енным голосом. 7. Гегемон Толя,-- тут же записал я. -- А еще? -- спросил товарищ Буров.-- Кто у нас еще из основных категорий? -- Еще у нас колхозное крестьянство представлено! -- сообщил замрукспецтургруппы.-- Паршина Мария Макаровна, бригадир доярок колхоза "Калужская заря". Еще не приехала. Председатель пока не отпускает-- коров доить некому... Я поразмышлял и решил отсутствующей бригадирше дать условное имя: 8. Пейзанка. -- А теперь у нас пошла творческая интеллигенция,-- сообщил Друг Народов.-- Кирилл Сварщиков, поэт, лауреат премий имени Элиота Йельского университета и имени Василия Каменского Астраханского обкома комсомола. -- Приветик! Поэт встал и раскланялся с добродушием своевременно похмелившегося человека. Одет он был в ярко-желтую замшевую куртку, но воротник и плечи по причине длинных жирных волос выглядели словно кожаные. Между прочим, про этого парня я слыхал. Он входил в группу поэтов-метеористов, которые объявили: все предыдущие поколения просто входили в литературу, а они ворвались в нее что ваши метеоры. 9. Поэт-метеорист,-- зафиксировал я. -- Учтите, главное за границей -- дисциплина! -- предупредил товарищ Буров, недоверчиво оглядывая Поэта-метеориста. -- Мне уже говорили! -- отозвался тот довольно независимо. -- И наконец -- Филонов Борис Иванович, специальный корреспондент газеты "Трудовое знамя"!-- объявил Друг Народов голосом конферансье, старающегося замять какую-то накладку в представлении. Это был бородатый плечистый молодой человек в джинсах, штормовке и с фоторепортерским коробом через плечо. Он встал и шутливо поклонился на все четыре стороны, как боксер на ринге. -- В каком отделе работаете? -- смерив его взглядом, спросил товарищ Буров. -- В отделе коммунистического воспитания. -- Понятно... -- кивнул наш руководитель, взглядом осуждая цепочку на шее спецкора (10. Спецкор,-- успел записать я.) -- Будете, товарищ Филонов, в активе руководства! Пропагандистом. -- Лучше контрпропагандистом! -- подсказал Спецкор. -- Не возражаю. Поможете составить отчет о поездке. -- Запросто! Мне все равно в конторе отписываться... -- Товарищи! -- вдруг воззвал рукспецтургруппы, медленно вставая, и я понял, что начинается тронная речь.-- Каждый советский человек, выезжающий за рубеж,-- это полпред нашего советского образа жизни... Пока он нудил о пропагандистском значении предстоящей поездки и о взглядах всего прогрессивного человечества, обращенных на нас, я поймал себя на мысли, что -- хоть убей -- не могу вот так, с ходу определить, кто из собравшихся в комнате стукач, а кто собирается соскочить. Любого можно было заподозрить как в том, так и в другом. За исключением, пожалуй, Аллы с Филиала. -- ... так что прежде всего мы едем в Париж работать! -- закончил товарищ Буров, пристукнув ладонью по столу.-- Вопросы есть? -- А я? -- спросил я. -- А вы разве в списке? -- Нет. -- Откуда вы? -- Из ВЦ "Алгоритм"... Вместо Пековского... -- Так вы же не успели оформить документы... -- Успел... -- М-да,-- буркнул товарищ Буров, нехорошо глянув на своего заместителя, а потом конфузно на Пипу Суринамскую, которая, в свою очередь, с таким гневным интересом углубилась в разноцветный "Огонек", словно нашла там антисоветчину. -- Я вообще не понимаю, как на одну организацию могли выделить две путевки! Это нонсенс! -- громко возмутился Друг Народов. -- Помолчите! -- перебил его товарищ Буров. Вот и все. Спецтургруппа смотрела на меня с состраданием и облегчением, будто в меня только что угодила шальная пуля "дум-дум", а могла ведь попасть в любого. -- До свидания! -- сказал я, вставая. -- Обождите,-- остановил меня товарищ Буров.-- Это вас собрание выдвинуло? -- Меня... -- Ладно, будем считать вас в резерве. -- Как это? -- А так. Если космонавт Войцеховский полетит... Вернее, если он не полетит... Одним словом, слушайте ТАСС. -- Понял,-- усмехнулся я и с негодованием посмотрел в сторону Аллы с Филиала. Она покраснела и отвернулась к окну. Мне было совершенно ясно: на мое кровное место вперли эту толстомясую Пипу Суринамскую, чтобы подмазаться к ее крупняку-мужу, но злился я почему-то именно на уставившуюся в окно очередную пассию любострастного Пеки. -- Теперь записывайте,-- распорядился Друг Народов.-- Водка (или коньяк) -- две бутылки. Колбаса сухая-- один батон. Белье-- три пары... V.  Буквально до последнего момента я пребывал в полной неизвестности: еду -- не еду... Непонятно... Я исправно ходил на все лекции, беседы, инструктажи в Дом политпросвета, с меня даже взяли пятнадцать рублей на общественные сувениры, но красную шапочку с надписью "СССР -- Франция" в отличие от других я не получил. Спецкор, оказавшийся остроумцем, называл меня резервистом, а Алла с Филиала при встрече отводила глаза, и я никак не мог определить, какого они у нее цвета. Космонавт Войцеховский в Доме политпросвета не появлялся, но и от поездки тоже не отказывался, хотя однажды его показали по телевизору крутящимся на центрифуге. На работе меня донимали предложением написать куда-нибудь коллективный протест, Пековский уверял, что все будет тип-топ, а дома супруга моя недоверчивая Вера Геннадиевна смотрела на меня как на дауна, сожравшего по рассеянности выигрышный лотерейный билет. За два дня до отъезда поздно вечером позвонил Пека. Трубку совершенно случайно взял я. -- Он на орбите. Завтра о нем будет в газетах. -- Врешь! -- не поверил я. -- У парня из основного состава обнаружили простатит. Представляешь, как обидно! Говорят, он уже чехлы для "Волги" купил. Им за успешный полет, кроме цацок, "Волгу" выдают... -- Откуда ты все это знаешь? -- У меня приятель в Звездном живет. А там, как в коммуналке... Они за эти полеты, как мы за "загранки", глотку рвут... А ты ведь понял, о чем я тебя попрошу? -- Конечно. -- Догадливый. Попробуем тебя на сектор двинуть. -- -- Не надо. Уже пробовали... А она очень приятная женщина... -- Так чего же ты на нее волком смотришь? -- Жаловалась? -- Она никогда не жалуется. Просто сказала: жаль, что такой милый человек, как ты, на нее обижен... -- Виноват. Но быть в резерве -- очень вредно для нервов, -- попытался отшутиться я.-- Теперь буду смотреть на нее с обожанием! -- Не надо.-- Голос Пеки посерьезнел.-- Не надо смотреть на нее с обожанием. Твое дело присматривать... -- Шпионить, что ли? -- Н-да, быть в резерве -- вредно не только для нервов. Шпионить там будет кому. Твое дело, повторяю, присматривать. Она женщина легкоранимая, тонкая, а в поездках, сам знаешь, ситуации разные случаются. Особенно мне не нравится этот ваш Буров... -- Мурло аппаратное... -- Вот именно,-- подтвердил Пека.-- Значит, понял? -- Понял, понял... -- дурашливо согласился я.-- Мое дело -- сторожить. -- Кончай придуриваться! -- Охранять. -- Гуманков, ты неблагодарная свинья! -- Оберегать. -- Почти правильно. -- Беречь. -- Точно. -- Для тебя. -- Для меня. -- Ты гигант гормональной индустрии! Я тебя уважаю! -- Мне удалось сказать это почти беззлобно. -- Это не гормональная поддержка. Это серьезно,-- каким-то не своим голосом ответил Пековский, -- Ты откуда говоришь? -- Из автомата. С собакой гуляю. Понимаешь? -- Понимаю. Не беспокойся. Можешь положиться на меня, как на себя самого! -- А вот этого не нужно! -- засмеялся он и повесил трубку. Сколько раз я ездил в командировки, но никогда супруга моя беззаботная Вера Геннадиевна не собирала меня в путь-дорогу. В этот раз все было по-другому. Жена трижды ездила за консультацией к своей двоюродной сестре, вышедшей замуж за сантехника-международника. Я не шучу: в наших посольствах работают только свои, вплоть до дворника и посудомойки. Кроме того, Вера Геннадиевна посвятила несколько часов обзваниванию тех наших знакомых, которые так или иначе имели дело с заграницей. Обобщив все советы и рекомендации, она тщательно укомплектовала мой чемодан с таким расчетом, чтобы любую свою нужду или потребность вдали от родины я мог удовлетворить, не потратив ни сантима из тех трехсот франков, каковые нам обещали выдать по прилете в Париж. На случай продовольственных трудностей в чемодан были заложены несколько банок консервов, два батона сухой копченой колбасы, три пачки галет, упаковка куринобульонных кубиков, растворимый кофе, чай, сахар, кипятильник, две бутылки-- водка "Сибирская" и коньяк "Белый аист". Отдельно, в специальном свертке, таилась железная банка черной икры -- на продажу. Имелся и небольшой тульский расписной электросамовар -- для целенаправленного подарка. -- С икрой не торопись! -- поучала предусмотрительная супруга моя Вера Геннадиевна.-- В отеле она идет дешевле, сдай в городе... -- Не умею... -- хныкал я. -- Ничего сложного: делай, как все. Самовар подаришь в семье. Должны отдарить. У них так принято. Поздно вечером накануне отъезда, когда Вика, получив заверения, что ей будет доставлено не менее десяти пачек надувной фруктовой, с комиксами внутри, жевательной резинки, ушла спать, а я, последний раз проверив оба будильника (второй для надежности заняли у соседей), завалился в постель, ко мне, благоухая всевозможными шампунями, дезодорантами и духами, пришла супруга моя обольстительная Вера Геннадиевна. Действовала она четко, слаженно, деловито, точно выполняла какую-то, лишь ей одной ведомую, показательную программу. Я мысленно поставил ей 5,7: все-таки не хватало артистизма. А потом она включила ночник, достала из тумбочки листок бумаги, развернула-- и я увидел нарисованную фломастером карту, напоминающую те, по которым в детских книжках ищут сокровища пиратов. Место, где спрятано сокровище, было обозначено, естественно, крестиком. -- Это магазин,-- объяснила жена.-- Хозяин -- мсье Плюш. Он говорит по-русски. Передашь ему привет от Мананы... У него можно купить дубленку за триста франков, -- У меня есть плащ. -- Дубленка нужна мне, 300 франков -- очень дешево. Потому что с брачком. Но ты его даже не заметишь. Это у нас, если брак, то рукав оторван или воротник, а у них: шовчик где-нибудь косит или фактура кусков немножко не совпадает. Только не перепутай размер. Вот я тебе все написала -- рост, грудь, талия, бедра... На всякий случай... -- А если я не найду этот магазин? -- Найдешь. Все находят. -- А если времени не будет? -- Не волнуйся -- я узнала. На Лувр -- туда поведут обязательно -- дается два часа. Час тебе на музей. Потом побежишь в магазин. Туда-обратно -- полчаса. В магазине полчаса. Хватит за глаза -- очередей у них нет. Возвращаешься с дубленкой и ждешь группу на выходе. Отработано... Все так делают... -- А если... -- Тогда лучше не возвращайся! -- всерьез предупредила непреклонная супруга моя Вера Геннадиевна, а потом рассмеялась и поцеловала меня в нос... В шесть часов утра мы стояли на безлюдной темной улице и ловили такси. С вечера обещали заморозки, и выбоины в асфальте были затянуты белым струйчатым ледком, лопавшимся под ногой с каким-то барабанным звуком. Ветер шевелил кучи опавших листьев и продувал даже мой утепленный плащ, в котором я хожу всю зиму. Такси не было. Вообще. Только черные московские "Волги" мчались куда-то, высокомерно не обращая внимания на протянутую руку Веры Геннадиевны. -- Надо было заказать по телефону,-- посетовал я. -- Пробовала. Глухо,-- ответила она. Хорошенькое дельце: быть единодушно избранным коллективом, победить в безмолвной схватке с космонавтом Войцеховским и не попасть в Париж из-за такси! Вот уж действительно страна вечнозеленых помидоров! Судьба приходит к нам в разных обличьях. Это может быть письмо, телефонный звонок, стук в дверь. Ко мне в то знобящее утро судьба приехала в виде большой помойной машины. Честное слово! Огромный грузовик с оранжевым резервуаром вместо кузова выскочил неизвестно откуда и остановился возле нас. Сверху из кабины свесился водитель и спросил: -- Куда? -- В Шереметьево-2,-- вяло ответили мы. -- Садись, поехали! Одной рукой цепляясь за поручень, а другой влача за собой чемодан, забыв даже попрощаться с женой, я полез наверх, в пахнущую помойкой и бензином кабину. Усевшись и устроив между ногами чемодан, я глянул вниз: осиротевшая супруга моя Вера Геннадиевна махала мне рукой, а я, сжав кулак, ответил ей приветствием испанских республиканцев: "Они не пройдут! Но пассаран!" В пути выяснилось, что рядом с аэропортом расположена большая городская свалка -- туда и ехал мусоровоз. -- Куда летим? -- спросил водитель. -- -- В Париж,-- смущенно ответил я. -- А-а-а,-- протянул он, точно я сказал: "В Пермь".-- Говорят, там винище дешевое. -- Посмотрим... -- А чего смотреть -- ты попей! Хоть память останется... Никогда прежде я не ездил в кабине такого грузовика. С верхотуры казалось, что попадавшиеся навстречу легковушки проскакивают чуть ли не у нас между колес. Когда мы проезжали пост ГАИ на Окружной, водитель по-приятельски помахал постовому, а тот отдал честь, словно бронированному правительственному лимузину. -- Друг? -- спросил я. -- Нет. Иногда домой подбрасываю... Возле Шереметьева навстречу нам попалась темно-кофейная "трешка" Пековского: обознаться было невозможно из-за уникальной наклейки на лобовом стекле и клептоманского количества дополнительных фар и прочих бирюлек на бампере. "Жене, конечно, наврал, что повез к самолету периферийного заказчика! -- подумал я.-- А может, теперь, после низложения тестя, он ей вообще не докладывается? Но светиться в аэропорту, хитроныра, все равно не стал..." Мы затормозили в том месте, где от шоссе ответвляется эстакада, ведущая прямо к стеклянным самораскрывающимся дверям аэропорта: дальше на мусоровозе было нельзя. Я расплатился, пообещал пропустить сквозь печень максимальное количество французских винопродуктов и спрыгнул на землю, слегка подвернув ногу. Когда через пять минут, прихрамывая и перекладывая чемодан из руки в руку, я появился под табло в зале вылетов, то увидел монументального товарища Бурова в официально темно-синем плаще и мятущегося возле него Друга Народов, одетого в длиннополое кожаное пальто. -- Почему опаздываете? -- сурово спросил рукспецтургруппы. -- Понимаете, такси... -- Это ваши трудности! -- перебил меня Друг Народов.-- Срочно заполняйте таможенную декларацию. -- А где? -- не понял я. -- Это там,-- махнул рукой замрукспецтургруппы, брезгливо принюхиваясь ко мне. Размышляя о том, как, должно быть, страдают от своей профессиональной пахучести водители мусоровозов, я двинулся в указанном направлении. Кстати, потом выяснилось, что наши предусмотрительные руководители назначили сбор группы на час раньше, чем нужно. На всякий случай... VI.  Следуя указанию, я подошел к круглому, как у нас в "Рыгалето", столику, где уже расположились Алла с Филиала и Торгонавт. Всем своим видом я старался продемонстрировать, что оформить декларацию для меня такое же привычное дело, как, например, заполнить приходно-расходный ордерок в сберегательной кассе, куда по указанию накопительной супруги моей Веры Геннадиевны вкладываются все мои явные премии. Удивительно, как глубоко сидят в нас подростковые комплексы: гораздо проще опозориться, отдавив девчонке ноги, чем честно признаться, что вальса-то ты как раз танцевать и не умеешь. Чтобы, не привлекая к себе внимания, сообразить, откуда они добыли чистые бланки, я принялся оглядываться с видом пресыщенного экскурсанта. -- Вот, пожалуйста! -- Алла с Филиала протянула мне листочек.-- Я на всякий случай взяла лишний... -- Благодарствуйте! -- вместо человеческого "спасибо" отчебучил я. -- Извольте! -- в тон мне ответила она и сделала еле заметный книксен. Достав ручку, я лихо вписал в соответствующие графы свои Ф. И. О. -- Гуманков Константин Григорьевич, а ниже свое гражданство -- СССР. Но зато в следующем пункте столкнулся с непреодолимыми трудностями: "Из какой страны прибыл?" Дальше опять было понятно: "В какую страну следует?" В Париж, с вашего позволения. Потом шли дотошные вопросы про оружие и боеприпасы, наркотики и приспособления для их употребления, предметы старины и искусства, советские рубли и чеки, золото-бриллианты и зарубежную валюту, изделия из драгоценных камней и металлов, а также лом из этих изделий... Все это более-менее ясно, если не считать оставшихся у меня после расчета с мусорщиком тридцати четырех рублей с мелочью. Но иррациональный вопрос: "Из какой страны прибыл?"... А если я никогда, даже в материнской утробе, не покидал пределы Отечества? Тогда что? Я осторожно посмотрел на Торгонавта, который, почесывая лысину, напряженно вглядывался в декларацию, словно это был кроссворд из "Вечерки". -- Как вы думаете,-- уловив мой взгляд, спросил он,-- золотые зубы вписывать? -- Не надо. Вы же не в Бухснвальд едете! У моего друга платиновый клапан в сердце -- он и то никогда не вписывает! -- Но это сказал не я, а появившийся Спецкор. Одет он был точно так же, как в день, когда я увидел его впервые, только, кроме фотокоровского короба, имелась еще большущая спортивная сумка. -- Я так и думал! -- облегченно вздохнул Торгонавт. -- А вот перстенек запишите. За контрабанду могут в Бастилию посадить! -- Бастилию сломали... -- грустно отозвался Торгонавт и покосился на свой массивный золотой перстень с печаткой в виде Медного всадника. -- Какие еще трудности? -- в основном к Алле с Филиала обратился жизнерадостный Спецкор.-- Заполняю декларации. Оказываю другие мелкие услуги. Плата по таксе. Такса-- пять франков... -- А в рублях берете? -- спросил я. -- По-соседски... На чем застряли?-- Он пробежал глазами мой бланк и достал ручку.-- Типичный случай... Запомните: прибыли вы из СССР. -- Странно... -- Ничего странного. На обратном пути напишете: "Прибыл из Франции". Если, конечно, вернетесь... И не ищите логики в выездных документах. Это сюр! А сколько у вас рубликов с собой? -- Тридцать четыре... с мелочью... -- Больше тридцати нельзя. Строго карается. Пишем -- ровно тридцать. -- А если проверят? -- ненавидя себя за трусость, тем более в присутствии Аллы с Филиала, проговорил я. -- Нужно уметь рисковать! -- подмигнул Спецкор.-- Оружие спрятали надежно? -- Мое оружие -- советский образ жизни! -- Неплохо, сосед! Декларацию сами подпишете или тоже доверите мне? Я подписался под десятком "нет" и спросил: -- А почему вы называете меня соседом? -- Потому что в отеле мы будем с вами жить в одном номере. -- Откуда вы знаете? -- Пресса знает все. Списки проживания составлены и утверждены в Москве, а я подполз и разведал. -- А я с кем буду жить в одном номере? -- спросила Алла с Филиала. -- Обычно такие очаровательные женщины живут вместе с руководителем... -- Вот как? -- произнесла она с таким холодным недоумением, словно понятия не имела не то что о Пековском -- вообще о принципиальных физиологических различиях между мужчиной и женщиной. -- Виноват! -- покраснел Спецкор.-- Не рассчитал-с! Просто не знаю, с кем... Не интересовался. Но если предположить, что наша генералиссимусша будет жить, естественно, одна, то вам остается во-он та юная женщина, которая еще есть в русских селеньях... И Спецкор показал на румяную плотную девушку, одетую в ярко-синюю куртку-аляску и белые кроссовки, вроде тех, что в магазинах потребкооперации продают колхозникам в обмен на определенное количество сданных мясопродуктов. Рядом с ней стоял болотного цвета чемодан, надписанный совсем как для выезда в пионерский лагерь: "Паршина Маша. К-з. "Калужская заря". Это была Пейзанка, значившаяся в моем блокноте под номером девять. -- Я очень рада! -- призналась мне Алла с Филиала.-- Очень приятная девушка, правда? Вы знаете, я боялась, что меня поселят... И тут легка на помине появилась Пипа Суринамская. Точнее, сначала в зал вбежал прапорщик, огляделся и, зачем-то придерживая отъехавшую стеклянную дверь, крикнул: -- Здесь, товарищ генерал! Тогда состоялся торжественный вход царственной Пипы Суринамской в сопровождении полного генерала, на красном лице которого были написаны все тяготы и излишества беспорочной многолетней службы. Следом за ними перекособочившийся сержант, очевидно, водитель, впер гигантский чемоданище, имеющий к обычным чемоданам такое же отношение, как динозавр к сереньким садовым ящеркам. -- Здорово, хлопцы! -- поприветствовал генерал хриплым басом и, небрежно отдав честь, поздоровался за руку с вытянувшимися во фрунт Буровым и Другом Народов.-- Как настроение? -- В Париж торопимся! -- тонко намекнул на непунктуальность вновь прибывших Друг Народов. -- Ничего -- теперь уже скоро,-- утешил генерал Суринамский.-- Три часа -- и там. Десантируетесь прямо в Париже... А мне на танке три недели ехать! Полководческая шутка вызвала дружный и старательный смех. -- Ну, мамуля, давай прощаться! -- поскучнев, сказал генерал и придвинул к себе Пипу для прощального поцелуя.-- Отдыхай. Осваивай достопримечательности. На Эйфелеву башню не лазь -- хлипковата для тебя. В магазинах с ума не сходи -- у нас в Военторге все есть. Ну и за дисциплинкой в подразделении приглядывай! -- Обернувшись, он пояснил: -- Я, когда в командировку убывал, часть всегда на супругу оставлял. И полный порядок! Пока генерал Суринамский со свитой покидал зал вылета аэропорта Шереметьево-2, товарищ Буров стоял навытяжку и преданно улыбался, но как только стеклянные двери сомкнулись, он повернулся в нашу сторону, нахмурился и приказал Другу Народов: -- Список! Провели перекличку. Все были на месте, кроме Поэта-метеориста, но и его вскоре обнаружили: он стоял и зачарованно смотрел на фоторекламу холодного баночного пива "Гиннес". -- Без моего разрешения не отлучаться! -- строго предупредил рукспецтургруппы.-- Накажу! Сейчас проходим таможенный досмотр! Вялый таможенник в форме, похожей на железнодорожную, глянул на нас, как китобой на кильку: -- Откуда? -- Спецтургруппа,-- гордо сообщил Друг Народов. -- Разрешение на валюту! -- Пожалуйста. -- Проходите,-- дозволил таможенник и брезгливо проштамповал наши декларации, удостоив вниманием одного лишь Торгонавта.-- Перстень записали? -- Обижаете! -- ответил тот. Честно говоря, до последнего момента я боялся: а вдруг таможенник прикажет: "Всем вывернуть карманы!" И выяснится, что вместо положенных тридцати рублей я везу тридцать четыре с копейками... При регистрации билетов и багажа случился казус с Пипиным чемоданом-динозавром, тащить который, между прочим, товарищ Буров молчаливым кивком приказал Гегемону Толе. Так вот, чемодан никак не лез в отверстие, куда на транспортерной ленте уезжал весь остальной багаж. В конце концов его утолкали на специальной тележке, а Гегемону Толе была доверена Пипина дорожная сумка, тоже довольно вместительная. Паспортный контроль прошли быстро, правда, и тут не обошлось без волнений. Сержант, сидящий в застекленной будочке, принял мой паспорт и стал его внимательно рассматривать. Я постарался воспроизвести на своем лице выражение сосредоточенного испуга, зафиксированное на фотографии. "А вдруг,-- с ужасом думал я,-- произошла непоправимая ошибка: подписи важной нет или печати? Говорят, так иногда случается! Тем более что покуда все шло подозрительно гладко... А вдруг моя беда в этих проклятых тридцати четырех рублях с копейками?! Кто знает, какая у них тут техника? Может, уже и кошельки научились просвечивать? А таможенник специально меня пропустил, чтобы потом..." -- Куда летите? -- спросил сержант. -- Что? -- растерялся я. -- Куда летите? -- В Париж... -- Зачем? -- не отставал он. Вопрос был на засыпку, и я в ответ только пискнул. -- Спецтургруппа! -- солидно объяснил за меня Друг Народов. -- Проходите! -- помиловал сержант и просунул мои документы в щель между краем стекла и полированной полочкой. Раздался щелчок, и, толкнув маленький никелированный шлагбаум, я оказался на свободе. -- Счастлив приветствовать вас за рубежом! -- встретил меня Спецкор.-- Ностальгия еще не началась? -- Вроде нет...-- ответил я. Ответил бездарно. И, сравнив себя с языкастым Спецкором, я вдруг ощутил всю степень своего одеревенения. А ведь были времена, когда я мог отшутиться так, что все, включая и Аллу с Филиала, просто покатились бы со смеху. Я был искрометен и непредсказуем. Но потом... Потом, раскуражившись в какой-нибудь теплой компании, я вдруг натыкался на неподвижный взгляд неулыбчивой супруги моей Веры Геннадиевны -- так жена обычно взглядывает на недееспособного мужа, пустившегося в разглагольствования о секретах плотской любви. "Зачем ты перед ними паясничал? -- упрекала она меня уже дома.-- Ты разве клоун?" И мне начинало казаться, будто я и впрямь вел себя нелепо и постыдно, точно седой массовик-затейник на подростковой дискотеке. Очевидно, жена меня постоянно сравнивала с кем-то другим -- молчаливым, величественным и серьезным, а теща однажды проговорилась-таки про соискателя Игоря Марковича, по пустякам не балаболившего и обладавшего руками, произраставшими оттуда, откуда они и должны расти у настоящего мужчины. Вместо того чтобы послать их вместе с Игорем Марковичем туда, откуда не должны расти руки у настоящего мужчины, я, наивняк, решил соответствовать! Вот и досоответствовался... Одна радость-- Вика. Очень смешливая девчонка! Вот недавно... -- Список! Товарищ Буров, замыкавший наш организованный переход государственной границы, поправляя ондатровую шапку, пытливо осматривал вверенную ему спецтургруппу. -- Все на месте, кроме поэта,-- на глаз определил Друг Народов. -- Где он? -- осерчал рукспецтургруппы. -- Сказал, в туалет пошел,-- доложил Диаматыч. -- Вы плохо знаете психологию творческих работников! -- покачал головой Спецкор.-- Наверху бар, где наливают за рубли. -- Ну да? -- изумился Гегемон Толя. -- Привести! -- рявкнул товарищ Буров. -- Я сбегаю,-- вызвался Друг Народов. -- А я помогу,-- прибавил Спецкор.-- Одному не донести... Вернулись они через десять минут, неся на себе, как раненого командира, тяжело пьяного Поэта-метеориста, который мотал головой из стороны в сторону и с завываниями бормотал какие-то стихи. Мне удалось разобрать лишь строчку: "Мы всю жизнь летаем над помойкой..." -- Я вас выведу из состава группы и оставлю в Москве!..-- угрожающе начал товарищ Буров. -- Не надо пугать человека родиной,-- заступился Спецкор.-- Он исправится... Мне казалось, теперь нас загрузят в автобусы и, как в Домодедове, повезут к самолету, но я ошибся: прямо вовнутрь ИЛа вел телескопический трап -- огромное полое щупальце, присосавшееся к округлому самолетному боку. Рядом с овальным входом на борт стояли улыбающаяся стюардесса и хмурый прапорщик с рацией. Я с детства люблю сидеть у окошка и тут тоже не смог отказать себе в этом удовольствии. Рядом со мной устроилась Алла с Филиала, а еще ближе к проходу -- Диаматыч. Впереди нас определили тело Поэта-метеориста, которое охранял Спецкор, тут же начавший заливать Пейзанке, будто любой наш самолет, следующий за границу, сопровождают два истребителя, но из иллюминаторов их не видно, потому что один летит сверху, а второй снизу, под фюзеляжем. -- Не боитесь летать? -- спросил я свою соседку, щелкая пристежным ремнем. -- Нет,-- ответила она, что-то озабоченно выискивая в своей сумочке. -- Может быть, хотите к окну? -- самоотверженно предложил я. -- Нет, спасибо, я боюсь высоты... Стюардесса походкой, напоминающей манекенщицу и моряка одновременно, прошла вдоль рядов, проверяя, кто как пристегнулся. -- Ему плохо? -- спросила она, остановившись возле расспавшегося Поэта-метеориста. -- Ему хорошо! -- успокоил Спецкор. Самолет, беспомощно потряхивая длинным крылом, пополз к взлетной полосе. Радиоголос сначала по-русски, а потом по-французски поприветствовал нас на борту авиалайнера "Ильюшин-62". И я вспомнил, что на внутренних линиях говорят почему-то просто-- "ИЛ-62"... Потом стюардесса показывала, как в случае чего нужно пользоваться оранжевым спасательным жилетом, хотя, конечно, отличные летные качества лайнера гарантируют полную безопасность. -- В каждом жилете в непромокаемом пакетике по сто долларов,-- объявил Спецкор.-- На случай непредвиденных расходов... -- Уй, ты! -- восхитилась Пейзанка. ...Наконец мы вырулили на взлетную полосу, несколько мгновений простояли неподвижно и вдруг рванули вперед так, что задребезжали откидные столики и с треском стали открываться крышки багажных антресолей. -- Истребители взлетают вместе с нами? -- спросила доверчивая Пейзанка. -- Нет, с Шереметьево-1,-- объяснил Спецкор. Дребезжание прекратилось. -- Летим! -- вздохнул Торгонавт и вытер лицо шейным платком. -- Взлет -- это лишь повод для посадки! -- успокоил его Спецкор. Я глянул в иллюминатор: внизу виднелись лес из крошечных декоративных деревьев (как на японской выставке растений), поселки из кукольных домиков и малюсенькие автомобильчики, наподобие тех, что начала недавно коллекционировать Вика, окончательно забросив собирание кошачьих фотографий. Решив поделиться своими наблюдениями, я повернулся к Алле с Филиала: в ее глазах было отчаяние. -- Я забыла фотографию! -- пожаловалась она. -- Чью? -- спросил я, Подразумевая, конечно, Пековского. -- Моего сына... VII.  -- Странно! -- пожала плечами Алла с Филиала. -- Что странно? -- уточнил я. -- Все... Странно, что только сейчас вспомнила про сына... Обычно я думаю о нем всегда. Странно, что я забыла фотографию... Странно, что через три часа мы будем в Париже... -- И, наверное, странно, что вместо Пековского лечу я? -- Нет, не странно, он предупреждал, что со мной рядом будет его детский друг -- чуткий и отзывчивый товарищ... Он, наверное, просил вас меня опекать? -- Беречь. Говорил, что вы робкая и легкоранимая... -- И поэтому вы рядом со мной? -- Исключительно поэтому... -- А вы не очень-то любите своего детского друга!.. -- Вам показалось... Я отвернулся к иллюминатору: земля внизу была похожа на бурый местами вытершийся вельвет. Сказать, что я не люблю Пековского,-- ничего не сказать. Это трудно объяснить. В классе пятом у нас, дворовых пацанов, повернулись мозги на рыцарях -- "Александр Невский", "Айвенго", "Крестоносцы" и так далее. Латы мы вырезали из жестяных банок, в которых на соседний завод "Пищеконцентрат" привозили китайский яичный порошок, щиты делали из распиленных вдоль фанерных бочонков, мечи -- из алюминиевых обрезков, валявшихся около товарной станции, располагавшейся недалеко от нашего двора. Я сам разработал оригинальную конструкцию арбалета, и, если удавалось достать хорошей бинтовой резины, он стрелял почти на пятнадцать метров. Сложнее всего обстояли дела со шлемами, выбирать не приходилось, и в дело шли облагороженные кастрюли, миски, большие жестянки из-под половой краски... А Пека поглядывал на наши экипировочные мучения с усмешечкой и называл нас "кастрюленосцами". Когда же, наконец, все было готово и мы разделились на Алую и Белую розы, чтобы сразиться за трон -- колченогое кресло, установленное на крыше гаража,-- во двор вышел Пековский. Он был облачен в настоящие, отливавшие серебром рыцарские доспехи, на голове -- шлем с решетчатым забралом и алыми перьями, в руках -- настоящий арбалет, заряжавшийся, как и нарисовано в учебнике, с помощью свисавшего маленького стремени. Нет, конечно же, все это было не настоящее, а игрушечное, привезенное из-за границы Пекиным дядей специально к началу большой рыцарской войны в нашем дворе. И в своих дурацких латах из-под китайского яичного порошка я почувствовал себя таким ничтожеством, клоуном, болваном, что и сейчас, тридцать лет спустя, мне становится паршиво от одного этого воспоминания. Не вынимая меча из ножен, Пека занял трон, стоявший на крыше гаража. Стюардессы обносили на выбор: минеральной водой, лимонадом и вином. Все взяли вино. Потом в проходе показался большой железный ящик на колесах, в котором, как противни в духовке, сидели подносы с едой. -- Давайте выпьем за Париж! -- предложила Алла с Филиала, поднимая пластмассовый стаканчик. -- Давайте,-- согласился я и, чокаясь, немного вдавил свой стаканчик в ее. -- Знаете,-- продолжала она,-- для русских Париж всегда был местом особенным. От хандры ехали в Париж... От несчастной любви -- в Париж... Сумасшедшие деньги прокучивать -- в Париж... От революции -- в Париж... А когда мы вернемся, мы создадим тайное общество побывавших в Париже! Договорились?! -- Договорились. -- А вы не хотите выпить за Париж? -- спросила она, повернувшись к Диаматычу. -- В вашей интерпретации нет,-- ответил он и внимательно посмотрел на нас. -- А мне ваша интертрепация нравится! -- вмешался Спецкор и просунул свой стаканчик в щель между спинками кресел, чтобы чокнуться. Я огляделся. Товарищ Буров и Друг Народов приканчивали бутылку коньяка. Пипа наворачивала, так энергично орудуя локтями, что сидевший рядом с ней Гегемон Толя не мог благополучно донести кусок до рта. Торгонавт со знанием дела оглядывал плевочек черной икры на пластмассовой тарелочке, словно хотел вычислить, с какой продбазы снабжается Аэрофлот. Спецкор осторожно и заботливо, точно лекарство, вливал сухое вино в беспомощного Поэта-метеориста. Пейзанка всем предлагала домашнего сала, которое, по ее словам, месяц назад еще хрюкало. Диаматыч питался медленно и осторожно, как бы опасаясь отравленных кусков. Алла с Филиала ела красиво. А люди, умеющие красиво есть, большая редкость, так же как блондинки с черными глазами. Кстати, я все-таки рассмотрел ее глаза: они были темно-темно-карими. -- Алла,-- спросил я с набитым ртом.-- А вы раньше знали о моем существовании? До поездки... -- Конечно... Мы даже с вами встречались. Просто у вас плохая память. -- Где? -- На научно-техническом совете. В прошлом году. Вы делали сообщение после меня. Об этой системе -- "Красное и черное". Мы очень смеялись... -- Надо мной? -- Нет. Над названием... Сами придумали? -- Сам... -- Я так сразу и решила... -- Почему? -- Не знаю... Внизу расстилались похожие на бескрайнюю снежную равнину облака. Почему-то казалось, вот-вот покажется цепочка лыжников... Ту конференцию я тоже, между прочим, запомнил: меня как раз после долгих колебаний назначили исполняющим обязанности заведующего сектором -- и я впервые выступал уже в новом качестве. "Красное и черное" -- это действительно была моя идея, но всю техническую разработку я поручил Горяеву, хотя, напутствуя меня перед вступлением в новую должность, Пековский посоветовал: первым делом уволь Горяева, иначе пропадешь. Я хорошо знал Горяева, он был потрясающе талантлив и патологически обидчив. Я вызвал его в свой новенький кабинет, проговорил с ним два часа и поручил ему разработку "Красного и черного". В двух словах: эту систему мы готовили для Министерства рыбной промышленности, и задача состояла в том, чтобы учесть все запасы осетровой и кетовой икры в стране буквально до последней икринки. Сами понимаете, социализм -- это учет и контроль. Годовую работу всего сектора Горяев сделал в одиночку за восемь месяцев, не зная ни бюллетеней, ни отгулов, а сделав, вдруг смертельно обиделся: обозвал весь коллектив дармоедами, расшвырял шахматы, которыми играли два программиста, а вохровца на проходной обругал вертухаем. Между прочим, меня он поименовал "пожирателем чужих мозгов", но я не обиделся, а вохровец обиделся и на следующее утро потребовал у Горяева пропуск, чего не делал много лет, ибо не такие уж мы засекреченные и охрана больше для того, чтобы посторонние не ходили в нашу столовую. Оказалось, свой пропуск Горяев давно потерял, и когда я после истерического звонка начальника вневедомственной охраны прибежал на проходную, то застал там побагровевшего вохровца, хватавшегося за кобуру, где ничего, кроме мятой бумаги, не было. А мой совершенно спятивший подчиненный орал, что если бы у него была сумка "лимонок", то он бросил бы ее в наш ВЦ, потому что более гнусной организации невозможно себе и представить. На следующий день Горяев написал заявление и ушел куда-то, где пока знали лишь о его первом, положительном качестве. А когда вальяжный представитель Министерства рыбной промышленности и Пековский, пахнущие общим дорогим одеколоном, принимали "Красное и черное", на экране после запуска программы вместо шифра появилось красочное фаллическое изображение и хулиганская надпись, суть которой сводилась к обещанию противоестественно обойтись со всем нашим трудовым коллективом. Это был прощальный жест Горяева, вдобавок он установил в программе такую хитроумную защиту, что попытки найти и снять ее привели к самостиранию всей системы. Мы заплатили министерству чудовищный штраф, весь сектор лишился премии и тринадцатой зарплаты, а меня, разумеется, не утвердили заведующим и правильно сделали, ибо предупреждали. Супруга моя честолюбивая Вера Геннадиевна на месяц отлучила меня от своего белого тела, сказав, что обычно дебилы не доживают до тридцати, и я -- уникальный случай... Когда стюардессы собирали подносы, я незаметно спрятал пластмассовые нож, вилку и ложечку, потому что Вика, несмотря на свой зрелый возраст, все еще продолжала играть в куклы. -- Снижаемся! -- радостно сообщил Торгонавт. Земля внизу, в отличие от наших бескрайних одноцветных просторов, напоминала лоскутное одеяло. -- Капитализм,-- просунув нос между кресел, объяснил Спецкор. VIII.  Когда самолет толкнулся колесами о землю и помчался по посадочной полосе, постепенно избавляясь от скорости, иностранцы, летевшие с нами, зааплодировали. -- Любят западники жизнь! -- прокомментировал Спецкор. -- А мы? -- спросила Алла с Филиала. -- Мы любим борьбу за жизнь! -- вставил я и поймал на себе неодобрительный взгляд Диаматыча. Наверное, каждый раз, приезжая в незнакомое место, мы чем-то повторяем свой давний приход в этот неведомый мир. Отсюда, должно быть, радостное удивление и совершенно младенческий восторг по поводу всего увиденного. По поводу огромного аэропорта с движущимися дорожками, никелированных урн непривычной формы, полицейских в странных цилиндрических фуражках с маленькими козырьками, ярко одетых детишек, лопочущих что-то очень знакомое по интонации, но совершенно непонятное по смыслу... -- За границей меня всегда поражают две вещи,-- громко сказал Спецкор.-- Все, даже дети, свободно говорят на иностранном языке, и абсолютно все ездят на иномарках. К моему удивлению, наш багаж уже крутился на транспортерной ленте: это я определил, заметив чемодан-динозавр Пипы Суринамской. Гегемон Толя тяжко вздохнул. Паспортный контроль мы проши довольно быстро, хотя к стеклянным будочкам выстроились приличные хвосты. -- Я выиграл бутылку коньяка! -- радостно сообщил Торгонавт.-- Мой приятель сказал, если я здесь увижу хоть одну очередь, он выставляет... -- Не обольщайтесь,-- разочаровал его Спецкор.-- Мы пока еще в экстерриториальных водах... Потеряли Пейзанку, но вскоре нашли