Александр Серафимович. Две смерти
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Железный поток". М., "Правда", 1981.
OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000
-----------------------------------------------------------------------
В Московский Совет, в штаб, пришла сероглазая девушка в платочке.
Небо было октябрьское, грозное, и по холодным мокрым крышам, между
труб, ползали юнкера и снимали винтовочными выстрелами неосторожных на
Советской площади.
Девушка сказала:
- Я ничем не могу быть полезной революции. Я б хотела доставлять вам в
штаб сведения о юнкерах. Сестрой - я не умею, да сестер у вас много. Да и
драться тоже - никогда не держала оружия. А вот, если дадите пропуск, я
буду вам приносить сведения.
Товарищ, с маузером за поясом, в замасленной кожанке, с провалившимся
от бессонных ночей и чахотки лицом, неотступно всматриваясь в нее, сказал:
- Обманете нас, расстреляем. Вы понимаете? Откроют там, вас
расстреляют. Обманете нас, расстреляем здесь!
- Знаю.
- Да вы взвесили все?
Она поправила платочек на голове.
- Вы дайте мне пропуск во все посты и документ, что я - офицерская
дочь.
Ее попросили в отдельную комнату, к дверям приставили часового.
За окнами на площади опять посыпались выстрелы - налетел юнкерский
броневик, пострелял, укатил.
- А черт ее знает... Справки навел, да что справки, - говорил с
провалившимся чахоточным лицом товарищ, - конечно, может подвести. Ну, да
дадим. Много она о нас не сумеет там рассказать. А попадется - пристукнем.
Ей выдали подложные документы, и она пошла на Арбат в Александровское
училище, показывая на углах пропуск красноармейцам.
На Знаменке она красный пропуск спрятала. Ее окружили юнкера и отвели в
училище в дежурную.
- Я хочу поработать сестрой. Мой отец убит в германскую войну, когда
Самсонов отступал. А два брата на Дону в казачьих частях. Я тут с
маленькой сестрой.
- Очень хорошо, прекрасно. Мы рады. В нашей тяжелой борьбе за великую
Россию мы рады искренней помощи всякого благородного патриота. А вы - дочь
офицера. Пожалуйте!
Ее провели в гостиную. Принесли чай.
А дежурный офицер говорил стоящему перед ним юнкеру:
- Вот что, Степанов, оденьтесь рабочим. Проберитесь на Покровку. Вот
адрес. Узнайте подробно о девице, которая у нас сидит.
Степанов пошел, надел пальто с кровавой дырочкой на груди, - только что
снял с убитого рабочего. Надел его штаны, рваные сапоги, шапку и в сумерки
отправился на Покровку.
Там ему сказал какой-то рыжий лохматый гражданин, странно играя
глазами:
- Да, живет во втором номере какая-то. С сестренкой маленькой. Буржуйка
чертова.
- Где она сейчас?
- Да вот с утра нету. Арестовали поди. Дочь штабс-капитана, это уж
язва... А вам зачем она?
- Да тут ейная прислуга была из одной деревни с нами. Так повидать
хотел. Прощевайте!
Ночью, вернувшись с постов, юнкера окружили сероглазую девушку живейшим
вниманием. Достали пирожного, конфет. Один стал бойко играть на рояле;
другой, склонив колено, смеясь, подал букет.
- Разнесем всю эту хамскую орду. Мы им хорошо насыпали. А завтра ночью
ударим от Смоленского рынка так, только перья посыпятся.
Утром ее повели в лазарет на перевязки.
Когда проходили мимо белой стены, в глаза бросилось: у стены, в розовой
ситцевой рубашке, с откинутой головой лежал рабочий - сапоги в грязи,
подошвы протоптаны, над левым глазом темная дырочка.
- Шпион! - бросил юнкер, проходя и не взглянув. - Поймали.
Девушка целый день работала в лазарете мягко и ловко, и раненые
благодарно глядели в ее серые, темно-запушенные глаза.
- Спасибо, сестрица.
На вторую ночь отпросилась домой.
- Да куда вы? Помилуйте, ведь опасно. Теперь за каждым углом караулят.
Как из нашей зоны выйдете, сейчас вас схватят хамы, а то и подстрелят без
разговору.
- Я им документы покажу, я - мирная. Я не могу. Там сестренка. Бог
знает что с ней. Душа изболелась...
- Ну да, маленькая сестра. Это, конечно, так. Но я вам дам двух
юнкеров, проводят.
- Нет, нет, нет... - испуганно протянула руки, - я одна... я одна... Я
ничего не боюсь.
Тот пристально посмотрел.
- Н-да... Ну, что ж!.. Идите.
"Розовая рубашка, над глазом темная дырка... голова откинута..."
Девушка вышла из ворот и сразу погрузилась в океан тьмы, - ни черточки,
ни намека, ни звука.
Она пошла наискось от училища через Арбатскую площадь к Арбатским
воротам. С нею шел маленький круг тьмы, в котором она различала свою
фигуру. Больше ничего - она одна на всем свете.
Не было страха. Только внутри все напрягалось.
В детстве, бывало, заберется к отцу, когда он уйдет, снимет с ковра над
кроватью гитару, усядется с ногами и начинает потинькивать струною, и все
подтягивает колышек, - и все тоньше, все выше струнная жалоба, все
невыносимей. Тонкой, в сердце впивающейся судорогой - ти-ти-ти-и... Ай,
лопнет, не выдержит... И мурашки бегут по спине, а на маленьком лбу
бисеринки... И это доставляло потрясающее, ни с чем не сравнимое
наслаждение.
Так шла в темноте, и не было страха, и все повышалось тоненько:
ти-ти-ти-и... И смутно различала свою темную фигуру.
И вдруг протянула руку - стена дома. Ужас разлился расслабляющей
истомой по всему телу, и бисеринками, как тогда, в детстве, выступил пот.
Стена дома, а тут должна быть решетка бульвара. Значит, потерялась. Ну,
что ж такое, - сейчас найдет направление. А зубы стучали неудержимой
внутренней дрожью. Кто-то насмешливо наклонялся и шептал:
- Так ведь это ж начало конца... Не понимаешь?.. Ты думаешь, только
заблудилась, а это нач...
Она нечеловеческим усилием распутывает: справа Знаменка, слева
бульвар... Она, очевидно, взяла между ними. Протянула руки - столб.
Телеграфный? С бьющимся сердцем опустилась на колени, пошарила по земле,
пальцы ткнулись в холодное мокрое железо... Решетка, бульвар. Разом
свалилась тяжесть. Она спокойно поднялась и... задрожала. Все шевелилось
кругом - смутно, неясно, теряясь, снова возникая. Все шевелилось: и
здания, и стены, и деревья. Трамвайные мачты, рельсы шевелились,
кроваво-красные в кроваво-красной тьме. И тьма шевелилась, мутно-красная.
И тучи, низко свесившись, полыхали, кровавые.
Она шла туда, откуда лилось это молчаливое полыхание. Шла к Никитским
воротам. Странно, почему ее до сих пор никто не окликнул, не остановил. В
черноте ворот, подъездов, углов - знает - затаились дозоры, не спускают с
нее глаз. Она вся на виду; идет, облитая красным полыханием, идет среди
полыхающего.
Спокойно идет, зажимая в одной руке пропуск белых, в другой - красных.
Кто окликнет, тому и покажет соответствующий пропуск. Кругом пусто, только
без устали траурно-красное немое полыхание. На Никитской чудовищно
бушевало. Разъяренные языки вонзались в багрово-низкие тучи, по которым
бушевали клубы багрового дыма. Громадный дом насквозь светился раскаленным
ослепительным светом. И в этом ослепительном раскалении все, безумно
дрожа, бешено неслось в тучи; только, как черный скелет, неподвижно
чернели балки, рельсы, стены. И все так же исступленно светились сквозные
окна.
К тучам неслись искры хвостатой красной птицы, треск и непрерывный
раскаленный шепот - шепот, который покрывал собою все кругом.
Девушка обернулась. Город тонул во мраке. Город с бесчисленными
зданиями, колокольнями, площадями, скверами, театрами, публичными домами -
исчез. Стояла громада мрака.
И в этой необъятности - молчание, и в молчании - затаенность: вот-вот
разразится, чему нет имени. Но стояло молчание, и в молчании - ожидание. И
девушке стало жутко.
Нестерпимо обдавало зноем. Она пошла наискось.
И как только дошла до темного угла, выдвинулась приземистая фигура и на
штыке заиграл отблеск.
- Куды?! Кто такая?
Она остановилась и поглядела. Забыла, в которой руке какой пропуск.
Секунда колебания тянулась. Дуло поднялось в уровень груди.
Что ж это?! Хотела протянуть правую и неожиданно для себя протянула
судорожно левую руку и разжала.
В ней лежал юнкерский пропуск.
Он отставил винтовку и неуклюже, неслушающимися пальцами стал
расправлять. Она задрожала мелкой, никогда не испытанной дрожью. С треском
позади вырвался из пожарища сноп искр, судорожно осветив... На корявой
ладони лежал юнкерский пропуск... кверху ногами...
"Уфф, т-ты... неграмотный!"
- На.
Она зажала проклятую бумажку.
- Куда идешь? - вдогонку ей.
- В штаб... в Совет.
- Переулком ступай, а то цокнут.
...В штабе ее встретили внимательно: сведения были очень ценные. Все
приветливо заговаривали с ней, расспрашивали. В кожанке, с чахоточным
лицом, ласково ей улыбался.
- Ну, молодец девка! Смотри только, не сорвись...
В сумерки, когда стрельба стала стихать, она опять пошла на Арбат. В
лазарет все подвозили и подвозили раненых из района. Атака юнкеров от
Смоленского рынка была отбита: они понесли урон.
Целую ночь девушка с измученным, осунувшимся лицом перевязывала, поила,
поправляла бинты, и раненые благодарно следили за ней глазами. На рассвете
в лазарет ворвался юнкер, без шапки, в рабочем костюме, взъерошенный, с
искаженным лицом.
Он подскочил к девушке:
- Вот... эта... потаскуха... продала...
Она отшатнулась, бледная как полотно, потом лицо залила смертельная
краска, и она закричала:
- Вы... вы рабочих убиваете! Они рвутся из страшной доли... У меня... я
не умею оружием, вот я вас убивала...
Ее вывели к белой стене, и она послушно легла с двумя пулями в сердце
на то место, где лежал рабочий в ситцевой рубашке. И пока не увезли ее,
серые опушенные глаза непрерывно смотрели в октябрьское суровое и грозное
небо.
1926
Last-modified: Mon, 04 Dec 2000 19:09:48 GMT