишний раз не таскаться. Переписывать можно и дома.
     Оттуда  строго  запрещено выносить  любые  материалы,  даже
несекретные,  но это,  сами понимаете - фигня. За полтора года
вахтеры ошмоняли всего один раз,  и  то не меня,  а  Главкома,
когда мы  с  ним  шли  через проходную и  у  него был  толстый
портфель.  Случилось это месяц назад,  вскоре после похорон, и
мы с ним полушутя предположили, что работники охраны, учитывая
гебистское происхождение нового  вождя,  решили  отметить  его
воцарение таким оригинальным образом.
     А в пятницу, заехав в университет за стипендией, обнаружил,
что вход в Главное здание теперь охраняется милицией,  которая
у всех спрашивает пропуск. (У входа на факультет все еще сидят
бабки-вахтерши и  пропусков по-прежнему не требуют.) Бонифаций
с вполне серьезным видом рассказал,  что недавно, когда он шел
через  проходную,  одетый  в  старый черный ватник и  обутый в
кирзовые сапоги, то милиционер, вместо того, чтобы потребовать
пропуск, якобы заорал на него: "Почему без номера, падло?!" Не
сразу я понял,  что он шутит.  Затем Бонифаций изложил версию,
что терминология:  Главное здание - "зона А", общежития - зоны
"Б",  "В"  (и  так далее -  до  "К" и  "Л") имеет самое прямое
значение.  Строили университет заключенные,  имелось множество
отдельных рабочих зон, обозначавшихся буквами. Название "зона"
с  тех  пор  так и  прижилось и  даже буквы сохранились те  же
самые.
     Происходят и другие события в том же вертухайском духе.  От
сотрудников на  практике  слышал  про  начавшиеся в  последнее
время  облавы  в  магазинах,  ресторанах  и  прочих  публичных
местах.  Милиция неожиданно закупоривает выходы  и  требует от
присутствующих  предъявить  документ,  объясняющий,  отчего  в
дневное время они не  пребывают на рабочем месте.  Одна тетка,
будучи дома по болезни,  вышла в магазин за продуктами,  а там
ее сгребли и  сволокли в мусарню.  В лягавку замели,  я имею в
виду.  В  ментовку,  то есть.  Педорасили в течении нескольких
часов с дебильной добросовестностью:  и на работу позвонили, и
в поликлинику.
     Я,  конечно, не являюсь особым поклонником нового вождя, но
очень  сомневаюсь,   что  все  эти  выкрутасы  -   его  личная
инициатива.  Настолько это глупо.  Глупо и жалобно. Бессильная
попытка заставить людей в  рабочее время хотя  бы  посидеть на
рабочем месте.
     В  "Похождениях Хуренито" Эренбурга описано,  как Хуренито,
направленный в  провинциальный город  на  должность комиссара,
издал декрет,  воспрещающий гражданам с  10  утра до 4  вечера
ходить по улицам.  "За исключением следующих по делам службы и
снабженных соответствующими удостоверениями."
     Напоминает  также  эпизод  из  одной  еще  более  роскошной
книжки.   Самое   первое  опубликованное  произведение  самого
вредного писателя в  мире.  Как начальник лагеря издал приказ:
никому из  заключенных в  одиночку по  зоне не ходить.  Только
строем под началом старшего.
     Сегодня  Чуркина наконец-то  принесла обещанный еще  весной
номер "Роман-газеты" за 1963 год. Весь пожелтевший и потертый,
страницы на  куски  рассыпаются.  Читал  сегодня весь  вечер -
взамен  писания  диплома.   Настоящая  энциклопедия  советской
жизни.  Деньги  в  лагере  запрещены и  обращаются нелегально,
причем лагерный курс рубля в несколько раз выше,  чем на воле.
(Наподобие валюты,  на  которую тут  тоже можно купить гораздо
больше,   чем  там.)  Узаконены  лишь  заверенные  начальством
записки в  лагерный ларек  на  определенную сумму.  (Наподобие
распределения  квартир,   автомобилей   и   прочего   дефицита
исключительно по  месту  работы.)  Если  по  какой-то  причине
заключенный не  потратил всю  сумму,  то  остаток  ее  у  него
отбирается.  "Списывается".  (На  воле,  однако,  они  рискуют
"списывать"  в   подобных  случаях  лишь   безналичные  деньги
