Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 © Copyright Александр Зорич, 1997-1998
 Пишите письма:     zorich@enjoy.ru
 WWW:               http://zorich.enjoy.ru
---------------------------------------------------------------



+====================================================================+
I                                                                    I
I                           АЛЕКСАНДР ЗОРИЧ                          I
I                                                                    I
                                          I
Л====================================================================№
I                                                                    I
I                           ЛЮБИ И ВЛАСТВУЙ                          I
I                                                                    I
I                  (Цикл о Своде Равновесия, т. #1)                  I
I                                                                    I
I          К циклу прилагается  карта Восточной Сармонтазары         I
I                                                                    I
+====================================================================+






Постепенно смеркалось, но было еще достаточно светло,
чтобы различать и фигуры, и разноцветные поля, выложенные
искусной мозаикой. В центре большого сада, разбитого на манер
алустральских "озер и тропок", над бассейном для игры в лам
стояли двое.

- Но почему, почему, почтенный Альвар, вы не можете
указать время точнее? - с легким раздражением спросил высокий
пожилой человек с едва заметной лысиной среди сивых волос. Он
ловко подбил щелчком большого пальца фигуру, именуемую
"золотым спрутом", и та, задержавшись на мгновение на
поверхности, наискосок спланировала сквозь водную толщу и
легла ровно в центре поля "Венец Небес".

"Почтенный Альвар", которому с виду было не больше сорока,
швырнул своего "золотого спрута" на поверхность воды в
бассейне. Бросок был выполнен совершенно наугад и все же
"золотой спрут" Альвара, став на ребро, прошил воду и лег там
же, где и фигура его противника - в центре поля "Венец Небес".
Удовлетворенно щелкнув языком, "почтенный Альвар" ответил:

- Потому что Дотанагела куда как умнее собственных
смехотворных идей об извращенном служении Князю и Истине.
Потому что ради сохранения тайны Дотанагела готов съесть
собственный язык. Мой человек сказал: "между четырнадцатым и
двадцать четвертым днем сего месяца" и больше он ничего не
вытащил бы из Дотанагелы даже раскаленными клещами. Но я еще
раз повторяю: когда именно Дотанагела подымет мятеж -
совершенно неважно. Важно, что это произойдет совсем скоро.
Важно, что гнорр не сможет оставить мятеж без внимания. И,
самое важное, мы с вами уже сейчас готовы пожать плоды этого
безумного предприятия Дотанагелы.

- И что же гнорр - по сей день действительно ни о чем не
подозревает? В конце концов, есть ведь Опора Единства...

- Нет, не подозревает. И Опора Единства здесь не при чем,
- отрезал Альвар. - Сейчас у гнорра все заботы связаны с
поисками одного старого врага, которого он чует внутри Свода
Равновесия. А кто этот враг - он не знает.

- А вы?

В это мгновение Альвар вздрогнул всем телом и, резко
наклонив голову вперед, сделал несколько быстрых смахивающих
движений, проводя правой ладонью по волосам. На землю упали
несколько оброненных фигур лама, а в воду полетел средних
размеров и выше средней омерзительности паук.

- Ненавижу этих тварей, - прошипел он, не без труда
сохраняя самообладание.

Его собеседник добродушно ухмыльнулся.

- Тарантулы не живут на деревьях. Еще в детстве отец мне
говорил: "Не бойся гада, который падает из ветвей; бойся того,
который вылазит из паутинной норы в камнях".

- Я не боюсь ни тех, ни других, - сказал Альвар, опасливо
озирая тяжелую ветвь тутового дерева, шелестящую у них над
головами. - Я их просто ненавижу. Здесь есть разница.

- Впрочем, мы отвлеклись, - поспешно добавил Альвар,
опережая своего собеседника, который уже открыл рот, чтобы
сообщить, что тарантулов и скорпионов глупо ненавидеть, но
вполне уместно бояться. - Вы, кажется, спрашивали у меня
что-то?

- Да, спрашивал. Вы говорили, что у гнорра есть внутри
Свода "один старый враг", но он не знает, кто это такой. А я
спросил, знаете ли его вы.

- Нет. Я тоже не знаю, - спокойно пожал плечами Альвар и
очередная фигура лама с филигранной точностью опустилась на
дно бассейна. Пожилой почувствовал, что больше не услышит от
Альвара ничего интересного, равно как и не сможет выиграть у
него и на этот раз.

Альвар лгал. Ему были ведомы и имя врага, и единственно
верный путь к его поиску для тех, кому это имя неведомо. Но
зачем его собеседнику знать обо всем этом?

Сумерки сгущались. Пожилому было не так жаль проигранных
денег, сколько того, что в Варане существует человек,
способный одолеть в ламе его, непобедимую "Золотую Ручку". А
деньги - что деньги? Авры и аврики... Позавчера вот, например,
он выиграл у залетного "лосося" такие шикарные серьги, что
даже его неласковая племянница буквально расцвела от
восхищения.

- Ну что - отложим партию?

- Ах, Золотая Ручка, Золотая Ручка! - неожиданно
запанибратски рассмеялся Альвар. - Вы все не оставляете надежд
обыграть меня. Меня!

Альвар резко оборвал смех.

- Не питайте пустых надежд. Обыгрывайте весь Варан - на
здоровье - но никогда не пытайтесь обыграть меня. Очень много
таких самонадеянных неудачников зарыты по всему Кругу Земель -
от Западного моря до Цинора.

Отвратительный холодок прошелся по спине пожилого. Чтобы
как-то избавиться от неприятного ощущения пустоты, которое
нет-нет да и возникало у него несколько раз за время его
сомнительной дружбы с Альваром, он попытался улыбнуться и
сказал:

- Я не столь самонадеян, как многим того хотелось бы.
Кстати, я давно собирался вам предложить, Альвар,
познакомиться с моей племянницей. Посидим в доме, поужинаем...

- А, помню-помню, вы что-то говорили, - махнул рукой
Альвар. - Знаете, я верю в очарование вашей племянницы, но
советую вам до времени охладить свой любовный пыл. Вот станете
Сиятельным Князем - тогда вам будет позволено все, что угодно.

- Ну уж конечно, при таком вольнолюбивом гнорре, как вы! -
угодливо рассмеялся пожилой.

Альвар молча осклабился. Не так уж сильно ему жаждалось
стать гнорром, но в этой паршивой стране, куда занесли его
холодные ветры пустоты, гнорр был единственным человеком,
имеющим достаточно власти. Меньше, конечно, чем подобает
Отраженному, но на первое время годилось и это.





<.......................................>
<.......................................>
<.......................................>









Пристань для кораблей из Отдельного Морского Отряда
"Голубой Лосось" найти проще, чем собственное отражение в
зеркале. Потому что над ней, видная из любого конца порта,
возвышается двадцатилоктевая колонна, обвитая по спирали
выразительным барельефом. А на вершине колонны можно видеть
герб Отряда - собственно, Голубого Лосося, взлетающего к
Солнцу Предвечному на пенном гребне Счастливой Волны.

Что есть лосось на гербе Отряда? - Лосось есть знак
неистового упорства, ибо воистину неистово упорство этой рыбы,
что подымается к верховьям рек во имя продолжения рода. Так же
и "Голубой Лосось" неистов и упорен в своем служении Князю и
Истине.

Отчего лосось на гербе Отряда носит голубой цвет? -
Голубой цвет есть знак непорочной чистоты в жизни так же, как
белый цвет есть знак непорочной чистоты в смерти.






Сегодня у каменной пристани находились пять из восьми
кораблей "Голубого Лосося". Все они были ощутимо чище, статнее
и изящнее, чем двухъярусные галеры Флота Охраны Побережья и
пузатые трехмачтовые громадины Флота Бурного Моря. Но Эгин был
холоден к корабельным искусствам. Ему незачем было любоваться
алыми и золочеными носовыми фигурами-охранительницами, чтобы
найти то, что он искал. Потому что Эгин совершенно точно знал,
где найти корабль, на котором служил до сегодняшнего утра Ард
окс Лайн, любитель столичных театров. Корабль Арда был пятым
по счету в ряду похожих между собой как две капли воды
узкобедрых двухмачтовых красавцев и носил имя "Зерцало Огня".

- День добрый, - Эгин с непроницаемым видом протянул
стоящему на вахте матросу документ, удостоверяющий его, Эгина,
липовую личность.

- Торман окс Нон, сего податель, есть представитель
Морского Дома, уполномоченный в... - медленно по слогам прочел
матрос, и только потом, насладившись приятной шероховатостью
гербовой бумаги Морского Дома и удостоверившись на зуб в
подлинности печатей добавил, - тогда добрый вечер.

Эгин не был любителем мрачных лиц и потому ответил матросу
сдержанной улыбкой.

- А по какому делу, милостивый гиазир Торман? -
поинтересовался матрос, сворачивая документ. - Небось за
вещичками Арда окс Лайна? Так ведь?

- Так, - кивнул Эгин. - Мне сообщили, он погиб сегодня
утром. А тебе, кстати, неизвестно, как?

- Известно, - хмуро отозвался матрос. - Его какой-то
писака из Иноземного Дома... того... - настроение у матроса
портилось прямо на глазах. - Говорят, этот недоносок из
Иноземного Дома его нечестно подколол. Случайность, наверное.
Когда такое было, чтобы офицера...

- И то верно. Жаль конечно вашего Арда окс Лайна. Жаль, -
довольно холодно отозвался Эгин и, спрятав удостоверяющие
бумаги в сарнод, двинулся вверх по сходням.

Не очень-то приятно, когда вахтенные матросы величают тебя
недоноском и упрекают, пусть даже сами не ведая о том, кого
упрекают, в нечестности. Впрочем, на такие мелочи Эгину было
плевать. Да и матрос тоже не виноват. Сам того не ведая,
вахтенный сделал Эгину, в совершенстве владевшему искусством
перевоплощений, изысканный комплимент. И чиновник Иноземного
Дома улыбнулся сам себе у верхнего края сходней.






Матрос на вахте был молод и неискушен. Похоже, он
действительно поверил, что Эгин является офицером Морского
Дома, пришедшим за вещами случайно погибшего от руки некоего
"недоноска" Арда окс Лайна. "Лососей" постарше такими простыми
трюками не проведешь. Когда Эгин поднялся на верхнюю палубу,
десять пар глаз, угрюмых и настороженных, воззрились на него в
немом вопросе.

Но в тот день вопросы задавал Эгин.

- Не подскажете ли, милостивые гиазиры, как мне найти
каюту покойного Ард окс Лайна?

Получив скупое и хмурое, но все-таки объяснение, Эгин,
неловко пригнувшись, чтобы не удариться головой о верхнюю
притолоку люка, ступил на лестницу, уводящую вниз, на вторую
палубу. Его проводили враждебные взгляды и тихий шепоток. Да,
эти матерые "лососи" прекрасно понимают, что Ард был не в
ладах со Сводом Равновесия. И не сомневаются в том, что убит
он не просто так, а с ведома и по указанию Свода Равновесия.
Да, они знают, что Эгин - оттуда. Хотя скорее всего и не
подозревают, что это он, Эгин, еще сегодня утром забавлял
зевак на площади Восстановленного Имени "малыми серыми
бражниками" и прочими фехтовальными изысками. А если бы и
подозревали? Молчали бы все равно. Потому, что в таких случаях
это самое лучшее.

В тот момент, когда он покидал последнюю ступень лестницы,
ремень на его левой сандалии лопнул, пряжка отскочила, Эгин,
влекомый вперед инерцией движения, споткнулся и едва не упал.
Нет, он не упал, схватившись за поручень. Но неловкость
положения усугублялась еще и тем, что левая его сандалия была
окончательно порвана. Подошва отдельно - ремешки отдельно.

- Сыть Хуммерова! - в сердцах выругался Эгин и, взяв
сандалию в руку, а с ней и ее напарницу, стал сходить по
лестнице.

Конечно, он не стал оборачиваться. И без того было
понятно, что офицеры, на цыпочках прокравшиеся к люку, видели
все. Кто-то из них прыснул со смеху, кто-то шепотом пошутил
по поводу босоногости гостя из Свода Равновесия, а настроение
остальных наверняка улучшилось. "Что ж, пусть утешатся хоть
этим", - вздохнул Эгин, хлопнув сандалией о сандалию словно бы
это были ладони. Хлоп!






Переступая порог каюты Арда, Эгин злился на себя и на все
мироздание.

Во-первых, слишком долго он сегодня возился с этим Ардом.
Мог, между прочим, получить между глаз холодной сталью. Надо
за собой следить. Надо будет все-таки уговорить Иланафа на
День Безветрия выбраться хоть бы и на Руины и там попотеть как
следует. И под правую руку, и под левую и, пожалуй, даже под
кавалерийские приемы. Вот придется в следующий раз работать
против человека из Меднокопытных - можно и костей не собрать.

А во-вторых, уж очень глупой вышла сцена с этой
растреклятой обувью. Все, конечно, понятно, сам виноват,
человек из Опоры Вещей должен следить за своим маскарадом
денно и нощно. И все-таки - слишком подло и неуместно отлетела
застежка, слишком глупо лопнула подошва, слишком беспомощно
выглядел он, едва не вывалившись с лестницы.

В каюте было темно. Эгин знал эти корабли как свои пять
пальцев и быстро отыскал на ощупь ставни оконца, которое
служило единственным источником солнечного света в этой
крысоловке. Кромешный мрак превратился в полумрак. Ну да, ведь
вечер. Эгин осмотрелся.

Как обычно. Койка, навесной шкафчик над койкой (небось, по
колокольному бою тревоги Ард не раз и не два набивал себе
шишки, а шкафчик не снимал). Небольшая тумба слева, два
откидных сиденья напротив койки, а под койкой... Ну да,
сундучок и пара сандалий. Пара сандалий!

Эгин самодовольно ухмыльнулся. Летом все варанские морские
офицеры обуты одинаково. Он, Торман окс Нон, чиновник Морского
Дома и Ард окс Лайн, офицер "Голубого Лосося" - носят
совершенно одинаковую обувь, которую в огромных количествах
поставляют фактории Его Светлости Поставщика (а заодно и
тестя) Хорта окс Тамая. Обувь - дерьмо, живет хорошо если один
сезон, но легка и удобна, в этом ей не откажешь.

Эгин достал сандалии из-под койки и осмотрел их
придирчивым взглядом столичной модницы. Почти неношенные.
Размер - его. Эгин шевельнул ноздрями. И чужими ногами не
воняют.

"Итак, судьба отобрала у меня превосходные сандалии и их
вновь придется выписывать через шестерых пожирателей бумаги и
выпивателей чернил в Арсенале Свода Равновесия."

"И судьба подарила мне сандалии, которые созданы для меня.
Обычные хорошие сандалии и если Норо будет продолжать
разработку по "Голубому Лососю", то они придутся как нельзя
кстати."

Вскоре Эгин запихнул под койку свои порванные сандалии и
выпрямился в полный рост, ощущая на ногах упоительную легкость
свежей, чужой, дармовой обуви. Вот теперь можно было заняться
служебным долгом.






В каюте Арда витал какой-то подозрительный дух, не вполне
сочетающийся с представлениями о ментальной чистоте офицера
"Голубого Лосося".

С внутренней стороны двери висела картина на шелке,
изображающая обнаженную девушку, склоненную над водой.
Ракурс, в котором безвестный растлитель нестойких душ подал не
менее безвестную натурщицу, настораживал, ибо наводил на мысли
о Задней Беседе. А Задняя Беседа промеж мужчиной и женщиной
даже в отсутствие Крайнего Обращения - дело гибельное,
милостивые гиазиры. Конечно, конечно - в самой картинке не
было ничего крамольного, ибо в ней отсутствовал первейший знак
Обращения - собственно, обнаженная персона или надлежащая
часть персоны обратного пола. И все же Эгин, непроизвольно
поежившись, извлек из своего чиновничьего сарнода с гербом
Морского Дома хищные клещи и, осторожно вытащив четыре гвоздя,
содрал шелк с двери. Тайника там, разумеется, не было и не
могло быть. Но так или иначе его работа началась. Пять Вещей
преступника были налицо - четыре гвоздя и шелковый лоскут.

Эгин сел на койку и, запустив руку в святая святых своего
сарнода - обособленный медный цилиндр - извлек Зрак Истины.
Стеклянный шар размером с два кулака. Никаких швов, никаких
следов выдувки, никакой горловины. Просто прекрасный шар из
толстого, но очень чистого стекла, полностью заполненный
водой. Ни одного пузырька воздуха. А в воде - словно бы
подвешены в полной неподвижности, в загадочной дреме три
полупрозрачных существа каждое размером с мизинец. Тонкие
многоколенчатые лапки, длиннющие усы, бусины-глаза.
Креветки-светляки, выкормыши естествоиспытателей (или, как их
называет Иланаф, "естествомучителей") из Опоры Безгласых
Тварей. Креветки-призраки, которым ведомо неведомое.

Ну что же, начнем. Эгин вздохнул - дело предстояло скучное
- и, скомкав содранную шелковую красавицу, посмотрел на нее
сквозь Зрак Истины. Ничего. Как и следовало ожидать. Эгин
разложил на койке шелк рисунком вниз (чтобы не смущал мысли) и
один за другим изучил сквозь Зрак Истины все четыре гвоздя. И
снова ничего. И снова - ничего удивительного.

Тогда Эгин на всякий случай осмотрел всю каюту. Пол,
потолок, стены, койку, тумбу, откидные стулья. Подобного рода
поверхностные осмотры обычно не приносят никаких результатов,
потому что даже обычная ткань, не говоря уже о дереве или
металле, представляет для такого простого Зрака Истины
непроницаемую преграду. Но если бы вдруг в щели между
бортовыми досками находилось семя Огненной Травы (что почти
невероятно) или более расхожий жук-мертвитель, то... Эгин
выругался. Если бы здесь находился жук-мертвитель, то он,
Эгин, был бы уже мертв. Все-таки, сильно его сбили с толку эти
проклятые сандалии. Он, Эгин, должен был бы осмотреть каюту
через Зрак Истины незамедлительно. Хвала Шилолу, что этот Ард
был сравнительно мелкой сошкой.






Эгин относился к тем людям, которые сперва съедают тушеную
морковь, а уж потом - кусок жареного мяса, хотя морковь у них
вызывает умеренное отвращение, а мясо - вожделенное
слюноотделение. Эгин догадывался, где следует искать самое
интересное, и все-таки продолжал разбираться с разной
безобидной ерундой, тешась предвкушением досмотра навесного
шкафа над койкой и сундучка под койкой.

Лучшее из личного оружия Арда осталось при трупе и сейчас
вкупе с его одеждой досматривается какими-то другими
поддельными чиновниками Морского Дома в городском Чертоге
Усопших. Или поддельными писарями из Чертога Усопших - это не
его, Эгина, дело.

В угрюмой утробе тумбы, где водился средних размеров и
большой мерзости паук (его что, этот Ард, нарочно лелеял?),
обнаружилась пара чуть заржавленных абордажных топориков.
Больше оружия в каюте не было. Немного для "лосося", но, в
принципе, понять можно - остальное они получают перед выходом
в море из своих арсеналов. Включая и тяжелые доспехи.

Эгин ковырнул ногтем ржавчину на топоре. Засохшая кровь.
Действительно, с чего бы ржаветь хорошей оружейной стали?
Любой офицер любит свое оружие. Эгин вот, например, очень
любил. Но он никогда не забывал стереть кровь. А Ард забыл.
Или не захотел. Топоры, проигнорированные Зраком Истины,
отправились к гвоздям. Раздавленный при попытке к бегству паук
- к праотцам.

В тумбочке еще сыскался светильник и Эгин, немного
поколебавшись, зажег его и выставил на тумбочку. Масла в
светильнике было мало, но на ближайший час хватало с лихвой. А
Эгину больше было и не нужно.

"Ладно. Хватит. Морковкой я сыт. Хочу мяса", - подумал
Эгин, которому действительно очень захотелось запустить зубы в
сочную плоть убиенного тельца. Ел он давно.

Эгин подошел к навесному шкафу и, откинув два крючка,
рывком распахнул его створки. Около сорока корешков
разномастных книжек.

"Ого!" - присвистнул Эгин. За всю свою жизнь он едва ли
прочел столько. Да что там прочел! Может, и в руках столько не
передержал. Ну что же, не даром первый, скорее забавный,
нежели содержательный донос на Арда поступил из публичного
книгохранилища. Он, видите ли, испросил "что-нибудь о раннем,
"героическом" периоде истории Орина". А когда ему ответили,
что могут предложить только "Грютские войны" медовоустого
Карациттагона, обласканного по обоим берегам Ориса и по обеим
сторонам Хелтанских гор, Ард изволил наморщить свой породистый
нос и удалился, бормоча "хамы..."

Вспоминая этот дурацкий донос, прочитанный месяц назад в
кабинете Норо, Эгин направил Зрак Истины на книги Арда.

О да! Дерево створок действительно надежно хранило их до
поры, но теперь, обнаженные, они явили свою сущность. И если
верхний ряд и правая половина нижнего были непорочны, то при
осмотре левых корешков креветки наконец-то ожили. Под их
эфемерными панцирями пробежали цепочки малиновых огоньков.
Самая крупная встала в шаре вертикально, опустив голову вниз,
а две другие составили с ней подобие двухсторонней виселицы.

Эгин выбрал наугад третью по счету слева книгу - самую
тощую и невзрачную - и посмотрел на нее отдельно. Цвет
огоньков, которыми истекала плоть креветок, изменился на
нежно-салатовый. Потом он насытился густой зеленью. Эгин
помнил предписания. Эгин знал, что он должен сделать в этом
случае. И все-таки продолжал смотреть, ибо никогда еще ему не
приходилось встречать Изумрудный Трепет. И только когда
старшая из креветок, став сплошь зеленой и совершенно
непрозрачной, неожиданно упала на дно, словно бы отяжелела
свинцовой тяжестью, Эгин наконец очнулся от наваждения и
поспешно отвел взор.

Плохо. Зрак придется менять, потому что вслед за первой
очень скоро умрут и две остальные. Придется объясняться перед
начальством. Вообще-то, подобный отход от предписаний сам по
себе еще не преступление, а всего лишь служебный проступок. Но
и этого не мало.

"Ну ладно, - мысленно махнул рукой Эгин. - Раз уж я
загубил Зрак и раз уж я видел Изумрудный Трепет, то можно,
пожалуй, еще раз отойти от предписаний и узнать, что же в этой
дрянной книжонке вызвало Изумрудный Трепет. Об этом-то уж
точно никто не узнает."

Эгин отложил Зрак и наугад открыл книгу, которая, в
общем-то, и книгой не была. Просто две тонких деревянных
дощечки с отверстиями, стянутые бечевкой, между которыми
находились листов тридцать-сорок плотной бумаги, исписанные
нетвердым, развинченным почерком Арда. "...в то время как
второй доставляет деве удовольствие изучить свой жезл
посредством губ и языка..." Сердце в груди забилось ощутимо
быстрее и Эгин поспешно захлопнул книгу.

М-да. "Второй". Значит, есть и "первый". "Двойные
Знакомства с Первым Сочетанием Устами" и чем-то там еще,
исходящим от непрочитанного "первого". За составление
подобного трактата (а скорее, за его переписывание) Арда можно
было публично казнить через повешение на гнилой веревке,
изгнать из благородных и, пожалуй, сослать на галеры. Это,
конечно, верно. Однако креветкам-призракам до этого дела нет.
И неоткуда здесь взяться Изумрудному Трепету. "Разве только в
чьих-то невоздержанных чреслах", - ухмыльнулся Эгин. Значит,
книга сложнее чем может показаться.

Стараясь не зачитываться крамолой, Эгин по возможности
быстро проверил все страницы. На предпоследней цвет чернил
сменился с черного на красный. И вместо всяких там "Грютских
Скачек" Эгин увидел замкнутую линию, очерчивающую яйцеобразный
контур. На линию были нанизаны восемь картинок. Что-то вроде
кольца... Рогатое кольцо... Еще одно рогатое кольцо...


Дверь за спиной Эгина распахнулась. Прежде, чем его
рассудок осознал это, его руки уже бесшумно закрыли книгу и
швырнули ее на койку, вслед за чем он обернулся, одновременно
извлекая из ножен короткий меч.





- Спа-акойно, а-аф-фицер! - с издевательской растяжкой
сказал высокий мужчина с черными щегольскими усиками,
переступивший порог каюты. В двух ладонях от его груди застыло
лезвие меча Эгина, который, как всегда, не был Эгином, а, как
мог судить всякий по браслету на правом запястье и по застежке
плаща, представлял из себя плоскозадого и ленивого волокитчика
из Морского Дома.

Незваный гость был одет точно так же, как и Эгин. И его
браслет был выполнен в той же незатейливой форме гребенчатой
волны с теми же четырьмя слезами янтаря. Вот только его сарнод
был побольше, имел позолоченные оковки на углах и был сделан
из редкой и дорогой кожи тернаунской акулы.

Эгин с трудом подавил облегченный смешок, но внешне он
остался совершенно бесстрастен и, не изменившись в лице,
вернул меч ножнам.

- Чем могу быть полезен, офицер? - спросил Эгин, чуть
склонив голову набок.

- Ничем, - сухо ответил тот, раскрывая сарнод.

- Как мне вас понимать? - Эгин неожиданно разозлился на
этого сухопарого хлыща, который, конечно, наверняка
какой-нибудь ушлый рах-саванн из Опоры Писаний, и все же это
еще не дает ему право так разговаривать с эрм-саванном из
Опоры Вещей.

- Так и понимайте, офицер, - сказал обладатель щегольских
усиков, протягивая ему извлеченную из сарнода прямоугольную
пластинку из оружейной стали.

Гравировка на пластине изображала двухлезвийную варанскую
секиру. На обоих лезвиях были выгравированы глаза. На левом
глаз был закрыт. На правом - открыт. "Свод Равновесия" -
гласила надпись, полукружием обымающая секиру сверху.
"Гастрог, аррум Опоры Писаний" - было подписано под секирой
снизу. "Дырчатая печать" Свода Равновесия вроде бы небрежно
пробивала пластину слева внизу. Да, все правильно. Подделать
можно что угодно, но только не "дырчатую печать", официально
именуемую Сорок Отметин Огня. Крохотные отверстия в пластине
все как одно имели звездообразно оплавленные края с
многоцветной синей окалиной и вместе составляли схематичное
изображение той же секиры, которая любовно была нанесена
граверами на пластину.

Когда Гастрог принимал свой жетон обратно, в отверстиях
"дырчатой печати" вспыхнули синие искорки. Иначе и быть не
могло. Если бы кто-то, убив или обокрав офицера Свода,
завладел бы его жетоном, тот остался бы в руках убийцы или
похитителя безмолвен. Сорок Отметин Огня отвечают синими
искорками только своему истинному владельцу. Эгин даже не мог
помыслить тогда, что в Круге Земель есть магии не менее
действенные, чем магия кузниц Свода Равновесия. Даже не мог
помыслить.

Эгин, которому хотелось выть волком, достал и протянул
Гастрогу свой жетон.

- Ну что же, эрм-саванн, - сказал Гастрог по-прежнему
насмешливо, но уже несколько более дружелюбно. - Как старший
на две ступени и как офицер старшей Опоры, прошу вас
немедленно покинуть каюту покойного Арда окс... - Гастрог
запнулся, напрягая свою память, и Эгин злорадно подумал, что
нечего было лезть вам, офицер, не в свое дело.

- В общем, неважно, - махнул рукой Гастрог. - Так или
иначе, вы свободны, эрм-саванн.

- Прошу прощения, аррум, - сказал Эгин, пытаясь вложить в
свои слова ровно столько нажима, сколько нужно, чтобы не
переступить через свои полномочия и при этом все-таки
произвести на Гастрога впечатление человека с независимой
волей. - Я нахожусь здесь по долгу службы и я еще не закончил
этот долг выполнять.

- Да? - спросил Гастрог и его брови сошлись на переносице
подобием грютского лука. - И вы осмелитесь утверждать,
эрм-саванн, что ваш долг заключался в том, чтобы привести в
негодность свой Зрак Истины?

"Какая наблюдательная тварь!" - мысленно возопил Эгин.

- Аррум, - Эгин с усилием сглотнул ком, подступивший к
горлу, - Зрак Истины пришел в негодность самопроизвольно,
когда я осматривал книги Арда окс Лайна на предмет наличия в
них жуков-мертвителей.

- Вот как? - поинтересовался Гастрог и его подвижные брови
взмыли ввысь знаком неподдельного изумления. - И там,
наверное, сыскались целые орды жуков-мертвителей?

- Нет, аррум, - Эгин из последних сил сохранял полную
невозмутимость. - Виной всему послужили сами книги.

Гастрог не ответил. Он брезгливо поднял с койки
отброшенный Эгином трактат и, быстро пролистав его, уперся в
то же место, что и Эгин десятью минутами ранее - в
предпоследнюю страницу с рисунком красными чернилами.

- Вы открывали ее? - отрывисто осведомился Гастрог,
стремительно захлопывая книгу.

- Нет, аррум. Лишь пристально посмотрел на нее через Зрак
Истины. Зрак молниеносно взялся Изумрудным Трепетом - я не
успел отвести глаза.

Эгин знал, что его очень легко уличить во лжи. Гастрогу
было достаточно поглядеть на книгу через свой Зрак Истины.
Эгин с тревогой ожидал, когда аррум потянется за своим Зраком
Истины. И тот потянулся. Эгин обмер.

- Ну вот что, - сказал наконец аррум нарочито тихо и
невнятно. - Вот вам мой Зрак Истины - он такой же, как и ваш.
Ваш, испорченный, я оставляю себе. Вы немедленно уходите
отсюда, забрав недосмотренные Вещи с собой. Своему начальнику
- Норо, если не ошибаюсь, - Эгину показалось, что при этих
словах в голос Гастрога вкрались скрежещущие нотки угрозы, -
вы можете сказать, что вас прогнал из каюты аррум Опоры
Писаний. И это чистейшая правда. Вы можете назвать ему мое имя
- Гастрог - иначе он не поверит, что вы согласились уйти, не
проверив мой жетон. Это тоже правда. Все.

- Про вот это, - Гастрог легонько постучал пальцами по
книге, - вы должны забыть до скончания времен и если даже
шестьсот кутах будут медленно крошить вас в оринский салат, вы
не должны хоть словом обмолвиться о происшествии с вашим
Зраком Истины. А поскольку Норо отнюдь не кутах, вам тем более
нет резона рассказывать ему об Изумрудном Трепете. Вы меня
поняли, эрм-саванн? - Гастрог впился взглядом в лицо Эгина.

- Да, аррум, - Эгин понимал, что, быть может, сама его
жизнь сейчас зависит от той степени искренности и глупости,
которую изобразят его глаза.

- Поняли, - чуть заметно кивнул Гастрог. - И еще. Я бы мог
убить вас, но не сделал этого потому, что мы оба офицеры Свода
и работаем ради общей священной цели. Сегодня вы совершили
служебный проступок, тяжесть которого не в состоянии осознать.
Я прощаю вас, но имейте в виду, что я помню - ваше имя Эгин,
вы эрм-саванн Опоры Вещей и живете вы в Доме Голой Обезьяны по
Желтому Кольцу. Ваша любовница - Вербелина исс Аран, ваш
начальник - аррум Норо окс Шин, вам двадцать семь лет и
сегодня вас скорее всего произведут в рах-саванны за отличную
службу. Не стоит портить себе карьеру и жизнь, рах-саванн.

Слишком много ударов ниже пояса.






- Что, прямо так и сказал?

- Да. Так и сказал.

Человек, одетый по самой что ни на есть щегольской моде -
в ярко-зеленые, словно бы даже чуть флюоресцирующие штаны,
которые в столичном высшем свете именовались "литыми ножками",
в рубаху с откладным воротом и очень короткую приталенную
кожаную жакетку, замолчал. Его пальцы с холеными ногтями
прикоснулись к подбородку. Лицо его изобразило серьезность,
граничащую едва ли не со скорбью. Это была одна из самых
расхожих гримас Норо окс Шина. Человек, не знающий его, мог бы
подумать, что следующими словами Норо станет что-нибудь вроде
"Увы, все, решительно все пошло коту под хвост". Но Эгин
служил под началом Норо шесть лет и не стал удивляться его
скупой улыбке, за которой последовали слова:

- Ну что же, ты все сделал правильно. Если старший по
званию просит тебя удалиться, надо удаляться. Таков Устав. Так
ты, значит, с собой забрал все-все его вещи?

- Да, аррум, - тихо ответил Эгин.

Норо окс Шин, как и Эгин, был здесь инкогнито и именно
поэтому в костюм его были включены "литые ножки". В остальное
время Норо предпочитал грубые и толстенные штаны из оленьей
кожей, причем, предпочтениям своим изменял очень редко.

Эгин не побоялся произнести вслух его истинное звание,
поскольку слышать их никто не мог.

Они стояли у каменного парапета, отделявшего рукотворную
стихию огромной варанской столицы от вполне нерукотворной
стихии моря на западном краю порта. Здесь уже не было
пристаней, за их спинами серели громады вспомогательных
арсеналов Морского Дома и людей здесь тоже не было. Только
конченые зануды могли бы прийти сюда, в неприютную пустоту,
где нет ни вина, ни женщин, ни увеселений. Вот они двое -
чиновник Иноземного Дома Атен окс Гонаут и праздношатающийся
богач из горной глуши с неблагородным именем Альвар - и были,
надо полагать, этими самыми кончеными занудами. Впрочем,
оставалось не совсем понятным, зачем чиновнику, помимо битком
набитого кожаного сарнода, требуется еще и заплечный мешок,
который во время их разговора скромно покоился рядом с
сарнодом. Он что - свою бумажную работу на дом тащит? - мог бы
недоуменно подумать наблюдательный зевака. И был бы отчасти
прав.

- М-да, вид у тебя, эрм-саванн, - ухмыльнулся Норо. - Ну
да ладно. В конце концов, это даже к лучшему.

Эгин молча развел руками и тоже изобразил нечто, похожее
на улыбку. Он не совсем понимал что лучшего может быть в его
тяжеленной поклаже, которую придется сейчас везти домой и там
ковыряться в ней никак не менее часа.

Норо неожиданно склонил голову набок и посмотрел на Эгина
с таким странным выражением, будто бы видел его первый раз в
жизни.

- Слушай, эрм-саванн, а ты случайно, чисто случайно,
конечно, не забыл рассказать мне какую-нибудь мелочь? Может,
Гастрог этот еще что-то говорил?

Эгин ожидал чего-то подобного и все равно был неподдельно
напуган. Его спасало лишь то, что он, как и всякий
мало-мальски опытный офицер Свода Равновесия, владеет своим
лицом и телом лучше, чем несравненный Астез, исполняющий все
ведущие роли (Эстарта, Эррихпа, Леворго и иные могучие мужи
великого прошлого) в Алом Театре. Ни один лишний мускул не
дрогнул в лице Эгина. Ни один лишний - но все необходимые для
того, чтобы изобразить смесь поддельной обиды и вполне
неподдельного трепета, пришли в движение и Эгин сказал чуть
дрожащим голосом:

- Аррум, мне никогда раньше не приходилось жаловаться на
память. И никто никогда не уличал меня во лжи или
преступлениях против Князя и Истины.

Это была довольно смелая игра. Но Эгин чувствовал, что
простого "Нет, аррум" здесь будет недостаточно.

- Ну нет так нет, - пожал плечами Норо. И, будто бы речь
шла о чем-то совершенно тривиальном наподобие вчерашнего
дождичка или завтрашнего снежка, сказал:

- В таком случае благодарю за службу, рах-саванн.

- Простите, аррум... - Эгину показалось, что почва уходит
у него из-под ног и он взлетает прямо к Зергведу.

- Да, именно рах-саванн. Хватит тебе ходить в
эрм-саваннах. Конечно, твое новое звание нужно еще по всем
правилам провести через нашего пар-арценца, но я уверен в том,
что после моего доклада у него не возникнет никаких
возражений.

Эгин знал, что не возникнет. Про Норо Эгин знал разное -
хорошее и плохое, правду и вымысел. Но один факт, связанный с
Норо, носил характер совершенно нерушимого закона - все, кого
Норо когда-либо представлял к званиям или наградам, получали и
звания, и награды. Потому что Норо никогда никого не
представлял зря.

- Благодарю вас, аррум, - ретиво и вполне искренне кивнул
Эгин. - Рад служить Князю и Истине!

- Ну-ну, ты еще на колено упади. Мы все-таки в городе,
хотя, если хочешь знать, весь этот маскарад... - Норо
сокрушенно махнул рукой. - Ну да ладно, рах-саванн. Уж поздно.
Пора расходиться, я вот тут только подумал об одном нюансе:
зачем ты будешь возиться со всей этой парашей? - Норо слегка
пнул эгинов мешок с вещами казненного через дуэль Арда. - Я,
пожалуй, этим мог бы заняться сам.

"Да они что сегодня - всем Сводом Равновесия с ума
сбесились?" - пронеслось в голове у Эгина.

Тут действительно был один нюанс и немаленький. Дело Арда
было его личным, Эгина, делом. Когда дело ведется одним
человеком, оно имеет особый статус и называется "закрытым".
Офицер-исполнитель из соответствующей Опоры, ведущий
разработку "закрытого" дела, ведет своего подозреваемого (если
он есть; искать могут Вещь или Писание, не связанное с
конкретным человеком) от начала до конца. Он подбирает улики,
демонстрирует их своему непосредственному начальнику и если
тот признает их доказательными, человеку выносится приговор.
Если приговор смертный и если по каким-либо причинам публичная
казнь представляется противоречащей государственным интересам,
все тот же офицер приводит приговор в исполнение. После
исполнения приговора (проще говоря - убийства осужденного)
офицер Свода инкогнито посещает места, в которых казненный мог
хранить крамольные или откровенно опасные предметы и писания.

В этом деле было важно вот что: Эгин как эрм-саванн Опоры
Вещей отвечал именно за вещи Арда. И именно Эгин - никто
другой ! - должен был провести их полный осмотр при помощи
Зрака Истины, всю крамолу отнести в Арсенал Свода Равновесия,
а всякую ерунду наподобие зубочисток, абордажных топоров и
вилок - сдать в пользу государства или, иными словами, в
казначейство все того же Свода. Гастрог, который сегодня
выгнал Эгина из каюты, вообще говоря имел на это некое
сомнительное право, потому что, будучи аррумом Опоры Писаний,
должен был по своему прямому служебному долгу заниматься
книгами Арда. Другое дело Норо. Он, конечно, аррум, он его
начальник, но разработка вещей Арда - его, Эгина, дело. И
ничье больше.

