Л.Д.Троцкий. Архив в 9 томах: Том 3 --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский Ў http://lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/ Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net Date: 29 Sep 2005 --------------------------------------------------------------- Архив Л. Д. Троцкого. Том 3 Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского Предисловие В третий том девятитомника "Архив Л.Д.Троцкого" включены документы, охватывающий весьма краткий период - август-сентябрь 1928 г. Это было время, когда находившиеся в ссылке оппозиционеры, как и в следующие несколько мсяцев, особенно активно обсуждали положение в СССР и в ВКП(б), курс Сталина и его группы, становившиеся все более очевидными разногласия между "центристами", как продолжали именовать оппозиционеры Сталина и близких к нему партийных и советских бюрократов, и группой Рыкова-Бухарина, стоявшей на "правых позициях". Возможные результаты этой борьбы оппозиционерам пока еще не были ясны. Приближавшийся к достижению единоличной власти генсек Сталин продолжал балансировать - то он делал вид, что перенимает многие из тех мер, которых требовала оппозиция, то вроде бы приближался по своим установкам к позициям "правых". После Июльского пленума ЦК создавалось впечатление, что позиции Бухарина и Рыкова существенено усилились. Это, в свою очередь, вело к тому, что многие оппозиционеры (среди них в первую очередь следует назвать К.Б.Радека) активнее, чем ранее, стали выступать за фактическую поддержку "центра". Радек в одном из писем, публикуемых в этом томе, весьма четко заявил, что оппозиция должна "говорить центру, что, ни на один момент не отказываясь от критики его, мы будем поддерживать всякий его шаг против правых". Очевидно, в этой позиции можно обнаружить как усиление идейно-политической близости, так и надежды поскорее освободиться из ссылки и возвратиться в высшие круги советско-коммунистической номенклатуры, поближе "к жене и чайнику". Характерно в этом смысле резкое и местами просто грубое письмо Троцкому от ссыльного В.Чернышова, в котором были выражены позиции тех, кто к началу осени 1928 г. пришли к выводу о необходимости возвращения в партию, "использовав тактический маневр", но по существу дела пойдя на капитуляцию перед сталинской группой. Огонь критики, весьма энергичной и безапелляционной, оппозиционеры в основном сосредоточивали на "правых" и прежде всего на высказываниях Н.И.Бухарина. Особое внимание в этом смысле обращалось на доклад и другие высказывания, с которыми Бухарин выступил на VI конгрессе Коминтерна. Впрочем, такой линии придерживались далеко не все ссыльные оппозиционеры. Пытаясь разобраться в том, что же собой на деле представлял "левый курс" центристов, некоторые из них, например, Г.Прозоровская, приходили к выводу, что сталинского "левого курса" вообще не было, или что, по крайней мере, от его "левых начинаний" ничего не осталось. Следуя марксистско-ленинской фразеологии, Прозоровская утверждала: "...Мероприятия центристского руководства, стоящие в противоречии со всей генеральной его линией, могут... означать сдвиги от буржуазии, от кулака, к мелкой буржуазии, к середняку и бедняку, но никак не сдвиги в сторону пролетариата". В такого рода заявлениях проявлялась главная слабость оппозиции - надежда значительной части ее членов на то, что партийное руководство всего лишь "ошибается", отходит от "ленинизма" (естественно, в таком формате этого последнего явления, какой был присущ Троцкому и главным его сторонникам при всех внутренних несогласиях между ними), а не проводит совершенно иной курс - на закрепление своей групповой, мафиозной власти преступной группировки и прежде всего единоличной власти генсека Сталина. Иначе говоря, значительная часть ссыльных оппозиционеров продолжала оставаться фанатиками большевизма, тогда как сталинцы почти откровенно преследовали совершенно другие цели - обеспечение собственной неограниченной власти не только над населением страны, но и в рамках правившей партии. Публикуемые в томе документы дают достаточно отчетливое представление о том, что Сталину в основном удавалось "навести тень на плетень" - скрыть свои реальные намерения, внести замешательство в ряды в основном разбитой уже, но еще созранявшей определенное влияние во многих партийных организациях и в некоторых социальных кругах (студенчество, армия) оппозиции. А тот факт, что влияние оппозиционеров в середине 1928 г. еще продолжало ощущаться, может быть подтвержден, в частности, несколькими листовками, которые удавалось напечатать и распространить оппозиционерам. Они были посвящаны различным внутренним и международным вопросам и свидетельствуют не только о том, что в организациях ВКП(б) сохраненялись остатки оппозиционных, левацких настроений. Эти листовки дают представление и о некоторых важных социально-политических явлениях в жизни страны. Весьма интересна в этом смысле, например, листовка "Семь или шестнадцать?" (цифры означали, что рабочие в СССР трудятся не семь часов в день, как было предусмотрено по закону, а иногда и шестнадцать часов), в которой, в частности, приводились многочисленные факты эксплуатации рабочих на заводах и фабриках СССР, грубейших нарушений введеннного незадолго перед этим семичасового рабочего дня. Во многих документах можно встретить рассуждения о том, что представляет собой выдвинутый Сталиным и его окружением лозунг самокритики. Как правило, справедливо отмечается его поверхностность, демагогичность. К.Б.Радек счел этот лозунг суррогатом партийной демократии, забыв, наверное, что и ранее, во время пребывания деятелей оппозиции в руководстве, так называемая "внутрипартийная демократия" распространялась только на горстку избранных, которые лишь иногда могли высказать свое мнение, противоречившее, скажем, мнению Ленина, причем, часто ставя под удар свою служебную карьеру. Для характеристики не только взглядов оппозиционеров, но и их ментальности, склонности к "расщеплению волоса" в догматических, порой не имевших не только практического, ни и какого бы то ни было теоретического значения спорах, представляют интерес обширная рукопись К.Б.Радека "Развитие и значение лозунга пролетарской диктатуры" и некоторые другие его документы. Стремясь привлечь в союзники Ленина, обильно цитируя к месту и не к месту его высказывания (порой цитаты составляют целые страницы), Радек пытался проследить, как происходила эволюция в понимании лозунга диктатуры пролетариата в большевистской партии от революции 1905-1907 гг. до второй половины 20-х годов. Возможно, не столько иследователи истории большевистской партии и объединенной оппозиции, а скорее психологи и психоаналитики смогут найти поучительными некоторые аспекты радековской рукописи. Нам же она представляется до предела примитивной и догматичнской. Точно так же во многих других публикуемых здесь рукописях и письмах оппозиционеры до предела догматиччно обращались к высказываниям Ленина как к своего рода Евангелию, клеймя сталинцев и бухаринцев за отступления от ленинизма - точно так же как последние разоблачали Троцкого и его последователей в качестве противников Ленина и в теории, и в политике. Некоторые документы оппозиционеров, в частности того же Радека, свидетельствуют о гетерогенности оппозиции, о серьезных разногласиях в ее среде, постепенном усилении этих разногласий, особенно по вопросам оценки международного положения и мирового коммунистического движения. Документы дают представление о том, что в ряде случаев теоретические выкладки являлись не более чем средством для того, чтобы найти благовидный предлог или предлоги к капитуляции перед всевластным генсеком, пытаясь соблюсти при этом более или менее хорошую мину. Весьма живописно отход ряда ссыльных оппозиционеров от коллективной критики сталиской политики, их возвращение в официальное большинство характеризуется в ряде писем и заявлений Л.С.Сосновского - талантливого журналиста, склонного к саркастическому строю мышления, и одного из наиболее стойких противников Сталина (он "покаялся" только в 1934 г., почти одновременно с Х.Г.Раковским). В то же время в этом томе читатель найдет несколько важных документальных свидетельств того, как партийная верхушка с использованием ОГПУ неуклонно подвергала преследованиям тех, кто выражал несогласие с ее курсом, подвергал этот курс критике. Им угрожали, их исключали из партии, выгоняли с работы, подвергали арестам и т. д. Как и в предыдущих томах, в данном томе публикуется ряд документов официального руководства ВКП(б), включая информационные материалы о позициях и настроениях комунистов, об обсуждении проекта закона о землеустройстве, о волостных совещаниях групп бедноты и т. п. Среди этих материалов представляют особый интерес два документа, связанных с проблемой так называемого партийного максимума, то есть той максимальной денежный суммы, которую имели право получать коммунисты в виде заработной платы и других видов дохода. Протокол заседания комиссии по партмаксимуму, состоявшегося 27 августа 1928 г., свидетельствует, что коммунистическая верхушка, стремившаяся упрочить свое положения путем привлечения на свою сторону возможно более широкий круг чиновничества и партбюрократии, предлагала ввести значительные послабления в материальное положение своих клевретов, в частности путем расширения вознаграждения их путем раздачи бесплатных квартир, выдачи щедрых пособий "на лечение" и пр. Предложения комиссии были в основном, хотя и не полностью, одобрены, и в значительной своей части превращены в реальность постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 сентября 1928 г., которое предусматривало значительное повышение (на 20%) сумм, не облагаемых партмаксимумом. Многие документы, как исходившие из оппозиционной среды, так и из круга стоявших у власти, дают представление о том, как постепенно, но во все большей степени нагнетались противоречия между сталинской группой и теми, кто выступал за чуть более осторожный курс в отношении крестьянства и кого окрестили "правыми". Высшие партийные боссы в это время, правда, еще пытались скрыть наличие разногласий. В этом смысле интересен конспект доклада секретаря московского партийного комитета Н.А.Угланова, с которым тот выступил 25 сентября 1928 г. на совещании секретарей ячеек Московской парторганизации (в документ вошли и элементы прений по докладу). "Разногласия в ЦК - это ложь, клевета, - заявил Угланов. - Споры по большим вопросам бывают - как им не быть?" Однако в выступлениях говорилось, что разногласия действительно имеют место, и руководителям нечего их скрывать от партийных работников. Как и в предыдущих томах, значительная часть документации связана с международным положением, международным рабочим и коммунистическим движением, ситуацией в тех зарубежных организациях и группах, которые полностью или частично поддерживали оппозиционные течения в ВКП(б). В ряде документов предпринимаются попытки анализа положения в зарубежных компартиях. По всей видимости, в этих материалах имеются бльшие или меньшие преувеличения, но тем не менее они свидетельствуют о серьезных внутренних разногласиях в партиях, о наличии в них самых разнообразных, конкурирующих между собой групп и течений. Представляет интерес и информационный материал о различных оппозиционных коммунистических организациях и движениях на Западе (в Германии, Франции, Бельгии, Чехословакии, Италии), из которого можно составить некоторое представление не только о позициях той или иной группы, но и о характере ее связей с оппозицией в СССР, об оценке политической ситуации в соответствующих странах и т. д. Среди этих материалов особое внимание привлекают своего рода справки, написанные, очевидно, членами ВКП(б), являвшимися тайными сторонниками оппозиции, которым удалось принять участие в VI конгрессе Коминтерна и общаться с его зарубежными участниками. Судя по их информации, поддержка, которую получил Сталин на конгрессе, не была столь уж безусловной. Из сообщений видно, что в кулуарах конгресса не раз высказывалось довольно резкое недовольство с различных позиций тем политическим курсом, который проводило руководство большевистской партии, причем критика варьировалась от почти открытой защиты сохранения капиталистических отношений в СССР на базе не только консервации, но и расширения нэпа до призывов к полной ликвидации частного капитала и оказания более значительной помоши зарубежным компартиям в различных формах. Как видно из поступавшей информации, зарубежные участники конгресса жаловались в кулуарах, что их не знакомят с положением в СССР, в ВКП(б), с деятельностью объединенной оппозиции. Особый интерес представляют сведения, что такие вроде бы верные сталинисты, каковыми являлись или, по крайней мере, считались, лидеры итальянских и французских коммунистов Пальмиро Тольятти и Морис Торез почти открыто высказывали серьезное недовольство тем, что происходило в СССР, в ВКП(б), в других компартиях и в Интернационале в целом. Более интересны высказывания Тольятти (он фигурировал в Интернационале под псевдонимом Эрколи). Судя по имеющейся информации, Тольятти жаловался собеседнику на низкий уровень конгресса, на парадные заверения в верности Интернационалу, которые на нем произносятся. "Русские товарищи", полагал Тольятти, потеряли интерес к конгрессу, считают Коминтерн бременем, от которого они не могут освободитьтся. Высказывалось недовольство докладом Бухарина. Тольяьтти даже заявил об отсутствии перспектив - "прямо взять да повеситься!" Ему был поручен содоклад по колониальному вопросу, но он даже не смог добиться встречи с основным докладчиком - Куусиненом и не имел понятия, о чем будет говорить. Можно полагать, что собеседник Тольятти преувеличил его недовольство, заострил оценки, но скорее всего в основе его информации действительно лежало серьезное недовольство итяльянского коммунистического лидера, который и позже будет подчас выражать не вполне ортодоксальные суждения, впрочем лишь в пределах международной коммунистической дисциплины и марксистско-ленинской догматики, то есть того, что было в большей или меньшей степени дозволено московским руководством. Что же касается Тореза, то, судя по информации, ему не нравились примиренческие, "правые" тенденции в бухаринском докладе. Этот французский делегат выражал недовольство, что в докладе ничего или почти ничего не было сказано об усилении противоречий в капиталистических странах. Он выражал несогласие с оценкой СССР как бастиона мировой революции, ибо центр революционного движения переместился в капиталистические страны. Торез будто бы соглашался с критикой Троцким теории построения социализма в одной стране, выражал недовольство разного рода пацифистскими конгрессами и организациями, снисходительным отношением к социал-демократии и т. п. Любопытно в то же время лицемерие Тореза, которое, добавим, свойственно было и Тольятти, и другим коммунистическим лидерам. Собеседник так передавал слова руководителя французских коммунистов: "Конечно, обо всех этих вещах только между нами. Очень деликатно и даже опасно о таких вещах распространяться..., тем более что оппозиционеры бы это использовали в своих фракционных целях". В то же время в одном из публикуемых ниже документов совершенно справедливо отмечалась двойная бухгалтерия на VI конгрессе Коминтерна - "недовольство в частных разговорах и раболепно-единогласное принятие делегатами конгресса всего, что им навязывается для подписи русским руководством". Об отношении в Москве к Коминтерну и его деятелям, о том, что эта организация все более теряла вес в глазах большевистских лидеров как авторитетное международное объединение, способное на принятие ответственных решений, свидетельствуют данные о том, что делегатов VI конгресса в Москве всячески развлекали, водили на футбольные состязания и т. п. Настоящий том построен в соответствиии с теми же археографическими принципами и методами, что и предыдущий, второй том. В частности, как и во втором томе сохранены приводимые авторами сноски на третье издание сочинений В.И.Ленина. В подготовке данного тома, наряду с докторами исторических наук Ю.Г.Фельштинским и Г.И.Чернявским, проведшими основную археографическую работу, участвовали также доктора исторических наук А.В.Панцов (Коламбус, США) и М.Г.Станчев (Харьков, Украина). Документы публикуются с любезного разрешения администрации Хогтонской библиотеки Гарвардского университета, где в фонде bMs Russ 13-T (фонд Л.Д.Троцкого) хранится включенный в этот том материал. Составители выражают сердечную благодарность руководству Хогтонской библиотеки за оказанную им помощь. Ф. ДИНГЕЛЬШТЕДТ1. ПИСЬМО РАДЕКУ Дорогой товарищ Карл Бернгардович! С большим интересом прочли мы здесь Ваше письмо к тов. Мусину. В нем мы нашли весьма остроумный и пространный анализ перспектив китайской революции под углом зрения нашего октябрьского опыта. Должен, однако, сказать, что не все Ваши доводы в пользу Вашего понимания проблемы кажутся мне достаточно убедительными. Вы указываете, что "своеобразие китайского аграрного вопроса предопределяет, что он может быть решен только при помощи социалистических мер" (это вполне очевидно и для Индии) . В рамках мелкобуржуазной демократической революции, говорите Вы, выхода нет. Но "подход к выходу", по Вашему мнению, могущий занять не один год, должен проходить будто бы под лозунгом демократической диктатуры, так как требуется некоторый период для "выпячивания крестьянского вопроса" и мобилизации мужицких масс. Здесь, мне кажется, Вы совершаете ту же ошибку, которую некогда в полемике с Лениным в апреле 1917 г. сделал Каменев. Исходя из тезиса о незавершенности буржуазно-демократической революции, он в столь же абсолютной форме выдвигал тогда Вами защищаемую "необходимость переходов". Вы, кажется, сами склонны признавать, что китайская обстановка настолько своеобразна, что старые схемы могут для нее оказаться непригодными. В большей еще степени, чем в России, здесь можно будет ожидать совпадения во времени разрешения задач и демократической, и социалистической революции. Ибо, применяя метод грубых аналогий, мы должны признать, что в Китае мы имеем не революцию 1905 г. и даже не Февральскую, а уже Октябрьскую, только не завершенную, благодаря ошибкам руководства (конечно, подобное сравнение возможно лишь в самом общем плане). Вернее, я бы сказал, здесь были уже наготове все элементы начальной стадии Октября. Конечно, поражение китайской революции отбросило ее назад, но вовсе не настолько, чтобы в будущем заставить ее снова проделывать многолетнюю предоктябрьскую стадию. Ильич вовсе не выдвигал "необходимости переходов" как абсолют. Бывают моменты, когда есть возможность перепрыгнуть целые эпохи общественного развития. Бывают моменты, когда интересы революции требуют игнорирования всяких переходов, хотя в периоды более "органического" развития революционного процесса использование их является обязательным (критическая фаза предоктябрьского периода в июльские дни2, как Вы сами указываете, заставила Ленина отказаться от лозунга передачи власти Советам и выдвинуть лозунг самостоятельного взятия власти пролетариатом, но "достаточно было корниловщины", чтобы Ленин снова согласился на компромисс, на "переход"). Быстрота эволюции Февраля и Октябрь объясняются как раз тем, что Февральская революция не разрешила ни одной задачи буржуазно-демократической революции. Выход из кризиса на секторе пролетариата требовал осуществления социалистической диктатуры, и только эта последняя сумела выполнить задачи буржуазно-демократической революции -- удовлетворение требований крестьянства. "Перехода" в смысле революционно-демократической диктатуры не потребовалось. Имел место "переход", только совсем другого порядка -- без нового социально-экономического содержания, представлявший лишь иную политическую форму буржуазной диктатуры (под дамокловым мечом3 растущего сознания масс). Обязателен ли был этот "переход"? Мимоходом коснусь и этого вопроса. Вполне верно, что в один из периодов Февральской революции мы имели налицо "в известной мере" потенциально осуществленную демократическую диктатуру. Но это был только один из ее периодов, хотя и тянувшийся довольно долго. Суть его заключалась в добровольной сдаче власти Советами буржуазной диктатуре. В один из начальных моментов этого периода приехал Ильич, восстановивший лозунг Советов, похороненный перед этим нашим ЦК во главе с Каменевым4. Но приходилось считаться с изменившейся по сравнению с первыми днями Февраля обстановкой -- налицо уже было буржуазное Временное правительство, которому Совет успел переуступить власть. В этих условиях, Вы правы, если бы он дал лозунг немедленного захвата власти Советом -- он погубил бы революцию. Вся беда была в том, что Ильич опоздал приехать больше, чем на месяц, и поэтому принужден был занять пассивно пропагандистскую линию. Был ли этот "переход", весьма рискованный и грозивший дискредитировать революцию вместе с Временным правительством, неизбежным и необходимым? Мне кажется -- нет, и сам Ильич в речи, посвященной годовщине Февральской революции, допускал возможность иного, более "перманентного" исхода событий, который дал бы нам скорейшее заключение мира и прочее. Разве обязательна была соглашательская линия Петроградского совета? Не будь наша питерская организация разгромлена в предфевральские дни, не окажись импотентным наше "руководство" -- бюро ЦК (Молотов, Шляпников5, Сталин), будь налицо Ленин и Троцкий,-- мы бы никогда не уступили инициативы в деле организации Советов меньшевикам, никогда бы не позволили им фальсифицировать им пролетарское правительство (см. об этом воспоминания Шляпникова, Залежского и др[угих] в "Пролетарской революции")6. Я помню настроение массы в первые дни Февральской революции. Я помню резолюции, выносившиеся митингами, приветствовавшими рабоче-солдатскую власть в лице Совета и требовавшими ликвидации царской Думы. На низах мы были сильны; низовые работники -- агитаторы нашей партии -- были проникнуты идеей советской власти, ни о какой другой и не думали, ибо массы не доверяли буржуазии. Я помню, как в одной своей статье, помещенной в каком-то из первых номеров "Правды" под заглавием "Организуйтесь", я писал, что сейчас не может быть недоверия к сознанию массы. Такое настроение было тогда общим для всех низовых работников. Помню, какое разочарование постигло меня, когда, изредка посещая заседания П[етроградского] К[омитета] партии, я вынужден был выслушивать речи его "вождя" -- Авилова7, распространявшегося насчет "постольку-поскольку" и прочее и грозно прикрикивавшего на "максималистов" типа Подвойского8 и нас -- "малых сих". Недаром Выборгский район стал в оппозицию к "руководству", за что порядочно потерпел (его листовка с призывом к диктатуре пролетариата и к игнорированию Думы9 была запрещена особым постановлением П[етроградского] К[омитета]). Увы, и тогда правый курс торжествовал свою победу над объективными интересами революции. Но, может быть, не все массы были готовы возложить на себя бремя власти. Может быть, это был только авангард авангарда? И может быть, П[етроградский] К[омитет] был прав, ориентируясь на основные пласты рабочих и крестьян, еще не затронутых процессом роста сознания? (Я помню, как тогда некоторые товарищи пытались доказать, что масса не доросла еще даже до конституционной монархии!) Здесь важно лишь одно -- потенциально, поскольку об этом можно было судить по участвовавшим на митингах рабочим и солдатам (а ведь они-то и совершили Февральскую революцию!), масса была на стороне самых крайних лозунгов. А что значило одно лишь настроение 15 тысяч пулеметчиков, а также броневиков, которым принадлежала гегемония в гарнизоне? Хватило бы тогда у кого-нибудь смелости восстать против рабоче-крестьянского правительства Советов? Недаром оборонцы так спешили заключить соглашение с Исполнительным комитетом Государственной думы, который никакой популярностью у населения не пользовался. Но, может быть, нельзя было обойтись без этого "перехода", так как получался скачок, "перепрыгивание" через крестьянство? Кого против себя имел бы большевистский Совет как орган власти, воплощающий в своем лице Временное правительство революции? Кроме всем опостывшей и смешной Думы -- одних только меньшевиков и эсеров, оторванных от масс и в первую очередь от ее революционного актива (не забудем классического исследования Ильича, относящегося к 1914 году и показавшего, насколько мы сильнее связаны с массами) -- сомневаться приходится, чтобы эсеры были больше связаны с крестьянством, чем мы (через солдат, конечно). Какова была бы политика этого Совета, добровольно буржуазии власть не сдавшего? В первую очередь, декретирование конфискации земли помещиков -- уже это сделало бы авторитет новой власти непререкаемым. А далее, после непродолжительной агитации -- заключение мира. Не "прыжок" через крестьянство, а великолепный боевой союз с ним! Не обошлось бы без саботажа чиновников, без маленьких вспышек гражданской войны. Но всякий, знавший состояние фронта в предфевральские дни, сумел бы подтвердить, что ни одного корпуса не удалось бы двинуть против Питерского совета ни генералу Иванову10, ни кому-либо иному. Конечно, в тысячу раз хуже стало, когда весь авторитет революционной власти стабилизировался на признанном Советом фундаменте Временного правительства Львова -- Милюкова -- Керенского. Уже с 3 -- 4 марта начиная, было бы поздно говорить о немедленном осуществлении власти Советов против уже сложившихся органов революционного (хотя бы для нас и в кавычках) двоевластия. И все это потому, что в момент организации власти наше руководство в лице Сталина (вернее, Молотова, ибо Сталина, помнится, еще не было в Питере, и Шляпникова, а тем более Авилова и ему подобных) сдрейфило так же, как позднее, в момент Октября, пытались сдрейфить Рыковы и Зиновьевы. Причины этой антиленинской пассивности в решающие моменты истории лежат в том отмеченном многими мемуарами факте, что никто из наших вождей всерьез не готовился к перевороту, тем более в социалистической форме. Лишь один Ленин сумел достаточно быстро ориентироваться в обстановке и уловить действительную картину состояния сознания масс. Некоторые "старые большевики" каются за себя и других в этой неподготовленности, выражавшейся, собственно, прежде всего в отрыве от масс (см. например, воспоминания Ольминского11 "Из эпохи "Звезды"12 и "Правды"13" и Лепешинского в "Пролетарской революции"). Я, обладая тоже некоторым дореволюционным опытом, взял на себя смелость в моих воспоминаниях поддержать этот тезис о некоторой исторической недозрелости верхушки партии в момент Февраля и за это получил от редакции "Красной летописи"13а упрек в троцкизме (а воспоминания мои были помещены в наполовину сокращенном виде). Конечно, в этом упреке нет ничего страшного с тех пор, как все истинно ленинское стало окрещиваться троцкистским. Ведь теперь всякая попытка придерживаться прямой ленинской линии в китайском вопросе будет несомненно называться не иначе. Чем являлась бы диктатура такого нашего Совета, существующего с первых дней после свержения самодержавия? Ленин сразу понял, что в условиях того периода, в условиях ожесточенной борьбы с империализмом истинно революционная власть может являться только социалистической диктатурой. Это и Вы отмечаете в письме к Мусину. Это и было бы на деле, если бы наша партия в момент переворота не была лишена настоящих вождей. Совет осуществлял бы пролетарскую диктатуру, проводящую ряд мероприятий и социалистического (против буржуазии), и буржуазно-демократического (против помещиков) характера. Из вышесказанного вполне ясной становится моя точка зрения на перспективы китайской революции. Если бы не ошибки руководства, мы, наверное, имели бы уже в Китае социалистическую диктатуру, -- не только во имя интересов рабочего класса, но и во имя разрешения аграрного вопроса и во имя совместной борьбы рабочих и крестьян с империализмом (т.е. во имя разрешения национальных задач). Социалистическая диктатура, необходимая для борьбы с империалистической буржуазией, обеспечила бы и наилучшим образом задачу "мобилизации мужицких масс". Обязательное содержание демократической диктатуры, по Вашему мнению, заключается только в выполнении этой задачи "и ничего больше" (и это "не на один год!"). Ясно, что такого рода диктатура, как ее ни называть, не может быть осуществлена в Китае, так как откладывает решение всех остальных задач, выдвинутых революцией, в дальний ящик. Только настоящая полнокровная диктатура пролетариата может выполнить крестьянскую мобилизацию. Что же касается оторванности китайских коммунистов, "еще не повернувшихся лицом к деревенской бедноте", то задача их исправления вряд ли может быть разрешена урезыванием лозунгов революции. Существуют и для этого более действительные пути -- насыщение ее рабоче-крестьянским активом, прошедшим через огонь гражданской войны, воспитание ее в ленинском духе, ликвидация мартыновско-бухаринского "руководства", которое еще не один раз сможет проморгать не одну аграрную революцию. Китайские революционные массы имеют теперь опыт едва ли не покрупнее нашего. У них есть и нам кое-чему поучиться. Из этого не следует, что мы их ничему не можем научить. Но плохую мы им помощь окажем, если, делая обычную ошибку оппортунистов и недооценивая зрелость китайского пролетариата, будем им подсовывать обкорнанные, ублюдочные лозунги, вредящие делу их революции. Переходя теперь к Вашему совместному с товарищами Смилгой и Преображенским заявлению конгрессу Коминтерна, я могу сказать только одно -- все разделы заявления по своему содержанию не вызывают крупных возражений. Особенно следует подчеркнуть один из выводов Вашего заявления: "без решительного изменения политики не может быть изменения режима в партии, в профсоюзах и на фабриках". В связи с этим стоит и констатированный Вами факт, что лозунг самокритики, не поднятый еще до уровня политики, переживает свои критические дни. Столь же ярко оттеняете Вы грубые ошибки в области экономики "левого курса", фактически сводящие его на нет. Еще лучше освещены у Вас ошибки Коминтерна, которые, что важнее всего, не признаны руководством. К сожалению, заключительный раздел документа совсем разочаровывает всякого серьезно вчитавшегося в его основную часть. Он прежде всего логически не связан с критическим анализом, данным Вами всей политике "нового" курса руководства. В чем Вы видите "уменьшение разногласий"? В неправильных методах борьбы с кулаком, в неправильном лицемерном выдвижении самокритики? Ведь все же это -- Вами признано -- больше вреда, чем пользы приносит! От имени всей нашей колонии я должен Вам заявить, что Ваши слова о возможности совместной Вашей работы (как это понимать?) на основах подчинения всякому решению ЦК и Коминтерна нами могут быть поняты лишь как готовность капитулировать на любых условиях. А ведь с этого Вы могли и начинать. С комприветом 1 августа Федор Дингелъштедт К. РАДЕК. ПИСЬМО ВРАЧЕВУ Томск, 2 августа 1928 г. Дорогой Врачев, все, что Вы писали, приблизительно я знал, но пишите всегда, если что-нибудь узнаете, т. к. информация случайна, из Москвы почти ничего не получается, так что получить два раза то же сведение лучше, чем совсем не получить. Ужасно мне смешно, когда друзья поминают свои письма с благодарностью богу за то, что я не попал еще в руки дьявола. Ссылка -- горький хлеб, люди не только становятся мнительны, но оболевшие, реагируют нервами, не разумом. Мы все разбросаны, разногласия, которые в нормальных условиях исчерпываются несколькими разговорами, живут месяцы. Надо иметь крепкие нервы, и когда проявляются разницы в оценке, не попадать в истерию. Положение так сложно, что надо бы стадо баранов, чтоб у них не было разногласий. У большинства больше разногласий -- а у них они социально фундированы. Но и у нас они есть, и об этом хочу Вам написать. Но раньше несколько слов об оценке положения. 1. Оценка положения в ВКП Основное в положении то, что рабочие массы очень мало, слабо откликнулись на лозунг о самокритике. Понятно, этот факт объясняется отчасти тем, что не верят в безнаказанность критики. Но что это означает? Это означает, что потребность борьбы за реформы в них слабее, чем боязнь расходов, неизбежных в борьбе за реформы. Зажиточные слои деревни активны, рабочий неактивен. Это окрылило правых в партии, которые перешли в наступление. Если чинушка Фрумкин, не имеющий за собою никакой связи с рабочими, посмел выступить с документом, который сталинец Стэн14 называет манифестом кулацкой партии, то это говорит только о динамике положения. Центр не посмел дать отпора, ибо это требовало апелляции к массам и развертывания конкретной критики до размеров общей. В результате, получился сдвиг вправо. Центр этого сдвига состоит не в повышении цен -- эта мера паллиативна с точки зрения выхода из положения, ибо а) недостаточна, чтоб расшевелить инициативу зажиточных слоев, а достаточна, чтоб нарушить все рыночные и производственные отношения. Но главная опасность ее состоит в том, что она механически притупляет начатую борьбу с кулаком. Поведена же она так, что вскрывает всю недостаточность лозунга самокритики. Как же это: самокритика и самокритика, а ЦК не потрудился даже известить партию о том, что намерен повысить цены, не потрудился даже поставить этот вопрос на обсуждение московской, ленинградской, харьковской, бакинской рабочих организаций. Этим сказано, что самокритика не есть партийная демократия, а ее суррогат. И партия это слушала, и партактивы снова "одобряют", как "одобряли" и зажим, и разжим -- вот что грустно. Кулак действует массой, а в партии все еще верхушечные комбинации. Весь левый сдвиг находится под ударом, и Смилга со мною, когда мы говорили в своем заявлении, что самокритика переживает критические дни, и Лев [Троцкий] своим сравнением о телеге оказались правы. Смогут ли правые восстановить положение, которое было в 1927 г.? Нет, не смогут. Нельзя два раза вступать в ту же самую реку. Правые не могут уже удержаться на положении 1927 года -- они должны идти дальше -- и идут дальше. Я не говорю даже о Сокольникове. Речь Рыкова содержит программу сокращения индустриализации, хотя он на словах высказывается против сокращения. Ибо он упрекает, что чересчур мало вкладывали в сельское хозяйство -- этим он говорит, что чересчур много вкладывали в промышленность. Но и на левом фланге большинства вещи не останутся без изменения. Как мало ни двинулась рабочая масса, десятки тысяч рабочих, призванных к критике, не замолкнут. Если им попытаются заткнуть рот -- будут бороться. Симптомы эти заметны по сведениям из печати. Есть кой-какие симптомы кристаллизации левых сталинцев. Результаты этих семи месяцев будут состоять в дальнейшей дифференциации внизу и наверху. Это уже шаг вперед. И это показывает, как неправы были те из наших молодых, которые при первых шагах левого курса не поняли того нового, что оно означает и, закрывая глаза и уши, кричали: все обман. 2. Перспективы и задачи Ближайшие месяцы принесут решительный сдвиг направо и налево. И кое-что в этих решениях зависит от нас. И тут я прихожу к разногласиям, которые есть в нашей среде. Я не думаю, что эти разногласия с Л. Д. [Троцким], но из переписки знаю, что они есть с целым рядом наших молодых товарищей. Из их писем слышна следующая нотка: ну, вот вам левый курс и его герои. Центр снова показал, что он представляет собою. Вот хорошо, мы оказались единственными, которые... и т. д. Наше усиление надо приветствовать, само собою, понятно во всяком случае. Если бы победил термидор, то мы бы оказались не второй партией, а единственной партией пролетариата, а после периода полного идейного развала в массе -- выросли бы в массовую силу. Но разве это есть та перспектива, на которую мы ставили ставку? Ставка наша на реформу партии и на спасение завоеваний Октября. Из этого следует, что мы не только должны стараться собирать свои силы, но и занять позиции, позволяющие нам действовать на тех, которые еще с нами не пойдут. А это означает говорить центру, ни на один момент не отказываясь от критики его, мы будет поддерживать всякий его шаг против правых. Л.Д. [Троцкий] прав, говоря, что дело идет не о соглашениях, он прав, хотя бы уже потому, что о каком соглашении может идти речь между тюремщиком и его жертвой. Дело идет о том, чтобы именно теперь, в момент, когда центр без борьбы уступает место правым -- нашей позицией и нашей дифференцированной борьбой усиливать в массах центровиков убежде ние, что с нами можно идти совместно. Дело идет не о блоке со Сталиным, где будет то или другое лицо, нельзя вперед сказать. Дело идет о том пласте партийном, который не борется еще решительно с правыми, но хочет бороться (Рыков был принят на своем выступлении на Московском активе очень холодно). Я не знаю, что будет в дальнейшем с центром. Может, он окажется неспособным повести борьбу, тогда предрешен термидор или катастрофа в партии, которые при данном международном положении поставят под знак вопроса существование Советской республики. Тот факт, что всякий из нас должен дрожать при мысли об этой возможности, этой возможности не исключает. Но ясно, что мы должны сделать все для ее избежания. Мы немного можем сделать, будучи в ссылке, оторванные от наших единомышленников, а что это так, в этом историческое преступление Сталина. Но что можем, сделать должны (как увидите из сравнения заявления, посланного мною, с окончанием заявления Льва [Троцкого], у нас по этому вопросу сказано приблизительно то же самое). Но это не должно остаться эпизодом. Это должно быть линией поведения. Наши молодые вытаскивают цитаты из Ленина о центре. Они не соображают при этом двух вещей. Во-первых, что весь критицизм Ленина по отношению к центру не помешал ему в начале развертывания борьбы против войны пойти на Циммервальдский блок15, а во-вторых, что наша партия, в отличие от западноевропейского периода начала войны, социально разношерстная и что наша правая опирается на элементы, прямо нам враждебные: кулацкие и мещанские, в то время как социальная база центра та же, что и у нас, из чего следует, что хотя мы с центром боремся и должны бороться за влияние рабочих, но блок с ними возможен. 3. Наши разногласия По русским делам в руководящем слое оппозиции вряд ли найдутся существенные разногласия. Они существуют между нами, с одной стороны, и всей нашей молодежью -- с другой. Часть из них договорилась до того, что термид