предприятий.) Все это,  естественно,  сопровождается повальным
взяточничеством и воровством. Как и на воле.
     Рассказал Чуркиной и  Главкому,  как десятого числа я ходил
на демонстрацию.  Начал я  в  тоне весьма восторженном:  "...И
люди там были какие-то не такие,  как обычно видишь на улицах,
где  столько  алкашей и  просто  олигофренических морд..."  Но
Чуркина сразу меня урезала:  "Ага, ну понятно! Морды не такие!
Одни  жидки,  небось,  собрались,  и  ты  с  ними.  Жалко,  не
похватали вас там всех." "За что? Я же просто смотрел." "Иди в
синагогу - там и смотри."
     (По Би-би-си  уже в  полночь сообщили о  демонстрации.  Что
забрали 60 человек. Я просто вовремя ушел.)
     "Уханова выперли -  и  до  тебя доберутся.  Тоже на  всякие
еврейские сборища ходил. Еще успеют до диплома."
     Конечно,  оскорбить мое  русское национальное достоинство -
задача весьма непростая,  но  тут как раз тот случай.  Русский
человек,  стало быть,  органически неспособен ни  на  активный
протест,  ни  даже на  пассивный (эмиграция).  А  если все  же
бунтует или эмигрирует -  то он, стало быть, еврей. Я хотел ей
возразить,  что однажды проходил по ул. Архипова мимо синагоги
и  видел,  что настоящие евреи на  самом деле совсем не такие.
Больше похожи на армян или вроде того.  (Видимо, этим термином
- "еврей" -  объединяют несколько совершенно разных  явлений.)
Но Чуркина к этому времени уже стала рассказывать про Уханова.
     В мае этого года Уханов -  человек с нашего курса - сидел в
какой-то  очень  вредной  компании.   Как  сказала  Чуркина  -
"отпетые диссиденты,  а не такие, как наш Олег, который только
треплется".  Явилась милиция,  потребовала у  всех  документы.
Некоторые стали залупаться,  их свезли в милицию и оформили им
по  15 суток.  Причем устроили так,  что Уханов отсиживал свои
сутки не сразу,  а во время экзамена по "научному коммунизму".
Явно специально, по сговору с факультетским начальством. Когда
он отсидел и пришел на факультет,  ему заявили, что сессия уже
окончилась.  А  уже осенью выперли по абсолютно неполитической
статье  "неликвидация  задолженности".   Рядом  с   номером  в
общежитии,  где они обыкновенно собирались, посадили стукача с
магнитофоном,  который  записывал все  их  разговоры.  Чуркина
сказала,  что  она,  узнав об  этом,  исследовала стены своего
номера,    расковыряла    в    одном    месте    подозрительно
растрескавшуюся краску и увидела ржавые контактные пластинки и
провода, уходящие вглубь стены.
     "Розетка,  наверное,  была."  "Ну  да,  розетка.  Под самым
потолком.  Настоящий слухач." "Так ведь сломанный." "Поставили
новый в  другом месте."  "У  тебя-то  что им слушать?"  "А все
подряд. Интересно же."
     ...Казалось  бы  -   тоска  кругом  зеленая,  всем  на  все
накакать.  А  круче  всего  накакать  на  самое,  казалось бы,
главное -  на  то,  какого ты лично об этом мнения.  ("Кричи с
верхних нар что хошь -  стукачи того не  доносят,  оперы рукой
махнули." -  как пишет писатель, вреднее которого нет на белом
свете.) Садизм в чем-то даже более утонченный, чем если бы они
интересовались каждым сказанным тобой словом.
     А  оказывается,   все  это  совсем  не  так.   Не  так  все
безнадежно. Не махнули оперы на тебя рукой. Кого-то оно до сих
пор интересует,  твое мнение.  Удивительно.  Кто-то  хочет его
непременно знать.  Следовательно, кто-то его почему-то боится.
Здорово.  Жутко,  но  радостно.  Ты  сидишь за  бутылкой пива,
несешь какую-то чушь,  а они этого боятся. Боятся и фиксируют,
систематизируют твой  пьяный  треп,  как  Уголовный  розыск  -
отпечатки пальцев и стрелянные гильзы.
     Нет -  вот сделаю диплом и  непременно пойду к ней в номер,
встану  там  -  перед  облупленной стеной и  дурацкими старыми
железяками (точно перед  телекамерами,  прожекторами и  залом,
наполненным делегатами,  гостями  и  корреспондентами) -  -  и
скажу речь.