Но сегодняшний день был слишком глуп и длинен. Дуэль,
Изумрудный Трепет и короткий, но резкий разговор с Гастрогом
вымотали из Эгина половину души. В конце концов, если Норо
хочет возиться со всякой Ардовой ерундой - пусть возится.

- Хорошо, аррум, - кивнул Эгин. - Можете забирать все.

- Вот и ладно, - удовлетворенно ухмыльнулся Норо. - Ты
умный человек, рах-саванн, и тебе не нужно напоминать, что
этого нюанса с вещами Арда на самом деле не было и быть не
могло.

- Какого нюанса? - непонимающе улыбнулся Эгин.

Норо расхохотался.






Теперь Эгин был налегке. При нем остался лишь сарнод со
Зраком Истины, столь любезно подаренным ему Гастрогом, и парой
порванных сандалий, которые Эгин счел уместным не включать в
число вещей Арда.

Пока легкий двухколесный возок, влекомый по вечерним
улицам Пиннарина дюжим грютским бегуном, споро приближался к
его дому, Эгин лихорадочно обдумывал странное плетение событий
прошедшего дня.

"Лосось" Ард окс Лайн был разработан Эгином очень быстро и
ловко. После первого дурацкого доноса из книгохранилища, на
Арда поступил куда более содержательный и витиеватый материал
от одной вполне благородной девицы (разумеется, брошенной
любовницы). "Склонял к Двойному Сочетанию Устами... Я свято
блюла закон, но он продолжал свои домогательства... Обещал
доставить мне..." Потом - интереснее. "К исходу второй недели
Ард сказал, что никого не любил так, как меня, и может
предложить мне всю свою любовь, бессмертие и неслыханную
власть над существом природы..."

Конечно, когда мужчина домогается от женщины чего-нибудь,
выходящего за рамки дозволенного Законом Жезла и Браслета, он
может говорить вещи и похлеще. И все-таки донос бдительной
курвы (которая, кстати, наверняка опасалась встречного доноса
со стороны Арда) в сочетании с первым сообщением из
книгохранилища был признан в Своде Равновесия достаточным
основанием для расследования. С другой стороны, Ард мог
оказаться чист, как сам гнорр, а вкупе с его должностью в
"Голубом Лососе" все это давало основания именно для
"закрытого" расследования.

Размышляя с чего бы начать дело, Эгин решил так: плох тот
офицер флота, который не боится, во-первых, утонуть, а
во-вторых - быть убитым в схватке с каким-нибудь цинорским
бандюгой. Поэтому он, Эгин, на месте Арда, впадая в мрачную
пучину Изменений и Обращений, обязательно первым делом
постарался бы заговориться от морской стихии и враждебной
стали. Эгин следил за Ардом неделю, "знакомясь с клиентом".
Потом "Зерцало Огня" - корабль, на котором служил покойничек -
ушел в море, охранять Перевернутую Лилию.

Это было как нельзя кстати. Коллеги из Урталаргиса по
требованию Норо, которого Эгин уговорил на Испытание Боем,
запустили смегам на Цинор ложное сообщение. Из сообщения
вытекало, что "Зерцало Огня" представляет сейчас легкую
добычу, ибо лишено своего основного тайного оружия, без
которого флагман Отдельного Морского Отряда - не более чем
обычный быстроходный парусник, какие есть в любом могучем
флоте Круга Земель.

В одну из ночей на "Зерцало Огня" напали цинорские фелюги.
"Зерцало Огня" не было предупреждено о нападении. Таким
образом, Свод Равновесия и Морской Дом получали возможность
проверить боеготовность кораблей и воинов "Голубого Лосося".
Операция удалась на славу. Экипаж и абордажная партия "Зерцала
Огня" (кстати, Ард был именно из нее) показали себя с самой
лучшей стороны. После боя на палубе насчитали тела двадцати
восьми цинорских ублюдков. Еще девятеро были взяты в плен.
Расчеты Свода Равновесия и Эгина оправдались - в этом бою Ард
дрался в самой гуще схватки. Его нагрудник получил несколько
глубоких царапин от цинорских мечей и, главное, - две вмятины
от шестопера. Сам Ард отделался синяками благодаря надежной
войлочно-веревочной поддевке.

Этого только Эгин и ждал. В тот же день, когда "Зерцало
Огня" вернулось в Пиннарин под звуки флейт и победных
барабанов, на его борт поднялась представительная комиссия
Морского Дома, в которой, как и положено по регламенту, имел
место на удивление молодой и красивый казначей по имени Такой
окс Сякой. Ему предстояло досмотреть корабль и имущество
воинов на предмет повреждений и определить размеры ущерба. Под
именем Такой окс Сякой скрывался, конечно, Иланаф, эрм-саванн
Опоры Вещей. Прийти лично Эгин не мог, чтобы не засветиться
раньше времени перед Ардом окс Лайном. В принципе, такая
практика - посылать в ходе дознания своего коллегу в случае
"закрытого" дела - не всегда приветствуется начальством, но и
не запрещается Уставом.

Итак, Иланаф на полуптичьих правах какое-то время
поковырялся в сломанном правом фальшборте, занося в свои
бумажки какую-то липу (в то время как комиссия, делая безмерно
умные лица, выспрашивала подробности боя у команды), а потом
перешел к главному. К амуниции. Нагрудник Арда, получивший в
бою повреждения, тоже, разумеется, подлежал описи. И вот тут
Иланаф с азартным удивлением обнаружил, что вмятины,
оставленные шестопером, не имеют ничего общего с обычными
повреждениями, которое наносит это оружие бронзе. Обе вмятины
располагались рядом в левой верхней четверти нагрудника,
служившей защите ключиц. Иланаф прекрасно знал
смертоубийственные свойства ударного оружия и, соответственно,
защитные свойства любых доспехов - от магдорнских
сложнонаборных кольчуг до варварских кож, обшитых любым
бесполезным металлоломом. Иланаф мог поклясться, что ни бронза
самого нагрудника, ни войлочный подбой не могли спасти ключицу
Арда от перелома. Однако, офицер "Голубого Лосося" нервно
прохаживался в нескольких шагах от него, преспокойно
размахивая обеими руками. Вывод был однозначный - на
нагруднике лежало одно из заклятий Изменения. Разумеется,
казначей, которого разыгрывал Иланаф, лишь отметил в своих
бумагах "семь авров пятьдесят два аврика" и буркнул
"следующий".

Оставалось проверить это предположение. Нагрудник был
изъят под предлогом передачи в мастерские Арсенала. Ну а там
уж Эгин без всякой легенды, простым предъявлением жетона,
добился прямого осмотра нагрудника. Зрак Истины всегда
показывал истину и в тот раз разгорелся нежным малиновым
пламенем. Все. Конец дела. "Владение, злоупотребление,
создание, передача, продажа, злонамеренный поиск и любые иные
доказанные соприкосновения с Обращенными, Измененными и
Не-Бытующими Вещами в отсутствие отягчающих обстоятельств
караются простым прямым умерщвлением виновного."

Все это Эгин знал и помнил прекрасно и история дела
промелькнула в его голове за считанные мгновения. Он видел
дело целиком и полностью, во всей его нерасчленимости и
полноте, словно вазу из желтого хрусталя или обнаженное
женское тело. Но вот дальше по вазе побежали трещины, а в теле
появились отвратительные изъяны.

Во-первых, Гастрог. Допустим, делом Арда параллельно
занималась Опора Писаний. Такое случается редко, но все же
случается. Но что они делали, чтобы со своей стороны выйти на
Арда? Они имеют своих людей в экипаже "Зерцала Огня"? Или, еще
лучше, в Опоре Вещей среди подчиненных Норо, то есть его,
Эгина, друзей? Или они вообще ничего не делали до того самого
момента, пока он не привел приговор в исполнение и не явился
на досмотр личных вещей Арда? Допустим, так. Но откуда Гастрог
имел о нем такие полные сведения? В особенности, о его
производстве в рах-саванны?

"Остановись, - приказал себе Эгин, как учил его некогда
однорукий Вальх, наставник по логике и Освобожденному Пути, -
остановись и начни сначала. Не ищи сложного там, где его нет.
Ищи простоту."

Хорошо, будем искать простоту. Да, Гастрог имеет своего
человека на борту "Зерцала Огня". Да, этот Гастрог имеет
своего осведомителя и в Опоре Вещей. Вообще, могущество аррума
из Опоры Писаний даже трудно себе вообразить. Там, небось,
этих аррумов всего пять-шесть. Выше их только пар-арценц Опоры
Писаний, гнорр Свода Равновесия и, в некотором смысле, аррумы
Опоры Единства. Но об этих вспоминать просто нельзя, ибо
слишком страшно.

В глубине сознания Эгина вспыхнул и был волевым усилием
погашен образ виденного один раз в жизни Жерла Серебряной
Чистоты. Эгин против своей воли поежился.

Итак, Гастрог весьма могуществен и мог знать его, Эгина,
послужной список. Поэтому насчет рах-саванна мог брякнуть
просто наобум - ведь ясно же, что в ближайший год его
действительно так или иначе произвели бы в рах-саванны. Но у
Эгина просто не укладывалось в голове, что аррумы Опоры
Писаний способны что-либо "брякать наобум".

Дальше было еще хуже. Похотливые писания Арда (вполне
обычные) и вдруг - непонятный рисунок на последней странице
(совершенно необычный), Изумрудный Трепет, испорченный Зрак. И
- странное требование Гастрога умолчать об этом перед Норо.
Свой Зрак даже отдал, лишь бы Норо ничего не узнал. Добрый
дядя? Едва ли. Наверняка если бы действительно видел
возможность и необходимость убить - убил бы. Даром что мы оба
из Свода Равновесия и "работаем ради общей священной цели".

Ну хорошо, допустим аррумам Опоры Писаний можно и не
такое. Но Норо каков! Проигнорировал рассказ о Гастроге,
произвел меня в рах-саванны, отобрал недосмотренные вещи Арда
и был таков. И опять же - молчи, молчи, молчи.

Ну и молчу, ну и Шилол на вас на всех!

Эгин расплатился с возницей. Он стоял перед Домом Голой
Обезьяны по Желтому Кольцу, перед своим родным домом и был
совершенно спокоен. Если не можешь понять жизнь - отрешись от
непонимания и стань счастлив. Эгин, рах-саванн Опоры Вещей,
двадцати семи лет отроду, обладатель зеленых глаз и
обаятельной улыбки, был счастлив.

<...............................................>
<...............................................>
<...............................................>




<...............................................>
<...............................................>
<...............................................>










Мокрый и холодный удар в лицо. Соленая вода в ноздрях, во

рту, на языке, на губах. Что-то щекотливое и тоже
весьма холодное струилось по животу, по груди, по ребрам. Он,
определенно, тонул.

Закашлявшись, Эгин вскинулся на койке.

- Извините, милостивый гиазир, дело совершенно неотложное!

Он был мокр с головы до... нет, не до пят. До пупа. Он все
еще находился в каюте Арда окс Лайна, а каюта все еще
находилась на "Зерцале Огня", а "Зерцало Огня", судя по всему,
все еще скользило по водной глади моря Фахо и тонуть пока что
не собиралось.

Створки оконца были распахнуты и в каюту врывался свежий
морской ветер вкупе с отблесками утреннего солнца. Перед ним
стоял матрос - тот самый, который вчера днем бегал сообщить
"инспекции" о его, Эгина, приходе. В его руках был
внушительных размеров кувшин. Порожний, разумеется.

- Какого Шилола? - пробурчал Эгин.

- Погоня, милостивый гиазир. Гиазир Иланаф послал за вами.
А вы спали таким мертвецким, извините, сном, что... - матрос
смог только улыбнуться и продемонстрировать кувшин, у горла
которого дрожали несколько капель морской воды.

- Ладно, - великодушно махнул рукой Эгин, широте взглядов
которого события последних суток пошли на пользу во всех
смыслах. - Подожди меня за дверью, я оденусь и пойдем.






Палуба "Зерцала Огня" напоминала строительную площадку
приграничного форта. Корабль преображался на глазах. Вдоль
обоих бортов матросы устанавливали широкие полноростные щиты,
обитые медью. Быстро снимались паруса. Нижние полотнища на
обеих мачтах были уже опущены на палубу вместе с реями и
теперь матросы сворачивали их, словно гобелены, готовясь
упрятать паруса в кожаные чехлы, смоченные водой. "Все что
может гореть - не должно гореть" - таково было самое простое и
самое полезное наставление Морского Устава. Поэтому палубу
обильно поливали морской водой из исполинских двухведерных
бадей, подаваемых двумя носовыми подъемниками.

Но самое интересное творилось на корме "Зерцала Огня",
представлявшей собою одну огромную, задиристо приподнятую
надстройку. Эгин еще во время своего первого посещения
"Зерцала Огня" приметил там какие-то угловатые сооружения,
смотревшиеся инородно и противоестественно. И вот теперь с
этими сооружениями происходило нечто - они раскрывались,
словно бы небывалые кубические бутоны безвестных цветов.

К тому моменту, когда Эгин, следуя за своим проводником,
поднялся на корму, "бутоны" уже раскрылись полностью. Вместо
них на палубе - по две на каждый борт - отливали превосходной
бронзой длинные трубы, установленные горизонтально и
снабженные заметными утолщениями у основания. С другой
стороны трубы имели отверстие размером с человеческую голову.
Эгин видел их первый раз в жизни, но сразу догадался - это
пресловутые "молнии Аюта", о которых ходило столько загадочных
слухов и о которых почти никто не знал ничего достоверного.
Эгину было известно, что эти трубы с чьей-то легкой руки
называются "стволами" (хотя они и не были похожи на стволы
деревьев) и еще он знал, что само по себе это оружие не имеет
особо выдающейся ценности. Но если при нем находится тот, кто
знает нужные Слова и Знаки...

Стволы были установлены на деревянных станках с небольшими
колесами, а колеса находились в окованных бронзой желобах,
проходящих по палубе. Сейчас прислуга как раз откатывала по
ним "молнии Аюта" назад. Из трюмных погребов наверх подавались
причудливые железные клети с круглыми металлическими шарами и
продолговатые шелковые мешочки, в которых, как вполне
справедливо предположил Эгин, находилось огнетворное зелье -
что-то наподобие смолотого в порошок "гремучего камня" древних
легенд. В жаровнях, где покоились длинные железные прутья с
деревянными ручками, поспешно раздували угли.

- Посмотрите на нашего доблестного рах-саванна! Он так
залюбовался вашими питомцами, Самеллан, что совершенно не
замечает ничего вокруг!

Голос был весел и бесшабашен, как бывает у многих воинов
перед жестоким сражением. Голос принадлежал Дотанагеле и
доносился откуда-то сверху.






На боевой башне "Зерцала Огня", традиционно вознесенной
над палубой на семь локтей, уже были почти все его вчерашние
собеседники. Дотанагела, Знахарь, Иланаф, Самеллан, а также
палубный исчислитель, чье имя все время ускользало даже от
профессиональной памяти Эгина. Не хватало только Авор, подруги
покойного Арда, и Вербелины.

Эгин поднялся к ним - под защиту железного ограждения
смотровой площадки. Помимо рулевого колеса (весьма редкого
даже среди просвещенных народов, которые в большинстве все еще
пользовались огромными и неудобными рулевыми веслами) и
алустральского Перста Севера, там находилась необычная
дальноглядная труба на поворотном станке с кругом. Круг, к
полной неожиданности Эгина, был размечен изображениями фигур
для игры в лам. И еще на смотровой площадке был установлен
весьма изящный полированный столик, тоже размеченный фигурами
лама, кое-где обуглившийся и во многих местах совершенно
беспорядочно исколотый, надо полагать, весьма острой иглой.

- Доброе утро, - довольно глупо брякнул Эгин.

- Доброе, очень доброе, рах-саванн! - согласился Самеллан,
улыбаясь во все свои тридцать два ослепительных зуба.

"Чего он так радуется?" - подумал Эгин, невпопад отвечая
на приветствия остальных.

- Представляешь, Эгин, - не менее оживленно, чем Самеллан,
заговорил Иланаф. - Эти уроды не послушались предупреждения
уважаемого пар-арценца. Они все-таки погнались за нами и
догнали нас!

- А где они, эти уроды? - спросил Эгин, демонстративно
вертя головой. Насколько он мог заметить еще когда шел по
палубе, горизонт был совершенно чист. - И какое
предупреждение?

- Уходя из Пиннарина, мы выстрелили в борта "Вергрина" и
"Сумеречного Призрака" стрелами с краткими посланиями, в
которых уважаемый пар-арценц предлагал капитанам этих кораблей
отказаться от преследования "Зерцала Огня".

- А уроды, - вмешался сам пар-арценц, - пока еще в
двадцати лигах от нас и видеть обычным зрением их никто не
может. Но я их разглядел еще до рассвета и понял, что им
следует догнать нас.

- Еще бы! - вскричал Самеллан. - Этого Норгвана, эту
змеиную кровь, вот уже лет двадцать как пора утопить в
нечистотах. И вот - отличный повод!

"Следует догнать нас" - это интересно сказано, - подумал
Эгин. - Есть какой-то аютский анекдот из разряда запрещенных,
про петуха и курицу..."

- То есть вы хотите сказать, что "Зерцало Огня" могло бы
уйти от погони? - спросил Эгин, против своей воли прищурившись
типичным норовским прищуром. Сейчас его устами говорил прежний
эрм-саванн Опоры Вещей. Преданный Князю и Истине, беспощадный,
трезвомыслящий.

- Да, рах-саванн, - жестко ответил Дотанагела. - Потому
что "Зерцало Огня" - самый быстрый корабль из всех, которые
когда-либо бороздили море Фахо. Но сейчас "Зерцало" - еще и
самый могучий корабль из всех, которые знала история. Поэтому
мы примем бой без страха. Вы, рах-саванн, наверное очень плохо
представляете себе, какие ублюдки сейчас гонятся за нами.
Наверняка - десятки офицеров из Опоры Единства, очень похожие
на того, который зарубил Гастрога. Наверняка или почти
наверняка - три-четыре аррума из Опоры Писаний, мои
заместители. Если их, конечно, по каким-то причинам гнорр не
решил попридержать в столице. И, как уже заметил уважаемый
Самеллан, "Сумеречный Призрак" наверняка находится под началом
Норгвана. И ради одной только его жизни уже стоит отпустить
"Призрак" туда, где место призракам.

- Так... - протянул Эгин.

Он понял. Заговорщики решили не просто бежать под крыло к
харренскому сотинальму. Они еще решили на прощание очень
крепко досадить Своду Равновесия. Последствия у этого шага
были чересчур легко предсказуемы. Жестокость. Непримиримая
взаимная озлобленность. Сиятельный Князь и гнорр не
остановятся ни перед чем, чтобы найти и убить всех, кто сейчас
находится на борту "Зерцала Огня". И если ради этого
потребуется влезть хоть в тардерскую башню Оно - влезут. А за
харренским сотинальмом тоже дело не станет. И, как уже было
сто с лишним лет назад, на рейде Пиннарина появятся огромные
флотилии северных галер. А у Степных Ворот - грюты,
исголодавшиеся в сохнущих от десятилетия к десятилетию степях
Асхар-Бергенны и готовые на все... "По рожденью я грют..."

- Вы понимаете, что это война? - спросил Эгин лишь ради
того, чтобы не молчать.

- Да, рах-саванн. Это война. - Удовлетворенно кивнул
головой Самеллан и в его глазах блеснули шалые искорки
безумия.






Как и предсказывал Дотанагела, они появились через полчаса
и теперь даже невооруженным взглядом можно было видеть два
парусника, которые приближались с юго-запада. Они спешили. За
спинами офицеров "Голубого Лосося" стояли, посмеиваясь,
бледнолицые люди Опоры Единства. Их короткие клинки,
предназначенные исключительно бить в спину и перерезать шеи,
были обнажены жестоким предупреждением для ослушников.
Офицеры Опоры Единства имели вполне определенные предписания.
Они собирались выполнять их в любой ситуации - даже если небо
над ними истечет огненным ливнем, а волны за бортом обратятся
стаями бесплотных лебедей. И только Норгван, капитан
"Сумеречного Призрака", был предоставлен сам себе. Аррумы
Опоры Единства не нуждаются в особом надзоре.

На кораблях преследователей не было "молний Аюта". Просто
весьма совершенные стрелометы, два "огневержца", превосходные
солдаты и, вопреки опасениям Дотанагелы, ни одного аррума
Опоры Писаний. Князь отдал приказ на преследование чересчур
поспешно - на корабли успели загнать лишь несколько окрестных
офицеров Опоры Единства сверх штатных. Так, для порядка.

"Вергрин" и "Сумеречный Призрак" были обречены и во всем
Пиннарине были только три человека, которые понимали это
совершенно однозначно. Гнорр Лагха Коалара, аррум Опоры Вещей
Норо окс Шин и владетельный Хорт окс Тамай. Из этих троих
судьба "Вергрина" и "Сумеречного Призрака" была небезразлична
только гнорру. Но приказ Сиятельного Князя был законом даже
для него и повернуть корабли назад было не в его силах.






На боевой башенке "Зерцала Огня" царило напряженное
молчание. Говорить было не о чем. Все было и без того ясно.
Эгин мысленно проклинал тот день, когда Норо подсунул ему дело
Арда. Не было бы его - не было бы бескрайней морской стихии,
пронзительного синего жаркого неба над головой, четырех
"молний Аюта", полностью снаряженных и готовых к бою, и,
главное - не было бы этого щемящего ощущения, которое всегда
возникает перед лицом неизбежного и непоправимого.

"Вергрин" и "Сумеречный Призрак" находились приблизительно
в двух лигах от них, когда Самеллан коротко бросил: "Можно
начинать".

Исчислитель что-то там исчислил, сверяясь с записями на
желтом пергаменте и своей дальноглядной трубой, вслед за чем
прокричал:

- Левому борту - "шипастый окунь" и пять!

Засуетилась прислуга, два блестящих ствола вздрогнули и
неспешно поползли влево. Остановились. И, спустя мгновение,
стали подыматься вверх. Снова остановились.

"Две лиги! - ужаснулся Эгин, на глаз прикидывая расстояние
до преследователей. - Неужели это хуммерово отродье швыряет
железные шары на целых две лиги?!"

Самеллан, напевая под нос кабацкую песенку о тринадцати
одноглазых девах, извлек две длинных иглы-заколки с яшмой и
воткнул их в стол, размеченный фигурами лама. Эгин, который
смутно догадывался о смысле происходящего, ожидал, что
Самеллан воткнет иглы в "шипастого окуня", но этого не
произошло. Просто - в самый край стола, вне рисунков.

- Готовиться! - голос исчислителя едва заметно дрогнул.

Обслуга поднесла к крохотным отверстиям в задней части
стволов раскаленные прутья, снятые с жаровен.

- Прикрой уши ладонями, - шепнул Иланаф Эгину и тот не
замедлил воспользоваться его советом.

Самеллан сказал фразу на неизвестном Эгину языке, в каждом
звуке которого сквозила глубинная и неизъяснимая жуть, и
вместе с последним словом, слетевшим с его уст, исчислитель
прокричал:

- Пали!

Особых "молний Аюта" Эгин при свете дня не разглядел. Зато
гром был такой, что, казалось, по ушам хлопнули осколки
сокрушенных небес. Страшно было подумать, какой удар пришелся
бы на его барабанные перепонки, не закрой он уши ладонями.
Внизу снова засуетилась обслуга, перезаряжая откатившиеся по
желобам "молнии Аюта".

Прошло несколько мгновений звонкой тишины.

Всю корму "Зерцала Огня" с левого борта заволокло тяжелым
густо-серым дымом, но благодаря своему возвышенному положению
они видели, как перед носом одного из преследователей
взметнулись два скромных фонтана брызг. Весьма и весьма
скромных. "Тоже мне молнии!" - разочарованно подумал Эгин. Он
надеялся на более внушительное зрелище.

- "Сумеречный призрак" правее, - заметил Дотанагела,
который, пренебрежительно выпятив губу, наблюдал за растущими
на глазах силуэтами преследователей.

- Сам вижу! - довольно резко огрызнулся Самеллан, изучая
корабли в свою дальноглядную трубу. - Но Норгван мне нужен
здесь и живой, а не там и мертвый. Пока что мы занимаемся
"Вергрином".

Эгин знал, сколько времени подчас может потребоваться на
перезаряжение порядочного камнемета и был несказанно удивлен,
увидев обе "молнии" полностью готовыми к стрельбе спустя
какую-то минуту.

- "Южный краб" и четыре! - это вновь кричал исчислитель, а
Самеллан тем временем из грубой деревянной шкатулки вытрусил
на свой загадочный столик щепоть черного порошка. В точности
на рисунок "южного краба".

- Готовься!

Самеллан вновь заговорил на своем изуверском языке, но,
кажется, это были какие-то другие слова.

- Пали!

Снова удар по ушам - Эгин был уже внутренне готов к нему и
поэтому грохот показался ему несколько слабее предыдущего.
Снова - несколько мгновений тишины. И когда тишина, согласно
некоему внутреннему чувству Эгина, уже должна была
закончиться, Самеллан с маху воткнул обе иглы в щепоть черного
порошка на месте "южного краба".

На этот раз они снова не попали точно. Но это было и не
очень-то важно.

"О Шилол!" - подумал Эгин с ужасом.

Близ правого борта "Вергрина" вспухли два огромных алых
шара и быстро опали, оставив после себя быстро рассеивающийся
в воздухе ядовито-желтый дым. Потом донесся рокот. И только
потом Эгин разглядел - правый борт "Вергрина" разворочен на
четверть длины корабля от палубы почти до самой воды. Там
занималось пламя.

Пристрелка была окончена. Теперь "молнии Аюта" должны были
разить без промаха.

"...клянусь... клянусь чем ни попадя быть... беспощадным
искоренителем Слов, Знаков, Обращений и Изменений,
направленных как в явный вред, так и во мнимую пользу... и
обиталищ людей... "

В голове Эгина вперемежку с очевидной чушью бессмысленно
переваливались слова Клятвы. Многого же она стоит для самого
Свода Равновесия! Эгин был уверен, что Зрак Истины разлетелся
бы в изумрудную пыль от созерцания этих проклятых "питомиц"
Самеллана.






После пятого залпа "Вергрин" остался без парусов и
продолжал двигаться по инерции. Теперь были разворочены не
только его левый борт, но и палуба, и носовая часть, где
занимался жестокий пожар. Воображение Эгина отказывалось
рисовать картины смятения и ужаса, которые царили сейчас на
"Вергрине". Имена Шилола навязли у него на зубах и он,
перестав сквернословить, перестав вообще реагировать на
происходящее, широко раскрытыми глазами смотрел на обреченный
корабль. Так легко... Так просто... Сыпать черный порошок на
деревянный столик, нести какую-то околесицу, втыкать иглы и
подносить раскаленное железо к дырочкам в бронзовых трубах...

Флаги - и варанский, и "Голубого Лосося" - были сбиты на
"Вергрине" вместе с мачтами. Окутанный плотными клубами дыма,
то и дело озаряющийся малиновыми вспышками корабль по Праву
Народов являлся сейчас неопознанным пиратским судном. И вдруг
по правому борту свесился длинный шест - судя по всему,
обломок реи - на котором трепетал лоскут ткани. Это не был ни
зеленый княжеский, ни голубой "лососиный" флаг. Это была
какая-то безвольная тряпка черного цвета.

Что есть черный цвет для северных народов Сармонтазары?

Черный цвет для северных народов Сармонтазары есть знак
конечной покорности Судьбе, которую мудрецы также именуют
Гулкой Пустотой. В войне черный цвет означает преклонение
перед несгибаемой мощью Судьбы, которую олицетворяет
неприятель.

- Готовься! - в очередной раз прокричал исчислитель.

- Постойте, гиазиры, - собственный голос показался Эгину
голосом надтреснутого колокола.

Самеллан, который собрался было вновь твердить свои
заклинания, изумленно вскинул брови.

- В чем дело, рах-саванн?

- Они выбросили черный флаг. Они сдаются на нашу милость,
- сказал Эгин твердо.

- Да? Вы полагаете, что не пристало стрелять в черный
флаг? - спросил Самеллан без малейшей иронии. Напротив, он был
настолько серьезен, что Эгину стало не по себе. Что-то было
там в прошлом, у этого Самеллана... Что-то, заставившее его
ненавидеть человека по имени Норгван и презирать Право
Народов.

- Не пристало, гиазир Самеллан, - неожиданно подал голос
Дотанагела. - То, что случилось семнадцать лет назад по
обоюдной ошибке флота и Свода Равновесия, не следует повторять
нам. Нам, вставшим на путь добра.

Самеллан поглядел на Дотанагелу исподлобья. Чувствовалось,
что он готов сожрать пар-арценца со всем его "добром" и
прочими рассудительными речами. Потом Самеллан перевел взгляд
на "Вергрин", который горел в пятистах шагах от "Зерцала
Огня". Его лицо просветлилось.

- Полностью согласен с вами, пар-арценц. Но я не вижу
черного флага. Только варанский.

Эгин, который, весь напрягшись как оружейная сталь, готов
был без раздумий врезать Самеллану под дых, посмотрел на
"Вергрин". Самеллан был прав. Черный флаг куда-то исчез.
Вместо него на все том же обломке реи, но уже поставленном
вертикально, более или менее гордо реял княжеский флаг
династии Саггоров.

- Идиоты... - прошипел Иланаф.

- Я могу вернуться к исполнению своих обязанностей? -
Самеллан примирительно улыбнулся Дотанагеле.

- Можете, капитан.

Вскоре грянули "молнии Аюта" и на этот раз попадание
оказалось особенно губительным - оба взрыва пришлись на уровне
морской поверхности и в чрево "Вергрина" стремительно хлынула
вода.

Никто никогда не узнал, что творилось на "Вергрине" в
последние минуты. Никто никогда не узнал, как озверевшие от
страха и ненависти к своим соглядатаям офицеры "Голубого
Лосося" убивали офицеров Опоры Единства. Как они искали черное
полотнище на корабле и, не найдя ничего подходящего, зачернили
сажей и кровью убитых обрывок паруса. Как чудом уцелевший
рах-саванн Опоры Единства собрал вокруг себя с десяток
абордажных воинов, заморочив им головы всякими небывалыми
ужасами из "Книги Урайна". Те отбили черный флаг и, хохоча,
изрыгая проклятия предателям, вновь подняли стяг своей гордой
морской родины. А потом они все погибли.






Пока "Зерцало Огня" сокрушало "Вергрин", "Сумеречный
Призрак" беспрепятственно описывал широкую дугу, заходя на
мятежный корабль с самого безопасного направления - с носа.
"Призрак" отлично просматривался отсюда, с боевой башенки,
потому что паруса были полностью убраны и не закрывали обзор.

Оказавшись в двухстах шагах от "Зерцала", "Призрак" дал
залп из "огневержца" и стрелометов. И тогда Эгин не выдержал и
разразился громкой бранью. Потому что если обе огромных
стрелы, с лязгом чиркнув по железным щитам на правом борту,
сорвали один из них и, не причинив больше никакого вреда,
упали в воду, то глиняный снаряд "огневержца" угодил точно под
основание их боевой башенки и, разбившись, выплеснул прямо под
ноги обслуге "молний Аюта" с пол-ведра жидкой огнедышащей
массы.

- Что вы все время ругаетесь, рах-саванн?! - гневно
проорал в ухо Эгину Дотанагела, пытаясь перекричать вопль
обожженных матросов. - Если бы не я, этот проклятый кувшин
разбился бы у вас на голове!

В руках у пар-арценца был обнаженный меч. Когда он успел
выхватить его, для Эгина осталось загадкой. Но, видимо, успел
вполне вовремя и меч был вполне согласен с этим. По его узкому
и длинному клинку, своим аскетичным исполнением напоминающим о
"новой ласарской школе", перебегали голубые нити. Невиданное
крестообразное яблоко на рукояти вращалось, как крылатое
колесо ветряной мельницы. Эгин заметил, что пар-арценц очень
зол и, похоже, немного напуган.

Исчислитель прокричал обслуге "молний Аюта" что-то
невразумительное и ближний к носу ствол с правого борта,
который пока что молчал, стал разворачиваться в направлении
"Сумеречного Призрака". Только сейчас Эгин сообразил, что
"молнии Аюта" расположены самым выигрышным образом и могут
стрелять не только по бортам, но и прямо по курсу корабля.

По палубе стелился жирный черный дым. Воины из абордажной
партии, подоспевшие на выручку по приказанию своих офицеров,
растаскивали подальше от огня шелковые картузы с
огнетворительным зельем. Появились первые бадьи с водой и
песком.

Следующий залп "Сумеречного Призрака" был отражен
пар-арценцом тоже не самым лучшим образом.

Он сосредоточил все свое внимание на глиняном кувшине
"огневержца" и тот, угрожающе прогудев длинным дымящимся
хвостом запала у них над головами, упал в море за кормой
корабля. Он разбился о волны и Эгин с ужасом обнаружил, что
хуммерова смесь горит даже на воде.

Но восьмилоктевые стрелы пар-арценцу отвести не удалось.
Пробив носовые щиты, они разрушили правый подъемник и убили
нескольких человек из абордажной команды. Горящая пакля,
которой стрелы были обернуты в первой трети, уродливыми
лохмотьями повисла на вывороченных досках палубы.

"Так ведь они могут расстрелять нас, как мы - "Вергрин", -
подумал Эгин довольно отстраненно. Впрочем, его опасения
оказались совершенно напрасными.

Без всякой возни с пристрелкой и без всяких исчислений -
слишком близко подошел "Сумеречный Призрак" к их кораблю,
чтобы существовала хоть малейшая необходимость вводить
поправки - "молния Аюта" разразилась громом. Почти сразу уже
привычный взору Эгина алый шар вспух прямо среди парусов
носовой мачты "Сумеречного Призрака" и тотчас же сероватые
полотнища занялись прожорливым пламенем.

Похоже, пресловутый Норгван понимал, что "Зерцало Огня"
даже из одной "молнии Аюта" разделает подчистую "Призрак"
раньше, чем тот успеет сколько-нибудь ощутимо досадить
беглецам. У "Призрака" оставалась только одна надежда -
абордажный бой.






Когда "Призрак", проскрежетав вдоль борта "Зерцала Огня",
намертво вцепился в него крючьями "кошек" и абордажных
мостиков, это было равносильно полной победе беглецов. Потому
что во главе воинов "Зерцала Огня" встал Дотанагела и его
магический меч (по которому плакало, ох как плакало Жерло
Серебряной Чистоты!) запел песню смерти в полный голос.

Абордажную партию "Призрака" вообще не пустили на палубу
"Зерцала". Первые воины, достигшие конца абордажных мостиков,
были срезаны мечом Дотанагелы с десяти шагов и Эгин
содрогнулся, наблюдая как корчатся в предсмертных судорогах
люди, чьи кольчуги, разлетевшись в один миг на тысячи
лопнувших колец, подставили свою плоть под незримое
продолжение меча Дотанагелы.

Самеллан, Знахарь, Эгин и прочие тоже не остались в
стороне. И только Авор с Вербелиной, следуя строжайшему
приказу Дотанагелы, продолжали прятаться в каютах.

Дотанагела и Самеллан, вооруженный огромной архаической
варанской секирой (родной сестрою тех, что украшали жетоны
офицеров Свода Равновесия), вступили на борт "Призрака"
первыми.

- Я иду, Норгван! - ревел Самеллан и шлемы врагов
разлетались под его ударами вдребезги, как перезревшие
"бешеные огурцы". - Я иду, змеиная кровь!

Знахарь с легкостью перемахнул на палубу "Призрака" и
приземлился на четвереньки так, будто был прирожденной кошкой,
а не двуногим человеком. Меч описал полукружие над его
головой. Странные были замашки у этого Знахаря, очень
странные. А когда в его руках Эгин заметил длинный каменный
нож вместо привычного меча или алебарды, он окончательно
понял, какая невиданная банда бежала из Пиннарина солнечным
днем месяца Алидам.

Каменный нож в руках Знахаря был опаснее любого обычного
меча. Потому что обычные мечи раскалывались при встрече с его
непритупимой кромкой, потому что тяжелый двойной панцирь с
треском раскрылся под ударом Знахаря, потому что незадачливый
офицер Опоры Единства, пытавшийся достать Знахаря алебардой,
спустя мгновение остался с бесполезным обрубком древка в
руках, а Знахарь, совершив свой очередной кошачий прыжок,
подкатился ему под ноги и распорол несчастному негодяю пах.

Палуба под ногами Дотанагелы ощутимо дымилась. Краем глаза
Эгин заметил, что пар-арценц был бос. Воздух над его головой
дрожал и переливался, как над раскаленной плитой.
"Расплавится, ох расплавится", - подумал Эгин, стараясь
заглушить священный трепет, которым помимо воли наполнялось
все его существо при виде этого небывалого сражения.

Аррумы и пар-арценцы... Кристальная чистота пред лицом
Князя и Истины. Князя - возможно. Истины - едва ли. Разве
только истина их заключается в том, чтобы, искореняя магию,
самим напитываться ею. Так белая промокательная бумага, вбирая
чернила, становится черной, как смоль. Жерло Серебряной
Чистоты... Изумрудный Трепет... Они, эрм- и рах-саванны, со
всего Варана и со всего Круга Земель несут таинственные
рукописи, разыскивают Вещи и людей, причастных к Изменениям.
Они сдают все это своим начальникам, а те отправляют скверну в
Жерло Серебряной Чистоты... Да уж, как же! Мусор, только мусор
попадает в Жерло. Приворотные перстни, глупые апокрифы по
Элиену и Урайну, подметные списки аютских любовных искусств.
Да, еще мелкие должностные преступники. Вот в этом Эгин не
сомневался. При вступлении в ряды офицеров им всем показывали
Жерло Серебряной Чистоты в действии.

Жар, тяжелый барабанный грохот, своды из красного
греоверда - давно, впрочем, закопченного до непроглядной
черноты. Озеро ослепительно белого клокочущего расплава - не
серебра, нет - а если и серебра, то явно хуммерова. Кто и чем
питает его неугасимый яростный жар? О, об этом ведомо, быть
может, одному лишь гнорру.

"Именем Князя и Истины рах-саванн Опоры Безгласых Тварей,
преступивший черту меж должным и непозволительным путем
сочетания с двумя девственницами единовременно,
приговаривается к испепелению и вечному проклятию". Ужас в
глазах приговоренного. Короткий вопль. Аррумы Опоры Единства,
произносящие страшные слова, от которых, кажется, барабанные
перепонки вот-вот изойдут кровавым потом... Эгин был готов
заплатить многое, чтобы увидеть, как исчезает в Жерле
Серебряной Чистоты хоть что-нибудь стоящее. Ну, меч Норо окс
Шина, например...

Эгин сражался совершенно помимо своего сознания. Его воля
к действию была полностью сконцентрирована на кровопролитии, в
то время как рассудок пребывал сейчас очень, очень далеко. В
Пиннарине, в прошлом. И почему его тело отлетело куда-то
назад, отброшенное чьей-то могучей рукой, он понял только
когда на том месте, где он стоял, упала, рассыпая уголья,
прогоревшая рея.

- Не владеешь в совершенстве Освобожденным Путем - не
пользуйся им вообще! - гаркнул над ним Дотанагела. И
неожиданно вскрикнул, словно обожженный или ужаленный ребенок.
Именно ребенок. В мире что-то изменилось. Что?






Норгван, аррум Опоры Единства и капитан "Сумеречного
Призрака", был не более чем аррумом и многого противопоставить
мощи свежего пар-арценца Опоры Писаний не мог. Поэтому, когда
только Дотанагела ступил на палубу его корабля, он, как и
положено истинной крысе-людоеду с кровью змеи и сердцем
спрута, поспешил укрыться от недремлющего ока Дотанагелы во
чреве кормовой надстройки.

Засим Норгван изволил наблюдать за своими обреченными
людьми сквозь однопрозрачное оконце из того Измененного
стекла, из какого были сотворены двери в туннелях Свода
Равновесия. Наблюдать - и неспешно, с расстановкой
подготавливать к схватке свой боевой бич и "крылатую иглу".
Когда он увидел, что Дотанагела несколько увлекся собственным
мнимым всемогуществом и колеблющийся столб воздуха над его
головой едва заметно темнеет, выдавая слабость пар-арценца,
Норгван покинул свое убежище. Даже крыса-людоед не столь
глупа, чтобы, сложив лапы, спокойно дожидаться прихода
крысоловов в собственной норе.

Дотанагела изумленно поглядел на свое плечо. Там, шипя и
дымясь, торчала игла с хвостом из разноцветных лоскутков.
Эгин, все еще сидевший в глупой позе на палубе среди дымящихся
угольев, первым заметил Норгвана.

- Вон он! - крикнул он, указывая в направлении кормовой
надстройки.

Там свистал боевой многозвенчатый бич. Горло одного из
"лососей" с "Зерцала Огня" вмиг было оплетено звенящей сталью.
От сильного рывка воин упал на колени и меч Норгвана положил
конец его страданиям. Обрубленная голова была отброшена носком
его сандалии прочь, бич освобожден, а сам Норгван, облаченный
в позлащенные доспехи во вкусе ре-тарских стердогастов, шагнул
навстречу Дотанагеле.

Пар-арценц был багров и страшен. Он несколько раз пытался
вырвать из плеча "крылатую иглу", но она, распустив в его
плоти жестокие крючки, не выходила. Дотанагела упал на колени.
Знахарь был далеко и не видел происходящего. Самеллан, чья
секира то и дело взлетала над головами в свалке по
противоположному борту, ничем помочь не мог. И Эгин, и Иланаф
могли противопоставить чересчур подвижному для
неодухотворенного предмета бичу в руках Норгвана лишь свои
обычные мечи, придуманные для честных воинов, а не для
хуммеровых наперсников.

Норгван был уже в каких-то двадцати шагах. Он понимал, что
не сможет одолеть всех и вся на этом проклятом "Зерцале Огня".
Но он знал, что предателю пар-арценцу не жить. Равно как и тем
двум молокососам из банды изменников, которые завороженно
наблюдают за его приближением. И Норгван был горд своей
службой Князю и Истине.

Но не только Эгин и Иланаф видели его. Был еще один
человек на боевой башенке "Зерцала" с неприятным, словно
траченным огненной молью лицом, который понял все. И "молния
Аюта" по правому борту, довернутая на "крапчатого спрута" и
ноль, смиренно дожидалась своего часа. С исчислителем не было
Самеллана, а без его слов и магических игл ядро "молнии"
означало не более, чем просто кусок железа. Промахнуться было
нельзя. Впрочем, с сорока шагов промахнуться было почти
невозможно. Норгван сделал еще один шаг. Исчислитель затаил
дыхание.

- Пали!






- Где, раздери меня Шилол, этот проклятый Норгван? - это
был Самеллан, его руки были запятнаны кровью до локтей,
двусторонняя секира жестоко иззубрена.

Все закончилось только что. Пленных не было. Палуба и
трюмы "Сумеречного Призрака" были усеяны телами погибших.
Среди них было и двадцать девять воинов с "Зерцала Огня".

Над потерявшим сознание Дотанагелой склонился Знахарь.
Эгин, тяжело опершись на древко трофейной алебарды, ошалело
таращился на все еще теплые золотистые обломки панциря
Норгвана. Чудом зацепившись за фальшборт, безжизненно повис
его боевой бич. Более не одухотворяемый ничем и никем.

- Норгван? - насмешливо спросил Эгин, подымая взгляд на
свирепого сокрушителя офицеров Опоры Единства. - Вот ваш
Норгван, досточтимый гиазир Самеллан.

Эгин поддел носком ближайший искореженный обломок панциря.
Снизу он был заляпан какими-то нелицеприятными кровавыми
сгустками, но едва ли был сейчас на палубе "Сумеречного
Призрака" человек, способный изобразить что-либо, напоминающее
брезгливую гримасу.

Самеллан несколько мгновений молчал. Потом тяжело
вздохнул.

- Я хотел взять этого подонка живым, - сказал он упавшим
голосом. - А я еще никак не мог взять в толк, зачем это
стреляли с борта "Зерцала Огня".

- Оторву голову исчислителю, - буркнул Самеллан
напоследок.

Знахарь поднялся с корточек, сжимая в руке зловеще
почерневшую "крылатую иглу", которую он наконец-то смог
извлечь из плеча Дотанагелы.

- Если бы не исчислитель, милостивый гиазир Самеллан, -
сказал Знахарь, сверля капитана пристальным взглядом, -
пар-арценц был бы сейчас мертв. И вместе с ним было бы мертво
все наше дело. Так что потрудитесь оставить свою мстительность
при себе. Она вам еще пригодится в будущем. А исчислителя я бы
рекомендовал представить к нагрудному отличительному знаку.
Вот только не понятно к какому. Явно не к варанскому, -
закончил Знахарь уже в своей привычной шутливой манере.


<.....................................>
<.....................................>
<.....................................>






<.....................................>
<.....................................>
<.....................................>






<.....................................>
<.....................................>
<.....................................>





Мгновения торжества. Ровный мертвенный свет, истекающий с
небес на поле беспощадной сечи. Мертвые лица мертвых. Мертвые
лица живых. Вой Гулкой Пустоты в ушах и под сердцем.

Красноглазый человек с длинными снежно-белыми волосами,
рассыпавшимися по плечам из-под шлема, увенчанного полумесяцем
и девизом правящей династии Новых Конгетларов, принимает
присягу из сочащихся кровью свежих ран уст побежденных.

Ему нет противников. Ему нет равных. Ему нет предела.

Море Фахо рокочет в нескольких лигах от его стоп. На нем -
лес мачт, бьются по ветру штандарты Южных Домов и шелковые
тритоны тернаунских дружин.

Война эпохи Третьего Вздоха Хуммера завершена.
Звезднорожденные мертвы. Кальт, узурпатор ре-тарского
престола, умерщвлен на рассвете. Элай, сын Звезднорожденного,
умерщвлен час назад. Мятежный Дом Гамелинов истреблен. Орин
раздавлен, как молодой неумелый краб в челюстях бывалой
морской черепахи. Имя черепахе - Синий Алустрал. Имя новому
Властелину Круга Земель - Торвент Мудрый.

Губы Герфегеста сухи и шершавы. На мгновение он, глупейший
из Конгетларов, прикладывает их к тыльной стороне ладони
своего бывшего наставника, своего бывшего соратника, своего
бывшего императора.

Герфегест поднимает глаза. Сейчас, сейчас эти сухие губы
предателя произнесут слова присяги. Сейчас.

- Торвент, мгновения твоей жизни сочтены. Ищейка Урайна
идет за тобой.

Тогда он не нашел ничего лучшего, чем смех. Смех - и
промельк стали, вернувшей мятежного Герфегеста в лоно небытия.

Но прежде чем последний из покоренных мерзавцев склонил
перед ним колени, прежде чем он успел задуматься над словами
Герфегеста, сочлененная смерть разыскала его.

Норо окс Шин слишком хорошо помнил тот день и слишком
свежей казалась боль, дробящая огненными молотами в прах его
молодое тело. Норо окс Шин не рассмеялся теперь, спустя
шестьсот лет после своей смерти в зените небывалого
могущества, по сравнению с которым слава Элиена, искусство
Шета и воля Урайна были менее, чем ничем.






Убийца Отраженных чуял свою добычу за многие лиги так же
хорошо, как гончая чует медведя, как Поющее Оружие - плоть
Звезднорожденного, как влюбленный мужчина - счастье своей
возлюбленной.

Сточными канавами улиц, вытяжными трубами обширных
подвалов особняков Красного Кольца, а то и просто густой
травой садов, разбитых на манер алустральских "озер и тропок"
Убийца крался к своей цели.

Убийца Отраженных не мог "знать", но он мог "пребывать в
действиях, которым позавидовали бы и превыше всех мудрый
правитель, и превыше всех зоркий следопыт, и превыше всех
опытный воин". Весь отстаток ночи и все утро Убийца Отраженных
пребывал в действиях. И они вывели его в туннель Почтового
Дома. Туннель, ведущий в неведомую Убийце Отраженных громаду
Свода Равновесия.

Но Убийца Отраженных и не должен "ведать". Пестрый Путь
ведет его от начала до конца рокового странствия. Убийца
Отраженных уже был близок к концу. И сверхчуткий Зрак Истины в
кабинете гнорра отозвался его приближению.






Когда Норо, стремительно подошедший к шару, приложил к
нему ладони, а после невесть зачем - и правое ухо - а вслед за
этим вернулся, сел, бессмысленно обвел взглядом надрубленную
поверхность стола и стражей за спиной Эгина, он вновь обрел
способность удивлять мир членораздельной речью.

- Вы не солгали мне, рах-саванн. Признаюсь, я удивлен.
Можно даже сказать - восхищен вами, рах-саванн. И тем большим
будет мое восхищение, когда вы продемонстрируете свою
способность не только выпускать в мир Ищейку Урайна, но еще и
отзывать ее обратно.

Теперь для Эгина настала очередь неподдельно удивляться.

- Простите, аррум, я не вполне понимаю вас. Убийца
Отраженных ушел своим путем и я не имею над ним ни малейшей
власти. Равно как и вы, равно как и кто-либо другой.

- Милостивые гиазиры, оставьте нас.

Слова Норо явно были обращены к "матросику" и "нищему",
так как кроме них в кабинете никого не было и те безмолвно
направились к дверям подъемника. Норо помолчал, ожидая когда
они исчезнут для Эгина в полной неизвестности, и сказал
твердым, ровным голосом.

- Не тебе, варанец, судить о темной мудрости Октанга
Урайна, Звезднорожденного, призванного ко второму рождению
волею Хуммера и уничтоженному волею Кальта Лозоходца. И не
тебе, варанец, знать о секретах его Ищейки.

Судя по тому, что Норо отослал своих преданных псов, он
говорил нечто, чего ни одному смертному знать не должно. Эгин
подумал, что если Норо говорит это ему, следовательно он уже
заочно приговорил его, Эгина, к смерти в любом случае. А у
Эгина, хоть ему и было стыдно в том себе признаться, была
слабая надежда, что Норо по каким-то соображениям высшего
порядка до поры до времени оставит его в живых. Ведь уцелел же
он, Эгин, в стольких передрягах! И Дотанагеле он глянулся, и
Знахарю, и даже Лагха был более чем снисходителен к нему. Если
не считать, конечно, указаний Онии убить его незамедлительно
по прочтении письма.

Норо тем временем продолжал:

- Урайн был достаточно умен, чтобы оставить лазейку к
хладному сердцу и каменным глазам Скорпиона. Скорпион - это
стрела, которая создана так, что ее можно вернуть обратно. Но
сделать это может лишь тот, кто выпустил стрелу. Ты, Эгин,
безумно везучий рах-саванн Опоры Вещей, выпустил Скорпиона в
мир. И ты, Эгин, заставишь его вновь распасться в ничто, в
бессмысленные побрякушки.

- Странно, - протянул Эгин, опьяненный гибельным
предощущением своей близкой и неизбежной смерти. - Вы
полагаете, аррум, что я, офицер Свода Равновесия, присягавший
на верность Князю и Истине, а равно и невольный странник
Пестрого Пути, я выпустил Убийцу Отраженных ради собственной
забавы и теперь по первой же вашей просьбе верну его назад.

Норо противоестественно свернул голову набок (ну чистый
ворон!) и с усилием потер шею под своим знахарским шлемом.

- Да, рах-саванн, по первой же моей просьбе. Просьба будет
чуть позже. А пока что вы можете поговорить со мной. Просто
поговорить.

Эгин был в полном недоумении. А как же "я вырежу твое
сердце, мерзавец, если ты не..." или "вскрою Внутреннюю Секиру
и ты поймешь, чем..."? Впрочем, что ему, Эгину? Уж лучше
действительно просто поговорить. Но о чем? В том что Норо -
Отраженный, Эгин теперь не сомневался, ибо отчего бы
самозванному гнорру так пугаться Скорпиона? В том что тирания
нового гнорра будет жестокой и беспощадной Эгин тоже не
сомневался. Они - враги и говорить им не о чем. Оставалась
Овель.

- Скажите, аррум, а где Овель исс Тамай?

- Овель? Не знаю. Честное слово, не знаю. Я вам лучше
расскажу как мои люди выследили вас в Пиннарине. Хотите?

Эгин не хотел и поэтому молча пожал плечами. Понятно ведь
и так, что дотошный гвардеец на заставе послал все-таки своих
людей в Свод сообщить о подозрительном арруме по имени Иланаф
и Норо, который ожидал появления своего агента, услышав
описание его, Эгина, внешности, сразу понял, какой "Иланаф"
прибыл в столицу. Нет, говорить им было решительно не о чем. И
Норо это тоже знал. Но чего же он ждал, чего?






"Голубые Лососи" возвращались в родной порт. Четыре лучших
корабля княжеского флота шли в Пиннарин чтобы - как почти
никто не сомневался - найти там свою гибель. Даже Лагха
Коалара был уверен в том, что они обречены. Едва ли Эгин
выполнил его поручение. Едва ли Онни получил его предписания.
Едва ли Хорт окс Тамай выполнил условия и уничтожил нового
гнорра. И если это действительно так - значит, после
бессмысленных переговоров и его, Лагху, и всех его людей ждет
смерть. Но прежде - прежде - они уничтожат Сиятельного Князя.
На это им еще достанет сил.

Гнорр приказал не поднимать черных флагов. Пусть каждый
солдат, пусть каждый эрм-саванн в порту увидит, что они не
намерены сдаваться. Это боевые корабли и идут они для того,
чтобы при необходимости сражаться до последнего. На "Голубых
Лососях" вообще не было поднято никаких флагов. Но - и в этом
гнорр в полной мере проявил свое дипломатическое чутье - по
приказанию Лагхи на всех кораблях были заготовлены штандарты
новой правящей династии. Династии Тамаев.

Сиятельный Князь тоже был готов вести переговоры во
всеоружии. Флот Открытого Моря в полной боевой готовности был
развернут прямо в порту двумя устрашающими шеренгами, между
которыми со всей неизбежностью предстояло пройти "Голубым
Лососям". На набережной выстроились две тысячи гвардейцев с
тяжелым вооружением. Крыши ближайших к порту домов кишмя
кишели лучниками. Все было приготовлено к тому, чтобы
искрошить мятежников в считанные короткие колокола.

Лагха Коалара не любил доспехов и клинкового оружия. Лагха
любил просторные одежды и магические искусства. Но теперь он
облачился в полный алустральский доспех и взвесил на руке
посеребренный шлем, который по легенде некогда носил сам Кальт
Лозоходец. Легенда не лгала.






- Ну наконец-то! - оживился Норо окс Шин.

- Овель... здравствуй, - сказал себе под нос опешивший
Эгин. Сказал настолько тихо, что Овель наверняка не услыхала
его.

Она была растрепана, простоволоса, худа и очень испугана,
как бывают испуганы девушки, которых вытащили из купальни,
обернули в шерстяной плащ с чужого плеча, сковали запястья
браслетами - такими же точно, какие были на Эгине - а потом
долго вели мрачными туннелями и коридорами на вершину Свода
Равновесия.

- Здравствуйте... милостивые гиазиры, - проблеяла Овель и,
окинув Эгина отчаянным, непонимающим взглядом, потупилась.

Хотя лицо новоиспеченного гнорра по имени Норо окс Шин
почти полностью скрывал шлем, Эгин, знавший гнорра простым
аррумом, догадался, что появление Овель было для него самой
радостной новостью сегодняшнего утра.

Норо воистину ликовал. О Эгине он, кажется, и думать
забыл. В результате его ликование вылилось в довольно
странные действия. Постояв в молчании минуту, он вынул из-за
пояса короткий с широким лезвием кинжал и решительно
направился к Овель. Конвоиры отступили на шаг - мол, если у
гнорра возникло желание убить девушку собственноручно, они не
будут портить ему удовольствие. Овель тоже отшатнулась назад,
но офицеры являлись той непреодолимой преградой, дальше
которой отступление было совершенно невозможно.

Норо, впрочем, не хотел ничего дурного. По крайней мере,
на этот раз. Безо всяких комментариев он взял в плен
каштановую прядь волос Овель и с ухватистостью цирюльника
срезал ее у самого уха девушки. Получившуюся каштановую змейку
он осмотрел довольно придирчиво и передал одному из офицеров.

- Незамедлительно доставить это князю! А ее усадите вон
туда, - сказал он, уже обращаясь к остальным и, казалось, до
времени потерял к Овель всякий интерес.

"Вон туда это вон куда это?" - Эгин повернул голову вслед
за указательным пальцем гнорра. Одна достопримечательность
кабинета гнорра ускользнула от него, до поры спрятавшись за
центральной колонной. Пыточный стул с ремнями, которые
обхватывают тела своих жертв словно щупальца спрута.

- А теперь, рах-саванн, у меня есть к вам одна просьба, -
сказал Норо, деловито потирая руки. - Будьте добры, отзовите
Ищейку.

Стало быть, наступило роковое "чуть позже".





- Я не умею. Я просто не у-ме-ю! - совершенно искренне и
совершенно отчаянно сказал Эгин.

- Вы настаиваете?

- Увы, аррум, - неловко пожал плечами Эгин, следя за тем,
как караульные буквально прикручивают тело смурной Овель к
креслу.

Когда они окончили оплетать ее тело жестокими ремнями,
Норо сделал знак рукой и караульных как ветром сдуло. Никаких
там "милостивые гиазиры, оставьте нас". Теперь Норо явно было
не до показной вежливости, ибо рыбы уже стали багряно-красными
(что бы там это не означало в точности, а, определенно, ничего
хорошего этот знак Норо не пророчил).

- У меня нет времени, Эгин, а потому придется
расправляться с твоими заблуждениями, которые стали чересчур
опасны для меня. Причем расправляться с ними будем быстро.
Либо ты отзываешь Ищейку немедленно, либо Овель умрет на твоих
глазах. Достаточно быстро, чтобы зрелище это не успело вам
наскучить, и в то же время достаточно медленно, чтобы оно
запомнилось тебе на все твое проклятое посмертие, о котором я
уж успею позаботиться вполне особым образом. Правда, Овель?

Как это ни странно, но слова гнорра не вызвали в Эгине
никаких чувств кроме легкого удивления. Удивления по поводу
того, с какой легкостью и непоследовательностью Норо переходит
в разговоре с ним с "ты" на "вы" и обратно.

Норо подошел к жертве и нежно положил ладонь на ее
оголенное стараниями караульных плечо. Словно бы любящий отец
на сватовстве дочери.

Шантажировать офицеров Свода в подавляющем большинстве
случаев невозможно, ибо офицеры никогда не имеют
родственников, почти никогда - истинно близких любовных
привязанностей, им запрещено иметь детей и жениться до
отставки. Подумаешь, Овель! Да как этот Норо пронюхал, что она
значит сейчас для него больше, чем весь остальной мир? И Эгин,
решив для начала испробовать классический ход, ответил:

- Эта женщина ничего не значит в моей жизни. Ты можешь
зарезать ее как барана. Можешь справить нужду ей на грудь.
Можешь вступить с ней в связь у меня на глазах. Это оставит
меня равнодушным и ничего не добавит к тому, что я уже сказал.

Но играть по нотам, написанным для офицеров Свода, с
гнорром все того же Свода, затея глупая. Норо не поверил ни
одному слову, сказанному Эгином. Зато Овель, проявившая редкую
для себя твердость духа и не уронившая даже украдкой ни одной
слезинки, начала тихо плакать и шморгать носом. Даже если бы
гнорр поверил Эгину сразу, после вот таких слез Овель он бы
наверняка пересмотрел свои взгляды.

- Отзывай Скорпиона, дружок, - подытожил Норо.

Он театрально развел руками, - мол, что ж я могу поделать,
раз ты такой упрямый осел, - и снова извлек из ножен кинжал,
которым только что отсек каштановую прядь своей жертвы.

"Снова "дружок"! Что они все заладили - "дружок",
"дружок"!" - Эгин был в отчаянии, но все же постарался принять
самый безучастный вид. И не закрыть глаза.






"И все-таки, Лагха был прав. Был тысячу раз прав, хуммеров
выкормыш! Я встретил в Пиннарине Овель. Правда, сидящую в
пыточном кресле. Уж лучше бы я вообще не встречал ее", - бился
в тихой истерике Эгин, когда Норо сделал крохотный надрез под
щиколоткой Овель.

Кровь не замедлила явиться. Она стала наполнять туфлю, а
когда пошла через край, Норо сделал еще один надрез - но уже
на другой ноге.

- Поверь, Эгин, это самое безболезненное для нее средство
побороть твое ослиное упорство. Есть средства и похуже, -
разглагольствовал Норо, как будто бы разговор шел за чашкой
подогретого аютского. - Я буду вскрывать ее вены одну за
другой. Не слишком быстро, ибо каждому ослу должно быть дано
время на то, чтобы сосредоточиться. Но и не слишком медленно,
потому что я не ослиный пастырь. Ты меня слышишь, Эгин?

Эгин не отвечал. Его немного тошнило и это было лучшим
доказательством в пользу того, что средства Норо приносят свои
плоды.

Эгин, давно забывший о брезгливости, Эгин, проливший в
своей жизни если не реку, то уж по крайней мере ручей этой
солоноватой алой жидкости, был в смятении, и причиной этому
служили две красных ниточки, струящиеся по пяткам девушки с
каштановыми волосами и заплаканными глазами обиженной
аристократки. Эгин, рах-саванн Опоры Вещей, не ведавший ни
жалости, ни гадливости, теперь был бледен. Холодный пот
выступил на его лбу. А зрачки схлопнулись в две отчаянные
точки.

- Отзывай Скорпиона, - повторил Норо окс Шин, держа Овель
за запястья.

- Прекрати, Норо, я не лгу тебе, прекрати мучить ее, я
ничего не могут поделать с этой тварью, - тяжело дыша, говорил
Эгин. - Я даже не аррум. Я не прошел Второго Посвящения. Я
просто тупой варанский солдафон, ставший орудием сил, которым
не знаю ни имен, ни назначения.

- Гм... - Норо сделал надрез на запястье Овель. Не
настолько большой, чтобы кровь хлестала невосстановимо и
неостановимо, но и не настолько маленький, чтобы она сочилась
крохотными каплями. И еще один ручеек стал низвергаться вниз с
высоты подлокотников пыточного кресла.

- Ты не аррум, это правда. Но у меня есть для тебя хорошее
предложение. Если ты сейчас отзовешь Ищейку, я произведу тебя
в пар-арценцы. Я не шучу. Из-за мятежа Дотанагелы и измены
людей Лагхи Коалары, в Своде почти не осталось сильных. А ты
крепок, Эгин, ты мог бы занять пустой кабинет пар-арценца
Опоры Вещей.

"Не мечом, так хреном!" - подумал Эгин, откидываясь назад,
на резную спинку кресла "для гостей", которое даже при полном
отсутствии специальных приспособлений в присутствии Норо легко
обращалось в кресло для пыток.






Эгин был действительно, на самом деле, безо всякого вранья
и безо всяких там принципов, идей и убеждений, уверен,
абсолютно уверен в том, что не может отозвать Убийцу
Отраженных. И в этом была вся беда.

Ради Овель он был готов сделать что угодно. Все, что было
в его силах. Но только не отозвать Скорпиона. Для него это
было равносильно тому, чтобы заставить Солнце Предвечное
сменить жетый цвет на фиолетовый. Или повернуть вспять
медленноструйный Орис. Или заговорить вдруг на наречии
эверонотов. Эгин, воспользовавшийся в своей жизни ни одним
заклинанием, был уверен, что, желай он этого сколь угодно
страстно, Убийца Отраженных даже клешней не поведет. Ибо на
самом деле Эгин никакой ему не хозяин. А скорее слуга. Раб. А
стало быть, он совершенно бессилен.

"Невозможное - невозможно". Этот принцип настолько глубоко
въелся в мозг Эгина, что даже последние две недели не смогли
устойчиво вытравить его оттуда. Даже крики Овель. Даже ее
слезы. Даже хохот Норо окс Шина, нового гнорра Свода.

- Пойми, Эгин, я не терплю бессмысленных убийств. Мне не
хочется убивать ни тебя, ни эту милую, трогательную девочку.
Будь я обыкновенным человеком, я бы не постоял ни за чем,
только бы обладать ею. Если ты выполнишь мою просьбу, она
будет твоей. Она не просто останется жива. Она станет твоей
женой. Произойдет то, о чем ты не мог мечтать даже в самых
смелых своих снах. Я сделаю так, что вы сможете скрыться из
Пиннарина навеки. Вдвоем. Вы сможете жить и наслаждаться
жизнью где угодно. Где угодно, вдали от Хорта окс Тамая, чья
похоть, между прочим, рано или поздно доведет эту крошку до
помешательства. Вдали от Лагхи, чей пронзительный взгляд для
нее хуже взгляда желтой кобры, обвившей шею. Впрочем, Лагха не
жилец на этом свете, - поправился Норо. - Вдалеке от меня, в
конце концов, если мое общество действительно столь уж
противно...

В этот момент Овель, напрягшись всем телом, стала биться
среди ремней, метаться среди щупалец спрута и изрыгать
брутальные словечки из арсенала портовых шлюх. И где она их
только набралась? Впрочем, Овель быстро обессилела и обмякла.
Лужа крови увеличилась ровно вдвое. Глаза Овель горели
безумным огнем.

- Отзови его, Эгин, я умоляю тебя, отзови, - простонала
Овель. Последние слова она сказала почти шепотом, но Эгин
отлично слышал ее.

И в этот момент его осенило. Обман. Этот обман поможет ему
выиграть по крайней мере время. По крайней мере, кровь из
новых ран не прибавится к крови из старых, она не будет
заливать пол кабинета Отраженного гнорра с такой удручающей
быстротой.

- Дай мне сосредоточиться, Норо, - сменив интонацию на
волевую, сказал Эгин, всем своим видом изображая человека,
который одумался, простился с заблуждениями и взял себя в
руки. - Перестань ее резать, не то тебе нечем будет
расплатиться со мной, когда твоя шкура будет спасена.

Норо ответил ему согласным кивком. Он бросил правое
запястье Овель и пристально посмотрел внутрь стеклянного шара,
рыбы в котором теперь переливались всеми оттенками оранжевого.
И немного сдвинул шлем на затылок. Наверное, в нем было
все-таки очень душно.






Знахарь, Лагха и Дотанагела. А еще - Тара, Лиг, Фарах и
Киндин. Сплошь маги, призраки, провидцы, наполовину
всемогущие. С какими замечательными людьми, а если не людьми,
то сущностями, свела его судьба за последние две недели! И,
между прочим, многие из вышеперечисленных общались с ним как с
равным. Знахарь, вот, например, говорил, что симпатизирует ему
и верит в его счастливую судьбу. Да неужели же он,
навидавшийся магической гадости до ряби в глазах, не сможет
поставить убедительный спектакль со своей персоной в главной
роли? Такую себе пьесу "Эгин, могучий сын Пестрого Пути,
повелевает Скорпионом!" Для столь благодарного зрителя как
Норо он будет играть так артистично, как только сможет.

- Мне нужна тишина, - утробным голосом сказал Эгин и
закрыл глаза.

Затем закусил нижнюю губу. Стал дышать быстро и глубоко,
оставляя крохотные паузы между вздохами. И еще напряг колени,
и вытянул носки ног, словно бы объятый судорогой. Его ноздри
стали трепетать в такт дыханию, а брови сомкнулись над
переносицей. Будь его руки свободны, он изобразил бы пальцами
какую-нибудь фигуру наподобие тех, что плела иногда Тара. И
еще хорошо бы исказить лицо пугающей гримасой, как то было в
обычае у Фараха. И, наконец, для того, чтобы добавить
правдоподобия этому действу, необходимо действительно
представить себе Скорпиона. Эгин чувствовал странную
безоглядную решимость. Он чувствовал некое вдохновение,
природа которого оставалась ему неясна.

Норо видел это и он опустил кинжал. Норо замер. Овель
перестала плакать и смотрела на Эгина во все глаза. Что это с
ним происходит?

А с Эгином действительно происходило нечто очень странное.
Очень скоро поток привычных мыслей ушел куда-то в сторону и
его место занял поток чужих мыслей. Очень необычных. Явно
нечеловеческих.

Его глаза, которые были по-прежнему закрыты, начали видеть
что-то, чего он никогда раньше не видел. Это было похоже на
сон. Но лишь похоже, ибо Эгин полностью осознавал
происходящее. Он видел железную клеть, огромную, словно дом,
проносящуюся мимо него, крошки, куда-то вверх с лязгом и
скрипом. Он видел каменную трубу, по которой он продвигался
вертикально вверх. Он был необыкновенно цепким, очень глупым и
исключительно целеустремленным. Он, Эгин, прекрасно знал, куда
ему нужно. Ему нужно на самый верх, туда, где труба
оканчивается и начинается что-то очень интересное. Он полз,
цепляясь всеми своими лапками и даже неуклюжие клешни,
поблескивающие синевой, не были ему в этом помехой.

"Я в стволе подъемника", - догадался Эгин и с неожиданной
для себя естественностью принял эту мысль.

"Я ползу вверх, к кабинету гнорра".

"Я - Скорпион, Убийца Отраженных." И даже это ничуть не
удивило Эгина. Что ж, скорпион так скорпион.

До верха оставалось еще довольно долго, но конец пути уже
обозначился чем-то похожим на небо и это радовало Эгина. Его
новое тело не чувствовало усталости, но сила земного
притяжения, увы, сохраняла над ним свою безраздельную власть.
Он понимал, что не хочет сорваться вниз. Что должен ползти
помедленней, дабы какая-нибудь скользкая железка, обмазанная
маслом, не помешала его лапкам цепляться. Эгин полз довольно
долго, погрузившись в новые, совершенно незнакомые ощущения,
пока одна чужеродная мысль не нарушила этой гармонии
восхождения. "Кажется, я должен остановиться, мне не нужно
наверх", - подумал Эгин-скорпион и остановился, дабы
разобраться, так это или не так. Но что-то произошло вовне, во
внешнем мире или во внешнем сне, что заставило Эгина
вздрогнуть и... открыть глаза

- ...они прибыли. Лагха уже на пристани и Сиятельный
Князь...

Лагха? На пристани?

Оказалось неожиданно светло. Норо, о да, конечно, Норо,
слушал донесения какого-то плешивого человека. Не того ли
самого, который только что поднялся сюда на подъемнике, пока
он, Эгин-скорпион, пробирался вверх? Бледная-пребледная Овель
с бескровными губами и красными от слез глазами в ужасе
смотрела на него словно на собственного восставшего из
фамильного склепа пращура - того самого грозного Гаассу окс
Тамая, что под знаменами Шета окс Лагина ходил воевать за
Священный Остров Дагаат. Что же это происходит, милостивые
гиазиры?






Глазами новорожденного щенка Эгин озирал кабинет гнорра,
который начинал меняться прямо на глазах. Становилось все
светлее и светлее и причину этого странного явления Эгин понял
не сразу. Норо был явно поглощен новостями, принесенными
аррумом и ему было - или, по крайней мере, так казалось - не
до Эгина.

Купол Свода Равновесия раскрывался. Некий неведомый Эгину
механизм, приведенный в действие Норо окс Шином, с мерным
скрежетанием раскрывал купол на отдельные лепестки. Неба в
кабинете гнорра становилось все больше и больше, а сам кабинет
с каждой минутой становился похож скорее на смотровую площадку
на вершине пресловутой Башни Оно, чем на обитель любви и
власти. И с этой смотровой площадки, в чем совершенно не
сомневался Эгин, открывался отличный вид на всю столицу и на
порт в том числе. А о том, что происходило в порту, Эгин
начинал понемногу догадываться. Лагха прибыл в гости к Хорту
окс Тамаю. Вот что там происходило.

Норо вступил как всегда неожиданно.

- ...Что ж, Эгин, я в тебе не ошибся. Твоя ложная
скромность не обманула меня. Стать Скорпионом для тебя так же
просто как для простых смертный встать на руки. Но... - он
указал на Овель, чья внезапная безучастность начинала сильно
тревожить Эгина, - невинная теплая кровь по-прежнему истекает
из этого сосуда сладострастия. Поэтому на твоем месте я бы
поторопился с выполнением моей просьбы. Долго наша красавица
не протянет.

Гадать о том, как, собственно, Норо узнал о том, что Эгину
удалось войти в контакт с Убийцей Отраженных, ему не пришлось.
Потому что объяснение было у всех на виду - рыбы, заключенные
внутри стеклянного шара, перестали пламенеть оранжевым и
вернулись к своему предыдущему состоянию. Это обнадеживало
Норо окс Шина, оставляло безучастным плешивого человека с
докладом и прошло совершенно незамеченным для Овель.

"Было бы лучше, если бы она ревела, как белуга, а не
кончалась в жертвенном безмолвии, Хуммер их всех подери!" -
подумал Эгин, исполненный решимости отозвать Скорпиона во что
бы то ни стало. Ибо невозможное стало возможным.






Сиятельный Князь Хорт окс Тамай во главе пышной и,
главное, вооруженной до зубов свиты, ждал гнорра под памятной
стелой "Голубого Лосося", как того и требовало письмо гнорра.
На Сиятельном Князе был надет с виду совершенно обычный и в
общем-то невзрачный шлем с простой полумаской и коротким
наносником.

Гнорр, сам-один, сошел с борта "Венца Небес" в полном
одиночестве. Он был облачен в шлем Кальта Лозоходца и
препоясан показательно пустыми ножнами.

Они не виделись больше месяца, со дня последнего большого
приема у тогда еще живого Сиятельного Князя Мидана окс
Саггора. И были бы рады не увидеться никогда.

Десятки тысяч глаз были устремлены на них. Тысячи стрел
были направлены в сердце Лагхи Коалары, сотни - в сердце
Сиятельного Князя Хорта окс Тамая.

Гнорр приказал всем своим людям остаться на кораблях.
Вместе с людьми он оставил два простых приказания. Первое:
если он упадет на землю ниц, пронзенный ли стрелами, или ради
спасения своей жизни от оговоренных стрел - незамедлительно
высаживаться и убивать столько, сколько достанет жизненных сил
и алчности стали. Второе: если он, гнорр, обнимет Сиятельного
Князя за плечи - подымать штандарты династии Тамаев повыше,
показательно швырять оружие в воду и вообще брататься. Итак,
Пиннарину в тот день был оставлен жестокий выбор: либо
погрузиться в пучину кровавого безумия (это было бы как
обычно), либо избежать кровопролития (это было бы чудом и в
него никто не верил).

Гнорр остановился на пристани в двадцати шагах от
Сиятельного Князя.

- Иди ко мне, Хорт, мы будем говорить здесь, чтобы наши
слова не стали добычей ушам недостойных! - Лагха имел в виду
сопровождавших Хорта придворных, высших гвардейских чинов и
прочую шушеру, от которой его тошнило еще с веселых деньков
правления в Ре-Таре.

- Сиятельному Князю не пристало... - начал было
выкрикивать сопровождавший Хорта церемониальный глашатай, в
обязанности которого входило прогорланить на пол-порта то, что
шепнул ему на ушко Сиятельный Князь.

- Молчать! - Лагха вскинул правую руку, облаченную в
широкий наруч со множеством позвякивающих друг о друга
подвесок. Удивительное дело - веление их звона оказалось
необоримым и глашатай мгновенно заткнулся.

- Переговоры между великими, - продолжал Лагха, - должны
проистекать в величественной тишине и неведении смердов. Иди
ко мне, Хорт, иначе не видать тебе искомого предмета, как
внешнего испода хрустальных небес.

Лагха не испытывал страха. И это делало его непобедимым. А
Хорт боялся, очень боялся навеки потерять свое единственное
сокровище, свою шелковокожую Овель, без которой последняя
неделя показалась ему горше смерти, хотя он и пребывал в самом
средоточии власти, на княжеском престоле.

Хорт повиновался. И пока он, изо всех стараясь не уронить
свое княжеское достоинство, мерял шагами расстояние,
отделяющее его от гнорра, гнорр думал о том, что слабость
смертных неизмерима и, не будь в мире некогда
Звезднорожденных, а после - Отраженных, все уже давно
скатилось бы в пасть к Хуммеру. И в этом Лагха был прав. Прав
ровно наполовину.

- Здравствуй, Лагха, - тихо сказал Сиятельный Князь,
подходя к гнорру совсем близко.

Сотник лучников по имени Сарпал (в действительности -
рах-саванн Опоры Вещей), начальствовавший стрелками на крыше
вспомогательного арсенала Морского Ведомства, в досаде сплюнул
под ноги. Пурпурный плащ Хорта полностью закрыл гнорра от его
людей. В это же время выругались еще очень многие, но именно
Сарпал был зол более всех. Он имел более чем недвусмысленные
указания от Норо окс Шина и не собирался прогавить очередное
повышение в аррумы из-за неосмотрительности Сиятельного Князя.

- Здравствуй, Хорт. Где голова самозванного гнорра?

- Гнорр жив и, полагаю, будет жить еще долго, - в словах
Хорта Лагха услышал странные нотки, которых раньше в голосе
"Золотой Ручки" не было.

- Жив? А ты помнишь, князь, что я писал тебе о его жизни?
Жизнь самозваного гнорра - смерть Овель.

- Чтобы умертвить Овель, надо владеть ею. Докажи свою
власть над ней, Лагха, и мы будем говорить еще. Иначе - ты
покойник, - глаза князя зловеще блеснули в прорезях полумаски.

"И все-таки он ведет себя слишком глупо. Подошел очень
близко, чересчур близко, так ведь я могу убить его в любое
мгновение", - подумал Лагха, в то же время удрученно подмечая,
что на крыше Дома Скорняков, на крыше, прекрасно
просматривающейся с его места и свободной от лучников князя,
не видно ни Овель, ни Онни, ни прочих его людей. Это значит,
что Эгин не доставил послания. Это значит, что никакой
подлинной власти над князем он, Лагха, не имеет. Что же,
придется использовать власть поддельную.

Лагха чуть тряхнул своим непростым, очень непростым
наручем и подвески на нем вновь разразились мелодичным звоном,
под аккомпанемент которого прозвучали слова, призванные
раздавить в ничто волю Хорта окс Тамая.

- Плохо говорить, князь, когда вместо подарков друг другу
мы держим в руках пустоту, а за нашими спинами дрожат тысячи
взведенных луков. Мы не можем стоять здесь вечно, князь.
Разреши моим людям сойти на пристань, князь, разреши им пройти
об руку с твоими гвардейцами к Своду Равновесия, разреши мне
проследовать туда же об руку с тобой и мы возьмем жизнь
самозванного гнорра и Овель исс Тамай...

Лагха Коалара говорил и говорил, подвески все звенели в
такт плавным покачиваниям его руки, на его спине начал
проступать холодный пот, а в глазах князя к его неприятному
изумлению стояла та же зловещая стена что и прежде. Сиятельный
Князь был явно глух к колдовскому звону, глух к медоточивым
речам опытнейшего совратителя душ человеческих, и в это время
гнорр заметил, что в свите князя, напряженно следившей за
переговорами, произошло некое замешательство и сквозь нее
прошел человек, который быстрыми шагами направлялся прямо к
князю.

Оказавшись рядом с ними, незваный гость, пренебрегая
говорением Лагхи, сказал:

- Сиятельный Князь, вам сообщение от гнорра. Ваша
племянница находится в полной безопасности в Своде Равновесия,
в доказательство чего гнорр прислал вам вот это.

В протянутой руке человека была прядь каштановых волос.
Хорт окс Тамай прикоснулся своей "золотой ручкой" непобедимого
игрока в лам к ее пряди и, конечно же, сразу почувствовал
неповторимый След Овель. Чтобы убедиться в правдивости
сногсшибательной, ужасной новости Лагхе Коаларе достало одного
взгляда.

- Что вы скажете на это? - в голосе князя не было ничего,
кроме спокойствия, торжества и похотливой хрипотцы. Старик уже
мысленно водил Овель нескончаемыми садами запрещенных
Уложениями Жезла и Браслета наслаждений.





В этот раз все шло гораздо хуже чем в предыдущий. Тело
Скорпиона отчего-то перестало быть доступным Эгину. Быть может
оттого, что он стал нервничать гораздо сильней и
сосредоточиться так, как того требовал этот странный ритуал у
Эгина, новичка в Пестром Пути, не получалось. Осознание
ответственности за жизнь Овель, реальной ответственности,
осознание возможного, делали его попытки суматошными и
тщетными.

Купол уже полностью раскрылся и в кабинете гнорра теперь
гулял такой силы ветер, какой обыкновенно можно встретить лишь
в горах. Попробуй сосредоточься, когда под твоими ногами -
весь многострадальный Пиннарин.

Отчаявшись в очередной раз, Эгин то и дело открывал глаза.
Каждая новая неудача заставляла его все больше сомневаться в
собственных силах. Чтобы как-то успокоиться, он следил за
Норо, который теперь стоял к ним спиной, прильнув к тонким
перилам, огораживающим его вскрытый, подобно устрице, кабинет,
и следил за событиями, разыгрывающимися в порту. И хотя Эгину
с его кресла не было видно совсем ничего, кроме небес и туч в
означенных небесах, он чувствовал, что там, на пристани, все
идет как по маслу. Возможно, Лагха уже убит. Он знал своего
начальника не первый день и с легкостью определял, доволен он
или злится. Норо был доволен.

- Эгин, поторапливайся, - бросил Норо окс Шин через плечо,
невесть каким пятым, шестым или сотым чувством определивший,
что Эгин пялится ему в спину, позабыв о Скорпионе.

Разозленный своим бессилием, Эгин всерьез подумал о том,
что если подскочит сейчас к Норо сзади (ведь ноги его, к
счастью остались несвязанными) и изо всех сил даст гнорру
пинка, то тот, возможно, упадет вниз с огромной высоты своего
кабинета словно мешок с отрубями. Но тут же всерьез отказался
от этой затеи. В такие решительные моменты нельзя уповать на
мальчишеское везение.






Лагхе хватило последних крупиц самообладания, чтобы не
броситься под ноги Сиятельному Князю, опрокидывая того на себя
сверху (как он уже поступил не так давно с пар-арценцем Опоры
Безгласых Тварей во время штурма Хоц-Дзанга) и тем самым
оттягивая свою неминуемую гибель под градом стрел и под
сапогами морских пехотинцев. Лагха остался стоять, он даже
немного приосанился и даже нашел в себе силы улыбнуться.

- На это? - Лагха кивнул на прядь, которую держали пальцы
Хорта окс Тамая прямо перед его носом, словно бы демонстрируя
некую редчайшую, фантастической красоты бабочку. - А что вы
скажете на это, князь?

Если на правой руке гнорра по моде Южных Домов Алустрала
был мужской наруч, то на левой - веер с изящной ручкой в форме
изогнутой лебединой шеи. Веер крепился к запястью шелковым
шнурком, завязанным со щегольской небрежностью и выпроставшим
наружу распушенные концы. Правая рука гнорра подобно молнии
метнулась к этой шелковой опушке, вырвала клок волокон и под
звон подвесок взметнулась к лицу Хорта окс Тамая. Сиятельный
Князь чуть отшатнулся, он был испуган резкими движениями
гнорра и его гортань уже была готова проорать роковое
"Стреляйте!!!" Но изумление пересилило испуг. В пальцах гнорра
теперь тоже была прядь волос Овель.

- Не бойтесь, князь, потрогайте.

Хорт окс Тамай несмело коснулся второй, поддельной пряди.
Она несла След Овель. Ее - и ничей больше. О Шилол!

- Поэтому я называю себя гнорром, князь, - с достоинством
заметил Лагха, сердце которого бешено колотилось, но речь была
уверенной и неспешной. - Я могу в одно неделимое мгновение
времени Изменить шелк, сделав его прядью волос Овель. И тот
мерзавец, который засел в Своде Равновесия, назвавшись
гнорром, тоже это может. Да и ты сам, пожалуй, смог бы, князь,
ибо для человека, направляющего пути фигур лама, это немногим
труднее, чем поставить "башню" из пяти "шипастых окуней" на
"доме мурены".

Прежде чем Сиятельный Князь успел что-либо ответить,
офицер, доставивший прядь на пристань, выкрикнул:

- Не верьте ему, князь! Я лично вел дело Овель и я...

Офицер не договорил, потому что веер, мгновенно
растерявший все перья и преобразившийся в стилет, вонзился ему
в горло.

Лагха Коалара сорвал свой шлем и отшвырнул его в сторону.
Он ожидал смерти в любое мгновение.

- Князь! Ваши люди не должны стрелять! - в голосе Лагхи
смешались в удивительное варево предостерегающий выкрик,
властный приказ, отчаянная мольба.

Тело офицера упало прямо под ноги Сиятельному Князю, но
Хорт не видел его. Перед его глазами билось огненными пиявками
только одно слово: "Стрелять! Стрелять! Стрелять!" Сегодня
утром новый гнорр дал ему этот шлем, сказав, что он сделает
его неуязвимым на переговорах, сказав, что он поможет ему во
всем. В этом проклятом шлеме все время гудела голова и
чесалась плешь. А теперь шлем приказывал Сиятельному Князю
отдать самоубийственный приказ. Приказывал волею Норо окс
Шина, который находился в двух лигах от них, на вершине
раскрывшегося купола Свода Равновесия. Но что-то в глубине
сознания Сиятельного Князя все еще противилось этому страшному
приказу, противилось вопреки магическому искусству Норо, и это
"что-то" передалось ему от истинной пряди волос Овель, которую
он действительно любил. Этого Норо учесть никак не мог, ибо
Отраженные лишены понятий о любви так же, как простые смертные
- представлений о хуммеровых безднах и неисповедимых путях
Великой Матери Тайа-Ароан.

Лагха Коалара понял, что Хорт окс Тамай сейчас не слышит
его, что Сиятельный Князь вошел в странный столбняк сродни
тому, в который входят сильные, когда используют отводящую
магию. И тогда Лагха Коалара обнял Сиятельного Князя, как
блудный сын - строгого, но любящего отца.

Знак, поданный гнорром, был понят на кораблях "Голубого
Лосося". Тотчас же в воду полетело оружие, стрелки с
удовольствием опустили натянутые луки, вверх поползли
штандарты рода Тамаев. На кораблях Флота Открытого Моря, на
крышах домов, в рядах княжеской гвардии взирали на это
представление настороженно, но не без одобрения. Если что -
можно будет перебить этих безумцев совершенно безнаказанно.
Если что? - Никто не знал, ибо гнорр и князь продолжали стоять
совершенно неподвижно, Лагах обнимал Хорта, прижавшись губами
к срезу его шлема близ уха, и никто не слышал его шепота,
никто не видел, чтобы Сиятельный Князь подавал хоть какие
признаки жизни.

"Услышь меня, услышь меня, потомок неистового Гаассы окс
Тамая, пусть твоя кровь вспомнит нашу общую войну, пусть
вспомнит Кальта Лозоходца, пусть поверит ему..." - это и много
иного шептали уста Лагхи в те короткие, но столь бесконечно
длинные колокола, когда решалась судьба Пиннарина и всего
Варанского княжества.





Ему помогло его же собственное нетерпение. Или, по крайней
мере, так ему хотелось думать. Когда его мозг уже обессилел от
попыток прорваться по ту сторону себя самого, когда перед его
мысленным взором поползли зеленые черви и стали разбегаться
разноцветные круги, Эгин сказал самому себе: "Хватит! Будь что
будет!" и был уже готов вернуться в кабинет гнорра, как
вдруг... увидел собственные клешни, украшенные поддельными
сапфирами, собственные ноги, бывшие некогда гардами столовых
кинжалов. Почувствовал как приятно хрустит каждое его
сочленение и как его хвост, увенчанный смертоносным жалом,
наливается тяжестью грядущих свершений.

А еще он видел Пиннарин, лежащий внизу словно большой и
сочный пирог, набитый всякой всячиной. Правда, эта гигантская
снедь не вызывала у него аппетитных слюнок. Эгину стало
казаться, что от аппетита он избавился если не навсегда, то
надолго. Он видел и пристань и, как ему казалось, мог
различить там фигуру Лагхи. А рядом - фигуру Хорта окс Тамая,
на котором был шлем точь в точь похожий на тот, что украшал
голову Норо окс Шина. Еще одной загадкой стало меньше.
Разумеется, Норо использовал шлем, чтобы следить за тем,
Сиятельным Князем, которому вменялось быть паинькой и не
баловать попусту.

Но Эгин-скорпион был отягощен смутным осознанием того, что
не может задерживаться здесь долго, сколь бы интересным не
было все происходящее вверху и внизу. Здесь - это, собственно,
где? Эгин с трудом повернул свою уродливую голову и мир,
подернутый легкой изумрудной пеленой, дал ему ответ. Здесь -
это на вершине раскрывшегося купола Свода Равновесия. Здесь -
это значит, у самого основания гигантской двуострой секиры,
созданной безвестным зодчим дабы устрашать, внушать страх и
трепет. Он чувствовал что уцепился недостаточно хорошо. Что
его позиция недостаточно устойчива и что в любую минуту он
может свалиться вниз, пустив насмарку все долгое восхождение.
Он не разобьется, но тогда все труды нужно будет повторить с
самого начала. Стоять на краю колонны было тяжело. Он ведь
всего лишь скорпион. Не муха. Нужно ли ему валиться вниз?

Прямо под собой он увидел навершие шлема. Какого еще
шлема? Шлема Норо окс Шина, - очень скоро сообразил
Эгин-скорпион. Значит, ему нужно именно вниз, но не слишком
вниз, а в аккурат на шлем. Ему все-таки придется упасть. Хотя
нет, здесь есть одно противоречие. Он, Эгин-скорпион, должен
остановиться и перестать хотеть очутиться за шиворотом у
гнорра Свода Равновесия Норо окс Шина. Вот, что от него
требовалось. Так, по крайней мере он себе это представлял.

"Отозвать Скорпиона - это значит отозвать самого себя", -
сообразил наконец Эгин, который, очутившись в теле Убийцы
Отраженных, оставил в своем теле человека девять десятых
мыслительных способностей.






Противоречия. Их слишком много. С одной стороны он,
Эгин-скорпион, должен остановиться и... наслаждаться пейзажем
дальше. С другой стороны, его нутро, его внутренняя
свойственность и его самость, хотят совсем другого. Он -
Скорпион и создан для того, чтобы разить, жалить, уничтожать
Отраженных. Один такой Отраженный сейчас нервничает, хрустит
костяшками пальцев и зрит в направлении пристани прямо под
ним. Нужно лишь упасть и дать жалу вонзиться в теплую
человеческую плоть во исполнение своего же предназначения.
Другой Отраженный тоже в Пиннарине. Он, Эгин-скорпион, отлично
чует это своим особым скорпионьим чутьем. Но этот, другой
Отраженный, он далеко. Он появился здесь совсем недавно. Он
далеко и пока что он недосягаем. Это значит, что для него он
уже не существует.

Но он не может убить того, который стоит внизу. Почему?

И тут внутри Эгина-скорпиона произошло нечто, похожее на
землетрясение. На извержение внутреннего вулкана. Он,
Эгин-скорпион, стал скорее Эгином, нежели Скорпионом. Норо.
Да, он всегда относился к своему начальнику с пиететом и
многотерпеливой преданностью. Доверял ему, служил ему на
совесть. Не держал от него тайн. Был псом. Вассалом. Ничем.
Он, Норо, использовал его как хотел и когда хотел. Норо
платил ему за службу ложью. Вечной ложью и еще обещаниями,
тоже лживыми. Сейчас он наобещал ему с три короба всяких
приятностей, ни одна из которых наверняка не воплотится. С
чего это он, Эгин, взял, что Норо хоть пальцем двинет для
того, чтобы позволить им с Овель скрыться из Пиннарина? После
того, как опасность перестанет существовать, перестанет
существовать и сам Эгин. Ибо если бы слово офицера, честь, и
порядочность, если бы все эти понятия звучали для Норо окс
Шина хоть сколько-нибудь убедительно, не бывать ему сейчас
гнорром, пусть даже и трижды Отраженным. И почему бы ему,
Эгину-скорпиону, не убить человека, который наверняка, не
задумываясь, убьет его? Почему бы и не вонзить ему в тело свое
жало, напоенное ядом Гулкой Пустоты, тем более что это как
нельзя лучше соответствует велениям его самости? Зачем
притворяться травоядным и поступать наперекор себе, если его
внутренний голос поет и кричит ему именно об убийстве?

Примерившись к прыжку, Эгин-скорпион напряг все свои силы,
чтобы не промахнуться, и...






Ничто не длится вечно. Завершилось и их объятие, вошедшее
впоследствии в историю как "Поцелуй Лагхи".

Хорт окс Тамай разлепил губы и еле слышно спросил:

- Стрелять?

Лагха, который, разумеется, был единственным, кто слышал
князя, встрепенулся.

- Князь, ты слышишь меня? - спросил он, чуть отстраняясь и
пристально всматриваясь в глаза Хорта. В них не было больше
мутной стены. Или почти не было.

- Да, Кальт... - судя по губам князя, искривившимся от
затаенной муки, тот чувствовал себя отнюдь не лучшим образом.

- Очень болит голова, - признался он после недолгого
замешательства.

"Он действительно услышал меня!" - подумал Лагха,
соображая, не сболтнул ли он чего-то лишнего, пока с перепугу
горячечно взывал к предкам князя.

- Ты должен снять свой шлем подобно тому, как это сделал
я, - сказал Лагха. - И тогда боль оставит тебя навсегда.

Сиятельный Князь в сомнении покачал головой, но, по всей
вероятности, от этого движения боль ударила ему в виски с
новой силой и он в отчаянии поспешил сорвать свой незатейливый
шлем.

- О Шилол, - только и пробормотал Сиятельный Князь.

Теперь Лагха воочию убедился в том, о чем догадывался с
первого мгновения разговора с Сиятельным Князем. Хорт окс
Тамай выглядел измученным и изможденным. Под его глазами
отложились тяжелые синие мешки. Но, главное, общая картина, в
которую складывались черты его лица, словно бы говорила:
"Сиятельный Князь обречен, обречен к быстрой или медленной
смерти, но обречен и бесстрастной волей судеб, и злонамеренной
волей нового гнорра".

- Князь, вам нужен отдых, - сказал Лагха и в его голосе
звучало почти неподдельное сострадание. - Но прежде прикажите
своим людям разрядить луки. Мои, как вы можете видеть, уже
безоружны.

- Да... разумеется, да.

Сиятельный Князь обернулся и жестом подозвал к себе
церемониального глашатая. Спустя несколько мгновений его
луженая глотка уже несла над рядами княжеской гвардии благую
весть:

- Сиятельный Князь повелевает... Оружию - мир!






Среди десятков тысяч солдат, морских пехотинцев, людей
Свода Равновесия и праздных зевак, которые, просочившись
сквозь оцепление, имели радость наблюдать историческую встречу
сильнейших Варана, были всего лишь четверо, от которых в тот
день действительно что-то зависело. И среди этих четверых не
было ни Лагхи, ни Сиятельного Князя, ни даже самозванного
гнорра Норо окс Шина.

С борта "Голубых Лососей" сходили первые несмелые десятки
разоружившихся морских пехотинцев.

Над "Венцом Небес" реяли штандарты династии Тамаев, и в
лад с ними развевались полотнища нового князя на "Звезде
Глубин", "Гребне Удачи" и "Ордосе".

Облегченный ропот полз надо всем пиннаринским портом.
Господа замирились или хоть сделали вид что замирились и мы
вроде все живы будем до следующей свары.

Сиятельная Сайла исс Тамай, супруга предыдущего князя и
сестра ныне здравствующего, единственная женщина среди всей
свиты, глазами-щелками, сузившимися от разнообразных и сложных
мыслей о любви и власти, пристально следила за "Поцелуем
Лагхи" и за прочими дивными событиями, которые сейчас
распускались новыми, до времени неведомыми нитями судьбы.

Сарпал, сотник стрелков на крыше вспомогательного арсенала
Морского Ведомства, подчиняясь приказу князя, опустил лук и
приспустил тетиву. Ему, как рах-саванну Опоры Вещей, всю свою
карьеру построившему на приведении приговоров через простое
убийство из лука, не составляло большого труда вскинуть лук в
любое мгновение и выстрелить прежде, чем его подчиненные
успели бы хоть пернуть.

Альсим и пар-арценц Опоры Единства, как и было уговорено с
Лагхой Коаларой, были одеты простыми "лососями". Они, как и
все, показательно вышвырнули дрянные мечи за борт и одними из
первых спустились на пристань Отдельного Морского Отряда.
Альсим, который умел сходиться с людьми на короткой ноге,
после третьего же кубка гортело, для пущей-вящей достоверности
братанья прихватил с собой милостью гнорра уцелевшего Лорма
окс Цамму. Лорм был с утра немного пьян и Альсим,
запанибратски обхватив его за плечи, волок бывшего военного
начальника Урталаргиса в загадочную неизвестность будущего.

И Альсим, и пар-арценц теперь знали о противнике все. Кто,
где, сколько и откуда в первую очередь может выпорхнуть стрела
провокатора, а откуда - во вторую. Они видели распахнутый
купол Свода Равновесия и они одними из первых поняли, что
главное зло так или иначе будет исходить оттуда. Впрочем,
Эгина и Убийцу Отраженных они не учли.

Лагха, взяв Сиятельного Князя под локоть, вел его
навстречу свите. За его спиной почтительным сдержанным шагом
неторопливо сокращали расстояние "лососи" и среди них -
пар-арценц и Альсим.

В это мгновение всеобщего мира над Сводом Равновесия и
надо всем Пиннарином полыхнула ослепительная вспышка.






Когда скорпион падает на голову крестьянке, та, шепча под
нос безобидные ругательства и поминая предков, начинает
по-бараньи трясти головой и размахивать руками, призывая на
помощь. Когда скорпион падает на голову воину, он молниеносно
извлекает из ножен короткий кинжал и счесывает тварь на землю,
поближе к своему каблуку.

Когда Скорпион, ведомый сознанием Эгина, упал на шлем Норо
окс Шина, тот, почувствовавший чужеродное вторжение, был похож
скорее на крестьянку, чем на воина. Эгин-скорпион, сбитый с
толку налетевшим порывом ветра, не попал туда, куда хотел, а
именно на спину. Очутившись на гладчайшем куполе шлема Норо он
понял, что промахнулся.

Поведение Норо было правильным и Эгин-скорпион, не
удержавшись на шлеме, неуклюже свалился на пол и отскочил
назад. Что делать теперь? Эгин помнил такое количество
поединков, что их с лихвой хватило бы на трех бывалых солдат.
Эгин знал как драться с противником, когда ты человек. Но
когда ты скорпион? Когда ты мал, глуп, слишком юрок и слишком
ничтожен по сравнению с громадой человеческого тела - что
делать тогда? Розовым светом блеснул клинок в руках Норо. А
где его, Эгина, клинок?

И тут раздался истошный женский крик. Эгин-скорпион знает
этот голос. Это кричит та бледная и простоволосая девушка,
прикованная к высоченному стулу. Она кричит, потому что
боится. Чего она боится? Эгин повернул свою скорпионью голову,
чтобы удостовериться что с ней все в порядке и... сияние
розового меча удалилось от него на добрых десять шагов. Крик
Овель выбросил его прочь из тела Скорпиона и утвердил его в
роли заинтересованного, но стороннего наблюдателя. Он
по-прежнему сидел в своем зрительском кресле, а его руки были
скованы жесткими браслетами.






Опасаться было нечего. Опасаться было бессмысленно. Ибо
когда ты не можешь ничего поделать, опасаться - самое глупое,
что можно придумать.

Однако, Скорпион справлялся и без его, Эгина, участия.
Причем справлялся отлично. Гораздо лучше, чем справлялся
раньше. Норо пробовал достать тварь своим чудовищным клинком,
но тварь закладывала такие виражи, что Эгин просто диву
давался. Клинок Норо был почти бесполезен. Что проку в самом
совершенном оружии, когда ты просто не можешь достать
противника?

Очень скоро Эгину стало стыдно за свою наглую
самонадеянность. Как он вообще мог подумать, что Скорпион не
справится с делом убиения Норо окс Шина без его участия? Если
он нашел путь к Своду Равновесия, если он прошел сквозь все
туннели, сквозь все стволы подъемников, миновал всех безумных
рах-саваннов, забрался на крышу и все это совершенно
самостоятельно, безо всяких там Эгинов, значит и это едва ли
составит ему проблему. Думал Эгин и вот о чем: если бы он не
помешал Скорпиону своим вторжением, если бы он не шевелил
своим жалким человечьим умишком, не примерялся, не выгадывал
перед тем, как прыгнуть с купола вниз, Скорпион наверняка
попал бы куда надо, а, стало быть, Норо окс Шин был бы уже
мертв.

Эгин не сразу понял, почему Скорпион тянет так долго.
Отчего он не совершит рокового прыжка? А ведь ответ лежал на
поверхности. На Норо окс Шине был шлем. Были наручи. Были
поножи. Были штаны из толстой оленьей кожи, к которым Норо
питал слабость с незапамятных времен (он, разумеется, не
изменил своим привычкам, даже заняв кабинет Лагхи Коалары) и
теперь Эгин прекрасно понимал - почему. Потому что Норо всегда
боялся Убийцы Отраженных. И его тело всегда было защищено
почти полностью.

Скорпион искал уязвимое место в защите Норо. Искал все это
время. И в конце концов он нашел его.

Обогнув Норо справа, он добился того, что тот принял
оборонительную стойку на правую сторону. И в этот момент
Убийца Отраженных обманно попятился и прыгнул. Далеко, высоко,
стремительно. Он вонзился в левый бок Норо окс Шина, туда, где
обнажилась крохотная полоска исподней рубахи, ибо доспех,
подтянутый вверх рукой, держащей меч, предательски открыл ее
для укуса.

Все что было дальше, происходило очень быстро. Эгин так и
не поймал момента, когда жало Ищейки Урайна слилось с плотью
жертвы. Да, рах-саванн так и не увидел самого интересного.
Потому что в то мгновение, когда Скорпион ужалил Отраженного,
шар, в котором безумствовали всеми забытые рыбы, ослепительно
вспыхнул и разлетелся вдребезги. Все было затоплено
зеленоватым сиянием, которое было во много крат ярче
солнечного света. И этот свет жег кожу, глаза, внутренности,
вызывая слезотечение, жажду и... чувство недоуменного страха.
Кабинет Норо наполнился тем странным запахом, какой бывает
иногда после грозы. Шара не было. Рыб не было. Эгин закрыл
глаза руками, взвыв от боли. Когда на пол рухнуло что-то
тяжелое и в комнате воцарилась тишина, Эгин осторожно открыл
глаза. Но ничего кроме ярко-зеленой мути не увидел. Ослеп? А
Овель? Она тоже ослепла?

Но рах-саванн волновался совершенно напрасно. Овель была
без сознания с того самого момента, когда Эгин покинул тело
Скорпиона. И глаза ее, разумеется, были закрыты.






Никто в пиннаринском порту не знал, что сейчас на вершине
Свода Равновесия истекает кровью Овель исс Тамай, племянница
князя. Никто не догадывался, что самозванный гнорр Норо окс
Шин, имя которому в предыдущем та-лан отражении было Торвент
Мудрый, заклятый и древний враг сущности, что ныне носит имя
Лагхи Коалары, а некогда именовалась Кальтом Лозоходцем, в это
мгновение истекает черной душой сквозь расколотый жалом
стального скорпиона сосуд своих телесных покровов. Никто не
знал, что Эгин, безвестный рах-саванн Опоры Вещей, жив, хотя и
чувствует себя пребывающим у самой черты небытия.

Не знал всего этого и Сарпал, доверенный стрелок
умирающего Норо окс Шина. Сарпал не нуждался в знании. Сейчас
ему было важно лишь одно - меткость, ибо голова Лагхи Коалары
то и дело почти полностью скрывалась за крупной головой Хорта
окс Тамая. Убивать Сиятельного Князя Норо окс Шин ни в коем
случае не велел, ибо Хорт был превосходной куклой, которой
предстояло сделать для самозванного гнорра еще много добрых
дел. Другое дело - Лагха. Сейчас или никогда.

Следуя безукоризненно усвоенным Освобожденным Путем, левая
рука Сарпала воздела грациозный изгиб лука, а правая,
одновременно с этим взводившая тугую тетиву с легкостью
падающего осеннего листа, отпустила стрелу на свободу.

Как только на вершине Свода Равновесия полыхнула
изумрудно-зеленая звезда, все чувства Альсима и пар-арценца
Опоры Единства, истинных телохранителей Лагхи, обострились до
предела. Но в их силах было лишь отвести стрелу на пол-пальца,
не более.

Стрела пробила голову Сиятельного Князя Хорта окс Тамая
насквозь и чуть наискось, оцарапав Лагхе правое ухо. Тамай
захрипел и начал заваливаться в бок. Лагха успел упасть на
колено и подхватить тело князя снизу. Поэтому вторая стрела
тоже досталась Хорту.

Подчиненным Сарпала сейчас не было никакого дела до того,
что их сотник - офицер Свода Равновесия, о чем многие
догадывались. Негодяй только что застрелил их обожаемого
Хорта, их "Золотую Ручку". Сарпал успел разразиться бранью
только в своем коротком полете с крыши арсенала, а вслед за
этим в его размозженное тело разом воткнулись полтора десятка
стрел. Лучники отвели душу.

Все видели смерть князя, но лишь немногие знали, кто убил
его - свои или мятежники.

Сиятельный Князь умирал на руках Лагхи Коалары. Варан
остался без повелителя и без повелителя осталась мощная и
кровожадная армия, многие в которой были готовы растоптать
людей гнорра по первому же приказу своих командиров, ибо не
знали истины.

По пристани шли гвардейцы. Их лица не обещали ничего
хорошего. Штандарты династии Тамаев над кораблями "Голубого
Лосося" смотрелись чудовищным издевательством. Лагха
почувствовал, что был на одну иглу от победы, но теперь
проиграл окончательно.






Лорм окс Цамма протрезвел быстрее, чем того можно было бы
ожидать от пятидесятилетнего солдафона, с перепугу всосавшего
на рассвете три подряд кубка гортело. Он понял, что гвардейцы
сейчас начнут рубить всех без разбору и в первую очередь
гнорра. А конец гнорра будет и его, Лорма окс Цаммы, концом,
ибо разговор с гвардейскими мечами будет слишком коротким.

Он вырвался из объятий раздосадованного Альсима и бросился
на заплетающихся ногах (хмель попустил только его голову) к
гнорру. Альсим и пар-арценц Опоры Единства поспешили вслед за
Лормом. Что бы он ни задумал, а им требовалось оберегать
гнорра от любых неожиданностей.

- Сиятельная госпожа! Сиятельная госпожа! - не своим
голосом заорал Лорм, всматриваясь в свиту, волей-неволей
прижавшуюся к левой стороне пристани, ибо по правой шествовали
гвардейцы с обнаженными клинками.

Сайла исс Тамай была отнюдь не столь глупа, как о том было
принято хихикать по беседкам дворцового сада. Неожиданная
смерть брата не помешала ее рассудку быстро оценить ситуацию.
Так же как и Лорм, Сайла поняла, что после бойни в
пиннаринском порту судьба может забросить ее и в глухую
варанскую провинцию, и в подвалы Свода Равновесия, и в
небытие.

Сайла исс Тамай протолкалась через свиту и, быстро-быстро
семеня ногами, устремилась навстречу орущему Лорму. Она
немного знала его. Когда Хорт окс Тамай еще был Первым
Кормчим, Лорм окс Цамма служил под его началом в Морском
Ведомстве и им доводилось несколько раз сидеть рядом на званых
ужинах. А вот с Лагхой Сиятельная никогда рядом не сидела и
вообще боялась его как огня, хоть и полагала себя в
романтические мгновения влюбленной в молодого гнорра.

Лагха все еще опасался подняться в полный рост. Он не
знал, что Сарпал мертв, опасался новых стрел и вообще с него
на сегодня было довольно.

Лорм ловко наклонился над бездыханным Хортом окс Тамаем,
сорвал с его шеи тяжеленную золотую цепь Властелина Морей и
высоко воздел ее над головой.

- Да здравствует династия Тамаев! Да здравствуют гвардия,
флот и Свод Равновесия! - проорал Лорм первое, что пришло ему
в голову.

Сиятельная была уже совсем близко. Не медля ни мгновения,
Лорм набросил цепь Властелина Морей на шею Сайлы.

- Именем Князя и Истины! - ревел Лорм так, что, пожалуй,
ему позавидовал бы и Звезднорожденный. - Да здравствует
Сиятельная Княжна Сайла исс Тамай!

- Оружию - мир, ну же! - Лорм дохнул перегаром в ухо
застывшему безучастным изваянием церемониальному глашатаю.

- Оружию - мир, - подтвердила Сайла, тяжело дыша.

Подоспевший Альсим исподтишка отвесил глашатаю увесистого
пинка и тот наконец-то вышел из оцепенения.

- Сиятельная Княжна повелевает... Оружию - мир!

На свирепых рожах гвардейцев отразилось жестокое
разочарование. Увы, над варанской армией снова появилась
власть. Власть, которая несколько мгновений назад опустилась
на плечи Сиятельной тяжелой цепью Властелина Морей. И даже
самый тупой гвардеец (а им был тысяцкий, замерший с обнаженным
мечом в двух шагах от Лагхи) понял, что бойни сегодня не
выйдет.






У Варана вновь был Сиятельный Князь, вернее, Княжна.

У Свода Равновесия вновь был гнорр.

В Варане больше не было ни одного мятежника. Два главных
мятежника - Хорт окс Тамай и Норо окс Шин - были мертвы. Сотни
солдат и людей Лагхи присягнули на верность Сиятельной Княжне
и, следовательно, мятежниками быть перестали. Дотанагела и
"лососи" с "Зерцала Огня" нашли свою смерть в Хоц-Дзанге. Ну а
Самеллан никогда не был истинным варанцем, да и в Варане его
сейчас не было.

Вместо тысяч погибли единицы.

Бывший аррум Опоры Вещей Норо окс Шин, самозванный гнорр,
та-лан отражение древнего тирана Синего Алустрала.

Онни, рах-саванн Опоры Вещей, и трое его товарищей по
несчастью - преданные псы Лагхи Коалары, которые восемь дней
кряду провели на тайной квартире Свода Равновесия, охраняя
похищенную Овель исс Тамай.

Сарпал, рах-саванн Опоры Единства, преданный пес Норо окс
Шина, непревзойденный стрелок из лука, побежденный магическим
искусством Альсима и яростью своих солдат.

Хорт окс Тамай, князь на час, бывший Первый Кормчий
Варана, прозванный "Золотой Ручкой" за отменную игру в лам и
за миллионы авров дохода, принесенные его мануфактурами и
верфями.

Семнадцать безвестных обывателей, задавленных в сутолоке
на набережной Трех Горящих Беседок вместе с началом торжеств
по поводу всеобщего и полного примирения.

Итого - двадцать четыре.


<........................................>
<........................................>
<........................................>


(c) Александр Зорич, 1997

--------------------



http://zorich.enjoy.ru




1. А.Зорич. Знак Разрушения (роман). - М., ЭКСМО, 12000 экз.
- 1997 г.

2. А.Зорич. Семя Ветра (роман). - М., ЭКСМО, 12000 экз. -
1997 г.

3. А.Зорич. Пути Отраженных (роман). - М., ЭКСМО, 12000 экз. -
1998 г.

4. А.Зорич. Люби и властвуй (роман). - М., ЭКСМО, 10000 экз. -
1998 г.



+--------------------------------------------------------------------+
I                                                                    I
I                           АЛЕКСАНДР ЗОРИЧ                          I
+--------------------------------------------------------------------+
I                             ТЫ ПОБЕДИЛ                             I
I                  (Цикл о Своде Равновесия, т. #2)                  I
I          К циклу прилагается  карта Восточной Сармонтазары         I
+--------------------------------------------------------------------+





     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Вечер второго дня месяца Алидам


     Разгоряченное запретным аютским вином дыхание  Лормы  было
частым,  неровным,  взволнованным. И его губы прикоснулись к ее
губам, чтобы испить эту хмельную свежесть без остатка.
     -- Вы, вы, тайный советник... -- пролепетала она, отступая
на шаг.
     -- Зови меня Йен.
     Дальше отступать было некуда. Дальше, насколько мог видеть
Йен окс  Тамма,  тайный  советник  уезда  Медовый  Берег,   при
бледном,  скупом  свете заходящей луны, сочившемся сквозь узкое
окно под потолком, был стол.
     Советник, в свою очередь, сделал  шаг  вперед.  Теперь  он
вновь стоял перед ней на расстоянии меньшем, чем того допускают
приличия  отношений  между мужчиной и женщиной, которые видятся
второй раз в жизни.  Ягодицы  Лормы  прикоснулись  к  массивной
дубовой столешнице. Об этом поведали советнику пальцы его левой
руки,  скользнувшей  по  спине  Лормы  вниз  -- вниз, в надежде
пройтись по соблазнительной мягкой ложбинке, до времени скрытой
дешевой  тканью  ее  длинного,  тяжелого  платья,  незатейливой
цветастой  тканью,  которую здесь, на Медовом Берегу, отчего-то
называют "шелком".
     Лорма вздрогнула  как  лань,  перед  самым  влажным  носом
которой  в  дерево воткнулась быстроперая стрела. Вздрогнула и,
пожалуй, имей она путь к бегству, могла бы и убежать. "Нет,  не
могла  бы;  просто  не  захотела  бы",  -- мелькнуло в сознании
советника, чресла которого  уже  полнились  свинцовой  тяжестью
вожделения.   Преодолев   слабое,  показательное  сопротивление
Лормы, Йен обнял ее правой рукой, привлек к себе  и  его  левая
рука  обрела  желанное,  проскользнув  в новообрященный просвет
между столешницей и "наименьшей из  двух  спинок"  Лормы,  как,
пожалуй, не преминул бы выразиться местный учитель.
     --  Советник,  я буду кричать, -- заявила Лорма неожиданно
строго. Но недостаточно громко.  В  общем-то,  скорее  шепнула,
нежели  сказала.  Это  означало "да". Впрочем, даже если бы это
означало "нет", советник быстро объяснил бы Лорме, что  сказала
она именно "да".
     --  Не  будешь, -- сказал он тихо, старательно вкладывая в
свой голос излюбленную  и  неповторимую  нежную  хрипотцу.  Йен
наложил  на  уста  Лормы  печать  тяжелого,  тягучего  поцелуя.
Поцелуя любви и власти.
     Если бы у него было время... Если бы у них было время...
     К сожалению, все еще впереди. А  пока  что  обойдется  без
запретного.  Сегодня  Уложения  Жезла  и  Браслета  пребудут  в
неприкосновенности. Нет времени. Сейчас нет времени,  иначе  их
отсутствие   станет  чересчур  уж  подозрительным.  Милостивому
гиазиру тайному советнику, понимаете ли, вздумалось поглядеть в
звездозорную трубу, а  дочери  землевладельца  Круста  Гутулана
возжаждалось  препроводить  тайного  советника  на  самый  верх
Перстовой Башни.
     Лорма лишь восхищенно ойкнула, когда он  рывком  развернул
ее  к себе спиной и, наградив поцелуем в шею, распластал гибкий
стан местной крали на столе. Поддавшись сильным рукам  Йена,  в
общем-то   совершенно   непохожим  на  обычные  холеные  грабли
государственных  чиновников,  мягко  шурша,  по  бедрам   Лормы
поползло   вверх  платье.  Тайный  советник  одним  артистичным
движением ловко распустил шнуровку на своих парчовых  пурпурных
панталонах  (узлы были исподволь ослаблены опытным Йеном еще за
столом) и, предоставив своим рукам вольно ласкать крупные груди
Лормы, ввел своего Гиазира  в  покои  невинности  так,  как  то
принято  у  истинных  аррумов  Свода Равновесия -- очень, очень
требовательно. Он здесь хозяин. Он -- и никто другой.



     -- Нет. Сейчас нам пора возвращаться. -- Сухо сказал  Йен,
собственноручно  отирая  ноги Лормы посредством льняного платка
для чистки "облачных" клинков.
     Придется выбросить, а их не так уж много  --  всего  семь.
Подумать   только   --  до  того  как  познакомиться  с  тайным
советником, бедняжка действительно была девственницей.  Это  до
двадцати-то лет, о Шилол!
     Ласки  Йена  имели  мало  общего с загадочными и туманными
местами в не  запрещенных  Сводом  светских  романах  и  Лорма,
кажется, совершенно утратила чувство действительности.
     --  Ну  почему  нет?  Это  ведь так быстро! -- сказала она
недоуменным тоном капризной девочки.
     Йен не сдержался и хохотнул.
     -- Тридцать коротких колоколов -- это, конечно,  для  тебя
быстро.  Мы  будем  встречаться  еще  не  раз и не два и ты еще
научишься по-настоящему ценить это время, но сейчас надо  идти.
А то мы уже все звезды пересчитали.
     -- Не все, -- блеснули обнаженные улыбкой зубы Лормы.
     --  Послушай,  --  Йен  взял  ее за плечи и, словно щенок,
потерся своим носом о ее. -- Ты очень красивая девушка и я буду
любить тебя долго и часто. Так долго  и  так  часто,  как  того
позволят  мои обязанности тайного советника. Но если твой отец,
а в особенности же  мамаша  что-то  заподозрят,  они  в  первую
очередь прикажут конюхам тебя высечь. А во вторую очередь...
     --  Меня  никогда  не  секли,  --  пожала плечами Лорма и,
неожиданно ловко пропустив пальцы между  йеновой  шнуровкой  на
панталонах,  прикоснулась к нему так, что тот против своей воли
вздрогнул от неожиданности.
     Ого, подруга с подходцами! Йен чуть не прыснул  со  смеху:
словно  бы  не  она,  а  он  --  пугливая девственница, которой
домогается тайный советник, а вообще говоря аррум, хотя это для
нее и не очень большая разница. В этот момент Йен подумал,  что
бояться  ему,  собственно,  совершенно  нечего -- ну заподозрит
папаша, ну пятое-десятое... В худшем  случае,  придется  папашу
зарубить.  В  лучшем  --  пристанут,  чтобы  он  женился  на их
дочери-сокровище и будут стращать доносом в Свод, ха-ха.  Донос
на аррума!
     Лорма  тем временем опустилась на колени. Что будет дальше
Йен догадывался, равно как и  не  сомневался  в  том,  что  это
задержит их еще по меньшей мере на тридцать коротких колоколов,
ибо  девушка  едва  ли  искушена  в Первом Сочетании Устами. Но
спрятать извлеченного требовательными  пальцами  Лормы  Гиазира
прочь, подальше от горячих губ девушки, Йен не мог. Ибо это, по
меньшей  мере,  не  соответствовало  бы доблестям и достоинству
аррума Опоры Вещей. Энно.



     Когда  они  наконец  вернулись  в  гостевой   зал,   чтобы
присоединиться   ко  всеобщему  веселью,  их  взорам  открылась
дурацкая, веселая и в чем-то неуловимо жутковатая картина.
     Мамаша Лормы, здоровая баба в  летах,  лежала,  упитая  до
бесчувствия,  на  медвежьих шкурах, живописно наваленных в углу
зала. Насколько Йен смог понять  за  три  недели  пребывания  в
уезде  Медовый Берег, на всех застольях здесь было принято рано
или поздно напиваться вдрызг, затем валиться прямо на  медвежьи
шкуры и -- в зависимости от обстоятельств -- спать, блевать или
предаваться  блуду.  Йен  пока что был свидетелем только первых
двух вариантов. Третий, по слухам, был  очень  популярен  среди
смердов  Кедровой  Усадьбы, а более всего -- у людей Багида, на
Сером Холме.
     Итак,  мамаша   Лормы   уже   отдыхала.   Папаша,   вполне
симпатичный  Йену  мужик  с невероятным для Варана именем Круст
Гутулан, подперев багровую рожу кулаками, пялился туда же, куда
и все -- в центр стола.
     "Все" -- это управитель имения со своей супругой (странной
женщиной,  лицо  которой  было  украшено  шрамом  от  виска  до
подбородка,  а  пояс  --  кривым "трехладонным" ножом), четверо
лучших пастухов Круста (с разбойными, но  тем  более  надежными
рожами)  и  сокольничий  с  двумя соколами на обоих плечах, что
забавляло тайного советника едва ли  не  больше,  чем  прелести
Лормы.  И  эти  все  мутными,  покрасневшими глазами пялились в
центр стола, где выламывался и завывал Сорго, местный начальник
почты, а по совместительству  --  вожак  и  наставник  вайского
отрочества.
     Помимо  всего  прочего  Сорго был поэтом, уверявшим, что в
действительности он -- не Сорго, а воплотившийся в неподходящем
теле древний харренский стихопевец Астез Торк. По этому  поводу
Сорго  мог  процитировать  наизусть  любое место из огромнейших
"Исторических поэм" и требовал от отроков, дабы те его величали
"несравненным Астезом". Также Сорго  занимался  сочинительством
длиннейшей   и   нуднейшей  драмы  "Инн  окс  Лагин,  отец  наш
основатель", о чем не преминул  сообщить  Йену  при  первом  же
знакомстве, состоявшемся три недели назад.
     Тогда  тайный  советник вполне справедливо заметил, что не
приведи    Шилол    тому    в    действительности     оказаться
перевоплотившимся Астезом Торком. По законам, установленным еще
при  Инне  окс  Лагине, "отце нашем основателе", его ждет Жерло
Серебряной Чистоты и ничего больше. К огромному изумлению  Йена
лицо  Сорго просияло и тот радостно спросил: "Правда? Настоящее
Жерло Серебряной Чистоты?"
     В  общем,  Сорго  с  точки  зрения  Йена  был   совершенно
законченным  идиотом и только благодаря этому предыдущие тайные
советники не отправляли на него доносы  в  Свод  Равновесия  за
извращение  Истины и оскорбление Князя в пресловутой драме "Инн
окс Лагин..."
     Итак, пьяный  вдрабадан  Сорго  качался,  стоя  на  столе,
посреди  опрокинутых  кубков  и  перетоптанных  его  сапожищами
перепелов. Губы Сорго для вящей убедительности были  перемазаны
чем-то   красным.  "Стало  быть,  кровь  изображает  на  устах,
недоделанный", -- беззлобно подумал  Йен,  застывая  на  пороге
зала.  В  левой  руке  Сорго  сжимал  телячью печень, тушеную в
кислом молочном соусе и, гневно потрясая ею над головой, орал:
     -- И вот, преисполнится скверною суша! И вот,  под  землей
расцветая,  питаясь  чужою  игрою,  зародится нечто и выест всю
землю под миром! И вот, истекут из хуммеровых уст указанья...
     Сорго тяжело перевел  дух.  В  его  глазах  стояла  стена.
Странная  стена.  Если  судить  по  этой  стене в глазах, Сорго
пребывал в совершенном бесчувствии. Но, однако, бесчувствие  не
мешало  ему  так  складно  и  быстро  импровизировать  тяжелыми
астезовыми стопами вокруг знаменитого "Речения Эррихпы".
     -- ...для сердца, изъятого прочь через реберный  короб!  И
выйдут  не  люди,  но  лишь  истребители  плоти, и новое сердце
отыщут себе на поживу!
     С этими словами Сорго сжал пальцы  левой  руки  и  телячья
печень,  разваливаясь,  посыпалась неряшливыми кусками на стол.
"Ага, стало быть это у  нас  сердце",  --  Йену  было  противно
смотреть  на  странный  разгул Сорго и он пытался развлечь себя
хоть слабой, но иронией. Слушатели Сорго, впрочем,  в  силу  ли
изрядной сытости и пьяного благодушия, то ли в действительности
захваченные  неистовыми  глаголами  Сорго, сидели смирно и даже
разбитные пастухи отнюдь не скалились.
     -- Пойдем отсюда. Мне страшно и я хочу совсем другого,  --
Лорма дернула Йена за рукав.
     М-да,  девочка права. Веселое здесь общество. Могли любить
друг друга с Лормой хоть до утра -- эти и не заметили бы.  Куда
уж! Тут поэзия, милостивые гиазиры.
     В душе Йена боролись противоположные чувства. Дать Сорго в
рожу, заключить его под стражу и предъявить обвинение... в чем?
Йен был  напрочь  лишен  вкусов  офицеров  из Опоры Равновесия,
которые могут взять человека в оборот за что угодно -- хоть  за
чересчур  темный  камень  в  перстне,  хоть за аютский анекдот.
Можно просто подсечь придурка  ножнами,  подхватить,  пока  тот
будет падать, и бросить прислуге (этих двоих, тихонько замерших
у  стены,  Йен  с  первого  взгляда  даже не заметил) с веселым
криком "Бычка -- в ясли!" Только особого веселья не выйдет.
     С  другой  стороны,   все   это   было   Йену   совершенно
безразлично.  Проще  всего  было вернуться с Лормой наверх и --
хоть Второе Сочетание Устами (она его заслужила своим  Первым),
хоть просто -- сочетание, хоть и поговорить. В конце концов, за
три  недели  в  уезде  он еще не поговорил здесь нормально ни с
одним человеком. Только служба, только допросы,  только  глупая
болтовня  с  Тэном о столичном оружии, а с Есмаром -- о здешних
бабах. В общем, можно спокойно уволочь  Лорму  обратно.  Первая
ночь женственности этой девочке запомнится надолго.
     Под  ногами  Йена  едва  ощутимо  вздрогнул пол. Вздрогнул
столь слабо, что этого пока не почувствовала  бы  даже  собака.
Он, аррум Опоры Вещей, все-таки почувствовал. Ну и что? Тут, на
проклятом  Медовом Берегу, трясет каждый день. Два горных кряжа
-- Большой и Малый Суингоны -- и  в  придачу  к  ним  несколько
потухших  вулканов  вкупе с одним все еще ворчащим. Как это они
его здесь называют? Советник так и не  удосужился  спросить  за
три  недели.  В  общем,  трясет часто, почти каждый день, самую
малость. А судя по рассказам -- недра  могут  разгуляться  так,
что   получится  то  провал,  куда  без  остатка  рухнет  целый
пиннаринский исполин Свода Равновесия, то  водопады  высотой  в
пятьдесят локтей. Говорят, там, где Большой Суингон смыкается с
Малым...
     -- Да, идем, -- пожал плечами Йен, оборачиваясь к Лорме.
     И   в   этот   момент   за  спиной  Йена  раздался  дикий,
нечеловеческий вой Сорго и грохот бьющейся посуды.
     -- О-о-они уже зде-е-есь!
     "Ну это уже слишком. Определенно, замордую  придурка",  --
подумал  Йен, резко поворачиваясь обратно к залу и одновременно
с этим извлекая из ножен свой клинок. Он еще не  понимал  зачем
он  это  делает.  Он  еще  не  понимал  ничего.  Но  что-то уже
определенно начало свершаться.
     -- Это точно, милостивые гиазиры! "Они" -- я  и  Лорма  --
уже здесь! -- рявкнул Йен, стремительными шагами меряя зал.
     Лежа   навзничь   на   столе,   в  конвульсиях  содрогался
нечленораздельно   мычащий   Сорго.   Все   остальные    словно
пробудились  от  тяжелого  сна. Круст встал в полный рост и тер
лицо ладонями,  словно  собирался  стереть  с  него  сонливость
вместе  с  кожей.  Соколы с клекотом хлопали крыльями. Пастухи,
послушные окрику управителя поместья, схватили  за  руки  и  за
ноги бьющегося в истерике Сорго.
     И  только  жена  управителя поместья вела себя по-другому.
Загадочно  улыбаясь  краешком  рта  приближающемуся  Йену,  она
медленно тянула из-за пояса свой "трехладонный" нож.
     Медленно.  "Определенно,  она  обычно  достает  его  почти
молниеносно", -- подумал Йен, который  лишь  теперь  сообразил,
что   все   происходящее   начало  совершаться  вокруг  него  с
невообразимой тягучей медлительностью. И лишь он, Йен, вроде бы
пока не вязнет в воздухе как муха в сиропе.
     "Ну все, конец тебе, начальник почты.  Потому  что  сейчас
эта  девка  тебя  зарежет. А я?" -- промелькнуло в голове Йена,
который краем глаза заметил, что его безупречно  чистый  клинок
начал дымчато мутнеть.
     Обнаженный  "облачный"  меч  никогда не мутнеет зря. С тех
пор как Эгин, аррум Опоры Вещей, для простых смертных -- просто
Йен окс Тамма, тайный советник уезда Медовый Берег  --  получил
его  из  рук  гнорра,  прошло  несколько более полугода. За это
время Эгин обнажал "облачный"  меч  трижды.  И  трижды  по  его
небесной  красоты клинку ползли белесые облака. И трижды клинок
омывался от облаков кровью. А от крови клинок омывался водой  и
заговоренным льняным платком -- в точности таким, какой полчаса
назад отер ноги Лормы от крови иного смысла.



     Эгин не понимал, почему вдруг эта женщина с мужским шрамом
решила  убить  Сорго.  Он не понимал, отчего сам столь яростен,
отчего за стенами зала с протяжным и мощным ревом,  неторопливо
затопляя  отблесками  стекла,  полыхнула  оранжевая  зарница  и
отчего пол под его  ногами  пошел  вверх,  словно  бы  совершая
глубокий и тягостный вздох.
     Сейчас   вокруг  него  происходило  нечто,  что  будет  им
осмыслено и понято значительно позже. А пока  что  Эгин  просто
делал  то, к чему вели его обнаженный меч и Раздавленное Время,
хотя о последнем он пока и не догадывался.
     Эгин успел. Когда "трехладонный"  нож  жены  управляющего,
дописывая гибельную дугу, приблизился к сердцу Сорго как раз на
расстояние  трех  ладоней,  Эгин  был  от женщины в точности на
расстоянии вытянутого клинка. И его  меч  обагрился  кровью.  И
Раздавленное Время выплюнуло аррума обратно.



     --   Ш-ш-шилолова   кровь,   --  шипела  от  боли  супруга
управляющего, тряся кистью, удар по которой Эгин изо  всех  сил
пытался  направить плашмя. Но очень сложно пробить боковой удар
плашмя чисто, милостивые гиазиры. Поэтому Эгин не только  выбил
у  нее  "трехладонный"  нож,  но также расшиб костяшки и рассек
несколько худых вен на тыльной стороне ладони, кровью  каковых,
к  счастью,  его  клинок  вроде  бы насытился. По крайней мере,
временно.
     Сорго, который-таки  сильно  вывел  Эгина  из  себя,  тоже
досталось  изрядно. Свой второй удар Эгин направил беснующемуся
учителю по кадыку и тот вместо воя перешел на  хриплый  кашель,
что было все-таки легче. Его Эгин тоже бил плашмя и на этот раз
очень чисто. Убивать Сорго не стоило. Зачем?
     Все  произошло  так быстро, что кроме Эгина и, быть может,
жены управителя, никто ничего не  успел  сообразить.  Это  было
хорошо.
     Остальное  было  плохо,  ибо  окна  уже  струились  градом
звенящих осколков стекла и вот теперь пол под ногами  вздрогнул
по-настоящему  сильно.  И  вот теперь это заметили все. А самый
неловкий из четырех пастухов-разбойников Круста даже упал.
     Со  двора  донесся  чей-то  истошный   вопль.   Совершенно
нечленораздельный. И вслед за ним другой, более вразумительный.
"Убивают!  --  голосила  женщина.  --  На  помощь!" И -- спустя
несколько мгновений -- короткий взвизг: "Цармада, ты?!"



     БАГРЯНЫЙ ПОРТ, 56 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ

     Двенадцатый день месяца Белхаоль



     Бурая   змея   Ан-Эгера   между   по-весеннему    свежими,
изумрудными  полями ячменя. Теплое, сапфирово-синее море Савват
-- и бурая клякса размерами в добрых четыре лиги, пятнающая его
священные  волны  вокруг  Багряного  Порта.  Здесь  живородные,
жирные  илом  воды  Ан-Эгера встречаются с морем. Здесь с морем
встречается великая степь Асхар-Бергенна.
     Сто лет назад Эгин Мирный,  величайший  воитель  Тернауна,
разбил   среди  невысоких  холмов  на  правом  берегу  Ан-Эгера
грютские орды и протянул руку к  желанному  морю.  И  в  дельте
Ан-Эгера  вырос  Багряный Порт. Потому что в ту жестокую неделю
после избиения грютов,  когда  безмолвствовали  сытые  волки  и
вороны  в  степи,  воды Ан-Эгера были багровы от вражьей крови.
Всю  неделю.  А  когда-то,  во  времена  цветущего   могущества
Асхар-Бергенны,  струи Ан-Эгера, говорят, всегда были красными,
как кровь.
     Ихша никогда не верил этому, ибо не был  поэтом.  Река  не
может  течь  кровью  год.  Не  может  даже  и неделю, как о том
написал Альгорг, придворный  историк  Эгина  Мирного.  Призраки
погибших  грютов  не  могут  переговариваться, стоя на вершинах
Пяти Медных Курганов, как о том брехал тот лекаришко,  безумный
пастырь  пиявок,  заклинатель улиток. А Великое Княжество Варан
не может  вечно  видеть  мирные  сны  под  несокрушимым  Сводом
Равновесия.  Ихша был реалистом, ибо к тому склоняли его титул,
должность, деньги и страх. Страх потерять деньги,  должность  и
титул.
     Уже  два  года Ихша занимался Вараном, Сводом Равновесия и
новым  гнорром  лично.  Два  года  Ихша  выслушивал  все  новые
небылицы.  Два  года  перебирал  скудные  трофеи, собранные его
людьми по всей Сармонтазаре. Все сплошь мусор. Все.
     Сегодня с утра Ихша подавился фиником и  был  теперь  зол,
словно  степная  гадюка  под  конским  копытом. Круглый стол по
правую  руку  от  Ихши  был  уставлен  яствами   в   количестве
достаточном,  чтобы  накормить  четырех  воинов. И еще там были
ненавистные Ихше финики.  И  еще  --  разбавленное  вино.  Ихша
прихлебывал его из большой низкой чаши, но оно не приносило ему
ни  наслаждения,  ни  даже  покоя. Так -- скисшая кровь местной
лозы. И даже прохлада, словно бы стекающая ручьями с  опахал  в
руках  четырех  звероподобных телохранителей, не могла остудить
недобрый горячечный пыл, который охватил Ихшу с первых же  слов
своего  советника.  Но  пока  что Ихша молчал, предоставив тому
медлительно  повествовать   о   результатах   своего   годового
пребывания в Пиннарине.
     --   ...таким  образом,  все  эти  замыслы  не  увенчались
успехом, поскольку были  пресечены  Сводом  Равновесия  еще  на
стадии первичного воплощения.
     И   тогда  Ихша  не  выдержал.  Он  недобро  прищурился  и
совершенно спокойным, негромким голосом спросил:
     -- Как думаешь,  Адорна-генан,  сколько  раз  я  входил  к
женщине?
     Советник  от  неожиданности стал белым, как полотно, потом
красным,  словно  сердцевина  арбуза,  и   наконец,   заикаясь,
пробормотал:
     --  Полагаю... полагаю, ты, Желтый Дракон... -- и, отыскав
наконец выход, закончил:
     -- ...Делал это столько раз,  сколько  желал  ты,  сколько
желала  твоя женщина и еще за каждую ночь трижды -- во имя Стен
Магдорна!
     Ихша усмехнулся.
     --  Пусть  так.  А  сколько  у  меня   получилось   детей,
по-твоему?
     Адорн вновь смешался.
     -- Это мне не ведомо, Желтый Дракон. Полагаю, много...
     --  Восемнадцать,  Адорна-генан, восемнадцать. И каждый --
плод   моих   ночных   стараний,   увенчавшихся   успехом.   Но
восемнадцать -- это не тысяча восемьсот и не восемьдесят тысяч.
Так  вот,  Адорна-генан,  я  был  с  женщинами  много чаще, чем
сотворил детей, и разве интересно все это моему  девятнадцатому
ребенку,  которого  нет? Ему, нерожденному, нет дела ни до моих
любовных подвигов, ни до  моих  преуспеяний  в  деле  умножения
потомства.  И  разве  интересно мне, Адорна-генан, что ты делал
год в Варане, если ты не сделал ничего?
     -- Люди Свода Равновесия коварны и сильны.  Мы  ничего  не
могли  предпринять  во  вражьей столице сверх того что сделали,
клянусь Стенами Магдорна! -- Адорн истово припал на одно колено
и  поцеловал  каменный  пол  веранды,  на  которой  происходила
беседа.
     --  Я  верю  тебе.  Подымись,  -- обманчиво-ласково сказал
Ихша, махнув рукой. -- Ты, наверное, голоден  с  дороги.  Съешь
финик.
     -- Благодарю тебя, Желтый Дракон.
     Адорн  подошел  к  столу,  взял  финик, вяло пожевал его и
деликатно сплюнул косточку на серебряный поднос.
     -- Постой, постой, Адорна-генан! -- брови  Ихши  удивленно
взметнулись.  --  Ты же не постиг самой сути плода! Ты поглотил
лишь оболочку. А твердую суть?
     Адорн несмело взглянул в лицо своему повелителю  и  понял,
что отказываться нельзя. Он взял косточку и, вздохнув, с трудом
проглотил  ее.  Почти  сразу  его начал душить кашель, но страх
победил боль и покрасневший Адорн, пересилив себя, просипел:
     -- Благодарю тебя, Желтый Дракон.
     -- Мне не нужна благодарность.  Мне  нужна  истина,  --  и
только  теперь, первый раз за весь разговор с Адорном, в голосе
Ихши зазвучало его жестокое прошлое.
     Борцовские арены  Тернауна,  где  никогда  не  дерутся  за
деньги    --    только   за   жизнь.   Императорская   гвардия,
"красногребенчатые",  мрачная   сутолока   кровавых   дворцовых
интриг.  Он,  Ихша,  был в гвардии рядовым меченосцем. Потом --
десятником.  После  --  командовал  сдвоенной  сотней  и   имел
должность Блюстителя Дворцового Въезда. Именно исполинская туша
Ихши  выросла  в  сонный  предрассветный  час  перед отчаянными
кавалеристами   придворной   сартоны,   чьи   офицеры    решили
"прочистить  дворцовые  клоаки  от лишнего дерьма", разумея под
последним  правящую  династию  Оретов.  Ихша  во  главе   своих
"красногребенчатых"  встретил их на Дворцовом Въезде, под сенью
раскидистых платанов, и никто не вышел из-под  деревьев  живым.
Никто -- ни сартонанты, ни "красногребенчатые".
     Днем, когда обстоятельные труповозы вчетвером грузили тело
Ихши на  телегу,  багрово-черное месиво, сплошь скрывавшее лицо
сотника, дало трещину и победитель, едва ворочая  одеревеневшим
языком,  властно  потребовал:  "На колени, в прах перед Пламени
Равным!" "Пламени Равный" -- так в империи именовался  командир
"красногребенчатых".   По   своей  власти  --  одно  из  десяти
влиятельнейших  лиц  государства.   Доспехи   Ихши   вместе   с
отличительными знаками сотника были иссечены до неузнаваемости,
труповозами  были  угрюмые  обнищавшие  рыбаки  и  они, недобро
пересмеиваясь, стали Ихшу добивать. Дескать, ты лучше  все-таки
отдыхай,  солдатик,  свое  ты  уже  отвоевал,  да  и в рассудке
повредился не  на  шутку.  Ихша,  исполин  семи  локтей  росту,
задавил всех четверых голыми руками.
     Ихша не повредился тогда в рассудке. Он действительно стал
Пламени   Равным  и  лично  выгрыз  из  своего  предшественника
признание  в  главенстве  над  заговором   сартонантов   против
династии  Оретов.  Ихша  пробыл начальником "красногребенчатых"
два года, а после получил  от  императора  дружеский  совет  --
принять  Хилларн,  Северо-Восточную  провинцию  государства,  и
вместе с ней -- жезл Желтого Дракона.
     -- Ешь  еще,  --  благосклонно  кивнул  Ихша  Адорну.  Тот
потянулся дрожащей рукой за следующим фиником.



     Если  бы Вечность могла стать именно такой, Ихша назвал бы
ее прекрасной.
     Адорна больше не держали ноги. Он два  часа  ел  финики  и
глотал  проклятые  косточки под размеренные разглагольствования
Ихши.
     Адорн в полном изнеможении упал на  колени,  придерживаясь
рукой   за   край  стола.  Телохранитель  во  второй  раз  унес
опорожненное блюдо и вернулся со свежим, наполненным  до  краев
проклятыми финиками.
     -- Видишь ли, Адорна-генан, человек, который не знает цены
собственной  жизни,  не  знает  ничего. Ни истины, ни славы, ни
любви. Иначе тоже верно. Человек, не  знающий  цены  любви,  не
знает цены истине. Сегодня утром финик застрял в моем горле и я
едва  не  подавился им насмерть. Финик хотел убить меня, твоего
господина, Адорна-генан. А финики -- хитрые бестии. Если уж они
возьмутся за кого-то -- никогда от своего не отступятся. Смерть
обошла меня стороной, Адорна-генан, но  мне  нужно  платить  ей
откупные.  Чужой  жизнью.  Ты  ведь  любишь  своего  господина,
Желтого Дракона?
     --  Да,   --   выдохнул   Адорн   и   упал   окончательно,
переломленный  напополам  приступом  лающего кашля. У советника
пошла горлом кровь и алое пятно расползлось вокруг  его  головы
на ослепительно-белых плитах дворцовой террасы.
     -- Ты поступаешь плохо, не надо пачкать здесь, -- протянул
Ихша.  Он  собирался уже приказать своим телохранителям уволочь
советника в каменный мешок, когда за его спиной раздались  шаги
и,  бросив  косой  взгляд на корчи Адорна, перед Ихшей появился
Секретарь Жезла.
     -- К тебе пришел Аффисидах, Желтый Дракон.
     -- Чего ему? -- настроение у Ихши постепенно улучшалось  и
он  был  не  против  перекинуться парой-тройкой слов с безумным
пастырем пиявок. В противном случае он  приказал  бы  вытолкать
его взашей и гнать пинками до самого Ан-Эгера.
     -- Говорит, что принес тебе нечто доброе.
     -- Ладно. Введи бесноватого.



     --    Продлись,   как   Хрустальный   Век   Магдорна,   --
приветствовал Аффисидах  наместника  Хилларна.  Голос  его  был
мутен,  словно  старческая  слеза  и лишь в глубине глаз лекаря
Ихша приметил искорки торжества.
     -- Продлись и ты, -- кивнул Ихша.
     Лекарь  был  немолод.  Долгие  ночные  бдения,  постоянная
близость к заговоренным камням и ядам, болотные испарения земли
ноторов  -- все это не шло на пользу коже и крови, плоти и двум
цветам  желчи  Аффисидаха.  А  главное  --  возня  с   древними
рукописями.   Среди   пергаментов   попадались  очень  злые  --
отравленные, испивающие жизнь по капле, выпархивающие огненными
бабочками прямо в лицо своему незадачливому читателю. И все как
один -- исподволь туманящие рассудок, подобно дым-глине  Синего
Алустрала.
     По  мнению  Ихши,  лекарю  было  суждено  "продлиться"  не
дольше, чем на ближайшие три-четыре года. Свое  приветствие  он
счел отменной шуткой. И хохотнул.
     Лекарь  вежливо  улыбнулся  и  сел прямо на плиты террасы,
скрестив ноги в "южном кресте".  Аффисидах  мерз  даже  во  дни
знойного  лета  на берегах Ан-Эгера. Он всегда прятал свое тело
под шерстяной накидкой. И сейчас, когда Аффисидах сел, он  стал
похож  на  маленький шерстяной курган. Даже не курган -- а так,
кротовину.  Кротовину  под  стопами  Ихши,   Желтого   Дракона,
Человека-Горы.
     Согласно этикету, вошедшему полагалось помолчать некоторое
время, чтобы проникнуться величием императорского ставленника в
земле инородцев, где тот служит благу всеобщего сопроцветания.
     --  Где  ты  был  на этот раз? -- насмешливо спросил Ихша,
нарушая молчание. -- Снова  искал  семена  Огненной  Травы  или
копался в болотах вокруг Хоц-Але?
     --  Нет,  Желтый Дракон. Слишком велика немочь моего тела,
чтобы блуждать по Империи, подобно слепому  в  солнечный  день.
Для этого у меня есть сын.
     --  Вот как? -- равнодушно ввернул Ихша, смутно припоминая
безмолвного бледного подростка, который некогда приходил вместе
с Аффисидахом и выполнял при том работу мальчика на побегушках.
Таскал за ним корзину со снадобьями, кипятил  воду,  возился  с
большой ступой для измельчения порошков. Потом мальчишка исчез.
Исчез -- ну и ладно. Ихше не было до него никакого дела.
     --  Да,  именно так. Я никогда не хотел, чтобы он повторил
мою судьбу. Но мне нужен был помощник и я  выучил  сына  всему,
что  знал  и  умел сам. Ему как раз исполнилось семнадцать лет,
когда ты,  Желтый  Дракон,  заложил  на  Глухих  Верфях  первую
"черепаху".
     Ихша насторожился. "Черепахи" были его излюбленным детищем
и теперь  их мог видеть каждый в военном порту. Но в свое время
первые "черепахи" строились под покровом  строжайшей  тайны,  в
огромном  крытом  арсенале  --  недаром  ведь верфи именовались
Глухими.
     -- Тогда я  подумал:  Желтый  Дракон  --  самый  мудрый  и
деятельный  из всех наместников, которых помнит Хилларн. Желтый
Дракон -- рачительный хозяин, выжимающий из провинции все  соки
во  имя здравствующей династии. Сейчас император доволен Желтым
Драконом.  Но  Асхар-Бергенна  не  беспредельна,  не   бездонны
рудники  Гэраяна  и  нельзя  с восьми мер ячменя отдать в казну
девять. Поэтому мудрость Желтого Дракона простирается дальше, в
земли иноземцев. Но война  с  Севером  --  чересчур  дорогое  и
рискованное предприятие, чтобы взор Желтого Дракона простирался
за  Орис.  И если бы Желтый Дракон хотел войны с северянами, он
строил бы  не  корабли,  а  разборные  осадные  башни  и  "дома
лучников".  Значит, Желтый Дракон хочет воевать на море Савват.
С Аютом воевать  нельзя,  ибо  "молнии"  Гиэннеры  в  состоянии
отразить  любого  врага.  И  с Вараном воевать тоже нельзя, ибо
Свод Равновесия сейчас  силен  как  никогда.  С  кем  же  хочет
воевать Желтый Дракон?
     Ихша напрягся. За правильный ответ на этот вопрос любой из
его подданных  мог  быть отправлен на шестиступенчатую казнь. А
мог стать Правым Крылом Желтого Дракона.
     -- Действительно, -- щелкнул пальцами Ихша. -- С кем?
     -- Желтый Дракон собрался  совершить  невозможное.  Желтый
Дракон  хочет  раздавить Варан. Раздавить раз и навсегда. А для
этого  Желтому  Дракону   нужно   уничтожить   верхушку   Свода
Равновесия. И в первую очередь -- молодого гнорра, -- отчеканил
Аффисидах.  -- И если только Желтый Дракон будет благосклонен к
своему покорному слуге, ему удастся совершить невозможное.
     -- Выпей вина. И налей мне тоже, --  хрипло  сказал  Ихша.
Слова лекаря просвистели для его ушей огненным бичом.
     Желтый  Дракон  любил  такие  речи,  особенно если за ними
стоял трезвый расчет, а не пустое бахвальство безумца.
     --  Поэтому  мой  сын,  --  продолжал  Аффисидах,  вежливо
пригубив  вина  и отставив чашу подальше в сторону, -- исполняя
мою волю, два года назад отправился в Варан. Семя славы  должно
произрасти на почве грядущей войны, но прежде эту почву следует
приуготовить.   Так   сказал   я   на   прощание  своему  сыну,
напутствовав его искать слабость Варана. Прошло два года и  мой
сын  возвратился  не  с  пустыми  руками. Среди прочих владений
варанского   князя   есть   одно,   казалось   бы,   ничем   не
примечательное. В нем мой сын разыскал то, что даст нам силу, а
Варану -- сокрушение. Имя этой земле -- Медовый Берег.



     Ночь со Второго на Третий день месяца Алидам



     Кедровая Усадьба называлась так потому что на ее постройку
некогда  ушла  огромная  роща  вековых  кедров.  Выстроенная на
расчищенном от валунов щебенистом холме близ предгорий Большого
Суингона, она представляла из себя по существу и жилой  дом,  и
крепостцу, и родовое гнездо рода Гутуланов.
     Эгин  знал,  что  любая благородная семья Синего Алустрала
строит такие же. Но только каменные, огромные, вознесенные  над
морем на неприступных утесах. Так делают в Синем Алустрале, ибо
там все боятся всех, а император, сидящий за тысячу лиг от тебя
в  столице  на  совсем  другом  острове,  не в состоянии толком
нагнать страху на твоего алчного соседа. Но в Варане есть  Свод
Равновесия,  который  защищает  всех  и  каждого  от  всякого и
каждого. Поэтому даже очень  благородным  и  богатым  настоящие
укрепленные   замки   строить   незачем.   А  в  провинциальном
захолустье может и хотели бы, да чересчур бедны.
     Кедровая Усадьба, например,  представляла  из  себя  всего
лишь  неправильный  пятиугольник  бревенчатых  стен, обсыпанных
земляными откосами по внешнему обводу, две сторожевых башни  и,
собственно, добротный жилой дом со своей собственной башней, на
вершине которой должен был бы сейчас находиться тайный советник
Йен окс Тамма, созерцая небеса в звездоглядную трубу.
     Увы,  вместо  этого Эгин стоял у окна гостевого зала и, не
торопясь прятать "облачный"  клинок  в  ножны,  всматривался  в
подсвеченную  факелами темноту на дворе. А там, подтверждая его
самые худшие интуитивные опасения, творилось что-то жуткое.
     Эгин неплохо видел и, главное,  после  Второго  Посвящения
неплохо  чувствовал то, что следует видеть и чувствовать арруму
Свода. То, что видел и чувствовал Эгин, было смертью, ужасом  и
еще чем-то, что он сейчас был не в состоянии осмыслить.
     Одной  из двух сторожевых башен Кедровой Усадьбы больше не
было. На ее месте зиял непроглядной чернотой пролом.
     Надо полагать, вспышка и  грохот,  от  которого  несколько
мгновений  назад  высадило  стекла,  были произведены "гремучим
камнем" или аютской даггой. Здесь, в захолустье, от  любого  из
этих  предположений  холодела спина. Не может быть, чтобы здесь
кто-то мог располагать тайнами эверонотов или секретами аютской
Гиэннеры. Однако, сокрушить в  одно  мгновение  боковую  башню,
сложенную  из  пятиладонных кедровых бревен -- дело нешутейное.
"Когда видишь то, чего не может быть, глаза превыше разума".
     Через пролом в стене во внутренний двор  Кедровой  Усадьбы
проникли  несущие  смерть.  Кто  они?  Это оставалось для Эгина
полнейшей загадкой. Но то, что они несут смерть, было слышно по
истошным воплям в полумраке  --  заспанная  дворовая  челядь  и
вооруженные пастухи Круста явно погибали от чьей-то беспощадной
и  сильной  руки.  Факела,  которые держали в руках неизвестные
люди, одетые на манер любой здешней голытьбы и  вооруженные  по
преимуществу  топорами,  не давали света той части двора, где у
основания господского дома ютились флигеля  прислуги.  А  самое
важное сейчас происходило именно во флигелях, потому что именно
туда смерть пришла первой. Эгин и слышал, и чувствовал это.
     Люди  с  факелами  (а  их  было около двадцати -- довольно
много по здешним меркам) не торопились приближаться. Они ждали,
пока загадочный кто-то (или что-то) выполнит всю черную  работу
за  них. На горцев эти люди похожи не были. На горожан -- тоже.
Итого, два варианта: либо Круст что-то  не  поделил  со  своими
людьми и теперь они пришли мстить жадному господину, либо Круст
что-то  не  поделил  со  своим соседом Багидом, хозяином Серого
Холма, и теперь люди Багида пришли распустить красного  тритона
по всему крустову поместью.
     За   спиной   Эгина   Круст  срывающимся  голосом  отдавал
приказания  своим  телохранителям,  никак  не  унималась   едва
раненная  Эгином  супруга управителя и вообще царил полный хаос
--  уменьшенное  зеркальное  отражение  той   леденящей   кровь
невнятицы, которая творилась сейчас в темноте.
     И все происходило очень быстро. Очень и очень быстро. Эгин
почему-то  подумал,  что  на  губах  Лормы  еще жив его, Эгина,
солоноватый вкус.
     За порядок и спокойствие в уезде Медовый  Берег  в  первую
очередь  отвечал  он, тайный советник Йен окс Тамма, и он же --
аррум Опоры Вещей. Все что успело  уложиться  в  последних  два
коротких  колокола,  превосходило  пределы мыслимого. Для него,
Эгина, начиналась тяжелая работа. Ну что же -- пора работать. И
ломать  из  себя  гражданского  тайного  советника  теперь  уже
совершенно бессмысленно.
     --  Именем  Князя и Истины! -- заревел Эгин. -- Немедленно
прекратить! Это говорю я -- Эгин, аррум Опоры Вещей!!!
     В подтверждение своего ора Эгин достал свою Внешнюю Секиру
и выставил в окно. Сорок Отметин Огня на его жетоне блеснули  в
сумраке крошечными, но очень яркими голубыми искорками.
     К  собственному немалому удивлению, он был услышан. Четыре
стрелы выпорхнули из темноты. Выпорхнули совершенно  неожиданно
-- Эгин не мог и помыслить, что кто-то здесь осмелится стрелять
в  аррума  -- и поэтому он был слишком расслаблен, чтобы суметь
отвести их.
     Одна стрела звякнула о жетон и отскочила прочь. Другая,  о
Шилол,  надорвала  ему  правое  ухо и скользнула дальше, ему за
спину. Третья и четвертая попали бы  ему  прямо  в  сердце,  не
повстречайся   они   с  заговоренной  сталью  очень  тонкого  и
подогнанного точно по его мерке легкого нагрудника. Такие носят
только аррумы и пар-арценцы. Такие простой стрелой не возьмешь.
Лучшие доспехи есть лишь у гнорра.
     Эгин мгновенно присел, оглянулся  за  спину,  увидел,  что
пастухи,  обнажая  свои  кургузые мечи, опрометью покидают зал,
Круст Гутулан оседает на пол со стрелой под затылком ("Она ведь
предназначалась для  меня",  --  с  отстраненной  хладнокровием
насмерть  перепуганного  человека  подумал  Эгин),  а  Лорма  с
расширенными от ужаса глазами смотрит на него и не понимает, не
понимает, не понимает ровным счетом ничего.
     Супруга управляющего сплюнула на затихшего Сорго,  который
неподвижно  валялся  на  столе  словно  отыгравшая механическая
кукла, перехватила свой нож в левую руку и пошла прочь из  зала
вслед за пастухами. И только сам управляющий не ушел. Он присел
на  колени  у  головы  упавшего  Круста,  наклонился  и  что-то
зашептал тому в ухо.  Заклинания?  Проклятия?  Эгину  было  все
равно.
     Все.  Разговоры закончены. После четырех стрел, выпущенных
в  него  из  темноты,  аррум  Свода  Равновесия   имеет   право
испепелить  весь  Медовый Берег. Если сможет, конечно. По этому
вопросу Эгина начали одолевать серьезные сомнения.
     Эгин поцеловал  свой  клинок  прямо  в  ползущее  по  нему
иссиня-черное  облако  (ого!  такого  раньше  не  случалось)  и
выпрыгнул в окно. Там было совсем невысоко -- локтей пятнадцать
-- да и внизу его ожидала отнюдь не земля, а мягкая  соломенная
крыша флигеля.



     Эгин  ожидал,  что его ноги соприкоснутся с крышей флигеля
через три четверти удара сердца. Этого, однако,  не  произошло,
ибо  в  тот момент, когда его подошвы были в каких-то считанных
пальцах  от  соломы,  флигель  неожиданно  ухнул  вниз,  словно
тонущий  корабль  --  в пучины морские. Поэтому лететь пришлось
целых два удара сердца и Эгин  успел  испугаться.  Это  что  же
такое, милостивые гиазиры -- то у них башни взрываются, то дома
под землю проваливаются!
     Но  потом  пугаться  стало  некогда.  С  легкостью  пробив
плотные вязанки соломы, сломав жерди перекрытий, Эгин  упал  на
что-то   мягкое.   Когда  его  тело,  следуя  инерции  падения,
опустилось на корточки, а левая рука для подстраховки  уперлась
в  это  самое  мягкое и, как оказалось, липкое, Эгин понял, что
стоит на окровавленном человеческом теле.  Он  замер,  выставив
перед собой меч.
     Сверху,    через   пробитую   крышу,   доносились   крики.
Преимущественно, ругня  крустовых  пастухов.  Одного,  кажется,
задели  стрелой.  Другой  торжествующе  вопил  -- наверное, сам
задел кого-то своим метательным ножом.
     Здесь, внизу, было  темно  и  тихо.  Только  с  угрожающим
шорохом  в противоположном углу осыпалась земля. Эгин шевельнул
ноздрями. Да, чуть сырая глинистая земля, кровь,  кислятина  --
ужинали  здесь чем-то не очень вкусным -- и едва уловимый смрад
паленого. Что палили? Неизвестно. И  --  совершенно  незнакомый
тошнотворный  запах, исходящий, кажется, от пола. И -- никакого
живого запаха. Сплошь мертвечина. Отличный домик.
     Засиживаться здесь надолго, выставив меч и принюхиваясь  к
темноте,  Эгин  не  собирался.  До  потолка  было  недалеко. Он
осторожно поднялся в полный рост. Если вытянуть вверх руку,  то
ее  ладонь  выглянет  на  поверхность.  Итак,  если вернуть меч
ножнам, вновь присесть, подобраться, вспомнить несложные  слова
Легкости, а потом старательно подпрыгнуть...
     Опираясь  на  распрямленные  руки, Эгин отжался на них над
крышей, высовываясь из дыры по пояс. Еще одно усилие и его ноги
покинут...
     Безликая,   но    смертельная    опасность    стремительно
высвободилась  из-под  земляной осыпи и вцепилась в ногу аррума
своими  цепкими  ледяными   пальцами.   Одновременно   с   этим
безжалостные зубы впились ему в правое бедро.
     Эгин  в  панике что было сил отпустил в темноту пинка и, к
своему удовольствию, попал в податливую плоть. Но  ответом  ему
послужил лишь гневный рык и плотно сжавшиеся зубы на его ноге.
     Оставалось одно. Эгин поддался мерзавцу, который стремился
втянуть  его  обратно  вниз,  и,  спустя мгновение, уже кубарем
летел в темноту, одновременно подтягивая свободную ногу повыше,
а левой рукой нащупывая рукоять засапожного кинжала.



     "Да,  разумеется,  любая   безмозглая   тварь   на   месте
невидимого   кровожадного  дядьки  поступила  бы  так  же",  --
удовлетворенно  подумал  Эгин,   распрямляясь.   У   него   все
получилось.  Кинжал,  всаженный  по  самую  рукоять в смердящую
паленым плоть врага, торжествовал  победу  своего  хозяина  над
незадачливым людоедом.
     Когда   неведомый   враг  сдернул  его  вниз,  он,  как  и
рассчитывал Эгин, насел на  него  сверху  (и  показался  арруму
тяжелым  как  земля-мать).  Но  вот  уж  на  что  никак Эгин не
рассчитывал -- так это на нечеловеческой, неистовой силы  удар,
который  молниеносно  обрушился на его грудь. Сегодняшней ночью
все -- и стрелы, и клинки -- явно жаждали добраться  до  самого
сердца  аррума. Но нагрудник спас его и на этот раз, а вслед за
тем кинжал решил все в пользу Эгина.
     "Так,  хорошо.  Счет   открыт   убиением   кого-то,   кого
разглядывать  будем поутру вместе с Есмаром и Логой, а пока что
надо наводить порядок в Кедровой Усадьбе", -- подумал Эгин,  на
ощупь  находя  кинжал  и  вырывая  его  из цепких объятий чужой
плоти. Судя по всему, убитый был все-таки человеком. Одноруким,
что ли?
     Эгин пошарил еще и к своему ужасу  обнаружил,  что  вместо
левой   руки   убитое   им   существо   имеет  многосуставчатую
конечность, закованную в роговой панцирь. Кажется, именно  этим
оно собиралось пробить его грудь. Очень хорошо. А еще лучше то,
что ни во время нападения, ни до него он, аррум Опоры Вещей, не
почувствовал  присутствия  ничего живого. Либо он -- из рук вон
плохой аррум, либо тварь не жила. Может  ли  двигаться  неживое
существо? Вопрос пар-арценцу Опоры Безгласых Тварей.
     "М-да,  нескучно у них здесь, на Медовом Берегу", -- думал
Эгин, выкарабкиваясь наконец на поверхность. Он не видел  и  не
чувствовал  как  под его ногами слабо шевельнулось убитое тело.
Жизнь ушла из  него  слишком  давно,  чтобы  бояться  какого-то
кинжала. Убитому телу нужно было полежать еще некоторое время и
затем  оно  было  готово продолжить свое омертвелое и мертвящее
движение.



     Дела обстояли очень плохо и это Эгин понял сразу же, когда
трое мужиков  с  факелами,  от  которых  его   отделяло   шагов
пять-шесть,  не  больше,  с  радостным  воплем  "А  вот  и он!"
двинулись  к  арруму,  ухмыляясь  криво  и  немного   виновато.
Дескать,  извини, милостивый, но сейчас мы тебя будем рубить на
грудинку и вырезку.
     "Облачный" меч --  не  чета  топорам.  Аррум  --  не  чета
мужичью. Эгин убил всех троих очень быстро. Третьего -- зарубил
в   спину,  когда  тот  собрался  бежать  прочь  от  неистового
советника. Золота им захотелось наварить из Внутренней  Секиры,
хамам. Вот вам золото.
     А  плохо  дела обстояли из-за того, что, расправившись без
труда с мужиками, Эгин понял, что Кедровая Усадьба обречена.  И
он, аррум Опоры Вещей, обречен вместе с ней.
     Потому  что  на  пороге  хозяйского  дома  лежали  четверо
пастухов Круста и все четверо были в крови и  семь  тел  вокруг
них  говорили  о  том,  что  бойня  была короткой, беспощадной,
роковой.
     Потому  что  супруга  управляющего,  хищно  оскалившись  и
полуприсев,  больше  не  была  живой;  в  животе  у нее торчала
стрела, а левая рука болталась, перебитая  топором.  Она  упала
набок  и  тогда  Эгин  впервые  воочию  увидел будущее Медового
Берега.
     Стоило женщине упасть и выронить нож, как  над  ней  навис
темный   силуэт.   Человек?   Прямоходячая   собака   наподобие
животного-девять? Призрак? Нет, последнее исключено.
     Мелькнула  быстрой  змеей  тень  стремительно  выброшенной
вперед  конечности,  отвратительно  хрустнули  ребра  и  тварь,
хрипло  рыкнув,  впилась  зубами  в  нечто,  зажатое  костяными
сочленениями   левой,   многосуставчатой   руки.   Тварь  жрала
человеческое сердце.
     Кедровая Усадьба  была  обречена,  ибо  в  узких  оконцах,
которые  были  пробиты  вдоль лестницы, ведущей на второй этаж,
плясали сполохи пламени. Это означало, что  пламя  уже  владеет
единственным  выходом  из дома и что скоро огонь, пробившись по
винтовой лестнице, завладеет и  смотровой  башней,  на  вершине
которой будет искать спасения Лорма.
     А  Эгин,  аррум  Опоры  Вещей,  был  обречен  потому, что,
отделившись  от  плотной  группы  флигелей  на  противоположной
стороне  подворья,  к  нему,  чуть  раскачиваясь  и  неуверенно
ступая, словно слепцы,  приближались  собратья  того  существа,
которое  только  что насытилось сердцем женщины со шрамом. И их
было одиннадцать.



     Соломенная крыша -- не лучшая опора для воина. Эгин сделал
несколько шагов назад и его спина уперлась в  бревенчатый  сруб
стены.  Вот  и  все.  Под  ногами -- земля, за спиной -- стена.
Невысокая, но все равно на такую никакие  слова  Облегчения  не
забросят.  Справа  --  стена  господского  дома,  в котором все
больше пламени и все меньше живых. Да, Лорма, в одну  паскудную
ночь  ты  потеряешь  не только девственность, но и жизнь. То же
произойдет и с твоим первым мужчиной. Энно.
     Твари  были  сейчас  напротив  входа  в  дом,  уже  совсем
недалеко.  И  тут  из  окна,  соседнего по отношению к тому, из
которого Эгин несчастные  короткие  колокола  назад  осматривал
зачин бойни в полной уверенности, что все здесь находится в его
власти  аррума,  из  этого окна вывалилось грузное тело и упало
под ноги приближающимся тварям. Жена Круста. Наверное,  так  до
самой гибели толком не протрезвела.
     Гибели?  Ну  нет!  Громогласно  икнув,  тетка поднялась на
ноги. Похоже, падение  с  пятнадцатилоктевой  высоты  пошло  ей
только  на  пользу. Самый близкий к ней пожиратель сердец занес
свою суставчатую конечность для рокового удара.
     Но  вещный  мир  изменчив,  как  вода.   Он   может   быть
неподвижен, словно лед, а может быть быстр, словно огонь.
     Такого  сильного толчка прежде еще не случалось. Казалось,
мир решил расколоться надвое и  великой  трещине  суждено  было
пройти  именно  через  двор  Кедровой Усадьбы. Эгина швырнуло к
стене и он сильно ударился затылком. Но  это  не  помешало  ему
увидеть, что костяная змея нечестивого гостя вместо того, чтобы
сокрушить  ребра  крустовой супруги и изъять ее горячее сердце,
вонзилась во вздыбившуюся землю. А сама  супруга,  окончательно
протрезвев   и   заголосив   за  десятерых  базарных  торговок,
вознеслась вместе со вспучивающейся землей вверх.
     До  этого  в  земле  возник  огромный  провал,   сожравший
флигель.  Теперь земля изволила вспучиться и высокий вал пролег
от  дверей  дома  прямо  под  ноги  мужикам,   сгрудившимся   у
сокрушенной   "гремучим   камнем"   башни.  Те,  и  так  сильно
напуганные отчаянным сопротивлением пастухов Круста, появлением
аррума, резво убившего трех их собратьев, а  равно  и  падением
пьяной бабы, которой все было нипочем, бросились бежать. И, как
вскоре понял аррум -- более чем вовремя.
     Потому  что  боковые  скаты  новоявленного  земляного вала
стали быстро осыпаться, обнажая мерцающую  фиолетовыми  пятнами
кожу.  Кожу?  Да, кожу. Ибо это было не землетрясение. Это было
существо.
     О Шилол, кто он!? Друг? Враг? Да и живой ли вообще?
     Эгин полоснул по твари Взором  Аррума.  Да,  у  твари  был
слабый,  но  все-таки  животный,  живой,  теплый  След. Это уже
немного легче. По крайней мере, он не родич этим, сердцеедам.
     В  отсветах  от  горящего  дома   арруму   было   непросто
разглядеть  явившегося из-под земли. Но зато явившийся, судя по
всему, видел в темноте лучше кошки и притом видел  едва  ли  не
прямо всей поверхностью своего тела.
     Эгин  не  знал,  что  по ту сторону от выползка пожиратели
сердец сдуру набросились на беззащитный и нежный бок  твари  со
своими  костяными когтями и тем разозлили ее свыше всякой меры.
Он  видел  лишь,  что  передняя  часть  слизнеобразного   тела,
взмахнув  плохо  различимыми,  но, кажется, короткими передними
лапками ("хороши  "лапки"  --  каждая  с  оглоблю!"  --  мрачно
фыркнул   Эгин,   отвечая   собственным  мыслям)  изогнулось  и
рванулось вправо-назад, одновременно с этим высвобождая  из-под
земли последние сажени своего тела.
     Супруга   Круста,  пережив  недолгое  вознесение  на  семь
локтей, вновь упала вниз. Голосить она перестала.  Зато,  встав
на  четвереньки,  оглядевшись  по сторонам и разглядев-таки под
стеной Эгина (его меч даже в этой почти  полной  темноте  давал
заметные  отблески),  она  быстро-быстро  засеменила  к тайному
советнику. Но бабе сегодня не везло. Не заметив дырки  в  крыше
флигеля, стоявшего вровень с землей, она провалилась вниз.
     Смеяться  Эгину  как-то не хотелось, и все-таки он прыснул
со смеху. Ну что за ночь!
     По ту сторону выползка раздался  отчаянный  вой.  Кажется,
подземная  тварь  взялась  за  нежить вплотную. Из этого Эгин с
облегченным  вздохом  сделал  вывод,  что  выползок  --   друг.
Поспешный и необдуманный вывод.



     Возможно,  Эгин  счел  бы  своим долгом перепрыгнуть через
тело выползка и помочь тому  в  истреблении  нежити.  Возможно,
постарался  бы  допрыгнуть с его спины до окон дома и разыскать
там  Лорму.  Возможно,  полез  бы   в   провалившийся   флигель
вытаскивать ее мамашу. Но все случилось иначе.
     --  Человек,  сделай  семь...  нет,  твоих меньше... шесть
шагов влево.
     Эгин вздрогнул. Голос был тихим, внятным, властным.  Таким
же  точно,  но  более крепким и молодым, обладал Лагха Коалара,
гнорр Свода Равновесия. Говоривший  свободно  владел  варанским
языком,  но в его речи напрочь отсутствовала певучесть, которой
с давних давен гордятся варанские  пииты  и  риторы.  Казалось,
говорит не человек, а музыкальная шкатулка.
     Голос   прозвучал   сверху   из-за  спины.  Следовательно,
говоривший находился на гребне стены Кедровой Усадьбы.
     -- Какого Шилола?! -- резко  выкрикнул  Эгин,  выворачивая
шею  и  тщетно  силясь  разглядеть  наверху  хоть что-то, кроме
пронзительных южных звезд.
     -- У тебя еще есть восемь ударов сердца. Отойди в сторону,
как я сказал, или умрешь.
     -- Ты кто?! -- грозно спросил Эгин, косясь влево, куда ему
советовал отойти незнакомец.
     --  Твоя  лучшая  любовница,  --  хохотнул  его  невидимый
собеседник. -- Пять ударов сердца, человек.
     Эгин  не  любил  разговаривать  с пустотой. Но любопытство
всегда брало в нем верх.
     -- А что будет через пять ударов?
     -- Осталось три.
     "Так, определенно это  новый  персонаж  в  драме  "Медовый
Берег,  охомутанный  темнотою".  Я  его  раньше  не  видел и не
слышал, -- пронеслось в мыслях аррума. -- Значит, он может быть
здесь главным теневым пауком, как в свое время Норо окс  Шин  в
мятеже Хорта."
     -- Ты-то понимаешь что здесь происходит?
     -- Да, но уже один.
     "А-а-а,  змеиная кровь", -- выругался Эгин и прыгнул. Там,
куда советовал  ему  отойти  незнакомец,  не  было  ничего.  По
крайней  мере,  ничего  опасного с точки зрения аррума. В конце
концов,   лучше    выглядеть    придурком-попрыгунчиком,    чем
покойником.
     Он успел. Потому что второй выползок в этот момент как раз
вырвался  на  поверхность  в  подмогу  первому  и  пустоты  под
Кедровой  Усадьбой  поприбавилось.   Поприбавилось   ровно   на
столько,  чтобы  господский  дом с оглушительным треском пополз
вниз, под землю,  в  пустоту.  Он  накренился,  словно  тонущий
корабль, и прекрасная перевязь бревен, гордость рода Гутуланов,
не  выдержала.  Смотровая  площадка  башни  сорвалась  со своих
крепежных скоб и, встав вертикально, устремилась вниз, к земле,
разваливаясь от ударов о стены башни и крышу дома.
     Восемь, девять, десять,  двенадцать  мертвящих  деревянных
перстов  вонзились  в землю, расшвыривая комья суглинка, калеча
хрупкие флигеля и обдирая  слизистую  кожу  выползка.  Одно  из
бревен вошло в землю ровно там, где мгновение назад стоял Эгин.
А  второе  упало  поперек,  в  двух  ладонях перед кончиком его
заледеневшего от ужаса носа.
     Кедровая Усадьба успела уже основательно прогореть изнутри
и теперь,  проваливаясь  в  неожиданно  отверзающуюся  под  ней
бездну,  разваливалась на глазах. Но самым главным было то, что
недосягаемые прежде окна гостевого зала теперь находились всего
лишь в трех четвертях человеческого роста от земли.
     Коря себя за опрометчивость, Эгин без раздумий бросился  к
окнам,   попутно  успевая  отметить  появление  на  поверхности
второго  выползка,  а   равно   и   отвратительные   хрустящие,
чавкающие,    всасывающие   звуки   резни   между   нежитью   и
сомнительнейшей житью на противоположной стороне двора.



     Да, странные дела творятся под  Солнцем  Предвечным.  Эгин
покинул  гостевой зал в полной уверенности, что вернется в него
с   победой,   разогнав   чернь   и    водворив    повсеместную
справедливость.
     Вместо  этого  он  прыгнул  в  проклятый оконный проем как
затравленный заяц. Эгин перескакивал по расползающимся  бревнам
перекошенного  пола,  над  головой трещали перекрытия, а арруму
оставалось лишь шипеть под нос сдавленные проклятия. Потому что
разобрать в таком бардаке удавалось  совсем  немногое.  И  хотя
несколько  ламп  на  стенах все еще давали свет, в изменившемся
антураже проку от него почти не было.
     Пребывая в уверенности, что прямо сейчас, незамедлительно,
дом провалится  в  леденящую  хуммерову  бездну,   Эгин   бегло
осмотрел  гостевой  зал  полностью  и  убедился,  что в нем нет
никого живого. Если не считать окровавленного  и,  к  удивлению
Эгина,  все  еще  сипящего  нечто  совершенно нечленораздельное
Круста Гутулана. В его пробитом  горле  едва  слышно  клокотала
кровь.  "Живучий, однако", -- цинично подумал Эгин. Ему было не
до жалости.
     -- Ты меня слышишь?! -- гаркнул Эгин безо всяких церемоний
прямо в ухо Крусту.
     Он  не  ожидал  ответа.  И  все-таки  получил  его.  Круст
перестал  сипеть.  Зрачки  в его открытых глазах шевельнулись и
скосились в сторону аррума. Губы  Круста  разошлись  и  на  них
неслышно прошелестело одно-единственное слово.
     -- Мед, -- с усилием повторил Круст и закрыл глаза.
     "Захватывающие   разговорчики   у  них  здесь  на  Медовом
Берегу", -- подумал Эгин и поднялся в полный рост.
     Он едва успел  сообразить,  что  на  столе,  съехавшем  по
наклонному   полу   до   стены,   не  хватает  Сорго,  которому
приличествовало бы до сих пор находиться в  полном  бесчувствии
после умиротворяющего удара его меча, когда под землей раздался
протяжный  хрякающий звук и история повторилась. Дом просел еще
глубже.  Эгину  досталось  по  голове  стремительно  налетевшим
сверху потолком.
     Повстречавшись  наконец  с  убегающим  полом, аррум рывком
обернулся  к  окну  и  с  ужасом  увидел,  что  никакого  окна,
собственно,  не  осталось. Теперь окно стало дверью в подземный
мир. И этот мир  в  виде  фиолетовых  пятен  на  коже  выползка
проплывал  мимо.  Только  сейчас, находясь на расстоянии десяти
локтей от твари, Эгин разглядел множество не то бугорков, не то
отростков на глянцевитой лоснящейся коже -- небольших, размером
с  навершие  на  рукояти  меча,   но   удивительно   подвижных,
подрагивающих, живущих своей собственной загадочной жизнью.
     Любой  не  то что аррум, а даже эрм-саванн Свода понимает,
что если смертельная опасность собирается пройти мимо,  оставив
тебя без внимания, значит не нужно ей в этом мешать. Пусть идет
мимо.
     Понимал  это  и Эгин. Но уж слишком велик был искус узнать
как этой твари (в дружелюбие  которой  верилось  все  меньше  и
меньше)  понравится  вкус  стали. Уязвима ли она, например, для
его "облачного" клинка?
     Эгин занес меч над головой в "стойке  скорпиона"  и  очень
осторожно,  подозревая за тварью чуткий слух, крадучись мелкими
шажками, приблизился к оконному проему.  В  облаках  на  клинке
Эгина с треском мелькнула молния и меч требовательно вздрогнул.
Такого  аррум за своим оружием никогда не подмечал, но это лишь
тем более означало, что медлить нечего.
     Быстрее аррума бьет только пар-арценц. Быстрее пар-арценца
-- только гнорр. Быстрее гнорра -- только шардевкатран,  что  в
переводе с наречия Аюта означает "порождающий девкатру".
     Клинок Эгина был быстр. Но кожа шардевкатрана быстрее.
     Эгин  пребывал  вне  Раздавленного Времени и не видел, как
навстречу  его  клинку  рванулись   несколько   недлинных,   но
чудовищно  подвижных и хлестких жгутов, развившихся с быстротой
молнии из кожных выростов твари. Он не видел,  как  все  вместе
они  свились  в  некое  подобие боевого цепа и с немыслимой для
человеческих    представлений     точностью     самоубийственно
повстречались  с  острием  его  меча. И он не видел, как вместо
этой шестерки отростков, рассеченных и мгновенно  отпавших,  из
кожи шардевкатрана выплеснулись еще шесть. И эти имели дело уже
с  мечом,  сила  удара  которого  была  растрачена  на борьбу с
исключительно упругой тканью предыдущих отростков.
     Меч  Эгина  швырнуло  назад  с  такой  силой,   будто   им
выстрелили  из  лука.  Эгин,  совершенно  не  готовый  к такому
обороту дела, не смог удержать его в руках. За спиной  грохнула
об  пол рукоять меча и, как назло, почти сразу же вслед за этим
в  очередной  раз  с  обвальным  грохотом   просели   несколько
потолочных балок.
     Ранил   он   тварь  или  нет  --  Эгин  так  и  не  понял.
Определенно, в том месте, куда с точки  зрения  Эгина  пришелся
удар,  наметились  отчего-то  сразу  несколько  язв, образующих
правильный  шестиугольник,  на  поверхности  которых  выступила
густая  желтая  жидкость.  Ну  и  что?  Это все равно как после
классического    фехтовального    выпада    против     человека
довольствоваться  тем, что смог выцарапать на его коже короткую
непристойность. А самому после этого остаться без оружия.
     И тут Эгин,  который  медленно  пятился  и  тихим  шепотом
призывал  свой  меч  отозваться  ему  из  темноты, с неприятным
ледком под сердцем обнаружил,  что  фиолетовые  пятна  на  коже
выползка   не  проползают  больше  мимо.  Следовательно,  тварь
остановилась.
     Слабый, но слышный сквозь любой грохот звон за спиной.
     Ага, это меч. Отозвался, умница.
     Пятна опять пришли в движение. Но двигались они теперь  не
слева направо. Отнюдь. Пятна позли обратно. Обратно...
     Эгин был бы рад, очень рад не встречаться с тварью лицом к
лицу.  Не  помня  себя  от  страха,  ибо  все  кругом полнилось
совершенно недвусмысленным треском, Эгин  извлекал  меч  из-под
завала  и  уповал  лишь  на  огромную  длину  твари,  да  на ее
медлительный норов.
     В определенном смысле он успел. Когда в его расширенных от
ужаса глазах отразился текучий лик шардевкатрана, он, Эгин, уже
стоял в дверном проеме зала и шесть  жвал-захватов  твари  были
вынуждены  довольствоваться  древесиной,  не  достав  до аррума
считанных локтей.  Но  глаза,  глаза  твари  Эгину  запомнились
надолго.
     Нет,  это  не  друг.  Это  существо  вообще  не может быть
другом. Какая дружба между варваром и  звездой?  Особенно  если
варвар -- аррум Свода Равновесия?



     А  вот  здесь,  на  заваленной  обломками  лестнице,  было
по-настоящему темно.  Совершенно.  Зато  наверху  --  там,  где
немногим более получаса назад (да, у него, у аррума, было почти
абсолютное  чувство  времени;  и он не ошибался) они любились с
Лормой, он чувствовал не то одного очень толстого человека,  не
то двух-трех, сбившихся в кучу.
     Эгин  не  знал,  чего еще ему следует бояться в эту ночь и
следует ли бояться вообще -- ведь ясно же, что никто не выживет
в Кедровой Усадьбе. А если выживет -- так в  этом  его,  Эгина,
уже  никаких  заслуг  не  будет.  Ведь  он,  Эгин,  просто дитя
немощное  против  местного  неучтенного   княжеской   переписью
народонаселения,  а равно и против совершенно упущенных из виду
Домом Недр и Угодий обитателей местных недр и угодий.
     Нет, милостивые гиазиры. Сто офицеров Свода сюда.  Пятьсот
"лососей".    Тысячу,    нет,    полторы   тысячи   гвардейцев.
Животных-десять и одиннадцать  сюда  тоже.  И  все,  что  Лагха
рассовал   по  хранилищам  Свода.  Да  и  самого  Лагху  с  его
дудками-свирелями -- сюда. И вот когда от  самых  Суингонов  до
Наирнского пролива здесь на сто саженей в глубь не останется ни
одного  дождевого  червя, ни одного покойничка, а над землей --
наоборот, ни одного  мужичка,  ни  одного  гнилого  сарая,  вот
тогда...
     Эгин  остановился,  успокаивая  дыхание.  Там,  за дверью,
трое.   Теперь   он   чувствует   это   совершенно   отчетливо.
Действительно, сидят вплотную друг к другу.
     --  Это  Йен окс Тамма. -- Сказал он негромко, но так, что
не услышать его было невозможно.
     В ответ ему раздались облегченные рыдания Лормы.
     Эгин распахнул дверь.
     ...вот тогда я заберу отсюда Лорму и мы  уедем  на  Цинор.
Там,  по  крайней мере, сплошные скалы и никакая тварь землю на
Циноре не прожрет.



     Их теперь было четверо. В кромешной тьме.
     Лорма, Сорго, сокольничий, которому Эгин не знал имени,  и
он сам, беспомощный аррум Опоры Вещей.
     Изъяснялись шепотом.
     --   Что   там  творится?  --  сквозь  тихие  всхлипывания
осведомилась Лорма.
     -- На вас напали соседи,...
     (В том, что мужичье было  багидово,  а  не  местное,  Эгин
теперь  не  сомневался;  лицо одного из убитых было ему знакомо
еще с посещения Серого Холма.)
     --  ...смерды  Багида  Вакка.  И  существа,  которые   мне
неведомы. Отсюда надо бежать и притом как можно скорее.
     -- А мои родные?
     "Ну  и память!" -- выругался Эгин, которому, конечно, было
жаль родителей Лормы, но еще больше он жалел ее и себя.  Ибо  у
них еще была надежда, а у тех -- нет.
     --  Лорма,  твой  отец  убит стрелой. А мать -- раздавлена
тварью с телом столоктевого слизня и ликом смерти.
     Эгин сказал эти слова как можно более нежно.  И  поцеловал
Лорму  в  лоб,  словно та была ему не любовницей, а дочерью. То
есть как бы он теперь  ее  папа  и  мама.  Это  было  понято  и
оценено.  Лорма доверчиво обняла аррума и уронила голову ему на
колени.
     -- Милостивый  гиазир,  --  это  был  шепот  сокольничего,
который деликатно ждал, когда тайный советник переговорит с его
госпожой. -- Что же нам теперь делать?
     Вопрос  был  не  празден.  Действительно,  опасность  была
повсюду.   Внизу   грохотали   яростные   удары   жвал-захватов
разъяренного  выползка,  разносившего  в  щепу  стену гостевого
зала.  (Тварь,  конечно,  чуяла  близость  аррума  и  наверняка
задалась  целью добраться до его сладкого мозга во что бы то ни
стало.)  Где-то  за  стеной  подбашенной  комнаты   (где   они,
собственно, и находились) продолжал лютовать другой выползок. В
окрестностях  Кедровой  Усадьбы наверняка бродили мужики Багида
Вакка. Но, так или иначе, лучше самим бродить по окрестностям в
предвидении встречи с  озлобленной  чернью,  чем  находиться  в
самом сердце гибели и разрушения.
     -- Я же сказал -- встаем и уходим, -- раздраженно процедил
Эгин,  который  привык,  что  приказы  аррума не обсуждаются, а
исполняются.
     -- В том-то все и дело, милостивый гиазир, что уйти мы уже
пытались. Но вниз нам путь заказан, там же теперь подземелье, а
наверху -- башня  разворочена  и  бревна  перепутались  вконец.
Пройти  по  лестнице  мы  не  можем. И даже если бы нам удалось
проползти -- там, во тьме,  завелась  какая-то  тварь.  Она  не
двигается,  но  смогла  убить  гиазира управляющего. И мимо нее
пройти невозможно. Как мы не пытались.
     "Безвестное чудовище -- самое опасное чудовище".  Эгин  не
любил  иметь дело с безвестными чудовищами. Ему нужно был любой
портрет убийцы управляющего. Любой. Пусть даже и неверный.
     -- Эта тварь далеко от нас?  --  спросил  Эгин  как  можно
тише.
     -- Два пролета вверх по башенной лестнице.
     На  это  Эгина еще хватало. Его Взор Аррума пополз наверх.
Выше  и  выше.  Человеческое  тело  --  еще  теплое  --  лежало
значительно  ниже, чем два пролета. Выше не было никого живого.
И никого, кто умер бы недавно.
     "Так. Один из костеруких залез в башню по  стене  и  попал
под  бревна.  Его  не  убило,  но придавило. Невидимый даже для
меня, он перебьет всех нас. В этом нет сомнений. Но костерукого
я смог поразить кинжалом, а  против  выползка  был  бессилен  и
"облачный"  меч.  Значит,  надо все равно пробиваться вверх. Но
тварь,  убив  управляющего,  намеренно  или  просто  со  злости
вышвырнула  его тело прочь. Тварь я не вижу, как и сокольничий,
как и Сорго, как и Лорма. Что же делать?"
     Жвала-захват выползка со скрежетом проскребла  по  бревнам
внизу. Уже совсем близко.
     --   А  что  думает  по  этому  поводу  гиазир  Сорго?  --
осведомился Эгин у темноты  совершенно  неожиданно  для  самого
себя. Ему почему-то пришло в голову, что раз уж он за последние
полтора   дня   дважды  без  особых  соображений  спасал  жизнь
начальнику почты, значит  должен  же  тот  иметь  в  его  жизни
какой-то смысл.
     --  И  твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель,
-- пробормотал Сорго.
     Бить  рожу  начальнику  почты  было  недосуг.  Как   можно
спокойнее,  понимая,  что  имеет дело сейчас не то с трехлетним
ребенком, не  то  с  мудрецом  излишне  высокого  полета,  Эгин
прошептал:
     -- Я плохо понял вас, гиазир Сорго.
     -- И твари живущей любой, -- повторил тот и замолчал.
     "Любой...  любой...  ну  и  что?" -- лихорадочно соображал
Эгин.  Оттуда,  откуда  раньше  доносился  шепот  сокольничего,
раздались возня и шорох. "Соколы!"
     --  Послушайте,  гиазир  сокольничий, если вы расслышали в
гостевом зале, мое истинное имя -- Эгин.
     -- Да, милостивый гиазир, -- бесстрастно ответил тот.
     -- Я хотел бы узнать твое.
     Вот уж чего никогда не  мог  представить  себе  Эгин!  Он,
аррум,  будет  выспрашивать  имя  у  смерда,  ну пусть довольно
просвещенного в  повадках  живых  тварей  смерда,  но  все-таки
господского  холопа,  лишь  бы не обращаться с дурацким "гиазир
сокольничий" к тому, с кем иначе как "Эй, ты!" заговаривать  не
приучен.
     -- Меня зовут Солов.
     -- Хорошо, Солов. А теперь ответь мне -- один ведь сокол у
тебя остался?
     -- Да, милостивый гиазир. Один и остался. Другого зашибло.
     -- Он у тебя привязан?
     -- Нет, милостивый гиазир. Он и так никуда не улетит.
     --  Но  если  ему приказать, чтобы он взмыл в небеса -- он
ведь изо всех сил будет пытаться именно взмыть в  небеса?  Даже
несмотря  на  то,  что  ему  придется  сперва  подскакивать  по
ступеням, а потом пробираться через завалы?
     -- Д-да, милостивый гиазир.
     Ответ   сокольничего   прозвучал   неуверенно    и    Эгин
переспросил:
     -- Так да или нет, Солов? От этого зависит наше спасение.
     -- Да, милостивый гиазир, но ведь наверху то чудовище...
     --  Вот  именно, Солов, вот именно. "И твари живущей любой
будет враг сердцеед-пожиратель."
     Память на цитаты у Эгина была отменная. Оставалось  только
прикоснуться  к  соколу,  изучить  его  След,  запомнить  его и
уповать на то, что  он  не  рассосется  слишком  быстро,  когда
несчастная птица станет жертвой костерукого.



     Эгин  шел  первым.  За ним -- Лорма. Потом -- сокольничий.
Тылы  прикрывал  Сорго,  взявшийся  вновь   бормотать   угрюмые
прорицания.  Несмотря  на это, Эгин доверил спину их крошечного
отряда  именно  Сорго,  ибо  тот,  по  уверениям  сокольничего,
зарубил  этой  ночью  двух  прорвавшихся в дом мужиков прямо на
горящей лестнице. А потом  отчаянно  боролся  с  пожаром,  пока
огонь не погиб под земляными развалами. К тому же, хвост отряда
был  самым  опасным  местом  --  туда  в  любое мгновение могла
дохлестнуть жвала-захват выползка. А из четырех  присутствующих
Эгину было менее всех жалко именно Сорго. Уж больно дурковатый.
     Соколу  было  трудно.  Очень  трудно. Зоркая дневная птица
ночью  привыкла  спать,  а  не  пробираться  через  разрушенные
людские   жилища.  Но  если  его  хозяин,  его  добрый  хозяин,
возжелал, чтобы он поднялся ввысь и искал  добычу,  он  сделает
это. Ибо так обучен и иначе не умеет -- выполнять любые веления
хозяина. Веления хозяев всегда сильнее природы.
     Сокол  уже  видел  звезды  сквозь  скрещенье  балок, когда
глухая тьма сбоку ожила и, обратившись  костяной  змеей,  убила
его  быстрее,  чем  он  успел  испугаться  прикосновений мелких
расшатанных зубов, которые, тем не  менее,  впились  в  жесткое
соколиное мясо злее и безжалостнее волчьих.
     Эгин, пристально наблюдавший за Следом сокола, безошибочно
определил  это  мгновение.  Так,  птица  попалась.  Стало быть,
именно там, во тьме, где сейчас  угасает  его  След,  находится
костерукий. Бить надо прямо в След.
     Эгин  бросился  вверх  по  лестнице,  уповая на то, что ее
ступени целы и невредимы, а под ноги ему не подвернется роковой
обломок.
     След стремительно угасал. И когда  от  него  перед  Взором
Аррума оставалась только слабо тлеющая искорка, Эгин, с размаху
налетая-таки  лбом  на  нечто  деревянное, твердое, неуместное,
пронзил ее "облачным" клинком. И гневный рык приконченной твари
огласил темноту лестничного пролета.
     -- Быстро ко мне! -- позвал Эгин своих спутников.
     Но никто не ответил ему. Вместо этого из  темноты,  словно
выстреленное  "молнией  Аюта",  вылетело чье-то липкое от крови
тело.  Двух   прикосновений   ему   хватило,   чтобы   опознать
сокольничего.   Вот   они,  широкие  и  очень  толстые  кожаные
наплечники,  созданные  для  того,  чтобы  соколиные  когти  не
оцарапали плечи.
     Взор  Аррума  метнулся  вниз.  Да, сплошной туман. На фоне
исполинской туши подземной твари нельзя было  разобрать  ничего
определенного.
     Даже  если  Лорма  и Сорго еще живы -- они все равно будут
мертвы совсем скоро и Эгин им ничем помочь  не  сможет.  Потому
что там выползок. С выползком ему не справиться.
     На улице радостно завопили на человеческом языке.
     -- Давай, братва!
     "О Шилол, сколько же их там?"
     --  У-у-урр-роды!  --  раненным  волком  взвыл аррум Опоры
Вещей.



     За его спиной вместе с новой зарницей раскатился грохот  и
вслед  за  ним  -- режущий уши неимоверно пронзительный вереск,
какого Эгину еще слышать в эту ночь не приходилось.
     Но аррум не стал оборачиваться. С него было довольно.
     Эгин, которому посчастливилось допрыгнуть с раскатанной по
бревнам до самой середины  и,  вдобавок,  просевшей  башни,  до
гребня чудом уцелевшей восточной стены, которому удалось быстро
продраться  сквозь  колючий барбарис, для надежности посаженный
на внешнем земляном скате, который обезглавил  на  опушке  рощи
праздношатающегося  и, не исключено, безобидного человека, Эгин
быстрым шагом, стараясь не сорваться на бег,  уходил  прочь  от
гибнущей Кедровой Усадьбы.
     Он уже понимал, что никакие импровизации здесь не помогут.
Он понимал,  что  теперь  дело  за  лучшими  людьми  Свода и за
лучшими сотнями морской пехоты. А если понадобится -- то  и  за
"молниями Аюта" союзных смегов.
     Эгин  клял  и  казнил себя за то, что в его присутствии, в
присутствии аррума Опоры Вещей, погибло столько  людей.  Людей,
которых он должен любить, ибо ему дано властвовать над ними.
     О Лорме Эгин изо всех сил старался не думать.
     -- Гиазира! -- тихо позвала его темнота.
     Эгин замер, выставив перед собой "облачный" меч. Но даже в
слабом звездном свете он отчетливо видел, что клинок его чист и
не замутнен и в нем отражается половина небосвода.

<...............................................>
<...............................................>
<...............................................>



<...............................................>
<...............................................>
<...............................................>



     БАГРЯНЫЙ ПОРТ

     Тот же день



     Бурая змея Ан-Эгера между убранными, соломенно-желтыми
     полями  ячменя.  Теплое,  сапфирово-синее море Савват -- и
бурая клякса размерами в  добрых  четыре  лиги,  пятнающая  его
священные  волны  вокруг  Багряного  Порта.  Здесь  живородные,
жирные илом воды Ан-Эгера встречаются с морем.  Здесь  с  морем
встречается великая степь Асхар-Бергенна.
     И несколько новых деталей в этой привычной, постылой глазу
картине. Деталей, которых не может быть, и которые все же есть.
Гости из страны абсурда.
     Варанские  парусники  -- около пятнадцати. И легкие галеры
-- свыше двадцати. На мачтах кораблей красуются золотые  секиры
Свода Равновесия, а под ними реют зеленые княжеские штандарты с
гербом   династии   Тамаев.   Еще   неделю  назад  Ихша  только
расхохотался  бы  навстречу  надменным  варанским  самоубийцам,
дерзнувшим   показаться   в   виду   столицы   Северо-Восточной
провинции, но...
     ...его  собственный   флот,   ядро   которого   составляют
неуязвимые   для   варанских   стрелометов  "черепахи",  сейчас
находится на другом  конце  моря  Савват,  где  должен  был  по
замыслу  Аффисидаха  едва  ли  не  в это самое время истреблять
проклятые корабли Свода Равновесия, которые Ихша  сейчас  видит
своими  глазами.  Ведь  ради того сын Аффисидаха и проторчал на
Медовом Берегу столько лет, чтобы гнорр и его люди решились  на
военную  экспедицию  через  море  Савват  --  по  суше  никаких
мало-мальски серьезных сил в  этот  удаленный  уезд  просто  не
доставишь. А теперь все смешалось. "Черепахи" и отборная пехота
впустую  теряют  время  где-то поблизости от Медового Берега, а
Свод Равновесия,  набравшись  самоубийственной  отваги,  пришел
прямо  в  вотчину  Ихши.  Впрочем, отвага мерзавцев, похоже, не
столь уж отчаянна...
     ...когда  гребцы  на  первых  варанских   галерах   начали
табанить   перед   мощной   железной   цепью,  перегораживающей
единственный  проход  в  гавань  между  двумя   пирсами,   Ихша
притворно  вздохнул  --  дескать,  что же делать, такую дрянь и
"гремучим камнем" непросто перешибить. Что там до вашей  магии!
Аффисидах  клялся  Хрустальным  Веком  Магдорна,  что сам Лагха
Коалара не смог бы перерубить  цепь  своим  пресловутым  мечом,
выкованным,  якобы, древними жрецами Гаиллириса. Оба конца цепи
исчезали    в    отворах,    устроенных     внизу     массивных
бастионов-маяков,   которые   были  сооружены  на  пирсах.  Там
находились  поворотные  механизмы,  с   помощью   которых   при
появлении варанцев сотни рабов, надрываясь и стеная под ударами
надсмотрщиков,  вытравили  цепь  со  дна и подняли ее на высоту
человеческого роста над водой. Чтобы  вновь  опустить  цепь  на
дно,   требовалось  убрать  исполинские  стопорные  колодки  и,
прикладывая усилия едва ли меньшие,  чем  при  подъеме  (таково
было  хитроумное устройство поворотного механизма с пружинами и
противовесами), выкрутить вороты в обратную сторону. Даже  если
варанцы  высадятся  на пирсах и проникнут в бастионы-маяки, они
ничего не добьются. Ибо достаточно  одного  приказа  коменданта
бастиона, чтобы галереи с рабами и механизмами, расположенные в
каменных  основаниях бастионов, были затоплены морской водой. И
тогда добраться до стопоров цепи будет совсем нелегко. В общем,
Эгин Мирный был воистину великим правителем. Строил на века.
     Варанских  галер  было  четыре.  Они   неуклюже   ткнулись
выгнутыми  носами  в  цепь;  на  одной  из  них треснул плоский
форштевень.
     -- Ну что же, -- вслух  сказал  Ихша,  обращаясь  к  своим
телохранителям.  --  Они  остановились  --  следовательно,  они
погибли.
     Желтому Дракону очень понравилось как это он ловко сказал.
Войдет потом в историю. "Они остановились -- следовательно, они
погибли." И хотя поначалу Ихше было вовсе не до  смеха,  теперь
он мог позволить себе расхохотаться. И тогда, сперва неуверенно
осклабившись, а потом впав в совершенно звериное веселье, горцы
Гэраяна принялись оглушительно хохотать, хотя их мрачное уханье
назвать хохотом было непросто.
     Два  месяца  назад  великомудрое  Правое  Крыло дало совет
Желтому Дракону дополнить надежную, но старомодную цепь  времен
Эгина Мирного одной новинкой. На всякий случай. И сейчас пришло
самое время опробовать эту новинку в деле.
     Альсим,  новый пар-арценц Опоры Вещей, еще будучи в звании
аррума, пять последних лет по заданию гнорра вел тайную  работу
против Северо-Восточной провинции. Багряный Порт и весь Хилларн
от   Нарабитских   гор   до   Ориса  кишел  соглядатаями  Свода
Равновесия. Альсим, которому Лагха  поручил  экспедицию  против
южан,   знал   о  враге  многое,  почти  все.  Но  даже  он  не
догадывался, что сейчас находится прямо под днищами их кораблей
на глубине двадцати саженей. Не знал,  ибо  тайным  воплощением
этого   плана   обороны   Багряного  Порта  от  непредвиденного
нападения  Гиэннеры  заведовало  лично  Правое  Крыло   Желтого
Дракона,  он  же лекарь Аффисидах, он же фактический повелитель
Хилларна, он же Ибалар, сын Бадалара. Гиэннера так и не напала.
Напал Свод Равновесия. Тем лучше для  Гиэннеры.  Тем  хуже  для
Свода Равновесия.
     Они лежали там, на дне, в три ряда, отягощенные якорями из
бесформенных  свинцовых  слитков.  Стоит перебить цепь -- и они
вылетят  на  поверхность   воды,   влекомые   связками   пустых
просмоленных  бочонков.  Там,  наверху,  они, взорвутся. Причин
последнего  Ихша  не  понимал,  но  когда  они  с   Аффисидахом
опробовали  его  "подводный  гром" на старом трехпалубнике, все
получилось как нельзя лучше. Здоровенный корабль, флагман флота
при   предыдущем   Желтом   Драконе,   был   внезапно,    среди
умиротворенной  глади  вод, превращен в деревянное мочало. Ихша
заключил, что внутренняя премудрость изобретения Аффисидаха ему
совершенно ни к чему. Главное -- оно действует.
     Телохранители еще ухали, когда на излюбленной террасе Ихши
появился Секретарь Жезла.
     -- У меня  безумные  известия,  --  сказал  он,  тяжело  и
неровно дыша.
     Несмотря  на  то, что с Секретарем Жезла у Ихши были особо
доверительные  отношения,  тот  никогда  не  говорил  с  Желтым
Драконом  таким  упавшим  голосом  и  никогда  не позволял себе
называть известия "безумными". Прежде чем выслушать  его,  Ихша
несильно ткнул его кулаком в челюсть. Клацнули зубы.
     --  Успокоился?  Теперь  говори свои известия. Я сам решу,
безумные они или какие там еще.
     -- Извини, Желтый Дракон. От наших конных разъездов пришли
сразу несколько сообщений. Варанская морская пехота  --  отряды
от  двух  до  четырех  сотен  --  высажены  в нескольких местах
севернее и южнее Багряного Порта. Сейчас они окружают город  и,
похоже, укрепляются на Пяти Медных Курганах.
     Вести действительно были безумными. В Варане что -- решили
покончить с собственной армией ее всеобщим самоубийством?
     -- Так сколько их всего? -- раздраженно спросил Ихша.
     --  Около  полутора  тысяч. Среди них доспехами выделяется
много офицеров Свода.
     С такой горсткой людей взять укрепленный город с суши было
совершенно невозможно. Впрочем,  и  выйти  из  Багряного  Порта
становилось  невозможным,  ибо  именно сейчас у Ихши было всего
лишь три сотни личной гвардии и с полтысячи береговой стражи  в
гавани.  Вся  конница  была направлена им на север, в солончаки
Сумра, а великолепная пехота -- на восток, к  Медовому  Берегу,
вместе с флотом. На мгновение Ихше стало не по себе. Но лишь на
мгновение.  Ибо  что  с  того, что Багряный Порт будет временно
обложен с  суши  какими-то  мерзавцами,  когда  сейчас  все  их
корабли погибнут среди неистовства воды и огня?
     --  Ладно,  --  Ихша злорадно потер руки. -- Финик хочешь?
Нет? А я съем.
     Секретарь,  изумленный  хладнокровием   Желтого   Дракона,
проводил  взглядом  полную  горсть  фиников,  которая исчезла в
пасти Ихши, словно несколько монеток в бездонном омуте.
     -- Скажи... трубачам... -- Ихша сплевывал косточки одну за
другой, -- ...пусть подают сигнал... "подводный  гром".  Тот...
который ввели сорок дней назад.
     Когда  Секретарь  Жезла ушел, Ихша взялся за дальноглядную
трубу, чтобы  в  последний  раз  посмотреть  на  хваленый  Свод
Равновесия во всем его великолепии. А ну-ка, что там за возня?
     Четыре  галеры, которые подошли к цепи вплотную, совершили
престранное дело. При помощи подъемников, которые обычно служат
в бою  для  маневра  абордажными  мостиками,  галеры  забросили
носовые  якоря -- на удивление, впрочем, чистенькие и блестящие
для обычных якорей -- прямо на цепь.  "Сегодня  варанцы  играют
некую  новомодную  пьесу",  --  подумал  Ихша,  впервые за день
пожалев,  что  рядом  нет  Аффисидаха.  Лекарь  был,   конечно,
человеком  жутковатым,  но  определенно  знал  большой  толк  в
уклонении от всяких опасных неожиданностей.
     Впрочем, яростная песнь меди уже разносилась над гаванью и
Ихша с облегчением подумал, что варанскую пьесу ему не придется
смотреть до конца. Потому что сейчас свершится явление  главное
и последнее -- "подводный гром".
     Тем  временем,  с  варанских  галер,  заякоренных за цепь,
согласованно  полетели  в  воду  все  весла,   скамьи   гребцов
(оказавшиеся  съемными  --  невиданное  дело), пустые бочонки и
ящики.
     "Ну же!" -- Ихша нервно загреб еще горсть фиников.  Взрывы
должны загреметь сейчас. Прямо сейчас.
     Вслед  за  деревянной рухлядью за борт выпрыгнули гребцы и
матросы. Те, кто  полагался  на  свое  умение  плавать,  быстро
погребли  к  остальным варанским кораблям, в видимом беспорядке
сгрудившимся перед цепью. Самые слабые и изможденные из гребцов
ухватились за выброшенные с галер бочонки  и  тоже,  как  видел
Ихша,  чувствовали  себя  неплохо.  Многие  чему-то  улыбались.
Одновременно с этим каждая галера спустила на воду по две лодки
с офицерами и немногочисленными воинами-надсмотрщиками.
     И только теперь Ихша наконец обратил внимание на  то,  что
галеры постепенно погружаются в воду.
     "Какая изощренность! Какая бессмысленная изощренность!" --
подумал  Ихша, перемалывая финики челюстями. Он не сомневался в
том, что цепь и ее стопорные механизмы смогут выдержать тяжесть
не только четырех, но и десяти галер.
     Впрочем,  это  не  столь  уж  важно.  Потому  что   сейчас
варанского флота не станет.



     Ихша  был прав. Цепь могла выдержать тяжесть даже двадцати
обычных деревянных галер. А раз так, то ей была  не  страшна  и
тяжесть   четырех   галер-брандеров,   построенных   в   начале
эрхагноррата Лагхи, несмотря на то, что эти корабли  специально
были  снабжены внутренней обшивкой из свинцовых пластин и имели
дополнительный  чугунный  балласт  в  носовой  части.   Вообще,
самостоятельно  передвигаться  галеры-брандеры  могли с большим
трудом -- гребцы полностью выбивались из сил за полдня -- и  от
самого Нового Ордоса их волокли на буксире другие корабли.
     Альсим,  пар-арценц  Опоры Единства, и с ним девять лучших
аррумов ото всех Опор, обнажив  "облачные"  клинки,  пристально
следили  за  погружением  галер. Их кормовые части уже скрылись
под водой и, по всей вероятности, вскоре должны были  уткнуться
в  сравнительно  близкое дно, а носы, удерживаемые якорями, все
сильнее  задирались  вверх.  Исполинская  цепь,  натянувшись  с
натужным  скрежетом,  провисла  почти  до  самой  воды,  но  не
поддалась.
     И вот  тогда  зазвучали  слова  Стиха  Отягощения.  Первую
формулу  произнес Альсим, вторую подхватили девятеро аррумов, а
чеканные слоги третьей были выплюнуты в  надменный  медный  лик
Багряного  Порта тысячами глоток офицеров, солдат и матросов со
всех варанских кораблей.
     Да, ты тяжелеешь, Гвиттар, ты тяжелеешь, да.
     Нет, не подняться тебе, не подняться вовек, нет.
     Да, ты впиваешь свинец, набираешь свинец, да.
     Десять "облачных" клинков в руках Альсима и аррумов  стали
матово-серыми  и  сами  собой  уткнулись  в  доски  палубы. Они
тяжелели с каждым словом. Стих совершался.
     И снова Альсим, который один  среди  всех  офицеров  Свода
умел  правильно  растягивать  слово-ключ  в  трех  неповторимых
тониках, словно бы пропевая его "Гу-и-ит-та-ар":
     Гвиттар, отыми у небес долю тверди и звезд, Гвиттар.
     И с ним девять аррумов:
     Час сохрани для себя, эту тяжесть храни час.
     И  вся  веселящаяся  солдатня,  для  которой   это   вроде
деревенских  игр  по  весне,  и  все  серьезные  офицеры  Свода
Равновесия, и все офицеры "Голубого  Лосося"  со  скептическими
ухмылочками:
     Стань, словно камень и ртуть меж собою сошлись -- так!
     "Облачные"  клинки  разом  вывернулись  из  рук и упали на
палубу. Ни Альсим, ни аррумы были не в силах больше справляться
с неимоверно потяжелевшей сталью. "Облачные" клинки вняли Стиху
Отягощения и отдали свое понимание тонущим галерам.  Магическое
слово-ключ "Гвиттар", вырубленное на каждой чугунной болванке в
трюмах  галер-брандеров,  озарилось  ровным  фиолетовым светом.
Этого Альсим и его люди видеть не могли.
     Они увидели другое. Бастионы-маяки на  пирсах  вздрогнули,
как  быки  под ударом бича. Из подземных галерей на поверхность
вырвался и раскатился над  гаванью  треск,  глухой  перезвон  и
скрежет   искореженных  шестерней.  А  потом  двумя  змеями  из
бастионных отворов вырвались концы лопнувшей цепи и она  вместе
с  лязгом  беснующихся  звеньев  полностью  исчезла  под водой,
увлекаемая на дно четырьмя галерами, которые теперь весили  как
сорок.
     От мостика флагманского корабля "Сиятельная Княжна Сайла",
на котором  стоял  Альсим, до террасы Ихши по прямой было всего
лишь полторы лиги. И теперь ничто не препятствовало мощи  Свода
Равновесия в преодолении смехотворного расстояния, разделявшего
"облачные" клинки и сердце Желтого Дракона.



     Ихша  поперхнулся  последней  косточкой  финика  и  теперь
яростно тряс головой и бессильно  хрипел,  призывая  на  помощь
телохранителей.  Он был и в гневе, и в ужасе. Почему, почему на
варанцев  до  сих  пор  не  обрушился  "подводный  гром",  хотя
сигнальные  трубы ревели так, что из Пяти Медных Курганов могли
подняться   не   только   мертвые   грюты,   но   и   все    их
козы-овцы-лошади?  Как  сволочи  смогли  сокрушить несокрушимую
цепь Эгина?  И  что  теперь  делать,  что  делать  перед  лицом
подавляющей  мощи  противника,  в  то  время  как Багряный Порт
окружен со всех сторон?
     Желтый Дракон, удушаемый финиковой костью, не  видел,  что
за  его  спиной этот непростой вопрос Секретарь Жезла обсуждает
знаками  с  его  телохранителями.  Когда-то  эти   громилы   из
"красногребенчатых"  чувствовали  в  Ихше всеподавляющую силу и
души в нем не чаяли еще с тех  времен,  когда  он  был  Пламени
Равным  во  дворце  Оретов.  Но с тех пор как помыслами и душой
Ихши завладел Аффисидах, они потеряли любовь к своему  хозяину.
Остался  только  страх, вспыхивающий в них с новой силой всякий
раз, когда их глаза встречались  со  жгучим,  неистовым  взором
Аффисидаха.
     И  вот  теперь  все  складывается  как  нельзя  хуже,  а в
довершение ко всему хозяин подавился фиником -- в точности  как
тогда,  семь  лет  назад. Тогда Аффисидах первый раз был принят
Ихшей без обычных насмешек, а Адорн, его бывшее  Правое  Крыло,
едва  не  поплатился  жизнью.  Но  теперь  нет  ни  Адорна,  ни
Аффисидаха -- оба очень далеко, и никто не знает что  стряслось
с  ними в Наирнском проливе. Зато варанцы близко, очень близко.
И их много.



     Через полчаса, почти без  кровопролития  рассеяв  в  порту
ошарашенных  солдат  береговой  стражи,  Альсим,  его избранные
аррумы  и  пять  сотен  "лососей"  вошли  в  малолюдный  дворец
наместника  Северо-Восточной провинции. Большинство слуг успело
попрятаться. Когда они проходили через тенистый внутренний двор
с  анфиладой  роскошных  фонтанов,  прямо   навстречу   Альсиму
выскочила  ошалелая  девчонка  в  одних грютских шароварах. Она
ойкнула и хотела бежать, но  тучный  и  с  виду  неповоротливый
Альсим  ловко  схватил  ее  за  локоть.  "Лососи"  одобрительно
заржали. Молодой  аррум  Опоры  Единства,  еще  совсем  недавно
возглавлявший  стражу  Сиятельной,  а на время экспедиции Свода
подсунутый  Лагхой  прислеживать  за  Альсимом,   обернулся   и
погрозил шумным "лососям" кулаком. Дескать, не в бардак пришли,
а в столицу враждебного государства.
     -- Ты кто будешь? -- осведомился Альсим.
     Пойманная   девчонка   наконец   догадалась   символически
прикрыть   внушительную   грудь   ладошкой,   расплакалась    и
отрицательно замотала головой.
     -- Ты понимаешь по-варански?
     Та  зарыдала  еще громче. Альсим вздохнул. Лающий грютский
говор он на дух не выносил. Не говоря  уже  о  корявом  наречии
Тернауна.
     --  Ты... это... немного болтай-говори асхар-бергенна?! --
рявкнул он так, как, по его мнению,  должен  был  разговаривать
заправский грютский уллар.
     Девчонка   подняла  на  него  удивленные  и  не  столь  уж
заплаканные глаза.
     -- Болтай немного...
     -- Тогда топай-веди  где  есть  здесь  Желтое  Драконство,
Шилол бы его разодрал!
     Расхожую   варанскую  хулу  Альсим  изрыгнул,  разумеется,
по-варански.



     --  Кто  здесь  Желтый  Дракон?  --  настороженно   поводя
"облачным"  клинком,  вопросил  Альсим  на  ненавистном корявом
наречии Тернауна (которым, впрочем, по долгу  службы  владел  в
совершенстве).
     На   террасе   были   пятеро.   Точнее,  шестеро.  Четверо
здоровенных  бородатых  воинов  и  тощий  гражданский  с  кипой
дощечек  и вязанкой железных грифелей у пояса. Шестой, которого
Альсим  не  засчитал  вполне  оправданно,   ибо   Взор   Аррума
недвусмысленно  свидетельствовал  о  его  кончине,  лежал  близ
балюстрады, ограждавшей террасу.
     -- Желтый Дракон подавился  косточкой  финика,  --  сказал
один из бородачей, недвусмысленно потирая едва сочащуюся кровью
прокушенную руку.
     -- Вот как? -- ухмыльнулся Альсим. -- Разрешите взглянуть?
     --  Извольте,  --  с  готовностью  залебезил  гражданский,
жестом радушного хозяина приглашая Альсима подойти  к  обмякшей
горе мяса, которая еще совсем недавно звалась Ихшей.
     Аррумы  и  "лососи" тем временем полностью заняли террасу,
держа на всякий случай оружие наготове. Многим из  них  еще  не
верилось,  что  с  Багряным Портом все вышло в действительности
столь просто, как и уверял Альсим на военных советах. Ведь  чем
блистательней план, тем реже он претворяется в жизнь.
     Альсим  вгляделся  в  посиневшее  одутловатое  лицо  Ихши.
Закатившиеся глаза, вывалившийся язык, розовая пена  на  губах,
кровь на подбородке... Альсим скользнул взглядом по шее Желтого
Дракона. А вот и синие следы пальцев доблестного телохранителя.
Живуч однако был этот Ихша -- прокусил мужику руку, это надо же
было так исхитриться...
     "Похоже,  люди  тут  у  них  исключительно понятливые", --
удовлетворенно подумал Альсим, подымая глаза на гражданского.
     -- Ну а ты кто будешь? Небось, Секретарь Жезла?
     -- Точно так, -- кивнул тот.
     -- Это хорошо что Секретарь.  А  где  Крылья  Дракона?  --
Альсим  в общем-то знал ответ на этот вопрос, но хотел услышать
подтверждение своим  мыслям  из  уст  персоны,  приближенной  к
наместнику.
     --    Так    ведь   флот   повели.   И   Адорна-генан,   и
Аффисидаха-генан...
     --  Генан-хренан...  --  пробормотал  Альсим,   оценивающе
оглядывая  Секретаря  с  головы  до  ног.  Пар-арценц был очень
доволен.
     -- Я хочу, чтобы вы знали -- я всегда был против  войны  с
Вараном!  --  неожиданно выкрикнул Секретарь Жезла, не выдержав
испытующих глаз пар-арценца. -- Ихша в  последние  годы  совсем
сбрендил с этим буйным лекаришком!
     --  Я тебе верю, я тоже всегда был против войны с Вараном,
--  сказал  Альсим  таким   тоном,   что   расхохотались   даже
телохранители,  хотя  они сейчас имели все основания дрожать за
свои шкуры. -- И я очень признателен лично  тебе,  что  бешеный
пес  наконец  удавлен. Да и твой император Юта Орет скажет тебе
спасибо  за  то,  что  удалось  наконец  избавиться  от   этого
вероломнейшего слуги двух господ.
     Этого Секретарь не понял. Этого не понял никто.
     Повременив  немного,  чтобы сполна насладиться недоумением
Секретаря и тех аррумов, которые понимали язык южан, Альсим без
замаха дважды полоснул "облачным" клинком по левой  руке  Ихши.
Совершенно  не смущаясь, он присел рядом с телом Ихши, запустил
пальцы в рану и, немного покопошившись в  ней,  ловко  выдернул
окровавленный прямоугольник размером с панцирную пластину.
     --   Лови!   --  крикнул  он  Секретарю  и  тот,  в  ужасе
отшатнувшись, все-таки поймал в последнее мгновение  загадочный
предмет.
     Секретарь  поспешил  протереть  металлическую  пластину от
крови  и  с  изумлением  увидел  выгравированную  двухлезвийную
секиру  с  изображениями  глаз  -- открытого и закрытого. И две
надписи по-варански, полукружиями  обымавшие  секиру  сверху  и
снизу. Варанского языка Секретарь не знал.
     --  Я  помогу  тебе,  -- сказал Альсим. -- Сверху написано
"Свод  Равновесия".  А  внизу  --   "Синц,   эрм-саванн   Опоры
Единства".
     --  Слыхал,  небось,  что в каждом из нас зашита такая? --
добавил пар-арценц, подымаясь на ноги.
     Обалдевший Секретарь мог только едва заметно кивнуть.
     -- Вообще-то тебе этого знать необязательно, --  продолжал
Альсим, -- но... Кстати, как тебя зовут?
     -- Гамал.
     --  Ну  так  вот,  Гамала-генан.  Я расскажу тебе правду о
твоем мертвом хозяине, но прежде я хотел бы  услышать  от  тебя
самое главное. У Ихши наверняка должна была быть совсем простая
договоренность   с   флотом  и  конницей  в  солончаках  Сумра.
Три-четыре условных знака, с  помощью  которых  он  сообщал  им
приказы войны и мира.
     --  Таких знаков было два, -- сказал Секретарь, постепенно
приходя в себя. Ему по  рангу  не  было  положено  почтительное
"генан"  и  от  обращения  Альсима  он  возомнил себя уже новым
Желтым Драконом. -- Лист с его личной печатью означал  "война",
пустой лист -- "мир".
     --  Простота впечатляющая, -- причмокнул губами Альсим. --
У вас найдется в  Багряном  Порту  почтовый  альбатрос  и  один
хороший скакун?
     --  С  тех  пор  как  Ихша пригрел Аффисидаха, альбатросов
найдется и двадцать. А скакунов в Хилларне всегда хватало.
     --  Раз  так,  тогда  пусть  эти,  --  Альсим  кивнул   на
телохранителей,   --  сопроводят  моих  людей  куда  надо.  Для
верности пусть  отправят  трех  альбатросов  и  трех  гонцов  с
пустыми  листами  бумаги.  Альбатросов  --  флоту,  гонцов -- в
солончаки Сумра.
     И, предупреждая вопрос Гамала, пар-арценц пояснил:
     -- Гонцов проведут через наши войска,  осадившие  Багряный
Порт, мои...
     Слово   "офицеры"  поглотил  грохот,  который  донесся  со
стороны моря.
     -- Спокойно!  --  проревел  Альсим  "лососям",  которые  с
перепугу  захотели  расправиться с Секретарем и телохранителями
Ихши на месте.
     Пар-арценц  подбежал  к  самому  краю  террасы  и   впился
взглядом  в  гавань,  у  входа  в  которую  по его приказу были
оставлены пять сторожевых галер. На тот случай, если бы Ихша  и
его  приближенные решили выскользнуть из города на какой-нибудь
неприметной лодчонке. И вот теперь,  на  том  самом  месте  где
около часа назад сбился в кучу перед цепью весь варанский флот,
на  поверхности  моря со страшным треском распускались огромные
цветы огня, то и дело к небесам подымались ревущие столбы воды,
все быстро заволакивалось паром и водяной взвесью. Ни одной  из
пяти  галер  не  существовало  больше,  а  взрывы все гремели и
гремели. Если  бы  остальные  варанские  корабли  не  поспешили
расположиться  у  причалов  Багряного  Порта,  если  бы цепь не
удалось одолеть столь быстро...
     Альсима  прошиб  холодный  пот.   Такого   отвратительного
страха,  страха как бы "задним числом", пар-арценц не испытывал
уже давно.
     Альсим обернулся к Секретарю.  Тот  тоже  был  напуган  до
смерти.   Это   немного  успокоило  пар-арценца.  Вот  если  бы
Секретарь с фанатичным хохотом заявил, что совсем скоро  взрывы
загремят в самой гавани, у причалов...
     Подойдя вплотную к Гамалу, Альсим тихо осведомился:
     -- Что это значит?
     --  Я  точно не знаю. Клянусь, не знаю, -- горячо зашептал
Секретарь. -- Что-то там учиняли Ихша и Аффисидах,  в  глубокой
тайне,  об  этом  знали  лишь  немногие... Меня не посвящали...
Знаю, что не так  давно  ввели  новый  сигнал  для  комендантов
маяков -- тех, что с цепями. Сигнал назывался "подводный гром".
     --  Это  не  тот,  который  у вас сыграли, когда мы только
начали рвать цепь? -- прищурился Альсим.
     -- Да-да-да,  --  поспешно  подхватил  Секретарь.  --  Тот
самый.
     --  Так  почему  же  эта  шилолова матерь сработала только
спустя целый час? Что проку взорвать пять  наших  галер,  когда
варанские  клинки  уже  близ  самых  ваших  сердец?  --  мрачно
осведомился Альсим, не надеясь получить ответ.
     -- Не могу знать.
     Так он и думал.



     Весь вечер и полночи этого дня,  который  придворный  поэт
Сорго Вайский со временем воспоет как "Славой прекрасный денек"
в  своей  развеселой  оде  "Погубление погубителей", пар-арценц
Опоры Вещей Альсим, отказавшись от покоев во дворце  наместника
и  ворочаясь на лежанке в своей более уютной и безопасной каюте
на борту "Княжны Сайлы", будет  разбирать  мозаику  происшедших
событий по крошечным цветным кусочкам.
     Альсим будет смаковать Стих Отягощения и думать о том, что
в жизни  не  встречал  человека  могущественней и странней, чем
Лагха Коалара, который уверял, что увидел слова Стиха во сне и,
проснувшись, записал их на стене пальцем, смоченным в вине, ибо
ему   было   лень   подыматься   и    идти    за    письменными
принадлежностями, а недопитый кувшин стоял у самого изголовья.
     Альсим  будет  вновь  радоваться тому, что лучших кораблей
его флота не было у входа в гавань в то мгновение, когда грянул
"подводный гром" и  еще  тому,  что  приспешники  Ихши  удавили
Дракона до появления во дворце варанцев, иначе комедию пришлось
бы играть изощренней.
     Альсим   вновь  вспомнит  дивную  историю,  поведанную  им
Секретарю за ужином. Синц -- молодой и чрезвычайно  талантливый
эрм-саванн Свода. По личному приказу предыдущего гнорра Карувва
его внедряют в Магдорн как бродячего борца. Там под именем Ихша
он  проходит  свое  головокружительное  возвышение и становится
Пламени Равным. Синц теперь может многое. Может в доверительных
беседах с вельможами и самим  императором  влиять  на  политику
империи. Может попытаться истребить ныне здравствующую династию
Оретов,  которую  не  так  давно защищал от мятежных придворных
кавалеристов. Синц может почти все что угодно и заочно получает
в Своде высокий чин аррума. Но,  помимо  присвоения  очередного
звания,   в  Своде  не  спешат  принимать  конкретных  решений,
предпочитая многообразие возможных выгод одной свершившейся.  В
этот  момент  у  Свода  появляется  новый  хозяин  -- Лагха. По
неизвестным причинам Синц добивается  от  императора  должности
Желтого  Дракона  и,  став наместником Хилларна, обставляет все
так, будто впал у императора в немилость и тот  по  собственной
воле  убрал  его из столицы. Синц слишком хорошо входит в роль.
Он  очень  неохотно  говорит  с  лазутчиками  Свода,  зато  как
наместник  Хилларна  разворачивает  военные приготовления и все
вынюхивает -- что это за новый гнорр в Своде?
     Дальше -- хуже. Синц спелся  с  Аффисидахом.  Синц  вообще
отказался   признавать   тайных   агентов  Свода  за  своих,  а
нескольких  выловил  и  показательно  казнил  --  в  том  числе
Саданга,  весьма  крупного  посланца  в чине аррума. Покушения,
которые готовились против него Сводом в  отместку  за  Саданга,
провалились.  Наконец,  совсем  недавно  Своду стало известно о
тайных сношениях Синца с... что, с Гиэннерой? Нет,  хуже  --  с
северянами!  Это  явствует  из перехваченного в Нелеоте письма,
тайнопись которого открылась офицерам Опоры Писаний лишь десять
дней назад. И тогда все стало  ясно.  Синц  вел  сложную  игру,
направленную  в  конечном  итоге  на то, чтобы, сокрушив Варан,
предать и его,  и  Северо-Восточную  провинцию  северянам.  При
таком  фатальном  сокрушении равновесия северяне поглотили бы и
Варан, и весь Тернаун. Но почему северяне?  Ясно  ведь  почему.
Как мы, Свод Равновесия, полагаем, Аффисидах -- один из лучших,
если не просто лучший маг северян. Скорее всего, верховный жрец
Гаиллириса,  который  давно  уже  обитал  инкогнито  в Багряном
Порту, выжидая удобного момента...
     Альсим мог наконец позволить себе  рассмеяться.  Искренний
детский  смех  душил  пар-арценца,  он  сучил толстыми ногами и
колотил кулаками в стены каюты. Ну как складно  получилось!  Ай
да  я!  Даже  Лагхе  в свое время понравилось, а уж у Секретаря
просто челюсть отвалилась.
     Да, всей правды в истории Альсима  были  только  известные
любому  из  приближенных Желтого Дракона факты его возвышения в
столице и казни Саданга. Остальное -- ложь.  Ложь,  построенная
на   пластинке   из   заговоренной   стали,   громко  именуемой
"Внутренней Секирой". Эх, давно никто  не  показывал  Секретарю
простых   фокусов   с   гадательными   карточками,   когда  при
достаточной ловкости рук можно их не то что из раны, а хоть  из
носа  у  человека  целыми колодами вынимать! Ихша -- эрм-саванн
Свода Равновесия? Приятно познакомиться. Вот  Юта,  тернаунский
император, порадуется!
     И,  отсмеявшись, Альсим вдруг неожиданно глубоко вздохнул.
Да, действительно все получилось наилучшим образом. И войны  не
будет...  Но  почему,  почему, почему все-таки "подводный гром"
опоздал  на  целый  час?  Ни  допросы  комендантов,  ни  осмотр
останков  подводных  запальных  шнуров  --  в которые Аффисидах
вложил  больше  магического  искусства,  чем,  наверное,   было
затрачено  некогда  на  все  "облачные" клинки вместе взятые --
ничего не дал. Да, коменданты выполнили приказ, подожгли шнуры,
те прекрасно горели... Они сами ничего  не  понимают,  простите
великодушно,  Альсима-генан.  Да  уж простим как-нибудь сукиных
детей, все-таки солдаты, все-таки приказ выполняли  и,  главное
-- так толком и не выполнили.
     Альсим  не  любил загадок. Но и мучаться бессонницей он не
любил тоже. Насилу влив в себя  три  чары  гортело,  он  быстро
захмелел,  вспомнил  о  том,  что  в  мире существуют женщины и
заснул целиком погруженный в мысли о том, что  завтрашний  день
надо  начать нежным разговором с той бойкой грютской девчонкой,
которую сегодня утром поймал за локоть под гогот "лососей".



     Тот же день



     Когда Эгин вышел из Раздавленного Времени, Сорго, Лорма  и
горцы  только-только успели разглядеть три обездвиженных тела и
великолепный меч, оставшийся без хозяина.
     --  Гнорр...  тоже?  --  первым  делом  спросил  у   Эгина
совершенно  обескураженный  Сорго,  который  успел  влюбиться в
Лагху чистой любовью эрм-саванна.  Ему  почему-то  возомнилось,
что гнорр обязательно сделает его офицером Свода Равновесия.
     --  Нет, -- устало отмахнулся Эгин, -- хотя гнорру сегодня
досталось крепко.
     Эгин тяжело вздохнул. Он снова стал старшим офицером Свода
Равновесия на Медовом Берегу. И  вообще  самым  старшим,  самым
главным  и самым ответственным, Шилол разодрал бы эту проклятую
жизнь! Сейчас  придется  опять  отдавать  приказания,  убегать,
волочь  тело  этого  проклятого Лагхи и его распроклятый меч...
ведь никто  же  не  отменял  двух  тысяч  пехотинцев  Хилларна,
которые  сейчас  продираются  через  руины Ваи, опасливо обходя
зловонные туши шардевкатранов, обездвиженную плоть костеруких и
своих растерзанных сослуживцев, которым не  повезло  попасть  в
первую волну высадки...
     Думая  так,  Эгин  оценивающе  взвесил  в  руке чудовищный
двуручник Кальта Лозоходца. А то когда он кроил череп  Ибалару,
как-то   толком  не  успел  распробовать...  Отменная  стальная
дубина. Если не убьешь таким с трех ударов -- отвалятся руки. И
как только Лагха с таким?
     Лога  восторженно  вилял  хвостом  у  ног  аррума  и  Эгин
благодарно потрепал пса за холку.
     --  Ты  у  нас сегодня герой... -- пробормотал Эгин. "Хотя
кто сегодня  не  герой?"  --  подумал  аррум  и  уже  собирался
гаркнуть "Ну ладно, раздолбаи, отдышались и хватит!", как вдруг
за  его  спиной  раздался жуткий, клокочущий хрип-клекот Сорго.
"Все ему неймется, пииту!" -- с отвращением, которое,  впрочем,
довольно  быстро сменилось дружеским сочувствием, подумал Эгин,
оборачиваясь.
     Сорго снова входил в свой  мрачноватый  вещий  танец.  Его
левая  нога  как-то  сама  собой судорожно подобралась, учитель
чудом удерживался на правой, раскачиваясь из стороны в  сторону
и  балансируя  двумя  руками,  которые  вдруг  обрели  поистине
змеиную подвижность.  Сорго  был  бы  смешон  если  бы  не  был
страшен.
     К  огромному удивлению Эгина, прежде чем уста Сорго успели
отверзться и произречь хоть  что-нибудь,  помимо  еле  слышного
бормотания, к нему подскочил Снах и одним деликатным пинком под
колено  уронил  учителя  на заботливо подставленные руки. Затем
горец опустил Сорго на землю и  пару  раз  звонко  хлестнул  по
щекам.
     --  Теперь  хороший,  --  сообщил Снах Эгину, ухмыляясь до
ушей.
     Да, теперь Сорго был если и не вполне  "хороший",  то,  по
крайней  мере, более или менее приемлемый. Его глазам вернулось
осмысленное выражение,  он  прокашлялся  и  испуганным  голосом
сообщил:
     -- Милостивые гиазиры... Я не знаю как назвать то, что мне
открылось...  Мне  было  бы удобнее восьмистопным трехдольником
Астеза...
     Лога, который до сего момента  был  сравнительно  спокоен,
сорвался  в  безудержный  заливистый  лай, обращенный в сторону
Ваи.  И  если  Сорго  еще   можно   было   приписать   излишнюю
впечатлительность, то Логе Эгин доверял как "облачному" клинку.
     --  Нет!  -- рявкнул Эгин, которого начали одолевать самые
недобрые предчувствия. -- Быстро, внятно и прозой!
     --  Хорошо...  --  поморщился  Сорго  не  то  от   ужасной
разламывающей боли в висках, не то от аррумского рыка Эгина. --
Я узрел под землею нечто... И это нечто...
     -- Шардевкатран? -- осведомился Эгин сам не зная у кого.
     --  Нет,  --  сказал  Лагха,  который  пришел в сознание и
теперь стоял на колене, не в силах  подняться,  ибо  его  левое
бедро было проколото "облачным" клинком Эгина. -- Это девкатр.
     Лагха  был  бел,  как  молоко, и вид у него был совершенно
пришибленный.
     --  Милостивые  гиазиры,  может  быть  кто-нибудь  поможет
подняться на ноги гнорру Свода Равновесия? -- осведомился Лагха
спустя   десять  ударов  сердца,  на  протяжении  которых  Эгин
лихорадочно пытался вспомнить, знает ли он какие-нибудь способы
борьбы с девкатрами. Может, они боятся криков "кыш"?



     Много путей исхода из мира Солнца Предвечного имеет  душа,
освобожденная  от  оков  плоти  сталью,  магией,  болезнью  или
беспощадным  временем  --  неусыпным,   слепым   и   неумолимым
вершителем любой, самой долгой, жизни.
     Душа  праведного  воина  восходит  к Зергведу, как учили в
Харрене   во   времена   Кроза,   далекого    пращура    Элиена
Звезднорожденного,  или к Намарну, как принято называть Зергвед
в  Синем  Алустрале.  Но  многие  посвященные   говорили,   что
восхождение  к  Зергведу -- пустая поэзия, а в действительности
после смерти человека семя его души попадает в Земли  Грем,  из
которых  Святая часто поминается всуе по всей Сармонтазаре, а о
Проклятой  мало  кто  знает.  Знающие  же  предпочитают  словам
молчание и потому о Проклятой Земле почти никто и не слышал.
     После  попадания  в Земли Грем, говорили посвященные, семя
души может разрешиться в нескольких судьбах.
     Первая Судьба -- для душ,  отягощенных  злом.  Такое  семя
души попадает в зловонные болота Проклятой Земли и произрастает
в  ней  химерическими  растениями,  равных которым не знают под
Солнцем  Предвечным.  Разве  только  вспомнить  Огненную  Траву
ноторов,  о  которой  писал  Альгорг со слов потомков грютского
царя  Сарганны.  Смотрители  и   служащие   Смотрителям   Твари
Проклятой  Земли  собирают  горькие  плоды  с этих невиданных и
неописуемых растений долгие столетия и назидательно сжигают их,
наставляя  душу,  заключенную  в  безмолвствующей,   но   вечно
внемлющей растительной плоти, приносить плоды сочные и сладкие.
И  когда  это  наконец происходит -- а рано или поздно начинает
плодоносить даже самый закоренелый грешник -- из добрых  плодов
приготовляют   сладчайшую   росу,   которой  одною  и  питаются
Смотрители и Твари Проклятой Земли.  Напившись  хмельной  росы,
ликующие  Смотрители  и  Твари  торжественно  испепеляют доброе
растение, ибо в  нем  нет  больше  простого  зла  и  нет  нужды
наставлять  его  больше, но и плодоносить в Проклятой Земле оно
больше  не  будет.  А  освобожденное  семя  души,  подхваченное
Ветрами  Воплощения,  возвращается в Круг Земель, избавившись и
от зла, и от памяти о своем очищении. Вот почему  новорожденный
приходит  в  мир  как  бы в беспамятстве и его надо учить всему
заново. Таково большинство живущих.
     Вторая Судьба -- для  душ,  чистых  в  земной  жизни.  Эти
семена  попадают в Святую Землю Грем и произрастают там дивными
растениями, чем-то похожими то на кедры,  то  на  маки,  то  на
дубы,  но несоизмеримо более прекрасные. Смотрителей и Тварей в
Святой Земле нет. Каждый цветок, каждое дерево, каждый  стебель
там обретают себя в абсолютном и совершенном блаженном покое до
Исхода  Времен.  Постигшие  верхние  ступени  искусства  та-лан
отражений могли сохранять память о  тех  местах  и  сознательно
побуждать  свое  растение  произвести  семя  собственной  души,
которое, будучи уловлено Ветрами Воплощения, вновь приходило  в
Круг  Земель.  Та-лан  Отраженные  возвращались  в  мир  Солнца
Предвечного, дабы вновь вкусить от его убогих, но  неповторимых
радостей  и  способствовать другим душам скорее обрести покой в
Святой Земле.
     Но эти две Судьбы еще не вся правда. Потому что со  времен
Хуммера  Пути искажены и с каждым его Вздохом их первоначальный
узор искажается все сильнее. Золотые Цветки кочуют с  места  на
место  вслед за скрещеньями Путей Силы, и всегда есть опасность
появления Черных Цветков. Иногда  --  чаще  волею  направленной
магии,  нежели  случая,  хотя  происходит и так, и этак -- семя
души не выходит на Путь Пустоты, выводящий его в Земли Грем,  а
остается  в  ловушке  искаженных  Путей  Силы. Веками семя души
может блуждать во тьме или покоиться на дне Цветка --  Золотого
или Черного -- пока могучая воля и тайное искусство не пробудят
его  к  жизни-вне-плоти,  воплощению в теле Сделанного Человека
или в Измененной материи девкатра.
     Многое еще говорят посвященные и о многом спорят в  ученых
местах   Ита,   о   многом  молчат  Предписывающие  Гиэннеры  и
пар-арценцы Свода Равновесия. Но и это не вся правда. Ибо с тех
пор как Дышит Хуммер и Грядет Тайа-Ароан, мир утратил простоту.
     Та-лан Отраженный теперь может прийти не из Святой,  а  из
Проклятой  Земли,  и  притом  прийти  не  очищенным,  и  сам не
подозревать об этом после воплощения, пока  он  не  втянется  в
разрушительные и преступные деяния по наущению Хуммера.
     Семя  души  можно  расщепить  на две раздельных половины и
воплотить в разных телах, как сделал некогда Авелир  над  телом
Ибалара.
     Семена   разных  душ  можно  связать  вне-чувственной,  но
нерушимой связью и одна душа, покидая свою  телесную  оболочку,
выдернет  чужую  связанную  душу  из  чужого тела, хоть бы то и
находилось за пять тысяч лиг.
     А о семенах душ идущих  Пестрым  Путем  вообще  не  ведомо
ничего доподлинно.



     Ирония  Лагхи пропала всуе и никто не помог ему подняться.
Потому что в этот момент кокон девкатра раскрылся.
     Земля сотряслась один раз. Беззвучно. Но сильно. На  ногах
не удержался никто.
     Свист,   который   быстро   перешел  в  гнетущее  гудение,
оставляющее в душе чувство  полной  и  конечной  безысходности,
обрушился  на  них,  казалось,  прямо  из  поднебесья,  а не со
стороны Ваи как следовало ожидать.
     -- Да что же это  такое?  --  пролепетала  Лорма,  потирая
ушибленное колено.
     Вслед за воем миру Солнца Предвечного явился девкатр.
     Он  вышел  к  свету  за восточной окраиной Ваи, скрытой от
Эгина, Лагхи и их спутников холмами. Там, где  вся  земля  была
изрыта  "гремучим  камнем",  где исходили паром грязные озерца,
заполненные  останками  костеруких,  где  в  затопленных  лазах
быстро  разлагались  коконы  его  сородичей,  пробитые  ударами
костяных  конечностей  Переделанных  Человеков,   ему   повезло
уцелеть. А миру повезло, что он уцелел лишь один.
     Фонтан  жидкого  огня, испаряющего на своем пути и воду, и
останки, и самую землю, взметнулся  над  холмами,  предвосхищая
его  появление.  А  вслед  за  ним из вмиг образовавшейся шахты
поднялся и завис на высоте трехсот локтей девкатр.
     Девкатр,  Измененный  в  сравнении  со   своими   древними
пращурами  как  солнце,  будь  оно  Измененной  луной. Девкатр,
словно бы погруженный в багровое облако крыльев,  трепещущих  с
неподвластной глазу быстротой. Девкатр, огромный как "черепаха"
южан.  Девкатр,  поводящий  из  стороны  в  сторону исполинской
головой, более всего похожей на увеличенную многократно  голову
тура.  Тура,  которому  бы Измененная природа повелела родиться
плотоядным. Холодные полусферические  глаза,  впивающие  каждую
мельчайшую   подробность  сущего,  каждую  былинку  на  склонах
Большого Суингона и каждый солнечный  блик  на  морской  глади,
были  лишены  блеска  и черны, как уголь в наглухо запечатанном
сосуде.  Девкатр  оценивал  мир,  неспешно   поворачивая   свое
исполинское  тело,  которое,  казалось,  держится  в воздухе не
биением его крыльев, а крепчайшими невидимыми нитями  небесного
кукловода.
     Казалось,  сами небеса содрогнулись при виде этого исчадия
бездн, древних  магий  и  извращенных  Путей  Силы.  Тучи  были
разорваны  лучами  солнца и разошлись в стороны. Почти столь же
стремительно, как до этого они захлопнулись на небосводе, пряча
Медовый Берег от дневного светила.
     Девкатра видели все.



     Южане, занявшие Ваю, были почти прямо под девкатром и они,
трепеща в ужасе, под окрики  командиров  сбились  на  уцелевшей
части площади в некое жалкое подобие "ежа".
     Южане,  оставшиеся  на  "черепахах"  и галерах, испытывали
двойное изумление и страх. Ибо,  появившись  полчаса  назад  из
плотной  дымки  на  юге,  со  стороны  проклятого Сим-Наирна, и
описав вокруг флота  Хилларна  дугу  так,  чтобы  оказаться  от
заякоренных  до  времени  "черепах"  на востоке, в море как раз
напротив девкатра замер трехмачтовый быстроходный парусник  под
аютскими и, к огромному удивлению Адорна, варанскими княжескими
знаменами.   На   боевой   галерее   парусника   недвусмысленно
красовались жерла готовых к бою "молний Аюта".
     Аффисидах покинул Адорна вместе со второй  волной  десанта
еще  до  того  как парусник обнаружил свое присутствие, и Левое
Крыло Желтого Дракона  не  осмелилось  на  свой  страх  и  риск
атаковать загадочного гостя. Во-первых, неприятельские "молнии"
были  куда  дальнобойней и разрушительней "темного пламени", а,
во-вторых, все-таки с Аютом Ихша вроде бы воевать не собирался.
И вот теперь, когда надо всем этим бедламом зависла  невиданная
тварь...  Адорн  приказал  задрать  повыше  стволы-огневержцы и
ждать.  В  конце  концов,  Вая   захвачена,   что   думают   на
аютско-варанском  паруснике  --  неизвестно,  а  что  помышляет
гудящее чудовище -- и  подавно.  Все  еще  может  обернуться  к
лучшему.  Может,  тварь  угробит  неприятелей,  а  их, южан, не
тронет. Как знать?



     "Как знать?" --  эта  же  мысль  билась  в  висках  Вирин,
изучающей  девкатра  в  дальноглядную  трубу  с борта "Лепестка
Персика". За ее спиной раздавались резкие команды Куны-им-Гир.
     --  Позволительно  ли  мне   будет   узнать,   дамы,   что
происходит?  -- осведомилась Сиятельная Княжна Сайла исс Тамай,
не  отваживаясь  смотреть  в  сторону  исполинского  пламенного
бражника.
     Вместо  этого  она  восхищенно наблюдала как на просторной
палубе между мачтами строятся в пять шеренг  лучницы  Гиэннеры.
Полутораростные  тисовые  луки,  которые  при  стрельбе упирают
нижним концом прямо в  землю...  Ладные  колчаны  со  стрелами,
покрашенными  в  разные  цвета  --  красный,  желтый,  зеленый,
ядовито-синий и черный... Блестящие наручи  на  левой  руке  --
чтобы  тугая  тетива  не  била  по запястью... Легкие пурпурные
блузы,  под  которыми,  как  не   сомневалась   Сайла,   укрыты
нагрудники   из  шардевкатрановой  кожи  (сама  княжна  с  утра
облачилась в  такой  же  по  настоянию  Куны-им-Гир)...  Пышные
сафьяновые  береты,  полностью закрывающие от пристрастного ока
яйцевидные стальные  каски...  И,  чего  Сайла  уже  совсем  не
понимала  --  десять  мужчин,  в  число  которых  вошел  и  муж
Куны-им-Гир. Все -- с длинными двойными флейтами. Не войско,  а
блистательный придворный смотр. И что может быть лучше этого?
     --  Вам,  услада  губ  моих, позволительно все, -- кивнула
Вирин, не отрывая глаз от девкатра. -- Мы готовимся  уничтожить
тварь как только она станет опасна.
     --  А  когда  она  станет  опасна?  --  с  дрожью в голосе
осведомилась Сайла.
     -- Она уже очень опасна, -- вздохнула Вирин.  --  Но  есть
надежда, что первым делом девкатр примется за южан. И если так,
то  мы,  разумеется,  препятствовать  ему  не будем. А потом мы
расстреляем его.
     -- А вдруг он просто улизнет от вас и набросится сразу  на
Сим-Наирн? Или на Новый Ордос?
     --  Не  улизнет,  --  с удивительной уверенностью заметила
Вирин. -- Кто бы там ни  был,  он  обязательно  начнет  убивать
здесь и сейчас. Потому что сегодня вокруг Ваи собралось слишком
много сладких ему жертв.
     --  Что  значит "кто бы там ни был"? Там ведь девкатр -- и
больше никого.
     Вирин резко обернулась и посмотрела на Сайлу в упор.
     -- Не искушайте судьбу, услада губ  моих.  Ответ  на  этот
вопрос может убить вас.



     --  Это,  надо  полагать,  и  есть девкатр, -- пробормотал
Лагха, отвечая Лорме. -- Как вы думаете, аррум?
     Эгин лежал в пяти шагах  от  Лагхи  лицом  вниз,  накрывая
телом меч Кальта Лозоходца. Эгин не ответил Лагхе. Наверное, не
расслышал вопроса.
     -- Аррум?! -- настойчиво окликнул его Лагха.
     Эгин даже не пошевелился.
     Наверное,  без  сознания.  Лагха  наскоро  прощупал  Эгина
Взором Аррума и обомлел.
     Эгин, аррум Опоры Вещей, был мертв. А что  еще  сказать  о
человеке, чье тело оставлено семенем души?



     Девкатр  переместился  неожиданно.  Не  перелетел, ибо под
полетом человек обычно подразумевает полет птицы или стрелы  --
полет  вперед,  куда указывает клюв птицы или наконечник стрелы
-- а именно переместился. Басовито гудящее "ж-ж-ж-ж", несколько
неуловимых мгновений -- и девкатр, проскользив боком в сторону,
уже завис над  вайской  площадью,  над  замершим  "ежом"  южан,
которых  удерживал  на  месте лишь страх, лишивший их последних
сил. А  там,  где  девкатр  был  раньше,  осталась  лишь  дрожь
знойного марева.
     --  Сыть  хуммерова,  -- ахнула Сайла, позабыв обо всем на
свете.
     -- Да, -- процедила Куна-им-Гир. -- Она самая.
     -- Отлично! --  щелкнула  пальцами  Вирин.  --  Он  выбрал
первую жертву!
     С  этого  момента  события  сорвались в головокружительный
галоп и едва ли были в тот день хоть одни  человеческие  глаза,
которые   воспринимали  бы  вещи  так,  как  оно  свершались  в
действительности.  Подлинная  суть   вещей   открывалась   лишь
угольно-черным зракам девкатра.
     Клочья   деревянных   вайских   строений,  клочья  мертвой
шардевкатрановой плоти, тела  костеруких  и  южан,  погибших  в
первой  волне  высадки  --  все  разнообразие  косной материи в
окружности  полулиги  от  панцирной  пехоты,  сгрудившейся   на
площади  --  пришло в движение, ибо на неживое распространилась
власть тонких тканей Изменения девкатра. Пришло  в  движение  и
поднялось  стеной  вокруг  обреченного  десанта.  Один короткий
колокол напряженной тишины,  нарушаемой  лишь  ровным  гудением
девкатра   --   и,  вспыхнув,  словно  ворох  обрывков  рисовой
тернаунской бумаги, немыслимое сонмище изуродованных  предметов
ринуло  к  центру  площади,  одновременно с этим закручиваясь в
слитный пламенный вихрь.
     Конец панцирной пехоты, красы и гордости  Северо-Восточной
провинции.
     А  потом,  к  огромному  неудовольствию  Вирин  и великому
облегчению Адорна, девкатр плавно опустился вниз --  туда,  где
развеянные в золу и пепел смешались останки всех надежд Ихши --
сына  Аффисидаха, солдат и костеруких. Девкатр сложил за спиной
крылья и замер в дрожании раскаленного воздуха.
     -- Заснул, что ли? -- в  сердцах  спросила  Куна-им-Гир  у
обескураженной Вирин.



     Невесомые  пепельно-серые  листья,  беззвучно облетающие с
мертвых деревьев.  Сухое  дно  колодца  и  не  шорох,  но  лишь
ожидание сколопендр, которые приползут прислушаться к тому, как
молчит  твое  сердце.  Вечность, которая есть миг, миг, который
есть вечность, неразрешимое уравнение небытия.  Он  закричал  и
понял,  что  обречен  на  безмолвие.  Ни  звука.  Только страх,
непонимание, оставленность. Неужели это и есть Проклятая  Земля
Грем,  о  которой  никогда  не говорят вслух? В таком случае --
когда же я проросту?
     И вдруг...
     -- Кто ты, воин, проливающий кровь как воду?
     Он не услышал так. Этот вопрос, сотканный из  образов,  из
чьего-то расплывчатого лица в контражуре листьев смоковницы, из
горного  водопада,  из  победного  звука, с которым меч находит
дорогу меж  пластинами  чужого  панциря,  из  ножа,  холодящего
кадык,  из  женской  улыбки  в  сумраке  незнакомой комнаты, из
строчки, нацарапанной на глиняном черепке, не был услышан, нет,
но был воспринят и понят, да. Но  если  то,  что  породило  эти
образы,   можно   было   назвать  голосом,  значит,  голос  был
раздраженный,   настороженный,   но   вызывающий   необъяснимое
доверие. Он ответил:
     -- Эгин. Назови себя.
     Он   не  ответил  так.  Но  образ  своей  Внешней  Секиры,
собственное лицо вместе с зеркалом, его отражающим,  готовность
убивать,  которую  всегда невольно испытывает рука, возложенная
на рукоять меча -- все это ушло от него в пустоту,  прежде  чем
он успел осознать, что не может шевельнуть губами, ибо их нет у
него  больше.  Пустота  была глухой и черной, перед которой все
его чувства были бессильны. Что-то убило его, убило мгновенно и
бесчувственно -- ибо  он  помнил  свое  падение  от  подземного
толчка,  но  был бессилен вспомнить боль или мертвящий металл в
своем теле.
     Хохочущая жаба и удивленный ребенок.
     -- Ты называл меня Прокаженным, Кухом, Авелиром. А  теперь
я  стал пустотой, облаченной в Измененную плоть. Но прости -- я
не верю тебе, Назвавшийся Эгином, ибо я не видел твоей  смерти.
Докажи себя.
     Если это действительно Авелир, то он поймет.
     Черный Цветок -- он не знал как помыслить лучше и помыслил
черную розу, -- клятва, зеленые виноградины, "Овель".
     --  Странно,  Эгин.  Ты очень непохож на себя. Я, впрочем,
наверное тоже.
     -- Ты видишь меня!!? -- тысяча солнц и тысяча глаз, слитых
в одном образе. Самое  немыслимое  в  этой  тьме  без  конца  и
начала.
     -- Конечно же вижу, иначе как бы я мог говорить о тебе как
о воине,   проливающем   кровь   как   воду?   --  невозмутимое
спокойствие, едва заметная улыбка, дуновение морского ветра. --
И ты сейчас увидишь меня.
     Колодец не был бездонным. Высоко-высоко наверху  появилось
слабое  нежно-зеленое сияние. Не образ сияния -- но именно само
оно как таковое,  будто  бы  Эгин  увидел  его  глазами  своего
старого  доброго  тела.  Сияние опустилось (или Эгин был поднят
Авелиром?) и теперь он смог различить  внутри  него  золотистый
силуэт,  в  котором пробегали крошечные язычки черного пламени.
Силуэт,    к    удивлению    Эгина,    ничем    не    напоминал
саламандроподобного  эверонота. Авелир выглядел словно среднего
роста и среднего же возраста человек,  набросанный  несколькими
уверенными штрихами тернаунского художника-каллиграфа.
     -- Это и есть ты?
     -- Да, это и есть истинный я.
     -- Но ведь ты не человек, а выглядишь как...
     --  Не  вполне верно. Семя души у меня, о невежливый Эгин,
совершенно человеческое, как и у всех  эверонотов.  А  вот  мое
саламандровое  обличье -- это плата нашего народа за спасение в
войне Хуммера и Лишенного Значений. А вообще -- ты бы  на  себя
посмотрел.  По  тебе  какая-то  черная трещина змеится от левой
пятки до правого уха.
     -- Что-о?! Какая трещина, я ничего... -- Эгин  воспринимал
зрительно  лишь  семя  души Авелира. Себя же он не видел вовсе.
Словно бы был совершенно прозрачен для собственного взора, хотя
какой может быть "взор" без глаз? Правда, Взор Аррума...
     -- Правильно, ты видишь только меня, а вот я -- и себя,  и
тебя.  Не забывай, я все-таки и при жизни мог несколько больше.
А вообще -- хватит болтать. У нас мало времени.
     Что значит "довольно болтать" и "мало времени"? У них  что
--  есть  какие-то  другие развлечения до того момента как Пути
Пустоты вынесут их души в Земли Грем, где их личности  сотрутся
вместе с памятью о прожитой жизни? Эгин так и спросил.
     -- Довольно болтать -- это значит что пора действовать, --
отрезал  Авелир.  --  Сейчас я постараюсь воздействовать на эту
крылатую тюрьму чтобы ты понял о чем я говорю.



     Напряженное ожидание. Вирин молча  смотрела  на  сложенные
крылья  девкатра  в  дальноглядную  трубу, а Куна-им-Гир нервно
постукивала  по  бронзовому  поножу  коротким  тупым  мечом  из
безупречно  отполированного  металла,  который служил ей вместо
некогда принятого в варанском флоте командирского жезла.  Сайла
исс  Тамай  не отваживалась нарушить их молчание. Ото всей души
она желала девкатру сдохнуть на месте, грозным "черепахам" южан
-- всем  скопом  пойти  ко  дну  на  ровном  киле,  а  себе  --
проснуться в своей княжеской постели рядом с Лагхой Коаларой.
     Но нет.
     Вздымая  клубы  пепла и пыли, девкатр вновь взмыл вверх, в
то же время поворачиваясь вокруг своей оси так, что его  голова
через  пол  оборота  оказалась  обращенной  прямо  на "Лепесток
Персика".
     -- Подавай "готовность"! -- выпалила Вирин.
     Куна-им-Гир вздрогнула всем телом, словно  ей  за  шиворот
упал  паук, и воздела вверх свой офицерский меч. В нем послушно
блеснуло утомленное послеполуденное солнце месяца  Гинс.  Разом
взвизгнули флейты в руках мужчин, стоявших на флангах разбитого
на два прямоугольника строя лучниц Гиэннеры. Четыреста Стражниц
в  одном  слаженном  многоруком  движении  извлекли  стрелы  из
колчанов.  Первая  шеренга  зарядила  луки  красными  стрелами,
вторая   --   желтыми,   третья   --   зелеными,  четвертая  --
ядовито-синими, пятая -- черными.  Теперь  они  были  полностью
готовы к Танцу Ткачей.
     -- Неужели они дострелят? -- не удержалась Сайла. Она мало
смыслила  в  военном  деле,  но все-таки несколько раз вместе с
покойным князем  присутствовала  на  стрелковых  состязаниях  и
знала, что стрелу больше чем на пятьсот шагов никак не пустить.
А до девкатра на глаз было больше двух тысяч.
     -- Этими стрелами -- да, -- не без гордости заявила Вирин.
     --  Чего мы ждем? -- осведомилась через плечо Куна-им-Гир.
-- Все готово, пора начинать.
     Вирин  подошла  к  ней   и,   нежно   поцеловав   в   шею,
проворковала:
     -- Потерпи немного и ничего не бойся. Он пока лишь смотрит
на нас. Мы успеем всегда.



     Если  дух и душа не есть одно -- значит, у Эгина захватило
дух. А если все же одно -- значит, образ духа.
     Он видел. Он снова видел. И не смрадные  болота  Проклятой
Земли,  и  не  благоуханные  долы Святой Земли, а привычный мир
Солнца Предвечного. Но видел не так как раньше.
     Море -- невесомое, прозрачное до самого дна, будто бы  это
не  вода,  а  едва  замутненный  сизой  дымкой  воздух.  На его
поверхности  парит  гармоничное  сооружение,  о  котором   Эгин
доподлинно  знает,  что  оно  мертво,  но  когда-то состояло из
множества безмолвных живых  существ,  именуемых  кедрами.  А  в
центре  сооружения  --  смертельная  опасность.  Там  бьется  и
пульсирует неведомая сила,  готовая  в  любой  момент  получить
свободу  и  сокрушить его новое тело. Да, сооружение мертво, но
живы его повелители. А  правее  сооружения  --  большая  группа
черных   чечевицеобразных   монстров   и  их  тощих  коричневых
спутников. Эти гораздо уродливей, но зато они безопасны, и этим
сразу же вызывают у Эгина симпатию.
     Где-то "за спиной" и в то же время внутри  него  заговорил
Авелир:
     -- Кое-что получилось. Ты видишь, но, увы, твое восприятие
уже сильно  Изменено  материей девкатра. Боюсь, трещина в твоем
семени души отнюдь не случайна.
     Последнее Эгин оставил без внимания.
     -- Девкатра?!
     -- Да,  мы  с  тобой  теперь  вдвоем  одухотворяем  одного
девкатра,  как  двое мужиков на ярмарке изображают одну корову,
олух  ты  аррумский!  --  на  Эгина  вывалился   полный   мешок
издевательских   образов.   Среди   них   особенно   впечатляла
матерчатая лупоглазая  кукла,  на  лбу  которой  было  написано
тушью:   "Эгин,   аррум  Опоры  Олухов".  Авелир  тем  временем
продолжал:
     -- Дело в том, что девкатры с тех пор как  они  Изменились
--  твари  совершенно  неживые и уж заведомо безмозглые. Они --
как бы ловушки и  мучители  человеческих  душ.  Правда,  как  я
понимал  раньше,  одному  девкатре  положена  одна душа. Теперь
оказалось -- можно и две. Точно не знаю почему, но скорее всего
из-за того, что мы оказались в жерле Черного  Цветка  и  семена
наших душ, подхваченные Путями Силы, вошли в плоть рождающегося
девкатры.  Я  вот  только не понимаю, как смог попасть сюда ты,
если тебя никто не убивал.
     Эгину было немного обидно  за  "аррумского  олуха"  и  он,
припомнив  как  называла  его  в прошлом году живущая-вне-плоти
Тара,    сказал,     желая     впечатлить     Авелира     своей
сообразительностью:
     -- Наверное, потому что я человек Пестрого Пути.
     Как не странно, это действительно впечатлило Авелира.
     --  Откуда  ты  знаешь  про Пестрый Путь? -- к неприятному
удивлению Эгина, надо всем властвовал созданный Авелиром  образ
глухой железной стены.
     -- От бесплотной Тары, одной из Говорящих Хоц-Дзанга.
     --   А,   Говорящие  Хоц-Дзанга,  --  в  образах  Авелира,
перенасыщенных засохшим шиповником, Эгин уловил  что-то  сродни
облегченному  вздоху.  -- Хорошо, оставим все это. Теперь, зная
что ты смотришь на мир глазами девкатра, который  висит  сейчас
над  сожженной  Ваей,  ты  понимаешь,  что  это  за гармоничное
сооружение, в котором тебе видится одна лишь опасность,  и  что
это за стечение уродов западнее его?
     --  Уроды  --  это  "черепахи"  и  галеры южан. А вот этот
одинокий  корабль...  Наверное,  к  южанам  подоспела  подмога.
Какой-нибудь  секретный  плавучий  монстр,  который оснащен при
помощи Ибалара смертоносным оружием.
     -- Продолжим, -- Авелир словно пересыпал  сухой  песок  из
ведра  в  ведро.  --  К  твоему  сведению,  до  того как начать
разговор с твоей исключительно странной  и,  честно  признаюсь,
местами  настораживающей тенью, я, воспользовавшись могуществом
нашего нового тела, сжег за пять коротких колоколов две  тысячи
панцирных  пехотинцев  Хилларна.  И, раз уж выпала такая редкая
возможность, я намерен  продолжить  искоренение  скверны,  пока
свет моего семени не угаснет окончательно. Тебе вопрос, ученик.
Кого нам избрать следующей жертвой?
     Слишком   много  всего  навалилось...  Вспомнить  хотя  бы
собственную смерть... И вот, неожиданно  --  такое  могущество.
Мнилось,  что  все  кончено,  что  южане займут Медовый Берег и
выгребут весь мед, а теперь оказалось, что он, Эгин, еще  может
победить.  "Тайный советник Йен окс Тамма спасает вверенный ему
уезд от вторжения", -- неплохое полотно для  кабинета  вайского
градоуправителя. Интересно, как девкатр смотрится со стороны?
     --  Отвечай  на вопрос, ученик. Кого нам избрать следующей
жертвой? --  напомнил  Авелир  о  своем  существовании  образом
молота, чеканящего по бронзовой плите слог за слогом вопроса.
     --  Того,  кто опаснее всего. Флагмана южан. Самый крупный
корабль, стоящий в стороне от других.
     Суковатый учительский посох обрушился  на  бритую  голову,
принадлежащую... ему, Эгину!
     --  Ответ  неправильный,  ученик. Во-первых, потому что на
этом корабле знамена Варана и  Аюта,  которых  твоя  треснувшая
душа не видит. Не понимаю, правда, при чем здесь Варан, но факт
есть  факт  --  корабль явно дружествен Своду Равновесия, а для
Медового Берега ваши костоломы во главе с Лагхой все же  лучше,
чем костоломы южан. Во-вторых, ответ неправильный потому что на
палубе корабля изготовились к стрельбе лучницы Гиэннеры. Это --
верная гибель девкатру. Стоит его Измененной плоти погибнуть --
и наши души, подхваченные Ветрами Пустоты, уйдут из мира Солнца
Предвечного. И обе -- в Проклятую Землю Грем.



     Как  и  в  первый раз, девкатр совершил свое перемещение с
быстротой молнии.
     -- Я же говорила, -- облегченно  ответила  Вирин  и  вновь
поцеловала  Куну-им-Гир  в  шею.  Та подала своим мечом команду
"разрядить  луки",  затем  резко  повернулась  на  каблуках   и
ответила своей подруге долгим благодарным поцелуем.
     -- Ты мудра, -- улыбнулась Куна-им-Гир, чуть отстраняясь и
вновь подставляя свои уста устам Вирин.
     Сия  идиллическая  пара  имела  удовольствие целоваться на
фоне  "черепахи"  южан,  которую  быстро   раскаляло   докрасна
огненное  дыхание  девкатра,  зависшего  над  ней  буквально на
высоте вытянутой руки. Соседние "черепахи" пытались спасти свою
сестру по  несчастью,  обрушив  на  девкатра  десятки  фонтанов
"темного  пламени".  Но  то,  что  совсем недавно прошло против
шардевкатрана-гусеницы,  было  взрослому  девкатру-бражнику  за
ласковый дождик. Огонь хлестал по крыльям, по сегментированному
тулову,  по  глазам девкатра, но он был неуязвим и лишь гудение
его стало громче, басовитей  и  настырней.  Железный  дом  южан
полностью потонул в густом молочно-белом паре, из которого то и
дело  доносился  грохот разрушающейся обшивки, а после раздался
один  громоподобный  булькающий  звук  --  и  все.  "Черепаха",
изощренное    чудо    кораблестроительного    искусства   южан,
считавшееся  неуязвимым  (для  любого  оружия  в  мире,  кроме,
разумеется,   "молний  Аюта")  и,  следовательно,  непотопимым,
благополучно  отправилась  ко  дну,  унося  с  собой  четыреста
воинов, матросов и обслуги стволов-огневержцев.
     А   девкатр  уже  сменил  позицию  и  завис  над  соседней
"черепахой"...



     Дышащее  жаром  брюхо  девкатра   с   поджатыми   к   нему
суставчатыми лапами теперь было прямо у него над головой.
     "Все  погибло!!!",  --  беззвучно  возопил Адорн, изо всей
силы обрушив до боли сжатые кулаки на перила мостика.
     До последнего момента он надеялся,  что  судьба  улыбнется
ему,  что  девкатр  сменит  гнев на милость, направив свою мощь
против проклятого  аютского  парусника,  или  же  уйдет  вглубь
Медового  Берега,  или же просто сгинет как ночной кошмар -- но
нет. Адорн был обречен  на  надежду  памятью  о  гневе  Желтого
Дракона.  Адорн  не мог отступить -- он мог только победить или
погибнуть. И еще Адорна поддерживала  уверенность  в  том,  что
ужасный   Аффисидах,  который  сегодня  поутру  обнаружил  свой
истинный  нечеловеческий  облик  и  назвался   Ибаларом,   смог
одержать   победу   там,   на   берегу.  Значит,  думал  Адорн,
Аффисидаху-Ибалару будет по зубам и девкатр.
     Так  или  иначе,   теперь   уже   было   поздно   что-либо
приказывать.  К Адорну внезапно пришло удивительное спокойствие
и он сел на палубу,  подняв  взор  к  злым  небесам,  затянутым
багровой смертью.
     Так вот значит что видел капитан той "черепахи"...
     Внешний   мир  словно  бы  растворился  в  зыбкой  пелене,
замкнувшейся грандиозным малиновым пузырем  вокруг  "черепахи".
Железные  листы  обшивки  словно  бы  пропитались едва ощутимой
вибрацией, которая, казалось, проникает в самую суть  вещества,
заставляя  его мельчайшие частицы трепетать с несвойственной им
скоростью и тем  стремительно  нагреваться.  Сидеть  на  палубе
стало совершенно невыносимым.
     Адорн  вскочил  на  ноги.  Скоро  загорятся подошвы сапог.
Мокрый насквозь от пота, Адорн  решительно  выхватил  из  ножен
почетный  кортик Левого Крыла. Да, он примет смерть воина, а не
окуня на раскаленной сковородке.
     Адорн взял кортик обеими руками и прикоснулся его  острием
к  своему  горлу,  примеряясь. Бить надо наверняка, иначе, если
рана окажется не смертельной, останешься при сознании и  умрешь
как  окунь,  да  еще вдобавок и зажаренный в собственной крови.
Интересно, есть ли такие блюда у каких-нибудь народов? Может, у
смегов? Адорн примерился еще раз.
     Он тянул время. Где-то в самом  глухом,  самом  запыленном
закутке  его  сознания  еще  теплилась  надежда  на всемогущего
Аффисидаха, на чудо, на Солнце Предвечное, на этого  варанского
Шилола в конце концов, Шилол бы его разодрал!
     Адорн  в  последний  раз  глубоко  вздохнул и отвел кинжал
подальше. Краем глаза он видел как десятки солдат,  в  отчаянии
застывших  на  палубе,  не  решаясь  броситься  в кипящую воду,
собираются последовать его примеру, обнажив короткие абордажные
клинки.
     В такие моменты всегда тянет на какую-нибудь  громогласную
глупость.  Но  вместо  "Тысячу  лет  здравия, вечность славы --
императору!"  глотка   Адорна   от   волнения   породила   лишь
спазматический кашель. А когда он, перегнувшийся пополам, вновь
распрямился  в  полный рост, девкатра над "черепахой" больше не
было.
     На  палубе  истошно  вопил  молодой  солдат,   поспешивший
неудачно заколоться прежде своего командира.

<...............................................>
<...............................................>
<...............................................>

     (c) Александр Зорич, 1997
     --------------------

     http://zorich.enjoy.ru


     1.  А.Зорич.  Знак Разрушения (роман). -- М., ЭКСМО, 12000
экз. -- 1997 г.
     2. А.Зорич. Семя Ветра (роман). -- М., ЭКСМО,  12000  экз.
-- 1997 г.
     3.  А.Зорич.  Пути Отраженных (роман). -- М., ЭКСМО, 12000
экз. -- 1998 г.
     4. А.Зорич. Люби и властвуй (роман). -- М.,  ЭКСМО,  10000
экз. -- 1998 г.

Last-modified: Fri, 24 Jul 1998 19:20:20 GMT

Оцените этот текст: