Оцените этот текст:



     ----------------------------------------------------------------
     Майя Анатольевна Ганина. "Тяпкин и Леша"
     Изд.: "Детская литература", М., 1977
     OCR Денис Мехтиев
     Spellcheck Денис Мехтиев 24.08.2002 г.
     ----------------------------------------------------------------







     - Поговори со мной,- проныл снова  Тяпкин, положив на стол подбородок.-
Мам, поговори со мной!
     Не то чтобы он капризничал или собирался заплакать, я  прекрасно знала,
что  он может  повторять эти три слова  одним и тем же  тоном раз пятьдесят.
Пока  я  не  отложу  свои бумаги  и  не  начну  скучным  голосом  что-нибудь
рассказывать. Все равно что: Тяпкину необходимо общение.
     -  Все-таки ты  ужасно  бездарный человек,- говорю  я,  пытаясь  что-то
писать.- Когда я была в твоем возрасте, дедушка запирал меня на целый день в
комнате  и уходил на работу. Ты бы целый день ревела. А я придумывала всякие
истории, разговаривала с мышкой...
     - У тебя была мышка...
     -  Как  будто была. Как будто.  А  когда дедушка  купил  мне  настоящую
черепаху, она мне надоела, потому что была живая и делала не то, что я хочу.
     - Купи  мне  какую-нибудь черепаху,- предлагает Тяпкин. Ему только  три
года и два месяца, потому ему трудно понять, что такое "как будто была...".-
Или котеночка.
     - Лучше сядь на крылечке и придумай, что у тебя есть белочка. Как будто
есть. Понарошке.  Попытайся, и  тебе сразу  станет интересно.  Иди, сядь  на
крылечке и поговори с белочкой, поиграй. А мне надо работать, иначе у нас не
будет денег на конфеты и на платьица. Вот я напишу эту книжку, получу деньги
и куплю тебе новое шелковое платьице. Иди на крылечко.
     Мы, как  и большинство молодых супругов, ждали мальчика, даже пеленки и
распашонки купили голубые, как  и положено для  мальчика.  И  хотя  родилась
девочка, мы  зовем ее пока Тяпкин. Тяпкин -  страшный  модник,  любит  новые
красивые тряпки, правда, я их не очень-то покупаю. Пока весь гардероб у него
- одно шерстяное  платье и два ситцевых. Ходит он главным образом в байковом
застиранном костюме или, когда жарко, в трусах.
     - А когда ты напишешь эту книжку?
     - Во всяком случае, не сегодня и не завтра. Через очень  много дней. Но
я  иногда буду разговаривать с  тобой, если ты будешь хорошей девочкой.  Иди
поговори с белочкой.
     - А потом я тебе расскажу, что она сказала.
     - Хорошо. Иди.
     Тяпкин идет.  Садится на  крылечке,  положив  ладони  на  колени. Целую
минуту сидит спокойно, потом подтягивает носки, совсем уползшие в ботиночки,
поднимается с видом человека,  обремененного  делом, лезет  по  лестнице  на
соседнюю террасу. Там живут Варвара  Георгиевна и  Иосиф  Антонович, научные
работники. Варвара Георгиевна - человек добрый и к Тяпкину относится хорошо.
     - Это кто пришел? - спрашивает  она Тяпкина веселым,  красивым, громким
голосом.
     - Это я, Люба,- отвечает Тяпкин.
     - А я думала, это мальчик пришел, такой совсем стриженый.
     - Ничего. Еще  вырастут.  Густые  вырастут,  а  то у меня  жидкие  были
волосы,- отмахивается Тяпкин  и подбирает на подоконнике конфетные бумажки.-
Их кто ел?
     - Девочки приходили в гости.
     - Зачем давала? - спрашивает Тяпкин.
     Такой  прямой вопрос  ставит Варвару  Георгиевну  в тупик. Она  достает
кулек с конфетами и протягивает Тяпкину.
     - Возьми в эту ручку  и  в  ту. У нас  много  конфет, видишь, какие  мы
буржуи!
     Тяпкин берет  конфеты в  одну  горсть и в другую, идет к двери.  Однако
Тяпкин очень общителен и одиночества не терпит.
     -  Мам, поговори со мной! -  Он снова кладет подбородок на стол, следит
за пером, ползающим по бумаге, потом  протягивает руку и надавливает пальцем
на  свеженаписанное сырое  слово.  Слово превращается в  кляксу. Я  довольно
сильно хлопаю  по  руке,  губы Тяпкина  кривятся  сковородником,  он  делает
несколько частых глубоких вздохов, и слезы проливаются градом. Теперь Тяпкин
уйдет, я этому рада,  хотя мне его  жалко. Даже откладываю перо  и, подперев
щеку кулаком, грустно  думаю, что  я  плохая мать. Затем мысли у меня  снова
обращаются к работе,  я говорю себе успокаивающе: мол,  это  ничего,  Тяпкин
должен знать,  что  у  родителей  дела,  должен  уметь  сам  занять себя.  И
продолжаю водить пером по бумаге. Я только что вернулась из  командировки со
строительства  железной  дороги,  там очень много интересного,  мне  хочется
скорее написать об этом.
     Тяпкин сидит на крылечке  и плачет. Плачет сначала тихо, но с расчетом,
чтобы  я услыхала, потом  громко, даже делает  в  конце длинное  привывание:
"А-а-а!" Но я не слышу, и Тяпкин умолкает.







     И  тут  к  нему пришел  Леша. Тяпкин даже  сам не ожидал,  что  к нему,
зареванному, плохому, который всем мешал, может прийти кто-нибудь приличный.
     Погода была  скверная: небо все в тучах, ветер гнал траву  и цветы, они
сильно текли по саду, точно  вода в пруду.  Было довольно холодно,  и руки у
Тяпкина покраснели.
     Леша сказал:
     - Здравствуй. Меня зовут Володя. А тебя?
     Тяпкин молчал, глядел на пришедшего, потом ответил мрачно, потому что у
него было очень плохое настроение:
     - Здравствуй, Леша.
     - Я не Леша, я Володя,- вежливо поправил пришедший,- Меня зовут Володя,
ты знаешь такое имя?
     -  Я всякое имя знаю,- высокомерно  скривился  Тяпкин.-  Моего  дедушку
зовут Натолий Андреич. А тут живет  дядя, его зовут Иосик  Антонач. Я всякое
имя знаю.
     - А Володя - знаешь? - заискивающе улыбнулся пришедший. Он был хороший,
у него была круглая желтая голова, толстые губы, очень большие круглые уши и
вытаращенные глаза. И рыжие, жесткие, точно мочалка, волосы, вылезшие из-под
коричневого, крючком, колпака. Он был совсем еще несмышленыш.
     - Садись, Леша,- сказал Тяпкин и подвинулся.
     Леша  сделал сто двадцать шажков по ступеньке, подошел  совсем близко к
Тяпкину, так что  тот даже почти закрыл его полой красного пальтишка, и сел,
тоже положив широкие  ладошки  на  косточки  коленей.  Посмотрел на  Тяпкина
снизу, улыбнулся широченным ртом обиженно и добро и сказал снова:
     - Ты потому сказал - Леша, что думаешь, я леший, да? Я  - нет. Я просто
Володя. Человек Володя.
     - У тебя рот, как у лягушки,-- сказал Тяпкин.
     - У человека тоже бывает рот, как у лягушки,- возразил Леша.
     - Бывает, у Петра Яколича,- согласился Тяпкин.- Только у него борода.
     - У нас тоже есть, у какого борода, сказал Леша и прикрыл  свои острые,
как у кузнечика, коленки горстками, чтобы они казались круглей.
     - А он кто? - спросил Тяпкин.
     -  Такой  один...  У него борода серая. Или,  наверное, зеленая.-  Леша
вздохнул   и  поглядел  на  березу,  там  с  ветки  свешивался  серо-зеленый
лишайник.- А ты мне дашь чего-нибудь? Я кушать захотел.
     - Конфету могу.- Тяпкин достал из кармана пальтушки  конфеты, развернул
одну и протянул Леше. Он понимал, что Леша еще глупый и может съесть конфету
прямо с бумажкой. Леша взял  конфету обеими руками и, стал быстро есть. Зубы
у него были остренькие,  как у белки  в зоологическом магазине.  Тяпкин тоже
стал есть конфету.
     - Меня мама побила,- пожаловался он.
     Леша вздохнул и улыбнулся.
     - А меня один раз бил дед Хи-хи. Таким сучком но спине.
     - А кто дед Хи-хи?
     - Такой один... Противный очень. У него лицо, будто лужа, когда  дождик
идет. И все время так делает...
     Леша   очень  противно   вывернул  свои  симпатичные   толстые  губы  и
передразнил деда Хи-хи, как тот хихикает. Тяпкин понимающе хмыкнул и сказал:
     -  Как  Петр Яколич:  "Любачка, а  где  твоя мамачка? Хи-хи!"  - Тяпкин
помолчал и  спросил  не  сразу,  потому что он понимал, что  о  таких  вещах
спрашивать неловко: - За что тебя побил этот твой Хи-хи?..
     - Лезу везде без спросу. Все  хватаю. Леша деликатно не спросил, за что
попало Тяпкину, но Тяпкин честно сказал сам:
     - А я матери работать не даю. Она все работает, работает...
     .- Тяпкин,-  спросила  я, высунувшись  в окно,-  ты с  кем  так  громко
разговариваешь? И что еще за "матери"?
     В окно я увидела только,  что бедный  Тяпкин сидит ссутулившись, словно
старичок,  на  верхней  ступеньке  крылечка и  что-то бормочет. На  меня  он
посмотрел сердито и ничего не ответил.
     - Ты с белочкой разговариваешь? -  предположила я,  не увидев никого  в
саду.
     -  Ни  с  какой  ни   с  белочкой...-  пробурчал  Тяпкин,  потом  вдруг
улыбнулся.- Мам, я уже посидела одна, можно, я пойду к тебе?
     - Еще немножко посиди, поговори с белочкой, потом я выйду,  и мы пойдем
на речку или к Галине Ивановне.
     Как ни странно, Тяпкин не стал больше припрашиваться я снова продолжала
работу. А на крылечке опять послышалось какое-то бормотание.
     - А зачем она работает? - спросил Леша.- Это твоя матерь?
     - Мама,- поправил Тяпкин.- Работает...  Надо ей... Она мне, может быть,
ребеночка родит. Играть... Живого ребеночка, как у Надьки.
     - Я не видел,- сказал Леша и попросил: - А ты дай  мне еще чего-нибудь.
Я кушать хочу.
     - Сахару хочешь?
     - Давай.
     Тяпкин  прошел на кухню, стараясь  не очень  топать,  и долго шарил  на
столе, пытаясь дотянуться до сахарницы. Толкнул кастрюльку с молоком, молоко
сплеснулось, тогда  он эту лужу  пальцем переправил в  свою чашку, взял пять
кусков сахару и снова пришел к Леше.
     Сахар Леша сгрыз довольно быстро,  скоблил его своими белыми зубками, а
молоко он пить  не мог, потому что  край чашки не  лез  ему в рот.  Тогда он
нагнулся над чашкой и чуть не  свалился  в  нее. Тяпкин еле удержал  его  за
ботинок.
     - Куда ты лезешь! - сказал ему Тяпкин сердито.
     - Я очень молочко  люблю,- тихо  улыбнулся  Леша и присел  возле чашки,
положив ладошки на свои острые колени.
     - Я дам! - Тяпкин даже привстал - так ему стало стыдно и жалко Лешу.- Я
тебе в ладошку давай полью!
     Тяпкин стал лить молоко в Лешину широкую сухую ладошку, но пролил мимо,
а  Леша вдруг встал на коленки и начал пить прямо с пола. Тяпкин  никогда не
видел, чтобы  кто-нибудь  так  пил молоко. Леша вытягивал свои  толстые губы
дудочкой, вбирал в себя воздух - и молоко быстренько исчезало из лужи. Так у
Тяпкина получалось только тогда, когда  он играл со  спринцовкой: нальешь на
пол водички,  •приставишь  носик, нажмешь  грушу-и  пожалуйста,  сухо.  Леша
приподнялся на руках и посмотрел снизу на Тяпкина.
     - Вот,- сказал он и виновато улыбнулся.
     Тяпкин  вылил  ему  все  молоко, что оставалось в  кружке, и Леша снова
моментально втянул его в себя. Живот у него все равно был круглый и жесткий,
не поймешь, наелся он наконец или нет.
     - Теперь ты уже не хочешь кушать? - спросил Тяпкин с надеждой.
     - Нет...-  неуверенно вздохнул  Леша и  сел на ступеньке,  свесив ноги.
Желтые его волосы намокли от молока и прилипли ко лбу.
     - Сейчас я тебя причешу,- пообещал Тяпкин  и пошел ко мне за расческой.
Это было любимое  его  дело  -  причесывать кого-нибудь. У всех  кукол  были
долыса  вычесаны волосы. Таких кукол, которых можно было хорошо причесывать,
тогда еще не умели делать.
     - Мам! - сказал Тяпкин.- Дай мне твою гребенку.
     -  Зачем тебе?  -  удивилась  я.-  Ты  забыла,  мы  ведь  отрезали тебе
волосики. А куклам ты давно повыдрала.
     - Мне все равно надо.
     Я дала, только бы он не приставал ко мне.
     Когда Тяпкин  с  расческой вернулся  на крылечко,  Леши нигде не  было.
Только наслежено мокрыми башмачками  на всех  ступеньках: видно,  Леша очень
торопился  убежать и  ступал совсем меленько и  часто. Следов тысячу было на
ступеньках, но  скоро  они все  высохли.  Тяпкин  постоял, подождал,  позвал
тихонько -  никто  не  ответил.  Тяпкин  слез,  заглянул под крыльцо,  снова
позвал, потом, сделав над собой некоторое усилие, покричал:
     - Володь! А Володь! Володька-а-а!
     Леша не откликнулся. Конечно, съел все конфеты, напился молока, спросил
обо  всем-и убежал  к другим  детям. Тяпкин сел  на  крылечке  и заревел так
горько, что  я  отложила работу, обулась, и мы с ним пошли гулять - к Галине
Ивановне.