     ***

     Колька  неожиданно явился  ко  мне  в  первый день  Нового,
1983-го года,  притащив здоровенный рюкзак, облезлый чемодан и
старый катушечный магнитофон.  "Извини,  что не позвонил. Они,
небось,  прослушивают телефон,  а  тут такое дело.  Магнитофон
можешь пока слушать,  он с катушками.  А то у меня там Галич в
основном.  Зачем,  скажут,  вы,  гражданин,  Галича  слушаете?
Откуда взяли? А что мне еще слушать, они бы посоветовали..."
     Прошлым летом Колькина мать поступила на работу в  какое-то
военно-строительное  учреждение.  "Расположено  в  пресловутом
Павшине. Точно как у Галича: "Дача в Павшине, холуи да топтуны
с  секретаршами."  Там ей вскоре подсунули на подпись какую-то
туфтовую бумагу  и  вскоре она  попала под  следствие со  всем
ихним  начальством.  "Хапают  они  по-страшному.  Генералы эти
самые и остальные с ними. В Африке есть такие птички: крокодил
покушает и  лежит,  разинув пасть,  -  отдыхает.  А они к нему
залетают и  выбирают между зубов объедки.  Крокодилу от этого,
конечно,  только польза,  но при случае он и  этих птичек тоже
может сожрать.  Для  порядка.  Чтоб  не  забывали,  кто  здесь
главный."
     Проработала она там месяца четыре,  но  ей  самой ничего не
перепало сверх зарплаты.  Ладно бы тоже хапануть успела -  все
не так обидно...
     В  тот  день  Колька  вдруг  увидел затормозившую возле  их
подъезда  ментовозку и  выходящую из  нее  милицию.  Пересрал,
конечно.  Подумал,  что  это  уже  к  ним с  обыском и  описью
имущества.  Но в  дверь никто не позвонил ни через минуту,  ни
через  десять.  Потом  оказалось,  что  какой-то  козел  в  их
подъезде  в   честь  Нового  года  упился  до  такого  буйного
состояния, что родственники решили сдать его в милицию.
     ...А описывать их действительно пришли, но только через две
с половиной недели. Девятнадцатого числа вечером. Явились трое
- милиционер и два дружинника, которые исполняли роль понятых.
(У  одного из дружинников из-под гражданского пальто виднелись
милицейские   штаны.)    Колька    схватил   радиоприемник   -
единственную оставшуюся неспрятанной ценную,  но не громоздкую
вещь,  незаметно вышмыгнул из  квартиры и  принялся звонить  к
соседям.  (Давно бы спрятал,  но это же совсем тоскливая будет
жизнь,  если и вредных голосов не послушаешь.) Но там никто не
открыл,  пришлось  возвращаться.  Впрочем,  суетился  от  зря:
радиоприемник  описывать  не   стали.   Вообще   мелкие   вещи
поленились описывать, только мебель.






     Декабрь  случился  очень  теплый,   снег  то  выпадал,   то
полностью таял.  Даже  в  конце  декабря земля  несколько дней
подряд была голая.  А сегодня ночью, в самый Новый год, как по
заказу,  началось дикое похолодание.  С  утра было 12 градусов
мороза,  теперь,  к  ночи,  наверное,  все 20.  Позавчера была
оттепель,  а  теперь лужи  промерзли насквозь и  их  присыпало
снегом. Ужасно скользко, да еще сильный ветер, в точности, как
в известной поэме Блока:

     Белый снежок -
     Под снежком ледок...
     ...Ветер, ветер -
     На всем Божьем свете.

     Насчет мирового пожара и  прочих исторических катаклизмов -
пока,  слава Богу,  не густо.  Не считать же, в самом деле, за
мировой  пожар  облавы  по  магазинам  и  пивнушкам!  Портреты
Брежнева с  улиц  убрали  с  завидной скоростью еще  в  начале
декабря. Нового вождя пока что не вывешивают, только анонимные
лозунги.
     ...Даже чисто внешне я, видимо, напоминал репрессированного
"буржуя" из этой поэмы. Который "в воротник упрятал нос". Одет
я был в полушубок из козлиного меха,  весьма роскошный на вид,
хотя и старый,  с лысинами в нескольких местах.  В руках я нес
большой  рваный  тюк  с  барахлом.  Официально  это  именуется
"сокрытие имущества,  подлежащего описи или  аресту".  Есть  и
такая статья, не помню, правда, сколько по ней полагается.

     Неугомонный не дремлет враг.

     Это -  о  тебе.  Когда в  школе проходили произведения типа
"Тараса Бульбы" Гоголя или "Разгрома" Фадеева,  то, как помню,
сопоставлял  себя  исключительно с  т.  наз.  "отрицательными"
персонажами.  Сперва  подсознательно,  а  потом  уже  нет.  До
известных пределов,  конечно.  Непонятно,  как  этот  фрукт из
"Тараса Бульбы" так легко дал себя застрелить?  И в "Разгроме"
тоже не все понятно.  Наивный, глупенький мальчик (максималист
весь из себя, интернационалист) является в партизанский отряд.
(Добровольно является,  своими ногами является - вот что самое
удивительное!)    А   там,    естественно,    нравы   простые,
пролетарские...  Потом тот мальчик сделал оттуда длинные ноги,
но до того много чего успел натерпеться.

     Щелкунчик-скворец, простофиля - Емеля,
     Зачем ты ввязался в чужое похмелье?
     На что ты истратил свои золотые?.. (Галич)

     Враг -  это ты. Враждебно любое идущее от тебя действие или
желание.  Любое вовремя не  искорененное и  не  организованное
вновь  на  иных,   официально  утвержденных  началах  движение
товаров, денег, души и мысли.
     Если ты услышал слово "враг", то не нужно спрашивать, о ком
идет речь, кто такой этот враг, потому что это сказано о тебе.










