ли на ужин будет яблочный пирог и ты не утащишь порцию для меня,
то между нами все кончено - до свиданья, до свиданья!
Таня вприпрыжку помчалась к выходу и в дверях чуть не сшибла с ног Ирму
Брейер.
- Николаева!!
- Ой, Ирмочка, прости - я тебя не видела, честное слово - извини, я
побежала, а то меня ждут...
- Погоди! - Ирма едва успела поймать Таню за руку. - А ну-ка, покажись.
Ясно, юбка, как всегда, перекошена...
- Ирмочка, ну я умоляю - меня ждут, понимаешь?
- Ничего, подождут. Я не хочу, чтобы девушка из нашего лагеря
разгуливала по Кисловодску чучело чучелом. Поправь юбку, я тебе сказала!
Конечно, выбелить тапочки было некогда, да?
- Ирмочка, золотая, вот самое честное слово...
- Пожалуйста, не оправдывайся. Ты знаешь, что до линейки ты должна быть
в лагере?
- Да, да, я буду ровно в семь, честное-честное слово...
До Кисловодска было около часа езды. Сидя за рулем старого
разболтанного газика, который бренчал и скрипел всеми суставами, лейтенант
Сароян щурился из-под фуражки на бегущую навстречу пыльную дорогу и
рассказывал о Монголии. Они проезжали сейчас самый живописный участок шоссе
Ессентуки - Кисловодск, но Таня не видела окружающих красот. Она слушала
лейтенанта, буквально заглядывая ему в рот, и нетерпеливо ерзала по сиденью,
когда тот замолкал, беря крутой поворот или обгоняя другую машину.
- Ну-ну, и что? - торопила она его. - И что было, когда отстала пехота?
- Ну, ничего... без нее пришлось начинать. Вообще-то, по правилам, это
не полагается... действовать без поддержки пехоты... но там такое положение
сложилось, что нельзя было ждать. Словом, подошли мы туда одни, без
пехоты... и сразу - не отдыхая - в бой. Утром, так часов в одиннадцать.
Танков у них там не было, но артиллерия была мощная... а там такое
плоскогорье, подступы все хорошо просматриваются, ну и они, конечно, заранее
пристреляли все ориентиры... а у нас люди были уставшие, за моторы тоже
побаиваться приходилось... мы ведь трое суток шли через пустыню - знаете,
что это такое! Конечно, нужно было отдохнуть, проверить матчасть... но
времени на это не было. В общем, мы там как дали - с ходу... - Лейтенант
прищурился еще и покрутил головой. - ...Может, оно и лучше вышло, что не
отдыхали. Народ был злой как черт, а это ведь тоже фактор... Словом, к
вечеру разутюжили мы этот Цаган вдоль и поперек. Вечером я, помню, поехал
вытаскивать один наш подбитый танк, смотрю - такая, знаете, картина... прямо
за душу меня взяло... представляете, Таня, наверху такой красный-красный
монгольский закат - а там закаты такие, что не расскажешь, - а внизу поле
сражения, понимаете - раздавленные пушки, трупы, танки сожженные дымятся
еще... э, да что я вам такие вещи рассказываю, вот ишак! - воскликнул он
вдруг, взглянув на Таню и увидев выражение ужаса на ее лице. - Хватит нам о
войне - о чем хотите будем говорить, о войне не будем!..
Приехав в Кисловодск, они были уже закадычными друзьями. Лейтенант
уговорил Таню называть его просто по имени - Виген, - а сам продолжал
обращаться к ней на "вы". Это было непривычно и приятно, Таня даже
почувствовала к себе некоторое уважение. Оставив машину на привокзальной
площади возле аквариума, они медленно пошли по шумной, полной народу улице.
- Так вот что, Танечка, - сказал лейтенант, вытаскивая записную книжку,
- давайте набросаем план действий. Мне нужно сходить к этой женщине, а вы
пока погуляйте здесь с полчасика, а потом встретимся вот хотя бы на этом
углу. Есть?
- Ладно, я тогда побегу покупать галстуки. Меня девчонки просили
купить, наши пионерки. Знаете, мелкота, лет по тринадцать, глупые все
невероятно, просто не верится, что и ты когда-то была такой же. - Таня
пожала плечиками. - Ну хорошо, вы тогда идите, а встретимся лучше у
Октябрьских ванн - знаете? Это вот прямо, такое низкое здание и
четырехугольная башенка с часами, а напротив еще аптека. В пять часов,
хорошо? Успеете?
Виген посмотрел на часы:
- Да, успею, я там засиживаться не собираюсь. Ладно, договорились. Не
заблудитесь только, я за вас отвечаю...
Магазин "Динамо" был недалеко, за утлом. Войдя, Таня осмотрелась,
потрогала обтянутую коричневой клеенной "кобылу". Ей вдруг вспомнилось, что
по БГТО осталось сдавать самое трудное - упражнения на снарядах. В отделе
пионерского инвентаря полки были уставлены небольшими барабанами и
сверкающими шеренгами горнов; поджидая отлучившуюся продавщицу, Таня
мечтательно морщила нос, глядя на соблазнительные вещи и представляя себе,
как здорово было бы научить Раечку дудеть в горн (сама она довольно хорошо
умела выбивать дробь на барабане) и на страх врагам устраивать в доме
комсостава ежевечерние концерты. Если бы не мать-командирша, это отлично
можно было бы провести в жизнь.
Вернувшаяся продавщица оторвала ее от приятных мыслей. Купив галстуки,
Таня вышла на улицу и остановилась. У дверей магазина двое мальчишек
деловито - по очереди - надували волейбольную камеру, очевидно только что
купленную и еще покрытую серебристой пыльцой талька.
- Эх, дураки, - сказала Таня, понаблюдав с минуту. - Кто же так
надувает? Вот я бы надула сразу. Хотите, покажу?
- Не лапай, не купишь! - сипло ответил мальчишка. - Иди, а то как
урежу...
Таня презрительно сморщила нос.
- Это ты-то? Меня? - Она подошла на шаг ближе и деловито спросила: -
Хочешь драться?
- Ну чего она ле-е-езет! - плаксиво завопил вдруг мальчишка таким
противным голосом, что на них оглянулись прохожие. Таня сразу отошла.
- Просто не хочу связываться, - бросила она через плечо, - а то бы я из
вас двоих четыре сделала...
Зайдя в гастроном, она купила для Люси полкило ее любимых "тянучек".
Потом на пути к Октябрьским ваннам встретился комиссионный, - в этих
витринах всегда можно увидеть что-нибудь интересное. Таня сунула в рот
тянучку и прижалась носом к стеклу.
Ее внимание сразу привлек крошечный театральный биноклик -
перламутровый, с золочеными ободками, на длинной ручке вроде лорнета. Не
иначе, еще пушкинских времен. Ох, вот бы побывать там хотя бы на немножко -
придумать какую-нибудь "машину времени" и...
Используя витрину как зеркало, Таня наклонила голову чуть набок и
сделала томные глаза - как на портрете Натальи Гончаровой. Рядом кто-то
остановился, она покраснела и быстро нагнулась, разглядывая старинные
бронзовые часы под стеклянным колпаком. Оказалось вдруг, что часы идут и
стрелки показывают двадцать минут шестого; она ахнула и помчалась по улице,
расталкивая прохожих.
Лейтенант уже похаживал у здания Октябрьских ванн, заложив руки за
спину.
- Э, ничего, - сказал он, когда Таня прерывающимся от бега голосом
извинилась за опоздание. - С делами мы покончили, куда спешить? Я вот что
сейчас подумал - ужин в лагере вы ведь потеряли, а покушать надо. Вы шашлык
любите?
- Я никогда не ела, только слышала. Это на палочках, как эскимо? А
вкусно?
- Шашлык? Ха-ха! Идемте, - решительно сказал лейтенант, взяв ее за
руку, - тут есть одна шашлычная, настоящая. Сейчас увидите, что такое
шашлык...
Они пришли в небольшой прохладный подвальчик, где чуть пахло вином и
погребной сыростью, а по стенам висели безобразно растопыренные бурдюки, - с
первой же минуты Таня старательно избегала их взглядом. Откуда-то доносилась
странная восточная музыка.
Маленький багровый толстяк с разбойничьими усами быстро накрыл на стол
и поставил перед лейтенантом бутылку вина.
- А этого вам нельзя, - сказал Виген, шутливым жестом убирая бутылку
подальше от Тани.
- А этого я и не прошу, - сморщила она нос, наклоняя голову набок.
Виген улыбнулся.
- Почему вы улыбаетесь?
- Просто так. Смотрю на вас и улыбаюсь.
- Нет, пра-а-авда...
- Тсс! - Он приложил палец к губам. - Смотрите, вам уже несут...
Шашлык и в самом деле оказался вкусной штукой. Разбойничий толстяк
прибегал с железными прутиками, где кусочки мяса были нанизаны вперемежку с
ломтиками помидоров, и ловко состругивал их на тарелки. Таня уплетала за обе
щеки, - только сейчас она почувствовала, как проголодалась за это время.
Утолив голод, она опять пристала к лейтенанту:
- Нет, Виген, ну скажите серьезно, почему вы тогда улыбнулись?
- Слушайте, Таня! - вместо ответа сказал тот. - Вы уже видели, как на
Кавказе кушают, - теперь увидите, как на Кавказе пьют...
Подозвав крючконосого разбойника, он сказал ему несколько гортанных
слов. Тот улыбнулся Тане, цокнул языком и убежал. Через минуту он вернулся и
подал лейтенанту большой кривой рог. У Тани загорелись глаза.
- Из этого вы будете пить? - недоверчиво спросила она, дотронувшись до
рога. - Ох как интере-е-есно...
Сароян взял рог и вылил в него все вино из бутылки. Потом, держа его в
обеих руках, встал и поклонился Тане.
- Пью за ваше здоровье, - сказал он негромко и торжественно. - Живите
много лет, и пусть с каждым годом ярче сияют звезды ваших глаз...
Таня не сразу поняла смысл последних слов - они дошли до ее сознания
минутой позже. Сейчас она с изумлением смотрела, как лейтенант стоя пил из
рога, не отрываясь и все выше запрокидывая голову. "Задохнется!" - испуганно
подумала она, но в этот момент Виген вскинул пустой рог и перебросил
стоявшему поодаль крючконосому. Тот поймал его на лету, что-то восторженно
крикнул и зааплодировал, держа рог под мышкой. Только тут Таня поняла смысл
сказанного о звездах и почувствовала вдруг, как загорелись ее щеки.
- Спасибо, что вы пили за мое здоровье, - не поднимая глаз, сказала она
севшему на место лейтенанту и улыбнулась. - Только не нужно так много...
- На Кавказе это не называется много, это называется - в самый раз, -
засмеялся лейтенант. - А теперь рассказывайте вы.
- Что же я могу рассказать? Про лагерь - так это же совсем не
интересно... вы так много интересного видели, а тут вдруг какой-то лагерь.
Вы вот японцев видели...
- Вот поэтому мне и хочется услышать про что-нибудь такое, где нет
японцев. Серьезно, Таня, расскажите просто про себя.
- Ну хорошо, я расскажу - только придумаю, с чего начать. Слушайте, а
что все-таки Дядясаша делает в Монголии?
- Ну, как что? Командует, что же ему еще делать.
- А чем он командует?
- Крупным танковым соединением, - улыбнулся Сароян. - Остальное -
военная тайна.
Таня наморщила нос...
- Все та-а-айны, та-а-айны... - капризно протянула она, отодвигая
тарелку. - Ну, я уже наелась как удав - не могу пошевелиться. Идемте есть
мороженое? Знаете куда - в парк, там есть такой Храм Воздуха!
Когда они вышли на улицу, уже смеркалось. Оглушительно трещали цикады,
в теплом вечернем воздухе пахло немного пылью, немного бензином и какими-то
незнакомыми Тане цветами.
- Хорошо здесь, - вздохнула она, морща нос. - Это соединение, которым
командует Дядясаша, - оно большое?
- Порядочное.
- Ох какой он важный, - покачала головой Таня. - А дома - меня боится.
- Боится вас? - улыбнулся Виген. - А что, вы такая страшная?
Таня пожала плечами:
- Нет, конечно... но характер у меня мерзкий, это все говорят. Я -
шкодливая, правда. Почему вы смеетесь? Честное слово, у нас во дворе так
меня и называют, ну что я могу поделать. У нас такая дворничиха - так она
всегда: "То та шкода с десятой квартиры, що це за дивчина такая, було б ей
повылазило" - это она по-украински, я точно не могу передать, но
приблизительно так. Ну что вы все смеетесь!..
На открытой полукруглой террасе, расположенной в самой высокой точке
парка, почти никого не было. Прохладный ветер доносил снизу обрывки музыки,
смех и голоса гуляющих.
Таня ела мороженое и рассказывала Сарояну о лагерной жизни. Он уже знал
характеры и особенности всех вожатых, распорядок дня, меню завтраков, обедов
и ужинов. Ему было сообщено также, что у нее, Тани, есть в лагере подруга -
приехала вместе с ней из Энска - такая Люся Земцева, страшно умная и
красивая, такая красивая, что если бы он ее увидел, то наверное влюбился бы;
что Люся собирается быть физиком, а она сама - не Люся, а она сама - весной
увлекалась машиностроением и даже хотела записаться в ДТС, а потом балетом,
а сейчас увлекается минералогией, потому что познакомилась в лагере с одним
членом кружка юных геологов из Микоян-Шахара и тот дал ей прочитать книжку
академика Ферсмана. Этот юный геолог страшно умный - тоже, наверно, будущий
ученый, - а вообще он смешной, ну вот взять хотя бы, что он устроил вчера на
линейке...
Тут Таня осеклась и, держа в руке ложечку, сделала большие глаза.
- Ой, Виген, - прошептала она в ужасе, - который час?
Тот посмотрел на часы и зажмурился:
- Х-ха! Пропали мы с вами - уже четверть девятого!
- Четверть девятого! Ой, что же я теперь буду делать?.. Они меня просто
съедят!
- А нельзя позвонить в лагерь? Соврем что-нибудь...
- Ой, я не знаю номера... да и потом, это уже все равно - линейка у нас
ровно в восемь, меня уже нет, а что мы можем сказать? - Таня закусила губу и
покачала головой. - Ох, что мне завтра бу-у-удет... вы себе представить не
можете, как мне нагорит... а, все равно! - Она капризно передернула
плечиками и принялась доедать мороженое. - Я не маленькая. Ну, влетит,
неважно - не в первый раз... мне и похуже доставалось.
- Уже бывало? - улыбнулся Сароян.
Таня пожала плечами.
- Еще как, - сказала она небрежно. - Меня страшно строго воспитывают.
Не в лагере, конечно, - дома.
- Подумайте, ц-ц-ц. - Он сочувственно поцокал языком. - А вы же
говорили, что Александр Семенович вас боится?
- Дядясаша - да. Еще бы! Нет, я говорю про мать-командиршу...
- А, про нее я слышал.
- От Дядисаши? Значит, тогда вы знаете. Я ее очень люблю, но... у нее
такие отсталые методы воспитания, прямо ужас... прямо какие-то
средневековые!
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись как по команде.
- Ничего, Таня, - сказал Виген, - это не так страшно. Ну, хотите еще
мороженого - или поехали?
Таня в нерешительности посмотрела на стоявшие перед ней пустые вазочки.
- Н-нет, хватит, я думаю... Давайте уж лучше поедем. Серьезно, Виген, я
просто боюсь, правда. Пока мы еще доберемся...
На привокзальной площади на лейтенанта коршуном налетел милиционер, -
что-то оказалось не в порядке, то ли машина стояла в неположенном месте, то
ли просто она стояла слишком долго. Они долго ругались и спорили, горячась и
хватая друг друга за обшлага, с русского постепенно перейдя на какой-то
непонятный, шипящий и гортанный. Таня слушала их, с тоской поглядывала на
часы и с ужасом думала о том, что произойдет в лагере.
Обратный путь они сделали за сорок минут, так быстро Тане не
приходилось ездить еще ни разу в жизни. Она хваталась то за сиденье, то за
борт, то за рукав Вигена, газик прыгал и метался из стороны в сторону,
звеня, вскрикивая и взвизгивая прямо по-человечески. Ночные бабочки
проносились в искрящихся конусах света перед радиатором, справа - в
кромешной тьме - вспыхивали и гасли красные и желтые отражатели дорожных
знаков и, проносясь мимо, фыркали невидимые телеграфные столбы. Вообще, это
была не езда, а какое-то сумасшествие. Когда машина с ревом пронеслась по
сосновой просеке и затормозила перед воротами лагеря, Таня чувствовала себя
окончательно одуревшей. "С приездом!" - громко сказал Сароян и с размаху
ударил кулаком по рулю. Дикий, неприлично громкий, хриплый вопль вырвался из
недр загнанного газика, где что-то продолжало еще булькать и пощелкивать.
Подскочив от ужаса, Таня вцепилась в лейтенанта обеими руками.
- Вы с ума сошли!! - зашипела она отчаянно. - Что вы делаете, Виген, вы
же всех перебудите - у нас после девяти говорить громко и то нельзя, а вы
так дудите! Господи, ну теперь я уж совсем пропала! Виген, уезжайте скорее,
пока никто не пришел...
- Как "уезжайте"? Х-ха? - Он выскочил из машины вслед за Таней и
воинственным жестом одернул пояс. - Я сейчас вашему начальству буду
рапортовать - надо же объяснить, как было дело!
- Нет, нет, я сама все объясню, честное слово, так лучше... уезжайте
скорее, правда, Виген, ну пожалуйста!
Таня торопливо затолкала лейтенанта обратно в машину и сама с треском
прихлопнула за ним разболтанную дверцу.
- Да нет, вы послушайте, как же так... - растерянно попытался тот
протестовать.
- Да Виген! - уже с отчаянием крикнула Таня, оглянувшись на решетчатые
ворота. - Уезжайте, я вам говорю, - ну как вы не понимаете!
По-видимому, страх ее внезапно передался Сарояну. Он сунул ей в руки
кулек с покупками, торопливо пробормотал что-то насчет того, что в Энске
они, возможно, еще увидятся, круто развернул машину и умчался по просеке с
такой скоростью, будто за ним гнались черти. Не успела погаснуть вдали
красная искорка стоп-сигнала, как за воротами вспыхнул фонарь. Спустя минуту
послышался хруст гравия, - по аллее торопливо шел старший вожатый, за ним,
не поспевая за его широкими шагами, почти бежала Ирма Брейер.
- Вы бы еще час копались! - запальчиво крикнула Таня, когда начальство
подошло ближе. - Теперь-то уж он, конечно, уехал!
- Кто уехал? - Вожатый отпер калитку и пропустил Таню внутрь.
- Николаева, ты окончательно сошла с ума... - начала Ирма трагическим
голосом, но Таня перебила ее, обращаясь к вожатому:
- Как кто - лейтенант Сароян, ясно! Он просто хотел объяснить, в чем
дело. Вы бы еще через час пришли! Он ждал, ждал и уехал - он очень торопился
в часть, его эта дурацкая история и так задержала, - а вообще он хотел сам
все рассказать, потому что...
- Постой ты, не тарахти! Какая история? Тебе когда было сказано
вернуться в лагерь?
- Господи, ну к восьми, к восьми! Мы уже ехали назад - понимаешь? - так
приблизительно в половине восьмого, как раз успели бы - и вдруг заднее
колесо ка-а-ак отлетит, правда! Ой, Петя, я так перепугалась, ты себе
представить не можешь - думала, перекинемся...
- Ух ты, страхи какие, - сказал вожатый, - Ну, и?
- Ну, и у нас не оказалось в машине домкрата, понимаешь? И как назло -
никого на дороге! Наверно, часа полтора сидели и ждали, а потом ехала одна
полуторка, и они нам помогли. Ну вот, видишь...
- Да, вижу, - буркнул вожатый. - Это ты сама сочиняла или лейтенант
помогал? Сказки мне будешь рассказывать - полтора часа они сидели на дороге
и ни одной машины не увидали... в полвосьмого, говоришь? Ладно, вот нарочно
вывезу тебя завтра в то же время на то же место, и посмотрим с часами в
руках - сколько машин там за полчаса пройдет.
В молчании они дошли до девчачьего корпуса, и Таня обиженно сказала:
- У тебя никакого доверия к людям...
- Такие уж люди, - сказал вожатый. - Завтра Нина Осиповна с тобой
побеседует, так что готовься заранее.
- Ну Петя, ну я-то при чем? - жалобно возопила Таня. - Я ведь тебе
говорю - была авария, разве я виновата?
- Еще бы, ты никогда не виновата, ты ведь у нас ангел. Иди, иди,
нечего...
Пока Таня умывалась, Ирма Брейер стояла у нее над душой, словно
подозревая преступницу в намерении снова удрать; потом с тем же ледяным
видом надзирательницы довела до самых дверей спальни.
- Покойной ночи, Николаева, - сухо сказала она. - Не шуми, когда будешь
раздеваться. Завтра мы поговорим.
- Ирмочка, я ведь уже все рассказала - зачем же еще? - Таня тяжело
вздохнула. - Хочешь тянучку?
- Нет, спасибо, и сама не смей. На ночь, после чистки зубов, ничего
сладкого. Ты, конечно, этого тоже не знаешь?
"Ой, ой, хоть бы Люся уже спала..." - думала Таня, на цыпочках
пробираясь по спальне. Но Люся не спала. Едва Таня добралась до своей
кровати и, затаив дыхание, начала раздеваться, рядом послышался шепот
подруги:
- Что это ты так рано? Могла бы с таким же успехом приехать вообще
утром.
- А, ты еще не спишь, Люсенька... я страшно рада... смотри - я тебе
купила тянучек, тех самых...
Таня на ощупь сунула под подушку Людмилы хрустящий кулек.
- У тебя, Татьяна, отвратительная манера - набезобразничаешь, а потом
лезешь со всякими тянучками. Ну, подожди, завтра у нас будет разговор.
- Кошмар, - вздохнула Таня, - это уже третий... вот тебе твоя юбка, в
целости и сохранности, можешь радоваться. Я даже сложила ее по твоему
способу, смотри. Если хочешь знать, то мы опоздали просто потому, что у
Сарояна остановились часы. Видишь, как я тебя слушаюсь во всем, а ты вечно
недовольна. Это просто черная неблагодарность, самая черная. И вообще очень
интересно - что я такого страшного наделала... подумаешь, немножко опоздала
в лагерь...
Таня обиженно шмыгнула носом и полезла под простыню, продолжая что-то
бурчать.
- Ах, ты не понимаешь, что в этом такого страшного, да? - вскипела
Людмила. - Ты два часа заставляешь всех беспокоиться - заведующую, вожатых,
меня - и потом еще спрашиваешь невинным тоном: "Что я такого сделала?"
Знаешь - спи уж лучше, мне просто противно с тобой разговаривать!
- Ну и ладно, а мне еще противнее!
Едва успев задремать, Людмила опять проснулась - ее разбудил щекочущий
шепот над самым ухом:
- Люся, ты слышишь... Лю-ся!
- Господи, ну что тебе еще? Не шипи в ухо! Танька!!
- Люсенька, я у тебя хочу спросить одну вещь, только ты не смейся.
Смотри - если бы тебе нужно было сравнить с чем-то мои глаза, с чем бы ты их
сравнила?
- Что? Твои глаза? Как сравнить?
- Ну, как ты не понимаешь... говорят же "глаза как незабудки" - это
когда голубые, или "как фиалки" - знаешь, есть такие редкого цвета - ну, и
вообще можно с чем хочешь сравнить - не обязательно с цветком... ну-у, не
знаю там - глаза, как... как звезды, что ли, - это уж совсем глупо, правда?
- Ну конечно, - зевнула Людмила.
- Что "конечно"? Конечно, что как звезды, или конечно, что глупо?
- Ясно, что глупо. Так что ты хочешь, я не понимаю?
- Ах, ничего я не хочу, отстань, - сердито ответила Татьяна. - Я спать
хочу!
4
Тридцатого августа Таня вернулась в Энск, и новости посыпались сразу со
всех сторон, - можно было подумать, что нарочно дожидались ее приезда.
На вокзале их встретил тот же Вася, - Галина Николаевна была занята и
не приехала.
- Как отдыхалось, девчата? - весело спросил он, засовывая в машину
чемодан. - Женихов еще не понаходили? Значит, не так действовали, что ж это
вы...
Таня хихикнула, забираясь на свое любимое переднее сиденье.
- А как нужно было действовать? - спросила она.
- Ишь, заинтересовалась, курносая. - Вася сделал вид, что хочет мазнуть
ее по носу черным пальцем. - Рано еще! Пошутил, а она уж и обрадовалась...
Люда, куда ехать-то - к вам или на Котовского сперва?
- К нам, Вася, мы еще должны разобрать вещи.
Вася сел на место и, трогая машину, подмигнул Тане. Она подумала вдруг,
что все эти подмигивания и хватания за нос - не очень-то приятная штука.
Почему-то вот с Люсей никто себе этого не позволяет! Странно, но даже в
школе Таня не могла вспомнить ни одного случая, чтобы кто-нибудь дернул Люсю
за косу; а мимо нее, Тани, ни один мальчишка не пройдет, не сделав
какой-нибудь пакости: или потянет за волосы, или хлопнет линейкой, в лучшем
случае хоть рожу скорчит...
Она смотрела на бегущие мимо пыльные акации и думала, что, хотя ее
последняя зарубка на притолоке почти на два сантиметра выше Люсиной,
все-таки, наверно, Люся производит более взрослое или более умное
впечатление - иначе чем все это можно объяснить? Ее, взрослую, в сущности,
девушку, которой через две недели исполняется шестнадцать лет - шутка
сказать, шестнадцать! - ее, девятиклассницу, при всех называют курносой и
запросто мажут ей нос пыльным пальцем. Хорошего в этом мало.
От грустных мыслей оторвал ее Вася, толкнув локтем и сказав, что
теперь, значит, она и вовсе станет ходить в знаменитостях и что жаль, что он
везет ее, а не самого майора, потому что тот наверняка пригласил бы его
зайти обмыть награду.
- Какую награду? - рассеянно спросила Таня, ничего не поняв.
- Слышь, Люда... - засмеялся шофер, на секунду обернувшись к сидящей
сзади Людмиле. - Растолкуй ей, а то она уже забыла.
- Не понимаю, о чем вы, Вася. - Люся пожала плечами.
- Вы что, в самделе ничего не знаете? - изумился шофер. - Хотя верно,
вы же ехали сколько! Э-э, Танечка, тогда с тебя магарыч. Дядька твой Героя
получил, вот как! Сегодня в газетах список...
Таня не сразу поверила, что Вася говорит правду; поверив, она ошалела
от радости. Воспользовавшись тем, что машина только что пересекла бульвар
Котовского, она попросила остановить, чмокнула Люсю в щеку и выскочила на
тротуар. Почему-то она решила, что Дядясаша, украшенный новенькой Золотой
Звездой, уже ждет ее дома.
Никакого Дядисаши, конечно, дома не оказалось. Вместо него Таню
встретила Раечка, вчера вернувшаяся из отпуска и теперь занятая уборкой.
- А у нас тут новосте-е-ей! - закричала она, схватив Таню в объятия и
принимаясь кружить по комнате, - Кругом одни новости! Про Алексан-Семеныча
уже небось слыхала?
- Ой, Раечка, ты меня задушишь!.. Да, мне уже сказали, а где газеты
сегодняшние?
Номер "Красной звезды" лежал на Дядисашином столе; Таня замерла,
пробегая длинный список на первой странице. "...Наградить званием Героя
Советского Союза с одновременным вручением ордена Ленина и медали Золотая
Звезда" - ого, целых тридцать два человека! Так... командарм Штерн,
полковник Яковлев - о, вот - "майора Николаева Александра Семеновича".
- Ой, Раечка, - зачарованно прошептала Таня, не веря своим глазам. -
Ой, я так рада за Дядюсашу, ты себе просто представить не можешь... а какие
еще новости?
Следующая новость касалась матери-командирши, у которой родился в
Днепропетровске внук; она стала от радости совсем как ненормальная и вчера
уехала; Тане она оставила деньги и яблочный пирог, - только она, Раечка,
этот пирог съела, потому что не знала, когда Таня приезжает, а ведь яблочный
пирог как зачерствеет, так после хоть не ешь.
- Как же ты не знала, - с упреком сказала Таня, - занятия ведь
начинаются первого! Яблочный, да? Как раз мой любимый. Все-таки хоть кусочек
ты уж могла бы мне оставить, правда! Я бы съела и черствый, не такая уж я
привереда...
- Ладно, не горюй, я тебе сегодня испеку. Еще вкуснее будет, вот
увидишь!
С этими словами Раечка так хлопнула Таню по плечу, что та присела;
потом неожиданно всхлипнула и сообщила, что в конце того месяца выходит
замуж - не за шофера, с которым познакомилась на Первое мая, а за счетовода
Андрей-Иваныча, который ухаживает за ней уже второй год.
Эта новость Таню ошеломила не меньше Дядисашиной Золотой Звезды. К
Раечке она привыкла относиться как к приятельнице, почти как к сверстнице -
и вдруг в конце следующего месяца с ней случится такое. Подумать - она
станет замужней дамой!
- Поздравляю, Раечка... - Таня почувствовала себя совершенно
растерянной. И что вообще полагается говорить в таких случаях? - Раечка, я
тебе желаю от всего-всего сердца, чтобы ты была очень счастливой и... и
чтобы у вас были хорошие дети, вот.
Они опять обнялись, и Раечка опять всхлипнула и засмеялась:
- А Петька мой говорит: дура ты, Райка, ну чего за старика выходишь,
иди, говорит, лучше за меня, я и собой лучше, и заработок еще тот. Я,
говорит, сделаю два рейса и на одних королях столько буду иметь, сколько
твой дед за месяц пером не выскрипит. А какой же с него дед - ему ведь всего
тридцать шесть... ведь не дед, а, Танечка?
- Ну-у, нет, конечно... - ответила Таня, в душе ужаснувшись древности
жениха.
- Я ж и говорю, - обрадовавшись поддержке, горячо зашептала Раечка, - я
ж и говорю, что он вовсе еще не такой старый, и потом жалко мне его - тихий
он такой, вежливый, все книжки читает. Бросила б я его - он так бы и остался
холостяцтвовать... Петьку, того мне не жалко бросить, он себе найдет, и дня
один не просидит - девчата до него, черта, так и липнут, я и в толк не
возьму, чем он нашего брата приманывает, кобель веселый... ой, у меня там
вода вся выкипит!
Раечка всплеснула руками и убежала в кухню. Таня огляделась. В комнате
все было вверх дном, как всегда во время больших уборок; сейчас, после
долгого отсутствия, даже этот беспорядок казался уютным. Уютным был и запах
- неповторимый, чуть пыльный запах городской квартиры, пустовавшей целое
лето. Жить на свете было чудесно. Забравшись с ногами в угол дивана, Таня
вытащила из кармана жакетика маленькое теплое яблоко и так закусила его,
жмурясь от удовольствия, что сок брызнул на щеку.
Новости, новости, новости...
В первый день учебного года они сидят за блестящими партами,
обмениваясь летними впечатлениями, бродят группками по коридорам, пахнущим
мастикой для полов и свежей побелкой, листают новенькие, тугие еще учебники,
знакомятся с новыми преподавателями - и не знают, что в эти часы на мир уже
обрушилась самая страшная из новостей. Свинцовый ветер уже метет по дорогам
Польши, но в Энске еще ничего не известно. В одиннадцать часов утра, когда
немецкие пикировщики прямым попаданием обрушивают первый забитый беженцами
мост через Варту, в 46-й энской школе идет большая перемена. Людмила
откомандирована в буфет, а Таня сидит с Иришкой Лисиченко на скамье под
пронизанными солнцем каштанами и, таинственно понижая голос и блестя
глазами, рассказывает, как лейтенант Виген Сароян пил за ее здоровье вот из
такого рога и как ей на другой день досталось в лагере за ту поездку.
Вторая мировая война уже началась, но Танины одноклассники пока ею не
затронуты. Даже вечером, прослушав выпуск последних известий, они не
придадут особого значения тому, что произошло в этот день в Польше. Они
привыкли, что в мире всегда что-то происходит, чуть ли не каждый год. Если
не в Абиссинии, то в Испании; если не на Хасане, то на Халхин-Голе...
Впрочем, на этот раз дело становится серьезным. Проходит еще два дня, и
в войну вступают Англия и Франция - империалисты и поджигатели. На
общешкольном собрании комсорг Леша Кривошеин объясняет, почему именно на
англо-французских империалистах лежит вина за случившееся.
Каждый день, перед началом уроков и на переменках, мальчишки яростно
переживают оперативные сводки - немецкие, английские, французские, польские.
Взята Лодзь, в районе Кутно окружены десять польских дивизий, немецкие Ю-87
бомбят военные объекты в Северной Франции. Словно перед интересным матчем,
вся мужская половина школы разделилась на спорщиков - кто кому наклепает.
Таня на этот раз держится от них в стороне; ее вдруг почему-то перестали
интересовать эти мальчишки с их спорами и их нелепыми затеями; сейчас они
кажутся ей просто глупыми, и это тоже новость. Игорь Бондаренко - задавака
противный! - первым в классе начал носить великолепный пробор, намазывая
волосы бриллиантином. Некоторые преподаватели уже говорят девочкам "вы", и к
этому никак нельзя привыкнуть, - все кажется, что это относится вовсе не к
тебе.
Вообще, ко многому трудно привыкнуть в этом сумасшедшем месяце -
сентябре тридцать девятого года. Трудно привыкнуть к тревожному слову
"война" в газетах, к ощущению себя девятиклассницей, к тому, что в "Энской
правде" напечатали статью про Дядюсашу, где сказано, что "майор Николаев
принадлежит к числу знатных людей нашего города"; трудно привыкнуть к
телеграммам, к телефонным звонкам бесчисленных Дядисашиных знакомых,
справляющихся, не вернулся ли герой; трудно привыкнуть к ослепительной
школьной славе племянницы человека, чей портрет повесили в пионерской
комнате над макетом танка, - и к тому, что через несколько дней тебе
исполняется шестнадцать лет...
Одиннадцатого, накануне своего дня рождения, Таня просидела весь вечер
одна, не зажигая света, и на сердце у нее было тревожно, радостно и грустно
от мысли, что вот прожита первая половина жизни (с завтрашнего дня нужно
начинать хлопоты о паспорте, а с паспортом в кармане человек не может не
чувствовать себя старым) и теперь начинается вторая - уже закат, спуск под
горку. Это было печально до слез - сидеть вот так перед открытым окном в
темной и пустой квартире, слушать автомобильные гудки в смех на бульваре и
смотреть на высокую звезду, чистым неземным огнем дрожащую прямо над темным
куполом здания обкома. Вечер был тих и прозрачен, недавно прошел короткий
"слепой" дождик, и сейчас чудесно пахло мокрой листвой каштанов, прибитой
пылью и просыхающим теплым асфальтом.
Таня смотрела на звезду и думала о чудесной и фантастической жизни
далеких обитателей этой голубой планеты - а потом наверху, у Голощаповых,
патефон заиграл "Ирландскую застольную". Затаив дыхание, вслушивалась она в
серебряные переливы рояля, в голос певца, так удивительно выразивший вдруг
ее собственное настроение. Полный легкой и просветленной грусти голос
рассказывал о метели, роями белых пчел шумящей за окнами, о тесном круге
друзей, о том, как огнями хрусталя светится любимый взгляд, - и о том, что
за дверьми ждет смерть...
...миледи Смерть, мы просим вас
За дверью обождать... -
услышав эти слова, всегда приводившие ее в трепет, Таня легла щекой на
подоконник и заплакала слезами такими же легкими и светлыми, как
переполнившая ее сердце бетховенская музыка.
Закатная половина ее жизни началась, в общем, не так плохо. Утром -
бывают же такие счастливые совпадения! - от Дядисаши пришли сразу письмо и
посылка. Посылка ее удивила - что это может быть? - и она, читая письмо,
машинально ощупывала загадочный мягкий пакет. Письмо было, как всегда,
коротким - один листок, с обеих сторон исписанный твердым крупным почерком
без наклона. Дядясаша поздравлял ее с днем рождения и выражая надежду, что
вещица, отправленная им две недели назад, уже получена и одобрена. Возможно,
писал майор, письмо это вообще опоздает, так как он сам надеется скоро быть
дома. Если успеет вернуться до двенадцатого, то уж шестнадцатилетие они
отпразднуют на славу, как и полагается праздновать великие события. В конце
шли обычные вопросы относительно здоровья, времяпрепровождения и школьных
дел.
При мысли о скором - может быть, даже сегодня! - возвращении Дядисаши
Тане от радости захотелось стать на голову, но она вспомнила о пакете с
загадочной "вещицей". Вооружившись ножом и закусив губу от нетерпения, она
вспорола обшивку, разодрала оберточную бумагу и тихонько ахнула. В глаза ей
блеснуло что-то золотое и зеленое. Подарок оказался китайским халатиком -
настоящим, из чудесного ярко-зеленого шелка, по которому клубились золотые с
чернью драконы, один страшнее другого.
Несколько минут она простояла перед зеркалом, не веря своим глазам. Ой
- Люся когда увидит...
Справедливость требует сказать, что предстоящему приезду майора Таня
обрадовалась все же больше, чем китайскому халатику. За лето она порядочно
соскучилась по своему Дядесаше, а теперь, с наступлением школьных будней,
одиночество стало особенно неприятным. Как назло, загостилась в
Днепропетровске мать-командирша. Раечка уходила к шести, и на целый вечер
Таня оставалась совершенно одна.
Очень страшно было по ночам - она прятала лицо в подушку, плотнее
укутывала одеялом уши и лежала, боясь пошевелиться. Этой боязнью темноты
Таня страдала с детства, и от нее не спасало ни ощущение себя
девятиклассницей - почти-почти студенткой! - ни новые толстые учебники, от
которых лопается по швам старенький портфель, не рассчитанный на такое
количество премудрости. Она знала очень хорошо: от ночных страхов спасает
только Дядясаша (так же, как когда-то в Москве - Анна-Сойна). Когда он
похрапывает у себя на диване, темнота не кажется такой угрожающей, она
становится почти уютной.
Двенадцатого она весь день сидела дома, нарядная и торжественная,
дочитывала "Войну и мир" и ждала поздравлений. Впрочем, из всего класса
позвонили только две девочки; Таня была разочарована и немного обижена.
Забежала Раечка - уже три дня она не работала, готовилась к свадьбе, -
придушила ее в объятиях и подарила дешевые красные бусы.
В половине четвертого пришла Люся с букетом белых астр.
- Поздравляю, Танюшка! - сказала она, передавая Тане цветы. - Ого,
какая ты сегодня хорошенькая и аккуратная, прямо пионерка с плаката...
- Ну, ты скажешь, - скромно возразила Таня, - я всегда такая.
- Оптимистка! В первый раз в жизни вижу у тебя хорошо заплетенные косы.
Кто плел?
- Жена одного капитана на пятом этаже... ой, Люсенька, что у меня есть!
Хотя подожди - знаешь, наверно скоро приедет Дядясаша, может быть даже
сегодня! Представляешь? Вот уж мы попируем... а когда придут остальные?
- Ты знаешь, Танюша, - сказала Людмила, - тебе сегодня не повезло. Нет,
правда, такая неудача! У Жени вчера вечером заболела мама, и ей теперь
приходится сидеть с братиком. А эту Громову ты вообще напрасно приглашала, я
же тебе говорила. Она ушла с мальчишками в кино, а мне знаешь что сказала?
Я, говорит, никак не могу, у меня после кино кружок юннатов и нужно кормить
амблистому - ее, говорит, без меня не сумеют покормить. Как будто это так уж
трудно - покормить какую-то несчастную ящерицу!
- Ничего, Люсенька. Я ей припомню, паразитке, - со зловещим
спокойствием отозвалась Таня, ставя цветы в банку из-под варенья.
- Татьяна! - Людмила выдержала возмущенную паузу. - Сколько раз я
запрещала тебе употреблять это слово?
- Люсенька, я его вовсе не употребляю, но Громова все-таки самая
типичная паразитка. Еще хуже, чем эта ее возлюбленная амблистома...
- Ах, так ты нарочно говоришь гадости, когда я тебя прошу этого не
делать!
Ссора вспыхнула, как костер из соломы; через три минуты Таня уже
объявила сквозь слезы, что теперь-то поняла, до какой степени никто ее не
любит и никому она не нужна, иначе она, Люся, не защищала бы эту Громову.
Потом солома сгорела, Таня утерла кулаком глаза и полезла в шифоньер за
китайским халатиком, и мир был восстановлен.
До самого вечера они то шептались, сидя с ногами на диване, то хохотали
до полусмерти, пекли на электроплитке какой-то фантастический пирог и по
очереди примеряли халатик. Таня ждала звонка или телеграммы: а вдруг
Дядясаша все-таки приедет, как обещал? Но он так в не приехал. "Ничего, -
думала Таня, засыпая, - завтра-то уж обязательно..."
Дядясаша не приехал ни на следующий день, ни в четверг, ни в пятницу,
ни в субботу; а в воскресенье, около полудня, Таня выглянула в окно и
увидела толпу вокруг столба с громкоговорителем; тотчас же включив радио,
она услышала незнакомый хрипловатый голос, медленно говоривший:
- ...безопасность своего государства. Польша стала удобным полем для
всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР.
Советское правительство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно
в силу указанных обстоятельств не может больше нейтрально относиться к
создавшемуся положению...
Когда зазвонил телефон, у Тани оборвалось сердце - таким зловещим
показался ей вдруг этот привычный звонок, загремевший как сигнал боевой
тревоги. "Алло", - почти шепнула она, поднося к уху трубку.
- Татьяна? - послышался тревожный голос Людмилы. - Ты слушаешь радио?
- Только что включила... Люсенька - что же это такое? Я ничего не...
- Да... кажется, мы тоже будем воевать! Не уходи никуда, я приду!
Линия щелкнула и разъединилась. Таня присела на край дивана, держа в
руке трубку и остановившимися глазами глядя в черную тарелку
громкоговорителя. Голос продолжал говорить так же медленно и невыразительно,
словно с трудом разбирая написанное:
- ...ввиду всего этого правительство СССР вручило сегодня утром ноту
польскому послу в Москве, в которой заявило, что Советское правительство
отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам
перейти границу и взять под свою защиту