жару, сидя на траве в тени крыла самолета, я читал вслух по их просьбе случившуюся со мной книгу Алексея Толстого "Петр Первый". Вечерами в маленьких гостиницах при аэродромах я был с ними, как будто я был такой же, как они, рядовой человек. Мне было с ними просто и легко". Но долг превыше всего! Открытые русские не могли и заподозрить, о чем думал и что решал рядом с ними некто в скромном поношенном пиджачке и неброской кепочке. "Когда под самолетом медленно поплыли обширные равнины к западу от Волги, я стал размышлять в связи с моими милыми попутчиками о проблемах американской помощи России. Русские, как еще раз подтвердила моя поездка, великий и привлекательный народ. Совсем недавно они перенесли чудовищные страдания, частично за нас. Конечно, хотелось бы помочь, но разве это было возможно? Если народ находится под контролем сильного авторитарного режима, особенно враждебно настроенного к США, то, на мой взгляд, американцы почти ничем не могут помочь ему, не помогая одновременно режиму... Народ и режим, другими словами, диалектически взаимосвязаны, поэтому нельзя помочь народу, не помогая режиму, и нельзя нанести ущерб режиму, не нанося ущерба народу. Посему лучше не пытаться ни помогать, ни наносить ущерба, а оставить все как есть. В конечном счете то их тяжкое положение, а не наше". Возвышенные, почти философские, а в сущности, скверные суждения! Сидя бок о бок с нашими людьми, Кеннан мыслил только антисоветскими стереотипами. Какой тут реализм! Колючими холодными глазами "эксперт" по Советскому Союзу смотрел на тех, кто "пострадал" и за США в годы войны, но это "их тяжкое положение", подчеркнув "их" в тексте. Ладно, это личное восприятие, а как насчет пресловутой "враждебности" к США? Неторопливо разматывая нить повествования, Кеннан описывает, как осенью 1945 года группа американских конгрессменов напросилась на прием к И. В. Сталину. Так о чем же говорили избранники американского народа в тот день со Сталиным? "Не могу припомнить содержание беседы конгрессменов со Сталиным (в архивах в Вашингтоне, конечно, есть ее запись), - замечает Кеннан, - у меня запечатлелся только наш подход в этом случае"[4]. С "подходом" мы уже познакомились, что до содержания беседы, то нет необходимости ворошить архивы, языкатые конгрессмены по возвращении из СССР без промедления рассказали всем и каждому, зачем они ездили в Кремль. То были члены специального комитета конгресса по послевоенной экономической политике и планированию во главе с председателем комитета У. Колмером. Собрав и проанализировав их тогдашние высказывания по возвращении в США, Дж. Гэддис в книге "США и возникновение "холодной войны" 1941-1947" (1972) изложил дело так: "14 сентября 1945 г. делегации под руководством председателя комитета Уильяма М. Колмера от штата Миссисипи была оказана честь: Сталин принял ее. Колмер заявил советскому лидеру, что его комитет знает о желании России получить заем от США. Как, он хочет знать, Советы используют средства, как вернут их и что может Вашингтон ожидать взамен?.. Делегация... сделала отчет государственному секретарю Дж. Бирнсу, а затем совещалась с Трумэном. Группа Колмера подчеркнула в беседах с обоими, что необходимо "ужесточить наш подход к Советской Республике". Комитет Колмера был готов одобрить американский заем Советскому Союзу при условии, что русские примут определенные обязательства. Они должны сообщить, какая доля их производства идет на вооружение. Они должны сообщить важнейшие данные о советской экономике и дать возможность проверить точность этих данных. Советский Союз не должен оказывать помощи в политических целях Восточной Европе и доложит содержание его торговых договоров с этими странами. Как в СССР, так и в странах Восточной Европы, находящихся под контролем, Кремль должен гарантировать полную защиту американской собственности, право распространять американские книги, журналы, газеты и кинофильмы. Наконец, Соединенные Штаты должны настаивать на выполнении русских политических обязательств на тех же условиях, как и другие правительства. Это включает вывод советских оккупационных войск и соответствии с Потсдамскими соглашениями, и Ялтинской концепцией. Коротко говоря, Колмер и его коллеги требовали, чтобы Советский Союз в обмен ил американский заем изменил свою систему правления и отказался от своей сферы влияния в Восточной Европе"[5]. Были сказаны, как видим, вещи такого порядка, что не оставалось ни малейшего сомнения, кто настроен "враждебно" и к кому, а поэтому опытный дипломат Дж. Кеннан "забыл" их и любопытным порекомендовал сходить в архивы. Хотя с легкоразличимым раздражением он подвел итог беспримерному набегу американских конгрессменов на Москву. "Эпизод, сам по себе, конечно, малозначительный, оказался одним из тех (а их было немало во время моей дипломатической службы), которые постепенно привели меня к глубокому скептицизму касательно абсолютной ценности личных контактов для улучшения межгосударственных отношений. Должен также заметить, что визитеры из нашего конгресса значительно отличались друг от друга по степени личной выгоды, которую они извлекали из этих поездок"[6]. Последнее замечание, по необходимости темное под пером профессионального дипломата, проясняет поведение официальных лиц из США, гужом тянувшихся тогда в Москву. Летом 1946 года в нашу столицу явилась, например, делегация по вопросам репараций во главе с крупным нефтепромышленником Э. Поули; основная задача делегации заключалась в том, чтобы познакомить советские органы с принципом "первой заимки", а именно, разъясняет в книге "Потрясенный мир" (1977) американский историк Д. Ерджин, "репарации из текущей продукции, то есть из продукции германской экономики, снижаются до минимума. Во-вторых, экспорт из этой продукции сначала идет на оплату товаров, ввозимых с Запада, а только потом на репарационные поставки Востоку. Германия включается в многосторонний, находящийся под американским контролем мировой экономический порядок до выплаты репараций (в сущности, помощи) советскому союзнику... Некоторые члены американской делегации не скрывали своей враждебности, находя и эти директивы слишком мягкими, другие не могли сдержать порывы к наживе. Ряд членов делегации Поули продал свои костюмы в Москве по спекулятивной цене - по 250 долларов за костюм"[7]. Оказались мелкими спекулянтами. Они преуспели в этом и в срыве репарационных платежей Советскому Союзу, хотя к этому времени выяснилось - экономический потенциал Германии в 1945 году, несмотря на разрушения, был выше, чем и 1939 году[8]. Ни от "теоретиков" типа Кеннана, ни от практиков вроде Колмера, Поули и К° ожидать ничего хорошего нам не приходилось. По той простой причине, что Советский Союз в Вашингтоне считали врагом и вели себя соответственно. 3 Вот как они нас представляли и представляют по сей день. Тон многотомному докладу сенатской комиссии Ф. Черча, расследовавшей в 1975-1976 годах деятельность разведывательного сообщества в США, задает вводная глава к этому официальному отчету. В ней сказано: "Вторая мировая война ознаменовала поражение одного типа тоталитаризма. Но быстро вырос другой вызов тоталитаризма. Советский Союз, главный союзник США в войне, стал главным противником США в мире. Мощь нацизма лежала в руинах, но мощь коммунизма мобилизовывалась... Офицеры американской военной разведки одни из первых усмотрели изменение обстановки. Почти сразу после взятия Берлина Красной Армией американская разведка постаралась определить цели Советов. Офицер разведки Гарри Розицкий, впоследствии глава управления по делам СССР ЦРУ, был послан на "джипе" в Берлин... Он так описывал в показаниях комиссии (31 октября 1975 г.) свои впечатления: "Мы въехали в пригороды Берлина и кричали: "Американцы!", русские горячо приветствовали нас. На автостраде, а я хорошо знал Германию до войны, нам бросилась в глаза колонна немцев моложе 16 и старше 60 лет, которых гнали на восток монголоидные солдаты ростом в 140-150 сантиметров в лаптях... Мы пробирались через руины Берлина, по большей части движение было односторонним, стараясь выяснить род оружия на погонах каждого встречного солдата... Насмотревшись вдоволь, а все мы трое очень нервничали, мы ринулись прямо из Берлина в английскую зону. Когда мы добрались туда, то очень развеселились, почувствовали облегчение, ибо целых 36 часов были в другом мире. Первое, что мне пришло тогда на ум, - Россия идет на запад"[9]. Не было этого - не "гоняли" советские солдаты немецких мальчишек и старцев на восток и не могли взять логово фашистского зверя - Берлин недомерки, да еще "в лаптях", не обозначали на фронтовых погонах номеров частей и не "шла Россия на запад". Все врал паршивец в мундире офицера американской разведки своему начальству тогда, а спустя тридцать лет - стариком - сенаторам. Он представил полуторасуточное пребывание в Берлине как некий "подвиг". А его вместе с двумя такими же подонками наверняка сердечно приветствовали советские воины. Как союзников, не ведая в радости победы, что к ним прикатила паскудная компания глуповатых шпионов. То, что сошло для сенаторов, вероятно, оказалось слишком для американского издательства "Ридерз дайджест пресс". В отличие от седовласых законодателей, принявших вздор Розицкого как должное, ибо он соответствует стереотипам их мышления, редакторы дрогнули. В выпущенной в 1977 году, через два года после памятных показаний Розицкого, в комиссии сената его книге "Тайные операции ЦРУ" тот эпизод был начисто лишен колоритных деталей, приемлемых на Капитолийском холме: "Тогда никто не знал, что русские делают в Берлине, и трое из нас, один говоривший на русском румын, вызвались проникнуть в русскую зону и посмотреть. Напряженно и с опаской мы потратили пять часов, чтобы перебраться через границу зоны, и провели шесть часов в Берлине. Зрительные впечатления запечатлелись у меня по сей день. Толпы немецких мальчишек и стариков, которых гнали по берлинской кольцевой дороге на восток", и т. д. "Лапти" и прочее исчезли, надо думать, под редакторским карандашом, да и "36 часов" пребывания в советской зоне. Но дух остался: "Россия идет на запад, пронеслось у меня в уме, Европа больше не будет прежней!" (Введение к указанной книге, с. XXV-XXVI). Какой спрос с молодого, хотя и подававшего надежды, прохвоста Г. Розицкого? А генерал Д. Паттон, прославленный в США герой той войны, - ему, казалось, надлежало быть серьезнее. Куда там! Он открыл, что русские - "вырождающаяся раса монгольских дикарей", каждый из нас и все мы вместе "сукины сыны, варвары и запойные пьяницы"[10]. Вот так, и не иначе! Что касается высшего командования американских вооруженных сил, то оно определило Советский Союз потенциальным "врагом" задолго до окончания второй мировой войны. Исходной посылкой замечательного заключения на первых порах были отнюдь не умозрительные соображения, а факторы, поддававшиеся количественному учету, - какое государство окажется, помимо США, наиболее сильным в послевоенном мире. Таковым мог быть и оказался только и исключительно Советский Союз, следовательно, вот он, "враг"! Параметры врага определялись, следовательно, не его намерениями, а физическими возможностями великой державы - Советского Союза - вести войну. Бескрылый профессионализм (с политической точки зрения явный кретинизм) не мог не укрепить решительным образом антикоммунизм как идеологию, придав ему, во всяком случае, осязаемость в глазах официального Вашингтона. Все это шло рука об руку с разработкой в американских штабах новой военной доктрины, основные контуры которой прояснились довольно рано. Уже в 1943 году, рассуждая о послевоенных проблемах, заместитель военно-морского министра Д. Форрестол публично учил: "Понятия "безопасность" больше не существует, и вычеркнем это слово из нашего лексикона. Запишем в школьные учебники аксиому - мощь подобна богатству: либо используют ее, либо утрачивают"[11]. Тем временем исследовалось соотношение сил между США и СССР. Перед лицом побед Советских Вооруженных Сил комитет начальников штабов США пришел к реалистическим выводам относительно последствий вооруженного конфликта между нашими странами. Они были сформулированы в серии рекомендаций, представленных комитетом правительству, начиная со второй половины 1943 года, то есть после Сталинграда и Курска. Вероятно, самыми поучительными среди них были рекомендации, направленные 3 августа 1944 года государственному секретарю К. Хэллу, недвусмысленно предупреждавшие правительство против взлетов в политическую стратосферу без учета реальных возможностей США: "Успешное завершение воины против наших нынешних врагов приведет к глубоким изменениям соответственной военной мощи в мире, которые можно сравнить за последние 1500 лет только с падением Рима. Это имеет кардинальное значение для последующих международных урегулирований и всех обсуждений, касающихся их. Помимо устранения Германии и Японии как военных держав, изменения соответственной экономической мощи главных государств, технические и материальные факторы значительно способствовали многим изменениям. Среди них: развитие авиации, общая механизация вооруженной борьбы и заметный сдвиг в военном потенциале великих держав. После поражения Японии первоклассными военными державами останутся только Соединенные Штаты и Советский Союз. В каждом случае это объясняется сочетанием их географического положения, размеров и громадного военного потенциала. Хотя США могут перебросить свою военную мощь во многие отдаленные районы мира, тем не менее относительная мощь и географическое положение этих двух держав исключают возможность нанесения военного поражения одной из них другой, даже если на одной из сторон выступит Британская империя"[12]. Американские высшие штабы своевременно поняли и оценили происходившее тогда: исполинские победы Советского Союза привели к созданию военного равновесия в силах между СССР и США, а в широком плане между социализмом и капитализмом. Здесь коренятся истоки всего послевоенного развития международных отношений. Если Великий Октябрь был прорывом в цепи капитализма, то победа СССР в Великой Отечественной войне создала равновесие в силах между социализмом и капитализмом. Обратить вспять, опрокинуть сложившееся в результате советских побед соотношение сил - в этом усматривал свою генеральную задачу Вашингтон. Американские военные, мыслившие привычными категориями голой силы, стали приискивать надлежащие средства для удара по "врагу", то есть Советскому Союзу. Философским камнем при решении проблемы, представлявшейся неразрешимой в рекомендациях, относящихся к 1943-1944 годам, явилось атомное оружие. Еще до его испытания и использования в высших советах Вашингтона обозначилось согласие, что угроза атомной бомбы, зашифрованной под кодовым названием S-1, заставит СССР "либерализовать" свой строй и отказаться от плодов победы в Европе. Военный министр Г. Стимсон, по крайней мере, вынес такое впечатление от бесед с Ф. Рузвельтом. В одной из записей Стимсона после встречи с Рузвельтом значится: "Необходимость ввести Россию органически в лоно христианской цивилизации... Возможное использование S-1 для достижения этого..."[13]. Учитывая крайнюю секретность всего связанного с атомной бомбой, Стимсон по необходимости был краток в записях - отточия и сокращения документа. После сожжения атомными бомбами Хиросимы и Нагасаки и еще до капитуляции Японии комитет начальников штабов США приступил к разработке планов новой войны. Они были зафиксированы в директивах 1496/2 "Основа формулирования военной политики" и 1518 "Стратегическая концепция и план использования вооруженных сил США", утвержденных комитетом начальников штабов соответственно 18 сентября и 9 октября 1945 года. Тогда вся эта документация была строго засекречена, в наши дни для некоторых американских исследователей открыт к ней ограниченный доступ. В работе М. Шерри "Подготовка к следующей войне", увидевшей свет в 1977 году, сказано: "Мы не нанесем первого удара", - заверил конгресс Эйзенхауэра поздней осенью (1945 г.), однако секретные планы свидетельствовали об обратном. Даже в публичных заявлениях некоторые военные прозрачно намекали на мудрость превентивного удара. Законность первого удара, лишь подразумевавшаяся в ранних планах, отныне безоговорочно подтверждалась комитетом начальников штабов... На серии штабных совещаний был усилен акцент на действиях в плане превентивных ударов. Штабные планировщики потребовали включить в директиву 1496 подчеркнутое указание на нанесение "первого удара", настаивая: "На это следует обратить особое внимание с тем, чтобы было ясно - отныне это новая политическая концепция, отличная от американского отношения к войне в прошлом..." В случае большой войны некоторые ее цели были ясны. США должны "следовать нашей единственной политике, которой мы придерживались в течение тридцати лет. Мы предпочитаем вести наши войны, если они необходимы, на чужой территории". Располагая системой передовых баз и мобильными вооруженными силами, США должны максимально защититься от прямого нападения... В набросках директивы 1518 выражалось сомнение в целесообразности попыток добиться полного завоевания или уничтожения главного врага типа Советского Союза. Но генерал Линкольн доказывал, что цель в войне против СССР - "не загнать его за свои границы, а уничтожить его военный потенциал, в противном случае последует длительная война...". Комитет начальников штабов в октябре (1945 г.) рекомендовал ускорить атомные исследования и производство атомных бомб, сохранение максимальной секретности и "отказ ввести в эти тайны любую страну или ООН". Чтобы ускорить движение по избранному пути, военное министерство возглавило усилия по установлению военного контроля над будущими атомными исследованиями... Убежденные, что иного пути нет, военные отныне составляли планы использования атомных бомб как главного средства массированного сдерживания и возмездия. Это не держали в тайне. В ноябре 1945 года был опубликован доклад (главнокомандующего ВВС) генерала Арнольда военному министру, в котором указывалось, что США должны "указать потенциальному агрессору - за нападением на США немедленно последует всесокрушающий атомный удар по нему с воздуха". Куда дальше, чем Арнольд, зашел комитет начальников штабов, ч который в секретном докладе взвесил желательность нанесения атомных ударов по Советскому Союзу как в виде возмездия, так и первыми. Объединенный разведывательный комитет наметил двадцать советских городов, подходивших для атомной бомбардировки... Этот комитет рекомендовал атомное нападение не только в случае неминуемого выступления СССР, но и в том случае, если успехи врага в области экономики и науки указывали на создание возможностей "в конечном итоге напасть на США или создать оборону против нашего нападения". Комитет советовал "предоставить приоритет стратегической авиации" в любых усилиях пресечь продвижение России к созданию возможностей для нападения. Комитет добавил, что атомные бомбардировки относительно малоэффективны против обычных вооруженных сил и транспортной системы, то есть признал - атомная бомба будет пригодна только для массового истребления (населения) городов"[14]. Эти оголтелые, плечи которых густо усыпали генеральские и офицерские звезды, сочинявшие каннибальские планы и разгонявшие маховик гонки атомных вооружений, что - они верили в советскую "угрозу"? Уже приведенное содержание секретных штабных документов, которые обозрел и в какой-то степени проанализировал М. Шерри с надлежащими отсылками к архивным досье, не оставляют сомнения - никто не верил в "агрессивность" Советского Союза. Конечный вердикт М. Шерри: "Советский Союз не представляет собой непосредственной угрозы, признало командование вооруженных сил. Его экономика и людские ресурсы были истощены войной... Следовательно, в ближайшие несколько лет СССР сосредоточит свои усилия на восстановлении... Советские возможности, независимо от того, что думали о намерениях русских, представлялись достаточным основанием считать СССР потенциальным врагом"[15]. Директива комитета начальников штабов 1496/2 не оставалась достоянием военных. Она была доложена координационному комитету, объединявшему представителей государственного департамента, военного и военно-морского министерств. Уже как документ этого комитета (СВНКК-282) она была предложена на рассмотрение и суждение руководства государственного департамента. Политики, как им подобает, сделали второстепенные замечания в своей записке от 16 ноября 1945 года: "Действия во исполнение заявления комитета начальников штабов о военной политике США", но и слова не сказали по поводу устрашающего положения директивы 1496/2, воспроизведенной в документе СВНКК-282, а именно: "Мы не можем допустить, чтобы возобладала ложная и опасная идея - дабы избежать занятия агрессивной позиции, мы позволили первому удару обрушиться на нас. В таких обстоятельствах наше правительство должно быстро добиваться политического решения, одновременно проведя все приготовления, чтобы в случае необходимости самому нанести первый удар"[16]. Чем? Прежде всего атомными бомбами! Вплоть до последнего времени в американской историографии безраздельно господствовало представление о том, что Трумэн поторопился с сожжением Хиросимы и Нагасаки, ибо США располагали-де двумя атомными бомбами. Их нельзя было израсходовать для демонстрации мощи атомного оружия где-нибудь не в населенном месте, поэтому был необходим предметный урок ценой гибели сотен тысяч мирных жителей. В изданной в 1978 году, например, примечательной во многих отношениях книге У. Манчестера "Слава и мечта" сказано: "Генерал Грэвс считал, что предварительные испытания будут не нужны. Он считал, что первая бомба будет готова примерно к 1 августа 1945 года, вторая к 1 января 1946 года, а третья позднее, в точно не установленный срок". Так он считал на рубеже 1944/45 года. На начало лета 1945 года, по словам У. Манчестера, "американцы не имели бомб, чтобы растрачивать их без дела. Помимо статичного устройства, которое подлежало взрыву, у них было всего две бомбы - "Худой" и "Толстяк"[17]. Итак, для Японии США располагали двумя бомбами, к исходу 1945 года, оказывается, в американских арсеналах было по крайней мере 196 атомных бомб и... для русских! В директиве Объединенного комитета военного планирования No 432/д от 14 декабря 1945 года, принятой в связи с описанными директивами комитета начальников штабов об атомной бомбардировке 20 советских городов, было сказано: "На карте к приложению А (к документу Объединенного разведывательного комитета от 3 ноября 1945 г. - Н. Я.)... указаны 20 основных промышленных центров Советского Союза и трасса Транссибирской магистрали - главной советской линии коммуникаций. Карта также показывает базы, с которых сверхтяжелые бомбардировщики могут достичь семнадцати из двадцати указанных городов и Транссибирскую магистраль. Согласно нашей оценке, действуя с указанных баз и используя все 196 атомных бомб (куда входят 100 процентов резерва), Соединенные Штаты смогли бы нанести такой разрушительный удар по промышленным источникам военной силы СССР, что он в конечном счете может стать решающим". Упомянутые "источники военной силы" планировщики атомной агрессии трактовали куда как расширительно. Из документа Объединенного разведывательного комитета 329 от 3 ноября 1945 года отчетливо виден ход их мысли: "Одной из главных особенностей атомного оружия является его способность уничтожить скопления людей, и эту особенность следует использовать в сочетании с иными его качествами". Посему: "1. В приложении А приведены 20 городских территорий, рекомендованных как наиболее подходящие стратегические цели для ударов с применением атомного оружия. Города отобраны по принципу их общего значения с учетом: 1) производственных мощностей, особенно производства самолетов и другого вооружения; 2) наличия государственных и административных учреждений и 3) наличия научно-исследовательских учреждений... Мы располагаем лишь неполной информацией о расположении и функциях ведущих научно-исследовательских учреждений, находящихся в ведении Академии наук СССР (ее штаб-квартира в Москве). Эти институты, возможно, работающие в контакте с ведущими университетами, представляют собой главные исследовательские центры. Следует полагать, что значительная часть этих учреждений расположена в отобранных для бомбежки районах". Значит, сожжем и ученых! А всего в 20 городах, избранных на первый случай объектами атомной бомбардировки, в то время проживали 13 миллионов человек, среди них женщины, дети, старики. Мартиролог, открытый Хиросимой и Нагасаки, должны были пополнить 20 советских городов (в очередности, установленной американскими штабными планировщиками): Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль[18]. Итак, в сентябре - ноябре 1945 года Соединенные Штаты приняли на вооружение доктрину "первого удара", внезапной атомной агрессии против Советского Союза. Повод к открытию военных действий был ясен: чем быстрее становился на ноги Советский Союз после тяжелейшей войны, тем громче звучал военный набат в Вашингтоне. Мы безмерно радовались тому, что год 1947-й стал годом великого успеха - Советский Союз после четырех лет войны и двух лет восстановления снова вышел на позиции, завоеванные в ходе социалистического строительства к 1941 году. Открылись горизонты, омраченные было войной. Страна, скорбя о павших в недавнюю войну, чествовала героев мирного труда. Наши успехи были замечены и "отмечены" правящей элитой Соединенных Штатов, которая сделала из них надлежащие практические выводы. Выводы в глазах той самой элиты вдвойне прочные, ибо одновременно с советским народом, героически трудившимся на послевоенных стройках, не покладала рук рать "специалистов" по нашей стране. Эти подлинно установили, кто мы такие, и разрабатывали рекомендации, как именно с нами поступить, какие орудия и средства употребить для этого. 4 22 февраля 1946 года поверенный в делах США в СССР Дж. Кеннан отослал в Вашингтон "длинную телеграмму", которую американские политики и историки единодушно считают по сей день краеугольным камнем в оценке Советского Союза. В восьми тысячах резких слов, на комментирование которых в США с тех пор ушли многие миллионы слов, Кеннан обрисовал жуткую угрозу, будто бы нависшую над США, и предложил стратегию неукоснительной вражды к СССР. "Итак, перед нами политическая сила, фанатически утвердившаяся в убеждении, что с США не может быть постоянного модус вивенди... Вот отправная точка, от которой должен действовать отныне наш политический генеральный штаб"[19]. Против Советского Союза надлежит действовать только силой. Умники, собравшиеся в Вашингтоне при Трумэне, уже по той причине, что Кеннан назвал их "политическим генеральным штабом", преисполнились сознания собственной государственной значимости и пустились в состязание с ним по части сочинения прожектов расправы с советским народом. Специальный помощник президента К. Клиффорд по приказу Трумэна провел совещание с высшими государственными руководителями США и 24 сентября 1946 года представил ему обширный доклад "Американская политика в отношении Советского Союза". Определенно разделяя апокалипсическое видение Советского Союза Кеннаном, Клиффорд высказался: "Адепты силы понимают только язык силы. Соединенные Штаты и должны говорить таким языком... Надо указать Советскому правительству, что располагаем достаточной мощью не только для отражения нападения, но и для быстрого сокрушения СССР в войне... Советский Союз не слишком уязвим, ибо его промышленность и естественные ресурсы широко рассредоточены, однако он уязвим для атомного, бактериологического оружия и дальних бомбардировщиков. Следовательно, чтобы держать нашу мощь на уровне, который эффективен для сдерживания Советского Союза, США должны быть готовы вести атомную и бактериологическую войну. Высокомеханизированную армию, перебрасываемую морем или по воздуху, способную захватывать и удерживать ключевые стратегические районы, должны поддержать мощные морские и воздушные силы. Война против СССР будет "тотальной" в куда более страшном смысле, чем любая прежняя война, и поэтому должна вестись постоянная разработка как наступательных, так и оборонительных видов вооружения... Любые переговоры об ограничении вооружений вести медленно и осторожно, постоянно памятуя, что предложения о запрещении применения атомного оружия и наступательных видов вооружения дальнего действия значительно ограничат мощь Соединенных Штатов... США должны понять, что советская пропаганда опасна (особенно когда подчеркивается американский "империализм"), и избегать любых действий, которые могли бы придать видимость правды советским обвинениям... США должны приложить энергичные усилия, чтобы добиться лучшего понимания США среди влиятельных слоев советского населения, и противодействовать антиамериканской пропаганде, которую Кремль распространяет среди советского народа. В самых широких масштабах, какие только потерпит Советское правительство, мы должны доставлять в страну книги, журналы, газеты и кинофильмы, вести радиопередачи на СССР... В самих Соединенных Штатах коммунистическое проникновение должно быть разоблачено и ликвидировано"[20]. Если присовокупить вялые и косноязычные рассуждения в докладе (куда Клиффорду тягаться с отменным стилистом Кеннаном!) насчет того, что "трудности" США с СССР порождены советским режимом, а ссоры с русским народом у Вашингтона-де нет, тогда обрисовываются контуры стратегического мышления правящей элиты США. К генеральной цели - уничтожению или фатальному ослаблению Советского Союза - ведут два пути: война или (на подступах к ней, а при определенных условиях вместо нее) подрывная работа. Вашингтон должен быть готов проводить оба курса. Какой возобладает, покажет завтрашний день, точнее, соотношение сил между СССР и США. Мирного сосуществования, не говоря уже о сотрудничестве, между капитализмом и социализмом быть не может. Так гласила доктрина, восторжествовавшая в самых верхах американского общества. Она отражала отчаяние увядающей цивилизации, которая мобилизовывала силы, чтобы удержаться на исторической арене. Политика США в отношении Советского Союза была представлена миру как политика "сдерживания" коммунизма[21]. А рамки этого расплывчатого и пустого лозунга оказались достаточно широкими, чтобы охватить "доктрину Трумэна", "план Маршалла", сколачивание агрессивных блоков и окружение Советского Союза плотным кольцом американских военных баз. В интересах "сдерживания" на исходе 1947 года проводится реорганизация высшего государственного руководства в США. Учреждается Совет национальной безопасности во главе с президентом, орган чрезвычайного руководства, который отныне в глубокой тайне решает вопросы войны и мира для Соединенных Штатов. В прямом подчинении Совета национальной безопасности учреждается Центральное разведывательное управление. Одновременно основывается министерство обороны для руководства и координации военных усилий. Эта структура государственного правления была создана для войны и имела в виду скорейшее развязывание войны против СССР. То, что инициативу возьмут на себя Соединенные Штаты, в Вашингтоне сомнений не вызывало. Совет планирования политики государственного департамента, который возглавил Кеннан, 7 ноября 1947 года представил "Резюме международной обстановки": "Опасность войны многими значительно преувеличивается. Советское правительство не желает и не ожидает войны с нами в обозримом будущем... Крайние опасения по поводу опасности войны исходят из неверной оценки советских намерений. Кремль не желает новой большой войны и не ожидает ее... В целом нет оснований полагать, что мы внезапно будем вовлечены в вооруженный конфликт с СССР"[22]. Получив и ознакомившись с выводами совета планирования политики, те в Вашингтоне, кто готовил нападение на Советский Союз, надо думать, испытали немалое удовлетворение - подготавливаемый удар будет внезапным. 5 Штабное планирование к этому времени зашло далеко, и министр обороны Дж. Форрестол 10 июля 1948 года потребовал представить правительству всестороннюю оценку национальной политики в отношении Советского Союза, ибо без нее "нельзя вынести логических решений относительно размеров ресурсов, уделяемых военным целям"[23]. Совет планирования политики представил просимый анализ, озаглавленный "Цели США в отношении России", который был утвержден 18 августа 1948 года как совершенно секретная директива Совета национальной безопасности СНБ 20/1. Этот документ, занявший 33 страницы убористого текста, впервые опубликован в США в 1978 году в сборнике "Сдерживание. Документы об американской политике и стратегии 1945-1950 г". Во вступительной части директивы СНБ 20/1 объяснялось: "Правительство вынуждено в интересах развернувшейся ныне политической войны наметить более определенные и воинственные цели в отношении России уже теперь, в мирное время, чем было необходимо в отношении Германии и Японии еще до начала военных действий с ними... При государственном планировании ныне, до возникновения войны, следует определить наши цели, достижимые как во время мира, так и во время войны, сократив до минимума разрыв между ними". В элегантнейших фразах формулировалось: "Наши основные цели в отношении России, в сущности, сводятся всего к двум: а) Свести до минимума мощь и влияние Москвы; б) Провести коренные изменения в теории и практике внешней политики, которых придерживается правительство, стоящее у власти в России". По уже сложившейся практике высшего государственного руководства намечались действия в условиях мира и в условиях войны. Для мирного периода директива СНБ 20/1 предусматривала капитуляцию СССР под давлением извне. Последствия такой политики в директиве СНБ 20/1, конечно, предвиделись: "Наши усилия, чтобы Москва приняла наши концепции, равносильны заявлению: наша цель - свержение Советской власти. Отправляясь от этой точки зрения, можно сказать, что эти цели недостижимы без войны, и, следовательно, мы тем самым признаем: наша конечная цель в отношении Советского Союза - война и свержение силой Советской власти. Было бы ошибочно придерживаться такой линии рассуждений. Во-первых, мы не связаны определенным сроком для достижения наших целей в мирное время. У нас нет строгого чередования периодов войны и мира, что побуждало бы нас заявить: мы должны достичь наших целей в мирное время к такой-то дате или "прибегнем к другим средствам...". Во-вторых, мы обоснованно не должны испытывать решительно никакого чувства вины, добиваясь уничтожения концепций, несовместимых с международным миром и стабильностью, и замены их концепциями терпимости и международного сотрудничества (так именуется социализм и капитализм. - Н. Я.). Не наше дело раздумывать над внутренними последствиями, к каким может привести принятие такого рода концепций в другой стране, равным образом мы не должны думать, что несем хоть какую-нибудь ответственность за эти события... Если советские лидеры сочтут, что растущее значение более просвещенных концепций международных отношений несовместимо с сохранением их власти в России, то это их, а не наше дело. Наше дело работать и добиться того, чтобы там свершились внутренние события... Как правительство мы не несем ответственности за внутренние условия в России..." В директиве СНБ 20/1 подрывная работа против Советского Союза хладнокровно признавалась государственной политикой, неотъемлемым элементом общего политического курса Вашингтона. Для этого понадобилась тотальная мобилизация немалых ресурсов, традиционного лицемерия заокеанской республики. В самом деле, в директиве СНБ 20/1 с редкой софистикой констатировалось: "Нашей целью во время мира не является свержение Советского правительства. Разумеется, мы стремимся к созданию таких обстоятельств и обстановки, с которыми нынешние советские лидеры не смогут смириться и которые им не придутся по вкусу. Возможно, что, оказавшись я такой обстановке, они не смогут сохранить свою власть в России. Однако следует со всей силой подчеркнуть - то их, а не наше дело... Если действительно возникнет обстановка, к созданию которой мы направляем наши усилия в мирное время, и она окажется невыносимой для сохранения внутренней системы правления в СССР, что заставит Советское правительство исчезнуть со сцены, мы не должны сожалеть по поводу случившегося, однако мы не возьмем на себя ответственность за то, что добивались или осуществили это". Так какая же это "обстановка"? В директиве СНБ 20/1 в обобщенной форме, но достаточно четко указывалось: "Речь идет прежде всего о том, чтобы сделать и держать Советский Союз слабым в политическом, военном и психологическом отношениях по сравнению с внешними силами, находящимися вне пределов его контроля". В сумме все эти соображения сводились к одному - различными подрывными действиями и разными методами свергнуть социалистический строй в нашей стране. Такова конечная цель директивы СНБ 20/1 для "мирного" времени. На случай войны дело много упрощалось, предусматривался самый разудалый образ действий. Составители документа не вдавались в детали, как именно будет нанесено военное поражение Советскому Союзу, - то дело генералов, а занялись дележом шкуры неубитого медведя, то есть политикой в отношении нашей страны после ее разгрома. Вероятно, они все же бросили взгляд на карту, а посему записали: "Мы должны прежде всего исходить из того, что для нас не будет выгодным или практически осуществимым полностью оккупировать всю территорию Советского Союза, установив на ней нашу военную администрацию. Это невозможно как ввиду обширности территории, так и численности населения... Иными словами, не следует надеяться достичь полного осуществления нашей воли на русской территории, как мы пытались сделать это в Германии и Японии. Мы должны понять, что конечное урегулирование должно быть политическим". Вашингтонские стратеги рассматривали несколько вариантов этого "урегулирования" в зависимости от исхода боевых действий: "Если взять худший случай, то есть сохранение Советской власти над всей или почти всей нынешней советской территорией, то мы должны потребовать: а) выполнения чисто военных условий (сдача вооружения, эвакуация ключевых районов и т. д.), с тем чтобы надолго обеспечить военную беспомощность; б) выполнение условий с целью обеспечить значительную экономическую зависимость от внешнего мира". Условия, имеющие в виду расчленение нашей страны, беспрепятственн