Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Олег Дивов
     WWW: http://divov.lib.ru
     Date: 11 Apr 2005
---------------------------------------------------------------





     Рейсовый автобус  до Зашишевья отменили  еще зимой. И летом  маршрут не
восстановили.
     -- А незачем, -- объяснил  Лузгину милиционер  на  вокзальной  площади,
немолодой  и заметно поддатый сержант. -- Вы-то чего  там забыли?  Кстати...
Можно документики ваши?
     Лузгин секунду помедлил и вытащил паспорт.
     -- И на ружье попрошу.
     -- Вот, пожалуйста.
     Сержант раскрыл паспорт и глубокомысленно изрек:
     -- Ага!
     -- Да-да, я тут родился. У меня в Зашишевье дом. Бабушкин еще. Приезжаю
иногда отдохнуть и на утку сходить.
     -- На утку сходить... -- эхом повторил сержант.
     -- Поохотиться, -- на всякий случай уточнил Лузгин.
     -- Рановато вы. До сезона еще месяца полтора, если не два.
     -- А я и не тороплюсь.
     Сержант оглядел  Лузгина с ног до головы, будто оценивая, из торопливых
тот или нет.
     --  Говорят, хреновая в  тех  местах охота стала,  -- бросил он,  снова
утыкаясь в документы.
     -- Это кто говорит? -- хмыкнул Лузгин.
     -- Да все  говорят.  Утка  теперь  больше  на  Голубых  Озерах.  А  под
Зашишевьем ни утки,  ни зверя нет. Утиные гнезда паводком затопило по весне.
А зверя волки, наверное, заели. Волки там шалят, знаете?
     -- Ну, это зимой...
     -- И летом тоже.
     -- Летом? -- изумился Лузгин. -- Волки?
     --  Так  глухомань же, чего  бы и  не пошалить. Вот, туда даже автобуса
нет. Потому что незачем. Сколько там дворов-то жилых?
     -- Ну-у... В том году я не был, не получилось. А в позатом десятка три.
     -- Загибается ваше Зашишевье, -- сказал милиционер, возвращая
     Лузгину   документы.   --   И  если   б  только   оно.   Все   просрали
москвичи-демократы. Пидоры.
     Лузгин несколько раз крепко моргнул.
     -- Да, тут еще собаки бешеные в пригороде бегают, -- продолжал сержант.
--  В  пригороде  и  в  старой  промзоне,  там вообще  целые  стаи.  Мы всех
предупреждаем, вы осторожнее. Второе лето подряд такое  безобразие. Их  лисы
бешеные кусают, собаки людей кусают, люди бесятся и тоже кусаются...
     Лузгин надолго зажмурился.
     -- Как  добираться-то в Зашишевье  думаете? Не  повезет  ведь никто.  И
попутки  в ту сторону не дождешься. Разве какой зашишевский в город выбрался
-- доски вроде они возят --  так  его еще найти.  А полсотни  верст пехом...
Может, ну на фиг? Честное слово, ехали б вы, скажем, на Голубые Озера.
     -- Я на родину и пехом могу, -- хмуро пообещал Лузгин.
     --  К  ночи-то  не успеете,  --  сказал  сержант. С непонятным каким-то
значением сказал.  -- У  вас хоть  патроны нормальные  есть? Что на утку  --
пятерка, четверка от силы...
     -- Три ноля вам хватит? -- Лузгин начал злиться.
     -- Мне-то хватит, -- ухмыльнулся сержант. -- А там --  кто его знает...
Ладно, счастливого пути.
     Привязчивый  милиционер  козырнул  и  ушел   по  своим  делам.  Лузгин,
чертыхаясь  под  нос,  двинулся   к  заметной  издали  группе  привокзальных
извозчиков.
     Те его разве что на хер не послали.
     -- Триста, -- объявил Лузгин внушительную по здешним меркам сумму.
     -- Долларов? Или этих... Еврей? -- рассмеялись ему в лицо.
     -- В чем дело-то, мужики? -- попытался втереться в доверие Лузгин.
     -- Да ни в чем. Просто не ездим мы туда. И никто не поедет.
     -- Почему?! Вы еще скажите, там волки!
     -- Какие, в жопу, волки...
     -- А что тогда?!
     --  Слушай,  друг, отстань,  а? Сказано тебе --  на Зашишевье не ездим.
Дорога херовая.
     Лузгин оглядел потрепанные машины извозчиков и скривился.
     --  Думаете, я не знаю, по каким вы дорогам на "Жигулях" рассекаете? Да
там не всякий грузовик пройдет!
     -- А на Зашишевье -- херовая.
     Лузгин демонстративно сплюнул и зашагал прочь.
     -- Эй,  москвич! --  крикнули  ему в  спину.  --  Вон,  гляди,  дедушка
подвалил. Ты с ним попробуй. Дедушка  у нас отмор тот еще. Он тебя не только
в Зашишевье, он хоть прямо в само Филино отвезет!
     И извозчики хором заржали, будто сказано было что-то очень смешное.
     Дедушка оказался и вправду дедушкой. При ржавом насквозь "Запорожце".
     -- В  Зашишевье не повезу,  ты понял,  -- твердо заявил он. -- А вот до
зашишевской повертки...
     --  Хоть  туда! --  взмолился Лузгин, втайне надеясь  по пути уговорить
деда проехать  дальше. От поворота с  асфальта  до  деревни  оставалось  еще
верных двадцать километров по грейдеру через лес.
     -- Двести рублей.
     -- Легко, -- бросил Лузгин, ныряя в машину.
     *****
     Уже за городом дед спросил:
     -- По делам, или как?
     -- В отпуск.
     -- А-а... -- протянул дед, и отгородился от пассажира такой стеной, что
Лузгин ее почти физически почувствовал.
     -- Я сам вообще-то  местный, -- сказал  Лузгин.  -- Из  города.  Просто
родители  в  Москву  перебрались,  когда я школу заканчивал.  А  в Зашишевье
бабушка моя жила, дом от нее остался. Почти каждое лето приезжаю.
     -- А-а... -- повторил дед, но стал вроде бы поближе.
     --  Вот, поживу  спокойно месячишко-другой, а там сезон откроется, уток
постреляю...
     --  Охотник,  значит?  -- хмыкнул  дед. -- А я думал, зачем  ружье,  ты
понял. Думал, по делу. Поживешь ты в Зашишевье, как же... Спокойно.
     -- По делу?.. -- переспросил Лузгин.
     -- В том году-то не приезжал ты, -- сказал дед.
     -- Да, не приезжал. С работой закрутился. А вы...
     -- Возил я туда в том году. Тоже вроде тебя -- москвичей. Один я возил,
другие зассали, ты понял. Двоих возил с ружьями. А тебя не было.
     -- Да, меня не было. Правда, я на машине обычно. А что эти двое?..
     -- Говорю -- москвичи, -- объяснил дед и умолк.
     Лузгин вздохнул. Он слишком хорошо знал местных, чтобы надеяться теперь
хоть на обрывочную  информацию. Здесь умели великолепно сплетничать, но если
по   какой-то  причине  образовывался  заговор  молчания...   Сицилия  с  ее
знаменитой  "омертой"  могла  идти  далеко  и  надолго. Одна  радость  --  в
Зашишевье ему, как своему в доску, конечно же все объяснят.
     Вот только добраться бы туда.
     Дед гнал, "Запорожец" неприятно  плавал  по  дороге. Под  колеса  летел
щербатый  кривой  асфальт. Лузгин увидел знакомый столб  и  приготовился  не
пугаться.  Неподалеку затаилась подленькая  незаметная  промоина, на которой
внезапно теряли  управление и резко  дергали вправо передним мостом  все без
исключения автомобили, невзирая на марку и тип привода.
     Машина опасно вильнула. Лузгин испугался.
     -- Вот блядство, ты понял, -- произнес дед лениво.
     -- Хреновая дорога, -- поддержал тему Лузгин.
     -- Дорога нормальная. Гонять не надо.
     --  Не  бывает на нормальной  дороге поворотов  с обратным профилем, --
фыркнул Лузгин. -- Таких, чтобы машина на отрыв шла. А эта вмятина? Главное,
ее  не видно совсем, а  тачка обязательно вильнет. Сама. И  любая.  Я тут на
разных ездил. Пару раз с перепугу чуть в канаву не улетел.
     -- А сейчас чего пешком?
     -- Машину жене оставил.
     -- Потом жена приедет?
     -- Не приедет, -- отрезал Лузгин.
     -- Ты попусту не огрызайся, парень, --  сказал дед строго.  -- Человека
не сразу видно, ты понял. А я тебе добра желаю. Ты вроде нормальный.
     -- Вроде, -- согласился Лузгин.
     -- В городе люди пропадают, ты понял.
     --  Они везде пропадают, -- заметил  Лузгин осторожно. --  По России до
ста тысяч в год пропавших без вести.
     -- Ско-олько?! -- недоверчиво протянул дед.
     -- Официально шестьдесят-семьдесят тысяч. Ну,  сами  догадываетесь, как
занижены официальные цифры...
     -- Ты-то откуда знаешь?
     -- Слышал где-то.
     -- Это у вас в Москве говорят?
     -- Говорят.
     --  Да-а,  однако...  Ну, у  нас-то немного  пропадает, конечно. И так,
шелупонь разная -- бомжи, пьянь, тюремщики.  Но мы же их знаем всех -- а они
пропадают, ты понял. А бывает, и приличные люди. У меня сосед через два дома
--  ушел  по  весне, и с концами. Потом рыбаки  тоже.  Прошлым летом. Уехали
впятером как раз в эту сторону.  Грузовик-то нашли, ты понял. Москвичей тех,
что я отвез, вообще с  милицией  искали. Неделю искали,  ты  понял. Меня  на
допрос таскали, а я что? Я -- до повертки, дальше ни-ни. Тогда уже пастуха с
подпаском заели где-то там, дальше, за Горелым Бором.
     -- Не похоже на волков... -- пробормотал Лузгин.
     -- Какие  волки,  мил  человек? Волки! Двоих  мужиков заели,  коров  не
тронули -- ничего себе волки, ты  понял! А в  городе?  В городе,  что,  тоже
волки шуруют? Менты все прошлое лето собак бродячих отстреливали. Как бы они
вроде  людей грызли.  Ну, отстреляли. А  этим  летом  та же  херня.  Бешеные
собаки, ты понял. Ага, так мы и поверили. Не знаю, что там у вас в Москве на
этот счет говорят...
     -- В Москве я ничего подобного не слышал.
     -- И про новое бешенство?
     -- Не-ет...
     --  Люди  кусаться начинают, --  сообщил дед, заметно понизив голос  --
насколько позволили дребезг и пуканье "Запорожца".
     -- Ах, да, -- вспомнил Лузгин. -- Мне на вокзале мент говорил.
     -- Тебе мент сказал, а я своими глазами видел.
     -- Чего?! -- подыграл Лузгин, в свою очередь понижая голос.
     -- Не чего, а кого. Бешеных, -- важно заявил дед.
     -- И много?
     -- Не веришь, да? Много не  много, а парочку видел. Рожи белые, пасть в
кровище, глаза  выпучены... А  я на  рыбалку двинул затемно, и по дороге  их
чуть не сбил, ты  понял. На выезде из города, вот где промзона начинается --
ну, знаешь. Хорошо, ночь лунная была, у меня фары-то не особо того. Гляжу --
идут двое мне навстречу, шатаются, как пьяные,  не видят ни хрена. Страшные,
оборванные все, у девки сиськи наружу... -- тут дед надолго замолчал.
     -- А может и правильно, что не веришь, ты  понял, -- сказал он наконец.
-- Сам не верю. Я тогда дальше-то еду, думаю, не перекреститься ли, ни хрена
себе  рыбалка начинается, и вижу --  собака!  Здоровая,  черная.  По обочине
чешет в ту же сторону. Метров за триста позади от тех. А за собакой еще чуть
позади мужик. В черном плаще длинном, до самой земли, ты понял. С капюшоном.
Смотрю  --  коса  есть, нет?  Вроде  нет  у  него  косы.  Тут  уж и  вправду
перекрестился. А все одно клева не было вообще, ты понял.
     Лузгин ошарашенно молчал.
     --  Погнали, называется, Советскую власть, -- сообщил дед.  --  Надоела
она им, ты  понял. Мне  она тоже,  прямо скажем, не особо  нравилась. Но при
Советской  власти не было такого. На днях, я слышал, опять бабу загрызли под
Филиным. Вторую  уже.  Ты это, через Филино напрямик не  ходи, ты  понял,  в
обход бери вдоль озера, по старой дороге. Там мужики любого чужого застрелят
на хер без разговоров.  Знают тебя в Филино?  А все  равно не  ходи,  они же
киряют вчерную. Раньше по безделью, теперь  от  испуга. С залитых глаз точно
завалят...
     Лузгин смотрел на дорогу  и мучительно соображал. Может быть впервые  в
жизни он  не  знал, что  спросить. А  ведь с детства был любопытен,  недаром
работу выбрал -- сплошные расспросы и поиск истины.
     -- Собаки бешеные! -- сказал дед с выражением. -- Допустим, с собак все
началось, я не  возражаю, ты  понял.  Но дальше одними собаками не обошлось.
Хотя ты  и  собак тоже  бойся. Ты как лесом пойдешь, всего бойся.  В  городе
вроде ясно,  кого бояться. А в лесу  какое говно лазает, не разбери-поймешь.
Второе  лето  хер  знает,  что  творится.  Раньше  хоть  понятно было,  куда
жаловаться...
     "Запорожец" сбавил  ход.  Слева впереди в плотной  стене леса виднелась
рваная прореха.  А справа -- покосившийся указатель "На Зашишевье", облезлый
и в дырках от сквозной ржавчины. Надпись читалась с трудом.
     -- Дальше не повезу, даже не надейся, -- сказал дед, притормаживая.
     Лузгин глядел налево. Еще позапрошлым летом в  глубь леса уходил вполне
приличный укатанный грейдер, по нему  можно  было гнать  и  под сотню,  если
машину   совсем  не  жалко.  Ну,  дорога  осталась  дорогой.  Только  крайне
запущенной, с  осыпавшимися  заросшими травой обочинами и  заметной грузовой
колеей посередине.
     -- Не надеюсь, -- вздохнул Лузгин, протягивая деньги.
     -- Ружье собери и  заряди, --  распорядился  дед. -- Картечью.  А лучше
пулей, ты понял.
     -- Хватит меня запугивать, -- попросил Лузгин, выбираясь из машины.
     -- Я и так уже едва дышу.
     -- Живее будешь, -- дед откинул спинку правого сиденья, помогая Лузгину
достать  рюкзак и  чехол с ружьем. --  Да,  это... Привет Ереме  от меня, ты
понял. Скажи, зимой приеду на мормышку ловить.
     -- А зимой, что, в Зашишевье не страшно?
     -- Зимой тут везде глухо, -- сказал дед. -- Как в танке.
     И сам захлопнул дверь, отгораживаясь от Лузгина уже окончательно.
     --  Вас  зовут-то  как?  --  спросил  Лузгин,  но  дед уже разворачивал
дребезжащий "Запорожец".
     -- Никак, -- понял Лузгин.
     *****
     Для  начала он помочился на обочину. Потом закурил сигарету и  поглядел
на часы.  Полдень.  Если  ничего страшного не произойдет,  к Зашишевью можно
выйти  около шестнадцати.  Лузгин вытащил из  чехла помповую гладкостволку и
ловко  собрал ее на весу. Присел в задумчивости  над рюкзаком. Боеприпасы он
упаковывал бессистемно, не  глядя, и в каком углу рюкзака затерялась коробка
с  двадцатью  патронами,  снаряженными  дробью  "три  ноля",  никак  не  мог
вспомнить.
     -- Бред, -- сказал Лузгин, вскрывая клапан.
     -- Паранойя, -- добавил он заметно громче через минуту-другую.
     -- И  все-таки!  --  провозгласил он  в полный  голос  еще  несколькими
минутами позже, заряжая подствольный магазин.
     За все это время по асфальту не проехало ни одной машины.
     Лузгин передернул  затвор, щелкнул предохранителем,  и  дозарядил ружье
еще одним патроном.
     Он, в общем-то,  не чувствовал  страха. Но  Лузгин прекрасно  знал, что
местные  не боятся  ни волков,  ни  медведей, ни  бешеных  собак,  ни  белой
горячки. Этого добра в  округе  испокон  веку  было  хоть задом ешь. Местные
опасались только милиции, да и то  по причинам отнюдь  не метафизического, а
самого  что ни на есть  материального  свойства. В приснопамятные  советские
времена народ постоянно что-то воровал -- не от хорошей жизни, конечно, -- и
до сих пор сохранил перед людьми в погонах атавистический ужас. Да и милиция
тут всегда была насквозь  коррумпированная, эдакая сама  себе  мафия, и кого
угодно могла посадить за что угодно, или вовсе ни за что.
     Короче говоря, если  местные вздумали  чего-то всерьез бояться, значит,
оно  пострашнее  милиции  будет.  Выходит,  и  самому немного поберечься  не
зазорно.
     С этими  невеселыми мыслями Лузгин навьючил на себя рюкзак, приспособил
ружье на одно плечо, и зашагал по грейдеру, держась самой его середины.
     Через два  часа,  обходя  берегом озера потенциально опасное для  жизни
село Филино, он наткнулся на бешеную собаку.
     Небольшого  роста  черная  с  рыжим  псина, некогда лохматая,  а теперь
облезлая, трусила Лузгину навстречу по узкой тропинке.
     Запаленное дыхание и вся морда в пене.
     Лузгин сполз с тропинки задом, выставив перед собой ружье.
     Собака  покосилась на человека мутным заплывшим  глазом и, хрипя, будто
загнанная лошадь, пробежала мимо.
     -- С-с-сука! -- прошипел Лузгин ей вслед, защелкивая предохранитель.
     Хвост удаляющейся собаки весело торчал вверх.
     Лузгин сам уже шел в одной  рубашке и все равно потел. А каково было по
жаре псу, хоть и облезлому... Тут не то, что вспенишься -- закипишь.
     -- Бля! -- выдохнул Лузгин, доставая трясущейся рукой сигареты и ощущая
всем телом, как бешено колотится сердце.
     Больше он до самого Зашишевья никого не встретил.
     *****
     К  концу  дороги  Лузгин  совершенно  запарился  и  похудел  минимум на
килограмм. Можно было, конечно, по пути окунуться  в три озера и  две речки,
но не терпелось поскорее добраться до места  и выяснить, что за аномалия там
приключилась. Большое  и  удивительно  чистое  Шишево, вдоль  которого  село
лежало,  и то Лузгина не  соблазнило -- он  наспех голову в  воду  окунул  с
мостков, да шею намочил. В это озеро не хотелось нырять. Отсюда слышно было:
ой, нехорошо на берегу.
     Ничего слышно не было.
     В  нормальном  состоянии  даже  такое  умирающее  село, как  Зашишевье,
производило довольно много шума. Причем не городского, сливающегося в гул, а
типично   деревенского,   состоящего    из   множества   самостоятельных   и
информативных шумов. Вот  лесопилка гудит, вот трактор  везет с поля сено, а
кто-то в город на  грузовике  двинул, а  там баба матом кроет сволочь пьяную
свою... Да и псина какая нет-нет, а гавкнет.
     Нынче село то ли вымерло, то ли затаилось.
     Лузгин на  Зашишевье вышел  с юга. Не удержался,  срезал угол по лесным
тропинкам. Половиной мозга понимая: ох, нарывается  -- а другой твердо зная,
что  в  жару  никакое лесное чудовище  на  охоту не  ходит, оно  под корягой
прячется  и тяжело дышит. И действительно, никто его не загрыз и не испугал.
То  есть, вздумай Лузгин испугаться, он бы  повод нашел, но после встречи со
взмыленной собакой ему основательно полегчало. Вспомнил, как велики  глаза у
страха. И еще -- что местные народ сметливый, но малограмотный.
     Увидел кто-то мельком  что-то.  Принял его за черт знает, что.  Обозвал
непонятно  как.  И  пошел на  всю  округу байки  травить, знай ему  наливай.
Включается  испорченный  телефон --  кстати,  здесь и  настоящий-то  телефон
постоянно сбоит...  "Кстати!". Лузгин,  неловко  извернувшись, сунул руку  в
боковой  карман  рюкзака и вытащил мобилу.  Нет контакта  с сетью. Последний
сотовый ретранслятор стоял в городе.
     Да и зачем тут  ретранслятор? В Зашишевье магазина-то  нет уже  десятый
год. Спасибо, электричество есть.
     Итак, Лузгин пришел с юга, и теперь в село входил не с
     "парадного" края, а по узкой боковой улочке. И сразу же заметил, как
     прибавилось брошенных домов. Этот конец Зашишевья действительно вымер.
     Но дальше-то что?
     Будто  желая поддержать Лузгина, вдалеке  замычала  корова. Он прибавил
шаг, обогнул угол, и остановился, с облегчением переводя дух.
     В селе жили  люди. Они даже занимались  делом. Братья  Яшины, непохожие
близнецы, крепкие шестидесятилетние дядьки-пенсионеры, напряженно трудились.
Старший, Витя-электрик, висел на высоком столбе, обхватив  его "кошками",  и
ковырялся  в  телефонном коммутаторе. Младший, Юра-плотник, сидел у подножия
столба,  и  пил водку,  заедая ее  копченой  рыбой. Вите как раз  захотелось
добавить, но слезать, видимо, было лень
     --  он  опустил вниз полевую сумку на  длинном  ремне, а  Юра аккуратно
вставил в нее стакан, накрыв его бутербродом с рыбой.
     --  Ну,  братка! -- сказал Витя, откидываясь назад, чтобы  удобнее было
опрокинуть дозу -- насколько позволял страховочный пояс, обвивавший столб.
     -- Ну, братка! -- ответил Юра.
     Они  дружно выпили, причем Юра как раз увидел Лузгина и  сделал  поверх
стакана большие глаза.
     Витя у себя наверху закусывал.
     -- Слушай, Андрюха приехавши! -- сообщил Юра хрипло.
     --  Где? -- Витя принялся  опасно вертеться  на столбе. -- О!  Андрюха!
Етить твою! Приехавши!
     -- Не приехавши, а пришодце, -- поправил Лузгин. -- Здорово, отцы.
     -- Здорово! А чего, где машина-то?
     -- Маринке оставил.
     -- Присаживайся. Братка, ну его на хер, слезай давай. Слушай, а Маринка
приедет?
     -- Не приедет, -- коротко ответил Лузгин, сбрасывая рюкзак.
     -- Во как... -- сказал Юра понимающе. -- Ну, выпей.
     Витя спустился вниз, звякая "кошками", подошел  к  Лузгину и сунул  ему
мозолистую руку.
     -- Опять вырос, -- оценил он. -- И куда вы растете!
     -- Да куда мне расти, тридцать лет уже. Все ты шутишь, дядь Вить.
     -- Ско-олько?
     -- Тридцать.
     -- Это сколько же мне тогда?!
     -- Слушай, ты посуду давай, -- напомнил Юра.
     -- На.
     -- Ну... Вот. Держи, Андрюха. С приездом.
     --  С  приездом, -- согласился Лузгин,  опасливо заглядывая в стакан  и
заранее передергиваясь.  Этикетка на водочной бутылке внушала  сомнение даже
издали, а уж вблизи... И налили ему  сто граммов верных. Здесь по-другому не
умели наливать.  Не понимали, зачем.  И вправду зачем, смысла ведь никакого.
Пить надо чтобы выпить.
     Водка оказалась мерзкая, да еще и теплая. Наверное поэтому она тут  же,
ударом, треснула в голову. Лузгин присел на траву и достал сигареты.
     -- Вы сейчас курите? -- спросил  он.  Близнецы лет пять  назад  на спор
вместе бросили курить. Кто первый закурит, с того ящик.
     --  Не-а,  --  мотнул  головой  Юра.  --  Этот-то   смолит  втихаря,  я
подозреваю...
     -- Чего-о?
     -- Молчу. Слушай, Андрюха, ты рыбки попробуй. Отличная рыбка.
     Лузгин попробовал. Рыбу есть было можно, ее почти докоптили.
     -- Хорошая, -- кивнул он. -- Сами... настреляли?
     Прислоненную к забору двустволку Лузгин сразу заметил, просто не  знал,
как о ней спросить.
     Братья переглянулись.
     -- Слушай, а давай еще по одной, -- предложил Юра. -- Там и осталось-то
всего ничего.
     -- Да мне же идти дом открывать. Мести, вытряхивать, мыть, воду таскать
-- возни на три часа... Может, вечером?
     --  Вечером не до того будет, -- сказал Витя. -- Давай сейчас. Да  чего
ты смотришь на нее? Хорошее вино.
     Лузгин с трудом отвел взгляд от бутылки, закурил и кивнул.
     На этот  раз  ему перепало  чуть  меньше,  и по голове  стукнуло не так
сильно. Подзатыльничек, не больше.
     -- Хорошее вино, -- повторил Витя. -- Эх... Ладно, полезу доделывать.
     Он зашагал к столбу.
     -- Что с телефоном? -- спросил Лузгин.
     -- А-а, с ним всегда чего-нибудь. Трещать начал. Плохо слышно.
     -- А вечером что намечается?
     Витя, уже закинувший одну ногу на столб и впившийся в  дерево стальными
когтями, оглянулся.
     -- Часиков в десять подходи на Кресты, -- сказал он. -- Поговорим.
     Там все будут, и ты приходи.
     -- С ружьем?
     -- А как же. Пули есть у тебя?
     -- Крупная дробь. Три ноля. Почти картечь.
     -- Ну, не знаю. Ты  сначала тогда  ко мне зайди, я тебе с пулями дам, у
тебя же двенадцатый калибр?
     -- На кого охота-то?
     -- А х...й его знает, -- очень честным голосом ответил Витя, карабкаясь
на столб.
     Лузгин в  упор  посмотрел на  Юру.  Тот сделал  неопределенное движение
носом.
     -- Слушай, ты откуда пешком-то? -- спросил он.
     -- С повертки. Филино обогнул -- водила посоветовал, который меня вез.
     -- Слышь, Витя? Ему водила посоветовавши Филино обойти.
     -- Какой еще водила?
     -- Который Андрюху до повертки везши. Вот гандоны ведь городские!
     -- Сучье, -- поддержал Витя,  заново пристегиваясь страховкой к столбу.
-- Андрюха, они тебе про собак бешеных не говоривши?
     -- Рассказывали. Мент на вокзале. Но этот, который вез меня...
     -- Вот гандоны рваные, етить твою!
     -- ...он сказал, что дело не в собаках.
     -- Ага! -- обрадовался Юра. -- Слушай, люди у них кусаются! Да?!
     Лузгин выставил  перед собой  ладони  --  мол, за  что купил, за  то  и
продаю.
     -- А  вообще, -- заметил  Витя со столба, -- если в  нашем городе долго
прожить, и кусаться начнешь, и лаять.
     -- Хорошо, -- сказал Лузгин. -- А кто тогда кусается?
     -- Зверь, -- ответили ему. -- Зверь ходит.
     -- Э-э... Какой?
     -- Я же говорю -- х...й его знает. Следы вроде  как у росомахи -- видел
у росомахи следы?
     -- Не-а.
     --  Вот как у нее, но здоровенные. Он такой  зверь. Медведь не медведь,
волк не  волк. Надо  его, конечно, того. Лазает,  гад, следит повсюду, собак
ест,  баб  перепугал насмерть.  Вчера  Козлову собаку  утащивши  --  помнишь
Козла-то?
     -- Ну.
     -- А помер Козел. Собака бегала-бегала, вчера гляжу  -- пропавши. Точно
зверь ее заевши, сука. Некому больше.
     -- Это не черная с рыжим, уши торчком, хвост кверху? -- спросил Лузгин.
-- Небольшая. Облезлая, будто с лишая? Я под Филиным ее встретил.
     -- Не, у Козла белая. А то, вон, его кобелина, -- Витя со столба махнул
рукой в сторону брата.
     -- Удрал, -- вздохнул Юра.  -- Под  Филиным, говоришь?  М-да. Е...ться,
наверное, побегши. Ничего, пое...тся -- вернется.
     -- Думаете, этот зверь пастухов загрыз? -- свернул ближе к теме Лузгин.
     -- Каких пастухов? -- дружно изумились близнецы.
     -- Ну, вроде бы погибли двое... -- начал Лузгин неуверенно.
     -- Слушай, это у Горелого Бора? -- перебил Юра. -- Ага? Нет, братка, ты
понял?! Ё-мое! Совсем они там  в городе ох...евши. Да кто  же их загрыз? Они
сами  кого  хошь загрызут. Ножами  один другого  зарезавши.  Бабу  вроде  не
поделивши. Тьфу!
     -- Хорошо, а женщина мертвая в районе Филино?
     -- Слушай, да она же не местная! -- воскликнул Юра  так радостно, будто
это все объясняло и сводило к минимуму ущерб.
     -- И... И что?
     -- Да ее из города вывезли и нарочно бросили!
     -- Не далеко везти-то?
     -- Слушай, мужик, да кто ж их поймет, городских?
     --  Ты  представь,  Андрюха,  --  сказал  Витя,  запуская   отвертку  в
коммутатор. -- Чего под Филиным в лесу может делать голая баба с маникюром и
этим па... падикюром? Молодая.
     -- Молодая, --  повторил Юра,  поднимая  кверху палец.  Опять же, будто
молодость погибшей многое проясняла.
     -- А то, что погрызли ее -- ну, мало ли, кто погрыз.
     Лузгин громко рыгнул. Пахнуло сивухой.
     -- Извините, -- сказал он. -- Давайте  подытожим. Значит, лазает зверь,
дерет собак, оставляет следы, больше ничего. Но люди-то пропадают? Рыбаки, я
слышал,  исчезли.  И  потом,  вроде бы  прошлым  летом приезжали  сюда  двое
москвичей -- и тоже пропали. Их милиция искала.
     -- А-а, слушай, это которые зверя как раз ловивши! -- вспомнил Юра.
     -- Биологи, зоологи, хрен их поймет.
     -- Сами его и накликали сюда, -- добавил Витя со столба.
     -- Он еще в прошлом году тут был?! -- вконец ошалело спросил
     Лузгин.
     --  Не-а, в  том  году  зверь к  городу  ближе  ходил. Москвичи  у  нас
покрутились чуток, поспрашивали, и дальше умотали. Серега Муромский их тогда
за Горелый Бор  отвезши -- и с концами. Ментовка потом искала, да без толку.
А  странные  были  оба.  Пришибленные не  пришибленные, а вот  с прибабахом.
Медленные. Я еще подумал -- как они зверей-то ловят, если медленные такие.
     -- Ладно, -- сказал Лузгин, поднимаясь на ноги. -- Пойду дом открывать.
Вечером увидимся.
     -- Ты, Андрюха,  погляди там у себя внимательно. Изба-то на отшибе, вот
и погляди -- вдруг следы.
     -- Я смотрел -- нету, -- сказал Юра.
     -- А пускай он поглядит, глаза-то молодые.
     -- Только уже залитые малость, -- заметил Лузгин и снова рыгнул.
     *****
     Село и вправду умирало. Проходя главной улицей, Лузгин повсюду встречал
отчетливые  знаки   близкого   конца.  Конечно,  Зашишевье  еще   держалось,
ерепенилось,  даже  новый и довольно прибыльный бизнес освоило --  заготовку
древесины -- но ему фатально  не хватало  молодых. Они покидали  этот лесной
угол  еще  в  советское  время,  а когда настала эпоха больших возможностей,
сорвались отсюда все разом. У них просто не было стимула оставаться.
     Чтобы  жить,  село должно обладать стратегически  верным положением  на
карте. Зашишевье этим похвастаться не  могло. Окажись оно хоть километров на
десять ближе  к  городу,  здесь  сейчас  была бы  дачная зона, неплотно,  но
обстоятельно   заселенная   бегущими   из  шумного  и  грязного  Подмосковья
столичными  жителями.  А это  уже  приработок  для аборигенов,  рентабельный
автобус  и  магазин  хотя бы летом.  Какое-никакое,  а шевеление.  Увы. Быть
может, придет  время,  и  Зашишевье поднимется.  Но скорее  всего, этого  не
случится.
     Потому что незачем.
     На  Крестах  -- единственном  в селе перекрестке,  украшенном кирпичным
ящиком автобусной остановки и "рельсой" пожарного  колокола, Лузгин встретил
Ерему-рыбака.  В   прошлом  знатный  браконьер,   а  теперь   просто  мирный
дедушка-алкоголик безуспешно пытался завести мотоцикл с коляской, весь такой
же  перекошенный,   как   еремина   физиономия.  По   меркам  прогрессивного
человечества рыбак был просто в жопу пьян, по своим личным -- вполне ничего.
     -- О, Андрюха! -- обрадовался Ерема. -- Приехавши!
     Лузгин угостил его сигаретой.
     -- Привет вам, -- сказал он. -- От деда на "Запорожце".
     -- От какого деда? -- удивился Ерема.
     -- Дед меня подвозил на желтом "Запоре". Просил вам передать, что зимой
приедет на мормышку удить.
     Ерема только головой помотал да рукой махнул.
     -- Да и ну его, -- сказал он. -- Слушай, что я у тебя спросить хотел...
Во! А правда, Киркоров -- пидор?
     -- Дядя Ермолай,  я же светской  хроникой не занимаюсь, -- извиняющимся
тоном  ответил  Лузгин.  -- В основном  про социалку  пишу -- ну, типа,  как
народу херово живется.
     --  Правильные слова, Андрюха! -- воодушевился Ерема.  -- Народу сейчас
живется... -- он снова помотал головой и махнул рукой.
     -- Далеко собрались-то? -- участливо спросил Лузгин.
     --  А-а...  --  Ерема  изобразил  ту  же  комбинацию  жестов  и  широко
улыбнулся.  Глаза  у него  были  пронзительно-голубые, приделай  на  молодое
непропитое лицо -- и хоть сейчас в Голливуд.
     -- Ну, счастливого пути, -- сказал Лузгин.
     -- И тебе, Андрюха, того же!
     Из коляски мотоцикла торчала двустволка.
     *****
     Дом Лузгина стоял у околицы, и в этом году его от  ближайшей жилой избы
отделяло уже не две заколоченных, а четыре.
     -- Как же ты там будешь, милок? -- спросила  Лузгина повстречавшаяся на
пути знакомая старушка. -- На самом краю, да еще один... Может, ко мне, а? У
меня полдома свободно, живи -- не хочу.
     -- Ничего, справлюсь, -- улыбнулся Лузгин.
     На участке никаких  следов не обнаружилось,  разве что за  баней -- там
неоднократно выпивали и закусывали, но деликатно, без вандализма. Не у чужих
же.
     Лузгин открыл  дом, распахнул ставни и  окна, затопил  печь, вытащил на
лужайку  пару матрасов, половики, и начал выметать накопившуюся за  два года
пылищу, радуясь, что избушка у  бабушки небольшая была. Потом натаскал воды,
полы вымыл,  половики  выбил,  по-быстрому  искупался в озере, переоделся  в
чистое и  принялся разгружать свой  объемистый  рюкзак.  Сумку  с  ноутбуком
небрежно  бросил на диван. Расставил по кухонным шкафчикам припасы,  которых
должно было хватить  на первую неделю  -- а потом  наверняка оказия в  город
случится, или можно вытащить из бани велосипед и до Филино доехать. Тамошних
мужиков с ружьями  он уже  не боялся.  Куда  больше  Лузгин теперь  опасался
водки,  которая продавалась в филинском магазине -- он  ведь  ее уже сегодня
попробовал. Нет,  за  водкой  --  в  город. Пока что литр  есть...  Лузгин с
сомнением поглядел  на бутылки. Выпитое так и не  выветрилось  из организма,
напротив, оно там в каком-то пороговом состоянии  присутствовало, не столько
радуя душу, сколько подбивая добавить.  Собрав волю  в кулак, Лузгин бутылки
спрятал  и  посмотрел на часы. Ого!  Вечер  уже. Полдесятого.  Не  мешало бы
поужинать -- кто его  знает,  как оно дальше обернется.  Тратить  на перекус
банку  тушенки  было  жаль  --   тушенке  предстояло   обрести  консенсус  с
макаронами, явив миру сытное и вкусное горячее блюдо. Поэтому Лузгин сунул в
карман  пару  вареных  яиц, оставшихся  с  дороги, и краюху  черного  хлеба,
завернул в бумажку немного соли. Прицепил на пояс нож, плотно набил кармашки
патронташа, небрежно повесил  его  на  плечо, взял  ружье, вышел на крыльцо,
присел и закурил.
     Безмолвие  нахлынуло  и  потрясло.  Тихий-тихий  шелест  листвы,  почти
неразличимый плеск воды у берега, и  ни одного искусственного, человеческого
звука. У Лузгина чуть слезы на глаза не навернулись. Еще два с лишним месяца
покоя впереди.
     И  никакого  внутри ни смятения, ни зуда по  поводу  возможной в  самом
недалеком будущем встречи с неведомым зверем. Или не зверем. Или не встречи.
Абсолютно все равно.  Лузгин  знал, куда едет, и зачем.  Он искал  тишины  и
гармонии. Он их нашел.
     *****
     -- На, держи, -- Витя протянул Лузгину два патрона, снаряженных пулями.
Лузгин их критически оглядел и сунул в карман.
     -- Ты заряди, -- сказал Витя.
     -- Успею, -- отмахнулся Лузгин. Не хотелось ему обижать Витю, объясняя,
что патроны выглядят не  лучшим образом. Для двустволки, конечно, сойдет  --
пальнет,  родимая,  никуда  не  денется.  А  вот магазинное ружье  с  трудом
переваривает картонные  гильзы,  набитые  кустарным  способом.  Перекосит  в
магазинке такую гильзу запросто, и окажется у тебя  вместо помповухи дубина.
На утиной охоте перекос не трагедия, а вот против зверя...
     -- На дорожку? -- предложил Витя.
     Лузгин задумался. Витя заразительно подмигнул.
     -- А-а, черт с ней, давай! -- обреченно согласился Лузгин.
     Когда они  подошли к  Крестам, там уже топталось человек с дюжину.  Все
сплошь крепкие дядьки глубоко за пятьдесят, а  то и старше.  Верховодил, как
обычно, Серега Муромский.
     -- На собаку возьмем! -- убеждал он. --  У всех собаки, какие остались,
по дворам заперты, а мы одну за село выведем, и к околице -- на цепь. И сами
вокруг. Придет как  миленький. Ветер откуда дует? Оттуда. Вот там посадим. И
сами   тихонько.   Он  выйдет,  а  мы  фонарями  его  ослепим  и  --  огонь.
Секунду-другую он постоит ведь, ослепши -- разве не хватит?
     -- Чью собаку-то на живца? -- спросили его.
     -- Да хоть мою! -- твердо ответил Муромский. -- Ради дела не жалко. Во!
Андрей!
     -- Здрасте, дядь Сереж, -- улыбнулся Лузгин. -- Здрасте все.
     Началось  обстоятельное   здоровкание   со   всеми  присутствующими   и
риторические ответы  на  непременные  риторические вопросы. Лузгина тут  все
знали еще во-от какого маленького.
     --  Ну че,  акула  пера,  --  сказал  Муромский. --  Что  там слышно  в
столицах? Посадят когда-нибудь этого ворюгу Чубайса, мать его еб?
     -- Вряд ли,  -- покачал головой  Лузгин,  делая  умное  лицо. -- У нас,
конечно, не Америка -- фиг  знает,  кого завтра  посадят. Но ведь попадаются
деятели, которых не посадят никогда, верно?
     -- Он же  все  мои  сбережения поп...здил, --  вздохнул  Муромский.  --
Сколько на книжке было, столько  и унес.  Обокрал  с  ног до  головы.  Рыжий
еврейчик Чубайс. Тьфу!
     Серега на  самом деле был  мурманский, это местные  его в  "муромского"
переделали,  как   им  удобнее  показалось.  Вырос-то  Серега  здесь,  и  по
зашишевским  меркам  высоко поднялся, мореходку  окончил,  карьеру  завершил
секондом на "торгаше". В общем, было там чего украсть Чубайсу.
     Теперь   Муромский  на  исторической  родине  если  не  командовал,  то
определенно  задавал  тон.  Их в  селе  набралось  таких --  репатриантов  с
активной жизненной позицией -- человек  пять.  Но  увы, даже общими усилиями
поднять  Зашишевье они  не могли. Потрепыхались  немного,  увидели, что дело
швах, с горя  запили --  кто на годик, кто  поменьше --  успокоились и пошли
тоже, как нормальные люди, валить-пилить-вывозить лес.
     Лузгин   стоял  в  толпе,  почти  не  слушая   разговора,  ощущал,  как
усваивается водка, курил, и  думал, что  в общем-то Зашишевье выдержало удар
судьбы.  Могло  бы просто рухнуть. Оно  и пыталось.  В годы  перестройки тут
разворовали,  съели  и распродали  целый совхоз.  Потом  начали от  тоски  и
пьянства  вымирать  -- на кладбище полно могил  сорокалетних  мужиков.  Но к
концу  тысячелетия  ситуация  постепенно  выровнялась.   Село,  будто  живой
организм,  переболело, и  теперь намеревалось достойно встретить старость. А
там -- как сложится.
     "Только странного зверя им тут  не хватало, -- подумал Лузгин. -- Зверь
-- это  совершенно лишнее.  Уж  лучше город,  где  люди  бешеные кусаются. В
городе доски на базу сдал, товаром затарился и был таков. Глядишь,  покусать
не успеют... Черт побери, я все же пьяный. Какие звери?! Какое бешенство?!".
     --  Андрюха, со мной будешь, -- сказал  Витя,  толкая Лузгина в бок. --
Рядом держись,  ага?  А то  мало ли... Ты же волка  с медведем кроме  как  в
зоопарке не видавши, етить твою. Хотя ведь звали тебя,  я помню. Сколько раз
звали. А  ты все  "работать надо,  работать  надо"...  А зверь  это  тебе не
птички-уточки. Прибаутки-шуточки...
     -- Да ладно вам. Будто на тиранозавра собрались.
     -- Тиро... завра мы бы в болото заманили,  --  авторитетно заявил Витя.
-- Он здоровый, но тупой. А наш зверь ох не прост, сука.
     Лузгин  словно проснулся.  Тряхнул головой.  Народное ополчение  шло по
улице гуртом, и он вместе с ним.
     --  Момент!  --  сказал он  Вите. Протолкался вперед,  к Муромскому.  И
сделал то, что нужно было с самого начала, чтобы расставить точки.
     -- Вы же сообщили в город? -- спросил он.
     -- Ха! Ну, ты даешь. В том году еще. В охотинспекцию капнули.
     Хотели  сначала ментам заявление  написать, но  те не приняли.  Сказали
когда  зверь  человека  сожрет,  тогда может быть  следователя  пришлют.  Я,
понятное  дело,  поспрашивал  кого  мог.  Оказалось,  есть  уже в  городе  и
погибшие, и следствие полным ходом, и ментовка вовсю за зверем гоняется.  Он
по окраинам шастал. А потом к нам зоологи приезжали...
     -- Про это я слышал.
     -- Про то, что они пропали -- тоже?
     -- Представьте себе.
     -- Интересные  были  ребята.  Скромные,  интеллигентные,  но  очень  уж
неразговорчивые. Я их и  так, и этак -- ни в какую. Настоящие зоологи,  мать
их  еб.  Зоологи  в штатском -- понял, да? Жили тут неделю, днем все  больше
отсыпались, ночами  по лесу  бродили.  Потом сказали -- ушел зверь. Могли бы
нас  спросить, будто мы не знали. Он, понимаешь, когда от села далеко, сразу
как-то легче дышится. Ну и, в общем, попросили меня господа секретные агенты
отвезти их за  Горелый  Бор.  Я что  -- отвез, сколько дороги  хватило.  Они
попрощались, в лес ушли. А через месяц являются менты, и за жабры меня!
     -- Деда,  который их сюда подвозил, тоже допрашивали. Может  знаете, он
на желтом "Запоре" ездит.
     -- Слыхали, жаловался. Но с него взятки гладки, а на меня чуть убийство
не повесили. Я уже, не поверишь, со свободой простился, и тут менты отстали.
Может,  узнали что-то.  Тела,  допустим,  нашли. Такая херня, Андрей. Вот ты
взял бы и написал про это. А? Чего молчишь?
     -- А что писать-то, дядь Сереж? -- искренне удивился Лузгин. -- Ну, как
вы себе это представляете?  "Антинародный режим  скрывает  от общественности
таинственные  события в провинции! Ужасный монстр терроризирует население!".
Так, что ли? Факты нужны, факты. Хоть кто-то этого зверя видел?
     Они подошли к  громадному  дому  Муромского.  Откуда-то  из недр  густо
заставленного хозяйственными постройками участка пару  раз  тявкнула  мелкая
собачонка. Ополчение закурило и развесило уши.
     --  Зверя не  гарантирую,  но следы  мы  тебе  покажем, следы наверняка
сегодня  будут свежие, -- пообещал Муромский. -- Можешь их сфотографировать,
если есть, чем. А нету -- я "мыльницу" дам.
     --  "Звериный оскал  грабительской клики  Чубайса!" -- выдал  очередной
заголовок  Лузгин.  -- "Эксклюзивные  снимки:  еврейские  олигархи-живоглоты
наследили на русской земле!". Слушайте, не будем форсировать события.  Дайте
мне осмотреться, хорошо?
     --  Толку от вас, журналистов... -- буркнул Муромский. -- Скажи честно,
тебя-то хоть не купили гады?
     -- Да  кому  я нужен... -- отмахнулся Лузгин. -- Даже  не предлагали. А
потом, у них все равно столько денег нет.
     --  У  них --  есть, --  убежденно  сказал  Муромский. -- Ну, ладно.  Я
сейчас.
     Он скрылся за домом и через пару минут вернулся с собакой на поводке.
     -- Пират, -- гордо представил Муромский  небольшую остромордую лохматую
псину с загнутыми кончиками ушей.
     -- Жалко, -- сказал Витя.
     Муромский утвердительно хмыкнул и пошел к околице.
     --  Фонари-то у всех?  --  спросил он через плечо. --  А то могу  дать.
Андрей, у тебя где?..
     Лузгин  достал из кармана миниатюрный, в пол-ладони, плоский фонарик и,
не дожидаясь  ехидных реплик,  сдвинул регулятор.  На  улице  смеркалось, до
полной темноты было еще далеко, но узкий луч шибанул вдоль улицы.
     -- Энерджайзер,  --  сказал Лузгин. --  Маленький да удаленький. Светит
отменно, правда батарейки жрет.
     -- Модный парень Андрюха, --  хмыкнул Витя. -- Всегда был пижон. Весь в
отца. Эх, Димка, Димка, дружок мой, рано ты помер...
     Ополчение принялось вздыхать, Лузгин закусил губу. Отец его тоже, как и
многие из местных, не  пережил  суровые девяностые. Сгорел.  Андрей осиротел
гораздо  раньше, чем хотелось бы,  частенько ощущал себя, будто ему  в жизни
чего-то  очень  важного  недодали,  и  втайне   осуждал   знакомых,  которые
собачились с родителями.  Полноценная,  в три поколения,  семья была по  его
мнению безусловным благом.
     Как  так  вышло,  что   собственный   брак   Лузгина  оказался  в  фазе
полураспада,  Андрей  сам  до конца  не понимал. И в  Зашишевье его пригнала
настоятельная потребность очистить душу, разобраться  в себе, отрешившись от
московской  суматохи.  Побыть  наконец  одному  --  в  надежде,  что  именно
временного одиночества ему не хватало последние годы, и вскоре, отдышавшись,
он  сможет  вернуться  домой  свежим  и  готовым  любить дальше  ту, которую
по-прежнему хотелось любить, но уже не очень получалось.
     А у них тут зверь.
     -- На всю жизнь запомнил, -- буркнул Лузгин тихонько, Вите на ухо,
     -- эту вашу историю про "камень надо передвинуть".
     -- Гы! -- гордо сообщил Витя.
     --  У Козла  потом доска  не  пролезала,  а дяде Юре  надо было  срочно
по-французски перевести, что на бутылке написано. И все в один день.
     -- Гы! -- повторил Витя еще громче и удовлетвореннее.
     -- Я к вечеру протрезвел  немного, вышел прогуляться, а отец на Крестах
с какого-то мотоциклиста пытается шлем содрать, до дома, мол, дойти...
     -- Не-е, это Юра. Димка-то в шлем  вцепивши, а Юра и говорит -- ну чего
тебе,  жалко, одолжи  дружку моему  шлем, домой сходить, он без шлема уже не
может...
     Село осталось за спиной.
     -- Ну что, дедушка, куда живца? -- спросил Муромский.
     -- А вон, -- сказал отставной егерь Сеня, главный авторитет
     в охотничьих вопросах, указывая на одиноко стоящую полевую сосну. --
     Прямо туда. И не сомневайся, милок.
     Муромский вздохнул и повел Пирата к  сосне. Пес бодро семенил короткими
лапами и слегка подпрыгивал. Ему было весело. Пока что.
     -- И не сомневайся, -- повторил Сеня.
     Сеню вообще-то звали, как и Муромского, Сергеем. О чем Лузгин, которого
Сеня  еще годовалого на  коленях нянчил,  узнал  через  четверть века,  и то
случайно. Как  говорил отец: "Здесь имена выбирают  людей,  а  не наоборот".
Действительно, стал же  Мурманский (по паспорту Иванов) --  Муромским, Яшины
--  Яшкиными,  и называли  же  одного  плотника  всю жизнь  Козлом.  Ничего,
уважаемый был человек. Что интересно, вовсе не Козлов по фамилии...
     Трудно  не  полюбить  такие места.  Это Лузгину тоже отец говорил,  и с
годами сын  понял  --  да.  Не захочешь  полюбить  --  хотя  бы  оценишь  по
достоинству. Здесь человека принимали не каким он хотел казаться, а каким на
самом деле был и, возможно, никогда себя не видел.
     -- Значит, ты, милок, туда  иди, -- распоряжался Сеня. --  А ты, милок,
вон туда...
     -- Встаем на номера, -- буркнул кто-то.
     -- А ты, милок, -- это уже Лузгину, -- давай с Витей. И поперед него не
стреляй, ты ж на зверя-то...
     -- Не  ходивши, -- перебил Лузгин. --  Все нормально, дядь Сеня, я буду
тих и скромен.
     Вернулся к  околице  Муромский,  хмурый и подавленный. Издали  пару раз
обиженно тявкнул Пират.
     Витя послюнил указательный палец и ткнул им вверх.
     -- В самый  раз ветерок,  -- сказал он.  --  Ни больше, ни меньше.  Бля
буду, сюда зверь придет. И мы ему... Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
     -- Сожрет  Пирата --  голыми руками словлю  и яйца на  уши намотаю,  --
сообщил, ни к кому не обращаясь конкретно, Муромский.
     -- Это если он кобель, -- ввернул Витя. -- А если сука?
     -- Тогда п...ду на нос натяну! -- Муромский невесело хохотнул.
     -- Ну ладно, братка, ни  пуха, --  Юра  хлопнул Витю по  плечу и тяжело
утопал вдоль околицы.
     -- К черту тебя, брательник! Эй, Андрюха, давай за мной.
     Быстро темнело. Ополчение разошлось по  номерам,  и  Лузгин  уже  через
несколько минут  понял,  что  расположение соседей  знает, но самих людей не
видит.
     -- Курить завязывай, милок! -- прикрикнул на кого-то Сеня.
     -- Начальник, бля, нашелся, -- ответили ему. -- Не ссы, бычкую.
     Витя сел прямо  на землю  под ивовым кустом, поставил ружье между колен
торчком и сказал:
     -- А покурить-то совсем не лишне, пока можно еще.
     Лузгин уселся  рядом. Земля, прогревшаяся  за  день, оказалась  приятно
теплой, хоть засни тут.
     Пират   снова   тявкнул,  потом   взвыл.   Получалось  у  него   вполне
отвратительно.
     -- Никак  судьбу  чует!  --  произнес  Витя  невнятно,  жуя  папиросный
мундштук.
     Лузгину тоже решил  закурить,  осторожно  щелкнул  зажигалкой и упрятал
огонек сигареты  в  ладонь.  Табак  показался  вкуснее  обычного. Сказывался
зашишевский воздух. На этом  воздухе  и курилось  по-особому,  и  пилось,  и
елось, и  еще  множество приятных  вещей обретало  неожиданные  свойства,  и
хотелось всего побольше, желательно сразу. Лузгин однажды в Зашишевье неделю
пропьянствовал  и  выглядел  потом  как  огурчик.   А   в  Москве  он  после
трехдневного загула лежал пластом.
     Из села Пирату ответила сначала одна псина, вскоре подключилась вторая.
     --  Всю жизнь  интересуюсь,  это  они  переговариваются,  или  как,  --
пробормотал Витя. -- А может, поют?
     -- Или как. Если, конечно, верить зоологам.
     --  Видели мы тех зоологов, --  сказал  Витя. -- Ну  их в  жопу. Чистые
упыри. Хотя ничего ребята, обходительные, вот только...
     -- Что -- только?
     --  Не знаю. Честно,  не знаю. Ты  с ним  говоришь,  а он  сквозь  тебя
смотрит. Или они такие и должны быть?
     -- Выпивал я  однажды с зоопарковскими, люди как люди. Веселые. Обещали
крокодилом угостить, когда сдохнет. Бедняга  долго не протянет, ему какая-то
гнида  по морде кирпичом  навесила, он с тех пор  в депрессии.  Удивительная
скотина  -- человек. Ну залезь к крокодилу  в вольер и там хоть кувалдой его
лупцуй,   это  будет  по-честному.  Нет,  обязательно   надо  с  безопасного
расстояния кирпичом!  Ты таких  деятелей понимаешь,  дядь Вить?.. Вот и я не
понимаю.
     Собачье трио выводило рулады. Лузгин снова огляделся и забеспокоился --
совсем ничего не было видно. Где-то  справа в  темноте скрывался  Юра  Яшин,
слева засел Муромский  -- по идее. Впрочем, сейчас полагалось не смотреть, а
слушать.
     -- Давай теперь потихоньку, -- шепнул Витя, будто угадав мысль Лузгина.
     Прошло около получаса. Несчастный Пират то умолкал, то снова принимался
за  свое. Лузгин от души  пожалел Муромского. Настроение постепенно менялось
--  расслабленное  ощущение  участия  в каком-то  трагифарсе  уступило место
знакомой с  детства охотничьей  настороженности.  Вероятно, Лузгин внутренне
согласился с правилами  игры.  И  чувствовал  себя  примерно  как  на утином
перелете -- просто ждал развития событий, без лишнего напряжения, но готовый
мгновенно среагировать на появление дичи.
     Он вспомнил, как это было: отец, совсем еще молодой, сидит на заборе, в
драной телогрейке  и  громадных валенках с  галошами,  а над  головой у него
пролетает стая  -- отец прямо с  забора со страшным грохотом дуплит,  и пара
уток  валится  к  его ногам... На самом  деле "перелет"  не всегда удавался.
Однажды они битый час гоняли по кустам подранка, швыряя в него пустые гильзы
и камни. А подранок оказался на поверку  старой  опытной  уткой,  обогнавшей
стаю. Он пешком утопал от незадачливых охотников и, оказавшись на безопасном
расстоянии,  взлетел,  громко  крякая  --  как  показалось  тогда маленькому
Андрею, ехидно.  Через  минуту  появилась стая и вместо  того,  чтобы начать
снижение, прошла высоко-высоко.
     "Сделали нас, как  маленьких,  -- сказал отец. -- Понял? Толковая у них
организация. Мотай  на ус полезный  опыт. Ничего, придем завтра. Не у каждой
же стаи такой лидер впереди летит".
     Следующим  утром выяснилось,  что  хищная птица  растерзала  нескольких
домашних  утят  на пруду  у Вити. А вечером, придя на перелет,  отец заметил
ястреба.
     "Видишь -- на осине? -- спросил отец. --  Наверняка это он Витиных утят
погубил. Сними его".
     На суку будто мешок сидел. Андрей прицелился  и выстрелил. Мешок сдуло.
Они  подошли к дереву, отец  включил фонарь.  На земле возился, громко шипя,
раненый ястреб. "Добей", -- сказал отец.
     Ястреб  был  страшен  --  Андрей  навсегда  запомнил,  с  какой бешеной
ненавистью птица смотрела ему в глаза, когда он опустил ружье, прицеливаясь.
Эта ненависть пугала, но она же и подтолкнула скорее  все закончить. До  той
ночи Андрею не приходилось совершать хладнокровного убийства, ему был знаком
лишь  охотничий  азарт.  Одно время мальчик  сомневался  --  как  это можно,
стрелять по ни в чем не повинным животным
     --  но первый же "выход на утку" все расставил  по местам. Они два часа
колупались на плоскодонке вдоль заболоченного берега. И когда утка выскочила
прямо из-под носа лодки, стремительно уходя назад
     --  поди скажи, что  птица дура,  -- Андрей развернулся  и чуть ли не с
наслаждением нашпиговал  ей  задницу  дробью. Именно  так: дроби  сволочи  в
задницу... Но одно дело противоборство, а совсем другое -- месть.
     Утята были очень милые, светленькие,  доверчивые, забавные. Может, и не
этот ястреб убил  их. Тем не менее, Андрей снес ему голову выстрелом в упор,
и никогда не жалел о содеянном. Много позже, через годы, он понял  -- ему  в
принципе несимпатичны животные-убийцы. Тигры  и  львы  не  будили в  Лузгине
никаких восторженных чувств. Леопарды с гепардами оставляли его равнодушным.
Волки  раздражали. Фольклорная лисичка-сестричка при  ближайшем рассмотрении
оказалась  довольно противной  тварью.  Лузгину  по жизни нравились  еноты и
барсуки. Впервые увидев скунса, он  вспомнил, что на Западе можно купить это
чудо природы  с ампутированной железой, и всерьез задумался, не подкопить ли
деньжат. Еще Лузгин мог часами смотреть на  кенгуру, а над  капибарой просто
медитировал.
     Изо всех хищников он почему-то уважал одних крокодилов.
     -- Андрюха...
     --  А?  --  Лузгин от неожиданности  дернулся, и тут же  мысленно  себя
обругал. Надо  же  так  далеко  унестись на крыльях воспоминаний --  чтоб их
переломало... И где, на охоте! Хотя какая это охота -- пародия одна.
     -- У тебя часы не светятся? -- спросил Витя.
     -- Не-а.
     -- Ладно, справимся, -- Витя накрылся курткой. Чиркнула спичка.
     --  Полпервого. Долго  ждем.  Пора бы уже.  Давно пора.  Это нас кто-то
сглазил, бля буду. На-ка...
     Лузгин протянул руку и получил в ладонь что-то шершавое.
     -- Корочка сухая, -- объяснил Витя. -- Пожуй.
     "Народное  средство от сглаза на охоте", --  вспомнил Лузгин и послушно
сунул корочку в рот. Откровенно  говоря, он был не против сглаза. Ему совсем
не  хотелось, едва выбравшись на волю, угодить  в центр  непонятных событий.
Лузгин резонно предполагал,  что  он,  с его журналистским  удостоверением и
репутацией "городского",  то есть  человека  ушлого и пронырливого, окажется
крайним  в любой истории,  какая тут  приключится. Его непременно  о  чем-то
попросят. И попробуй откажи. Да он и не собирался отказывать, не мог, только
вот планы на лето у него были -- ну совсем другие.  Мечталось  найти  вокруг
тишь, гладь, Божью благодать...
     На другом конце села истошно заорала скотина.
     -- Ах, сучара... -- выдохнул в сердцах Витя.
     Вторя скотине, дико взвизгнула женщина.
     Когда Лузгин в последний раз так бегал, он и вспомнить не мог. Не факт,
что  ему  вообще  случалось носиться подобным образом,  сломя голову. Мужики
шпарили по  улице, бухая сапожищами, и сквозь запаленное дыхание  там  и сям
прорывался  отборный мат. Против ожиданий, никто  не оступился, не влетел  в
забор,  и не выпалил  случайно.  Лучи фонарей хаотично  вырывали из  темноты
куски  пространства.  В  домах  загорались  огни,   на  Крестах  кто-то  уже
колошматил  железом по  железу, внося в  происходящее дополнительный элемент
сумятицы.  Вокруг надрывались уцелевшие  собаки,  а далеко,  в  самом  конце
улицы, дурным голосом ревела корова, блеяли овцы,  тарахтели куры, и все это
многоголосье накрывал женский визг.
     "Орет баба -- значит, живая", -- подумал Лузгин.
     Ополчение  проскочило  Кресты.  "Рельсой" в  Зашишевье служил лемех  от
старого плуга, и сейчас какой-то парнишка, от силы лет десяти, упоенно лупил
по нему монтировкой.
     --  Домой пошел, мать твою ети! -- рявкнул  Витя, и ребенка  как ветром
сдуло.
     Лузгин  почувствовал,  что отстает от толпы, и прибавил  ходу.  Странно
было   в   свои  тридцать  с   небольшим  догонять   пенсионеров,  траченных
крестьянской работой и крепко проспиртованных, однако же... Зато не  страшно
за  их спинами.  Похоже, Лузгин  всерьез заразился  общим настроением, и уже
немного опасался неведомого зверя.
     Впереди бухнул выстрел, потом еще один.
     -- От-ста-вить! -- проорал Муромский.
     К  прочей  живности   впридачу  заголосила   кошка.  Вероятно,  поймала
картечину не самым жизненно важным местом.
     Пострадавший дом был третий с краю, последний жилой на улице. С заднего
двора  кто-то  опять  выпалил,  и  сквозь шумовую  завесу  Лузгин  отчетливо
расслышал  характерный звук, который не спутаешь  ни с чем -- тресь! --  это
пуля вошла в живое дерево.
     Лузгин  перешел на  шаг.  Все  было ясно.  Теперь умнее  отдышаться,  а
подробности  ночного   происшествия  ему   через  несколько  минут  детально
разъяснят.  И  вообще,  развитие событий на  ближайшие  полчаса-час  он  мог
предсказать со стопроцентной точностью.
     Вот за домом матерятся, кто-то клянется "убить суку", рвется в погоню и
других подбивает.  А вот вмешался  Сеня и объяснил --  так нельзя.  А теперь
вступил Муромский и сказал, что  этого не  допустит. Ага, зверь уволок овцу!
Действительно  не стоит за ним  гнаться  сейчас, время упущено,  вот если бы
сразу, тогда еще да, а теперь уж нет, увольте... Лузгин обогнул дом.
     --  Андрей,  сюда  иди, -- сказал Муромский. -- Я тебе обещал следы  --
вот, ознакомься.
     Муромский повел фонарем, Лузгин пригляделся, и сказал вполне искренне:
     -- Ой, мама... Зуб даю, это не Чубайс.
     Чем значительно разрядил обстановку.
     Скотный двор был бревенчатый, с прочными  воротами, единственное слабое
место -- откидное застекленное  окошко, через  которое на улицу  вышвыривали
навоз. Зверь подобрался к окну  по навозной куче, выдавил  стекло, запрыгнул
внутрь, сцапал овцу и ушел с ней. Из оставшихся на дворе животных ни одно не
пострадало  вообще. От  этой  информации у Лузгина  неприятно  засосало  под
ложечкой. Он  вернулся к следам, и во втором приближении отпечатки лап зверя
понравились ему еще меньше. С первого  взгляда они просто вызвали оторопь. А
тут...
     -- Кто сказал  -- росомаха?  --  спросил Лузгин. --  Дядь Сень, ты где?
Проконсультируй меня, пожалуйста.
     -- У росомахи вот так, -- показал Сеня. -- И здесь вот так. Хотя это не
росомаха никакая. И не мишка. И не волк.
     -- А кто?
     -- Зверь, -- емко ответил Сеня.
     Лузгин впечатал в засохший навоз  свой туристский башмак сорок третьего
размера.
     -- Я в этом, конечно, ничего не понимаю, но узковат след для животного,
тебе не кажется? И длинноват.
     -- Оборотень, -- подсказали сзади и хихикнули. Нервно.
     -- Значит, вот! -- заявил Муромский. -- Сил моих  больше  нет  терпеть.
Слушайте  предложение. Сейчас все по домам, спать. Эта сволочь овцу сожрет и
будет дрыхнуть до вечера.  А мы с утра в лес. Отыщем гада, шкуру  спустим  и
чучело набьем. Вопросы? Нет вопросов.  Ну,  тогда до завтра. Пойду,  что ли,
Пирата отвяжу.
     -- Схожу-ка я с тобой, -- вызвался Витя.
     -- И я, -- сказал Лузгин.
     Они  не спеша  шли  по  улице,  курили, и  говорить  не  хотелось, один
Муромский бухтел, обещая зверю страшные кары.
     -- Следы надо будет обязательно сфотографировать, -- сказал Лузгин.
     --  Завтра  щелкнешь  самого  зверя, --  небрежно бросил  Муромский. --
Первая овца легко ему далась, поэтому он далеко от  села не убежит.  Зверье,
оно всегда  по  пути  наименьшего  сопротивления идет.  Оттачивает  успешную
технологию. За эту-то слабину мы нашего хитреца и возьмем.
     --  Ну-ну,  --  буркнул  Лузгин.  Обернулся  к  Вите. --  Можно  у тебя
переночевать?
     -- Спрашиваешь! Веранда свободна, хочешь, насовсем поселись там.
     Лузгин отлично понимал,  что этой ночью  можно беззаботно дрыхнуть хоть
посреди села на улице, хоть за околицей в кустах. Но...
     -- Прочувствовал? -- спросил Муромский.
     -- Да, -- кивнул Лузгин.
     Привязанный   к  сосне  Пират   хозяина  встретил   неласково.  Он  его
истерически облаял.  Лузгин  еще  подумал:  что бы  там себе  ни  воображали
господа зоологи, а говорить животные умеют. Во всяком случае, матом ругаться
-- точно.
     *****
     Разбудил его солнечный  луч. Лузгин перевернулся  на другой бок, закрыл
глаза, и  понял, что  спать больше не  хочет. Он  прекрасно себя чувствовал,
хотя вчера,  поддавшись на  уговоры, прикончил с Витей бутылку тошнотворного
самогона, а отдыхал чуть больше четырех часов.
     В доме  ощущалось  нешумное деловитое шевеление -- корова уже наверняка
подоена, к завтраку  будет парное молоко,  вкуснейшее, пасут-то на клеверных
полях...
     Словно вторя мыслям Лузгина, на дороге  раздался выстрел. Хлесткий, как
удар  бича. Собственно, это  и ударил бич -- не по живому, конечно, а просто
для острастки.
     -- Эй-е-твою-ма-ать!!! -- задорно проорал кто-то. -- Куда-а!!!
     Тонкая   стенка   веранды  содрогнулась  --  мимо  протопало  массивное
животное.
     -- Давай-давай, -- негромко сказала Витина жена. -- Дуреха ты моя.
     -- Здорово, Татьяна! Эй-е-твою-ма-ать!!!
     -- Доброе утро! На, пирожка возьми.
     -- О-о, благода-арствуем... Куда-а!!!
     Бац! "Бе-е-е...".
     -- Со-овсем они седня одуревши... Эй-е-твою-ма-ать! Ска-а-тина-а!
     Бац!
     "Хочу здесь  жить, -- подумал Лузгин. -- И всегда хотел. Но что-то меня
удерживало от этого шага.  А сегодня не держит. Может, я взял от Москвы все,
что  она  могла  дать  мне? И теперь  -- свободен?  Хм... Допустим,  зимой в
деревне  трудно. Но я  не  обязан  хоронить себя  тут.  Как пожилые москвичи
делают: полгода на даче, полгода в городе. Деньги
     -- вот проблема.  Деньги.  Работа.  Я далеко  не  культовая  персона  в
русской  журналистике, простой  нормальный  середнячок,  каких много.  Стоит
такому надолго исчезнуть, читатель  о нем забывает, а в  редакции  находится
замена. Хорошо писателям -- сидят и пишут, сидят и пишут... Когда я гляжу на
бесконечные ряды  книг  в магазинах, мне иногда кажется,  что наши  писатели
вообще ничего больше  не делают,  не  едят, не пьют,  не занимаются любовью,
только пишут и  пишут.  Круглосуточно. Гонят вал,  дают стране текст. Может,
писателем заделаться?  Мечтал  ведь в  юности -- вот  поработаю журналистом,
накоплю опыта, и замахнусь на серьезный роман. Сооружу бестселлер, заработаю
деньжищи,  все  меня  будут любить... Увы и ах. Оказалось, что писатель  это
прежде всего крепкая задница, железная сила воли и умение концентрироваться.
А  ты, Андрюха, терпеть  не можешь сосредотачиваться на одной проблеме. Тебе
надо  чтобы сегодня одно, завтра другое,  послезавтра третье, иначе  скучно.
Но... Так  было, кажется,  вчера. А сегодня и ты заметно другой, и на  дворе
совершенно новый день.  Ты молод,  здоров, полон сил, в любую секунду можешь
освободиться ото всех обязательств  --  лишь слово нужно  сказать,  короткое
слово "прощай".  И  целый  мир вокруг.  Странный,  загадочный,  непознанный,
манящий. Светлый  огромный мир, залитый солнцем. Вперед! А?  Не испугаешься?
Ну-ну. Думай, Андрей, думай. Еще есть время, брат".
     За стеной завозился Витя.
     Лузгин улыбнулся. Хороша была та история, о которой он вчера напоминал.
     ...Андрею тогда исполнилось лет семнадцать-восемнадцать, и как-то утром
он  помогал матери  по  огороду. На крыльце  маялся с  похмелья отец. Курил,
щурился  на солнце, потом встал, буркнул что-то вроде "Ну,  я  тут это..." и
исчез,  провожаемый  неодобрительным взглядом  жены и  завистливым --  сына.
Прошло  где-то с полчаса, и вдруг появился Витя. "Андрюха, пошли!  -- махнул
он рукой. -- Слышь, я  Андрюху  заберу, а?  Нам там  с Дмитрием надо  камень
передвинуть, вдвоем  не  получается".  -- "Конечно",  -- сказала  мама. Витя
почти  бегом сорвался  с места,  Андрей,  недоумевая -- не лежало у Вити  на
дворе никакого камня -- поспешил следом.
     В сарае-гараже камня тоже не обнаружилось, зато там были пиво с водкой,
недокопченная копченая  рыба  и  отец, излучающий во  все стороны позитивные
эмоции. Андрею щедро плеснули  "ерша", и через  несколько  минут он воспарил
как   на  крыльях.  Старшие  чинно   беседовали,   младший   благовоспитанно
прислушивался, выпивка быстро  кончилась. Отец сказал "Ну, я пройдусь", Витя
отправился раскидывать навоз  по картофельным грядкам. Андрей вышел на улицу
и подумал:  возвращаться к дому  глупо --  что на огороде  требовало мужской
руки, он  сделал,  а  подвернуться  матери,  когда  она занимается  сельским
хозяйством, почти наверняка означало быть припаханным.
     Поэтому  Андрей  двинулся в центр  села. Он настолько  хорошо знал  тут
каждое бревнышко в  каждой  избе, что  никогда не упускал случая посмотреть,
как  все меняется год  от  года. Зашишевье всегда  было  для  него  объектом
пристального  исследования. Любил  он это место. К тому  моменту он провел в
селе верных шесть лет чистого времени. Даже  первые в жизни деньги заработал
не абы как, а крестьянским трудом, ворочая лопатой зерно на элеваторе. И еще
--  про Зашишевье он мог  определенно сказать, что  здесь никто и никогда не
пожелает ему дурного и не захочет причинить вред.
     Свернув с Крестов налево,  он успел пройти  метров сто, когда прямо  на
него выскочил из дома тот самый Козел.
     -- А ну, заходи!  -- позвал Козел. --  Помоги  нам с батей.  У нас там,
вишь ты, доска не пролезает.
     Андрей не подумал удивиться, просто взял и зашел.
     Доски не было. Зато отец на газете чистил селедку.
     Бутылку прикончили в три захода. Потравили байки, посмеялись.
     Отец сказал "Ну,  пойду взгляну, как там у меня дома". Однако, выйдя на
улицу,  тепло  попрощался   с  сыном   и   бодро   зашагал  в   диаметрально
противоположном направлении.
     Андрей, чувствуя себя необычайно хорошо, правда уже слегка неустойчиво,
решил  вернуться, залезть  на  чердак и раскопать в  грудах старых  журналов
что-нибудь интересное. С каковыми благими  намерениями  он проделал обратный
путь до Крестов. Там дорогу ему преградил Витя при поддержке брата Юры.
     -- Андрюха, ты по-французски читаешь? -- вопросил Юра сурово.
     -- Вот честное слово, два года  учу этот язык,  и до сих пор  ни  в зуб
ногой. Полсотни слов знаю, конечно...
     -- Нам перевести надо что на бутылке написано. Пойдем.
     -- Спасибо, -- сказал Андрей, -- но с меня на сегодня хватит!
     Братья засмеялись, как показалось Андрею -- с уважением.
     -- Ну, передумаешь -- заходи...
     -- Андрей, милок! -- раздалось сзади.
     Он обернулся. Из окна соседнего дома торчала встрепанная голова Сени.
     -- Баллон-то газовый! -- напомнил Сеня.
     Тут Андрей не ожидал подвоха. Действительно, нужно  было забрать баллон
с газом. Килограммов сорок или пятьдесят, нести от  силы метров триста, если
огородами. Даже с учетом некоторого заплетания в ногах для молодого парня не
проблема.
     Сеня ему такой отравы налил, что Андрей от одного  запаха чуть не упал.
Но отказать хорошему человеку не было сил. "Кажется, я  впервые в жизни буду
пить технический спирт, --  пронеслось в голове. -- Впрочем, Сеня-то ничего,
хлещет эту мерзость и не жалуется. Глядишь, тоже  выживу". Ощущая себя не то
самоубийцей, не то настоящим индейцем, а  в  общем и целом  полным  идиотом,
Андрей опрокинул прозрачную жидкость в рот.
     -- Что... Это... Было?.. -- прохрипел он, отдышавшись.
     -- Как -- что?! -- почти возмутился хозяин. -- Самогон!!!
     После граненого стакана  Сениного пойла Андрей  баллона не почувствовал
вовсе. Просто  уложил красный цилиндр  на плечо и, небрежно  придерживая его
одной рукой, пошел  узкими  тропками,  ловко  открывая и  закрывая  за собой
калитки,  прыгая  через  канавы...  Своего  участка он  достиг  поразительно
быстро, а баллон, не переводя дух, загрузил на место и подключил. После чего
сказал "Мам, я прилягу" и вырубился.
     Отца он нашел уже в темноте на Крестах -- при большом стечении  народа,
под дикий хохот, Дмитрий Лузгин клянчил у проезжего мотоциклиста шлем. Домой
сходить...
     На веранду осторожно выглянул Витя.
     -- Ага, проснувши! Вставай, умывайся, пайка уже на столе.
     "Пайка" оказалась вчерашней картошкой с тушенкой в  большой сковороде и
селедкой на  районной газетке. Поверх раздела объявлений. Лузгин  нацепил на
вилку кусок осклизлой рыбы и прочел:
     Н_Е_Ж_Е_Л_А_Т_Е_Л_Ь_Н_А_Я
     Б_Е_Р_Е_М_Е_Н_Н_О_С_Т_Ь
     Б_Ы_С_Т_Р_О
     К_А_Ч_Е_С_Т_В_Е_Н_Н_О
     Н_Е_Д_О_Р_О_Г_О
     -- Бля! -- только и сказал он.
     Опохмеляться  Лузгин отказался  наотрез.  Заявил --  и  так хорошо. Ему
действительно  было хорошо. Зашишевский воздух  прекрасно  лечил  похмельный
синдром, точнее, не давал синдрому разгуляться в теле.
     -- А я выпью, -- решил Витя. -- Мало ли как дела пойдут, верно?
     Лузгин смысла фразы не понял, но на всякий случай кивнул.
     *****
     Народ собрался, естественно, на Крестах. Лузгин вспомнил, как много лет
назад, совсем  еще  мальчишкой,  провожал отсюда  местных  на  волка.  Тогда
поддатая орава  укатила в прицепленной  к трактору ржавой телеге  со страшно
перекошенными  колесами.  Добыли  они  волка или  нет, память не  сохранила.
Кажется, не добыли. Может, не особенно и хотели?
     Сейчас мужики оказались практически трезвы. По некоторым  заметно было,
что  они  усилием  воли  заставили себя  обойтись  без  дежурного  утреннего
стакана.  Выглядело  ополчение  мрачно-деловито, с  тем неуловимым  оттенком
холодной отрешенности,  какой  можно прочесть  на  лицах  мужчин,  готовых к
убийству.  Кажется,   после  ночного   происшествия  тут  восприняли   зверя
окончательно  всерьез,  как  равного себе противника,  и  шли  на него  тоже
нешуточно.
     Сеня привел  Найду,  свою  гончую -- старую  криволапую  псину, некогда
гладкошерстную,  а теперь просто в лишаях и проплешинах. С  заплывшими гноем
скучными глазками. Поверить в  то, что эта развалина способна идти по следу,
да еще давно простывшему,  мог лишь тот,  кто  знал  Найду в деле. Лузгин --
знал. Но все равно не верил. Найда сильно одряхлела за последние годы, как и
большинство зашишевских, как и все село.
     -- Хорошо, что ее зверь не заел, -- сказал Муромский.
     -- У меня не заешь! -- напыжился Сеня.
     -- Это ты, дедушка, молодец. Ну, погнали?
     Найда  взяла след  с  полуоборота.  Снюхала  прямо с  навозной кучи.  И
уверенно пошла в лес. Лузгин только языком цокнул.
     -- Я ее сюда ночью приведши, -- объяснил Сеня. -- Пока след теплый.
     А ей все равно, она слепая, ничего не видит.
     Будто   желая   проиллюстрировать,   насколько   ей  все  равно,  Найда
попробовала врезаться в дерево,  но за секунду  до удара носом сменила курс.
Лузгин  припомнил: собаки к  старости  действительно слепнут и ориентируются
нюхом.
     --  Ночью она испугавши  была, -- сказал Сеня негромко. --  Ой,  милок,
испугавши... Но в лес прямо рванувши. Будто и страшно ей, и взять зверя  все
одно надо. Значит плохой зверь. Сильно плохой, однако.
     -- Чего это ты как чукча заговорил? -- удивился Лузгин.
     Сеня в ответ хмыкнул. Лузгин понял: не одна собака "испугавши". Она еще
с ночи заразила страхом  хозяина.  А Сеня в жизни не был трусом. Осторожным,
внимательным,  осмотрительным  --  да, был.  Предпочитал  не  связываться  с
опасностью попусту.  Но, допустим, когда на него однажды решила  поохотиться
рысь  --   видимо,  Сеня,  низкорослый  и  худой,  показался  киске  добычей
подходящего формата, -- он охотницу переиграл и завалил с блеском, злорадно.
     Что рассказало поведение Найды опытному народному умельцу,
     Лузгин воображать не хотел, а спрашивать  в лоб  постеснялся. Здесь это
не было принято. Захотят, сами расскажут. В Зашишевье один
     Муромский,  испорченный   городской  жизнью,  вел   себя   естественно,
раскрепощенно,  где-то  обходя, а где-то и  прямо нарушая  местный этикет. С
остальными приходилось держать ухо востро, ловить малейшие  оттенки  речи --
именно в нюансах крылась самая важная информация.
     Охотники миновали подлесок и углубились в сосновый бор.  Найда уверенно
тянула  хозяина за  поводок, Сеня  подтормаживал,  не давая  собаке чересчур
разогнаться.
     -- Дедушка, не пора нам цепью? -- спросил Муромский.
     --  Да  что ты, милок! -- отмахнулся Сеня.  -- Километр еще, не меньше.
Зверь, он вон там, в завале. Больше некуда ему.
     -- Это где старый бурелом? -- уточнил Лузгин.
     -- Ну да, милок, завал.
     Такие вещи Лузгин привык спрашивать. В Зашишевье элементарный напильник
звали  то  "подпилок",  то "распилок", а водку либо  "вино",  либо  "белая".
Остальное питье -- "красное". Что важно, не "цветное", а "красное", будь оно
хоть белое полусухое. Когда вокруг сплошные лингвистические казусы,  неровен
час недопоймешь  какую-нибудь сущую ерунду -- может выйти  глупо. Тут,  было
дело, Юра помогал Муромскому массандру строить. Вот массандра она, и хоть ты
тресни.
     -- А ручей? -- встрепенулся Муромский.
     -- Да пересохши тот ручей.
     -- Не весь. И если зверь по руслу прошел?..
     -- На что ему?
     -- Не знаю, -- сказал Муромский и насупился. -- Я бы прошел.
     -- Ты ж не зверь! Они не любят.
     -- Не знаю, -- повторил Муромский. -- Я-то, допустим, точно не зверь. А
что за гадость эта сука...
     Он  будто в  воду  глядел --  и иносказательно, и буквально. За  ручьем
Найда встала, задрала  нос вверх, покрутилась на  месте, потом вознамерилась
заложить дугу, но Сеня собаку придержал.
     Следов в  русле было не разглядеть, их замыло течением. А ручей тянулся
себе и тянулся по лесу. Вовсе он не пересох.
     Вдалеке  маячила  линия  бурелома.  Здесь  лет  десять  назад  повалило
множество деревьев, и прятаться зверь мог где угодно.
     -- Разделимся, и в разные стороны по берегу? -- предложил Муромский.
     -- Авось увидим, где он выходил.
     Сеня подумал и не очень уверенно сказал:
     -- Это конечно да. А может, ну его?
     -- Ты чего, дедушка?
     -- Предчувствие у меня, -- буркнул Сеня виновато. -- Пошли-ка до села.
     -- Думаешь, пока мы тут, он -- там?!
     --  Нет,  милок, нет.  Только ничего у нас в лесу не получится. В  селе
надо зверя брать. Ночью. Он придет же, зверь-то.
     -- Бабы нас убьют! -- бросил издали Витя.
     --  Это точно,  --  поддержал Юра. -- Моя уже  того.  С утра на кочергу
нехорошо смотревши!
     -- А моя-то! -- пожаловался вчерашний пострадавший.
     --  Баб  и  детей  сгоним в  одну-две избы, выставим  охрану, -- заявил
Муромский.  --  И  устроим  засидки  по  дворам, где скотина. Куда-то  зверь
непременно сунется. Тут  мы  его и  возьмем.  Хорошо  ты  придумал, дедушка.
Теперь вопрос, людей-то у нас хватит? Или скотину тоже... Уплотнить?
     -- Если на совхозный двор? -- предложил Витя. --  Там крыша проваливши,
а так ничего. Окна досками заколотим.  Пусть зверь через  крышу лезет, точно
никуда не денется. Электричество  я сделаю. Как он запрыгнет, а мы рубильник
-- бац! Полная иллюминация.
     --  Значит  когда стадо  вернется -- сразу  его  туда.  Ничего,  бабы с
ведрами прогуляются, не графини. Ну что, потопали на дворе порядок наводить?
     -- Главное в суматохе не пострелять скотину! -- ляпнул что пришло на ум
Лузгин.
     -- И не говори, Андрюха! Тогда нам точно п...ц! -- хохотнул Витя.
