е число или день недели, осознать, сколько осталось до получки и сколько мелочи в кармане, в общем, непросто утром сориентироваться в бестолковой вокзальной суете. И только в непосредственной близости Головы можно расслабиться, застыть на месте, уставившись остекленевшим спросонья взором в ограниченное стенами серого зала пространство и быть уверенным в том, что тот, кого ты ждешь увидит тебя наверняка. Можно не водить глазами по сторонам, не выискивать в толпе знакомых - они сами увидят тебя, промахнуться, пройти мимо Головы невозможно. - Какая точность! - Стадникова улыбнулась и даже игриво раскланялась, едва ли не книксен сделала перед хмурым Ихтиандром. - Привет, - кивнул Куйбышев. - Ты тоже не задерживаешься. Соскучилась по своему-то? - А Царев где? - За пивом пошел, - так же хмуро ответил Куйбышев. - За пивом? А где это здесь в такое время пиво продают? - Он найдет. Не было случая, чтобы Царев пива не нашел. У носильщиков возьмет, у проводников... Не знаю, на парь меня, репа болит... - Нажрались вчера? - Ну так, - неопределенно ответил Куйбышев. - Слегка так... Чуть-чуть... Вон он идет. - Пошли на платформу, - буркнул Царев, не поздоровавшись со Стадниковой. В сумке, висящей на худом, квадратном плече Царева громко звякнули бутылки. Когда из седьмого вагона вышел последний пассажир - пожилая женщина в плюшевом жакете и черной, неопределенной ткани юбке, Ихтиандр кашлянул и покосился на Стадникову. - А точно вагон седьмой? - Точно... - И поезд этот? - Да. - Ну что же... Давай пивка, что ли? Царев молча вытащил из сумки две бутылки пива, сцепил их пробками и дернул резко, с поворотом. Пена с шипением полилась на асфальт платформы, глухо звякнули пробки - Царев умел открывать две бутылки одновременно. - А девушке? - спросил Ихтиандр. Царев молча вытащил третью бутылку, ощерясь, закусил пробку и сорвал ее с необыкновенной легкостью, ничуть не изменившись в лице. - На, Оля... - Что делать будем? - спросил Ихтиандр, сделав несколько больших глотков. - Что-что... - Поехали ко мне, - печально предложила Стадникова. - Он, если что случилось, будет домой звонить... - Да. Куйбышев влил в себя остатки пива и согласно кивнул. - Да. Других вариантов нет. *** - Он у тебя был? Стадникова приложила палец к губам и покосилась на телефонную трубку, которую она прижимала к уху. - Был? Сколько? Три дня? А потом? Выгнала? А куда он отправился? Ясно... Ну ладно, извини... У меня нормально. Слава Богу... Да, да. Все, целую... Да, слушай, если что, может, я перезвоню еще? Спасибо... И ты звони если что-нибудь узнаешь, ладно? Ну, целую. - Вот сука! - Ольга шваркнула трубкой об аппарат, трубка скользнула по черному пузатому боку старинного телефона и, не удержавшись в держателе, полетела на пол. Не долетела, закачалась, запрыгала как древняя детская игрушка "растягайчик", крутясь вокруг своей оси на витом, перекрученном шнуре. - Сволочь! Гад! Ненавижу! Стадникова кричала, топала ногами, не обращая внимания на вопросительные взгляды Царева и Куйбышева. - Ну что там происходит, - Цареву наконец удалось поймать паузу в стенаниях Стадниковой и он не преминул ею воспользоваться. - Что там, Оля? Поиски Лекова начались три дня назад, сразу по возвращении с вокзала в квартиру Стадниковой. Точнее, формально Стадниковой - Лекова, но Куйбышев и Саша Царев быстро поняли, что стационарно проживала здесь Ольга. Леков же болтался Бог знает где, иногда брал с собой свою любимую, как он любил выражаться "в концерт", или "на вечеринку", но чаще - исчезал на трое-четверо суток, а то и на неделю, исчезал в совершенно неизвестном направлении, исчезал внезапно и так же внезапно появлялся - иногда совершенно пьяный, разухабистый и веселый, иногда с похмелья - побитой собакой заглядывал Ольге в глаза, дрожащими губами шептал слова извинения, вымаливал прощение и мелочи на кружку пива... - Слушай, а мы его встретили - такой респектабельный... Думали - исправился парень. Деньги начал зарабатывать... - Ну да. Меня бы спросили. Этот костюм ему приятель один подарил. Они здесь, в этой квартире неделю квасили. Какой-то журналист московский. Насосанный как черт. Бабок немеряно. И одежды с собой навез - целый чемодан. Ну, когда уезжал, костюм и оставил Васильку. Леков-то к тому времени совсем поизносился, - ответила тогда Ольга. Звонить в Москву начали сразу же. Кудрявцева застали на даче - на Николиной горе. Дача у Романа была настоящая, московская - с телефоном, канализацией, со светом и газом, с ванной - даже дачей эту домину было называть как-то неудобно. Впрочем, до понятия "особняк" она тоже не дотягивала. Деревянный дом, двухэтажный, с башенкой, а в башенке, по витой лестнице подняться - и комнатка с небольшим оконцем. Леков любил в этой комнатке жить. Дружили они с Кудрявцевым - Ольга никак не могла понять, что нашел респектабельный, солидный Роман в Лекове - ленинградском алкаше, правда, и блестящем музыканте, но его выходки, по крайней мере для Ольги все чаще перекрывали музыкальный талант любимого. Любимого.. Она много раз задавала себе вопрос - зачем ей нужен этот парень, оказавшийся невероятным эгоистом, трусоватым и слабым, случись что - бегущем плакаться ей в жилетку, а через час уже напивающимся водкой до судорог и трехдневной тошноты... Ответить не могла. Чертова любовь... Все равно она не променяла бы его ни на кого из знакомых. Да, пожалуй что, и незнакомых. Песня была такая у Лекова. "Кобелиная любовь"... Часто слушала ее Ольга, пожалуй, чаще чем что бы то ни было. Сучья любовь... - Я его на вокзал вчера проводил, - озабоченно ответил Кудрявцев на вопрос Стадниковой. - Я на дачу ехал ночевать. Довез его, на вокзале высадил. Он трезвый был. Да, и с деньгами. Нет, нет. все в порядке - трезвый, в костюме, чистый, красивый... Я его до перрона довел... Нет, в вагон не сажал. Но до поезда довел. Нет, без чемоданов. Чемоданы он у меня оставил. Сказал, что потом заберет. Да и то - денег у него - на сто таких чемоданов. Сама посуди, Оля - трезвый, стильный молодой человек, до поезда я его, тем более, едва ли не за руку проводил. Может быть, в дороге что случилось? В дороге его не было, это Ольга знала точно. Так же, как и Царев с Куйбышевым. Они спрашивали у проводницы - тринадцатое место, которое должен был занимать Леков оставалось свободным от самой Москвы. Никто на это место не садился. Трое суток сидели Саша Царев и Игорь Куйбышев по прозвищу "Ихтиандр" в квартире Стадниковой. Иногда они выходили в магазин, иногда засыпали - принадлежностей для этого в гостеприимном доме молодого рокера было в достатке. Три спальных мешка неизвестного происхождения, кажется, как и костюм, подаренных какими-то заезжими хиппи, матрас на полу, диван, который занимала хозяйка дома. *** На вторую ночь Царев предложил Ихтиандру переночевать в собственных домах, но тот покрутил пальцем у виска. - Ага. А там Суля до нас дозванивается. То-то приятно будет побеседовать. Врубился? - Врубился. Ну что, уходим в подполье? - А чем вам тут плохо? - спросила Стадникова. - Сходите-ка, лучше, в магазин. Деньги-то у нас еще есть? - Есть малехо, - ответил Царев. Ихтиандр же, пошарив по карманам, поморщился, но кивнул согласно. Ольга обзвонила всех своих московских знакомых, нашла на подоконнике старую записную книжку Лекова и пошла по алфавиту - об исчезнувшем невесть куда Васильке никто ничего не знал. Два дня прошло в беспомощных и бесполезных попытках выйти на след растворившегося на Ленинградском вокзале курьера - Стадникова обзванивала теперь уже ленинградских знакомых, выявляя косвенные связи, о которых прежде не знала. Устроители подпольных концертов. Журналисты, бабы, какие-то забубенные алкаши, ни имени ни фамилии которых ленинградские друзья не знали, а представляли исключительно по кличкам - "Новорожденный", "Железный", "Мойва", "Приостановленный", "Нырок" - некоторые из них подходили к своим московским телефонам, но отвечали Стадниковой невнятным мычанием, лишь по интонациям которого догадывалась Ольга, что они не видели своего старого собутыльника уже очень долгое время. И где он находится в данный момент они понятия не имеют. Телефон девушки Юли дал Стадниковой Митя Матвеев. Она очень не хотела звонить Мите, но , в конце концов, решив, что цель в данном случае оправдывает средства, набрала его номер. Митя долго мурлыкал в трубку, не скрывая своей радости от того, что Ольга ему позвонила, предлагал немедленно встретиться, услышав о невозможности рандеву предлагал встретиться завтра, послезавтра, через неделю. Когда же наконец Стадниковой удалось растолковать ему суть проблемы он обрадовался еще больше. - Юльке позвони! - едва ли не крикнул он. - Он у Юльки наверняка тусутеся. - Кто это - Юлька? - Ну, как тебе сказать, Оля... Девушка такая. Москвичка. Ты не знала? Я не хотел тебе говорить... "Вот сволочь какая, - подумала Стадникова. - Слизняк сраный. Не хотел он говорить. Да он от радости просто булькает. Заложил приятеля... Думает, что теперь ему от меня обломится... Думает, что я Лекова пошлю и он его место займет. Да ни хрена! Я Васильку устрою, конечно, он, подонок, по полной схеме у меня получит. Но этот гаденыш никогда со мной в койку не ляжет. Ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок...". - Дай телефончик этой Юли. - С удовольствием. Записывай. - Кто там еще образовался? - спросил Куйбышев, когда Ольга повесила трубку. - Какая-то курва московская, - хмуро ответила Стадникова. - Позвоню, узнаю. Юля оказалась, как быстро поняла Стадникова по голосу и интонациям девушки, вовсе не "курвой". Она была очень недовольна поведением Василька, сказала. что он приехал к ней без звонка, прямо с вокзала, объяснив свое появление тем, что его внезапно "пробило". Ну, пробило, так пробило. Юля, давняя знакомая Кудрявцева и не последний человек в жизни московского андеграунда, пустила бедолагу переночевать, но среди ночи бедолага куда-то исчез, появился под утро в стельку пьяный с двумя бутылками водки, которые Юле пришлось выпить с ним на пару. Ольга не сомневалась, что именно так все и происходило. Уговаривать Василек умел, особенно женщин, что у него было, то было. В конце концов, на второй день Юля поняла, что времяпрепровождение, предложенное ее ленинградским гостем может продолжаться довольно долго - денег у Лекова было более, чем достаточно, деньги эти он Юле показывал и говорил, что проблем с выпивкой и едой не будет. И, действительно, он несколько раз бегал в магазин и проносил в избытке все самое дорогое из того, что можно было купить в московских гастрономах или на рынках. Улучив момент, когда Леков находился в расслабленном и податливом состоянии, Юля вытащила у него из кармана пятьдесят рублей, взяла такси и поехала на Ленинградский вокзал. Там она купила билет на ночной поезд, вернулась, вручила его разомлевшему Васильку и, применив физическую силу выставила засидевшегося, а, точнее, залежавшегося гостя за дверь. - Слушай, - спросил Царев. - А деньги-то она не свистнула? - Нет, - ответила Стадникова. - Нет. Я женщин знаю. И Лекова знаю. Он уехал с деньгами. - Так... Ихтиандр потряс над стаканом пустую бутылку. - Кто пойдет? - Я, - Царев встал. - Моя очередь. - И где теперь его искать? - Ихтиандр мрачно покачал головой. - На верхней полке. Стадникова посмотрела на Царева с интересом. Степень угрюмости в голосе Куйбышева была столь высока, что более депрессивно, по ее мнению, уже ничей голос звучать не мог. Однако Цареву удалось побить рекорд своего друга. Шаркая ногами он подошел к двери, ведущей на лестницу, замер, медленно повернулся к Стадниковой и совсем уже замогильно вымолвил: - Позвони-ка этой твоей Юле. - Так я же только что... - Позвони, - неожиданным басом повторил Царев. В обычных условиях голос его имел баритональный диапазон, иногда даже переходил на тенор. - А что сказать-то? - Пусть узнает телефон ресторана на Ленинградском вокзале. - Зачем? Куйбышев тяжело вздохнул. - Ты, Саня, иди в магазин. А то совсем свихнешься. Какой, к черту, телефон ресторана? - Любой. Администратора, директора, охраны... Любой телефон. Ты сам подумай, Игорь... Ты же его знаешь. - Слушай! Точно! Куйбышев вскочил с табурета, едва не уронив его и неуклюже хлопнул себя руками по округлым бокам. - Точно! Оля! Давай, звони! - О, Господи.. Да ради Бога. Мне уже все равно. - Тебе-то, может быть, и все равно, а нам, вот с Царевым далеко не все равно. Это когда мы с Сулей встретимся без бабок - вот тогда нам уже будет все равно. *** - Я вас слушаю. - Простите, нам бы администратора... - Я администратор. Что вы хотели? - А нельзя ли кого-нибудь из официантов? - А вы кто, собственно, будете? - Мы, понимаете ли, из Ленинграда звоним... - И дальше что? - У нас пропал товарищ... - А я здесь при чем? - Понимаете, мы думали, что он пошел в ресторан... Он, вообще, если честно, выпить любит... Думали... - Стоп, стоп, стоп. Это из Питера, что ли? - Ну да, я же говорю... - Ха... Ну, вы даете, ребята. И как он выглядел, товарищ ваш? - Такой приличный. В синем костюме... Волосы светлые... Приличный такой, в общем. Ну, приличный... - Приличный. Сейчас, минуту подождите. У нас таких приличных полный зал каждый вечер. Куйбышев сделал большие глаза и поднял руку, требуя тишины, хотя ни Стадникова, ни Царев, который по-прежнему стоял возле входной двери и без его предостережений боялись даже дыханием порвать тоненькую нить, которая, кажется, вела к исчезнувшему в столице Лекову. - Але. Ну чего вам? Куйбышев набрал в грудь побольше воздуха, словно собираясь нырнуть на максимально возможную глубину. - Простите, а вы не официант? - Ну, официант. - Мы из Ленинграда звоним... Насчет товарища нашего. - В синем костюме? Приличный такой?- московский официант сделал паузу и уточнил, - костюм, в смысле, приличнй у него был, да? - Был? - переспросил Ихтиандр. - Ну, что, я вам не справочное бюро, - раздраженно сказал официант. - Чего надо-то? Ихтиандр просиял и поднял большой палец. Стадникова кинулась к нему и прижалась щекой к виску Куйбышева, пытаясь услышать, что говорит официант из Москвы. .- В синем... - Ну, ребята, встречайте друга вашего завтра. Мы его на поезд посадили. - Посадили? Ольга побледнела и отпрянула от Ихтиандра. Царев, вероятно, решив, что все кончено, забыв о приличиях плюнул на пол. - Ну да. Он совсем уже никакой был. Не бросать же его на вокзале. А у нас ночевать негде. У нас ресторан, а не гостиница. Да его и в гостиницу уже не того... короче, встречайте. - А поезд какой? - Богато вы живете там, в Питере, - не ответив на вопрос сказал официант. - Молодцы. Завидую. - А поезд?.. Ответом Куйбышеву были короткие гудки. - Ну что там? За что его посадили? Ольга сидела на подоконнике спрятав лицо в ладонях. Слезы капали на пол, просачиваясь сквозь пальцы. - Не ссы, Оля. Никуда его не посадили. Едет он. По крайней мере. официант этот так мне сказал. На поезд, сказал, посадили. - На какой? - А хрен его знает. Только, думается мне, что... - Что? - быстро спросила Стадникова. - Да ничего. Завтра посмотрим. Ну иди, иди, чего застыл, - с неожиданной злостью обрушился он на Царева, угрюмо рассматривающего след от плевка. - иди в магазин, е-мое, если я сейчас не выпью, то с ума сойду! *** - Сука, повторила Стадникова. - Как ты мог? Леков, как ты мог так?... - Понимаете, братцы, - ответил Леков. - Ну, бывает... Ну, заехал к подруге... Ну, выпил... А бабки у меня были все до копейки. Я на свои пил. На свою долю. А потом в кабак этот... А там, сами знаете, какие-то ухари подвалили... Ну. вмазали с ними. И с официантом... Очнулся - а на мне вот это все... Леков усмехнулся, взялся пальцами за свои тренировочные штаны и оттянул их на бедрах, превращая в подобие галифе. - Потом опять рубанулся. В поезде только очухался. Ни бабок, ничего... Ну, в купе скорешился там с одним. Он мне водки дал с собой...Пожалел, короче. Бывает, мужики. Разберемся. Вы что, меня не знаете?... Звонок в дверь прервал монолог Василька. - Кого там еще черт несет? Стадникова вышла в прихожую, загремела дверной цепочкой, щелкнула замком. - День добрый, - все сидящие на кухне услышали мужской голос. Леков никак на него не отреагировал, Куйбышев вздрогнул, а Царев, напротив, широко улыбнулся. - Вот и кранты, - сказал он. - Вот и финита ля. - Суля, - обреченно выдавил из себя Куйбышев. - Вычислил. Глава 6. Суля. Повседневные неприятности никогда не бывают мелкими. М.Монтень. - Ну что решили, голуби мои? - спросил Андрей Сулим. Он сидел в мягком глубоком кресле закинув ногу на ногу. В руках Сулима дымилась сигарета "Мальборо", на журнальном столике, стоящем по правую руку Андрея поверх стопки ярких журналов с англоязычными заголовками лежали два красно-белых запечатанных сигаретных блока. Царев глубоко вздохнул, а Ихтиандр потянулся к открытой сигаретной пачке, валяющейся рядом с блоками "Мальборо". Для этого ему нужно было встать со стула, но он, почему-то решил придвинуться вместе с седалищем, не вставая, цепляя за ножку ботинком, протащил его по паркету, пыхтя вытащил из пачки сигарету, сунул в рот и, царапая пол, начал отъезжать на исходную позицию. Суля с ехидным выражением на лице следил за манипуляциями Куйбышева. - Так я не слышу ответа. Когда бабули-то мои придут? - Скоро, - выдавил из себя Царев. Ихтиандр хотел что-то сказать, но закашлялся, подавившись дымом. - Тяжелые сигареты, да? - спросил Суля. - Ты на "Приму" переходи. Может, кашлять не будешь. Так я не понял, голуби, "скоро" - это когда? Через полчаса? Или через час? У меня со временем туго, сами знаете, голуби. Может, поспешите, а? Я и так ждал уже незнамо сколько. Заждался, можно сказать. - Отдадим, Андрей. Ты же нас знаешь. - Хорошо. Базар серьезный будет. Харе шутить, голуби. Я включаю счетчик. Суля посмотрел а электронные часы - последний писк фарцовочной ленинградской моды. - Сейчас у нас четыре. Вот так. Один процент в день. Вы согласны, как все барахло мои покупатели оценили? - Ну, Андрей, тут тоже можно вопрос поднять, - начал было Ихтиандр, который к этому моменту уже проглотил злосчастный дым и немного пришел в себя. - Нельзя, - отрезал Суля. - Никаких вопросов. Время для вопросов уже прошло, голуби мои. Так что с сегодняшнего дня - один процент. Это я вам, сами понимаете, как своим. С других больше беру. Но, тоже, врубитесь, что долго я ждать не буду. Не год и даже не полгода. Вы на такие бабки - с процентами - все равно не раскрутитесь. Грохнуть вас можно, конечно... Царев со скучающим видом поднял глаза, посмотрел в потолок. - ...конечно, можно, - повторил Суля. - Только мне с вас бабки нужны, а не трупаки ваши вонючие. Так что - крутитесь как хотите. А будете медленно оборачиваться - я помогу. Ускорю вращение капитала. Путем физического воздействия. Вам объяснять не надо, как это делается? - Не надо, - сказал Царев. - Ну, вот и славно. А теперь валите отсюда. Завтра позвоню. И прятаться не вздумайте. Найду, из-под земли достану. Усекли? - Усекли, - ответил Ихтиандр. - ты не думай, Андрей. Это такой случай... Случайно, то есть, все вышло. Кто же знал? Конечно, мы все поняли, все вернем. Прокрутимся сейчас... - Ну-ну, - покачал головой суля и снова посмотрел на часы. - Все, разговор окончен, - строго сказал он и встал. - общий привет. - Да... Пока... Ихтиандр и Куйбышев, толкаясь, одновременно протиснулись сквозь неширокий дверной проем, миновали прихожую, Куйбышев отодвинул стальной засов входной двери и они, наконец, покинули негостеприимную квартиру именитого мажора с бандитским уклоном Андрея Сулима. Суля проводил гостей взглядом, постоял с минуту посреди комнаты и снова сел в кресло. Взял телефонную трубку, покрутил диск. - Але! Это я. - Слышу, - ответил Грек. - Ну, короче, озадачил я их. - И чего? - Сказали - вернут бабки. - Хм. С чего они их вернут? Это же нищета воинствующая. У них денег только на жвачку, да на кабак раз в неделю. Мелкота. - Ну, это их дела уже. - Их дела... Их дела будут годами тянуться. В час по чайной ложке будут тебе бабки сливать. Ты-то, хоть, правильно дал им понять, чем для них вся эта история обернуться может? - Да врубились, врубились, точно говорю. Наехал нормально. - Нормально... Нормально - это когда баба пять раз кончит, а у тебя еще стоит. И кейс на столе. Раскрытый. А у тебя что значит - "нормально"? - Да нормально, - разозлился Суля. - Ты меня, что, первый день знаешь? - В том-то и дело, что не первый, - вздохнул в трубку Грек. - Ладно, бывай. Сегодня в "Пуле" меня не будет. Завтра пересечемся. Есть тема одна. Обкашлять надо вдумчиво. "Тема у него, - Суля швырнул трубку на хлипкие рычажки импортного аппарата. - У него, видите ли, тема... У меня тоже, может быть, тема. Из этих козлов бабки выбить. Ишь, раскомандовался. Правильно наехал, неправильно наехал... Сам бы и наезжал. А то, командовать - все мастера. Начальник. Я сам, может быть, начальник. Поумнее некоторых." Суля снова встал, подошел к тумбочке и ткнул пальцем в клавишу огромного "Грюндига". Бесшумно завертелись прозрачные бобины и из небольших сереньких колонок успокаивающе запели шведские девушки. "Money, money, money- y". "Мани, мани, мани-и, маст би фанни", - невесело подпел Суля. Что делать-то? Грек всегда гордился тем, что умел принимать нетрадиционные решения. Суля, да и не только Суля - многие из их компании не представляли себе отчетливо - какими путями Грек умудряется зарабатывать столько, сколько им всем вместе взятым только присниться могло. На цеховика он не походил, хотя многие из них, цеховиков дружили с Греком и держали чуть ли не за своего. Фарцой тоже, особенно, не занимался, во всяком случае, впрямую. Иностранцы-то у него были знакомые, и много - Суля частенько видел Грека в окружении фирмачей. При этом Грек не шугался ни оперотрядов, ни ментов, ни, даже, кажется, гебухи. Одевался всегда простенько - летом - костюмчик совковый из универмага, зимой - пальтишко на рыбьем меху, шапка-пирожок. Ботиночки скороходовские. А посмотреть так умел - кровь не стыла в жилах, она просто тут же начинала сворачиваться. Нетрадиционные решения... А у него, у Сули, тоже, может быть, с башкой все в порядке. Хотя и постучали по ней в свое время на ринге - сначала институтском, а потом и на серьезным. Успел он поездить и на чемпионаты страны и, едва в Европу не попал. Если бы не драка та, в кабаке на Петроградской - точно бы в Австрию слетал. Отделал бы там немчуру всякую по первое число. Ну, ничего. Он их и так отделывает. На бабки столько уже лохов фирменных опустил, что не стыдно за несостоявшийся чемпионат. Вот сейчас он очень даже нетрадиционно позвонит в Москву, пробьет - как там дела у Толика-скважины. Может быть, может быть такая тема срастется, что и Грек опухнет от зависти. Восьмерка, ноль - девяносто пять, семизначный номер по памяти. - Хэллоу! Это Суля говорит. Толик? Ты? Рад, что тебя застал. Слушай, тут такое дело... *** - Не люди, звери, в большинстве своем. Уродливые, злые тараканы! Леков изящно поклонился и с достоинством удалился за кулисы. Несколько секунд зал оторопело молчал, потом с задних рядов раздались жидкие хлопки, их шелест прокатился волной до первых рядов и стих. - Что-то совсем наш друг скис, - заметил Митя Матвеев, стоящий рядом со сценой. На груди Мити висел фотоаппарат "Зенит". Рядом с Митей переминался с ноги на ногу редактор подпольного журнала "Рок--все!" Яша Куманский. - Нет новых идей, - сказал Куманский. - Еще год, ну, полтора, - и его окончательно забудут. Не работает человек. Весь этот его авангард - курам на смех. Ты же понимаешь, Митя? - Понимаю, - ответил Матвеев и хотел сказать что-то еще, но Куманский перебил его, схватил за рукав пиджака, притянул к себе и зашептал в ухо, заливая Митю волной горячего, сладкого перегара. - Вот, и я говорю.... Смотри, смотри, сейчас настоящий драйв пойдет... "С утра портвейну нажрался, - подумал Матвеев. - Черт его подери! Железный человек. Мне бы так... Я и пиво-то утром пить не могу. А этот - явно, бутылку высосал. И ни в одном глазу. Только запах. Настоящий мужчина.". На сцену гордыми шагами вышли музыканты группы "Закат". Замерли у микрофонов. Зал заревел. Группа "Закат" считалась в Ленинграде яростно антисоветской. Вероятно, в силу своего названия. Играли они исключительно в Рок-клубе - сцены Дворцов и Домов культуры были для "Заката" запечатаны семью печатями. Именно так - на столах у руководства Домов и Дворцов лежали специальные бумажки, присланные из специального отдела Комитета Государственной Безопасности, печати были на этих бумажках и много чего еще было. В том числе - списки групп и музыкантов, не рекомендуемых специальным отделом к выступлению на публике. Рок-клуб - это статья особая. Рок-клуб и создан был этим самым специальным комитетом. В Рок-клубе выступить мог если не кто угодно, то, во всяком случае из таинственного списка - любой. А представители специального комитета не без удовольствия (тоже люди, ведь) слушали запрещенных артистов в специально отведенном для них месте. Слушали и делали выводы. Записи тоже делали. Для истории. Или еще для чего. "Закат" начали свое выступление с "Колоколов". Говорилось в песне о том, что певцу эти самые колокола снятся по ночам. Лежат они в траве-мураве. Точнее, это становилось понятно только со второго куплета - колокола-то, собственно, висят. А лежат языки. Дело в том, что в первых восьми строчках не было ни одного подлежащего. Одни сказуемые да определения. Междометия пару раз встречались. Лежат, поют, стонут, висят, звенят такие-растакие, горюшко, мол, горе и одна вокруг сплошная беда. "И поднял я натруженный язык", - "Закат" затянул третий куплет. Слушатели, сгрудившиеся возле сцены, подняли руки вверх, сцепились друг с другом пальцами и начали ритмично раскачиваться из стороны в сторону, подпевая вспотевшему от многозначительности "Закату": - "Головой своей к нему приник". Дальше было что-то про родник, про то, что кто-то там сник, про дневник, который попутно ведет автор и заносит туда всякие неприятности, из которых только, как выяснялось, и состоит вся его непростая жизнь. После описания разных гадостей, случившихся с автором в росной траве-мураве следовало очень громкое гитарное соло. Зал затих, готовясь к кульминации. Она не заставила себя ждать. Вокалист совершенно диким скоком подлетел к микрофону, принял странную паучью позу и заголосил финальную фразу: "Комбат бьет траурный набат". Ре-минор, ля-минор, ми-мажор и снова - ля минор. "Я превращаюсь в репу от такого саунда", - подумал Митя Матвеев и стал потихоньку продираться сквозь потную толпу к буфету. - Ты куда? - крикнул вслед товарищу Яша Куманский. - Куда, Митя? Такая крутизна!.. - В буфет, - бросил Митя, но Куманский уже отвернулся от него, и начал болтать головой, пытаясь попасть в резонанс с движениями толпы. Ре-минор, ля-минор, ми-мажор. Вот, вот для чего "Закат" этот мудацкий хорош. Во время его выступления в буфете народу поменьше. Митя взял себе сто граммов коньяку, бутерброд с вареной колбасой - буфет в Рок-клубе был знатный. Не во всяком театре можно было покушать так, как в рок-клубе. Организаторы постарались. Для себя, ведь, отчасти, делали. Сами здесь и отдыхали порой. - Здорово, Мить! К столику у сводчатого окна, за которым приютился Митя легким спортивным шагом приблизился Андрей Сулим. - О, Андрей! Митя был знаком с Сулей года три. Сошлись они в Доме Дружбы народов - Митя тогда еще школу заканчивал. По комсомольской линии попал в Дом Дружбы. Такое было мероприятие - встреча с немецкими спортсменками. Сперва консул выступал, по-немецки что-то бухтел-бухтел. Митя тихонько в туалет вышел из зала. Туалет пустой был - все в зале трепетали, на немецких спортсменок глазели. Было на что поглазеть. Фройлянен все как на подбор - белокурые, бестии, отъевшиеся, такая если за ряд скрепленных между собой стульев зацепит случайно, когда по проходу прет - так весь ряд вместе со зрителями, с мясом выкорчует из пола. В одной из кабинок заревела спускаемая в унитаз вода. Хлопнула деревянная дверца и рядом с Митей возник высокий, статный юноша неопределенного, впрочем, возраста. Юноша был одет в хороший пиджак с комсомольским значком и - Митя задержал взгляд не в силах оторвать его от вожделенной части гардероба - в новенькие джинсы, ярко-синие, в обтяжку, простроченные желтой ниткой, чуть расклешенные. С джинсов, оно все и началось. Разговорился Митя со статным юношей, тот его в буфет повел, шампанским, от которого Митя стремительно опьянел, угостил. Телефон свой оставил и растворился среди дружественных фройляйнен. Виделись они не часто, но каждая новая встреча оборачивалась для Мити чем-нибудь приятным - в зависимости от того, сколько денег мог он выложить перед Сулей за это приятное. Или диск хороший принесет улыбчивый знакомый, или носки фирменные. И до джинсов, наконец, дело дошло. После стройотряда Митя, наконец, позвонил Суле и, трепеща от нетерпения, сообщил, что готов и "штаны" взять. - Что куришь? - спросил Суля, присаживаясь рядом с Митей. - Да вот.., -. Митя полез, было, в карман, но Суля, как всегда, обаятельно улыбнувшись, поднял вверх указательный палец. - Угощайся. В руке Андрей Сулима волшебным образом появилась красно-белая пачка с заветным, убедительно-черным цветом пропечатанным словом "Мальборо". - Спасибо, - сказал Митя, вытягивая из пачки сигарету. - Пойдем, что ли, покурим? Суля чиркнул зажигалкой. - Здесь нельзя, Андрей... Митя опасливо посмотрел в сторону буфетной стойки, над которой висела табличка, повествующая о том, что "У нас не курят". Суля никак не отреагировал на замечание приятеля, прикурил, затянулся, выпустил дым, стряхнул крошки пепла в пустое блюдце. - Слушай, у меня три диска "Цеппелина" пришло. - Для тебя тормознул. Надо тебе? - О-о... Митя взял со стола зажигалку, зажег свою сигарету. Если что, Суля будет разбираться. Он первый закурил. Повертел в руках зажигалку. "Зиппо" - непонятное слово. - Бензиновая, что ли? - разочарованно спросил Митя. - Да ладно тебе. Суля отобрал у Матвеева зажигалку и сунул в карман пиджака. - Так берешь? - Андрей... Мне-то надо, конечно, только с бабками сейчас... - Да потом отдашь. Мы же свои люди. Так как? - Беру, - выдохнул Митя. - А какие? - Четвертый, пятый и "Презенс". - О, кайф... Беру, точняк - беру. - Слушай, - Суля выпустил в потолок тонкую струйку дыма. - А ты этого певца-то знаешь? - Которого? Из "Заката", что ли? - Да что ты, Митя... Ты же в музыке сечешь. Нет, того, который стихи читал перед этим "Закатом". Как его... Леков, что ли? - Конечно знаю, - ответил Митя. - Познакомить можешь? Нравится мне, как он это все... Суля неопределенно покрутил в воздухе пальцами. - Да запросто. Хоть сейчас. Если он уже не нажрался за кулисами. - Да хоть и нажрался - большое дело. Я бы тоже сейчас коньячку треснул. Можно вместе. А? Как ты? *** В гримерку можно было попасть двумя путями. Коротким и длинным. Короткий, наиболее естественный - это подняться по лесенке на сцену, юркнуть за кулисы и оттуда - прямо по узенькому коридорчику к заветной двери. Однако, на сцену всходить было страшновато. На сцене пожинал лавры "Закат". Пожинал настолько неистово и самозабвенно, что приближаться к "Закату" не каждый бы рискнул. Вероятно, эта группа, действительно, обладала таинственными способностями экспортировать свою энергетику как массовому зрителю, так и отдельным личностям, имевшим неосторожность слишком близко подойти к "Закату". Вменяемые люди старались к "Закату" не приближаться. С теми, кто случайно оказывался в непосредственной близости от "Заката" в период его творческой эрекции происходили всякие нехорошие вещи. Одних током било, у других карма начинала скручиваться и переставать быть. Некоторые везунчики, правда, получали банальные вывихи, ушибы, или легкие сотрясения головного мозга. Некоторые, которым повезло меньше - спинного. Везунчиков, впрочем, было довольно много. Настолько, что в определенный момент в городе образовалось даже какое-то подобие клуба, членами которого являлись пострадавшие от личных встреч с "Закатом". Собирались пострадавшие в котлетной на углу проспекта Майорова и улицы Римского-Корсакова, заказывали по паре котлет, доставали из сумок купленный в соседнем гастрономе портвейн и делились друг с другом впечатлениями. Было чем делиться. В отличие от глупых и незрелых фанатов, члены импровизированного клуба были людьми серьезными и говорили мало, но по существу. Кто-то тихо, но с гордостью сообщал товарищам о том, что у него разыгрался простатит, кто-то, краснея от удовольствия, шептал о неожиданном искривление позвоночника и проблемами с симфизом. Много собиралось в котлетной на углу Майорова и Римского-Корсакова беззубых, лысых, горбатых, слабовидящих, страдающих пляской Святого Витта, золотушных, трясущихся в приступе собачьей чумки, ритмично рыдающих от гипертрихоза, изгрызенных подагрой и полумертвых, уставших жить, изнемогающих от невыносимой легкости бытия шизофреников, мучающихся помимо этой королевской болезни острым плоскостопием. Впрочем, все члены клуба были людьми молодыми и хорошо одетыми, в будущее смотрели с оптимизмом и недуги свои воспринимали как заслуженные и выстраданные награды. Митя об этом знал и, может быть, в силу врожденной трусости, старался к "Закату" не приближаться. Втянут, закружат и заразят какой-нибудь вычурной пакостью. Лечись потом. Поэтому и повел он Сулю путем дальним - через оркестровую яму, по винтовой лесенке вниз, в подвальный коридор, вдоль стен которого тянулись всегда по-домашнему теплые трубы непонятного предназначения. Они выходили из одной стены и уходили в другую. Какую субстанцию они перегоняли, что символизировали, в чем было их предназначение не знал никто. Ни сантехники, ни газовщики, ни представители ЖЭКа. Трубы эти, как говорил Мите сторож Дома Народного Творчества, в здании которого и базировался Рок-клуб, пребывали здесь еще до постройки, собственно, Дома Народного творчества. Лежали на земле. Теплые на ощупь, обернутые серыми листами асбеста, магнетически-притягательные. А вокруг - НЭП, военный там коммунизм, флаги кумачевые. И вообще, с каждым днем жить становилось все лучше, все веселее. И вот от этой-то удали безысходной, от обреченной радости и общей неустроенности, в пылу трудового энтузиазма и выстроили вокруг теплых труб здание невнятного цвета. Ну, конечно - мир хижинам - война дворцам. Дворцы-то частью поломали. А хижины строить - западло. Да и некогда. Мировой революцией заниматься нужно. Лично лев перманентной революции, Лев Давидович поход возглавить грозится. А трубы, теплые, уютные, идущие из пошлого прошлого в безумное будущее, из никуда в никуда - под ногами. Среди битого кирпича. В трубах время журчит. И все о них спотыкаются. И красноармейцы спотыкаются, и недобитые буржуи спотыкаются, и товарищи спотыкаются. Р-раз - и споткнулись. Уравнивали загадочные трубы классовую принадлежность граждан. И дошел слух о трубах лично до товарища Вавилова. Вот, в один прекрасный день, через седмицу после дня рождения Карла Маркса и приехал товарищ Вавилов. Походил-походил, споткнулся, за маузер схватился нервно. А потом как рявкнет. Что-то про р-рок. И про клуб. Что за р-рок-клуб? А спросить боязно. Вот на всякий случай и решили выстроить Дворец Народного Творчества. От греха подальше. Лично товарищ Вавилов принимал сдачу объекта. Принял. - Трубы-то на месте? - спросил у прораба. - А как же, товарищ Вавилов, - вытянулся по струнке прораб Леков. - Целехоньки. - Дом-то говно, - сказал товарищ Вавилов, - за дом я вас буду расстреливать и сажать. А вот за трубу - спасибо. За трубы я вас буду награждать, премировать и посылать. Загранкомандировки - Кипр, Анталия, Коста-Брава, Венес-Бич - что хотите просите у Советской Власти. Все дам. А прораб Леков стоит, ни жив, ни мертв. Потому что слов таких не знает. Что за Коста-Браво, что за Анталия - черт его разберет. Ну, жена есть - Наталья. Я свою Наталью узнаю по талии. Коль широка талия - то моя Наталия. - Сто лет еще журчать будут, товарищ Вавилов, - только и нашелся, что сказать прораб Леков. "Р-р-рок", - сказал товарищ Вавилов. То есть - по инопланетному, как только он умел. За это его в ЦК и держали, несмотря на все пьянство его забубенное, на дебоширство и половую, а также, политическую распущенность. Закрывали глаза товарищи на то, что Вавилов имеет тройню от афроамериканки Марии Мвала и дети его - Мартин, Лютер и Кинг постоянно по двору Кремля болтаются, лопочут что-то на своем, никому не понятном языке, пристают к туристам и клянчат у них папиросы и жвачку. - R-rock, - повторил товарищ Вавилов на своем непонятном наречии. А потом опомнился, посмотрел по сторонам и, на всякий случай перевел на русский: - "Да"! Советской власти. "Да" - дворцам просвещения. "Да"! - перманентной революции. С другой стороны, не сам же он в этом виноват. Никто ни в чем ни виноват. За месяц до русско-японской войны в песках под Хорезмом был похищен товарищ (тогда господин) Вавилов инопланетянами. Битых полгода таскался с ними по звездным далям, кругозор расширял. Инопланетяне научили Вавилова пьянству, дебоширству, половой и политической распущенности, а также - своему языку. Ну и объяснили, ху из ху с точки зрения классовой борьбы. Вавилов ничему инопланетян учить не стал. Достали со своими экспериментами. ЦК все это прекрасно понимала. И терпела. А куда денешься - страна во враждебном окружении. А с инопланетянами только товарищ Вавилов может договариваться. Понимала ЦК, что без помощи инопланетян не сдюжить стране интервенцию, разруху, нарождающийся социализм и враждебное окружение. От чего-то оказаться пришлось бы. Но ведь жалко - и интервенцию, и разруху, и нарождающийся социализм и враждебное окружение. Оттого и терпела выверты товарища Вавилова, детей его черномазых, Марию Мвалу прости господи, терпела, которая повадилась сидеть у Царь-Пушки и траву целыми днями курить прилюдно, сонно и скучно глядя на охваченный трудовым энтузиазмом Третий Рим. А чему удивляться. Вавилов-то - он ЦК за горло держал. Приходил ночью к спальне ЦК, скребся в дверь, когтями пол паркетный царапал, выл страшно, все собаки московские обмирали, шерсть на себе рвал - клочья по утру уборщица часами выметала из кремлевских коридоров и стонал натужно: мол, умираю, открой, ЦК. ЦК терпела-терпела, но потом дверь открывала. И хорошо, ежели один был Вавилов, а не с гопотой своей инопланетной - французы (слово-то какое смешное), немцы, готтентоты, ирокезы и вовсе уже запредельные штатники какие-то. С ними-то Вавилов и пил. И излишествам предавался. А ЦК отказать ему не могла.