ском шоссе. Он тогда уже был заместителем у Кивилиди. Об этом много писали... - Я, кажется, читал, - кивнул Башмаков. - Это были настоящие телохранители - огромные парни, с пистолетами под мышками. Но он называл их "папкохранителями", потому что тогда по закону человек имел право нанимать людей только для охраны денег и документов... Он даже смеялся и говорил: "Вы думаете, они меня охраняют? Нет, они охраняют мою папку с документами!" И я их тоже называла "папкохранителями". Потому что они охраняли моего папу... Дома он теперь почти не бывал, даже ночевал в офисе. Он объяснял: "Первичное накопление. Сейчас каждая минута стоит миллион!" - "Зачем мне деньги, если у меня нет мужа?" - сердилась мама. "Как зачем? Купишь себе нового!" Летом он отправил нас в Испанию, в Кадис. Мы жили в роскошном отеле прямо на берегу моря, возле старинной крепости, и у нас было очень много денег. Хозяева магазинчиков словно чувствовали это и, увидев нас через витринное стекло, радостно выбегали навстречу, перегораживали нам дорогу и кричали заученной скороговоркой: "Русский-Горбачев-перестройка-спасибо-пожалуйста-хорошо-заходить-купить!" А ведь еще два года назад в Сочи мама каждый вечер в столбик подсчитывала расходы за день, чтобы, не дай Бог, не выйти из сметы, и предупреждала: "Завтра не обедаем. Купим фрукты". - "А пиво?" - "Никакого пива". - "Есть, товарищ староста!" Они учились на одном курсе. Мама была отличницей и старостой. А папа был веселым прогульщиком и всегда упрашивал ее не ставить ему в журнале пропуски. Он говорил, что женился на ней на четвертом курсе, потому что устал ее упрашивать... Мама очень педантичная. И тогда, в Испании, она все боялась потратить деньги, потому что кто-то ей сказал, будто в конце месяца будет грандиозная распродажа и цены упадут вдвое. Но цены не упали. В последний день мы как сумасшедшие метались по магазинам и скупали все, что попадалось на глаза, а потом, уже в Москве, разбирая чемоданы, недоумевали: зачем накупили столько совершенно ненужного барахла? В Шереметьево нас встретили "папкохранители". Я заподозрила недоброе, когда они, поставив чемоданы на пороге квартиры, заспешили к лифту. Мама хотела напоить их чаем, но они торопливо отказались. Когда мы вошли, стало ясно, что дома весь месяц никто не жил. Даже пахло не жильем, а паркетным лаком. Отец в этой квартире больше никогда не появлялся. Никогда. С мамой они объяснились где-то в офисе, она вернулась заплаканная и лежала два дня не вставая. Из ее полубредовых выкриков я поняла, что отец сошелся с какой-то телевизионщицей, которая брала у него интервью. "Она красивая?" - спросила я. "Красивая? У нее пластмассовые зубы и нос, как у вороны!" Я не ходила в школу и кормила маму с ложечки, потому что у нее не было сил добрести даже до кухни. На третий день она вдруг вскочила и с нечеловеческой силой принялась рвать его рубашки. Потом вывалила на кровать все семейные фотографии и ножницами отрезала его изображения, а если он был в центре, то она просто изничтожала снимок. И на кровати выросла целая горка клочков, похожих на мокрый пепел. Они любили вместе фотографироваться. У нас не осталось ни одного их свадебного снимка... Потом она вдруг объявила, что прямо сейчас отправится на улицу и найдет себе мужчину. Мужика. Прямо сейчас. Только вот приведет себя в порядок. Она села перед трюмо и сидела всю ночь - старательно красилась, а потом стирала макияж с такой яростью, словно хотела стереть свое лицо. Потом снова красилась... А я вышла на балкон, посмотрела вниз и впервые подумала о том, что если прыгнуть вниз, то все сразу закончится - и мама больше не будет мучиться, потому что этих мучений я не увижу. Когда я вернулась, она вытряхивала из пузырька таблетки снотворного. Я еле отняла... Когда я сделала то же самое - никто у меня не отнял таблетки. Никто! Вета замолчала, прижалась щекой к башмаковской груди и посмотрела на него так, будто именно он мог отнять у нее страшные таблетки, мог, но почему-то не отнял. - Может быть, не надо больше рассказывать? - тихо спросил Башмаков. - Надо, милый, надо! - грустно улыбнулась она. - Мама ни с кем не хотела разговаривать. Уволилась с работы. Ей теперь это было не нужно: раз в две недели приезжал кто-то из "папкохранителей" и отдавал толстый конверт с долларами. Но потом моя классная руководительница, с которой мама отказывалась разговаривать, дозвонилась отцу в офис, чтобы выяснить, почему я не хожу на занятия. Он в ярости позвонил и сказал маме, что если она не возьмет себя в руки, то денег больше не получит. И тут с ней что-то случилось. Она обежала всех моих учителей, надарила им кучу подарков, стала встречать меня после занятий возле школы - было даже стыдно перед подругами. Тогда старшеклассникам как раз разрешили ходить в школу в любой одежде. И она накупала мне лучшие наряды. А летом отправила в языковую школу в Сассекс. Когда я вернулась, то поняла: у нее кто-то появился... Через год мама вышла замуж за своего однокурсника. Оказывается, он всегда был в нее влюблен и сначала она встречалась с ним, а потом вдруг влюбилась в папу. Он тоже женился, но неудачно. Они столкнулись в магазине. И он просто сошел с ума, таскал ей огромные букеты, а меня закармливал, как девчонку, пирожными. Я уже ходила на подготовительные курсы. Однажды преподаватель заболел, я вернулась домой раньше времени и застала их в постели. Мать накинула халат, отвела меня на кухню и сообщила, что они с Виталием Григорьевичем решили пожениться. На следующий день она отправила бедного Виталия Григорьевича к отцу объясняться. Наверное, она хотела сделать отцу больно. Но папа обнял бывшего однокурсника, благословил и даже предложил ему хорошее место в своей фирме. Но мама не разрешила. У них теперь сын. Сначала я жила с ними. Поступила в "Плешку". Потом ушла к отцу. Он к тому времени разбежался с телевизионщицей и завел манекенщицу от Славы Зайцева. После второго курса я перевелась на заочный, и папа отправил меня на два года в Чикаго, в школу бизнеса. Школа дорогая, а в таких заведениях главное - не обидеть клиента, даже если он дебил. Но язык я выучила. Там мне очень нравился один преподаватель, Джонатан Граф. Ему было тридцать восемь лет, и с ним я училась играть в теннис. Но он всем девушкам смотрел только в глаза. Там жуткие нравы! Одна студентка пожаловалась, будто профессор, когда она идет от доски к столу, всегда смотрит на ее попку. Подруги подтвердили. И профессора уволили... - Что же тогда сделали бы со мной? - вздохнул Башмаков. - Четвертовали... - Вета четырежды дотронулась до него губами. - Когда я вернулась, жила у отца на Рублевке. Потом он мне купил эту квартиру и устроил в "Лось-банк". Полгода я оформляла в бэк-офисе сделки, а потом пошла к нему и сказала, что хочу работать в дилинге! Папа поговорил с Юнаковым, и тот разрешил. И у меня сразу стало получаться. Я сделала несколько удачных покупок. Отец все время справлялся, как у меня идут дела. Меня хвалили. У него уже был сын от телевизионщицы, и манекенщица тоже ждала ребенка. Казалось, она проглотила арбуз. И мне вдруг захотелось доказать ему, что я не просто его старшая дочь от первого брака. Нет, я - лучшая. Первая! Было восьмое марта, и я все утро ждала от него звонка с поздравлениями. Я ждала, а он не звонил. Тогда меня вдруг подхватил какой-то вихрь и понес, помнишь, как девочку в Страну Оз... И никто меня не остановил. Никто, никто, никто... - Ты мне это уже рассказывала, - тихо сказал Башмаков и поцеловал Вету в плечо. - Да, наверное... Она взяла с тумбочки таблетки, но, справившись с собой, отшвырнула упаковку прочь. - Закогти меня! Дома, раздевшись, Башмаков обнаружил в кейсе орхидею и, чувствуя себя гением конспирации, протянул Кате. - А разве праздник? - удивилась Катя. - Нет, просто так. - Спаси-ибо, Тапочкин! Когда прозрачная коробочка была уже в руках у жены, Олег Трудович вдруг сообразил, что цветок-то действительно "серьезный". Орхидея была страшно похожа на разверстые Ветины ложесна, упруго набухшие рубиновым вожделением... Но Катя ничего не заметила. 32 Эскейпер вздохнул и посмотрел на часы. "Вета, где ты?.. Если все так нескладно начинается, то что же будет потом?.." Ему захотелось отрешиться и замереть в сладком безволии, превратиться в недвижного, ужаленного червячка, про которого рассказывал бедный Джедай. Замереть, застыть - и пусть с ним делают что хотят: бьют, ласкают, везут на Кипр, оставляют в Москве... "И ну вас всех в... орхидею!" После орхидеи Олег Трудович еще несколько раз просто так, без повода дарил Кате цветы, в основном гвоздики. На всякий случай. Для конспирации. С Ветой он встречался на Плющихе два раза в неделю, и приходилось врать жене, будто у него занятия по деловому английскому или сложная поломка банкомата. Вета оказалась не просто способной ученицей, а, как бы это понаучнее выразиться, самообучающейся системой. Теперь она исследовала себя, обнаруживая в своем собственном теле, знакомом до родинки, до пятнышка, все новые источники радости. Башмаков даже иногда начинал чувствовать себя довольно элементарным приспособлением (наподобие патефонной иглы) для исторжения из мечущейся женской плоти звуков восторга. - А почему ты все время предохраняешься? - спрашивала она. - Ты боишься детей? - Я ничего не боюсь. Но тебе заводить детей рано, а мне поздно. И потом, мы так не договаривались! - А как мы договаривались? Ты даешь закомплексованной девочке путевку в большую половую жизнь - и до свидания? Иди, детка, рви цветы оргазмов в полях любви. Так мы договаривались? Так?! - Вета! - Что - Вета? Ты уходишь домой, к ней. А я остаюсь здесь одна. И думаю о тебе. Думаю, думаю, думаю... - Я тоже думаю о тебе. - Но ты хотя бы можешь представить себе, как я здесь без тебя, как я хожу по комнате, как говорю по телефону, как сплю... А я не могу. Я ничего не могу. Я хочу знать, куда ты уходишь от меня. Что делаешь. Что ты делаешь с ней. Я хочу к тебе домой! - С Катей мы давно уже... - С ней! - С ней мы давно уже почти... Вета, тебе трудно это понять... У нас дочь взрослая... - Почти? - Не придирайся к словам. - Ты ее все еще любишь? - Вета, когда люди столько лет вместе, их отношения уже не называют словом "любовь". Скорее это послелюбие... - А вот я ей позвоню, все расскажу, и мы посмотрим, что сильнее - любовь или послелюбие! - Позвони, - пожал плечами Башмаков, вспомнив почему-то Нину Андреевну и внутренне содрогнувшись. - И что ты ей скажешь? - Что люблю тебя. - А если она скажет то же самое? - Мы бросим жребий. Подкрался Новый год. Башмаков заранее попросил Гену, чтобы тот позвонил 31-го утром и вызвал Олега Трудовича якобы для ремонта банкомата. Игнашечкин покачал головой, но просьбу выполнил. Катя Генин голос уже знала и поэтому отнеслась к вызову с раздражением, но без подозрений. Башмаков помчался на Плющиху. Вета обрадовалась, целовала его румяное от мороза лицо и повторяла: "Олешек, Олешек..." Они выпили шампанского и проводили старый год в постели. Когда он собирался домой, Вета заплакала. К 23 февраля она подарила Башмакову ноутбук, очень дорогой. Он сначала отказывался брать, даже сердился, но понял потом, что сопротивление бесполезно, да и хотелось ему, конечно, иметь свой ноутбук. Кате он наврал, будто "машинку" выдали в банке для работы на дому. В тот же вечер Олег Трудович установил компьютер на столе, подключил и стал осваивать, но его позвала на кухню Катя для вскрытия большой банки с селедкой. Справившись с задачей, Башмаков вернулся в комнату и обомлел: с монитора смотрела грустно улыбающаяся Вета, а внизу были слова: ОЛЕШЕК, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! Хорошо, хоть Катя оставалась на кухне. Компьютер был так заряжен, что в режиме ожидания на экране появлялась Вета и ее признание в любви. Избавиться от этой картинки Башмаков не сумел, оттащил ноутбук в банк и попросил Тамару Саидовну запереть в сейфе до лучших времен. Гранатуллина, сразу как-то поблекшая после увольнения Ивана Павловича, посмотрела на Башмакова понимающими глазами. К 8 марта, утаив от Кати премию, он купил Вете очень дорогой парфюмерный набор, но, кажется, не угодил, хотя она и выражала бурный восторг. Черт их разберет, этих молоденьких буржуек! Разговоры о том, что она должна обязательно побывать у него дома, возникали постоянно. Сначала это были лишь полушутливые девчоночьи хныканья, но потом проявилась угрюмая женская настойчивость. Наконец Башмаков решился. Катя на весенние каникулы уехала со старшеклассниками в Карабиху... - Ой! - Вета всплеснула руками. - Надо же! До того как папа стал заниматься бизнесом, у нас была точно такая же квартира. И гарнитур такой же! Румынский. "Изабель", да? Мама его кому-то отдала, когда папа ей к свадьбе купил новую квартиру. А почему у тебя только диван? У нас еще стенка была с золотыми колечками на дверцах, журнальный столик и два кресла! Я одно колечко отвинтила, отнесла в детский сад и там променяла не помню на что. Папа та-ак ругался! Такое же колечко изготовить было невозможно. Он даже звонил родителям мальчика, с которым я сменялась, просил вернуть, но мальчик уже потерял колечко. Так мы и остались без колечка... Вета с интересом прошлась по комнатам и остановилась у аквариума: - Рыбки! Боже, я в детстве мечтала об аквариуме! Но мама была против, она говорила, что от аквариума в квартире пахнет болотом. А как называется эта, голубенькая? - Мраморная гурами. - А вот этот, с черным хвостом? - Меченосец. - А вот этот, с усиками? - Каллихтовый сомик. - Какой симпатичный сомик! У него такие же глаза, как у тебя... - Никогда не думал, что у меня рыбьи глаза. - Ничего не рыбьи. У тебя глаза умные и грустные, как у каллихтового сомика... Я хочу каллихтового сомика! - Я тебе куплю. - Я хочу этого! Вета продолжала изучение квартиры. Диван, как всегда, был разложен и поверх белья застелен леопардовым пледом. - Ты здесь спишь? - Да вот, приходится... - А я думала, вы спите раздельно. - Как правило... Катя... - Она! - Она теперь спит в основном в Дашкиной комнате. - "В целом" и "в основном"... Я хочу кофе! - Яволь, майн фюрер! - щелкнул каблуками Башмаков и отправился на кухню. Когда он вернулся с чашками на подносе, Веты в комнате не было. Он нашел ее на балконе. - Зачем ты вышла? Соседи могут увидеть! - Красивая церковь! Как игрушечная... Я обязательно буду венчаться. Ты венчанный? - Нет. - Это хорошо. Они сидели в Дашкиной комнате в недавно купленных велюровых креслах, смотрели на однообразное мерцание электрического камина, на рыбок в аквариуме и пили кофе. - Ты знаешь, я почему-то думала, у тебя очень большая квартира, с красной мебелью, с настоящим камином, с антикварными вазами и бронзовыми фигурками голых женщин - везде-везде... - Вот видишь, я оказался скромный и бедный. - Ты - нормальный. Просто женщины всегда воображают своих мужчин особенными. Самыми лучшими. И когда ты раньше уходил, я фантазировала, что ты уходишь к своему камину и бронзовым нимфеткам. Я ревновала. Не только к твоей жене, но и к квартире с антиквариатом. А теперь мне будет хорошо. Ты, оказывается, уходишь всего-навсего сюда... Значит, ты спишь там, на диване? Она встала и пошла в большую комнату. Башмаков поплелся следом. - Я думала, у тебя огромная кровать под балдахином. А у тебя такой же диван, какой был у моих родителей. Удивительно! Значит, здесь... Она еще раз прошла вдоль дивана. Вдруг юбка скользнула с ее ног - и Вета осталась в кружевных красных трусиках. Некоторое время она постояла внутри упавшей на пол юбки, а потом решительно вышагнула из нее, как из магического круга. - Вета, поедем лучше к тебе! - Зачем? Здесь тоже хорошо. Знаешь, когда я возвращаюсь домой одна, я гляжу на постель и вижу в ней тебя. Я ложусь в пустую постель и говорю тебе: "Закогти меня!" Ты обнимаешь - и я засыпаю. Теперь, когда ты будешь ложиться, ты тоже будешь видеть меня и обнимать. Только не перепутай, пожалуйста, со своей женой! Она расстегнула и сбросила кофточку. Лифчика на ней не было. "Половинки лимона, - мелькнуло в голове у Башмакова. - Но ведь так нельзя! Это же совсем не по-лимонному!" Вдруг Вета глупо расхохоталась и навзничь упала на диван, так что содрогнулись и лязгнули бывалые пружины. - Значит, здесь... Иди ко мне! Глаза ее остановились, а губы задрожали. - Одевайся! Мы уезжаем. - Почему? - Потому! - Знаю! Потому что это брачное ложе! Да? И ты не хочешь его осквернять? Да? Мной! Да?! Осквернять мной! Мной! - она впилась трясущимися пальцами себе в грудь. - Мной?!! - Перестань! Вета! Что с тобой? - испугался Башмаков. - Мной?!! - глядя на него мертвыми глазами, она одним бешеным движением разорвала в клочья свои ажурные трусики. - Мной?!! - Да что с тобой, Вета? - он подскочил и сильно встряхнул ее за плечи. - Мной... - Она схватила его за руки. - Я... Я... Принеси мою сумку, скорее! Он бросился в прихожую, притащил ее сумку. Вета вытряхнула содержимое - косметику, пропуска, разноцветные пластиковые карточки прямо на диван, разгребла, нашла серебряную пластину, выдавила две таблетки и сжевала. Башмаков принес из Дашкиной комнаты кофе - запить. - Сейчас пройдет! - Она взяла его руку и положила себе на грудь, туда, где еще не выровнялись красные вмятины от ее сумасшедших пальцев. - Сейчас пройдет. Ляг со мной, - попросила она. - Просто так ляг... Башмаков лег - и в овальном зеркале увидел на диване голое Ветино тело, а рядом себя, одетого. - Все равно ты теперь, когда ляжешь с ней, будешь вспоминать обо мне... Все равно! - тихо и бесстрастно повторяла она. - Я же тебе говорю, мы спим в разных комнатах. - Поклянись! - Клянусь... - А на этом диване кто спит? - Я. - Тогда иди ко мне! Не бойся! Мне сегодня все можно. Я теперь по календарику высчитываю... ...Катя вернулась веселая, рассказывала про Карабиху, про то, что Некрасов ко всему прочему был еще и настоящим "новым русским", умел крутить бизнес и умер миллионером. Так что уж кому-кому, а ему на Руси жить было не кисло. Когда перед сном она накручивала перед зеркалом волосы на бигуди, у Башмакова вдруг мелькнула сумасшедшая мысль: а вдруг зеркало выдаст его и Катя сейчас увидит запечатленную Ветину наготу - и своего мужа при этой наготе?.. Но Катя ничего не увидела. В понедельник, отправляясь на работу, Олег Трудович столкнулся в лифте с пенсионеркой, жившей этажом ниже. - Вас давеча какая-то девушка спрашивала! Нашла? - Нашла... "С этим надо заканчивать!" - мысленно твердил он себе по пути в банк, понимая, что ничего закончить уже невозможно. Все только начинается. И он когда-нибудь просто разорвется между этими двумя женщинами пополам. И каждая из них с отвращением отшвырнет доставшуюся ей половинку... Вета вдруг стала тихой, покорной и нетребовательной. Она лежала как мышка, перебирала тонкими пальчиками волосы на его груди и просила рассказывать про детство, про бабушек Дуню и Лизу, про институт, про армию, про "Альдебаран", даже про Дашкины детские проказы... - Давай сегодня просто полежим... Расскажи мне про Егорьевск! Но "просто полежать", конечно, так ни разу и не получилось. Как-то, возвращаясь с Плющихи домой и мысленно продолжая рассказывать Вете про свое детство, Башмаков вдруг понял, зачем она его расспрашивает, и даже вскочил от неожиданности. Ну конечно, умненькая девочка просто хочет сравняться в знании о нем с Катей! Да, с Катей... В конце апреля шел снег. В мансарде было холодно, и Вета, кутаясь в одеяло, наблюдала, как Башмаков торопливо одевается, чтобы ехать домой. - Вот ты уйдешь, а я замерзну. Вернешься, а от меня ледышка останется... - Я тебя растоплю. - Нет, не растопишь... Ты майку наизнанку надел! - Вот черт! Спасибо! - Олешек! - Что? - Я все рассказала... - Кому? - Папе. - Зачем? - Надо же мне было с кем-нибудь посоветоваться. Подруг у меня нет. Только ты. Но с тобой об этом советоваться бесполезно... - И что сказал папа? - Он сказал, что я маленькая дура и что теперь... 33 ...Наутро после разговора с Ветой Башмаков приехал в банк в тяжелом настроении. Он чувствовал себя так, словно его нога оказалась зажатой между рельсов (в кино почему-то очень любят такие ситуации) и на него с воем несется, хлеща потоками света, страшный поезд перемен, а он даже не может сдвинуться с места - и уже волосы шевелятся на голове от горячего железного ветра. - Ты чего сегодня такой? - участливо спросил Игнашечкин. - Какой? - Печальный, как кастрированный Пьеро! Гранатуллина засмеялась и уткнулась в свои фальшивые купюры. Башмаков сел за стол, поковырялся в бумагах и нашел присланный счет за ремонт банкомата. Машина была еще гарантийная, но фирма отказалась делать бесплатный ремонт, потому что клиент, взбешенный заглотом карточки, шарахнул по корпусу чем-то тяжелым. "Говорил, надо бронированный брать!" - вздохнул Олег Трудович и направился к выходу. - Если меня будут спрашивать, я у главного бухгалтера. Потом Башмакова вызвал Корсаков. - Как он? - спросил Олег Трудович у длинной Вали, выкрашенной теперь в огненно-рыжий цвет. - Плохо. Не растут... Директор департамента сидел за столом, обхватив лысую голову руками. Но это только так казалось на первый взгляд. На самом же деле он держал ладони на расстоянии всего сантиметра от черепа. По слухам, Корсаков посещал в последнее время очень дорогого экстрасенса, специализирующегося на восстановлении волосяного покрова за счет перераспределения энергетических полей организма. Увидев подчиненного, Корсаков погладил себя по лысине и вышел навстречу Башмакову из-за стола, чего давно уже не делал. - Ну, и как дела? - спросил он непривычно душевно. - Работаем. С "Оливетти", конечно, проблемы. Не хотят по гарантии чинить. Придираются. Нарушение правил эксплуатации выискивают и все такое... - А нарушаем? - Бывает. - Да Бог с ней, с "Оливетти"... Вообще-то как жизнь - нормально? - Нормально. - Думаю, Олег Трудович, засиделись вы у нас в старших специалистах. Пора - в ведущие. Посолиднее, да и денег побольше. - Спасибо. - Не за что. Как дочь? - Ждет ребенка. - Смелая она у вас! Молодец. Я вот на свою смотрю - как лапша... - А сколько вашей? - Шестнадцать. - Корсаков повлажнел глазами. - Шестнадцать. И никакой жизненной энергии. Хотя волосы в мать - густые и жесткие. У вашей дочери какие волосы? - Обыкновенные, - ответил Башмаков, вспоминая почему-то Ветины волосы, черные и суровые, точно конская грива. - Что значит - обыкновенные? Густые? - Не очень. - Мягкие? - Вроде бы. - У вас тоже как будто не очень жесткие. М-да, не сходится... - Что не сходится? - Все не сходится. И не растут... Хотя теория великолепная: биополе связано с космополем через волосы. Самсон и Далила. И человек он очень интересный, хотя, конечно, берет дорого... - Кто? - Экстрасенс. Чернецкий. Слышали? - Слышал, - вздрогнул Башмаков. - Да, конечно, человек он известный. Но ведь не растут... Вернувшись в комнату, Башмаков сообщил, что его повышают, и даже в общих чертах пересказал странный разговор с Корсаковым. Гена как-то нехорошо засмеялся и переглянулся с Тамарой Саидовной. - Эдак ты через год вице-президентом станешь! Перед обедом в комнату влетел Герке. - Олег, ты мне очень нужен. Очень! Герке был в строгом черном костюме с маленьким серебряным дворянским гербом на лацкане. Он завел Башмакова в кафетерий, в этот час еще пустой, и усадил за самый дальний столик. Оглянулся по сторонам и тихо сообщил: - Тобой интересуется Аварцев! - В каком смысле? - Во всех! Смотрел твои документы. Меня расспрашивал. - А ты его хорошо знаешь? - Ну как я могу хорошо знать Аварцева? Сам подумай. Подошел к нему как-то после правления. Пригласил на открытие дворянского собрания. А он ответил, что его дед был буденовцем и дворян вешал, и он этим гордится! Вот и все знакомство. Я очень удивился, когда он позвонил и запросил твое личное дело. Кстати, он не только у меня тобой интересовался. - У Корсакова тоже? - Тоже. Ну, я-то, сам понимаешь, сказал о тебе все только самое лучшее. И в производственном, и в личном плане... - В личном? В это время буфетчица из-за стойки посмотрела в их сторону, и Герке перешел на шепот: - Меня это тоже удивило. Сейчас, сам знаешь, хоть зеленый, хоть голубой, хоть черный - лишь бы не красный. Иногда так противно! Ну вот хоть этот, он еще передачу по телевизору ведет про оперу-балет, - такое педрилиссимо - пробы ставить негде... Так бы и дал в лоб половником! Говорят, любовник помощника президента. Кошмар! Но всем наплевать! И вдруг Аварцев спрашивает: как ты насчет женщин? Мол, не было ли каких-нибудь нехороших историй в "Альдебаране"? - А ты? - Что - я? Сказал, образцовый семьянин, любишь детей... Не могу понять, зачем ты ему вдруг понадобился? - А ты думаешь, я уже никому и понадобиться не могу? - Получается, можешь. Всякое бывает. Ты уж не забудь, что я ему о тебе только хорошее говорил. И вообще, наше поколение должно объединиться, а то эти сопляки компьютерные нас совсем сожрут! Ладно, я пошел, а ты еще посиди. Не надо, чтобы все нас вместе видели... Башмаков, конечно, понимал, что Ветино признание без последствий остаться не могло, но, во-первых, он не ожидал, что события станут развиваться столь стремительно, а во-вторых, его озадачила трусливая взволнованность Герке. Башмаков возился со счетной машинкой, не переключающейся на сторублевые купюры, когда Тамара Саидовна позвала его к телефону. - Олег Трудович? - спросил мужской, но по-секретарски мягкий голос. - Я, - с непонятной готовностью ответил Башмаков. - Я звоню вам по поручению Бориса Андреевича Аварцева. Он хотел бы с вами сегодня встретиться. У вас найдется время? - Сегодня? - Да. Завтра утром он улетает. - Найдется. - Прекрасно. Тогда не уходите с работы, пока не дождетесь моего звонка! Я вам объясню, где состоится встреча. Договорились? - Договорились. Тамара Саидовна, с утра необычно оживленная, засобиралась за полчаса до окончания рабочего дня, чего с ней давно уже не было. Она даже подмурлыкивала себе, когда красилась перед выходом. Гена успел шепнуть Башмакову, что объявился исчезнувший после увольнения Иван Павлович и сегодня у них свидание. На пороге Гранатуллина обернулась, строго посмотрела на Гену счастливыми глазами и взяла с него страшную клятву, что в комнате курить он не будет. - Чтоб я лопнул вместе с банком! Игнашечкин сладко закурил буквально через минуту после того, как Тамара Саидовна унеслась к поседелому чекисту Ивану Павловичу. - А мы и так скоро лопнем! - объяснил Гена Башмакову свое столь явное клятвонедержание. - Кончается кровушка. Кончается... Я тут с одним умным человеком общался. Говорит, в августе ожидается большая бяка. Банки будут лопаться, как целки в восемнадцатом году. Я себе уже и работу приискиваю. А может, рискну - открою свою контору. Я и название придумал - "Кибермаг". И рекламу: "Хочешь быть обеспеченным? Покупай программное обеспечение только в 'Кибермаге'". Ну как? - Очень прилично. Жаль, если банк лопнет... Надо будет работу искать. Возьмешь в "Кибермаг"? - Что ты, Трудыч, какой "Кибермаг"! Это я пошутил. Разве "банкососы" куда-нибудь кого-нибудь пустят! - Жаль... - Ты лучше, Трудыч, о другом пожалей! - О чем? - Сам знаешь. Вета, конечно, девушка милая, но... - А что - так заметно? - Трудыч, я, полный козлотёпа в этом деле, и то через неделю заметил, а Томка уже на следующий день все поняла. Вы же за обедом солонку друг другу подаете, как трахаетесь... Но не в этом дело. Ты хоть понимаешь, во что влип? - Во что? - Придуриваешься? - Частично. - Ты хоть знаешь, кто такой Аварцев? - Член наблюдательного совета. - Нет, я думаю, ты просто пока не понимаешь. Как бы тебе объяснить? - Уж объясни как-нибудь! - Вношу ясность. Допустим, Юнаков - слон. Корсаков - бык. Я, чтобы тебе не обидно было, - козел. А ты, уж извини, моська. А вот кто в таком случае Аварцев, как полагаешь? - Тоже слон? - Хренон! Аварцев - динозавр, который за один раз трех слонов сожрать может. И жрет. Никто даже не пикнул, когда Ветка пять миллионов просадила. Юнаков слова не сказал. А теперь прикинь, кто для него ты! Ни-кто! Он знает о ваших "нохайнмалях"? - Знает. - Давно узнал? - Вчера. - Ах вот оно что! Быстро работают! Поздравляю, товарищ ведущий специалист! Теперь он захочет с тобой встретиться. Ветка же в тебя втрескалась, как ненормальная... Ну, я не в том смысле... - Я все понял. Она в самом деле немного неуравновешенная. - В том-то и дело! Трудыч, будь осторожен. Аварцев - жуткий человек. Они все жуткие люди. Они так быстро разбогатели, что у них в башке какая-то пружина лопнула. Мы для них теперь ничто... Букашки. Может же у дочери завестись любимый майский жук? - Ген, ты сгущаешь! - Может, и сгущаю, но от того предложения, которое он тебе сделает, отказаться ты не сможешь. Дашка родила? - А при чем тут Дашка? - Теперь всё при чем. Хотя, может быть, и обойдется. Вполне возможно, он отличный мужик. Веселый. Говорят, у него секретарши на работу без трусов ходят. Полюбит тебя. Даст тебе хорошую должность. Ты-то сам для себя решил, что тебе нужно? От него. От Веты... Жениться ты будешь, разводиться... - Майские жуки не женятся. - Же-енятся! У нас полбанка женатых жуков и замужних жучих. - Ничего мне не нужно. - А вот этого ты ему ни в коем случае не говори, а то он подумает, что с Ветой ты просто так... Когда ты с ним встречаешься? - Сегодня. - Возвращайся живой! Башмаков, выполняя указания помощника, позвонившего в половине восьмого, медленно шел по набережной вдоль чугунных узоров ограды. Вода в Яузе была коричневая с маслянисто-перламутровым отливом, а кое-где даже противоестественно пенилась. Примерно такая же вода оставалась в тазике, когда Олег Трудович, воротившись со стоянки, мыл руки с порошком. Катя всегда заставляла его, чтобы не пачкать раковину, мыть руки в специальном облупившемся тазике и выливать грязную воду в унитаз. Из унитаза вода по чугунным трубам бежала сюда, в Яузу, чтобы потом течь меж гранитно-чугунных берегов, вспениваясь и переливаясь нефтяным перламутром. Черный "мерседес" с круглыми фарами, похожими на рыбьи глаза, появился внезапно. Следом затормозил огромный синий джип. Башмаков сразу обратил внимание на то, что фирменный рулек на капоте "мерса" отломан. - Здравствуйте! Аварцев стоял перед Башмаковым в окружении трех "шкафандров". Его рукопожатие было легким и, кажется, более приветливым, чем в прошлый раз. Он гигиенически улыбнулся: - Олег Трудович, а не прогуляться ли нам вдоль по бережку? - С удовольствием, Борис Андреевич, - отозвался Башмаков, продолжая смотреть на кончик отломанного рулька. Аварцев хмуро глянул на изъян, потом на водителя: - И вот так в этой стране все... Они медленно двинулись по набережной. Один охранник шел впереди, двое сзади. Парни были громадные, и встречные прохожие пугливо перебегали на другую сторону. Аварцев некоторое время шагал молча, глядя на свои маленькие блестящие ботинки. Башмаков заметил, что кожаные морщины на обоих ботинках миллионера совершенно одинаковые, почти симметричные. Затем он перевел взгляд на свою собственную обувь и убедился, что его полуботинки стареют каждый по-своему и скукоживаются совершенно индивидуально. - Елизавета мне все рассказала, - промолвил Аварцев. - Кто? - Елизавета. Мою дочь, к вашему сведению, зовут Елизаветой. Мать ее всегда звала Лизой. Ветой называл ее я, но очень редко. Чаще - Лайзой. - Почему Лайзой? - Не знаю. Может быть, из-за Лайзы Минелли. - Мою бабушку по отцовской линии звали Елизаветой Павловной. - Ну вот видите! Даже не знаю, почему в банке она всем объявила себя Ветой. Не знаю... - Мне она тоже никогда не говорила, что ее зовут Елизаветой. - Странно. Непростая она у нас с вами девочка. Сложная девочка. Ну да ладно. Честно говоря, когда я увидел вас с ней на юбилее, мне и в голову не могло прийти... - Мне тоже. - М-да. Но что случилось - то случилось. Вы любите мою дочь? - Да, люблю, - твердо ответил Башмаков. - Это хорошо. Любовь - это хорошо. Олегу Трудовичу вдруг померещилось: скажи он "люблю" с мельчайшей неуверенностью, и "шкафандр", идущий сзади, по неуловимому приказу тут же выстрелил бы ему в затылок. - Она вас тоже любит. - Аварцев гигиенически улыбнулся. - И надо что-то решать. Ребенок измучился. А ей нервничать нельзя. Вы знаете об этом? - Знаю. - Тем более. Вы ведь женаты? У вас дочь... - Женат. - И давно женаты? - Давно. - Я вас понимаю. Я сам прожил с женой шестнадцать лет. Это очень тяжело - уходить... Словно отрываешь и выбрасываешь на помойку часть самого себя. Но все равно - надо решать. Ваша жена знает о Лайзе? - У меня с женой очень сложные отношения. Я боюсь... - Бояться надо было раньше, когда вы мою дочь в постель укладывали. - Я не укладывал. - Только не рассказывайте мне, что это она вас уложила. Я навел справки: вы всегда были большим специалистом по служебным романам. Но что сделано - то сделано. Главное, чтобы не было скандалов. Она уже один раз прошла через это - и второго раза быть не должно. Поэтому предлагаю вам вот что. У меня на Кипре есть дом. Неплохой дом. Вы когда-нибудь видели кровать, которая автоматически поднимается из спальной на крышу? - Слышал. - Уже неплохо. Это очень романтично, поверьте! Кроме того, я открываю на Кипре представительство телекоммуникационной фирмы "Меркурий плюс". Оффшорная зона, сами понимаете! Итак, я предлагаю следующее: вы просто исчезаете - садитесь в самолет, летите на Кипр и живете в моем доме. Никаких разборок и скандалов с вашей женой. Лайзе нельзя нервничать. Вы знаете, какой у нее диагноз? - Не знаю. - Вот и хорошо. Вам лучше не знать. И если она из-за вас попадет в больницу... Ладно, не буду уточнять. А то обо мне и так в последнее время ужастики рассказывают. Вы не слышали? - Только хорошее. - Ну и чудесно. Вы знаете, что она хочет венчаться? - Нет. - Теперь знаете. Неподалеку от моего дома на Кипре есть православный храм. Там и обвенчаетесь, если она не передумает. Развод и все формальности я организую без вас. Документы пришлю. Сомневаетесь? - Нет, - ответил Башмаков, вспомнив печальный опыт Джедая. - Купайтесь, отдыхайте, развлекайтесь. Катайтесь на кровати вверх-вниз, пока не надоест. Захотите поработать - пожалуйста в "Меркурий плюс". Я наводил справки - специалист вы вроде бы неплохой. Но пока никакого потомства. Вы меня поняли? Я знаю, она хочет от вас ребенка. Но вы же взрослый человек, мы с вами ровесники... Я на вас рассчитываю, Олег Трудович! - Я, конечно, постараюсь, но... - Уж постарайтесь! Не стерилизовать же мне вас, ей-богу! - Аварцев весело засмеялся и посмотрел на Башмакова злыми глазами. - Внуки от вас мне не нужны. Я вообще думаю, она скоро в вас разочаруется. Я даже в этом убежден. - Почему же? - Олег Трудович, надеюсь, вы понимаете, что девушки случайно в ровесников своих отцов не влюбляются? Конечно, я виноват перед ней... Но что же делать, у меня теперь новая жизнь. И любой нормальный мужик с мозгами за эти годы мог себе заработать на новую жизнь. Это было проще простого, потому что у власти мерзавцы, а деньги кучами валяются под ногами. Надо только нагнуться чуть раньше других или хотя бы одновременно с другими. А вы вообще даже не нагнулись! Одно из двух: вы - или дурак, или лентяй. Чем вы занимались? За державу переживали? На демонстрации ходили? Или у жены под жопой сидели? - Я ведь могу обидеться и уйти, - тихо предупредил Башмаков, чувствуя, как от ненависти к Аварцеву у него похолодел кончик носа. - Обидеться вы, конечно, можете. И даже хорошо, если обидитесь. Но уйти - не можете. Моя дочь вас хочет. И получит. Даже если вы ее не любите - придется потерпеть, пока она вас расхочет. Не волнуйтесь, когда это произойдет, я компенсирую вам все издержки. На старость хватит. Господи, как все-таки бежит время! Пятнадцать лет назад я с квартальной премии покупал ей на птичьем рынке хомяка. А теперь вот... - А венчание? - тихо спросил Башмаков. - Проснитесь, Олег Трудович! Вы где? Бандюков подстреленных в лавре рядом с мощами за деньги кладут. А вы... Как повенчают, так и развенчают. - А если она не расхочет? - Тогда я буду думать. Очень серьезно буду думать. На сборы вам даю две недели. А насчет вашей жены я, наверное, погорячился. В свое время я ушел, ничего не сказав. И напрасно. Если ты прожил с женщиной много лет, то одного она все-таки заслуживает - уведомления об отставке. Тут уж вы сами решайте: сбежать тайком или уйти с развернутыми знаменами... Но без скандалов. Лайзе нельзя волноваться. Он сделал еле заметный жест, охранник что-то крикнул в портативную рацию - и буквально через мгновение из переулка выскочили "мерседес" и джип. Башмаков, во время разговора копивший в себе злое истерическое правдолюбие, уже был готов сказать такое, отчего все разлетится к черту, а его жизнь будет кончена. А почему только сказать? Сделать! Взять и треснуть по этой самоуверенной морде, по этой гигиенической улыбке! Отхлестать по щекам... Нагнулся он, сволочь! Не нагнулся, а сам всех нагнул... Скотина! - Что с вами? - удивился Аварцев. Башмаков уже сжимал в кармане кулак, как вдруг заметил рулек на капоте. За десять минут водитель успел поставить новый сверкающий рулек. И это мелкое эстетическое обстоятельство почему-то так ударило, так накренило и обезволило Олега Трудовича, что он чуть не заплакал. - У вас как со здоровьем? - участливо спросил Аварцев. - Нормально. Просто иногда... - Берегите себя! Лайзе расстраиваться нельзя ни в коем случае. Итак, две недели... "Никогда! - подумал Башмаков, глядя вслед исчезающим автомобилям. - Никогда!" ...Через несколько дней Олег Трудович лежал в постели, откинувшись на подушку и заложив руки за голову, а Вета участливо склонялась над ним, касаясь коричневыми, похожими на изюмины сосками его волосатой груди. - Тебе со мной хорошо? - Очень. - Очень или очень-очень? - она заглянула ему в глаза. - Очень-очень! - А ты, между прочим, понравился папе! - В каком смысле? - Во всех. Он хочет, чтобы мы обязательно обвенчались! - Если папа хочет, значит, обвенчаемся... - Ты будешь ей что-нибудь объяснять? - Наверное, нет. Просто соберусь и уйду. - А если она спросит? - Отвечу, что люблю другую. - А если она спросит: "Кого?" - Не спросит. - Я бы тоже не спросила. Из гордости. - Она не спросит из усталости. - Боже! Как можно устать... Вета подперла ладонью щеку и уставилась на Башмакова с таким обожанием, что он даже застеснялся вскочившего на щеке прыщика. - Олешек, знаешь, мне кажется, лучше все-таки ей сказать, а то как-то нечестно получается. Если ты все объяснишь, она тебя отпустит. Ведь ты сам говоришь - между вами уже ничего нет. - А если не отпустит? - Тогда мы убежим. А потом ты ей с Кипра напишешь письмо. - Как будет "побег" по-английски? - А вы разве еще не проходили? "Escape". "Побег" будет "escap