     -- Я лучше грохну свою  корову  и съем, чем зверь ее  утащит, -- сказал
Муромский. -- Все, решили. Возражения? Нет возражений. Пошли.
     Возвращались они, нервно перешучиваясь.
     И поминутно оглядываясь.
     *****
     "Совхозный  двор"  оказался  длинным  коровником из белого  кирпича.  С
отсутствующей  крышей. Внутри было  разломано все. В  полу  зияли  громадные
дыры.  Отличная  натура для  кино про светлую жизнь  русской  деревни  после
ядерной войны.
     -- Нормально, -- сказал Муромский с удовлетворением в голосе. -- Стойла
в  общем  есть, цепи кое-где тоже.  Коров зафиксируем,  овец  вон в тот угол
загоним...
     -- А зверь возьмет, и  по  курам пойдет, -- предположил  Лузгин. -- Вот
смеху-то будет!
     -- Птицу -- в те дома, где бабы с детишками. Пометить  надо будет, а то
потом не рассортируем. Не боись, Андрюха, справимся.  Некуда деваться, иначе
нас не сегодня-завтра бабы прикончат. Баба, она пострашнее зверя будет!
     -- Знаю, -- кивнул Лузгин.
     -- Натравить бы их друг на друга! -- выдал идею Витя.
     Ополченцы хором расхохотались.
     -- Пол  бы  поправить...  -- вздохнул Муромский, ковыряя сапогом гнилые
доски.  -- Ноги переломаем. Ладно,  сойдет. Вить, как  у тебя с проводами? И
лампочки еще нужны, тут же ни одной не осталось.
     -- Не боись, все найдем.
     Мужики  быстро  поделили  обязанности  и  разошлись  за  материалами  и
инструментом. Лузгина забрал с собой Витя, таскать провода.
     -- Думаешь, зверь придет к коровнику? -- спросил Лузгин.
     --  Конечно, -- без тени сомнения ответил Витя. -- Позже вчерашнего, но
явится. Он  сначала  возле домов покрутится. Унюхает,  что там одни  люди, и
двинет в обход села выяснять, куда скотина девши. Аккурат к совхозному двору
выйдет. Мы еще окна забьем  со щелями, чтобы запах шел. Это если у зверя нюх
слабый,  хуже  собачьего. С хорошим-то  нюхом он  мимо села прямо  ко  двору
пойдет, как по ниточке...
     --  Дядя  Витя, тебе  не  кажется, что  такого  странного зверя убивать
нельзя? -- забросил удочку Лузгин. -- А лучше бы поймать?
     --  Как  тебе сказать, Андрюха...  Нельзя-то  оно, может, и  нельзя.  А
придется.  Что  мы  его,  прикладами  замесим?  Он, сука,  быстрый,  резкий,
прыгучий. Разве сетью? А порвет?  Это еще откуда он запрыгнет. Не бегать  же
за  ним по  всему двору с бреднем!  Сам подумай. Тут ни  петли ни капканы не
поставишь. Только стрелять его.
     Витя поразмыслил и добавил:
     -- Да и страшно такую пакость ловить. Ты-то не боишься?
     -- Очень  боюсь,  --  честно признался Лузгин, и  почувствовал, как  от
самих этих слов побежали мурашки по спине.
     -- Ну, вот и грохнем.
     -- Если удастся поймать, Зашишевье на всю Россию прославится. А  может,
и на весь мир, -- сказал Лузгин, превозмогая накативший страх.
     -- А нам оно надо?
     -- Реклама вещь полезная.
     -- Андрюха, ты что,  не понял -- мы тут не  живем, а  доживаем.  Ко мне
Серега,  дружок-то твой, в последний  раз пять  лет  назад  приезжавши.  Сын
родной, мать его ети! Все письма  шлет, да звонит иногда. Мол занят, а  то с
билетами  проблема.  Никому  мы не нужны,  и  никогда  уже  не  понадобимся.
Реклама! Нам бы кладбище побольше, да на  помин винца. Скоро как начнем один
другого  хоронить... Тьфу. Совсем ты меня расстроил. Пошли  в  сарай,  я там
кой-чего заначил...
     К  вечеру добрая половина  ополчения распространяла  вокруг себя мощный
сивушный  дух. Забивая выхлопы остальных мужиков, от  которых пахло  слабее.
Тем не менее, и в селе, и в коровнике все было налажено  как договаривались.
Женщины,  конечно,  поматерили своих благоверных  от души,  но  в  положение
вошли.  Скотину  никто не спрашивал.  Кур переловили  и  надписали зеленкой,
какая чья. Радовались приключению одни дети, сплошь чьи-то внуки,  угодившие
в Зашишевье на лето отдохнуть.
     -- Какого черта детей-то к родителям  не отослали? -- спросил Лузгин  у
Муромского.  --  Трудно позвонить  и  сказать, что тут  опасно? Приехали бы,
забрали. Да ты и сам при машине, мог бы отвезти.
     Муромский  почесал  в  затылке  и  выдал  оценку  ситуации,  лишний раз
напомнившую Лузгину, где он находится.
     -- Знаешь, -- сказал Муромский, -- в общем-то ничего чересчур опасного.
Ну, зверь. А что, волки лучше? Конечно,  если  сегодня  не  получится, тогда
может быть...  Ты не паникуй. Водочки хочешь? Немножко? Чисто для успокоения
нервной системы?
     -- Я уже. И как раз от этого забеспокоился.
     -- Значит, неправильную дозу принял. Добавь.
     --  Или  убавь,  --  подсказал  Витя, прислушивавшийся к  разговору. --
Серега,  он тут идею  толкнул,  что  зверя поймать надо. Реклама нам  будет,
говорит.
     Муромский с живейшим интересом посмотрел на Лузгина.
     -- Ты, Андрей, не обижайся, но вы, журналисты, все е...анутые. Это я не
про тебя лично, а вообще.
     --  Да  я понимаю, -- Лузгин вздохнул. -- Мне просто  в какой-то момент
показалось...
     -- Не перекрестился? Обязательно крестись если чего кажется.  Идея твоя
прекрасная, но совершенно невыполнимая. Я сам об этом думал. Не выйдет. Вот,
смотри...
     -- Да мне уже дядь Вить объяснил.
     -- Ну, и замечательно, -- Муромский закурил, сплюнул под ноги, поправил
ружье на плече, и вдруг сказал: -- А было бы здорово поймать  зверя. Ай, как
здорово! Он ведь, э-э... Особенный. Мы бы с него настригли шерсти. Я даже не
в  смысле денег. Просто чтобы места наши прославить.  Чтобы знали  о нас.  И
вообще, сначала поймаем, а там уже  поглядим. Вить, а Вить! Где подельник-то
твой ошивается? Ведущий браконьер всего на свете?
     -- Ерема? Бухой небось лежит в Филино.
     --  Жалко.  У него сетей  два  километра,  и  оба который  год без дела
валяются. А свои-то ты не дашь сети, верно?
     Лузгину  стало тесно  --  это народ сгруппировался вокруг  Муромского и
Вити.
     --  Крыши-то практически  нет над двором, -- говорил Муромский. -- Так,
огрызки по краям. Но их хватит, чтобы закрепить сеть. Пустим в три слоя,  ее
тогда и бык  не разорвет. Закроем сверху весь двор. По  краю продернем трос.
Зверь  через  стену  прыгнет и собственным весом уже  частично  застегнется.
Хвост  от троса надо кинуть через  балку, и  когда зверь в  кошеле окажется,
протянуть со всей  силы. Четверо  с  тросом бегом наружу через ворота, чтобы
зверь  на  ноги  не  встал  а  остальные  его  --  прикладами и чем  попало.
Отпи...дим душевно, к балке подтянем,  горловину кошеля  перехватим,  самого
зверя проволокой спеленаем,  а дальше разберемся... Времени светлого в обрез
хватит все устроить. Значит, решать надо быстро. Что скажете, мужики?
     -- Насчет отпи...дить -- это я за! -- сообщил  вчерашний  пострадавший,
имени которого Лузгин так и не вспомнил.
     -- Получится, а, дедушка?
     -- Да как  сказать, милок...  Если быстро трос потянуть,  вроде должно.
Стены высокие. Главное дело чтобы зверь сеть  не углядел. По ручью-то пройти
у него мозги хватило.
     --  Будем надеяться, что голодному  мозговать некогда. Ну  чего, народ,
голосуем, или все уже "за"?
     -- Экий ты быстрый! -- возмутился Витя. -- Я сети-то вам еще не дал.
     -- А ты не дашь?!
     -- Дам конечно. Только ты сначала меня спроси.
     -- Витя, дай нам сеть! Пожалуйста!
     -- Да хрен с ней, берите!
     Впервые за последние сутки Лузгин услышал в Зашишевье настоящий смех.
     *****
     С сетями управились до  темноты. По идее не должны  были успеть, но вот
очень захотели -- и смогли. Мало  того, что соорудили вполне работоспособную
на  вид ловушку, так даже  испытали  ее! Один из  мужиков,  употребив стакан
допинга,  бросился  с  крыши  в  сеть  и  был  успешно  пойман,  отделавшись
пустяковыми  ушибами, а попутно заработав второй  стакан и ласковое прозвище
"Каскадер".
     Правда, скотину перепугали -- беготней и оглушительным матом в процессе
теста, -- но коровы быстро успокоились, а за ними и овцы кое-как притихли.
     С испытательным  прыжком  здорово угадали -- Лузгин сразу  заметил, как
переменилось в настрое ополчение.  К мужикам пришла  спокойная  уверенность,
которой не  хватало  раньше. Они  придумали,  как поймать страшного опасного
зверя. А если ты кого в состоянии поймать, значит, не столь уж он страшен  и
опасен.
     Ловушку  вновь  натянули, уже  до  того сноровисто, будто всегда с  ней
работали.  У  Лузгина  эта  сосредоточенная деловитая  спешка наложилась  на
предыдущие жизненные наблюдения, и он утвердился в  печальном выводе: Россия
умеет все на свете кроме одного -- у нее не получается остро хотеть.
     Он не выдержал и сказал Вите -- эх, если бы  в этой стране все с  такой
охотой трудились...
     -- На всех зверей не напасешься, -- отмахнулся Витя.
     -- А за бабки слабо?
     -- За бабки скучно. Мы  народ морально-нравственный, нам идею  подавай.
Ты, что ли, за одни бабки работаешь?
     -- Могу еще за бухло.
     --  Да не п...ди! -- натурально обиделся Витя. -- Я же тебя  с  детства
знавши. Понял? То-то!
     -- Ладно, я пошутил, -- признался Лузгин. -- Хотя...
     -- Кабель там продерни! -- скомандовал Витя.  -- Ага, есть. Теперь сюда
бухту  тащи.  Помаленьку трави...  И  чего  "хотя"? Смотрю  я, херово  тебе,
парень. К Маринке-то вернуться думаешь, или уже того, насовсем?
     -- На самом  деле мне хорошо, -- сказал Лузгин,  медленно вытягивая  из
бухты  тяжелый  черный  провод. -- Потом,  наверное, будет херово,  а сейчас
хорошо. Вернуться...  Она уверена, что да. А я пока ни в чем не уверен. Жить
хочу.  Просто  жить.  Успеть  нечто  особенное  сделать, пока силы есть. Без
оглядки на то, что обо мне думают, и чего от меня хотят. Кажется, именно это
называется кризис среднего возраста. Черт побери, у  родителей он наступал в
сорок, а то и позже. А у моего поколения гораздо больше возможностей чего-то
достичь,  реализоваться, вот  мы и  начинаем  фигней мучиться  в тридцать  с
небольшим.  Красиво, радостно  мучиться. Ходил  на  встречу сокурсников, все
жалуются, до чего им плохо. Сплошь начальники, хозяева, попадаются известные
люди, настоящие знаменитости  -- и всем нехорошо. Потом один в меня  пальцем
ткнул -- а вот у этого, говорит, вообще нет кризиса среднего возраста. Ка-ак
я начал тельняшку рвать -- мол у кого нет кризиса?!  Да у меня такой кризис,
прямо такой кризис, хоть ложись и помирай!..
     -- Ы-ы, -- протянул Витя, изображая глубокое понимание.
     Подошел Муромский и спросил:
     -- Ну?
     -- Да вот, Андрюху на философию потянувши.
     -- Хер с ним, с Андрюхой! Ну?
     -- Спокойно, даю свет.
     Витя перебросил рубильник,  и  слабенькое дежурное освещение потонуло в
ярком блеске мощных ламп. Раздались одобрительные крики.
     -- Можем  же,  когда хочем, -- сказал Муромский  удовлетворенно. -- Эх,
если бы в этой стране все с такой силой вкалывали!
     --  На всех  зверей  не  напасешься...  -- машинально  ответил  Витя  и
прыснул. -- Да хоть работай, хоть сачкуй... Чего вкалывать, если никто лампы
и кабель загодя не припрятавши?
     -- Тебе зачтется, --  пообещал  Муромский. -- Эй,  народ!  Разошлись по
номерам!  Дедушка, проследи! Курим по сигарете и  сидим, ждем. Готовы? Витя,
отбой.
     Иллюминация   погасла,  и  Лузгин  моментально  ослеп  от  навалившейся
темноты. Витю и  Муромского он не столько видел, сколько ощущал. Это  должно
было пройти, но первым впечатлением стала полная беспомощность.
     -- Ну что, забьем кабанчика? -- сказал рядом Муромский.
     -- А? -- Лузгин обрадовался живому голосу и хотел услышать еще.
     -- Купила бабка порося. Кормила,  растила, вымахал  здоровенный хряк. А
бабка-то старая. Выходит на улицу, глядит -- трое поддатых мужиков идут. Она
им --  сынки,  помогите, забейте кабанчика.  Я  типа не обижу. Те --  бабка,
давай полбанки авансом. Ну, бабка налила. Мужики приняли на грудь, и в сарай
к хряку. И начинается там светопреставление: вопли, удары, визг свинячий, аж
сарай трясется. Потом стихло все, мужики выходят, потные, довольные... Бабка
--  что, забили? А те ей -- ну,  мамаша,  забить-то,  конечно, не забили, но
п...ды дали капитально!
     Лузгин рассмеялся от души, немного даже чересчур.
     -- Ладно, я  пошел, -- сказал  Муромский.  -- Задачу свою знаете. И ты,
Андрей, когда начнется, умоляю, вплотную не лезь. Твое дело смотреть. Раз уж
ты эту херню выдумал...
     --  Чего я-то? --  буркнул польщенный  Лузгин. Он помнил  за  Муромским
нехорошую манеру  -- присваивать чужие  идеи. И  если уж зашишевский "бугор"
отметил его авторство...
     Громадная  фигура  растаяла в темноте,  стало неуютно, и тут же  пришла
мысль  совсем  противоположная  --  Муромский просто  сомневается  в  успехе
предприятия.  Вот  и   напомнил,  кому  в  случае  неудачи  работать  козлом
отпущения.
     --  А покурить-то надо, пока можно,  --  сказал  Витя. -- Покуривши оно
веселее. Не как выпимши, конечно, но все же, все же... Все же.
     Витя перешел на едва слышный шепот. Лузгин насторожился.
     -- Все же курить лучше после... -- услышал он.
     Раздался  характерный  выдох.  Забулькало. Еще один  выдох,  протяжный,
немного сдавленный, но ощутимо расслабленный. Пахнуло сивухой.
     -- На.
     -- Ох. Ладно, давай.
     Самогон у Вити как был  всегда  тошнотворный, так и остался. Но  внутрь
проскочил и назад не запросился.
     -- Вот теперь закурим.
     Лузгина хватило лишь на то, чтобы утвердительно хмыкнуть.
     Говорить он не мог.
     Тем не менее, уже через минуту говорить захотелось. Очень.
     Вообще стало, как Витя и  обещал, веселее. "Кажется, организму уже  все
равно, что пить, -- подумал Лузгин. --  Деградирую.  Если охота затянется на
неделю-другую, я  наверное обрасту шерстью. Почему  местные  до  сих  пор не
обросли шерстью?  Это же удобнее. В баньке попарился, заодно и постирался. У
Вити в сортире я видел  стакан. Витя там с утра пивом лечился, без отрыва от
дырки. Правильно, зачем далеко ходить?".
     При воспоминании о сортире вдруг туда и потянуло. Неожиданно  резко. За
витиным самогоном Лузгин такого побочного эффекта не помнил и озадачился.
     "Выйти, что ли, пока не поздно? Да вроде терпимо. Вероятно, это у  меня
нервное.  Медвежья  болезнь  в  начальной  стадии.  Тело  намекает: пора  бы
успокоиться.  Ой,  пора. Неспроста  я  перед  Витей  про кризис  распинался.
Странная вышла  болтовня... Сдержанная мужская истерика. А ну-ка, подумаем о
чем-нибудь абстрактном...".
     В селе залаяли собаки.
     -- Началось, -- сказал издали Муромский. -- Ну, теперь... Вы поняли.
     Прислушиваясь  к шевелению в кишечнике,  Лузгин  поднял  глаза и сквозь
неплотный  полог  сети  заметил несколько  ярких  звезд. "Однажды  на  месте
Полярной окажется Вега. Увидит ли  ее кто-нибудь с Земли? Почему я  не верю,
что увидит? И почему так мучительно  хочется,  чтобы это  все  же случилось?
Может,  это просто еще одно  тщеславное желание личной реализации? Ведь если
человечество  погибнет, мой  труд  пропадет зря. То, что  я успел сделать --
малюсенькая крупинка в  общем здании, но она все  же присутствует, и я хочу,
чтобы  она...  Была. Хотя бы поддерживала другие  крупинки.  Уже достаточно.
Живите,  люди. Всякие-разные, умные и  глупые, красивые и  не очень, белые и
черные -- живите. Пока вы есть на свете, я не умер. Я же столько работал для
вас! Рассказывал,  какие вы есть на самом деле. Иногда делал вам приятно, но
чаще больно. Не  со зла, а чтобы  вы менялись  к  лучшему. Пусть не всегда у
меня  получалось, да и не очень важно  это, главное -- живите. Хотя бы какие
есть".
     Протрезвел он еще резче, чем опьянел.
     На  душе скребли кошки,  и снова хотелось выйти. И по-большому,  и  еще
глобально -- убежать к чертовой матери.
     Коровы обеспокоенно топтались в стойлах.
     Заблеяла овца, потом еще одна.
     Лузгин вцепился в ружье. Ему показалось, что он  слышит тяжелое дыхание
за стеной.
     А потом он вправду услышал -- как по кирпичам шваркнули когти.
     Опасливо выставив ствол перед собой, Лузгин посмотрел вверх и увидел на
фоне темно-серого неба грузный человекообразный силуэт.
     Кто-то сидел там на корточках и глядел со стены вниз.
     Лузгин готов  был поклясться:  глаза у зверя желтые, и он  что  угодно,
только не животное.
     Коровы звенели цепями и топали  копытами, овцы уже просто орали дурными
голосами. Лузгин, не дыша, смотрел на темную ссутулившуюся  фигуру, медленно
поворачивающую из стороны в сторону массивную голову.
     Лузгин понимал, что не дышит,  но дышать -- не мог. Он бы сейчас удрал,
если  б  не  боялся  подставить  опасности  спину.  Еще  помогало  держаться
воспоминание  об интервью  с одним профессионалом, который уверял:  картечью
хорошо расстреливать машины, это надежнее, чем автоматная очередь, пуля мало
ли куда  угодит,  а  дробовым зарядом  из  двенадцатого калибра ты просадишь
дверь и вомнешь ее внутрь с противником вместе...
     Худо-бедно, это успокаивало.
     Скотина бесновалась. Зверь все принюхивался. Лузгин  боролся с желанием
по  темному силуэту выстрелить, сбить его обратно  за стену  -- черт с  ним,
пусть раненый  уйдет, лишь бы перестал нагнетать  страх, лишь  бы можно было
вздохнуть. Лузгин сейчас  не чувствовал  присутствия вокруг надежных опытных
вооруженных людей.  Он был  со зверем будто один на  один. И испытывал дикий
ужас, по сравнению с которым померкли все известные ему страхи. Он вообще не
предполагал, что может так бояться.
     Зверь приподнялся  на  задних  лапах  и  неспешно, будто  в замедленной
съемке  --  видимо, настолько у человека  обострилось  восприятие,  -- начал
валиться вниз.  Лузгин  прикинул  возможную  траекторию, шевельнул  стволом,
чтобы встретить им зверя в нижней точке полета...
     И  тут сообразил,  что у него пять выстрелов в  магазине и  ни одного в
патроннике.  С  утра перезаряжал, потом  не было  повода дослать  патрон,  а
дальше Лузгин окосел, задумался... Забыл.
     Рука  лежала  на  цевье  помповухи --  а  где  ей  быть  еще?  Движение
вперед-назад заняло бы четверть секунды максимум.
     Зверь прыгнул.
     Лузгин обосрался.
     *****
     Увесистая туша ухнула в сеть, потеряла равновесие и с хрустом вломилась
в  гнилые доски пола. Вспыхнули лампы.  Четверо  мужиков,  пинком  распахнув
ворота, бросились на улицу, затягивая горловину кошеля. Остальные подскочили
к  бьющейся в сети фигуре и  принялись исступленно молотить ее прикладами, а
кто похитрее да посмелее -- заранее припасенным металлоломом.
     Сквозь невообразимый гвалт прорвался оглушительный рык, и тут же
     -- отвратительный вой.
     Лузгин, держа  обеими  руками брюки,  выскочил со двора  и  скрылся  за
углом,  взяв курс на водонапорную башню, к знакомому с детства крану, откуда
всегда текло.
     Мало того, что он провалил ответственную задачу стороннего наблюдателя,
еще и ружье бросил.
     И  на  дальнейшую  судьбу  зверя  Лузгину   сейчас  было  категорически
наплевать.
     Хотя, судя по доносящимся со двора звукам, стоило бы этим  озаботиться.
Там кое-кого забивали --  ой,  не как кабанчика из анекдота, а конкретно, до
состояния домашней колбасы. Мясо в кишки заколачивали.
     Испытывая жуткий стыд и почему-то редкостное облегчение, Лузгин добежал
до крана, разделся, отмылся, кое-как вычистил штаны, трусы зашвырнул в ночь,
прикурил сигарету и постарался успокоиться. Его трясло. Надо было немедленно
возвращаться, но  делать этого не хотелось совершенно, и сил хватило лишь на
то, чтобы пойти назад раздумчивым неспешным шагом.
     На совхозном дворе  блеяло,  мычало, выло --  и смачно, с оттягом, било
твердым по твердому, но живому.
     Материлось  еще.   Радостно,   звонко,  душевно,   как  обычно  русский
крестьянин восхищается собственной работой, которую сделал хорошо.
     Сам  двор  со  стороны выглядел  фантастически -- длинное  грязно-белое
здание,  из   которого   вверх  уходит  даже  не  столб,   а  параллелепипед
электрического света.
     И били там, и били -- и били, и били.
     --  Рррр-а-а-а!!!  --  кричал  зверь  почти  человеческим  голосом.  --
А-а-а!!! У-у-у!!! Гррр... Ы-ы-ы!!!
     Судя по всему, он уже на отдельные удары не реагировал, а просто орал в
предсмертной тоске. Потому что когда тебя забивают,  в некий момент приходит
осознание -- забивают к чертям собачьим, или поразвлекутся да бросят. Зверь,
похоже, решил, что уж его-то, ясен пень, на хрен забьют.
     -- А ты бы раньше подумал! -- грозно заявил Лузгин, появляясь в воротах
эдаким  героем-победителем:  руки  в  карманах,  сигарета  к  губе прилипла.
Заявил, глянул на зверя, и опешил.
     Желудок  прыгнул  к  самому  горлу.  Сигарета  выпала изо  рта.  Лузгин
поперхнулся, закашлялся...
     Его стошнило.
     *****
     Витя  нашел Лузгина у подножия водонапорной башни. Тот нервно курил,  в
промежутках между затяжками тихо подвывая от жалости к себе.
     Витя дышал, казалось, чистым самогоном. Лузгин тяжело сглотнул.
     "Он, наверное,  этой гадостью  еще  и  кончает",  --  пришла  в  голову
безумная мысль.
     -- Жахни, -- предложил Витя, протягивая бутылку.
     -- На х...й!!! -- заорал Лузгин, вскакивая и отпрыгивая назад.
     --  Чего-то ты,  Андрюха, сегодня  расстроивши, -- миролюбиво  заключил
Витя. -- Прямо  с самого утра. Ну, ладно. Это... Будешь тут куковать или  ко
мне пойдешь? Все одно концерт закончивши.
     -- Концерт...  -- буркнул Лузгин, затаптывая сигарету. --  Шоу  уродов.
Славный парень  Андрюха и его дрессированные внутренности... Из чего ты свое
пойло гонишь, дядь Вить?
     -- Как из чего? Из меда, конечно. У меня же пчелы, забыл?
     -- Уфф... Ну, вы как там вообще?
     -- Да ничего, -- уклончиво ответил Витя.
     -- Скотину по домам сейчас?
     --  Не-а, темно.  До утра  оставим.  Зверя оттащим подальше,  чтобы  не
вонял. Привяжем, вон, прямо к водокачке.
     -- Было бы чего привязывать...
     -- Так он живой, зверь-то.
     Лузгин вытаращил глаза и шумно рыгнул. Снова зашевелился желудок, слава
Богу, пустой -- только одарил ночь сивушным факелом.
     --  Он дышит, зараза, -- пояснил Витя. -- Вломили мы ему знатно,  убить
могли, а он дышит. Образина, мать его.
     -- Не то слово, дядь Вить. Чудовище, блин. Я уже жалею что уговорил вас
поймать его.
     -- Ерунда, привыкнем, -- оптимистично заявил Витя. --  Ты Ваню Русского
помнишь? А Гошку?  Тоже  были...  Красавцы редкие. Я однажды на Гошку бревно
уронил -- бум  его в  канаву, а он там спавши. Рожу высунувши --  ну, думаю,
привет, уважаемый Кондратий. Ей-ей, чуть не помер.
     --  Бабушка рассказывала,  --  вспомнил  Лузгин,  хватаясь  за малейшую
возможность говорить  не  о звере.  --  Просыпается однажды  на  рассвете  с
ощущением,  что в доме  кто-то  лишний. Открывает глаза, а перед ее кроватью
стоит на  коленях мужик с искаженным лицом. Она ему -- Гошенька, бедный, что
с  тобой  случилось?  А  он  ей -- тетка Нина, дай рубль! М-да... Привыкнем,
говоришь? Ваня с Гошкой  люди были.  А  эта нечисть -- что  она? Сказать? А?
Объяснить тебе, чего нас  от нее колбасит? Проклятье, да я хоть сейчас пойду
и отстрелю ему башку! Привыкнем...
     -- Лучше осиновый кол в сердце, -- посоветовал Витя.
     Зрение Лузгина  адаптировалось к темноте,  и он хорошо видел,  какое  у
собеседника  выражение  лица.  Серьезнее  некуда.  Интонации-то Витины  были
всегда чуть дурашливые, не поймешь, шутит, или как.
     -- Это вервольф, -- сказал Лузгин. -- Знаешь слово?
     -- Знаю.
     -- Оборотень. Ты мог представить, что они бывают?
     -- Влегкую.
     -- Дядя Витя, не валяй дурака! Ну чего ты...
     --  Андрюха, мы люди  деревенские,  темные, суеверные,  с любой  херней
готовы  согласиться --  догадываешься,  почему?  А с волками рядом живем.  С
медведями. Видим  разное,  чуем всякое. Не  боимся  его обычно. Мы привыкши.
Если кто  ночью  вокруг дома ходит --  собака  лает, и  я с ружьем на улицу.
Потому что мой дом. Но место-то общее, и наше, и ихнее. Мы хозяева, и они, в
общем, тоже  хозяева. Вот. Этот зверь, он -- другой.  Он не отсюда, я думаю.
Издалека пришодце.
     -- Перестань  называть  его  зверем,  дядь  Вить.  У  него должно  быть
человеческое имя. И фамилия. Я одного не понимаю -- какого черта он бегает в
шкуре  и  всех   жрет,  ведь  полнолуние  давно  прошло!  Или  это  какой-то
ненормальный  оборотень,  или  мы  о них ни  черта  не знаем. Ох...  Вот  же
угораздило!
     Подошел Муромский. Собственное ружье висело у него на плече, под мышкой
торчала лузгинская помповуха.
     -- Ну что, засранец! -- весело сказал он. -- С боевым крещением!
     -- О-о... -- простонал Лузгин, отворачиваясь.
     --  Не  ссы,  Андрюха,  бывает,  --  утешил  его Витя.  -- Нас  однажды
минометами накрывши -- целый взвод в штаны наклавши. Дружно.
     -- Ты же не воевал! -- усомнился Муромский.
     -- А  в  Советской Армии воевать  не  надо  было, чтобы снаряд на башку
упал. Сам не помнишь?  Американцы, и те до сих пор по своим долбят,  чего уж
про нас-то...
     --  Это  да,  согласен.  Андрей, держи ружье,  и правда,  не  ссы. Дело
житейское. Все перепугались. Чуть насмерть зверя не забили со страху. Насилу
я  прекратил  это  безобразие. Главное,  людей оттаскиваю,  а сам так  бы  и
треснул гада лишний  раз ломом по морде. Но крепкий он, сука! Думаю,  у него
все кости целы. Разве что пара ребер того. Его пулей надо в голову.
     -- Серебряной, -- подсказал Витя.
     --  И  обычная сойдет. Но мысль твою я улавливаю. Андрей,  что скажешь?
Вервольф?
     Лузгин молча кивнул.
     -- Фантастика,  -- сказал  Муромский.  --  Прямо кино. Был американский
оборотень  в Лондоне, а теперь русский в Зашишевье. Вот этого говна  нам для
полного счастья не хватало. Ведь не поверит никто! И  вообще -- ну, поймали.
И что  теперь с ним  делать?  И  что сделают  за это  с  нами?  Он же, сука,
наверняка секретный! Думаешь, он сам по себе зародился? Щас!
     --  Секретный, не секретный  -- по фигу. Сейчас он наш. Вот и пристроим
его на пилораму -- бревна ворочать, --  предложил Витя. -- Я не шучу. А  там
видно будет.
     Муромский посмотрел на Витю с сомнением. Принюхался.
     -- Как вы говорите, ваша фамилия? -- осведомился он елейно. -- Бухой?
     -- Ошейник ему  надо железный, и цепь, -- упрямо гнул свое  Витя. -- На
ноги кандалы, чтобы не разбежался. На руки тоже  придумаем что-нибудь. Скажи
Сене, чтобы кузню раскочегаривал. Все равно сегодня не спать.
     -- Зачем кузню? -- спросил издали Сеня.
     Лузгин вдруг осознал, что вокруг тихо.  Наконец-то. Даже овцы на  дворе
не блеяли. То ли свыклись с присутствием зверя, то ли впали в ступор.
     -- Дедушка, а дедушка!  Тут Витя придумал  -- на пилораму зверя,  чтобы
бревна катал.
     -- И правильно, милок. А что еще с ним делать?
     -- Совсем с ума посходили... -- бросил Муромский недовольно. -- Андрей,
хоть ты меня  поддержи.  Нельзя  это чудовище в  селе держать.  А  как его и
куда... Не представляю.
     --  В городе  есть лаборатория "Кодак-Экспресс"? -- спросил Лузгин.  --
Должна быть хоть одна.
     -- Целых две, -- сказал Муромский. -- В городе теперь все есть.
     Вплоть до ночного клуба  и интернета.  А через месяц  обещают из Москвы
привезти мужской стриптиз. Бабы уже деньги считают. Ничего развлечение
     -- пидарасам в трусы купюры засовывать? Свою не пущу, бля буду.
     -- Ну чего, я в кузню пошел? -- спросил Сеня.
     -- Иди уж, --  вздохнул Муромский. -- Забирай этого... мечтателя и иди.
Зверя мы вам прямо к горну доставим. Хоть всего в железо упакуйте. Намордник
бы ему, да рожа плоская, бульдожья... Я  сейчас машину подгоню,  зацепим его
-- и волоком...
     Витя кивнул Лузгину и ушел вместе с Сеней в село.
     --  Дедушка грустный, -- сказал  Муромский тихонько. -- Дедушка о зверя
приклад  сломал.  Два раза.  У своего ружья, а потом  у чужого! М-да...  Так
зачем тебе "Кодак", Андрей?
     -- Пригодится,  --  заявил Лузгин уверенно. Он  бы мог  объяснить  свой
интерес к фотолаборатории прямо сейчас,  но ему  хотелось Муромского немного
помучить. В отместку за "засранца".
     --  Лишнего  спрашивать  не   буду,  --  Муромский  зевнул.   --   Ваши
журналистские  профессиональные   секреты...  Сам   расскажешь  когда  время
настанет. Ладно, надо руководить, пока все не перепились в жопу.
     -- Пойду, что ли, с вами. Посмотрю...
     -- Теперь-то бояться тебе нечего, -- многозначительно сказал Муромский,
подавляя смех.
     --  Это  Витин  самогон   виноват,  --  буркнул  Лузгин,  шагая  рядом.
Оправдываться было противно, но -- очень хотелось.
     -- А ты его не  пей больше. Захочешь накатить, ко мне приходи, я  налью
сколько угодно.  У меня качественный национальный продукт. Двойной перегонки
и тройной очистки. Почувствуешь разницу.
     -- С детства меня волнует один вопрос. Чего они-то дважды не перегоняют
и совсем не чистят, а? Неужели просто от  жадности? Как из крантика закапало
-- тут же присасываются?..
     --  Именно,  Андрей. Именно  от жадности. Ты  поставь  им  самой лучшей
водки, они скажут: ох, хороша! А когда водка кончится, будут хлестать  смагу
за милую душу. И попытаться самостоятельно приблизиться к высокому стандарту
-- ни-ни. Зачем? Им что бухло что пулемет, лишь бы с ног валило.
     Муромский подумал и добавил:
     -- Хотя люди в общем и целом очень хорошие. Такой, блин, нюанс!
     *****
     У вервольфа  оказалась роскошная  шерсть  -- темная, почти черная. Даже
сейчас,  изгвазданная,  свалявшаяся, местами ободранная, залитая кровью, она
производила впечатление.
     Больше  в  его внешности  найти  что-то  положительное было  решительно
невозможно.
     С первого же взгляда на это существо тянуло блевать и убивать.
     Порвать  на куски, хоть зубами. Стереть с  лица Земли.  А потом сделать
что-нибудь с собственной  головой,  чтобы не мучиться  остаток жизни ночными
кошмарами.
     Комплекцией   вервольф   напоминал  мальчишку-подростка,  правда  очень
ширококостного и  тяжелого. С отвратительно худыми и жилистыми конечностями,
мерзко вывернутыми в  суставах. Причем если туловище  и ноги шерстью заросли
густо, то плечи, например, были почти голые, лишь местами на них красовались
черные клочья.  Очень  странно  выглядела стопа -- когтистая и  ороговевшая,
чем-то она походила на птичью лапу. И кисти рук были...  Тошнотворны. Лузгин
поймал себя на том, что не смог бы описать их на бумаге.
     Морда  и  вправду  бульдожья,  плоская,  с  торчащими  наружу  клыками,
тяжелыми брыльями -- гадкая черная морда.
     Одни уши  были вполне человеческие, разве что  сильно в шерсти, зато на
подобающих местах, по бокам головы.
     -- А глаза желтые, -- сказал Муромский. -- А кровь почти черная...
     Лузгин сплюнул.
     Вервольф лежал неподвижной тушей, и только бока  чудовища  едва заметно
шевелились. Спеленали его умело -- руки за спину, ноги заломлены и примотаны
к рукам. Проволокой.
     --  Кобель.  Вишь  --  яйца?  Ох, получил он по ним  сегодня... За  все
хорошее.
     Лузгин сплюнул еще раз.
     -- Надо бы в зубы ему чего-нибудь, -- решил Муромский. -- Ну-ка...
     С  неожиданной  ловкостью он махнул ногой  и всадил каблук оборотню под
ребро.  Лузгин  удивленно покосился  на отставного моряка. Удар  был  хорошо
поставленный, и не простой,  спецназовский, из  тех,  какими  ломают  хребты
вражеским овчаркам.
     Вервольф тихо охнул, пустил слюни и размазался по полу.
     --  Я  думал:  а если он придуривается,  -- объяснил Муромский.  --  Ну
здоров,  чертяка.  Точно,  на  пилораму его! Эй, народ!  Там  обрезок  трубы
валялся, суньте  ему  в зубы, проволоку внутрь  пропустите,  и  на  загривке
смотайте.  А  я  за  машиной  пошел.  Сейчас   устроим...  Доставку  товаров
населению.
     Лузгин закурил и прислонился  к ограждению стойла. В ухо тепло и влажно
дышала сонная корова.
     --  Узнать  бы,  кто  ты...  -- пробормотал Лузгин тихонько,  глядя  на
вервольфа и напряжением всех сил заставляя себя поверить: это не сон.
     -- Хотя бы  откуда. И раскрутить цепочку. Я  ведь умею. Могу. Выяснить,
что с  тобой случилось.  Мне ведь тебя почти жалко, парень. Я  не плохой, не
злой. Просто... Какой же ты отвратный!
     Подошел и встал рядом Юра Яшин.
     --  Да,  --  сказал  он, -- такого мочкануть  не грех. Но знаешь, какая
штука,  Андрюха?  Слушай.  Мы  когда  его  месили,  были  все  точно  голову
потерявши.  А он в один момент  из сети-то почти вылезши, лапу высвободивши.
Ох, хорошо отмахнуться мог! И меня достать, и Сенька по чану точно бы огреб.
Муромский ему  по суставу ломом, да поздно. И вот я думаю теперь  -- а  чего
зверь нас не тронувши, а? И раньше -- собаки, овца... Ты ж не знаешь, его на
той неделе баба Вера поленом огревши. Думала, мужик пьяный на двор  залезши.
Сама потом от страху чуть не окочуривши...
     -- Мелковат он для взрослого, тебе не кажется? -- спросил Лузгин.
     -- Слушай, да пацан, -- сказал Юра уверенно. -- Лет четырнадцать.
     -- И все-таки в округе были человеческие жертвы.
     -- Это не его.
     -- А кто же тогда?
     -- Городские, кто...
     -- Ох, не любите вы городских!
     -- Слушай,  фигня  это,  --  не  согласился  Юра.  --  Мы  к  городским
нормально.  Нам  с  ними друг  без  друга никак. В Зашишевье  каждый  второй
наполовину  из  города --  либо там работавши, либо еще чего. Не в этом дело
совсем.
     -- Ладно, замнем. В любом случае, вот кто все знает. Допросить бы! Если
в нем осталось хоть что-то  еще человеческое... Но я боюсь, с такой собачьей
рожей он не  в состоянии говорить.  И не факт, что он вообще помнит, как это
делается.
     --  Слушай, ты ему ксиву  свою предъяви, -- предложил  Юра. -- Скажи, я
корреспондент московской  газеты, нарочно сюда приехавши, чтобы  взять у вас
интервью. А? Слушай, он сразу вспомнит, как разговаривают!
     -- Любите вы, Яшины, над людьми издеваться, -- буркнул
     Лузгин.
     -- Слушай, да  я от чистого сердца посоветовавши! -- тоном оскорбленной
невинности сообщил Юра и отошел, сдавленно хихикая.
     -- Так и сделаю, -- пообещал Лузгин ему вслед.
     Оборотень   вдруг  напрягся  всем   телом,  громко   хрюкнул,  и  снова
расслабился, затих.
     -- Фу... -- выдохнул Юра, опуская ружье.
     Лузгин потер грудь в области сердца.
     -- Вот же пакость! -- сказал он. -- Даже сейчас напугать в состоянии.
     -- Трубу-то ему в зубы точно надо, -- вспомнил Юра. -- Мало ли...
     -- Зубы -- выбить! И когти вырвать.
     -- Слушай, Андрюха, пожалей мальчишку.
     -- Мальчишку?! -- взвился Лузгин.
     --  Чего-то  ты сегодня расстроивши,  -- в точности  повторяя  недавнюю
фразу брата, заметил Юра.
     -- Мое дело маленькое, --  сказал  Лузгин  твердо. --  Суйте  ему  хоть
трубу, хоть  лом. Хоть в зубы, хоть в жопу. А я к себе пошел.  Хватит с меня
на сегодня. Могу ведь и вправду расстроиться!
     Он вышел со двора и побрел по  едва  заметной  тропке коротким путем  в
Зашишевье.  На душе было крайне муторно. Связанный и измордованный до потери
сознания,  вервольф все равно страшил  Лузгина. Уже  не  столько внешностью,
сколько  фактом  присутствия  здесь,  на  родной  земле.  Спокойно  осознать
ситуацию и жить в ней,  как это делали местные,  не выходило. Сложившаяся за
тридцать  лет  единая  картина  мира  оказалась   грубо   взломана.   Лузгин
более-менее представлял себе, как дальше придется действовать, но все еще не
мог принять, что происходящее ему не снится.
     А ведь не снилось.


     Проснулся Лузгин от человеческого крика.  Орали где-то посреди села, на
много голосов. Слова  разобрать было невозможно, но судя по общей  интонации
-- собирались убивать. Лузгин знал,  как в  Зашишевье  кричат  перед дракой.
Нынешнее орово тянуло на большее, чем тривиальный мордобой по-соседски.
     Еще собаки лаяли. Опять. И бабы голосили.
     Это начинало действовать на нервы. Он приехал в Зашишевье за тишиной  и
покоем. И выдерживать ежедневно такую свистопляску в его планы не входило.
     Лузгин рывком сел в кровати, схватился за голову, упал обратно.
     -- О-о-о... У-у... Сволочи. За что?!
     И тут он вспомнил события прошедшей ночи -- сразу все.
     Одновременно стало больно, стыдно, противно и... любопытно.
     Проклиная себя, оборотня, Витину самогонку,  местных  оптом, Муромского
отдельно, и вообще жизнь, Лузгин кое-как поднялся на ноги, похлебал из ведра
холодной водички, быстро оделся, схватил ружье и выбежал на улицу.
     Напротив дома Муромского посреди дороги бушевал пыльный смерч, а внутри
него активно шевелилась куча-мала человек на десять.
     --  Пассатижи,  блядь!  --  орали из  кучи  начальственным голосом.  --
Пассатижи, блядь, держи! Крепче!
     К обочине приткнулся древний, но  еще крепкий на  вид "Форд-Сьерра". От
машины  внутрь кучи уходил  трос, дергающийся  и  извивающийся, как  змея  в
агонии.
     Супруга Муромского, могучего сложения женщина, стояла  на  крыльце, и в
тональности милицейской сирены,  без малейшей паузы на вдох,  кричала что-то
вроде  "ой, чего деется, убивают,  гады,  пидарасы, остановите их,  мудаков,
кто-нибудь".
     -- Палец! Палец ему! Перехвати!
     -- Ой-е-о!!!
     -- Андрей! -- донеслось с крыльца. -- Стрели! В воздух стрели!
     Лузгин  не  стал раздумывать,  а просто сделал,  что просили --  дернул
помповуху за цевье и нажал спуск.
     Бахнуло так, что заложило уши и заломило виски.
     "О, черт! Это после вчерашнего. Ей-ей, пить брошу".
     Куча-мала распалась,  открыв скрючившегося  вервольфа, подобравшего под
себя все четыре конечности. На Лузгина уставились бешеные глаза мужиков.
     -- Ты какого хрена... -- начал было Муромский.
     --  Какого хрена?! А за каким...  вы  его  сюда приволокли?  -- перебил
Лузгин. -- Зачем он здесь?
     -- Тебя спросить забыли!
     -- Слушай, Андрюха, он Пирата зашиб, -- вклинился Юра.
     Лузгин  огляделся  и  увидел  на  обочине  кучку  шерсти  с  лапками  и
хвостиком.
     -- Пират набежавши, прыгнувши, а он его...
     -- И  кто  виноват? Тот, кто собаку с  цепи спустил? Или тот, кто средь
бела дня опасную тварь по улицам таскает?
     -- Ишь  ты,  как завернул!  --  Муромский растолкал  народ, поднялся на
крыльцо, грубо оттер жену и скрылся в доме.
     Лузгин  шмыгнул  носом  и   достал  сигареты.  Все  было  ясно.   Бугру
понадобился небольшой триумф. Он  решил  на буксире протащить  вервольфа  по
улицам села. И доигрался. Подставил собственного пса.
     Лузгин подошел к вервольфу поближе. Разглядел железный ошейник, крепкие
цепи... Кандалы оборотень прятал под собой вместе с руками-ногами.
     Когти ему рвать собирались, не иначе.
     От  черной  шкуры  осталось  лишь  воспоминание,  теперь  это был  один
сплошной  колтун  серо-желтого  цвета.  На  песке  Лузгин заметил  несколько
крупных темных пятен.
     А еще вервольфа била мелкая дрожь.
     -- Эй! -- позвал Лузгин с безопасного расстояния. -- Ты живой вообще?
     -- Слушай, хули ему сделается, -- бросил Юра.
     --  Игрушку нашли? Вы  зачем его  ловили, а?  -- Лузгин постарался быть
убедительным, сейчас  все зависело от того,  удастся ли ему запудрить  мозги
озверевшим крестьянам. --  Вы  Зашишевье прославить  хотели,  кажется.  Сами
героями заделаться  собирались.  Денег  заработать. Хороши  же из вас герои,
ничего не скажешь...
     --  Агитатор, бля! -- крикнул Муромский, спускаясь  с крыльца.  В одной
руке у него был тяжелый молоток, в другой здоровенные клещи. -- А ну, кончай
демагогию! Нашел, за кого заступаться!
     -- Да как тебе не совестно, живодер ты эдакий! -- вступила жена.
     -- Он нашего Пирата убил!
     -- Знаю, что убил! Не нарочно ведь!
     -- А  ну  пошла  в  дом,  зараза! -- прорычал Муромский,  резко понизив
голос. Это возымело действие -- жена с крыльца испарилась мгновенно.
     -- Значит,  когти я  ему вырву, --  будничным  тоном сообщил Муромский,
подходя к собравшимся. -- Ну-ка...
     Вервольф перестал мелко дрожать. Его заколотило.
     Муромский собирался еще что-то сказать, но осекся.
     Лузгин, чувствуя,  что  сам тоже  сейчас весь  затрясется,  выставил  в
сторону Муромского ладонь.
     -- Видел? -- спросил он громким шепотом.
     -- Зубы до следующего раза оставим, а когти -- извините...
     Лузгин не  мог понять, играет  Муромский,  или нет. Как любой настоящий
лидер, тот  обладал качествами почти несовместимыми -- умением переть танком
до  полного  упора  и способностью  мгновенно ориентироваться  в  меняющихся
обстоятельствах.
     -- Взяли, перевернули, -- скомандовал Муромский.
     Вервольф застонал и...  Расплакался.  Больше всего это было  похоже  на
жалобное нытье очень маленького ребенка.
     -- И такая пое...ень -- целый день! -- провозгласил некто, проламываясь
сквозь придорожные кусты. -- Вы чего, мужики, совсем охреневши?
     Лузгин  с облегчением вздохнул. Сейчас он готов был простить Вите Яшину
все --  даже  регулярное злостное нарушение правил самогоноварения.  Лишь бы
тот переломил ситуацию.
     Вервольфа ухватили за бока и кувыркнули на спину. Тот не сопротивлялся,
только  ныл и пытался спрятать лапы.  Железной трубы  у него в зубах уже  не
было --  проволока,  наверное,  размоталась, пока оборотня таскали по  селу.
Лузгин не  заметил  слез на изодранной в  кровь черной  морде, но готов  был
голову прозакладывать -- существо действительно плачет.
     Еще стало ясно, насколько  же оборотень маленький. Самому невысокому из
мужчин он едва достал бы до плеча.
     -- Бугор, а бугор, --  позвал Витя  с  приторным миролюбием, выходя  на
дорогу. -- Чегой-то ты нынче круто взявши.
     -- Разберемся, -- буркнул Муромский, наклоняясь над вервольфом и щелкая
клещами.
     -- Дя-а... -- проныл оборотень. -- Не-е...
     -- Чего-о?!
     Впервые Лузгин увидел Муромского по-настоящему опешившим.
     Впрочем, от услышанного обалдели все.
     Кроме Вити.
     -- Он говорит: дядя, не надо, -- перевел Витя очень спокойным тоном.
     -- Не-е... Дя-а... Не-е... Дя-а... Не-е...
     Глаза  вервольфа были  крепко зажмурены, он выстанывал свое "дя-не" как
заклинание, чуть мотая вобранной в плечи головой.
     Муромский выпрямился поглядел растерянно на Витю, потом на Лузгина... и
вдруг лицо его озарила торжествующая ухмылка.
     -- Расколол  гада!  --  сообщил он гордо.  --  Вот  как  это  делается.
Желающих с ним побазарить -- милости прошу. Закурить дайте мне кто-нибудь.
     Протянули сразу  несколько  пачек. Лузгин показал издали "Парламент", и
угадал  --  Муромский со  словами  "А  ну-ка, угостимся  с  барского стола",
подошел к нему. Старательно пряча бегающие глазки.
     Никого он,  конечно, специально не раскалывал.  Просто хотел в припадке
жестокости  выдрать  оборотню  когти.  По-человечески  Лузгин его, в  общем,
понимал. Но что-то подсказывало: мучить пойманное существо дальше некоторого
предела нельзя.
     Не  потому  что ты  сам окажешься хуже зверя -- кого волнует философия,
когда  руки сами тянутся  к  железу...  А  вот  довольно.  Точка. Одна глава
прочитана, начинается совсем другая.
     -- Ловко сделано, -- сказал Лузгин.
     -- Дык! -- кивнул Муромский, наклоняясь к зажигалке.
     -- Я все думал, это игра или нет. Прямо испугался.
     -- Пирата жалко... А так -- конечно игра. Что же я, и вправду живодер?
     Боковым  зрением Лузгин поймал насмешливый Витин взгляд. Не удержался и
подмигнул.
     Вервольф продолжал жалобно ныть. Витя осторожно ткнул его носком сапога
в плечо.
     --  Хватит тебе, -- сказал он.  -- Больше не  тронем. Если с нами как с
людями, мы тоже как люди. Эй, пацан! Завязывай.
     -- Слушай, братка, а вина ему! -- предложил Юра. -- В пасть. От нервов.
     -- А есть вино? -- мигом встрепенулся Витя, оглядывая собравшихся.
     -- Не  надо! --  поспешил  встрять Лузгин.  -- Свернет ему  башню, сами
пожалеем.  Лучше  просто  отойдите. Он же вас боится. К вон тому столбу трос
принайтуйте, а сами хотя бы  шагов  на двадцать в сторону. Я  тут  останусь,
если вы не против. Я, кажется, единственный, кто  его не тронул еще.  Может,
это подействует?
     -- Дело говорит, -- признал Муромский. -- Но к столбу не тросом,
     я лучше цепь принесу и замок. А сами -- ко мне на лавочку. И не близко,
     и слышно будет, как Андрюха его разговорит.
     -- На быстрый результат я бы не надеялся, -- помотал головой Лузгин. --
Ему  успокаиваться  час. И учиться говорить  -- неделю.  Если это возможно в
принципе. И вообще... С чего  мы взяли, будто он понимает  нашу речь? Может,
он  считывает  каким-то  образом  сами  намерения.  А  "дядя,  не  надо"  --
единственное, что у него в мозгах осталось от прежней жизни...
     Тут Лузгина  озарила неприятная догадка -- а озвучил ее сообразительный
Муромский.
     --  Если  там вообще  что-то имелось,  в  мозгах  этих!  --  сказал  он
брезгливо.  --  Вдруг он  был алкаш, бомж, или умственно  отсталый... Обидно
получится,  столько усилий зря. И Пират --  зря.  А  могли  расстрелять и не
париться.
     -- Расстрелять никогда не поздно никого, -- буркнул Витя.  -- Цепь свою
неси, расстрельщик. А замок у тебя какой?
     -- Какой  надо замок.  Ему не по  зубам. Сейчас я. Давайте  это... чудо
пока к столбу.
     Успокоился вервольф действительно не скоро.  Зато Лузгин, сидя рядом на
краю  придорожной канавы,  успел к нему попривыкнуть.  До того,  что  уже не
подташнивало.
     Мужики на  лавочке заскучали, притащили вместо  стола ящик, надергали с
огорода   закуски  и  принялись,  как   это  здесь  испокон  веку  называли,
"отдыхать".   Зашишевье   постепенно   возвращалось   к  нормальной   жизни,
шевелилось,  производило  затейливые  деревенские  шумы.  Издали,  от  самых
Крестов, за вервольфом  подглядывали  ребятишки.  Потом им  надоело,  и  они
стайкой  упорхнули  к озеру.  Сеня,  которому  жена  объявила принудительный
мораторий на пьянку,  у себя  в огороде поливал  из  шланга грядки. В прогал
между  домами видно  было, как невдалеке на пригорке дрыхнет пастух и лениво
бродят коровы.
     Вервольф  лежал на боку, крепко прижав  к груди скованные передние лапы
-- назвать их руками Лузгин не мог себя заставить. Глаза оборотень  так и не
открыл. Зато дышал ровно. И  не спал. Лежал,  отчаянно трусил, ждал развития
событий.
     -- Теперь  все будет хорошо,  -- сказал Лузгин, прислушиваясь к мерному
дыханию  вервольфа. -- Тебе больше нечего бояться.  Я хочу говорить с тобой.
Если понимаешь меня, кивни. Не разучился кивать-то?
     Голова оборотня немного склонилась.
     -- Мы правильно догадались -- ты просил "Дядя, не надо"?
     "Да".
     -- Дядя не будет, я тебе клянусь. А как мы скажем "нет"?
     Оборотень довольно живо помотал головой.
     -- У тебя есть имя?
     -- В-ва!
     Лузгин от неожиданности дернулся.
     -- Чего там? -- крикнули с лавочки.
     -- Нормально все, погодите! Эй, ну-ка, повтори.
     -- В-ва.
     -- А неплохо получается. Расскажи мне что-нибудь.
     Оборотень,  давясь и булькая,  выдал нечленораздельную  фразу  слов  на
пять, и очень по-человечески обиженно застонал.
     -- Научишься,  -- пообещал Лузгин,  сам  себе не  веря.  --  Давай  еще
немного поиграем в да-нет. Согласен? Отлично. Ты помнишь счет времени? Годы,
месяцы?
     Оборотень качнул головой из стороны в сторону.
     -- Ах, вот  как... То есть,  сколько  ты  прожил  в таком состоянии, не
можешь сказать?
     "Нет" и жалобный всхлип.
     --  И все же ты гораздо  больше  человек, чем зверь. Я  сейчас говорю с
человеком, верно? И зовут тебя... Вова?
     Оборотень приоткрыл глаза. Находиться под его  взглядом было неприятно,
хотя  не так, как вчера. Или Лузгин  притерпелся, или  из вервольфа частично
выбили зверскую сущность, а может, и то, и другое сработало.
     Только  оставалось  гаденькое  ощущение,  что  смотрят  желтые   глазки
человеку прямо в душу.
     -- В-ва,  --  сказал оборотень и часто  закивал. Если  Лузгин верно его
понял -- закивал радостно.
     -- Точно Вова?
     "Да", "да", "да".
     -- Ну, привет. А я Андрей. Значит, слушай. Я стану говорить медленно, а
ты  кивай, если понял, и мотай головой, когда не поймешь. Ты пока что будешь
жить здесь,  в этом селе.  Тебя будут кормить и  не будут  обижать.  От тебя
нужно одно: ты больше никого не тронешь. Задавишь хотя бы курицу -- прощайся
с  когтями.  Ну  ладно,   не  нервничай.  Скажи  пожалуйста,  ты  по-разному
чувствуешь себя ночью и днем? Когда темно, хочется охотиться,  убивать? Ага.
Просто есть  хочется, да? Ты поэтому не трогал людей? Люди не еда? Погоди, я
по-другому спрошу. Честное слово, все останется между нами, просто мне очень
нужно знать
     -- ты уверен,  что никогда не нападал на  человека? Та-ак... Здесь -- я
повторяю: здесь ты не убивал людей?  В окрестностях  этого села? А у города?
Знаешь, что такое город?  Знаешь,  где он? Ну? А  в самом городе? Точно?  Ты
вообще откуда пришел? Секундочку, а ты писать умел когда-нибудь?..
     Оборотень послушно зачеркал когтем по  песку, но вышло у него хаотичное
переплетение   линий,  пародия   на  букву   "ж".  Он   раздраженно  вякнул.
"Осваивается", -- подумал Лузгин.
     --  Помнишь, сколько  тебе  было лет, когда это началось? Когда ты стал
меняться?
     Снова знак "не уверен".
     -- Примерно хотя бы. Погоди! Ты считался взрослым?
     "Нет".
     -- Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Тринадцать? Четырнадцать?
     Оборотень застонал  и  снова  заплакал. Даже немного побился головой  о
дорогу. Лузгин напряженно размышлял. Похоже,  существо теряло самообладание,
когда начинался счет. При этом оно отличало день  от ночи, город от деревни,
человека от курицы...
     -- Сколько пальцев? Эй! Сколько пальцев?
     Два кивка.
     -- А сейчас?
     Три.
     -- Сколько тебе лет?
     -- Ы-ы-ы-ы... У-у-у!!!
     Прибежали с лавочки мужики.
     --  Ты его  довел, --  констатировал Муромский.  -- И меня тут называли
живодером?
     -- Что-то  с ним категорически  не так, --  сказал Лузгин поднимаясь на
ноги  и отряхивая  штаны.  --  Впрочем,  я не  был  готов  к разговору. Надо
подумать, составить  вопросник... Главное  --  подумать.  И  парень  намерен
сотрудничать. Вова, язви его. Простой русский вервольф. Писать умел. Считать
может. А как называю цифры --  его клинит.  За этим наверняка кроется нечто.
Понять бы, что... Слушайте, мужики,  сообразите ему пожрать.  Кашки, супчику
хотя  бы.  Он  давно голодный,  к ночи может с собой не  совладать  и начнет
рваться с цепи. Нам это надо?
     -- Вовчик! -- позвал Витя  заметно пьяным голосом. -- Кушать хочешь? А?
Вовка, твою мать! Не слышу ответа. Ну-у, мальчик расплакавши...
     -- Мальчик, бля! -- фыркнул Муромский. -- Хорошо, не девочка.
     -- Почему? -- удивился Лузгин.
     -- Убить будет легче, если что.
     -- Он не даст повода, -- сказал Лузгин убежденно.
     -- Ответишь? -- прищурился Муромский.
     --  Если он поселится на  самом краю села -- почему  нет?  К моему дому
его,  там как  раз  последний  столб  рядом. Я  и  присмотрю  за  парнем,  и
разговаривать с ним буду.
     --  Слушай, это он пока на солнышке перегревши, смирный, -- предположил
Юра. -- Ночью-то, по холодку, как бы чего не натворил.
     -- Вот я и говорю -- пожрать ему надо. А потом, куда он денется с цепи?
От столба-то?
     -- Столб там херовый, -- авторитетно заявил Витя. -- Сгнивши. Зверю  на
ползуба. Да я его сам перегрызу.
     -- Сам поставил, сам и перегрызу, -- ввернул Юра.
     -- Когда  было-то? Лет двадцать уже. В  общем,  столб херовый.  А  надо
знаете чего?  Трактором  подтащить  ту  чушку  бетонную,  которая  у  дороги
валяется. Она как раз с проушиной. И весит килограмм  двести.  Будет  якорь,
ха-ха!
     --  Разумно. Короче,  Андрей,  кормежку  и  привязь  мы  обеспечим,  но
поведение зверя  под твою ответственность, -- заключил  Муромский. -- А то у
нас разговор простой будет. Пулю в лоб, и баста.
     -- Лично  застрелю, --  сказал  Лузгин  жестко. Надоело ему  спорить  и
выторговывать условия. -- Ясно?
     --  Застрелил один  такой...  Видали  мы ночью,  как ты  стреляешь.  Из
главного  калибра!  Без промаха! Гы-ы!  Ладно, молчу. Сейчас все организуем.
Это хорошо, что ты его на себя берешь, а то нам поработать не мешало бы.
     --  Беру...  --  вздохнул Лузгин.  --  Взял  на себя  и с  честью несу.
Проследите,  чтобы  на  мой  край  детишки  не  шлялись. И  всякие  домашние
животные. Да и сами тоже... Не отсвечивайте.
     -- Когда он тебя жрать будет, кричи громче, -- посоветовал
     Муромский. -- А то ведь не услышим.
     -- Кажется, он кого-то убил в самом начале. И с тех пор этого не делал.
Надеюсь, и дальше не собирается.
     -- Ты ему веришь? -- Муромский снисходительно улыбнулся.
     -- Я своим ощущениям верю. Это чудо природы было раньше человеком.
     И если обращаться с ним правильно, оно захочет снова человеком стать.
     Вряд  ли у  него  это получится,  но  оно хотя  бы  расскажет нам  свою
историю. Как сможет, так и расскажет. Если сможет.
     -- М-да... Он расскажет, а ты запишешь... Бред!
     -- В чем проблема? -- напрягся Лузгин. Муромский опять поворачивался  к
нему какой-то совершенно новой стороной.
     --  Ты,  конечно,  прости,   но  недаром  я  говорил:   журналисты  все
е...анутые. Верят во  что угодно.  И пишут, и пишут... То-то меня  от  газет
воротит.  Сил нет читать. С самой  перестройки  одно говно. Будто это жулики
печатают для идиотов.
     -- Газеты ему не нравятся... А ты ящик смотри! -- огрызнулся
     Лузгин. -- Если читать кишка тонка.
     --  Мы  же договорились: про кишки  ни  слова!  -- напомнил Муромский и
довольно заржал.
     Лузгин секунду-другую поразмыслил, и Муромского красиво уел.
     Потому что вместо ответной колкости сказал просто:
     -- Ну, я пошел. Отдохну немножко. Вы, значит, это... Действуйте.
     И вправду пошел досыпать.
     -- Вот жопа! -- бросил Муромский ему вслед почти что с восхищением.
     *****
     Строго говоря, приковали оборотня все равно к столбу. Та самая "чушка с
проушиной"   оказалась   здоровым  куском   железобетона,   обломком   мачты
низковольтной  линии,  которую  еще  при  социализме  хотели  пробросить  от
Зашишевья дальше, да передумали.
     -- Не сдвинет?  -- усомнился  заспанный Лузгин. -- А-а, да хрен с  ним,
главное, в дом не залезет с таким якорем на буксире.
     -- Без шума не залезет, -- многозначительно заметил Муромский.
     Словно в воду глядел.
     Посреди ночи  вервольф принялся теребить цепь.  Лузгин в  окно посветил
фонариком, прикрикнул "Вот я тебе  щас!", наткнулся на тяжелый желтый взгляд
и счел за лучшее спрятаться. Банально струсил. Там, на улице, шуровал отнюдь
не испуганный  мальчик  Вова. Хотя  и не жестокая смертоносная тварь.  Нечто
среднее.
     Оно хотело на волю и просило не становиться у него  на пути. Всего лишь
просило.  Не  нагоняло  ужас на  все  живое,  как  прошлой  ночью,  а просто
отодвинуло человека, чтобы не мешал. Во всяком случае, так это понял Лузгин.
     "Понял? Не-ет, батенька,  ты прямую команду принял и  выполнил! Неужели
эта  зараза  телепат?  Да  запросто.  Копается  в  мозгах,  внушает  эмоции,
подслушивает   мысли.  Тогда  понятно,   отчего   ему  не  даются  некоторые
абстрактные категории. Счет, например. Два пальца, три пальца -- это то, что
он глазами видит. А считать из чужой головы цифру
     --  фигушки.  Хм...  Оказывается,  мы  и  в  телепатии   совершенно  не
разбираемся. Собственно, чего тут странного -- откуда нам?".
     Ничто  не препятствовало выйти и попросить вервольфа  утихомириться, но
просьбу наверняка пришлось  бы вколачивать, а этого Лузгин себе позволить не
мог. Он все еще верил, что статус человека,  не причинившего боли,  даст ему
шанс записаться оборотню в друзья-защитники.
     Очень захотелось увидеть Муромского, и желательно, с ломом в руках.
     Снаружи перестали бряцать и начали скрести. Потом -- скрести со звоном.
Зашишевские псы давно устали брехать, предупреждая о наличии в селе "зверя",
тишина стояла гробовая, и все было прекрасно слышно.
     Лузгин сидел в  темноте  и прикидывал, насколько  положение запуталось.
Полдня назад он был уверен, что вервольф неплохо понимает человеческую речь.
На  этой посылке строился вопросник, который Лузгин вчерне набросал в уме. А
теперь... Как общаться  с существом,  которое слышит тебя через пень-колоду,
зато отлично видит, что ты спрашиваешь?  А может, и  слышит  хорошо, но  все
равно больше  видит? Главное -- как разобрать,  поняли тебя, или нет? И если
поняли, то насколько правильно? Что именно кроется за ответами "да" и "нет"?
     Скребуще-звенящий  шум  потянулся от избы куда-то по улице. Лузгин взял
ружье, фонарь, вышел на крыльцо и обалдел.
     Картинка  ему  открылась  из  разряда  иллюстраций  к  книгам  в  жанре
"стебучий  хоррор". Под  серым-серым небом по серой-серой деревенской  улице
брел, раскорячившись в напряженном полуприседе, некто черный-лохматый, и пер
на себе бетонный столб.  Взвалив один конец столба на плечо, а другой волоча
по песку.
     Звеня кандалами.
     Кряхтя и пыхтя.
     -- Бля-а... -- выразил Лузгин всю гамму охвативших его эмоций.
     Вервольф через силу попросил убраться подальше,  и человек  шатнулся за
дверь.
     -- А вот хрен! -- отважно крикнул Лузгин, высовываясь из-за косяка.
     -- С тобой пойду.
     Вервольф  попросил не лезть в его  дела  вторично, но  "прозвучало" это
довольно вяло. Похоже, оборотню под столбом не сладко приходилось.
     Лузгин  закурил,  повесил  ружье   на   плечо  и,  не  включая  фонаря,
пристроился вервольфу в отсутствующий хвост.
     --  А  колоритно  мы  с тобой  смотримся,  парень!  -- сообщил  он.  --
Напрашивается  аналогия. Хм... Какая страна, такой  и Христос. Какая судьба,
такой и крест на себе переть. Где пригодился, там тебе и  Голгофа. Ага. Надо
будет записать, сойдет за мировоззрение.
     Вервольф под столбом  гнулся все сильнее,  но упрямо двигался  по улице
вперед. Что особенно интриговало -- шел он в глубь села, к Крестам.
     --  Дурак, там  килограммов не  двести,  а все  триста. Грыжу наживешь.
Пупок развяжется!
     Лузгин  представил  себе  развязавшийся  пупок  с  выпадающими из  него
кишками, да так ярко, что едва удержался от желания схватиться за живот.
     Вервольф утробно  взвыл, отбросил столб  -- тот гулко хлопнулся в пыль,
-- и упал на колени, вцепившись передними лапами в брюхо.
     Залаяли сиплыми голосами собаки.
     Лузгин присел на  удачно подвернувшуюся водоразборную колонку. Сигарету
он выронил, пришлось доставать новую. Курить, в общем-то, хотелось не очень,
но чем-то надо было себя заткнуть.
     От накатывающих мыслей.
     Оборотень  немного подышал, встряхнулся  по-собачьи,  пронзил  человека
взглядом, полным омерзения, показал клыки, и прохрипел:
     -- Ф-ф-ф-ф-ф!!! У-у! М-м-м! У-у!
     После чего попытался снова подлезть под свою ношу.
     -- Извини,  я  не  нарочно, -- смущенно  буркнул Лузгин.  -- А мудаками
старших обзывать нехорошо!
     Подумал и добавил:
     -- Даже если они мудаки.
     Хлопнула дверь, скрипнула калитка. В поле зрения возникла тощая сутулая
фигура в майке, семейных трусах и галошах на босу ногу. Зато при двустволке.
Ружей у отставного егеря было запасено изрядно, он приклады  мог хоть каждый
день ломать.
     -- Привет, дядь Сень. А мы вот тут дурака валяем.
     Сеня критически оглядел надрывающегося вервольфа и спросил тихонько:
     --  Это...  Только никому  не  говори. Чуешь, милок,  как он  в  голову
торкает?
     -- Раньше было, сейчас нет. Наверное, он со мной общаться не хочет. Или
устал. Или ты лучше его чувствуешь.
     -- Я думал -- мне блазнится. Не говори нашим. Не поймут.
     -- Еще бы.
     Вервольф почти взвалил столб на плечо, но уронил его.
     -- Не надоело тебе? -- спросил Лузгин. -- Знаешь, как это называется?
     Вервольф хрюкнул и совершил очередной подход к весу.
     Вес опять ему не дался,  да  еще и на ногу  упал.  Оборотень  сдавленно
рыкнул, уселся,  вырвал из-под столба отдавленную  конечность,  прижал ее  к
груди и принялся баюкать.
     -- Мудовые рыданья, -- сказал Лузгин. -- Вот что это.
     -- С вами, может, сходить...
     -- Еще не факт, что у него получится. И все равно далеко не уползет.
     Вервольф отпустил ногу, встал на четвереньки и снова взялся за столб.
     -- Хотя интересно было бы  посмотреть, в  какую  сторону он  от Крестов
попрется.
     -- Да к кузне, -- сказал Сеня просто.
     Вервольф  оторвался от столба, под  который безуспешно пытался  загнать
когти, и уставился на Сеню.
     -- Ну-ну! -- пригрозил тот, замахиваясь ружьем. -- Не балуй.
     Вервольф  плюхнулся на  задницу, вывалил  язык,  и совсем  по-человечьи
закрыл лапами глаза.
     -- Трактором его обратно волочь, -- заметил Сеня. -- Умаявши он.
     -- И зачем ему понадобилось в кузницу? -- спросил Лузгин мягко и слегка
удивленно,  надеясь не  спугнуть удачу. Сеня мог  закрыться, а то и пойти на
попятный. Его охотничьи рассказы  в Зашишевье  далеко  не  всегда  принимали
всерьез, и частенько бывшего егеря выставляли на смех. Он любил  приписывать
зверью человеческие  эмоции. Слишком человеческие,  даже по  здешним широким
меркам.
     --  Вот  не  скажу, милок.  Точно  не  скажу.  Однако  там  инструмента
всякого... Замок сбить, вывернуть скобу, цепь подпилить. Он же прошлой ночью
все в кузне высмотревши. Он не постоянно  без сознания лежавши. Витька думал
-- так, да я-то вижу. Я, милок,  в лесу верных полжизни... Эй, чего глядишь?
Отпустить бы тебя, дурака.
     Вервольф тихо подвыл.
     --  Уйдешь  отсюда? Знаю,  уйдешь.  Только ведь ты,  глупый, еще где-то
набедокуришь. Оставайся  лучше  с нами. Чем плохо? За  кормежкой  бегать  не
надо, люди хорошие, Андрюха про тебя в газете пропишет...
     Вервольф занервничал, чуть приподнял  шерсть на загривке и покосился на
Лузгина.
     -- Не хочешь? -- удивился Сеня. -- Зря. Пусть узнают  о тебе,  глядишь,
приедут ученые, придумают чего.  Ведь зоологи искавши тебя в прошлом годе --
а?..
     В  воздухе  между Сеней и вервольфом  что-то повисло. Лузгин ощутил это
почти физически.
     --  Не понял,  -- сказал человек оборотню. Буднично сказал, но на самом
деле его интонации маскировали очень серьезное напряжение. -- Вот не понял я
тебя, милок.
     -- Расскажи! -- не удержался Лузгин.
     -- Я не понял, -- Сеня удрученно помотал головой.
     -- А что ты видел? Он тебе картинку показал?
     -- Дай закурить.
     -- Ты же не... На, бери.
     --  Я, милок,  до сорока лет  смоливши, -- сказал  Сеня,  прикуривая  и
несмело затягиваясь. -- Кхе! А потом в завязку. Кхе! Яшкины, Витька с Юркой,
на  спор  бросали, на ящик водки, и от жадности теперь не курят. А  я просто
бабе своей наказавши --  увидишь с папироской, бей смертным боем... Ха! Кхе.
А она  ж у меня дама крепкая. И  научила как не курить. Коромысло до сих пор
за сараем валяется, треснувши.
     -- Странные московские зоологи, -- вывел собеседника на тему Лузгин. --
Медленные, будто примороженные. Днями больше спали, а ночью шастали по лесу.
К тебе не обращались...
     -- Это Яшкины наплели? Ой, навравши-то. Приходили ко мне эти  двое. Как
не прийти. Лучше меня никто тут леса не знает. И, понимаешь, милок... Вот не
показались они мне. А я, если  человек не понравивши... Бояться начинаю, что
не уберегу  его,  случись беда. У нас вроде и не тайга какая, а всякое может
быть. Ну, я и того. К Муромскому их пославши.
     -- ...и он тоже не пришел в восторг.
     -- Кхе! -- Сеня бросил под ноги окурок и аккуратно затоптал. -- Ну, да.
Он  их когда за Горелый Бор завезши,  потом  и говорит  -- убрались  нелюди.
Только  он, понимаешь, милок,  решил,  что  ребята...  --  тут Сеня  ощутимо
понизил голос, -- ...из КГБ. А я думаю -- не-а. Хуже дело.
     Лузгин оглянулся на вервольфа. Тот сидел, поедал желтыми глазами столб,
и по-прежнему топорщил шерсть.
     -- Ты, милок,  никому не говори,  -- в очередной  раз попросил Сеня. --
Особенно нашим.
     --  Как  тебе  поклясться?  Типа  крест  на  пузе  желтым  фломастером?
Предположим, я  обещаю всячески  охранять твое право на конфиденциальность в
рамках  Закона о  Печати.  То  есть,  допустим, если ты  мне сообщишь  нечто
важное, до того важное, что  я как честный  журналист буду просто обязан это
рассказать людям -- никаких ссылок на тебя. Нормально?
     Сеня задумчиво притих, осознавая услышанное.
     --  Ты же собираешься выдать такое, во что все  равно никто не поверит,
-- напророчил Лузгин. -- Никто вообще. Зашишевским я не разболтаю, зуб даю.
     Сеня посмотрел на вервольфа, тот фыркнул и отвернулся.
     -- Ну и контакт у вас, -- позавидовал Лузгин.
     -- А думаешь, милок, мне с этого много радости? Если б я хотя  понимал,
как  оно получается... Короче,  они  его  нашодце  тогда в лесу. И вроде  бы
погибши оба.
     -- Загрыз?
     -- Конечно. Хотя перепугавши был сильно, толком не помнит  ничего. И не
люди они. Люди так не могут.
     -- Как -- так?
     -- А не знаю, милок. Он  же не говорит. И картинок  никаких я  не вижу,
ошибши ты. Я... Отношение его чую.
     Вервольф снова фыркнул, встал, и с новыми силами примерился к столбу.
     -- Вот дурак упорный... -- вздохнул Лузгин. -- И что с ним делать?
     -- А пускай тута живет. На  пилораме  сгодится.  Мы ж все старичье, нам
трудно уже. Доски-то плевое дело, с бревнами плохо. Тот же Муромский до чего
бугай, а в прошлом месяце как за сердце схвативши...
     -- Я думаю -- сейчас что?
     -- А проводим, чтобы не скучал. Все одно до кузни не допрет.
     -- Шел бы ты спать, дядь Сень. Тебе на работу с утра.
     -- А  мне уж скоро доить, я бабе-то не позволяю, у нее рука не та. Всем
хороша баба, а вот доить -- ну не та рука.
     Вервольф поднатужился, громко  пукнул и, звякая цепями, поволок столб к
Крестам.
     Лузгин  последовал за  ним,  Сеня  попросил  еще сигарету и пристроился
рядом.
     "Значит, когда он говорил, что убивал человека в самом
     начале -- вот что имелось в виду, -- думал Лузгин о вервольфе. -- Те
     "зоологи" для него не люди. Итак, какая складывается картина? Отчасти
     прав Муромский, бредовая. Но попробуем во все поверить. Выключить
     критику, оставить голую логику. Значит: в городе и окрестностях
     творится дурное. Кто-то нападает на людей, они исчезают без вести, по
     дорогам ночью лазают странные персонажи. Население запугано, милиция
     ведет себя неадекватно: будто знает о проблеме, но не может ее решить
     и старается удержать контроль над городом доступными средствами --
     зажимая информацию и давя народ. А оборотень ко всему этому бардаку не
     причастен, на его совести одни домашние животные. Максимум, чего он
     мог натворить -- лишнего шороху навести. За самим оборотнем охотятся
     нелюди в человеческом обличье. Двоих он загрыз...".
     Стало как-то холодно внутри.  К  Лузгину пришел очередной страх, новый,
не  похожий  на  тот,  который он испытывал  перед  вервольфом.  "Подумаешь,
оборотень! Вещь  понятная.  Вон ползет себе, пыхтит. Вы говорите -- проблема
верволка в средней полосе? Дюжина мужиков из Зашишевья решит эту проблему за
одну  ночь!  Поймаем  зверя  с  выездом  к заказчику.  И  п...ды  ему  дадим
капитально.  Хоть  зверю,  хоть заказчику.  Быстро,  качественно,  недорого.
Оптовикам значительные скидки. Возможен бартер  на  алкоголь. Звоните нам по
телефону...".
     С Крестов оборотень свернул направо, в сторону кузницы.
     -- Ага! -- напомнил Сеня.
     -- Вижу... Слушай, как рано светает. Петухи скоро закричат.
     -- А дни-то сейчас длинные самые. Гляди, ловко тащит! Приноровивши.
     Оборотень и  вправду  как-то  приспособился  к своей ноше.  Его заметно
водило из  стороны в сторону, однако скорее от усталости, чем от неудобства.
Он был не только крепок, но еще и ловок.
     -- М-да... Я не понимаю, на что он  рассчитывает? Ну, через полчаса-час
доберется  до  кузницы,  попробует  освободиться.  Уже  народу вокруг  будет
немерено. Снова отмудохают и на место вернут. С шутками и прибаутками.
     -- А он  чует, бедняга, что без когтей  останется. Вот и хочет уйти. По
любому. Не может иначе. Его отсюда енстинкт сохранения гонит.
     -- Э-э... -- Лузгин в очередной раз опешил.
     -- Дурной, -- сочувственно вздохнул Сеня. -- Не понимает, что лучше тут
без когтей,  чем потом  без головы.  Верно,  Андрюха? Не смотри, милок, я не
знаю, чего он так думает.
     -- Ты ему втолковать не можешь, что с головой действительно лучше?
     -- А ему виднее, пожалуй, -- возразил  Сеня. -- Он хоть наполовину, все
равно  зверь -- раз  чего  учуявши, не свернет. Особенно ночью, когда у него
енстинкты в полной силе.
     --  Наполовину зверь... Понять  бы,  насколько  он может  своей волчьей
натуре сопротивляться.  Точно ведь допрыгается. И  зачем тогда было это все?
Чего мы, спрашивается, его ловили...
     -- А ты думаешь, милок, он очень хотел на совхозный двор идти?
     --  загадал  очередную  загадку  Сеня.   И,  не  дожидаясь   следующего
изумленного "э-э", объяснил: -- Ему тогда жрать была охота до  полной одури.
Я еще смотрел и думал -- сейчас уйдет, ведь  почуявши нас, да разглядевши. И
тут он в сеть ка-ак прыгнувши...
     -- Хреново  это, -- заключил Лузгин. -- Ну, будем кормить до  отвала, а
мало ли, какие у него еще... Енстинкты откроются. Например, охотничьи.
     -- А ты говори с ним, милок. Побольше говори. Пусть вспоминает, что был
человеком.  Он  же пацан  совсем. Ему мамку  с папкой надо. Вот и  будешь...
Заместо папки, хе-хе. Своих-то нету еще у вас с Маринкой?
     "И не будет", -- подумал Лузгин, а вслух сказал:
     -- Всю жизнь мечтал о зубастом мускулистом сыночке. Чтобы сам кормился,
мог за себя постоять, да еще  и тяжести перетаскивал. Э! Ты близко к  канаве
не бери. Свалишься!
     Оборотень,  похоже,  вконец  умаялся.  Он  уже  не   управлял  столбом,
напротив,  кусок железобетона мотал его по  краю дороги. У Лузгина мелькнуло
желание как-то помочь носильщику -- плечо, что ли, подставить...
     Вервольф потерял равновесие и едва успел отпустить столб.
     Тот навернулся в канаву. Пошла разматываться цепь.
     Сеня  с  Лузгиным  дернулись  и остановились --  они сделать  ничего не
могли.  Дорога  здесь проходила по высокой  насыпи,  канава  была  что надо,
оставалось  посочувствовать  и увидеть,  как  незадачливый  силовой  акробат
спикирует в густые заросли крапивы с лопухами.
     Это  заняло полсекунды -- вот  вервольф  стоит  на  краю,  наблюдая  за
падением столба. Вот цепь натягивается... И срывает его за ошейник вниз!
     Он только лапами взмахнул.
     --  Мы, летчики,  специалисты,  -- уныло  пробормотал  Лузгин. --  Есть
такие, которые снизу вверх, а есть такие, которые сверху вниз... Тьфу.
     -- Приехавши, -- сказал Сеня.
     -- Угу, приплывши.
     Вервольф лежал в крапиве, раскинув лапы и закрыв глаза.
     Он теперь мог с чистой совестью отдыхать, пока не приедет трактор.
     *****
     Днем сильно разогрело. Оборотень зарылся в лопухи и тяжело дышал там.
     Вытаскивать его из канавы никто и не подумал. Решили -- обойдется. Дети
к вервольфу потеряли  интерес, взрослым на него стало и вовсе  наплевать,  а
скотина,  вплоть  до  кошек,  вроде  бы   к   присутствию   в  селе  "зверя"
адаптировалась. Пока оборотень гулял сам по себе, легендированный и обросший
мифами, его  боялись и ненавидели.  Реальный, пойманный и закованный в цепи,
он больше никого не волновал.
     Муромский  спустился в  канаву,  задумчиво  попинал  оборотня  сапогом,
заглянул в кастрюлю с собачьей похлебкой и пришел к выводу:
     -- Не жрал? Значит, решил сдохнуть. Ну-ну. Меньше проблем.
     --  Он  не  хочет  меня  слушать,  --  пожаловался Лузгин. --  Закрылся
наглухо, никак не реагирует. Может, оттащить  его к  моему  дому, а?  Там от
кустов хоть какая-то тень.
     -- А ты водичкой поливай.  До колонки недалеко. Пройдись с ведром, что,
трудно?
     -- Понятно, -- Лузгин вздохнул. -- Вы на него забили. Все.
     -- Работать за нас ты будешь? -- веско спросил Муромский.
     -- Трактор! На двадцать минут! Жалко, да?
     -- Не жалко. Но... Пускай тут поваляется. Куда упал, пусть там и лежит.
Чтобы осознал!
     -- С вами осознаешь... -- буркнул Лузгин и пошел за ведром.
     Первая же водная процедура довела вервольфа до истерики.
     --  А я знал?!  -- взорвался Лузгин в ответ на дикие  вопли. -- Я хотел
как лучше!  Да  пошел ты на хер! С тобой одни проблемы! Трудно сказать было,
что у тебя водобоязнь?! Собака ты бешеная!
     Тут он  вспомнил, что оборотень запросто ходил  по ручью.  И сообразил,
что воду-то  принес очень холодную,  а  шкура у вервольфа перегретая  дальше
некуда. Наверняка бедолага воспринял обливание как ожог.
     -- Извини, я не нарочно...  -- пробормотал Лузгин и отправился набирать
следующее ведро. Дал воде нагреться и вылил ее на страдальца не одним махом,
а плавно.
     Вервольф ныл и закрывал морду лапами.
     -- Правда так лучше?
     -- Ы-ы-ы...
     -- Да  тьфу на тебя. Что я,  нянька? Ты сам  виноват. Какого черта сюда
приперся? Сидел бы сейчас под кустами, все было бы нормально.
     -- Ы-ы-ы...
     -- Ну хватит, парень. Сердце разрывается на тебя глядеть.
     -- Ы-ы-ы...
     Лузгин поймал себя на желании засветить бестолковому оборотню ведром по
затылку и поспешно выбрался из канавы на дорогу, пока и вправду не дал  волю
рукам.
     --  Ты бы  поел,  что  ли!  --  крикнул он  с безопасной для  вервольфа
дистанции.  -- Помрешь ведь! Или нарочно разозлиться  хочешь к  ночи?  Зверя
наружу  выпустить?  Убьют  же,  дурила!  Себя не жалко  --  других  пожалей.
Думаешь, большая радость караулить тебя на солнцепеке?  Уйду, так и знай!  А
без меня с тобой быстренько разберутся...
     Вервольф проявлять благоразумие не думал. Лежал и стонал.
     Может, вправду решил помереть. Или ему стало  окончательно плохо, и  он
уже не мог  контролировать  себя. В  любом случае, нужно было что-то решать,
пока солнце не зашло.
     В обед Лузгин перехватил на дороге Сеню.
     -- Дядь Сень, подойди хоть послушай, чего с ним.
     -- А непонятно, милок, -- сказал Сеня, приглядевшись  к  вервольфу.  --
Ну-ка...
     Он безбоязненно  протянул руку и запросто, без усилия, снял  с оборотня
здоровый клок шерсти. И еще один.
     -- Облезает? -- прошептал Лузгин с благоговейным ужасом.
     -- А я знаю? Мож, линяет. Хотя он как бы кобель, ему не положено.
     -- И что делать?
     -- А я знаю?
     Лузгин  присел  рядом  с  вервольфом.  Загадочное  существо  больше  не
вызывало у него  приступов отвращения. Да, выглядел мальчик Вова по-прежнему
мерзко, но уже не до рвоты. Это наверняка было связано с  тем, что оборотень
перестал "торкать в голову", как сказал бы Сеня. То ли сил у него не хватало
давить людям на мозги, то ли желания.
     Лишний шанс парню выжить в нынешней ситуации.
     -- Пойдем ко  мне обедать, -- позвал Сеня. --  А  этот пусть лежит. Все
одно он теперь никому здесь не нужный.
     -- Твоя правда. Никому.
     Лузгин отлучился почти на час, а когда вернулся,  ничего  не изменилось
-- вервольф лежал  себе  полутрупом, разве что не стонал  уже.  К еде он  не
притронулся.
     --  С ложечки я тебя угощать не буду, -- заявил Лузгин твердо. --  И из
соски тоже  не  буду. Вообще ничего не  буду. Либо сам  выкарабкаешься, либо
тебе кранты! Эй, парень! Ты живой?
     Он  присел  на  корточки и осторожно ткнул  вервольфа пальцем в  висок.
Подергал  за  ухо.  Положил ладонь на горячий бок.  Оборотень дышал, редко и
слабо-слабо.
     Лузгину в голову не пришло, что это может  быть  охотничья хитрость. Он
взял тяжелую башку оборотня руками, повернул ее  к себе,  вгляделся в черную
морду.  И  сразу понял, что  ему раньше мешало  запечатлеть образ  вервольфа
правильно, во всей полноте. Те самые легенды и мифы.
     "Мы ничего не знали об этих существах. Ни-че-го. Впрочем... Кто сказал,
что они  вообще  были?!  Может, водились  другие  типажи.  Или просто  люди,
сложившие легенды, никогда не видели обезьяну".
     Да, в физиономии вервольфа сквозило что-то собачье, и даже медвежье. Но
в целом-то, если присмотреться, он был версией на тему шимпанзе.
     Малосимпатичной версией, надо признать.
     -- Может, ты это... Русский народный йети? Мать твою ети...
     Веки оборотня дернулись. Он медленно, очень медленно приоткрыл глаза.
     Лузгин не испугался и сам удивился этому. По идее, вервольф  сейчас мог
свернуть  ему  шею одним  взмахом  лапы. Но  Лузгин  откуда-то знал:  ничего
подобного не случится.
     Глаза у вервольфа оказались мутные, измученные, безразличные.
     -- Хреново? -- участливо спросил Лузгин.
     Оборотень едва заметно кивнул.
     -- Я вытащу тебя  отсюда, слышишь? Вытащу сначала из канавы,  а потом и
из этого  села. Только помогай мне хоть немного, и все получится,  -- быстро
заговорил Лузгин,  поражаясь тому, насколько искренне  рвутся с языка слова.
-- Если повезет, мы  найдем людей,  которые  смогут тебе помочь. Если нет --
значит,  отыщем  место,  где ты сможешь жить  в свое удовольствие, никому не
мешая, и никто не будет мешать тебе.  На земле свободного места очень много.
Веришь?..
     Он  представил  себе  что-то  вроде новозеландского предгорья,  которое
видел во "Властелине Колец" -- и вервольф кивнул снова. Кивнул благодарно, в
этом Лузгин готов был поклясться.
     -- В России есть территории не менее красивые, и к тому  же  безлюдные.
Это мы тебе организуем, честное слово. Это никуда не денется...
     Вервольф поблагодарил. Слабенько, будто перышком огладил.
     Кто бы мог подумать, что он так умеет. Еще ночью Лузгин был уверен, что
этот тип соткан из ненависти.
     --  Взамен я  не  попрошу  от  тебя ничего  дурного  или невыполнимого.
Обещаю. Хорошо? Ладно, а сейчас придется еще немножко тут полежать одному. Я
скоро вернусь  и  освобожу  тебя от этой штуковины.  Не надейся,  все  равно
будешь на привязи. Но зато в тени. А  ты пока  что хоть воды немножко выпей.
Пожалуйста.
     Ключа  от замка,  скреплявшего  цепь на торчащей из  столба проушине, у
Лузгина  не  было. Зато  дома в инструментальном  ящике валялась ножовка  по
металлу. Перепилить арматурный пруток -- не вопрос.
     Тащить  вервольфа  к  себе пришлось волоком.  У  страдальца заплетались
ноги,  он  все  порывался встать  на  четвереньки,  но когда Лузгин  ему это
позволил -- рухнул мешком в дорожную пыль.
     Скрежеща зубами от беспомощности.
     Лузгин огляделся. На Крестах возбужденно щебетали дети, из-за занавесок
пялились недобрые глаза. Под ногами валялся полудохлый оборотень.
     "Красота. И ведь не расскажешь никому!".
     --  Эй, ты! Адекватно  униженная особь! -- позвал  Лузгин. --  Попробуй
хоть немного пройти.
     Оборотень  мысленно пожаловался на дурное обращение, которое довело его
до подобного ничтожества.
     --  Ничего себе! Ты хоть  понимаешь,  жопа, до  какой степени всех  тут
успел задолбать? Поэтому они и рады  были тебя помучить. То-то. Не  держи на
местных зла. На самом деле здесь люди хорошие.
     -- У-р-р-о... -- сказал вервольф и отрубился.
     -- Сам  урод, -- парировал Лузгин. У него заметно поднялось настроение.
Во-первых,  он больше не боялся оборотня, во-вторых, наконец что-то реальное
делал, в-третьих, был убежден, что "зверь" выживет.
     К тому же, он впервые очень четко воспринял и детально разобрал то, что
оборотень хотел ему передать. Это вселяло определенную уверенность.
     Весила   туша   килограммов  пятьдесят,  но   взвалить  ее  на   плечи,
бесчувственную и  аморфную, оказалось непросто.  Лузгин повозился  с минуту,
плюнул, схватил вервольфа за задние лапы и поволок.
     Резонно  предположив, что  после  катания по пыли  за машиной  оборотню
должно быть глубоко по фиг, как перемещаться.
     На  дороге  оставались  клочья  черной   шерсти.   Это  было  чертовски
интересно.  Втайне Лузгин лелеял надежду,  что у вервольфа  на нервной почве
запустился процесс обратной трансформации.
     Но так вышло бы чересчур хорошо.
     "Очень  уж  по-киношному,  --  думал  Лузгин,  обливаясь  потом.  --  В
действительности  --  особенно в  российской  действительности  --  оборотню
положено разве слегка облинять. Он еще меня убьет и съест, если по сюжету-то
идти...  Только  отчего  я не верю в такой  сюжет? Почему  мне кажется,  что
впереди нас ждет какая-то полная фигня? Невообразимая?".
     Возле своего дома он кое-как упихал вервольфа под куст сирени и чуть не
свалился  рядом.  Цепи как раз хватало  заякорить пленника  за столб  --  по
мнению Вити херовый, а на  взгляд  Лузгина вервольфу  не по зубам. Нашелся и
замок взамен прежнего.
     Пришлось  еще  возвращаться   за   кастрюлей  и   ведром.   Снова   под
настороженными  взглядами.  Лузгин  посмотрел на  часы. Мужики  должны  были
вернуться  с  работы  уже  скоро.  Им,  естественно,  накапают,  они  придут
разбираться...
     Он вытащил из дома раскладушку, пристроил ее в тени  рядом с вервольфом
и улегся, заслонив оборотня собой. Закурил. И сказал:
     -- Вот! Возможно, кто-нибудь с перепугу упадет  в обморок, но  это  его
личная проблема.
     Подумал и добавил:
     --  Если ты после всей  моей  заботы сожрешь меня, сука... С того света
достану!
     Вервольф не отзывался. Он спал.


     К середине июля  похолодало, зарядили дожди. Лузгин  отпустил бороду, а
Вовка заново оброс густой черной шерстью.
     Оба работали на пилораме. На равных условиях -- за еду. Правда, Лузгину
еще наливали сколько попросит самогона. Вовке иногда давали пожевать конфет.
Лузгин к самогону адаптировался, оборотню конфеты просто нравились.
     Ну, и толку от Лузгина было гораздо меньше, чем от вервольфа.
     Вовка  пахал как черт, с видимым удовольствием. В  перекурах, навострив
уши, внимательно  слушал мужицкий треп. Когда  обращались -- кивал или мотал
головой.  Речь  ему  давалась  с  большим  трудом.  А  "торкать  в  голову",
транслируя напрямую свои эмоции, он больше и не пытался. Запомнил, насколько
местные этого не любят.
     Вовка был с людьми  послушен до подобострастия. Когда смотрели в глаза,
тут же опускал их.  Руки держал расслабленными. Вырасти у него  хвост, он бы
его поджимал. Оборотень выглядел совершенно ручным. Дрессированным.
     Сломленным.
     -- Ну, и хитер же ты, -- сказал ему однажды Лузгин.
     Вовка объяснил,  что  до сих  пор  иногда видит  во  сне  Муромского  с
пассатижами.
     -- Дай тебе волю, надрал бы ему задницу?
     "Нет". Вовка показал Лузгину череду образов, и тот догадался, в
     чем дело. Муромский напоминал вервольфу какой-то ужастик из раннего
     детства, скорее всего -- разъяренного папашу. Вовка чувствовал себя
     жертвой в его присутствии и терял способность давать отпор. Случись
     оборотню впервые столкнуться с Муромским в прямом бою, он бы просто
     отвесил мужику затрещину и пошел дальше по своим делам. Но Вовку
     поймали, загнали в положение жертвы, и долго истязали. Теперь он
     находился со своим бывшим мучителем в каких-то очень сложных
     отношениях, на грани худого мира и холодной войны. Муромский делал
     вид, что Вовка его не интересует, вервольф притворялся, будто все
     забыл.
     Вовке приходилось  очень трудно,  однако парень  держался молодцом. Его
полузвериная психика оказалась на редкость  устойчивой. Вовка  тяжко страдал
от своей  раздвоенности, но при этом  умудрялся выжимать максимум пользы  из
"одомашненного" житья. Всего за месяц оборотень  заметно  отъелся и нарастил
мышцы. Черная шкура блестела. Лузгин нашел старый бабушкин гребень, и теперь
Вовка ежедневно  тщательно  расчесывал  шерсть.  Выглядел  он почти неплохо.
Зашишевские бабы  его жалели,  а  которые посмелее, норовили подкормить.  От
детей Вовка благоразумно держался подальше -- Лузгин объяснил вервольфу, что
если с ним  и случится в Зашишевье беда, то из-за ребенка. Один-единственный
случайный  детский  испуг мог стоить  Вовке  жизни. Даже Витя и Сеня, редкие
добряки, убили  бы оборотня  сразу, едва  заподозрив в  недобром  взгляде на
человеческого  детеныша.  С  учетом  поразительной   живучести  вервольфа  и
крепости его шкуры -- черт знает, как именно, но убили бы.
     Кувалдой по черепу, а потом раскатать в лепешку трактором?
     Вовка в ответ только поморщился. То  ли не знал, как его убивать, то ли
не хотел выдавать слабые места.
     А если из "Калашникова"? Лучше старый, калибра семь шестьдесят два. Эх,
полетят клочки по закоулочкам.
     Но Вовка не помнил, что значит "Калашников".
     Он вообще мало что помнил.
     Дом,  родители, детство, присутствовали  в  его памяти, но  скорее  как
абстрактные  понятия.  Дом был большой, родители  тоже  большие, детство  --
перемежающиеся  радость и страх. И ничего  сверх этого  Лузгину  выяснить не
удалось.
     Оставалось  надеяться,  что   постепенно  разум   Вовки  прояснится   и
воспоминания  станут конкретнее.  Должно было  повлиять и  общение с людьми.
Блуждая  по  лесам, оборотень  день  ото дня зверел и дичал. А теперь у него
появились стимулы восстанавливать свое человеческое "я". Но чем дальше Вовка
продвигался по этому пути, тем больнее и неуютнее становилось Лузгину.
     В Зашишевье один Лузгин знал, что почти каждый день, точнее
     каждую ночь, мальчишка горько плачет от безысходности и жалости к себе.
     Случалось, он звал маму, и тут Лузгину хотелось расплакаться самому.
     Жил Вовка в бане -- пристегивался цепью к каменке и отдавал ключ.  Спал
вечерами, прихватывал еще понемножку днем. А с полуночи обычно  просыпался и
начинал  страдать, когда  молча, когда вслух. Иногда  поутру Лузгин видел  в
глазах оборотня  давешний звериный блеск, уже  затухающий.  А  иногда  боль.
Тогда Лузгин обнимал несчастного звереныша и принимался нашептывать ему, что
все будет хорошо, все непременно будет хорошо, вот увидишь, мы придумаем, ты
сам найдешь свое место в этой жизни, надо подождать, освоиться,  ну что  ты,
сынок,  ты  же  замечательный...  Вовка  доверчиво прижимался  к  Лузгину  и
тихонько  скулил, жалуясь, как его мучают  сны. Иногда во снах  его  избивал
кто-то страшный и огромный, но чаще Вовка всю ночь бегал по лесам, свободный
и счастливый, а под утро возвращался домой, к маме.
     Наконец  Лузгин  не  выдержал.  Однажды  он  не забрал ключ  с собой, а
демонстративно бросил на подоконник. И сказал: "Только вернись".
     В  первую  ночь Вовка не  ушел.  Лузгин  не  стал  задавать  бестактных
вопросов.  Потом Вовка  остался  в  бане  снова.  И  снова.  А  потом  вдруг
ускользнул, незаметно, бесшумно. И не вернулся.
     Было воскресенье, хмурое  и дождливое, на лесопилке -- выходной. Лузгин
сидел  дома,  пил  стаканами  запасенный  самогон, перечитывал  свои рабочие
записи и  ругался последними  словами.  Он понимал, что Вовка, убежав, одним
махом  решил сложнейшую  этическую  проблему, которая  могла  в  перспективе
Лузгина просто раздавить. Но все равно было очень горько на душе. Да, Лузгин
понятия не имел, что делать с Вовкой дальше. Да, он опасался, что провоцируя
оборотня  вспоминать больше и  больше, причиняет  ему лишь зло. Как вервольф
адаптируется к человеческой жизни?  Никак. Зачем она ему?  Низачем. Но что с
ним будет на свободе?!
     Скорее всего, оставшийся  без присмотра  оборотень  скоро погибнет.  Но
сначала  наломает дров. Он  неминуемо вновь одичает, потеряет  осторожность,
звериные  инстинкты  подавят  рассудок... Европейская  часть России населена
гуще,  чем кажется  на  первый  взгляд.  Значит, рано  или  поздно  вервольф
неминуемо перейдет дорогу  человеку. Примется зимой по  бескормице  воровать
мелкую скотину, и...
     А имеет ли смысл ему вообще жить? Кому он нужен в принципе, этот Вовка,
одинокий вервольф? Да нужен ли он себе?!
     Может, и не нужен. Только почему кто-то будет решать это за
     Вовку?  Он  какая-никакая,  а  личность. Вот, реализовал свое  право на
свободу.
     Что она вообще такое, свобода, драть ее вперегреб...
     Лузгин  ругался и пил. Очень не хотелось  идти к Муромскому,  говорить,
что Вовка сбежал.
     Уж Муромский за ответным словом в карман не полез бы.
     *****
     Лузгин проснулся затемно. Лежал, слушал предутренние  шорохи, ворочался
под  двумя толстыми одеялами. Наконец выбрался из кровати, оделся,  прошел в
сени,  ежась  от  утреннего  озноба,  зачерпнул  кружку  воды,  жадно выпил.
Помочился  с  крыльца,  глянул  в  сторону  леса,  тихо выругался. Вчерашнее
пьянство  один  на  один   с  больной  совестью  не  принесло  ни  малейшего
облегчения.
     Он  поплескал в  лицо  из рукомойника, почистил  зубы, вернулся  в дом.
Постоял  у  холодной печки, убеждая себя,  что топить  сейчас  бессмысленно,
потом не выдержал. Бросил в топку несколько поленьев,  развел огонь. Воткнул
в розетку старый  электрочайник, сел на кровать, раскрыл  ноутбук, уставился
мутными глазами  в монитор.  Вечером он перечитывал свои файлы не раз, но не
запомнил, пришел ли к каким-то выводам -- самогон все стер из головы.
     Жутко хотелось удрать из Зашишевья. Прицепить на дверь записку
     "До свидания, я в Москву уехал" и -- пешком. Сначала покрутиться в
     городе, оценить тамошнюю обстановку, может, что-то интересное
     углядеть, а потом и вправду уехать. Домой. И забыть эту историю. К
     чертовой матери. Потому что не получится из нее ни-че-го.
     Домой.  Вернуться на работу. Зайти  к Маринке.  Поглядеть друг на друга
свежим взглядом, поговорить. Заняться любовью. Зажить по  новой. Почему нет?
В этот  брак  столько  было вложено с обеих  сторон  --  сил, нервов, денег,
наконец...  Маринка  хорошая.  Почему у них  нет  детей? Все  откладывали на
потом. А кончилось тем, что Лузгин нерастраченную отцовскую нежность обратил
-- на кого? На мальчишку-оборотня. И наверняка сделал ему хуже.
     "Пора отдавать долги", -- думал Лузгин. Он уже оторвался от
     текста, сейчас его взгляд рассеянно блуждал по резной дверце шкафчика,
     за которой пряталась недопитая бутылка. Минуту-другую Лузгин маялся,
     потом собрался с духом и пошел опохмеляться. Граммов пятьдесят
     опрокинуть, сразу полегчает. А то просто депрессия какая-то.
     "Не надо ля-ля.  Настоящая депрессия --  это когда ни пить, ни есть, ни
двигаться, ни жить не хочется, -- всплыло в памяти интервью с психиатром. --
А ты вон, какие планы строишь".
     Бутылки  в  шкафчике не  оказалось.  Добил,  значит.  Лузгин облегченно
вздохнул.  У   него  самообладания  не   хватало  грамотно  похмеляться.  За
терапевтической  дозой  непременно следовала еще одна  для улучшения погоды,
потом  за  мир во всем мире,  а дальше  как пойдет. Бороться  с неправильным
опохмелом приходилось по методике начинающего Стивена Кинга -- выжирать все,
чтобы на утро не осталось. Методом зрелого Кинга, который перед сном выливал
недопитое в раковину,  Лузгин искренне восхищался.  Как проявлением железной
силы воли, отличающей матерого писателя от графоманствующего пацана.
     Лузгин хлопнул  залпом еще  кружку холодной воды. Заварил чай. Готовить
полноценную еду было лень, и  он  просто залил кипятком лапшу  из  пакетика.
Ничего, обед на лесопилке  плотный,  хоть сразу ложись и засыпай от сытости.
М-да, на лесопилке.
     Бежать.
     Но все же сначала поболтаться в городе. Ох, с городом неладно.  Значит,
придумать себе  легенду,  снять  жилье  -- это сущие гроши,  -- позвонить  в
Москву, спросить Маринку "Ты меня еще любишь?", а потом на разведку. Диалект
вспомнить, прикинуться местным, насколько получится
     --  морда,  слава  Богу, не московская, одежда  простая. Потолкаться на
рынке, побродить  по  окраинам. Может, устроить засидку где-нибудь на крыше,
чтобы оценить,  что творится ночью.  Не  забыть автобусную станцию -- центр,
куда  стекаются  все  сплетни. Еще  бабушки и  алкаши. Под большим  вопросом
больница. А вот вокзал с его всезнающей мафией извозчиков и  редакция газеты
отпадают по умолчанию. Эти стуканут мгновенно. Все равно  --  как быстро его
раскроют  и  возьмут  под  колпак?  Если через неделю, выходит,  он  крепкий
профессионал.
     Только зачем ему игра  в расследование? Неужели он до сих пор не вырос,
не  выпестовал  в  себе  здоровый  журналистским   цинизм  и  чувство  меры?
Внутренний цензор, ау, ты  где?  Ведь даже сейчас,  когда  публиковать можно
почти все,  очень многое осознанно не выкладывается авторами  на  бумагу и в
Сеть, потому что писать об этом -- не надо. Не стоит. Нехорошо.
     Что, собственно,  вы надеетесь раскопать, господин  Лузгин? По городу и
окрестностям ночами шастает нелюдь? Экая, понимаешь, сенсация. Ты эту нелюдь
сначала поймай, да допроси с пристрастием. Вон, словил уже одну. И?..
     Хотя Вовка  не  нелюдь.  Просто  несчастный  мальчик,  жертва  странной
мутации.  Написать  про  него? Роман фантастический! Кропать  вечерами после
работы по чайной  ложке  целый  год,  потом скинуть  в  какую-нибудь средней
паршивости книжную  серию.  Долларов  семьсот-восемьсот дадут максимум,  как
начинающему. И купят ли? Это же получится невыносимо грустная история жуткой
несправедливости  судьбы  и  запредельного  одиночества. Жизненная  история.
Рецензенты  скажут: автор  писал про  жуткого  оборотня, но  вышло у  него о
несчастных людях,  а нашему  читателю это на  фиг не нужно, читатель уверен,
что сидит в дерьме по уши,  ему подавай настоящую фантастику -- про  то, как
русские захерачили американцев, или Чужих уфигачили, или  построили развитой
капитализм,  или  тыщу  лет  назад  легли  под  китайцев и  стали  от  этого
счастливы...
     Да, массовый российский читатель уверен,  что его жизнь дерьмо. Ему это
вколачивают  в  сознание уже двадцать лет. Он  отбрасывает  газеты  и книги,
включает телевизор, но оттуда идет то же давление, еще более  эффективное...
Раньше  бездарно  убеждали, будто  кругом  рай  земной и  коммунизм вот-вот.
Теперь  одаренно   внушают   совершенно  противоположное.   И  куда  бедному
крестьянину податься?
     Лузгин  захлопнул  ноутбук,  вышел  в сени, посмотрел  наверх.  Там,  в
дальнем углу чердака, он спрятал от себя  пол-литра хорошей водки. Под кучей
хлама прикопал.
     Накатить для храбрости -- и домой.
     На фиг этот город, сорваться прямо в Москву.
     Отдохнул, называется, обрел просветление, к корням прикоснулся.
     Кряхтя, Лузгин полез на чердак. Думая,  что можно сейчас и не  пить, но
оставлять  пузырь  бессмысленно --  когда он еще  сюда  вернется.  Водку  на
вокзале перелить  в  бутылку  из-под минералки,  и  в  поезде  уже  спокойно
употребить.  С  бутербродами и  толстым  автомобильным журналом  на закуску.
Хорошая выйдет поездка.
     Он уже стоял на  последней  ступеньке  лестницы,  когда во дворе шумно,
по-собачьи, отряхнули воду с шерсти.
     Лузгин выскочил из дома как ошпаренный. Рассвело, за околицей
     по земле тонко стелился туман, с неба легонько капало. Ноги скользили
     по мокрой траве. Он рванул на себя дверь бани.
     В предбаннике сидел Вовка. И улыбался жутким своим оскалом.
     Лузгин  сгреб  вервольфа, сжал в объятьях, замер,  переполненный самыми
противоречивыми ощущениями. И радость, и разочарование, и страх
     -- чего только он ни  почувствовал в этот  миг, крепко прижимая  к себе
странное и очень близкое существо.
     -- Вовка, черт... Нагулялся. Вернулся. Слушай, ты вырос немного, а? Или
мне кажется? Вов-ка! Привет. Я соскучился. А ты? Эх, Вовка, Вовка...
     Они  "говорили"  битый час,  в  итоге  у  Лузгина  голова  разболелась,
переполненная  картинками  странствий  оборотня  по  окрестным лесам  и  его
впечатлениями от пережитого. Вовка воспринимал окружающее до того глубоко  и
ярко, что Лузгин невольно  позавидовал вервольфу. Тоже захотелось приобрести
такое  зрение  и  обоняние, и еще  какие-то  немыслимые чувства  --  шестое,
седьмое, восьмое... Вовкино видение было гармоничным.  Казалось, обретя его,
человек сразу одумается. Перестанет  разрушать  свой  мир  и уничтожать себе
подобных.
     Оборотень  нагулялся  вдоволь.  Питался   мелкой  живностью,  лакомился
ягодами, жевал  какие-то полезные  травки, спал  в  густых  зарослях,  дышал
свободой. И вот -- пришел обратно к людям... Одно насторожило Лузгина: Вовка
несколько раз ловил тревожную волну, идущую от города.
     Тот же сигнал, что посылали искавшие его "нелюди-зоологи".
     Только гораздо сильнее.
     *****
     Лузгин  терзался сомнениями еще неделю. Вовка почти каждую  ночь уходил
гулять  и возвращался под утро  очень довольный. Он стал  живее, веселее,  и
даже на Муромского  смотрел без  прежней боязни.  Напротив,  во  взгляде его
теперь  читался  некий  брезгливый  интерес.  Муромский  нервничал.  Лузгин,
конечно,  украдкой хихикал, но по  большому счету, было ему не до смеха. При
внешней благостности, ситуация  с оборотнем в  Зашишевье потихоньку набирала
опасное напряжение.  Казалось,  Вовка в жизнь села вписался лучше некуда. Но
это  если не  обращать  внимания на настороженные взгляды,  которыми  иногда
одаривали его мужики. И внезапные приступы черной меланхолии,  находившие на
самого Вовку. В  любой  момент  оборотень мог уйти  в  кусты, залечь там  на
полчаса, выйти обратно  с перекошенной  мордой,  и  некоторое  время глядеть
сущим  волком.  Нет,  он  не  проявлял   агрессии.  Ему  просто  становилось
необъяснимо  плохо, и он не собирался этого скрывать. Однажды, будучи хмур и
подавлен, Вовка послал Юру Яшина на три буквы, вполне членораздельно. За что
тут  же  огреб  по  черепу железным крюком для перетаскивания  бревен.  Яшин
вызверился  на Вовку мгновенно, будто давно был готов к конфликту. Оборотень
принял боксерскую стойку и начал ловко отмахиваться от железяки, не  пытаясь
атаковать, но и не пропуская удары. Подбежал Витя Яшин, отнял у  брата крюк,
обматерил его, Вовку, Лузгина, и превентивно -- Муромского, уже тащившего из
штабеля досок заныканный там лом.
     Вовка  отделался довольно  легко  -- ему  снова  прицепили  к  ошейнику
длинную цепь. Цепь  мешала работать, и смышленый оборотень  тут же обмотался
ею, как революционный матрос пулеметной  лентой. А свободным концом покрутил
над головой, со  свистом  рассекая  воздух. У Муромского отвалилась челюсть.
Поразмыслив, он  цепь  с Вовки снял,  и вручил ее Лузгину, сказав:  "Еще раз
вы...нется щенок -- сам ответишь". -- "А ты на меня тоже  ошейник надень,  и
присобачь  одного  к другому, -- предложил  Лузгин. -- Будем с  Вовкой как в
песне  --  скованные одной цепью, связанные одной целью...". -- "Дождешься",
-- пообещал Муромский.  -- "Не  дождусь. Надо как-то решать это все, пока не
случилась беда". -- "Ишь ты! -- усмехнулся Муромский. -- Никак поумнел".
     Назавтра ситуация обострилась -- приехала на мотоциклах целая делегация
из  Филино,  "разобраться  насчет  зверя".  Лузгин  струхнул  было,  но  тут
навстречу  гостям  выдвинулся  Муромский  и  показал  себя  во  всей  красе.
Изъясняясь  с  небрежной  уверенностью, он за  пару  минут сбил с  филинских
боевой  задор  и  погрузил  их  в  состояние  униженной зависти.  Потому что
зашишевские, хоть  числом поменьше,  зато разумом покрепче,  зверя  словили,
приручили   и   к   делу   приспособили!  Визитеры  посмотрели,  как   Вовка
расправляется с бревнами, почесали в затылках и  уважительно первыми достали
пузырь.
     Вместе  с  филинскими  прибыл опухший Ерема.  Его отозвали в  сторонку,
по-свойски расспросили  с  применением угроз и  шантажа, и  выяснили: слух о
поимке "зверя" уже добрался до города. Бабы растрепали по телефону городским
подружкам, и  была  наверняка утечка информации через магазин  в Филино. Так
или иначе, на городском рынке (когда, зачем, каким образом он туда  попал, и
как вернулся назад, Ерема не помнил), его расспрашивали -- правда ли, что за
Горелым  Бором мужики  поймали громадного черного  волка, бегающего на  двух
ногах...  А в окрестных  селах началось брожение умов. Народ дружно  задался
вопросом -- не слишком ли много  позволяют себе  эти зашишевские куркули? Не
обурели ли они от хорошей жизни -- ручных двуногих волков заводить?
     Муромский при  поддержке братьев  Яшиных задал Ереме резонный вопрос --
не обурел ли он сам?  Но Ерема  клялся и  божился:  за  что купил,  за  то и
продаю,   сам  лишнего  не  болтал,   катался  по   родственникам  с  сугубо
разведывательными целями, как просили, а налейте стакан, ну хоть полстакана.
     Филинских  умеренно  напоили  и  спровадили.  Муромский  хорохорился  и
говорил,  что  общественное  мнение видал в  гробу.  Если  общество  плюнет,
зашишевские  утрутся,  а вот  если  Зашишевье дружно  харкнет -- утонет весь
район. Лузгин молча грыз ногти. Вовка жевал соевые батончики и глядел в лес.
     Ясно было,  что  дальше  так продолжаться  не  может. Русские  народные
рокеры на  мотоциклах,  помятых,  как долго бывшие в обращении купюры,  и  с
такими же рожами, явились в Зашишевье при двустволках.
     По сельским меркам это уже не шутки, а прямая угроза.
     Однажды в обед Лузгин подсел к Сене.
     -- Что с Вовкой-то будем делать, а?
     -- А чего, милок? -- удивился Сеня. -- Разве нехорошо? Вон, живет, кашу
жует.
     -- Что-то надо делать, -- пробормотал Лузгин.
     Витя с Юрой многозначительно кивали  друг  другу  на бревно, за которым
пряталась бутылка. Силу воли испытывали.
     -- Тяжело Вовке с нами, -- начал издалека Лузгин.
     --  Слушай, да ремня ему, и все дела, -- бросил Юра. -- Ты это... Вишь,
там за бревном? Ну-ка, дай сюда.
     --  Не  по  правилам! -- сказал Витя.  -- Андрюха, не  трогай.  Он  сам
должен.
     -- Да я не хочу.
     -- И я не хочу!
     --  И  я  не  хочу,  --  сказал  Лузгин.  --  Мужики,  а   мужики,   ну
признавайтесь, вы бы хотели, чтобы Вовка тут надолго остался? Как вам с ним?
     -- Слушай, да никак. Пусть живет пока, а там видно будет.
     --  Точно,  --  согласился  Витя,  гипнотизируя  торчащее из-за  бревна
зеленое горлышко, заткнутое газетным жгутом. -- Там видно будет...
     -- Ой, не будет, -- буркнул Лузгин и ушел.
     Он твердо знал --  в Зашишевье  у каждого мужика свое мнение о Вовке, и
свое понимание, как  ему дальше жить. Но дождаться  совета  было  нереально.
Местные перекладывали  решение  судьбы оборотня на  "городского", да  еще  и
"москвича". Чтобы потом  в  случае  чего --  спросить: "Как же так, Андрюха?
Сгубил ты пацана. А мы тебе говорили...".
     Муромский подошел к Лузгину сам.
     -- Ну? -- спросил он. -- Вижу, наигрался со зверушкой своей?
     --  Наигрался, --  кивнул  Лузгин, отводя взгляд. -- Пора бы  и совесть
поиметь.  Завтра  приноси  фотоаппарат. Пленка  есть? Вот  и приноси.  Будем
сдавать мальчишку. В надежные руки спецслужб. Ох, и подлец же я.
     -- Не  переживай,  Андрюха, -- посоветовал Муромский. -- Все правильно.
Это сейчас он  мил  да  хорош,  а что дальше будет? Рано  или поздно кого-то
загрызет, помяни мое слово.  И капец. А если не загрызет  -- сам посуди, как
ему жить с нами,  такому?  Не  человек,  не  зверь.  Измучается  и  от тоски
подохнет.  Или  с  ума  сойдет.  Короче,  по  любому  кончится  эта  история
убийством.
     -- Да, -- сказал  Лузгин  просто, встал,  и пошел  к Вовке. Тот уплетал
кашу из большой кастрюли. Культурно, ложкой.
     Лузгин  присел рядом,  обхватил руками плечи и пригорюнился. Было очень
стыдно. Обещая Вовке найти ему  тихий  уголок  на Земле,  где вервольф будет
жить свободно, он  погорячился. Теперь,  более-менее  изучив внутренний  мир
оборотня, Лузгин понимал, что это нереально. Вовка  с каждым днем все больше
нуждался в  общении.  И чем теснее сживался с людьми,  тем острее чувствовал
свою инородность. Отпущенный на волю, он проживет недолго. Оба доступных ему
сценария -- одичание и сумасшествие, либо попытка  заново установить контакт
с человечеством,
     -- однозначно приводили к насильственной смерти вервольфа.
     "Как все было бы просто, расстреляй его мужики сразу, едва  поймав", --
родилась  в сотый  раз мысль,  подлая, но  разумная.  Подговорив зашишевских
поймать "зверя", Лузгин взвалил на себя ношу, с которой теперь просто не мог
справиться.  Душа  разрывалась  от  боли  за  Вовку, а  выхода  никакого  не
придумывалось.
     Вервольф  обречен на одиночество.  Он  ни разу не  почуял ни  намека на
присутствие где-то подобных себе. Вовка был уверен, что  "унюхал" бы другого
оборотня  с  громадного расстояния. Но  ему  не виделось  самой  возможности
зарождения таких существ. Будто не предполагалось их здесь. Россию  населяли
люди, звери и тоненькая, едва заметная прослойка "нелюдей".
     Значит, надо как-то устраивать Вовкину  судьбу  именно сейчас.  Пока  у
вервольфа сохранился  интерес  к  жизни и хватает  воли контролировать  свою
нечеловеческую составляющую.
     Идею притащить Вовку в Москву, прямиком в редакцию,  Лузгин отмел давно
и  сразу.  Технически  это  было  вполне  решаемо,  нехитрыми  партизанскими
методами.  Но  что  дальше?  Сенсационный  материал?  Телевидение, консилиум
ученых, скандал.  На короткое  время  Вовка  становится  ярмарочным  уродом,
получает тяжелейший стресс, а потом исчезает  в каком-нибудь научном центре.
Страна -- та небольшая часть ее,  которая поверит в реальность  сенсации  --
забывает о  чуде  через неделю.  И нету Вовки. Растворился в  информационном
поле.
     Почему  тогда сразу, без скандала и  шума, не направить мальчишку туда,
где  им  займутся?  Должны  в  России  найтись  какие-то  закрытые  "фирмы",
интересующиеся подобными аномалиями. Были же они в СССР. Если верить слухам.
И сейчас наверняка есть.  Не может  их не  быть.  Пусть  забирают вервольфа.
Худо-бедно, там Вовка почувствует себя нужным. При деле. Не разрежут же  его
на части для подробного исследования, елки-палки!
     И будет парень жить.
     Вот только как рассказать ему об этом?
     "Чистой  воды  попытка  свалить  ответственность  с  себя.  Я  виноват,
конечно. Но я  не виноват. Мне  надо возвращаться к  жизни самому. Заново ее
выстраивать. Интересно, насколько повлиял на это мое решение Вовка?  Похоже,
еще как повлиял. Что ж хреново так, а, люди?".
     Вовка  доел  кашу,  облизал ложку, повернулся  к  Лузгину и  послал ему
легонький сигнал утешения. Оборотень не понимал,  что именно  творится с его
другом, но чувствовал, до чего тому плохо.
     Лузгин  как мог передал оборотню мысленно,  что  им  предстоит  большой
серьезный разговор  о  Вовкином  будущем.  Передал,  и сам опешил  -- хорошо
получилось, емко, образно.
     Вовка занервничал, но ответил, что готов к беседе в любое время.
     Тут его  позвали загружать  в пилораму  бревно. Лузгин закурил. В  поле
зрения снова показался Муромский.
     -- Ты не жалей его, Андрюха.
     У удаляющегося Вовки на загривке встопорщилась шерсть.
     -- Хочу, и жалею, -- сказал Лузгин. -- Вы, что ли, не жалеете никого?
     -- Да я всех жалею. Тебя вот, например. Людей жалеть надо.
     -- Беспредметный какой-то разговор.
     -- Точно. Я это... Что за фокус ты задумал с фотографиями?
     --  Спорю  на  бутылку --  когда  мы  приедем забирать  отпечатки,  нас
встретит ФСБ. Заинтересованное дальше некуда.
     Муромский заметно поежился.
     -- Я с ними разберусь, -- заверил Лузгин. -- Вы-то при чем? Вы
     герой, поймали вервольфа... Согласитесь, так удобнее. Чем ехать к ним и
     доказывать, что у нас не приступ белой горячки, сразу доказательства
     на бочку -- хлоп!
     Муромский шумно вздохнул.
     Лузгин  заметил,  как  Вовка издали  коротко  зыркнул  веселым  глазом.
Оборотню  явно нравилось  замешательство  Муромского.  Сути разговора  он не
понимал, но результат ему был по душе.
     -- В  "Кодаке"  отсматривают негативы, -- объяснил Лузгин.  --  И  если
обнаружат нечто  странное, тут  же стучат. Попробуй,  отнеси  туда  пленку с
окровавленным  трупом, увидишь, что будет. Они, конечно, сволочи, и для себя
трудятся. Я слышал, почти у каждого проявщика есть фотоальбомы по интересам.
Кто  отбирает прикольные снимки, кто по бабам специализируется... Ладно, Бог
им судья. Главное,  они отслеживают все, выходящее за рамки закона и  нормы.
Уж такое  чудо, как Вовка, не  проглядят. Надеюсь, капнут  именно  в ФСБ. Но
даже  если  ментам  --  будьте  спокойны,   я   все  устрою.  С  московскими
журналистами никто не хочет  связываться. Нас  либо уважать приходится, либо
сразу убивать.
     -- Вот это я давно  понял! -- веско сказал  Муромский и тяжело утопал к
пилораме.
     *****
     Лузгин отщелкал  все  тридцать  шесть  кадров -- оборотень  анфас  и  в
профиль, в полный рост, лежа, сидя, в движении... Несколько снимков с мерной
рейкой. Только на природе -- ни разу в кадр не попал человек или строение. С
Вовки даже ошейник  сбили.  Лузгин  очень не хотел, чтобы  остались какие-то
доказательства причастности зашишевских к поимке "зверя". Он и думать забыл,
как уговаривал крестьян стать героями сенсации. Слишком все изменилось с тех
пор.
     Местные  вроде  бы  не возражали. Они, кажется,  поняли,  что  странная
история с  вервольфом близится к концу -- и Бог с ней.  Один  Сеня повздыхал
немного. Но Муромский сказал ему: "Дедушка, забудь.  Ну его на  хер. Оно нам
надо?". Дедушка согласился: не надо.
     Вовка  позировал  охотно.  Он  четко  увязал   фотосессию   с  будущими
переменами  в  судьбе,  которых  немного  страшился,  но и  страстно  желал.
Оборотень  устал.  Ему  хотелось  вырваться  из  рамок,  четко  выставленных
Зашишевьем.
     Сдавать  пленку отправились  с Муромским на его "Форде".  Лузгин решил,
что  случай подходящий, и сбрил  бороду.  Долго рассматривал себя  в тусклом
бабушкином зеркале. Показалось -- лицо помолодело, а взгляд  обрел  какую-то
новую глубину. А может, добровольная абстиненция повлияла: Лузгин уже неделю
не пил Витиной самогонки. Надоело.
     Город  производил  странное  впечатление.  Древние  русские  городки  с
населением сто-двести тысяч человек  обычно покойны и неспешны. Но  тут было
нечто другое.  Выйдя  из  машины,  Лузгин  огляделся  и  всей  кожей  ощутил
неестественную  сдержанность,  пропитавшую  городскую жизнь. Люди на улицах,
люди в  автомобилях, люди в окнах домов, будто все чего-то напряженно ждали.
На миг Лузгину стало очень страшно.
     --  Вовка, черт, -- прошептал он.  --  Неужели я  от  тебя  нахватался?
Заразился...
     -- А? -- спросил Муромский. Он хмуро озирался  по сторонам, ему  тут не
нравилось.
     Город умирал.
     Он был  густо заляпан рекламой, завален хорошими товарами, через дорогу
красовался щит "Интернет -- здесь" (стрелка указывала под землю, на облезлую
подвальную дверь),  а машину  Муромский  запарковал  у  супермаркета  вполне
московского   уровня.   Тут    был   офис   мобильной   связи,   и   искомый
"Кодак-Экспресс". В городе можно было найти все, что требуется для жизни. По
слухам,  даже  работу,  оплачиваемую  не  прилично,  но  сносно.  И  уровень
преступности считался терпимым.
     А  город  умирал,  Лузгин  это  чуял  крошечным своим шестым  чувством,
несоизмеримым с Вовкиным, но развившимся явно из-за общения с вервольфом.
     -- Атмосферный городок, -- сказал Лузгин. -- И кто так убил мою родину?
Уж точно не Чубайс. Кишка у него тонка.
     Муромский неопределенно хмыкнул. У него на возможности Чубайса был свой
взгляд.
     В "Кодаке"  на приемке заказов сидела флегматичная  полноватая девица с
вызолоченным  перманентом и  в  кофточке  дикой  расцветки. К  этому осколку
советского прошлого клеился  тощий  сутулый  мужик,  удивительно  похожий на
птицу-падальщика. Лузгин давно не видел таких роскошных типажей.
     -- Да  ты не волнуйся, лапуля, -- донеслось до Лузгина. --  Он вывихнул
руку, и доктор запретил ему пить. Все будет культурно! Посидим, расслабимся,
поговорим о современном искусстве...
     Нижняя челюсть приемщицы ритмично двигалась.
     -- Ну-у, не зна-аю, -- невнятно жеманилась девица.
     -- Добрый день, пленочку возьмете? Проявка, печать.
     Падальщик глянул на  Лузгина -- как и положено, одним глазом, -- прошил
насквозь, аж до дрожи,  оценил, классифицировал,  счел  невкусным по причине
недостаточного разложения, и деликатно отвернулся. "Мент",
     -- подумал Лузгин.
     Девица, жуя, вяло оформила заказ.
     -- Послезавтра с утра.
     -- А срочный тариф есть?
     Падальщик  оглядел Лузгина вновь, уже не как  потенциальную добычу, а с
каким-то естествоиспытательским интересом.
     -- Завтра после обеда.
     -- Отлично.
     Лузгин расплатился и пошел в магазин, где Муромский,  раздраженно сопя,
изучал длиннющий список покупок, которым его снабдила жена.
     -- Наш, но давно в Москву перебрался... -- объяснил падальщик девице.
     "Точно мент", -- решил Лузгин.
     Он остановился  у витрины  с охлажденными  продуктами,  быстро пробежал
глазами по ценникам, и оторопел.
     К_Р_О_В_А_В_О_Е
     М_Е_С_И_В_О
     Стараясь  не  терять  самообладания,  Лузгин  закрыл   глаза,   открыл,
перечитал ценник  и  с  облегчением  вздохнул.  Там было написано  "крабовое
мясо".
     Всего-то.
     Часа два они провели  в разъездах, набивая багажник "Форда" товарами по
списку. И с  каждой минутой  город, такой когда-то  родной, нравился Лузгину
все меньше. Ни узнавание знакомых мест, ни воспоминания  юности  не помогали
-- впечатления  необратимо  портил  всепроникающий  запах мертвечины.  Город
утратил  индивидуальность,   стал  неприятно  похож  на  Москву.  Он  просто
существовал, без  какой-то идеи,  без смысла. Только Москва  жадно  пожирала
жизненную силу,  текущую  в ее  чрево со  всей страны, и тут же выплескивала
наружу  излишки, создавая  иллюзию бьющей фонтаном  энергии. А этому  городу
неоткуда было подпитаться. Вот он и умирал.
     Они  остановились   на  перекрестке,  Лузгин  увидел  впереди  почтовое
отделение.  Тут же хлопнул себя по карману и понял, что оставил  мобильник в
рюкзаке. Отвык от этого чуда техники.
     -- Заедем? Я быстро в Москву звякну.
     Очереди не было, соединили почти сразу.
     -- Маринка! -- позвал Лузгин. -- Ты меня еще любишь?
     -- Какой же ты дурак... -- сказала жена. -- Господи, какой дурак! Когда
ты вернешься?
     --  У меня тут  случайно наклюнулась работа, но  я справлюсь за неделю,
ну,  дней  за десять максимум,  и сразу домой!  -- протараторил  Лузгин.  --
Марина, я правда дурак. Был дурак. Больше не буду. Простишь?
     -- Не спеши, приезжай когда сможешь. Да, я люблю тебя...
     Лузгин вышел на улицу, закурил,  и подумал  --  вот и  все. Он подписал
Вовке приговор.
     Но и себе ведь тоже.
     Всю обратную дорогу Муромский молчал, что-то соображая, и уже на въезде
в Зашишевье разродился:
     -- Знаешь, Андрюха, давай-ка ты завтра с Яшиными. Братья  доски на базу
сдавать повезут, ну и... База от центра недалеко, три остановки автобусом. А
то у меня левый  шрус похрустывает, слышал  на повороте?  Надо  разобрать  и
промазать как следует.
     -- Я понимаю, -- сказал Лузгин. -- Не беспокойтесь.
     -- Понимаешь? -- спросил Муромский со странной интонацией.
     -- Очень хорошо понимаю, -- кивнул Лузгин.
     --  Вот и  ладушки. Заедем, что ли, на  пилораму, глянем, как там  твой
приемыш.
     Вовку они нашли сидящим на цепи. Оказалось, пока  их  не было, прикатил
на своем  разваливающемся  мотоцикле пьяный  Ерема с  ультиматумом.  Сказал,
мужики  из Филино  выражают  неодобрение позицией зашишевских,  прикормивших
опасного  зверя,  с  каковым  неодобрением  и прислали Ерему  парламентером,
налейте стакан, ну полстакана хотя бы, ну  капните хоть на  донышко... И что
дальше, спросили Ерему. А то дальше, что застрелите  его,  пока филинские не
приехали и сами  не убили... Мы  им, бля,  приедем! Мы  им  так  приедем  --
езжалка  отвалится!..  А  я  чего?! Мое  дело  маленькое,  сами  на разведку
послали,  и хоть бы стакан теперь  налили... Тут подошел Вовка,  и  на Ерему
уставился. И  то ли  просто  напугал его недобрым взглядом, то ли "торкнул в
голову", потому  что Ерема вдруг завизжал, как свинья, прыгнул на  мотоцикл,
дал по газам -- только его и видели. А  Вовку за это Яшины поставили в угол,
то есть посадили на цепь, чтобы знал, как встревать в разговоры старших.
     -- Завтра в  город Андрея  с собой возьмете, -- распорядился Муромский.
-- А пацана... Спустите с цепи. Он хороший, пацан-то.
     Сел в машину и уехал.
     -- Ты чего  с бугром  сделал,  Андрюха? --  ехидно поинтересовался Витя
Яшин.
     Лузгин отмахнулся и пошел отстегивать Вовку.
     Долго гладил оборотня по загривку и  шептал ему  на ухо,  что все будет
хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо... почему тебе так горько, малыш?
     -- Па-па... -- сказал  Вовка  и передал серию  образов. Лузгин  до боли
сжал  челюсти.  Оборотень видел Ерему раза  три-четыре,  да и то мельком.  А
сегодня  он  хорошо  рассмотрел его  --  и  вспомнил отца.  Никакой  внешней
похожести, но совершенно тот  же  тип. Крепкий, сильный, колоритный  русский
мужик,  будто задавшийся целью утопить свою неординарную  личность  в водке.
Из-за  него  мальчишка старался как можно реже появляться  дома,  и  большую
часть  времени проводил  на улицах... На  улицах какого  города?  Что  с ним
случилось там? Вовка пока не мог вспомнить. Но очень хотел.  Это было как-то
связано с "нелюдьми".
     "Уверен?"
     "Убивать их. Убивать. Очень страшно. Но я могу. Я хочу".
     -- Быстро растешь, парень... -- выдавил Лузгин сквозь зубы.
     *****
     Яшины думали забросить Лузгина прямо к "Кодаку", но он не позволил.
     --  Незачем вам светиться. Лучше  в три часа подъезжайте на  автобусную
станцию. Увидите меня  у пивного ларька  --  заберете. Не увидите -- значит,
либо я уже в Зашишевье, либо позже сам приеду.
     -- Слушай, Андрюха, ты это... -- сказал Юра. -- Ну, понял, да?
     -- Опытный, справится, -- буркнул Витя.
     Грузовик  остановился,  Лузгин  распахнул  дверцу, встал  на  подножку,
обернулся к братьям и сообщил:
     -- Летит стая напильников,  вдруг один пикирует, и в болото хлоп! Вожак
поглядел и говорит -- да хрен с ним, он все равно без ручки был.
     Юра усмехнулся, а Витя сказал:
     -- Ты прилетай. Ручку приделаем. Раз плюнуть.
     На улице было прохладно,  градусов шестнадцать, дождь все собирался, но
никак не мог начать. Лузгин плотнее  запахнул куртку. Вспомнил, как не любит
русское лето жена, привыкшая с детства отдыхать  на  "югах".  Лузгин сто раз
предлагал ей отправиться на неделю-другую к морю, но в одиночку  Марина туда
не  хотела. А Лузгина на  юге  раздражало все. Кроме  самого  моря... Теперь
придется ехать, устроить подарок супруге. Если не шиковать, денег хватит.
     Денег хватит... А нервов?  Ремонт  квартиры, ремонт  машины,  возня  на
подмосковной даче -- опять головой в ту  же задницу. И попробуй  не  сделай.
Ничего,   он  справится.  Просто  раньше  все  было  непонятно  зачем.   Без
внутреннего смысла,  отсутствие которого  убивает  целые города -- как  этот
вот. Теперь смысл  вроде бы  появился. Его  личный смысл жизни. Оказывается,
когда существуешь  только для  себя,  это  не жизнь, а  дорога к  смерти.  И
обманываться тем, что твоя работа нужна людям, можно  лишь до  определенного
передела. Однажды приходится  выбирать: или ты служишь конкретному человеку,
или ложись и помирай.
     Любить надо. Детей рожать. И -- жить...
     В "Кодаке" сидела та  же приемщица,  с ней опять болтал мужик.  На этот
раз -- плечистый грузный дядька в легком черном плаще. Бледный, одутловатый,
заметно невыспавшийся блондин с круглыми водянистыми глазами.
     -- Привет! -- бросил он Лузгину. И улыбнулся, как старому знакомому.
     -- Э-э... Здравствуйте.
     -- Я был уверен, что это именно ты. Ну, пойдем?
     И зашагал на выход.
     Лузгин неуверенно посмотрел на приемщицу, та отвернулась.
     На улице  их ждала черная  "Волга", которой  -- Лузгин  поклясться  был
готов -- минуту назад тут не стояло. Загадочный блондин  приглашающе раскрыл
заднюю  дверь.  Лузгин покорно  забрался  внутрь.  Блондин,  ловко  подобрав
развевающиеся полы  своего одеяния, уселся рядом  и  заговорщически поднес к
губам палец.
     -- Обедать, -- распорядился он.
     Машина тронулась. Лузгин искоса разглядывал блондина. Потом сказал:
     -- Черт побери... Неужели?!
     Тот протянул руку, Лузгин крепко ее пожал.
     -- Там поговорим.
     -- Угу.
     Ресторан  был небольшой,  уютный.  Блондина  встретили  с  подчеркнутой
любезностью. Под плащом у  него оказался строгий деловой костюм. Камуфляжную
армейскую  куртку  Лузгина  на  плечики  вешали, будто изделие "от кутюр". И
улыбались.
     Холодные закуски и ледяная водка на столе  возникли  мгновенно. Блондин
поднял рюмку:
     -- Ну, за встречу. Сколько лет? Пятнадцать?
     -- Около того. За встречу.
     С минуту они жевали, потом Лузгин сказал:
     -- Прости, Игорь, что сразу не узнал. Мы же не за одной партой сидели.
     -- Через одну. Да все нормально.
     -- Гляжу, ты стал большим человеком на исторической родине?
     Блондин протянул визитку. "Игорь  Долинский",  и  ничего больше. Лузгин
повертел карточку, потер между пальцами.
     -- Дорогая игрушка.
     -- Положение обязывает, я же местный полиграфический бог.
     -- Типографию, что ли, под себя подмял?
     -- Подмял! Возвысил.  То есть  сначала подмял, конечно...  Ну, дружище,
рассказывай.
     -- Да я  чего, --  засмущался Лузгин, потупившись. -- Так, журналистика
всякая. Живу себе, никого не трогаю...
     Долинский насмешливо прищурился, и Лузгин почувствовал -- кровь прилила
к лицу. Бывший одноклассник изучал его, сканировал, примерно как Вовка.
     "Он не то, что Вовка считает "нелюдью", -- мелькнуло в голове. --
     Он человек, но измененный. Другой".
     -- Слышь, ты, экстрасенс, -- сказал Лузгин неприязненно, и потянулся за
графином. -- Давай ближе к делу. Какие у тебя полномочия?
     --  Широкие. И  мне  налей,  пожалуйста. Ага. Полномочия у меня разные.
Тебе документик показать, что ли?
     -- А покажи.
     Долинский отвернулся,  посмотрел в  окно. А на Лузгина будто навалилось
что-то, упало сверху, обволокло.
     -- Вот какие у нас докуме-ен-ты... -- донеслось еле слышно.
     Лузгин  встряхнулся.  Посмотрел  на  рюмку  с  водкой  и  отодвинул  ее
подальше.
     -- По второй-то можно, -- сказал Долинский, ласково глядя на Лузгина.
     -- Не хочу.
     -- А я выпью, если не возражаешь.
     -- Хм... Одного не понимаю! Ты же серьезный человек, бизнесмен, и вдруг
такие интересы... Что с тобой случилось? Это личное?
     --  Да.  Я с ними  столкнулся по  собственной дурости. Потерял близкого
человека, и сам чуть не пропал, -- сказал Долинский просто. -- У меня личные
счеты к ним.  Тут у всех, кто этим занимается --  личные счеты. Иначе трудно
привлечь человека к ночной работе, он либо не поверит, либо перепугается.
     -- Но ты с ними... И сотрудничаешь тоже.
     -- Я наблюдатель и посредник.  Понимаешь, они без  поддержки со стороны
людей -- обречены. Но и люди без  некоторой помощи, хотя бы консультативной,
не справятся с  их... Выродками и отбросами. И наши, человеческие структуры,
без  взаимной координации тоже...  Наломают дров  по  отдельности. Замкнутый
круг. Вот я и обеспечиваю связность всего этого в районных масштабах.
     -- Хорошо, но Вовка-то зачем тебе?
     -- Вовка... Дай посмотреть, а то я маловато знаю о твоем питомце.
     Лузгин  прикрыл  глаза и постарался расслабиться. Опять пришло ощущение
мягкого одеяла, упавшего сверху.
     -- Теперь понятно, --  сказал Долинский.  -- Спасибо. Ну, что  же. Твой
Вовка  очень  волнует  их.  Беспокоит.  Это какая-то  редкая  мутация, и  ее
появление здорово их пугает. А  все, что  пугает их, закономерно  интересует
нас.
     -- Потому что в конечном счете мы были  бы счастливы от них избавиться,
-- уверенно закончил Лузгин.
     --  Это, знаешь,  вопрос  философский. Сам  подумай, у нас под носом  с
незапамятных времен  живет альтернативная  цивилизация. По всем признакам --
тупиковое, нежизнеспособное,  уже  заметно  деградирующее  ответвление  рода
людского.  Но  вот способности, которыми  обладают  его представители... Там
есть, чему учиться, и что  распространить на всех.  Было  бы обидно потерять
этот шанс.
     Лузгин снова придвинул к себе рюмку.
     -- Вампиры, блядь, -- произнес он без выражения.
     *****
     "Волга"   подъезжала  к   Зашишевью,  когда   Лузгин   ощутил   смутное
беспокойство. И тут же Долинский передернулся.
     -- Что там справа, в лесу? -- спросил он.
     -- Метров через сто поворот на лесопилку. Эй! -- Лузгин хлопнул ладонью
по спинке водительского сиденья. -- Сейчас направо уходим.
     -- И быстро! -- приказал Долинский.
     "Волга" глухо взревела, нырнула  с дороги в лес и,  закидывая корму  на
виражах, припустила по узкой колее.
     -- Убьют  же, гады... --  прошипел Лузгин, судорожно  цепляясь за ручку
двери.
     -- Не позволю, -- отрезал Долинский.
     Водитель что-то крикнул, машина  вильнула, сошла  с  колеи, вломилась в
подлесок,  и встала  так резко, что  сидевший сзади  Лузгин  крепко ударился
щекой  о подголовник, едва успев отвернуть нос. Водитель громко выматерился.
Перед капотом  мелькнула  детская  фигурка.  Мимо  пробежала,  пряча лицо  в
ладонях и не разбирая дороги, маленькая  девочка. "Волга" едва-едва не сбила
ее.
     Лузгин распахнул дверь. Долинский уже был снаружи и бежал к шевелящейся
впереди, между штабелями досок, куче-мале из множества тел.
     "Я это раньше видел", -- подумал Лузгин.
     -- Пассатижи,  блядь! -- орали в куче.  -- Пассатижи крепче держи, мать
твою!
     Лузгин продрался  сквозь  кусты и понесся изо всех сил. Позади водитель
громко лязгнул затвором чего-то крупнокалиберного.
     Под кучей-малой возился и рычал полузадавленный вервольф.
     -- Стойте! -- крикнул Лузгин на бегу. -- Остановитесь!
     Грянул выстрел.
     -- Стойте! -- крикнул Лузгин. -- Да стойте же! Люди вы, или нет?!





     -- Не пора нам? -- спросил Зыков. -- Скоко время?
     -- Рано, -- ответил Котов, не глядя на часы. -- Время пять с копейками.
Солнца мало.
     -- А  рассвет уже все заметнее... -- пробормотал Зыков, глядя  в хмурое
утреннее небо.
     -- Я и говорю -- мало солнца, -- повторил Котов и достал сигареты.
     Они сидели на поваленном столбе. Мокрые -- сверху капало. Усталые
     -- лазали по пригороду  всю ночь. Злые. Котов закурил, плотнее запахнул
плащ, обхватил себя руками и стал окончательно похож на нахохлившуюся хищную
птицу. А Зыков был в шляпе. Птицы шляп не носят.
     -- Пойдем, а? -- попросил Зыков. -- Ну нормально же. Ну уже можно.
     -- Я докурю, -- буркнул Котов.
     Зыков вздохнул и отвернулся.
     -- Надоело ждать, -- сказал он. -- Я всегда устаю, когда жду. И начинаю
дергаться.
     -- А ты не  дергайся. С  нашей клиентурой чем солнце  выше,  тем работа
легче. Мне дай волю, я бы тут до полудня сидел.
     -- Нельзя, -- сказал Зыков серьезно. -- Кто-нибудь мимо пойдет, заметит
нас...
     -- Слушай, можно человеку покурить спокойно, а?
     Зыков снова вздохнул и поднялся.
     -- Ты чего это? -- спросил Котов подозрительно.
     -- Ноги затекли, -- сообщил Зыков и принялся расхаживать у Котова перед
носом. Тот  раздраженно  выплюнул  сигарету  и  тоже  встал. Очень  медленно
подтянул рукав плаща.  Долго смотрел на часы. Так же медленно рукав оправил.
Подобрал с земли обмякший от старости потрепанный саквояж. Зыков остановился
и теперь, переминаясь с ноги  на  ногу, ждал.  Его круглое полнокровное лицо
страдальчески кривилось, показывая, как Зыкову тяжко и неуютно.
     -- Черт с  тобой, -- сказал Котов. -- Пять десять.  Будем  считать, что
нормально. Пошли.
     Они начали  спускаться с  холма в  низину,  к  покосившимся заброшенным
баракам. Они странно и  угрожающе выглядели, когда шли рядом -- одного роста
мужчины  в  одинаковых промокших заношенных плащах, только Зыков вдвое  шире
Котова. И в мятой шляпе.
     Серая одежда, серые лица. Два человека, таких же серых и тоскливых, как
наступающее утро.
     Серых и облезлых, как жизнь.
     Перед дверью второго барака  мужчины остановились. Зыков распахнул плащ
и достал помповую гладкостволку, обрезанную по самый  магазин. Приклад ружья
был  тоже  спилен, подобие  рукоятки обмотано  синей изолентой. Зыков дослал
патрон, вытащил из кармана еще один и дозарядил обрез.
     Котов извлек из саквояжа фонарь.
     -- Ну... -- выдохнул он. -- С Богом!
     -- Зря я тоже не покурил, -- сообщил вдруг Зыков.
     -- Уже все, -- отрезал Котов. -- Уже начали.
     -- Знаю... -- Зыков брезгливо взялся двумя пальцами за ржавую осклизлую
ручку двери и осторожно потянул ее на себя. Петли взвыли, глухо и зловеще.
     -- Вот е! -- сказал Зыков.
     -- Они не  слышат, --  утешил напарника Котов.  Он  включил  фонарь,  и
открывшийся за дверью коридор залило лунным светом.
     Кривые обшарпанные стены с лохмотьями драных обоев. Распахнутые, а то и
вовсе повисшие на одной петле двери. Хлипкие половицы с зияющими щелями.
     --  Ужас,  --  сказал  Котов.  --  Как  чувствовал. То-то мне  сюда  не
хотелось... Зацени, Робокоп, вот в таком примерно говне я родился.
     -- А я деревенский, -- посочувствовал Зыков.
     -- В деревне, что ли, говна мало... Да оно там всюду.
     -- Там не говно, там навоз.
     -- А навоз не говно?
     -- На  говне картошка не уродится, --  авторитетно заявил Зыков. -- Ну,
кому стоим?
     -- Ну и пошли.
     -- И пошли.
     Котов зевнул.
     -- Надоело, --  сказал он.  -- Что-то  мне  все надоело.  Давай,  когда
закончим, нажремся. Чтобы спалось лучше.
     -- Давай,  --  согласился Зыков и, выставив перед  собой  обрез, шагнул
вперед. Половицы, ощутив на себе верных сто двадцать кило, заскрипели. Зыков
замер и, словно принюхиваясь, задрал короткий облупившийся нос.
     -- Не слышат, -- сказал Котов.  --  Уже  пять двадцать. Все,  нормалек,
придавило их.
     Зыков шагнул снова, половицы скрипнули опять.
     --  Да  иди  же,  -- подбодрил  его  Котов.  --  Вон та  дверь, которая
закрытая. До чего ж они тупые. Не закрылись бы,  пришлось  бы  сейчас во все
комнаты лезть...
     Оглашая  барак тоскливым скрежетом  досок,  они  добрались до  закрытой
двери, гнилой и хлипкой на  вид. Зыков  осторожно толкнул ее стволом обреза.
Дверь немного подалась и застряла. Зыков вопросительно посмотрел на Котова.
     -- Какой-то ты  сегодня нервный, -- сказал Котов,  и  с неожиданной для
своей комплекции силой врезал по двери ногой. Та с хрустом отлетела, попутно
расслоившись вдоль.  Зыков, что-то  возмущенно  рявкнув, прыгнул в  комнату.
Котов не спеша зашел следом.
     -- Я же говорю -- придавило их, -- усмехнулся он.
     --  В  следующий раз  получишь по шее, --  пообещал  Зыков,  не  отводя
взгляда и ствола от безвольно распластанных тел.
     --  Ага,  -- согласился  Котов. Он огляделся, нашел  торчащий из  стены
ржавый загнутый гвоздь,  повесил на него фонарь и переключил режим  лампы. В
комнате стало почти светло.
     --  Угу, -- констатировал  Котов с печальной усмешкой, -- вот  именно в
таком говне... Да и соседи, доложу я тебе, были немногим лучше.
     Заколоченное  снаружи  окно щетинилось внутрь комнаты осколками стекол.
Потолок, давно прохудившийся до  совершенной прозрачности, открывал  взгляду
стропила. А на грубо  сколоченных голых нарах лежали... Не люди -- тела. Все
лицом  вниз. У нескольких головы оказались замотаны тряпьем. И руки  они под
себя запрятали.
     И много их лежало, много.
     -- Да-а...  -- удовлетворенно  протянул Зыков.  -- Нехило. Прямо, блин,
хоккейная команда. Взяли мы их, а, Кот? Взяли стаю.
     -- Взяли,  -- согласился Котов. -- Праздник. Они думали,  у них красный
день календаря, а  будет  у нас.  Не знаю, как ты,  Терминатор,  а  я  точно
нажрусь сегодня.
     -- Раз, два, три... Шесть, -- сосчитал Зыков, сопровождая цифры кивками
ствола. -- Ух, гляди, какая девочка!
     -- Уже не девочка... Шесть, говоришь?
     -- Раз, два, три... Не понял. Кот, мы же вели пять. Откуда шестой?
     --  Разберемся...  Вон  тот  -- вожак.  Который  телогрейку  на  голову
натянул. С краю валяется.
     -- Этот? -- Зыков моментально развернул оружие в ту сторону. --
     Почему вожак? -- он  был очень  напряжен,  а Котов, напротив,  вел себя
внешне абсолютно спокойно. -- С чего ты взял?
     -- Немного дышит еще. Наверняка чует нас, а проснуться не может.
     -- Мне подержать?..
     --  Не-а, -- Котов пристроил  саквояж на нарах, раскрыл его и  принялся
внутри копаться. --  Расслабься. Мы вожака  оставим напоследок. Пока с этими
управимся, он уже будет совсем никакой.
     -- Крепкий, однако, -- Зыков посмотрел на часы.
     -- Угу... -- Котов достал из саквояжа стандартный милицейский набор для
дактилоскопии и грязноватый металлический ящичек. Вдруг он замер -- с  таким
выражением лица, будто его внезапно осенила гениальная мысль.
     -- Ты че? -- еще больше напрягся Зыков.
     -- Минуточку... -- Котов с неуловимой  быстротой,  свидетельствующей  о
хорошей  тренировке,  шевельнул  рукой,  и  в  ней  будто ниоткуда  появился
тупорылый пистолет, исцарапанный и тусклый. -- А вот мы сейчас поглядим...
     Он  неспешно пошел  вдоль  шеренги  распластанных  тел,  приближаясь  к
крупному  мужчине,  обмотавшему  голову  драной  телогрейкой.  Зыков  нервно
засопел и двинулся следом.
     В шаге от вожака Котов остановился, медленно протянул руку с пистолетом
и острожно ткнул мужчину стволом в ногу. Тот не отреагировал.
     -- И ничего он не дышит, -- сказал Зыков. -- Слушай, Кот, а ведь мы его
этой ночью не видели. Не было его.
     --  Вот именно... --  пробормотал Котов. --  Но  я  зуб даю  -- это  не
одиночка приблудный, а конкретный вожак. И еще один зуб, что он дышит.
     -- У тебя столько зубов нет, -- заметил Зыков.
     Котов сделал жующее движение нижней челюстью и поморщился.
     -- Опять болят? -- участливо спросил Зыков.
     -- Да пошел ты...  -- Котов снова ткнул мужчину пистолетом, на этот раз
в бок. Безрезультатно.
     --  Посмотрим? --  Зыков подошел  к  мужчине  вплотную, направил  ствол
обреза ему в поясницу и свободной рукой потянулся к телогрейке.
     -- Нет, отставить. Рано, -- вздохнул Котов и посмотрел на часы.
     -- Боисссья? -- просвистел Зыков. Не насмешливо. Понимающе.
     -- Опасаюсь. Подождем немного, пусть солнышко повыше взойдет.
     -- Слушай, Кот, я же вижу -- у тебя версия. Давай, колись. Что  это  за
чудо-юдо?
     -- Да хрен его знает... Если он не водил  стаю, а гулял сам по себе, но
под утро все равно соединился с ними... Кто угодно. Хоть "мастер". Все может
быть.
     -- "Ма-астер"... -- протянул Зыков недоверчиво.
     -- Стоп!  -- скомандовал Котов. -- Версии -- пока что забыть. Действуем
по плану. Сначала обрабатываем стаю. А  вожак никуда отсюда  не денется.  Ты
это... Страхуй.
     -- А я и вправду не красавец.
     -- О-о, шутки юмора? Повеселел, гляжу? Хорошо.
     -- Да, вроде отпустило... Ладно,  гражданин начальник. Моя страхуй твоя
страхуй!
     Получив инструкции, Зыков моментально потерял  к вожаку интерес.  Вышел
на середину  комнаты и картинно встал  там, широко  расставив ноги и закинув
обрез на плечо.
     -- А девочка -- вещь, -- сказал он.
     -- Н-да? -- Котов  убрал пистолет  в плечевую  кобуру, заложил  руки за
спину  и прошелся  вдоль  шеренги  тел, придирчиво  их  рассматривая.  Возле
"девочки" он остановился. -- А ведь правда, хороша. Жалость-то какая...
     "Девочке" исполнилось,  наверное,  чуть больше двадцати. Она не прятала
голову  под одежду, но лица ее все равно не было видно --  его окутала грива
черных  волос,  длинных, вьющихся  плотными кудрями.  Потертые  джинсы  были
спущены   до   колен,  открывая   серые   ягодицы,   казавшиеся   совершенно
искусственными,  пластмассовыми.  В грязных засохших потеках.  Как  вся стая
час-другой назад отымела  девчонку  попой кверху, носом вниз, так и  бросила
ее. А у  той даже штаны натянуть  сил не  хватило  -- солнце поднялось из-за
горизонта.
     --  Какая  жалость, --  повторил  Котов.  --  Вот это  жопа. Красотища.
Эксклюзив. Хоть в кино снимай.
     -- Молодая еще, вот и красивая, -- подал голос Зыков.
     --  Не-ет,  коллега. Ты  посмотри,  какая э-э... Линия  бедра. И вообще
какие ноги. Вот за это я их, гадов, отдельно ненавижу.
     -- За ноги? -- уточнил Зыков.
     -- За руки! -- неожиданно разъярился Котов.
     -- Да понял я, понял...
     -- Мне такая все равно никогда не  даст, -- процедил Котов сквозь зубы.
-- Но хоть кому-то. Может, хорошему человеку повезло бы. А теперь... Что? Ну
что с нее толку? Она же  смертница. Когда бы мы ее накрыли? В следующий раз?
Через год? А если не мы -- во что она через несколько лет превратится?
     -- А допустим, она завтра проснулась бы и пошла  к хорошему человеку...
-- предположил Зыков. -- До следующего раза.
     -- Щас! Размечтался! В лучшем случае к другому упырю. Но уж точно не ко
мне. И не к тебе.
     -- Абыдна, да, слюшай?
     --  Не  то слово...  -- Котов  окинул взглядом "девочку"  и раздраженно
цыкнул зубом. -- Знаешь, Терминатор,  давай не просто нажремся. Давай еще по
бабам. А?
     -- Прямо с утра?
     -- А чего?
     --  Начальник,  ты  начинал  бы,  а?  --  предложил  Зыков.  --  Хватит
переживать.  Клиенты вон  заждались.  Полшестого.  В  городе уже  будильники
звонят.
     -- Твоя правда. Извини. Люблю оттягивать этот момент.
     -- Я знаю, -- кивнул Зыков. -- Они сейчас такие... Ничего не могут.
     --  Это страхи наши,  страхи подавленные, --  объяснил  Котов, еще  раз
взглянул  на "девочку", тяжело вздохнул и пошел к своим разложенным на нарах
инструментам. Натянул хирургические перчатки. Бесцеремонно встряхнул крайнее
тело и выдернул из-под  него левую руку. Кисть оказалась того же цвета,  что
"девочкин" зад. Так же безжизненна и искусственна. И почти так же грязна.
     Зыков, покачиваясь  с  пятки  на  носок, буравил  взглядом  "девочку" и
что-то соображал.
     Котов  быстро  и  ловко  снимал  с руки  отпечатки  пальцев.  Закончив,
проставил на  дактилокарте  номер, и  открыл свой  ящичек. Внутри  оказались
большущие одноразовые шприцы и полиэтиленовые  ампулы с чем-то черным. Котов
распаковал шприц, присоединил толстую и  длинную,  сантиметров десять, иглу,
проткнул  ампулу, набрал черной жидкости.  Оставил шприц в  ящичке,  влез на
нары с ногами, и попробовал тело перевернуть.
     --  Держу, --  сказал  Зыков сзади, подходя  и  направляя ствол  телу в
область почек.
     -- Не надо, отдыхай, -- разрешил Котов. -- Он никакой  вообще. Они  все
никакие. У них завтра-послезавтра  конец цикла. Ты  что, не видишь, девка  с
голой жопой лежит и не парится? Один вожак еще пыхтит.
     -- Как ты это чувствуешь? -- изумился Зыков, отходя назад и оглядываясь
на неподвижного вожака.
     -- Ненавижу гада, вот и чувствую...  -- Котов с натугой опрокинул  тело
на  спину.  Как  бревно.  Уселся  "клиенту" на  грудь,  с  треском  разодрал
футболку, зашарил по ребрам. --  Тоже молодой парень, черт побери. Смену они
себе выращивают, что ли, суки. Давай!
     Зыков протянул шприц. Котов прицелился, сказал "И-и-раз!", и на выдохе,
нажимая всем  корпусом, с отвратительным хрустом загнал иглу "клиенту" между
ребер.
     -- Есть! -- Котов на секунду замер, а  потом очень  проворно соскочил с
нар. -- Ага, пошло-поехало!
     Тело  ожило,  дернулось,  всплеснуло  руками,  попыталось  кувыркнуться
обратно  на живот. Не смогло  и  начало корчиться.  Зыков и Котов  синхронно
полуотвернулись, один налево, другой  направо,  следя, не шевельнется ли  на
нарах еще кто.
     Тело  билось  в судорогах, подскакивало, махало руками, мотало головой.
Лицо и кисти быстро темнели. На губах выступила пена.
     Грохнулся на пол стоптанный ботинок.
     Тело сделало "мостик",  простояло в таком положении несколько мгновений
и упало на нары мертвое, растянув в страшном оскале черные губы.
     -- Уффф... -- выдохнул Зыков.
     -- В анамнезе: колбасит, -- сообщил Котов внезапно севшим голосом.
     -- В эпикризе: плющит. Очень хорошо. Никто не реагирует, даже вожак.
     Можно спокойно работать.
     --  Как это быстро всегда, -- протянул завороженно Зыков.  -- И до чего
же противно! Сколько раз уже гляжу...
     -- Шестьдесят девять, -- сказал Котов, пинком отправляя под нары башмак
покойника. -- Шестьдесят девять раз глядишь.
     -- А ты?
     -- Девяносто два.  Скоро юбилей. И тоже до сих пор не привыкну. Ничего,
брат. Зато я с каждым разом  все лучше понимаю -- они уже не люди. Больше не
люди. А значит, нечего их жалеть.
     -- А кто их жалеет? -- удивился Зыков. -- Я не жалею.
     -- И я. Ладно, следующий...
     Котов  пошел  к очередному телу, Зыков  снова закинул обрез  на плечо и
опять уперся взглядом "девочке" промеж ягодиц.
     -- Слушай, Кот, -- спросил он. -- А ты когда-нибудь бабу в жопу е...л?
     Котов  -- он  накатывал  краску  на  пальцы  следующего "клиента" -- от
изумления аж передернулся.
     -- То есть?
     -- Чего "то есть"? Я спрашиваю -- е...л?
     Котов посмотрел на Зыкова, потом на "девочку", потом опять на Зыкова. И
очень сильно  переменился  в лице. Оно  и так  у  него было не ахти какое, а
теперь совсем осунулось.
     -- Мужик, окстись... --  пробормотал Котов. --  С ума  сошел? Только не
это.
     -- Да я ничего... -- невинным тоном сообщил Зыков. -- Просто интересно.
     -- Правда? -- Котов глядел на напарника весьма недоверчиво.
     -- А в чем дело-то? Ладно, Кот, не хочешь рассказывать -- не надо.
     -- Почему же не хочу... -- Котов все еще  сверлил Зыкова подозрительным
взглядом. -- Ну, допустим, бывало. И не раз.
     -- И как оно?
     -- Да понимаешь... --  Котов вернулся к своему занятию. -- Я, наверное,
толком  не раскусил это дело. У  меня почти  каждая подружка рано или поздно
сама предлагала -- давай попробуем. Чисто  из любопытства. Все же знают, что
так можно, но не понимают, какой в этом кайф. Ну, и пробовали. Чтобы понять.
     -- И чего они потом говорили?
     -- Говорили,  больно,  но интересно. Второй раз  почему-то не  просили.
Наверное, у меня женщины были под такой секс не заточенные. Я потом в газете
прочитал, что  для этого  нервные  окончания  должны быть  сдвинуты к прямой
кишке. И уж тогда...
     -- А тебе как было? -- не унимался Зыков.
     -- Говорю же  -- не раскусил. Мы  еще всегда по пьяни  это делали. А ты
ведь знаешь, какой я по пьяни. Никакой. Вот, как наша клиентура сегодняшняя.
     -- Угу...
     --  Чего  "угу"?  --  Котов  поднял глаза:  Зыков  опять  таращился  на
"девочку".
     --  Робокоп,  я  тебя умоляю, --  действительно взмолился Котов. --  Не
думай о ерунде. Лучше меня страхуй.
     -- Да чего тебя страховать-то... Сам говоришь -- нечего.
     -- Тогда просто  стой  и не  дергайся!  --  взорвался Котов. -- Ты что,
совсем мальчик? Не знаешь, с кем дело имеешь?!
     --  Подумаешь...  Не  так  уж  это  опасно. Вообще  кто  придумал,  что
случайные заражения бывают?
     -- А вдруг?! Если этот вирус, который ее перекосоебил, еще не выдохся?!
-- Котов  судорожно дернул рукой, чтобы  посмотреть на часы. --  И  потом...
Потом... Да ты представь на секундочку, кого  она жрет,  и какая дрянь после
этого у нее в крови плавает! Там самая ерундовая зараза -- сифилис! Ей-то до
фени! А тебе п...ц! Стопроцентный! Жить надоело?!
     -- У меня есть три гандона, -- безмятежно сообщил Зыков.
     Котов от этого заявления потерял дар речи, и только отдувался.
     -- Ну Котик... --  ласково попросил Зыков. Видно было, что он для  себя
все уже решил. -- Ну что тебе стоит?
     Котов шумно выдохнул.
     -- Нет, я понимаю... -- пробормотал он. --  Я же образованный, я читал.
Нассать  врагу  на голову,  или, допустим, сожрать его печень... Или в  жопу
трахнуть. Даже мертвого, вот, как сейчас...
     -- Ничего она не мертвая!
     -- Это она не мертвая?! -- взвился Котов. -- Это она-то не мертвая?!
     --  Ну  ладно, ладно... --  Зыков выставил  в сторону Котова широченную
ладонь. -- Физически практически мертвая. Теоретически. А юридически?
     -- Терминатор, ты мудак, -- сообщил Котов упавшим голосом.
     -- Ну, Котик... Котярушка... Что тебе, жалко, что ли?
     -- Ты в курсе, что так поступают дикари? А ты кто? Сержант
     Зыков, очнись! Ты что, папуас?
     -- Сам ты папуас!
     --  Нет, ты  что, людоед?  С какой-нибудь  Новой  Гвинеи,  мать  ее? Ты
взрослый русский человек! Со средним специальным образованием! К тому же при
исполнении служебных обязанностей...
     -- Друг называется... -- вздохнул Зыков.
     Котов  склонил  голову  на  бок,  отчего  стал  еще  больше  похож   на
грифа-падальщика, и с тоской поглядел на приунывшего здоровяка.
     -- Друг, -- произнес он негромко. -- Конечно друг.
     --  И ни  хрена  не друг.  Как  оказывается...  --  Зыков  отвернулся и
демонстративно потупился.
     -- Да делай ты что хочешь! Пожалуйста! Разрешаю! Вперед! И с песней!
     -- Пра-а-вда? --  спросил Зыков, немного  поворачиваясь  обратно, чтобы
искоса недоверчиво глянуть на Котова.
     --  Да! Но  учти, Терминатор... Если  подхватишь от нее... гангрену  --
подохнешь в одиночестве. Я к тебе в больницу ходить не буду!
     -- Заметано, -- легко согласился Зыков.
     -- А подцепишь ее вирус, -- использовал главный козырь Котов, -- я тебе
собственноручно вкачу серебра!
     -- К следующему полнолунию сам напомню, -- сказал Зыков очень серьезно.
-- И наблюдай за мной сколько угодно. Котик, не сердись. Я вот понял... Надо
мне. Хочу.
     -- Дикарь и папуас, -- Котов нагнулся над саквояжем и одной рукой в нем
шарил.
     -- Когда еще будет  подходящий случай... -- оправдывался Зыков. -- Я же
не потому, что она из этих... А потому что случай.
     -- Знаем мы вас, папуасов... Хм,  что  у нас тут... Мазь  универсальная
"Спасатель"...  Нет,  сомнительно. Ну, где же  это... Ага!  Левомеколь.  На,
держи. Он жирный, и резину не должен разъесть.
     -- Котярушка, ты настоящий друг!
     --  А то...  --  Котов покачал головой  и  продолжил работу.  -- Только
быстро давай.
     -- Да я мигом! -- Зыков уже бросил обрез на нары и тянул с себя плащ.
     --  Это п...ц какой-то, -- сообщил Котов в пространство, рисуя номер на
очередной карте.
     -- Совершенно верно, -- поддакнул Зыков, расстегивая штаны.
     --  Лучшие, можно сказать, люди нашего города... -- Котов зарядил шприц
и перевернул "клиента".
     -- А-шо-же-худшие-што-ли...  --  согласился Зыков  сквозь  зубы,  грызя
упаковку презерватива.
     -- Прямо у меня на глазах сходят с ума!
     -- Н-бз-этого... -- опять согласился Зыков.
     -- Ты  учти, Робокоп. Еще одна подобная выходка, и конец. Я  просто все
брошу и эмигрирую.
     -- Как это?! Куда?! -- уже нормальным голосом возмутился Зыков.
     -- Просто! В Москву! И-и-раз!
     Снова  раздался тошнотворный  хруст.  Котов спрыгнул  с "клиента", того
моментально начало корежить.
     --  Не  уедешь  ты  в  Москву,  --  пробормотал  Зыков,  карабкаясь  на
"девочку". Нары издали стонущий звук. -- Кому ты там нужен?
     -- Ну, тогда  в Питер. Говорят, там народ получше, чем в Москве, может,
кому и пригожусь... -- предположил Котов наблюдая, как тело,  принявшее дозу
серебра, исполняет пляску смерти и на глазах чернеет. При этом он не забывал
настороженно поглядывать в сторону вожака и руку держал под плащом.
     "Клиент" так  яростно отбросил копыта,  что с него  слетели  кроссовки.
Котов запинал их в угол комнаты.
     -- Был  ты беленький, а стал черненький... -- промурлыкал Котов. -- Все
на борьбу с апартеидом.
     Зыков сосредоточенно  ворочался на "девочке". Стройная фигурка скрылась
под его тушей целиком. Нары скрипели, похрустывали и опасно шатались.
     -- Вот е! Да что ж такое?!
     -- Чего? -- вяло удивился Котов.
     -- Не лезет! -- возмущенно объяснил Зыков.
     -- Хм-м... Цитата...
     -- Чего? -- в  свою очередь удивился  Зыков. Он даже голову к напарнику
повернул. С выпученными глазами.
     --  Ничего!  Отрастил,  понимаешь,  агрегат   --  вот  и  не  лезет.  С
левомеколем попробуй, я зачем тебе дал...
     -- Забыл, -- пробормотал Зыков и продолжил беспорядочное ерзанье.
     Котов  тяжело  вздохнул,  обошел  Зыкова  --  "девочка"  лежала в  ряду
третьей, -- присел на край  нар спиной к напарнику  и принялся за  следующее
тело.
     -- Ага! --  провозгласил  Зыков и приступил  к возвратно-поступательным
движениям. Нары зашатало всерьез. Котов вздохнул еще тяжелее.
     -- Терминатор, ты не можешь э-э... полегче как-нибудь? -- спросил он.
     -- А в чем дело? -- пропыхтел Зыков.
     -- Трясет очень, вот в чем.
     -- Я постараюсь... -- серьезно пообещал Зыков.
     -- Буду тебе глубоко признателен.
     Некоторое  время  прошло  в  относительной  тишине,  нарушаемой  только
скрипом  нар,  запаленным  дыханием  Зыкова  и  неразборчивыми  проклятьями,
которыми Котов сопровождал попытки снять отпечатки пальцев с "клиента". Укол
пришлось делать при  такой серьезной качке, что Котов почти уже отказался от
этой затеи -- велик был риск промазать мимо сердца, -- но тут Зыков решил то
ли  перевести  дух,  то ли осмыслить впечатления. Котов быстро  вогнал иглу,
надавил  поршень, сполз с обработанного тела, оступился  и упал на  колени в
пыль.  Зыков кряхтел и постанывал. Котов отряхивал брюки и  тихо  матерился.
Когда он уселся  между следующим "клиентом" и вожаком, нары уже не шатало --
бросало. Котов, пытаясь хоть как-то унять их эволюции, крепко  уперся ногами
в пол.
     -- Ну, как? -- спросил он, не оборачиваясь.
     -- А-а-а-а? -- выдохнул Зыков.
     -- Я спрашиваю -- как ощущения? Зае...сь?
     -- А-а-а-ага...
     -- Ну-ну. Будем  надеяться, что она не проснется. Я  бы проснулся на ее
месте.
     -- А-а-а-а?
     -- Давай, шевелись. Некрофил.
     Зыков  шевелился.  Котов  пытался  работать.  Потом  он  не   выдержал.
Пробормотав  "Нет,  это  нереально...",  Котов  отпустил  дактилоскопируемую
костлявую руку,  ставшую  уже из  белой  черной, с тоской посмотрел  на свою
перчатку, измазанную краской ничуть не меньше, и потянулся за сигаретами.
     -- Ты долго там еще? -- спросил он раздраженно.
     -- У-у-у... А-а-а...
     -- Тьфу! Вот угораздило...
     Наконец  Зыков издал  глухой  утробный  рык, несколько  раз  по инерции
дернулся взад-вперед, и затих.
     -- Слава тебе, Господи!  --  провозгласил Котов,  выплевывая сигарету и
возвращаясь  к прерванному  занятию. -- Я уж  думал, этот кошмар никогда  не
кончится.
     -- Вот... это... да! -- сообщил Зыков.
     Чавкнуло -- повис на стене презерватив. Прошуршало  и чмокнуло -- отлип
и упал на пол.
     -- Отношения  с  клиентурой  прояснились?  -- небрежно  поинтересовался
Котов. -- Забрезжил свет в конце тоннеля бытия?
     -- Ы-ы-ы... Э-э... Эй! Кот!
     Кличку напарника Зыков не  выкрикнул -- вышипел. А Котов, уже почуявший
опасность,  сидел  очень прямо и  смотрел в глаза, взгляд которых никому  из
живых не дано поймать дважды.
     Вожаку было очень плохо. Сев напротив Котова, он строил ужасные гримасы
костлявым серым лицом. Коренные зубы у него давно вывалились, зато в  черной
дыре приоткрытого  рта желтели острые длинные клыки.  Руки  вожака судорожно
комкали грязную телогрейку, которой он до этого был укрыт.
     У рядовых членов стаи руки были другие. А в этих уже не осталось ничего
людского. Не руки -- грабли. И зубы еще, зубы... Прямо как у собаки.
     -- Что, дружок, хреново? -- участливо спросил  Котов. До жути спокойно.
Нечеловечески.
     Вожак не то вздохнул, не то всхлипнул.
     --  А  ты приляг,  -- посоветовал Котов.  --  Приляг, накрой лицо, тебе
сразу же станет легче...
     Придерживая одной рукой штаны, сзади к Котову  медленно, очень медленно
приближался  Зыков. Лицо у  него  было еще серее,  чем у вожака.  Впрочем, в
молочном  свете  фонаря тут все  плохо  выглядели. Зыков  не взял  обрез. Не
потому  что  растерялся,  а  просто вожак сидел к  Котову слишком близко,  и
брызги  его крови  могли попасть человеку на лицо. Риск весьма умеренный, но
риск. Случись такое, Котов бы потом долго и обидно ругался.
     -- Ничего страшного, ты просто заболел,  -- ворковал Котов.  -- Это  не
опасно, у тебя уже все прошло,  но ты  сейчас очень слабенький,  тебе  нужно
спать. Как можно больше спать...
     Вожака  ломало.  Он  с  хриплым  посвистом втягивал  в  себя  воздух  и
по-прежнему строил рожи. Зыков кое-как  застегнул  штаны и подошел вплотную.
Пригляделся к вожаку повнимательнее и окончательно спал с лица.
     -- Спать, и видеть прекрасные сны... -- мурлыкал Котов. -- Не удивляйся
тому,  что вокруг, это м-м... карантин. Ты не один здесь.  Еще сутки-двое, и
тебя отвезут домой.  Просто  сейчас  нужно  отдохнуть.  Ложись  скорее,  мой
хороший. И ничего не бойся. Все уже позади. И  мы тебя  не оставим.  Пока ты
будешь спать, мы будем рядом, мы позаботимся о тебе...
     По идее, больше всего на свете вожак сейчас хотел именно спать. Но не с
такими сиделками под боком. В иных обстоятельствах он  бы вообще,  наверное,
удрал. Проломил бы хлипкую стену, выскочил в  коридор и задал стрекача. Увы,
сейчас за стеной  занимался  день. Серый  и  паскудный, но все равно день. А
перед  вожаком  было двое  врагов,  твердо убежденных,  что  не  боятся его.
Придавленный  невидимым солнцем,  вожак  плохо  видел, чувствовал, двигался,
соображал. И поэтому был смертельно напуган. Его загнали в угол, и он не мог
понять, что страшнее -- утро за стеной или двое убийц здесь, в комнате.
     -- Ладно, больной, хватит! --  повысил голос Котов. -- Ну-ка, ложитесь.
Я  кому  сказал!  -- он протянул  руку  и  толкнул вожака в плечо. Тот  чуть
пошатнулся.
     -- Ты ляжешь, сука, или нет?! -- взревел Зыков.
     Против ожидания, вожак  на  Зыкова  не отреагировал вовсе, и  продолжал
стеклянным взглядом пялиться Котову в глаза.
     -- Тебе  что сказано,  пидарас  сраный?!  --  орал, надсаживая  глотку,
Зыков.
     Вожак смотрел на Котова. Тот на вожака. Сеанс двустороннего гипноза.
     Зыков откашлялся.
     -- Ни х...я на понимает, -- просипел он. -- И что теперь?
     -- Товарищи, наша разминка  окончена, --  голосом радиодиктора произнес
Котов. -- Переходим к сексуальным извращениям. Где берданка, Робокоп?
     -- Ох, забрызгает тебя...
     -- Я плащом закроюсь и  назад упаду. Тащи свой бластер. И в душу ему на
счет "три". Чего стоишь? Последние мозги прое...л?
     -- Да ладно тебе... -- начал было Зыков.
     В  этот  момент  вожак,  собравшийся, видимо, с силами  и  переборовший
страх, перешел в  наступление. Выронив  телогрейку, одну когтистую граблю он
выбросил в сторону Котова, а второй махнул,  пытаясь зацепить  Зыкова. Котов
дернулся было, но вожак достал его и ухватил за лацкан. Котов рванулся назад
и попытался вскочить на ноги. Ветхая ткань плаща затрещала и "поехала".
     Несмотря на свои габариты, двигаться Зыков умел стремительно  и с неким
тяжеловесным изяществом. Сначала он вобрал живот, отчего когти вожака прошли
мимо. А  потом мощным рубящим ударом  врезал сверху  вниз по  запястью руки,
вцепившейся  в  одежду  Котова.  Раздался  короткий треск. Освобожденный  от
захвата и  лацкана  заодно, Котов упал на  спину. Зыков взвыл от боли. Вожак
раздраженно зашипел  и развернулся к нему  лицом.  За что моментально  огреб
ногой  по  зубам и  опрокинулся на нары.  К несчастью, удар, после  которого
нормальный человек оказывается в глубоком  ауте,  вожака только  раззадорил.
Или  разбудил.  Сделав на нарах кувырок и ударившись о стену,  вожак от  нее
пружинисто оттолкнулся и прыгнул к Зыкову.
     Котов  уже  встал  на четвереньки, и  прямо из  такого  положения  тоже
прыгнул,  совсем в  другую сторону. Он  схватил лежащий рядом с  неподвижной
"девочкой" обрез и развернулся,  чтобы бросить  его  Зыкову.  Развернулся  и
обомлел.
     Вожак,  скаля  клыки, сидел на краю  нар, обеими  руками  вцепившись  в
громадную  волосатую лапу,  которой Зыков  ухватил его за тощую длинную шею.
Свободным  кулаком  Зыков методично  бил  вожака  в  переносицу. Каждый удар
сопровождался  коротким взревыванием  Зыкова,  которому, видимо,  было очень
больно колотить по твердому. И тяжким оханьем вожака, у  которого, наверное,
сдвигались все  сильнее  остатки  мозгов. Вожак был  в  панике. Вместо того,
чтобы полосовать руку Зыкова когтями, он пытался сдернуть ее со своей шеи.
     -- Кот! Кот! Кот!!! -- звал Зыков.
     -- Ох! Ох! Ох! -- жаловался вожак.
     Котов   швырнул   ружье   назад,   выхватил  пистолет   и   метнулся  к
единоборствующей парочке.  Сгреб  телогрейку, накинул  ее вожаку  на голову,
упер ствол в область темени и нажал спуск.
     Даже  на фоне уже имеющегося концерта, в замкнутом пространстве комнаты
выстрел прозвучал оглушительно. Вожак резко дернулся назад.  И заорал Зыков,
да так, что уши у Котова заложило совсем.
     -- Су-у-у-ка-а!!! Ру-у-у-ку!!!
     Присмиревший вожак медленно и неуверенно тянул  с  простреленной  башки
телогрейку.  Зыков, задрав  лицо к потолку,  рычал  и  выл.  Его  левая рука
безвольно повисла, заметно вывернутая в плече.
     -- Уход! --  скомандовал  Котов  до того громко, что  сам расслышал. --
Зыков! Уход!
     -- Слома-а-ал!!!
     -- Да ни хера не сломал, вывихнул!
     -- А-а-а! Гр-р-р... -- Зыков схватился правой рукой за левое предплечье
и, видимо, сделал еще больнее, потому что выкрикнул лишь одно слово:
     -- Убью!!!
     Вожак обнажил  голову и теперь  с крайне задумчивым видом ощупывал свою
макушку. Зыков сунулся было  врезать ему ногой еще раз, так сказать,  в знак
благодарности, но Котов ухватил напарника за воротник.
     -- Атас! -- рявкнул он Зыкову прямо в ухо.
     -- А-а?!
     Глаза  у  Зыкова  оказались  похлеще, чем вожаковы стекляшки. Тут  были
прямо фары от КАМАЗа. Конечно, если фары отмыть.
     Котов застегнул на Зыкове  засаленный неопределенного цвета  пиджак, не
без труда отнял у напарника пострадавшую руку и быстро, но  осторожно уложил
ее за борт.
     -- Это "мастер"! Не видишь?! Уходим!
     Зыков обернулся к вожаку. Тот  вставал.  С  явным намерением продолжить
драку. И вставал довольно быстро.
     -- Блллядь! -- выдохнул Зыков, отступая и озираясь в поисках оружия.
     Котов несколько раз  выстрелил,  почти не целясь. Сначала  пули толкали
вожака  в  грудь,  заставляя  всего  лишь  приостанавливаться, но  последняя
угодила прямо в  глаз и вынесла его напрочь -- аж  с тыльной стороны  черепа
брызнуло. Вожак кувыркнулся назад, карикатурно дрыгнув в  воздухе ногами,  и
крепко треснулся затылком. Но тут же сделал попытку вскочить.
     Зыков подхватил  свой обрез и  с одной руки саданул по вожаку картечью,
снова припечатав  того  к полу. Расстреливаемый, уразумев, что подняться ему
не дадут, встал на четыре  лапы,  и снова двинулся  в атаку.  Картечь  Зыков
рубил из  технической  серебряной  проволоки, "рядовой"  член  стаи  от  нее
закрутился бы винтом,  как  обезглавленная гадюка. А  вожак  только зашипел,
будто угодил в крапиву.
     -- Уход! Уход! -- орал Котов. Он был уже у двери. -- Зыков, бегом!
     Зыков перехватил  обрез за цевье, рванул, досылая новый  патрон,  снова
подбросил  оружие  и  ловко  поймал его  за рукоятку. Долю секунды помедлил,
раздумывая,  не  стрельнуть  ли еще, но все-таки внял  голосу разума  -- или
начальника -- и мимо Котова метнулся в коридор.
     Котов стрелял по  вожаку. Взяв пистолет двумя руками, считая патроны  и
выбирая на теле монстра  больные места. От пороховой гари в комнате уже было
не продохнуть.  А вожак, содрогаясь  при  каждом  попадании,  тем не  менее,
упорно полз вперед. Он был страшно изуродован, но по-прежнему опасен.
     На выходе из барака  смачно бубухнуло -- отступающий Зыков прошиб собой
дверь. Котов на прощанье влепил пулю вожаку в переносицу и бросился наутек.
     Снесенная с петель дверь валялась  на земле.  Котов  об  нее запнулся и
спикировал в глубокую коричневую лужу. Приложился  он так, что  относительно
чистым остался разве пистолет. Поджидавший напарника  Зыков, увидев, что тот
более  или  менее  жив,  повернулся  и  резво  припустил вверх по  косогору,
оскальзываясь  на   мокрой  траве  и  размахивая   обрезом,   дабы  удержать
равновесие. Котов, матерясь, вскочил на ноги, уронил пистолет в карман плаща
и рванул следом.
     Далеко  позади  рычало, скулило и лезло  на стену в припадке бессильной
злобы то, что осталось от вожака.
     На  подъеме  Котов поскользнулся, упал,  и, решив попусту  не вставать,
поскакал вверх на четвереньках. Через  несколько секунд  он обогнал Зыкова и
упрыгал вперед.
     -- Машину отпирай... -- пропыхтел Зыков ему в спину. -- Скорее!  У меня
шок проходит... Кажется...
     Потрепанная котовская  "Волга", по документам  серая,  а  на самом деле
бурая от ржавчины и грязи, сливалась с придорожными кустами заподлицо. Котов
секунду провозился с ключами, распахнул дверцу, швырнул на сиденье пистолет,
с отвращением стряхнул  на землю изгвазданный плащ и  полез в машину. Поднял
фиксатор задней двери, выбрался наружу и прыгнул к багажнику.
     -- Давай на заднее! -- крикнул он Зыкову.
     В  багажнике  под  кучей  разнообразного  хлама  обнаружился  еще  один
саквояж. Котов  достал запасную аптечку и поспешил на помощь Зыкову, который
уже открыл себе дверь и теперь неловко лез на заднее сиденье.
     -- Сейчас уколемся быстренько, и все будет хорошо... Давай, Терминатор,
уколемся. Пару кубов анальгинчика, будешь как огурчик. Ну-ка! Во-от. Слушай,
я не умею  вправлять  серьезные  вывихи.  Пусть рука  так лежит. Ага? Десять
минут до больницы, не больше, гарантирую...
     -- Да  не суетись ты,  -- буркнул  сквозь зубы Зыков. -- Все нормально.
Бывало и хуже. Ты молодец, Кот. Спасибо.
     Смотрел он не на Котова, а в сторону кустов, за которыми скрылся барак.
И в уцелевшей руке крепко сжимал обрез.
     -- Нет  канистры, представляешь? Канистры нет! Кр-р-ретин! -- простонал
Котов. -- В гараже оставил, ур-р-род! Подпалить  бы сейчас! Это  же "мастер"
--  видел, зубы какие?! -- его  надо  огнем... Плеснуть бензинчику, запалить
барак к едрене матери...
     -- И хорошо, что нет канистры, -- сказал Зыков.
     -- У-у,  да  ты уже,  брат,  заговариваешься. Сейчас поедем,  сейчас, я
только плащ свой подберу, может, хоть на тряпки сгодится...
     --  Девочку жалко, -- объяснил Зыков. -- Ты бы и  ее  спалил. Тебе волю
дай, ты кого угодно спалишь. А девочку жалко.
     Котов  этой реплики толком не  расслышал,  потому  что  уже  возился  в
багажнике.
     -- Чего? -- спросил он, возникая на переднем сиденье.
     -- Ничего...
     -- Все, мы едем! -- Котов вытащил из-под  себя пистолет, критически его
оглядел,  сунул  за  пазуху  и занялся машиной. Заскрипели педали, отчетливо
хрустнуло в коробке передач.
     --  Она  нас однажды угробит... --  с философским  безразличием заметил
Зыков.
     --  Ты про работу? -- Котов воткнул  ключ в замок  и,  невольно  затаив
дыхание, повернул. Из-под  капота раздался отвратительный скрежет. Раздался,
и стих.
     -- Про машину.
     -- Какой хозяин, такая и машина, -- преувеличенно бодро сообщил  Котов,
поворачивая  ключ снова. "Волга"  вся  содрогнулась,  будто от  подступившей
тошноты. Котов тихонько ругнулся.
     С третьего раза -- прямо как в анекдоте -- машина завелась.
     -- Береги руку! -- сказал Котов. -- Не очень больно сейчас?
     -- Берегись автомобиля! -- хмуро ответил Зыков. -- Совсем не больно.
     Подумал и добавил:
     -- Потом наверное будет.
     Котов  довольно плавно  тронул  свой рыдван  с места  и начал  петлять,
объезжая колдобины. Он преодолел метров двести, когда из переулка  выкатился
ему наперерез длинный  черный  "БМВ".  Котов дал  по  тормозам,  стертые  до
металла колодки отозвались хриплым гулом. Зыков тяжело охнул.
     Одной рукой  Котов  крутил ручку,  опуская  стекло,  другой  безуспешно
пытался воткнуть передачу заднего хода.
     Дверь "БМВ" распахнулась, и на улицу не спеша,  с достоинством, шагнуло
нечто, имеющее внешность человека.
     -- По самые яйца,  --  вяло  сказал Зыков, кладя на плечо Котову  цевье
обреза. -- Вляпались.
     -- Не спеши, -- прошипел Котов, терзая коробку передач. -- Не спеши...
     Существо  размеренным  шагом  приближалось.   Одетое  в  безукоризненно
отглаженный  черный  костюм,  выглядело  оно на разбитой  дороге, ведущей  в
промзону,  совершенно  неуместно.  Что-то  на  уровне  инопланетянина.  Или,
допустим, Президента США.
     --  Не могу... Заело... --  сдавленно пробормотал Котов. -- Ну ладно...
--  он  воткнул первую и легонько газанул, не отпуская сцепления. И  вытащил
пистолет.
     Существо подошло к "Волге" со стороны  водительской двери  и нагнулось,
заглядывая Котову в лицо. А вот в смотрящие прямо на него стволы оно глядеть
и не пробовало. Угроза оружием его просто не волновала.
     "Расслабьтесь, вы мне не нужны, -- подумало существо. -- Мне нужен тот,
которого вы нашли сегодня ночью. Вы же нашли его, верно?".
     --  Я  с-сейчас  т-тебе  п-прямо  в р-рожу  с-с-блюю... --  еле выдавил
предупреждение Котов.
     --  А  я  стрельну, --  очень  уверенно заявил  Зыков. Ему  было  легко
целиться одной рукой -- он по-прежнему использовал плечо напарника как упор.
Нимало не  заботясь  тем, что  от  первого же  выстрела  у Котова  накроется
барабанная перепонка.
     "Вы нашли  его, -- подумало существо. --  Но не справились.  Он  совсем
рядом. Где?"
     -- Н-не  н-надо  т-так, -- давился  словами Котов. --  Я-а п-понял. Я-а
с-скажу. Н-не д-дави. Д-давай с-сотрудни... чать.
     "Есть направление, я чувствую его, -- подумало существо. --
     Это в таком длинном заброшенном доме.  Теперь я знаю, где.  Но вы очень
сильно  все  усложнили.  Вы  разбудили его,  запугали,  довели до  истерики.
Плохо".
     -- Слушай,  Кот, чего мы усложнили? -- возмутился Зыков. -- Да пошел ты
на х...й, ты... Сам попробовал бы!
     "Теперь нам придется очень трудно.  Это из-за вас. Я  буду жаловаться",
-- подумало существо.
     -- Чего-о?! Жаловаться?!  Ах ты... Козел нерусский! Да пошел ты!.. Да я
тебя... Ща так отрихтую, мама не узнает! Ща как схлопочешь прям в е...ало из
двенадцатого калибра! -- в искреннем возмущении орал Зыков.
     Котов молчал, только головой тряс. И пистолетом.
     "Мама?..  Да, мама  не  узнает,  -- подумало существо, обращая  взор  к
Зыкову. -- Я помню, что такое мама".
     Зыковская  ругань умолкла по затухающей, будто разъяренного  громилу за
шнур из розетки выдернули.
     Котов у себя на переднем сиденье вроде бы начал дышать.
     -- Извините, спасибо, до свидания... -- пробормотал Зыков  очень тихо и
скромно, убирая ствол.
     "Уезжайте   немедленно",   --   подумало   существо,   распрямилось   и
величественной походкой удалилось к своему "БМВ".
     -- Кот, а Кот? -- позвал осторожно Зыков. -- Ты живой?
     -- Вроде, -- без  особой уверенности ответил Котов. Он спрятал пистолет
и  теперь утирал  лицо  грязным рукавом. "БМВ" развернулся и  проехал  мимо.
Котов проводил его безумным взглядом.
     -- Трое, -- сказал он. -- Трое их там. Ужас...
     -- Откуда ты знаешь? Стекла тонированные.
     --  Знаю,  и  все,  --  отрезал  Котов. Педали  под его  ногами  издали
протяжный скрип, "Волга" дернулась, затарахтела и покатилась вперед.
     -- Он тебя почти и не коснулся,  -- сказал Котов нарочито громко, чтобы
перекрыть голосом фырканье и пуканье глушителя. -- А вот меня...
     -- Жуткий тип, -- согласился Зыков. -- Кто это, а? Тоже "мастер"? Тогда
почему днем?.. Как же он днем-то, Кот?
     -- Я не знаю, кто это. Ужас, летящий на крыльях ночи. Хозяин жизней.
     -- Хозяин жизни, -- поправил Зыков.
     -- Не-ет,  Терминатор,  я не  оговорился. Именно  жизней. Вот,  наших с
тобой, например.
     -- Тьфу! Водки хочется, -- пожаловался Зыков. -- Слышь, Кот, я понимаю,
тебе хреново пришлось, но ты не мог бы побыстрее, а?
     --  Ничего ты  не понимаешь. Мне не  хреново  пришлось.  Он  меня  убил
вообще. Ох, уеду я, уеду...
     -- Туда, откуда... эти? В  Москву? Брось. Слушай, правда, давай, газуй.
Плечо на глазах пухнет.
     -- Держись  там за что-нибудь, --  сказал Котов.  -- Нет, ну  какого же
хрена?! Ведь напрасно все, напрасно... И зачем мы это делаем?!
     Котов длинно  выматерился и  утопил педаль  в  пол.  На  заднем сиденье
Зыкова принялось болтать, он бросил обрез  и  растопырил здоровые конечности
во все стороны.
     -- "Дворники" опять едва шевелятся, -- буркнул Котов. -- Пусть моросит,
вот только бы не дождь.
     И пошел дождь.


     Всю  ночь Мишу  одолевали кошмары.  Раз  за разом он пытался убежать на
ватных  ногах  от  каких-то неясных зловещих  теней,  которые,  естественно,
настигали его и принимались душить. Миша в ужасе просыпался, но оказывалось,
что  он  лишь  перепрыгнул  из  одного сна в  другой,  где  все повторялось.
Непослушное тело, обычно сильное и проворное ночью -- о да, там, во сне была
ночь,  --  отказывалось  повиноваться,  руки  преследователей  сжимались  на
Мишином  горле...  И  так  до бесконечности. Закончилось все тем,  что Миша,
катаясь по постели в тщетной попытке  вырваться из лап кошмара, навалился на
Катю и почти разбудил ее. А Катя просто  как следует двинула Мишу локтем под
ребро. Отвернулась лицом к стене и засопела носом.
     Миша лежал, мучительно хрипя пересохшим горлом, держась  за  ушибленный
бок и стараясь не глядеть  в сторону окна.  Там занимался рассвет. Все  было
естественно  и понятно  -- Миша  забыл  с вечера задернуть  шторы. Точнее не
забыл, а  просто вытеснил из памяти эту необходимость. С каждым новым циклом
ему все меньше хотелось прятаться от солнца. Чем  больше это было нужно, чем
сильнее день обжигал сердце
     -- тем меньше хотелось.
     Но сейчас придется встать и зашторить в доме все окна.  Иначе проснется
Катя, и тогда держись. Настоящая Катя  никогда не закатывает сцен. Она любит
своего Мишу и скорее умрет, чем допустит  ссору в  доме.  А вот эта, другая,
измененная, которая сейчас так уютно спит...
     Зубами к стенке.
     Двигаясь рывками, как марионетка, Миша сел на  кровати и зябко обхватил
себя руками  за плечи. Тело слушалось хуже, чем во  сне. Там оно было просто
как желе,  а  в  реальности будто  состояло  из отдельных  плохо сопряженных
частей. На  тупых корявых шарнирах. Примерно через пятнадцать часов это тело
будет  --  вещь,  --  но что  толку? Какой во всем смысл,  если другое тело,
сейчас мирно лежащее рядом, красивое и гладкое, любимое, вдруг -- каждый раз
это словно плевок в глаза, -- проснется с душой озлобленной неудачницы?
     А может, ну их, эти шторы?
     Нет.  Будет очень больно, и вскоре случится одно из двух. Либо инстинкт
самосохранения погонит Мишу  драпировать окно. Либо поднимется Катя, сделает
это сама, а потом обругает мужа последними словами. А то еще и  ударит.  Она
пока что не пыталась это делать, но в прошлый раз было заметно -- готова.
     Когда  Миша вставал,  ему показалось, что у него  скрипят  все суставы.
Шаркающей походкой  он  дополз  до  окна спальни,  задернул наглухо  толстые
гардины и тяжело вздохнул. Предстояло еще  топать в мастерскую и на кухню. И
там делать  то же  самое  одревеневшими руками. Зато  потом, на кухне, можно
будет  выпить  стакан воды. Многократно  удушенное  врагами горло невыносимо
саднило.
     От воды Мишу чуть не вырвало. Он присел на край табурета, закурил
     -- сигарета дважды выпадала из пальцев, -- и совсем расстроился.
     Сколько ночей на этот раз? В позапрошлый было две, а в прошлый уже три.
Выдержит он три  ночи? А  если их окажется четыре?!  Если бы Миша сейчас мог
заплакать,  он бы  этому утешительному  занятию  предался. А  так --  глотал
безвкусный дым и переживал.
     Три ночи... Или  четыре? Да  даже три ночи рядом с  этим  ужасом,  этим
чудовищем,  безжалостно пожравшим  его  возлюбленную  --  невыносимо. Просто
невыносимо. И никакого выхода. Никакого выбора. Ни-ка-ко-го.
     -- Сука... -- прошептал Миша. Для затравки, попробовать,
     сможет ли он это произнести в адрес любимой женщины. А когда вышло,
     повторил уже уверенно, почти в полный голос: -- Су-у-ка...
     Тридцать лет всего, а жизнь  кончена. Потому что без Кати -- разве  это
будет жизнь? Это что-то такое будет,  о чем и  подумать страшно. Работать-то
он точно не сможет.
     А если все же подумать?
     Миша честно постарался охватить умом тоскливую перспективу, но не смог.
К тому  же ему пришло в  голову, что Катя  без него влипнет  в  какую-нибудь
жуткую историю. Нет, не выйдет ничего.
     -- Сука... -- вздохнул Миша. Швырнул сигарету в набитую грязной посудой
раковину.  Кряхтя, поднялся, и с выражением полнейшей  обреченности на  лице
пошел спать дальше. Примерно еще пятнадцать часов.
     *****
     В  кромешной тьме Катя стояла перед зеркалом и  "рисовала" глаза.  Миша
сидел в  мастерской и тупо разглядывал  последнюю работу -- портрет депутата
городской Думы.  Сутки назад и  при дневном освещении депутатская рожа  Мишу
никак не  трогала, а вот сейчас  его  подташнивало.  Сама-то  картина  чисто
технически была ничего  -- крепкий  средний уровень,  не  придерешься.  Но в
каждом мазке сквозило подсознательное отвращение художника к жертве...
     Почему к жертве?
     -- Ты чего там притих? -- спросила Катя. -- На урода своего любуешься?
     -- Это не урод, а тысяча долларов, -- хмуро возразил Миша.
     --  О чем  и речь. Когда ты  перестанешь  на него  пялиться  и  начнешь
работать? Тебе осталось-то всего ничего.
     -- Он  мне  не  нравится,  --  сказал  Миша.  Почти агрессивно  сказал.
Непонятно  было,  в  чей  адрес  --   депутата,  его  портрета,  или  вообще
собственной жены.
     -- Знаешь, Михаил... Я тебе,  вроде, работать не мешаю. Я все делаю для
того, чтобы тебе было в этом доме удобно. Да?
     -- Ну... -- признал Миша, догадываясь, чего ждать дальше.
     -- Так вот! --  в  голосе Кати  лязгнул металл. -- Тебе не кажется, что
должен быть хоть какой-то ответ с твоей стороны?
     -- У тебя косметика заканчивается? -- поинтересовался Миша осторожно.
     -- Не в этом дело, Михаил. Не в этом дело.
     -- Понимаю... -- вздохнул Миша.
     -- Да ничего ты не понимаешь.
     -- Куда уж мне...
     -- Тебе нужно всего-навсего быстро  намалевать этого  урода. Потом  его
жену. Потом дочь. Потом любовницу. Неужели трудно, Михаил, раз в месяц...
     -- Схалтурить,  -- подсказал  Миша. -- Во всех отношениях. Да,  трудно.
Раньше было не трудно, а теперь -- надоело. Я вообще-то художник.
     -- Художник, который не знает теории живописи? Хм.
     -- Знаю!
     --   Хорошо,  --  подозрительно  легко  согласилась  Катя.  --  Значит,
халтурить ты  у нас больше не можешь. Угу. Но  что  тебе  мешает рисовать их
так, как ты считаешь нужным?
     -- Если я начну работать с этой шушерой в полную силу, -- горько сказал
Миша, -- через месяц у нас не останется ни единого заказчика. И не будет уже
никогда. Они просто разбегутся.
     -- Ха! А сейчас ты чего  добиваешься? Того  же самого.  Ты не работаешь
вообще, и они точно так же разбегаются.
     -- Да закончу я этого урода, закончу на следующей неделе!
     -- Ну-ну... Посмотрим. И угораздило же меня связаться с рохлей...
     -- Ты готова, или нет?! За каким дьяволом мазаться, если тебя все равно
никто не увидит...
     -- Уви-и-дит, -- промурлыкала Катя. -- Кое-кто  непременно увидит. А ты
заткнись. Не понимаешь, что нужно женщине, вот и заткнись.
     --  Извини,  --  вздохнул  Миша.  --  Но...  Ты  не  могла  бы  чуточку
поторопиться, а?
     -- Куда спешить? Ночь дли-и-и-нная...  Краси-и-и-вая... Вкус-с-с-ная...
До чего же я люблю ночь!
     -- Это, конечно, замечательно, вот  только  у меня уже крыша  едет,  --
пожаловался Миша.
     -- С чего бы это? -- поинтересовалась Катя.
     -- Голодный, вот с чего, -- признался Миша сквозь зубы. -- Как-то очень
быстро все на этот раз. Ощущение, будто каждого таракана в доме слышу...
     -- А ты скушай тараканчика, мой хороший, скушай...
     -- Катенька! -- взмолился Миша. -- Мне действительно плохо.
     Честное слово. Очень плохо. Давай уже пойдем? А то...
     -- А то что?
     -- Ничего, -- отрезал Миша. Его рвало на улицу. Буквально выворачивало.
Телесно он  еще  оставался  здесь, но что-то  главное  -- душа,  наверное --
просочилось за стены, и теперь множеством невидимых щупалец обследовало мир.
Обостренное  голодом  восприятие  стало  невероятно  тонким,  и  многое   из
происходящего вокруг причиняло  Мише чуть  ли  не физическую  боль. Соседние
квартиры, двор, небо над крышей, земля под домом... Везде  что-то творилось,
и  все  это  было отвратительно. Потревоженная ворона  на  дереве  скрежещет
когтями по  ветке -- будто по сердцу наждаком. Храпят соседи --  кажется, от
этого звука стошнит. Какая-то непонятная возня в кустах за аркой, ведущей из
двора-колодца на улицу -- фу, до чего грубо!
     Стоит утолить голод, и все станет на свои места. Ночь окажется волшебно
красива. Можно будет жить ею, дышать, впитывать эту ночь в себя и радоваться
ей. Стоит  только утолить голод... Пока  остался  хоть какой-то  минимальный
контроль, пока еще не поздно...
     Будто  подпружиненный, Миша вскочил  с табурета  и  вылетел в прихожую.
Рванул дверную  ручку. Пронзительный негодующий вопль жены  почти  остановил
его. Почти.
     Во дворе Мише сразу полегчало. Держась рукой за грудь, в которой бешено
колотилось сердце,  он  несколько раз судорожно вдохнул и  почувствовал себя
человеком.  То  есть не совсем  человеком,  конечно.  Хотя бы  просто собой.
Личностью  довольно странной,  но отчасти сохраняющей  интеллект и  какие-то
эмоции того Миши, которого он знал по прежней жизни.
     Теперь нужно эту личность подкормить, и сразу все наладится.
     "Ну что, доволен? -- подумала совсем рядом Катя. -- Вые...нулся?".
     Миша от неожиданности подпрыгнул и опять схватился за сердце.
     --  Господи... -- пробормотал он. -- Это ж надо так напугать... Чуть не
до смерти.
     "Да я б тебя и убила, будь моя воля", -- подумала Катя брезгливо.
     На всякий случай Миша  решил не оборачиваться. Он  знал, что Катя стоит
за левым плечом. Одетая в черное, от этого еще более красивая и сексуальная,
чем обычно. Он бы  с наслаждением ее рассмотрел  внимательно,  тая от любви.
Даже  сейчас -- с наслаждением. Вспомнил  бы, что давно не рисовал ее...  Но
оборачиваться и пялиться  на  жену  именно сейчас  было глупо.  Миша  спиной
чувствовал, какое у нее выражение лица.
     "Нож не забыл?" -- подумала Катя.
     Тут Миша не выдержал и оглянулся. "Что со мной происходит?
     Неужели я  действительно  слышу  ее  мысли? Раньше ничего  подобного не
было. Боже,  в  кого я  превращаюсь? В  такой же ходячий злобный  ужас,  как
она?.. Интересно, а Катя слышит, что именно сейчас думаю я? Ой!".
     "Нож, -- мысленно повторила Катя. -- Забыл, да?!".
     Миша таращился  на  жену,  то ли подглядывая,  то  ли  подслушивая, как
именно она передает ему свои мысли. "И не только мысли, -- догадался он.  --
Сейчас  мне влепят пощечину.  И она хочет, чтобы  я это почувствовал раньше,
чем  последует  удар.  Ей  не  очень  приятно меня бить.  Но  я ее постоянно
раздражаю  своей  тупостью.  Она  слишком   далеко  ушла  от  меня,  слишком
изменилась.  Ей, бедняжке,  со  мной тяжело".  Миша  не без  труда вышел  из
оцепенения и сунул руку в карман.
     "Вот он, твой нож, -- подумал Миша внятно и отчетливо. -- Я не
     забыл его".
     "Наконец-то!  -- глаза  Кати немного  потеплели.  -- Спящий  проснулся.
Ладно, пойдем... Чудо в перьях".
     Она даже под руку его взяла.
     Путь  их  лежал  на улицу через  ту  самую арку, сразу  за  которой все
продолжалось непонятное шевеление в кустах.
     *****
     Катя любила делать это медленно.
     Две черных тени  бесшумно  приблизились  к  костру.  "Доброй  ночи", --
произнесла Катя  вкрадчиво.  Бродяга поднял голову и застыл, парализованный.
Миша, с трудом удерживаясь  от желания наброситься на  добычу и порвать ее в
куски, шагнул вперед. Не-ет, все должно выглядеть аккуратно и эстетично.
     Он не отказал  себе в удовольствии  треснуть бомжа раскрытой ладонью  в
переносицу.  Тело завалилось  назад,  Миша  уселся на него  сверху. В тишине
раздались  два   щелчка  --  выскочило  лезвие  ножа  и  раскрылся  складной
стаканчик. Миша надрезал  артерию. Катя подставила стакан под струю. Быстро,
жадно  выпила. Еще.  И еще.  Миша тихо  застонал,  но тут посуду  наконец-то
передали ему.
     Уже полную.
     На этот раз  Миша от крови мгновенно опьянел. Когда-то,  поначалу,  его
вообще   тошнило,  позже  он  с   трудом  перебарывал   отвращение,   глотая
необходимую, но  малоприятную живую влагу. Потом  мешала омерзительная  вонь
немытого  тела жертвы... Теперь все забивала кровь. Еще на  подходе  к  цели
Миша  чувствовал ее запах сквозь кожу  и  одежду  человека. Кровь  манила  и
сводила с ума. А сейчас -- горячей  волной растеклась по желудку и вскружила
голову.
     Миша  сделал  еще  несколько  глотков  и  удовлетворенно  отвалился  от
бездыханного  тела.  Вальяжно, будто насытившийся  зверь,  прилег  у костра,
подперев  голову рукой и разглядывая в затухающем пламени какие-то потаенные
вещи, недоступные человеческому зрению.
     Катя,  тихо мурлыча, смаковала очередную порцию. Отпивала по чуть-чуть,
облизывала губы, снова отпивала. Приоткрыв рот, проводила  кончиком языка по
зубам, выгибалась, запрокидывала голову, оглаживала  себя по груди и животу,
будто сопровождая  движение чужой крови по телу... Раньше Мише в этой манере
чудилось  нечто извращенно-сексуальное, неприятно отдававшееся в  сердце. Но
сейчас ему было просто хорошо, и он не обращал внимания на причуды жены.
     Мише наконец-то стало по-настоящему комфортно в его новой  ипостаси. Он
упивался совершенной внутренней гармонией  и хотел растянуть  момент радости
как  можно  дольше.  Просто лежать и смотреть на огонь...  Просто  видеть  и
слышать, чувствовать мир вокруг до малейшей его тонкости. Просто быть...
     "Здравствуй, Грэй! -- подумала Катя. В мыслях ее звенели и переливались
веселые,  праздничные нотки. --  Здравствуй,  мой красавец!  А где  же  твой
хозяин? Игорь, ау!".
     Миша очнулся от блаженного забытья и неприязненно скривился.
     По  другую  сторону  костра  стоял, насторожив  уши  и  опустив  хвост,
здоровенный  серый  овчар.  А позади  него,  в  кромешной  тьме, угадывалась
грузная  человеческая  фигура.  Кого  угодно из племени людского Миша сейчас
разглядел бы во всех подробностях. А вот этого -- не видел.
     Там стоял и  наблюдал  еще один человек, одетый в черное. Глядел он  на
Катю, и только на нее.
     --  А-а... --  с деланной ленцой  произнес Миша вслух. -- Вот и полиция
нравов  пожаловала.  Ночной  Позор.  Больная  совесть  русского  вампиризма.
Здорово, Долинский. Выходи, чего прячешься.
     -- Я и не думал прятаться, -- донеслось из темноты.
     Пес на этот голос коротко оглянулся, и снова обратил тяжелый немигающий
взгляд к Мише. Морда у собаки была вся в шрамах.
     -- Я не хотел мешать, -- из тени к костру вышел крупный, но грузноватый
для своего роста мужчина в легком черном плаще.
     -- Игорь, ты мне  никогда не помешаешь, -- проворковала  Катя, выуживая
из кармана пудреницу.
     --  Долинский,  ты не  умеешь  не мешать, -- говорил в это  время Миша,
отчего голоса мужа и жены слились в один невнятный гул.
     Ночной гость присел на корточки  рядом со своим псом,  приобняв его  за
напряженные  плечи.  У  Долинского было  простое  чуть  одутловатое  лицо  с
неуловимым  выражением, одновременно  добродушным и  жестким.  Миша подумал,
хватило бы ему умения нарисовать Долинского, какой тот есть на самом деле, и
пришел к выводу, что работать пришлось бы ночью в полнолуние. Этой ночью или
следующей, например. Задача показалась  ему довольно  интересной, но он знал
-- Долинский не согласится.
     --  Как  дела? --  спросил Долинский,  наполнив  этот  невинный по сути
вопрос содержанием, хорошо понятным им троим.
     -- Замечательно, -- ответила Катя. Сидя  на  бревне  спиной к мужчинам,
она придирчиво изучала себя в зеркальце.
     -- Угу, -- поддакнул Миша. -- Если б не вы, господин Кайфоломов...
     -- А дальше? -- глядя в огонь,  Долинский мягко оглаживал пса по холке.
Грэй  переступил с ноги на ногу.  Садиться в  этой  компании  он  не  хотел.
Похоже,  ему очень не  нравились Миша  и Катя, но опытный пес верно оценивал
расклад сил. В свете костра заметно было: не  одна морда,  а вся серая шкура
собаки расписана шрамами.
     --  Что  -- дальше? --  Миша достал  сигареты и обнюхал  пачку. Теперь,
утолив голод, можно было со вкусом  закурить. С таким  вкусом,  которого  ни
один нормальный курильщик не вообразит.
     -- Через месяц...  -- впервые  Долинский  поднял глаза  на Мишу, и  тот
поразился,  до чего  же  у  этого симпатяги-увальня,  типичного фольклорного
русака, холодный  взгляд.  -- Через год... Что  будет, если вас поймают? А в
особенности -- если не поймают? Вы об этом не думаете совсем, а, ребята?..
     Миша от изумления чуть  не проглотил сигарету. А Долинский  буравил его
внимательным прозрачным глазом.
     -- Игорь, ты че, а-ху-ел? -- произнес Миша раздельно и очень медленно.
     "Михаил!" -- мысленно прикрикнула Катя.
     --  Ставишь  московское  произношение?  --  Долинский  ухмыльнулся.  --
Получается. Но это  без толку.  В  Москве тебя мигом  вычислят и  убьют. Там
упырей-любителей и своих-то давят как клопов, а уж залетных... Тебе придется
оказаться  нужным,  чтобы  выжить  в  столице.  Но что особенного ты  можешь
предложить?
     Их разделяло метра три, и дай Мише  волю,  он бы на Долинского прыгнул.
Легко, прямо  из положения лежа. Одной рукой свернул шею собаке, а другой --
этому провокатору. И в болото обоих.
     Только вот никто Мише воли такой не давал.
     -- Да он  и  здесь ничего не может, -- сообщила  Катя.  --  Чтобы стать
настоящим художником, ему не хватает образования. А уж настоящим мужчиной...
     -- Давай не будем обсуждать наши проблемы сейчас, а? -- попросил Миша с
угрозой в голосе.
     -- Наши?! Проблемы?!
     -- Не ссорьтесь, -- попросил Долинский тихонько.
     -- С кем, с этим недоучкой? -- возмутилась Катя. -- Больно надо. Игорь,
пошли гулять! Погляди, какая ночь!
     --  Тебе со  мной  будет скучно,  --  так же тихо  промолвил Долинский,
опуская глаза.
     -- Зато тебе со мной не будет, -- пообещала Катя. -- Гарантирую.
     -- Как-нибудь в другой раз, ладно?  Извини, мне сейчас нужно с Михаилом
поговорить.
     --  А-а...  -- Катя встала  и уперла  руки  в бока. -- Вот как... --  в
голосе ее звякнули льдышки. -- А я думала,  ты мужик, Долинский.  Ну  что ж,
если тебе  с этим...  ничтожеством  интереснее, чем  со мной  -- ради  Бога.
Михаил, не забудь тут прибрать. Найдешь меня потом. Если сможешь!
     С этими словами  она  канула  в  темноту.  Единственным из мужчин,  кто
проводил ее заинтересованным взглядом, оказался Грэй.
     Миша  наконец-то закурил. Увы,  сигарета  уже не показалась  ему  такой
вкусной, как могла бы.
     -- Зачем ты это, Игорь? -- спросил он.
     Долинский, кряхтя, поднялся с корточек, шагнул к бревну, критически его
оглядел и уселся. Грэй с видимым облегчением отошел в сторонку и там прилег.
Без Кати у костра -- уже совсем погасшего -- стало как-то уютнее.
     -- Ты  не  подумай, будто я  хочу вас поссорить,  --  сказал Долинский,
приглаживая  рукой свои растрепанные светлые волосы. --  Просто с  тобой еще
можно договориться, а с ней уже нет.
     --  Договориться? -- Миша хмыкнул. --  Почему бы  тебе  не прийти  дней
через пять? Отлично договоримся о чем угодно.
     -- Я уже пробовал. Но в  прошлый раз ты  ничего  не помнил, Миша. А что
будет в следующий, не представляю. Это очень индивидуальная штука, друг мой.
     -- В прошлый раз?!
     -- Да. Я приходил месяц  назад, дня за  два до того, как у тебя  должен
был начаться очередной кризис. Но ты оказался  совершенно нормален и  просто
не понял моих намеков. А в этом цикле не получилось
     -- были дела. Извини.
     -- Бред какой-то.
     -- Не без этого, -- согласился Долинский. -- Но ты поверь моему  опыту,
сегодня ночью время для разговора  -- лучше не придумаешь.  Я  вижу, до тебя
наконец-то дошло, в какую ситуацию ты влип.  Дошло в полном объеме. И теперь
важно,  чтобы  ты решил, как жить  дальше.  Решил именно  на нынешнем этапе.
Потому что, боюсь, через месяц-другой разговаривать  с тобой будет не о чем.
Сегодня ты в состоянии все изменить. А за потом я не поручусь.
     --  Погоди. Но Катя?  Она как же? --  спросил Миша  слабым голосом.  Он
вдруг сообразил: его склоняют к чему-то, очень похожему на предательство. "С
тобой еще можно договориться, с ней уже нет". Постановка вопроса Мишу просто
напугала. Он ждал нормального "мужского разговора", а вместо этого Долинский
принялся чуть ли не вербовать старого приятеля. Друзья так не поступают.
     -- Нет. Я не  буду ни о чем договариваться без нее! --  почти выкрикнул
Миша. -- Мы ведь...
     -- Тебя отпустило уже? -- перебил Долинский. -- От первой крови?
     -- Что? А... Вроде да.
     -- Добавки хочется?
     -- Н-нет. Кажется... Точно нет.
     --  Ну,  давай  еще пару минут  тихо  посидим, -- предложил  Долинский,
доставая  сигареты. --  Покурим.  Ночь послушаем. Ночка-то какая интересная,
вкусная... Многогранная. Редкая ночь. Видишь эти структурки полупрозрачные в
воздухе?  Голубенькие? Ничего,  еще  увидишь. Если захочешь. Отдыхай пока. А
когда совсем в норму придешь, тогда и побеседуем всерьез.
     -- Как скажешь, -- кивнул Миша. -- И чего я тебе верю так...
     -- Может потому, что я -- живой пример? -- спросил Долинский вкрадчиво.
     --  Знаешь,  ты... Живой пример! --  окрысился Миша.  -- У меня  сейчас
жена... Угадай, что делает?!
     -- Тебе правду сказать?
     Миша   прислушался  и   принюхался.   Катя  ушла   далеко.   Куда-то  к
автомобильной  трассе.  От  нехорошего  предчувствия  у  него  засосало  под
ложечкой.
     -- Не надо правду, -- отрезал  он. -- Я знаю, что через два-три дня это
закончится. И Катерина снова будет  такой, какой... Какой я ее встретил пять
лет назад. Молодой, красивой, ласковой.
     -- Доброй, -- подсказал Долинский. -- К тебе доброй.
     -- Доброй... Я  люблю ее, понимаешь?  Дурак  ты, Игорь. Если  ты что-то
предлагаешь мне одному... А она? Ведь так нельзя!
     -- Я делаю как можно, -- Долинский закурил.  -- Как  я знаю  как можно.
Сразу говорю,  радикального выхода нет. Но облегчить свою участь, переменить
роль, ты пока  еще  в состоянии. А насчет  Кати...  Извини, дружище,  боюсь,
поздно.   Насколько  у  нее  раздвоено  сознание?  Ты  сейчас  помнишь  себя
нормального,  обычного, верно?  А  что  помнит  она? И какая она  в середине
цикла, когда луны не видно?
     -- Я же сказал -- добрая...
     -- Это я сказал, -- сварливо заметил Долинский.
     У  Миши от напряжения заныли виски. Он не был готов к разговору о своем
будущем.  Ударившая в голову кровь настраивала  его совсем на другое. Видеть
ночь, гулять всю ночь до утра...
     --  Их  двое,  -- хмуро сообщил  он.  -- В смысле,  ее  две. Совершенно
разных. И какая  настоящая,  я уже  не понимаю. Знаешь,  мне, наверное, себе
признаться страшно....  Но кажется,  будто  она от полнолуния  до полнолуния
живет будто во сне.
     -- Хреново, -- то ли посочувствовал, то ли поставил диагноз Долинский.
     -- Ладно, давай, рассказывай. Зачем пришел?
     -- Жить  хочешь? -- спросил Долинский просто. -- Долго  и,  может быть,
относительно счастливо?
     -- По твоему образу и  подобию? Не хочу. Игорь, я понятия  не имею, что
ты над собой  учудил, как  превратился в... Это. Но, извини за  прямоту, ты,
по-моему,   сильно  обокрал  себя.  А  знаешь,   почему?   Из  трусости.  Из
элементарной  трусости.  Структурки  он голубенькие видит...  А  чем свобода
пахнет, так и не узнал.
     -- Возможно. Возможно.
     -- У тебя  ведь папа начальник, мама начальник --  а  ты же  мог  стать
неплохим художником! Но не стал.  Намеренно.  Внял голосу разума. Решил, что
талант рисовальщика штука  ненадежная, а вот умение контролировать других --
очень востребованная  профессия. Ну,  и вырос начальником. Думаешь, я забыл,
как ты еще в школе  лидерские качества вырабатывал? Ха-ха.  О, да, начал ты,
как порядочный человек,  с себя. Собственное творческое начало  затоптал. Но
других-то  зачем топчешь? Вот что  ты делаешь со мной, например? То пробуешь
давить  и  подходы ко мне ищешь, то ласково говоришь! А на самом деле купить
пытаешься,  чтобы потом запродать  подороже!  Менеджер  хренов.  Отцепись от
меня, Игорь. Я художник. И останусь им, чего  бы мне это не стоило.  Разница
ясна?
     Долинский молчал, опустив глаза.
     Мише стало немного стыдно -- он высказал приятелю в лицо то, что давно,
много лет, рвалось наружу. Храбрости только этой ночью хватило, на  кровяном
драйве.
     --  Хорошо.  Кто  я такой, чтобы осуждать выбор  художника?  --  сказал
Долинский. -- Но  учти. Будете и  дальше  упиваться кровью -- значит,  вам с
Катериной осталось всего ничего.
     -- Нам что-то  угрожает?  -- бросил Миша  небрежно.  --  Ты говорил  --
поймают,  убьют...  Прости,  Игорь,  я  в  этом  очень  сомневаюсь. Ты  хоть
представляешь, как тяжело меня убить сейчас?
     -- Зачем сейчас? Можно и подождать.
     У  Миши отвисла челюсть. Он и думать забыл  о том, насколько беспомощен
-- по сравнению с  нынешним состоянием  -- окажется в середине цикла. А ведь
он  будет просто человеком,  обычным человеком, плоть  которого податлива, а
мышцы слабы.
     Бери, и ешь.
     -- И кто же?.. -- с трудом выдавил он.
     -- Не одни, значит другие.
     -- Объясни! -- потребовал Миша, садясь к Долинскому лицом.
     -- Ты  что  сделаешь с  этим?.. --  Долинский мотнул  головой в сторону
бомжа, валявшегося без сознания.
     --  Хм...  Как  обычно. Спрячу  тут в кустах. Катя  ему шею  зарастила,
пролежит до завтра в коме,  придем, доедим. Потом в болото  отнесу и заброшу
подальше. А что?
     -- А правильно,  -- похвалил Долинский. -- Ты  стараешься не привлекать
внимания. Ловишь тех, кого никто не хватится, и заметаешь следы. Не трогаешь
соседей. Но ты не единственный вампир в городе.
     -- Догадываюсь.
     -- Вряд  ли. С тобой  редкий  случай,  Михаил.  Тебя инициировала жена,
когда у  нее самой этот механизм  едва  запустился. Катя не слишком обгоняет
тебя по  развитию -- и  поэтому вы сумели образовать маленькую  стаю  из вас
двоих. Если не перегрызетесь, сможете продержаться в паре несколько  лет. Но
потом вас непременно поглотит стая побольше.
     -- Стая? -- переспросил Миша.
     -- Естественно.  Вампиры тупеют,  друг мой.  А  глупому и ограниченному
непременно требуется стая.
     -- И... И что?
     --  Да  то,  что стаю гораздо  проще  вычислить,  чем  одинокого упыря.
Особенно  если уметь охотиться  на  цпырей. К  поиску  одиночек,  случается,
привлекают  э-э...  "мастеров". Бывают,  знаешь  ли, осторожные  экземпляры,
которых нюхом приходится  искать. А вот стаю всегда нейтрализуют специалисты
из  простых  людей.  Быстро  и  эффективно.  Сугубо  полицейскими  методами.
Отслеживают, локализуют, потом бац -- и нет тебя.
     -- Кто-то из... обычных людей этим занимается? Здесь, у нас? Фу, Игорь.
Сказки.
     Долинский  насмешливо  щурился. Миша  изо всех  сил  делал вид, что  ни
капельки не  испуган.  В действительности  он  сильно  нервничал.  Долинский
заставил-таки его задуматься, и мысли  в  голову пришли неутешительные. Люди
могли охотиться на вампиров. Не в том смысле, что горели желанием
     --  а имели  шансы  на  успех.  Выследить, поймать, убить.  Трудно,  но
выполнимо.
     -- Ты, конечно, не обязан мне верить, Миша. Но я знаю, что говорю.
     -- Откуда знаешь-то?
     -- Ну, я вроде бы в городе не последний человек, правда?
     --  Понимаешь, как это  важно для  меня? Игорь, ты ведь рассказываешь о
моем будущем. Если...
     От  недавнего Миши, с его задранным носом  и обличительным  пафосом, не
осталось и следа. Он сам не заметил, как улетучился весь гонор.
     --  Ага,  -- кивнул Долинский. -- Понимаю. Честное слово, мне не  нужно
что-то выдумывать, чтобы тебя напугать. Так вот... Зимой будет  нечто  вроде
спячки  --  ты  еще сможешь  шевелиться  и  выполнять какую-то работу, самую
примитивную.  Извини за  откровенность, вряд  ли  тебе  удастся  по-прежнему
рисовать.
     Миша отчетливо скрипнул зубами.
     -- В  зимние полнолуния наступят жуткие ломки,  -- продолжал Долинский.
-- С болями по всему телу и осыпанием шифера.
     -- В смысле?
     -- В  смысле, крыша начнет съезжать. Тебе ведь  не  очень  весело  было
вчера-позавчера? Ну вот, а  зимой будешь впадать в такое состояние на верную
неделю каждый месяц. И  к весне окажешься от пережитого малость сумасшедшим.
Миша, дорогой, это ты  сейчас  мыслишь как человек. Но  когда переживешь то,
что тебе предназначено... Вас же с Катериной  страшное ждет.  В  промежутках
между полнолуниями вы будете вести себя как  сонные мухи, но это не главное.
Вам потребуется все меньше еды.  Значит, начнет усыхать, а  потом и отмирать
кишечник  --  это сопровождается  жуткими болями. И именно  в моменты  самых
острых мучений вы будете ненадолго приходить в сознание. Неминуемо сдвинется
психика.  А  дальше...  Пойми, вампир на пике  формы  -- это два,  три  года
максимум. Короткий период упоения ночью и своим  неземным совершенством.  Но
вот  подлость  какая  --  ночная  жизнь  сжигает  интеллект...  Прямо  мечта
художника -- ярко вспыхнуть и быстро сгореть. Да? Нет?
     Миша озадаченно молчал.
     --  Со временем ты отупеешь. Найдешь стаю, впишешься в нее.  После чего
тебя отыщет специальная команда и уничтожит. Как перспектива?
     -- А если не уничтожит? -- поинтересовался Миша довольно уныло.
     -- Сам помрешь. От старости. Которая наступит лет через  пять-шесть, не
больше. А  ты  думал?..  Кстати,  отвратительное зрелище  --  старый  упырь.
Впрочем, и  молодой не подарок. Сначала иссохнешь весь, потом  зубы коренные
выпадут за ненадобностью, кожа станет как пергамент... Фу. Ну, а с возрастом
станет трудно  двигаться,  и  однажды  ты не  сможешь ни  догнать жертву, ни
подманить ее. Вот и загнешься полегоньку. Это если будешь вести себя тихо.
     -- А если громко...
     -- За  громкими сразу  приходят. Не  люди.  Люди  и  понять  ничего  не
успевают -- а проблему  уже  решили твои же... соплеменники.  Чтобы ты их не
засветил. Поверь, им этого совсем не надо.
     -- А  эти,  соплеменники, которые за  мной придут,  значит,  не  упыри?
Что-то вы, батенька, загнули.
     -- Они не упыри, -- сказал Долинский твердо. -- Они просто другие.
     -- И как же  стать  таким э-э... другим простому  русскому вампиру?  --
саркастически вопросил Миша.
     -- Для этого вампиром должны заниматься опытные  специалисты. "Мастера"
и  "старшие". Долго и упорно. Из тебя  будут растить новое существо,  уже не
человеческое, но все-таки родственное людям по разуму. К сожалению,  процесс
занимает  годы  и  очень  дорого   стоит.  Ну,  и  здесь  его,  конечно,  не
организуешь.  А  я уже  спрашивал -- что  ты можешь  предложить, чтобы тобой
заинтересовались в Москве?
     Миша отвернулся.
     -- Я хочу, чтобы ты уяснил одну простую истину, -- сказал
     Долинский. -- Послушай, это важно, жизненно важно для  тебя.  Вампиризм
не  болезнь. Не вирус, не паразит в организме, а что-то вообще другое. Иначе
вампиры не умирали бы так быстро.  И заражали бы  всех подряд. Нет, дружище,
вампирами становятся лишь те...  Как  бы сказать -- лишь  те, кто может. Тот
примитивный  вампиризм,  о   котором  люди  знают  из  книжек,  и   которым,
собственно,  ты  страдаешь --  всего  лишь  ошибка  развития  некой  скрытой
возможности, спящей в отдельных людях. Повторяю, Катя тебя не  заразила. Она
тебя инициировала. А ее инициация произошла случайно, как я понимаю...
     Миша опять скрипнул зубами.
     Сразу подумал,  что если верить  в  обрисованные Долинским перспективы,
скоро зубы выпадут, и мучительно скривился.
     -- В идеале мы  все  должны  быть другими. А  в реальности человечество
делится на громадное большинство и крошечное меньшинство. Причем меньшинство
это постоянно гробит  себе подобных.  Обидно, правда? Случайные инициации --
знаешь, от  чего? А тянет друг к другу товарищей  меньшевиков!  Непреодолимо
тянет... И всем плевать, изменится после тесного контакта  партнер, или нет!
Потому  что  отслеживать  это все равно  нет  ни сил, ни средств.  Да  и как
отследить, если потрахались и разбежались?  Или куснул симпатичного человека
в темном переулке, крови наглотался,  и  отпустил. А кого именно  укусил-то?
Почему выбрал его, а не другого?
     -- Не верю, -- в полном замешательстве Миша помотал головой.
     -- Да? Вот ты, например,  час назад за девчонку заступился, рискуя себя
выдать -- отчего? Кто она тебе, а?
     -- Отстань! Тебя не было там!
     -- Было, -- сказал Долинский. -- Только очень издали. Я бы  не успел. А
ты вмешался. Зачем?
     -- Захотел! -- ответил Миша с вызовом.
     *****
     ...Через  двор  они тогда  прошли,  беззвучно переговариваясь, болтая о
какой-то ерунде.  Миша тренировался в ночной речи, а Катя вроде бы рада была
его, оголодавшего, немного отвлечь, чтобы не напачкал  у собственных дверей.
Но все-таки Миша еще и  обнюхивал пространство.  Хотя  открывающееся ему  --
травмировало. Увы, заслониться от  вселенского уродства  и безобразия у Миши
не получалось, он  был в режиме поиска еды и ничего не мог с собой поделать.
Мир вонял,  издавал гадкие звуки и всячески раздражал нечеловеческие  органы
чувств, которые  Миша  не  смог бы описать словами. Единственную более-менее
отрадную эмоцию  приносило  шевеление  на выходе  со двора -- потому что там
возились живые  налитые  кровью люди. Больше ничего  в  них хорошего,  кроме
живости  и  крови,  не  было.  То  ли  люди  там,  в кустах,  делали  что-то
отвратительное, то ли отвратительно это делали.
     Ох,  зря  они затеяли  свою  возню именно  здесь.  Темная  арка, сквозь
которую вышли на них Миша и Катя, для ночного зрения сработала как бленда на
фотообъектив. Отсекла боковую засветку. Миша  и так бы все разглядел, но тут
он увидел это слишком ярко. Вплоть до чувств и мыслей копошащихся людишек. И
Мишу заклинило.
     "Вот гады, -- подумал он. -- Ты видишь? Ну, молитесь...".
     Катя пригляделась,  и ее переменило с  ног до  головы. То есть, как это
воспринял  Миша  --  будто  по  жене  прокатилась  наведенная  извне  волна,
разительно поменявшая ее облик. В свою очередь, Катю заклинило тоже. Слишком
легко было догадаться, что сейчас предпримет Миша.
     "Не вздумай здесь! Не смей!".
     Несколько секунд они препирались, затем сцепились. Миша рвался на волю,
отталкивал жену  и почти уже готов был ей врезать. Потом разум возобладал, и
Миша демонстративно расслабился.
     "Катя, отпусти, -- подумал он. -- Я еще не настолько сошел с ума, чтобы
упиваться кровью  в  сотне  шагов от своего подъезда. Клянусь.  Но  я просто
обязан прекратить  то, что они творят. Да оставь ты в покое мои карманы, нож
-- вот. Забирай".
     "Ну, дурак! -- подумала Катя ему вслед. -- Рыцарь х...ев. Сопли розовые
подбери!".
     Миша  вломился в кусты с грацией медведя, идущего  по  малину. Нарочно.
"Рыцарь, говоришь? Ну, вот он я, с открытым забралом".
     За кустами  обнаружился вкопанный в землю стол -- конечно же, стол, как
он мог забыть. Раньше тут "забивали козла" и пили  водку, хохоча и матерясь.
А теперь -- насиловали, шумно пыхтя.
     Парня, сидевшего у девчонки на голове, Миша просто тюкнул по затылку --
тот  упал на  бок.  Второго,  отиравшегося  рядом в ожидании своей  очереди,
коротко ткнул  кулаком  в живот. А вот третьего, который был слишком  занят,
чтобы почуять опасность, он снял  с девчонки очень  аккуратно -- одной рукой
за глотку, другой за яйца.
     Какие-то незнакомые, видимо, из  другого района, молодые козлы.  Успели
уже, как это у них говорится, "пройтись по разу", и теперь хотели еще.
     "Тебе  помочь  кончить, дорогой?", -- ласково  подумал Миша. Сообразил,
что его не  слышат, нужно  не думать, а говорить,  но  повторять фразу вслух
было лень. Не отпуская  горла парня, он  поставил насильника перед  собой  и
крепко взял его за осклизлый член. И сжал.
     "Что ты делаешь, он же сдохнет...", -- брезгливо подумала Катя.
     Она уже была рядом.
     Миша сжал  еще  сильнее. Парень  сначала извивался  и  хрипел,  а потом
как-то резко обмяк. "Не до крови, -- подумал Миша. -- Почую запах -- с собой
не справлюсь".
     Он выбросил -- именно  выбросил -- парня,  и поднял с земли следующего.
Запустил руку ему в ширинку.
     "Кать, а у тебя носовой платок есть?".
     "Хрен тебе, а не платок. Там дальше по улице колонка, отмоешься".
     "Хм... Большое спасибо. Девчонку узнаешь? Кажется, из шестого дома".
     Миша   изуродовал  второго   парня  и  перешел  к  третьему.  Тот  вяло
сопротивлялся и за  это получил для начала в лоб. Потом его  стали избивать.
Сладострастно  и изобретательно. А потом  так  защемили  гениталии, чтобы не
смог ими пользоваться очень долго.
     Или вообще больше не смог. Неважно.
     Катя склонилась  над девчонкой, перевернула  ее на столе  лицом вверх и
теперь неодобрительно разглядывала.
     ...Они на выходе с дискотеки подстерегли того, который им задолжал. Тот
был с какой-то  соской. Сказал, денег нет. Они сказали -- а так? Тот подумал
и сказал  -- ладно, но  тогда  прощаете все, и  проценты тоже. Они  сказали:
нормально.
     Девчонка что-то почувствовала, занервничала, порывалась уйти, не хотела
пить,  но тот  ей  сказал --  в городе  ночами знаешь, как опасно  стало? Не
слышала, опять  предупреждение было по радио про  бешеных собак, как прошлым
летом?  Побудь  с  нами,  потом  я тебя  провожу...  Девчонка  водки  отпила
чуть-чуть, поперхнулась, все смеялись. Уговорили выпить еще. Слегка одурела,
улыбаться начала.  Тот  потихоньку смылся. А обещал ведь, держать  ее будет,
если что. Удрал, слабак... Один девчонку поцеловал, она почему-то вырвалась.
И  другого  оттолкнула. Ей сказали  -- ты чего? Она: а вы чего?  Ей:  давай,
хорошо же будет. Она: ну-ка отстаньте, я ухожу.  Ее за руки --  она драться.
Ей  говорят: ты глупая,  не  суетись,  все по уговору,  твой красавец с нами
тобой расплатился, давай же! Она в крик.
     Тогда  все чего-то  озверели  как-то  сразу --  выпили уже много, --  и
платье  ей  разорвали  в клочья.  А  она вместо  того,  чтобы  все понять  и
успокоиться, на помощь звать принялась. Ну, они трусы с нее сняли и в глотку
забили. А с другого конца -- водочную бутылку горлышком. Чисто в шутку.  Для
симметрии. Знали это слово, в школе проходили.
     Очень потом расстроились, потому что бутылкой сломали целку. А целок  у
них ни у кого еще не было.  Да и не предвиделось.  Целок всех поимели  кто с
деньгами.
     Могли  бы вообще сообразить, чего она  кочевряжится,  и  не  устраивать
театр, а всего-то  придушить малость. Хотя кому нужна баба в обмороке. Когда
дрыгается -- самый кайф.
     Вот такая история...
     Вламываясь  в кусты, Миша уже ее знал приблизительно. А роняя  на землю
третьего -- во всех подробностях.
     Катя хлопала  девчонку по  щекам и что-то ей  говорила. Девчонка тяжело
дышала,  будто выброшенная на  берег рыба, и  смотрела в черное небо пустыми
глазами.
     Миша оглядел пострадавшую --  голую, с разбитым лицом, всю  в  синяках,
царапинах, крови и сперме -- и ему ужасно захотелось помыть руки. Для начала
он  их  вытер  о  рубашку  одного из  парней.  Секунду  поразмыслил, оглядел
насильников, выбрал поменьше ростом, и  принялся  вытряхивать его из одежды.
Тот был как ватный и на раздевание не реагировал. Хотя вроде бы дышал.
     "Интересно, когда они очнутся?" -- подумал Миша.
     "А я тебе говорила! --  отозвалась Катя. -- Когда-нибудь очнутся. Может
быть. Давай шмотки, и тоже сюда иди, помоги мне одеть эту... Эту".
     Кое-как им удалось задрапировать  девчонку -- зрелище оказалось тяжкое,
но все лучше, чем ничего, -- и поставить на ноги.
     "Зомби", -- оценил Миша.
     "Тебя бы  так  оттрахали. Спасибо,  мне хоть  настолько  удалось  ее  в
чувство привести".
     -- Ты сейчас пойдешь домой и ляжешь спать, -- сказала Катя девчонке. --
И сразу крепко заснешь. А когда проснешься, ничего не будешь помнить. Ладно,
топай.
     Что интересно, девчонка повернулась и, спотыкаясь, пошла. Действительно
к шестому дому, как Миша и предполагал.
     "Вроде бы немного  по-другому надо это все говорить, -- подумала  Катя.
-- Но  мне, собственно,  по  хер.  Главное,  посыл я  ей дала нужный,  а  на
остальное уже насрать".
     "Спасибо, что помогла".
     "Вот девка утром обалдеет!", -- и Катя засмеялась в голос.
     Мише от ее веселья стало просто страшно, и он  быстрым шагом направился
к колонке мыть руки.
     Катя позади громко хохотала...
     *****
     Долинский молча смотрел на луну -- белую, круглую, яркую.
     --  Ни одному  твоему  слову не верю, -- заявил  Миша с  твердокаменной
убежденностью. -- Ни одному. Вот. И что ты предлагаешь?
     --  Достань наручники. Это сейчас не проблема. И в  следующий раз, едва
почувствуешь,  что  началось,  пристегни  себя  к  чему-нибудь.  К  батарее,
допустим. Ключ отдай надежному человеку. Хотя бы мне.
     -- И  чего?  --  спросил  Миша  недоверчиво.  Как-то все  у  Долинского
получалось очень примитивно.
     -- Когда  начнешь  отгрызать зубами  руку  --  может,  увидишь себя  со
стороны и очнешься. Выскочишь в реальность. И за недельку переломаешься. Это
страшно, не буду скрывать. Других слов нет -- просто страшно. Но зато дальше
легче раз от разу. Через годик станешь таким, как я.
     -- А  если не очнусь и  не переломаюсь, тогда  что? --  спросил  Миша с
истерическим оттенком в голосе.
     -- Ну... Бывают однорукие бандиты, а ты у нас будешь  однорукий вампир,
-- ответил Долинский безмятежно.
     -- Да пош-шел ты!
     -- Пойду, -- Долинский сделал вид, будто встает с бревна.
     Миша дернулся было, чтобы остановить его, но словно  ударился головой о
невидимую стену и негромко охнул.
     Грэй вскочил и угрожающе зарычал.
     Долинский уселся опять.
     -- Нормально? -- спросил он.
     -- Однако... --  пробормотал Миша, потирая рукой лоб. -- Будто по башке
палкой. Слушай, я  ничего плохого не  хотел,  это случайно. Не  уходи.  Вот,
значит, как... То-то, думаю, отчего я тебя не  вижу и не слышу. Ты, выходит,
только наполовину человек теперь.
     -- Но мне не нужна кровь, -- заметил Долинский.
     --  А что тебе нужно? -- моментально среагировал  Миша  -- видимо,  уже
бессознательно примеряя на себя шкуру Долинского.
     --  Ну...  По-моему, обычные  люди  меня  теперь  не  особенно  жалуют.
Странный я, наверное, стал.
     -- Да нет, я спрашиваю -- что тебе нужно?
     -- Ничего... -- сказал Долинский. Не очень уверенно сказал.
     -- Совсем ничего?
     -- Пить стал меньше.  То есть больше, но почти не пьянею.  Зато полюбил
гулять по  ночам. Любоваться природой. Такой мир вокруг невероятно  красивый
-- я же его, дурак, совершенно не понимал! Кино, живопись, книги -- помнишь,
как мне нравилось раньше искусство? Разочаровался полностью. Все фуфло, даже
признанные шедевры. Поверхностно очень, видение не то у авторов. Вот, может,
если ты нарисуешь...
     -- Значит, наручники... -- пробормотал Миша  задумчиво. Он посмотрел на
свою правую руку. -- Оторву я батарею-то. Прямо с ней на улицу и побегу.
     -- Сейчас еще не оторвешь. Через полгодика -- да.
     -- А я говорю -- оторву.
     -- Миш,  хватит  торговаться.  Хочешь,  ко  мне  приходи.  Есть хорошая
веревка. Надежная, проверенная. Скручу -- и в подвал.
     -- На тебе проверенная?
     -- Да, -- Долинский невесело кивнул.
     -- А тебя кто вязал?
     --  Жена.  То  ли  три,  то  ли  четыре  полнолуния  со  мной,  бедная,
промучилась. Я кричал ведь. А когда не кричал -- уговаривал.
     -- Не знал, что ты женат. Кольцо-то не носишь.
     -- Может,  еще  серьгу  в  ухо?  Потом,  на  мои сосиски,  -- Долинский
неуклюже потряс в воздухе растопыренными пальцами,  -- не всякое налезет. Да
и незачем теперь.
     -- Что-то случилось? -- спросил Миша участливо.
     --  Купил  ей квартиру в Москве,  вот  что случилось. Думаешь, я просто
так, от природной жадности расценки на полиграфию задрал?  Или бумага сильно
подорожала? Ха! Я, Миш, все рассчитал тогда. Кроме одного -- что у жены тоже
нервы  есть. Она меня вытянула, спасла.  А я теперь  думаю иногда  -- зачем?
Чтобы я ее потерял? Может, лучше уж в подвале собственного дома подохнуть.
     -- М-да... Ладно, хоть ты ее не заразил. То есть, не инициировал.
     -- Еще как инициировал.
     Миша захлопал глазами.
     -- Подобное тянется к подобному, -- сказал Долинский горько. -- Жили не
тужили, и вот. Совершили открытие.
     -- И... И что же?! Она не смогла переломаться, как ты?
     --  Она и  не  пробовала, Миш.  Ее просто некому было  держать. Сначала
возилась  со  мной,  потом  стало  уже  поздно.  Если  человеку комфортно  в
вампирской  шкуре, ему переломаться вряд ли удастся. Я-то не  ходил по ночам
на улицу,  мне вкус  крови  вообще  неизвестен.  Хотя уже был на  грани,  но
повезло,  луна  убывала.  Как  только  понял,  что   в  полнолуние  безумцем
становлюсь, испугался,  и  тут же в  подвал. Каждый месяц  -- туда, обратно,
туда, обратно.  Когда  отпускало,  подолгу  валялся  трупом, ничего  не  мог
делать.  А  жена  ведь осталась,  по  сути,  одна  совсем.  Поддалась  этому
проклятому зову и  успела  пару раз прогуляться  ночью. Ей понравилось. Вот,
как твоей Катерине. Посмотрю на Катю -- и плакать хочется,  до того знакомо.
Может, мы неправильно с ними обращаемся, а?  Прости. Ну, и  все,  что я смог
для  нее  сделать   в  благодарность  --  отправить  в  Москву  к  нужным...
специалистам.
     -- Значит, ты смог что-то им предложить, да? Что?! Скажи, что?!
     -- Значит, смог, -- вздохнул Долинский. -- Но тебя это не касается.
     -- Да почему?!
     -- Потому что  на ближайшие годы квота  закрыта.  У них хлопот полно  с
теми кандидатами, что уже есть.
     -- Ох, проклятье! -- Миша упал спиной в траву и закрыл глаза. -- Зачем,
ну зачем же они тогда допускают вот это... Вот как с Катей.
     --  Вот  именно  потому,  что  их  мало,  и  они  не  в  состоянии  все
контролировать. Недаром столько работы делается руками людей, или таких, как
я.
     -- И много их? Таких, как ты?
     -- Пока что  немного. Хочешь,  станет больше? -- не спросил, а вроде бы
попросил Долинский.
     -- Сколько?
     -- Миш, какая разница?
     --  Я хочу  знать. Я  имею право знать. Неужели ты не понимаешь, Игорь,
зачем мне это нужно? Да я бы с собой покончил еще месяц назад, если б не тот
урод,  который Катьку...  -- Миша совсем по-человечески всхлипнул. -- Вон, в
болоте утопился бы.
     --  Это  вряд  ли,  -- покачал головой Долинский.  --  В твоем нынешнем
состоянии  не  особенно  утопишься. И не повесишься. И  в окно не  прыгнешь.
Разве  из  моего  кабинета,  с  десятого этажа,  и  обязательно  об  асфальт
головой... Значит, ты надеешься достать его?
     -- Я не надеюсь, Игорь.  Просто найду и убью. А потом, может, попрошусь
к тебе в подвал. Не раньше.
     -- Ох-хо-хонюшки... -- Долинский низко опустил голову. -- Миш, подумай,
сколько твои поиски могут  продлиться,  и  как сильно  ты  изменишься за это
время. В подвал уже не захочется.
     -- Плевать, -- сказал Миша убежденно.
     --  Миш,  я  предлагаю тебе  реальный  шанс.  Остаться  более или менее
человеком. Приобрести  кое-какие  очень  интересные  новые  качества. И с их
помощью сделать то же самое  -- поймать гада. Когда ты  переломаешься, он не
сможет  на  тебя  воздействовать  ментально,  ему  придется  драться, просто
драться. А они терпеть не могут драки, и очень боятся тех, кто не боится  их
-- да, да, поверь. Мы отловим его вместе, я помогу.
     -- Отловим -- и что? -- спросил Миша саркастически.  --  Ты, Долинский,
конечно, несъедобный тип, подтверждаю. Но по  сравнению со мной слабый.  И я
буду слабый. Загоним мы  ублюдка в тесный угол. А дальше? Осиновый кол ему в
жопу? Что-то я осины совсем не опасаюсь. Или, может, вилкой серебряной в нем
поковыряться?
     -- Экий ты... Художник, -- усмехнулся Долинский. -- Есть методы.
     -- Какие? -- тут же встрепенулся Миша.
     -- Ну, пока ты на другой стороне, тебе о них знать не  следует, извини.
А если простыми народными средствами  обойтись -- выгнать его  под  открытое
солнце хотя бы. Не  дать  спрятаться. Чем опытнее  вампир,  тем хуже  ему на
свету.
     -- А искать как? -- судя по  всему, Миша не хотел  лезть к Долинскому в
подвал. Да и на  потенциального самоубийцу он не был похож.  А походил он на
человека,  старающегося  добыть  как  можно больше информации и  с ней  уйти
восвояси. Реализовывать  собственный план и  жить  своей  жизнью.  Долинский
глядел на Мишу сквозь ночь бесцветными прозрачными глазами,  и взгляд у него
был тоскливый.
     -- Нюх у меня не хуже, чем у тебя. Ночное зрение тоже, -- сказал он. --
Ладно, Мишка, я вижу, тебе все это не интересно. Пойду-ка домой. Грэй! Пошли
баиньки.
     -- Я все обдумаю, -- пообещал Миша.
     -- Хорошо бы, -- безразличным тоном отозвался Долинский.
     -- Я, может быть, приду.
     -- Ага... Приходи.
     -- Ты не ответил, сколько вас. Таких, как ты.
     -- Мало, -- бросил через плечо Долинский, уходя в ночь.
     -- Я так и думал, -- пробормотал Миша себе под нос. -- Эй! Игорь!
     -- Ну, чего еще?
     --  Я тут  визитку  себе  нарисовал красивую,  полноцветную.  Забацаешь
тиражик по старой дружбе? За деньги, естественно.
     --  А  там написано: "Михаил Ефимов,  художник-кровосос"?  -- донеслось
из-за кустов.
     -- Шутить изволите...
     --  Тогда  пошел на  х...й со своими визитками, --  заключил  Долинский
совсем уже издали.
     И сколько Миша ни кричал ему  вслед: "Ну же, Игорь! Не валяй дурака!  У
нас ведь нет другой типографии!", больше не отозвался.
     *****
     Катя, возбужденно притопывая, стояла у дороги и высматривала подходящую
машину. Хотелось  большую, с широким и удобным задним  сиденьем. Глаза  Катя
закрыла,  чтобы  не слепило фарами. Ей и  так было отлично видно, кто  едет,
куда и зачем. А вот Катю водители разглядеть не могли. Безразлично скользили
взглядом по гибкой фигурке, пританцовывающей  на обочине  трассы,  и  пылили
себе дальше.
     Сначала прошло несколько дальнобойщиков. Потом сразу три битком набитых
машины  колонной  --  пьяная  золотая  молодежь, дети  городских  властей  и
ментовского начальства, покатили нажираться до полной отключки в  загородный
ресторан. За ними местные же бандиты, и по  тому же адресу. На бандитов Катя
было облизнулась,  но в последний момент решила не связываться. Она ведь еще
не знает, как поступит с ними после. Мало ли, чего ей захочется потом.
     Катя уже начала испытывать раздражение, переходящее в злобу -- дурное и
опасное состояние,  провоцирующее на глупые  выходки  -- когда  ей  повезло.
Вдалеке  показался  большой  красивый автомобиль с двумя мужчинами в салоне.
Перегонщики. Вдвоем,  поэтому  не боятся ехать ночью. Перегонщики  опасаются
засад, нервно реагируют на любую неожиданность --  и эти не были исключением
--  но  Катя  очень-очень  захотела, чтобы  машина  не  проехала мимо.  И та
действительно сбавила ход.
     Именно такая, как ей надо -- здоровая длинная американская тачка.
     Машина встала, опустилось стекло.
     -- Сколько за отсос, красавица?
     Катя  наклонилась, оперлась локтями на подоконник и заглянула мужчине в
глаза.  Тот  в ответ  глупо  улыбнулся. Водитель нервничал.  Катя  и на него
посмотрела. Он успокоился.
     -- Какой, в жопу,  отсос...  -- произнесла  Катя с  неповторимой хищной
ленцой в голосе. -- Трахаться хочу -- аж зубы сводит.
     Мужчина,  как загипнотизированный -- отчасти это и было так -- полез из
машины.   Катя  царственно   подождала,  чтобы  открыли  заднюю   дверцу,  и
проскользнула внутрь. Сиденье ей понравилось очень.
     --  А ты рули, не  оглядывайся, -- небрежно  бросила  она водителю.  --
Потом местами поменяетесь.
     На Кате была кожаная  юбка с  "молнией" по боку. Лучше не придумаешь --
вжик, и нету юбки. Она знала, что надевать на эту ночь.
     -- Ух! -- только и сказал  мужчина, когда застежка вжикнула,  и юбки не
стало.
     Машина тронулась.
     *****
     Миша  волоком затащил  бродягу в кусты. Он  легко взвалил  бы  тело  на
плечо, но уж больно неудобная для переноски вещь человек без сознания.
     Голод  был утолен,  следы заметены, пища  на завтра припасена,  настало
время заняться серьезным делом. Миша вышел обратно к жилому массиву, прикрыл
глаза и потянул носом воздух.
     Не один  воздух,  и  не  одним  носом, конечно. Просто  Миша ощущал это
словно принюхивание. Человек -- пока он еще человек -- не может обойтись без
аналогий, чтобы поскорее  уяснить для  себя нечто  совершенно новое.  Он все
сравнивает  с  известным  ему опытом.  Да  и ладно. Важен  не  метод,  важен
результат... Миша принюхался.
     И ничего не почувствовал.
     Нет, на самом-то деле он узнал об окружающем мире очень
     много. Только не ощутил в нем присутствия кого бы то ни было похожего
     на себя. В радиусе нескольких километров оказались сплошь люди.
     Некоторые из  них мирно спали, другие употребляли алкоголь и наркотики,
кое-кто  совокуплялся...  "А где же Катя?" --  промелькнуло  вдруг. Кати  не
было.
     Миша  тихонько  зарычал от  досады. Когда Долинский намекнул, что  Катя
отнюдь не за  невинными развлечениями ушла  в ночь, Миша его отлично  понял.
Сам мог бы догадаться, увидев на жене  юбку, которую подарил  несколько  лет
назад специально для эротических забав, восхищенный и возбужденный тем,  как
эта  штука вмиг сдергивается... И догадался, собственно говоря.  Но верить в
свою догадку не хотел.
     Миша "принюхался"  снова. Никого. Глухо. Он закурил и медленно двинулся
в  глубь  жилой  зоны. В какой-то момент ему  послышалось  далеко-далеко, на
самой границе восприятия, слабое шуршание, и он, бросив сигарету, метнулся в
ту сторону. Ничего.
     Из головы  не  шла  Катя -- как в своей блядской юбке, так и  без  нее.
Яркая,  красивая,  любимая  женщина,  ежемесячно  превращающаяся   волшебным
образом в смертельно опасную голодную суку.
     Суку,  которая  его,  своего  избранника  -- столько  вместе  прожито и
пережито! -- всего лишь терпит.
     Ужасная несправедливость  --  именно в те дни,  когда новое  восприятие
мира позволяло раствориться в любимом  человеке,  душу его в ладони взять  и
расцеловать --  Катя  мужа отталкивала.  Месяц  назад,  в  предыдущем  своем
перевоплощении, Миша впервые остро  и  глубоко  почувствовал, как много дает
человеку это измененное состояние. Ощущения и эмоции обострились до безумия,
к ним прибавились другие, неведомые ранее. Прежний Миша,  когда  ему чего-то
хотелось, не терял над  собой контроль и  не  шел к цели напролом всего лишь
потому,  что не умел по-настоящему хотеть.  Миша нынешний  мог убить,  чтобы
отнять  понравившуюся ему вещь -- и получить дикое, зверское  наслаждение от
обладания этой вещью...
     Миша остановился,  задумчиво  глядя под  ноги. Снова  достал  сигареты,
закурил. Что-то с ним происходило.  "Убить? Отнять?  Насладиться? Да,  можно
попробовать. А можно еще попытаться убить бесцельно --  и посмотреть, каково
это.  А  можно...  Все, что раньше  было запрещено. Все,  что тебе запретили
другие, или ты сам --  из-за того, что хотел быть как другие. Нарушение табу
наверняка  доставит  огромное  удовольствие.  Смысл  не  в  том,  что  новые
возможности   позволяют   тебе   совершать  любые  поступки   и   оставаться
безнаказанным. Нет, главное  -- исчез моральный запрет. Я и правда --  могу.
Все могу.
     И ничего не хочу. Мне нужно большее. Другое".
     Наконец-то он  понял, что  происходило с Катей. Ощутив себя  не  только
способной  на все,  но и  достаточно сильной чтобы реализовать  это, она  не
устояла  перед соблазном.  Красивая  девочка  из  интеллигентной,  но бедной
семьи, Катя выросла с ощущением,  будто ей чего-то  в жизни недодали. Теперь
она  хотела получить  все и сразу,  пользуясь своими новыми возможностями. И
хватала то, что попадается под руку. В первую очередь -- свободу. Волю.
     Мише стало уже не так  горько. Просто  немножко  грустно. Но теперь он,
кажется, знал, что будет дальше. Он довольно скоро в  своем развитии догонит
Катю.  А  когда они  окажутся на одном  уровне,  Миша  наверняка снова  Кате
понравится. И все у них сложится очень хорошо. Надо пока немножко потерпеть.
Все само получится.
     Ждать и не сопротивляться тому, что происходит с тобой. И
     ты станешь таким, какого она уже не оттолкнет. Напротив, захочет. Пока
     что даже этот увалень Долинский, кастрат несчастный, ей интереснее,
     чем ты...
     Миша  хихикнул.  Сравнение Долинского с кастратом ему  показалось очень
метким.  Недовампир-перечеловек. Никто.  Единственный  представитель  нового
вида,  по  умолчанию обреченного на  вымирание. Бедняга, тяжко страдающий от
одиночества,  и  изо всех сил пытающийся  обратить кого-нибудь в свою  веру.
Чтобы была хоть  малейшая  надежда. "Вот, что  есть у  меня,  и чего  нет  у
Долинского  --  надежды".  Миша   представил  себе   оглушительную  пустоту,
окружающую бывшего приятеля,  и  от души  пожалел  его. "Нужно  будет с  ним
как-то поласковее, что ли. Чутче. Ладно, при случае зайду, поговорю.  Заодно
разузнаю побольше об этих... Охотниках на вампиров. Что за дурацкое слово --
вампир? Придумать бы русское". Миша принюхался снова, ничего интересного  не
заметил, и  на секунду Долинскому позавидовал -- возможно, тот стоял от Миши
в сотне шагов и тоже "нюхал"  пространство, но засечь его Миша  не сумел бы.
Хотя  невидимость  не могла даже  приблизительно  компенсировать  понесенную
Долинским  утрату.  "Вот  ведь  не повезло мужику... Всего  лишь  переспал с
какой-то московской бабой -- и нате. Совсем один на це-елом свете! Вообще --
один! Жуть. Впрочем, он  ведь  сам  устроил  себе  такую  судьбу. Мог бы  не
сопротивляться. А почему  он сопротивлялся?  Да струсил! Струсил, да. Верно.
Кстати, Долинский всегда был трусоват. Недаром  "крыша" у него не ментовская
и  не  бандитская,  а  от  ФСБ. Отец был  из  Комитета,  оставил  сыночку  в
наследство  связи.  И  паскудные  наши  кагэбэшники  Долинскому  ближе,  чем
зверообразные братки в погонах и без.  Что ж, понимаю. Только на какую гнусь
подпишут  его однажды  покровители в штатском, это ж невообразимо. Жилой дом
взорвать,  например!  Не  слабо, а, Долинский?".  Тут Миша  сообразил, что в
нынешнем состоянии  Долинский идеальный  террорист -- да и сам  он, в общем,
тоже -- и призадумался.
     "Дано:   есть  люди,  которые  охотятся  на  вампиров   --  тьфу,  надо
обязательно  придумать  нормальное  слово,  --  и  Долинский с этими  людьми
связан.  Плюс: Долинский внештатный сотрудник госбезопасности.  Выводы?.. Да
какие угодно. Нужно смотреть в  корень --  не как  чего  делается, а  кому и
зачем оно понадобилось. Тогда будет ясно,  что за процессы идут в городе,  и
можно  ли в них поучаствовать или, напротив, отмазаться. Поэтому вывод  пока
один -- с Долинским придется дружить и набираться от него знаний".
     Стало немножко холодно. Потому что немножко голодно.  И вообще  чего-то
было надо...  Эдакого.  Миша  не  предполагал,  что  ему  этой  ночью  снова
захочется крови, а  вдобавок  еще  и... и... Развлечения?  Он думал провести
время  до  рассвета  в  поисках  урода, который погубил Катю ("Погубил?  Да,
да..."). Но во-первых, никого из ночных  -- вот это слово! -- он не заметил.
Во-вторых,  навалилось  мрачно-задумчивое  настроение.  Может,  всю злобу  и
ярость он  уже  выплеснул там, возле  дома,  за кустами?  Пока  был до одури
голоден? "Надо запомнить: голодный
     -- злой -- активный.  Значит, планировать важные дела следует на период
до еды". А сейчас Миша от нехватки чужой крови в организме почти не страдал.
Так, не отказался бы добавить. Прямо как с выпивкой.
     А  тех троих насильников возле дома он просто съел бы, порвал на мясо и
сожрал, если бы не Катя и остатки разума.
     Тут  Миша  совершил второе за ночь открытие. Он  сообразил, что имел  в
виду  Долинский,  описывая  поведение ночного,  прожившего в  этом состоянии
несколько лет. "Большинство вампиров тупеет, Миша...".
     Поднявшись  над  человеческим  восприятием  бытия,   ты  оторвешься  от
человеческих страхов.  А значит,  совсем  иначе будешь  оценивать  возможные
последствия своих решений и поступков.
     "Тебе это недоступно, Игорь,  -- сказал Миша про себя теми же словами и
тем  же тоном,  которым  сейчас,  во  всеоружии знания,  мог бы бросить  это
Долинскому в лицо. -- Ты не знаешь, что такое по-настоящему видеть, слышать,
ощущать, понимать, хотеть, любить. Ночные вовсе не тупеют  с годами.  Просто
они  обретают  по-настоящему мощные чувства. И  тебе,  домашней  скотинке, с
твоими обточенными когтями и обрезанными крыльями, никогда их не понять".
     А Миша уже понимал. Или, как минимум, был готов к пониманию. Он ощутил,
какова сила высшего существа, и что она с этим существом вытворяет.
     *****
     Он немного удивился, когда обнаружил, что ноги сами привели его  назад,
на свою  улицу, к шестому дому. Миша бродил  по затихшему,  прямо  вымершему
ночному  городу, размышлял, время от  времени  "принюхивался" -- скорее  уже
машинально... И вот, пришел.
     Здесь жила та девчонка.
     "Как  это Долинский  спросил... Кто она  мне? Да  никто!  Игорь, дурак,
по-прежнему  делит мир на белых и черных, хороших  и  плохих, своих и чужих.
Остался ксенофобом,  как все люди. Не верит, что можно  заступиться за того,
кто  тебе --  никто. А  я  стал  уже  настолько  другим,  что могу  выручить
человека,  не  задумываясь,  почему  и зачем.  У меня  теперь мораль другого
порядка. Я -- ночной".
     От осознания своего нравственного превосходства над людьми у  Миши чуть
слезы на глаза не навернулись.
     Главное,  он  не  искал себе оправданий. Просто был таким,  каким стал.
Наконец-то гармоничным и свободным.
     Во  дворе  необычно пахло -- именно  пахло. Легонько несло медициной. И
довольно сильно -- комбинированным запахом оружия, кожаных ремней и мужского
пота. Когда они уехали, "скорая" и милиция, Миша  точно  определить не смог,
да его это и не особенно интересовало.
     Бедная девчонка крепко  спала. Если даже Катин  гипноз не сработал, так
наверняка  ее  чем-нибудь  укололи.  Третий  этаж, окно  спальни  распахнуто
настежь. В соседней комнате храпит мать.  С горя  напилась, понять можно.  А
отца нет, его у девочки отродясь не было.
     Дом кирпичный, на растворе экономили, он весь осыпался, между кирпичами
глубокие  удобные щели. Миша оглядел стену и мгновенно увидел путь. Поднес к
глазам руки. Ну что же, крепкие, сильные,  отличные пальцы -- если нужно, он
на одних руках по стене поднимется.
     И Миша полез. Наслаждаясь  каждым движением.  Приятно открывать в  себе
дремлющие таланты. Он, конечно, с непривычки осторожничал, и чтобы оказаться
в спальне, ему понадобилось минуты три.
     Убогая обстановка,  портреты киногероев  на  стенах.  Девчонка  лежала,
вытянувшись в струнку на узкой кровати, и лишь очень внимательный человек --
или "ночной"  -- заметил бы  ее дыхание.  Миша присел на корточки и заглянул
девчонке в лицо. Почувствовал, как от жалости заныло сердце. Он ведь ее там,
в  кустах,  не  разглядел толком. Лет  пятнадцать-шестнадцать.  Хорошенькая.
Наверняка берегла себя для сказочного принца -- и вот.
     Миша насторожился, принюхался, внимательно оглядел комнату, и ему стало
еще  горше. Он  ошибся. Никто девчонку ничем  не  колол.  Не  было здесь  ни
врачей,  ни  милиции.  Это  в  Мише  наивный  романтизм  взыграл,  наверное.
Приезжала  братия на поножовщину,  что случилась этажом ниже  -- муж с женой
отношения выясняли. А девчонка... Кому  она нужна. К  ней  вообще не поехали
бы. Эка невидаль  -- трахнули. Дай Бог разобраться с  теми, кого порезали. А
потом, в  небольшом провинциальном  городе заявить об  изнасиловании  значит
лишь навлечь на себя позор.
     Она тихо пришла домой, и тут перестал действовать заданный Катей посыл.
Девчонка очнулась, все вспомнила, приняла  душ, переоделась  в чистое, потом
немного поплакала, наглоталась таблеток из аптечки и легла умирать.
     Миша прислушался к дыханию самоубийцы  и понял: девушка на грани. Может
уйти, может и остаться. Как ляжет карта.
     Что делать, Миша не знал. Но и спокойно проститься с девушкой почему-то
не  мог. Как  все началось  с  совершенно  иррационального  позыва  выручить
человека, так до сих пор и не закончилось. Он чувствовал себя по отношению к
этой девушке... Не ответственным, нет. Но заинтересованным.
     Миша осторожно  взял  девушку  за руку. Закрыл  глаза. Выпустил  из-под
контроля себя-"ночного". Погрузился в человека, растворился  в нем. Чем-то с
ним поделился, мягко, ласково, дружески.
     Он  просидел  у кровати  неподвижно  около  получаса. И когда  вынырнул
обратно  в  прежнее свое  получеловеческое  состояние,  знал твердо: девушка
выживет. Что он с ней сделал, Миша не понимал. Что-то сделал.
     Миша   поднялся  на  ноги  и   сдернул   с  девушки  одеяло.  "А   ведь
действительно,  хороша. Это не  просто  очарование  молодости, а уже неплохо
очерченная красота. Написать  бы тебя маслом... Надо же, почти забыл,  что я
художник".
     Он  разглядывал  ее  как свое произведение. Отчасти  так и  было.  Миша
только  что переписал  линию судьбы этой девушки. Этого...  Просто человека.
Всего лишь человека.
     "Почему меня тянет к тебе?"
     Наверное, припомни Миша, что говорил ему Долинский пару часов назад, он
бы нашел однозначный и четкий ответ.
     "Стань ты такой же, как я, тебе никто не смог бы причинить боль. А еще,
ты  никого бы и ничего не боялась. Свободная  от  страхов, уверенная в себе,
любого человечишку видящая насквозь. Ты была бы счастлива".
     Девушка лежала перед ним почти обнаженная, в одних лишь
     трусиках, оттопыренных толстой прокладкой, и Мишу будто невидимая рука
     схватила за горло от ненависти к подонкам, осквернившим красивое тело.
     Оказалось,  что ни капельки  он  их не наказал, не казнил.  Не было  на
свете подходящей казни. Да ведь он и не с ними расправлялся. Он в  лице этих
уродов совсем другого урода искалечить хотел. Не получилось.
     "Что же мне еще сделать, девочка? Я опоздал к тебе на выручку
     этой  ночью. Прости.  Конечно, я вытянул тебя  из смерти,  к которой ты
себя  приговорила, но это по  сути мелочь. А может, я могу  оградить тебя от
будущих несчастий?".
     Миша  отбросил в  сторону одеяло, присел на  кровать,  протянул  руку и
осторожно  погладил  девушку по волосам.  Заговорил  с ней на  своем  ночном
языке.  И  она  --  о,  чудо! -- почти  ответила,  почти  улыбнулась  сквозь
полусон-полусмерть. Она понимала, что Миша друг.
     "Ты  прелесть.  Меня  не  обманут  эти синяки,  царапины  и ссадины,  я
прекрасно вижу, как ты хороша.  Я и сейчас  мог бы  по памяти  написать твой
портрет...". Миша склонился к девчонке и легко-легко, чтобы не побеспокоить,
символически, поцеловал ее  в  распухшие губы. Потом еще, чуть крепче. То ли
она совсем не чувствовала боли, то ли ей действительно было приятно внимание
Миши, но она, не просыпаясь, несмело ответила.  Или Мише это показалось?  Он
снова встал и  оглядел девчонку с ног до головы. И понял, как портят картину
дурацкие эти трусы с прокладкой. Ломают, разбивают линию.
     Миша сам был словно  завороженный. Нет,  он понимал, что  творит, более
того, каждое движение старательно разъяснял себе -- зачем,  и  почему именно
так. Но вздумай кто-то остановить Мишу или хотя бы попробовать отговорить --
его убили бы.
     Миша раздел девушку. Запахло кровью. Пришлось стиснуть челюсти. Не надо
кусаться. Совершенно ни к чему. Катю, например, не кусали. И он не будет. Он
просто сделает для бедной девочки все, что в его силах. И самым уважительным
для нее образом.
     Бесшумно скинув  одежду, он  лег  на  девушку, точнее, встал над ней на
колени и  локти -- так ловко, что кровать не скрипнула. Закрыл глаза,  чтобы
не замечать ими синяков, царапин  и ссадин --  и ночному зрению  приказал не
видеть этого. Девушка под Мишей слегка шевельнулась, и  только.  Он и правда
был  друг,  она  доверяла ему. Миша  обрадовался и ласково, нежно, осторожно
принялся целовать ее  маленькие восхитительно  круглые грудки. Поднялся выше
-- о-о,  какая нежная длинная шея,  --  добрался до губ. Девушка  опять едва
заметно ответила на его поцелуй. И, кажется, чуть-чуть раздвинула ноги. Миша
помог ей коленом, она не сопротивлялась, и тогда он  всем весом опустился на
нее,  подмял  под  себя,  почувствовал, какая она  чудесно упругая  и  юная.
Закинул ей  руки  за голову,  чтобы грудь еще  чуточку  приподнялась. Открыл
глаза, взглянул, задохнулся от восторга.
     Легонько куснул. Просто так. Для удовольствия.
     Когда он вошел в нее, грубо и резко, она почти очнулась. И что-то вроде
бы простонала -- это Миша и ночным своим видением схватил, и почувствовал по
движению губ, в которые впивался. "Нет" или "не надо" она хотела сказать. От
непонимания.  Все-таки в  последний момент она передумала  доверять Мише.  А
потом  даже  попыталась, сдвигая ноги,  вытолкнуть его из себя. И вообще  --
оттолкнуть.  Может, ей казалось, будто это кошмар. А  может, и нет.  В любом
случае, Миша, грубо истязавший ее тело -- уже рвущееся из-под него, но такое
беспомощное  перед нечеловеческой силой ночного  -- лучше девушки  знал, что
именно ей нужно.
     Ну да, она немножко заплатит за это.


     День рождения генерала праздновали долго и старательно. Начали операцию
в стенах Управления, развили успех в  ресторане, а точку ставить отправились
в генеральский загородный дом -- теплой компанией, без случайных людей. Пили
только водку, разговаривали исключительно о работе, и были счастливы.
     Поэтому  когда  через  бильярдную  прошел  смурной и трезвый незнакомый
мужик, один поддатый майор -- как раз была его очередь бить по шарам -- даже
кий отложил в изумлении.
     -- Это что еще за хрен? -- спросил поддатый майор.
     -- Да вроде Котов, -- ответил его соперник, нетрезвый подполковник.
     -- Ты давай, лупи.
     -- Какой еще Котов?
     -- Ну, Евгений Котов. Не помнишь, что ли, Жеку-Потрошителя?
     -- Я  думал, его посадили... -- неуверенно пробормотал  майор, провожая
взглядом длинную сутулую фигуру, скрывшуюся за дверью.
     -- Не помню. Года три назад это было.
     -- Ага,  посадили. Щас. Играть собираешься? Или  сдавай партию.  Ты все
равно ее просрал.
     -- А  чего он Потрошитель? -- спросили из угла, где курили сигары  и по
такому случаю пытались с водки перейти на коньяк.
     -- Здрасте, пожалуйста! Расчлененка за ним. Топором жену разделал.
     -- И вовсе не жену, просто бабу какую-то...
     -- А чего он сейчас без топора?
     Повисла напряженная пауза. Товарищи  офицеры пытались вникнуть в  смысл
вопроса.
     -- Ну, мужик, ты гонишь... -- нашелся кто-то наконец.
     -- М-да? Точно. Извините, гоню...
     -- Может, коньяк не в то горло пошел. Вот мы сейчас водочки...
     -- А чего этот Котов вообще тут? -- не унимался любопытный.
     -- Чего тут?
     -- Ходит чего? Если без топора.
     Товарищи офицеры снова ненадолго задумались.
     -- А чего ему тут ходить с топором?
     -- Логично.  Нет.  Нелогично. С  топором он хотя бы  за  бабой побегать
может. А без топора он как-то... Не впечатляет.
     -- Молчи, дурак, а то и водки не нальем!
     -- Котов ведь был сыскарь, кажется, -- вспомнил поддатый майор. --
     Или нет? Черт, много времени прошло. Да я и не знал его почти.
     Из угла к бильярду выкарабкался тот самый любопытный. Старший лейтенант
по званию, младший из приглашенных по всем статьям.
     -- Вообще странно это, -- заявил старлей. -- Зачем он тут лазает?
     -- Ну догони его  и спроси  --  типа, как дела, уважаемый  маньяк?  Чем
обязаны вашему посещению, а?..
     --  А вот пойду  и  спрошу!  --  старлей заметно качнулся  из стороны в
сторону.
     -- На воротах-то его пропустили.
     --  Это потому  что без  топора ваш маньяк Котов  почти не виден, -- Он
просочился, гад. Пойду и спрошу! Каково это -- расчленить и  не сесть? Пусть
опытом поделится, а то у меня теща зажилась!
     И,  шагая  с  преувеличенной  четкостью,  старший  лейтенант  вышел  из
бильярдной.
     -- Сходить посмотреть, а?.. -- буркнул подполковник.
     -- Что он сделает, этот Котов, без топора-то? -- майор снова взял кий.
     -- Успокойся, да?..  Ничего не сделает. Только Котов при нашем папе как
бы  офицер  по  особым  поручениям.  Нельзя  ему  для  развлечения  по морде
шваркать, папа обидится.
     -- Ты серьезно?! -- встрепенулись в углу. -- Он все еще в погонах?!
     -- Я очень серьезно. Вы просто Котова не видите, он в Управлении бывает
очень редко.  И как  правило,  рано утром или  поздно  вечером. Вы, товарищи
старшие офицеры, давно отвыкли в такое время на работу ходить.
     --  Неправда  ваша. Я его  днем однажды встретил.  Не  знал, что он тот
самый Котов, а то бы документы спросил.
     -- А он тебе ксиву.
     -- Ну, я бы и посмотрел, где он сейчас.
     -- В старом архиве.
     -- Ты-то откуда знаешь?!
     --  Да  я через  этого Котова  чуть инфаркт не  заработал.  Помните,  к
проверке готовились? Я до  ночи  засиделся,  и еще с  утра  кучу бумажек  на
подпись. Выхожу, с дежурным парой слов перекинулся, и он мне -- а папа-то до
сих пор на месте. Я бумажки хвать, бегу к папе в кабинет. Влетаю в приемную,
и  тут дверь открывается, а из нее мне навстречу... Блин, наемные  убийцы из
старого  кино.  Два  урода  в длинных серых  плащах,  и у одного  в  руке --
помповуха  спиленная!  Прямо,  бля, шотган! Да еще урод  этот,  на хер --  в
шляпе! А другой с портфелем! И ка-ак шибанет от этой парочки мне прямо в нос
свежей кровищей! И  вижу  я  --  пятна едва  замытые у обоих  на плащах! Это
посреди  Управления,  время полночь.  Ну, думаю, почти сорок лет  я  прожил.
Криво-косо, однако прожил. Детишек жалко, не успел на ноги поднять... А тот,
который с  портфелем,  глядит на меня и, видно, всю эту херню  с  физиономии
моей как с листа читает.  Достает не спеша ксиву: здрасте, говорит,  товарищ
подполковник, давно не виделись, капитан Котов! Я: ка-ка-ка-кой  ка-ка-ка...
Ко-ко-котов?!.. Чего ржете?! Вас бы туда! Кровью ведь  пахнет, кровью -- что
я, запаха  этого не  знаю? А Котов, сука, улыбается мне  ласково, и говорит:
тот самый, товарищ подполковник, тот самый! И глаза у него... Ух, глаза. Кто
не знает, что такое настоящий психопат, тому не объяснишь.
     -- Вот, как у меня глаза! -- обрадовались в углу. -- Вот, посмотрите!
     -- У  тебя сейчас не  те. У тебя сейчас глаза как у вареного  порося...
Ну, короче,  я стою и думаю  -- он  ведь прошел  в здание? Прошел. Трупов на
входе что-то не видать -- сами пустили. И на второй этаж пустили тоже. Прямо
с шотганом, портфелем  и в шляпе.  Выстрелов я не  слышал. Если, конечно,  у
него топор в портфеле, и он этим топором папу ухайдакал...
     -- И портфеля сейчас нету! -- сообщили из угла.
     -- Спасибо, утешил.  В общем, я  бы тогда  долго еще  соображал,  что к
чему.  И  тут  из  кабинета  папин  голос:  кто  там?  А  я  молчу. А  Котов
оборачивается к  двери  и говорит: это подполковник Туровский  к вам. Помнит
ведь, зараза! Папа  ему:  скажи, пусть заходит. И Котов мне: заходите.  Типа
разрешил. Вот.
     -- Ну, а ты чего?
     -- Ну, я и зашел.
     -- А папа?
     --  А  папа  говорит:  не  ссы, это  мой  офицер по  особым поручениям.
Числится  в  архиве,  чтобы  не  отсвечивал. Ясно? Я ему:  извините, товарищ
генерал, но  как же та знаменитая расчлененка, она имела место, или  нет?  А
папа  мне  спокойно отвечает:  та  расчлененка,  она кого надо  расчлененка,
понял?
     -- Ни хрена себе! -- восхитились в углу. -- Ну-у... Водки подполковнику
Туровскому! И еще раз водки.
     Открылась дверь, вошел старший лейтенант.  Практически трезвый. Твердым
шагом  промаршировал в угол, сцапал  налитую для подполковника рюмку и одним
махом ее опрокинул.
     -- Ну? -- спросили его. -- Поговорил с маньяком?
     --  Не сложилось... -- помотал головой старлей. -- Но вообще... Хорошо,
что он сегодня без топора. Ну и глаза у мужика, бля!
     *****
     Котов старлея почти не заметил. Он и собравшихся в бильярдной нетрезвых
товарищей офицеров  толком  не разглядел  --  прошмыгнул  мимо,  стараясь не
привлекать внимания. Через  столовую он бы  легко не проскочил,  там как раз
орали хором  "Наша служба и опасна,  и трудна". А  пьяный сотрудник органов,
когда поет эту песню, только кажется расслабленным. На самом деле у него изо
всех клапанов сифонит боевой дух. Ну его на фиг, пьяного сотрудника органов,
в таком состоянии.
     Поэтому Котов  прошел через  бильярдную.  И  едва свернул  к  лестнице,
ведущей на второй этаж, как его с неженской силой ухватили за рукав.
     -- Котик, ты  редкая скотина! -- произнес осипший от выпивки ангельский
голосок.
     -- Ой, -- сказал Котов, оборачиваясь. -- Ой, Наташка, какая ты смешная!
     -- Это шампанское, товарищ капитан. Вкусное шампанского. Ты где был?
     -- Где был... Пиво пил!
     -- Ну и дурак!
     -- Наташа... --  Котов шагнул к девушке вплотную.  -- Я же  говорил, не
могу. Ты хоть отца спроси, он подтвердит -- нельзя мне на люди.
     -- А мне  с  какими-то дебилами танцевать -- можно, да?  Все  платье  в
слюнях. Эх, Котик...
     -- Красивое платье, -- сказал Котов. -- И чистое, по-моему.
     -- А давай его испачкаем!
     -- Ой, -- опять сказал Котов.
     Он словно  вывернулся  наизнанку, весь переродился,  встав рядом с этой
девушкой.  И  худоба  его  уже  выглядела  не  болезненной,   а  элегантной.
Расправились  плечи,  оказавшиеся  неожиданно   широкими.  А  запавшие  щеки
говорили  скорее  об  аристократизме,   чем  алкоголизме.  Да,  было  в  нем
по-прежнему много от хищной птицы. Но сейчас эта птица  смотрелась  довольно
гордо и почти благородно.
     Девушка, стоя на высоких каблуках, была с Котовым одного
     роста. Очень белая кожа и вьющиеся черные волосы до плеч, милое юное
     личико. Черное с отливом платье.
     Даже нетрезвая  улыбка ничего  не могла  испортить  в  этом совершенном
ансамбле.
     -- Наташка, ты прямо королева ночи.
     -- Знаю, я тебе всегда нравилась,  -- кивнула девушка. --  А ты -- мне.
Но  ты  скотина, потому что  не  пришел.  Испортил праздник.  Они  меня  всю
обслюнявили. Сверху до низу! Все платье...
     -- А ты бы его сняла прежде, чем танцевать, -- предложил Котов.
     -- Сняла? -- девушка задумалась. -- Тьфу, дурак! Издеваешься над бедной
нетрезвой женщиной.
     -- Как можно!
     Дверь бильярдной открылась, и к лестнице вышел  какой-то пьяный молодой
человек.
     -- О! -- обрадовалась девушка, тыча пальцем. -- И этот тоже!
     -- Да? -- Котов обернулся.
     -- М-м-м... -- сообщил молодой человек, отрицательно мотая головой.
     -- Желаю вам счастливого полета, -- сказал Котов.
     -- М-м-м!.. -- кивнул тот и поспешно удалился в сторону туалета.
     -- А что он? -- спросил Котов у девушки.
     -- Что -- он?
     -- Ну, ты сказала -- и этот тоже.
     -- Ай, да все они козлы! У папика одни козлы в подчиненных.
     -- И я? -- притворно расстроился Котов.
     -- Не-ет, Котик, ну что ты. Ты не козел. Ты -- котик. Ну, пошли!
     -- Наташ, я ведь по делу. Подожди немного, а?
     --  Это ты подожди.  Не дергай папика, он устал. В кабинете спрятался и
виски  пьет. Как лекарство, говорит. Дай ему продохнуть хоть полчасика. А мы
с тобой  пока... --  она уставилась на Котова жадными блестящими глазами. --
Потанцуем!
     Котов опять ссутулился и бросил настороженный взгляд на дверь столовой.
Там  уже притомились  распевать,  и  теперь,  похоже,  выкаблучивали. Музыка
сквозь грохот разудалой пляски едва прослушивалась.
     В этот момент Котова поцеловали. Губы у Наташи были мягкие, влажные, от
нее одуряюще пахло шампанским. И водкой тоже немножко  пахло. Котов сомлел и
временно утратил чувство  реальности.  Крепко  обнял  девушку,  и  буквально
впился в нее.
     -- Только потанцуем, -- сказал он примерно через полминуты.
     -- У меня потанцуем!  --  воскликнула девушка и почти  волоком потащила
Котова по лестнице наверх.
     Напротив генеральского кабинета  Котов  попытался  затормозить, но  его
бесцеремонно толкнули вперед.
     -- Здоровая ты стала... -- заметил Котов.
     -- У влюбленной женщины скрытые резервы включаются, -- сообщили ему. --
Что ты вообще знаешь о женщинах, Котик?
     -- Наташ, а, Наташ...
     -- Ты их вообще любишь, женщин?
     -- Не очень. Я плохо умею их готовить, -- признался Котов.
     -- Ха! Рассмешил! Какой ты милый, Котик!
     -- Угу, -- согласился Котов безрадостно.
     Его  впихнули  в  незнакомую  полутемную  комнату,  освещавшуюся  через
распахнутую настежь  балконную дверь. Котов машинально отметил, что луна все
еще очень яркая, но на самом деле уже никакая. Ерундовая луна
     --  для тех,  кто понимает. Кончился цикл. Почти  месяц более или менее
нормальной  жизни  впереди.  Не очень  спокойной,  конечно,  но хотя  бы  не
смертельно опасной.
     Не смертельно опасной  --  всем. Его городу. А может,  и  всей  стране.
Если, конечно, не принимать в расчет чудовище, разъезжающее на
     длинном черном "БМВ" с московскими номерами. И черт еще  знает, сколько
таких чудовищ. Котов тихонько вздохнул.
     Наташа протянула руку и достала откуда-то из темноты бутылку.
     -- Выпей, милый, -- сказала она тихонько.
     Котов покорно глотнул.  Это было виски, на вкус -- очень дорогое, Котов
ничего подобного раньше не пробовал.
     Они снова поцеловались, и Котову стало как-то легче. Свободнее.
     Он глотнул еще, на этот раз от души. "И мне", -- попросила девушка.
     Выпила и поцеловала его.  Прошло  минут  пять.  Котов  сбросил пиджак и
распустил галстук. Расстегнул Наташе "молнию" на платье.
     -- Погоди, сейчас я тебе на самом деле станцую, -- сказала она. Девушка
подошла к балкону и встала в дверном проеме, под
     серебристо-белым сиянием. Котов подумал, что в полнолуние это
     выглядело  бы  гораздо эффектнее, но  тогда он  просто не мог оказаться
здесь.
     Наташа,  пританцовывая  и  извиваясь,  медленно стягивала платье  через
голову. У нее оказались удивительно красивые  бедра, просто замечательные, и
их с каждой секундой перед глазами Котова становилось все больше.
     Котов  поглядел  на  бутылку у  себя в  руке,  потом  на  раздевающуюся
девушку, сделал еще глоток, поставил  бутылку на пол, и пробормотал под нос:
"А-а, да пошло оно все!.. Пое...ать!".
     Платье  куда-то  улетело.  Девушка  мурлыкала  "Котик,   иди  ко   мне,
Котик...". Она  стояла к нему спиной, упираясь руками  в дверной косяк. Чуть
прогнувшись,   слегка  раздвинув  стройные  мускулистые  ноги  и   приподняв
навстречу мужчине прекрасные юные ягодицы.
     Котов охватил взглядом открывшееся ему великолепие и решительно  шагнул
вперед.
     Еще через секунду, не менее решительно -- назад.
     Он не  снял плечевую кобуру  --  это подтверждал "макаров",  непонятным
образом прыгнувший в руку. Будто по собственной инициативе.
     "Котик,  а, Котик...", -- ворковала Наташа. Она, наверное, думала,  что
Котов все никак не может налюбоваться ею. Или штаны расстегивает.
     Котов в  это  время  уже  нащупал  лопатками  дверь. Глазами он пожирал
скульптурно вылепленную попку девушки.
     В коридоре стоял  генерал, бледный и напряженный.  Котов прикрыл дверь,
повернулся, и толкнул его.
     -- Ой, -- в который раз за вечер сказал Котов.
     -- Она в порядке? -- быстро спросил генерал.
     Котов  утвердительно махнул рукой, увидел  в ней  пистолет, и  принялся
запихивать его в кобуру. Пистолет упирался.
     -- Пойдем ко мне, -- сказал генерал.
     За дверью Наташа длинно и умело выматерилась.
     *****
     В кабинете генерал протянул Котову бутылку. Котов хлебнул, утерся и, не
спрашивая разрешения, упал в глубокое кресло.
     -- Хорошо, что ты сегодня без топора, -- сказал генерал сухо.
     -- Зачем вы так? -- выдавил Котов. -- Не надо. Она же мне как родная.
     -- Вы...бать ты ее тоже как родную хотел?
     -- Ой, не знаю я, не знаю... Простите.
     Генерал  уселся  на  кушетку  и,  по  примеру Котова,  выпил  прямо  из
горлышка.
     -- А что, -- сказал он. -- Я не против. Для хорошего человека не жалко.
Гандон только надень. И целуйся осторожно.
     Котов   закрыл  лицо   руками  и  принялся   раскачиваться   в   кресле
вперед-назад.
     -- Как ты догадался?
     -- Это просто ужас какой-то... Ну за что мне такое, за что?!
     -- Хватит ныть, капитан. Отвечай.
     -- Мы... Мы с Зыковым засекли похожую в этом цикле. Видели со спины, --
почти не соврал Котов. -- Но сейчас в лунном свете я узнал ее. Она красивая,
ее нельзя не узнать.
     -- Повезло девчонке, что ты ее  не накрыл, -- генерал тяжело вздохнул и
снова приложился к бутылке. -- Повезло, да. С красотой, правда, не повезло.
     -- Давно?.. -- только и спросил Котов.
     -- Ты не поверишь. Четвертый год.
     -- Не... Не может быть!
     --  Может, если  постараться.  Но  все старания  без  толку  оказались.
Заметил, как  она разговаривает?  Она же  полная  дура. Идиотка, --  генерал
бросал  слова куда-то  мимо Котова,  в стену,  но от этого они  еще  больнее
ударяли.
     -- Как-то внимания не обратил...
     --  Ты  часто с  ней виделся,  но мало говорил.  Вы  больше глазки один
другому строили.
     -- Да ну...
     -- Ладно, оставь. Ты ей всегда нравился. Правильно, я считаю. Ты мужик.
Она мужика за версту чует.
     -- И что  же теперь? -- спросил  Котов тоскливо.  --  Что-то ведь можно
придумать?
     -- Поздно уже  думать. Вешаться пора. Ее нужно было  сразу отправлять в
Москву или  Питер. Но я тогда  не знал, как  это делается. Теперь  знаю -- а
толку? Вырастить из нее сверхчеловека  уже не получится, в  человека обратно
переломаться она не может. А обычным уличным кровососом... -- генерал  то ли
вздохнул, то ли всхлипнул.  -- Два-три раза в год я ее выпускаю. Это поможет
ей  протянуть  еще  несколько  лет в более-менее нормальном состоянии. А что
дальше будет, мне и думать страшно, веришь-нет, Котов?
     -- Уж я-то верю, -- кивнул Котов. -- Но как вам удалось так долго?..
     --  На  транквилизаторах.  Дня  за два до начала каждого  цикла  ко мне
переселяется доктор и начинает глушить бедную.
     -- Смелый доктор, -- заметил Котов.
     -- Твой психиатр.
     -- А-а... -- услышав  это, Котов в один миг столько всего узнал и понял
разом, что временно утратил способность изъясняться.
     -- Не из болтливых мужик, да? Все мы тут одной кровью повязаны, дорогой
товарищ. И не болтаем. Нельзя.
     -- Уфф... Я еще выпью?
     -- Выпей, конечно. Хоть весь бар выпей. Мне как-то уже насрать.
     Котов хлебнул изо всех сил, чтобы оглушило.
     -- А что Марья Михайловна? -- спросил он, утираясь.
     --  А что  она? Она  мать.  Это  ее  дочь.  Тут все  просто.  Сложности
начнутся, когда ты девке серебра вкатишь.
     -- Не надо... -- попросил Котов.
     -- Знаешь,  ты  ее  действительно  трахни,  --  сказал  генерал. --  Не
пропадать же добру. Тем более, тебе не впервой.
     -- Разрешите идти? -- спросил Котов казенным голосом.
     -- Ах, оно на меня обиделось! -- всплеснул руками генерал. --
     Доложи и топай.
     Котов докладывать не собирался. Он сидел, глядя в пол, и скрипел зубами
от  тоски и безысходности.  Генерал  встал, подошел к окну,  уткнулся лбом в
стекло.
     -- Извини  меня,  пожалуйста,  -- сказал он  негромко.  --  Черт,  даже
плакать уже не получается. Кончились слезы, наверное. И сострадание, похоже,
кончилось. Сил  нет жалеть ни себя, ни  других. Одна злоба осталась. Хочется
делать больно. Вот и делаю всем, кто подвернется. Извини, ладно? Так что там
у вас?
     -- У Зыкова вывих тяжелый, с растяжением. К  следующему циклу  работать
сможет, но не в полную силу.
     -- Зыков не проблема. Пусть себе лечится. "Мастер" -- вот проблема.
     -- Это все-таки был "мастер"?
     -- Не "был".
     -- Они... Москвичи его упустили?!
     -- Хорошее слово -- "москвичи"! -- генерал коротко хохотнул. -- Все они
кровососы. Империю досуха выдоили, теперь из России последние соки выжимают.
Москвичи...  Упустили. Он стену  проломил  и  на завод убежал. Говорят, пока
бежал,   аж  дымился.  На  заводе  они  его  потеряли.  Залез,  наверное,  в
канализацию,  а по  ней  куда  угодно  выползти  можно.  Вы тоже  молодцы. С
"мастера" надо было начинать.
     -- Он дышал еще. Я сразу понял -- клиент серьезный, не простой вожак --
и ждал, пока его придавит.
     --  Придавит... А  то,  что  он проснется,  когда  ты давить начнешь --
группу его кровную давить  -- тебе в голову не  приходило? Они же все ему...
Как родные, бля. Как родные.
     -- Я никогда раньше не видел "мастера", -- сказал Котов просто.
     -- Он хоть на что похож-то? Словесный портрет сможешь?
     --  Да ну...  Там  лица  нет. Вот, если собачью морду  ободрать... Типа
ротвейлера...
     -- Все на борьбу с бродячими  собаками... -- вздохнул генерал.  --  Как
надоело врать-то, го-ос-по-ди... Своих же людей обманываем, которых защищать
клялись. Тьфу! Собаки, бля. И волки. Позорные. Слышал, опять под Филино волк
бабу загрыз? Местные облаву  готовят. И не помешаешь никак. А хор-рошенького
волка они  бы там  словили,  если б  на день  раньше  занялись! Килограмм на
девяносто. Сорок  третьего  размера  сапогами вокруг трупа  натоптано.  Одна
радость,  у тамошних  мужиков давно мозги  самогоном  заплыли. Да  и  покусы
типично волчьи... Ох, надоело врать.
     -- А может... Того? -- осторожно спросил Котов.
     -- Чего того?
     -- Ну, рассказать.  Людям. Сначала  нескольким,  понадежнее отобрать. А
там, глядишь...
     -- А там,  глядишь, московская психушка, -- сказал генерал, придвигая к
себе бутылку. -- А потом убьют тихонечко.
     -- Тогда сразу всему  городу.  Раскрыть всю эту липовую  статистику  по
волкам и собакам. Про бомжей тоже. Город поднять, чтобы Москва уже не смогла
замять это дело.
     -- Не поднять, а взбунтовать.
     -- А вы этот бунт возглавьте.
     -- Эх, Котов... -- генерал выпил. Закурил. -- Эх, Котов.  Простая душа.
Храброе  сердце. Ладно, сделаем вид, что  я  твоих  противозаконных речей не
слышал. Давай побеседуем без  протокола,  по-мужски. Ты хотя бы разок думал,
как глубоко эта зараза въелась? Ты можешь представить, кого именно я просил,
чтобы сюда ликвидаторов прислали?
     -- Не представляю, и не хочу. Да хоть министра нашего. Что они сделают,
когда целый город поднимется?
     --  Химкомбинат взорвут. Город  как поднимется,  так и  ляжет.  Простой
выход, да?  Самим  же  проблем  меньше. Их этот  "мастер" отмороженный давно
беспокоит. Статистику, видишь ли, портит.
     Котов задумался.
     --  Не   сомневайся,  взорвут,  --  пообещал   генерал.  --   Были  уже
пре-це-ден-ты.   Думаешь,   на   Чернобыльской   атомной   станции   технику
безопасности  из спортивного интереса нарушили? Типа  посмотреть,  е...анет,
или  нет?  Эта  Припять... Что надо была Припять. Вообще тот регион. Там они
слишком активно промышляли.
     -- Не верю, -- отмахнулся Котов.
     -- Это правильно. Чем меньше веришь, тем здоровее психика.
     -- Вам к гостям не пора?
     -- Им без меня веселее. Ну давай, спрашивай!
     -- Что спрашивать?
     -- За каким хреном я ликвидаторов вызвал.
     -- Вызвали, значит надо было, -- Котов опустил глаза.
     --  Это  точно. Я ее когда отпускаю,  за ней  ходит  один... Человечек.
Смотрит, чтобы в неприятности не вляпалась. Он и засек "мастера".
     -- Хороший, наверное, человечек... -- предположил Котов ревниво.
     -- Нормальный, -- заверил генерал.
     -- Случаем не тот, который нас на вампирские лежки наводит?..
     --  Хм-м-м...  Так вот,  он  сказал,  что  вожак  стаи, к  которой  она
прибилась,  судя по всему, не просто упырь, а "мастер". Ее "мастер". И точно
--  она утром  не  пришла, загуляла  всерьез. Извини, капитан,  не мог  я не
вмешаться. Слишком большие проценты по этому долгу накапали.
     Котов молча сделал  жест  -- все понимаю,  без обид --  и  потянулся  к
бутылке.
     -- Я же тогда весь город перетряхнул  и наизнанку вывернул, -- произнес
генерал очень  тихо.  --  Красивая была операция,  хоть  медаль  себе давай.
Помнишь? Очистимся от нежелательного элемента, и все такое прочее... А это я
искал насильника.
     Котов поперхнулся выпивкой.
     -- ...думал, сначала в камеру к  пидарасам  его,  а  потом застрелю при
попытке к бегству. Ага. Застрелил.
     Котов с трудом сглотнул и отставил бутылку подальше.
     -- Они говорят, сейчас  у него  уже не  стоит,  -- генерал откинулся на
спинку дивана и смотрел в потолок. -- Сейчас он вообще ничто и никто, просто
такой...  Робот-убийца.  Не личность. Но  тогда у него  стоял,  и еще как. И
любил он это дело.
     -- Он ее...  -- Котов заметил, что генерал не называет дочь по имени, и
тоже не стал. -- Он ее...
     -- Да. Обычное дело. С твоей ведь что-то похожее в Москве случилось.
     --  Она мне  потом сказала.  Не сказала, намекнула.  Ну...  Перед самым
концом. Перед тем, как убить меня решила.
     -- Ненавижу москвичей!!!
     -- Что такое? -- прошептал Котов.
     --  Они  принесли  мне извинения, представляешь?  Извинились за то, что
развели срач на  моей  территории.  Они этого  урода  сюда  прислали  ночным
смотрящим.  Узнали,  что здесь  кто-то промышляет  по  мелочи,  и  отправили
своего, чтобы навел порядок. А он свободу почуял и  сам начал бедокурить. От
вседозволенности крыша поехала. Оказывается, они тоже с ума сходят,  если за
собой не следят. У них все на перекрестном контроле построено. Система, бля.
Структура. В Москве они тихие, друг дружке разгуляться  не дают. А у  нас --
тьфу! Один  упырь приехал чистить город, и сам его засрал! А я думал, почему
люди пропадают.
     -- То есть... Вы раньше не знали? Ну, до.
     -- До...  нее? Нет. Я  --  не знал. А некоторые из  соседей,  например,
знали. У нас место относительно тихое, спокойное,  а допустим, южнее -- путь
сезонной  миграции  бомжей.  Представляешь,   какая  отличная  кормушка  для
кровососов?  На северо-запад -- большие  города, где им и прятаться легче, и
выедать население  втихаря  тоже  проще. Вот  там уже  целые  ликвидационные
бригады трудятся на постоянной основе.  В тесном, блин, контакте с нашими...
Такие дела, капитан. Знаешь, просьба у меня к тебе будет.
     -- Слушаю, -- Котов сел прямее.
     -- Как  ты  должен  теперь понимать,  за тобой  должок  небольшой перед
ней... -- генерал забрал у Котова бутылку и коротко приложился к горлышку.
     -- Еще какой должок! --  подтвердил Котов, вкладывая  в эти  слова куда
больше смысла, чем мог бы предположить генерал.
     -- Не случись с ней этого, не окажись я в курсе...
     -- ...вам бы  и в голову не пришло выслушать меня, когда я сам влип, --
за генерала закончил Котов.
     --  Естественно.  Но я уже знал  о вампирах в городе. Знал из-за нее. И
был готов  услышать  от тебя правду. Спасибо,  что не удрал тогда,  капитан.
Спасибо еще раз.
     -- Пожалуйста, -- сказал Котов просто.
     -- Так вот, капитан.  Вдруг случится, что однажды вы  с ней столкнетесь
ночью вплотную. Да не  вдруг,  случится  наверняка... Рано  или  поздно  тут
начнется п...дец! -- неожиданно рявкнул генерал. -- В общем, если сможешь --
не убивай ее. А?
     Котов   одну  руку  прижал  к  сердцу,  а  другой  обозначил   какой-то
многозначительный жест.
     -- Я подчеркиваю -- если сможешь.
     Котов в ответ вздохнул.
     -- Пусть это будет  кто-нибудь другой,  -- сказал генерал  тоскливо. --
Совсем другой. Не наш. Чужой.
     --  Их нужно херачить всем миром, -- не очень-то к месту сообщил Котов.
-- Поднимать народ и бить.
     Теперь вздохнул генерал.
     -- Или найти противоядие. Вакцину.
     --  На,  --  генерал  протянул  Котову  бутылку,  в  которой  едва-едва
плескалось на самом  донышке.  --  Хлопни...  Вакцины.  Думаешь,  я  не хочу
устроить им последний  день Помпеи? Я -- и не хочу?! Но ты сам видел этих...
Москвичей. Скажи мне -- как? Забудь о том, что они повсюду,  и буквально все
на свете контролируют. Представь, как бы  ты справился  с одним-единственным
таким. Ну?
     -- Должен быть способ, -- твердо сказал Котов, и выпил.
     *****
     ...Котов на ней  жениться хотел.  Молодая, привлекательная, энергичная.
Работала  в представительстве крупной торговой сети.  Каждый месяц уезжала в
Москву на  несколько дней.  Котову это нравилось. Он  и сам бы  не отказался
выбираться  почаще в  мир. Нужно  видеть,  чем живут люди  там, за  границей
маленького  городка. Иначе не чувствуешь  перспективы.  Не  понимаешь, какой
смысл двигаться вперед, развиваться -- ведь у тебя все есть, и ничего уже не
надо.  Котов  свой город искренне  любил,  но  знал за ним  гадкое  свойство
размягчать мозги и доводить до  освинения.  "Вследствие духовного кризиса  и
отсутствия мотиваций". Эту роскошную  фразу Котов подслушал из телевизора --
так объяснял  свое  нежелание  участвовать в  Олимпиаде какой-то заграничный
"летающий лыжник". Котов долго прикидывал, что же это за кризис может быть у
человека,  добровольно прыгающего  с  трамплина, и ответа не  нашел. Но само
выражение  запало ему в память.  Его даже коллеги некоторое  время  дразнили
"Духовным   Кризисом".  Надо  сказать,   молодой  Котов,  с  его  внешностью
чахоточного  провинциального аристократа, на ходячий духовный кризис  весьма
смахивал. Пока рот не  раскрывал. Или не брал в руки пистолет. Язык у Котова
от рождения был подвешен что надо, да и стрелял опер  будь здоров. Языком он
неплохо  убалтывал начальство,  а стрельбой  заработал  почетную  грамоту за
подписью знаменитого полковника Попова.
     Впрочем,  с той же легкостью  Котов дотрепался до строгого  выговора  с
занесением.  А метким выстрелом  едва не ухлопал  сержанта Зыкова, невовремя
высунувшегося.  Правда, строгача потом сняли, а Зыкову всего лишь отстрелило
погон, разорвало портупею и  чуть оцарапало плечо. Зыков пообещал затаить на
Котова злобу  и разобраться  с ним, когда  тот уволится  из  органов.  Котов
обозвал Зыкова тормозящим робокопом и заржавевшим терминатором.
     В общем, Котова все любили.
     А он почти любил свою Ленку. То  есть, любил ее очень, но  не  мог себе
признаться в этом. Хотел быть с ней  рядом как можно чаще и больше, ее хотел
постоянно, без нее впадал в глухую тоску и становился раздражителен. Однако,
у самого Котова  в  его  умной  и  быстро  соображающей голове эти  частички
мозаики отчего-то  не складывались в  простое слово "любовь".  Может, работа
влияла. В милиции  не  было принято распространяться о чувствах и говорить о
женщине в возвышенных  тонах. Трудовая жизнь мента  к этому не  располагала.
Начальник отдела, где Котов служил, жену и дочь называл ласково "мои бляди".
Менты, если  их  послушать, не любили, они трахали. И  вот про трах  болтали
часто, помногу, с картинками.
     Еще  они  очень  хотели быть хорошими ментами.  Но временами уходили  в
запои, не упускали шанса настричь капусты, иногда брали  натурой (и  жестоко
мстили, если потом случалось лечиться), старательно избегали лишней  работы.
И втайне  ужасно боялись, что им когда-нибудь за такое поведение чего-нибудь
будет.  Страх этот  (совершенно  беспочвенный,  ведь никому ни разу не  было
ничего) раздражал ментов неимоверно,  но избавиться от него они не могли. Во
всей городской ментовке водилось, наверное, от силы особей десять, свободных
от  подобного  страха. Но то  были  товарищи  конченые, даже  тени особой не
бросающие на  органы, потому  что  их  уже ни свои,  ни чужие  не считали за
ментов.
     Котову этот страх -- в его конкретном случае так, страшок мелкий -- был
отлично  знаком.  И  опять-таки, чего-то в  жизни  Котова не  хватало, чтобы
обозначить   возникающее  иногда  сосущее  ощущение  под  ложечкой  термином
"стыдно".
     А вообще городская милиция работала хорошо. Ну, то есть, нормально. Как
все в городе, да и в стране, наверное.
     Когда живешь без любви и стыда, по-другому и не получится.
     Видимо, у них свойство  такое, у любви и  стыда. Они могут в тебе жить,
но  пока сам для себя  не продекларируешь их, не проговоришь  эти  слова, не
признаешься, что известны тебе эти чувства -- механизм  не включится. Они не
будут отравлять тебе  существование -- о, как мешают жить любовь  и стыд! --
но пока они не проснутся, ты всего лишь полуфабрикат человека.
     У Котова --  однажды проснулись  все-таки. Правда, при столь  печальных
обстоятельствах, что и врагу не пожелаешь.
     *****
     ...Лена из очередной поездки в Москву вернулась хворая. Котов
     ждал ее, а она больным голосом по телефону умоляла его не приходить.
     Говорила, она сейчас некрасивая, и может заразить  его  гриппом. Бывает
такой дурацкий грипп -- летний. Хуже не  придумаешь. Котов в трубку искренне
ныл, а  сам уже смирился с  мыслью, что  придется обождать несколько дней, у
него как раз квартальная проверка накатила -- вздохнуть было некогда.
     И вышло, что встретились они вообще  через неделю. И у Котова сложилось
впечатление, что ему не  особенно  рады. Осунувшаяся,  бледная, вся какая-то
словно выжатая и скомканная,  Лена будто не ерундовую инфекцию  перенесла, а
серьезную  болезнь. Вялая, заторможенная, не реагирующая на шутки и теряющая
нить разговора, она  сначала просто  напугала Котова. Постепенно ему удалось
немного расшевелить ее, но...
     Она не понимала его. Едва видела. Почти не слышала. И еще -- не  хотела
его совершенно.  Между ними, столь близкими совсем недавно, теперь как стена
выросла, и стену эту возвела женщина.
     Котов  терялся  в  догадках.  То немногое, что приходило  ему на ум  --
беременность,  последствия тяжелого аборта, всякие там "ломки" --  все это к
Лене  не относилось. Тем более,  что про первое и второе  он ее сразу в  лоб
спросил,   и  очень  внимательно  проследил   за  ответной  реакцией,  а  уж
наркоманов-то  Котов  навидался  достаточно.  И  не  только  их.  Наркомана,
сумасшедшего и человека, опасающегося, что его сейчас за дело менты повяжут,
Котов навскидку замечал даже в плотной толпе. Опыт сказывался. Нет, с  Леной
было что-то другое. Вообще другое.
     Она  взяла  отпуск   и  дни  напролет  спала.  А   когда  не  спала  --
преимущественно ночью -- тупо бродила  по дому или  сидела  у окна,  глядя в
темноту. Котов забеспокоился. И еще -- ему стало плохо. Как в жизни до этого
не было. Он ощущал утрату, и она была вдвойне страшна, ведь  переживал Котов
ее  медленно,  постепенно. У  него  на  глазах  дорогой  и  любимый  человек
превращался во что-то, лишь внешне напоминающее человека.
     Самое логичное, что мог сделать  Котов -- обратиться к специалисту. Был
у  него  доктор на  примете.  Однажды Котов со  своим зорким  глазом  крупно
пролетел: тормознул  сумасшедшего наркомана, топающего рано утром по улице с
громадным  водопроводным ключом в руке. Асоциальный тип оказался психиатром,
возвращавшимся домой после ночного дежурства.  Так и познакомились.  Кстати,
профессиональное чутье  все-таки не подвело  Котова --  психиатр  уже  много
позже  сознался  ему,  что  полезный  в  хозяйстве  ключ  стырил  у  пьяного
сантехника,  лежавшего  поперек  тротуара неподалеку  от  больницы... Теперь
открылся несчастливый повод знакомство освежить.
     Котов  вкратце описал симптомы, и психиатр как-то  нехорошо заморгал. А
потом  учинил  ему настоящий допрос, особенно нажимая на  внезапный характер
недуга, и еще почему-то на  факт поездки  девушки  в Москву. Котов  понимал:
столица питается душами  провинциалов. Достаточно рассмотреть повнимательней
телевизионные  лица  музыкантов,  политиков  и  актеров,   перебравшихся  на
московские хлеба, чтобы сделать вывод -- Москва людей сжирает.  Но не так же
резко, в один укус...
     -- Может, ты  придешь  и осмотришь  ее,  а? --  спросил  Котов,  вконец
утомившись отвечать на вопросы.  Оказалось, что он больше привык задавать их
сам.
     -- Да  чего  там  смотреть... --  психиатр опустил  глаза.  --  Значит,
говоришь, родственников нет?
     -- Бабушка старенькая.
     -- Адрес знаешь?
     -- Ну, допустим. Погоди, погоди... Зачем тебе бабушка?  Ты  что,  Ленку
класть  будешь?  --  Котов испытал нечто  вроде облечения, но и новый, ранее
неведомый  страх  кольнул  сердце.   Близкий  человек  вдруг  сошел  с  ума.
Настолько, что нужна госпитализация. Это означало расставание  уже насовсем.
-- Все-таки, что с ней?
     -- Тяжелая  депрессия, --  по-прежнему  не глядя на  Котова,  отозвался
психиатр.
     -- Вирусная?  -- съязвил  Котов,  и  сам  не порадовался удачной хохме.
Шутить и язвить становилось с каждым днем все труднее.
     Психиатр хмыкнул. Потом усмехнулся. Потом вздохнул и сказал:
     -- Не смешно.
     Встал  и принялся вышагивать туда-сюда по кабинету,  заложив  за  спину
руки.
     Котов глядел на врача,  и  чувствовал, что сам потихоньку трогается. Он
подозревал  -- от него скрывают нечто важное. Эка  невидаль!  Но сейчас опер
имел дело  не с игрой подследственного или  уловкой свидетеля,  не желающего
идти соучастником. Дело касалось напрямую жизненных интересов самого Котова.
Он с  легким  ужасом  понял,  что  почти готов  взять психиатра за  жабры  и
припомнить ему тот несчастный водопроводный ключ. Дело из ключа не сошьется,
но  уж  нервов-то  попортить  человеку  Котов  сумеет... Естественно,  такой
выкрутас был  не по  понятиям и  не лез ни в  какие ворота -- именно поэтому
Котов и догадался, что у него от душевной боли едет крыша.
     --  В  общем,  гляди, какая  ситуевина,  капитан, -- нарушил  тягостное
молчание  врач.  -- Я,  конечно,  могу к  ней в  гости  зайти -- с тобой  за
компанию, чисто по-приятельски, в частном порядке. Но смысл? И так все ясно.
Да,  подруге  твоей  не помешает  определенная  помощь.  Только она за  этой
помощью должна сама придти.
     --  Ни фига себе! -- изумился  Котов.  -- Хорошая,  однако, медицина. А
если я, допустим, ногу сломаю, мне как -- тоже самому приползать?
     --  Ты сравнил! Нога не голова. С тех пор, как в стране демократия, нам
полномочия    обрезали.    Нельзя    принудительно    человека    подвергать
освидетельствованию.  Сейчас  без  веских  на  то  оснований ни  соседи,  ни
милиция,  ни родственники  не  имеют  права  взять сумасшедшего  за  жопу  и
притащить  силком в больницу. Если,  конечно, больной не  опасный, не буйный
там, не бегает по улице с... с...
     -- ...водопроводным ключом, -- ввернул Котов.
     --  С  лопатой,  --  предложил версию  психиатр. --  Ну  еще, допустим,
проходит вариант  когда он  совсем не жрет и вовсе не шевелится... В  общем,
нужна  реальная угроза  жизни и здоровью. Больного  или окружающих.  Во всех
остальных случаях больной должен обратиться к врачу сам.
     -- До-о-октор... --  слабым голосом  позвал  Котов. -- Мне прямо сейчас
застрелиться? Как я ее уговорю?
     -- Спокойно,  капитан, --  психиатр  уселся  за стол  и  потянул к себе
перекидной календарь.  -- Может, и  уговоришь... Ага. Значит,  если заболела
она три с лишним недели тому... Ну вот, уже пора.
     -- Что пора?
     -- Погоди. Ты слушай. Значит, у нас  через пять дней начнется легонькое
слабенькое полнолуние...
     -- Я думал, они все одинаковые, полнолуния... -- удивился Котов.
     Психиатр оторвался от календаря и смерил Котова хмурым взглядом.
     -- Молчу, молчу!
     -- ...слабенькое полнолуние. И ты увидишь, как твоей подруге становится
лучше. Если будешь наблюдать  ее каждый день, то  обязательно  заметишь, как
стронется с места этот процесс. И вот пока ей не  стало уже совсем хорошо, и
она  не забыла,  что  еще  недавно  было  плохо...  Тут-то  и будет  у  тебя
возможность с ней поговорить.
     -- И?..
     --   И  либо  ты  ее  убедишь,  что  нужно  к  врачу,  либо  нет.  Бцдь
поаккуратнее.  Без  грубого  давления и  неприятных  выражений.  Даже  слово
"лечиться"  не  употребляй.  Расскажи  о знакомом  докторе,  очень  добром и
хорошем.  И  мол доктор тебе сказал, что  сейчас идет  волна депрессий.  Как
эпидемия.  Особенно  часто  депрессии  возникают   на   контрасте.  Съездил,
например,  в столицу, мать  ее, потом  домой  вернулся,  огляделся и выпал в
осадок.  А  это всего-навсего усталость психики  за  много  лет  накопилась.
Небольшой толчок -- и упал человечек.
     -- Ага, -- Котов кивнул, соображая, как он это будет Лене расписывать.
     -- В общем, ври поубедительней, -- бросил небрежно врач и осекся.
     Котов гулко сглотнул. Потом крепко зажмурился.  Разжмурился.  И спросил
-- вполне нормальным, деловым тоном:
     -- А на самом деле?..
     Врач подумал-подумал и ляпнул:
     -- Да это вампиризм!
     У Котова отвисла челюсть.
     --  Думаешь, я просто так с  фазами луны сверяюсь? -- вкрадчиво спросил
психиатр.
     -- Тьфу на тебя! -- заорал Котов, вскочил, и пулей вылетел за дверь.
     Психиатр  утер  пот со лба, достал сигареты и, сломав несколько спичек,
закурил.
     Дверь приоткрылась.
     -- А знаешь, мне полегчало, --  сообщил Котов. -- Спасибо. Ну, в общем,
я сразу. В смысле, позвоню.
     -- Обязательно, -- кивнул врач. -- Обязательно.
     *****
     ...У Котова был свой ключ, и он вошел в дом. Ожидал найти что угодно, а
нашел пустоту. Лена исчезла.
     -- Ты сколько дней ее не видел? -- спросил по телефону психиатр.
     -- У нас режим усиленный, -- пожаловался Котов.
     -- Короче,  ты ее прошляпил. Наверное  она  уже  в норме, только... Это
может быть не совсем та норма, к которой ты привык.
     -- Хватит пугать меня. Как думаешь, где искать?
     -- Да хоть в Москве. Слушай, капитан...
     -- Не хочу слушать! -- разозлился Котов. -- Чего ты мямлишь постоянно?!
     -- Я тебе объяснить  пытаюсь.  Это, конечно,  очень  грустно,  но лучше
забудь свою  подругу.  Ты  ей  больше  не  понадобишься. Она  другой человек
теперь. Уж поверь специалисту. Выкинь ее из головы.
     -- Я скорее тебя выкину, -- пообещал Котов. -- Из окна!
     Он  поехал на вокзал, зашел  к  кассирам, и уговорил  их  поглядеть, не
покупала ли гражданка такая-то билетик -- просто взглянуть, по-хорошему, без
лишних формальностей.
     Гражданка билетик покупала, и по нему убыла. В Москву.
     "Ты  ей больше  не понадобишься,  -- стучало  в  голове. -- Она  другая
теперь".
     -- В Москву? -- психиатр чуть ли не обрадовался. -- Ну-у... Сочувствую.
Если вернется, обязательно позвони мне.
     -- Она может вернуться?! -- кричал в трубку Котов. -- Может?!
     --  Капитан, я тебя  умоляю, поставь на ней крест. Это больной человек,
понимаешь, больной. Переродившийся. Совсем другой.
     -- Сам ты больной! И другой! Я тебя русским языком спрашиваю -- может?!
     -- Да, может. Доволен?
     -- Пошел ты!..
     Котов  напился  прямо  на рабочем  месте, днем. Если  без протокола  --
нажрался в говно. И плакал. Сослуживцы  честно пытались отправить его домой,
пока начальство не засекло, но фиг у них чего вышло. Тогда  они  попробовали
отволочь недееспособного капитана в свободную камеру, чтобы проспался. И  по
закону подлости, в коридоре наткнулись на шефа.
     Начальника отдела чуть  столбняк не хватил,  когда он  увидел Котова  в
таком состоянии.
     --  До чего же эти бляди мужиков  доводят! -- возмутился  начальник. --
Нет, хоть разжалуйте меня, а баба не человек!
     -- Вирусная депрессия! -- сообщил ему Котов, заливаясь слезами.
     --  Угу. И духовный кризис,  -- согласился начальник. -- Ладно, отдыхай
пока, завтра обсудим. Рассолу тебе принесу.
     В изоляторе, совершенно  пустом по случаю понедельника, скучал дежурный
--  сержант   Зыков.  Увидев,  какое  счастье  ему  на  руках  несут,  слабо
трепыхающееся, он инстинктивно попятился и выпалил:
     -- Ой, только не это!
     -- Открывай давай! -- потребовали взмыленные опера.
     -- А может, не надо? А, товарищи офицеры?
     -- Не ссы, Котяра без пушки, -- утешили Зыкова.
     -- Чего-то  он мне и  безоружный не нравится,  -- вздохнул Зыков, звеня
ключами.
     Котов поднял на сержанта налитые кровью глаза и провозгласил:
     -- Человек родится в говне!
     Зыков  придержал  было   дверь,  но  его  уже  вместе  с  ней  оттерли.
Сослуживцам  не нравился такой Котов, и они спешили поскорее запереть  его в
холодной. Такой  Котов  их  нервировал. А  на  самом деле  -- они просто  не
понимали этого, -- пугал.
     --  ...и  вся жизнь  человека  говно! --  вещал Котов.  --  От памперса
обосранного  до  гроба  сраного!  И все  нормальные  люди!  Знают!  Это!  Но
почему-то!  Зачем-то! Выдумали Москву!  И человек  туда  едет! И  видит  там
всякую херню! И ему приходит!
     --  Да-да, -- согласился Зыков. -- Некоторым уже пришло. Мощный приход,
аж завидно. Он у вас еще и обкуренный, что ли?
     --  ...В тупую его голову! Что возможно!  Жизнь не  говно!  А потом! Он
едет домой! Выходит из поезда! И видит -- говно! Одно говно! И на контрасте!
Понимаете, на контрасте! Хуяк! И нету человека!
     -- Да в  Москве  тоже  говно  сплошное! --  крикнул Зыков вслед Котову,
уплывающему от него на  руках коллег. -- Только в  обертке конфетной! Что я,
не был, что ли, в этой Москве вонючей?
     Котова с большим трудом занесли в камеру и сгрузили на нары.
     -- И нету человека! -- воскликнул Котов с невероятной тоской. -- А  я?!
А как же я?!
     Сыскари, отдуваясь, вышли в  коридор  и  полукругом  обступили  Зыкова,
прижав к стене.
     -- Значит так, сержант. Матрас,  одеяло,  подушку. Уложить капитана как
дитя  малое, нежно  и ласково,  понял?  Если  что  --  вызывать дежурного по
отделу. Вопросы?
     -- Да за кого ж вы меня держите! -- обиделся Зыков.
     -- Захочет общаться -- садись рядом и ему поддакивай, ясно?
     -- Да за кого ж вы меня держите! -- обиделся Зыков до глубины души.
     -- А будешь потом болтать...
     -- Да за кого ж... Не буду!
     И правда,  Зыков  потом болтать  не стал.  Хотя мог бы.  Котов возжелал
общаться. Сержант,  как ему  и было приказано, сидел  рядом,  поддакивая,  и
наслушался  такого,  что средней  руки  литератору хватило бы минимум на три
книги. Милицейский  боевик,  детективный  роман о  коррупции, и слезоточивую
мелодраму. Фиговые книжонки, но продавались бы они неплохо, все.
     А Котов  проснулся,  выпил пива  -- про рассол начальник отдела  забыл,
конечно, -- и пошел дальше служить.
     И ничего ему за безобразное поведение не было.
     А Лену он из головы выбросил. Приказал себе выбросить -- и сделал это.
     И все пошло как прежде.
     Правда, работа  у капитана Котова валилась из рук, его заедала тоска, и
вообще жизнь будто потеряла смысл. Жить стало удивительно скучно.
     Специалисты  говорят, именно так ощущаются духовный кризис и отсутствие
мотиваций.  Догадайся  об  этом  Котов,  он  наверняка  испугался  бы, начал
шевелиться и  вскоре переболел. Ведь "тоска" и "скука" -- понятия обыденные,
в тоске и скуке от рождения до смерти проколупаться можно, а вот "отсутствие
мотиваций" звучит довольно угрожающе, и человек с ним мириться не захочет.
     Но  Котов умел только красиво трепаться, а называть вещи своими именами
-- нет.
     Он  продержался неделю и позвонил Лене. Телефон не отвечал. Котов зашел
к ней на  работу. Ему  сообщили,  что Лена уволилась -- точнее, просто ушла,
когда ей сказали, что  такого ценного специалиста не  отпустят...  ну ладно,
пусть  уж за  расчетом  приходит,  раз ей  приспичило... извините, а вы не в
курсе,  у нее с головой  все в порядке?.. Тогда Котов наведался к ней домой.
Лены не было. В квартире нашлись  признаки жизни, но едва заметные, неявные.
К тому же, здесь перестали убирать, мыть посуду и, судя  по всему, есть. Еще
было темно
     --  шторы повсюду  были  плотно  задернуты.  Котов  внимательно  жилище
осмотрел,  разве что под  кровать  не заглянул,  присел  в гостиной, выкурил
сигарету, бросил окурок на пол и растоптал его. Швырнул на стол ключи.
     Вышел, захлопнул дверь и снова приказал себе  забыть  эту женщину.  Ох,
зря он под кроватью не посмотрел.
     *****
     ...Прошел месяц. Котову было  по-прежнему очень  плохо,  но он применил
народное средство --  ежевечерне выпивать,  и ежеутренне  похмеляться, --  и
оказалось, что  это помогает. Жить не  выходило,  зато удавалось не замечать
жизни, идти  мимо нее. Даже  смеяться  над ней. Из раздолбая и ерника Котова
постепенно  вылуплялся  бессердечный  циник.  Он  уже не язвил беззлобно,  а
отпускал  обидные  колкости. И работать перестал  -- создавал видимость,  не
более того. На Котова стали нехорошо поглядывать коллеги.
     -- Эх, угробила нашего Котяру его прошмандовка...  -- сказал начальник.
-- Нет, хоть  погоны  с меня  снимайте, а я  скажу  -- бабы должны ходить  в
парандже и давать исключительно раком!
     И на вопрос, почему же только раком, ответил:
     -- А чтобы морд их блядских не видеть, если паранджу сдует!
     Однажды Котов  сидел ночью на кухне в своей крошечной однокомнатке, пил
водку, и  вдруг понял,  что  на  него  смотрит  из-за окна  Лена.  Смотрит и
улыбается. Котов  заорал дурным голосом, так, что  полдома разбудил: "Ленка!
Ленка!", выбежал на улицу, и там сообразил: он живет на третьем этаже.
     Пришлось  еще  соседей  успокаивать,  объяснять, что  у  него не  белая
горячка.
     -- У меня белка, -- сообщил он психиатру. -- Давай, лечи.
     --  Нет у  тебя белки, -- сказал  психиатр. -- Но если и дальше  будешь
стараться...
     -- Тогда  что это  было?  -- спросил Котов.  -- Про вампиров  не  надо,
второй раз не сработает.
     --  Это ведь случилось в полнолуние? -- врач потянул к себе  календарь.
-- Ну-ка... Да-а, как раз очень сильное полнолуние имело место, редкое...
     -- Застрелю, -- сказал Котов.
     --  Сначала я выпишу тебе  направление  на  анализ крови. Сходи, ладно?
Прямо сейчас.
     -- Я все-таки болен... -- Котов удовлетворенно кивнул.
     -- Совсем не похоже. Но провериться надо. А потом стреляй кого хочешь.
     Кровь  у  него  была  в  порядке.  "Типичный для наших  мест  бензин  с
портвейном,  -- буркнул психиатр.  -- Не  понимаю, как некоторые эту  отраву
пьют". А через пару  недель Котов  впервые  в  жизни действительно застрелил
человека. Вроде при самообороне, но  вообще-то --  намеренно. Конечно,  не с
"заранее  обдуманным",  скорее  повинуясь импульсу. Ловили  отморозка Вовика
Тверского,  и этот  урод, естественно,  побежал  не в ту сторону.  И  погоню
случайно возглавил Котов. Вовик споткнулся о дыру в асфальте, вывихнул ногу,
заполз на  четвереньках в  темную подворотню  и там притих, сжимая обрез.  А
Котов,  будто  нарочно, с  утра  еще высчитал,  от скольких  эпизодов Вовика
отмажут адвокаты, и как несправедливо мало ублюдку  придется  сидеть.  Вывод
Котова  был однозначен:  жизнь --  дерьмо. Поэтому когда он сослепу наступил
затаившемуся Вовику на вывихнутую ногу, потерял  равновесие и упал в  грязь,
решение вопроса несправедливости бытия нашлось само. Вовик от боли лупанул в
белый  свет  -- точнее,  в  кромешную тьму  --  из двух стволов.  Факел  был
знатный,  Котов  разглядел  бритую  голову  противника, и из неудобного  для
стрельбы положения "лежа в луже" запузырил Вовику пол-обоймы  в лоб. Кое-что
попало.
     Фактически  он  безоружного  расстрелял.   Практически  --   хрен  чего
докажешь.  Реально --  как начальство  сочтет нужным. В принципе,  Котов для
себя  лично особой проблемы не создал:  за Вовика мстить никто бы не взялся,
он  всем ужасно  надоел. В то же время, Котов нарушил давний уговор ментов с
бандитами о порядке разрешения спорных вопросов. Дырки в головах уговором не
предусматривались. Город  маленький, не  Москва  и не Чикаго, если пулять во
всех  негодяев  без  разбору,  можно  ненароком  соседа  грохнуть,  или  там
одноклассника,  будет потом стыдно... Короче говоря, с Котова свои  же могли
спросить  за  неприличное поведение. Уволить к чертовой матери, а  то и дело
завести. При  желании. Если тоже, как Вовик --  надоел. Другому такой подвиг
сошел  бы  с  рук  без  вопросов.  Но  Котов  в  последнее время слишком  уж
откровенно забивал на службу болт, демонстрировал странности в поведении, и,
что особенно дурно сказалось на  его имидже, чересчур резко взял с  места на
этом пути. Тоже будто напоказ. Поэтому многие в Управлении призадумались, не
надоел ли Котов городской милиции, и чего теперь ему в эдаком разрезе будет.
     Только Котову было по фиг. Он надоел уже самому себе.
     И  когда  его вызвали  наверх -- не в отдел  кадров или  дисциплинарную
комиссию, а  прямо к генералу --  он  ухом не  повел. Его не интересовал  ни
процесс, ни результат. Разве на генерала вблизи посмотреть? Но Котов подумал
и решил, что генерал его тоже не интересует.
     --  Не  ссы,  уцелеешь,  --  пообещал  начальник отдела.  -- Если  папа
вызывает, значит, пронесло. Он тебя пожурит отечески, и все. Генералы дрючат
полковников. А капитаны,  они  для майоров.  Так что возвращайся  -- я  тебя
дрючить буду.
     -- Да я и не ссу, -- искренне сказал Котов.
     -- А зря, -- предупредил начальник. -- Я тебе по самые гланды впендюрю.
Начинаешь ты мне надоедать, дорогой  товарищ  Котов. Будто  ты  и не  Котов.
Будто тебя подменили.
     -- В роддоме, -- сказал Котов.
     Разумеется, генерала Котов видел сто раз. Но поговорить по душам
     --  ха-ха  -- повода  не было. И уж чего  Котов не  ждал вовсе, так это
именно разговора по душам.
     Генерал предложил  товарищу  капитану сесть, разрешил  курить, попросил
секретаршу  принести  чаю,  и завел беседу, которая  довольно быстро  вывела
Котова   из  пофигического   транса   и  погрузила  в  состояние  тревожного
замешательства.  Генералу,  видите  ли, было очень  интересно,  как товарищу
капитану  служится. Котов знал за  начальниками такую манеру  -- беседуешь с
подчиненным  ласково,  а  в  это  время   одним  пальцем  его  личное   дело
перелистываешь.  И  глядишь исключительно в  бумаги... Внушает.  Только  вот
личного дела на генеральском столе не лежало. Лежала невыносимо косноязычная
докладная о проверке состояния подсобного свиноводческого хозяйства -- Котов
вверх ногами читал бегло, как любой сыскарь, -- да и та в стороне.
     Котов  не понимал, чего от него  хотят, ждал подвоха и нервничал. Потом
устал нервничать и попробовал расслабиться. Тут подвох и наступил.
     -- Что же ты, капитан,  этого  отморозка  так неаккуратно?.. -- спросил
генерал.
     -- С перепугу, -- Котов  очень натурально вздохнул. -- Он шмальнул, я в
ответ... Рефлекторно.
     -- Рефлекторно  -- это я понимаю, -- заверил генерал. --  К  сожалению,
закон не всегда понимает.
     Котов сделал удрученное лицо.
     -- Ты бы хоть патрон ему нестрелянный в один  ствол засунул, что ли. Не
мальчик ведь.
     Котов снова вздохнул, на этот раз от души.
     -- Ну, и?.. -- генерал смотрел на Котова, прищурившись, и
     ждал ответа. Котов думал, по фиг ему, или не по фиг. Полчаса назад это
     был не вопрос для него, но сейчас разочарование в жизни немного
     подрассосалось. Возможно, генерал подарил капитану призрачную надежду
     на то, что Котов хоть кому-то может быть нужен. Или просто надоело с
     утра до ночи ощущать себя таким разочарованным.
     -- Во-первых, -- сказал Котов, глядя мимо генерала, прямо в докладную о
свиньях, -- на выстрелы ребята быстро прибежали, а я в луже валялся, и  пока
вылез из нее... А во-вторых... Вот не захотел я. И все.
     -- Почему?
     -- Да потому что вор должен сидеть  в тюрьме.  Сколько украл, столько и
должен, на все  деньги. А Вовик года через три  вышел бы. И не вор он был, а
разбойник.
     -- Предположим, не через три, а минимум пять.
     --  Какая разница,  товарищ  генерал? --  Котов  поднял  на  начальство
честные глаза.
     -- Если без протокола -- никакой, -- с подкупающей легкостью согласился
генерал.  -- Хорошо, допустим, ты на подлог не захотел идти  из принципа.  А
эти твои... ребята? Они почему не захотели тебя прикрыть?
     -- Извините, товарищ  генерал, --  произнес Котов вкрадчиво,  -- может,
лучше у них спросить?
     -- Меня твое мнение интересует.
     Котов  потупился. Еще несколько  месяцев  назад  он бы  наврал генералу
такого... Даже не с три короба, а с четыре мусорных бака.
     -- Думаю, я им надоел, -- сказал Котов.
     Все-таки ему оказалось по фиг.
     Секунду-другую генерал молчал.  Потом  выдвинул ящик,  пошарил в нем  и
шлепнул на стол  личное  дело.  Котов читать не стал, чье. Уж не  инспектора
Лестрейда, наверное.
     -- И как же это ты умудрился? -- спросил генерал. -- Тут ничего дурного
не написано. Тут написано, что ты способный парень.
     -- Это же бумага...
     -- Ты не крути.
     -- У меня личные проблемы... -- выдавил Котов.
     Это оказалось трудно выговорить. Безумно трудно. Котов и представить не
мог, до какой степени.
     -- Ну да, ты пьешь, -- сказал генерал (Котов втянул голову в плечи). --
Но если  сотрудник  запил, это само  по себе не великая беда.  Вопрос в том,
из-за  чего сотрудник  квасит. А если сотруднику еще и  внезапно расхотелось
служить... Вот я и спрашиваю -- что стряслось, парень?
     Котов все  думал,  как бы  попонятнее  ответить -- или  порезче,  чтобы
разговор быстро закончился,  -- когда генерал повторил  вопрос. И  то, каким
образом он его переиначил, капитана пробрало до костей.
     -- ТЫ ЗНАЕШЬ -- ЧТО у тебя стряслось?
     -- У меня с личной жизнью... -- пробормотал обескураженно Котов.
     -- ЗНАЕШЬ -- ЧТО?
     Котов смотрел генералу прямо в глаза и обалдевал. Генерал то ли пытался
гипнотизировать его, то ли  хотел передать  ему нечто безумно  важное  этими
ударениями и акцентами. Намекнуть. Или нет?
     -- Я... Я точно не знаю. Товарищ генерал.
     Взгляд генерала уже переменился. Котова  даже сомнение взяло, а вправду
ли раздалось  невероятное секунду назад. Теперь генерал смотрел  на капитана
скорее  с   глубоким  сожалением.  Как  и  следовало  обозревать  непутевого
сотрудника, внезапно расхотевшего служить.
     -- Ладно,  --  сказал генерал.  И легонько  вздохнул, чем  вовсе Котова
добил.
     -- Ты вот что, капитан. Иди пока, служи. Хорошо служи. А когда узнаешь,
в какой переплет угодил с личной жизнью... Доложишь  лично мне.  Не форсируй
события, веди  себя крайне осмотрительно. По ночам особенно.  Приготовься  к
тому, что ночью в полнолуние может произойти нечто странное.  Возможно, тебе
придется защищаться. Поймешь, в  чем дело -- приходи. Требуй встречи в любое
время. Считай, это мое задание тебе. Теперь -- свободен.
     -- Э-э... -- Котов медленно поднялся. Он был совершенно ошарашен.
     --  Большего сказать пока  не  могу.  Свободен!  --  повторил  генерал,
сгребая обратно в ящик личное дело.
     Котов вышел из Управления, слегка пошатываясь, и направился  прямиком к
ближайшему винному магазину. Ноги переступали сами по себе, глаза смотрели в
никуда. Таким  вот  расфокусированным взглядом капитан  и прочел объявление,
наклеенное на водосточную трубу:
     М_О_Г_У О_Х_У_Е_Т_Ь
     Н_Е_Д_О_Р_О_Г_О
     ...и отрывная "борода" с телефонами.
     Котов ощутил непреодолимое желание схватиться за сердце. Он тоже
     -- мог. Более того, он это сделал только что, у генерала в кабинете. Но
он же не расклеивал объявлений, рекламируя свои недюжинные способности, и не
просил оплаты, пусть небольшой!
     "Вот  она, белка,  --  подумал Котов.  -- Напрыгнула.  Странно,  так не
должно  быть,  я  же  сегодня  с утра  похмелялся. Значит, у  меня... Крутая
белка!".  И  дико  испугался.  Впервые в  жизни  он понял,  каков  настоящий
животный ужас, парализующий тело и волю. Страх осознания того, что ты еще не
полностью  сумасшедший,  но  уже  -- почти. И с  минуты на минуту е...нешься
вконец.
     Мир перед глазами плыл и двоился. Котов шагал сквозь него
     по инерции. На следующей трубе обнаружилось аналогичное объявление.
     Висело  оно  повыше,  наклеенное не  поверх  гофра, а на гладкую  часть
трубы. "Помогу похудеть" -- прочел Котов.
     Просто на гофре некоторые буквы замялись.
     Котов хохотал так, что его забрали в милицию.
     Бабушка-пенсионерка,  торчавшая  из  окошка  неподалеку,   позвонила  в
участок  и  стукнула. Мол,  посреди  улицы  бьется в приступе белой  горячки
какой-то алкоголик. Патрульный экипаж  отважно настиг  Котова неподалеку  от
места происшествия. И,  несмотря  на предъявленный документ  и  даже  личное
знакомство старшего экипажа  с товарищем капитаном, предложил  ему проехать.
Потому что товарищ капитан по-прежнему время от времени принимался ржать.
     Котов проехал, чего там. Ему наконец-то было весело.
     *****
     ...А  потом  Лена   пришла.  Котов   засиделся  на  службе  допоздна  и
возвращался  домой практически ночью. Во  дворе кто-то поджидал его, стоя  в
тени. Котов сам не понял,  с чего  он взял, что это именно по  его  душу. Но
рука уже нырнула в карман за выкидухой, а губы сложились в кривую ухмылку  и
собирались произнести угрожающее "Н-ну?".
     И тут Лена шагнула на свет, под полную луну.
     -- Здравствуй, Женя, -- сказала она. -- А я к тебе.
     Котову будто мешок  на плечи уронили,  он ссутулился  и перекосился  на
один бок.
     -- Ты простишь меня, Женька? -- Лена  подошла ближе, совсем вплотную, и
Котов ссутулился еще. -- Так было надо. Но видишь, я вернулась.
     -- Что... -- Котов подавился словами, казалось, он сейчас заплачет.
     -- Ты... Ты с собой что-то сделала.
     -- Нравится? -- Лена глядела на него снизу вверх и улыбалась.
     Котов  молча  кивнул. Он  в  жизни  не видел такой красивой женщины.  И
красота ее  была не только внешней, красотой тела. Та, прежняя Лена, которую
Котов  знал  до  ее  загадочной  метаморфозы,  несла в  себе огромный  запас
энергии,  но на выходе чего-то не хватало. Самую чуточку. То ли лоска, то ли
блеска.  Лена  никогда  не  выглядела  зажатой  или скованной,  нет.  Просто
казалось, что эта яркая девушка немного стесняется  того,  какая она.  Самую
чуточку.
     Теперь  же Лена словно полностью  раскрепостилась. Почувствовала силу и
дала ей выход. Котов смотрел девушке в глаза и не находил ни отголоска того,
что так легко считывал в глазах других людей, и самой Лены когда-то.
     Она  не видела перед собой  никаких  проблем. Ни сейчас, ни в обозримом
будущем. И не знала никаких страхов.
     Даже у Котова -- человека, шагающего по жизни с пистолетом за пазухой и
серьезным документом в кармане, --  проблем и страхов было завались. А у нее
-- нет.
     И вот, свободная и красивая, омытая  лунным светом, она приподнялась на
цыпочки и легонько-легонько,  почти  неощутимо,  поцеловала  его.  Словно на
пробу: не оттолкнет ли.
     Котов обнял ее,  прижал к себе, уткнулся носом в мягкие светлые волосы.
Почувствовал  -- заплакать готов от счастья. И все простить. Но что? Прощать
было нечего.
     Словно яркая бабочка вдруг закуклилась, а потом  вышла из куколки вовсе
ослепительной. И о каком тут прощении может идти речь?
     -- Я вернулась, -- повторила Лена. -- За тобой.
     Котов не расслышал. Он был занят тем, что приходил в себя.  Возвращался
к прежнему Котову, несколькомесячной давности. Тому, которого она любила.
     -- Ты как? -- спросила Лена.
     --  Да нормально. Ничего,  --  Котов  чуть отодвинул ее от  себя, чтобы
получше рассмотреть. Потом снова обнял. -- Спасибо.
     -- За что...
     -- Ну... Пришла.
     Она и пахла теперь совсем по-другому.  Не духи сменила, а вот  -- сама,
вся.  Так  чувствуют  люди,  когда долго  вместе  -- целый  комплекс запахов
воспринимают как один. Котову нравился ее новый запах.  Сладковатый, немного
тяжелый, и при этом удивительно будоражащий.
     -- Ох... -- Котов от избытка чувств пошатнулся. -- Слушай, ну пойдем ко
мне? Поговорим. Я думаю, нам о многом надо поговорить.
     -- А может погуляем немножко? Гляди, какая прекрасная ночь.
     Лена глубоко  вдохнула  ночной  воздух,  и  Котову  в том, как  она это
сделала, почудилось что-то хищное. Большая красивая черная кошка. Она и была
вся в черном, своем любимом. Этой, новой Лене, черное особенно шло.
     -- Знаешь... Извини, но я здорово устал. Мне бы присесть.
     Лена посмотрела на него и сказала:
     -- Да,  я вижу. Бедный  Женя,  тебе было плохо без меня. Ничего, теперь
все станет очень хорошо. Гораздо лучше, чем раньше. Поверь.
     -- Верю, -- согласился Котов. Ему уже стало лучше.
     В подъезде  Лена  подтолкнула  его, чтобы шел  вперед.  Котов удивленно
оглянулся  --  она  раньше так никогда не делала  -- и чуть не споткнулся от
изумления.
     В свете тусклой лампочки  он увидел еще одну  другую Лену.  По-прежнему
красивую,  но  странно,  неестественно  бледную. И кожа  ее  на вид казалась
шершавой, как наждак.
     -- Чего уставился? -- резко спросила она. -- Это пройдет.
     Забыл, я болела?
     Котов протянул руку и  осторожно  коснулся ее щеки.  Да нет, совершенно
гладкая кожа.
     -- Говорю, пройдет. Ну, шевелись же!
     -- Бедная моя девочка... -- вздохнул Котов.
     -- Ничего.  Я ни о чем не  жалею, -- сказала она. -- И ты не пожалеешь,
честное слово.
     В прихожей Котов потянулся было к выключателю, но Лена остановила его.
     -- Оставь, ладно? Сам видел, я немножко не в форме. Пока.
     -- Темно, -- извиняющимся тоном сказал Котов.
     -- Смотри, как луна в окна светит.
     -- Да. Красивая луна. Яркая. Ладно. Если ты хочешь так...
     -- Я хочу так.
     Котов наощупь помог  ей  снять  куртку.  Луна и  вправду давала  вполне
достаточно света. Лена прошла в комнату, и Котов  отметил, как грациозно она
шагает. Даже походка у нее изменилась.
     -- Иди ко мне... -- позвала она.
     Котов пристроил на вешалку пиджак,  заглянул  в  комнату и порадовался,
что не  нужно включать  свет -- вспомнил, как давно не убирал свое жилище. А
окно уже было распахнуто  настежь, и в лунном  серебряном луче  стояла  она,
женщина его мечты.
     -- Ленка, ведь я люблю тебя! -- вырвалось у Котова.
     -- А я знаю. И я тебя люблю.
     Этот поцелуй  оказался совсем  не похож на тот, во дворе.  И  следующий
тоже. И послеследующий...
     -- Лен, погоди...  Ну секундочку,  -- пробормотал  Котов. -- Я  так  не
могу. Ты не поверишь, но я три дня не мылся.
     --  Почему  же,  я  чувствую, --  она  в темноте  рассмеялась  чудесным
колокольчатым смехом.
     -- Сбегаю  душ приму по-быстрому, ладно? Вроде  бы горячую воду дали. Я
мигом.
     -- Ну, если тебе хочется...
     -- Мне просто надо! -- Котов не  без труда оторвался от девушки и вышел
в коридор.
     -- Тебе понравится то, что ты увидишь, когда вернешься!
     Котов услышал, как с кровати потянули одеяло.
     -- Верю! -- крикнул он.
     Горячую воду и правда дали. Котов сбросил мятую рубашку и
     увидел на плече смазанное бурое пятно. Как по засохшей крови проехался
     -- мелькнуло в голове.
     А  сам  Котов  только  что мелькнул  в зеркале.  Боковым  зрением  себя
заметил, и теперь, глядя на испачканный рукав, вспомнил -- он не узнал этого
человека.
     Котов  резко  обернулся  к   зеркалу.  Увидел   странно   расслабленное
бессмысленное лицо. Тряхнул головой. Крепко зажмурился, открыл глаза, и лишь
тогда отражение  признал. "Некто Котов.  Шальной. Будто с перепоя. Ну, так и
пил же я! Нет... Тут другое".
     До него вдруг дошло,  что весь  отрезок времени с  момента,  когда Лена
шагнула к нему из темноты,  он  прожил словно завороженный.  Котов всегда  о
чем-то  думал.  Постоянно.  Ни на  секунду  не расслаблял  голову.  Иногда с
женщиной в постели  обнаруживал,  что решает какую-то задачку, всплывшую  по
работе, или просто вспоминает прожитый день.  А тут... Лена принесла с собой
множество загадок, и ни над одной из них Котов даже не пробовал  задуматься.
Лишь  в  подъезде случился мгновенный прорыв  сознания, но  мгновенно  же  и
потух.
     Она что-то делала с ним. И еще что-то хотела сделать.
     Ага, трахнуть.
     Стало  очень  неуютно.  Мысль  о  том,  что  над  его  разумом  учинили
противоестественное насилие, отрезвила Котова  и напугала. Он уже совершенно
не хотел с Леной спать, и вообще предпочел бы ее внимательно  разглядеть при
свете дня. Котов умел закрываться от "цыганского гипноза", знал кое-что  про
НЛП и был уверен -- на него воздействовали иначе.
     Люди так не делают. Не умеют.
     "Ой, мама... Спокойно. Без спешки и паники".
     Котов поднес рубашку к носу, понюхал,  лизнул. Возможно, кровь. Откуда?
Кажется, в прихожей он плечом задел ее куртку. Ее куртку...
     Он вышел, сдернул с вешалки куртку и свой пиджак.
     -- М-м-м? -- донеслось из комнаты.
     --  Одну   фигню  забыл,  --  небрежно  бросил  Котов.  --  Дали  воду,
праздник-то какой... Я сейчас, милая.
     Куртка пахла кровью.  И  из  комнаты тоже ею  чуть-чуть  тянуло.  Хотя,
возможно, это была уже обонятельная галлюцинация. На нервной почве.
     Точно, кровь. Один рукав пиджака испачкан -- это когда он Лену обнимал.
А у куртки плечо заляпано. Довольно  свежая, едва схватилась. Та-ак, вот тут
она  наспех застирала.  Наверное прямо у уличной колонки. А тут не заметила.
Много было крови. Очень.
     Котов  опять глянул  на  себя в  зеркало  и  нервно  кивнул  отражению.
Испуганный, обескураженный, злой Котов его сейчас устраивал.
     Все лучше, чем зомбированный.
     Потому что зомбируют только покойников.
     Главное -- не вникать в подробности. Не анализировать глубоко.
     Самые крупные детали сложить, чтобы вырисовалась общая картина.
     А мелочи потом. В мелочах самый ужас-то и есть. А ужасаться нельзя.
     После можно будет, сейчас -- ни  в коем  случае. Это  как на воде:  ну,
далековато  заплыл, бывает, нужно плыть обратно. А если станешь прикидывать,
хватит ли сил добраться до берега -- точно задергаешься, начнешь паниковать,
и тебе конец.
     "Господи, за что мне это испытание, за что?!"
     Нормальный мент, увидев кровь на одежде любимой, первым делом  бросился
бы  заметать  следы.  Выручать  человека.  Но  Котов,  видимо,  окончательно
сбрендил.  Глядел на свое отражение  и думал: единственный человек, которого
сейчас надо выручать -- он сам.
     Две  фразы  крутились  в  голове. "Приготовься  к  тому,  что  ночью  в
полнолуние  может   произойти  нечто  странное.   Возможно,  тебе   придется
защищаться". И еще: "Ведь это случилось в полнолуние?".
     "Я вернулась за тобой" -- сказала Лена.
     -- Не-ет... -- прошептал Котов. -- Не-ет...
     Куртку и пиджак он небрежно бросил на пол.
     Под  ванной лежал топор. Нормальный среднеразмерный  топор,  хочешь  --
дрова  руби,  хочешь --  за женой  по дому  бегай. Соседка  попросила у мужа
конфисковать  временно. Муж топор отдал легко, со словами: "Это  ты, Женька,
хорошо  придумал,  зарублю  ведь  блядину  --  и   что,  из-за  нее,  сучары
бацилльной, снова зону топтать?!", -- и табуреткой супругу, табуреткой...
     Котов  достал топор,  взвесил  в руке, еще раз посмотрел  в  зеркало, и
отражению сказал:
     --  Мы  сначала  поговорим,  ты  понял?  Первичный  допрос.  А  там  по
обстановке.
     Закрыл краны и пошел допрашивать.
     Из  комнаты совершенно точно подпахивало кровью. Едва-едва, но это была
именно  кровь, уж  он-то сего добра нанюхался  на службе достаточно. Видимо,
когда  Лена  гипнотизировала  Котова,  запах  до него  доходил искаженным  и
превращался в тот самый тяжелый, сладкий и волнующий аромат.  В  голове  уже
превращался.
     "Не глядеть, -- приказал себе Котов. -- Сначала включить
     свет, и тогда попробовать осторожно, краешком глаза".
     Глядеть так и подмывало. Котов представил  себе, как она лежит  там,  в
постели, и ждет его...  Уфф.  И ведь никогда  уже такого не увидишь. А стоит
вообразить эту  картину во  всех подробностях -- сразу возникает подозрение,
что потом нормальной бабы не захочется, покажется вяло и пресно.
     Жуть  какая-то. Приблизился на пару  метров,  и уже попал под  влияние.
Котов  встряхнул  головой.  Нет,  они  будут  разговаривать.  Сначала   Лена
объяснит, что с ней творится, и что она вытворяет с ним. А там видно будет.
     Но вот интересно,  каково же это на самом  деле, если  достаточно  лишь
подумать -- и то все внутри переворачивается?
     -- Не судьба! --  сказал  Котов, тяжело вздохнул и  хлопнул  ладонью по
выключателю.





     ...Грэй не смог защитить хозяина. Пес учуял опасность, надвигающуюся из
темноты,   развернулся  врагу  навстречу,   зарычал,  быстро   оглянулся  за
разрешением  атаковать,  и  не понял, что  происходит -- его хозяин медленно
оседал на землю. Тогда Грэй бросился вперед, но напоролся на очень сильный и
точный удар.  Очнулся он  в одиночестве. Пса  мутило, при  попытке встать он
шатался и падал. Уже занимался рассвет.
     Грэй  попробовал взять след нападавшего,  но потерял  его  через  сотню
шагов. Вернулся домой, надеясь увидеть хозяина там, однако тот в квартиру не
приходил.  Утром Грэя обнаружили соседи  и  почему-то  очень испугались. Они
кричали, махали  руками, а потом один из них  накинулся  на  пса, размахивая
тяжелой  железной  палкой.  Для  Грэя  не  составило  бы  труда  обезоружить
человека, но пес настолько ужаснулся творящейся вокруг несправедливости, что
утратил самообладание и трусливо бежал.
     Со двора его прогнали, закидав пустыми бутылками.
     Грэю  повезло, если можно назвать везением то, что  он выжил, оставшись
без хозяина и крыши над головой.  В городе, где  с утра до  ночи все говорят
про бешеных собак, громадная овчарка с разбитой мордой, одурело носящаяся по
улицам -- обречена.  Но  Грэй проскочил жилые кварталы и  скрылся в парковой
зоне.  Он пришел  туда, где все случилось. Покрутился на месте, потом лег, и
тоскливо завыл.
     На  этот-то  вой  и  проломился  сквозь  кусты  милицейский  УАЗ  --  о
взбесившейся овчарке поступило множество  сигналов от  общественности, -- да
только хвост мелькнул в зарослях. Грэй принял решение и начал действовать.
     Тот, кто похитил хозяина Грэя, смахивал на человека внешне,  но по сути
им не был. Редкое существо  -- лишь два или три раза за всю предыдущую жизнь
Грэй чуял  таких  издали.  Они  нервировали  пса, тот рычал в  их сторону, и
хозяин  недоуменно одергивал  собаку.  Теперь пришло время  заняться поиском
нелюдей предметно. И выйти на след пропавшего хозяина через них.
     Распухла и болела морда, хотелось есть  и пить. Грэй пару  раз пробовал
обратиться за помощью к  людям, но от него шарахались. Одинокая собака, даже
при ошейнике с табличкой, вызывала у людей страх.  Это было  очень  странно,
Грэй  не  понимал  их   реакции.  Заработав  несколько  ссадин  от  палок  и
булыжников, пес оставил попытки наладить контакт. Сначала он кормился только
на  помойках,  через  неделю  приспособился ловить  мышей  и  другую  мелкую
живность, разнообразив  свой рацион. Водой его снабжал ручеек  в заброшенном
парке, где пес коротал дни. А ночами он прочесывал город.
     Нелюди были здесь точно, жили среди людей, но люди почему-то
     не чуяли их. Встречались нелюди и вправду редко. Иногда Грэй засекал
     краем сознания легкий отблеск знакомого сигнала опасности и шел на
     него, но каждый раз метка уплывала раньше, чем пес успевал взять
     точное направление.
     Со временем сигналы показались  ему четче  -- то  ли  Грэй научился  их
улавливать, то ли  нелюди активизировались. Так или  иначе, первую свою цель
он  вынюхал сквозь  толстую стену дома.  Спрятался  за  мусорными  баками  и
приготовился ждать.
     На улице было довольно светло от луны,  но  нелюдь  пользовалась чем-то
большим, чем зрение, возможно, тоже нюхом. Выйдя из дома, она сразу  почуяла
засаду, и заволновалась.
     Грэй обезумел. Эта тварь боялась его. Боялась!.. Он  сам  не понял, что
произошло дальше --  бац, хлоп, и нелюдь катается по асфальту, сжимая руками
глотку, из которой хлещет дурно пахнущая кровь.
     Собственно,  пес  атаковал  по  всем  правилам,  как  учили  на  курсах
защитно-караульной   службы.  Бросился,   перехватил  руку,  которую  нелюдь
выставила перед  собой,  рванул вниз  и  в  сторону, опрокидывая  противника
наземь -- Грэй сильно  потерял в весе, но инерция  помогла, -- почувствовал,
как вцепились  в  ошейник...  Тогда он  выпустил  руку из  зубов, потянулся,
достал клыками до горла твари и располосовал его.
     Все оказалось так просто!
     Грэй пережил  еще один шок замешательства, куда более  сильный, чем  от
нападения соседа с  железякой. Он не посмотрел, что было с нелюдью дальше --
пса гнало прочь ощущение полной несообразности случившегося.
     От нелюди остался гадкий привкус во рту.  Грэй поспешил налакаться воды
и залег в парке. Он  легко победил это существо. Но  то, которое встретилось
им с хозяином, было намного сильнее и опаснее.
     Значит, они разные?
     Вторую свою нелюдь Грэй взял через месяц, опять при яркой
     луне. Пес успел здорово одичать, прежние задачи как-то подзабылись, и
     когда образ хозяина всплывал в памяти, возникало лишь одно желание --
     давить тварей.
     Нелюдь шла по следу, она настигала  одинокого мужчину, который, шатаясь
во всю ширину улицы, брел куда-то на окраину. Грэй перехватил тварь красиво,
та  засекла его в  последний момент и едва успела дернуться. На этот раз пес
не  убежал, а  внимательно  наблюдал, как смертельно  раненая тварь  ползет,
встает на  ноги,  и,  шатаясь не  хуже  своей потенциальной жертвы, пытается
уйти. Грэй сопровождал ее, пока та не свалилась вновь, уже насовсем. Но даже
упав, сдохла тварь далеко не сразу.
     Следующую  ночь Грэй прошлялся по  городу безрезультатно,  зато уже под
самое утро выследил двоих.  Пес  побежал  очень  быстро и успел понять,  что
парочка  устроилась на дневку  в  заброшенной избе.  Почему-то  твари любили
окраины,  центр  города их  не  привлекал.  Грэй переместился к жилым домам,
подкрепился на помойке, встретил там ежа и решил  им закусить. Было стыдно и
больно. Еж ушел, а Грэй долго выталкивал языком иголки, застрявшие в небе.
     Потом он вернулся, удостоверился, что добыча на месте, и немного поспал
в кустах неподалеку. Проснувшись, запрыгнул в избу через распахнутое окно.
     Дневная беспечность тварей  была поразительна. Одна нелюдь  лежала  под
продавленным  топчаном, другая свернулась калачиком  на печи. Эту достать не
представлялось возможным, и Грэй, настороженно урча, сунулся под топчан.
     Тварь начала оживать лишь когда Грэй выволок ее на середину комнаты. До
этого пес толкал ее и дергал, но нелюдь не реагировала. Теперь же она что-то
жалобно забормотала и,  не открывая глаз, попыталась уползти обратно. А Грэй
совершил  еще одно  важное открытие -- он не  может убить нелюдь просто так.
Сонная и вялая, тварь была нелепа, жалка, куда-то подевалась ее аура угрозы,
и вообще,  то, что Грэй  чуял сейчас, больше напоминало  о человеке, чем  об
опасной дряни.
     Обескураженный, Грэй покинул избу.  На бывшем огороде водились мыши,  и
настроение улучшилось. А ближе к ночи из избы отчетливо потянуло нелюдью.
     Грэй снова вошел через  окно,  уселся в  углу, и  оттуда  наблюдал, как
твари просыпаются, все больше становясь похожими на себя  истинных. Это  был
момент небывалого триумфа.  Сразу две нелюди, едва придя в себя, обнаружили:
палач ждет. Грэй сполна насладился их ужасом.
     Он не предполагал, что твари могут  беззвучно общаться и координировать
свои действия.  Когда они внезапно бросились на пса -- одна схватила поперек
туловища, а другая нацелилась перегрызть горло,
     -- Грэя спасло лишь умение ловко драться лапами. И еще, он все-таки был
заметно  быстрее тварей. Ту, что его грызла,  пес изорвал с ног  до  головы.
Вторая  испугалась, прыгнула  в окно, и кинулась наутек.  Грэй замешкался, и
настиг ее уже среди многоквартирных домов с ярко светящимися окнами.
     Окраинные  переулки  вымирали каждый вечер,  это Грэй  давно знал.  Тут
редко можно было встретить прохожего. Но в домах-то жизнь бурлила, а ближе к
центру --  выплескивалась на улицы. Тварь рвалась именно  туда.  К  людям. А
люди не любили собак.
     Грэй  задавил  тварь  посреди  улицы,  на мостовой, под  жуткие  крики,
доносящиеся из  окон,  и ушел.  Вслед  ему  бухнул  запоздалый  выстрел,  по
асфальту с визгом разлетелась дробь.
     Утром сквозь  парк цепью прошли вооруженные люди. Один едва не наступил
на Грэя. Потом начали стрелять, далеко. Там, почти за городской чертой, жила
стая  бродячих псов, наверное, последняя в  округе.  Остальных дворняг  люди
уничтожили раньше. Грэй  прислушивался к выстрелам  и  нервно прядал  ушами.
Люди среди  бела  дня убивали его сородичей,  пусть  неполноценных,  но тоже
собак. И это
     совсем обрушило привычную картину мира.
     Но не могло ведь быть такого, чтобы людьми управляли нелюди.
     Или могло?
     В ту же ночь стало ясно: нелюди вертят людьми как хотят.  Грэй выследил
тварь, когда она подманивала добычу. Два молодых человека очень уверенно шли
по  улице, и вдруг  их  движения  замедлились, обоих  зашатало,  потом  они,
нетвердо  ступая, повернули  в темный захламленный  тупичок.  Грэй  как  раз
направлялся туда -- там  пряталась его цель. Нелюди тоже  умели охотиться из
засады.
     Пес чувствовал:  тварь и  жертвы связаны,  будто нитью, каким-то мощным
сигналом.  И нелюдь  тянет  двоих  в темноту,  выбирая нить.  Тянет  сильно,
непреодолимо для людей. Это была самая опасная тварь из встретившихся  Грэю,
не считая той, что забрала  его  хозяина. Грэй засомневался, сумеет ли взять
ее  коротко и быстро.  А люди...  Непонятно,  чью  сторону они примут,  если
очнутся.
     Грэй поступил по-овчарочьи: влетел в тупичок и набросился с лаем на тех
двоих,  отгоняя  от  твари.  Буквально  вышвырнул  обратно  на  улицу.  Люди
опомнились  и побежали. А Грэй развернулся к врагу клыками. Теперь ничто  не
мешало честной драке.
     Тварь попыталась завладеть его волей, как поступала до этого с  людьми.
То есть  Грэй так  расценил внезапный холодок в  груди и жжение между  глаз.
Рыча  и скалясь,  он медленно  пошел  на тварь, давая  ей время  испугаться.
Обычная   собачья   тактика,   с  непременной   демонстрацией  угрозы  перед
нападением, действовала на тварей прекрасно -- это Грэй уже знал. Главное не
тянуть. Та парочка, которая напала на Грэя в прошлый раз, успела собраться с
духом,  потому  что  пес  дал ей  несколько  лишних  секунд.  Сейчас  ничего
подобного не будет.
     Тварь  встала в полный рост -- до этого  она  сидела на корточках, -- и
оказалась высокой, широкоплечей, сильной. Грэй рванул вперед.
     В конце тупичка был  забор выше  человеческого роста. Нелюдь вспорхнула
на него словно птица, вроде тех, за которыми пес безуспешно гонялся в парке.
Но у птиц не было длинных ног. Грэй цапнул врага за голень и сдернул наземь.
     Эта  пакость оказалась неимоверно живуча.  Грэй распорол  ей внутреннюю
сторону бедра от колена  до паха, вырвал  кусок  мяса из  брюшины, освежевал
предплечье  и  изуродовал лицо.  Но  она умудрилась  схватить пса за глотку,
подмяла под себя, и теперь давила, давила, давила... А ей на подмогу спешила
с  улицы  вторая.  Какая-то  не такая, но все  равно  нелюдь. Мысленно  Грэй
заскулил от предсмертной  тоски -- голос  подать он просто не мог, --  и  на
прощанье засветил твари лапой в глаз.
     Похоже, ей это было все равно.
     Ее гораздо больше волновала другая нелюдь.
     Которая, подбежав, не стала останавливаться,  а нанесла сильнейший удар
ногой прямо твари в поганую морду.
     Грэй  кувыркнулся,  вскочил --  лапы  предательски разъезжались,  --  и
помотал  головой. Вторая  нелюдь  не промахнулась, она  знала,  чего хотела.
Вытащив из-за  пазухи  какую-то  железку,  она теперь  яростно  колотила  ею
противника, а тот беспомощно отступал, не пытаясь контратаковать.
     Грэй  подышал   несколько  секунд  полной  грудью,   потом  изловчился,
просунулся вперед, схватил тварь за щиколотку, и повалил.
     Непрошенный спаситель встретил  подмогу одобрительным возгласом, совсем
человечьим. Взмахнул  своей железкой и так дал  распластанной твари  по лбу,
что  у  той  руки-ноги взлетели на полметра  вверх. Потом упали и больше  не
шевелились.
     Они стояли, отдуваясь -- Грэй  и  его странный компаньон, -- и смотрели
на бездыханную нелюдь. Потом медленно обернулись друг к другу.
     -- Успе-ел... -- выдохнул спаситель. -- Успел. Здорово, мужик!
     Грэй  поднял верхнюю  губу. Раньше нелюди  не  заговаривали с ним. Даже
когда он убивал их, они не  кричали по-людски  --  только рычали и  хрипели.
Может, они были вообще безголосые. А этот...
     -- Ну, пойдем.
     Спаситель отважно повернулся к Грэю спиной и направился из тупичка вон.
На ходу он достал какую-то тряпку и принялся обтирать ею свое оружие.
     Грэй прикидывал, не задавить ли и этого на всякий случай.
     -- Да пойдем же! Пойдем домой. Обедать! А?
     Нет, это определенно был не враг. Но и не человек. Нечто  среднее между
человеком  и тварью. Странное. Доброе. И  оно  не боялось  Грэя ни капельки.
Уважало его силу, да, но видело в Грэе не опасного зверя, а... Товарища?
     --  Плюнь  на этого вожака! Ты его  так уделал, он уже  не встанет. Сам
подохнет днем. Пойдем лучше поедим. Вкусного мяса!
     Грэй тихо заскулил. Его раздирали противоречия.  Он совершенно не хотел
убивать  загадочное   существо.  И  отпустить  не  мог.   Пес  оглянулся  на
поверженную тварь.  В той еще теплилась  жизнь,  но  тут пришло  знание, что
добивать ее  не  обязательно  -- до  рассвета пусть  валяется,  а потом сама
умрет.
     Это  знание  Грэй  каким-то   образом  позаимствовал  у   удивительного
получеловека.
     Тот уходил, небрежно помахивая железкой.
     Припадая на все четыре лапы, стеная и кряхтя, Грэй заковылял следом...
     *****
     --  Ужас   и  моральный   террор,   --  буркнул   Лузгин,   разглядывая
исполосованную шрамами морду Грэя. -- А глаза добрые-добрые...
     --  Он  жутко  умный,  -- сказал  Долинский.  -- Жутко, понимаешь?  Все
прошлое лето ходил по  городу и убивал вампиров.  В самый разгар кампании по
борьбе  с  собачьим  бешенством.  Однажды  задавил  упыря  прямо  под окнами
пятиэтажки. Куча свидетелей, визг,  обмороки, ай-ай-ай, человека загрызли...
Генерал меня чуть  не со слезами умолял -- поймай эту собаку  Баскервилей! Я
ему говорю: да вы радуйтесь, какая чудная псина завелась, грызет  не честных
граждан,  а кровососов  --  побольше бы нам  таких  бешеных! Вам  же  работы
меньше, двух  зайцев  убьете, она  и вампиров  лопает,  и  подозрения от них
отводит... Мне-то грешным  делом  хотелось, чтобы пес  извел еще  с  десяток
гадов.  Это  была  бы  просто  красота. Только  его  самого чуть  не  убили,
напоролся Грэюшка на вожака, а с вожаком в одиночку справиться, знаешь ли...
Трудно. Помнишь, лапа, как мы ту сволочь отметелили? Ага, помнишь!
     Грэй и вправду чуть не кивнул.
     -- Все помнит! -- гордо сообщил  Долинский. -- Умница. Ой,  я испугался
тогда.  Повезло, монтировку  прихватил, будто  знал, что пригодится. И слава
Богу, тот вожак молодой был. Едва оформился, силу осознал  свою,  и пробовал
набрать стаю. А я  его пас ночами,  чтобы потом  ментов навести  на  дневную
лежку. Им-то в полнолуние с вожаком связываться опасно -- заморочит и убьет.
Да и вообще они по вампирам сыскари, между  нами  говоря, посредственные. Ты
не проболтайся,  а  то обидятся... Значит, вожак сразу двоих  подманивает, а
тут является Грэй, и прямо из-под носа обоих кандидатов  уводит! Героический
пес. Ты  не смотри, что он  лапушка, у меня  от него  пара  меток тоже есть,
долго  мы общий язык искали, ох, долго. Пока я останки его прежнего хозяина,
которого  вампир  убил,  не  нашел случайно. Вот тогда страдания  кончились,
тогда Грэюшка погоревал-погоревал, и стал мой...
     Лузгин  слушал,  кивал,  и  составлял в уме  список  вопросов.  Ему  не
хотелось  перебивать Долинского --  вдруг тот прервет  монолог  и закроется.
Кажется, этот сильный и одинокий человек очень, очень, очень давно никому не
изливал душу.
     Они сидели  у Долинского на веранде и попивали чаек.  Погода наконец-то
разгулялась,  пригрело,  облака разошлись,  и сейчас,  когда день клонился к
закату, вокруг стояла  редкостная благодать.  В пригороде  было  очень тихо.
Здесь теперь жила аристократия: милицейские  чины, остепенившиеся мафиози  и
состоятельные друзья-партнеры тех и других -- как Долинский.
     Люди,  осведомленные  об  истинном  положении дел, и  потому не слишком
опасавшиеся ночного визита кровососов. До недавнего времени -- не слишком.
     --  Слушай,  я  не совсем  понял,  что ты  о ментах.  Они  и  покрывают
вампиров, и охотятся на них?
     --  Представь  себе.  Ладно,  попробую  с  самого  начала.  Знаешь,  я,
наверное, единственный здесь, кто видит картину целиком. Вот, будешь еще ты.
Только  в ночь  со мной не просись.  Я,  конечно, смогу тебя защитить,  но в
следующее полнолуние каждый час на счету, не до экскурсий.
     -- Спасибо, мне  Вовочки хватило по самое не балуйся, -- соврал Лузгин.
Он хотел  "в  ночь".  Он  чересчур  глубоко  увяз  в этой истории,  чтобы не
разузнать все до конца.
     За  стеной  отсыпался  на  толстом  ватном  одеяле  вервольф  Вовка  --
дергаясь, всхлипывая, жалуясь во сне. А здесь в тенечке лежал Грэй, еще одна
загадочная душа.
     Когда они приехали, Грэй не приплясывал радостно вокруг машины, а молча
смотрел, как Лузгин с  Долинским  тащат из  салона под  руки  измордованного
оборотня.  Лузгин напрягся, ожидая худшего.  А Грэй подошел  немного  ближе,
потянул носом воздух, оглядел Вовку так и эдак, повернулся и лениво потрусил
куда-то за  дом. Долинский облегченно  вздохнул  и  сказал:  "Пронесло.  А я
боялся". -- "И я. Странный пес". -- "На самом деле -- страшный. Но хороший".
     -- Возьми еще варенья. Мама делала. А черника очень полезна для глаз --
тебе-то, литератору, глаза подпитывать надо регулярно.
     -- Знаешь, я сладкое не очень.
     --  Мама  делала...  -- повторил Долинский  и укоризненно посмотрел  на
Лузгина.
     -- Не  помню ее совсем, извини,  --  сказал Лузгин, послушно накладывая
себе черничного. -- Все хорошо, надеюсь?
     -- Да, спасибо. Мамуля активна и деятельна -- подыскивает мне невест из
хороших семей. И очень расстраивается, когда я говорю, что не время.
     -- Не время? -- осторожно переспросил Лузгин. -- Рано?
     -- Боюсь, поздно. Ладно, не смотри так.
     -- Близкий человек, которого ты потерял из-за вампиров...
     -- Да, это была жена. Пожалуйста, без соболезнований -- я
     сам виноват, а "потерял" растяжимое понятие. Она сейчас в порядке.
     Наверное, в  большем порядке, чем  мы  с тобой.  Послушай,  это  трудно
осознать  поначалу,  но  ты прими,  как  данность -- перед  тобой не  совсем
человек.
     -- Догадался.
     -- Я переломавшийся вампир.
     Лузгин подавился вареньем.
     --  Быо  пзние,  --  промычал он. -- Извини.  Я говорю --  было  у меня
подозрение.
     -- Не страшно? -- спросил Долинский, ехидно щурясь.
     Лузгин посмотрел на него  и  вновь увидел не больше того, что открылось
ему  раньше.  Раздвоенное, несчастное, одинокое  существо, из  последних сил
делающее хорошую мину при плохой игре.
     В первую очередь -- существо человеческое.
     --  Будет страшно  -- попрошу Вовку  надрать  тебе задницу,  --  честно
сказал  Лузгин.  На оборотня  он  и вправду  очень надеялся.  -- И много вас
таких?
     --  Насколько  мне  известно,  немного.  А  Вовка  твой,  кстати,  боец
средненький. Полдюжины мужиков разогнать не смог.
     --  Это вопрос  дискуссионный.  Зашишевские  держали его  в  постоянном
страхе.  Ты  служил?  Правильно.  Значит  должен  помнить,  как  давит  волю
дедовщина. И потом, извини,  в железном  ошейнике,  да  на  цепи,  да против
шестерых  ты бы тоже не особо повоевал. Бедный Вовка, говорил я ему, чтобы с
детьми не заигрывал...
     -- Да, мы едва успели. Это у меня  судьба,  наверное, поспевать в самый
последний момент, я уж привык.  И за собственные ошибки полной мерой платить
-- тоже, видимо, судьба... А Вовку я потом натаскаю, покажу  ему характерные
вампирские приемы. Жалко, мало времени. Эх, было бы в запасе хоть полгодика!
     -- Думаешь, слабоват парень?
     -- Не  в том дело. Вовке нужно распрямить спину и поверить в себя,  это
вопрос жизни и смерти, когда имеешь дело с упырями. У них собачья реакция на
эмоции  жертвы:  испугался  --  тебе конец,  не  боишься --  получаешь шанс.
Человек, столкнувшийся с вампиром случайно нос к носу, выживает, если у него
естественный испуг не переходит в глубокий страх. Попер  грудью,  обматерил,
да просто фамилию спросил  --  а вампир испарился. Не  поверишь, я знаю  про
одного  милицейского сержанта,  здоровенного  парня,  который  спьяну  упыря
избил, взял за шиворот и в  отделение поволок. Решил, что тот его сексуально
домогался. Хорошо, встретился им по дороге компетентный товарищ, раньше, чем
упырь в  себя  пришел...  -- Долинский поймал недоверчивый взгляд Лузгина  и
пояснил:  --  Вампир  не  нападает  сразу,  он  сначала загоняет человека  в
состояние  жертвы,  наслаждается  процессом...  Если  упырь  не  готов  тебя
обработать по  всем правилам,  то обычно  теряется  и  спешит  уйти. Главное
правило -- оставь ему  возможность  скрыться. Потому что зажатый в  угол, он
дерется  насмерть.  Тому  сержанту  повезло сказочно. Если  бы  не  шел  ему
навстречу  другой  мент, опытный,  да  еще  с  топором...  А  ты  запоминай,
пригодится.
     -- Не хотелось бы!
     -- Ну, другим расскажешь... Если я разрешу.
     Лузгин  молча  ждал   продолжения.   Долинский   вдруг  приоткрылся   с
неожиданной стороны -- в нем прорезался авторитарный и уверенный лидер, тот,
кто  может  разрешать  или не  разрешать,  по праву  сильнейшего  в команде.
Сильнейшего духом. Фраза была произнесена мягко, но  с полной убежденностью:
если Долинский сочтет что-то неуместным, он не даст Лузгину сделать это.
     -- Я попозже  тебе  объясню, почему  так, --  сказал Долинский, опуская
глаза, будто извиняясь за свою властность. --  Понимаешь, сейчас критическая
ситуация,  и  расклад  совершенно  не  в нашу пользу. Но  случается  чудо --
появляешься  ты и  преподносишь на блюдечке  надежду. Жалко, я  не  смыслю в
астрологии,  но без удачного  расположения звезд вряд ли  обошлось. Теперь я
боюсь одного -- что Вовка не столь талантлив, как кажется.
     Лузгин закурил и бросил:
     -- Рассказывай.
     Ему просто ничего больше не приходило в голову.
     -- Ты выживешь при любом развитии событий. Скорее тебе на голову упадет
кирпич, чем вампир тебя задерет.
     -- Это ценно, конечно. И какую роль ты мне отводишь  в предстоящем шоу,
хотелось бы знать?
     -- Свидетеля.
     Лузгин поморщился.  Что-то  похожее  он  уже  слышал.  В Зашишевье,  от
Муромского. Кончилось все полными штанами.
     *****
     Когда  стемнело, Долинский облачился  в черный  плащ. "Ну,  мы пошли на
разведку". -- "А спишь ты днем?" -- "Скорее утром. Мне теперь много не надо,
часа  три-четыре, и  как  огурчик". Лузгин  вместо комментария  хмыкнул.  По
Долинскому нельзя было сказать, что  он регулярно высыпается. Не  исключено,
подумалось  Лузгину,  что измененная  психика  Долинского  восстанавливается
после нескольких часов сна. Но тело его  выглядело  нездоровым, затасканным.
Впрочем, и у обычных людей в  возрасте за  тридцать  попадаются  тоже...  Не
тела, а организмы. Это уж как с собой обращаться.
     "Нам тут  держать ушки  на макушке?"  --  "Да что ты! Во-первых,  здесь
самое защищенное место в  пригороде,  на каждом дворе по паре волкодавов.  А
во-вторых, у простых упырей  до начала активной фазы еще дней пять,  если не
больше.  Сейчас даже  вожаки  едва  шевелятся.  Сегодня  на весь  город один
по-настоящему  опасный тип  --  проклятый  сумасшедший "мастер"". -- "Ты  не
боишься?" --  "Я должен вынюхивать  лежки. Больше  некому.  Менты  вычисляют
упырей по косвенным признакам, но  примерную  наводку на место всегда даю я.
Милиция без моей  помощи  может искать  вампиров исключительно  по  кровавым
следам -- представляешь, что творилось бы в городе тогда? У нас и так по два
законченных кровопийцы на десять тысяч жителей. Это ненормально". -- "А что,
есть незаконченные?" -- "Да, нескольких  еще можно уговорить остановиться. И
одного родные держат на привязи".
     Лузгин попробовал  вообразить,  каково это  --  уговаривать начинающего
вампира  остановиться,  -- и не  смог.  Зато  очень  живо  вообразил, что за
радость держать родственника-упыря на  привязи.  Нечто похожее он  прошел  с
Вовкой, но в сильно облегченном варианте.
     Долинский и Грэй скрылись в  ночи. Лузгин накормил Вовку,  завернулся в
плед и устроился на веранде с ноутбуком. Мечта всей жизни
     -- свежий воздух, шезлонг, неяркая лампа, тишина.
     Вовка бесшумной тенью бродил по  участку. Уже без  ошейника, но все еще
на  той  самой привязи, хоть  сейчас  и невидимой.  Обживался, слушал город,
привыкал  к  относительно вольной жизни. Вовку  заинтересовал  хозяин  этого
дома,  и  особенно  его  интриговал Грэй. С  такими  ненормальными  собаками
оборотень раньше не встречался. Пес воспринял его как человека -- настолько,
что Вовка, проявив  совершенно  человеческую реакцию в ответ, потянулся Грэя
погладить.  Тут оборотню, конечно, показали клыки. "А мог  бы и цапнуть,  --
заметил Долинский. -- Это хороший знак, думаю, со временем они подружатся".
     Вервольф  чуть  не  лишился  когтей  и  зубов  из-за того,  что  хотели
погладить его самого. На лесопилку  пришла дочка  одного из мужиков: послала
ее  мать  с  поручением,  забыв,  где  прописан  страшный  опасный  "зверь".
Оборотень как раз отдыхал в густой траве -- лежал, ушами шевелил, размышлял.
Когда девочка подошла к нему и сказала что-то вроде "Ой, какой бобик", Вовка
благоразумно  начал отползать, но было поздно. Его уже гладили. А мужики уже
бежали выручать ребенка.  От  топота  и мата девочка  испуганно вскинулась и
закричала. Все. Опоздай подмога на пару минут -- быть бы Вовке инвалидом.
     "Везучий парень, --  сказал  Долинский. --  Пусть его  удачи хватит  на
всех". -- "Хорошенькая удача! -- усомнился Лузгин. -- Бедняга чуть  концы не
отдал ни за что, ни про что". -- "Но не отдал же! Поверь, нам и сомнительная
удача  сгодится.  Раньше  вообще  никакой  не  водилось". Тут возразить было
нечего.
     Лузгин раскрыл ноутбук и  задумался. "Надо просто все записать, пока не
стерлись   из   памяти   разные  "вкусные"   мелочи.   Именно   в   мелочах,
незначительных,  на первый  взгляд,  деталях иногда прячутся ответы на самые
трудные вопросы. О, Господи! Неужели  мне все это не снится? Не поверю, пока
не увижу вампира  своими глазами. Хотя у меня уже больше месяца есть  ручной
вервольф...  Может,  ну  их,  вампиров? Укусят  еще  ненароком.  А  вдруг  я
предрасположен к  этой  гадости? Значит, надо сначала попроситься  на анализ
крови, и уж потом...  А если  не укусят, а сразу голову открутят? Любопытную
голову? Нет уж!".
     Убеждая себя,  что очень боится упырей,  и  поэтому не пойдет "в ночь",
Лузгин положил руки на клавиатуру.
     "Ну, посмотрим, какая вырисовывается картина".
     ...В  стапятидесятитысячном  городе  сейчас  около   тридцати   активно
промышляющих  вампиров. Такая  численность  считается  ненормально  высокой.
Вампиры становятся проблемой уже когда их больше одного на сто тысяч. Потому
что контролировать упырей  сложно, а стоит их распустить -- начнется быстрый
рост поголовья  и, как  следствие,  пойдет  волна  страшных немотивированных
убийств. К вампиризму предрасположено  не больше процента населения. Но один
процент,  например,  питерцев --  уже  пара дивизий. А процент москвичей  --
армия.
     Вампиры  сильно  мифологизированы,  и  это   их   основное   прикрытие.
Столетиями  в  сознание  людей  вколачивался романтический  образ вампира, и
никакие ужастики, показывающие реальные  тошнотворные  картины  "прикладного
вампиризма" не могут перебить главный миф -- о всесилии и бессмертии упырей.
Этот  миф  владеет  умами,  и  из-за  свойственного  человеку  стремления  к
безграничной свободе и силе, владеть ими будет всегда.
     Непонятно, был внедрен миф намеренно, или человечество само приукрасило
свой  древний  страх.  Собственно,   пусть  историки  разбираются,  если  им
интересно,  а  сегодня важно  другое: так  называемые "старшие" абсолютно не
заинтересованы во всей этой дешевой романтике. Они сами к вампирам относятся
не  лучше,  чем  бойцы  из  милицейских  и  фээсбэшных  "ночных  команд".  С
омерзением. Вампиров следует давить.
     Потому что вампиры -- это не настоящие вампиры.
     То есть вампиры -- совсем не то, что вы думаете.
     Настоящий вампир, "старший",  крови  не пьет.  Он  сидит  на  тщательно
сбалансированной диете, а сверхчеловеческие свои  потребности удовлетворяет,
запитываясь  от  энергетических  потоков,  в  реальность  которых  остальное
человечество  не верит. "Старшие" действительно весьма долговечны, они живут
лет по  полтораста,  иногда  немного  больше,  и  до  самого  конца остаются
активны.   У   них  чрезвычайно   закрытое   сообщество,  повседневная   его
деятельность  окутана тайной, известно лишь,  что  в  двадцатом веке,  когда
достаточно развилась наука, основные усилия "старших" были перенаправлены на
изучение  собственной  природы.  По  оценке  Долинского,  "старших" в России
примерно двести, а всего на планете несколько тысяч.
     Они влиятельны, но ни в коем случае не правят миром.
     Они,  скорее,  добиваются  влияния,  чтобы  более  эффективно  от  мира
отгораживаться. Справедливо полагая, что  нынешнее человечество недостаточно
гуманно, дабы принять их такими, какие они есть. С отвратительным довеском в
виде упырей.
     Все  контакты   "старших"  с  обществом  идут   через  "мастеров".  Это
относительно  молодые  особи,  еще  способные  на  проявления  "традиционной
человечности"  и потому успешно взаимодействующие с  людьми. Сейчас в России
"мастеров" что-то около сотни. В их ведении работа с кандидатами в "старшие"
и контроль  внеплановых инициаций. Попросту говоря --  пробуждение тех, кого
наметили, и уничтожение тех, кто стал кровососом. "Мастера" сильны физически
и живучи.  Умеют  за считанные мгновения  подавлять человеческую психику. Но
тут многое зависит от, казалось бы, мелочей. Опытный "мастер" гарантированно
может  усилием воли  блокировать нервную  систему вампира. Но вот  завоевать
симпатию человека, почуявшего "нелюдь", у него получится вряд ли. А  простых
граждан,  каким-то шестым чувством  вычисляющих чужака, очень  много. С ними
действуют лишь  силовые методы: заставить, принудить,  наконец -- толкнуть в
обморок, чтобы не мешали.
     Трудно сказать, насколько сильны  в этом плане "старшие", но  "мастера"
точно  не  всемогущи.  Теперь  известно,  что  два молодых русских "мастера"
погибли  в  окрестных лесах  при попытке отловить странного мутанта, который
оказался устойчив к грубой ментальной атаке.
     Теоретически группа охотников на вампиров, правильно замотивированная и
хорошо знающая,  что  ее ждет, справится  с "мастером". Правда, у того будет
серьезная фора. Он почует опасность издали и либо уйдет, либо приготовится к
комбинированной обороне,  сочетая  нормальное  оружие и  личные  возможности
ментального подавления. Насколько это все реально, никто не проверял --  нет
необходимости. К тому же, если верить слухам, в русских "ночных командах" по
два-три человека, и команд таких от силы десяток, по самым крупным  городам.
Формируются они случайным образом, иногда вообще стихийно, из людей, имеющих
личный  счет  к упырям. Действуют строго по месту жительства. А на  очаговые
вспышки  приезжают  "мастера"  из  Москвы и  Питера.  Обычно  беду  засекают
специально  обученные  "нюхачи", сканирующие  пространство на сотни, если не
тысячи  километров  вокруг. Ведется  мониторинг и по традиционным каналам --
через  доверенных   лиц  "старших"  в   силовых  ведомствах.   Эти  же  люди
поддерживают  работу "ночных команд",  обеспечивая  их деньгами,  расходными
материалами, официальным прикрытием и медицинской помощью.
     Не  приходится  удивляться  тому,  что  мы  ничего  не  знаем  об  этом
противостоянии  --  в  него  вовлечено  меньше  тысячи особей,  вампирских и
человеческих. Да у нас с работорговли кормится на порядок больше народу! А с
порноиндустрии -- чуть ли  не на два порядка. И убивают в этих, с позволения
сказать, отраслях, столько же.
     Может  показаться,  будто между  цивилизацией людей и микроцивилизацией
"старших" налажено трогательное взаимопонимание. Ничего подобного. С  начала
двадцатого века "старшие" отказываются занимать чью-либо сторону в военных и
политических  конфликтах.  И  некоторые  властные  структуры  уничтожили  бы
"старших"
     из одной чистой мстительности.
     Но  без  помощи  "мастеров"  не  справиться  с вампирами.  А  "старшие"
руководят всеми исследованиями  проблемы  вампиризма. И  в их  воле спасение
высокопоставленной особы, случайно прошедшей инициацию.
     Случайно -- потому  что любой, кто соприкоснулся хоть раз с "мастером",
не   захочет   добровольно  обменять  свою   человеческую   жизнь   на   эту
нечеловеческую, пусть  очень долгую и насыщенную. По этому  пункту Долинский
ничего  определенного  сказать  не сумел,  ограничившись фразой  "увидишь --
поймешь, а там уж описывай, если сможешь". С учетом  того, что сам Долинский
-- переходная  форма  от  человека  к  "старшему",  вероятно,  речь  идет  о
проблемах  коммуникации  с  обычными  людьми и,  как  следствие, мучительном
одиночестве.
     Итак, получается замкнутый круг. "Старшие" нужны людям, а те поставляют
"старшим"  молодую  смену.  И все  складывалось  бы тихо-мирно, когда  б  не
соблазн  покончить с унизительным для людей сожительством раз и навсегда.  В
последние  годы  напряжение росло очень быстро. А  пропаганда  "старших"  --
например, они запустили  дезинформацию  о  том,  что  некоторые  техногенные
катастрофы  были  спровоцированы  ими для зачистки местности от вампиров, --
работала  скорее  против  них. Выходило,  что на  планете  не только орудует
неподконтрольная  людям жестокая  сила, так она еще  и разучилась убирать за
собой.
     А   "старшие",  кажется,  и   вправду   разучились.  Точнее,  перестали
справляться.  "Внеплановые" инициации  случались всегда, сколько-то вампиров
гуляло само по  себе, распространяя заразу, но и обстановка  на планете была
совершенно другой, и люди -- тоже другие.
     Есть много гипотез, как должен на  самом  деле работать симбионт  (люди
предпочитают говорить "паразит"), внедряющийся в кровь  будущего носителя. И
не меньше гипотез, почему при внедрении  сплошь и рядом идет сбой. Последние
несколько  столетий  вообще  не  было ни  одной  безопасной инициации! Любой
новичок проходил  "вампирскую"  стадию,  и лишь "старшие" не  позволяли  ему
застрять  в ней... При случайной  инициации на выходе стопроцентно получится
вампир. А  то,  что он  обречен на  скорую  деградацию и смерть,  лишний раз
доказывает: это  брак.  Возможно, не все легенды  врут, и когда-то  на Земле
водились долгоживущие вампиры. Теперь их нет. И слава Богу, конечно.
     Скорее всего,  симбионт-паразит  и сегодня отрабатывает свою  программу
так  же  верно, как  тысячи  лет назад.  Изменились  сами  люди.  Точнее,  в
результате деятельности людей химия их среды обитания стала иной. И симбионт
губит  носителя  вместо  того,  чтобы провести  его по пути от  человека  до
"старшего". Вампир приобретает сверхчеловеческие возможности, но употребляет
их для банального выживания...
     Кажется,  на  предпоследнем  слове  палец мимо клавиши  мазнул.  Лузгин
присмотрелся и заметил чудесную опечатку -- "анального выживания". Исправил.
Закурил. Буркнул  "Вов, ты  где?"  --  "Тут,  --  пришел мысленный ответ  из
малинника,  бурно разросшегося  на задворках  участка. --  Хочешь  ягод?" --
"Нет, спасибо".
     "Вот тебе и сверхчеловеческие возможности, -- подумал Лузгин. --
     Для  анального выживания! Страшно подумать,  что начнется, если обучить
людей  мысленной  речи,  хотя  бы  на  примитивном  уровне.  Сколько  рухнет
институтов, отстроенных веками?  Сколько профессий умрет? Во что превратится
искусство? Собственно, мыслеречь и не речь совсем -- Вовка шлет мне образы и
ощущения. Может ли он передавать то, что выдумал? Имитировать эмоции? Врать?
На мой взгляд, нет. Но это же Вовка, простой и честный. А  взять Долинского,
который за  секунду  показал мне  объемную картину.  Насколько  он  способен
исказить  действительность  в тех мыслях,  что  открыл  другому? Обязательно
расспрошу его об этом. Потому что мыслеречь -- опаснейшая штука!".
     Лузгин открыл новый файл и быстро застрочил, пока идея не ускользнула.
     ...Нынешнее  мироустройство  держится  на  трех  китах:  прямой  обман,
сокрытие  информации,  фильтрация информационного  потока.  Государственные,
коммерческие, военные, семейные, личные тайны определяют все. Ни одна власть
не  откровенна с народом,  ни  одна  компания не  говорит  всю правду своему
персоналу, и немногие пары совершенно открыты  друг перед другом.  Но даже в
последнем случае, каких-то вещей мы о своих любимых предпочитаем не знать, а
какие-то,  едва узнав, вытесняем из памяти. Наша психика оснащена фильтрами,
оберегающими сознание от перегрузки.  Те  же фильтры  мы встроили  в систему
общественных коммуникаций. Человек формирует мир под себя, делая его в целом
подобным себе. Стыдно признать, но вся эта постоянная многоуровневая ложь --
необходима. Как и  самообман. Недаром миллиарды землян прячутся в религию от
экзистенциального  ужаса. Но  отомрут  ли религии, если  вдруг  человечеству
будет явлена неоспоримая истина о том "кто мы, откуда, куда идем"? Ни в коем
случае. Напротив, как раз  религией люди заслонятся от  нового знания,  буде
оно покажется им еще более пугающим, чем прежнее незнание.
     Мы   выбираем   президентами   записных   лжецов  и  ловких  имитаторов
правдивости. Не потому ли, что боимся услышать, как все на самом деле плохо?
Мы  строго  запрещаем  рекламщикам обманывать  потребителя, но  зато учим их
освещать   факты  под   самым  выгодным  углом.  Мы  знаем,   что  множество
журналистских  материалов цензурируется не редакторами, а самими авторами --
настолько страшна открывшаяся им правда, -- и рады этому.
     Мы очень мало знаем о своем мире -- и счастливы.
     Да,  мы  такие.  Мы так выживаем. Потому что это естественно  для  нас.
Сколько шансов радикально переменить свою участь мы упустили из-за нежелания
докопаться  до  истины?  Великое  множество. Какова  вероятность  того,  что
перемены  сгубили бы человечество  -- не  в  его нынешнем обличьи, а вообще,
безвозвратно? Думается, она близка к единице.
     Нашу стратегию выживания можно  назвать язвительно  -- "страусиной", но
это двойная ложь,  потому что страусы  не прячут голову  в песок.  Хорошо бы
честно  сказать  "трусливая",  но  почему-то  не  хочется. А можно  дать  ей
расплывчатое   и,   на   первый    взгляд,   достаточно    адекватное    имя
"стабилизационная".  Однако,  стратегия,  построенная  на  лжи,  блэкауте  и
самообмане, не обеспечивает и стабильности! Она многим хороша,  у нее  всего
один побочный эффект, но он-то и страшен!
     Продолжая   носить  шоры,   однажды  мы  проглядим  тенденцию,  которая
необратимо  вывернет нас  наизнанку. Не изменит, а именно вывернет. Плавным,
малозаметным, эволюционным путем. С непредсказуемыми последствиями.
     До  десяти   процентов  землян   --   самых  умных,   неравнодушных   и
дальновидных, -- сочтут этот  вариант не  худшим, интересным, перспективным,
забавным  наконец.  Сочтут, пока  знакомятся  с этим  текстом.  Когда выверт
завершится, им станет  не менее  жутко,  чем  всем  остальным. Но  будет уже
поздно.
     А оно все ближе.
     Год за годом зарождаются, расцветают и сами по себе затухают совершенно
невероятные -- в смысле "не хотим и не будем в это верить",
     -- процессы.  Некоторые из  них подталкивают общество  в  ту  или  иную
сторону,  но  до сегодняшнего дня маятник ни  разу не  сделал  по-настоящему
широкого взмаха.  Вопрос:  это нас трудно раскачать, или просто мы удачливы?
Возьмем простейший  случай,  касающийся всех и  каждого -- что  вы  знаете о
гомосексуальном лобби в Останкино? Задумывались вы когда-нибудь о том, какое
серьезное  влияние оно  оказывает на  вашу  повседневную  жизнь? Это  вам не
наркотраффик,  не  воровство  с  армейских  складов,  не  пивной  алкоголизм
подростков, короче  говоря, не  то, что  может  убить, если вы ему  неудачно
подставитесь.
     Нет,  это  то, что  медленно-медленно,  незаметно-незаметно деформирует
самую вашу суть.
     Между  прочим, вашему  вниманию  только что был предложен тест  "поймай
идиота". Вы сразу поняли,  чего  добиваются телевизионные  геи? Поздравляем,
идиота вы поймали...  Ах,  если бы они  чего-то  добивались!  В историческом
масштабе те, кто стремятся, не достигают ничего. Влияет лишь тот, кто просто
хочет быть собой. Результат влияния может выскочить где угодно и как угодно.
Его случайным  побочным следствием может оказаться  даже  выбраковка  группы
влияния. И такое бывало.
     А вот еще вопрос из той же области.
     Что вы знаете о вампирах?..
     *****
     В  прихожей  надрывался  звонок.   Минуту-другую  Лузгин  пытался   его
игнорировать,  но тут  в  голову принялись долбить с двух  сторон -- Вовка и
Долинский.  Оборотень  сообщал,  что  за  калиткой  два  опасных человека. А
хозяин, которому снился увлекательный сон, очень просил их впустить, пока он
там досмотрит, чем все кончится.
     -- Экстрасенсы хреновы... -- пробормотал Лузгин, натягивая штаны.
     Часы показывали  девять, по здешним  меркам вполне допустимое время для
делового визита.
     Утро  выдалось пасмурным, но без дождя. Пригород  безмолвствовал, город
тоже  не особо шумел, лишь в  отдалении шуршала "московская трасса", да едва
слышно бубнила громкая связь на железнодорожной станции.
     -- Кого еще принесла нелегкая...
     Вовка нервничал, распластавшись под розовым  кустом.  А шагах в пяти от
калитки  застыл чучелом собаки Грэй и, опустив хвост,  молча буравил глазами
непрошенных гостей.
     За  калиткой стояла такая дурацкая машина, и ожидали двое мужчин  столь
анекдотической внешности, что случись это в Москве, Лузгин решил бы -- хотят
разыграть. Или ограбить.
     Неопределенного цвета автомобиль, весь в крапинку от сквозной коррозии,
был,  похоже, когда-то "Волгой".  Мужчины  -- один тощий  и  сутулый, другой
грузный  и  плечистый  --  тоже  знавали  лучшие  времена.  Они  рядились  в
одинаковые серые плащи,  мятые и  замызганные, причем  здоровяк  еще украсил
себя бесформенной серой шляпой.  Сейчас он сдвинул ее  на затылок  и  лениво
почесывал  бровь  стволом  обреза. А  тощий... Где-то Лузгин уже видел этого
типа, смахивающего на птицу-падальщика.
     --  Доброе утро, -- сказал  тощий. -- Капитан Котов, районный отдел  по
борьбе с пидарасами. Пидарасы на территории есть?
     -- А-а... э-э... -- уклончиво ответил Лузгин.
     -- Это хорошо, что у вас нет пидарасов! -- обрадовался тощий. -- Честно
говоря, нам страсть как надоело с ними бороться!
     Здоровяк перестал  чесаться, зацепил  своим  обрезом шляпу  за  тулью и
надвинул ее на брови. Обрез у него был из  помповухи, громила вертел его как
пушинку,  да  и  выглядела  эта  штуковина  в  могучей  лапище  не  солидней
пистолета.
     -- Вы, простите, к кому? -- осторожно спросил Лузгин.
     -- Мы ошиблись адресом, -- уверенно сказал тощий. -- Давай, отворяй.
     Обескураженный Лузгин мысленно воззвал к Долинскому. Тот не откликнулся
--  видимо, перипетии сна  интересовали  его  куда больше,  чем  ситуация  у
калитки.
     "Он же попросил открыть, -- подумал Лузгин. -- А мне не трудно. Возьму,
и открою.  Пусть  дальше  между собой разбираются".  И  тут он вспомнил, где
видел  тощего.  В  "Кодаке".  "Как  этот  юморист  представился  --  капитан
Какой-то? Разумеется. Мент".
     Лузгин повозился с задвижкой и отпер калитку.
     -- Собака, -- предупредил он.
     -- Кто? -- насторожился тощий.
     -- Не кто, а где.
     --  А-а...  Да  она  уже  на крыльце лежит, твоя  собака. Разбирается в
людях. Не то, что вы, москвичи -- совсем нюх потеряли.
     Лузгин оглянулся.  Он и не  заметил, как ушел Грэй. А Вовка по-прежнему
хоронился в кустах, готовый к обороне. Вероятно, он тоже не очень разбирался
в людях.
     Тощий и  здоровяк  прошли  к дому. Громила на  ходу  небрежно поигрывал
обрезом, и Лузгин  обратил внимание,  что свободная его рука как-то  странно
болтается. Вероятно, повреждена.
     Наконец-то  проснулся  Долинский,  попросил  налить  гостям  чаю.  "Ишь
начальник какой,  -- недовольно  подумал  Лузгин. -- Я  тебе  не  прислуга".
Долинский немедленно дал понять, что ему  стыдно, и он больше не будет.  Тут
уж, в свою  очередь, устыдился Лузгин. Он совсем забыл,  что когда Долинский
следит  издали за  происходящим,  то  видит  не  столько  реальную картинку,
сколько  ее отражение в ощущениях  людей.  И,  значит, воспринимает  все  их
эмоции.
     -- Присаживайтесь, я вам чайку сейчас...
     -- А у нас -- вот. Робокоп, предъяви.
     Здоровяк  положил  обрез  на  стол, и той же рукой извлек из-за  пазухи
бутылку зверобоя.
     -- Тонизирует, -- объяснил тощий.
     -- Вот в чай и налейте, -- посоветовал Лузгин.
     Пока он  возился на кухне, двое успели приложиться к бутылке  прямо  из
горла, и теперь курили, развалившись в плетеных креслах. Грэй демонстративно
улегся поперек  крыльца,  отсекая  гостям  путь к  отступлению, но  их  это,
кажется, не волновало ни капельки.
     -- Вы  всегда так день начинаете?  -- спросил Лузгин хмуро,  расставляя
чашки. Он основательно недоспал, и хамить наглым  визитерам считал в порядке
вещей.  "Приперся,  видите  ли, рэкет  провинциальный  ни  свет,  ни заря. В
шляпе!".
     -- Мы так день заканчиваем, -- сказал тощий. -- Мы,  образно  говоря, с
ночной смены.
     --  Тяжело  приходится?  --  поинтересовался  Лузгин  с  издевательской
участливостью.
     -- Это  зависит, --  ответил тощий значительно. --  Когда  тяжело,  оно
результативно.  Сегодня  вот было  легко,  но  толку никакого.  А  оплата-то
сдельная. С каждой  педерастической головы. У нас  фирма серьезная, приписки
невозможны  --  мы должны положить на бочку уши.  И  одно ухо  не считается,
нужны оба.  Эй,  Робокоп,  помнишь  того выродка, у  которого  уши оказались
неодинаковые?
     -- Угу, -- кивнул здоровяк.
     -- Не зачли нам его, -- вздохнул  тощий,  обшаривая Лузгина прозрачными
глазами. -- Не зачли... Эх!
     Он неожиданно резким движением -- таким, что Грэй подскочил, -- схватил
бутылку и припал к горлышку. Забулькало. Лузгин поежился.
     -- Но согласитесь, --  продолжил тощий, отрываясь от  бутылки и даже не
переводя  дух,  --  уши гораздо приятнее, чем,  например,  яйца. Если бы нас
заставили резать пидарасам яйца... Не знаю. Наверное, пришлось бы уволиться.
Я, знаете ли, брезглив ужасно. Да и  Робокоп тоже.  Вы  не  смотрите, что он
железный парень. У него тонкая ранимая психика.
     -- Угу, -- снова кивнул здоровяк.
     Лузгин, стараясь не впадать в  ярость из-за этого идиотского спектакля,
разлил чай по чашкам. Он догадался: придурочные менты явились к Долинскому с
утра пораньше  стрясти денег на опохмелку. И почему-то казалось, что мафиози
в подобной ситуации вели бы себя хоть самую малость подостойнее.
     Грэй  поднялся с крыльца и  подошел к  столу. По  лестнице прошелестели
легкие шаги, и  на веранду  ступил Долинский --  свежий, чисто  выбритый,  в
деловом  костюме.  Лузгин поймал себя на том, что  рад ему  несказанно. Даже
присутствие Грэя и Вовки, надежных ребят, не защищало от  душноватого запаха
опасности, которым двое в плащах уже провоняли все вокруг.
     -- Доброе утро, -- сказал Долинский.
     -- Слышь, буржуй, дай денег! -- ляпнул тощий. -- Пока не началось!
     --  Могу  дать по шее, -- Долинский  уселся  и огладил Грэя,  сунувшего
морду ему на колени. -- Денег -- принципы не позволяют.
     -- Ну,  вот... -- закручинился тощий. -- Началось. И так всегда. У кого
ни попросишь, все принципиальные. Все по шеям да по шеям...
     -- Как я понимаю, вы тот самый Котов.
     Тощий выпрямился в кресле, и вдруг разительно переменился. Он больше не
выглядел дешевым хитрованом, играющим  придурка.  И на падальщика уже не был
похож.  Напротив Долинского  сидело  теперь  что-то  хищное  и смертоносное,
острое, как режущая кромка.
     -- Капитан Котов. Сержант Зыков. Прибыли для выработки плана совместных
действий.
     --  Ну,  вот и  свиделись наконец-то...  --  протянул  Долинский то  ли
ласково, то ли мечтательно.
     -- Рад знакомству, -- отчеканил Котов.
     -- Доброе утро, --  подал  голос  Зыков.  У  него  оказался приятный  и
звучный баритон.
     --  Я, как  вы  догадываетесь, Игорь  Долинский, а  это, позвольте  вам
представить, Андрей Лузгин, журналист. Он здесь... Не случайно.
     -- Мы в курсе. И, кстати, пусть уж третий ваш покажется.
     Долинский  коротко  глянул  в  сторону  кустов,   ветки   раздвинулись,
выглянула озабоченная морда Вовки.
     Зыков издал странный звук: не то чихнул, не то подавился.
     -- Нет,  мы  не  в курсе, --  по-прежнему сухо и деловито констатировал
Котов. У него на лице  не дрогнул ни мускул. Лузгин, внимательно наблюдавший
за реакцией гостей на  Вовку, подумал, что капитан  дал  бы сто очков вперед
любому настоящему индейцу.
     И тут до него дошло.
     "Какой же я идиот! Местная "ночная команда" -- вот кто эти двое!"
     Вовка убрался обратно в кусты.
     --  Многое  становится  яснее,  --  сказал  Котов,   провожая  оборотня
взглядом. -- А  все остальное  еще больше запутывается. Ну, это после. Карты
на стол!
     Зыков снова полез  за пазуху и вытащил офицерский планшет. Котов извлек
из  него потрепанную на  сгибах карту.  Лузгин отодвинул  чашки,  чтобы тому
удобнее  было развернуть лист.  Карта  оказалась  кое-где  протерта  до дыр,
местами в  жирных  пятнах,  и вся покрыта нарисованными от руки  крестиками,
стрелками,  кружочками.  Это был  план  городской  застройки,  подробный,  с
точностью до дома.
     Долинский продолжал гладить Грэя. Пес легонько помахивал хвостом.
     -- Вы где ходили этой ночью?
     Долинский подался вперед, секунду помедлил и положил ладонь на северную
оконечность города.
     -- Результатов ноль, естественно.
     Долинский кивнул.
     --  А  мы вечером  покрутились вот здесь,  --  Котов  ткнул  пальцем  в
противоположный  край.  --  Казалось бы, никакого смысла. Но я решил немного
пошевелить  дедукцией.  От  безысходности, наверное.  И!..  Вот  этот  домик
знаете, чей? Здесь в тупичке два участка всего.
     -- Там, кажется, Азиз живет.
     -- Ориентируетесь  правильно. Азик. А через  улицу  от него --  Суслик.
Неплохо устроились старые приятели и компаньоны, высшей меры на них нет. Оба
сейчас нежатся на  теплых  морях. У Азика в особняке до черта  охраны, целый
черный муравейник  --  братья, шурины,  племянники,  дикий народ, дети  гор.
Суслик  оставил  сторожить,  как  обычно,  троих.  И  собака  там  была.  Мы
приезжаем.  И что  видим?  Родня уважаемого Азиза, вся  обкуренная вусмерть,
справляет  какой-то  свой  байрам.  А  у Суслика  -- тихо. Полное отсутствие
присутствия,  и уже  который день.  Азиковы  племянники сами  обеспокоились.
Стучали, звонили, кричали -- без  толку. Хотели перелезть через ворота, но я
им строго отсоветовал. Думаю, стаи из трех особей, да с "мастером" во главе,
нам хватит по самые помидоры.
     Долинский молча взял чашку и отхлебнул.
     -- Суслик застраивал свой участок еще в начале девяностых, -- продолжал
Котов.  --  Обстановку  тогдашнюю вы наверняка  помните. В  те годы выживали
только самые умные суслики, барсуки, еноты и  прочие их сородичи. Поэтому мы
имеем вокруг участка глухой забор два запятая пять метра с шипами и  скрытой
колючкой  поверху. Стены дома  толстенные,  окна больше похожи  на  бойницы,
закрыты рольставнями. Это крепость. Как  ее брать,  не представляю. Конечно,
ночью что-то должно быть открыто, чтобы "мастеру" уйти и прийти. Но соваться
туда после захода солнца -- извините, слуга покорный. А днем... Да что днем,
что  ночью -- сначала придется  организовать  саммит. Нужно тормошить  шефа,
чтобы  он вышел на  Олежку Косого, который, по непроверенным  данным,  знает
цену вопроса. И вот если Олежка успешно перетрет с Сусликом и Азиком, и если
те  уговорятся,  и  дадут  нам  карт-бланш,  и  вот тогда,  когда  все будет
согласовано,  и  охрана  Азика  закроет глаза  на  то,  что мы вламываемся к
Суслику...  Я  вас  не  утомил?  И  теперь  я  спрашиваю:  где эта  долбаная
зондеркоманда из Москвы?!
     Долинский задумчиво изучал Котова. А тот глядел  на Долинского, открыто
и смело. Что-то между ними происходило.
     -- Он там. Я его чую, -- заключил Котов.
     -- Мне нравится ваша уверенность,  -- сказал Долинский. --  И совсем не
нравится место, которое  вы нашли. Надо смотреть немедленно. Я сейчас вызову
машину.
     -- Давайте лучше с нами. Фээсбэшный аппарат слишком заметен.
     -- Это моя! -- Долинский заметно обиделся.
     -- Какая разница, чья. Люди видят и говорят -- ага, КГБ поехало.
     Долинского  перекосило,  будто  от  желудочного  спазма. Видимо,  Котов
случайно попал ему ему в больное место.
     А может, и намеренно.
     -- Не  расстраивайтесь,  --  сказал  Котов.  --  Мы  еще  выпьем, и я в
припадке   сентиментальности   расскажу   вам,   какой  вы  на   самом  деле
замечательный. Слово офицера.
     Лузгин  и Зыков синхронно опустили глаза.  Котов  не врал и не старался
показаться лучше, чем он есть. Просто говорил что думал.
     --  Принято,  --  вздохнул  Долинский.  --  Поедем  на  вашей.  Андрей,
останься, ладно?
     -- Я как раз хотел попросить...
     --  Да  там  ничего  интересного, --  Котов  свернул  карту и уложил  в
планшет. -- Забор.  Дом. Через дорогу обкуренные горные азеры поют тоскливые
песни  и громко матерятся в  паузах. Это  звуковое  сопровождение  несколько
оживляет картину. А то было бы страшно.
     -- Останься, -- повторил Долинский. -- Здесь же Вовка.
     -- Виноват, -- кивнул Лузгин. -- Действительно.
     -- Вовка, значит... -- буркнул Котов, вставая и оправляя плащ. --
     Ну, если Вовка...
     -- Надо  будет  его  пробить по картотеке, -- Долинский опрокинул в рот
остатки чая. -- Поможете? Хотя там таких Вовок, наверное, сотни.
     -- Сотни не тысячи, -- вмешался  Лузгин. -- И должны быть фотографии --
вдруг он себя узнает.
     -- По дороге  обсудим, -- пообещал Котов. -- Только пусть  ваш красавец
не высовывается, пока я здесь. У меня от него мурашки, и хочется стрелять. Я
вообще сначала решил, что вы упыря в кустах прячете. Это оборотень какой-то,
да?
     --  Русский  народный вервольф, -- сказал  Лузгин горделиво, будто  сам
Вовку породил.
     -- Значит, его в том году москвичи пропавшие по лесам искали.
     -- А он их загрыз.
     --  Молодец,  --  похвалил  Котов.  --  Я  бы  тоже  кое-кого  загрыз с
превеликим удовольствием,  да грызлом  не вышел.  А  этот все равно пусть не
высовывается.
     -- Вы привыкнете со временем. Вовка славный парень.
     --  Все  мы  славные  ребята,  простые  русские парни, железные  люди с
деревянными головами,  --  Котов слегка пошатнулся. -- Черт, поехали скорее.
Игорь, готовы? Оденьтесь, будет дождь.
     Долинский покорно натянул плащ. Зыков уже шел к калитке. Спрятать обрез
он и не подумал.
     --  До  новых  встреч! --  Котов  махнул  рукой  на прощанье  и чуть не
сверзился с крыльца. Похоже, он с каждой  секундой  пьянел. Лузгин  знал это
состояние -- "откат" после стресса.  То ли  отважному капитану тяжело далось
знакомство с  Долинским, то ли  Вовкино присутствие так повлияло. Но, скорее
всего,  сказывалась  бессонная ночь, которую Котов прошлялся черт  знает  по
каким помойкам.
     -- Вы не против, если я сяду за руль? -- спросил Долинский,
     -- Х...й! -- емко ответил Котов.
     -- Она без него не поедет, -- объяснил Зыков издали. -- Ерунда, кто нас
остановит?
     -- Первый же столб.
     -- Х...й! -- уверенно возразил Котов.
     Лузгину  это  надоело,  он  повернулся  и ушел  на  кухню.  Имело смысл
позавтракать и лечь доспать.
     На холодильнике лежала районная газета,  почти свежая. Лузгин  поставил
разогреваться вчерашние котлеты и решил посмотреть, чего пишут.
     Писали  ужасно.  Такой  кошмарный  слог  Лузгин  встречал  разве  что в
армейских  боевых  листках.  "И  ведь эти  люди  называют себя журналистами,
гордятся профессией, -- подумал он с горечью. --  И каждая жопа, прочитав их
галиматью, решает, что тоже может писать. А сколько у нас авторов,  которые,
гордо  ударяя себя в грудь, кричат "Я -- писатель?". И каждая жопа, прочитав
их галиматью... Тьфу!"
     Давным-давно, при  главреде  Дмитрии  Лузгине,  здесь  была  совершенно
другая газета. Настолько профессиональная, что ее ставили в пример некоторым
столичным  изданиям. Говорят, все советские газеты были одинаковые. Нет, они
различались,  да   еще  как.  У   здешней,  например,  имелось  литературное
приложение,  из которого "выросла"  пара неплохих  авторов --  их  теперь не
стыдно   и   писателями  назвать.  А  сколько   хороших  журналистов  отсюда
стартовало... Отец умел находить таланты. Он вообще многое  умел и  ни одной
мелочи не упускал из  виду.  И получилось так,  что  именно его  манера  все
делать своими  руками  газету  сгубила.  Отец  ушел, не  оставив  после себя
устойчивой   "школы".   Грамотный   преемник,   крепко   сбитый   коллектив,
наработанные  контакты,  отличная  репутация  издания  -- были.  Но  уехал в
столицу  лидер,  и из газеты будто вырвали сердце. Несколько лет  запущенный
отцом   механизм   крутился  по  инерции,   а  потом  издание  очень  быстро
деградировало   и   потеряло  собственное  лицо.   Стало  одним   из  многих
провинциальных листков, обслуживающих интересы городских властей -- и ничего
больше.
     Лузгин вздохнул. "Может, и не надо было отцу соглашаться на приглашение
в Москву. Высосал его этот жестокий город и высушил. До смерти".
     Всю кровь выпил.
     Чертыхаясь сквозь зубы, Лузгин по диагонали  просмотрел четыре  полосы.
Единственным относительно нормальным чтивом оказалась  колонка происшествий.
Пусть и обезображенная неуместно  витиеватым стилем, она хотя  бы сообщала о
дельных вещах.  Вот,  третьего  дня на проселочной  дороге  столкнулись  два
московских  авто. А за сутки  до -- две воронежских машины. Находят же люди,
где встретиться... Лузгин заглянул в раздел частных объявлений.
     Р_Е_М_О_Н_Т_И_Р_У_Ю
     И_Н_О_П_Л_А_Н_Е_Т_Н_У_Ю
     Т_Е_Х_Н_И_К_У
     -- Что-что? --  спросил Лузгин вслух и  почувствовал, как  предательски
дребезжит голос.
     "Ремонтирую инопланетную технику. Готов оказать содействие в размещении
рекламы на бортах НЛО. Писать до востребования, п/я ... Семецкому Ю.М.".
     Лузгин раздраженно отшвырнул газету.
     Опять кто-то терзал звонок. И теребил за душу Вовка.
     И вдруг глухо зарычал Грэй, такой на редкость молчаливый пес.
     -- Сумасшедшее утро, -- сказал Лузгин.
     За калиткой ждал вампир.
     *****
     К этому гостю Лузгин вышел с ружьем наперевес.
     Грэй рычать  уже  бросил,  но стоял непоколебимо,  будто в землю  врос.
Вовка  за кустами  переместился  к  забору вплотную,  чтобы  с одного прыжка
достать вампира, если тот вздумает сунуть лапу сквозь решетку калитки.
     Лузгин передернул затвор и подумал -- странное дело, насколько он перед
"ночной  командой"  дал  слабину,  настолько  же  уверенно  сейчас  двигался
навстречу вампиру.  Чувствовал за собой  крепкий зубастый тыл.  Ментов  Грэй
оценил  как очень серьезных противников, Вовку  они  просто напугали. А тут,
казалось  бы,  монстр  явился -- и  ничего, эти двое его  запросто съедят  и
добавки попросят.
     Так кто тогда по-настоящему опасен в городе?!
     Или вампир нынче дохлый пошел...
     -- Здравствуйте, мне бы Игоря увидеть... -- пролепетал гость.
     Лузгин озадаченно приоткрыл рот.
     У калитки переминалось  с ноги на ногу существо мужского пола, жалкое и
ничтожное.  Раздавленное два раза. Бледное, изможденное,  какое-то иссохшее.
Оно зябко обхватило себя руками, его била заметная дрожь. Глядело существо в
землю, длинная темная челка закрывала глаза.
     -- Игоря нет  дома,  -- сухо ответил Лузгин. -- А мы  с вами не знакомы
случаем?
     -- Мне  некуда пойти,  -- существо  всхлипнуло. --  Она  меня  выгнала.
Игорь... Игорь сказал, что я могу обратиться... Если решусь. Вот. Делайте со
мной что  угодно, только  спасите и  ее тоже. Хотя бы  попытайтесь. Что  вам
стоит?..
     "Ну, вот какие они. Неужели такие? Странно. Игорь советовал не бояться.
А я и не боюсь.  Мне, скорее, противно. Интересно, как  выглядит это ходячее
недоразумение при полной луне. Трудно поверить, что оно через несколько дней
превратится  в  убийцу-эстета, подавляющего волю жертвы и наслаждающегося ее
предсмертным ужасом. Хм... И  откуда  уверенность, будто  я давно знаю этого
упыря?".
     --  Я не могу работать, --  пожаловалось существо. -- Я  больше не могу
работать. Ни днем, ни ночью. Не  вижу цвета, не чувствую его. Это не зрение,
понимаете,  это что-то  другое... А она  говорит, раз я  не  приношу  денег,
значит, я не мужчина, и пошел вон.
     Похоже, существо  раньше умело быть элегантным.  Но сейчас его стильная
прическа выглядела неопрятной  копной волос, а ультрамодная для здешних мест
одежда, сплошь из черной кожи, топорщилась  как на дешевом манекене. И вроде
бы  существо выросло довольно крупным и мускулистым. Но теперь это  не имело
значения.
     -- С ней что-то случилось, она раньше была другая. Я не хочу ее терять,
не могу. Я тогда себя потеряю. Пустите, будьте добры. Мне очень нужен Игорь.
Он может  все решить. Я надеюсь, я надеюсь...  Черт побери,  отчего все  так
глупо! Она прогнала меня. За что?!
     Лузгин медленно опустил ружье.
     -- Фима... -- позвал он тихонько. -- Это ты?
     -- А я же люблю ее! -- выкрикнуло существо дребезжащим фальцетом.
     -- Фима. Ну-ка, посмотри сюда.
     Существо несмело выглянуло из-под челки мутным глазом.
     -- Помнишь меня? Я Андрей Лузгин, мы учились в параллельных классах.
     Существо шмыгнуло носом.  Никаких сомнений  не осталось, перед Лузгиным
стоял Миша Ефимов, школьное прозвище "Фима". Приятель, однокашник, ровесник.
Только,   в  отличие   от  них  с  Долинским,  не  повзрослевший,  а  жутко,
невообразимо состарившийся.
     -- Значит, ты все-таки стал художником.
     -- Забудь об этом. Я никто. Пусти меня, пожалуйста. Я должен поговорить
с Игорем.
     --  Игоря  нет дома, --  повторил Лузгин. Вспомнилось из какой-то давно
читанной готики: вампир без  приглашения не войдет. Но уж если пустил его...
Дальше твои проблемы.
     -- Я дождусь.  Разреши войти.  Я где-нибудь спрячусь и буду ждать. Я не
помешаю.
     Лузгин помотал головой.
     -- Да пойми ты, я не могу здесь, мне плохо. Очень плохо. А если я уйду,
то... Куда? Мне нужен угол чтобы прилечь. Спрятаться.  А потом Игорь придет,
и  все  сделает как надо, он знает.  Лишь бы я  выдержал.  Но  я  справлюсь,
честное слово.
     Позади фыркнул Грэй. Как показалось Лузгину -- презрительно.
     -- Да спаси  же  ее! --  взмолилось существо. --  Я не за себя,  за нее
прошу! Если хоть малейший шанс остался,  я что угодно сделаю! Ты скажи! Если
надо убить, я убью! А если надо умереть...
     И существо заплакало.  Оно не  хотело  умирать. Но  ему  это предстояло
довольно скоро. Пока что не физически -- истончалась и усыхала его личность.
     Так сказал безмолвно Вовка.
     Оборотня  уже  тошнило  от  несчастья,  транслируемого  в  пространство
существом. Он готов был придушить вампира из жалости к себе, чтобы больше не
чувствовать его предсмертную тоску. Вовка мечтал -- вдруг  у  Лузгина сдадут
нервы, и тот заедет существу прикладом в лоб?
     Грэй повернулся и ушел к дому.
     Лузгин просунул ствол ружья через решетку и несильно толкнул существо в
живот.
     -- Очнись. Я не понял -- ты меня узнал?
     --  Ну да... --  прохлюпало  существо, размазывая  слезы по лицу. -- Ты
этот... Сынок редактора.
     Лузгин поморщился.
     "Что за день сегодня?! Сначала Долинскому припомнили то, в
     чем он не виноват, теперь мне. До смерти нам, что ли, таскать этот
     хвост? Сын за отца не отвечает. А потом... Наши отцы были достойные
     люди. За своего я ответить готов, если очень попросят. И Игорь,
     наверное, тоже не откажется".
     -- Вас двое было, крутых,  сынок  газетчика  и сынок  кагэбэшника...  И
опять вы вместе тут... Опять все решаете... Не-на-ви-и-жу...
     -- Ну и  пошел в жопу  со своими детскими обидами, -- мстительно сказал
Лузгин. -- Сдохни.
     -- Андрей! -- существо рухнуло на колени, заламывая руки.
     -- Ах, сразу имя вспомнил! Ох, и дурак же ты, Фима.
     -- Да-да, --  затараторило существо,  -- я дурак, я  идиот,  прости,  я
больше не буду!
     "Вов, -- позвал Лузгин, -- ты не сердись, но мы его пустим".
     Вовка   мысленно   выразил  такое  отвращение,   что  человек  едва  не
поперхнулся.
     "Надо потерпеть, Вов. Он нам пригодится".
     -- Учти, я знаю,  кто ты на  самом деле.  И собака  знает. Дернешься --
тебя съедят, -- предупредил Лузгин, отпирая калитку.
     -- Не бойся, не дернусь... -- простонало существо, медленно, с заметным
трудом, вставая с колен. --  Мне ходить-то тяжело. Я болен, вот кто я такое.
Болен, болен, болен... А когда же Игорь придет?
     -- Не знаю.
     -- Поскорее бы. Ох, Андрей, спасибо тебе, спасибо.
     Оказавшись в доме, существо развило  неожиданную  активность. Продолжая
беспрестанно  хлюпать носом, причитать и благодарить, оно принялось суетливо
обнюхивать углы. Прихрамывая, обежало весь первый этаж и спросило:
     -- А подвал? Где вход в подвал?
     Лузгин,  который  уже  умаялся  ходить за существом  по  пятам,  только
головой помотал. Тогда  существо  зашло в "гостевую" комнату, где жил сейчас
Лузгин, легло на пол, кряхтя, заползло под кровать, и оттуда сообщило:
     -- Здесь буду.
     -- Каков наглец, -- буркнул Лузгин.
     Подошел Грэй. Шумно потянул носом воздух. Существо опасливо пискнуло.
     -- Грэй, фу!
     Пес на  команду Лузгина внимания  не обратил.  Он сунулся под  кровать,
ухватил существо за куртку и легко выволок на середину комнаты.
     Существо  трусливо   съежилось.  Грэй  стоял  над  ним   и   критически
разглядывал. Будто думал, сразу задавить добычу или сначала поиграть с ней.
     Существо заползло под кровать снова. Грэй, невзирая на слабые протесты,
вытащил его обратно и довольно осклабился.
     -- По-моему, Фима, ты попал! -- обрадовал вампира Лузгин.
     В голове ехидно хохотал Вовка. Совсем по-человечески.
     -- Андрей, да помоги же!
     -- Грэй, фу! Кому сказано! Фу!
     -- Г-р-р-р-р!
     -- Извини.
     Лузгин  чувствовал себя полным идиотом. Сделать  что-то с этой  собакой
было невозможно -- только застрелить, наверное. Естественное мужское желание
подчинить  себе  пса  и прекратить  безобразие  разбивалось о знание истории
Грэя. Вампир ему не игрушка, а что-то большее. Попробуй, вмешайся. Результат
непредсказуем.
     Существо  рвалось в укрытие,  Грэй его  раз за разом  оттуда  извлекал.
Оставалось ждать, кто первый сорвется и полезет в драку.
     -- Отстань, сука!
     -- Фима, это кобель. И ты ему не нравишься. Честное слово, я тут ни при
чем! Может, хватит будить зверя в звере? Выходи из дома, лезь под веранду.
     -- Мне на улице пло-о-хо...
     -- Да тебе всегда было плохо. Везде. Ты и в школе постоянно ныл.
     -- Зато таким, как вы с Долинским, везде хорошо! Мальчики-мажоры, бля!
     -- А ты в армии служил, чмо?!
     --   Отстаньте  все   от  меня,  сволочи!   Отстаньте!   Уйди,  скотина
четвероногая, тьфу на тебя!
     Вовка за домом катался по траве. Он был счастлив.
     Грэй упоенно волтузил существо.
     -- Да будь ты мужиком, дай ему в рыло! -- ляпнул Лузгин и сам испугался
возможных последствий.
     -- Я не могу, он тогда загрызет! А я должен Игоря дождаться!
     Пойми, идиот, это не ради меня! Мне жену надо спасти!
     Лузгин протянул руку, схватил Грэя за ошейник и дернул. Пес оглянулся и
негодующе рыкнул. Лузгин приказал себе ни о чем не думать  и просто вышел из
комнаты, таща на буксире обалдевшую от  такой фамильярности овчарку. Посреди
веранды  он отпустил  пса,  рухнул в  кресло, бросил ружье  на стол и честно
уставился Грэю в глаза: теперь делай со мной что хочешь.
     -- Фиме жену надо спасти, -- объяснил Лузгин собаке. --  Оставь  его  в
покое, а?
     Грэй отвел взгляд. Будто понял.  Обошел вокруг стола  и улегся на своем
любимом месте, поперек крыльца.
     -- Спасибо... -- донеслось из "гостевой".
     Лузгин  откинул  голову на спинку кресла  и закрыл глаза.  Поразительно
было  уже  то,  что пес  не цапнул  человека за ногу,  когда  его  тащили из
комнаты. А ведь полагалось собаке перенаправить агрессию. Грэй был не просто
восточноевропеец-переросток, в нем проглядывали какие-то примеси.  Насколько
они обуславливали  странные,  даже  парадоксальные манеры  этого  животного,
Лузгин не  знал, он  в кинологии разбирался посредственно. И  все  же пес не
тронул его.
     Очень  захотелось дать волю  нервам. Почти  так  же резко, как до этого
Котов,  Лузгин  цапнул  со  стола  недопитую  бутылку  зверобоя и  припал  к
горлышку.
     --  Знал, что  напьюсь сегодня. Когда  этих ментов  придурочных увидел,
сразу  понял,  --  сказал  он через  несколько  минут, прежде,  чем  сделать
очередной глоток.
     В  поле зрения появился Вовка.  Участок  по  периметру закрывала  живая
изгородь,  поэтому оборотню разрешили  гулять свободно,  только  чтобы перед
калиткой не  болтался. У Вовки в лапах был старый футбольный мяч, сморщенный
и изжеванный. Он издали бросил его Грэю.
     Под кроватью спал вампир.
     А Лузгин  сидел  на  веранде,  курил и смотрел, как  вервольф и овчарка
играют в футбол.
     *****
     Прошел  небольшой дождик  и  не  ушел  -- воздух остался мокрым,  будто
капельки  в нем  повисли.  Грэй опять  лежал на крыльце. Человек и оборотень
листали иллюстрированный  журнал -- Вовка называл разные  вещи их  именами и
почти всегда угадывал. Правда, читать у него не получалось. Хотя он  уверял,
что раньше это умел  и вообще учился хорошо.  Вероятно, перестроенное зрение
вервольфа не позволяло ему корректно считывать буквы.
     А может, он в прошлой жизни был двоечником и прогульщиком.
     Лузгин прикончил бутылку, но не опьянел, скорее набрался  сил нормально
прожить до вечера.
     Долинский вернулся на такси. Открывать калитку  ему было, видимо, лень,
потому что он ее  перепрыгнул. Самую малость опершись о верхнюю перекладину.
Почти два метра. Без разбега.
     Такси уехало очень быстро.
     -- Мой дом превратился в зверинец! -- рявкнул Долинский издали.  -- Что
за говно там валяется под кроватью?
     Вовка  втянул  голову  в плечи. Грэй  подался было с крыльца  на улицу,
встречать хозяина, но передумал.
     -- Это Фима к тебе пришел.
     --  Фима...  А Михал  Михалыч  --  не  хочешь? Самый  модный  в  городе
портретист.
     -- Что-то не тянет он на Михал Михалыча, -- усомнился Лузгин.
     -- К полнолунию еще как потянет. Знай успевай покойников оттаскивать...
Грэюшка,  дружище, привет! Ну,  куда  же  ты, лапа?.. Не  любишь  пьяных!  И
правильно! А я  знал, что надерусь  сегодня прямо с утра!  Как  только  этих
двоих каскадеров увидел, сразу понял. Андрей, умоляю, сделай чайку покрепче.
     -- Может, тебе прилечь?
     -- Вот чашечку дерну и прилягу.
     -- Как съездил?
     -- Девять из десяти, что наш клиент там. Надо локализовать его  точно и
планировать операцию. Ничего, естественно, не  готово, и никто  не готов,  и
вообще  это самоубийство,  но уж  как-нибудь...  Умница Котов, ум-ни-ца,  но
много пьет. И других соблазняет. Хм, а что это мне не звонят?
     Долинский остановился на ступеньках, достал мобильный телефон и потыкал
в кнопки.
     --  Ты не  поверишь,  --  заговорщическим шепотом сообщил он,  -- у них
полный багажник стеклотары! И они ничего не знают! Это какой-то бред!
     -- Про полный  багажник?  -- успел  спросить Лузгин прежде, чем телефон
пискнул, соединяя абонентов.
     -- Вы куда все подевались?!  -- заорал Долинский в трубку. -- Начальник
болтается черт знает, где! Он, можно сказать, пропал! А  вам наплевать, да?!
Почему мне никто не  докладывает?..  А-а,  страшно?! Это ты  не  знаешь, что
такое страшно! Страшно  это если начальник  сейчас на  работу придет! Ладно,
шучу. Не приду. Хорошо, хорошо. Отгрузили? Точно отгрузили? Все отгрузили? И
те календари? И буклеты? Хм, молодцы... Тогда  завтра... Что?  Разве сегодня
пятница? Ну, и валите. Да, сдавайте под охрану и валите. Разрешаю. Начальник
добрый сегодня. Все, отбой.
     Он  сунул мобильный в карман, поднялся  на  веранду, похлопал  Вовку по
плечу и сказал в направлении кухни:
     -- Про два ящика водки в своем багажнике они знают хорошо. Они ни черта
не  знают  всего  остального.  Сплошные мифы  и  легенды.  Черт побери,  мне
известно,  что у обоих анализы отрицательные -- мне! А им -- нет! Они до сих
пор боятся заразиться!
     --  Ты их просветил? -- спросил  Лузгин, вытряхивая  старую заварку  из
чайника.
     -- Угу.  Не  знаю, может, зря. Если  генерал  своим  бойцам  ничего  не
рассказывал, значит,  у  него  были какие-то резоны. Или привычка сработала.
Держать подчиненных в страхе, чтобы им служба медом не казалась.
     -- А ты ему рассказывал?
     -- Что?
     -- Что к вампиризму нужна предрасположенность.
     Долинский как стоял, так и сел.
     Вовка подхватил со стола журнал и благоразумно убрался в дом.
     Лузгин возился с чайником, стараясь не оглядываться на
     Долинского. От того  разве  что искры  не летели.  Кажется, Лузгин  его
своим невинным вопросом совершенно ошарашил.
     "Ни одна власть  не откровенна  с  народом, ни одна компания не говорит
всю правду  своему персоналу". Лузгин  проговорил эту аксиому мироустройства
--  точнее,  набил  ее  на клавиатуре,  --  только  вчера. Но уже сегодня он
оценивал  в свете  новой концепции  все,  происходящее вокруг.  Так бывает с
людьми, долго шедшими  к  открытию, а  потом  сильно удивившимися: неужели я
раньше не додумался до очевидного?
     Очевидное  не очевидное, а расклад сил в городе  оно определяло  точно.
Контролирующая  "работу  по  вампирам" структура  --  ФСБ  -- ни в жизнь  не
раскроет  свои карты  милицейским  исполнителям.  Напротив,  она постарается
создать  вокруг упырей  ауру таинственности.  Чтобы Котов  с Зыковым  каждый
месяц  сдавали кровь на анализ и боялись. Чтобы "мастера"  представлялись им
непобедимыми.   Чтобы  милицейское  начальство  засекретило  работу  "ночной
команды" и сам факт присутствия вампиров в городе. Чтобы у ответственных лиц
поджилки тряслись от одной мысли о том, как Котов случайно подцепит заразу и
перекусает все УВД!
     Чтобы страшно было, страшно, страшно!
     Лузгина   одно   удивляло   --   почему   Долинский,   такой   с   виду
самостоятельный, оказался  пешкой в  этой простенькой  шахматной партии. Ну,
пусть не пешкой. Конем. А толку? Что мешало ему давным-давно познакомиться с
ментами-истребителями, по собственной инициативе,  в обход начальства? Какую
роль  играет  упомянутый   Долинским  вскользь  таинственный  "доктор"?  Что
известно о вампирах мэрии? Насколько осведомлен местный пахан,  про которого
говорил Котов? И кто здесь главный?
     Вот  ключевой вопрос. С ментами  ясно, они либо выведены за  штат, либо
пристроены на незаметных должностях, а  подчиняются напрямую кому-то не ниже
своего  начальника штаба.  Но  Долинский,  "обеспечивающий  связность  всего
этого"  -- перед кем отчитывается?  Да, он  потомственный кагэбэшник, печать
ставить некуда, это ему Котов открытым текстом высказал. Только шеф здешнего
отдела ФСБ  -- несерьезный  босс для  "переломавшегося вампира", к  которому
настоящие упыри на карачках приползают за помощью.
     Проводить в жизнь политику "старших" и отвечать за  тактические решения
должен один персонаж. Кто? Где?  А он вообще тут есть? Или, как испокон веку
принято  на Руси,  каждая структура пашет свою делянку и отчаянно шифруется,
чтобы другие не догадались, как мало она знает, может и делает?
     Это следовало выяснить непременно.
     -- Надо  идти  к  генералу,  --  сказал  Долинский  упавшим голосом. --
Объясняться. Чем скорее, тем лучше. А я не готов.
     -- Лучше сначала поспи, -- Лузгин протянул ему чашку.
     -- Уму  непостижимо!.. Слушай,  Андрей, тебя нам  Бог  послал.  Вот что
значит свежая голова.
     -- Успокойся. Выпей чаю и ляг. Потом как следует подумай.
     Долинский тяжело вздохнул, припал было к чашке, и тут же ее отставил.
     -- Горячий. Долей холодненькой, а?
     Лузгин молча повернулся и ушел обратно в кухню.
     -- Не жрал  сегодня вообще, -- сообщил Долинский ему в спину. --  Вот и
окосел. Извини.
     -- Тебе разогреть? Осталось от вчерашнего.
     -- Да ну. Поехали в кабак, пообедаем.
     -- А ребята? И там Фима под кроватью?
     -- Вот ребята  его и посторожат.  Кстати, чего надо  этому художнику  с
большой дороги?
     -- Его жена из дома выгнала, он требует, чтобы ты ее спас.
     -- Бесполезно,  --  Долинский поморщился и махнул рукой,  будто кого-то
отгоняя. -- Она умрет без крови. Бедный Мишка, не повезло ему. И сам он вряд
ли  переломается,  сила воли не  та.  Проще сдать  обоих  Котову,  чтобы  не
мучились. Пусть этот цикл  отгуляют, а на  рассвете, когда заснут, Котов ими
займется. Рассвет, вот как он это называет. Утро последнего дня... Эх, Катя,
Катя, дура ты красивая, угробила талантливого мужика!
     Лузгин долил в чашку холодной воды,  Долинский благодарно кивнул и стал
жадно пить.
     -- Я не понял, а Катя эта, она Мишке кто?
     -- Жена, кто!
     -- Жена... Ты хочешь сказать, она его заразила, а теперь прогнала?
     --  А  что  тебя  удивляет?  У  начинающих   упырей,  когда   они  силу
почувствуют, все комплексы наружу лезут. А  самые поганые черты характера --
усиливаются.  Вспомни,  какой  Мишка  был  мягкий в детстве,  как от  любого
конфликта уворачивался.
     -- Он, по-моему, и сейчас такой.
     -- Ближе к полнолунию ты его не узнаешь.  Воин справедливости, защитник
обиженных,  крутой  герой.  Некоторые  его  поступки,  хм,  просто  достойны
уважения.  Думаю, он свою прежнюю  трусость так  компенсирует.  Наверстывает
упущенное. Но это временно. И давай не будем забывать, что на нем уже сейчас
несколько трупов. Пока  он ест одних бомжей, принципиально. Следующим летом,
если доживет, Миша будет обычный кровосос. Встретит ночью тебя -- слопает за
милую душу. Кстати, ты точно не хочешь в кабак? Там вкусно.
     -- Поезжай, а я останусь. Вдруг еще кто-то придет.
     -- Катерина  за  благоверным  явится!  --  непонятно  чему  обрадовался
Долинский. -- Если бы.  Катя больше всего на  свете любит себя, красавицу. А
для себя ей нужны деньги  и потрахаться. Из Мишки  она  несколько лет делала
успешного коммерческого художника. Почти справилась, но он  вдруг загрустил.
Тогда она  поставила на нем крест и начала искать замену. По большей части в
Москве.  Доискалась.   Мишка  думает,   ее   на  улице  изнасиловали.   Ага,
неоднократно. Вот Наташу бедную и  правда изнасиловали, да не  кто-то, а сам
ночной смотрящий. Мерзавец! Прислали нам на голову психа. Четыре года он тут
порядки  наводит.  Котов  за   ним  гоняется,  я  выслеживаю,  москвичи  вот
приезжали, бедненькие-несчастненькие, ни в чем не виноватые... И без  толку.
Господи, как я их всех ненавижу!
     -- А кто такая эта Наташа?
     -- Дочь начальника УВД. Я тебе этого не говорил.
     -- Понятно... -- теперь сел Лузгин. "Многое становится яснее, остальное
еще  больше  запутывается,  --  вспомнил он  фразу  Котова.  --  Надо  будет
записать. Пригодится".
     -- Она не  совсем  вампир, -- сказал Долинский  немного виновато, будто
оправдывался  за  генеральскую  дочь.  --  Ей  перед  каждым  циклом  делают
медикаментозную блокаду. Иногда позволяют гульнуть, чтобы дать расслабиться.
Она и крови-то не пьет. Ходит, слушает ночь и ищет того, кто ее инициировал.
А я за ней,  как привязанный. Фактически мы бедную девочку используем. Иначе
никак.  Рядового  кровопийцу  я  и  сам за пару  километров унюхаю. А вот на
"мастера" выйти -- проблема. В прошлый раз мы его почти взяли,  но упустили.
И Котова я  на стаю  навел, и москвичей,  а не вышло. Жаль... Давай все-таки
поедем обедать!
     -- Фима, -- напомнил Лузгин.
     --  Мишка?  Он до  ночи  вообще  никто. А  ночью  будет  тут бродить  и
жаловаться  на судьбу.  Мишке четыре дня еще  страдать.  Купить ему, что ли,
красок...
     -- Он не может работать, не чувствует цвета.
     -- У-у,  как далеко зашло.  Думал, к зиме его  скрутит. Видишь, Андрей,
хреновый я эксперт по вампирам.
     -- А кто хороший?
     -- Здесь --  никто. Даже наш доктор такой же  практик, народный умелец.
Его  в Москве поднатаскали,  дали необходимые контакты, обеспечили прикрытие
-- и все. Сейчас  я, кажется, начинаю  понимать, зачем это  нужно "старшим".
Для  баланса.  Пока  каждая структура  решает  узкую  задачу  и  не  делится
информацией  с  другими, "старшие" могут  быть спокойны.  Мы  не объединимся
против них. Нас  мало,  мы очень заняты. А  ведь если люди  сведут поголовье
упырей к  нулю  и  начнут  говорить  со "старшими"  с позиции  силы... Пусть
расплачиваются  своими  знаниями.  Пусть   всех  научат   видеть  и  слышать
по-настоящему,  сделают здоровыми и крепкими!.. М-да.  Интересненько.  Взять
гадов за шкирку. Мечта всей жизни.
     -- Раньше не приходило в голову?
     --  Андрей!   --   Долинский  посмотрел   укоризненно.   --   Ты   хоть
представляешь,  сколько времени и сил отнимает моя работа,  так  сказать,  в
поле? Да я извертелся весь! Просто не дать упырям здесь расплодиться
     -- уже с ума  сойти можно! Нас всего  лишь  четверо, кто реально что-то
делает, на весь город! Я, доктор, и Котов с Зыковым.
     -- Прости.
     -- Нет, ты представь. Я ночами прочесываю город по квадратам.
     Хожу, нюхаю. А  днем у меня, вообще-то, своя жизнь,  свой бизнес. Но  в
любую  секунду  может потребоваться  консультация  по  телефону  или  личная
встреча. Как я запарился объясняться с нашей мафией -- просто молчу. Вообще,
бандиты  люди   суеверные,  но  у  Олежки  Косого  кандидатская  степень  по
философии, и  он редкостный материалист.  Куда, говорит, мои люди пропадают?
Да вот  туда!.. Решил, мы издеваемся. Надулся, обиделся. Ну,  я сводил его в
ночное  разок.  А  он,  когда   протрезвел,  распорядился,   чтобы  во  всех
поливалках, которые  улицы моют, была святая вода! Попы  наши озолотились на
этом деле. Потом Косой, слава Богу, опять протрезвел...
     -- А почему бы и вправду не  объединить усилия, если дела так плохи? --
перебил  Лузгин. -- Пусть твое начальство поговорит с милицейским. Подберите
надежных людей, подготовьте их и навалитесь на проблему  всерьез. Ты извини,
я, конечно, болтаю о вещах, в  которых не разбираюсь, но это же нормально --
когда  чрезвычайная  ситуация,  землетрясение  или  эпидемия,  все  работают
вместе. Здесь-то как раз нечто вроде эпидемии. И?..
     -- Мы  на грани, --  сказал  Долинский  просто. --  Только все боятся и
никто  не  понимает,  как себя вести. И никто не доверяет никому. Разделение
властей не зря придумано. Каждому уютно в его конуре. Ну, создадим мы втайне
от "старших"  межведомственную структуру. ФБР антивампирское. Ну, пойдет это
бюро  долбить  упырей. А дальше?  "Старшие" узнают и  накапают  кому  надо в
Москве. Будет конфликт. Знаешь  выражение "не раскачивайте лодку"? Кремль не
любит тех, кто  раскачивает  без спросу. Допустим,  мы упремся и  настоим на
своем.  Инициатива  снизу. Но сам посуди,  в  масштабах города это  кончится
бунтом. В масштабах страны -- государственным переворотом. А если за рубежом
поймут,  что  у  нас  происходит на  самом  деле,  начнется цепная  реакция.
"Старших" и их отродье примутся выжигать каленым железом. Последствия можешь
оценить? Не можешь. И правильно. Теперь еще одна позиция. Думаешь, "старшие"
дадут  себя  убить? Да  они  Америку на нас натравят, лишь  бы  спасти  свои
драгоценные шкурки.
     -- Тот, кто... отдает тебе приказы, рассуждает так же?
     --  Тот,  кто думает,  что  отдает  мне  приказы,  --  ревниво  уточнил
Долинский. -- Он вообще не рассуждает. Слишком боится "старших". Вот генерал
их точно не боится. Но... Он всего лишь генерал. У него есть родной город, в
котором  надо обеспечить порядок,  или хотя  бы видимость порядка. Представь
себе, вампиры в  этот уклад вписались лучше некуда. Сначала из-за  них  чуть
гангстерская война не случилась.  Пропадали бандюганы,  русские  грешили  на
зверей -- это они чурок так называют -- те наоборот. Я  объяснил Косому, кто
именно шалит ночами. И с тех пор  наша организованная преступность  -- самая
организованная  преступность  в  области.  Очень дружная,  милая, улыбчивая,
готовая  к  диалогу.  Потому   что  ей  наврали,  будто   это  мы  полностью
контролируем  вампиров, а не наоборот. Голову  даю на  отсечение  -- если бы
ночной  смотрящий  не  заразил Наташу, генерал  с  упырями  смирился бы. Тем
более,  по  его вызову приезжает  команда  "мастеров"-ликвидаторов из  самой
Москвы! Пусть  у  нее ничего не выходит, пусть  она оказывается в  дерьме по
уши, но уважение-то каково, уважение!
     -- А ты можешь вызвать ликвидаторов?
     Долинский помялся немного, потом сказал:
     -- Эх, да и черт с ним! Уж говорить, так до конца. Могу конечно.
     Но  предоставляю  инициативу  генералу,  чтобы  менты  не  знали   моих
полномочий.
     Подумал и добавил грустно:
     -- Вот какой я хитрый. Ничуть  не лучше  остальных  --  враль, темнила,
дезинформатор.  С  открытой  улыбкой  на  добром  лице.  Народ  таких  зовет
"пиарщиками".
     -- Ты отстал от жизни. Продвинутый народ зовет таких
     "гуманитарными технологами". Хорошо, а что же будет дальше?
     --  Когда? В  ближайшие дни или  вообще? Вообще -- не  знаю и знать  не
хочу.  Надо как-то  пилить  эти гордиевы  узлы. Значит,  будем  пилить.  Мы,
собственно, уже начали. Думаешь,  Котов на меня вышел с разрешения генерала?
Ха! Стали  бы мы  тогда при тебе общаться,  как  же...  А  на сегодня-завтра
программа  вполне  определенная.  Сейчас  я  буду спать,  потому что  ты  не
отпускаешь  меня  пообедать...  Не  отпускаешь,  не  отпускаешь!  Ну хорошо,
разогрей вчерашние объедки, перед сном пожую. Слушай, я пьян.  Странно. Меня
же  водка практически  не  берет! Я выпил одну  бутылку и совершенно одурел!
Готов поспорить,  это нервное. Это из-за "мастера". Он там, он точно там.  И
мы его наконец прищучим. Как он надоел! Как я его ненавижу! Надо еще  выпить
и поспать. Ты будешь? Нет? Правильно.  Должен остаться  кто-то  нормальный в
доме.
     --  Так  что дальше?  Вызовешь москвичей? --  спросил Лузгин  с  кухни.
Обязанности  прислуги он уже  выполнял  безропотно, ведь  ему платили  самым
важным -- информацией, пусть и обрывочной. Лишь бы Долинский окончательно на
шею не сел.  Вообще-то по дому трудилась  некая  "бабушка", но на той неделе
она взяла отпуск. Вовремя. Вряд ли бабушка осталась бы равнодушной к  визиту
московского  журналиста  с  ручным  вервольфом,  двух  психованных ментов  и
убитого горем вампира.
     -- К  черту москвичей. Теперь -- к черту. Вечером  еще раз осмотрюсь, и
завтра днем полезу в тот особняк. Сам.
     Лузгин уронил сковородку.


     "Ночной смотрящий" появился здесь пять лет назад. Город стоял от Москвы
ни далеко, ни близко -- ежедневно работать в столицу отсюда не ездили, но на
выходные  смотаться  за  шмотками и  приключениями  могли.  Частенько  назад
привозили заразу.  "Старшие" гоняли туда-сюда ликвидаторов, которые  за одну
ночь очищали  город от  едва народившихся упырей. Потом эта беготня надоела.
Командировали одного "мастера",  зато надолго.  Устранив  инициированных, он
должен был  проследить  транспортные  потоки  и  выявить  контакты местных в
Москве.  Обычно такое исследование позволяло вдвое  снизить  риск  случайной
инициации для жителей небольших городов,  отстоящих от мегаполиса километров
на  триста-пятьсот.  Иногда  все  сводилось к  уничтожению  пары  вокзальных
проституток.  Однажды   пришлось  истребить  семью,  живущую  в  придорожной
деревне.  Случалось  "закрывать"  разные  заведения,  от   дешевых  саун  до
респектабельных баров. Но чаще  --  устраивать несчстные  случаи и внезапные
смерти невезучим столичным родственникам провинциалов.
     Чтобы разобраться с текущими вопросами, "мастеру" хватило недели. Потом
он крутился в городе и вокруг него,  регулярно выходил  на связь,  передавая
оптимистичные прогнозы.
     И вдруг сгинул.
     Через  два  месяца  за  ним  приехали и  не смогли  найти.  А вампиров,
свеженьких, едва инициированных, на месте оказалось  множество, куда больше,
чем  обычно.  Отправили  бригаду,  которая  быстро  передавила их  всех,  но
обнаружить "командированного" не сумела. Он спрятался физически и ментально,
его  местоположение  нельзя было ни  "унюхать",  ни  вычислить  оперативными
методами.
     Это  походило  на  нервный  срыв.  Покинув  бешеную Москву,  выжирающую
энергию из  всего, что шевелится,  "мастер" попал в  райское место -- тихий,
вялый, почти депрессивный  город. Здесь  были все условия  для  того,  чтобы
ощутить  себя  поистине   высшим   существом.  Локальным   богом.  А  божкам
свойственно переделывать среду обитания под свои интересы.
     Похожее  случалось  изредка  и  раньше, но всегда  по одному  сценарию.
Сорвавшиеся  "мастера" выстраивали  из  порабощенных  людей  некую  систему,
продуцирующую  мощные эмоциональные  всплески, и запитывались  от  нее.  Как
правило, это  оказывалась  религиозная  секта или небольшая  армия,  ведущая
кровопролитную войну.  Однажды,  уже в новейшие времена -- компания сетевого
маркетинга.
     Заканчивалось  все  тоже   шаблонно   и  очень   быстро.  Нечеловек   в
человеческом мире  обречен на совершенное,  предельное одиночество. Он может
сколько угодно и как угодно использовать людей, но  это участь единственного
живого  наладчика на  планете,  населенной  промышленными роботами.  Сначала
будет здорово, потом ты сойдешь с ума.  Так и происходило. Если "старшим" не
удавалось вовремя похитить беглеца, он вовсе терял рассудок,  пытался  убить
себя, а в итоге его все равно брали.
     Москвич  пошел  по другому пути. Он восстал против древнего  запрета не
плодить себе подобных  сверх необходимого минимума. "Старшие"  всегда сквозь
пальцы смотрели на разовые  неплановые инициации --  "мастерам" надо  иногда
сбрасывать  напряжение, --  но  тут  налицо  была  попытка  выстроить  целый
вампирский клан и подмять под себя город. На поимку отщепенца двинули лучшие
силы, ослабив соседние направления и рискуя дестабилизировать целый регион.
     Ничего не вышло.
     Ненормального ловили, а он будто играл  с преследователями. Появлялся и
исчезал. Следующей весной в городе проснулось сразу три небольших вампирских
стаи,  каждая  со  своим  вожаком. Число  пропавших без  вести подскочило до
неприемлемых величин.  Стаи  вели себя нестандартно -- одновременно дерзко и
осмотрительно. Несколько раз они бросали посреди города зверски растерзанные
трупы. Совершили пару рейдов  вокруг  окрестных деревень, поедая  рыбаков  и
грибников.  Это  походило  на  запугивание.  Ликвидаторы уже  тратили больше
времени,  заметая  следы деятельности  упырей,  чем,  собственно,  уничтожая
вампиров.
     По   косвенным   данным   установили:   "мастер"  начал   пить   кровь.
"Традиционная"  диета  резко  повышала  его  силы,  но  вела  к  необратимым
изменениям в  организме, типичной вампирской  деградации и смерти. Вопрос --
когда.  Пока  что  безумец  прекрасно владел собой  и так "закрывался",  что
ликвидаторы  просто не  видели  его.  Он  совершенно обнаглел  и, было дело,
рискнул обстрелять бывших коллег из невесть откуда взявшегося автомата. Двое
потом  долго лечились. Стрельба  не прошла незамеченной -- городская милиция
предъявила бандитам  счет за старые  грехи,  и  начались  опасные  трения, в
результате которых был убит  печально известный налетчик Вовик Тверской. Это
уже никуда не годилось.
     Тем временем, провисла ситуация с зачисткой соседних районов. "Старшие"
поняли, что сами не справляются, и пора создавать городскую "ночную команду"
из людей -- по образцу подразделений, работающих в мегаполисах. Такая группа
была фактором риска, ее  собирали  вынужденно. Но  сумасшедший превратился в
серьезную проблему. Он уходил  из рук преследователей даже когда те нападали
на  его  личную  стаю,  бродившую  за  ним  по  пятам. Собственно,  это  был
единственный  способ достать его  -- отслеживать  упырей,  инициированных не
простым вампиром, а существом в ранге "мастера". Они всегда ищут "мастеров",
надеясь хотя бы немного побыть рядом. И загадочным образом находят, рано или
поздно, как от них ни экранируйся.
     Таких надо было побольше.
     Это организовали.
     Результаты превзошли все ожидания.
     А одна случайная инициация просто ошеломила.
     *****
     У Долинского брак сложился в  целом  удачно. Поженились без какого-либо
расчета, от чистого сердца. К  сожалению, через  несколько  лет  выяснилось:
супругам  больше  не  о  чем  нормально  поговорить,  всегда  один  вынужден
подлаживаться  под другого. Они по-прежнему оставались друзьями и союзниками
в бытовых вопросах, им  было здорово  в постели, однако временами Долинскому
становилось очень грустно. Некогда счастливую пару  накрыла распространенная
проблема  "одиночества вдвоем". Оба от этого страдали. Бросались друг  другу
на  шею  с  объяснениями  в  вечной  любви  и потом  какое-то  время  ходили
радостные. Но все чаще легкое замешательство проглядывало в глазах напротив.
     Увы, чересчур разошлись и их деловые  интересы. Жена с самого начала не
думала  превращаться в  замужнюю  бабу. Она работала и  была успешна,  но  с
дальним  прицелом   на  переезд  в   Москву.  А  амбиции  Долинского  вполне
удовлетворялись локальными ресурсами. Он обоснованно полагал, что лучше быть
первым в деревне,  чем  последним в  Риме. Его типография  и так печатала по
большей части московские заказы.  К тому  же здесь  у  него,  сына одного из
бывших  советских   "отцов  города",   не   водилось   проблем  с   рэкетом,
налоговиками, милицией, пожарными и другими кровососами среднего бизнеса.
     При желании он сам  мог кому угодно что угодно организовать. Его иногда
просили "решить проблему",  и Долинский  не  отказывался, это лишь укрепляло
его  позиции.  Собственно,  и "местным  полиграфическим богом" он  стал не с
бухты-барахты.   В   демократическом  обществе  столь  ценный   ресурс,  как
типография, кому попало не отдают.  А людей, связанных с ФСБ  и кровно, и по
делу, сторонятся одни интеллигентные соплежуи, оторвавшиеся от жизни.
     У  себя   дома  Долинский  мирил  поссорившихся  силовиков,   устраивал
переговоры  с  бандитами,  возил  в  багажнике  чемоданы наличных,  выполнял
деликатные  поручения  Москвы,  короче,  обделывал темные делишки на  пользу
родного  города.  Один  раз  он  чуть  не залетел  с липовыми избирательными
бюллетенями,  но  стыдно  ему  не  было,  потому  что наштамповать  подделок
упросили хорошие люди. И в беду не попал -- те же хорошие люди его прикрыли.
     Уголовников он поначалу  опасался, уж больно они были  страшные.  Но их
прибрал к рукам  Олежка, который лет двадцать  назад  Долинского каждый день
ловил и  бил. Очень  тот любил крикнуть  с  безопасного  расстояния  "Косой,
объелся колбасой!". А Олежка колбасу видел исключительно  в кино и обижался.
В первую "взрослую"  их встречу  мафиозный босс поманил Долинского к себе  в
кабинет,  где  приватно оттаскал за  уши и  заставил  сказать "Дядя,  прости
засранца!". И с тех пор Долинский на малой родине не боялся никого.
     Есть своя прелесть в небольших городках -- для тех, кто понимает.
     Правда, иногда Долинскому казалось, что он живет как бы взаймы, получив
все   возможности  по  наследству.  Но  стоило  перебрать  в  памяти  личные
достижения, и  меланхолия  отступала. Он  просто  был на  своем  месте,  для
которого идеально подходил.
     Перебираться  в  столицу,  выступать  там  собственным  представителем,
терять наработанное  годами положение, оставлять  типографию на управляющего
Долинский не хотел. Он выдумал массу убедительных аргументов против отъезда.
И  только  главного  не мог привести -- Долинский почему-то не любил Москву.
Бывал там еженедельно и с безумным наслаждением возвращался назад.
     Но  Москва,  как  известно, бьет  с  носка  и слезам не верит.  Столица
поймала  его  на  другой  крючок.  По  полиграфическим  делам  к  Долинскому
обратилась молодая женщина, тоже бывшая провинциалка, с которой он буквально
через  минуту разговора почувствовал  удивительное душевное  родство. Обычно
это случается на  резких  контрастах. Жил с высокой блондинкой, втрескался в
миниатюрную  брюнетку. Но  Долинского, который был  однолюб  и  верный  муж,
сразило другое  -- перед  ним сидела именно  улучшенная версия его  супруги.
Умнее, живее, свободнее,  интереснее во всех отношениях. К тому же, коллега.
Долинский  влип. Его неудержимо тянуло к ней. Год-другой назад он  знал  бы,
что  делать: вздохнуть и забыть.  А сейчас --  пригласил женщину в ресторан,
смотрел на нее,  слушал и чувствовал, как пропадает, пропадает, пропадает...
Мало ли, что замужем. А он вот женат.
     Она  потом сказала,  что тоже влюбилась в него с первого взгляда, очень
испугалась своего  чувства, и единственным  ее желанием было никогда  больше
Долинского не  встречать. Сам  Долинский, выйдя  из ресторана, поцеловал  ей
руку, простился и уехал, обуреваемый аналогичными эмоциями.
     Им понадобилось два месяца  чтобы перебороть страхи и оказаться в одной
постели.  Через  полгода  они  всерьез задумались,  как  жить дальше.  Обоим
надоело чувствовать  себя изменниками,  и  оба  понимали: с  ними происходит
нечто особенное. А потом она заболела. На взгляд Долинского
     -- типичной московской весенней депрессией. Он хотел  наплевать на все,
бросить дела,  увезти  свою  возлюбленную к  морю. И  пусть  жена думает что
хочет. Некогда разбираться, надо выручать человека.
     В следующий приезд он не смог найти ее.  И  в следующий тоже. На работе
говорили  --  болеет,  мобильный  не  отвечал,  молчал и  домашний  телефон.
Долинский запаниковал, настолько, что поехал к ней. Понажимал кнопку звонка,
покрутился у стальной двери. Расспросил  соседей.  Безрезультатно. Никто  не
видел  никого.  Можно было,  конечно,  поднять московские связи --  те,  что
открывают любые двери без санкции  прокурора, а если надо, то  и с санкцией,
-- но ему это показалось чересчур.
     Опечаленный, он вернулся домой, и  в ту же ночь его скрутила непонятная
хворь.  Вероятно,   нервная,  во  всяком  случае,  жена   вызвала  знакомого
психиатра, лучшего в городе. Долинский не слышал, о чем они говорили над его
скрюченным  телом.  Не помнил, что  грубо и  жестоко  овладел женой, а после
хотел свернуть ей шею -- перед тем, как упасть замертво. Днем ему полегчало,
но следующей ночью он здорово поломал мебель и побил стекла. Потом, говорят,
убил кота -- якобы тот пытался спрятаться в подвале, вот там Долинский его и
задушил одной левой, пытливо заглядывая в глаза. Правой  он  коту откручивал
хвост. Небось давно  втайне  недолюбливал  котов, всегда за ними  подозревал
нехорошее, вот -- прорвало.
     Назавтра  психиатр чем-то обколол буйного, и тот  мирно  сопел до утра.
Очнулся  почти  нормальным.  Согласился  пить  таблетки.   Попросил  у  жены
прощения.  Сказал, это  все  из-за  работы.  Слишком  много  стрессов.  А  в
полнолуние и у совсем здоровых иногда крыша едет.
     Насчет  полнолуния Долинский, похоже, угадал. В мае, ровно через месяц,
он вдруг, несмотря на  таблетки,  почувствовал  себя дурно. Доктор,  человек
бывалый,  заскочил  в  больницу  и  выдернул с дежурства опытного  санитара.
Вдвоем они кое-как утихомирили пациента, опять изнасиловавшего супругу, а на
закуску  собравшегося  учинить  в  тихом  русском  городке  техасскую  резню
бензопилой.
     Бензопилу доктор  себе оставил. Реквизировал, а потом сделал  вид,  что
забыл.  У  него  имелся  пунктик  на  почве  домашнего  инструмента,  эдакая
клептомания по интересам. Однажды он украл у пьяного сантехника, лежавшего в
канаве, огромный водопроводный ключ.
     Несколько  суток  Долинский  отлеживался  в больнице. Пришел домой,  не
надеясь там никого увидеть. А увидел жену. Повалился ей  в ноги. Рассказал о
страшных бредовых видениях. О жажде  убийства и желании попробовать  на вкус
человечью кровь. О полной луне, которая сводит его с ума. Врачу он в этом не
сознался,  а  жене  -- да. "Я  не  буду пить нейролептики. Боюсь, психиатрия
изуродует меня еще больше  и не вылечит. Помоги мне. Я хочу рискнуть. Считай
это   еще  одним   безумством,  но   интуиция  подсказывает  --   мне  нужно
переломаться. Может,  умру. Но  если  выживу, болезнь скорее всего отступит.
Поверь мне. И помоги".
     Тогда-то Долинский и понял, чего на самом деле стоит его жена.
     Было горько, обидно, совестно.
     Июньское и  июльское  полнолуния он  провалялся в подвале, связанный  и
прикрученный к батарее. Доктора  жена не пускала  дальше калитки,  чтобы тот
случайно не услышал доносящегося из-под земли воя.
     В  промежутках оба  как-то  умудрялись  работать  и ходить на  светские
мероприятия.  Долинский жил будто в полусне, но надежда  брезжила перед ним.
Он уверовал в свою  интуицию  и  хотел  продержаться  до  конца. Было  очень
страшно. Вдруг что-нибудь не выдержит -- сердце или голова.
     Психика  на страхи ответила, уйдя  окончательно в сон. Август Долинский
встретил,  падая на ходу, и  половину месяца  пролежал  в забытье -- включая
самые опасные дни. Жена сидела над ним с веревкой и плакала.
     К сентябрю у Долинского фантастически обострились зрение и слух.
     А  еще  руки  покрылись  ссадинами  --  он  стал  гораздо  сильнее  и с
непривычки  все  ломал.  Потом  случайно обнаружил,  что воспринимает  чужие
эмоции как свои. Попытался осторожно заглянуть в душу к жене и почувствовал:
она изменилась, с  ней что-то происходит. Разбираться не хватило ни времени,
ни  опыта, приближалось очередное полнолуние,  и его Долинский приказал себе
проспать. Это получилось.  Кажется, он решил проблему. В следующий раз можно
было  попробовать  остаться  на  ногах  и  исследовать  мир  вокруг.  Теперь
Долинский знал -- мир совсем не так прост, как кажется.
     Очнувшись, он  посмотрел на жену  и понял:  настало его  время плакать.
Долинский пролежал  один  все эти  дни и ночи.  А она ходила по городу. И ей
понравилось. Только она ничего не помнила, совсем как он сам в начале лета.
     Долинский  надеялся  что-то  сделать  в  октябре,  но  его   срубило  и
раздавило, он валялся трупом, безуспешно  пытаясь шевелиться.  А  жена опять
ходила. И все дальше уходила от него.
     "Старшие" называли таких инициированных  "быстрыми" или  "легкими". Это
Долинскому еще предстояло узнать.  Его впереди ожидало столько --  врагу  не
пожелаешь.  Пока  он  нянчился  с  женой,  которая,  едва  на  улице  совсем
похолодало, отказалась выходить из дома, и с постели вставала лишь  в темное
время суток.  Она  почти  не разговаривала,  мало  ела, одевать  и  мыть  ее
приходилось как младенца, вручную.
     Снова появился  доктор.  Смотрел опасливо,  задавал странные  вопросы и
выглядел пришибленным. Из здоровяка  и юмориста будто душу вынули. Долинский
легонько "пощупал" его -- доктор носил в себе тайну, страшную, выматывающую,
которой очень хотел поделиться  именно с  ним, но боялся. У Долинского  тоже
была тайна, и он тоже не знал, как себя вести  с ней.  Кончилось тем, что он
изрядно напоил  доктора, и того прорвало. Доктор недавно вернулся из Москвы,
якобы с "научно-практической конференции".  На  самом деле  его возили  черт
знает, куда, где за пару дней впихнули  в голову то, что он должен был знать
о  странных пациентах,  возникших  прошедшим  летом.  Описать,  как выглядят
"старшие", доктор не сумел. Но по остальным  пунктам выложил все до буковки,
вплоть  до  переданных ему "старшими"  контактов  в  городе. Незнакомых имен
Долинский не услышал.
     "Почему  же  мне  удалось  переломаться?  --  пробормотал  ошеломленный
Долинский.  --  Какой-то  я  мутант,  наверное".  Поглядел   на  доктора   и
констатировал: "Ты меня уже сдал москвичам. Ладно, не нервничай".
     Он  зашел  в спальню,  посмотрел  на  жену. Подумал, что  если сразу не
убьют, можно  будет  поторговаться.  Не  для себя -- ради  нее.  Вернулся  к
доктору.  Сказал: хорошо, ты  здесь  допивай,  а я поеду  готовить почву для
переговоров.
     Оглядываясь назад, Долинский понимал, что никогда еще не  был настолько
жестким и целеустремленным. Через страдание, потери и страх получил то, чего
ему по жизни не хватало -- решимость. Раньше он плыл по течению, устраивался
и  пристраивался,  ловко  прокручивался,  оставаясь  по  сути  мальчиком  на
побегушках при сильных мира сего. Теперь Долинский мог навязывать людям свою
волю.
     Было бы еще к чему новое умение приложить.
     Ох, не было. Пристроить бы жену, а потом и умереть можно.
     К шефу  ФСБ  Долинский пришел  с монтировкой в руке. Демонстративно  ее
завязал узлом. Потом рассказал, о чем шеф сейчас думает. И спросил
     -- дядя, ты же мне, считай, вместо отца был, почему я ничего не знаю?
     "Дядя" уставился в стол и буркнул -- прости, я сам только на днях
     узнал, клянусь. А за тобой завтра приедут, и есть мнение, что ты
     будешь знать по этой теме гораздо больше меня. Если вернешься.
     Долинский  вернулся.  На  руках   вынес  из  дома  жену,  поцеловал   в
безжизненные губы и  передал "мастерам". Попробовал напиться, не  смог, упал
на кровать и не вставал несколько дней. Спал, потом лежал просто. Был  бы на
реке лед --  думал он  --  тогда нырнуть в полынью, внушить себе, что  успею
повернуть  назад,  заплыть  далеко-далеко...  Вампир   без   воздуха   может
продержаться очень долго,  но он  тоже обязан  иногда дышать.  Или  с  крыши
головой  вниз? Непременно головой вниз. Как нарочно  рабочий кабинет в самом
высоком  городском  здании, десять  этажей.  Нет,  страшно.  Обосрусь  еще в
полете, словно птица. Что-то надо  придумать радикальное,  пока изменения не
зашли слишком далеко.  "Старшие" уверены,  я с каждым  днем буду становиться
крепче. А я не хочу. Мне незачем больше. Сгореть? Бр-р-р... Выскочу из огня.
Господи, зачем ты наградил меня здоровой психикой? Здоровенной. Даже чтобы с
собой покончить, и то приходится  извращаться. Гильотину построить, и голову
с  плеч? Под  поезд броситься?  Больно, наверное,  да ведь  не  сразу  умру,
пожалеть  успею.   А  жалеть   я   не   хочу.  Купить   на  военных  складах
противотанковую  мину и  подорваться? Далеко ехать, склады вон где,  лень. И
дорого, небось, запросят.
     Долинского  разобрал  идиотский  смех.  Дорого ему!  Отхохотавшись,  он
вспомнил  -- бизнес-то заброшен,  крутится вполсилы.  А  деньги понадобятся.
Когда жена закончит метаморфозу и пройдет начальный курс обучения,  жить  ей
придется от  щедрот  "старших", то  есть,  беспрекословно  выполнять задачи,
которые  поставят.   Относительная   свобода  приобретается   через  внешнее
финансирование.  Обеспеченный  "мастер"   уже  имеет  право  выбирать,   чем
заниматься. Конечно,  в  рамках программ "старших"  --  но  "мастера"  и  не
стремятся работать  среди  людей.  Им с людьми  тоскливо. По своей воле  они
людьми развлекаются иногда, как  игрушками, не больше.  Если "мастер" годами
сидит  в человеческом  офисе, значит, таково задание  "старших". "Мастер"  с
большей охотой пойдет  вампиров  давить,  чем  запрет себя  в компании  хомо
сапиенс. Его от них, тупых и ограниченных, тошнит.
     "А  вот  мне  придется  работать  с людьми.  И  с  не-людьми. И  сам  я
непонятно, кто теперь. Может, проще сдохнуть?"
     Долинский был  уверен: "старшие" выполнят свою часть договора при любых
обстоятельствах.  Они  приняли его жену  в свой клан бесповоротно.  Если  он
сможет поддержать ее  материально -- что  ж, молодец. Забудет -- пожалуйста.
Захочет с собой покончить -- никто не разрыдается.
     Нет, он никогда не забудет ту, которая его спасла.
     И очень жаль, что он не  может  спасти ту,  которая его погубила. А еще
оторвать яйца ее благоверному, притащившему в  дом  вампирскую заразу... Где
ты, несчастье мое,  как ты? Скорее  всего уже угодила  под облаву,  в Москве
зачистка идет перманентно.  А квота для новых  "мастеров"  закрыта  на  годы
вперед.  Жену  Долинского  взяли потому, что очень нуждались  в  его услугах
здесь.
     Ладно, так и быть, он заплатит по всем счетам.
     В конце концов, остается еще родной город, у которого назревают большие
неприятности. "Старшие" уже не могут каждое теплое полнолуние высылать  сюда
группу  ликвидаторов.  Помощь  обещана на самый крайний случай, и еще  когда
удастся локализовать ненормального "мастера". Текущую работу придется делать
людям.   А  если  ситуация  выйдет  из-под  контроля,  "старшие"  пойдут  на
радикальное, последнее решение. Какое именно, Долинскому не объяснили. Между
прочим, и облика "старших" он не запомнил.
     Его  привезли в роскошный  частный  медцентр,  всесторонне обследовали,
задали ряд вопросов,  потом отвели куда-то -- хлоп, в глазах потемнело, -- и
когда Долинский  очнулся, он уже понимал и знал  все. Или  сколько ему сочли
нужным дать понять.
     Следующее  лето  обещало  быть  невероятным,  заполненным  странной   и
наверняка опасной деятельностью. В  городе предстояло выстроить почти с нуля
компактную,  но совершенно фантастическую  тайную  структуру.  Обеспечить ее
взаимодействие  с  легальными  службами.  Договориться,  чтобы  криминал  не
трепыхался, если  вдруг  его бойцов пожрут  упыри. Рассуждая здраво, лучшего
"офицера связи" чем Долинский, для этой работы не было.
     Так Долинский выдумал себе новый смысл жизни.
     *****
     ...Зыков  тогда  основательно  перебрал  и не сразу  заметил,  что  его
"пасет"  один  странный  типчик. Скорее  всего, сел на хвост у пивнушки, где
сержант  расслаблялся после смены.  Непрошенный провожатый держался поодаль,
но так сверлил затылок жадным взглядом -- и спьяну забеспокоишься.
     Зыкову  стало  интересно. Он  не  планировал  на ночь  каких-то  особых
развлечений  --  вот,  они его  сами  нашли. Сержант  заставил  себя немного
протрезветь и вышел на хорошо освещенную торговую улицу, где хватало больших
витрин. Пару раз ему  удалось  разглядеть отражение преследователя. Стройная
фигура и танцующая походка вызвали у Зыкова вполне определенные ассоциации.
     Сержанта нельзя было назвать  гомофобом.  То  есть, он гомов не  боялся
совершенно.
     Зыков убавил шаг и  пошел  темными дворами, вроде бы удаляясь от центра
города. На самом деле он  выводил преследователя к родному отделению, только
с тыла.  Сержант был одет  в "гражданку"  и  уже  предвкушал, какой  сюрприз
устроит  незадачливому педику. Собственно,  никаких  экстремальных унижений.
Надавать  тумаков  легонько,  паспортные  данные снять, потом, может, ребята
попугают чуток и  утром  выпустят.  Геев  здесь  водилось  пока еще немного,
держались  они  скромно.  Но милиция  знала за этой группой  риска  свойство
быстро  размножаться,  наглеть  и  попадать  в дурные истории. Потенциальную
клиентуру старались заранее "фиксировать". Парня, увязавшегося за ним, Зыков
раньше не видел. Ну, сейчас разглядит. И коллегам представит.
     До отделения  уже было недалеко.  Зыков начал шататься и волочить ноги.
Преследователь сокращал дистанцию. Неприятное ощущение в затылке  нарастало.
"Что  за  чертовщина?!".  Сержант  понял,  что  не разыгрывает  пьяного.  Он
почему-то стремительно косел.
     Зыков свернул за  угол, в  темный  проходной дворик.  Оперся  плечом  о
стену,  привычно  сунул два пальца в  глотку и,  тяжко  страдая от жадности,
выблевал на землю пиво и креветки. Против ожидания, стало еще  хуже. Сержант
едва не падал. Все, на что  его хватило -- отлепиться от стены, уткнувшись в
нее лбом.  А  преследователь был уже  тут как  тут.  Ласково положил на  шею
Зыкову скользкую холодную ладонь.
     Не разгибаясь, сержант засветил парню в челюсть. До хруста.
     Полегчало невыразимо, сразу. Пелена сошла  с глаз, расправились  плечи.
Зыков  огляделся. Удар шел снизу вверх, поэтому  жертва  отлетела  недалеко.
Парень лежал на спине, обеими руками держась за подбородок.
     Зыков  от  души  побил его  ногами, потом  гордо  представился, объявил
дурака задержанным,  взял за шкирку и поволок в отделение. Парень был словно
ватный,  его  пришлось  тащить  на  себе,  но  могучий сержант  и  не  таких
доставлял. Единственное, что беспокоило Зыкова -- голову снова туманило. А в
бессознательном состоянии он  мог какую-нибудь глупость сотворить. Например,
запинать парня  уже всерьез, до больничной  койки.  Зыкова безумно раздражал
этот скользкий тип. Что-то было в его прикосновении... Воистину отвратное.
     Сержант  и задержанный  миновали еще  пару дворов и оказались  в глухом
переулке, освещенном полной луной. Отсюда до отделения было  минут  пять  не
спеша.  Зыков  все  пьянел,  а парень,  напротив, ожил  и даже  начал сносно
перебирать  ногами. Впереди показалась фигура, вроде  бы человеческая. И она
двигалась навстречу.
     --  Здорово,  Робокоп! --  воскликнул  знакомый  насмешливый голос.  --
Какими судьбами?
     Зыков кое-как  свел к переносице разъезжающиеся глаза. Перед  ним стоял
капитан Котов. Отощавший, бледный, страшный -- наверное лунный свет неудачно
падал на его лицо.
     Ночь была теплая, но Котов зачем-то надел длинный плащ нараспашку.
     --  Да  вот,  -- сказал  Зыков, с  трудом  ворочая языком.  -- Пидараса
задержал.
     И предъявил добычу.
     Парень  что-то  промычал.  Котов  внимательно к  нему  присмотрелся,  и
физиономия капитана вытянулась еще больше.
     -- Сержант Зыков!
     -- Я!
     -- Пидараса -- раком!!!
     -- Есть, тарщ ктан! -- отрапортовал Зыков.
     Про Котова разное болтали. Что-то с ним случилось нехорошее, он прошлой
осенью надолго  исчез, поговаривали,  будто лежал в психушке. На оперативную
работу не  вернулся. Но из милиции уволен  не был, это точно.  Однажды Зыков
его видел издали, запросто беседующим с самим генералом.
     Зыков  согнул добычу пополам. Та  заартачилась, тогда сержант  дал ей в
ухо, отчего она повалилась на четвереньки.
     Котов сунул руку  под плащ, за  спину, и  извлек предмет, в  реальность
которого Зыков с первого взгяда не поверил.
     Громадный мясницкий топор.
     -- Ы-ы... -- сказал Зыков.
     -- Смерть пидарасам... -- прошипел Котов.
     Схватив топор  двумя руками,  он занес его аж к  небесам и на выдохе, с
громким "х-х-ха!", звезданул парня по шее.
     Зыков протрезвел.
     Сначала он наблевал парню на спину.
     Потом  блевал,  глядя,  как  в  переулке  бегает  обезглавленное  тело,
фонтанируя  кровью  из  обрубка  шеи  и  пытаясь  схватить кувыркающуюся  по
асфальту башку. Руки тела не слушались, и оно все время промахивалось.
     --  Какой  однако  пидарас  живучий  пошел...  --  раздался сзади голос
Котова. --  Ничего, минутку попрыгает, скопытится. Поздравляю,  сержант.  Ты
хоть  понимаешь, кого поймал?  Это  вампир. Настоящий. А ты  его  за шиворот
тащил и жив  остался.  Молодец.  Истинный  Робокоп.  Будешь  теперь со  мной
служить. Завтра тебя переводом оформим.
     -- Ы-ы... -- оценил перспективы Зыков.
     --  Жаль,  конечно,  что пришлось  рубить  пидараса, -- вздохнул Котов,
наблюдая  за телом,  которое  утомилось бегать  и решило  поползать. -- Хрен
теперь подсунешь останки родственникам. Голову с  плеч это тебе не обухом по
черепу! Шухер поднимется страшный -- ну, сам понимаешь.
     -- Ага... -- согласился Зыков и сел на теплый асфальт.
     -- Выхода другого не было. Он, сука, уже нацеливался тебя убивать.
     В общем, удачно  мы встретились. Не рассиживайся, вставай. Ты не думай,
будто  все  так  просто,  бац  --  и  нету  дряни.  Основная  работа  только
начинается. Инструмент надо продезинфицировать, личность клиента установить.
А если документов нет, полагается  и рожу его сфоткать  и пальчики откатать.
Потом еще тело в  старую промзону  вывезти, там  на кирпичном заводе хорошая
печка есть...  Эх, наша  служба и опасна  и трудна,  и  на первый взгляд как
будто не видна...
     Зыков упал в обморок.


     --  Скопытился, -- поставил диагноз  Долинский, заглядывая под кровать.
-- Эй,  там,  под нарами! Михуил, а  Михуил!  Ужас, летящий на крыльях ночи!
Ефимов! Не слышит. Ну и ладно. Андрей, ты когда-нибудь с бетоном работал?
     -- Кто  с ним не работал... --  буркнул недовольно Лузгин,  подозревая,
что его опять сейчас припашут.
     -- Отлично. Понимаешь,  у  меня  с  улицы в  подвал стальная дверь.  На
крышку  люка можно шкаф поставить. Но  там  еще окошко есть. Оно  заколочено
давно, только  когда  в  подвале сразу два вампира,  это  несерьезно.  Вдруг
развяжутся и вылезут. Надо бы бетонную пробку в то окно запузырить. Я сейчас
позвоню,  скажу,  чтобы привезли мешок цемента. А песочка  чистого  за домом
целая куча.  Корыто,  лопата, доски для  опалубки -- все найдется. Сделаешь?
Очень тебя прошу.
     -- Почему два вампира? -- вместо ответа спросил Лузгин.
     -- Не бросать же Катерину.
     -- Ты говорил, она не переломается.
     --  Ей  все  равно конец, -- веско сказал Долинский.  -- Рискнем, вдруг
получится. И в любом случае, если мы ее спеленаем, будет минус один кровосос
на улице.
     Так Лузгин стал еще и бетонщиком.
     Когда стемнело, приехал на своей развалюхе Котов, трезвый и оживленный.
Он приветствовал Лузгина учтивым полупоклоном,  зашагал по тропинке к дому и
тут  увидел  Мишу.  Вампир-художник разлегся на газоне  и созерцал  звездное
небо.
     Котов хищно  подобрался, сунул  руку под плащ и сделал  на Мишу стойку,
как хорошо вышколенная легавая.
     -- Это что за говно тут валяется? -- прошипел капитан.
     Миша чуть приподнялся и смерил Котова презрительным взглядом.
     -- Выбирайте, пожалуйста, выражения, -- сказал он и снова лег.
     Котов,  не  вынимая  руки  из-под  плаща,  обошел  художника  кругом  и
вопросительно посмотрел на Лузгина.
     -- Миша к Игорю пришел, -- объяснил Лузгин.
     -- Милиция, капитан Котов. Предъявите документы.
     -- Отвали, мусор, -- лениво бросил Миша.
     Ничего  в нем сейчас  не было  общего с  раздавленной  особью,  которая
умоляла  впустить  ее  утром.  Лузгин  поймал  себя  на   том,  что  немного
побаивается Миши. Впрочем, поблизости были Вовка и Грэй, которым  этот новый
Миша  нравился  все  меньше с  каждой минутой. Оборотень  снова  прятался  в
кустах, страхуя друга, а пес совсем по-человечески убрался от греха подальше
на задний двор.
     -- Я повторять не буду. Документы.
     --  Слушайте, капитан, это Михаил Ефимов, наш с Игорем старый знакомый.
Мы в одной школе учились. Он к Игорю по делу.
     -- Я тоже к Игорю по делу, -- сообщил Котов. Пошарил в кармане, вытащил
пистолетную обойму  и  небрежно  уронил ее  Мише  на грудь. --  Понюхай, чем
пахнет, красавец.
     Миша брезгливо поднял обойму двумя пальцами.
     -- Неужто серебряные пули? А вы эстет, товарищ мент, -- сказал он.
     -- И что?
     --  А  то,  что у тебя  на  морде написано  отвращение.  Ты  возьми  ее
нормально, в кулак. Слабо?
     --  Как вы  их  вычисляете?  --  спросил  Лузгин,  надеясь хоть немного
отвлечь Котова и сбить напряжение.
     -- Опыт, -- сухо ответил Котов.
     -- Поймите, не стал бы Игорь терпеть его здесь просто так.
     Я же говорю -- Миша по делу. Оставьте человека в покое.
     -- Это не человек.
     "Тут у всех, кто этим занимается  --  личные  счеты",  -- пронеслась  в
голове фраза, услышанная от Долинского.  Лузгин видел: капитан не дурачится,
он на полном серьезе готов бить врага.
     А может, и убивать.
     Миша подбросил обойму вверх, Котов ловко поймал ее левой.
     -- Одно неверное движение, тварь, --  сказал он, пряча обойму в карман,
-- и тебе конец.
     -- Напугал! Мне давно  уже  конец. Поэтому я здесь. Я пришел к Игорю за
помощью. Он обещал, что поможет выздороветь.
     -- Выздороветь? Да ты весь пропитан чужой кровью.  Тебе не переломаться
ни в  жизнь. Вставай, пойдем,  выйдем, поговорим по-мужски.  Неужели тебе не
хочется убить меня?
     -- Я бы с радостью, но сейчас не могу. Не имею права.
     -- А я -- имею!
     -- Капитан, да не валяйте же дурака! -- взмолился Лузгин.
     И тут будто с неба обрушилось мягкое, но тяжелое. Обволокло, сковало по
рукам и ногам. Это проснулся Долинский и сразу взял быка за рога. Лузгин сел
на траву.
     Котов остался стоять, более того, он достал пистолет.
     -- Капитан, вы маньяк, -- невнятно пробормотал Лузгин.
     Миша лежал неподвижно, глядя в дуло. Он не собирался драться с Котовым,
во всяком случае, этой ночью.
     Котов, пошатываясь, целился Мише в лоб.
     Подошел Долинский, шлепая тапочками и запахивая халат.
     --  Всем доброй  ночи, -- сказал он. --  Евгений, не  будете ли вы  так
любезны убрать оружие? Спешите вы, честное слово.
     Котов очень медленно повел стволом в сторону.
     -- Да  у  него патрон не  дослан, --  буркнул  Миша. --  Знаем  мы  эти
ментовские штучки.
     Бах!!!
     Рядом  с Мишиной головой взлетел  фонтан  земли. Долинский  подпрыгнул,
Лузгин повалился навзничь. В  соседних дворах залаяли собаки. Громко топоча,
прибежал Грэй и тут же сунулся обнюхивать хозяина. За кустами удовлетворенно
рыкнул Вовка. Ему нравилось, что вампира обижают.
     Миша открыл рот.
     -- Молчать, дур-р-рак! -- рявкнул Долинский.
     Котов снял курок с боевого взвода и спрятал оружие под плащ.
     -- Приношу вам  свои извинения, любезный  Игорь,  -- сказал  он. -- Мне
было  трудно  контролировать  себя.  Вероятно,  я  пережил  легкий моральный
кризис.  Но,  согласитесь,  я  все же справился.  А  не  найдется ли  у  вас
стаканчика виски?
     -- Найдется, любезный Евгений. Но в  обмен на обещание вести себя более
цивилизованно.
     -- Насколько более?
     -- Без стрельбы. Пойдемте, выпьем.
     --  Видите  ли,  друг  мой,  я  был  вынужден  обнажить этот  пошлый  и
вульгарный ствол от Макарова, поскольку оставил свой верный меч в багажнике!
-- разглагольствовал Котов, удаляясь.
     -- А между прочим, где ваш верный оруженосец?
     --  На  процедуре. В последнее время Робокоп  страдал некоторой утратой
мотиваций, и я  прописал ему свидание  с невестой. Он скоро кончит. То есть,
закончит. Ну, вы понимаете?
     -- О,  да. Андрей!  Не  отставай. Там на самом донышке,  тебе  может не
хватить.
     Лузгин смотрел на Мишу. Тот глядел на звезды. Дыра в земле возле самого
его уха была размером с кулак.
     --  Извини,  --  сказал Лузгин тихонько. -- Но  ты сам  виноват.  Зачем
дразнил его?
     -- Он меня ненавидит. Вы все меня ненавидите.
     -- Неправда. Мне тебя жалко. И... немного страшно рядом.
     -- Не ври, я же чувствую. Я тебе отвратителен.
     -- Каково это -- быть...
     -- Таким?  Прекрасно. И ужасно.  Понимаешь, я сейчас на  полпути  между
человеком и ночным. Очень непростое состояние души. Не знаю, с чем сравнить.
Ты никогда не хотел переспать с мужиком?
     -- Н-нет. Кажется. Точно нет.
     -- А я хотел. Только не смог решиться. Мне было очень интересно, но сил
не хватило перебороть себя. Нечто  похожее теперь. С  одной стороны, умом  я
понимаю  -- за  моим  превращением в  ночного последует  смерть. Но  то, что
осталось  в памяти от тех ночей, когда я был  иным, лучшим, высшим...  Да не
найти подходящего слова! Совсем другим я был. Это надо пережить. Тебе  никто
не расскажет,  даже Игорь, он  же совершенно ничего  не знает! Новое видение
мира. Наконец-то полное. То, о чем я мечтал с  детства. Видеть  всю палитру.
Когда-нибудь я  нарисую,  как оно есть  на  самом деле. Это  будет настоящий
шедевр.
     -- А краски-то найдутся подходящие?
     Миша чуть повернул голову и смерил Лузгина недобрым взглядом.
     -- Если понадобится, я разведу их на крови... -- процедил он. И, увидев
замешательство собеседника, обидно рассмеялся.  --  Не бойся, не трону... Ты
угадал, красок подхожящих нет. Но я мог бы их придумать. Эх, Андрей, Андрей,
знал бы ты, как мне тяжело! Все силы уходят на то, чтобы держаться. Один шаг
-- и я окончательно стану ночным. Уйду в прекрасный волшебный мир.
     -- И будешь убивать людей.
     --  Наверное, -- согласился Миша.  -- Это  не  проблема  для того,  кто
знает, как убоги люди. Им терять-то нечего.  Они не живут. Они слепы, глухи,
самые яркие их  эмоции  даже  не  тень того,  что  ощущает  ночной.  Даже не
пародия.  Ночной проникает  мыслью в самую глубь вещей. А как  он любит! Как
понимает!  Как познает! Как... Думаешь, это небо черное?  Я сегодня различаю
десяток  его оттенков. Завтра увижу вдвое больше.  И  твою жалкую душонку  я
читаю словно книгу.  Нет, извини, не книгу, всего лишь плакат. Книга  -- это
душа ночного.
     -- Ты сам придумал термин?
     --  "Ночной"?  Да.   Ну  вот,  теперь  попробуй  очень  сильно  напрячь
воображение и представить, как трудно мне отказаться от этих возможностей. А
я отказываюсь. Сегодня моя последняя ночь. Утром попрошусь к Игорю в подвал.
Потому что хватит ли у меня решимости завтра -- не знаю.
     -- Раз  это  так  прекрасно, -- не выдержал Лузгин,  -- тогда почему?..
Из-за жены?
     -- Чушь.  Если  она  выживет после ломки, то  бросит меня. Я  давно  ей
опостылел. Мало зарабатываю. А не бросит,  значит, буду каждый день бить  ей
морду и  трахать  во все  дыры. Нет, Андрей, просто такие,  как эти, -- Миша
мотнул  головой в сторону дома,  -- не дадут мне покоя. Я думал, Игорь врет,
будто  ночные  долго  не живут. Сегодня пригляделся к нему  и  понял, что он
говорил правду. Я теперь отлично вижу правду. Выходит, либо я умру сам, либо
меня подловит  этот сумасшедший  мент. Он на  самом  деле трус. Не дерется с
ночными, а приходит, когда  они слабы. И казнит. Он палач. Всего лишь палач.
Несчастное озлобленное существо, жалкий огрызок человека. Уж на что ничтожен
человек, а этот еще ничтожнее...
     На  веранде  появился  Котов.  Без  плаща.  В руке  он держал  какой-то
зловещего вида предмет. Лузгин пригляделся и опознал свою помповуху.
     -- Я не ослышался? -- елейным голосом спросил Котов.
     Вслед за  Котовым  из дома вышел  Грэй.  И  тоже  посмотрел  на  Мишу с
вызовом.
     Миша не спеша встал. Лузгин поднялся и решительно заслонил его собой.
     -- Уйди, -- негромко посоветовал Миша.
     -- Как  вы мне  все надоели!  --  крикнул  в  окно Долинский. -- А  ну,
отставить!
     Котов передернул затвор.
     -- Сегодня в клубе будут танцы! -- пропел он. -- Та-та-та-танцы, танцы,
ла-ла-ла-ла!
     -- Капитан, вы действительно  маньяк, --  сказал Лузгин.  --  Поставьте
ружье на предохранитель.
     -- Эй, поберегись! Я на тропе войны, скоро гробы подорожают!
     -- Его убили.
     -- Что?
     -- Этого придурка, которого вы цитируете, убили. Я тоже читал
     Марка Твена.  Капитан, положите ружье, -- говорил  Лузгин, одновременно
загораживая Мише путь к веранде.
     --  Отвали! --  Миша резко  махнул рукой и смел Лузгина с дороги -- тот
покатился по траве.
     -- Долой гражданских с линии огня! -- обрадовался Котов.
     И тут Долинский ударил всерьез.
     Мир перевернулся.  Картинка перед  глазами смазалась и поплыла.  Лузгин
будто в замедленной съемке увидел, как шагает вперед нечто, похожее на Мишу,
а что-то вроде Котова валится на спину, изрыгая сноп пламени и искр в  небо.
Черный клубок вылетает из кустов и сшибается с Мишиным подобием. И еще серая
тень прыгает с крыльца.
     Вовка  был  в полтора раза  легче Миши  и гораздо меньше.  У  него были
короче руки и  ноги. Но  он  лупил  ночного так,  что Лузгин  залюбовался. В
измененном  восприятии  это  смотрелось как танец.  Оборотень скакал  вокруг
ночного и  бил его  кулаком по почкам, в живот  пяткой, раскрытой  ладонью в
переносицу.  А  ночной,  ставший  вдруг  поразительно  неуклюжим,  опаздывал
блокировать  удары.  С  каждым   попаданием  он  заметно  оседал  на  землю,
становился ниже ростом, будто Вовка вколачивал его  в грунт. "Умница ты мой,
-- с умилением подумал Лузгин. --  Понял, что  убивать не надо,  но проучить
стоит. Заодно и потренируешься".
     Возле драки возбужденно крутился Грэй, но ему просто некуда было сунуть
клык.  Темп  мордобоя ускорялся  с  каждой секундой  -- это Долинский плавно
ослаблял давление  на  психику  людей. Наконец  отпустило  совсем,  и Лузгин
порадовался, что лежит. А то бы сейчас упал.
     Тут-то он и понял, насколько быстр оборотень.
     Миша  тоже валялся на  земле. Свернулся в клубок и закрыл  лицо руками.
Вовка  изобразил почти  балетное па, высоко подпрыгнул  -- Лузгин испугался,
что заигравшийся вервольф  проломит ночному висок  ногой, -- но не  завершил
движения. Лапа оборотня встала на землю рядом с ухом ночного. Вовка присел и
коротко ткнул Мишу кулаком в голову.
     Ночной охнул и растекся по газону как коровья лепешка.
     Оказывается, Лузгин мог уже и слышать.
     -- Юноша! --  позвал с веранды Котов. Он сидел, опираясь на ружье. -- Я
приношу вам извинения  за бестактность, допущенную сегодня  утром. Владимир!
Не сердитесь на меня! Честное слово, это было исключительно по дурости.
     --  Да  ты вообще,  я  смотрю, по  жизни  какой-то  мудак,  капитан, --
недовольно сказал Долинский.
     Грэй понюхал бесчувственного Мишу и пришел обследовать Лузгина.  Тот не
без труда перевел тело в сидячее положение.  Грэй обдал его жарким дыханием,
счел транспортабельным и направился к Вовке. Слегка  запыхавшийся  оборотень
стоял, опустив глаза и, кажется, подумывал, не спрятаться ли опять в кусты.
     -- Этот кровосос меня  бесит, --  оправдывался  Котов. -- Ты же знаешь,
что они со мной сделали.
     --  Со  мной они тоже... Сделали. Но я  ведь держусь как-то?  Женя,  ты
неуправляем. Мы  знакомы всего  один день, а  ты меня просто  запугал своими
выкрутасами.
     -- Ты привыкнешь, честное слово.
     -- К психиатру тебе надо.
     -- Я ходил. А он говорит, у меня белки нет. Может, он некомпетентный?
     -- При чем тут белка, мать твою?!
     Грэй подошел к оборотню  и потерся  о него  боком. Вовка несмело провел
рукой по  загривку пса. Тот  задрал морду и -- Лузгин поклясться был  готов,
что увидел это -- улыбнулся вервольфу.
     *****
     На выстрелы приехала милиция. За калитку вышел Котов, раздались веселые
голоса,  хлопнула  крышка  багажника  "Волги",  и  проблема  решилась. Слабо
шевелящегося Мишу  затащили волоком  в  подвал,  уронили на  старый матрас и
прикрыли  дырявым одеялом. Миша жаловался, что у него  все болит,  плакал  и
умолял спасти Катю. Похоже, Вовкины  удары вышибли  из вампира специфический
ночной  гонор. "Это нормально, --  объяснил Котов, поймав удивленный  взгляд
Лузгина.  -- У них, пидарасов,  завод короткий.  Пока крови не нажрутся. Вот
как  нажрутся,  тогда  бронепоезд  не  остановить,  бьются  до упора.  Есть,
конечно, исключения -- допустим, вожаки голодные только злее... Слушай, а ты
правда думаешь, что я маньяк?"
     Вовка на кухне жевал  колбасу и украдкой совал  куски Грэю, хрумкавшему
сухой корм. Долинский  расхаживал  вокруг дома и оживленно чего-то добивался
по мобильнику сразу от двух абонентов. Причем,  судя по лексике,  с одним он
беседовал, а с другим  "чисто  конкретно  перетирал".  Долинский оставался в
халате и шлепанцах, хотя на улице похолодало.
     Котов угощал Лузгина  хозяйским  виски  и делился  тонкостями  охоты на
вампиров.  По  его  выходило, что  все упирается  в малочисленность  "ночной
команды", нехватку фондов, постоянную многоуровневую секретность, а главное,
недостаточность информации.  Котов был серьезно зол на свое начальство.  Ему
не  сообщали  элементарных вещей.  Он  не  знал,  откуда  приходят  ампулы с
раствором солей серебра (то, что это именно серебро, капитан давно установил
в лаборатории  химзавода).  Лишь  этим  летом он выяснил,  насколько  плотно
завязаны все нити на ведущего городского психиатра -- того самого "доктора".
Как  анекдот,  Котов  вполголоса  поведал Лузгину,  что Долинский  стоял  "в
разработке", и на конец лета с полиграфическим боссом планировался серьезный
разговор.  "Я думал, это он у них смотрящий! И собирался его раскрутить. Вот
был  бы номер!".  Историю про  вервольфа  в Зашишевье  Котов  выслушал очень
внимательно, действия  Лузгина  одобрил и поклялся сделать  что возможно для
Вовки. "Хотя, -- вдруг сказал он, --  ну, найду я ему папку с мамкой. И что?
Кому станет легче?  Пацану надо побольше общаться, это  видно  невооруженным
глазом. А с кем? Зашишевские мужики  Вовке не компания. Поселить его у Игоря
на участке  -- тюрьма с  золотыми  решетками... Эх,  был бы Вовчик на собаку
похож!" -- "И что?" -- "Я бы его к нам в ментовку пристроил!". Котов заржал,
но Лузгин так и не понял, сколько в этой шутке было от шутки.
     Подошел Долинский, хотел  что-то  сказать,  и  тут  у  Котова  зазвонил
мобильный. "Понял, оставайся на месте, я сейчас все решу и перезвоню". Котов
поднял глаза на Долинского: "Клиент вышел прогуляться. Кажется, прямо  через
дверь. Очень похож на "мастера"". -- "Кто следит?" -- "Робокоп, кто еще.  На
ближайшей  доступной  крыше  сидит  с оптикой".  --  "Ты  же  его  к невесте
трахаться послал".  -- "Я сказал,  он вот-вот  кончит. И  прямо с бабы -- на
крышу. Он такой, Робокоп.  Железный  парень". -- "Опять самодеятельность..."
-- "Это наша работа, сударь".
     Началась энергичная, но малоосмысленная  дискуссия. Обе стороны жаждали
провести  рекогносцировку  самостоятельно. Котов  ссылался  на свой  богатый
опыт, Долинский нажимал на  личные эксклюзивные возможности. Сошлись на том,
что исследовать  особняк пойдет Долинский, Котов будет страховать с улицы, а
Зыков продолжит следить за окрестностями и  если  заметит "мастера" --  даст
сигнал.
     Лузгина,  естественно, назначили дежурным по  штаб-квартире. "Не хотите
Вовку с собой взять?". Котов замахал руками  -- молод, неопытен,  в деле  не
проверен.  "А кто вампиру морду бил?".  Капитан надулся и сообщил, что Вовка
пацан,  а они с  Зыковым  вампиров едят на завтрак, и  дай  Котову  волю, от
бедного Миши остались бы рожки да ножки... Долинский в это время спустился с
веранды, и вслед за ним  из дома, жуя на ходу, выскочили  оборотень с Грэем.
Собаку  Долинский отослал, а  с  Вовкой  принялся беззвучно  общаться. Потом
Долинский ушел  за дом, Вовка сел на траву  и навострил уши. Несколько минут
ничего  не происходило. Лузгин попытался сосредоточиться и  послать оборотню
мысленный вопрос,  как дела, но  Вовка  с извинениями закрылся. Лузгин успел
понять только, что мальчик напрягает все силы.
     Вернулся  Долинский,  растирая   ладонями  виски.  Протянул   задумчиво
"Мда-а...", потрепал Вовку по плечу. И сказал:
     -- Андрей,  я говорил, что  вас  двоих нам Бог послал? То-то.  Капитан,
поехали. Вова сзади на сиденье ляжет. Андрей, вы с Грэем на хозяйстве. Мишка
возникать будет -- напомни, что  ты не один тут. Он  собак боится с детства.
По местам, господа!
     Лузгин, очень довольный за Вовку, показал  язык спине Котова и пошел на
кухню.
     -- Завтра утром,  перед тем, как я пойду к "мастеру", придется съездить
за  Мишкиной супругой,  -- донеслось с улицы.  -- Сделаем? А то мало ли, как
дальше обернется. Хочу знать, что  эта сладкая парочка уже  сидит в подвале.
Андрей за  ними присмотрит, если беда  какая,  не дай  Бог.  Тьфу-тьфу-тьфу.
Адрес я у Михаила спрошу.
     -- Не надо. Ключи от квартиры  -- вот, и адрес  известен, я его паспорт
забрал.
     -- Зачем?!
     --  Привычка. В  России  человек без  паспорта как  голый. Этот  пидор,
конечно, не человек, но все равно приятно гадость сделать.
     -- Ну, капитан... Ты даешь.
     Заскрежетал  стартер.  "Волга" сначала не  хотела  заводиться, а  потом
взревела так, что снова залаяли собаки в округе.
     Лузгин подошел к телефону, снял трубку и тут сообразил: на дворе глухая
ночь. А ему вдруг очень захотелось позвонить жене и сказать, что приключения
скоро закончатся, и он приедет домой.
     Как  хорошо,  когда  есть,  куда  вернуться.  Из  самой  фантастической
ситуации,  из  безумного переплета,  из  клубка  неразрешимых  проблем  есть
чудесный выход -- поехать домой.
     Конечно, если не рискуешь притащить свои проблемы на хвосте.
     *****
     Приснилось, что  рядом с кроватью стоит Вовка и говорит --  поднимайся,
уже давно  рассвело,  мы приехали. Лузгин  открыл глаза,  никого не увидел и
догадался,  что  оборотень  вклинился  в  его  сон.  От  калитки  доносились
приглушенные голоса. К дому приближалась целая процессия.
     Впереди прыгал Вовка, очень возбужденный, здоровье бьет  через край. Он
издали приветствовал Лузгина и показал ему мешанину картинок прошедшей ночи.
Кадры промелькнули со свистом, Лузгин ничего не  понял и остался только рад.
Вовка был счастлив -- и ладно.
     Вторым шел  Зыков, все такой  же, с обрезом,  в шляпе.  На плече у него
висел охотничий патронташ с открытыми ячейками.
     Рядом трусил Грэй, заинтересованно  тычась носом Зыкову в карман плаща.
Наверное, там громила прятал вкусненькое.
     Следующим был  Долинский --  вел, приобняв за плечи, нетвердо ступающую
девушку,   замотанную   от  щиколоток  до   подбородка   в  толстое  одеяло.
Растрепанную  и  босую.  Лузгин  подивился  на редкостно  красивые маленькие
ножки, попытался разглядеть лицо, но оно почти целиком скрывалось под копной
темных  волос. Лишь прелестный  острый носик выглядывал, и  четко очерченный
подбородок. Кажется, девушка шла с закрытыми глазами.
     Замыкали  колонну сумрачный  Котов  с  пистолетом  в руке и  элегантный
мужчина средних лет, по виду преуспевающий коммерсант. Мужчина носил большие
затемненные  очки.  Он  что-то негромко  втолковывал  Котову, тот  рассеянно
кивал.
     -- Привет,  --  сказал Зыков,  поднимаясь  на  веранду.  --  У  вас  же
двенадцатый?
     -- В смысле? А-а... Да.
     Зыков протягивал Лузгину патронташ.
     -- Для себя делал. Гарантия.
     --  Что  там? --  Лузгин  принял тяжелую кожаную  ленту и  вытащил один
патрон. Гильза оказалась латунная.
     -- Картечь. Серебро техническое. Заряд усиленный. В разумных  пределах,
но вы учтите, отдача сильнее обычного.
     -- И как это на них действует?
     -- Как на ежа голой  жопой. Полная, э-э...  потеря боевого духа. Может,
они и дохнут потом, я не видел.
     Долинский  перед крыльцом  взял девушку на  руки. Одеяло  распахнулось,
обнажив до  бедра стройную бледную ногу.  На  бедре запеклась кровь.  Голова
запрокинулась, волосы  упали назад, и  Лузгин невольно охнул.  Глаза девушки
заплыли, верхняя половина лица была -- один большой синяк.
     --  Странная  девка, рано  начала,  -- прокомментировал  Зыков. --  Они
вообще нынче летом активные.
     -- Ненавижу, -- буркнул снизу Котов. -- Надо было  все-таки пристрелить
вашего школьного дружка. Пидараса.
     --  Это не  он  ее,  а  она  его заразила, --  сказал Долинский, кивнул
Лузгину и прошел со своей ношей в дом.
     -- Я с  бабами не воюю,  -- сообщил Котов. Он спрятал пистолет и теперь
закуривал.
     Грэй, совсем обнаглев, полез мордой Зыкову в карман.
     -- Робокоп, да что у тебя там?!
     -- Шоколадка... -- смущенно пробасил громила.
     -- Ну и дай коллеге половину. Он заработал беспорочной службой на благо
Отечества.
     Зыков деликатно отодвинул Грэя и зашуршал фольгой.
     -- А вы  тот самый Лузгин? -- подал голос "коммерсант". -- Доброе утро.
Читали вас, читали. Толково. Понимаете жизнь.
     --  Благодарю. Вы поднимайтесь, я  сейчас чайку...  Или кофе?  Или чего
покрепче?
     -- Не-нет, спасибо.
     -- Мы  на работе, --  поддержал "коммерсанта" Котов.  -- У нас  сегодня
против обыкновения дневная смена.
     В доме хлопнуло,  потом заскрежетала передвигаемая мебель. Лузгин пошел
кипятить воду. Через пару минут на кухне появился Долинский.
     -- Ага, -- сказал  он. --  Прекрасно. Давай-ка  кофе всем, да покрепче.
Взбодримся чуток и спорные вопросы добьем. Сколько уже?.. Девять. Отлично. К
полудню с Божьей  помощью начнем. Вовка просто чудо. Силища неимоверная.  Он
может  глушить  сигнал, представляешь?  А  еще  --  искажать  его!  Отсекать
частоты! Нет, ты не представляешь, да и ладно. Одна беда, парень не научился
прятаться,  "мастер" наверняка учует  его первым. Но  какова  глушилка! Вова
прикроет людей,  когда  "мастер" начнет излучать, понимаешь?!  А потом будет
ставить помехи! Это же спасение!  Андрюха,  Андрюха, дай я тебя обниму, наша
ты палочка-выручалочка! Уфф, до чего я устал. Кофе, кофе и еще раз кофе!
     -- Кто  ее так? --  спросил  Лузгин сухо. У  него  перед глазами стояло
обезображенное лицо девушки. Все равно красивое лицо.
     -- Кого и как?
     -- Ее.
     -- Ах, Катерину? Я. Ночь была тяжелая.
     -- Какое это имеет отношение?..
     -- Повторяю, ночь  была  тяжелая.  Вампиры  проснулись раньше  времени,
сегодня они  разгуливаются, но  завтра...  Надо успеть покончить с  ними  до
завтра. Иначе не знаю, что будет. Конечно,  мы все перенервничали. А потом к
Катерине заходим и видим -- она привела мужика. Трахнула и загрызла. Уделала
кровищей  всю спальню. Это Катя, которая была  помешана на  чистоте! Которая
учила  Мишку  убивать людей  стильно и  эстетично! Ну,  и  когда она  решила
сопротивляться...
     -- По-моему, ты Катю просто ненавидишь, тебе не кажется?  Или наоборот,
влюблен в нее.
     --  А  по-моему,  ты  лезешь не  в  свое дело, -- заметил Долинский. Он
действительно выглядел усталым, под глазами красовались сине-желтые мешки.
     -- Извини. Что там в особняке?
     -- Бывшие охранники Суслика. Два сухих трупа и одна поилка. Поилка
     -- это человек в коме, из которого еще не все выпили. Добить пришлось.
     Гадкое  занятие. Как  же  мне  это надоело... --  Долинский  привалился
спиной к холодильнику и закрыл глаза. -- Они могут  заращивать раны, и свои,
и чужие.  Ничем  не  болеют.  Видят  мир во всей его красоте. Я ведь  учился
рисовать, помнишь?  И  могу  оценить, от  чего отказывается  бедный Мишка, с
его-то душой настоящего художника!.. Господи, ну почему такие способности --
таким уродам?  И  как  сделать, чтобы хоть  немногое досталось  людям?!  Ну,
сейчас напугаем мы "старших". А дальше? Прийти и сказать -- делитесь суки, а
то  задавим? Плевали  они  на  наши  ультиматумы.  Они никогда не делились с
людьми. И не будут.
     --  Ты  хоть  примерно  догадываешься,  кто  они?  --  спросил  Лузгин,
выставляя чашки на поднос. -- Откуда взялся этот паразит?
     -- Понятия не имею. Из космоса. Какая разница?
     -- А они должны знать.
     -- Сомневаюсь. Если бы знали, их бы тут уже не было. Им плохо на Земле.
Они здесь несчастливы.
     -- Может, они готовятся. Ты о летающих тарелках никогда не думал в этом
ключе?
     Долинский страдальчески застонал.
     -- Я думаю о сумасшедшем "мастере". И о том,  что  если  Котову удастся
его  задумка, сюда явятся москвичи. И кому-то придется говорить с ними.  Мне
страшно, Андрей. Я  заранее боюсь струсить. Они приедут,  увидят результаты,
отечески  похлопают  нас  по плечу  и уберутся восвояси.  А  я буду смотреть
москвичам вслед и плакать от стыда, потому что побоялся объявить им войну. И
все останется как прежде. А этого нельзя! Такие дела, Андрей. Есть идеи?
     -- Пойдем кофе пить, -- сказал Лузгин.
     Не было  у него  идей. Он устал и  хотел  домой.  Только Вовку  бросить
казалось предательством. Теперь,  зная о возможностях  "старших", Лузгин уже
не рискнул бы вытащить  оборотня  в Москву, чтобы  привлечь к  нему внимание
спецслужб.  Понятно  было, в  чьи  руки  угодит  мальчишка.  Но и  оставлять
вервольфа здесь... "Неужели обратно в Зашишевье? Нет. Не верю, что Вовка там
приживется. И Котов это говорил".
     Уже на выходе из кухни его осенило.
     --  Тебе  совсем ничего не  сказали  про  результаты  обследования?  --
спросил он Долинского. -- Ну, обследования тебя? Я имею в виду химию крови.
     -- Общий прогноз. Мол буду жить и развиваться. О крови ни слова.
     -- Что будет с человеком, если вколоть ему чужой крови?
     -- Если  группа  не совпадет,  как  минимум  температура подскочит,  --
сказал  Котов  совсем рядом.  Он  стоял за  дверью  и  подслушивал.  --  Это
называется иммунный ответ. Поболеет твой человек. Та-ак... Понятненько.
     -- Вот и я о том же. А если вампиру подсунуть кровь переломавшегося?
     -- Э! -- возмутился Долинский.
     -- Ты подумай. Вдруг?
     -- Бессмысленно. Паразит давит все инородное в их крови.
     -- Но твой-то паразит измененный, разве не так? Чей сильнее?
     -- Да  что за х...ня! -- рявкнул Котов. -- Игорь, звони доктору, пока я
не позвонил!
     -- При  чем тут доктор?! Если бы из моей крови удалось выделить антидот
от паразита, ты бы уже давно бегал по городу с полными шприцами! Сколько лет
назад  "старшие"  взяли  мою  кровь? И  никаких повторных анализов.  Значит,
дохлый номер.
     -- А если наоборот?
     --  Я  не  понимаю,  --  Долинский  попятился. -- Вы  что  предлагаете?
Травануть Мишку  и Катерину моей кровью?  Только  им этого не хватало. Они и
так  несколько дней  при  смерти будут,  зачем  усугублять  риск?  Подумайте
головами, какой резон "старшим" все усложнять?
     -- Что нам  известно  о  резонах "старших"? Я звоню доктору,  --  Котов
достал мобильный.
     -- Его-то зачем дергать?
     -- Потому что он доктор, -- веско ответил Котов.
     -- Стой, -- Долинский выставил ладонь. -- Я сам.
     -- Хорошо. Ты начни разговор, а дальше я.
     -- Не понял?..
     -- Потому что ты зассал.
     -- А залупу тебе на воротник?!
     Лузгин  вышел  на  веранду  и  принялся  расставлять  посуду.  Зыков  и
"коммерсант" с нескрываемым интересом прислушивались к сваре.
     -- Капитан всегда такой напористый? -- спросил Лузгин.
     -- Он им бошки топором рубил, -- ответил Зыков.
     "Коммерсант" внимательно  посмотрел на  Зыкова поверх  очков, и  Лузгин
случайно  заметил:  один  глаз  у  респектабельного  мужчины  заметно больше
другого и сильно косит. Так он и подозревал с самого начала.
     На кухне громко ругались, потом Котов утих и что-то забубнил Долинский.
Пискнула  мобила,  давая  отбой. Ругань возобновилась с новой силой.  "Да он
тоже зассал!" -- "А  я тебе, блядь, не дойная корова!" -- "Кругом пидарасы!"
-- "Да на, подавись,  жри мою кровушку, мусор!" -- "Сам  ты чмо кагэбэшное!"
--  "От  чмыря слышу!  Полицай! Тебе  бы  только  убивать!" --  "А  кто бабу
красивую ногами отп...дил?!" -- "А некрасивую ты мне разрешил бы, да?!"
     Появился Котов  -- губа  закушена, руки глубоко в  карманах. Долинский,
весь красный, обогнал его и  залпом опрокинул чашку обжигающего  кофе. Вытер
губы.
     Котов ходил вокруг стола.
     -- Ладно, --  сказал он.  -- Не хочешь -- не надо. Родина вам  этого не
забудет, гражданин Долинский.
     -- На, -- Долинский  протянул ему руку ладонью вверх. -- На, успокойся.
Я  уже все тебе отдал, все позволил,  возьми  и  это. Сегодня твой день,  ты
командир. Но смотри, не  откуси больше,  чем  сможешь  прожевать!  Гражданин
начальник!
     -- Два готовеньких трупа у него в подвале, а ему их жалко! Эксперимент,
понимаешь?
     -- Доктор Менгеле, блядь.
     -- А ты интель вшивый.
     --  Пусть  я Катерину  терпеть  не  могу, но Миша  мой  друг!  Не  хочу
причинять ему лишних страданий!
     -- Послушайте,  господа, -- вмешался "коммерсант".  -- Сдается  мне, вы
обсуждаете не самую насущную на сегодня проблему.
     -- Это проблема вечная, проблема жизни и смерти, -- процедил Котов.
     -- Если бы "старшие" знали, как сделать вакцину...
     --  Олег,  я вас очень уважаю, -- перебил  Котов.  -- То есть,  я  бы с
удовольствием заковал вас в  наручники и избил резиновой  дубинкой, да поезд
уже  ушел.  Остается признать,  что вы  талантливый  менеджер,  ценный  член
общества и вообще наш союзник. Но сейчас, простите, вы совершенно не в теме!
Вакцина-шмакцина! А на  хрена "мастера" е...утся с кем попало?! Кусают людей
ночами -- зачем?! Пьют они кровь! Пусть не все. Но  голову даю на отсечение,
что  некоторые --  пьют!  Да они вообще есть, эти ваши  "старшие"?  Или  это
легенда для доверчивых? Типа все под контролем?!
     Воцарилась тишина.
     --  Дураки мы, -- заключил Котов, усаживаясь за стол. -- Тебя, Игорь, я
не осуждаю, ты давно  живешь с этим враньем, привык к нему, поверил. Ты сам,
извини, наполовину вампир. Тебе и подсунули легенду о многомудрых "старших".
Тайный  смысл  бытия придумали  для  тебя,  понимаешь? Секретную карту  мира
нарисовали! А  вот нам с Робокопом  кажется, что это фуфло! Вон, хоть Андрея
спроси, как утки  запускаются, он специалист, его учили массам  лапшу на уши
вешать...
     Котов,  точь-в-точь  как раньше Долинский,  хлопнул  чашку  кофе  и  не
поперхнулся.
     -- Нету "старших", -- сказал он. -- То есть, люди они, нормальные люди.
Узнаю  знакомый почерк. Когда дебильную ситуацию консервируют из боязни, как
бы  еще хуже не  стало. Выпустили джинна из бутылки  и обосрались. Потом еще
окажется, что упырей наши военные наплодили,  бля  буду!  Оружие  возмездия,
хе-хе. А может, это кому-то выгодно... Прости, Игорь. Тебе, наверное, совсем
одиноко станет, если ты мне поверишь. Ты не верь. Не надо.
     --  Я знаю, что  одинок,  --  произнес  Долинский негромко. -- А насчет
твоей версии... Подумаем об этом завтра, если останемся живы-здоровы. Мишу и
Катю -- мучай,  раз так  решил. Шприц у тебя есть,  подходи  когда захочешь.
Возможные последствия на твоей совести. Умываю руки.
     Котов удовлетворенно кивнул.
     Лузгин  смотрел  на  Долинского и не знал,  сочувствовать  ему или нет.
Похоже,  этот  властный  человек  столкнулся  в  лице  Котова  с  совершенно
непреодолимой  силой.  Капитан  был  из  тех,  кто  затрахает  мертвого. Или
вампира.
     Пока что для разнообразия он затрахал Долинского.  Операцию  разработал
Котов,  основной  риск брал на себя Котов,  всюду  был  сплошной  Котов.  Но
ощущения, что Котова слишком много, не возникало.
     Не было в капитане того внутреннего надлома, который временами нет-нет,
да и проглядывал из-под  толстой шкуры  Долинского. Может  потому, что Котов
хотя и  пережил  страшное -- Лузгин приблизительно  знал его историю,  -- он
остался просто человеком. Всего лишь.
     -- Теперь о деле, -- сказал Долинский. -- Олег?
     "Коммерсант" выложил на стол ключи.
     -- Маленький от входной двери, большой  от  ворот. Дом Азиза я попросил
очистить.  Въезд в тупик  когда блокируем?  Это вообще надо?  Туда все равно
чужие не суются, а чем меньше поблизости людей, тем меньше случайных трупов.
     --  На въезде сначала встанем мы с  Вовкой. Днем  с такой дистанции нас
"мастер" не учует.  Потом, когда  начнется, мы  двинемся к особняку и  будем
прикрывать наших. Женя, ты уверен, что все рассчитал правильно?
     Котов молча кивнул.
     --  Значит,  до  часа  духу   вашего  поблизости  быть  не  должно.  Во
избежание... Случайных  трупов. Ровно  в  час  ждем  бетономешалку, потом вы
загораживаете въезд. Думаю, гости пойдут ближе к двум. Ваша задача прогонять
мирных обывателей.  Город  будет крайне взбудоражен, и сколько-то любопытных
непременно явится посмотреть, что случилось.
     -- Честно  говоря,  смущает  меня  эта  версия  с  массовым  побегом из
психиатрического отделения.
     -- По-моему как раз очень удачно. Это придумала наша славная милиция, а
она вышла из народа  и  близка ему по духу. Бешеных собак народ  скушал и не
подавился. Значит,  слопает и психов. А вы  фильтруйте  поток и  без крайней
необходимости не покидайте машину. Как отличить человека от вампира...
     -- Я буду на въезде лично, не беспокойтесь, -- заверил
     "коммерсант". -- Сам прослежу. Бетономешалка гарантированно в час, за
     рулем мой человек. Бедный Суслик... Накрылась его сауна.
     -- Бедные  мы, -- отрезал  Долинский. -- Вампиров припрется от тридцати
до сорока. А нас сколько? И  серебра  у  Жени всего двадцать ампул. Эх, если
бы...
     -- Тему поджога и взрыва -- закрыли! -- твердо сказал "коммерсант".
     -- А  мои ребята  за вами приберут. Слушайте,  последний раз спрашиваю,
может, бригаду возьмете в подмогу?
     Котов и Зыков синхронно замотали головами.
     -- Ну, как хотите. Помните, я рядом, постоянно на связи, и со мной трое
надежных бойцов. Если что, только позовите.
     -- Тогда давайте собираться, -- резюмировал Котов. -- Игорь, я пошел за
шприцем. Работай кулаком.
     -- Начинается русская боевая фантастика, -- пробормотал Долинский.
     -- Никогда я ее не любил.
     *****
     Замысел  Котова  был  очень прост.  "Мастер"  средь  бела  дня  вряд ли
обеспокоится тем,  что неподалеку бродят люди. Они для него  не представляют
опасности.  Людям  надо  сильно  растормошить "мастера", чтобы  тот  на  них
среагировал.
     А вот насчет Долинского и Вовки у Котова имелись обоснованные сомнения.
От "внутреннего радара" обычного упыря  получеловек и оборотень  заслонялись
легко, но не учует ли их "мастер"? Вдруг он всполошится, если Вовка примется
заранее, издали "глушить  сигнал"?  Здесь  начинались  вопросы,  на  которые
Долинский не мог  ответить. А Котов хотел получить гарантированный результат
--  взять "мастера"  и  использовать как  приманку  для  остальных городских
упырей.
     Поэтому Котов  рассудил, что  легче всего подобраться к "мастеру" будет
им  с Зыковым. Они уже встречали  эту нелюдь,  не боялись ее,  и  особенного
воздействия  на мозг  в  прошлую  стычку не  ощутили. "Не на  что  оказалось
воздействовать", -- прокомментировал Долинский. "Просто было уже светло", --
скромно  заметил  Котов.  --  "Да, но все равно  вы  удрали,  не  добив его.
Думаешь,  по  собственной  воле? Это он вас  оттолкнул. Не беспокойся, когда
"мастер" поймет, что дело  пахнет жареным, он тебя изо всех сил шандарахнет.
Покажет, на что  способен. Даже в светлое время суток".  -- "Этого  я и хочу
добиться. Больно сделать ему, суке, больно, понимаешь?".
     Прикрыть людей в ответственный момент  должен  был  Вовка.  Его  талант
"глушилки"  оказался  решающим. Без Вовкиной  помощи  "мастера" пришлось  бы
брать  Долинскому,  в  одиночку.  Малейшая  оплошность могла  стать для него
роковой, и тогда все шло насмарку.
     А так получился четкий и вполне реализуемый план, расписанный почти  до
минуты.  С  одним  недостатком --  он обрывался  в районе часа дня,  а затем
предполагалось действовать по обстоятельствам.
     Долинский  изначально  думал  превратить  особняк в мышеловку и ближе к
вечеру  его сжечь или взорвать, однако по этому пункту  столкнулся с упорным
сопротивлением Косого. Да, ничто не мешало "ночной команде" поступить как ей
заблагорассудится.  Но   некоторые  рассчитывали  при  удачном  исходе  дела
остаться  в городе.  А  Косой слыл человеком  щепетильным  и всегда осложнял
жизнь тем, кто нарушал договоренности.  Долинский  намекнул, что Суслик  все
равно из дома съедет. "Это не  принципиально,  -- отрезал  Косой. -- На моей
территории десять лет ничего не  не взрывалось. И не  будет!  Я  сказал". --
"Шухера  опасаетесь!"  --  поддел  его Котов.  Мафиозо  в  ответ раздраженно
фыркнул. "Я  обещал  народу спокойную жизнь.  И я  ее обеспечу!". Оказалось,
Косой еще и депутат.
     Олежка очень хотел участвовать  в  акции своими бойцами,  но его помощь
отвергли, побоявшись, что гангстеры наломают дров с непривычки. Вампира бить
--  это вам не арбузную лавку рэкетировать. А кто-нибудь,  глядишь, и заразу
подцепит, бегай за ним потом.
     Косой явно обиделся, но спорить  не стал. Глядя на него, Лузгин никогда
бы  не подумал, что этот воспитанный и  сдержанный  мужчина гонял по  городу
поливалки со святой водой. А теперь он взваливал  на  свои плечи организацию
самой  грязной  работы. Конечно,  в  обмен  на гарантию  невмешательства  от
генерала.  Котов, например, подозревал, что  трупов из дома Суслика  вынесут
несколько  больше,  чем  туда зайдет  живых.  "Вы  просто,  извините,  дурак
какой-то, гражданин начальник, -- надменно отвечал ему Косой. -- Тогда я сам
взорвал бы эту халупу.  Больно мне  надо возиться с  кровавыми ошметками! Вы
поймите, у города ре-пу-та-ция! Тихое место и все  столичные удобства. Здесь
лет через пять будет -- ого-го! Сюда москвичи переезжать начнут!  Вот  я еще
химзавод  прикрою,  все равно  еле  пыхтит..." -- "Кстати  да, второй год не
воняет  совсем,  воздух как на курорте". -- "Ну я  же  фильтры там поставил,
фильтры! Разориться  можно! Подготовим новые рабочие  места -- и на  фиг эту
химию..." --  "В мафии рабочие  места  подготовите? Перекуем,  так  сказать,
химиков  на вымогателей?" --  "Слушайте, Котов,  я про  вас  тоже знаю  пару
гадостей, но я ведь молчу!"
     Был,  конечно,  в отказе  брать на  дело гангстеров  и некий  моральный
подтекст.  Котову  идти  в бой вместе  с уголовниками  казалось  западло,  а
Долинский  ими брезговал. Но  эту лирику заслоняли  разумные  доводы. Первый
контакт  с упырем  всегда  лотерея.  Какую  реакцию  выдаст  человек,  пусть
вооруженный  и  привычный к драке, спрогнозировать  невозможно.  В небольшом
закутке, где должен был решиться исход  противостояния,  Котов хотел  видеть
только проверенных.  Он  даже  Вовку  записал  в команду с оговорками, а  по
поводу Лузгина отозвался весьма уклончиво.  Внимание журналиста ему льстило,
но  если  оный  журналист  вдруг не  туда стрельнет,  не  того  стукнет  или
невовремя испугается...
     "И  вообще, там будет слишком много крови,  -- сказал Котов. -- Я уж на
что  привычный, и то иногда крыша едет, к доктору на  поклон бегаю. А у тебя
нервы гражданские, тонкие".
     Лузгин уже  сам  опасался предстоящего.  Он еще ночью почувствовал, что
ему  вампирская  катавасия надоела дальше  некуда. Видимо,  нервная  система
перегрузилась впечатлениями и просила отдыха.
     Но все-таки он был обязан досмотреть это кино до конца.
     Даром, что ли, играл в нем роль второго плана.
     *****
     Сначала потемнело  в глазах.  Потом  в  голову  вгрызся  отвратительный
скрежет.  "Господи,  -- подумал  Лузгин, судорожно  цепляясь за подлокотники
кресла, -- отсюда до особняка километров пять, если не  больше!  Как же  там
ребята?!".  И тут отпустило. То  ли "мастер" умер от натуги, то  ли  включил
свою "глушилку" Вовка. "Мастер"  был нужен живой,  но сейчас Лузгин от  души
желал ему  провалиться  сквозь  землю. Он не  хотел видеть  это чудовище, не
хотел ехать помогать, ничего уже не хотел.
     Грэй участливо лизнул его в руку. Но сил не было погладить в ответ пса.
     Минут через пятнадцать у калитки загудели. Лузгин заставил себя  встать
из кресла, взял ружье и на заплетающихся ногах побрел к машине.
     Это была "Волга" Долинского, за рулем  сидел  водитель, бесцветное лицо
которого Лузгину так и не удалось запомнить.
     -- Шеф сказал  вам  отдать, -- водитель не  глядя  сунул назад короткую
помповую гладкостволку с пистолетной рукояткой, похожую на зыковскую, только
фирменную,  дороже  раз  в десять.  --  Там  очень  тесно,  вы  со  своим не
развернетесь. Перезаряжайте. Ружье оставьте здесь, я за ним присмотрю.
     Рука водителя сильно дрожала.  И передачу он не с первого раза воткнул.
"Волга"  рыкнула  и,  отчаянно  мотая  кормой, пошла  ввинчиваться  в тесные
переулки.
     -- Тяжело пришлось?
     --  Я  был  в центре, наблюдал. Там... Ничего.  Удивились все. Шеф ждал
худшего.
     Водитель помолчал и добавил.
     -- Удачи.
     Въезд  в  тупик   перегораживал  серебристый  "Мерседес",  вымытый   до
ослепительного  блеска. "Волга"  поперла на  него  как советский  штурмовик,
которому  сдуру подставился "мессер".  Берегись  поезда.  Изделие  немецкого
автопрома шустро отпрыгнуло с дороги.
     Особняк  Суслика оказался большой двухэтажной  коробкой с нахлобученной
сверху   тяжеловесной  многоскатной  крышей.  В   распахнутые  ворота  задом
впихивалась громада  камазовской  бетономешалки. Ее  продвижением  руководил
Зыков, выразительно размахивая обрезом. Внешность сержанта удивила  Лузгина.
Что-то в Зыкове было странное.
     Только выйдя  из  машины, Лузгин понял -- сержант  потерял шляпу и стал
весь в крапинку. С ног до головы уделан кровавыми брызгами.
     -- Ага! -- приветствовал его Зыков. -- Сюда давай! Есть тебе работенка!
Кувалду возьмешь  у крыльца! И бегом по  дому! На каждом окне подъемники для
ставней... ставен...  хер  знает,  как  правильно!  Чтобы раздолбал  все  до
единого! И электрику и механику! Уничтожить! Оба этажа! Вперед!
     -- Ты чего кричишь? Все живы?
     -- Кричу? Разве? Все живы, все, давай!
     Тут  Лузгину тоже  заложило  уши.  Воздух  жужжал. Именно так -- жужжал
воздух.
     На высоком крыльце сидел  Вовка. Встопорщенный до последней  шерстинки,
он казался вдвое больше себя обычного.
     -- Что с тобой, сынок?! -- воскликнул Лузгин.
     Оборотень поднял на Лузгина страшноватые прищуренные глаза.
     -- Я-а ра-а... ра-а-бо... та-ю, -- сказал он. -- Хо-о-рошо. Ты-ы иди.
     Лузгин принял решение ничему больше не удивляться и пошел в дом.
     -- Как я блева-ал!!! -- орали голосом Котова где-то внизу, на цокольном
этаже.
     Внутри дом тоже напоминал крепость. Прихожая была тесной,
     за ней -- узкий коридор с ответвлениями под прямым углом. Лузгин искал
     дорогу вниз, пока не наткнулся на кровавые следы. По ним вышел к
     Т-образному   перекрестку  коридора  с  лестницей,  спустился,  толкнул
массивную дверь, вполне достойную бомбоубежища, и оказался в сауне.
     Первой  мыслью было  --  лучше  б он сюда  не заходил. Второй --  бегом
отсюда!
     Жужжало здесь на грани  выносимого. Наверху тарахтела бетономешалка.  А
из-под самого потолка с улицы  хлестал свежий цементный раствор. Через узкое
оконце. Под окном был  бассейн, примерно три  на  три.  Перевесившись  через
край,  в бассейне орудовали лопатами  Котов  и Долинский.  Котов был  сильно
измазан кровью, Долинский совершенно чистый.
     -- Баю-баюшки-баю! -- орал Котов.
     Из потолка торчал  крюк,  от него вниз уходила туго  натянутая веревка.
Лузгин, в общем, догадывался,  что болтается на ее конце. Но  он был  должен
увидеть это своими глазами. Короткими шагами Лузгин приблизился к бассейну.
     -- Вот он, сука! -- крикнул Котов радостно. -- Красавец! Любуйся!
     "Мастер"  не был похож  на живое существо.  Он вообще  ни на что не был
похож.  В   цементе  утопало  по  пояс   человеческое  туловище,  увенчанное
нечеловеческой головой. Ближе к собаке, чем к обезьяне. Привыкший иметь дело
с Вовкой, Лузгин в первый  момент не почувствовал особого  шока. И тут  лицо
"мастера" ожило. Приоткрыло единственный глаз. Показало зубы. Лузгин выронил
обрез, упал животом на край бассейна, и его начало рвать прямо "мастеру" под
ноги.
     --  Ага!  Еще одно жертвоприношение! -- орал Котов. --  Все  правильно,
Андрей!  Обряд инициации  охотника  на вампиров!  Не  ссы! Проблюешься  -- и
морального кризиса как не бывало!
     Повешенный  за шею "мастер" заходился в беззвучном  крике. Котов въехал
ему лопатой по морде и продолжил разгонять по бассейну раствор.
     Лузгин достал носовой платок, утерся, подобрал обрез и снова  посмотрел
на  "мастера". Жуткий  лысый  череп покрывали неровные  обрывки пергаментной
кожи. В районе макушки виднелась черная  дыра.  На торчащих вперед  челюстях
висели ошметки мяса -- наверное,  все, что осталось от губ. Лузгина скрутило
по новой.
     -- Руки показать не можем, покидали  вниз,  -- раздался спокойный голос
Долинского. -- Женька их отрубил. Ноги, кстати, тоже. Вот живучая тварь...
     Лузгин  с   трудом  разогнулся.  Долинский   мешал  раствор,  покрывший
"мастера"  уже  по  грудь.  Шум  по-прежнему  стоял  оглушительный,  значит,
получеловек говорил с ним мысленно.
     Да, рук у "мастера" не было.
     --  Тебе  Зыков   про  кувалду  сказал?  Будь  другом,   сделай.  Вдруг
какая-нибудь дрянь убежит. Нельзя, чтобы она открыла ставни.
     Лузгин  кивнул,  бросил  последний --  как  он  надеялся  --  взгляд на
"мастера" и почти бегом выскочил из сауны.
     -- Игорь!  --  кричали  сзади. --  Ты активнее шуруй! Косой сказал, это
четырехсотый портленд! Сорок пять  минут! Андрей! А ты ставни ломай! Вот-вот
начнется!
     На  крыльце  Лузгин осторожно  погладил Вовку, забрал  кувалду и  пошел
ломать подъемники ставен.
     Или ставней.
     *****
     -- Первыми будут вожаки. Трое  или четверо. Это самые опасные  для  нас
твари.  Появиться могут откуда угодно, скорее всего с тыла, через забор. Они
умные,  подвижные,  могут принимать нестандартные  решения.  Если хоть  один
догадается удрать -- надо перехватить любыми средствами. Под ноги кидайтесь,
зубами рвите. Я не шучу. Олег, слышишь? Выскочит кто из тупика обратно, дави
его машиной  и расстреливай в капусту... За вожаками пойдут случаи полегче и
дальше  по  убывающей.  Всем,  кто вышел на вампира в первый  раз, объясняю:
могут  попадаться  самые  разные  экземпляры.  Женщина,  допустим,  неземной
красоты. Ребята, никакой жалости. Потом жалеть будете. Запомните, что мы  им
ничем помочь не  можем,  а вот  они нас убьют, съедят  и  облизнутся... Так,
расстановка. Ваше слово, товарищ капитан...
     Подвальное  окно заслонили колесом бетономешалки. Теперь  проникнуть  в
сауну, минуя засаду, было невозможно. Долинский и Зыков взяли кувалды. Котов
достал из багажника "свой верный меч", то есть  острейший  мясницкий  топор.
Еще они добыли где-то три пожарных багра.
     Лузгину и Вовке холодного оружия не дали.
     --  Расстановка простая. Мы трое заживо хороним себя в сауне. Чтобы или
мы их, или они нас!
     -- Вот же у некоторых тяга к красивым словесам...
     --  Цыц!  Владимир --  на второй  этаж. Разведка  и прикрытие,  никакой
драки.  Вова, заруби себе на носу, ты самый ценный в команде, бережешь  наши
мозги  и показываешь обстановку в доме. Попробуешь влезть в мочилово, я тебя
потом высеку. Андрей, ты у лестницы наверх,  за углом. Если кто-то проскочит
мимо поворота  к сауне,  хоть на пару шагов, выходи  в коридор  и  стреляй в
брюхо.  Мы  высунемся,  затащим  к себе баграми  и  прикончим.  В таком  вот
аксепте. Капитан Котов инструктаж закончил.
     --  И  последнее.  Тоже всех  касается. Сейчас Вова попробует дать  нам
картинку. Мы с  Андреем  ее, скорее  всего, получим. Как остальные, не знаю.
Если не выйдет, это ничего не  меняет. Теперь  совсем  последнее.  Едва Вова
снимет глушение, "мастер"  наверняка по нам врежет. Он очень устал, но шанса
не упустит. Потом одумается и все силы бросит на зов  о помощи. Предупреждаю
-- когда  мы начнем давить  упырей,  короткие  удары "мастера" еще возможны.
Вова их блокировать не будет, его  задача ставить помехи, чтобы от "мастера"
наружу  вырывались  только жалобные вопли и никакой информации о засаде. Наш
Владимир тоже не  батарейка "энерджайзер". Так что держитесь. Ну, по местам.
Олег, я выключаю телефон. Если понадобишься, сам позову.  Удачи нам. Андрей,
лапу!
     Все  принялись  жать друг  другу руки. Зыков,  вдруг расчувствовавшись,
сгреб Вовку и прижал к груди. Оборотень выглядел задумчивым и  отстраненным,
он по-прежнему глушил "мастера", хотя прежнего ожесточения в Вовкиных глазах
не было. "Мастер" действительно слабел с каждой минутой.
     Лузгин представил себе живое существо, лишенное  рук и  ног, закатанное
по подбородок в быстросхватывающийся цемент... Все еще живое! Содрогнулся  и
наконец-то понял, какой заряд ненависти к вампирам  несут в себе четверо его
товарищей. Лузгин жалел "мастера".
     А  теперь  ему  предстояло  стрелять  в его  порождения,  гораздо более
человекообразные. Вдруг они будут похожи на Катю? Сможет ли он?
     -- Вова, давай. Закрываем глаза, расслабляемся, ищем картинку.
     Лузгин привычно нащупал в эфире  волну оборотня и тут же увидел... Нет,
ощутил  дом и  пространство  вокруг. Радиус метров  полтораста,  как раз  до
выезда из тупика. А вот и "мерседес". В нем четверо.  Можно опознать Косого.
Дом, цоколь, сауна, отлично чувствуются трое в засаде. Вовка наверху. Блеск.
     -- Долинский картинку взял.
     -- Лузгин взял.
     -- Котов взял. Голова кружится.
     -- А я ни фига не вижу.
     -- Одно слово, железный человек. Зато я тебя вижу и слышу.
     -- Хорошо,  друзья, этого  достаточно, теперь пробуем  открыть  глаза и
удержать картинку в голове.
     Лузгин  послушно разжмурился.  Ощущение пространства  нарушилось, потом
восстановилось.  "Ну, Вова, ты даешь!"  -- "Я быстро учусь, -- пришел ответ.
-- Я  ведь  говорил тебе, у  меня в школе были  хорошие  отметки!". И Лузгин
понял:  Вовка  никогда  не  обманывал  его. Мыслеречь оборотня  не позволяла
лгать.
     -- Долинский картинку держит.
     -- У Котова все смазалось.
     -- Смажьте Котову мозги.
     -- А у  нас с  собой есть? Кстати, Робокоп, где мой акушерский саквояж?
Намечаются трудные роды, а я не вижу инструмента.
     -- Да ты что! Вот он!
     -- Виноват.  День безумный.  Давай,  когда все  закончится, нажремся! В
говно!
     -- И еще по бабам.
     -- Заметано.
     -- Женя, ты держишь картинку с открытыми глазами, или нет?
     -- В общих  чертах. Очень непривычно. Может, лучше мне не  отвлекаться?
Ты же расскажешь, что и как.
     --  Ладно, договорились.  Внимание! Вова, снимай  глушение  полегоньку.
Если кому-то будет совсем плохо, кричите, он снова прижмет нашего приятеля.
     -- Да приятель уже не дышит.
     -- Робокоп,  в прошлый  раз ты говорил то  же  самое. Дышит он,  дышит.
Грудь держал надутой до упора, пока цемент схватывался. Не дурак, сука.
     -- Вова, поехали.
     Жужжание,  к которому  Лузгин уже отчасти  притерпелся, начало убывать.
Вместо   него  возвращался  знакомый  скрежет.  Перехватило  горло,   заныла
переносица, картинка от Вовки расплылась.
     -- Вяло, -- сказал Долинский.
     Через  секунду  "мастер" врезал, да  так, что  Лузгин повалился на пол.
Голову  стиснул  невидимый  обруч,  человек машинально  схватился  руками за
виски.
     Никогда  еще Лузгина не тошнило  от боли.  Теперь его  рвало желчью,  а
потом  выворачивало  наизнанку пустой желудок, и это была  ерундовая боль по
сравнению с той, что раскалывала череп пополам.
     -- Всего-то десять секунд, -- сказал Долинский.
     -- Я тебе морду набью... -- прошептал Лузгин.
     -- За что?
     -- Вот за эти слова. Десять секунд! Я думал -- минут.
     -- Ничего, теперь отдохнем полчасика. Эй, коматозники! Живы?
     --  Ну  все,  Долинский, ты меня достал своим юмором...  -- послышалось
шипение Котова. -- Следующее купание в цементе -- твое.
     -- Ребята, что, правда вам плохо было?
     -- Мудак.
     Лузгин  кое-как  уселся, положил  на  колени  обрез и трясущейся  рукой
достал сигареты. Кто-то погладил его по голове.
     Это был Вовка.
     -- Иди наверх, сынок. Я в порядке. Спасибо.
     Вместо жужжания теперь в ушах стоял тихий свист.
     "Это он зовет на помощь своих детенышей, -- передал Вовка. И,
     поняв вопрос Лузгина раньше, чем тот успел сформулировать его,
     ответил. -- Да, он так к ним относится. Он их родитель. Потом они
     вырастут и разбегутся, а он будет рожать новых и новых".
     -- Час от часу не легче, -- вздохнул Лузгин.
     -- Андрей, картинка есть? Звук есть? -- деловито выяснял Долинский.
     -- Все есть, отстань. Дай покурить.
     -- Перекур.
     -- Мудак, -- сказал Лузгин вслух.
     -- Ружье протри заблеванное.
     Лузгин, чертыхнувшись, полез за носовым платком.
     *****
     Город оповестили о групповом побеге из психиатрического отделения, и он
не  слишком  впечатлился.  Ну, кое-где видели странные фигуры, все почему-то
замотанные в одежду с  головой. Одни психи шли быстро, другие еле ползли. Да
и  черт  с  ними.  По сравнению  с  двумя  загадочными приступами  массового
помутнения  рассудка  --  ничего  сверхъестественного.  А  о  приступах  уже
разошелся слух, мол случилась адской силы магнитная буря.
     На  южной  окраине  города  беглые  сумасшедшие  вызвали  куда  больший
интерес. Когда по вашей тихой улочке раз в две-три минуты проходит нечто  из
ряда  вон --  поневоле озадачишься. Как и  ожидал Долинский, любопытствующих
нашлось достаточно.
     Фильтром  грубой  очистки толпы работал милицейский  наряд. Милиционеры
держались  молодцевато, даже покрикивали на психов: "Давай, чмо, проходи, не
задерживайся, по  тебе доктор соскучивши!",  но  мало-мальски  пытливый глаз
увидел бы, что  трусят  менты  изрядно.  Да и  больница  находилась совсем в
другой стороне. Тем не менее, основную часть зевак милиция завернула назад.
     Бойцы Косого "отсечку" на последнем рубеже провели отменно.  Припугнули
четверых  неорганизованных  граждан,  одному  начистили  рыло  --  это   был
всамделишный  псих,  затесавшийся  среди  вампиров,  -- и  засветили  пленку
внештатному  фотокору   местной   газеты.   Олежка   оказался   феноменально
наблюдателен и ни одной невампирской морды в  тупичок не пустил.  Хотя ушлый
псих, например, правдоподобно накрылся одеялом и приволакивал обе ноги.
     В тупичке события развивались совсем не так весело.
     Первый вожак  прибежал на тридцатой  минуте.  Ему  было очень  худо  от
дневного   света,   но  он  нашел  силы  двигаться  со  скоростью,   заметно
превосходящей человеческую. Торопливость его и  сгубила. Вожак прыгнул через
забор, влетел в  дом, мигом унюхал сауну, открыл дверь, и тут же был поражен
сокрушительным ударом кувалды в висок. "Мастер" попытался надавить на людей,
но  силы  его были  на  исходе,  и он только лишний раз  схлопотал  по морде
лопатой. Тест системы прошел успешно -- Вовкин "помехопостановщик"  работал,
и чего бы там "мастер" ни передавал о засаде, вампиры ее не видели.
     Зыков так саданул  вожака, что тот  полностью утратил  боеспособность и
едва дернулся, когда Котов всадил иглу ему в сердце.
     Следующий вожак появился еще через три минуты. Этот не спешил, экономил
силы, но тоже полез в ловушку как миленький. Почуял неладное, отскочил, так,
что удар Зыкова  прошел вскользь, попытался драться, но его забили кувалдами
до состояния холодца, а потом спокойно укололи.
     Вместо третьего вожака  пришли  сразу  два  вампира. Пара  девчонок лет
семнадцати.  Скинули  в  прихожей  капюшоны  зимних  курток и  остановились,
наслаждаясь  защитой от солнца. Постояли-постояли, да  и в сауну. Шевелились
они не ахти,  Котов отказался тратить серебро на такой мусор и порубил девиц
топором.  Лузгин  прекрасно  видел  эту  дикую  сцену  на  своем  внутреннем
"мониторе" и  решил,  что  Котов хоть и симпатичный  мужик, но действительно
маньяк.  Сам  Лузгин заметно отупел.  В  нем жило  одно желание -- выполнить
задачу наилучшим образом, а потом напиться вдрызг.
     После того, как  Котов  хладнокровно  разделал следующих двоих,  Лузгин
усомнился, что сможет теперь общаться с этим человеком.
     Долинский злился -- не шел очередной вожак.
     Пришли еще два вампира, поодиночке, совсем никакие, легкая добыча.
     Потом трое  почти без  интервала.  Вовка  поднял  тревогу  в  последнюю
секунду. Третьим был вожак, маскирующийся под "рядового". Засада попряталась
за  углы, пропустила двоих к "мастеру"  и набросилась на третьего.  Обошлось
без   неприятностей,  правда   Котову  оторвали  рукав  пиджака,  а   Зыкову
расцарапали щеку.
     Долинский  смывал  кровь  водой  из шланга.  Котов  запихивал  трупы  в
раздевалку. У Зыкова  сильно болела вывихнутая  рука, и Долинский встал  "на
первый удар" вместо него.
     Дальше пошла толпа. Упыри так и ломились в дом, среди них попадались на
диво подвижные  экземпляры.  В  игру  вступил  Лузгин.  Через  два  гостя на
третьего  он  выскакивал  в  коридор  и  начинал  стрелять.   Так  удавалось
затормозить поток.
     Лузгин  очень  боялся  первого  выстрела,  но  когда  нажал  на  спуск,
оказалось, что  вести огонь  по  вампирам  не  труднее  психологически,  чем
когда-то  по  ястребу. Лузгин просто  убедил  себя:  перед  ним  жестокий  и
кровожадный враг. Вряд ли все получилось бы так легко, не будь того детского
опыта, и мысленно Лузгин поблагодарил отца.
     "Твой папа  был  хороший",  --  передал Вовка, и  Лузгин  почувствовал:
оборотень слабеет, только виду не подает.
     Из сауны тоже раздавались выстрелы. Зыков пропустил несколько ударов по
здоровой руке и больше не мог махать кувалдой.
     Один вампир полез на Лузгина, и тот израсходовал четыре
     заряда сразу. Вампир сдох в ужасных корчах, но Лузгина уже не тошнило.
     Он словно  окаменел  внутри. Эта сволочь хотела его убить  -- так  ей и
надо. Зыков,  улучив  момент,  подбросил боеприпасов и  попросил  экономить.
Выглядел  сержант  неважно.  Долинский  тоже  устал,  один  Котов   держался
бодрячком,  но понятно было,  что это  на  голых нервах, а  потом он  вообще
упадет.
     Двадцатый упырь  попытался задушить Котова, когда тот сунулся к нему со
шприцем.
     Двадцать третий атаковал Лузгина, был сбит выстрелом, зацеплен багром и
утянут в сауну,  где по-бульдожьи повис на руке Зыкова, как назло, здоровой.
Сержанта перевязали, но он теперь с ружьем едва управлялся.
     Лузгин заряжал обрез  через один -- серебром и обычной дробью. Патронов
осталось мало.
     "Эти  двое  у  нас  в  подвале  ужасно  кричат,  особенно мужчина",  --
пожаловался Вовка. И Лузгин не сразу понял, кого имеет в виду оборотень.
     В раздевалке тела лежали уже штабелем.
     Вокруг  дома  бродил  озадаченный  вожак.  Он смотрел,  как исчезают за
дверью вампиры  и  не решался идти внутрь. Долинский всерьез  раздумывал, не
натравить ли на него Косого. Вся надежда была, что  вожак устанет шляться по
солнцу. Он и так совершил подвиг, добравшись сюда с другого конца города.
     Двадцать пять. Двадцать шесть.
     -- Вожак пошел.
     -- Андрей, стрельни ему в поясницу, когда будет у двери сауны.
     Лузгин  зашел  сзади  и выстрелил,  свалив вожака. Дверь  распахнулась,
мелькнула  кувалда,  череп  кровососа   разлетелся   вдребезги.  Истерически
засмеялся  Котов. Лузгин передернул затвор и вернулся на место. "Я робот.  Я
робот. Я робот. У меня нет эмоций. И не было никогда".
     Двадцать восемь. У Долинского рассечена бровь.
     Двадцать девять. Котов поскользнулся в  луже  крови и не  может встать.
Долинский льет на него холодную воду.
     Тридцать.  Прелестная  девушка,  совсем молодая, остановилась  у  двери
сауны и вдруг повернула назад. Не смогла уйти, заметалась туда-сюда.
     -- В чем дело, Вова?!
     Вовка был озадачен. Юная  вампирша разрывалась между двумя криками боли
-- тем,  что из сауны, и доносящимся из подвала Долинского. "Мастер" властно
тянул девушку  к себе, но второй сигнал, от Миши, казался для нее  почему-то
не менее значимым.
     --  Андрей, да  подстрели  ты эту несчастную!  Ну, Мишка, ну подонок...
Вернусь живой -- яйца оторву!
     Лузгин встал над лестницей, навел на девушку ствол... И опустил его.
     Прижавшись к стене, вампирша горько плакала.
     Распахнулась дверь, мелькнули багры, впились  острыми крюками девушке в
бок и плечо, дернули, повалили на пол... Лузгин отвернулся.
     Не  хватало  воздуха.  Лузгин  пошел по  коридору к  выходу. В прихожей
скинула  покрывало  --  дорогую тяжелую занавеску  --  высокая  блондинка  с
холеным  безжизненным лицом. "Наверное, она  и при  жизни  была  такая",  --
подумал Лузгин, уступая женщине дорогу.
     Блондинка ударила его в затылок.
     Дальше Лузгин все видел как в тумане и не мог поручиться, что некоторые
эпизоды действительно имели место. Вроде бы прибежал Вовка и  сломал женщине
хребет, а  потом отгрыз голову.  А шатающийся от усталости  Котов с безумным
хохотом расстегнул штаны и мочился  голове в раскрытую  пасть. И кого-то бил
из  пистолета  Зыков. И  метался Долинский с залитым кровью лицом.  И рвал у
Лузгина  обрез,  а тот не отдавал.  А Вовка вытащил Лузгина  на улицу. И тот
прямо на крыльце расстрелял еще одного упыря.  А  потом сверху, с  крыши, на
них свалился вожак,  да-да, еще один вожак. Он  с  лету попал Вовке  ногой в
голову, так что оборотень кубарем укатился  под  забор и не  смог подняться.
Вожак  стоял  над Лузгиным,  оскалив  зубы  -- черное  пятно  под надвинутым
капюшоном  и  два белых-белых ряда зубов.  И Лузгин выстрелил  ему в пах, но
раздался только щелчок бойка.
     И вожак занес лапу для смертельного удара.
     Но его рвануло за ногу и куда-то унесло.
     Лузгин  сполз  с крыльца на землю, сел и  глядел, качаясь  из стороны в
сторону, как Грэй дерет в клочки глотку  вожака, а потом отпрыгивает и снова
напрыгивает,  и снова  кусает,  и  отпрыгивает, и  так  без конца.  А  вожак
пытается встать,  но, помогая собаке, его немилосердно  плющит  яркое летнее
солнце, вынырнувшее из-за облаков. И  перемазанный кровищей Котов носится по
двору с топором, отсекая лишнее  от ошалевшего вампира.  И Долинский у самых
ворот в кого-то вонзает шприц.
     И Вовка ползет, ползет, ползет от забора, чтобы обнять Лузгина.
     Лузгин потянулся навстречу оборотню и упал лицом в песок.
     И все кончилось.
     *****
     Последних  двух  вампиров прикончил  Грэй,  прямо  на улице.  Долинский
попросил  Косого увезти избитую команду домой, выждал для  верности еще час,
потом спустился вниз  и  загнал  единственный  оставшийся шприц  "мастеру" в
глазницу.
     Он сказал, макушка умирающего "мастера" долго курилась черным дымом.
     А Олежка, посетив сауну, заявил --  надо было  дождаться, пока набьется
полный  особняк  упырей,  и взорвать  его  к едрене  матери.  Хер с  ней,  с
репутацией города. И с имуществом Суслика тоже хер. Здоровье дороже.
     Но Долинский возразил -- ты видел, как получилось с вожаками? Они бы не
дали запереть их. Нет, мы поступили единственно верным образом.
     Дом Долинского превратился в лазарет. Здесь был психиатр. И личный врач
Олежки. И еще  мафиозный  хирург,  потому что  у Зыкова  обнаружили закрытый
перелом.
     Психиатр очень пригодился Котову. Тот никак не мог расстаться с головой
блондинки.  Хотел  сделать из  ее черепа ночной горшок.  Подарить  художнику
Ефимову. Олежка тихонько спросил Долинского, в чем тут хохма
     -- он как раз собирался заказать у Ефимова портрет своей жены.
     Долинский объяснил. Косой  схватился  за сердце, посинел,  ему  сделали
укол и положили тут же отдыхать. Он после сауны плохо себя чувствовал.
     Приехал генерал.  Тоже после  сауны.  Поцеловал  Долинского.  Поцеловал
Котова. Пожал руку всем, даже по ошибке какому-то бандиту. Отечески потрепал
Зыкова  по плечу -- все равно у того руки никуда не годились. Погладил Грэя.
Потом увидел голову блондинки. И сразу уехал.
     Увезли  Косого.  Он  оставил Долинскому  вооруженную охрану  и  прислал
немного погодя миловидную кухарку, пару девиц "широкого  профиля", несколько
корзин провианта и  ящик коньяка. Девицы прибрали в доме, кухарка наготовила
вкуснятины. Долинский заглянул в подвал,  отнес  туда еды и  питья, выбрался
обратно какой-то задумчивый,  и вдруг у него подкосились ноги. Охрана унесла
хозяина  наверх. Котов уже  давно  спал. Зыков  пил  водку с  девицами и  не
столько пьянел, сколько дурел.  "Три осталось! --  повторял он без конца. --
Три штюк. Трое штуки. Больше нету. Все, аллес! П...ц! Две тут и одна у папы.
То есть две  тут но одна мужик.  Значит,  двое? А у папы?  Одна. Всего  три,
значит. Так выпьем же за это замечательное число".
     Лузгин  тоже спал, а рядом на матрасике  лежал в забытьи Вовка. Он  был
настолько истощен, что не мог заснуть.
     Уже стемнело, когда Вовка заскулил. Лузгин проснулся, сполз с кровати и
на  четвереньках отправился в дом. Отыскал Зыкова, дрыхнущего  с  девицами и
кухаркой. Нащупал  в ворохе  одежды пистолет. Кое-как поднялся  на  ноги  и,
держась за стенку, вернулся в "гостевую".
     -- Вам нравятся серебряные пули? -- спросил он.
     Нечто,  имеющее  внешность  человека, посмотрело на  Лузгина бездонными
глазами. "Не надо, -- подумало оно. -- Двумя патронами вы  не  сможете убить
меня, а я не хочу убивать вас".
     "Зачем вам мальчик?" -- подумал Лузгин.
     "У  него редкая  мутация. Мы  посмотрим,  что с  ним. Возможно, удастся
помочь".
     "Вы никому не помогаете никогда. Вы  только наворачиваете тайны  вокруг
тайн и используете людей как расходный материал. Убирайтесь".
     "Все не так. Хотите поехать с нами и убедиться?"
     "И не вернуться?"
     Нечто удивилось.
     "Но я же тогда расскажу людям правду о вас. Напишу".
     "Какую  именно  правду? Вы  расскажете не больше,  чем  люди согласятся
услышать. Любая история -- это не то, что написал рассказчик, а лишь то, что
усвоили читатели".
     "Демагогия. Кто вы?"
     "Грядущие. Так понятно?"
     "А убивать и пить кровь для этого обязательно?"
     "О чем вы?"
     "О вампирах".
     "Мы не имеем отношения к вампирам".
     Лузгин сел на кровать и опустил  пистолет. Это странное нечто не лгало.
Хотя оно не открывалось перед человеком, как это делали Вовка или Долинский.
Специально для Лузгина нечто думало словами, по-русски. Но думало правду.
     "Косвенно мы связаны с  вампирами, поскольку изучаем  их как интересный
феномен.  Ничего  больше.  Вампиры  -- побочная  ветвь  человечества,  очень
малочисленная, вырождающаяся, почти совсем вымершая. К несчастью, она попала
в поле зрения людей. Вампиров  давно пытаются использовать. Они не  принесли
бы столько горя, не вздумай люди искусственно разводить их".
     "Погодите, но тогда кто такие  "старшие" и "мастера"? Кто присылал сюда
ликвидаторов и поставил здесь этого безумного ночного смотрящего?!"
     "Люди. Вампиров контролируют люди. В той или иной мере так было всегда.
И всегда находились вампиры, готовые пойти на сотрудничество с людьми. Самые
умные и хитрые. Они платили конфиденциальными услугами за неприкосновенность
и комфорт. Убивали непокорных сородичей. То, что произошло в вашем городе --
всего  лишь несчастный случай.  Вырвался из-под опеки  такой  убийца,  решил
основать собственное вампирское княжество. С ними это бывает изредка".
     "Все равно не понимаю. Разве не вы охотились за смотрящим?"
     "Нет.  Мы пришли только что,  специально за мальчиком. Между прочим, по
смотрящему и его выводку вы  нашли прекрасное решение проблемы. Вот увидите,
какие будут последствия. Сами увидите".
     "Опять не понимаю. А кто обследовал Долинского, кто искал оборотня?"
     "Говорю же -- люди.  Долинский нам безразличен,  его история совершенно
понятна,  даже  банальна. А  оборотня  мы  искали  давно. Вот он  нас  очень
заинтриговал.  Просто  мы не хотели гоняться за  ним по  лесам и дожидались,
пока мальчик сам выйдет к людям".
     "Вовка  сказал  про тех  двоих,  которых убил, что это были  вампирские
"мастера"".
     "Скорее всего.  Мы не теряли своих.  Никогда.  А те,  кого вы называете
"мастерами", это  хорошо тренированные оперативники. Похожи на людей и могут
по полгода обходиться без крови. Собственно, чем меньше  они поддаются своим
инстинктам, тем дольше  живут. Вот, один потерял голову -- и сами видели, во
что превратился. Обратный пример -- ваш Долинский".
     "Хорошо, а про "старших" можете рассказать?"
     "Нечего  рассказывать.  Их  нет.  "Старшими"  в переносном смысле можно
назвать людей, отдающих приказы вампирам".
     "Но как они управляют ими?!"
     "А  как  люди управляют людьми? Жизнь  вампира, предоставленного самому
себе,  лишена перспектив.  Он будто наркоман, постепенно утрачивает  связь с
реальностью  и  человеческий  облик.  Чтобы  вампир прожил много  лет  и был
счастлив,  нужен  какой-то смысл. Люди  умеют придумывать  смыслы. Например,
вампиров легко задействовать в секретных операциях.  Когда ловят разведчика,
можете   быть   уверены  --   он  точно  не   вампир.  Некоторые  занимаются
телевидением.  Есть политтехнологи.  Это  то,  для  чего они подходят  лучше
всего.  Везде, где  нужно професионально  обманывать, ищите вампира.  Ту  же
сказку про  тайную организацию "старших"  и  "мастеров"  они придумали сами.
Чтобы осведомленные люди запугивали неосведомленных".
     "Странно. Так много возни ради шпионажа и пропаганды?"
     "Последствия неудачного проекта. Надо же их куда-то  девать. Почему  бы
не  использовать,  пока  совсем  не  вымерли.  Сейчас  их популяцию  уже  не
поддерживают  искусственно, скорее наоборот.  Просто в двадцатом  веке  была
идея     создать    из    вампиров    оружие    сдерживания,     аналогичное
бактериологическому. Этим занялись почти одновременно в нескольких  странах,
особенно  активно  в  неядерных. Но  оказалось,  что  развитому  государству
вампиры   не  могут  принести   серьезного  вреда.   С  ними  слишком  легко
справиться".
     "Легко?! Это вы называете -- легко?!"
     "Подождите  результата.  Вы  выбрали   самый  логичный  способ  решения
проблемы. А он и есть самый эффективный. То, до чего может додуматься любой,
и называется -- легко".
     "Я  запутался, -- подумал  Лузгин. --  По  большому  счету, если  вы не
вампиры,  то иметь с вами  дело совсем не интересно.  Нашлись исследователи,
понимаешь!  Какой от вас толк?  Знаете...  Приходите  как-нибудь  потом. Мне
нужны  твердые  гарантии  того, что если вы не  сможете  помочь мальчику, он
вернется сюда, к нам. Дайте убедительные  доказательства. А  сейчас  либо  я
лягу спать, либо открою стрельбу. Вам как больше нравится?"
     "Спокойной ночи, -- подумало нечто. -- Я ухожу. Мы умеем ждать.
     У нас достаточно времени".
     Гость  бесшумно  исчез в  ночи.  Вовка  перевернулся  на  другой бок  и
наконец-то, кажется, нормально уснул.
     "До  чего  все  эти  полубоги  и  супермены  любят  похвастаться  своим
превосходством! -- думал Лузгин, укладывая пистолет между стеной и матрасом.
--  Времени  у него достаточно, скажите на  милость! А  Фима видит  двадцать
оттенков ночи.  А  я?  Просто  домой хочу. Как  только  перестанет кружиться
голова, уеду. Вовку пока оставлю  здесь.  Эх,  сынок,  как  же нам  с  тобой
дальше?"
     Утром  Лузгин  подскочил  как ужаленный,  скривился от  головной  боли,
выдернул из-за матраса пистолет, уставился на него дикими глазами, обернулся
к Вовке...
     Оборотня не было.
     -- Вовка-а!!! -- закричал Лузгин. -- Вов-ка-а-а!!!
     Вошел и остановился в дверях Долинский.
     -- Не ори, -- сказал он. -- И так череп раскалывается. Хватит того, что
ты полночи по  дому ползал туда-сюда с пистолетом. А мне чертовщина снилась.
Про тайный  орден грядущих. Которые не  вампиры,  но тоже дерьмо порядочное.
Котов прав, кругом  пидарасы. Доктор его в стационар увез. Плохо с мозгами у
Котова. А Мишка умер, сволочь. Такие дела.
     *****
     "Мастера" появились в  полдень. Сначала раздался знакомый до отвращения
скрежет в ушах, повис туман перед глазами. Крики, ругань, собачий лай. Потом
зажужжал воздух. И все стихло.
     Охрана лежала  на траве, привычно заложив руки  за спину. Посреди двора
Долинский с трудом удерживал  за ошейник очень злого  Грэя. У калитки стояли
длинные черные машины. Рядом  -- трое в строгих костюмах,  человекообразные,
но странные, Лузгин почему-то не мог толком разглядеть их.
     "Это ведь твой дом?" -- подумал Вовка.
     Лузгин  не  сразу  понял картинку, которую  оборотень  передавал ему, а
потом сообразил -- ну да, этот муравейник называется Москва. И это здание на
окраине столицы он когда-то видел, проезжая мимо.
     "Я сказал, что не поеду один. Они хотели заставить меня, но  я оказался
сильнее.  Теперь  они приглашают  нас обоих. Мы будем вместе. Ты не  дашь им
обмануть меня, а я  не позволю,  чтобы они туманили голову  тебе. Спасибо за
объяснение, что  такое  обман.  Теперь я готов к  этому, но лучше поезжай со
мной, а?"
     Ложь  в Вовкиных мыслях выглядела отвратно -- клубок шевелящихся жадных
щупалец.
     Оборотень был  совсем рядом, у крыльца, он скалился и топорщил  шерсть.
Не  от напряжения,  а просто  демонстрируя силу. Здесь только что  произошла
небольшая ментальная драка, из  которой  Вовка легко вышел победителем, один
против троих "мастеров".
     Лузгин  оглянулся  на  Долинского,  тот  кивнул.  За  калиткой   стояли
настоящие  "мастера".  Раздосадованные,  деморализованные, не  знающие,  как
вести  себя.  Они   были  вооружены,  но  боялись  показать  стволы.  Вовка,
Долинский, Грэй, даже Лузгин -- пугали их.
     --  Смерть  почуяли свою,  --  хмыкнул Долинский.  --  Ну что,  Андрей,
съезди, поторгуйся. Нам много чего надо из "старших" выбить.
     -- Свободу хотя бы, -- сказал Лузгин. -- Вовкину.
     Вовка удивился. Свободой он располагал и  так. Его больше никто не смог
бы посадить на цепь.
     Лузгин не стал объяснять Вовке, что свобода и воля -- разные вещи.
     Это трудно втолковать такому молодому человеку.
     --  Какие-то они несерьезные, -- сказал Лузгин, разглядывая "мастеров".
Сейчас он видел их лучше.  Ничего в "мастерах" не было общего с приснившимся
ему "грядущим". Тот казался внутренне человечным. А эти...
     -- Чего  ты  хочешь  от  них,  роботов несчастных? Бедная  моя  девочка
сейчас,  наверное, такая же. Господи, как я их ненавижу! Поубивал бы. Если б
не Вовка...
     "Они мне не нужны, -- передал Вовка. -- Обойдусь. Решайте".
     "Мастера"  топтались  у калитки. Лузгин размышлял.  Долинский злился. А
Вовке было почти уже весело. Вялотекущее противостояние  грозило затянуться,
но тут на веранде раздались тяжелые шаги.
     -- Да когда же это кончится?! -- взревел  Зыков. -- Да какого  же х...я
вы лезете и лезете в наш город?! А вот я вам сейчас!..
     -- Э! -- крикнул Долинский. -- Сержант, не сходи с ума!
     "Мастера" сдали назад и прижались к своим машинам.
     А потом быстро полезли внутрь.
     Лузгин оглянулся и от изумления  уронил челюсть. На веранде стоял голый
Зыков. В левой руке  он  держал  обрез, а из кулака правой  торчала граната.
Лузгин впервые увидел  такую вблизи.  Это была РГО, современная "лимонка" со
стометровым разлетом  осколков, которая  взрывается от удара о  препятствие.
Вздумай  Зыков швырнуть ее в "мастеров", у  тех  не  осталось  бы  ни одного
шанса.
     Впрочем, тут всем бы хватило, случись Зыкову гранату просто уронить.
     -- Вон  из моего  города!  Вон! --  орал  Зыков.  --  Всех  убью,  один
останусь!!!
     Кто-то из лежащих на земле охранников тоненько завыл.
     Машины тронулись с места. Развернулись... Уехали.
     Зыков шумно выдохнул.
     --  Знаете,  сержант, -- произнес Долинский медленно,  --  вы  такой же
маньяк, как и ваш командир.
     -- Почему? Я на понт их взял. Граната учебная.
     -- Чего-о?!..
     -- Я просто себя убедил, что она  настоящая. Меня так Котяра научил. Он
всегда говорил --  если кого боишься, просто выдумай, будто ты еще страшнее.
Поверь в это. И враг убежит. Ну, кто скажет, что он неправ?
     Лузгин сел на ступеньки.
     -- Ладно, -- сказал он, -- я к ним  потом заеду поболтать.  Торговаться
все  равно  надо.  Они слишком боятся  нашего  парня, чтобы просто так о нем
забыть. В прямой  драке он их делает как маленьких, но можно ведь застрелить
его издали.
     Вовка  презрительно фыркнул и  показал Лузгину, что он теперь "мастера"
учует с любой дистанции, даже во сне. И пусть "мастер" пеняет на себя.
     -- Лишнего риска для тебя не хочу, -- Лузгин помотал головой. -- Игорь,
а ты мне организуй, будь любезен, встречу с их "крышей".
     -- Тебя на Лубянку завтра же вызовут, без  моей помощи,  --  отмахнулся
Долинский. -- А Владимира -- спрячем пока. Честно  говоря, странно  все это.
Как-то слишком легко мы отделались. И почему мы раньше так их боялись?
     -- Они думали, что страшнее нас! -- усмехнулся Зыков.
     -- Возможно, -- Долинский постоял секунду, задумчиво глядя под ноги. --
Что-то я Катю не слышу. Вообще не слышу.
     -- Сходи, посмотри, -- сказал Лузгин. -- Сходи, посмотри...
     *****
     Автобус на Зашишевье следующим  летом пошел. Целых  два рейса в неделю.
Лузгина эта новость обрадовала. Впрочем, сам он приехал на машине.
     --  Рожать,  говоришь,   осенью?   --   прищурился  Муромский.  --  Кто
намечается, парень небось?  Ну, дело привычное. Один-то парень  у  тебя  уже
есть!
     И Муромский расхохотался.
     -- Да, -- кивнул Лузгин. -- Есть отличный парень. У меня. Не у вас.
     Муромский почесал в затылке.
     -- Сам жалею, что так по-дурацки вышло, -- признался он. -- Долго тут к
нему привыкали. Такой народ.  Здесь человеку-то чтобы прижиться, годы нужны,
по себе знаю. Ты Вовке это...  Привет большой. Скажи, помним, дурным  словом
не поминаем, всегда ждем в гости. Правда, если сможешь, привози его.
     -- Посмотрим. Будет оказия -- привезу.
     -- А где это лесничество?
     --   Севернее,   --  неопределенно  ответил   Лузгин.  Долинский  нашел
подходящее  для Вовки место чудом, нажав, как говорится,  "на все педали". А
денег сколько он  вбухал в этот проект... Лишний раз светить местонахождение
оборотня просто боялись. Пойдут слухи, налетит пресса... Не надо. "Севернее"
Вовка, и все. Откуда севернее, насколько -- какая разница? "Карелия"  -- уже
слишком точная привязка.
     И  не  лесничество.  Биостанция. Вовка  там даже  образование  получал.
Читать  он  пока не приспособился,  зато вовсю крал  информацию  напрямую из
голов специалистов. Походя освоил видеосъемку. Научился ловить рыбу,  ездить
на велосипеде  и  играть в домино. Биологи к Вовке  быстро  привыкли  и  уже
забыли, как обходились без него раньше.
     Кажется, оборотень был наконец-то счастлив. Еще бы  -- он  запросто вел
"в поле" наблюдения, с которыми не управится ни один человек...
     Братья Яшины угостили Лузгина фирменным  тошнотным самогоном, ударились
в воспоминания и расспросы.
     -- Представляете,  -- объяснял Лузгин, захмелев, --  я ведь  ехал сюда,
чтобы спокойно разобраться в себе. А  угодил вместе с вами  в передрягу и --
разобрался! Нашел смысл. Понял, зачем я! Вроде бы.
     -- Слушай, да место здесь такое, -- сказал Юра.
     -- Точно!  --  подхватил  Витя.  --  Чем  дольше  тут живу,  тем  умнее
становлюсь.  Чувствую,  скоро во всем разберусь вообще. Тогда расскажу тебе,
Андрюха, а ты книгу напишешь. И назовем мы ее...
     -- Опять Библия? -- предположил Лузгин.
     -- Нет. "Окончательная книга про жизнь"!
     -- Слушай, братка, зачем  длинно?  Назови  ее  коротко  --  "П...дец!".
Конкретно и понятно.
     -- Не напечатают, -- вздохнул Витя.
     Зашишевские хотели знать, как  дела у вервольфа и  чуть ли не в любви к
нему признавались.  Но  почему-то одному  егерю  Сене Лузгин  показал свежую
фотографию Вовки.
     -- Как подрос-то! -- обрадовался Сеня. -- Возмужал.  Скоро подружку ему
такую же ловить будем!
     -- Ой, не трави душу. Я этого его возмужания заранее боюсь.
     -- А ты не бойся, милок, --  сказал Сеня. --  Ничего не бойся.  Видишь,
как хорошо все устроилось. И дальше образуется.
     Лузгин посмотрел на него  исподлобья и воздержался  от комментариев. Он
теперь  знал  твердо, что  образуется  все непременно  у  всех, только очень
по-разному.
     В  городе стало  еще больше  реклам,  магазинов  и автомобилей.  Ездить
по-московски здесь пока не  научились, и пару раз Лузгин чуть не  врезался в
аборигенов, закладывавших поперек дороги немыслимые пируэты.
     Грэй встретил его, радостно  помахивая хвостом. Пес заметно постарел, и
у Лузгина от предчувствия скорой разлуки с ним защемило сердце.
     Долинский на веранде расчесывал Кате волосы.
     -- Смотри, как отросли. Скоро будет ниже пояса коса.
     Катя мягко улыбнулась Лузгину. Она всем улыбалась.
     Потом Долинский унес Катю в дом и вернулся с бутылкой коньяка.
     -- Ты остаешься, -- распорядился он. -- Завтра  с утра берем  Зыкова  и
едем к Женьке в больницу. То-то капитан обрадуется.
     -- Если опять  не примет нас за  вампиров. Или  агентов тайного  ордена
грядущих.
     -- С ним уже не так страшно.  В  прошлый раз  Женя был почти адекватен.
Доктор  говорит,  он  медленно, но  уверенно идет  на  поправку. Только надо
терпеть и ждать. Ничего, мы еще молодые. Дождемся. Да, на обратном  пути и к
Мишке на могилу  заглянем. Помянем  нашего живописца. Кстати, Наташа  весной
умерла, бедная девочка.
     -- Какая Наташа?
     -- Дочь генерала.
     -- Просто умерла?
     -- Просто, Андрей, совсем просто. Остановка сердца.
     -- Значит, -- сказал Лузгин, глядя сквозь рюмку на заходящее солнце, --
ночных осталось двое. И вы вместе. Формально не самый плохой конец истории.
     -- Формально? А если, --  Долинский понизил голос до шепота, --  я тебе
скажу, что в это полнолуние Катерина вот здесь, на газоне, танцевала?
     -- Голая.
     -- Зачем ей при луне танцевать одетой?
     -- Врешь.
     -- Она пыталась. Ей трудно держать равновесие, но она уже пыталась.
     -- Извини, пока сам не увижу, не поверю.
     Долинский помялся.
     -- Вообще я стал ужасно ревнивый, --  сказал он. -- Но для тебя  сделаю
исключение по старой дружбе.
     -- Договорились. Как с вампирами?
     --  Ноль особей. Пока  я здесь  ночной смотрящий, вампиров в городе  не
появится. Заразу подцепили  за прошедший год двое. Это случайность, оба были
в  отъезде  когда мы устроили ту  бойню. Местные теперь для упырей невкусная
добыча.  Мы  все на себе носим метку  предсмертного  ужаса  "мастера".  Вот,
оказывается, как просто решалась проблема -- кто мог подумать...
     -- Не так уж просто. Кстати, ты начальству своему доложил?
     -- Да. Но сам понимаешь, кому было положено, тот давно знал
     рецепт выведения упырей. Мне передали на словах язвительное спасибо за
     экспериментальное подтверждение известной теории. Ладно, не
     пристрелили в благодарность, и то хлеб. Убить меня, конечно, сложно,
     но если очень постараться... Тебя не дергают больше?
     --  Нет. Одной  беседой  ограничились,  я даже  ничего  не  подписывал.
Объяснил, что печатать нашу историю бессмысленно, а рассказывать глупо. Это,
в общем, так и есть.
     -- Правильно,  -- кивнул  Долинский.  -- Ведь  частный случай, в рамках
одного  городка. Если бы это угрожало  всей стране, тогда  мы были бы просто
обязаны рассказать людям, а так... Правда ведь?
     -- Наверное, --  уклончиво ответил Лугин. -- Слушай, а что ты сделал  с
зараженными?
     -- Отловил  на  ранней  стадии и  заставил  ломаться.  Конечно,  теперь
никаких  душеспасительных бесед.  Хватит  с меня Михаила.  Забираю,  сажаю в
камеру. Мне специальное помещение выделили.
     -- И они там дохнут.
     -- Один умер, другой жив. Пока непонятно, чем это закончится, но парень
очень хочет выкарабкаться.
     -- Инъекции больше не пробовал?
     -- Зачем  обманывать больных? Переломаться можно только на  голой  силе
воли, я это с самого начала знал. А Котову тогда поддался, чтобы помочь Кате
с Мишей -- слишком далеко у  них зашел процесс. Укол таинственного  снадобья
должен  был дать им лишнюю надежду. Мише  не хватило, но он всегда был слаб.
Он  не боролся за  жизнь, а жалел  себя. Это его и угробило  всего  лишь  за
сутки.
     -- То есть рецепт спасения на любой стадии -- не пить кровь? И все?
     --  Конечно. Не  пить  кровь. Не  принимать  наркотики.  Не убивать. Не
воровать. Не лгать. Это общий принцип. Если хочешь переломить себя -- ломай!
Уясни, что  с отказа  от  слабости начинается  путь к  радости.  Я,  обычный
человек, отказался, а почему не можешь ты?
     -- Я -- могу, -- заверил его Лузгин.
     -- Радостнее себя почувствовал?
     -- Поеду домой, -- сказал Лузгин.
     Он не  мог тут больше оставаться. Не  хотел встретить  разжиревшего  на
кухаркиных харчах Зыкова, совершенно довольного. Не хотел слушать  проповеди
нашедшего счастье Долинского, совершенно  правильные.  И уж  никак не  хотел
вновь  посмотреть  в глаза Котова, совершенно безумные. Он был  по горло сыт
всяческим совершенством. Лузгина воротило от совершенства  с той самой ночи,
когда Миша описал ему систему ценностей высшего существа.
     Существа, которое знает все ответы. Которое знает, "как надо".
     Только почему же оно так ущербно?
     Неважно,  как  оно  называет  себя  --  "мастер, "старший", "грядущий".
Неважно, человек оно или уже не человек.
     Лузгин затормозил  у  светофора.  С  уличного  плаката  на  него глядел
совершенно ровными и совершенно одинаковыми глазами Олежка Косой, кандидат в
мэры. Возле плаката стоял грузовик, заслонив надпись, призывающую собираться
под  знамена и идти верным  курсом.  Видны  были лишь первые буквы  длинного
трехстрочного слогана.
     З_А
     Б_У
     Д_Е_М
     -- А вот хрен! -- сказал Лузгин. -- Сам не забуду и вам не позволю.
     Он  высунул в окно  руку  и  показал лозунгу  дня оттопыренный  средний
палец.  Озадаченные прохожие  закрутили головами.  Вспыхнул зеленый.  Лузгин
рассмеялся,  нажал на газ  и  повернул руль  в сторону,  противоположную  от
Москвы.
     Севернее.
     Туда, где жил один парень, который тоже ничего не забыл.


          2004


     В  романе  использованы  реальные  тексты  реклам  из  личной коллекции
автора.  Про  объявление  "Могу  охуеть"  рассказал  Макс  Тимонoff.  Ценник
"Кровавое месиво" увидел Олег Дивов. Образ "города" собирательный. Настоящее
село Зашишевье с описанным не соотносится никак.

Last-modified: Mon, 11 Apr 2005 07:38:11 GMT

Оцените этот текст: