представитель фирмы смачно причмокнул языком, -- хотите... -- Не затрудняйтесь, Георгио Фатович! -- прервал Аршиинкин-Мертвяк Ворбия. -- Мне необходимо приобрести другое, новое тело... молодое! -- громко и даже нагловато вырвалось последнее слово у профессора, и он окинул умоляющим взглядом представителя фирмы и снова отвел и опустил свои печальные глаза себе на колени. -- Признаться... -- в некотором замешательстве стал объясняться Георгио Фатович. -- Вы меня порядком озадачили..., профессор! -- Разве человеку нельзя, возбраняется говорить правду, если ему предлагают отвечать о ней, а не за нее? -- вопросительно, будто пояснил Аршиинкин-Мертвяк, и он снова смотрел, но теперь неотрывно, как человек, которому нечего терять, в глаза Ворбия. -- Нет-нет. Но... Вы не простой человек, голубчик мой! -- хитро прищурившись, как-то ласково, но настороженно сказал представитель фирмы. -- К великому сожалению, "Обратная сторона" -- не та фирма, что способна вам помочь. То, что вы просите -- фантастика, мистический вымысел! Кстати, а какое такое, другое тело вы хотели бы поиметь как свое собственное? -- Но к чему вам знать об этом, если помочь вы не в силах, разве что любопытство? -- Может и так. -- А разве иначе? -- Я этого не говорил. -- Тогда можно и не отвечать? -- Жизнь необычайно уникальная штука, профессор. -- Бесспорно. -- Так вот. Всякое может быть, случиться из того, чего сейчас, вроде бы как нет. -- Насколько я вас теперь понял: вам необходимо подумать? -- Если хотите, то можно принять этот ваш вывод за основу. Так все-таки -- о каком теле идет речь? -- О самом простом, человеческом. -- Надеюсь, вы меня понимаете, что я не мог себе представить и оказаться настолько глупым в ваших глазах, представить, что вам, скажем, необходимо принять облик животного! -- А может, вы меня принимаете за сумасшедшего? --засомневался профессор. -- И... -- Обижаетесь, профессор, а ведь сами обижаете. Стал бы я говорить с вами иначе, как не серьезно! -- Извините, если не так понял. -- Полно вам, голубчик мой, извиняться... -- определился в своей позиции Ворбий и на некоторое, между двумя собеседниками, время, воцарилось выжидательное молчание. Первым заговорил профессор: -- Мне необходимо молодое и крепкое тело. У меня есть дочь, она... как наваждение -- точь-в-точь моя покойная супруга: и телом и душою. Я схожу и в самом деле с ума! -- Вы ревнуете ее? -- Безумно! Я не смогу без нее жить, а возраст ее может нас разлучить. -- Понимаю, -- задумчиво проговорил Георгио Фатович, будто что-то подытоживая про себя и делая какой-то вывод. -- Она готова для замужества. -- Вполне... Насколько мог сдерживал. Теперь мои силы на исходе. -- И вам необходимо крепкое и молодое тело, и, конечно же, чтобы оно оказалось по нраву вашей дочери... -- Чтобы не расставаться с моей дочерью, а выдать ее замуж за себя -- жениться на ней, -- договорил вместо представителя фирмы Аршиинкин-Мертвяк и отчетливо покрасневши, виновато опустил голову. -- Что ж... Ситуация оправданная, -- как бы размышляя вслух, но нерешительно сказал Ворбий. -- Совершенно оправданная! -- подтвердил посетитель, ожидая перемены в настроении Георгио Фатовича, теперь -- в свою пользу. -- Знаете что... -- внезапно подвижно заговорил представитель фирмы. -- Что? -- тут же, нетерпеливо отозвался профессор. -- Оставьте свои координаты, если вас это не затруднит, я действительно подумаю, как вам помочь, но не могу обещать звездного решения и скоро. -- Ясно, -- опечалено и все-таки с нескрываемой надеждой сказал Аршиинкин-Мертвяк, достал из внутреннего кармана пиджака кожаное портмоне и тут же извлек из него свою визитную карточку и положил ее на стол Ворбия. --Теперь,-- сказал он, -- мое дальнейшее существование зависит и от вас. Я буду насколько положено ждать. И вот что еще, думается мне, немаловажное: я могу хорошо заплатить. -- Было бы за что платить, а чем рассчитаться -- всегда найдется! -- скривил шутливую, но настороженную гримасу на своем лице Георгио Фатович. -- Нет. Я действительно в состоянии хорошо оплатить вашу услугу, у меня есть для этого случая реальные возможности! -- в убедительном тоне, еще раз подтвердил свои намерения Аршиинкин-Мертвяк. -- Что ж, -- вдохновенно сказал Ворбий и задумчиво добавил, -- договорились. -- Я ухожу с надеждой? -- спросил профессор, приподнимаясь из кресла. -- Позвольте на прощание еще задать вам, в принципе -- пустяковый вопрос, -- остановил посетителя представитель фирмы. -- Я еще не знаю, но может быть, мне будет легче не отвечать на него. -- Как знать, -- задумчиво сказал Ворбий. -- Но если вы решаете так... -- не закончив свою фразу, замолчал представитель фирмы, давая тем самым, как стало ясно Василию Федоровичу, что-то понять правильнее, нежели это происходило и думалось ему. -- Я передумал, -- сказал профессор. -- Я назову направившего меня к вам человека. -- Вы правильно передумали, профессор, с вами можно иметь дело. -- Меня абсолютно не интересует то, для чего вам на самом деле необходимо знать, кто меня направил к вам, важно, чтобы вы не отказали мне в помощи. -- Так..., кто же это? -- безразличным тоном спросил представитель фирмы, но как не постарался он подчеркнуть безразличие, чутье Аршиинкина-Мертвяка все-таки уловило серьезную заинтересованность Георгио Фатовича в ответе. -- Виктория Леонидовна Юсман, доцент кафедры психологии, -- медленно проговорил Василий Федорович. -- Это и все? -- настоятельно поинтересовался Ворбий. -- В каком смысле? -- переспросил Аршиинкин-Мертвяк. -- Я имею ввиду, что только лишь она вам рекомендовала обратиться к нам? -- Не совсем. -- Кто же еще? -- Бондаревски Юрий Анатольевич. -- Кто он? -- Доцент кафедры психологии. -- Тоже доцент, -- определился представитель фирмы. -- Не тоже, а тот же, -- поправил профессор, пристально вглядываясь в реакцию Ворбия. -- Понятно, -- немного призадумавшись, сказал Георгио Фатович. Прошло с минуту. Ворбий подсел поближе к компьютеру: беглый ветерок его пальцев пробежался по клавиатуре. Вскоре представитель фирмы, вычитав что-то на мониторе, снова обратился к посетителю: -- Так вы говорите, Юсман и Бондаревски? -- Одно лицо, -- ответил Василий Федорович. И тут, неожиданно, раздался то ли мощный хлопок, то ли удар, то ли еще что-то необъяснимое. Аршиинкин-Мертвяк почувствовал, как все в кабинете побежало по кругу вокруг него, и размывались контуры предметов, Ворбий промелькнул белым пятном, словно в мутную воду погружалось все, и в конце концов профессор потерялся и куда-то глубоко провалился... -- Как вы себя чувствуете, профессор? -- послышалось где-то вдалеке Василию Федоровичу, когда он приоткрыл свои глаза и стал медленно осматриваться вокруг, соображая: где он теперь находится и что с ним случилось? -- Вы можете говорить? -- снова услышал Василий Федорович, но сейчас уже совсем рядом и узнаваемый голос представителя фирмы. -- Да, -- с огромным трудом произнес Ар-шиинкин-Мертвяк, во рту у него было все вязко и язык от этого казался непослушным. -- Ну, вот и чудненько. Вставайте, голубчик мой, вы уже два часа отдыхаете в моем кабинете. -- Как?.. Который теперь час? -- основатель-но приходя в себя поторопился спросить Василий Федорович и он поднялся и присел на кушетке. -- Семнадцать часов двадцать пять минут с вашего на то позволения, -- лукаво улыбаясь, ответил Ворбий, который сидел напротив профессора на стуле, но сейчас же быстро вскочил с него и прошел и уселся на стул за своим рабочим столом. -- Это я столько времени... Что со мной было? -- поинтересовался Аршиинкин-Мертвяк. -- Ничего страшного, профессор! -- воскликнул Георгио Фатович, -- вы потеряли сознание, видимо от нервного переутомления -- это бывает. -- Я слышал какой-то хлопок, удар что ли перед тем, как... -- Фантазия! Фантазия ваша, профессор! Не хлопок. Вероятнее всего вы почувствовали как ударились о пол, хорошо, что он здесь мягкий. -- О пол? -- будто переспросил Василий Федорович и потер себе лоб, но тут он ощутил у мочки правого уха, над веском, припухлость, которая, будто посаженная туда прищепка, немного щемила, осознаваясь туповатой болью: Аршиинкин-Мертвяк слегка скривился лицом. -- Ударился, -- словно пытаясь пояснить сам себе, сказал он и взглянул в сторону смотрящего на него Георгио Фатовича. -- До свадьбы заживет, -- подбодрил посетителя представитель фирмы. -- До какой свадьбы? -- будто припоминая что-то, переспросил серьезно Аршиинкин-Мертвяк. -- До вашей, конечно же! -- Шутите, господин Ворбий. -- В каждой шутке, говорят, есть доля правды, профессор. -- Значит, у меня еще может оставаться надежда? -- спросил Василий Федорович. -- Не исключено. Я обещаю вам вскорости позвонить, а вот каково будет решение... -- представитель фирмы призадумался, -- зависит не только от меня, к сожалению, -- пояснил он. -- Я понимаю... -- безвыборно согласился Аршиинкин-Мертвяк. -- Я, пожалуй, пойду? -- будто попросился он у Ворбия. -- До свидания, голубчик мой, -- только лишь и сказал тот. -- До свидания, -- попрощался профессор: встал с кушетки, поправил галстук, снял с вешалки свою верхнюю одежду и медленно вышел из кабинета Ворбия. Не через долго снова Аршиинкин-Мертвяк оказался в переулке:"Будто все это мне приснилось." -- грустно подумалось ему. Новая жизнь Сегодняшним утром профессор вскочил со своего стареющего в одиночестве двух раскладываемых, будто с болью надламлеваемых на каждую ночь, половинок дивана, вскочил, молодецки восторженный! Так же, как сейчас, он чувствовал себя всего лишь однажды в жизни, в своем неуютном детстве, когда неожиданно он узнал, что его одногодка и наглый товарищ по соседскому дому Гоша, как-то на спор перед мальчишками, пообещал, что в течение трех дней устроит юному тогда, просто -- Васе, дружбу одной девочки, Лолечкину дружбу -- девочка Лоля была любимица и красавица двора, но с нею водился Гоша! А Василий Федорович любил Лолю! Правда, потом Гоша посмеялся над недотепой Гаршком, (такая была кличка у Аршиинкина-Мертвяка), посмеялся Гоша при всех, на глазах у всего двора! Но профессор забыл, не хотел и не в силах был принять издевку, в его сегодняшнем сердце значились, помнились только лишь те, одураченные подлинным счастьем, в аромате чувственной истомы, на крыльях визжащей в душе гордыни, три дня фантастического ожидания -- Лоли, ее руки! Он не поверил в то, что не состоялось! Слишком велико было ожидание, энергия чувств которого целиком затмила само действо: даже когда будущий Василий Федорович шел во двор в назначенный день Гошей, он не хотел туда идти, и уже не хотел получать дружбу Лоли, когда увидел ее, и даже издевка наглого соседа -- тогда, обрадовала сердце Аршиинкина-Мертвяка. И потом, в сегодняшние года свои, профессор сделает философский вывод: все самое ценное не в цели, а в пути к ней, ибо путь к цели и есть -- сама цель, и если ты остался в пути к цели, в соку его переживания, то ты в самом деле понимаешь цель, обладаешь ею, и никто не сможет у тебя отнять цель, потому что путей к ней бесчисленное множество. В пути к цели ты не замкнут, тебе нечего терять, ты свободен и счастлив этим во всех остальных своих жизненных проявлениях. Приближения и защиты диссертаций, звания и должности, престижные работы за границей и весомые заработки -- никогда не стояли в одном ряду у Василия Федоровича с этим воспоминанием детства, оно всегда значилось в заглавном ряду его переживаний, всегда главенствовало и вело. Можно сказать, что все вдохновение жизни Василия Федоровича звучало аккордом трех не испачканных дней. И может потому, в основном, профессор игриво и ласково любил только джаз: сквозь всю его жизнь, сквозь все его мелодии жизненных ситуаций выводился мотив словно трех нот -- мотив трех незабываемых дней, вся жизнь его была импровизацией на их непорочную тему. Он и сегодня, вскочивши с дивана, понял, что он снова оказался на пути к заветной цели: "Скоро состоится для него получение дружбы "Лоли". И может быть это будет великое счастье, если этому кто-то помешает!.." Юлия была приятно удивлена, что отец ее, "рыцарь чести", как она всегда говорила в его адрес, когда он, в очередной раз, сдерживал атаку "соблазнителя" -- молодого человека на ее "целомудрие", так вот, она была удивлена в этот день услышанному от папы: -- Нравится ли тебе, дочь моя, -- ласково и торжественно сказал он за утренним питием ко-фе, -- кто-нибудь? Есть ли у тебя сердечные взгляды на кого-то из мужского племени? -- Отчего же так витиевато? -- спросила Юлия. -- Уж не сам ли ты хочешь тем самым объясниться мне, что ты желаешь жениться? -- Сам? -- коротко спросил отец и насторожился. -- Вот это да! -- удивилась еще больше дочь, -- "рыцарь чести" закончился! -- и шутливо добавила: пора "спихнуть" и дочь в сторонку, чтобы не мешала супружеской жизни? -- Юленька! Как ты можешь так говорить, откуда, с чего такие выводы? -- обиженно отодвинув чашечку кофе от себя, сказал профессор, выказывая тем самым, что ему дискомфортно продолжать питье при таком отношении к отцу. -- Интересно! -- воскликнула она, -- значит я буду наблюдателем, немым созерцателем вашего семейного счастья? -- Не наблюдателем, а участником, -- немного огрызнулся отец. -- Ах да! Она меня удочерит, обласкает и будет воспитывать. -- Не иронизируй, Юлия! Я не собираюсь никого приводить в дом. -- Извини, папа... Но тогда я ничего не понимаю... Хотя... Это еще мне кажется грустнее, в какой-то мере... Ты уйдешь к ней? -- Никуда я не уйду, мы будем продолжать жить вместе, Юлия, -- строго сказал отец. -- Ты передумал, папа? Из-за меня, да? Прости меня, не обижайся, пожалуйста, -- засуетилась дочь. -- Я не передумал, но ты не ответила на вопрос, Юлия! Я серьезно тебя спрашиваю: есть ли кто у тебя? -- Отношений ни с кем и никаких нет, конечно же, но... -- Что? -- Один человек нравится, даже не знаю чем, не могу объяснить, но... -- Почему опять "но"? -- Не нашего круга он. -- Я его знаю? -- Да. -- Близко? -- Не то чтобы так, но встречаешься с ним периодически. -- Может все-таки назовешь его и не будешь выражаться витиевато? -- Какой хитренький ты, папа! -- воскликнула Юля. -- Самому значит можно, да!? -- улыбчиво заглянула в глаза профессора дочь. -- Ладно. Можешь не называть, -- отмахнулся рукой от дочери Василий Федорович и встал из-за кухонного стола, намереваясь пройти в свой кабинет. -- Ну хватит тебе, не обижайся, пап, -- немного покраснев и опустивши свой взгляд на стол, извинительно и ласково проговорила Юля, -- я разберусь хорошенько и обязательно тебе скажу, честное слово, -- сказала она и на мгновение взглянула в глаза отцу, чтобы проверить его реакцию. -- Ты как ребенок, Юленька! -- размашисто и удивленно развел руками в стороны профессор. -- Ты абсолютно прав. В этом я и в самом деле еще маленькая девочка, -- оправдалась Юля и лукаво посмотрела на отца исподлобья. -- Раз так, то по логике: большие учат маленьких. Будем учить, -- твердо и даже Юле показалось, что не шутя, сказал Василий Федорович и отправился к себе в кабинет... Замысел Когда профессор покинул интегральную фирму "Обратная сторона", то он совершенно ни о чем не догадывался, не мог себе и вообразить даже, что именно неотступно и практически неотвратимо теперь означало его посещение этой фирмы в его последующей жизни, но он, как казалось ему, принялся готовиться к лучшему. Аршиинкин-Мертвяк почему-то был совершенно уверен в том, что ему позвонят и осведомят о хорошем результате. В какой-то мере многоопытная интуиция не подводила его... Когда профессор покинул интегральную фирму "Обратная сторона", Ворбий, долго и тщательно размышлял. Он несколько часов подряд сидел в кресле, ходил по кабинету взад и вперед, наводил справки о профессоре, проводя короткие иносказательные переговоры по телефону с расширенной сетью своих осведомителей-агентов, тайных зазывал, периодически подключал к своим размышлениям компьютер и вычерчивал на блокнотном листке таинственную схему выводов в символах и начертаниях, понятных только ему одному. Наконец внутренне он воодушевленно и дерзко на что-то решился. Это было ясно потому, как Георгио Фатович набирал очередной телефонный номер -- сосредоточенно и безвозвратно, совсем не так, как он это делал до этого в течение всего вечера: выдерживая и обдумывая паузы перед каждой очередной цифрой. -- Алло. Я слушаю вас, -- послышалось в трубке после томительно и многочисленно повторенных мелодичных гудков. -- Алло, -- многозначительно, бархатным голосом произнес Ворбий, -- Алекс? Это вы? -- заискивающе поинтересовался он. -- Да. Что так поздно? -- лениво, но строго ответил на том конце провода мужской голос. -- Очень прошу вас извинить меня, господин Маприй, но некоторые обстоятельства... -- Что-то случилось? -- насторожился голос. -- То, что случилось, -- весьма ординарная проблема и ее можно легко аннулировать, для этого я не стал бы беспокоить вас, но... -- Так если ничего не случилось, тогда что же это за такое супер "но", которое, все-таки, как я понимаю, составляет проблему для вас, а значит, проблема есть. Я правильно понимаю вас, Георгио Фатович? -- Проблемы нет. Но она может оказаться, если мы кое-что с вами обсудим и на кое-что согласимся. -- Хорошо. Поднимитесь ко мне в кабинет через минут... пятнадцать. Но скажите хоть, господин Ворбий: это дурно "пахнет" или вкусно? -- Вкусно, вкусно, господин Маприй, единственное... -- Не выражайтесь слишком размыто. -- Дело за принципами фирмы. Возможно, мы найдемся их откорректировать. -- Понятно. Если это чересчур, то я заранее против. Впрочем, приходите, но ничего не обещаю. Лучше стабильно и медленно подниматься, чем быстро, неведомо, но угодить в штопор, пойдя на мертвую петлю. -- Поэтому, вы понимаете, я и прошу аудиенции, Алекс. Привыкший соблюдать субардинированность и статусную дистанцию, Георгио Фатович, пунктуально, ровно через пятнадцать минут, постучался в отливающую зеркальностью лакированную дверь кабинета Алекса Маприя -- своего компаньона, владельца контрольного пакета акций Интегральной фирмы "Обратная сторона" и своего строгого шефа: над дверью высветилось электронное табло с надписью "Войдите", послышалась серия металлических щелчков и жужжание электромоторов, встроенных в скрытую конструкцию двери. Ворбий вошел в кабинет. Алекс Маприй -- сухощавый, подтянутый человек, ближе к пятидесяти годам на вид, с заостренным носом и умными, всегда прищуренными глазами, короткая стрижка его черных волос поблескивала многочисленными седыми нитями. Несмотря на интересы, чьи-то или свои, в любом разговоре Алекс Маприй был всегда короток, и если эмоционален, то строго. Он имел большое мнение о себе, и все-таки иногда бывал и душевным человеком, но и в такое время, если присмотреться и проанализировать, то его душевность возникала всегда продуманно и дальновидно. Деньги, хорошая жизнь, власть -- ведущие начала его сердечности к окружающим, но и всегда его слабости, правда, в трудные минуты, когда кто-либо пытался этим воспользоваться в собственных корыстных целях, скажем, через предложение хороших прибылей склонить на свою сторону, Алекса Маприя всегда выручала его эгоистичность, и он успевал раньше поссориться и разорвать отношения с таким человеком, нежели что-то могло у него с ним получиться из каких-либо результатов, и как ни странно, это врожденное эгоистическое начало, (возникшее оттого, что он очень бедствовал в молодости), весьма часто спасало его, выводило из очередной авантюры, но и мешало нередко, когда, все-таки срывалась совершенно явная для него выгода. Отсюда удивительная стабильность Алекса Маприя сочеталась с его абсолютной непредсказуемостью. -- Добрый вечер, Алекс, -- с убедительной вежливостью приветствовал основного владельца фирмы Ворбий. -- Добрый, Георгио Фатович, -- коротко ответил Маприй, -- присаживайтесь, пожалуйста в кресло, -- предложил он и, пока Ворбий занимал указанное кресло, спросил: -- проблема при вас? -- Проблемы возникают от действий, -- сказал Ворбий, -- а действия пока еще не произошло, оно предполагается. -- Что ж, выкладывайте, -- снисходительно согласился шеф. В кабинете Президента фирмы, Алекса Маприя, почти всегда звучала тихая, невидимая музыка, она и сейчас напоминала о своем присутствии и в не ярком освещении нескольких настенных бра и при свежем, постоянно кондиционирующемся воздухе было уютно и загадочно, хотелось говорить медленно и обдуманно. -- Вы прекрасно знаете, Алекс, -- заговорил неторопливо Георгио Фатович, -- я никогда не был сторонником поспешных выводов, а тем более подвижником активизации необдуманных действий, и уже совсем никто меня не сможет упрекнуть в излишней инициативе. Не так ли? -- Так, господин Ворбий, -- коротко ответил и тем остановил дальнейшее приближение к теме разговора шеф. -- Меня интересует суть. Если можно короче: что вы хотите предложить, Георгио? -- и его взгляд корыстно метнулся в сторону компаньона. -- Есть один уважаемый человек, он -- профессор, достаточно богатый, но пожилой, живет один на один со своей дочерью и влюблен в нее до безумия, потому что она похожа во всем, как выражался он сам, на его, давно ушедшую безвременно, жену. -- Ну, и что? -- возмутился было Маприй о напрасно теряемом времени на этот разговор. -- Все так и есть. Я тоже подумал в начале приблизительно так же: "Ну и что?" -- Ну, так и в самом деле: ну и что и с того? -- немного успокаиваясь, но поерзывая в своем роскошном рабочем кресле, будто отыскивая среди колючек не колючее место, настоятельно переспросил Маприй. -- Как он появился у вас на приеме? -- внезапно более заинтересованно уточнил он. -- Обратиться к нам в фирму ему рекомендовал один из наших рабов, -- ответил Ворбий. -- Ну и все-таки, что? -- сказал Алекс. -- Здесь дело обстоит так: либо нам придется сделать профессору то, что ему надо, либо нам придется оказать ему услугу -- умертвить его, по последнему поводу подготовительные операции я уже, на всякий случай, предусмотрительно произвел. -- Откуда угроза? -- начиная нервничать, спросил Маприй. -- Тот раб, что рекомендовал профессору нашу фирму, проговорился о своем прошлом и, видимо, насколько я понял из настроения профессора, намекнул ему о возможности иной помощи, нежели когда-то помогли мы этому рабу. -- Понятно, -- определялся в своей позиции Алекс. -- Все бы ничего, да сами понимаете... -- Надеюсь, он уже мертв? -- тут же уточнил Маприй у Георгио Фатовича, не давши ему договорить. -- Есть интересная идея, Алекс. -- Постойте с идеей, вы что, хотите сказать, что этот раб еще жив? -- опершись на стол правой рукой и немного наклонившись корпусом в сторону компаньона, потребовал всем своим видом и беглой, упругой интонацией голоса немедленного ответа шеф. -- Я же должен был... -- Жив или нет, говорите?! -- Пока еще, да, -- как можно мягче сказал Ворбий. -- Что-о?.. -- Маприй не выдержал и вскочил из-за стола, его кресло откатилось в сторону и приглушенно стукнулось о стенку. Маприй, яростно и беспорядочно зашагал по кабинету, он бросал то и дело в сторону своего компаньона выразительно злые взгляды. -- Я пока еще не выполнил инструкцию только потому лишь, что идея... -- попытался оправдаться Ворбий, но его снова оборвали. -- К черту идею! -- вскричал Маприй, -- вы только что сказали о своей рабочей порядочности, и тут же, оказывается, проявили глупую, извините -- дурацкую инициативу и оставили в живых проболтавшегося раба! -- Он обязательно будет уничтожен, я вам об этом говорю с полной ответственностью. -- Так сделайте это немедленно! -- прошипел сквозь зубы Маприй и снова подкатил кресло к своему столу и, напружинившись, уселся в него. -- Ну? -- вопросительно сказал он. -- Мне можно все-таки объяснить идею? -- будто попросился Георгио Фатович. -- Только в двух словах, -- решительно и огорченно определился Маприй. -- Мы делали только перевертышей и на этом неплохо зарабатывали. -- Конкретнее, -- поторопил шеф. -- Что, если мы предоставим профессору, о котором я уже говорил, новое тело, молодое, и хорошо заработаем! Думается мне, что подобной клиентуры гораздо больше, чем нашей сегодняшней и завязок меньше. -- Вы, как я понимаю, предлагаете убийства? -- Почему же так!? Молодых парней и девушек, особенно воспитанников детских домов, у которых совершенно не имеется родственников -- громадное для нас количество!.. Их тела будут продолжать существовать, а изношенные тела наших клиентов совершенно официально будут захораниваться. Конечно же, здесь есть принцип нарушения добровольности с одной стороны, но это будет оправдываться громадной и мгновенной прибылью. -- Хорошо. А секретность? Где гарантия, что не проболтаются? -- Это все можно хорошо подать. -- Нет. -- Это ваш окончательный ответ, Алекс? -- Естественно, вы только отобрали у меня время. -- И вы даже не хотите подумать и все взвесить? -- Взвешивают, когда есть что взвешивать. -- Что ж... Я очень сожалею перед вами за мое разгулявшееся воображение, и очень прошу простить меня, Алекс... -- Когда этот раб будет уничтожен? -- строго уточнил Маприй. -- Я сейчас же отдам команду, -- сказал в некоторой задумчивости Ворбий. -- Поторопитесь, -- приказал Маприй, -- я думаю, вас не устроит жить в отставке на проценты фирмы? -- Алекс, вы можете абсолютно не волноваться. Я больше не потревожу вас по пустякам, а с рабом будет покончено немедленно. -- Только многолетняя совместная работа позволяет мне надеяться на это, -- сказал Маприй, -- во всяком случае, я вам верю..., пока, -- подчеркнул шеф последнее слово. -- Я вам тоже. Ваша дальновидность всегда превосходит мои ожидания, -- попытался перейти на сердечность Ворбий. -- Честно говоря, вы все-таки хитроватый человек, Георгио, и если бы не уважение к вам, сами знаете от кого идущее, я... -- Во всяком случае идея фирмы принадлежит мне, -- спокойно, будто поднапомнив, сказал Ворбий. -- Но начальный капитал мой, -- тут же парировал Маприй. -- Да, -- согласился Георгио Фатович. -- И потому нам работать вместе, а не отставлять друг друга. До свидания, Алекс. -- Ворбий ушел. Тайный разговор Профессор Аршиинкин-Мертвяк проходил по одному из университетских коридоров, как вдруг он заметил среди толчеи студентов знакомое лицо. Это была кандидат психологических наук Виктория Леонидовна Юсман. "Бондаревски Юрий Анатольевич"... -- прозвучало как самое свежее впечатление в голове Василия Федоровича. Юсман не замечала его присутствия поодаль в коридоре, или делала вид, что не замечает, а профессор продолжал пристально высвечивать своим неотступным взглядом таинственную женщину. Но вот, несомненно, ему не показалось, Виктория Леонидовна подала знак своему наблюдателю: большим пальцем правой руки она, через собственное плечо, несколько раз, отчетливо указала на дверь кафедры и вскоре скрылась за ней, и студенты разошлись кто куда. Профессор нерешительно направился к двери кафедры и с робостью студента постучался в нее. Не дожидаясь приглашения, он сам открыл дверь и вошел на кафедру. -- Здравствуйте, Василий Федорович, -- тут же, как только профессор оказался в помещении кафедры психологии, первой с ним поздоровалась Юсман. Она стояла боком у окна и легко, но выразимо и грустно улыбнулась вошедшему. -- Я целую неделю вас пытаюсь увидеть, -- полушепотом заговорил профессор, -- но тщетны были старания, и мои поиски вас, честное слово... -- не договорил он, а только выказывая неловкость объяснения, пожал плечами, замолчал. -- Вы напрасно меня искали, -- сказала Юсман. -- Почему же? -- удивился немного обиженно профессор, -- наша последняя встреча, может случиться так, не окажется для меня бесполезной. -- Вы надеетесь на продолжение? -- кокетливо, но все так же грустно, определилась Юсман. -- Вы меня не так понимаете, -- переходя на еще больший шепот, обеспокоенно заговорил профессор. -- Ваше право выбирать партнера, но ваша подсказка! -- замысловато произнес он. -- Что вы имеете ввиду, Василий Федорович? Какая подсказка? -- и, не дожидаясь ответа, Юсман с отчетливой театральностью громко расхохоталась в сторону приблизившегося к ней профессора. Аршиинкин-Мертвяк теперь стоял уже недалеко от нее, на расстоянии длины двухтумбового стола. -- О-о-ха-хо-хо, -- хохотнула она еще раз, будто для убедительности, -- вы все еще под впечатлением. -- Извините, -- озадаченно спросил профессор, -- но что вы имеете ввиду? -- И вы поверили мне? Вот что я имею ввиду! -- На счет Бондаревски я ничего не стану доказывать, но... "Обратная сторона"... Она действительно существует! И я терпеливо надеюсь на положительный результат. За что и благодарен вам. -- Перестаньте, я прошу вас! Вы сумасшедший человек! -- Хорошо. Я больше не буду вам надоедать. А за подсказку... все равно, спасибо... -- Нет... Вы и в самом деле ненормальный! Несете какой-то вздор. -- Может быть... Может и было бы это вздором, как выражаетесь вы, но... "Они" вас там знают и, как я понимаю, преследуют определенный интерес к вам. -- Вы что, представились от меня? -- Да. Я вынужден был это сделать. -- Надеюсь, вы не ляпнули им, что Юсман Виктория Леонидовна объяснялась с вами от имени Бондаревски Юрия Анатольевича? -- Именно так! -- Что вы хотите сказать, что вы... -- Совершенно верно. Я сказал им то, о чем вы теперь обеспокоены и не хотите почему-то говорить более, чем тогда, в ту удачную для меня ночь. -- Дачную. -- Что? -- Не удачную, а дачную, а при сегодняшних обстоятельствах -- злополучную! -- досадно сказала Юсман, -- дернуло меня, -- озлобленно прошептала она себе под нос. -- Что вы сказали? -- переспросил профессор не расслышав последней фразы. -- Ничего, кроме того, что вы уже сделали ради своей, -- опять Юсман прошептала для себя, -- задницы, конечно. -- Я не пойму, -- профессор более не переспрашивал, -- вы хотите со мной поговорить или нет? -- Да, черт побери мою непредусмотрительность и пьяную вожделенность! -- выкрикнула Виктория Леонидовна, но не очень громко, зато достаточно для того, чтобы озадачить и насторожить профессора -- Хочу! Садитесь... Я тоже сяду, -- и они оба присели, их разделял двухтумбовый темно, полированный стол. -- Вполне вероятно, что вы натворили неисправимое, -- грустно и отрешенно сказала упершись взглядом в полировку стола, Юсман. -- Но вам-то что волноваться? -- взволнованно оправдался профессор. -- Ваше дело позади, и вы имеете то, к чему когда-то стремились и через что, тоже, в свое время, наверняка не без чьего-то участия, получили сегодняшнее удовлетворение от жизни, не так ли? Ведь вы были мужчиной? -- Я и сейчас он, -- коротко ответила Юсман и профессору стало немного не по себе, но жадность собственного удовлетворения, выгоды от "Обратной стороны", тут же одержали над ним верх и Аршиинкин-Мертвяк не обратил внимания на то, что совсем недавно он переспал с мужчиной. -- Какая теперь разница, -- сказал профессор, -- естественно вы осознаете себя как себя, но имеете... -- но он не договорил, Юсман прервала его: -- Извините, но по вашей милости, теперь я могу всего этого, -- Юсман окинула демонстративно взглядом свое тело, -- лишиться. -- Лишиться? -- переспросил профессор. -- Да, именно так все, насколько я понимаю, сейчас обстоит. А вы предлагаете разговор! О чем? -- Но позвольте, почему вы считаете, что все так уж и плохо? Да, "они" действительно интересовались человеком, который направил меня к "ним", но этот, "их" интерес был вызван всего лишь статистикой! -- Ах, какой вы наивный или выдаете себя за такого, но кто же вам скажет подлинный интерес к человеку, направившему вас! -- возмутилась Юсман. -- Хорошо. Пусть, предположим, так: я наивный человек. Но что вам "они" могут сделать? В конце концов, существует законодательство, закон, который не позволит "им"... -- Не позволит "им" возвратить меня в мое природное тело, обладателем которого я являлся, тьфу ты черт! Являлась...гм... Являлся когда-то? -- Разве не так? -- в сомнении произнес профессор. -- Не так! -- отрезала Юсман. -- Все не так как вы думаете. Они теперь поспешат возвратить меня обратно и я лишусь и женского обличия и звания кандидата наук и работы и нормальной зарплаты -- всего! И это -- в лучшем случае! -- Если все так как вы говорите, то "лучший случай" не из лучших. А что же тогда худший? -- насторожился профессор, наконец-таки осознавая, что не исключено, и ему придется хранить подобную тайну и иметь предусмотрительность на будущее не вляпаться в похожий конфликт, и воздух в его груди от этого будто затвердевал на какие-то мгновения и словно тем самым бетонировал легкие. -- Не мне вам объяснять, что есть худший. Об этом не трудно догадаться. Человек, который проговорился, имея, что ему дали, уж тем более не будет молчать, если его лишили даденного, а значит, лучший случай не предвидится. -- Разве "они" могут...убить? -- боязливо спросил профессор. -- А чтобы вы сделали на "их" месте, производя противозаконные энергетические операции? -- Почему же противозаконные? Мне кажется, это вполне официальная фирма. -- Да, естественно, это так, но "там" делают вид, что излечивают, а на самом деле -- энергопересадки. -- Значит я ваш убийца, -- медленно проговорил профессор. -- А вы еще извинитесь передо мной, Василий Федорович! Все глядишь вам легче будет. Но не МНЕ! -- вскрикнула Юсман, и по ее щекам кувыркнулись и зависли на подбородке две слезинки, оставив за собой влажные полоски, которые стали тут же подсыхать. -- Не мне, -- печально и негромко, в остекленелой отрешенности, будто уже не замечая присутствия профессора, сказала Виктория Леонидовна. -- Может, я смогу вам чем-то помочь? -- жалобно спросил профессор. -- Уходите, Василий Федорович. Немедленно уходите, -- только и ответила Юсман, продолжая сидеть неподвижно, почти не моргая. -- Хорошо. Я сейчас уйду, а вы успокойтесь, прошу вас, пожалуйста. -- Аршиинкин-Мертвяк встал со стула и уже возле самой двери остановившись, сказал в полушепоте: -- До свидания, Виктория Леонидовна. -- Идите вы к черту, -- услышал он в ответ от неподвижно сидящей женщины, -- прощайте же, не стойте на пороге и не мучьте меня. -- В-О-ОН! -- довольно громко выкрикнула она и Аршиинкин-Мертвяк тут же выскочил в коридор и захлопнул за собою дверь. Миша Аршиинкин-Мертвяк выскочил в коридор -- он оказался почти пустынным, шли занятия. Теперь, один на один сам с собою, он несколько минут стоял в нерешительности: "вернуться назад в помещение кафедры и попытаться... уточнить отношения с Юсман?.. Или..." -- раздумывал он. "Напрасно... Наверно, я поспешно пригласил сегодня в гости Мишу" -- чередовались мысли у профессора, того самого Мишу, который подрабатывал в спорткомплексе дачного поселка. "Интегральная фирма, оказывается, под вопросом, можно ли с "ними" иметь дело?.." -- пристально переживал ситуацию Аршиинкин-Мертвяк. -- "Вляпаешься, мать ее растак!" -- скользнул ругательный шепоток сквозь зубы профессора, от чего Василий Федорович стеснительно огляделся по сторонам, выглядя при этом так, словно исподтишка испортил воздух, не подслушал ли кто?.. И все-таки выбора не было. Точнее, он был, но тот, кто мог бы его произвести -- никак не в состоянии был это сделать, и потому оставалось хоть и сомневаться, принудительно озадачивать себя, но идти на риск! Потому что жизнь дальнейшая, откажись от услуги фирмы, угрожала непостижимыми для Василия Федоровича муками -- смертоносными! А тут -- надежда. На улице было морозно и снежно, а солнце только напоминало о где-то далеко существующем тепле. -- Здравствуйте! Василий Федорович! -- стоял возле двери кафедры и вспоминал Аршиинкин-Мертвяк. Именно так это сегодня двумя часами назад и было: окликнул профессора возле входа в Университет Миша -- молодой человек направлялся на какую-то кафедру по каким-то своим проблемам. -- О-о! -- как-то покровительственно удивился в ответ на приветствие молодого человека профессор, -- добрый день, Миша, -- сказал он. -- Вы как всегда в спортивной форме, изящно подтянуты, глядя на вас я прямо-таки молодею! -- Хочется быть таким же? -- игриво поинтересовался Миша. -- Еще бы! -- воскликнул Аршиинкин-Мертвяк. Есть люди, на которых даже предусматривающая подвижность одежда смотрится по стариковски, но одежда на Мише короткая, по пояс, кожаная, утепленная изнутри искусственным мехом, куртка коричневого цвета, темно-синие джинсы фирмы "Левис" и кожаные, белого цвета, тоже утепленные, кроссовки, вокруг шеи, поверх воротника куртки, небрежно повязан белый мохеровый шарф, -- одежда на Мише сама отставала от него, даже тогда отставала, когда молодой человек замирал на какое-нибудь мгновение. Дело в том, что Миша обладал присутствием внутренней подвижности, которую ощущал сразу любой, с ним общающийся, человек, у которого непроизвольно возникали желания, порывы к движениям, будь то движениям тела или души. Ну, а уж о Мишиной подвижности физической говорить даже не приходилось. Миша и в самом деле для окружающих всегда выглядел азартным в переплетениях своих мускул, присутствие которых понималось, даже если они скрывались под одеждой: его походка воспринималась легкой и невесомой, но чередовалась она местами с прямо-таки, ощутимо-тяжеловесными фрагментами движений, что подчеркивало беглую и разумную силу этого человека. Кроме того, Миша был "нормального роста", как говорили ему вслед, посматривая многие представительницы женского пола -- чуть повыше среднего. Миша имел четкий, красивый, будто графически вычерченный профиль высоколобого, черноглазого лица и смотрелся запоминающимся для первого встречного. Волосы у него были черные и кучерявые, как у аборигена африканца, и он носил их всегда коротко и аккуратно подстриженными, ни в какое время года не прикрывая головными уборами. Но примечательнее всего являлась его широкая и уверенная улыбка, обнажающая два ряда крепких белоснежных зубов. Эта улыбка имела особый магнетизм, и человек, разговаривающий с Мишей, тут же начинал непроизвольно улыбаться. Улыбка Миши передавалась собеседнику, который, независимо от своего желания, улыбался в ответ, и магнетизм этой улыбки можно было бы сравнить разве что с липкой соблазнительностью чужого зевка, но только, если от зевка частенько хочется поскорее избавиться, то от Мишиной улыбки у каждого начинали обнажаться человечность и хорошие манеры. Мише было двадцать два года, уже около двух лет, как он демобилизовался из десантников, и теперь готовился поступать в спортивный вуз, будучи уже трижды мастером спорта по шахматам, большому теннису и самбо. Миша снимал однокомнатную квартиру в районе станции метро "Тульская" и жил там один, изредка его привлекали женские посещения, любил он строго, без излишеств, но вкусно поесть, практически не пил спиртного, немало читал всевозможных книг, увлекался автомеханикой, но только чисто теоретически, потому что приобрести машину, хот