     На  следующее утро после завтрака, к моему  удивлению,  Тяпкин довольно
быстро  пошел  в сад.  Утро  было теплым, потому  я разрешила Тяпкину надеть
красивое ситцевое платье в горошек, новые  сандалии, новые желтые носочки. В
этом наряде  Тяпкин  выглядел довольно нелепо:  ни  мальчик,  ни девочка,  и
потом, лицо  уже загорело, а стриженая  голова  нет. На  мой взгляд, с такой
прической гораздо лучше ходить в байковом костюме или хотя бы в трусах.
     - Надень панамку,- предложила я. - А то ты на чучело похожа.  Голова от
мальчика, а туловище от девочки.
     - Не люблю я эту панамку,- огорченно  сказал Тяпкин и разгладил ладонью
платье на животе.- У меня красивое платье!
     -  Платье ничего,-  согласилась я.- Не пойму только,  с чего это ты так
вырядилась? Из  сада,  пожалуйста,  никуда  не уходи,  к  Галины Ивановниным
ребятишкам пойдем вместе. Я поработаю, и пойдем.
     - Не хочу я к этим ребятишкам, они дураки все! - сказал Тяпкин и ушел.
     Я выглянула в окно:  он смирно сел на крыльце. Положил ладошки на голые
коленки и притих. Я убрала посуду со стола и начала работать.
     Ждать Тяпкину, как он и надеялся, пришлось недолго. Вдруг на ступеньках
крылечка послышался частый, но довольно сильный топот небольших башмачков, и
тихий голос позвал:
     - Э-эй! Э-эй! Здравствуй! Это я, Володя!..
     Тяпкин мрачно и надуто сидел, его позвали опять:
     - Ты спишь, да? Я, Володя, зову тебя!
     - Я с тобой не разговариваю,- мрачно произнес Тяпкин.
     Леша  огорченно  сел  на  ступеньке,  вытянув  тонкие  ножки, и  оперся
ладонями позади себя.
     - Почему не разговариваешь? - робко спросил он.
     - Не хочу. Я с такими вообще не разговариваю.
     Леша вздохнул, а потом объяснил:
     - Я очень не люблю, когда причесывают. Зачем это?
     - Я тоже не люблю,- согласился Тяпкин. :
     - У тебя нечего.
     - Было. Отрезали.
     - Больно резали?
     - Немножко больно. Давай я тебе отрежу?
     - Нет. Не надо. Мне нельзя.
     Леша помолчал, потом попросил:
     - Принеси мне покушать чего-нибудь. Я очень кушать хочу.
     Тяпкин пожал плечами и возразил сердито:
     - Чего же ты дома не ел?
     - Я дома не был. Я  здесь спал.- Леша  показал растопыренной ладонью на
остатки леса внизу участка.- Я домой никогда не пойду. Я с ними поругался.
     - А кто у тебя дома? Только этот дед Хи-хи?
     - Нет, еще есть.- Леша посчитал про себя.- Семь.
     -  Семь  людей!  -  Тяпкин  ахнул.  -  Тебе  хорошо,  можно  все  время
разговаривать с каким-нибудь человеком. Они работают?
     - Да нет. Чего им работать, старые... Они меня выращивают.
     - Ты их не любишь?
     - Одного люблю.
     - Он кто?
     - Дедушка мой. Старичок совсем.
     - У меня тоже есть дедушка.
     - С бородой?
     - Нет, он такой... Лысый. В очках Хороший.
     - Зачем в очках?
     - Видеть лучше хочет.
     Леша оглянулся  вокруг, вздохнул  и погладил себя ладошками по круглому
твердому животу.
     -  Я тебе блин сейчас принесу,- сказал Тяпкин.- Мы с мамой любим блины.
А ты?
     - Я все люблю.- Леша улыбнулся.- А сахару принесешь?
     - Ладно. Если мать даст.
     Затем Тяпкин пошел на кухню, долго там  шебуршился, стараясь не грохать
и  не  привлекать  моего  внимания,  взял  блин, горсть  сахарного  песку  и
зачерпнул кружкой  молока из кастрюли. Все это  он принес Леше и разложил на
ступеньке.
     Леша взял  сахарный песок  на ладошку и втянул губами,  как молоко,  но
закашлялся так, что у него слезы выступили на глазах.
     - Не  в  то горло попало,- сочувственно  сказал Тяпкин.-  Не  торопись,
наешься.
     Он лил  ему понемножку молоко из кружки, и Леша, вытянув трубочкой свои
толстые губы, втягивал молоко  в себя. После каждой  порции Леша откидывался
назад и довольно улыбался. Потом он  съел блин и лег  на ступеньке, раскинув
ноги и закрыв глаза.
     -  Ты помер, что  ли?  -  спросил  обеспокоенно через  некоторое  время
Тяпкин: уж очень долго Леша молчал и ни о чем не разговаривал.
     -  Я вспоминаю,  как я ел блин.  Я никогда  раньше  не ел  блин.  Очень
вкусно.
     - Да. Мама говорит: пища боков.
     - Да...
     Утро  было  очень  хорошее. Цвенькали  синицы,  красиво  и громко  пели
зяблики,  светило  солнце,  и цвели цветы.  Трава  осталась  в саду и стояла
сейчас  высокая,  зеленая, вся в шелковых петушках. Тяпкин оглядел все  это,
довольно вздохнул и потер ладошкой стриженую голову: солнышко грело сильно и
накалило лысинку.
     - А твой дедушка всегда в очках? - спросил вдруг Леша и сел.
     - Всегда,- подумав и повспоминав, ответил Тяпкин.
     - Он и ночью в очках спит?
     - И  спит. Чтобы сны лучше видеть.- Тяпкин почему-то ответил  так, хотя
был не очень уверен.
     Леша покивал головой. Шеи у него почти не было, так что ему трудно было
кивать головой.
     - А у нас там никого нет в очках... У нас там темновато.
     - А  где ты живешь? -  Тяпкин давно  хотел  спросить Лешу  об этом,  но
как-то забывал.
     -  Там...- Леша махнул  рукой в  неопределенном направлении.- Не  очень
далеко. За речкой.
     - За ручьем,-поправил высокомерно Тяпкин.- В доме?
     - Ну, в общем, да... Такой он, как дом... Почти как дом.
     - А мать у тебя есть?
     - У нас  не бывает матери! - сказал Леша презрительно и сжал  губы.-  У
нас  вообще  только  дедушки  и  мальчики.  У  нас  этих  нет...-  Он  вдруг
подозрительно поглядел  на  Тяпкина и  спросил:  -  А  ты кто?  Девочка  или
мальчик? Я вчера думал, мальчик.
     - А  тебе-то  что! - сердито сказал Тяпкин.- Кто есть, тот  и есть.  Не
твое дело. Уходи давай!
     -  Я просто так...- примиряюще сказал Леша.-  Я  же не  знаю, как  тебя
зовут.
     Тяпкин подышал обиженно, потом ответил:
     - Тяпкин меня зовут. А еще Люба.
     -  Значит,  ты  и  девочка и мальчик,- догадался  Леша.- А  меня  зовут
Володя. Мальчик Володя.
     -  Володька  у Галины  Ивановны есть,- сказал Тяпкин.- Противный такой,
все время пихается...
     Они  посидели   еще,  подумали,  о  чем   таком   можно  было   бы  еще
поразговаривать, но больше пока разговаривать  было не о чем,  тогда  Тяпкин
предложил:
     -  Пошли гулять. А то мать выйдет и  на тебя наступит. Она все время на
что-нибудь наступает. На моего зайку наступила  вчера,  он пищит, а она сама
напугалась. Кричит: "Ты что это везде игрушки разбрасываешь!"
     -  Пойдем.- Леша  обеспокоенно  встал.-  Я  не  люблю,  когда  на  меня
наступают.
     Они спустились с  крылечка и пошли рядом.  Леша шагал очень  меленько и
часто, но поспевал за Тяпкиным.  А когда тропка  стала совсем узкой  и трава
начала мешать Леше идти,  тут он вдруг высоко запрыгал. Даже непонятно было,
как он с такими, в общем, короткими ножками может так высоко прыгать.
     - Не прыгай! - толстым нравоучительным голосом объяснил  ему Тяпкин.- А
то устанешь, и будет сердце болеть.
     - Как - сердце болеть? - не понял Леша.
     - Как у дедушки. У него, бывает, сердце болит.
     - Что ли, твой дедушка много прыгает?
     Тяпкин этот  вопрос  оставил  без ответа. Они прошли мимо  ручья-речки,
поторчали  на  берегу,  посмотрели, как по песчаному дну  завиваются водяные
косички, Тяпкин сказал:
     - У  Галины Ивановны шкура от медведя есть.  Ее  муж привез. Он такой у
нее, ничего... Хороший парень. Лысый такой.
     -  Я никогда  не  видел  медведя,-  забеспокоился вдруг Леша.-  Я  хочу
поглядеть.
     - Там только шкура одна. На стенке прибили,
     - Я и шкуру хочу.
     Они  поднялись из оврага  и  стали взбираться на горку.  По  счастью им
никто  навстречу не попадался,  не  задавал  дурацких вопросов, почему такие
небольшие люди разгуливают по поселку совсем одни и где мама? На полянке был
привязан маленький белый козленок.
     - Поглядим на него? - предложил Тяпкин и присел на корточки
     - Поглядим.- Леша вдруг снова заволновался,  засуетился, забегал, мелко
семеня  ножками.-  Я хочу его понюхать.  Я очень хочу его понюхать! Можно, я
его понюхаю?
     - Я тоже хочу его понюхать! - обрадовался Тяпкин.- Он, наверное, хорошо
пахнет, такой весь  пушистый. Он,  наверное,  как  кофточка пахнет. Нюхай! Я
тоже потом.
     Леша подошел к козленку  на близкое расстояние  и остановился. Козленок
тоже  сделал  ему  навстречу  два шажка и  остановился, выпрямив коротенькие
ножки.  Затем он осторожно потянулся мордочкой к Леше, а Леша, приподнявшись
на носках и положив на круглый живот  ладошки, потянулся к  козленку.  Нос у
Леши  был  очень  маленький  и  широкий,  но  вдруг   курносый  кончик   его
шевельнулся,  круглые  ноздри  раздулись,  и   Леша,  полуприкрыв  глаза,  с
наслаждением  втянул воздух.  Козленок,  приоткрывая  узенькие  розовые щели
носа, втянул воздух тоже.  Они  сделали  по маленькому  шажку,  потом еще по
маленькому  шажку,  потом  вдруг  коснулись носами -  козленок  вздрогнул  и
отпрыгнул, Леша вздрогнул и отпрыгнул тоже.
     - Теперь я хочу его понюхать! - заторопился Тяпкин и  пошел к козленку,
но  тот начал испуганно  бегать,  натягивая веревку, будто  хотел непременно
удушиться.
     - Ладно,- отчаялся  в  конце  концов  Тяпкин.-  Я его  на обратном пути
понюхаю.
     Наконец они пришли к дому Галины Ивановны.
     -  Вон  Володька! - сказал Тяпкин и прижался  носом к изгороди.- Гляди,
вон бегает, какой противный!
     Леша подпрыгнул выше  травы, которая росла  внизу, вдоль  изгороди,  и,
обхватив штакетину ногами, повис на ней.
     - Вижу...-  сказал  он.-  Нет,  ничего... Мальчик просто. Какие у  него
штанишки коротенькие! Мне нравятся... Я бы хотел такие штанишки.
     Володя тоже заметил Тяпкина и подбежал к изгороди.
     - Любка! - закричал он.- Ты одна пришла? Влетит тебе от матери.
     Тяпкин  высунул  язык  так,  будто  врач  просил его показать  горло, и
произнес нечто вроде:
     - Бе-бе-бе-э-э-э! Володька-болодька!
     Леша удивленно заглянул Тяпкину в рот и спросил:
     - Ты что делаешь?
     - Дражнюсь! - объяснил Тяпкин.- Это мы так дражнимся.
     - Дура ты! - засмеялся Володька.- А это что за кузнечик? Или лягушонок?
     - Сам лягушонок! - обиженно сказал Леша.- Я Володя. Мальчик Володя.
     -  Это  твой  брат!  -  ехидно  объяснил  Тяпкин.- Твой брат,  как  ты:
Володька-болодька!
     - Это лягушонок! - повторил Володя.- Обыкновенный коричневый лягушонок!
     Сунув в рот два пальца, Володя сильно засвистел и посмотрел на Лешу, но
Леша  не  испугался,  быстро перехватываясь  по  штакетине, долез  до самого
верха,  так что  оказался даже выше  Володиных глаз, и  тоже очень сильно  и
очень оглушительно свистнул, вытянув губы трубочкой, как если бы пил молоко.
     - Вовка! - крикнул снизу из  сада Володин  старший брат  Вася.- Генка с
Павликом пришли. Пойдем на речку пескарей ловить. Бери сачок!
     - Сейчас,-  отозвался  Володя  и  сказал Леше:  -  ЗдОрово,  лягушонок.
Свистни еще.
     Тут к изгороди подошла я, схватила Тяпкина за руку.
     - Это  я кому говорила, чтобы не выходить за калитку! Это  ты почему не
слушаешься?.. А ну  пойдем домой, и к Галине Ивановне я тебя больше  никогда
не пушу!
     Володя засмеялся и побежал к брату, проорав три раза:
     - А Любке попало, а Любке попало, а Любке попало!..
     Огорчившись за бедного Тяпкина и рассердившись  на себя, я  рванула его
за руку и потащила домой.
     - Ой, мама, Леша! Ой, мама,  Леша! - зарыдал Тяпкин что есть мочи и сел
на землю, выдираясь из моих рук.- Он без меня не найдет.
     - Какой еще Леша! - совсем разозлившись, оглянулась я вокруг.-  Кого ты
еще с собой притащила?
     -  Леша!  Он  не здесь  живет!  Он  потеряется! - Тяпкин  ревел на весь
поселок, и слезы лились потоком: очень ему было обидно, конечно.
     - Ладно.- Я выпустила  руку Тяпкина.- Найди сейчас же  своего  Лешу,  и
пойдем отведем его  домой!.. Его  мама  разрешила ему  пойти  с тобой?  Тоже
разумная женщина, он небось еще меньше тебя?
     - Меньше...  У  него  нет  мамы,-  проворчал Тяпкин, все  еще  обиженно
хлюпая.- Он с дедушками живет.
     - Понятно,-  язвительно  вздыхала  я, наблюдая,  как  Тяпкин  рыщет  по
кустам.- И много у него дедушек?
     - Семь,- ответил Леша, вылезая из зарослей бузины.
     Он,  в общем,  не  показался мне странным, я даже  не удивилась.  Может
быть, потому, что голова моя была занята работой.
     -  Это вот и  есть Леша? - спросила я обыкновенным голосом.- Нашла себе
дружка под силу!.. Ладно, пойдем отведем его, да обедать пора.
     -  А  что вы будете обедать? -  спросил Леша, прыгая  рядом со мной.  С
другой стороны, держась за мою руку, поспевал Тяпкин.
     - Молочную лапшу на первое.
     - А на второе? - спросил Тяпкин, потому  что больше любил второе, а еще
больше третье.
     - На  второе  сосиски, а на  третье  кисель из  сухой вишни. Леша  даже
остановился и отстал на несколько прыжков, нам пришлось его дожидаться.
     - Я люблю молочную лапшу,- сказал он, догнав меня.
     - Вот как? А Люба не очень. Хорошо. Пожалуйста, идем к нам. А твои семь
дедов тебя не хватятся?
     - Не хватятся, не хватятся! - обрадованно заторопился Тяпкин, обожавший
общество и беседу за едой.- Они его  никогда не хватятся, он  от  них совсем
ушел! У него такой противный дед Хи-хи, как Петр Яколич.
     - А дедушка хороший,- сказал Леша грустно.- Он меня любит.
     - Кто? - не поняла я.- Этот дедушка Хи-хи?
     - Тот дед просто. А это дедушка. Один есть такой... Он хороший.
     - Ну ладно, так ты домой пойдешь или к нам обедать?
     -  К  вам обедать,- сказал Леша  и запрыгал  впереди  меня. Мы  уже шли
оврагом к нашей калитке.
     - Идите мойте руки.
     Я стала накрывать на стол. Не знаю  уж, как там приспособился мыть руки
Леша,  но,  возвращаясь  в комнату,  он  с деловым  видом  тер свои  широкие
деревяшечки, и лицо у него было серьезным и даже  торжественным. Видно, деды
держали его впроголодь.
     - Куда же мы  твоего лешонка посадим? - спросила я Тяпкина.- Прямо хоть
на стол сажай.
     -  На стол сажай! Конечно, на стол  сажай! - согласился Тяпкин.- Ты ему
полотенце постели - и пусть.
     - Я не лешонок! - обиделся Леша.- Я мальчик Володя.
     - Какой же ты Володя? - удивилась я.- А кто же тогда Леша?
     Я  хотела посадить его  на  стол, но он прекрасно забрался сам по ножке
стола и  задержался  на краю, стоя на  коленках. Тут  уж я взяла его поперек
живота и  посадила  на подстеленное полотенце. Не  хватало еще, чтобы он  по
чистой  клеенке  своими  баретками топал.  На  ногах  у него  были  какие-то
деревянные квадратные башмачки.
     Леша  сначала смирно  сел, но,  когда  я налила ему в  блюдце  молочной
лапши, он очень заволновался, заелозил, потом вскочил на ноги и плюхнулся на
колени.
     - Горячо,- сказала я.- Подожди, остынет.
     Тяпкин  придвинул к  себе Лешино блюдечко и стал дуть в него, а  Леша с
другой  стороны  тоже  стал  дуть,  они  подняли  тучу  брызг,  и я  на  них
прикрикнула:
     - А ну, перестаньте! Хватит баловаться!
     - Я не балуюсь,- огорченно сказал Леша.- Я очень кушать хочу.
     Тут мне стало его жалко, я вспомнила, какой  Тяпкин  в младенчестве был
страшный обжора, тоже никак не мог дождаться, пока остынет, и,  утешая себя,
повторял вслед за мной, пока я дула на кашу:
     "Дудут, дудут!.."
     Короче говоря, я стала помешивать ложкой в блюдечке,  дуть на молоко, а
убедившись, что остыло, пододвинула блюдечко Леше.
     - Ешь,- сказала я.- Теперь не горячо. Но я все-таки не поняла, как тебя
зовут - Леша или Володя?
     - Леша и Володя,- сказал Тяпкин.
     - Так не бывает,- возразила я.
     - Бывает!  - Леша  на мгновение оторвался от блюдечка.- Вон  его  зовут
Люба и зовут Тяпкин.
     - Тяпкин - это прозвище.
     - И Леша прозвище.-  Он опять уткнулся  в блюдечко, молоко  и лапшинины
исчезали в его вытянутых губах, точно в маленьком  пылесосе. Где у него  это
все помещалось - трудно понять, живот у Леши был круглый и твердый, размером
всего  с небольшую картошку. Переваривалось, что ли,  все мгновенно? Потому,
наверное, и энергии в нем было, как в приличной электростанции.
     - Я очень молочко люблю,- сказал Леша.- Только это с водой.
     Тоже мне лактометр нашелся!
     - У меня  своей коровы нет,- обиделась я.- И потом, кто же это молочный
суп на цельном молоке варит? Ладно, давайте есть второе.
     Я положила нам с Тяпкиным по две сосиски, а  Леше половинку.  Все равно
эта половинка была  размером  почти с его ногу. Однако  он быстренько сточил
полсосиски мелкими белыми зубами, сел  и со вздохом стал глядеть  то мне, то
Тяпкину  в  рот. Пришлось  дать ему оставшуюся половинку, он съел ее раньше,
чем  мы управились  со своей порцией, сел вытянув ноги  и  с грустным  видом
уставился себе в колени. Картошку он, правда, есть не стал, хлеб тоже.
     - Вкусно очень...- прошептал он.
     - Сейчас будем есть кисель,- сказала я. Больше сосисок у меня просто не
было.
     Я налила ему в блюдце кисель, он, даже не попробовав, сказал:
     - А сахару ты мне дашь?
     - Он сладкий.
     Леша прижал к груди маленькие ладошки и сказал:
     - Дай мне сахарку. Я очень сахар люблю.
     -  А конфеты?  - поинтересовался Тяпкин.  Надо  сказать,  Лешин аппетит
действовал на него ободряюще, он подъел все подчистую.- Я конфеты еще больше
сахара люблю!
     - Я очень сахар тоже люблю! - повторил Леша, тревожно глядя на меня.
     Я дала ему самый большой кусок сахара, и он стал точить  его зубками не
торопясь, держа перед лицом в своих шершавых ладошках и поглядывая на меня с
такой благодарностью, что у меня просто сердце перевертывалось.
     - У тебя мама-то умерла, что ли? - спросила я.  Леша почему-то смутился
от этого моего прямого вопроса, пожал плечиками, улыбнулся, опустив глаза. И
промолчал. Я не стала допытываться, может, у лешонков и матерей нет.
     Кисель Леша есть не стал. А Тяпкин спросил:
     - Мама, можно я съем Лешкин?
     Я налила Тяпкину еще чашку, он выпил, и глаза у него осовели.
     -  Идите спать,- сказала я.- Давайте укладывайтесь оба в гамаке в саду.
И чтобы спать крепко-крепко и не болтать. А то я поразгоню вашу компанию.
     - Мы не будем,- пообещал Леша.
     Тяпкин  взял  свое  одеяло  и  маленькую подушку и  пошел  в  сад. Леша
запрыгал следом.
     Минут через двадцать, вымыв посуду,  я пошла  в  сад, поглядела издали.
Тяпкин смирно лежал в гамаке, накрывшись одеялом, глубоко дышал.  Леши возле
не было видно. Я решила, что он тоже спит где-то в саду, и пошла работать.







     - Любк! - сказал Леша, сев на веревочную перекладину гамачной сетки.- Я
как по дедушке  соскучился...- Он подождал, не ответит ли чего Тяпкин, потом
спросил: - Любк! Любка?.. Ты, что ли, спишь?
     Тяпкин не спал, но глаз  ему открывать  не хотелось и  разговаривать  -
очень  редкий  случай - тоже не  хотелось.  Он  тихо сопел  носом  и  дрожал
ресницами.
     - Не спишь, я знаю, не спишь! - сказал  Леша.-  У тебя эти  косички  на
глазах дрожат!
     У него  самого на веках не было  ресниц, потому, наверное, он не  знал,
как они называются.
     -  Это  не  косички, а  реснички!  - сказал Тяпкин,  сердито  приоткрыв
глаза.- Не мешай, у меня мертвый час!
     Они долго честно молчали, потом Леша, вздохнув, сказал шепотом:
     - Я очень по дедушке соскучился. Он такой старенький и меня любит.
     -  Я тоже соскучился,- сказал Тяпкин, чтобы  не отставать от Леши.- Мой
дедка тоже давно не приезжал. Дней пять или десять.
     - Не приезжал? - удивился Леша.- На чем не приезжал?
     -На  поезде.  Он в  городе живет,  в своей комнате. Он когда приезжает,
конфет привозит, чтобы чай пить. Он чай любит, а я конфеты.
     - Я  тоже конфеты!  - усмехнулся Леша.- Чай  - это такая вода, я  знаю.
Воды вон в речке-сколько хочешь пей... Или в луже... А когда он приедет?
     - Не знаю. Он в кино очень любит ходить, а здесь этого нет.
     - Дай я к тебе на подушку лягу,- попросил Леша.- Подвинь свое лицо, и я
лягу. Мне жестко на веревке сидеть.
     Леша перебрался на угол подушки и лег на спину, вытянув  тонкие ножки в
деревянных башмачках и сложив на животе ладони. Он долго  лежал так,  закрыв
глаза, потом негромко спросил:
     - Кино?.. Я не знаю такое слово.
     -  Я знаю...- презрительно сказал Тяпкин.- Это так, не очень поймешь...
Там  такие  люди ходят.  И  собаки  еще...  Разговаривают,  кушают,  чего-то
работают.
     - Я такое кино люблю!..- завистливо  удивился Леша.- Я бы тоже пошел  в
это кино, где кушают!..
     - Ты, что ли, опять голодный?..- возмутился Тяпкин.- А ты бы хлеб ел! А
то хитренький: сахарок хряп-хряп!
     - Ничего я не  голодный...-  тоскливо  и независимо  ответил  Леша.-  Я
ничего не хочу, не приставай!
     Он  молчал очень долго, а  Тяпкину  уже хотелось  разговаривать. Тяпкин
кряхтел,  кашлял, ворочался,  зевал,  так  что гамак  ходуном  ходил,  потом
наконец прошептал:
     - Лешк! А пошли к твоим дедкам-бородедкам сходим? А потом придем - мать
молочка даст. Она мне всегда молочка дает после мертвого часа.
     Они тихонько вылезли из гамака и  пошли  по тропе  в овраг. Перебрались
через ручей: Тяпкин перешагнул, а Леша прыгнул в воду и плыл, сложив ладошки
на животе, пока течение не прибило  его  к другому  берегу. Тогда  он вылез,
быстренько  припрыгал к  Тяпкину,  и они  пошли зарослями  ольхи, черемухи и
малинника к Лешиному дому.
     В  общем-то, это был никакой не дом, Тяпкин уж не стал  говорить, чтобы
не обидеть Лешу.  Просто гора такая из желтого песка,  на ней  разные  сосны
растут,  а  под сосной  - дырка  в  горе.  Леша побежал в эту  дырку,  потом
высунулся и крикнул:
     - Это наш вход. Иди сюда!
     Тяпкин, конечно,  помнил, что  я ему  во всякие  дырки руки  совать  не
велела, там может змея быть. Тем более  лазить  в дырки. Но Леша пошел в эту
дырку, и Тяпкин,  став  на четвереньки, пошел тоже.  Змей Тяпкин  не боялся,
потому что  он  не знал,  что это такое. К тому  же он считал, что со всяким
живым существом можно договориться.
     Они  долго  лезли  по  узкой,  длинной  яме,  Тяпкин  полз  сначала  на
четвереньках и думал, что это ничего: пойдем обратно, руки от песка можно  в
ручье  отмыть и  коленки у  пижамы  тоже. Потом  дырка  стала  совсем узкой,
пришлось лечь на живот, вытянуть вперед руки и ползти так, как ползают змеи,
которых Тяпкин никогда не видел. Он  пыхтел и сопел, потом впереди показался
какой-то синий свет, и дырка  стала  немного шире. Тяпкин  стряхнул  песок с
лица тыльной стороной  ладошки, протер глаза и  попытался что-то  разглядеть
впереди.  Леша   давно  уже  прыгал  далеко   впереди,  изредка  нетерпеливо
оглядываясь на  Тяпкина:  пыхтишь? Тяпкину  песок попал в  глаза, ему  стало
очень  больно, а  вытереть было нечем, потому что пижама,  руки,  лицо, даже
волосы - все было  в  песке. Глаз совсем не смотрел, Тяпкин  тер его тыльной
стороной грязной ладони, представлял,  как ему влетит  от меня,  и готовился
пореветь как следует.  У него это  прекрасно получалось: рот  разевался шире
лица, глаза сожмуривались, начинался долгий, со смаком, с переливами рев.
     - Неуклюжие все-таки вы, люди,- усмехнулся Леша.- Толстые очень.
     - Дурак ты!  - сказал Тяпкин.- Привел! Это и не дом вовсе, просто дырка
в горе. Вот как я сейчас зареву, у вас все отвалится!
     - Не надо,-забеспокоился Леша.- Зачем тебе реветь?
     - Мне песок в глаз попал.
     - Дай я выну.
     Леша поскакал обратно, приподнял  своими толстыми и короткими, не очень
ловкими пальчиками веко Тяпкину и сделал  вдруг такое движение, будто он пил
молоко. Весь  песок из глаза выскочил прямо Леше в рот. Леша сплюнул, утерся
ладошкой и сказал:
     - Вот... Все уже у тебя?
     - Все,- проворчал Тяпкин.- Пошли теперь, а то мне домой надо.
     -  Это  у нас  вход такой,-  объяснил Леша.- Это чтобы  не лазил никто.
Понимаешь? Мы не  любим, когда к нам лазают.  А дома у нас хорошо. У нас все
есть: кроватки, стульчики, чашки, ложки.
     - А шкаф есть? - спросил Тяпкин.
     Дело в  том, что  у  его  кукол тоже  были  кроватки  и  стульчики,  но
платяного  шкафа не  было.  Правда, на даче у нас тоже не было  шкафа и наши
немногочисленные платья мы вешали  на плечиках  на гвоздь и закрывали сверху
газетой.  Но  дома  в  Москве  теперь  у  нас  был  большой  платяной  шкаф,
облицованный ореховой полированной фанерой - вполне роскошная вещь, покупали
мы его всего  два  месяца назад. Тяпкин очень радовался такому  обзаведению,
потому  что  у всех  девчонок в нашем переулке  шкафы были давно, а у нас не
было. Теперь шкаф имелся и у нас, и Тяпкин считал, что порядочный дом должен
быть со шкафом. Он  и ко  мне  все подкатывался, чтобы я ему шкаф для  кукол
купила наконец.
     - Какой шкаф? - удивился Леша.
     - Такой. Ну где платья вешают.
     - Платья?..- Леша замялся.- У нас нет платий. Мы все дяди.
     - У дядев тоже  бывают...-  Тяпкин подумал.- Пиджак. Его вешают в шкаф.
Папа вешает.
     - У нас не носят пиджак. У нас так просто.
     Тяпкин промолчал, потому что не знал, что сказать. Потом вспомнил:
     - Мой дедушка тоже пиджак не носит. У него рубаха такая... военная.
     - А шкаф у него есть?
     Тяпкин снова повспоминал:
     - Нету шкафа. У него только стол один. И еще диван. И полки, там книжки
стоят.
     - Вот видишь! - обрадовался Леша.- У  дедушков не бывает шкафа.  У  нас
тоже есть стол и еще диван.
     - А книжки?
     Леша  подумал. Но  он не  знал еще, что  это такое  - книжки,  и потому
сказал очень презрительно:
     - Нет. У нас этого никогда не бывает.
     Впереди стало  совсем светло и довольно просторно: светло, как,, ночью,
когда сильно светит луна. Тяпкин испугался и  спросил Лешу толстым от страха
голосом:
     - Лешк? Они там, что ли, все, наверное, мертвые?
     - Почему? - огорчился Леша.
     - А светятся, как ночью.
     -  Не-ет! - Леша  хихикнул.- Это у нас лампочки такие из дерева, синие.
Так красиво.
     Наконец  они  доползли  до  места,  где  кончался  подпесочный  ход   и
начиналась  круглая,  как  половинка  от разорванного  мяча,  комната.  Леша
попрыгал внутрь этой комнаты, а Тяпкин поднялся на  четвереньки и стоял так,
разглядывая то, что увидел.
     В общем, тут было красиво. Стенки были из белого песочка, очень чистые,
стол и  диван  из желтого песочка, и сверху очень  плотненько  все  выложено
чешуйками еловых шишек, получался такой красивый узор.
     "В Москву  приеду, я такие  диванчики у нас на горке построю! - подумал
завистливо Тяпкин.- И  пусть Танька подавится. И Маринка. И Ленка. Ишь какие
дедки-бородед-ки, как выдумали сделать!"
     На стене над столом  были сделаны  полки, на них  постелены  чистенькие
листочки  подорожника и малины, а на листочках  стояла  посуда. Сразу Тяпкин
даже не мог понять, из чего она  сделана, потом понял:  из  половинок речных
раковин,  очищенных  и  отполированных до блеска.  В свете синих  деревянных
лампочек  эта посуда светилась, как волшебная. Стол был  накрыт скатертью из
толстой,  красивой  паутины.  Практичный Тяпкин зацепил  пальцем  за край  и
тихонько потянул, но паутина и не думала  рваться: она была очень прочная. В
дальнем полукружии комнаты стояло семь кроватей, на  них, закрывшись теплыми
коричневыми одеялами, спали семь старичков.
     - А чего они спят? - удивился Тяпкин.- Заболели?
     - Нет.- Леша подбежал к одной из кроваток.- Они днем  всегда  так спят.
Они ночью ходят.
     - А  мой  дедушка  никогда  не  спит,-  похвастался  Тяпкин.-  Он  днем
разговаривает, а ночью книжку читает.
     - А очки? - вспомнил Леша.
     - В очках читает книжку.
     - А сны видит в очках, ты сказал.
     -  Видит...- Тяпкин вспомнил,  что  иногда,  когда он  просыпался  рано
утром, то заставал деда спящим.- Дедушка только утром спит. И тогда видит.
     -  Дедунь,-  ласковым, нежным голоском позвал Леша и присел на корточки
возле кроватки.- Дедунь, это я пришел!
     Старичок отодвинул одеяло, потянулся, причем Тяпкин услышал, как громко
захрустели у  него  все  кости. Это напоминало  хруст  сухих сосновых шишек,
припасенных для  самовара.  Потом  старичок  быстро сел на  кровати, опустив
тоненькие ножки, схватил Лешу за  щеки и  поцеловал его вытянутыми  толстыми
губами. Втянул шумно воздух, точно как Леша, когда хотел  понюхать козленка,
потом снова поцеловал его, погладил по спине, по животу, засмеялся тихонько.
     - Леша...- сказал он слабым, добрым  голосом.- Где ты  пропадал? Я  так
скучал по тебе!
     "Мамка бы мне как дала! -  подумал Тяпкин.- Сказала  бы: "Я волнуюсь, с
ума сошла, а она хо-одит!.." А этот: "Леша, Леша, где пропадал!.."
     - Вот видишь! - сказал Тяпкин вслух.- Тебя же Лешей зовут. Я же знал.
     - Это здесь. А там не зовут Леша,- огрызнулся  Леша неохотно, видно, не
хотел посвящать старичков в свои внешние дела.
     - Это кто?  - спросил старичок и строго посмотрел  на Тяпкина.- Кого ты
сюда привел, Леша?
     - Я у них живу,- промямлил Леша.- Я его в гости позвал.
     - Его? - удивился старичок.- Это же девочка.
     - Он не  девочка,- возразил  Леша.-  У  него волос  нет на  голове.  Он
мальчик.
     - Она девочка,-  твердо  сказал  старичок,  слез  с  кровати, аккуратно
закрыл ее коричневым одеялом и потер лицо ладошками.
     -  А вы водичкой разве не умываетесь, когда встаете?  - заинтересованно
спросил Тяпкин. Он не любил умываться.
     - Нет.- Старичок  усмехнулся: - Зачем? Так и  сгноиться недолго. Вода -
вещь ненужная.
     -  Меня мать  заставляет умываться. Говорит  все время: "Люба,  умойся,
Люба, умойся!" Прямо надоело.
     Тяпкин  из подхалимажа представил мать  в очень  неприглядном  свете, у
него и голос даже стал брюзгливый и противный.
     - У  тебя лицо другое  совсем,- возразил  Леша.-  У  тебя мягкое лицо и
пахнет кожей. А у дедушки жесткое  и травой пахнет.- Леша  вздохнул.- У него
хорошая мать. Она мне молочка давала, и сахарку, и еще блин.
     - Блин - это очень вкусно,- сказал старичок грустным голосом.
     - Блин - пища боков,- вспомнил Тяпкин.
     - Говорят: пища богов,- поправил его старичок.- Я знаю. Я давно живу.
     - Мама говорит: пища боков.-  Тяпкин вздохнул. - Мама вечером еще будет
блины печь. Я тоже блины люблю. С вареньем.
     -  Я  один раз ел блин,- сказал старичок.- Очень давно, когда я  такой,
как Леша, был. Мне девочка одна  давала. Только она красивая была девочка, у
ней волосики были  белые  с бантиком  и  на  штанишках  кружавчики  белые. И
платьице белое с кружавчиками.
     Старичок улыбнулся, вздохнул и сел на диван,  поскрипев  сухим телом по
шишечным чешуйкам.
     - У меня нет такого  платьица,- обиженным толстым голосом сказал Тяпкин
и посмотрел на выпачканные песком рукава и грудь пижамы.
     - У тебя, тоже красивое платье,- вспомнил Леша.- Такое красное, в белый
горошек. Мне нравится.
     - У меня волосиков нет,- грустно возразил Тяпкин.
     - Я не люблю волосы,-  скривился Леша.-  Ерунда какая-то! Только всякие
листья сухие цепляются, иголки от елки!..
     - Да,  в  общем...- сказал старичок  и  поразбирал  пальцами  спутанную
зеленоватую бороду.- А молочка я тоже очень давно не пил.
     - Лешк!  - мрачно сказал Тяпкин.- Я  пойду. А то мне  знаешь  как  мать
даст!
     - Пойдем...- Леша вздохнул и погладил дедушку по худенькой коленке.-  Я
пойду, дедуш. Я у них буду жить теперь.
     - А я как же?-спросил старичок и  вдруг заплакал.- Мне без тебя  скучно
очень... И потом, я давно молочка не пил. Я молочка хочу.
     - Ой! - вскрикнул Тяпкин и  почувствовал, как у него сжалось от жалости
сердце.- Дедушка, ты не плачь!  Я тебе дам молочка, и Лешке дам, и всем.  Вы
все приходите к нам, тут недалеко. Я вам свой блин отдам!..
     Тяпкин был добрым человеком,  и  сердечко  у него  было отзывчивое.  Он
запыхтел и пополз задом в дырку, сказав на прощание:
     - Приходи, дедуш. Я тебе больше всех дам молочка. Я тебе и сахарку дам.
     - У него зубов нету,- сказал Леша.
     - Эх ты, Лешка! Бросил старичков...- проворчал грустно Тяпкин и уполз в
дырку совсем.
     Скоро он  выбрался  на  белый свет,  оглядел  себя и  понял, что пижама
пропала, лучше ее запрятать где-нибудь в кустах и идти домой голышом. Так он
и сделал.







     - Ты что голышом разгуливаешь? - спросила я дочь, когда  она  появилась
на пороге дома в туфлях на босу  ногу и больше ни в чем.- И чем это желтым у
тебя лицо вымазано?
     -  Так просто,- проворчал  мой  ребенок  и пошел к умывальнику.-  Мам,-
заявил он, вернувшись,- я блинов хочу.
     - На ужин сделаем,- пообещала я.- А пока иди молочка с хлебушком попей.
     Тяпкин загрохал кастрюлькой на кухне, а я продолжала работать.
     - Мамочка!  -  позвала меня из сада Варвара Георгиевна: она меня всегда
так  называла, наверное, в назидание Тяпкину, который  звал меня то "мамка",
то  "мать",  то "ма-маха" и  лишь изредка "мамуля".- Мы с Иосифом Антоны-чем
гулять  ходили  и недалеко  от нашей калитки  чью-то  пижамку нашли. Это  не
Любочкина там в кустах заблудилась?
     Я  вышла  на  крыльцо,  увидела в  руках  Варвары  Георгиевны очень мне
знакомую  пижаму,  всю  перемазанную  в  песке  и глине,  растерянно  взяла,
произнесла "спасибо" и посмотрела на дочь. Тяпкин  сидел на крылечке, держал
в одной руке большой ломоть хлеба, в другой кружку  с молоком, его стриженая
голова была упрямо опущена.
     -  Как она там оказалась, Люба?  - спросила  я голосом, не сулившим  ни
мне, ни дочери ничего хорошего. Честно говоря, я не очень-то люблю ссориться
с Тяпкиным, и если мне случается  его отшлепать в сердцах, я огорчаюсь после
гораздо больше, чем дочь. Все-таки Тяпкин  - хороший ребенок, хотя и шкодник
и упрямый.
     - Как она туда попала, я спрашиваю? - повторила я.
     - Ее кто-нибудь украл,- тихо сказал Тяпкин, не поднимая головы.
     - Вот как? Очень интересно. Иди-ка  в комнату, ложись в постель, и пока
ты мне все  не расскажешь,  я с тобой  разговаривать не буду и гулять  ты не
пойдешь. Лешу я к тебе тоже не пущу.
     - Мне его и не надо,-  проворчал  Тяпкин и, упрямо уткнув  подбородок в
ключицы, пошел в комнату,  бросив  по пути Варваре  Георгиевне: - Нечего вам
находить чужие пижамы, раз никто не просит!
     Я отвесила Тяпкину подзатыльник, но ребенок мой даже не хлюпнул.
     - Ишь, героиня! - сердито сказала я, взяла  бидон и пошла за молоком  к
соседям.  В  общем-то, я  тоже была  сердита на  Варвару Георгиевну:  нечего
находить чужие пижамы, раз не просят.
     Дулись мы друг на  друга часа полтора. Я сидела, работала, Тяпкин лежал
голый  на  постели и сопел  обиженно.  Потом наконец он поднялся, подошел  к
столу  и встал - подбородок прижат к груди,  руки сложены сзади, голый пузик
выпячен вперед.  И молчит. Я делала  вид,  что не  замечаю Тяпкина, увлечена
работой.
     - Мам? - вымолвил наконец Тяпкин басом.
     - Да? - не сразу отозвалась я.
     - Я больше не буду.
     - Чего не будешь?
     - Пижамку в кусты кидать.
     - А зачем ты ее туда кинула?
     - Она грязная была.
     - Почему это она оказалась грязная?
     - Я к Леше ходила, он в горе живет. Где песочная горка такая, знаешь?..
А дырка очень узкая.
     Так, слово за слово,  мы восстановили картину преступления, и я Тяпкина
простила. Правда, все эти басни про старичков, кроватки из песка и посуду из
ракушек всерьез не приняла. Просто ходил мой ребенок повозиться в песке - он
очень любит  песочные домики  строить,- а остальное выдумал.  Надо натаскать
будет песочку в сад, пусть возится, а то скучно одной. Про Лешу я как-то  не
вспоминала: может, его и не было вовсе. Мы помирились и стали печь блины.
     Тут пришел Леша.
     Тяпкин  первый  услышал  топот крохотных  ножек на  ступеньках крыльца,
вышел посмотреть и сообщил мне:
     - Мам, Лешка приперся. Давай ему есть.
     - Подождет,- сказала я недовольно.- Сейчас кончу  блины печь, будем все
ужинать.  И  вообще  не морочь  мне  голову своим Лешей, старичками и прочей
мурой. Мне работать надо.
     Тяпкин ушел на крыльцо, потом вернулся.
     - Мам, дай молочка.
     - Возьми в кастрюле.
     - Мне надо все.
     - Зачем? Ты лопнешь. И Леша твой лопнет.
     - Я не ему.
     - А кому?
     Тяпкин долго молчал,  памятуя, что про старичков  и "прочую муру" я ему
говорить запретила.
     - Там ежики...- сказал он наконец неуверенно.
     - Где это? Какие ежики?
     - Возле калитки. Папа, мама и пять ежичков маленьких. Они кушать хотят.
     Хоть  я  и не больно поверила, тем не менее  пошла за  миской  перелить
молоко, чтобы ежикам удобнее было пить. Я сама люблю всякое живое  и Тяпкину
не мешаю любить.  Тяпкин, пока  я ходила, насовал  в карманы байковой куртки
сахару, взял три  блина и сунул за пазуху.  Стойко  терпел, потому что блины
жгли ему тело.
     - Давай я отнесу мисочку, а то ты разольешь.
     - Я сама. Они от тебя убегут.
     Взял  мисочку и тихонько пошел вниз по тропке к  оврагу. Леша  запрыгал
следом.
     Пораздумав,  я тоже  пошла  за  ними:  вдруг мой  сердобольный  ребенок
бродягу какого-нибудь подкармливает или собаку бешеную. За себя я никогда не
боялась. А вот с Тяпкиным мне разные ужасы мерещатся.
     Тяпкин вошел в еловый лесок, росший по низу участка, спросил Лешу:
     - Где твои старички?
     - Вон сидят,- сказал Леша.- А мне ты дашь? Я тоже очень кушать хочу.
     -  А  тебе не  дам вот.  Ты жадный... Мне вот  дедушка  говорил: "Когда
вырастешь, я буду совсем старенький, больной, и ты мне куска хлеба не дашь".
А я ему дам. Я ему и хлеба, и молочка, и мяса дам. И еще конфет...
     Я  разозлилась, что отец болтает  ребенку всякие глупости, и  тут вдруг
увидела,  что  навстречу  Тяпкину  гуськом  идут  семь  маленьких старичков.
Впереди  совсем старенький, без шапки, седой, как лишайник, а,следом шестеро
в  остроконечных  разноцветных колпачках. У  каждого старичка  в руках  была
беленькая красивая мисочка из перламутровой раковины.
     - Вот!-торопливо  заговорил  мой ребенок.-  Я  вам  молочка  принес.  И
сахару. И еще блины. Ешьте давайте! Я вам всегда носить буду. Много!
     Старички  наперегонки рванулись  к миске, только самый старенький,  без
шапки,  стоял  в стороне,  сложив на животе руки,  и  грустно  смотрел,  как
убывает  молоко. Точно  через дырку утекало.  Блины,  сахар - все  исчезло в
момент, старому дедушке не досталось  ни  кусочка. Леше  тоже не  досталось.
Тогда Тяпкин сел на землю, развез губы сковородником и заревел.
     - Не реви! - сказала я.- Лешу мы дома покормим, а старенькому дедушке я
сейчас отдельно кружку молока принесу и блин. Нашла из-за чего реветь!
     Я  принесла  старому молока и  блин. Он вежливо поклонился мне, быстро,
так же  как его внук, заглотнул блин,  полизал сахар: зубов у него, как  мне
показалось, не было. Потом склонился над чашкой с молоком и стал тянуть его,
с  наслаждением  закрыв глаза. Остальные старички сидели рядышком  на  сухой
хвое и смотрели.  Потом  они все так же  гуськом пошли  за  калитку, а  Леша
отправился с нами.
     -- Приходите и завтра,- пригласила я старичков.- Милости просим.
     Они  вежливо  поклонились  мне,  только один,  самый толстогубый, вдруг
смешно чмокнул губами, а второй, хихикнув, сказал:-
     - Только вы ни на что не рассчитывайте! Хи-хи!
     - На что не рассчитывайте? - Я удивленно пожала плечами.
     Но  старички уже подтолкнули в  затылок этого  деда Хи-хи и отправились
домой. Они были очень старые и шли медленно.
     Мы  вернулись домой,  поужинали  тем,  что  осталось,  потом все вместе
прогулялись до соседского  дома. Я забежала туда сказать,  что с завтрашнего
дня будем брать молока на два литра больше.







     Наконец-то приехал мой отец, Любашкин дедушка, теперь  можно съездить в
город за продуктами. Раньше мы с Тяпкиным обходились тем, что было, но такую
ораву  прокормить местными ресурсами  мне,  конечно,  не под силу. Старички,
несмотря  на  преклонный  возраст,  ели много  и  отнюдь  не  придерживались
молочно-растительной диеты.  Они  ели все,  что я им  давала, исключая  вещи
несущественные - чай, кисель и компот. Мясные и рыбные консервы им нравились
наравне с молоком, а брынза, пожалуй, больше всего.
     Короче говоря, я попросила деда остаться на сутки с Тяпкиным, осторожно
сказав,  что  человек завел себе подопечных ежиков и скармливает им  вечером
кастрюлю молока,- мешать ему в этом не следует.
     - Ты не ходи с ней,- попросила я.- Спугнешь зверят, реву будет на  весь
лес.
     Я   опасалась,  что  дед  поругается  со   старичками.  Он  был  у  нас
характерный, неуживчивый и почему-то терпеть не мог своих ровесников. Дружбу
он заводил с молодыми.  Тем не менее я  побаивалась,  как он примет Лешу. Но
тут все обошлось довольно просто.
     - Это еще что за чучело? - спросил дед, увидев Лешу.
     - Я не чучело, а Леша,- сказал Леша обиженно.
     -  Откуда  ты взялся? - Деду,  судя по всему, понравилось, что "чучело"
разговаривает.
     - Я  в лесу живу,-  объяснил  Леша и показал  рукой в сторону  песчаной
горы.- А ты и спишь в очках?
     - Нет, я их снимаю и кладу на стол.
     - А они тебе зачем?
     - Книжки читать.
     -  А Любка  говорит, чтобы  лучше сны видеть!..- Леша посмеялся, тараща
глаза, потом попросил меня: - Мама, купите мне очки  в городе,  я тоже  хочу
книжки читать.
     - Очки тебе ни к чему,- сказал дед.- Ты же видишь буквы?
     Он открыл какую-то детскую книжку и показал Леше.
     - Вот буква "А", видишь?
     - Вижу "А"! - обрадовался Леша.- И вот вижу "А", и вот я вижу "А".
     - Я тоже вижу "А"!-ревниво сказал Тяпкин.- И еще я "М" знаю. "М" и "А":
"Ма-ма"! Вот.
     Я пошла на станцию спокойная. Теперь деду хватит на сутки развлечения -
обучать лешонка и  Тяпкина  грамоте. Дед выучил меня  читать в четыре  года,
сестренка читала уже в  три с половиной, ну, а Тяпкин может складывать слоги
в, свои три года  и два месяца.  И  это не потому, что  очень уж способный -
Тяпкин, пожалуй, самый ленивый из нас,- просто деду сейчас делать нечего.
     - Дедуш,- сказал Тяпкин,- давай поразговариваем.
     Тяпкин сел на крыльце,  положив ладошки  на колени, и посмотрел на деда
снизу. Леша сел рядом с Тяпкиным, вытянув ноги, и оперся руками позади себя.
Так сидеть ему было удобней, чем когда он ноги свешивал. Леша тоже посмотрел
на  деда снизу. Дед, в общем, чем-то походил  на его старичков: нос большой,
зубов нет, шея морщинистая, голова лысая, немножко белых волос у висков и на
затылке, на носу очки.
     "Ничего,- подумал Леша.- Неплохой дедушка у Любки. Хороший парень".
     - Сейчас чай вскипячу, потом посмотрим,- сказал дед, разжег керосинку и
поставил на нее чайник. У него круглые сутки на керосинке кипел чайник, беда
просто, сколько он керосину тратил, а ходить за ним было далеко.
     - Будем чай пить? - дипломатично спросил Леша.
     - А ты чай любишь? - обрадовался дед, решив, что нашел себе сочашника.-
Крепкий чай, брат, я тебе скажу,- незаменимое дело.
     Леша гмыкнул что-то неопределенное, но Тяпкин жестоко сказал:
     - Никакой  он не чай любит! Он  и кисель  тоже  не любит  и  компот. Он
твердое любит - конфеты!
     -   Я   люблю   и  мягкие  конфеты,-  скромно  возразил   Леша.-  Такие
шоколадные...
     -  Ну, хорошо.-  Дед, как ребенок, которому дали новую  игрушку,  снова
взял книжку и  сел  на  крыльце рядом  с  Лешей.- Чай закипит скоро,  а пока
посмотри сюда: это какая буква?
     - "А",- без особого труда узнал Леша.- И вот "А", а вот "О", а вот эта,
как домик...
     - Не домик,  а "Д",- ревниво сказал Тяпкин и подвинулся так, чтобы Леше
не было видно книжку на коленях у деда.
     - Дедуш, я тоже хочу смотреть.
     - Подожди,- отмахнулся  дед и, потеснив  Тяпкина, вывернул книжку  так,
чтобы видел ее только Леша.- А где  еще "Д"? А вот рядом "О", а вот "М". Что
вместе вышло?
     -  Дом! - торопливо выдохнул  Тяпкин, ожидая, что дед  его похвалит, но
дед сердито сказал:
     - Не мешай, Люба! Я же не тебя спрашиваю! Я знаю, что ты знаешь.
     - А я  не  знаю,-  проворчал Тяпкин.-  Я  все  давно позабыла  про твои
книжки. Ну и пожалуйста, я уйду.
     Тяпкин сполз со  ступенек, медленно хлопаясь задом на  каждую,  ожидая,
что дед его поругает, чтобы он не рвал и не пачкал штанишки, но дед  занялся
своим Лешенькой и на Тяпкина внимания не обращал.
     Тогда Тяпкин пошел по дорожке вниз до калитки, потом постоял у калитки.
Никто  его не позвал.  Тогда он побрел тропкой вдоль ручья по  оврагу, увидс
беленького  козленочка  и  встал  на  четвереньки,  чтобы  его  потпхать.  У
козленочка уже выросли маленькие рожки, ноги тоже стали подлиннее, вообще он
был  уже вовсе не такой мягонький и  шерстяной, как  прежде, когда его нюхал
Леша.  Тяпкин все же потянулся к козленку носом,  тот тоже  потянулся, потом
вдруг встал на дыбки и нагнул голову.
     "Ка-ак  боднет!  - подумал угрюмо  Тяпкин и  отполз в  сторону, куда  у
козленка веревки уже не хватало.- А Лешка там сидит, конфеты ест!" - подумал
он дальше, поднялся и пошел домой.
     И точно.  Чай уже закипел,  дедушка заварил  маленький чайничек,  налил
себе  в стакан  черного чаю,  сидел  и  пил,  изредка  приговаривая:  "А-ах,
а-ах!.."  Лешка  сидел  и  грыз сразу две конфеты: одну  - соевый  батончик,
вторую - мятную.
     - Ну, где ты  ходишь? - добродушно спросил дед и опять сказал: -  А-ах!
Давай я тебе чаю налью.
     - Не хочу я твоего чаю! - сказал сердито  Тяпкин и посмотрел с завистью
на Лешу.
     - Ну тогда возьми себе конфетку на столе,- согласился дед и снова налил
себе полный стакан чаю.
     - Ты постуди,- посоветовал Леша,- постуди, и он остынет.
     - Зачем? - удивился дед.- Я люблю горячий чай.
     - А тебе больно, когда ты пьешь?
     - Нет. С чего ты взял?
     - А ты плачешь.
     - Это он не плачет,- объяснил Тяпкин.- Это ему вкусно...
     - А я  твоего  козленка  нюхал,-  сказал  он  погодя.- Противный такой,
бодаться хотел...
     - Вырос уже,- равнодушно  сказал  Леша.- Большие, они  всегда бодаются.
Дедуш, давай читать,- заторопил он деда.
     Дед, отставив в сторону свой  любимый чай, разложил  снова  перед Лешей
книжку  и  стал  его спрашивать,  где  какая  буква.  А  Лешка  отвечал  все
правильно, и дед радовался.  Потом Леша прочитал одну подпись под картинкой,
потом другую, и дед, очень довольный, сказал Тяпкину:
     - Видишь,  как мальчик старается? Если  бы ты  так  старалась, давно бы
научилась читать и матери не мешала.
     - Я и не хочу стараться.
     - Не можешь,  потому и не  хочешь. Книжки -  это  целый мир. Без книжек
будешь дура дурой, на кухне с  кастрюльками.-  Как всегда, дед  забывал, что
его собеседнице три года и два с половиной месяца. Спорил он с ней на равных
и на равных обижался на Тяпкина, а мне приходилось их мирить.
     Чай  сбежал на керосинку, дед  пошел, снова заварил, долил остатки воды
из ведра в чайник и сказал Тяпкину:
     - Ладно, пойдем за водой.
     По-моему, это было любимое занятие  деда - ходить за водой. "Я  сегодня
восемь раз за водой ходил!" - говорил он мне, когда я спрашивала его, отчего
он так устал. "Зачем  же именно восемь  раз?"  - "Ты .знаешь,  я без чаю  не
могу!"  -  "Но тебе  с твоим  сердцем вредно  выпивать за день восемь  ведер
чаю",- ехидно говорила я, и дед, поняв, что  он попал впросак, оправдывался:
"Ну, посуду мыли... Ты знаешь, я не могу без воды".
     Просто у него чайник за чайником  выкипал на керосинке, и если я  утром
наливала керосинку полную, то вечером находила ее совершенно пустой.
     - Пошли,- обрадовался Тяпкин и взял свое маленькое ведерко.
     Колодец был на  той стороне оврага, за линией железной дороги,  шли они
до него  довольно долго,  гремели  ведрами.  Тяпкин тоже весело грохал своим
ведерком, а Леша прыгал впереди.
     Наконец они дошли до колодца, а Леша вдруг сказал:
     - Дедуш, а я могу написать "Леша".
     И написал на песке  своей  широкой ладошкой:  "Леша". Дедушка  похвалил
его, назидательно взглянув на Тяпкина. Тяпкин засопел ревниво,  а когда Леша
залез на сруб колодца и  нагнулся, чтобы посмотреть  в воду - он очень любил
смотреть  в воду и  не боялся ее, не то что старички, которые опасались, что
сгниют,- Тяпкин тихонько толкнул Лешу в спину, и тот упал в колодец.
     Тяпкин испугался и  заревел.  Дед  тоже  испугался и  долго  вычерпывал
лешонка  из  колодца. Тот плавал сверху,  но дед никак не мог  его подцепить
ведром, потом достал, посадил на солнышко греться: Леша очень замерз.
     Дед сказал Тяпкину:
     -  Дрянь  ты  все-таки  девочка!  -  Это  у  него  было  самое  сильное
ругательство.
     Тяпкин огорчился и пошел  домой один, с пустым ведерком. Шел и ревел. И
через линию переходил, не смотрел на поезд - пусть  его нарочно  задавит, но
поезда тут ходили очень редко.
     Хорошо, что я вернулась вечером,  не стала ночевать в городе. Дед читал
в комнате,  Леши не было,  а  Тяпкин сидел  на крылечке в одном платье, весь
замерзший и все еще ревел. Он весь распух от слез.
     Не стала  я  разбираться,  кто прав,  кто  виноват, сходила за молоком,
напоила  насильно Тяпкина и уложила  спать, побежала покормить старичков, но
старички либо  не дождались, либо  вовсе сегодня не  приходили.  Вот тебе  и
съездила  за  продуктами!.. Мисочку  с молоком я, однако,  оставила в  лесу,
утром она была сухой.







     Дед ушел утром  совсем  рано, даже  не попрощавшись  с нами.  По правде
говоря,  хотя  мне было  очень неприятно, что все так получилось, но при чем
тут я? И к тому же дед в таких ситуациях каждый раз забывал,  что Тяпкин еще
совсем  маленький.  Часто  и я  забывала об этом, спрашивала  с него, как со
взрослого.
     Тяпкин проснулся,  но  долго лежал, притворяясь, что  еще спит, потом я
сказала ему:
     - Вставай, вставай, я уже завтрак приготовила, все равно не спишь!
     Он  мрачно  встал, натянул  пижаму, умылся  и сел  завтракать,  положив
подбородок на край стола, чтобы не видеть никого. Я думаю, он не знал, здесь
дед еще или уехал, и боялся, что тот опять начнет его  ругать. Съел все, что
я ему положила, выпил чашку молока и ушел в сад. Не  остался на крыльце, как
обычно,  а пошел в уголок  сада, примостился  на пенечке, положив ладони  на
колени, и  сидел так, смирный  и подавленный. Мне  было видно  его из  окна,
когда я отрывала глаза от работы.
     Я нарочно не говорила с ним  про Лешу, ждала, пока он  сам заговорит. И
потом, на  свежую голову мне  всегда казалось,  что никакого  Леши  нет и не
было.
     Посидев,  Тяпкин  начал расхаживать по  саду, заложив  руки  за  спину.
Варвара  Георгиевна,  поднимавшаяся по тропке с ведрами, спросила, почему он
такой мрачный. Тяпкин сначала не отвечал, потом сказал:
     - Потому что у меня плохое настроение. И никого об этом не спрашивают!
     Я сделала вид, что не  слышала разговора,  не хотелось мне  его ругать.
Наконец где-то перед самым обедом он пришел ко мне, встал молча возле стола,
заложив руки за спину, нагнув голову и выпятив живот,- в своей любимой позе.
Потом освободил одну руку и потер ладошкой стол возле моего локтя. Я подняла
голову.
     - Мам,- сказал Тяпкин.
     - Да?
     - Я не хотела утопить Лешку.
     - Ты нечаянно его толкнула?
     Тяпкин  помолчал, соображая,  не  лучше ли сказать  "нечаянно",  потом,
однако, произнес:
     - Чаянно...  Только Лешка сам мне говорил,  что не утонет. Он нарочно в
ручей прыгал. Он легкий.
     - Ты забыла, что в ручье водичка теплая, а в колодце ледяная.
     - Я забыла. Забыла, да! - обрадовался Тяпкин, но я не поддержала его.
     - Нет, ты  это  прекрасно  помнила.  В  колодце можно  от одного холода
умереть, а уж заболеть-то непременно. Наверное, Леша заболел.
     - А где заболел? - Глаза у Тяпкина налились слезами.
     - Я не знаю. Может, домой пошел, а может быть, лежит где-то под  кустом
и у него температура.
     -  Пойдем его поищем, мама, пойдем! - заревел Тяпкин.- Я больше никогда
не буду толкать его в колодец! Мне его жалко-о-о!..
     Рев  стоял оглушительный, но  я  Тяпкина не утешала и не жалела, потому
что, конечно, поступок  был свинский. Подождав, пока он наревелся вдоволь, я
сказала:
     - Ладно, давай пойдем поищем.
     Мы лазили по оврагу часа два до самого обеда, но никого не нашли. После
обеда  Тяпкин  спал, я работала, а  потом мы  попили молока  и отправились в
гости к  Галине Ивановне. Однако долго  мы здесь не засиделись,  потому что,
пока  я  разговаривала  с  Галиной Ивановной и ее мужем, Тяпкин  запустил  в
Володю камнем за то, что тот его  дразнил, а Володя довольно  сильно  ударил
Тяпкина ногой. Галина Ивановна  Володю отругала, но синяк у Тяпкина на бедре
повыше колена все равно был здоровенный.
     Володя вполголоса  продолжал дразнить чем-то Тяпкина, тот молча  сопел,
потом сказал:
     - А зато Петр Яколич говорит, что у твоей мамы голос очень противный. А
у тебя еще противней! Вот!
     Мы с  Галиной Ивановной сделали  вид, что  ничего не слышали,  но через
некоторое время я поднялась, взяла Тяпкина за руку, и мы пошли домой.  А что
делать?
     У Галины Ивановны было лирическое  сопрано,  и она который год пыталась
поступить  в  труппу  Большого  театра.  Консерваторию  она  из-за  детей не
окончила:  дочка родилась, когда Галина  Ивановна училась  на  втором курсе,
потом родился сын, потом второй сын. Короче говоря, только сейчас, когда все
дети  подросли,  она  снова  возобновила занятия пением.  На  мой  тогдашний
взгляд, думать об этом было поздно: Галине Ивановне уже исполнилось двадцать
девять лет, мне она казалась женщиной пожилой, тем более что и на самом деле
у нее в  волосах мелькала  седина, веки одрябли и фигура  сделалась довольно
грузной.
     Наш  старик  хозяин  сам до выхода на  пенсию играл в оркестре Большого
театра и через многочисленных знакомых своих пытался  как-то помочь соседке.
Но, с другой  стороны, я собственными ушами слышала, как  он говорил Варваре
Георгиевне,  что у Галины Ивановны голос  сильный,  но противный...  Что мне
было делать с Тяпкиным? Отругать? Но ведь он сказал правду...
     Мы  молча и  грустно шли  с ним по  тропке  над оврагом,  смотрели, как
садится солнышко.
     -  Не  надо  тебе  было так  говорить,-  сказала  я, вздохнув.-  Галине
Ивановне ведь обидно. Она старается-старается петь...
     - Сама  знаю...-  пробурчал  Тяпкин и добавил: - Пускай не бьется своей
ногой паршивой.
     - Так ведь это Володя тебя ударил, а не Галина Ивановна...
     Тяпкин замолчал и долго шел молча. Когда мы дошли  до нашей калитки, то
оба посмотрели  с надеждой  вокруг, но никого  не было. Войдя на участок, мы
поглядели на то место, где  стояла миска. Возле  нее  тоже  никого не  было.
Тогда мы пошли домой.
     Честно говоря, мне тоже не хватало Леши.  Как-то  я за последнее  время
привыкла к нему.
     - Мам!..- сказал вдруг Тяпкин.- Погляди, кто там есть.
     Я остановилась. Снизу от оврага  к нашей миске неторопливо направлялись
два ежа. Шли они с разных сторон и независимо друг от друга; один был совсем
еще малыш, его почти не видно  в сумерках  в траве, второй побольше, но тоже
небольшой. Они шли, торопливо  переваливаясь, под худенькой шкуркой  у обоих
так и ходили лопатки. То один, то другой останавливался, высовывал из  травы
мордочку с черным,  загнутым на конце носом,  глядел направо,  потом налево,
потом, покивав головой, опять скрывался в траве.
     - Там  нет молочка! - прошептал  сокрушенно Тяпкин.- Давай дадим ежикам
молока!
     -  Надо бы...-  согласилась я,-  Только пока  мы за  ним сходим,  ежики
уйдут.
     Я шагнула с тропы-оба  ежика замерли и полусвернулись. Тогда  я подняла
маленького;  он свернулся совсем тугим комочком, но меня иголки даже больших
ежей не кололи, не  то что такого крохи. Какой тут был секрет - не знаю, все
дело, наверное, в том, как относиться к тому, что ты держишь в руках - моток
колючей проволоки или такую вот чудаш-ную зверюгу.
     -  Ты  его  взяла?  - восхищенно сказал  Тяпкин.- А тебе  не больно? Он
колючий? Дай, я его потрогаю.
     - Подожди.- Я  знала  еще  один  фокус  и  решила порадовать  им своего
ребенка.- Смотри.
     Я  положила  ежонка на ладонь  и стала поглаживать его по встопорщенным
колючкам.   Через   мгновение   иголки   обмякли,   ежонок  шевельнулся,   я
почувствовала  ладонью  его мягкий  горячий  живот. Высунулся черный  нос и-
черная, с длинными крепкими когтями лапка.
     - Ой, ма-а-мочка...- Не часто мое чадо называло меня мамочкой.
     Мы пришли  домой, положили пока ежонка в хозяйственную сумку на молнии,
чтобы он никуда не делся, сходили за молоком,  налили  мисочку в  овраге,  а
потом дома налили молока в блюдце и вынули ежонка. Я  макнула  его  носом  в
молоко,  однако пить он не стал, чихнул два  раза  и замер,  полусвернувшись
возле блюдца.
     -   Пей,  дурачок!   Тебя   никто   не   трогает!   -   сказал   Тяпкин
покровительственно-заискивающим басом  и  подтолкнул ежонка  к  блюдцу. Тот,
смешно свесившись всеми иголками набок, фукнул,  поддал руку Тяпкина и снова
замер.
     - Он еще не привык, Тяпик,- сказала я.- И есть при нас не станет. Давай
спать, а завтра поиграем с ним. Молочко он ночью съест.
     В комнате было душно, так что спали мы с Тяпкиным на терраске, прямо на
матрасе. Я  вообще  люблю спать на полу, так мне удобнее.  Тяпкин тоже любит
спать на полу. И потом, еще я люблю спать с Тяпкиным: он маленький,  мягкий,
пахнет парным молоком и спинка у него горячая.
     Тяпкин  долго  не  мог  заснуть, хотя лежал  смирно  и не  вертелся.  Я
чувствовала, что  он не  спит, потому  что  он  был весь напряжен.  Вдруг  в
комнате раздалось какое-то громыхание, затем  громыхание  повторилось, потом
послышался невнятный писк.
     -   В  мои  игрушки  играет!  -  сказал  Тяпкин  восторженно-испуганным
голосом.- Тузика нажимает. Мамочка, пусть! Не  отнимай! - прошипел он, видя,
что я встаю.
     - Ночью надо  спать,- сказала  я, пошла в  комнату и зажгла  свет.  Наш
маленький  гость  сидел  у  стены  и. поддавал  иголками Тузика  - резиновую
собачку  с  пищалкой.  Не  думаю,  чтобы  он принял  ее за  лягушонка:  ведь
лягушонок не пахнет резиной. Он в самом деле играл. Так я и сказала Тяпкину,
который пришлепал следом за мной поглядеть, что тут происходит.
     Молоко было выпито досуха, игрушки, которые Тяпкин перед сном аккуратно
складывал в углу, разбросаны, железный грузовичок валялся посреди комнаты.
     -  Ну  знаешь! -  Я все-таки  возмутилась.- Нашел  время  поиграться! -
Поймала  ежонка,   улепетывавшего  под  стол,  и   снова   засунула   его  в
хозяйственную сумку, бросив туда старенькое полотенце и газеты, чтобы он мог
сделать себе постель.
     После этого  мы легли спать  и  сразу заснули:  было уже поздно. Утром,
когда  мы  встали,  ежонок, видно, еще спал:  в сумке было  тихо. Я раскрыла
сумку.  Малыш  спал  на боку,  полусвернувшись, сопел  черным носом,  нежным
колечком белел подшерсток. Совсем он был  еще кроха и ребенок, не напугался,
когда Тяпкин сунул палец в середину этого теплого живого комка и почесал ему
живот. Он только свернулся чуть крепче и продолжал спать.
     -  Ничего, разбуди его, пусть позавтракает с нами,- сказала я.- А то он
опять нам ночью спать не даст.
     После  завтрака   Тяпкин,  вспомнив,  наверное,  свое  давнее  житье  с
котенком,  привязал  бумажку на  веревку  и, покрутив  ею  перед  носом ежа,
тихонько  поволок.  Я  думала,  что  тот  не станет реагировать на ничем  не
пахнущий   движущийся  комок,  но  ежонок  напрягся,  следя  за  шевелящейся
бумажкой,  и  вдруг  стремительно побежал, за ней. Тяпкин  дернул ее сильнее
вбок -  ежонок не успел сменить направление, проехался по доскам  пола мимо,
развернулся, побежал снова. Тут  Тяпкин зазевался,  и  ежонок цапнул бумажку
мертвой хваткой. Тяпкин потянул веревку - ежонок, не выпуская добычи, повис,
поджав к животу худые мохнатые лапки с длинными когтями.
     Какая уж тут была работа! Мы провозились  с ежонком целое утро, потом я
стала готовить обед, а Тяпкин пошел к  Варваре Георгиевне  попросить спичек,
чтобы разжечь керосинку: все время забываешь их купить. Я топталась у стола,
чистила  и  резала овощи, а  наш малыш,  видимо войдя во  вкус  игры,  вдруг
набросился  и  довольно  больно  цапнул меня за  большой  палец босой  ноги.
Наверное, он принял шевелящиеся пальцы за что-то живое и съедобное, а может,
просто соскучился и решил продолжать игру. Я тряхнула от неожиданности ногой
- нападавший шмякнулся о стенку.
     Когда Тяпкин пришел со спичками, я, конечно, рассказала ему,  как малыш
принял  мой  палец  за лягушонка.  Тяпкин  повосхищался,  похохотал,  потом,
посчитав, что я не смотрю, снял  сандалии и, подступая к обиженному  ежонку,
стал тихонько шевелить перед его носом босыми пальцами:
     - Ну что ты? На, ешь, на, ешь!..
     Не  выдержав  искуса,  ежонок  хватанул-таки  палец.  Тяп-кин  заревел,
тряхнул ногой, ежонок снова отлетел к стенке. Впрочем, реветь  человек сразу
перестал, а я сделала вид, что ничего не заметила.
     После обеда Тяпкин и ежонок легли спать, а я села работать.
     Так мы  прожили неделю. Тяпкин вроде  бы  не поминал Лешу, забавляясь с
новым жильцом, а Леша не появлялся. Однако пора было  отпустить маленького в
овраг, чтобы он снова привык к жизни на воле и, когда придет время, начал бы
готовиться к зимовке. К тому  же Тяпкин все-таки его мучил. Хоть и не велено
было ему брать зверюшку в руки, но,  едва я отворачивалась, Тяпкин в избытке
нежности  хватал ежонка  поперек  живота,  таскал по комнате,  приговаривая:
"Малы-ыш,  малы-ыш,  кто тебя обижает!.." И самое  удивительное, что  ежонок
покорно сносил такое обращение,  пожалуй, оно ему даже нравилось.  За неделю
он сделался совсем  ручным, и  я  боялась, что излишнее  доверие к  людям не
пойдет ему на пользу в будущем.
     Тяпкину наш гость скоро поднадоел. Однажды  я подсмотрела такую сценку:
человек  в хмурой  задумчивости  сидел после  завтрака  на  крылечке, ежонок
выбежал  на порог, покрутил  носом и, спустившись до той  ступеньки, где был
Тяпкин,- делал  он  это очень лихо: просто сваливался с одной  ступеньки  на
другую,-  стал проситься  на руки. Ему очень нравилось, когда его держали на
коленях и, сильно нажимая, гладили по спинке: видимо, он воспринимал это как
лечебный массаж. Тяпкин сердито отодвинул маленького в сторону и сказал:
     - Ну тебя! Уходи домой,  я не буду больше  с тобой играть! Ты все равно
не разговариваешь!..
     Увы! Тяпкину необходимо было  с кем-то разговаривать, а ежонок при всей
его общительности этого не умел.
     Короче  говоря,  как-то  вечером  мы  хорошо  покормили нашего  малыша,
вынесли  на  полянку  перед домом  и пустили на траву. Ежонок побежал в одну
сторону, потом в другую, потом выбрался на тропинку и потопал вниз к оврагу,
неторопливо и деловито, словно служащий, возвращающийся домой с работы.
     Поспела  земляника.  Как-то после  дневного сна, взяв по  эмулированной
кружке,  мы с Тяпкиным пошли  в овраг.  Сначала  мы  собирали ягоды на одной
полянке, потом Тяпкин перешел на другую,  тут же, за кустиками,  я все время
прислушивалась, как человек пыхтит и бормочет что-то, ползая по траве. Потом
вдруг бормотание  смолкло;  я подождала, послушала,  позвала  -  молчание. Я
побежала  за кусты  - никого  не было.  Тогда  я начала  метаться по оврагу,
кричать, звать  Тяпкина, пока не охрипла. Сбегала  домой, вернулась, села на
тропе и  стала  ждать. У меня еще оставалась  слабая надежда, что  он просто
ушел к Леше.







     Так  оно и  было.  Тяпкин  давно уже  собирался  пойти  к Леше:  пускай
старички сильно поругают его, но без Леши он больше  не мог жить, потому что
было  очень  скучно.  Однако убежать  все не  удавалось:  когда  он  пытался
добраться втихую  до калитки,  я выходила на крыльцо и звала его обратно.  А
сейчас все  случилось  само  собой, он даже  и  не  думал  убегать,  собирал
землянику и вдруг увидел ту самую песчаную гору, где жил Леша, и под корнями
большой сосны -  дыру, через которую прошлый раз они с  Лешей  входили к ним
домой. Долго не раздумывая, Тяпкин встал на четвереньки, взял в зубы веточку
земляники -  он  из  хитрости  рассчитывал  задобрить старичков, угостив  их
земляникой,- и полез в дыру.
     Лез  он долго, было темно, страшно, и песок снова попал в глаза. Тяпкин
стал тереть  глаза и вдруг напугался, подумав, что, может быть, это не Лешин
вход, а чей-нибудь  еще,  кого-нибудь ужасного; вдруг тут правда живет змея.
Он  уже  хотел  было  зареветь  и  полезть  назад, как вдруг увидел  впереди
знакомый  синий свет, ход расширился, и Тяпкин оказался в комнате,  где жили
старички.
     Было  не убрано все и плохо, старички сидели  на стульчиках и  плакали.
Они долго не замечали, что  Тяпкин пришел, а Тяпкин не решался окликнуть их,
потом все-таки сказал:
     - Вы чего все плачете?
     Дед  Хи-хи подбежал к  Тяпкину, сердито крича какие-то плохие слова, но
Тяпкин точно не разобрал какие, потому что напугался.
     - Я вам землянички принес,- сказал Тяпкин и лег на живот, потому что от
страха коленки и руки у него стали совсем слабыми.
     -  Наш Леша очень  болен,-  сказал старенький дедушка  и вытер  широкой
ладошкой слезы с бороды.- Он очень болен, он от холодной воды гниет... В том
колодце, в  который ты его толкнула, была очень холодная вода... Он умрет, и
у нас никого не останется родного.
     -  Это  я виновата,- проревел  Тяпкин; ему  стало  жаль  старичков.-  Я
никогда больше не буду толкаться...
     - Мы тебя накажем! - крикнул дед Хи-хи.
     - Мы с  тобой знаешь что  сделаем!  - тоже очень  громко  закричал  дед
Сосун.- Ты сюда зачем пришла?
     - Я очень по Леше соскучилась! -  плача и хлюпая носом, говорил Тяпкин,
пытаясь все же разглядеть, где лежит Леша, и наконец увидел его.
     Леша лежал на своей  самой маленькой кроватке, закрытый  тремя одеялами
из  сухого мха. Одеяла часто-часто поднимались и опускались -  это  Леша так
дышал.
     -  У  него же  температура,- сказал  Тяпкин.- Ему надо молочка горячего
пить с маслом. И еще горчичники...
     - Где же  мы возьмем  горячего  молочка?  - грустно  сказал  старенький
дедушка.- У нас никогда не бывает ничего горячего...
     Тяпкин хотел было сказать,  что он принесет  молока,  но потом подумал,
что, пока дойдешь,  оно остынет и все прольется,  а  во-вторых, вряд  ли его
пустят сюда. Скорее всего, нет.
     . - Можно я возьму Лешу к нам? - спросил тогда Тяпкин.- Моя мать  таких
больных детей всегда лечит. Она умеет. Я тоже иногда так болею.
     -  Нет! -  закричал дед Хи-хи.- Мы тебе его не отдадим никогда! Ты  его
опять станешь бросать в холодную воду!
     - Мы лучше тебя саму толкнем в холодную воду! - сказал дед Сосун.
     -  Этим  горю  не  поможешь,-  серьезно возразил  старенький  дедушка.-
Мальчик очень болен и,  наверное,  сгниет. Сами мы  не можем его спасти.- Он
помолчал,  подумал  и  решил:  -  Хорошо.  Я знаю,  что  ты вообще-то незлая
девочка, просто еще глупая. Возьми нашего Лешу, может быть, твоя мама сможет
его вылечить. Она добрая.
     - Не  всегда,  однако...- возразил Тяпкин,  представив, как ему  влетит
дома за то, что он ушел без спросу и мама волнуется.- Иногда добрая...
     Он вздохнул, взял Лешу, завернутого в одеяло, и пополз назад. Вышел  на
тропку, весь от  макушки  до пяток перемазанный в песке, подошел ко мне  - я
уже не чаяла увидеть его живым. И протянул мне Лешу.
     - Мама,- сказал мой ребенок басом.- Леша помирает, у него температура.
     Я даже не стала его ругать:  что толку? Пришла домой, вскипятила молока
и стала из ложечки  поить Лешу, тот был без сознания. На ночь  я ему сделала
масляный  компресс и завернула в свою шерстяную  кофту.  Раза  два за ночь я
поднималась  посмотреть,  жив  ли  еще  Леша:  очень   он  был  плох.  Дышал
по-прежнему тяжело, волосы от пота намокли и прилипли ко лбу, но температура
вроде бы стала  спадать. Под утро я еще раз согрела ему  молока и  напоила с
ложечки, потому что  видела:  во рту у него от  жара пересохло. Леша  молока
попил и снова забылся.
     Утром, когда мы проснулись и вошли  в  комнату,  Леша лежал с открытыми
глазами, заложив руки под голову, и смотрел на нас.
     - Ну как, ты живой? - спросила я.
     -  Живой... Здравствуйте,-  сказал  он  очень слабым  голосом.-  Я  так
болел...- Он посмотрел на Тяпкина и добавил:- Я совсем ничего не помню.
     - Ладно,  зато  мы все  помним  и потом  тебе  обязательно  расскажем,-
остановила я  готового  каяться  Тяпкина.- Главное,  ты  пока выздоравливай.
Кушать хочешь?
     - Не  очень...- вяло ответил  Леша, и  я  поняла, что опасность еще  не
миновала.
     Мы  снова  напоили Лешу  теплым  молоком, позавтракали  сами,  потом  я
спросила  его, любит ли он вообще солнце, можно ли ему быть на  солнце.  Мне
очень  хотелось вынести  его  на солнышко:  летом  при простуде  оно  лучший
лекарь. Но, может быть, лешатам  солнце  противопоказано?  Они, насколько  я
знаю, жители темных мест и гуляют преимущественно ночью.
     - Я очень люблю солнышко,- сказал Леша.- Я скучал по нему, когда болел.
     Мы  с  Тяпкиным  вымыли  посуду, причем на  этот  раз  мой  ребенок так
старался, что не  разбил ни одного стакана.  Потом мы все вышли  на полянку.
Было девять  часов,  солнышко еще  светило низко  и ласково. Я  постелила на
траву махровое полотенце и положила  на него Лешу. Леша лежал, закрыв глаза,
и улыбался, а мы с Тяпкиным разговаривали.
     Через  час  мы  унесли  Лешу  в комнату  и  уложили  спать, а когда  он
проснулся,  услышав, что  я  звякаю посудой,  приготовляя  обед,  то полежал
некоторое  время  молча, глядя в брусчатый, освещенный солнцем потолок нашей
комнаты, и, улыбаясь, робко попросил:
     - Вы мне дадите чего-нибудь покушать? Я очень кушать хочу.
     - Дадим,  дадим! Мы тебе  много покушать  дадим! -  запрыгал от радости
Тяпкин.
     - Конечно,  дадим!  - подтвердила я.  Мы поняли, что теперь Леша  будет
жить.
     - А книжки  у тебя  еще остались? - спросил  Леша Тяпкина, съев тарелку
молочной лапши и две котлеты.- У тебя есть книжки с буквами?
     - У меня  целый воз  есть книжек! - гордо сказал Тяпкин, приволок  этот
воз на мою постель, и они с Лешей стали вспоминать буквы.
     Так мы и начали снова жить втроем. Сначала все шло мирно и прекрасно, и
это меня тревожило: зная характер моего ребенка, я не очень-то верила в  эту
тишину. Однако так продолжалось целых три дня. Утром, после завтрака, Тяпкин
осторожно  выносил   Лешу   на  солнышко,  на  расстеленное  одеяло,   потом
притаскивал ворох растрепанных книжек, и они принимались их листать. Я сшила
Леше  беленькую шапочку,  чтобы не напекло голову, и  он  очень  радовался и
гордился  этой  шапочкой, без  конца  снимал  ее и  надевал, так  что  скоро
захватал  всю руками. Я поглядывала  в  окно, отрываясь  от работы: здесь ли
ребята,- и видела две склоненные над книжками головы в беленьких панамках.
     Тяпкин довольно  хорошо  помнил  содержание  каждой  книжки,  водил  по
страницам  пальцем  и рассказывал, делая вид, что читает. Леша  сначала  ему
верил,  слушал с широко открытыми глазами, потом стал спрашивать,  где какая
буква, а Тяпкин начал сердиться. Он терпеть не мог, когда его уличали в том,
что он чего-то не знает.
     -  Я читаю! -  услышала  я  на четвертый  день  нашей  спокойной  жизни
сердитый голос Тяпкина.- А ты не слушаешь! Я тебе не буду больше читать!
     - Просто я  тоже хочу читать научиться...-  робко возражал Леша.- Вдруг
ты  устанешь  и не захочешь больше,  тогда я  сам... Потому и спрашиваю: это
какая буква?
     - Взрослые люди читают без буквов! - опять закричал Тяпкин.- Моя мам  а
кладет на стол книжку и делает вот так...
     Тяпкин  взял книжку и  стал усиленно  поворачивать  голову в  одну  и в
другую сторону, видимо изображая, как я читаю про  себя. Хотя, конечно, вряд
ли читающий про  себя  человек  сильно  крутит головой, глаза  действительно
бегают - это да.
     - А тогда буквы зачем? - удивился Леша.
     Тяпкин важно помолчал, соображая, потом объяснил:
     - Для красоты. Когда просто одна белая бумага, некрасиво очень. А когда
есть буковки, тогда ничего...
     Тут   я  решила   вмешаться,  дабы  мой  ребенок   не  приучался   быть
самонадеянным невеждой.
     -  Что это ты тут  такое интересное рассказываешь, Тяпик?..- подойдя  к
спорщикам, спросила я ехидно.- По-моему, кто-то  тут чего-то не понимает,  а
делает вид, что понимает. Хорошо ли это?
     Обрадованный Леша  растолковал мне, о чем  они  спорят,  и я,  стараясь
говорить просто,  объяснила  ребятам,  зачем  люди  придумали  буквы, научив
бумагу разговаривать. Посрамленный  Тяпкин молчал,  надувшись, а  Леша сразу
начал спрашивать,  как  называется  вот  эта  буква  и как  та,  старательно
повторял, потом вдруг  вытащил из растрепанного вороха одну книгу, раскрыл и
прочел:  "Жила-была  на  свете  девочка,  звали  ее  Красная  Шапочка..."  -
остановился, изумленно глядя на меня, и крикнул:
     - Мама, ты послушай, как красиво: жила-была на свете девочка...
     Он  смотрел на  меня  своими круглыми  синими глазами  с  удивлением  и
восторгом и улыбался. Я тоже улыбнулась, пожалев, однако, что это лешонок, а
не Тяпкин почувствовал скрытую музыку слов и изумился этому.
     -  Очень  красиво,-  согласилась я  и укоризненно сказала дочери: - Вот
видишь, Тяпик, какое у Леши чуткое ушко, ты ведь этого не услышала...
     - У Лешки ухи, как у  лягухи!  - сердито подразнился мой  ребенок.- Я и
без  него  все сама слышу... Вон дедушка  с  поезда идет!  - закричал  вдруг
Тяпкин  и побежал  навстречу  деду,  растопырив  руки.- Деда, деда! А  Лешка
нашелся!
     Очень все-таки хорошо, что Тяпкин не был злопамятным.
     - Я в этом не сомневался,-  отмахнулся дед.- Куда это чучело денется! -
И  сказал  мне:  -  Тебя  в  редакцию вызывают  срочно.  Видишь,  даже  меня
ухитрились разыскать. Поезжай сейчас.
     Я забеспокоилась,  потому что,  когда  срочно вызывают  в редакцию, это
редко бывает хорошо. Однако  прежде чем уехать, я натаскала деду воды во все
пустые  кастрюли  и  очень  просила,  если,  несмотря  на это,  ему  все  же
вздумается  пойти за водой,  то ребят  с собой  брать  не  надо: Леша  после
болезни не окреп; пусть играют на полянке, никуда не ходят.
     Потом я уехала, но сердце мое было неспокойно.







     Впрочем, к счастью, в этот день ничего плохого не случилось.
     Прежде чем разобрать свои сумки - Тяпкин надеялся, что там  есть разные
вкусные  вещи,-  дед  зажег  керосинку  и  поставил  чайник.  Тяпкин и  Леша
потащились  на  терраску,  где мы  жгли обычно  керосинку, чтобы не пахло  в
комнате,  понаблюдали, как дедушка  вытряхивает  в помойное ведро  маленький
чайничек, как моет  стакан, как стирает со стола и ставит посуду. Потом  дед
принялся  переобуваться,  чтоб  отдохнули  ноги;  Тяпкин  же,  не  выдержав,
спросил:
     - А ты нам ничего не привез?
     - Я  не  знаю,  чего бы ты хотела! - проворчал дед.- Я  так торопился с
этой паникой, что только возле вокзала успел заскочить в магазин.
     - Чего-нибудь...- Тяпкин пожал плечами и  поскреб пальцем по  столу. Он
стоял у  стола,  положив  одну  ладошку и подбородок на край, и  ждал, когда
дедушка будет наконец  доставать все из сумок. Не то чтобы  он был голодным,
просто ему было интересно.
     - Деда,- подключился к разговору Леша умненьким подхалимским голоском,-
а мы будем пить чай?
     - Ты  имеешь  в  виду конфеты? - усмехнулся дед.- Я думаю, что будем. Я
буду чай, а вы конфеты и еще кое-что. Только дайте мне очухаться.
     - От кого отчухаться? - спросил Леша.
     - От поезда. Народу много, душно, жарко. Устал я.
     -  Лешка не знает поезда! - мстительно сказал Тяп-кин.- Он его не видел
никогда. Я ему в книжке показывала, а он никогда этого не видел.
     - Ничего  страшного,- назидательно возразил дед.- Вот ты, например,  не
видела подводную лодку.
     - Видела,- соврал  Тяпкин.-  Я  всякую  лодку видела. Такая она  просто
лодка под водой.
     -  Это ты видела утонувшую лодку,- не уступил дед.- А есть  специальные
металлические  подводные лодки: в них  глубоко под водой плавает много людей
для  научных и  военных целей. Поняла?..  Не стыдно  не видеть  чего-нибудь,
стыдно не стремиться узнать. А Леша вот стремится.
     Неизвестно,  к  чему бы  привел этот разговор,  поднимающий со дна души
Тяпкина всякую муть, и каким боком это опять обернулось бы для Леши. Но тут,
к  счастью, закипел  и  вылился  на  керосинку чайник,  дед  заспешил,  стал
заваривать  чай,  кутать  оба  чайника  в  одеяло  и,  наконец,  к  великому
удовольствию Тяпкина и Леши, принялся за сумки.
     Сначала  он  достал  пакетик  с "Золотым  ключиком",  потом  кулечек со
"Школьными", потом пакетик  с "Васильком" и "Ромашкой",  потом  отдельно две
"Мишки". Тяпкин и Леша  встречали каждый пакет воплями восторга, а когда дед
достал кулек с финиками, кулек с первыми в этом году мелкими яблоками "белый
налив", мягкий батон с изюмом, два бублика и банку шпрот, то уж тут Тяпкин и
Леша просто все время без  умолку выли, точно волки в лесу: "У-у-у-у..." Дед
довольно  улыбался, хотя обычно он Тяпкину шуметь не  велел:  от шума у деда
болела голова.
     Им теперь  было хорошо и  весело: дед пил свой черный  чай, закрывая от
удовольствия глаза  и постанывая, а ребята быстро съели конфеты и  принялись
за финики, показывая  друг  другу  и дедушке обглоданные  косточки, чтобы не
проглотить,  а то  подавишься. После этого они съели яблоки и по полбублика,
выковыряли из батона изюм и подождали, не даст ли им дед чего-нибудь еще. Но
шпроты дедушка  открывать не  стал,  сказал, что  оставит их к обеду.  Тогда
ребята  взяли куски  батона с  выковыренным изюмом  и отнесли  их в  мисочку
старичкам. Старички любили белый батон и без изюма.
     Когда они  вернулись, дедушка уже кончил  пить чай и предложил пойти на
речку, если Леша достаточно хорошо себя чувствует.
     -  Достаточно,  достаточно!  -  закричал Леша и спросил:  - А  на какую
речку?
     - На настоящую! - важно объяснил Тяпкин.- Не на твой паршивый ручей. На
настоящую, глубокую, там все купаются и плавают, там - с ручками!
     Дедушка снял рубаху - он любил за городом загорать и не боялся солнца,-
надел белую фуражку,  но  не  от  солнечного удара,  а  просто  потому,  что
стеснялся ходить при незнакомых людях с лысой головой, взял полотенце, велел
ребятам надеть панамки, и они все отправились на речку.
     Сначала Леша  немножко отставал, потому  что после болезни  забыл,  как
надо прыгать, но скоро вспомнил, развеселился и запрыгал высоко и весело, то
обгоняя дедушку и Тяпкина, то задерживаясь возле какой-нибудь интересной ему
вещи. Им встретился их старый знакомый козленок, он был уже совсем  большой,
и, когда Тяпкин захотел погладить его  по спинке, козленок встал на  дыбки и
нагнул беленькие, довольно острые рожки.
     - Глупый, не соображает ничего! - снисходительно сказал  Леша.- Большой
уже, а глупый. Не трогай его, не надо. Он просто боится.
     Леша отыскивал в траве возле тропки перезрелую землянику и честно делил
одну себе,  одну  дедушке, одну Тяпкину. Потом им навстречу попалась собака.
Тяпкин сначала  обрадовался, а потом испугался, как бы она не загрызла Лешу,
и  закричал. Но  Леша  спрятался в траву,  собака пробежала мимо,  по  своим
делам, а дедушка сказал:
     - Умная собака никогда не  тронет маленького, у меня уж были  собаки, я
знаю.
     Тяпкин промолчал, потому что хотя  он очень любил собак и просил, чтобы
ему купили щенка, но во дворе одна собака чуть не загрызла совсем маленького
котеночка.
     - Она  меня не унюхает  никогда! -  успокоил его Леша.- Просто я  же не
пахну. Я ей - как шишка какая-нибудь. Что она дура, что ли, шишки есть?
     Так, разговаривая  о разных интересных  вещах, они  дошли до обрыва над
речкой.  Леша  раньше  всех  допрыгал  до  обрыва,  остановился  и, взявшись
ладошками за голову, ахнул:
     - О-ой, сколько воды!.. Ой, Любка, я этого никогда не видел!
     - Это вот речка,- нравоучительно объяснил Тяпкин.- А то  просто  ручей.
Понял ты теперь?
     Собственно,  и эту  речку почти в любом месте можно было перейти вброд,
но кое-где  все же было  по шейку, и, спустившись вниз,  дедушка  разделся и
стал плавать, потом вылез, взял Тяпкина за руку  и разрешил ему войти в воду
по грудки,  поплескаться.  После  этого  искупали  Лешу  и легли на  песочке
загорать.
     Дедушка загорал, а Тяпкин и Леша строили домики и заборы из песка. Леша
сказал:
     - Гляди, как я могу! - завертелся на одном месте и пропал в песке.
     Тяпкин подождал минуту, подождал две, потом испугался и громко заревел:
     - Дедуш, Лешка в песок засыпался!
     Дед вскочил, стал расспрашивать, в чем дело, а Леша откуда-то, совсем с
другого конца пляжа, закричал:
     - Ты что? Вот он я! Я тебе просто показать хотел!
     Так они поиграли еще часок и пошли вместе с дедом домой.
     После  обеда, за которым они опять  ели разные вкусные  вещи, Тяпкин  и
Леша легли спать в  гамак  и заснули сразу,  потому  что хорошо нагулялись и
устали. Спали они довольно долго, потом попили молочка и вышли с дедушкой на
тропку встречать  со станции маму: Но мама не приехала. Стало уже прохладно,
и  пришлось  возвратиться  домой. Оделись  потеплей, сходили  за молоком,  и
дедушка  разрешил отнести молочка для ежиков. Когда Тяпкин и Леша спустились
к оврагу и вылили молоко в мисочку, из кустов неожиданно появились старички.
Леша очень обрадовался, а Тяпкин закричал:
     - Ура! Старички пришли!
     Леша бросился всех целовать,  потому что после выздоровления  никого из
своих старичков не видел.
     -  Как  ты  загорел,  прямо  сосновая  шишка!  -  сказал,  улыбнувшись,
старенький дедушка и вытер слезы ладошкой.- Как я рад,  Лешенька!.. Я думал,
уж и в живых тебя не увижу.
     -   Говорил   же   я,   моя  мама   его   вылечит!   -  сказал   Тяпкин
покровительственно и сел на пенек, положив  ладошки на колени.- А вы мне еще
не верили, глупые дедушки!
     Старички переглянулись, хотели, наверное, сказать, что это Тяпкин довел
Лешу  до  такой  тяжелой болезни,  потом снова  переглянулись  и  сразу  все
засмеялись. Очень это у них прекрасно получилось в один голос:
     - Хе-хе-хе-хе!..
     - Вы чего? - обиделся Тяпкин.-  Думаете, легко его было вылечить? Очень
трудно. Мама целую ночь до утра не спала, все время  к нему вставала, давала
пить молочка горячего.
     - Передай ей спасибо,- сказал старенький дедушка. - Она добрая, хорошая
женщина, я же говорил. Передай ей ото всех нас большое спасибо. Она дома?
     - Уехала...-  сказал  Тяпкин,  и  вдруг  ему  сделалось  очень грустно,
одиноко и захотелось  зареветь.- Обещала  скоро приехать, а все  не едет...-
Сдержался, не  стал реветь,  сказал басом:  - Ешьте  идите  молоко, а то вон
ежики прутся.
     В траве и правда показывались и пропадали серые спинки ежиков. Старички
заспешили  к  миске. Леша тоже побежал впереди них  всех и  занял место  для
старенького дедушки,  чтобы тот  мог  поесть. Вряд ли Любин дедушка разрешит
взять  молочка еще,  просто  подумает,  что  они  баловались  и  разлили. Но
оказалось,  что старички сегодня  не так  жадничали, потом,  в миске  лежало
много кусочков булки, они доставали их прямо руками и  ели над миской. Видно
было,  что им  очень  вкусно: такие у всех  старичков  стали довольные лица.
Наелись, даже немного молока осталось ежикам.
     Тяпкин и Леша  еще посидели на пенечке, поразговаривали со  старичками,
но дедушка на крыльце закричал:
     - Люба! Леша! Домой!
     Пришлось попрощаться и идти домой.
     Еще немножко  они посидели на  крылечке  с дедушкой,  поглядели,  какое
красное небо там, где село солнце. Дедушка  сказал, что завтра  будет ветер,
раз  небо  такое красное. Тяпкин промолчал, но не поверил,  потому  что одно
дело - небо, а другое - ветер. Небо - вон оно где, высоко, а ветер на земле.
Но  спорить  с дедушкой Тяпкин  не стал, потому  что заметил,  что, когда со
взрослыми не споришь, как-то все лучше получается, без всяких неприятностей.
Можно делать как хочешь, но спорить не надо.
     Попили еще молочка и стали ложиться спать.
     - Деда,- попросил Тяпкин, когда они с Лешей улеглись рядом на подушке,-
а ты нам песню споешь?
     -  Спи,  ладно,  потом,-   сказал  дедушка,  зажег  керосиновую  лампу,
загородил ее газетой, выключил верхний свет и сел читать книжку.
     Стало совсем темно, и не  ясно, что же случилось с мамой, почему она не
едет. Тяпкин думал об этом, вертелся, вздыхал и не давал спать Леше.
     - Ты  что не  спишь, крутишься?  -  оторвался наконец дед от книжки.- И
Леше спать не даешь, он тоже глазами хлопает. Давно пора спать.
     - Не могу я спать,- сказал Тяпкин.- Все время про маму думаю.
     - Никуда твоя мама не делась, нечего про нее  думать. Завтра проснемся,
позавтракаем и сразу пойдем ее встречать, она приедет. Спи.
     Дед сел близко к кровати и. стал петь колыбельную. Колыбельная эта была
очень старая, и знал ее дед давно, ее пела его мама, когда он был маленьким,
потом дед пел ее  мне, потому что я рано осталась без матери  и, кроме него,
петь колыбельную для  меня было некому, после уже  дед пел колыбельную моему
ребенку. Голос  у деда был плохой, слух тоже,  но и мне  и Тяпкину казалось,
что поет он очень хорошо.

     ...Улетел орел домой;
     Солнце скрылось за горой;
     Ветер после трех ночей
     Мчится к матери своей.

     Ветра спрашивает мать:
     "Где изволил пропадать?
     Или звезды воевал?
     Или волны ты гонял?"

     "Не гонял я волн морских,
     Звезд не трогал золотых;
     Я дитя оберегал,
     Колыбелечку качал..."

     Пока дед пел,  Тяпкин  повернулся на  бочок, подложил ручку под щечку и
заснул. Очень  он  бывал  милый и хороший во сне - нос уткнулся в  подушку и
расплющился,  он  почмокивал  губами  и немного сопел. Все  маленькие, когда
спят, очень хорошие - и щенки, и ежата, и поросята, и дети.
     Дед  вздохнул,  поцеловал его тихонечко, сказал: "Спи, спи!" - и  укрыл
получше простыней. И тут увидел, что Леша не спит, смотрит широко  открытыми
глазами.
     - А ты, чучелко, что не спишь?  - удивился дед.- Днем выспался? Хотел я
вас раньше разбудить, да жалко было.
     - Нет...- прошептал Леша.- Дедуш, а ты что пел?
     - Песню.
     - Мне понравилась... А ты еще знаешь?
     Тогда дед запел еще песню,  которая тоже сначала  мне, а потом  Тяпкину
служила колыбельной, хотя совсем на колыбельную  не походила. Просто дед всю
жизнь  был  очень занят:  сначала  воевал  на  германской  войне,  потом  на
гражданской, потом боролся  за  революцию,  потом строил социализм  -  учить
колыбельные ему было некогда.
     Дед пел:

     По синим волнам океана,
     Лишь звезды блеснут в небесах,
     Корабль одинокий несется,
     Несется на всех парусах.

     Леша слушал, повернувшись на  бочок и подложив ручку под щечку,-  это я
так  учила  его ложиться,  чтобы  скорее  заснуть,- но  глаза  у  него  были
внимательные и совсем не спящие.

     ...Есть остров на том океане -
     Пустынный и мрачный гранит;
     На острове том есть могила,
     А в ней император зарыт.

     Зарыт он без почестей бранных
     Врагами в сыпучий песок
     Лежит на нем камень тяжелый,
     Чтоб встать он из гроба не мог.

     Леша не знал,  кто такой "император" и что такое "почести бранные", как
в свое время  не знала я и не знал до сих  пор Тяпкин,- он слышал сквозь сон
эту  песню  и  жалостливо  дергал  бровями. "Усачи гренадеры"  казались  ему
таинственными "усачигри надерами", но Леша слушал, напряженно сощурив глаза,
улыбался  и вздыхал  от горького  наслаждения,  которое  дарила  ему  песня.
Непонятное, щемящее нежно сердце  было где-то вроде бы не в  самих словах, а
за словами, прикасалось тихонько, как котенок лапкой, к нежному в душе. Леша
слушал и чувствовал,  как ему все сжимает и сжимает сердце, тогда  он быстро
сказал:
     - Спасибо, дедушка, я уже захотел спать.
     Повернулся лицом к стене, закрылся с головой простыней и тихо заплакал.
Он плакал настоящими слезами первый раз в  жизни, не понимал, что это с ним,
и не мог остановиться. Было ему и больно и очень сладко.
     А дед допел шепотом последние строфы:

     Но в цвете надежды и силы
     Угас его царственный сын,
     И долго, его поджидая,
     Стоит император один -

     Стоит он и тяжко вздыхает,
     Пока озарится восток,
     И капают горькие слезы
     Из глаз на холодный песок...*

     (* Смотри стихотворение М.Ю.Лермонтова "Воздушный корабль".

     Потом  снова сел за стол и стал читать свою книгу. Леша наконец заснул,
но  спал чутко, все время помнил про песню и,  открывая иногда глаза, видел,
что дед все еще сидит за столом, пьет крепкий чай и  читает.  Леша  думал во
сне, что Любка правильно говорила про  своего  дедушку: тот точно никогда не
спит  и все время,  хитренький,  ночью читает книжки, потому  что  днем  ему
остается мало  времени. Леша завидовал  и хотел тоже всегда  и  ночью читать
книжки.
     Утром Тяпкин  и Леша проснулись  веселые, позавтракали всякими вкусными
вещами и пошли на тропку к станции встречать маму. Ветер сильно шумел вверху
деревьями, Тяпкин вспомнил, как вчера дедушка говорил про ветер, и удивился:
значит, все получилось правильно, такое бывает. И снова подумал: хорошо, что
он не  стал с дедушкой спорить, а то дедушка сегодня начал бы ему напоминать
про это, а Лешка бы дразнился.







     Я  выехала из дому довольно рано: в девять часов мы с Верой Васильевной
уже сошли  с поезда на нашей станции  и двинулись по  тропке к  дачам, часто
останавливаясь  и  отдыхая,  потому  что  у  нас  были тяжелые  сумки.  Вера
Васильевна  работала художником-оформителем в том  издательстве,  где у меня
должна  была  выйти  книжка,  и  меня  специально  вызвали, чтобы  я  с  ней
встретилась  и поговорила, какую  лучше сделать  обложку и какие  нарисовать
картинки. Ни  за час, ни  за  два  этого не  решишь,  долго  же в  городе  я
оставаться  из-за  Тяпкина не могла.  Поэтому я позвала художницу  к  нам на
дачу. Муж  Веры  Васильевны был артист и уехал на летние  гастроли со  своим
театром в другой город.  Вера Васильевна скучала  дома  одна и обрадовалась,
когда я  позвала ее  на дачу,  чтобы она там  пожила  и все спокойно со мной
обсудила.
     Правда, я предупредила ее,  что у  меня есть Тяпкин  с  довольно плохим
характером, которого я все-таки очень люблю, но Вера Васильевна сказала, что
детей тоже  любит, хотя своих у нее  нет.  Про Лешу  я не говорила ничего  -
боялась, что Вера Васильевна испугается и мне не  поверит. И вообще пойдут в
издательстве разные  разговоры.  В крайнем случае,  если  что, можно  на это
время отправить Лешу  пожить-к старичкам. Хотя мне этого делать не хотелось:
во-первых, Леша  может обидеться, а  во-вторых, я к нему привыкла и полюбила
уже.
     Надеялась,  что все как-нибудь обойдется.  Дело в  том, что многие люди
Лешу не замечали. Они смотрели на него и отводили глаза, то ли не видели, то
ли  думали, что  это им  кажется.  Наши  соседи  по даче, научные работники,
занимающиеся  изучением русского языка,  часто  видели,  что  Тяпкин и  Леша
играют на одеяле в саду, читают книжки, даже несколько раз подходили близко,
разговаривали  с  Тяпкиным,  но  про Лешу  ничего  не спрашивали.  А недавно
вечером приехал  вернувшийся из командировки наш папа, привез нам с Тяпкиным
продукты,  посмотрел  на  Лешу, но  тоже ничего не  спросил,  а когда Тяпкин
закричал: "Папа, гляди,  у нас Лешка живет!.." - отвел глаза, быстро сказал:
"Да-да, играйте, играйте". Я рассчитывала, что Вера Васильевна тоже  Лешу не
заметит и  мы будем жить, как жили. Но когда Тяпкин и Леша бросились ко мне,
обрадованные, что наконец-то я  приехала и  везу такие  тяжеленные  сумки  с
вкусными вещами, Вера Васильевна поздоровалась с дедушкой, после с Тяпкиным,
а потом спросила восхищенно:
     - О-ой, кто это? Какой он прекрасный!
     -  Это наш Леша,- ответила я неуверенно.- Леша, подойди, поздоровайся с
тетей. Она художница, рисует картинки в книжках.
     - А кто тогда пишет буквы? - сразу заинтересовался Леша.
     Раньше он  думал,  что книжки так и есть всегда, их никто не делает, но
раз эта тетя нарисовала картинки, значит, и буквы кто-то написал.
     - Разные люди...-  Я пожала плечами.-  Очень многие. Есть хорошие, есть
не очень. Я расскажу тебе потом.
     -  Здравствуйте,-  поздоровался  Леша,  подпрыгнул   и   протянул  свою
деревяшечку: он уже знал, что надо здороваться за руку.- А вас как зовут?
     - Тетя  Вера...-  Вера Васильевна  немного растерялась: она  не  успела
поймать Лешину ладошку, а он больше не стал прыгать.
     - Мне не нравится,- сказал сухо Леша и отвернулся.
     - Мне  тоже не нравится!  -  поддержал  его  Тяпкин.-  Как-то  не очень
красиво: Ве-ера!..
     Дедушка возмутился и  сразу заругался:  он  не терпел, когда дети  вели
себя невежливо.  "Вежливость,  воспитанность помогают  человеку подавлять  в
себе злые и плохие инстинкты!"- говорил он мне.
     Мы все замолчали растерянно, не зная, что дальше говорить. Леша подошел
поближе и спросил:
     - Мама,  а  можно, я тетю Веру тоже  буду звать  "мама"?  Мне такое имя
нравится... Вот,  например, Любку  зовут  еще Тяпкин,  тебя  зовут "тетя"  и
"мама" - у всех есть два имя.
     Я  посмотрела  в  нерешительности  на Веру  Васильевну, но  она сказала
веселым шепотом:
     -  Можно-можно...  Господи, конечно! - И повторила громко: - Можно. Мне
самой нравится такое имя.
     - Все тети бывают  мамы,- сказал  Тяпкин  и, взяв меня  за руку,  повел
домой. Ему  очень хотелось посмотреть,  что я привезла, и потом, он немножко
соскучился.-  Галина  Ивановна - мама.  У Таньки  тетя Шура мама, у Андрюшки
тетя  Валя  мама.  Я  вырасту,  тоже буду  мама,  у  меня  родится  двадцать
ребеночков.
     Когда я была маленькой, то, насколько помню,  называла тоже эту  цифру,
но  пока  завела только одного.  Поэтому я не  стала  убеждать Тяпкина,  что
двадцать ребеночков много и хлопотно.
     Так  мы  дошли  до нашей дачи,  разобрали  сумки, опять  попили чаю  со
всякими очень вкусными  вещами. После чая дедушка уехал в город, потому что,
во-первых,  устал  от  такого количества народу,  а во-вторых,  очень  хотел
посмотреть  какое-нибудь  новое кино. Ну, а мы стали  продолжать нашу  жизнь
вчетвером.
     Я помнила, как обрадовался  Леша, когда я  сшила ему шапочку, и поэтому
вчера, уходя из  издательства, забежала по  дороге в  "Детский  мир", купила
пупса размером с Лешу, сняла с  него туфли, носки, штанишки, рубаху и сейчас
отдала все это Леше.
     Сказала, что купила в универмаге, где все люди покупают себе одежду.
     Леша  чуть не умер от радости, долго прыгал  выше стола и кричал "ура".
Тяпкин  тоже прыгал так, что дрожал  дом, и  тоже  кричал  "ура". Потом Леша
мгновенно надел  на себя все  и  сделался очень смешным - не то кукла, не то
человечек. Я спросила, не жарко ли ему во всем этом.
     -  Мне  никогда  не  бывает жарко!  -  сердито  ответил  Леша и ушел на
крыльцо.  Наверное, он  подумал, что  я  пожалела и  собираюсь одежду у него
отнять. Очень ему хотелось походить на человека.
     Вера  Васильевна  легла отдохнуть  с дороги,  Тяпкин  доставал из сумки
новые книжки, а я вышла на крылечко и села рядом с Лешей.
     - Ну? - спросила  я.- Ты  что  надулся?  -  и  почесала его  пальцем по
спине.- Я же специально пошла  в магазин и купила  тебе это, я знала, что ты
хочешь. Носи, пожалуйста. Хотя я считаю, что без одежды тебе тоже хорошо.
     Леша посмотрел на меня, улыбнулся, но глаза  у  него были  грустные. Мы
помолчали.
     - Понимаешь...- сказала я потом.- Ты очень славное, умненькое существо.
Доброе.  Я бы хотела, чтобы у Тяпкина  был характер такой, как  у тебя. И не
надо  тебе стараться ни на кого походить, на мальчика, например. Будь такой,
как ты  есть,-  это  самое  трудное всегда. Ты меня  понял?..  Не надо  себя
стесняться, если даже ты не похож на других.
     Мы снова помолчали, потом Леша поднял на меня глаза, поежился  смущенно
и улыбнулся. На этот раз веселей.
     - Иди к Любашке,- сказала я ему.- Там я много новых книжек привезла. Ты
еще не разлюбил книжки?
     -  Ура! - заорал Леша  и запрыгал в комнату.- Не разлюбил! Я их никогда
не разлюблю! Книжки! Любка, будем читать книжки!
     Конечно, он был еще совсем ребенок.
     Тяпкин в сопровождении Леши выволок книжки на лужайку перед террасой, и
они долго их рассматривали. Потом Тяпкину надоело, он стал бегать и кидаться
шишками  и  палками просто  так, ни в  кого, хотя иногда нечаянно  попадал в
Лешу, И кричал  сам с собой. А Леша сидел, читал книжку, и оторвать его было
совершенно  невозможно, он даже не замечал, когда на книжку падала шишка или
палка. Просто стряхивал их, и все.
     Этой  ночью я  почему-то  долго не могла заснуть, лежала  и думала  про
всякие вещи, может быть, потому,  что в стекла терраски сильно светила луна.
Вдруг я услышала какой-то шорох и насторожилась. Не то чтобы я боялась мышей
- я их могу брать руками, если, конечно, удается поймать,- но  просто  когда
лежишь долго  в  темноте и не  спишь,  то  вздрагиваешь  от  любого  шороха.
Затопали маленькие  ножки, я поняла, что это Леша, и приподнялась на  локте,
посмотреть, что с ним. Леша пошел в угол, где лежали все игрушки, выволок из
стопки какую-то  книжку,  сел  прямо в  лунной  дорожке  на полу  и принялся
читать. Я тихонько встала.
     -  Леша!  -  шепотом сказала я,  и  он вздрогнул.- Ночью нельзя читать,
потому что глаза испортишь. Плохо видно, можно ослепнуть.
     Леша обернулся и посмотрел на меня серьезно и с неприязнью.
     -  Я же вижу  ночью,- ответил он.- Вы  же знаете.  Я ночью вижу так  же
хорошо, как днем.
     - Правда, я про это позабыла,- поправилась я.- Но ведь ты живешь с нами
и спишь ночью, а не днем, как с дедушками. Ты еще маленький, растешь, всякое
существо должно  отдыхать, если оно хочет  вырасти  сильным и здоровым. Надо
спать ночью, малыш.
     - А дедушка? -  спросил Леша.- Дедушка ночью  всегда  книжки читает.  Я
тоже хочу.
     -  Дедушка  старенький,  ему  расти уже не надо. А  ты, если  вырастешь
здоровым и сильным, будешь долго  жить  -  сто  лет, даже  дольше,  как твои
старички. Прочтешь все самые интересные и хорошие  книжки, успеешь еще...- Я
улыбнулась, вздохнула и добавила: - Не надо так сердито на меня смотреть. Ты
мой  милый и  хороший  малыш,  я тебя очень люблю  и  хочу, чтобы тебе  было
хорошо...
     Я погладила его по желтой челке, а он вдруг засмеялся и потерся головой
о  мою руку.  И лег спать. Всякому маленькому  надо  обязательно, чтобы  его
кто-то любил.  Это,  как  солнышко, без которого  травка  вырастает  белой и
чахлой.
     Больше  ночью  Леша книжки  не читал, но днем оторвать его  от них было
совсем невозможно. Он даже есть стал меньше и не с таким аппетитом. И потом,
из-за этих книжек он начал как-то странно разговаривать.
     - Пойдем в лес,- просил меня Тяпкин.
     -  Лес? Дремучий... Дремучий  лес,- откликался, не  поднимая  головы от
книжки, Леша.- В дремучем лесу живут дикие звери.
     Если кто-то произносил слово "корова", Леша  тут  же говорил: "А стадо?
Стадо  коров".  Если я рассказывала Вере Васильевне, что за рекой есть поле,
где можно набрать луговых опят, Леша и тут реагировал:
     -  Поле?  Чистое...  Чистое  поле, солнце  ясное, небо высокое,  береза
белая, дорога дальняя...
     Я забеспокоилась, что это у него  останется на всю жизнь, что он всегда
теперь  будет разговаривать  готовыми  книжными фразами. Как  отучить его от
этого, я не знала. Впрочем, к счастью, скоро  все прошло само собой и больше
не возвращалось.
     Как-то,  глядя с нежностью  на  Лешу,  стоявшего  на  четвереньках  над
книжкой, страницы  которой  были в два  раза  больше  него,  Вера Васильевна
спросила:
     - А что будет с Лешей, когда вы переедете с дачи в город?
     Я  вздохнула  и пожала плечами, потому что старалась не думать  об этом
грустном времени. Взять Лешу с собой я не могла  никак. Такая у меня работа,
что я должна часто и надолго  ездить  в командировки,  а потом писать книги.
Без этого для меня  нет жизни.  Тяпкина  я  устроила  в детский сад. А  куда
девать Лешу?
     - Вы же понимаете,- сказала Вера Васильевна,- к какой жизни он привык у
вас! Отправлять его назад к дедушкам просто жестоко.  Хотя,  конечно, они  и
милые старички, но...
     Я сама так думала, но что можно сделать?
     - Мне пришлось разговаривать со стареньким дедушкой,- ответила я, опять
вздохнув.- Он мне рассказывал, что,  когда был маленьким - лет сто назад или
больше,-  тоже подружился  с  девочкой. Она ходила  в  кружевных  платьицах,
кружевных штанишках, носила длинные волосы в локончиках...
     - Какая прелесть! - засмеялась Вера Васильевна.- И что же дальше?
     - Родители девочки  про  него  ничего не знали, иначе ей запретили бы с
ним играть. Тогда ведь были всякие суеверия, страхи... Скоро девочка уехала,
он остался. Скучал без нее. Иногда пробирался в их пустой дом и читал книги:
она  научила  его  читать.  Единственный  из  всех  старичков,  он  довольно
образован. Все это пошло ему на пользу, в общем...
     - Ведь  он не жил  в семье,  не менял  образа жизни! -  Вера Васильевна
потрясла головой, не соглашаясь со мною.
     Скоро она  уехала в  город делать свою работу,  мы  же опять стали жить
одни.







     Как-то мы отправились с  утра в  лес: появились первые грибы.  Я  очень
хотела  угостить Лешу  и  старичков  грибным  супом  и  жареными  грибами  с
картошкой, наверняка это должно  было им понравиться. К тому же я сама очень
любила собирать и есть грибы.
     - Разве люди едят грибы? - удивился Леша, когда я, оторвав его от книг,
объявила ему, куда и зачем мы идем.-  Их только белки едят.  Очень  нужно их
собирать!
     Не хотелось ему оставлять свои книги. Я не  против чтения, но двигаться
маленькому, чтобы он правильно рос, надо обязательно.
     Войдя в лес, я почти сразу нашла подосиновик и показала Тяпкину и Леше,
как он хорошо стоит на полянке в сырой траве, высокий, крепенький, с круглой
красной шапочкой,- ребята бросились к  нему и рядом нашли еще два, поменьше.
Тут начался ажиотаж! Ребята носились по лесу,  обгоняя,  оттирая друг друга,
лазили под все кусты и елки, кричали наперебой:
     - Это я первый увидел! Это мой гриб!
     Грибов  было  много,  часа  через полтора  мы набрали полную  корзину и
отправились домой.  Шли  мы медленно, потому что ребята  то и дело убегали с
дорожки в лес, когда им казалось, что они видят гриб.
     - Ой-ой, мамочка! - закричал вдруг Тяпкин.- Погляди, тут кто!
     - Обыкновенный  бельчонок!  -  сказал  моментально подскакавший  Леша.-
Нечего и глядеть. Маленький совсем, тощий, точно крысенок.
     Я подошла. На стволе березы, как раз на уровне носа Тяпкина, встопорщив
тощий хвостик, сидел бельчонок. Он и правда был еще совсем маленький, слабый
и даже не мог взобраться выше по стволу.  Чуть в стороне я заметила на траве
клочки  рыжей шерсти  и кровь:  видно,  кто-то -  хищная  птица или кошка  -
разорил гнездо, а малыш спасся.
     - Возьмем его?...- попросил Тяпкин без надежды в голосе.
     Мы несколько раз за лето находили гнезда  с птенчиками, но трогать их я
не разрешала. Для птахи это верная гибель: слишком много нужно давать птенцу
каждый  день  мух и червячков, чтобы можно было  его выкормить. Трудно  даже
представить, сколько  ему  нужно  еды!  И  потом,  свободное  должно жить на
свободе.
     Но если не  взять эту рыжую кроху, он наверняка пропадет: некому теперь
его кормить, а для того, чтобы жить самостоятельно, он еще мал.
     Я сняла бельчонка со  ствола, он заверещал и попытался меня укусить, но
я сунула его в карман  куртки и застегнула "молнию". Он  пошебаршился  там и
затих.  Леша  стоял,  заложив  за  спину  руки,  и смотрел  на мои  действия
недовольно и осуждающе.  Может быть, ему  просто  не нравились  бельчата,  а
может, он  боялся, что  мы будем  его меньше  любить.  Тяпкин  же всю дорогу
прыгал и шепотом, чтобы не разбудить  бельчонка, кричал  "ура".  Ведь до сих
пор  белок  он видел только издали на деревьях. Назвать  найденыша мы решили
Рыжиком.
     Когда  пришли  домой,  я  попыталась  накормить  Рыжика: налила  ему  в
блюдечко молока и ткнула носом. Но он чихнул, заверещал и стал выдираться из
моих рук, а отпускать его было  нельзя: забьется куда-нибудь в угол так, что
не  найдешь,  и  с голоду умрет. К тому же он  еще мал  очень и непроворен -
наступить можно незаметно или дверью прищемить.
     Случайно  я заметила, что если Рыжика держишь, то он выдирается, а если
его просто  посадить на ладонь, то в горсти  он сидит смирно, даже  ложится,
свернувшись клубочком, и пытается  уснуть. Тогда  я  намочила в молоке хлеб,
положила в  горсть перед  носом Рыжика и мазнула молоком по его мордочке. Он
облизнулся, заволновался и, когда я подвинула мокрый хлеб к самому его носу,
уперся  в него лапками и стал сосать. Прижав уши,  зажмурил глаза,  чмокал и
толкал  лапками мои  пальцы, как  котенок кошкин  живот. Скоро он наелся,  я
сунула его в карман халата, он свернулся там клубком и заснул.
     Глядя, как бельчонок ест,  Тяпкин  просто стонал  от удовольствия, Леша
тоже улыбался, и глаза  у него были добрыми. Когда малыш  уснул, я объяснила
Леше, что  сам он уже, в  общем, большой и  член нашей семьи, такой же,  как
Тяпкин,  бельчонок же еще маленький, беспомощный, надо его подкормить, чтобы
немного подрос, а после уже выпустить в лес.
     Первое  время бельчонок днем так  и сидел у меня  в  кармане. Высовывал
мордочку с прижатыми ушками и смотрел, что делается на свете. Но едва Тяпкин
или  Леша  подлетали ко мне,  чтобы сказать  Рыжему разные  нежные  слова  и
поглядеть на  него, он  моментально прятался  в  карман и считал  себя там в
безопасности. Его не  смущало, что  я хожу, что-то делаю, и "гнездо" его при
этом трясется - он чувствовал рядом  живое тепло и думал, что мир вокруг так
же надежен, как и прежде, когда он спал под животом у мамы.
     Скоро Рыжик научился есть из блюдечка. Сначала, чавкая, выпивал молоко,
потом доставал лапками кусок булки и ел, сидя  на хвосте. Спал днем  он пока
все еще в кармане, но, проснувшись, забирался ко мне на плечо или на  голову
и сидел там, распушив хвост и поставив уши, не обращая внимания на то, что я
занимаюсь  хозяйственными  делами. Мне это казалось не очень  удобным: руки,
ноги и даже лицо у меня были поцарапаны - малыш не выбирал дороги, перелезая
из кармана ко мне на голову и обратно в карман.
     Через неделю мы пошли за грибами и взяли с собой бельчонка. За калиткой
Рыжик присмирел, свернулся  в кармане куртки, и я слышала, как у него бьется
сердечко. Дойдя до  опушки, где мы когда-то нашли его,  я посадила бельчонка
на траву под березой, и мы все отошли в сторону, поглядеть, что будет.
     Рыжик сначала  сидел,  прижавшись к  земле и  плотно  положив хвост  на
спину,  потом наконец расслабился, приподнялся,  прыгнул  раз, прыгнул  два,
прыгнул три - добрался  по моим  ногам  до куртки  и  шмыгнул в  карман. Что
прикажете делать, не силком же оставлять в лесу!..
     Мы пособирали  грибы и пошли домой опять вчетвером. Тяпкин был доволен,
а  Леша шел очень грустный, почти  не забегал вперед, не кричал радостно, не
свистел, как он делал  это обычно.  Видно,  надеялся, что Рыжик  останется в
лесу  и не будет его больше донимать. Попробовав  однажды расшелушить шишку,
Рыжик  решил, что Леша  тоже нечто  вроде  шишки.  Я  несколько  раз  больно
отодрала бельчонка за уши, когда, подкравшись к читающему Леше, Рыжик хватал
его и начинал теребить. Ростом бельчонок стал почти что с  Лешу, и тому было
трудно защищаться. После выволочки  Рыжик сделался осторожней, однако Лешу в
покое  не оставил.  Заметив, что бельчонок  подбирается  к Леше,  я  кричала
строго: "Рыжий,  ты  что  делаешь!"  Он тут  же прижимал  уши  и  шмыгал под
кровать. Имя свое он знал и в интонациях голоса разбирался прекрасно. Теперь
не приходилось его тащить силком, чтобы накормить. Стоило поставить блюдце с
молоком в  угол комнаты, где мы его  обычно кормили, и позвать - он был  тут
как тут.







     Рыжику у  нас  жилось  неплохо, однако  у Леши  жизнь  стала  сложная и
трудная. Я теперь поняла, почему он  не  очень обрадовался, когда мы взяли к
себе Рыжика. Видно, лесовички вообще враждуют  с белками: белки для  них все
равно  что тигры  для  жителей джунглей.  И  хотя сам  по  себе  тигр  очень
красивый,  милый и хороший, но попробуйте встретиться с ним в джунглях! Да и
жить с ним в одной комнате тоже, наверное, не очень спокойно.
     Что  было  делать?..  Я пообещала Леше,  что через пять дней мы  Рыжего
непременно отпустим в лес, захочет он этого или нет, и мы стали жить дальше.
     Опять установилась сухая, довольно теплая  погода, Тяпкин и Леша, надев
пальтишки  и  ботинки, ходили играть  на лужайку перед домом, а  я  пыталась
работать, хотя Рыжик и мешал мне.
     - Любка! - сказал Леша в один из таких дней, когда я сидела и работала,
а  они  гуляли в  саду.-  Пошли  к моим дедушкам?  Я почему-то по ним  очень
соскучился.
     Теперь стало рано темнеть, к тому же ручей от дождя разлился, и мисочку
ставили в овраге  за участком,  чтобы старичкам не перебираться каждый вечер
через ручей. Ребятишек я с собой не брала, когда относила молоко, и старички
с Лешей на самом деле давно уже не виделись.
     -  Ну и иди! - сказал Тяпкин.  Последнее  время  они не  очень  с Лешей
дружили. Леша читал свои паршивые книжки все время, и Тяпкину опять  было не
с кем разговаривать.-  Как я в пальто в  вашу  дырку полезу?  Я там застряну
просто. Ты, что ли, с ума сошел, Лешка?
     -  Ну и ладно! - Леша засунул руки  в карманы штанишек и засвистел.  Он
видел  недавно мальчика,  который  шел,  засунув руки в карманы  штанишек, и
свистел  - это Леше  очень понравилось.- Пойду без тебя. Уйду от вас совсем!
Книжки  ваши я все прочел сто раз. Рыжий  этот пристает все время...  Уйду к
дедушкам.
     -  Ну и  уходи...-  сказал не  очень уверенно  Тяпкин, и ему захотелось
зареветь:  все-таки он полюбил Лешу.- Уходи, пожалуйста, ты никому не нужен!
А зато в Москве у нас знаешь сколько книжек есть! Сто! На всей стенке  стоят
на полке книжки. А мы тебе не дадим их читать.
     Леша помолчал, постоял, отвернувшись и все  еще  держа руки в карманах,
потом произнес:
     - А  в  Москву  вы меня все  равно не  возьмете. Меня  девать некуда. Я
слышал, как  наша  мама с той мамой  разговаривала, которая  Вера. Когда она
приезжала позавчера.
     И, не поворачиваясь, пошел вниз по дорожке в овраг.
     -  Возьмем...-  тихонько  сказал ему  вслед  Тяпкин.-  Ты  что, глупый?
Возьмем...
     Но Леша шел  не оборачиваясь, маленький и прямой, и не  вынимал рук  из
карманов  штанишек,  хотя у  него  по лицу текли слезы, капали на  рубаху  и
совсем  промочили  ее.  Когда он скрылся  из виду, Тяпкин громко  заревел  и
побежал домой, спросить, возьмем  ли мы  Лешу в  Москву. Раньше  он  об этом
просто не думал, ему казалось, что теперь Леша всегда будет жить с нами.
     Но я не стала  его утешать, сказала, что Лешу и правда девать некуда: в
ясли или в детский сад его не примут, а  дома  один он жить не может, потому
что  еще  мал. Сказала, что Тяпкин прекрасно понимает:  мне  надо  работать,
ездить в командировки, писать книжки. Может, на будущее лето, если все будет
хорошо,  мы  снова  приедем сюда  и  возьмем  Лешу  к себе.  Тяпкин  плакать
перестал, но сидел на крыльце очень грустный и до самого вечера ждал Лешу.
     Леша не  пришел ни в этот вечер, ни на следующий день, ни еще через два
дня. Тяпкин очень грустил, никуда  не хотел идти гулять, потому что сидел на
крылечке и ждал, что, может, Леша все-таки придет. Рыжика он теперь не любил
совсем и говорил, что это из-за него ушел Леша.
     Пока  не поздно,  бельчонка, конечно, надо  было  выпускать. Нести  его
снова  в лес мне не хотелось, я решила выпустить его здесь. На  участке дачи
росло  много  деревьев,  потом  рядом  был овраг,  заросший лесом, там  жили
несколько  беличьих семей.  Рыжему, может  быть, здесь понравится больше,  а
главное, мы сможем его первое время подкармливать.
     Так и сделали. Я открыла дверь  терраски, мы сели на крыльце, и  Рыжик,
выбежав  следом,  сначала  покрутился возле нас, потом прыгнул на  перила, с
перил  на сосну,  росшую  возле крыльца,  и  быстро шмыгнул по стволу вверх.
Засновал  между  ветвями,  удивляясь  простору,  потом спустился немного  по
стволу, посмотрел на нас и поквакал.  Наверное, попрощался, а может, поругал
нас, что  мы не отпустили его в такое хорошее место раньше. Потом он прыгнул
с  сосны на березу, с березы  на сосну, потом на елку- и его не стало видно.
Мы  посидели, подождали, но  он  так и не вернулся. В обед  мы поставили  на
крылечко мисочку с молоком и хлебом, рядом положили  нарезанное яблоко и все
время   выглядывали  за  дверь,  не  пришел  ли  Рыжик.   Грустно   все-таки
расставаться с друзьями, даже если  они причиняют тебе некоторые неудобства.
Поесть Рыжий потом приходил, но к себе уже не подпускал, одичал сразу.
     На  другой  день  после   обеда  приехала  Вера  Васильевна,   привезла
окончательные  варианты  рисунков  для книжки, а  с  вечерним  поездом вдруг
заявился  наш  папа. Тяпкин  обрадовался,  что опять  много народу  и  можно
разговаривать, а папа сказал, поглядев в угол, где лежали игрушки:
     - Ну вот, я действительно был болен  какой-то тропической болезнью, она
передается  через  комаров.  Но  выздоровел. Пришлось  принять  сорок уколов
кокосителина, новое средство. Внутривенно.
     - Бедный!  - прошептала  мне Вера Васильевна.-  Почему вы не  объяснили
ему, что Леша существует на самом деле?
     - Бесполезно,- ответила я.-  Я уж знаю. Он хороший человек, но не верит
ни во что такое, понимаете?.. Ни во что, о чем  он привык  думать, что этого
нет. Если бы я ему рассказала, кто такой  Леша и что он есть на самом  деле,
наш папа  решил  бы, что  я  от него  заразилась тропической болезнью. И мне
пришлось  бы  тоже  принять сорок уколов  кокосителина внутривенно. Я этого,
знаете, не люблю.
     Папа сказал, что машину для переезда в город он заказал на понедельник,
приедет  за нами утром и чтобы к этому времени мы были уже  готовы. После он
уехал обратно в Москву, а Вера Васильевна осталась.
     Тяпкин спал, мы сидели за столом и обсуждали рисунки.
     - Как жаль, что Леша ушел,- вздохнула вдруг  Вера Васильевна.-  Ведь я,
собственно, за ним приехала...
     - За ним?  - Я удивилась.- Почему же вы раньше ничего не говорили? Ведь
мы столько раз обсуждали эту тему! Вера Васильевна усмехнулась.
     -  Ну, вы меня поймете...- сказала  она.- Муж  был на гастролях, писать
ему об этом я не  хотела: он мог тоже подумать,  что я сошла с ума. Мужчины,
они,  знаете... Вчера он вернулся, я ему  сказала,  и, представьте,  он  все
принял как надо. Я даже удивилась. Сегодня я заторопилась к вам,  а Леши уже
нет. Нелепо  как  все... Я  так мечтала, что  он будет  жить у  меня, читать
книжки. Такой умный и милый...
     Я подумала, что вообще-то завтра  можно будет послать Тяпкина, чтобы он
сходил  за Лешей, но Вере Васильевне  об этом говорить не стала: может, Леша
не захочет идти к ней жить и она снова огорчится.
     На следующее утро после завтрака я  пошептала Тяпкину по секрету, зачем
приехала  Вера  Васильевна.  Тяпкин очень обрадовался,  тихонько завизжал  и
шепотом закричал  "ура",  потом  он захотел  сейчас же  бежать  за Лешей. Мы
сказали Вере Васильевне, что хотим  сходить к знакомым попрощаться, а то они
уезжают.  А сами пошли  в овраг.  Осторожно перепрыгнули через  ручей, потом
отыскали вход, где жили старички. Тяпкин снял пальтишко и полез  в  дырку  в
лыжном костюме. Я наказала возвращаться сейчас же и осталась его ждать.
     Но  я  ждала,  ждала,  а он  все  не шел  и не шел.  Я уже  стала очень
волноваться:  что-нибудь, наверное,  случилось,-  хотела  бежать за лопатой,
сделать дырку пошире и залезть туда сама. Но тут он появился вместе  с Лешей
не из  дырки, а совсем  с другой стороны, откуда я их не  ждала:  сверху,  с
горы. Я стала их ругать и спрашивать,  в чем дело, но они оба как-то странно
отводили глаза и бормотали  какие-то глупости. Тогда  я  рассердилась, взяла
Тяпкина за  руку  и  сказала, что больше никуда одного его не  пущу, раз  он
пытается мне врать. И мы пошли домой.







     А  случилось  вот что.  Когда Тяпкин,  очень  толстый  в  своем  лыжном
костюме, все-таки долез до комнаты дедушек, то увидел,  что все дедушки спят
на  своих  кроватках, а Леша  сидит за столом, чистит  желуди  и трет их  на
маленькой терке, сделанной из ракушки.
     - Лешка!..- заговорил было сердитым басом Тяпкин, которому опять в глаз
попал  песок, но Леша радостно всплеснул руками и, приложив  палец  к губам,
прошептал:
     - Тихо,  а  то  дедушек  разбудишь! Пошли, ой, я тебе сейчас такую одну
вещь покажу!  Хорошо, что ты  сейчас пришла,  я  уже  кончил готовить,  идти
должен.
     Он  аккуратно  закрыл   тертые  желуди  перламутровой  ракушкой,  потом
отодвинул стол от стены, откинул ковер из мха, и за ним вдруг оказался ход -
такая  же дырка, как та, по которой  влез Тяпкин. Леша сказал Тяпкину, чтобы
он лез  за ним  следом,  и пошел  в дырку. Ход был длинный,  темный и узкий,
Тяпкину  лезть  было очень плохо и трудно, он  пыхтел и ругал Лешу, зачем он
потащил его сюда, но вдруг ход стал шире, запахло чем-то  теплым  и  кислым,
они куда-то вылезли.
     Тяпкин  поднялся с четверенек  и огляделся по сторонам.  Они  оказались
внутри деревянного домика  с  земляным полом, в дощатой стене было крохотное
окошко  с очень  грязным стеклом, но  все-таки свет  в  него  шел, и  Тяпкин
увидел,  что  в  углу  на подстилке  из свежего сена лежит коза  с  большими
рогами,  а рядом с ней крошечный козленочек. Козленок спит, а коза  тихонько
мемекает и облизывает его языком.
     - Я ее боюсь! - сказал Тяпкин.- Она небось бодается! Ты зачем меня сюда
привел, Лешка?
     -  Не  бойся,  постой  здесь...-  проговорил  Леша каким-то  добреньким
дрожащим  голосом,  подбежал  к  козе  и  обнял  ее  руками за  морду.  Коза
вздрогнула,  торопливо поднялась на ноги и стала обнюхивать  и  лизать  Лешу
кончиком языка, глаза у нее горели в темноте желтым огнем, а Леша все хватал
ее руками за теплые губы и за нос  и смеялся. Потом  коза снова легла,  Леша
полез к ней под живот, попил из вымени молочка и спросил Тяпкина:
     - Хочешь молочка? Не бойся, она даст! Мамино молочко самое вкусное.
     - Что ли, это твоя мама? - удивился Тяпкин.- Козы не бывают мамы.
     - Как раз бывают! - сказал Леша и замолчал.
     Он залез козе на  спину, подошел к ее  уху и начал что-то шептать. Коза
подергала  ухом, мемекнула,  подождала,  пока Леша слезет, потом,  ткнувшись
мордой  в  козленка, отодвинула его в  сторону,  и Тяпкин увидел, что в сене
лежит еще один лесовичок. Совсем маленький, размером в половину  Леши, спит,
подложив под щеку одну  ладошку и прижав коленки к  животу. Леша  наклонился
над ним, долго рассматривал, улыбаясь, потом тихонько погладил  по голове, и
лесовичок проснулся. Сел, опираясь на растопыренные  ручки, и тоже улыбнулся
Леше.
     - Гхы-ы...- сказал он.- Гхы-ы...
     - Не умеет  еще разговаривать,- объяснил Леша  Тяпки-ну.-  Совсем малыш
еще.
     Он бережно приподнял маленького лесовичка, поставил на ножки и, взяв за
руку, повел к подземному ходу.
     - Ты подожди меня здесь,- сказал Леша Тяпкину.- Я очень быстро приду.
     Он на  самом деле вернулся  быстро, так  что  Тяпкин даже не успел  еще
соскучиться и испугаться.  Тяпкин  посидел немного на полене в  углу домика,
подождал, поглядел,  как коза облизывает козленочка, а глаза в темноте у нее
светятся желтым, и Леша как раз вернулся. Один, без маленького.
     - Пошли,  здесь выйдем,- сказал  он и потолкал дверь  домика.- Давай ты
толкай тоже, а то мне не открыть никак.
     Тяпкин  толкнул дверь  двумя  руками и  ногой,  снаружи упала  какая-то
палка,  и они вышли на свет. Тяпкин узнал улицу, где они стояли,  поселок на
горке, они с мамой иногда приходили сюда гулять.
     -  Я тебя  в  проход через гору не  повел, а то  бы дедушки заругались.
Никому этого  нельзя показывать,-  объяснил Леша.- Ты тоже, Любка, не говори
смотри никому. Даже маме.
     -  Не скажу,- пообещал Тяпкин.-  А за тобой, Лешка, мама Вера приехала.
Она тебя забрать в Москву хочет. Ей ее муж разрешил.
     - Правда? - Леша остановился. Постоял немного и пошел дальше. Наверное,
он надеялся  все-таки, что будет жить с нами, он ведь к нам очень привык. Но
он ничего не сказал. Улыбнулся, вздохнул и пошел дальше.
     - Ты  не  думай,  я же к тебе  буду все время ходить в гости! -  сказал
Тяпкин, который догадался, почему Леша вздохнул.- Мы близко живем. Ты будешь
ходить ко мне, а я к тебе. Ладно? А про козу эту я никому не скажу. Что  она
твоя мама. И про мальчика тоже. Он теперь будет с дедушками жить?
     Леша  кивнул  и  приложил  палец  к губам.  Они  вышли  из-за  поворота
тропинки, увидели, что я их жду, сержусь и огорчаюсь.
     - Мама! - крикнул Тяпкин.- Вот он, Лешка! Он поедет! А он будет к нам в
гости ходить?
     Когда  мы пришли домой,  Вера  Васильевна бросилась  к  Леше и сказала:
"Ах!" А Леша заложил руки за спину и спросил:
     - А  книжки у тебя дома в Москве есть? Конечно, у  Веры Васильевны было
много книжек, а потом она умела хорошо рисовать и обещала научить Лешу.







     В воскресенье мы решили  устроить  прощальный ужин для  старичков. Вера
Васильевна догадалась привезти много всяких  вкусных вещей: пастилы и зефиру
и еще маленькую  бутылку виноградного сока и семь наперсточков,  чтобы  было
куда старичкам налить сок.
     Мы накрыли праздничный стол, постелили поверх скатерти  салфетку, чтобы
посадить  туда старичков  и Лешу,  поставили всякую  посуду  и ровно в шесть
часов, как было назначено,  услышали на лестнице  топот маленьких башмачков.
Мы распахнули торжественно дверь, а  старички входили по одному и кланялись,
снимая свои колпачки. Мы все тоже кланялись и говорили:
     - Здравствуйте, добро пожаловать, мы вам очень рады.
     Только у старенького дедушки не было колпачка: он  его где-то положил и
забыл где. Он был очень старенький и уже не помнил, где он кладет свои вещи,
зато он помнил, как надо здороваться по-французски, по-латыни и по-гречески:
та девочка, его научила. Он так и поздоровался. Тяпкин ничего не понял, а мы
с Верой Васильевной переглянулись, и я сказала:
     - Бон суар. А она сказала:
     - Гутен таг.
     Больше мы  тогда на  иностранных языках никаких приветственных слов  не
знали.
     Мы помогли старичкам занять свои места, налили всем соку, начали есть и
болтать, стало очень весело. Старичкам  сок понравился, они выпили по десять
наперстков, развеселились  и разрумянились. Вера Васильевна завела  патефон:
она специально его привезла, чтобы была музыка, потому что какой же праздник
без музыки. И дед Сосун вместе с дедом Хи-хи  тогда сплясали веселую пляску,
и  Леша тоже  стал с ними плясать  и  громко смеялся.  Они топали башмаками,
высоко задирали  ноги и подпрыгивали. Тяпкин посмотрел на них, слез  на пол,
стал топать,  прыгать, задирать ноги и громко хохотать. Вера Васильевна тоже
встала и сплясала  "барыню", под конец она даже пошла вприсядку и помахивала
рукой. Было очень весело, только я сидела и боялась, что дом обвалится и нам
негде будет ночевать.
     Потом все запыхались, устали, сели  за стол и стали дальше есть зефир и
арахис в сахаре, кто хотел - пил чай, а кто - молочко или сок. И тогда вдруг
один  старичок  в  синем  колпаке,  с  желтой  бородой  и с  очень  грустным
выражением лица, встал и сказал:
     - Я хочу спеть песню. Я ее сам сочинил! Вот.
     Мы  все удивились  и закричали, что,  конечно, пусть  споет, а старички
тоже удивились, переглянулись, пожали плечами- было  заметно,  что  им очень
стыдно за этого  синего  старичка. Но  синий  старичок  не обратил внимания,
вышел  на  середину стола, заложил руки  за спину  и запел  тонким, шершавым
голоском:

     Тишина, тишина,
     Тихо катится луна,
     Тишина, тихий сон,
     Слез с луны на землю он.
     Мы выходим погулять.
     Раз-два-три-четыре-пять.
     Двое дома остаются,
     Моют чашки, ложки, блюдца.
     Топ, топ по иголкам,
     Спят в овраге где-то волки.
     Мы не спим,
     Ежи не спят,
     Стерегут своих ежат.
     Тишина, тишина,
     В небе катится луна,
     Тишина, тихий сон,
     Тихо слез на землю он.

     Синий  старичок  поклонился  и сел  на свое место,  сложив  ладошки  на
животе. Мы  все  захлопали:  нам  понравилось,  что  синий скучный  старичок
сочинил песню. Старички  молчали и недовольно переглядывались,  а Леша вдруг
закричал:
     - Я тоже буду так делать! Сочинять песни. Я очень хочу.
     - И я буду! - закричал Тяпкин, потому что он любил обезьянничать.
     -  Ну вот,  видите, Синюшкин, к  чему  это  приводит! -  сердито сказал
старенький дедушка.- Какой вы подаете детям пример!
     -  Неприлично...-  в  один  голос  сказали  дед  Хи-хи  и  дед  Сосун.-
Неприлично старичку так долго говорить глупые вещи.
     Старенький дедушка встал.
     - Детям пора спать,- сказал он  жестким голосом.- А нам пора домой. И я
велю Леше все выбросить  из  головы. Запомни: ты никогда  не должен говорить
так много и так неумно. Это стыдно.
     Все помолчали, синий старичок гордо пожал плечами и отвернулся. Тогда я
тоже встала.
     - Правда, пора спать. Сегодня был очень веселый, хороший вечер, а когда
веселый  вечер, можно  много  говорить и  делать веселые глупости. Но теперь
пора спать.
     - Ну-у-у! - завыли, как волки, Тяпкин и Леша.- Мы не хотим!
     - Завтра у нас дальняя дорога,-  напомнила я им сердитым голосом, и они
сразу замолчали.- Надо выспаться. Давайте теперь прощаться.
     Старички  все  встали,  построились  в  затылок друг  другу, старенький
дедушка прокашлялся и сказал:
     - Уважаемые  люди!  Сейчас мы уйдем  и, может  быть, никогда больше  не
увидимся. Я очень старый,  я живу давно-давно. Теперь наконец пришла замена,
моя очередь умереть. Только я очень рад,  что в конце своей жизни мне  опять
довелось поговорить с людьми. Это было, в общем, интересно.
     - И вкусно!- добавили хором остальные старички.
     - Да,- согласился старенький дедушка.- Мы тут  между собой  решили, что
Леше у вас плохо не будет. Раз ему захотелось пожить среди людей, посмотрим,
к  чему это приведет. На моей памяти  таких случаев  не  было, тем  не менее
известно: все, что было на  свете, когда-нибудь происходило в  первый  раз.-
Старенький  дедушка  вздохнул,  помолчал  и  стал  говорить  дальше:  -  Ну,
Лешенька, если же ты  найдешь время приходить иногда к нам  в гости, то тебе
будут очень рады.  И не забывай,  кто ты.- Старенький  дедушка  сделал очень
гордое  лицо,  когда произнес  эти слова.- Так вот, люди! У  нас, хотя  мы и
очень старые, все-таки еще есть волшебная сила.  Мы  хотим подарить  девочке
Любе,  с  которой подружился наш Леша, исполнение одного желания  в будущем.
Исполнится  оно  через  семнадцать  лет.  Люба,  подумай и  скажи, чего тебе
хочется.
     -  Я хочу, чтобы у  меня было двадцать ребеночков! - тут же крикнул мой
глупый Тяпкин и захлопал в ладоши.- Я очень  люблю,  когда много ребеночков,
можно разговаривать.
     - Да  будет так! -  закричали хором старички и стукнули разом башмаками
по столу.- Пусть все  они  будут  здоровые,  красивые, счастливые. И их мама
тоже! И пусть она будет настоящей мамой...
     - Погодите! -  попыталась остановить их  я.- Вы  что,  старички?  Разве
можно   принимать   во   внимание  слова  неразумного  ребенка!  Она  же  не
представляет, что это такое - двадцать детей!
     - Волшебство обратной силы не имеет...- огорченно проговорил старенький
дедушка.- Послушайте, ведь раньше люди имели помногу детей, и ничего...
     - Не огорчайтесь, мама,- сказала мне, вздохнув, Вера  Васильевна.- Дети
- это самое прекрасное, что есть на земле. А прекрасного должно быть много.
     Что было делать? Пришлось согласиться с этим.
     В заключение  я должна сказать,  что с тех  пор, когда все происходило,
еще не прошло семнадцати лет, хотя Тяпкин стал совсем взрослый, и его теперь
зовут только Любой. Я  очень надеюсь, что старички забыли про свой волшебный
дар  или  он  где-то  потерялся по  дороге. Но тем не  менее  у  моей  дочки
складывается совсем другой характер,  чем у меня. "Я хочу, чтобы  у меня был
дом,-  говорит  мне  дочь,-   а  не вокзал,  с которого все время  уезжают в
командировки..."
     Наш Леша все еще живет у Веры Васильевны, он тоже стал взрослым и очень
умным,  прочел все книжки, какие есть  на свете, и теперь пишет книжки  сам.
Эту книжку, между  прочим, наполовину  написал Леша. Только я об этом никому
не рассказываю...
     Институт  тропических  болезней   по-прежнему  существует,  кокосителин
внутривенно там назначают. Поэтому лучше молчать...
     Вот пока и все.

Last-modified: Thu, 12 Sep 2002 07:39:02 GMT

Оцените этот текст: