Владимир Дудинцев. Новогодняя сказка
---------------------------------------------------------------
© Copyright Владимир Дудинцев
Рисунки автора
Подготовка текста: Андрей Прудковский
---------------------------------------------------------------
Я живу в фантастическом мире, в сказочной стране, в городе, который
создан моим воображением. Там с людьми приключаются удивительные вещи, и
некоторая доля этих приключений досталась мне. Кое-что я расскажу вам,
пользуясь тем, что под Новый год человек расположен доверчиво слушать разные
выдумки. Речь будет идти о штуках, которые откалывает с нами время. Ведь
время необъятно. Оно действует везде. Даже в сказочном мире часы можно
проверять по сигналам московского времени. Именно поэтому я рискую начать
рассказ. Может найтись любопытный человек, которого заинтересуют места в
моей выдумке, пересекающие его серьезную, невыдуманную жизнь.
В наш город прилетела таинственная птица - сова. Нескольких человек она
осчастливила своим визитом. Первым был мой непосредственный начальник, шеф
лаборатории по исследованию Солнца, где я работаю. Вторым оказался врач, мой
товарищ по школе. Третьим сова избрала меня. Птица эта замечательная. Было
бы неплохо, если бы ее повадки изучали, а портрет поместили в атласы.
У меня к этому времени уже были научные труды о некоторых свойствах
солнечного света. Я получил ученую степень, состоял консультантом в
нескольких комиссиях и спешил остепениться. Перенимая повадки наших маститых
стариков, я научился так же, как они, высоко держать голову, так же
неторопливо обдумывал заданный мне вопрос и так же, подняв бровь, нараспев
высказывал свой ценный, продуманный ответ. Еще одна черта: я привык
заботиться о своем дорогом пальто. У нас в кабинетах есть шкафы, и, подражая
старикам, я повесил в своем шкафу деревянные плечики для пальто, помеченные
моими инициалами.
Будучи человеком, наделенным кое-какими скромными талантами, я по
совету одного академика приучил себя записывать неожиданно приходящие мне в
голову мысли. Известно, что самые ценные мысли не те, которые мы вымучиваем,
сидя часами за столом, а другие - налетающие, как порыв ветра, чаще всего,
когда ты идешь по улице. Я записывал эти мысли и забывал о них. Зато наша
истопница хорошо помнила, что у меня в ящиках стола попадаются волшебные
бумажки, которые горят, как порох. Она повадилась очищать мой стол и
растапливать ими все печи в лаборатории.
Под шелухой солидности во мне сидел наивный ребенок /впрочем, он сидел
и в моем шефе - докторе наук/. Этот ребенок с надутыми щеками иногда выходил
наружу, особенно в те вечерние часы, когда мы, холостяки, усаживались в
нашей квартире перед телевизором и, округлив глаза, оцепенев, как
заспиртованные, часами следили за мелькающими в голубоватом окошке ногами
футболистов.
Как видите, я не щажу здесь прежде всего себя. Многие стороны в своем
характере я выставляю и выставлю еще на суд ваш с полным пониманием дела и
сам себе являюсь первым судьей. С некоторого времени у меня как бы открылись
глаза: как раз с того дня, когда сова нанесла мне первый визит. Она открыла
мне глаза. Спасибо ей.
Я, например, по-новому взглянул на свою тяжбу с неким С. --
членом-корреспондентом одной провинциальной академии наук. Пять лет тому
назад в своей статье он назвал мою известную печатную работу "плодом досужих
вымыслов". Я должен был ответить. В новой статье я как бы попутно опроверг
основные положения С., и ввернул, по-моему к месту, такие слова: "Именно это
безуспешно старается доказать кандидат наук С... "/Мне хорошо известно, что
он хоть и член-корреспондент, но степень-то у него, как и моя, - кандидат/.
На этот мой выпад С. тут же ответил брошюркой и там как бы мимоходом сказал,
что я подгоняю результаты моих опытов под теорию, а слово "теория" взял в
кавычки. Вскоре после этого я напечатал большую статью о своих новых
наблюдениях над Солнцем, подтверждающих теорию, взятую в кавычки, а выкладки
С. разделал в пух и прах. "Линкор получил торпеду в кают-камеру", - как
сказали по этому поводу мои товарищи. Имя С. в статье я не упомянул - я
знал, что этой второй торпеды мой враг не вынесет. Я просто сказал:
"некоторые авторы". Но линкор устоял и ответил...
И так далее. Эта война длившаяся пять лет, основательно истрепала мои
нервы, да и не только мои.
Но... ближе к делу. Однажды утром мы все собрались в нашей лаборатории,
повесили свои пальто на плечики и, прежде чем заняться исследованиями,
завели, как полагается, утреннюю беседу - раскачку. Беседу начал наш
старейший и уважаемый шеф, доктор наук. В свободное от работы время он
занимался изучением старины, собирал каменные топоры, древние монеты и
книги, и, по-моему, в этом любительстве, а не в нашей работе был для него
весь смысл его спокойной жизни.
Любопытная вещь! - сказал он, приглашая нас послушать. - Недавно,
разбирая одну надпись на каменной плите, я нашел вот такое изображение. И он
показал нам белый лист, на котором была нарисована тушью ушастая сова.
Мне удалось прочитать и надпись, - с гордостью сказал шеф - там стояло
чье-то имя, и было написано: "А жизни его было девятьсот лет".
Да - а... - мечтательно проговорил один из моих товарищей по группе,
модник и любитель шалостей. - Мне бы хватило и четырехсот...
- А зачем вам? - вдруг резко проговорил плечистый и сухой пожилой
мужчина, обычно молчаливый. Он сидел по соседству со мной и отличался от
всех нас своим подчеркнутым пренебрежением к одежде, молчаливостью и
невиданной работоспособностью.
- Вам эти четыреста лет ни к чему, - сказал он. - Вы и так не спешите.
- Я хочу обратить ваше внимание! - Шеф повысил голос, давая понять, что
его перебили на полуслове. - Обращаю ваше внимание! Такие совы в разное
время были найдены во многих странах. В одной пустыне стоит гигантская сова
из гранита. В нашей местности это первая находка. Могу похвастаться, - тут
шеф расплылся в улыбке, - эта сова и эта надпись - мое личное открытие. Я
выкопал этот камень в своем саду.
Мы поздравили счастливца, еще раз посмотрели на сову и разошлись по
своим местам.
Я обязательно добьюсь, узнаю значение этого рисунка, - сказал шеф. -
После этого я сделаю публикацию.
Но девятьсот лет жизни! - Я не смог удержаться от этого восклицания. -
Неужели возможно было когда-нибудь такое долголетие?
Все возможно! - гаркнул плечистый, всегда занятый мой сосед, не
отрываясь от работы.
- Что вы этим хотите сказать? - вежливо осведомился шеф. - Время -
загадка, - был ответ, еще более загадочный.
- Да, время - загадка, - подхватил шеф интересную мысль. Он снял со
стены песочные часы, перевернул и поставил перед собой на стол. - Течет! -
сказал он, глядя на песок. - И смотрите, получается: миг, который мы
переживаем, можно сравнить с мельчайшей песчинкой, с бесконечно малой
точкой... Он сейчас же исчезнет...
И мне вдруг стадо больно где-то в груди. У меня в жизни было несколько
месяцев неожиданной, необыкновенной любви, и эти месяцы сейчас, когда я на
них с болью оглядываюсь, слились в один миг, стали песчинкой, упавшей на дно
часов. И никакого следа в руках. Как будто ничего не было!.. Я вздохнул.
Если бы перевернуть часы!..
- Простите, шеф, - перебил мои мысли наш заведующий отделом кадров.-
Что же получается по вашей, с позволения сказать, теории, если время -
точка, значит, у нас нет нашего героического прошлого? Нет солнечного
будущего?
Он любил задавать прямые вопросы, как бы уличая человека в ужасном
преступлении.
- Я прошу извинения, если сказал что-нибудь не так, - ответил наш
миролюбивый шеф. - Но я, по-моему, не успел сформулировать никакой теории.
Это все шутки, фантазия...
Фантазия-то странная какая-то! Есть все-таки рамки...
Дорогой! - вдруг гаркнул наш лохматый, вечно занятый чудак. Мы все
обернулись. - Все новое, все, что мы ищем, находится вне рамок. Внутри рамок
все обыскано, подметено.
И, открыв рот /у него была такая манера/, он беззвучно засмеялся в лицо
строгому человеку. Мы узнали новую черту в характере нашего товарища.
Два года мы сидели с ним в одной комнате и не знали человека! Видели
только, что он редко бреется и пальто бросает на стул. Заметили, что на
пальто этом не хватает половины пуговиц. А познакомиться с ним по-настоящему
не пришлось.
- Знаете, я сейчас, кажется, расскажу вам одну интересную историю, -
опять услышали мы голос этого вечно склоненного над работой товарища.
И все удивились: человек впервые решил раскошелиться - потерять время
на беседу с нами! Не думал я, что разговор о долголетии так расшевелит его.
Только я сейчас сбегаю в подвал, налажу приборы, чтобы работали, чтобы
время зря не уходило, - сказал он и быстро вышел.
Сухарь он или не сухарь? - спросил кто-то.
Не думаю! - возразил любитель шалостей. - К нему иногда приходит дама.
Я рядом с ним живу. Молодая дама. Я столкнулся как-то с ней на лестнице.
Идет и ничего не видит. Ослепла от любви!
- Вы знаете, у него есть уникальные старинные часы. Идут с
необыкновенной точностью и заводятся раз в год. - Это сказал шеф.
- Так вот, друзья! - Наш седеющий, взлохмаченный новый товарищ /мы ведь
с ним только сегодня познакомились/, наш работяга вошел, сел на свое место и
взял в руки логарифмическую линейку. - Вы говорите девятьсот лет... А знаете
вы, что время может стоять и может очень быстро лететь? Не приходилось вам
ждать свидания?
- Да, время может очень медленно ползти,- сказал шеф.
- Оно может стоять! Вы помните сообщение о том, что ученые прорастили
семена лотоса, пролежавшие в каменной гробнице две тысячи лет? Для этих
семян время стояло. Время можно задерживать и можно подталкивать.
При этом он раздвинул линейку и что-то записал. - Он и за разговором
ухитрялся работать.
- Я поясню сейчас эти слова историей, которую вы, независимо от ее
морали, выслушаете с интересом.
И, начиная рассказ, он почему-то повернулся ко мне, как будто его слова
предназначались исключительно для моей персоны.
- В некотором царстве, в некотором государстве, а именно - в нашем
городе, несколько лет назад произошел такой казус. В парке культуры в
воскресение в одном из самых тенистых уголков собралось шестьдесят, а может
быть и сто, хорошо одетых мужчин на какое-то собрание, которое они решили
провести на свежем воздухе. Позже стало известно, что в нашем парке заседал
два часа, ну как бы вам сказать, симпозиум бандитов и воров, состоявших, как
они говорят, "в законе". У них, у этой публики, есть свои строгие правила.
Нарушение карается смертью. Тех, кого принимают в "закон", обязательно
рекомендуют несколько поручителей. Новому члену сообщества тушью накалывают
на груди девиз: несколько слов, по которым можно сразу узнать, что человек
свой. Так вот, их собрание состоялось, и милиция, разумеется, никого не
поймала.
Какое отношение имеет эта история к нашей теме о времени? - мягко
спросил шеф. - Или вы, может быть, еще не кончили?
Да, я не кончил. Отношение самое непосредственное. Я как раз перехожу к
теме. Бандиты - "законники" съехались для суда над своими товарищами и
вынесли шесть смертных приговоров, из которых пять исполнены. Шестого
осужденного они никак не могут поймать, потому что дело это для них
осложнилось. Я скажу сначала, кто такой был этот шестой и в чем состояла его
вина. Это был глава, президент, или, как они говорят, "пахан", всего
общества "законников", самый старый и хитрый из всех бандитов. Он сидел в
какой-то из отдаленных тюрем, и, должно быть, там, в одиночке, ему пришла в
голову мысль о том, что он, по существу, в жизни ничего не сделал и ничего
не получил, а жить осталось мало. Рассуждал он так: весь смысл жизни бандита
- в наиболее легком присвоении чужих богатств: золота, дорогих вещей. А цена
и авторитет вещей в человеческом обществе катастрофически падают.
Оказывается, он был теоретик, ваш бандит! -- послышался иронический
голос заведующего кадрами.
Да, он был серьезным человеком, - согласился наш чудак /я чувствовал к
нему все большую симпатию/. - Этот преступник, натворивший много бед, в
последние годы притих и стал читать книги. Книги - это ужасная сила! Он
прочитал множество книг. Он не спешил уйти из тюрьмы: ему было удобно читать
и думать в каменном мешке, а братья - "законники" доставляли своему владыке
с воли любую книгу, хотя бы она хранилась в подвалах государственного
казначейства за семью печатями. Да... И вот он увидел, что авторитет дорогих
вещей катастрофически падает. Когда-то в далеком прошлом богатые люди,
князья отгораживали в морских заливах бассейны и разводили в этих бассейнах
мурен. Откармливали их человеческим мясом - бросали в море рабов. Подать
такую мурену на праздничный стол считалось высшим шиком. Но сейчас мы и
подумать не можем без содрогания об этих развлечениях наших предков.
Когда-то золото было безымянным металлом, дремало в земле. Потом человек дал
ему имя и цену. Считалось высшим шиком блеснуть золотом на одежде, на
оружие. Но сейчас никто из нас не решится показаться в гостях с золотой
цепью через весь живот или с золотом хотя бы на булавке в галстуке.
Авторитет золота падает. А где престиж драгоценных тканей? Я могу вас
заверить, что и нынешние самые дорогие ткани уже навсегда выходят из моды.
Щеголять дорогими вещами сегодня - признак духовной отсталости.
- Смотри, пожалуйста, как распорядился этот бандит с материальными
ценностями! Интересно, что же идет на смену вещам? - спросил завкадрами, его
немного покоробил этот рассказ, потому что он-то как раз щеголял очень
дорогим коверкотовым костюмом с широкими плечами, а жена его, придя как-то
раз в лабораторию, принесла на руке тяжелую черно-бурую лису.
- Это не он расправился. С вещами расправляются люди. Бандит только
приметил это и задумался. Он понял, что на смену вещам неуклонно идет
красота человеческой души, которую не купить за деньги и не украдешь. Силой
оружия никого не заставишь полюбить себя. Красота души свободна. Она сразу
вышла на передний план, как только золото и бархат сдали позиции. И теперь
золушки в ситцевых платьях побеждают принцесс, увешанных шелками. Потому что
в дешевом платье всю ценность составляет красота покроя, а это ценность уже
не материальная. Рисунок платья - это вкус, характер того, кто создал, и кто
выбрал для себя этот рисунок. И не зря многие принцессы, в которых
сохранилась душа, стали наряжаться под золушек. А если встретится какая,
увешанная мехами и драгоценными тканями, так мы уже не восхищаемся
богатством ее одеяний, шарахаемся от духовного урода, который сам себя метит
перед людьми.
И мой бандит заметил это. И вдруг открыл, что он за всю свою жизнь
никогда не имел таких "вещей", как одобрение людей, дружба с человеком,
истинная любовь. А стремился всю жизнь к тому, что не имеет цены. Нечто
вроде денежной реформы произошло. Да...
- Голос рассказчика охрип. Он прокашлялся. - А люди, любовь, и дружба
которых были ему нужны, жили на свете. И он их знал... Была женщина. Но он
даже явиться к ней не мог. Не мог открыться, не рисковал.
В общем, этот человек написал все свои соображения в большом письме к
братьям - "законникам" и заявил, что слагает с себя "сан", уходит в общество
нормальных, работающих людей и намерен каким-нибудь выдающимся поступком
завоевать то, чего еще не знал в жизни и к чему вдруг потянулся всем своим,
как говорится, существом. Это его письмо тюремная администрация напечатала в
специальной листовке и разослала по всем тюрьмам и лагерям. Вы, конечно,
понимаете: документ был огромной силы, важно было использовать его.
Теперь смотрите, в каком положении оказался наш "пахан". За всю свою
жизнь он получил в разных судах и не отсидел в общей сложности двести лет
тюрьмы. Он понимал, что государство не "разменяет" ему этот срок. С другой
стороны, лучше всех зная порядки в общине "законников", он понимал, что
"братцы" не простят ему измены и где-то уже наточен для него нож. А ему
нужно было прожить хотя бы несколько лет и сделать то, ради чего он пошел на
такой шаг. И вот, еще до того, как состоялся над ним суд его "братьев", он
совершил свой последний побег. Он был достаточно богат, и, как это бывает в
сказках, нашлись врачи, которые сумели заменить всю кожу на его лице и на
руках и кожу на голове вместе с волосами. Они и с голосом ему что-то
сделали. Это были великие мастера.
Бандит получил безупречнейшие документы и стал новым человеком. В три
года он закончил два института. Сейчас он доводит до конца свое дело. Он
задумал очень большое дело, хочет сделать людям подарок...
Ну хорошо, - перебил я его, потому что он смотрел все время на меня, -
А какое же отношение имеет это к нашему разговору? К тому, что время может
стоять и бежать, к тому, что написано на камне: "А жизни его было девятьсот
лет"?
Самое прямое отношение. За этим человеком охотятся исполнители
приговора. Они упорно идут по следам. Настигнут обязательно. Человеку
осталось очень мало времени. Времени - понимаете? И человек намерен за год
или за два прожить заново всю свою жизнь. А что бы получилось, живи он так
все свои годы? Жизни его было бы, может, побольше, чем девятьсот лет.
Вы имеете в виду, конечно, содержание жизни, а не ее продолжительность?
- сказал шеф.
Сразу видно, что вы не очень экономите время! - Мой сосед рассердился.
- Да, да, да! Содержание! То, чем мы наполняем сосуд времени. Его надо
наполнить только самыми сильными наслаждениями, ощущениями величайших
радостей...
Ну уж, расписался! - опять послышался голос заведующего кадрами. - Это
проповеди чистейшего эгоизма. Вам бы все радоваться, наслаждаться! А мне
кажется, что надо и для народа поработать. А? Как вы считаете?
Вы отстали, вот как я считаю. Надо вас взять на буксир. Вы полагаете,
что радость, наслаждение - это грех, то, чему вы тайно предаетесь в своих
четырех стенах. А работа для людей - это ваша публичная обязанность. Мой
бандит по сравнению с вами - передовой человек. Все ваши радости он
испробовал, и они ему осточертели. Он теперь признает единственную радость -
то, что вы считаете суровой обязанностью.
Скажите... - начал после минуты молчания шеф. - Откуда вы знаете такие
подробности? Ведь человек этот переменил лицо, имя. Он, наверное, не дурак и
не открывается первому встречному.
Я для него не первый встречный.
Вы должны выдать его, если вы сознательный человек, - вдруг заметил
завкадрами. - Должны заявить. Он сделал столько преступлений и бежал из
тюрьмы...
Ни за что, - сказал наш товарищ, - Ни за что! Это уже не бандит. Он
сейчас безопасен. Даже полезен. Когда он сделает свое дело, он сам выдаст
себя людям.
Тут он достал из кармана свои знаменитые часы - тяжелую луковицу на
стальной цепочке.
- Извините. Я должен пойти посмотреть показания приборов. И вышел. В
дверях он задержался и сказал, глядя на меня в упор: "А рассказывал я все
это главным образом для вас. Думаю: может, вы учтете опыт некоторых людей и
перестанете заниматься игрушками, поставите точку в вашей бесплодной
полемике с этим членом-корреспондентом...
Мог ли я тогда предполагать, что жизнь привяжет и меня к этой истории,
сделает меня вторым ее героем, героем - двойником!..
Чтобы проверить одно внезапно возникшее у меня подозрение, я спустился
примерно через полчаса в подвал и чуть слышно скрипнул дверью, за которой
этот человек сидел в окружении сверкающих стеклом и медью приборов. Я
скрипнул чуть слышно, а он так и шарахнулся в сторону и разбил несколько
склянок.
Извините, - сказал я.
Вы проверяли свою догадку? - спросил он успокаиваясь.
Вы неосторожны,- ответил я.
ВАС я не боюсь. - Он повернулся к своим приборам. Теперь, когда я
установил то, что раньше только подозревал, для меня стали понятными и
некоторые другие вещи /о них я умалчивал до времени/.
Незадолго до этих событий обнаружилось: я внушил кому-то непонятный
интерес к своей особе. Некая тень неустанно ходила за мною по улицам города,
следила издалека. Мне ни разу не удалось рассмотреть лицо преследователя,
хотя он не спешил скрыться. Для своего наблюдательного пункта он /или она/
выбирал темные арки или двери подъездов. Он вылезал прямо на солнце, но как
только я хватался за карман - за очки, - дружок мой потихоньку убирался в
арку. Я несколько раз подходил к тем воротам или к подъезду, где скрылся
этот влюбленный в меня субъект, но никого не находил. Не так давно выпал
первый мягкий и чистейший снег. Я шел поздно вечером по пустой улице,
услышал за спиной шаги и, прежде чем успел обернуться, понял: это он /или
она/. Обернулся и увидел что-то вроде плаща или фрачного хвоста,
мелькнувшего за угол. Я понесся вдогонку как сумасшедший и, когда выскочил
за угол, увидел совершенно пустой белый переулок. Я посмотрел на снег и не
нашел никаких следов. Правда, потом я вспомнил: в воздушном легком снегу
таяло несколько крестообразных отпечатков, похожих на следы огромной куриной
лапы.
В подвале я шепотом рассказал моему товарищу обо всем этом. Он пожал
мне руку и ответил:
- Спасибо. Я и сам кое-что замечаю. А теперь идите. Мне нужно
торопиться. Как видите, мое время меня поторапливает. Да и вам не мешает
ускорить темп. Мало ли что может произойти...
Мы оба работали над одной и той же проблемой, но шли разными путями.
Кто-то из нас двоих был прав, кто-то ошибался. Но проблема стоила даже того,
чтобы ошибиться и указать другим правильный путь. Мы искали способ
конденсации солнечного света. Тот продукт, который мы собирались получить,
должен был обеспечить месяцы и годы яркого солнечного света и тепла для
целого материка. На нашей планете одна сторона никогда не освещается
солнцем. Здесь всегда ночь и зима. То, что мой товарищ схватился именно за
эту самую важную проблему, было для меня еще одним доказательством: передо
мной был этот необыкновенный главарь бандитов, спешащий жить. Сумеет ли он
выполнить свой план за год, пусть даже за два года?
Ведь я человек, трезво оценивающий вещи, я топчусь из года в год, все
думаю, с какой стороны начать, именно потому, что начать исследование -
значит, отложить в сторону другие дела, зарыться в работу на добрых десять
лет. Если бы втянуть в дело всю лабораторию! Но, слава богу, что нам хоть
разрешили самим заниматься этой идеей. У нас было много противников. Почти
все члены научного совета считали нас фантазерами. Так что вот: десять
лет... Как же он уложится в свои два года?
Но оказалось, что не два года, а всего лишь несколько часов оставалось
в распоряжении этого человека. На следующее утро мне позвонили из больницы.
Моего необыкновенного бандита, истекающего кровью, нашли ночью около нашего
подъезда /мы жили с ним в одном доме/. Ему было нанесено в спину несколько
глубоких ножевых ран. Весь институт всполошился, начали звонить в
поликлиники знаменитым врачам. Но было поздно. К полудню институтские
активисты уже звонили в бюро по организации похорон.
Его смерть, которую он сам как бы предсказал, сильно подействовала на
нас. Несколько дней мы все, сходясь по утрам на работе, обменивались
выразительными взглядами. Я оказался человеком малодушным. Сначала поддался
панике и даже похудел. Не мог слышать никаких посторонних, не относящихся к
делу бесед и напряженно работал в течение недели. А через неделю, когда я
получил новый номер нашего научного журнала и прочитал в оглавлении имя
члена-корреспондента С., я тут же вскипел и забыл обо всем на свете, кроме
куска бумаги, покрытого печатными значками. Нервно я перелистал журнал и
сразу же увидел набранную мелким шрифтом сноску /самые язвительные выражения
всегда набирают мелким шрифтом/. Там, в окружении вежливо-ядовитых слов я
увидел свою фамилию. И жизнь моя вернулась в старое русло. Бумага, бумага,
кто тебя выдумал! Я бросил работу и, подстрекаемый всем нашим отделом,
который сплошь состоял из моих болельщиков, написал статью и поместил в ней
не одну, а целых три сноски. Они должны были совершенно уничтожить моего
врага. Мы составляли эти сноски всем отделом. И если бы вы захотели
взглянуть на нас за работой, я могу вам подсказать: сходите в Третьяковскую
галерею и посмотрите картину Репина "Запорожцы". На этой картине изображен
весь наш отдел - и наш шеф, хохочущий, взявшийся за живот, и я, сидящий за
столом в очках, с пером в руке.
Войдя в старую, привычную колею, я забыл совсем о том субъекте, который
следил когда-то за мною из-за углов, из арок и подъездов. После известных
вам тягостных дней, кончившихся похоронами, фрачный хвост не показывался. Я
был уверен, что за мною следил тогда один из бандитов, исполнявших приговор
над тем, кого уже нет.
Но вскоре после того, как я получил газету со статьей - ответом моему
исконному врагу С. , а точнее, в тот день, когда я вышел из редакции, где
мне заказывали еще одну статью, я почувствовал всей спиной, что на меня
смотрят. Я оглянулся и никого не увидел. Нет, присмотревшись, я все-таки
увидел в наполовину разваленном доме, который рабочие разбирали на снос, - в
темном проломе на втором этаже я увидел какую-то фигуру: она тут же ушла в
сторону, за стену.
Как раз в этот день я должен был отмечать свой тридцатилетний юбилей. Я
хотел пригласить товарищей, чтобы отпраздновать эту круглую дату. И вот, как
видите, еще днем, засветло, на мой праздник надежно улеглась первая тень.
Я отправился домой, поднялся на свой этаж. В общем зале, где все мы
смотрели по вечерам телевизор, ожидал меня товарищ - модник и любитель
шалостей.
Ну что, погуляем сегодня?
Я что-то нездоров, - ответил я, - Отложить придется.
- Нехорошо быть надутым в такой замечательный день. Тридцать лет -
лучший возраст мужчины!
И тут же он подарил мне яркий галстук.
- А то попразднуем? Я свалю тебя с ног! - шепнул он. - Мне
посчастливилось добыть редчайшее вино!
Между прочим, разговаривая с ним, я заметил: в дальнем углу сидела
незнакомая женщина. Она, должно быть, давно уже ждала меня - я как-то
удивительно почувствовал это. Вот она поднялась, сделала шаг ко мне - и я
уже не слышал ничего, что говорил мне товарищ. Это была женщина лет
тридцати, с сильно покатыми плечами, очень красивая. Ее красота жила в
особых, милых неправильностях лица и фигуры и особенно в прямом грустном
взгляде. Эта же красота вдруг отразилась повторно в тихом низком голосе
женщины. Я сразу же вспомнил ту, другую, золотую пылинку, которая
давным-давно легла на свое место в песочных часах. Та лежала забытая,
несуществующая, а эта надвигалась на меня.
- Вам просили передать ко дню рождения вот это, - сказала она почти
официально и вручила мне знакомые часы - луковицу, большие, тяжелые, на
стальной цепочке. - И еще вот это...
Она достала из сумочки и передала мне конверт. Я спросил: "Это он?"
- Он, - ответила женщина.
Я задумал осторожно выяснить: узнал ли тот, кого уж нет, настоящую
любовь другого человека, которую нельзя ни купить, ни украсть? Но не успел.
По моему лицу она угадала вопрос и, шевельнув рукой, остановила меня.
- Это было, было, - шепнула она. - И есть. И будет! Но он не был
уверен... Я играла. Вы понимаете, что это такое?.. А когда меня пустили в
больницу, я целый час кричала ему: "Да, да, да!" А он не услышал.
Я опустил голову. Бедный мой товарищ! Я-то знаю, что это такое. Положив
часы в карман, я проводил женщину вниз, потом вернулся.
- Это та самая, - негромко сказал мне наш модник, - Ходила к бандиту.
Никого не замечала. Стоишь у нее на дороге -- идет прямо, как будто хочет
пройти сквозь тебя. Ослепла от любви.
И добавил смеясь: "Тебя-то она заметила! Берегись!"
Я ушел в свою комнату и разорвал конверт.
"Вам передадут письмо, если я буду убит, - писал мой, уже не
существующий, товарищ. - Вы талантливый человек. Я пишу именно вам, потому
что вы знаете обо мне больше других и, быть может, больше других оцените
время. Жизнь дается один раз, ее надо пить без передышки. Громадными
глотками. Надо хватать самое ценное - об этом я уже говорил. Не золото и не
тряпки. Мне хочется, чтобы вы дожили до большой радости. Вы должны помнить о
затемненном материке, где живут сейчас миллионы людей. Пусть день, когда вы
получите это письмо, будет днем вашего истинного рождения..."
Я не дочитал письма. Сильная, счастливая мысль, внезапно возникнув,
прервала меня. "Я счастливее его, - вот что пришло мне в голову, - У меня
еще полжизни впереди, а то и две трети. Можно не торопиться. Я все успею".
В это время плотная темная масса закрыла мое окно. Наверное, маляры
подтащили ко мне на четвертый этаж свою люльку. Перевернув лист, чтобы
читать дальше, я подошел к окну, поближе к свету. - "Но что могут делать
маляры на улице зимой?" - вдруг сообразил я. Поднял глаза и сильно
вздрогнул: по ту сторону стены сидела на железном листе, прибитом под окном,
громадная сова с лохматыми ушами, с седыми бакенбардами и, -- самое
странное, - сильно искаженная, как будто ее вылепил первобытный человек.
Это была моя сова. Я в первый раз тогда увидел ее живую. Что есть силы,
я махнул на нее письмом: "Кш-ш!". Это не произвело на сову никакого
впечатления.
Мгновенная догадка глубоко уколола меня, и я даже вспотел от внезапной
боли и страха. "Фу!" Я с трудом перевел дух и вытер лоб. Сова сидела на
своем месте неподвижно, вертикально, как сидят все совы. Я еще раз перевел
дух, вытер лоб и осторожно вышел из комнаты. Не помню, как я очутился на
улице, на морозе. Куда идти? Ага, вот куда, там работает мой школьный
товарищ, опытный врач-универсал, человек творческого склада. Широко известны
его работы о психике человека. Ему будет интересен мой случай, он займется
мною.
И я быстро зашагал по сиреневому вечереющему бульвару и тут же услышал
за спиной чужую прыгающую поступь. Я оглянулся. Кто-то стоял за ближайшим
деревом - я отчетливо увидел лохматое ухо и оттопыренное крыло. Эта сова
была ростом с меня!
Врач был занят. Я долго сидел у белых дверей кабинета, а за дверями
были слышны быстрые мерные шаги. Наконец дверь распахнулась, и появился мой
школьный товарищ в белом халате и в белой шапочке до бровей, исхудалый и
бледный от бессонной работы.
Ну как? - закричали где-то.
Все то же! - нервно кривясь, глядя на меня и не видя, крикнул он. -
Опять ничего не вышло!
Я встал. Доктор медленно очнулся. Заметил меня, узнал, протянул руку.
- Если в гости, то не вовремя...
Я не в гости.
Ну-ка подойди, - он взял меня за руку, посмотрел на концы пальцев.
Сколько тебе лет?
Тридцать...
Я и забыл, что мы с тобой ровесники... Так что же тебя беспокоит?
Преследует кто-нибудь?
Если бы только знал, кто! Такой странный субъект!... Ты сейчас будешь
смеяться.
Я его знаю. Хочешь, покажу? Пройди со мною...
Он провел меня в кабинет, поставил лицом к окну.
- Моя сова! - шепнул я. Она сидела за окном.
- Не только твоя, - сказал доктор. - Но и моя. Дай мне еще твои руки, я
посмотрю. Да-а-а...
Он отошел к столу, постоял ко мне спиной. Потом вернулся.
- Рано или поздно - все равно узнаешь. Так узнай скорее: тебе осталось
жить один год.
Пол вдруг провалился у меня под ногами, и я упал бы, если бы товарищ не
поддержал меня, не усадил на стул.
Я знаю, есть люди, которые не боятся смерти: этим храбрецам нечего
защищать. Признаюсь вам - я затрясся от страха. Когда кончу свое дело, тогда
- да, можно умирать. Но не сейчас!
Не верю, - шепнул я.
Ты лучше встань и беги, - сказал доктор, подняв бровь, заметно
нервничая. - У тебя целый год жизни.
Я не верю!
Убирайся отсюда! - закричал вдруг он. - Ты крадешь у меня время! Я сам
болен, мне осталось только полтора года жизни!
В дверях он все-таки задержал меня и быстро, почти скороговоркой,
сказал: "Это старая болезнь, и больше всего от нее страдают талантливые
люди. У них это проходит в острой форме. Люди с закисшим характером болеют
тихо и умирают незаметно.
И вы ничего еще не открыли?
Мы многое открыли. Но лечить еще не умеем. Мы все-таки открыли
кое-что...
И он сказал мне вот такие непонятные слова:
- Тот, кто отчетливо видит сову, уже наполовину спасен. И захлопнул за
мною дверь.
"Отчетливо ли я вижу ее? Надо будет посмотреть", - подумал я.
Тут я вдруг услышал в тишине четкое тиканье: часы, подарок бандита,
делали свое дело, точно отсчитывая секунды. Услышав их звонкий ход, я достал
тяжелую стальную луковицу, вставил фигурный ключ и завел пружину. Раз
двадцать я повернул ключ и, наконец, почувствовал упор. Все! Часы заведены
на год.
"Надо торопиться! Надо все обдумать", - сказал я себе. Первый раз в
жизни я торопился по-настоящему, то есть хладнокровно.
Чистый, морозный вечер встретил меня веселыми огнями, и шумом
автомобилей, и далеким мерцанием звезд.
"Буду думать и смотреть на звезды", - решил я. И звездное небо словно
опустилось надо мной, чтобы я лучше видел эту великую бесконечность.
"Хорошо. Плоть умрет. Пусть умирает. Но мысль, мысль! Неужели
исчезнет?" Я закрыл глаза.
"Не исчезну, - сказала во мраке моя мысль. Она была спокойна, не то,
что чувства. - Посмотри, - звучал ее голос. - Мир цивилизованных людей живет
несколько тысяч лет. А сколько времени живут вещи, сделанные людьми? Машины,
мебель, тряпки - все рассыпается в течение нескольких десятков лет. Как же
мы накопили все, что нас окружает? 0чень просто. Мы накопили мысли, секреты
плавки металлов, формулы лекарств, тайну твердения цемента. Сожги книги,
уничтожь секреты ремесел, дай несколько десятков лет на то, чтобы им надежно
забыться, - и человечество начнет свою старую дорогу от каменного топора. И
твой сын - не внук, а сын, - выкопав из земли шестерню, которую ты сделал в
юности, будет молиться на нее, как на чудо, созданное божеством".
Над городом из невидимого репродуктора громко и чисто лился вальс. Я не
знал композитора. И даже музыки как будто не слышал: это был не оркестр, и
трубы - не трубы, и скрипки - не скрипки, а голоса моих чувств. А когда
завели свою песню деревянные духовые инструменты, когда запело дерево, то
стало ясно: это надежно запертые желания тихо запели в своем тесном ящике,
ограниченные пределами моей короткой жизни.
"Ты хочешь жить, - сказал мне неизвестный композитор. - Смотри, что
сделали с тобой те несколько нотных значков, что я оставил после своего
недолгого и очень тяжелого пребывания среди людей. Слушай: кто живет тяжело,
кому отпущено мало времени, тот сильнее, ярче любит жизнь. Лучше не иметь,
но желать, чем иметь и не желать. Я очень любил жизнь и передаю эту любовь
тебе."
Потом он понизил голос: "А теперь слушай. И при своей короткой жизни я
испытал величайшее счастье. Ты знаешь, о чем я говорю. А ты? Тряс ли тебе
руку благодарный человек, тряс так, что мог стряхнуть твое сердце с его
места? Видел ли ты вплотную перед собой глаза, наполненные слезами любви?"
Эти мысли оглушили меня. Ничего такого еще не было у меня! Как и мой
бандит, я жил много лет ради вещей. Сам-то я любил, но не видел еще таких
глаз! Я не знал большой дружбы, не заслужил благодарности людей... Я опустил
голову и уже не слушал музыки, и огни города померкли вокруг. Только одно я
услышал - веселое тиканье. Это часы, подарок бандита делали свое дело,
отсчитывали время, мои секунды:
- "У тебя вся жизнь впереди. Целый год! Ты только что родился. Ты
сейчас моложе, чем был. Скорее беги туда, где твоя работа. Там все - и твой
друг, и любовь!"
Я бросился бежать, вскочил в такси - быстрее, быстрее в лабораторию! -
И шофер, включая третью скорость, с удивлением оглянулся на необычайного
пассажира.
Остановив машину у подъезда, я вбежал, поднялся по лестнице. В
коридоре, у жарко натопленной печи, уронив голову, спала на стуле старуха
истопница. Я растолкал ее.
Давайте, давайте скорей все мои бумаги! Те, что я отдал вам сегодня! Я
ведь утром вам целую корзину...
И-и, милый, вспомнил!
Я даже застонал и полез в горячий пепел печи.
- Все, все сожгла. Хорошо горели - только твои бумажки так горят.
Видишь, как угрелась, даже заснула!
"Тик-тик-тик", - сказали часы бандита у меня в кармане. Сжав губы, я
отпер свой кабинет и стал выносить оттуда ящики с приборами на улицу, в
такси. Я решил открыть дома филиал и работать по ночам. Я ведь мог заслужить
высочайшую благодарность людей, а я еще ничего не начинал!
Когда, держа в обеих руках по ящику, я появился на пороге нашей
холостяцкой квартиры, там, в общем зале у телевизора, уже сидело несколько
человек - завсегдатаи.
- Итак, решено - празднование переносим! - сказал мне любитель
шалостей.
Он крутил ручки у телевизора. Вот на стеклянном экране замелькали ноги
футболистов. Все зрители замерли. Их глаза неестественно увеличились,
остановились. Я услышал тиканье своих часов и понял: если бы наш телевизор
непрерывно работал две тысячи лет, эти пять человек вот так же, не
отрываясь, сидели бы - и сохранились для своих потомков, как семена лотоса.
Я передвинул несколько человек вместе со стульями, чтобы не мешали мне
проносить вещи, перенес в свою комнату все приборы и отпустил шофера.
Моя сова сидела на своем месте, за окном. Теперь я относился к ней
спокойно. Она была хорошо освещена из комнаты яркой лампочкой. Отчетливо ли
я вижу ее? Я подошел к окну. Некоторое время мы смотрели друг на друга.
Потом сова прошлась по железному листу туда и обратно - в точности так же,
как они ходят по суку в зоопарке. Наклонилась, подняла свою желтую трехпалую
лапищу, словно обкапанную воском, и быстро-быстро, как курица, почесала
задним когтем клюв. И опять успокоилась, села вертикально, уставила на меня
два жестяных кружка - глаза. Я отчетливо видел мою сову!
Потом я опомнился и поскорее стал открывать ящики и устанавливать
приборы. Через пять минут комната моя засверкала стеклом и никелем, стала
лабораторией.
"Что я успею? - подумал я, - Мне нужно не меньше десяти лет!"
Я попытался вспомнить хоть что-нибудь из моих мыслей, сожженных в
разное время в печах лаборатории. Пробовал их заново записать, но ничего из
этого не получилось.
- Это сократило бы мне работу вдвое! - Я даже ударил кулаком по столу.
Тут я увидел на полу записку бандита, которую бросил днем. Несколько
строк в ней я не успел дочитать, и как раз эти строки смотрели на меня с
пола.
"Я могу быть вам полезным. Поняли вы то, что было рассказано об одном
бандите? Тогда попросите женщину, что стоит перед вами, и она отдаст вам
тетрадку, куда я тайком переписал все ваши мысли, те, что два года вы
бросали в печь. Я хотел сам воспользоваться ими - они ведь вам были не
нужны..."
- Где же я ее теперь найду? - закричал я, опять не дочитав записку. И
тут же увидел слова: "Ее телефон..."
Через несколько секунд я стоял, как в сказке, среди крепко усыпленных
телевизором, мерно дышащих, с широко открытыми глазами людей и, поставив
телефонный аппарат на плечо одного из них, набирал номер. Послышалось
несколько гудков, затем ее голос.
С этого момента в моей новой - короткой - жизни началась новая глава.
Она началась с недоразумений, повод к которым подал я сам.
Надо сразу брать трубку! - эти слова сорвались у меня прежде, чем я
успел подумать, что это грубость. - Где тетрадка? Почему вы мне ее не дали?
Вы не попросили, - отвечал ее голос, - даже не стали читать
письмо. А в записке сказано: если вы...
Сразу видно, что вы не цените время! - опять сорвался я. - Простите
меня...
И трубка вдруг замолчала.
Что же вы молчите? - заорал я опять. - Тетрадку, тетрадку!
Еду, - отвечал низкий ласковый голос.
Когда я услышал ее шаги, я вдруг понял, что жду не только тетрадку. С
того самого мгновения, как я увидел эту женщину в первый раз, меня тихо,
незаметно потянуло к ней, как щепку тянет издалека водой к водопаду. Не
вторая ли это золотая песчинка подошла к горловине стеклянных часов, чтобы в
один миг пролететь через нее? "Что ж, лети и пролетай, - подумал я. - Теперь
для меня это не существует... Ведь вы, красавицы, любите, чтобы за вами
долго и упорно гнались, - и правильно делаете. А ты тем более - ты ведь еще
не забыла того, кому кричала: "Да! Да! Да!" И вряд ли ты его забудешь -
разве сможет моя ничем не примечательная фигура вытеснить из твоей памяти
этого экзотического невероятного человека с чужим лицом? Я умер для любви,
меня нет".
Тут она и открыла дверь, и вошла - невысокая, тихая красавица, с очень
покатыми плечами. "Люблю тебя!" - закричало во мне все живое. Я понял, что в
моей новой жизни уже прошло детство и наступила ранняя юность. Но тут же я
услышал охлаждающий щелчок в оконное стекло и даже не посмотрел на окно: мне
сразу все стало ясно.
Еле поздоровавшись с женщиной, я выхватил из ее рук тетрадку,
повернулся к гостье спиной, раскрыл тетрадь и увидел чертежи, наброски и
расчеты - те самые, что несколько лет щедро разбрасывал и сжигал. Я
перелистал тетрадку. Ого! Уже не десять, а восемь лет! Я буду работать в
институте и дома - это даст еще ж два года. Я поставлю дело так, чтобы опыты
шли не в одном, а сразу в нескольких направлениях. Днем и ночью!
Куда вы так спешите? - спросила женщина, видя, как поспешно я соединяю
провода и включаю приборы.
Мне осталось очень мало... - сказал я и осекся. - Жизнь коротка, а
работы много. Я тороплюсь.
Я включил приборы все до одного, и зажглись веселые огни в колбах и
ретортах, побежали по стеклянным трубкам прозрачные кипящие струи, и в
тиглях начали плавиться редкие земли.
Моя сова спала за окном, спрятав голову под крыло. Я решил проверить
одну вещь, устранить последнее сомнение.
- Что это там за окном? - неожиданно спросил я у женщины и показал на
сову.
При этих словах громадная птица подняла голову и быстро-быстро замигала
желтыми линзами глаз. Женщина подошла к окну, приникла к стеклу, закрылась
от света обеими руками.
Там никого нет, - сказала она улыбаясь. И вдруг умолкла. Стала
пристально следить за мною, закусила губу, словно пораженная каким-то
открытием. - Там никого нет, - повторила она. - А вы кого-нибудь увидели? За
вами следят?
Нет - так нет, - уклонился я от ответа.
И вдруг она - она! - задала мне вопрос. Пришла ее очередь удивить меня,
поставить в тупик. Она спросила:
- Вы зачем переменили комнату?
Я опешил, выпрямился, но не ответил ей - я уже жил во власти новой
дисциплины. Пустые вещи не должны касаться меня. Я стал вертеть ручку своего
старенького арифмометра - мне нужно было произвести кое-какие вычисления.
Женщина, не отрываясь, следила за мной.
Примерно через час она не выдержала - тихонько рассмеялась.
Вы мне хоть скажите, куда вы так гоните?
Куда? Один человек, вы знаете, о ком идет речь, наверно, уже говорил
вам, куда он гонит...
Говорил...
Так вот, туда же гоню и я. Я прожил целую жизнь и ничего еще не сделал.
А я могу дать кое-что людям. У меня нет опоры на земле, пока благодарный
человек не встряхнет мне руку так, чтобы сердце сорвалось со своего места. Я
буду работать для него. Он неизвестно где ходит. Войдет - и это будет
счастливый день.
Ей, должно быть, понравились эти слова. Она помолчала, а потом опять
принялась за свое.
- Зачем вы теряете время? Ведь это так не похоже на вас. Ведь у вас
есть новый, совершенный вычислительный аппарат.
Еще новости? Какой-то новый аппарат! Я опять не ответил ей. Тогда она
взяла меня за руку и повела к двери.
Что еще? - Я остановился.
Не теряйте времени, - сказала она, подражая мне. - Не бойтесь! Я помогу
вам выиграть время.
Она потащила меня в другую квартиру, туда, где месяц назад жил мой
необыкновенный товарищ - бандит. Достала ключ, открыла дверь его комнаты,
зажгла свет и отвернулась от меня, пряча улыбку. Зато я откровенно просиял:
в комнате стояли новейшие дорогие приборы - как раз то, чего мне не хватало.
Я стал осматривать, передвигать приборы и совсем забыл о своей спутнице.
- Как вам не стыдно! - вдруг услышал я ее голос. - Притворяетесь, будто
никогда не видели этих вещей!
Опять за свое!
Что вы хотите сказать? - резко спросил я.
Ну, вы должны же были хотя бы навещать своего товарища, - уклончиво
ответила она. - Может быть, вы не видели и это?
На подоконнике в аквариуме рос незнакомый мне большой цветок с сильным
запахом. Женщина подвела меня к нему. Она словно экзаменовала меня. И я
вдруг вспомнил.
Это лотос. Он выращен из семечка, которое пролежало в гробнице две
тысячи...
Та-ак, - сказала она торжествуя. - Ставлю вам пять с плюсом. А это вам
знакомо?
И она подала мне вычислительную машинку последней модели - такую, о
которой я не смел даже мечтать. Эта машина могла заменить целое бюро
вычислителей, вооруженных простыми арифмометрами,
Эту вещь можно взять? - не удержался я.
Вы теряете время! - возвысила она голос, передразнивая не то бандита,
не то меня. - Да! ДА! Да! Это все ваше. Все приборы. И даже лотос!
Мне показалось, что она обиделась на что-то.
- Ну да, понятно, - вдруг сказала она в раздумье, - Переменил лицо,
переменил голос, значит, надо менять и комнату. Чтобы никто не знал, не
сказал... И даже друзей...
Мне бы тогда еще задуматься над этими словами! Но я же говорю, я был во
власти новой дисциплины, которая все в моей голове повернула по-новому. Я
махнул рукой на ее болтовню.
За эту ночь я сделал громадный прыжок в своей работе. Я убедился в
правильности своих отдаленных предположений. Если так пойдет дальше, я
месяцев через восемь получу первый результат, - тогда можно будет включать в
дело весь институт. Все скептики сложат оружие!
Ничего не замечая вокруг, полный самых радостных надежд, я пришел утром
в нашу лабораторию. Еще в дверях я услышал веселый шум. Оказывается, мой
вечный противник С. уже тиснул ответ на мою статью!
- Какая оперативность! - иронически восклицал наш шеф, и в кругу
болельщиков после каждого его слова взмывал и опускался угрожающе - веселый
шум.
Все они стояли вокруг моего стола, шеф хохотал, держась за живот, и в
знаменитой картине не хватало только писаря с пером за ухом, то есть меня.
- Ну, дорогой боец, дело теперь за вами, - сказал шеф и положил
газетную вырезку мне на стол.
И я их удивил. Я даже не стал читать статью этого С., который мне
теперь казался только наивным, но ни в какой мере не опасным чудаком. Он уже
не зажег мою кровь, в ней горел другой огонь. Я отмахнулся от него, как от
комара. И должен сказать, забегая вперед: этот С. долго еще печатал статьи
специально для меня. В одной сноске он писал, что я отсиживаюсь в кустах,
что я, как страус, спрятал голову. Он кукарекал издалека и хлопал крыльями,
как петух, заманивая меня продолжить бой.
Увидев, что я отодвинул в сторону газетную вырезку, мои товарищи
переглянулись.
- Да ты ли это? - спросил пораженный любитель шалостей. - Смотрите, он,
кажется, небритый! Друзья! Он бросил пальто на стул! Ну-ка, ну-ка... На
пальто нет двух пуговиц! Не кажется ли вам, что его подменили? Он чем-то
смахивает на этого..., который сидел рядом с ним...
И он выразительно поглядел на пустующий стол бандита.
И правда, мой характер круто переменился. Я стал другим человеком.
Мгновенно забыл я все свои манеры большого ученого, перестал говорить
нараспев, перестал кружиться и ворковать вокруг пустячных вопросов. Я летел
все время в каком-то горячем полусне. Во мне проснулась жадность к жизни.
Чем же я наслаждался? Я все время смотрел на нее. Она капитально
устроилась в моей комнате, принесла с собой кроватку - раскладушку и
работала у приборов днем и ночью. Я даже не знаю, когда она спала. И я
наслаждался, издали глядя на нее, как она сидит за столом, любовался
особенным наклоном ее головы и шеи - как будто молодая мать наклонилась к
младенцу.
И, глядя на эту слабоволнистую ласковую дугу, по которой - по одной - я
узнал бы ее всегда, я мечтал; мне хотелось, чтобы она обернулась. Она всегда
улавливала мой молчаливый приказ - оборачивалась, упиралась подбородком в
плечо. Но какой-то постоянный вопрос пробуждал ее, и она, пристально
взглянув на меня, возвращалась к своему делу.
Вопрос этот мучил ее. Она решила устроить мне еще один экзамен. У нас
установилось правило: если в работе появлялось окошко, которое надо было
заполнить, мы обязательно шли часа на два куда-нибудь: - на выставку, в
оперу или на концерт. И вот однажды вечером, установив автоматы, включив
приборы, она взяла меня под руку.
- У нас есть свободное время. Целый час. Можете вы подарить его мне?
Я подумал.
- Ну, хорошо. Подарю.
Мы вышли на улицу. Она потащила меня куда-то, мы пошли по какой-то
темной аллее.
Вдруг эта женщина спросила:
- Неужели ты не помнишь эту дорожку?
Мне все это надоело, и я не стал скрывать свою досаду.
- Вот и правильно, переходите со мною на ты. Давно бы так. Но я прошу
оставить странную игру, вы ведете ее вот уже два месяца, и я ничего не
понимаю. Эта игра отнимает у нас время.
- Куда вы так все время спешите?
В этот момент я увидел в тени за фонарем темную фигуру моей совы, ее
блестящие, быстро мигающие глаза. Я остановился. Хотел показать своей
спутнице эти два глаза и вспомнил: она ведь все равно их не увидит!
- Куда я спешу? - Я решил сказать ей все напрямик. -- Вот куда: мне
осталось жить меньше года.
Мои слова сильно подействовали на нее. Я словно сказал нечто последнее,
чего ей не хватало для взрыва. Она остановила меня, зашла вперед и, сложив
руки лодочкой, взяла меня за подбородок. И я увидел близко-близко ее глаза,
полные слез.
- Коли ты уверен, что меньше года, тогда зачем же мы обманываем друг
друга! - шепнула она.
Я открыл было рот, но она положила пальцы мне на губы.
- Ведь это же ты, ты! И я догадался.
- Вы думаете, что я - этот... ваш?
- Хватит меня мучить... Вспомни, как ты прятался от меня в первый раз.
За что ты меня наказываешь?
- Но ведь я совсем другой! - закричал я. - Смотрите - у меня другие
волосы, другое лицо! Я ничего у себя не менял! У меня нет никаких швов. Это
все мое!
- У тебя и в первый раз не было швов. А я угадала. Я сразу угадала.
Скажи, ты почему, когда я к тебе пришла с твоей запиской и с часами, - ты
почему вдруг изменился в лице и спросил: "Была ли любовь?" Тебе очень
хотелось это узнать. Я тогда же разгадала эту твою наивную хитрость, - Она
засмеялась, - Знаешь, как ты меня обрадовал этими словами!
- Я скоро расстанусь с вами по-настоящему,- сказал я.
- Никогда мы не расстанемся. Я найду тебя, даже если ты опять убежишь
от меня, сделаешь себе не только другое лицо, а даже переменишь рост.
- Мне осталось жить меньше год
Это определенно.
- Не верю. Ты уже столько лет это говоришь!
- Но ведь тот говорил, и его убили.
- Не убили! Ты умница, ты все продумал! И велел передать все своему
двойнику - тебе же. Ты хитрый! Они тебя никогда не настигнут...
- А, черт! Глупости какие-то...
Должно быть, и тот так обрывал ее - она засмеялась.
- Я не буду об этом говорить. Ты и тогда этого не любил.
Не буду! Сегодня ты еще лучше, чем тогда был. У тебя мягче стал
характер, ты так улыбаешься! Ты так хорошо говоришь о человеке, который
придет... Я потеряла столько времени! Зачем я позволяла себе играть тобой,
как будто мне семнадцать лет! Хочешь, я крикну тебе то слово, о котором ты
так просил? Да! Да! Ты слышишь? Крикни мне, что слышишь!
- Слышу, - шепнул я. Я не мог больше противостоять течению. Щепка
понеслась к водопаду. - Какого меня ты больше любишь, - только и успел я
спросить, - того, который убит, или того, который здесь, рядом с тобой?
- Который здесь!...
Меня любили. Я видел глаза. Стоило мне слегка повернуть голову вправо,
и я встречал две блестящие от слез звезды.
И я занял место ушедшего от нас бандита. Моя юность стала зрелой
молодостью.
Доктор правильно все предсказал: пять или шесть месяцев прожил я после
встречи с ним, и стало мне плохо. Среди яркого лета я должен был слечь.
Я виновато сказал своей тихой, растерянной, зримой любви: - Знаешь,
дружок, мне трудно ходить. Придется тебе покомандовать одной, а я сегодня
останусь в постели. Включи радио.
Она включила - и сразу стал слышен то вызывающий, громкий, то
пропадающий в грохоте магнитных бурь голос нашего темного материка. Они там
работали, добывали уголь, выращивали под искусственным светом капусту.
- Надо энергичнее действовать. Надо поспешить!
И еще быстрее побежали кипящие струи в стеклянных трубках, и ярче
разгорелись огни.
В дождливом сентябре мы закончили работу на одной из установок. Я лежал
в постели и был настолько слаб, что не мог поднять головы.
- Открой первый свинцовый колпачок, - сказал я. Она открыла.
- Ошибка, - услышал я ее тихий голос. - Здесь лежит только маленький
красноватый уголек.
- Нет, это не ошибка, - ответил я спокойно. - Это только вариант. Все
учтено на других установках. А уголек этот уже можно показать... Позови
ребят. Позови шефа...
Они вошли, ступая на носках, как входят к больному. Раньше я не пускал
их к себе, и теперь, войдя в мою комнату, которая превратилась в
лабораторию, они остановились у двери, стали озираться. Они не знали, что
подумать обо мне, их удивило все: и стены, исписанные формулами, и
исцарапанная гвоздем мебель - я и на ней писая, - и блеск приборов, от
которых доходили до них легкие струи тепла.
Потом они увидели меня. Должно быть, мой вид поразил их - они еще
больше притихли. Только любитель шалостей, не сводивший глаз с моей подруги,
что-то шепнул шефу.
- Доложи им, - сказал я.
И она как настоящий ученый, за десять минут сделала им доклад о нашей
работе и показала уголек, который никак не хотел остывать.
Этот уголек удивил всех, особенно шефа. 0н первым торжественно подошел
пожать мою руку. И все мои товарищи зашумели и наперебой бросились ко мне,
схватили мои ослабевшие руки и стали их трясти, - и я почувствовал, что
сердце мое вот-вот сдвинется с места.
- Сегодня же мы включаемся в работу, - сказал шеф. - Всей лабораторией!
С этого дня в моей комнате стали дежурить днем и ночью два наших
сотрудника, и, кроме того, каждый день из лаборатории по телефону передавали
нам сводки, - дело быстро двинулось вперед.
В холодном декабре в присутствии нашего шефа моя подруга открыла второй
свинцовый колпачок.
- Опять ошибка, - тихо сказала она шефу. - Здесь еще хуже - уголек
совсем черный.
Но я услышал их.
- И эта ошибка учтена, - Я еле двигал губами. - Продолжайте работу.
Быстрее!
У меня был изощренный слух. Я услышал, как шеф, прикрыв рот рукой,
шепнул:
- Третья ошибка убьет его... - И добавил громко: - Гм... Я полагаю,
лучше будет увезти третью установку к нам в лабораторию. Там мы быстрее и
точнее проведем опыт.
- Доверяю, - сказал я.
И вот мы остались одни с моей женой в тихой пустой комнате. Мы вдвоем -
и еще сова, которая в один из дней ухитрилась через форточку протиснуться к
нам и теперь дремала на подоконнике или бродила под столом, постукивая
клювом по полу. Жена - она действительно заслужила это имя - сидела около
меня, и мы тихо вспоминали нашу короткую молодость.
На третий или четвертый день я почувствовал себя хуже и попросил:
- Открой окно.
- Милый, на дворе мороз. Нужно ли?
- Открой, открой, - шепнул я. Жена подошла к окну.
- Что это? В декабре - весна! Слышишь? На улице тает, и муха
проснулась, бьется в стекло!
- Открой!..
Она открыла сначала форточку, а потом распахнула и все окно - и вместе
с весенним теплым ветром в комнату ворвалась необыкновенно приятная далекая
музыка. Она струилась над городом, то затихая, то разливаясь мощной волной.
Я слушал ее и не знал, что это играют телефонные провода, разнося по всему
миру весть о победе человека над холодом и темнотой. Время от времени к этой
музыке присоединялся торжественный, уходящий вдаль звон - это самолеты
летели над городом с драгоценным грузом, они везли первую весну на темный
материк. Но я этого не знал, мне было очень тяжело, я совсем ослабел,
прислушивался, не идут ли товарищи с доброй вестью. И еще меня пугала сова:
она в странном возбуждении ходила около моей постели, встряхиваясь, резко
взмахивая крыльями. Нет ничего тяжелее расставания с жизнью, если ты не
довел до конца нужное людям и зависящее от тебя дело!
Потом меня потянуло ко сну. Где-то гудела лестница, хлопали двери,
шаркали поспешные шаги. Но я этого не слышал. Я услышал только голос
доктора, моего школьного товарища:
- Еще жив!
Он сел у моего изголовья и дрожащими руками стал развинчивать свинцовый
патрон,
- Скорей, скорей, скажи! - хотел крикнуть я.
И крикнул, потому что моей болезни уже не было со мной.
Ослепительная капля дрожала в руках доктора, заливая солнечным светом
всю комнату. Я знал о ней давно, она мне снилась; закрыв глаза, я часто
видел ее еще тогда, когда только устанавливал приборы. А теперь я не мог
смотреть на это слишком яркое маленькое солнце. Я поднялся с постели,
шатаясь на слабых ногах. Моя подруга подбежала, чтобы поддержать меня, но я
движением руки остановил ее и сам прошелся по комнате. Даже топнул! Жена
прислонилась к стене, сияя, не веря.
- Спасибо, доктор, - шепнула она.
- За что? Он сам победил свою смерть. Сам нашел лекарство! Это его
свет!
Опять лестница загудела, захлопали двери, и в комнату ворвалась целая
толпа - здесь были и мои товарищи, и множество других людей, которых я не
знал. Меня обступили, кто-то жал мне руку. Мой шеф протиснулся ко мне.
- Вы все-таки сумели утрясти в мешке свое время! - поздравил он меня, -
В древности рядом с вашим именем нарисовали бы сову!
И я подумал действительно, я ведь утряс свое время! Я прожил за один
год целую жизнь. А сколько таких лет впереди - целый океан времени!
Кого же мне благодарить за это? Я посмотрел на подоконник, где всегда
сидела моя сова. Но ее там не было. Там стоял только аквариум, и в нем цвел
лотос. А за окном, далеко-далеко в бледно-голубом весеннем небе, улетала к
горизонту какая-то большая птица, тяжело взмахивая крыльями.
Океан времени плескался у моих ног. Я стоял на его берегу, готовый
начать жизнь сначала, и таинственные волны будущего одна за другой ложились
у моих ног и отступали, заманивая меня. Завтра я уже буду плыть далеко за
горизонтом. Мне стало немного страшно: за год я привык к постоянному
присутствию совы. Смогу ли я жить без ее напоминаний? Не превратится ли этот
могучий океан, ожидающий меня, в маленький ручеек, который я даже не замечу,
как перешагну?
Тут я вспомнил о часах, о подарке бандита. И сразу похолодел от страха
- часов моих не было слышно.
Я схватился за цепочку... Ах, да! Они остановились! Ведь год, год
прошел, их надо опять завести!
Я достал часы, вставил фигурный ключ и двадцать раз повернул его. Вот и
упор - часы идут. Они пошли на Новый год.
"Московский рабочий" 1965 год.
Last-modified: Fri, 21 Apr 2006 07:53:51 GMT