     Сегодня  защищал диплом.  Написав себе  накануне листочек -
"тезисы  доклада",   рассказал,  изредка  туда  заглядывая,  о
рассеянии   инфракрасных  лучей   на   примесях   в   кремнии.
Присутствовавшая там  заведующая  лабораторией  с  практики  о
дипломе   отозвалась   восторженно,   вплоть   до   возможного
поступления в  аспирантуру.  А  какая может быть  аспирантура,
если   они   меня   в   армию  гребут?   Стыдно  смеяться  над
военнообязанными.  Даже Б.  отнесся вполне одобрительно, что с
ним бывает очень редко.
     А Олега завернули,  поскольку диплом у него был в одном,  а
не  в  двух  экземплярах,  не  переплетенный  и  без  подписей
руководителей.  И явился он около двенадцати (с давно небритой
рожей),  хотя было велено ровно к  десяти.  (Всех проверили по
списку и занесли в протокол.) Олег произносил какие-то сложные
оправдания,  но  ему все равно велели приходить через неделю -
да  и  то  лишь в  том  случае,  если факультетское начальство
дозволит ему повторную защиту.  Особенно возмущался Б.:  "Я  с
этим сталкиваюсь впервые за  26  лет.  С  самого дня основания
кафедры я не встречал подобного отношения."
     Нам Олег признался,  что просто проспал. Мы поехали с ним к
нему домой.  (Олег,  я,  Главком,  Мойша и  Бонифаций.)  Мы  -
обмывать успешную защиту,  а он -  заливать временную неудачу.
(Надо надеяться,  что  временную.)  Хотя он,  как  я  заметил,
отнесся ко всему произошедшему с ним весьма равнодушно.
     Олег  и  Бонифаций отправились в  магазин  за  выпивкой,  а
остальные пошли сразу к  Олегу.  Он  дал нам ключи.  Ожидали у
него  в  комнате.  Комната  оформлена очень  оригинально.  Над
письменным   столом    натянута   черная   сетка,    наподобие
маскировочной, тремя концами прикреплена к стенам, а четвертым
- к крюку для люстры.  В сетке почему-то лежат чашка, блюдце и
позолоченная ложечка.  Возле  стола  стоит  старинный  круглый
столик,  на  котором лежит Библия на  английском языке.  Вдоль
противоположной  стены  от  пола  до  потолка  друг  на  друга
поставлены книжные  полки.  Среди  книг  много  нестандартных:
дореволюционных,  иностранных и переплетенных ксерокопий. Окно
почти  наглухо  завешано  черными  шторами,  которые  украшены
многочисленными  значками.   (В   их   числе  -   красно-белый
"Solidarnosz",  где  только  достал.)  Дверь  сплошь  исписана
цитатами  -   Св.   Августин,   Достоевский  и  "Др.  Живаго":
"Принадлежность к типу есть конец человека, его осуждение.")
     Скоро пришли Олег  и  Бонифаций,  принесли "Кубанскую" и  4
пива.
     Олег: "Я думаю, на кухне бухАть нам будет удобнее."
     Перешли  на  кухню.  Олег  занялся  изготовлением  коктейля
"Ван-Гог":  в  бокал  с  пивом  на  его  поверхность осторожно
наливается немного водки.  "Не  надо  путать с  ершом.  Совсем
другое  дело.  Водка  и  пиво  ни  в  коем  случае  не  должны
смешиваться.  Пьешь почти одно  пиво,  а  кажется,  что  будто
сплошная водка."
     Главком:  "Среди присутствующих здесь  молодых специалистов
имеется один  человек,  который пока  что  является всего лишь
студентом и  именно ему,  по  праву  старших,  мы  и  поручаем
произнести первый тост!"
     Олег:  "Итак,  господа, я имею честь поздравить вас с очень
крупной трагедией,  которая с  вами уже произошла,  а  мне еще
только предстоит.  И все эти тяжкие годы,  когда все вы будете
вынуждены ежедневно трудиться на благо,  я  искренне желаю вам
как  можно  меньше  трудиться  на  благо  и   как  можно  чаще
вспоминать время  обучения в  университете,  которое,  как  вы
вскоре сможете убедиться,  было  единственным светлым периодом
во всей вашей жизни."
     Закусить у него,  как и тогда, летом, было абсолютно нечем.
"Вы уж меня извините, я обычно обедаю не здесь. Тем более, что
"Ван-Гога" принято пить без закуски."
     Мы   сразу  же  начали  рассуждать  на  политические  темы.
(Выпивка без  вредных разговоров является,  господа,  занятием
еще более нелепым, чем выпивка без курения.) Один Мойшин друг,
который знаком с крупными людьми,  рассказал ему, что Андропов
- человек вполне культурный,  без  диктаторских и  самодурских
замашек.  А  теперешние налеты на  магазины объяснял тем,  что
кто-то ему неумело шестерит.
     Я: "Тогда наоборот - гадит, и очень умело."
     Олег: "Кто же, если не секрет? Щелоков, что ли?"
     Я: "Может, и Щелоков."
     Олег:  "Старая русская сказка о  добром царе-батюшке и злом
министре."
     Однако,  Олег сказал,  что,  по  самым последним сведениям,
облавы по магазинам в последние дни прекратились.
     Я  тогда процитировал "ту  самую книжку":  "...А  поломался
приказ.   Натихую,   как  много  шумных  приказов  ломается...
Приказом тем хотел начальник еще последнюю свободу отнять,  но
и у него не вышло, пузатого."
     Мойша сообщил,  что  этим летом,  после майского возвышения
Андропова в  секретари ЦК,  на  факультет поступило необычайно
большое  число  студентов  еврейского  происхождения.   (Мойша
связал это также со смертью Суслова.)
     Здесь  Олег  не  поленился сбегать  в  комнату  и  принести
"Правду" с фотографией каких-то переговоров. Забормотал, умело
изображая еврейский акцент:  "Вы  посмотрите на  его  шнобель!
Внимательно посмотрите на  его шнобель!  Наш человек!  Типично
ведь еврейский шнобель, разве вы не находите?"
     Я  к  этому времени уже  сильно забалдел.  Не  ел  ничего с
самого утра,  а теперь выпил без закуски,  тем более - водки с
пивом.  Увидев в  руках у  Олега пачку "беломора",  не  понял,
отчего  он  вдруг  закурил "беломор",  когда  на  столе  лежит
несколько пачек сигарет с фильтром. Не сразу обратил внимание,
что рядом с  ним лежит пакетик с  табаком ярко-зеленого цвета.
"Беломора" была полная пачка,  но  они  курили не  каждый свою
папиросу,  а одну на всех:  потянут и передадут соседу.  Запах
шел тоже не вполне табачный: несколько напоминал дым от жженой
кожи -  когда в новом ремне горячим гвоздем прожигают дырки. Я
сидел слева от  Олега,  против движения папиросы,  так что мне
досталась лишь холодная обслюнявленная трубочка.
     Мойша  на  другом конце  стола  произносил длинные и  умные
рассуждения:   "...Потребление  подобных  веществ  органически
входит,   например,  в  индийскую  культуру,  но  не  в  такой
примитивной форме,  в какой в европейскую входит алкоголь,  а,
скорее, это можно сравнить с религиозным причащением..."
     Олег  рассказал об  опубликованном недавно рассказе Битова:
"Очень точное описание.  Собрались люди,  сидят и  курят.  Что
именно курят -  прямо, конечно, не сказано, но знающий человек
легко догадается."
     Закурили вторую. На этот раз я заметил, как Олег перед этим
выпотрошил из  "беломорины" табак  на  бумажку,  добавил  туда
табака из пакетика,  перемешал и при помощи карандаша затолкал
смесь обратно в гильзу.  На этот раз папироса дошла до меня не
совсем  искуренной,  я  затянулся  раз,  другой  -  ничего  не
почувствовал, кроме вкуса едкого дыма.
     Мойша: "Я думаю, ему лучше не давать."
     Я: "Это тебе лучше было не давать!"
     Олег:   "Я   полагаю,   что  ты  понимаешь,   что  об  этом
рассказывать  никому  не  следует.  Ни  знакомым,  даже  самым
близким, ни, тем более, родителям."
     Я: "Да что ты меня одного предупреждаешь?"
     Олег:  "Я  предупреждаю об этом всех,  кто впервые при этом
присутствует."
     Так что они -  регулярно,  что ли, тут обкуриваются?.. Меня
по  пьяни дернуло спеть песню из  фильма "Бриллиантовая рука",
немного переиначенную в духе происходящего:

     Храбрым станет тот,
     Кто три раза в год
     В самый жуткий час
     Курит трын-траву!

     (В   оригинале  песни,   как   известно,   сказано   "косит
трын-траву",  хотя  очень  непонятно,  какая может быть  связь
между косьбой и бодростью духа.)
     Олег:  "Теперь я вижу,  что тебе действительно не надо было
давать!"
     Я:  "Я же тихо. Или у тебя тоже микрофон? Но ладно. Мы люди
простые, можем покурить обычный табачок."
     Я вытащил из пачки "беломоринку", закурил, но спичку бросил
неудачно: от нее загорелась лежавшая в пепельнице целлофановая
обертка; я дунул на нее и пепел разлетелся по всему столу.
     Олег: "Мне кажется, что тебе давно пора домой."
     Я:  "Сейчас -  докурю вот и  пойду." И начал вылезать из-за
стола.
     Бонифаций: "Да и мы тоже пойдем."
     Мойша,  несомненно,  собирался посидеть еще,  но  Олег стал
настойчиво прощаться и с ним тоже.


     Ломая стулья

     Пред ликом Родины суровой
     Я закачаюсь на кресте. (Блок)

     Когда нальют мне водки с пивом,
     зажгут мне "беломор" курить,
     когда прикажут быть счастливым,
     а также Родину любить,

     тогда я выругаюсь матом,
     я сброшу непосильный груз
     и по одной - отдельно - взятой
     ломая стулья я пройдусь.

     Тогда, плюясь вонючим дымом,
     пройдусь я, фраер и пижон,
     вдоль по единой - неделимой -
     по Родине своей чужой.

     Но, посторонний и нездешний,
     я мертвым упаду под стол.
     И мент, небритый и похмельный,
     по мне напишет протокол.

     1982 - 1983 г.г.










     Берите,  ироды,  берите!  Берите быстрее,  а  то скоро даже
таких, как я, уже не будет!

     Ну а теперь пою я той,
     Кто улыбнулась без затей
     В тот лютый час несчастных дней,
     Когда меня вывел конвой.
     Это ничто, но жил я вновь...

     (Песня А. Хвостенко, которую слышал по Би-би-си.)
     Ну вот и я дождался, господа. И за мной конвой пожаловал. С
той  только разницей,  что  и  улыбнуться мне  вслед абсолютно
некому.  А  самое обидное -  никто мне  так  и  не  удосужился
растолковать,  отчего же  американцы до  сих пор не  завоевали
Канаду.

     ...Лед твоих губ простил меня,
     Видел я снова любовь.

     Сегодня  я  не  выдержал  и  позвонил  в  военкомат.   Сам.
Оказалось,  что  они  там меня давно ожидают.  Ожидают и  даже
разыскивают,  хотя  я  пока что  не  начал от  них  прятаться.
Военкомат не районный,  а тот, куда вызывали осенью. Дурацкий,
тесный -  в  подвале и первом этаже жилого дома.  Нужную дверь
нашел не сразу -  гоняли из кабинета в кабинет.  Как будто это
мне нужно,  а не им. Полковник сразу попросил у меня паспорт -
"показать",  как он выразился.  Всего просто показать.  И  мой
бедный паспорт сразу же исчез в  ящике его стола.  Я и вякнуть
не  успел.  Мне даже показалось,  что он  запер ящик на  ключ.
Наверное,  опасался,  что я брошусь на него и попытаюсь отнять
паспорт  обратно.   Может,   и  были  такие  случаи  -  ничего
удивительного.  Заметил мое замешательство:  "Не бойтесь,  вам
там удостоверение выдадут." Утешил,  утешил.  Сообщил,  что 28
марта  мне  следует  явиться в  войсковую часть  по  такому-то
адресу - написал на бумажке.
     Раньше я  почему-то думал,  что паспорта полагается изымать
лишь у солдат. А лейтенант, все же, звание ответственное и так
далее.  А впрочем - какая разница? Вспомнил эпизод из "Прощай,
оружия" Хемингуэя. Военный, по чину тоже лейтенант, съебался с
фронта,  переплыл на  лодке озеро,  вынул из кармана паспорт и
предъявил пограничнику.  И  все  -  он  уже  вольный  человек,
турист,  изучающий архитектуру. Конечно, паспорт у него был не
какой-нибудь,  а американский,  но я теперь,  честное слово, с
невыразимой тоской вспоминаю даже о своем советском.
     Кроме того,  полковник подписал мне ведомость в кассу,  где
мне выдали деньги - 120 р.. Как он пояснил - половина месячной
получки.  Четверть  тыщи,  стало  быть,  мне  причитается;  не
понимаю только, на что их там у них в армии тратить, кроме как
на водку.
     Знайте, граждане, если вам в военкомате угрожают, даже орут
на вас - то это фигня. Не надо боятся. Орут на человека только
тогда,  когда  ничего с  ним  не  могут сделать.  Когда собака
гавкает -  она тебя не укусит.  А волк бросается молча. Если с
вами  вдруг  заговорили любезно,  а  особенно если  вам  вдруг
всучили какие-то деньги - это значит вам конец пришел.
     Так  когда-то  вербовали  в  английский флот:  присмотрят в
пивной  мальчика поглупее и  предлагают ему  на  халяву кружку
пива.  А  на  дне  кружки  мальчик обнаруживает монету -  свое
первое матросское жалованье. Но я же первым даже кружки пива у
них не брал! Что же это такое, я не понимаю...


     ***

     ...Мы  сидели с  Колькой у  меня  дома  перед  телевизором.
Показывали юбилейную передачу в  честь какого-то знаменитого в
двадцатые  годы  "комсомольского поэта".  Поэт  -  теперь  уже
древний  дедушка -  сидел  в  своем  рабочем кабинете на  фоне
шкафов с  рядами подписных изданий и  одним  пальцем стучал по
клавишам пишущей машинки.
     "Ты  погляди только на  этого  писателя!  -  закричал вдруг
Колька. - Даже печатать нормально не умеет, фиг ему в задницу!
Да я хером своим,  хером -  и то лучше напечатаю!  Писатель, я
балдею!  Пишет,  видите ли!  Творит!  За  шестьдесят лет  даже
печатать нормально не научился! Только инструмент портит. А ты
его  еще и  обязан защищать до  последней капли крови.  А  то,
глядишь,  завоюют нас  проклятые капиталисты,  так козла этого
даже в  машинистки не возьмут,  не то что в писатели.  Явиться
помытым и  обритым и  защищать,  не щадя самой своей жизни.  А
кого еще?  Тебя,  что ли?  Нет,  именно его и  всю их засратую
контору.  На  зоне самая подлая работа считается -  ограждение
проволочное ремонтировать,  лучше  уж  парашу выносить...  Ах,
суки,  суки гнойные!  Нет,  ты расскажи мне, чем это я им всем
так понравился?  Почему вдруг Красная Армия не  может без меня
обойтись?  Какая же гадская организация! Я же их не трогаю! Ты
можешь это понять,  что я  никоим образом их не трогаю!  А  то
говорят -  КГБ. Да всему КГБ жопу можно целовать в сравнении с
армией.  Ты представь,  если бы так было - вызывали бы людей в
какой-нибудь  госбезкомат  или  как  еще  могут  назвать,   по
достижении призывного возраста и  человек был бы  потом обязан
два  года подряд стучать на  всех вокруг.  Кто Галича слушает,
кто Солженицына читает... Священный долг, почетная повинность.
Все  мужчины поголовно,  у  кого нет  отсрочки...  Что  бы  ты
сказал, если бы они так вздумали устроить?.."

     Идеология должна уметь себя защитить (ТАСС,  18  марта 1983
года)

     Сегодня  в  Москве  состоялось очередное судебное заседание
Литературной    тройки     Идеологического    трибунала    при
Минлитературы СССР.  Заседание  рассмотрело обвинение  бывшего
сотрудника Минлитературы СССР Н.  Цырлина во  вмешательстве во
внутренние дела СССР путем идеологической диверсии,  а также в
хулиганстве и тунеядстве.
     Состав Литературной тройки:  председатель -  К.К. Кутакаев,
обвинитель - И.П. Херов, защитник - В.Э. Поцек.

     Для  справки:  Идеологический трибунал рассматривает дела о
преступлениях,         подрывающих        и        ослабляющих
партийно-патриотическую монолитность  советского  общества,  а
также  все  дела  по  обвинению  идеологических работников.  В
ведении  Литературной тройки  находятся вышеозначенные деяния,
совершенные путем  создания либо  распространения литературных
произведений,  а  также  все  дела  по  обвинению литературных
работников.

     Стенограмма    заседания    публикуется    с     отдельными
сокращениями.


     И.П. Херов:

     Товарищи,  мне чрезвычайно трудно говорить.  Конечно,  мы с
вами  должны  были  бы  уже  привыкнуть к  тому,  что  деятели
вражеских  государств  постоянно  вмешиваются  в   дела  нашей
страны.  Но когда в  наши внутренние дела начинают вмешиваться
господа,   которых   мы   до   недавних  пор   считали  своими
соотечественниками - к этому, я думаю, мы с вами привыкнем еще
не скоро!
     Мне  хотелось  бы  задать  подсудимому  один  вопрос:  кто,
гражданин Н.  Цырлин,  дал вам право вмешиваться во внутренние
дела Советского Союза? Кто? Нет ответа!
     Вы    подумайте,    товарищи,    как   обострилась   сейчас
международная атмосфера. На днях всемирный главарь капитализма
господин Рональд Рейган  объявил крестовый поход  против нашей
официальной идеологии, вознамерившись отправить ее на пепелище
мировой истории.  Вы подумайте,  товарищи,  -  и вас, и меня -
всех нас они собираются превратить в радиоактивное пепелище!
     Я  вспоминаю сейчас славные годы моей комсомольской юности.
Разве такими мы были тогда?!  Славное это было время! Суровое,
но  славное!  В  преддверии своего бессмертного боя  с  силами
мирового капитализма и  сионизма наш народ в рекордно короткий
срок очистил свои ряды от  всех отщепенцев,  подобных тому,  с
которым мы сегодня возимся столько времени.
     Мне говорят о гуманизме. Да, мы с вами за гуманизм. Да, для
нас  нет  ценности  выше  одной  отдельно взятой  человеческой
жизни.  Но,  как сказал один мудрый,  но  незаслуженно забытый
человек:  "Один вражеский агент в тылу опасней одной вражеской
дивизии на фронте."
     Товарищи!   Я  требую  пересмотреть  обвинение!   Я  требую
включить в  него  пункт  об  измене Родины,  предусматривающий
наказание  вплоть  до  высшей  меры!   Да,  я  не  оговорился!
Ознакомьтесь с  материалами дела,  послушайте,  какими помоями
обливал этот выродок нашу партию и правительство,  наш великий
русский  народ,  другие  народы  СССР  (не  делая  исключения,
кстати, даже для лиц еврейской национальности), думая, что его
никто не услышит, кроме таких же, как он, мерзавцев!
     Вспомните  трагические события  в  братской  Польше!  Каких
трудностей стоило  нашим  польским  товарищам  стабилизировать
обстановку после того,  как время было уже упущено! Но недаром
сказало руководство нашего государства: "Братскую Польшу мы им
в  обиду не  дадим!"  Так кто же дал нам право давать в  обиду
нашу собственную Родину?!
     Я  требую  высшей  меры!  Паршивую овцу  -  из  стада  вон!
Сохранив жизнь  этому подонку,  вы  увеличите на  одну  голову
шайку подручных господина Рейгана!  Вы представьте, во сколько
миллионов   дополнительных  жертв   обойдется  нам   наш   так
называемый гуманизм в  приближающемся последнем и  решительном
бое с мировым капитализмом и сионизмом!


     В.Э. Поцек:

     Прежде всего я  хочу выразить свое несогласие с  некоторыми
оценками   международного   положения,    данными   предыдущим
оратором.  Подобные оценки расходятся с мнением нашей партии и
правительства,  которые решительно заявили, что наша Советская
Армия вместе с  миролюбивыми силами всех народов нашей планеты
достаточно сильны, чтобы заставить любого агрессора отказаться
от мысли покушаться на достижения социализма.
     Нельзя согласиться и  с высказываниями предыдущего оратора,
касающихся  некоторых  неадекватных  моментов  истории   нашей
страны, равно и как отдельных исторических деятелей. Насколько
я   знаю,   партийных  документов,   в   которых   было   дано
исчерпывающее разъяснение этих  вопросов,  пока  что  никто не
отменял!
     Что  же  касается  моего  подзащитного,   то  я  не  считаю
юридически  правомочным применять  к  его  деяниям  статью  об
измене Родины.  Для  чего же  тогда в  нашем Уголовном кодексе
существует  статья  о  вмешательстве в  наши  внутренние дела?
Кроме  того,  я  предлагаю  снять  с  подзащитного обвинение в
тунеядстве.  Да, после своего увольнения с работы Н. Цырлин не
занимался общественно-полезным трудом свыше трех месяцев (если
быть  точным -  три  месяца и  семь дней),  что  может служить
основанием для  возбуждения дела  по  факту тунеядства.  Но  я
прошу судебное заседание учесть, что к этому времени Н. Цырлин
уже   перестал   числиться   в   номенклатуре   идеологических
работников,  следовательно, дело о тунеядстве мы с вами должны
передать в обычный народный суд!
     Что   же   касается  приговора,   то,   учитывая  молодость
подзащитного  и  его  чистосердечное  раскаяние,  я  предлагаю
минимальное наказание, предусмотренное статьей о вмешательстве
во внутренние дела:  три года исправительных работ, отбываемых
по  месту  прежней прописки.  Я  не  теряю  надежды на  скорое
исправление Н.  Цырлина,  на  то,  что вскоре мы с  вами будем
читать его новые произведения,  созданные согласно единственно
верному  художественному  методу   нашего  времени  -   методу
государственного реализма!


     К.К. Кутакаев:

     Хорошо  сказал  обвинитель тов.  Херов:  "Паршивую овцу  из
стада  вон!"  Но  у  нас  на  Востоке есть  и  другая народная
мудрость:  "С  паршивой овцы хоть шерсти клок!"  Поэтому я  не
поддерживаю обвинения тов. Херова о высшей мере. Я думаю, надо
нам дать Н. Цырлину возможность честным трудом хоть в какой-то
мере загладить ущерб, который он нанес вскормившей и вспоившей
его Родине.
     Но,  с  другой стороны,  я возражаю и против необоснованных
требований снять с Н.  Цырлина обвинение в тунеядстве.  К чему
эта бюрократия?  К  чему нам таскать материалы дела из  одного
учреждения правосудия в другое?  Приговор в любом случае будет
одинаковым,  приговор  будет  выражать волю  мобилизовавшего и
призвавшего всех нас многонационального советского народа.
     Следует  возразить  и  против  излишне  мягкого  приговора,
предложенного защитой.  Оставить Н.  Цырлина в Москве -  разве
это  будет  правильно?  Мы  должны освобождать нашу  столицу -
Город-герой  Москву  -  от  всевозможных  правонарушителей.  С
другой  стороны,  мы  и  самого Н.  Цырлина должны оградить от
вредного  влияния  разного  рода   идеологических  отщепенцев,
которые все еще находят возможность орудовать в нашей столице!
Поэтому я считаю,  что в сложившейся ситуации будет правильным
назначить  подсудимому наказание в  виде  двух  лет  ссылки  с
обязательным привлечением к труду в народном хозяйстве.

     После этого последнее слово было предоставлено подсудимому.
Н. Цырлин подтвердил сделанное им во время следствия заявление
о   чистосердечном  раскаянии  и  просил  Литературную  тройку
проявить к нему снисхождение.
     Затем  Литературная тройка  Идеологического трибунала  СССР
удалилась на совещание,  по окончании которого вернулась в зал
заседаний   для   оглашения  приговора.   Литературная  тройка
поддержала  требование  своего  председателя и  определила  Н.
Цырлину  наказание в  виде  двух  лет  ссылки  с  обязательным
привлечением к труду в народном хозяйстве.

     _______________________________

     Извини за недостатки стиля и изложения.  Торопился дописать
до  твоего отъезда.  ...Канаду в  последних главах я,  как мне
кажется,  упоминаю вполне по делу. Меня когда-то действительно
интересовал  этот  вопрос:   отчего  Америка  до  сих  пор  не
завоевала Канаду.

     Н. Цырлин
     30 августа 1990 г.


Last-modified: Thu, 27 Jan 2005 20:42:50 GMT

Оцените этот текст: