их классов общества, в результате чего достающаяся им часть общественного богатства неуклонно снижается. Социальное противостояние, базирующееся на качественном различии мировоззрений и ценностных систем, дополняется беспрецедентными в новейшей истории проблемами, имеющими сугубо экономическую природу. Попытки охарактеризовать классовый конфликт, свойственный постиндустриальному обществу, предпринимались социологами еще до создания концепции постиндустриализма. Обращаясь к вопросу о природе господствующего класса формирующегося общества, исследователи так или иначе вынуждены были прогнозировать, какая именно социальная группа окажется противостоящей новой элите и какого рода взаимодействие возникнет между этими двумя составными частями общественного организма. При этом по мере реального развития постиндустриального хозяйства доминирующий тип гипотез о характере нового социального противостояния менялся весьма показательным образом. Начало исследованиям этой проблемы было положено в первом послевоенном десятилетии. В развитии социологической теории этот период отличался преобладанием оптимистических ноток в большинстве прогнозов, обусловленных быстрым экономическим ростом, установлением классового мира и гигантскими успехами науки и технологии. Многие придерживались в то время той точки зрения, что с преодолением индустриального строя острота классового конфликта неизбежно должна исчезнуть. При этом не утверждалось, что постиндустриальное, или информационное, общество окажется образцом социального мира; предполагалось лишь, что проблемы, непосредственно обусловленные прежним типом социального конфликта, перестанут играть определяющую роль. Весьма распространенной была также позиция, согласно которой постиндустриальное общество должно было формироваться как бесклассовое, что можно, на наш взгляд, объяснить значительным влиянием социалистических представлений. В рамках подобного подхода Р.Дарендорф, считавший, что "при анализе конфликтов в посткапиталистических обществах не следует применять понятие класса", апеллировал в первую очередь к тому, что классовая модель социального взаимодействия утрачивает свое значение по мере локализации самого индустриального сектора и, следовательно, снижения роли индустриального конфликта. "В отличие от капитализма, в посткапиталистическом обществе, -- писал он, -- индустрия и социум отделены друг от друга. В нем промышленность и трудовые конфликты институционально ограничены, то есть не выходят за пределы определенной области, и уже не оказывают никакого воздействия на другие сферы жизни общества"[312]. В то же время формировались и иные позиции, принимающие во внимание субъективные и социопсихологические факторы. Так, одну из наиболее интересных точек зрения предложил Ж.Эллюль, указавший, что классовый конфликт не устраняется с падением роли материального производства и даже преодоление труда и его замена свободной деятельностью приводит не столько к элиминации самого социального противостояния, сколько к перемещению его на внутриличностный уровень[313]. На наш взгляд, в этой гипотезе, пусть в неразвитой и несовершенной форме, содержатся многие положения, которые мы считаем принципиальными для анализа постэкономического социального конфликта; не получившие в то время серьезного развития, они были взяты обществоведами на вооружение несколько позже. Начиная с 70-х годов стало очевидно, что снижение роли классового противостояния между буржуазией и пролетариатом не тождественно устранению социального конфликта как такового. Распространение постиндустриальной концепции способствовало [312] - Dahrendorf R. Class and Class Conflict in Industrial Society. P. 201, 268. [313] - См.: Ellul J. The Technological Society. N.Y., 1964. P. 400. упрочению мнения о том, что классовые противоречия вызываются к жизни отнюдь не только экономическими проблемами. Р.Инглегарт в связи с этим писал: "В соответствии с марксистской моделью, ключевым политическим конфликтом индустриального общества является конфликт экономический, в основе которого лежит собственность на средства производства и распределение прибыли... С возникновением постиндустриального общества влияние экономических факторов постепенно идет на убыль. По мере того как ось политической поляризации сдвигается во внеэкономическое измерение, все большее значение получают неэкономические факторы"[314]. Несколько позже на это обратил внимание и А.Турен[315]; исследователи все глубже погружались в проблемы статусные, в том числе связанные с самоопределением и самоидентификацией отдельных страт внутри среднего класса, мотивацией деятельности в тех или иных социальных группах и так далее. Поскольку наиболее активные социальные выступления 60-х и 70-х годов не были связаны с традиционным классовым конфликтом и инициировались не представителями рабочего класса, а скорее различными социальными и этническими меньшинствами, преследовавшими свои определенные цели, центр внимания сместился на отдельные социальные группы и страты. Распространенное представление об общественной системе эпохи постиндустриализма отразилось во мнении о том, что "простое разделение на классы сменилось гораздо более запутанной и сложной социальной структурой... сопровождающейся бесконечной борьбой статусных групп и статусных блоков за доступ к пирогу "всеобщего благосостояния" и за покровительство государства"[316]. К началу 90-х годов в среде исследователей получила признание и широко распространилась позиция, в соответствии с которой формирующаяся система характеризуется делением на отдельные слои не на основе отношения к собственности, как прежде, а на базе принадлежности человека к социальной группе, отождествляемой с определенной общественной функцией. Таким образом, оказалось, что новое общество, которое определялось даже как постклассовый капитализм, "опровергает все предсказания, содержащиеся в теориях о классах, социалистической литературе и либеральных апологиях; это общество не делится на классы, но и не является эгалитарным и гармоничным"[317]. На протяжении всего этого периода социологи в той или иной форме подчеркивали [314] - Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. P. 285, 286-288. [315] - См.: Touraine A. Critique de la modemite. P., 1992. P. 308-309. [316] - Цитируется по: Pakulski J., Waters M. The Death of Class. P. 65. [317] - Ibid. P. 147. структурированность современного им общества, но при этом акцентировали внимание на том, что его традиционно классовый характер можно считать уже преодоленным. В 80-е годы стали общепризнанными исключительная роль информации и знания в современном производстве, превращение науки в непосредственную производительную силу и зависимость от научно-технического прогресса всех сфер общественной жизни; в то же время обращало на себя внимание становление интеллектуальной элиты в качестве нового привилегированного слоя общества, по отношению к которому и средний класс, и пролетариат выступают социальными группами, неспособными претендовать на самостоятельную роль в производственном процессе. Именно к концу 80-х, по мнению многих исследователей, буржуазия и пролетариат не только оказались противопоставленными друг другу на крайне ограниченном пространстве, определяемом сокращающимся масштабом массового материального производства, но и утратили свою первоначальную классовую определенность[318]; при этом стали различимы очертания нового социального конфликта. Если в 60-е годы Г.Маркузе обращал особое внимание на возникающее противостояние больших социальных страт, "допущенных" и "недопущенных" уже не столько к распоряжению основными благами общества, сколько к самому процессу их создания[319], что в целом отражает еще достаточно высокую степень объективизации конфликта, то позже авторитетные западные социологи стали утверждать, что грядущему постиндустриальному обществу уготовано противостояние представителей нового и старого типов поведения. Речь шла прежде всего о людях, принадлежащих, по терминологии О.Тоффлера, ко "второй" и "третьей" волнам, индустриалистах и постиндустриалистах, способных лишь к продуктивной материальной деятельности или же находящих себе применение в новых отраслях третичного, четвертичного или пятеричного секторов, что, впрочем, также имело свои объективные основания, коренящиеся в структуре общественного производства. "Борьба между группировками "второй" и "третьей" волны, -- писал он, -- является, по существу, главным политическим конфликтом, раскалывающим сегодня наше общество... Основной вопрос политики заключается не в том, кто находится у власти в последние дни существования индустриального социума, а в том, кто формирует новую цивилизацию, стремительно приходящую ему на смену. По одну сторону -- сторонники инду- [318] - См.: Touraine A. La retour de 1'acteur. P., 1988. P. 133. [319] - См.: Marcuse H. One-Dimensional Man. P. 53. стриального прошлого; по другую -- миллионы тех, кто признает невозможность и дальше решать самые острые глобальные проблемы в рамках индустриального строя. Данный конфликт -- это "решающее сражение" за будущее"[320]. Подобного подхода, используя термины "knowledge workers" и "non-knowledge people", придерживается и П.Дракер, столь же однозначно указывающий на возникающее между этими социальными группами противоречие как на основное в формирующемся обществе[321]; в середине прошлого десятилетия это положение было распространено весьма широко и становилось базой для широких теоретических обобщений относительно природы и основных характеристик нового общества[322]. В дальнейшем, однако, и эта позиция подверглась пересмотру, когда Р.Инглегарт и его последователи перенесли акцент с анализа типов поведения на исследование структуры ценностей человека, усугубив субъективизацию современного противостояния как конфликта "материалистов" и "постматериалистов". По его словам, "коренящееся в различиях индивидуального опыта, обретенного в ходе значительных исторических трансформаций, противостояние материалистов и постматериалистов представляет собой главную ось поляризации западного общества, отражающую противоположность двух абсолютно разных мировоззрении (курсив мой. -- В. И.)"[323]; при этом острота возникающего конфликта и сложность его разрешения связываются также с тем, что социальные предпочтения и система ценностей человека фактически не изменяются в течение всей его жизни, что придает противостоянию материалистически и постматериалистически ориентированных личностей весьма устойчивый характер. Характерно, что в своей последней работе Р.Инглегарт рассматривает эту проблему в более глобальных понятиях противоположности модернистских и постмодернистских ценностей[324], базирующихся, по мнению большинства современных социологов, на стремлении личности к максимальному самовыражению[325]. В конце столетия все шире распространяется мнение, что современное человечество разделено в первую очередь не по отношению к средствам производства, не по материальному достатку, [320] - Toffler A., Toffler H. Creating a New Civilization. Atlanta, 1995. P. 25. [321] - См.: Drucker P.F. Managing in a Time of Great Change. Oxford, 1995. P. 205-206. [322] - См.: Berger P.L. The Capitalist Revolution. Aldershot, 1987. P. 67-69. [323] - Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. P. 161. [324] - См.: Inglehart R. Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic, and Political Change in 43 Societies. Princeton, 1997. P. 327. [325] - См.: Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambridge, 1995. P. 156. а по типу цели, к которой стремятся люди[326], и такое разделение становится самым принципиальным из всех, какие знала история. Однако реальная ситуация далеко не исчерпывается подобными формулами. Говоря о людях как о носителях материалистических или постматериалистических ценностей, социологи так или иначе рассматривают в качестве критерия нового социального деления субъективный фактор. Но сегодня реальное классовое противостояние еще не определяется тем, каково самосознание того или иного члена общества, или тем, к какой социальной группе или страте он себя причисляет. В современном мире стремление человека приобщиться к постэкономическим ценностям, влиться в ряды работников интеллектуального труда, не говоря уже о том, чтобы активно работать в сфере производства информации и знаний, ограничено отнюдь не только субъективными, но и вполне объективными обстоятельствами, и в первую очередь -- доступностью образования. Интеллектуальное расслоение, достигающее беспрецедентных масштабов, становится основой всякого иного социального расслоения[327]. Проблемы, порождаемые информационной революцией, не сводятся к технологическим аспектам, а имеют выраженное социальное измерение. Их воздействие на общество различные исследователи оценивают по-разному. Так, П.Дракер относится к возникающим проблемам достаточно спокойно. "Центр тяжести в промышленном производстве -- особенно в обрабатывающей промышленности, -- пишет он, -- перемещается с работников физического труда к работникам интеллектуального. В ходе этого процесса создается гораздо больше возможностей для представителей среднего класса, чем закрывается устаревших рабочих мест на производстве. В целом, он сравним по своему положительному значению с созданием высокооплачиваемых рабочих мест в промышленности на протяжении последнего столетия. Иными словами, он не порождает экономической проблемы, не чреват "отчуждением" и новой "классовой войной"... Все большее число людей из рабочей среды обучаются достаточно долго, чтобы стать работниками умственного труда. Тех же, кто этого не делает, их более удачливые коллеги считают "неудачниками", "отсталыми", "ущербными", "гражданами второго сорта" и вообще "нижестоящими". Дело здесь не в деньгах, дело в собственном достоинстве"[328]. [326] - См.: Lyotard J.-F. The Postmodern Explained. P. 79. [327] - См.: Gordon E.E., Morgan R.R., Ponticell J.A. Futurework. The Revolution Reshaping American Business. Westport (Ct.)-L., 1994. P. 205. [328] - Drucker P.F. The New Realities. P. 183, 184. В то же время существует много исследователей, обращающих внимание на существенную эрозию прежних принципов построения общественной структуры. Такие известные авторы, как Д.Белл, Дж.К.Гэлбрейт, Ч.Хэнди, Ю.Хабермас, Р.Дарендорф и другие, отмечают, что новая социальная группа, которая обозначается ими как "низший класс (underclass)"[329], фактически вытесняется за пределы общества[330], формируя специфическую сферу существования людей, выключенных из прежнего типа социального взаимодействия[331]. Наиболее далеко в подобных утверждениях идет Ж.Бодриияр, считающий, что низший класс представляет собой некую анонимную массу, неспособную даже выступать в качестве самостоятельного субъекта социального процесса[332]; при этом характерно, что радикализм таких взглядов не встречает в научном сообществе заметного стремления оппонировать их автору. Вынесение конфликта за пределы традиционной классовой структуры[333] может, конечно, создать впечатление его преодоления или ослабления, но впечатление это обманчиво, и недооценка возникающего противостояния может стоить очень дорого[334]. Таким образом, основанием классового деления современного социума становятся образованность людей, обладание знаниями. Следует согласиться с Ф.Фукуямой, утверждающим, что "в развитых странах социальный статус человека в очень большой степени определяется уровнем его образования. Например, существующие в наше время в Соединенных Штатах классовые различия (курсив мой. -- В.И.) объясняются главным образом разницей в полученном образовании. Для человека, имеющего диплом хорошего учебного заведения, практически нет препятствий в продвижении по службе. Социальное неравенство возникает в результате неравного доступа к образованию; необразованность -- вечный спутник граждан второго сорта"[335]. Именно это явление представляется наиболее характерным для современного общества и вместе с тем весьма опасным. Все ранее известные принципы социального деления -- от базировавшихся на собственности до предполагающих в качестве своей основы область профессиональной деятельности [329] - См.: Bell D. The World and the United States in 2013. P. 27; Galbraith J.K. The Culture of Contentment. L.-N.Y., 1992. P. 31; Handy Ch. Beyond Certainty. L., 1996. P. 3. [330] - См.: Dahrendorf R. The Modern Social Conflict. An Essay on the Principles of Liberty. Berkeley-LA., 1990. P. 160-162. [331] - См.: Habermas J. Toward a Rational Society. Boston, 1971. P. 109. [332] - См.: Baudrillard J. In the Shadow of the Silent Majorities, or The End of the Social and Other Essays. N.Y., 1983. P. 18-19, 22. [333] - Наиболее подробно этот вопрос рассмотрен в кн.: Callinicos A. Against Postmodernism. Cambridge, 1994. Р. 162. [334] - См.: Dahrendorf R. The Modem Social ConHict. P. 164. [335] - Fukuyama F. The End of History and the Last Man. L.-N.Y., 1992. P. 116. или положение в бюрократической иерархии -- были гораздо менее жесткими и в гораздо меньшей мере заданными естественными и неустранимыми факторами. Право рождения давало феодалу власть над его крестьянами; право собственности приносило капиталисту положение в обществе; политическая или хозяйственная власть поддерживала статус бюрократа или государственного служащего. При этом феодал мог быть изгнан из своих владений, капиталист мог разориться и потерять свое состояние, бюрократ мог лишиться должности и вместе с ней -- своих статуса и власти. И фактически любой другой член общества, оказавшись на их месте, мог с большим или меньшим успехом выполнять соответствующие социальные функции. Именно поэтому в экономическую эпоху классовая борьба могла давать представителям угнетенных социальных групп желаемые результаты. С переходом к постэкономическому обществу положение меняется. Люди, составляющие сегодня элиту, вне зависимости от того, как она будет названа -- новым классом, технократической прослойкой или меритократией, -- обладают качествами, не обусловленными внешними социальными факторами. Не общество, не социальные отношения делают теперь человека представителем господствующего класса и не они дают ему власть над другими людьми; сам человек формирует себя как носителя качеств, делающих его представителем высшей социальной страты. В свое время Д.Белл отмечал, что до сих пор остается неясным, "является ли интеллектуальная элита (knowledge stratum) реальным сообществом, объединяемым общими интересами в той степени, которая сделала бы возможным ее определение как класса в смысле, вкладывавшемся в это понятие на протяжении последних полутора веков"[336]; это объясняется отчасти и тем, что информация есть наиболее демократичный источник власти, ибо все имеют к ней доступ, а монополия на нее невозможна. Однако в то же самое время информация является и наименее демократичным фактором производства, так как доступ к ней отнюдь не означает обладания ею[337]. В отличие от всех прочих ресурсов, информация не характеризуется ни конечностью, ни истощимостью, ни потребляемостью в их традиционном понимании, однако ей присуща избирательность -- редкость того уровня, который и наделяет владельца этого ресурса властью высшего качества. Специфика самого человеческого существа, его мироощущение, условия его развития, психологические характеристики, способность к обобщениям, наконец, память и так далее -- все то, что называют интеллектом и что служит [336] - Bell D. Sociological Journeys. Essays 1960-1980. L., 1980. P. 157. [337] - См.: Beck U. Risk Society. L.-Thousand Oaks, 1992. P. 53 самой формой существования информации и знаний, -- все это является главным фактором, лимитирующим возможности приобщения к этому ресурсу. Поэтому значимые знания сосредоточены в относительно узком круге людей -- подлинных владельцев информации, социальная роль которых не может быть в современных условиях оспорена ни при каких обстоятельствах. Впервые в истории условием принадлежности к господствующему классу становится не право распоряжаться благом, а способность им воспользоваться. Это не означает, что новый господствующий класс оказывается жестко отделенным от остального общества и совершенно закрытым для вступления в него новых членов. Напротив, "тысячи и тысячи людей присоединяются к нему каждый год, и фактически никто из них в дальнейшем не покидает его"[338]. Современное общество тем самым формирует важнейший принцип, признающий наиболее значимыми людей, способных придать социуму максимальный динамизм, обеспечить предельно быстрое продвижение по пути прогресса[339], и в этом можно видеть залог того, что уже в течение ближайших десятилетий постэкономические ценности, на которые ориентировано большинство представителей нового господствующего класса, будут доминировать во всем социуме, а экономические перестанут играть существенную роль. Новое социальное деление вызывает и невиданные ранее проблемы. До тех пор, пока в обществе главенствовали экономические ценности, существовал и некий консенсус относительно средств достижения желаемых результатов. Более активная работа, успешная конкуренция на рынках, снижение издержек и другие экономические методы приводили к достижению экономических целей -- повышению прибыли и уровня жизни. В хозяйственном успехе предприятий в большей или меньшей степени были заинтересованы и занятые на них работники. Сегодня же наибольших достижений добиваются предприниматели, ориентированные на максимальное использование высокотехнологичных процессов и систем, привлекающие образованных специалистов и, как правило, сами обладающие незаурядными способностями к инновациям в избранной ими сфере бизнеса. Имея перед собой в значительной степени неэкономические цели (или, другими словами, цели, в содержании которых экономический контекст занимает отнюдь не главное место), стремясь самореализоваться в своем деле, обеспечить общественное признание разработанным ими технологиям [338] - Galbraith J.K. The Affluent Society. L.-N.Y., 1991. P. 263. [339] - См.: Drucker P.P. Managing the Non-Profit Organization. Practices and Principles. Oxford, 1994. P. 131. или предложенным нововведениям, создать и развить новую корпорацию, выступающую выражением индивидуального "я", эти представители интеллектуальной элиты добиваются тем не менее наиболее впечатляющих экономических результатов. Напротив, люди, чьи ценности имеют чисто экономический характер, как правило, не могут качественно улучшить свое благосостояние. Дополнительный драматизм ситуации придает и то, что они фактически не имеют шансов присоединиться к высшей социальной группе, поскольку оптимальные возможности для получения современного образования даются человеку еще в детском возрасте, а не тогда, когда он осознает себя недостаточно образованным; помимо этого, способности к интеллектуальной деятельности нередко обусловлены наследственностью человека, развивающейся на протяжении поколений. Именно на этом пункте мы и начинаем констатировать противоречия, свидетельствующие о нарастании социального конфликта, который ранее не принимался в расчет в большинстве постиндустриальных концепций. С одной стороны, происходящая трансформация делает всех, кто находит на своем рабочем месте возможности для самореализации и внутреннего совершенствования, выведенными за пределы эксплуатации. Круг этих людей расширяется, в их руках находятся знания и информация -- важнейшие ресурсы, от которых во все большей мере зависит устойчивость социального прогресса. Стремительно формируется новая элита постэкономического общества. При этом социальный организм в целом еще управляется методами, свойственными экономической эпохе; следствием становится то, что в пределах этого расширяющегося круга "не работают" те социальные закономерности, которые представляются обязательными для большинства населения. Общество, оставаясь внешне единым, внутренне раскалывается, и экономически мотивированная его часть начинает все более остро ощущать себя людьми второго сорта; выход одной части общества за пределы эксплуатации оплачивается обостряющимся ощущением подавления в другой его составляющей. С другой стороны, класс нематериалистически мотивированных людей, которые, как мы уже отметили, не имеют своей основной целью присвоение вещного богатства, обретает реальный контроль над процессом общественного производства, и все более и более значительная часть общественного достояния начинает перераспределяться в его пользу. Таким образом, новый высший класс получает от своей деятельности результат, к которому не стремится. В то же самое время члены общества, не обладающие ни способностями, необходимыми в высокотехнологичных производствах, ни образованием, пытаются решать задачи материального выживания, ограниченные вполне экономическими целями. Однако сегодня доля их доходов в валовом национальном продукте не только не повышается, но снижается по мере хозяйственного прогресса. Таким образом, люди, принадлежащие к новой угнетаемой страте, не получают от своей деятельности результат, к которому стремятся. Различие между положением первых и вторых очевидно. Напряженность, в подобных условиях создающаяся в обществе, также не требует особых комментариев. С таким "багажом" постиндустриальные державы входят в XXI век. Насколько резкой может оказаться социальная поляризация на последующих этапах постэкономической трансформации? Реальна ли перспектива эволюционного перехода к постэкономической эпохе? Сколь опасным может стать открытый конфликт между противостоящими социальными группами? Все эти вопросы представляются сегодня исключительно актуальными, хотя и не имеют вполне определенных ответов. Тем не менее, мы считаем возможным сформулировать несколько коротких тезисов, поясняющих наш подход к поиску таковых. Мы исходим из того, что развертывание информационной революции и рост влияния класса интеллектуалов не могут быть остановлены без разрушения всего социального целого. Во власти институтов современного государства создать все необходимые условия для их быстрейшего развития или, напротив, замедлить темп перемен, но не более. По мере прогресса наукоемкого производства естественным образом будет расти и социальная поляризация. Можно достаточно уверенно предположить, что руководство постиндустриальных стран предпримет попытки смягчить этот процесс. Основными мерами, направленными на достижение такого результата, станут, прежде всего, усиление замкнутости общества и ужесточение иммиграционной политики, сокращение масштабов помощи деклассированным элементам и попытки активизировать спрос на труд тех низкоквалифицированных работников, которые все еще стремятся найти свое место в социальной структуре. Далее возможны два варианта действий. В первом, более вероятном, но в то же время менее эффективном, правительства предпочтут увеличить масштабы перераспределения доходов посредством вмешательства государства в хозяйственную жизнь. В таком случае для сколь либо реального изменения социальной ситуации потребуется резко повысить налоги на корпорации, что станет сдерживать темпы технологического прогресса. При этом повышение социальных выплат безработным или неквалифицированным работникам, с одной стороны, снизит стимулы остальных к повышению своего образовательного уровня и более эффективному труду, а с другой -- увеличит число желающих жить за счет государственных субсидий. Учитывая, что в течение ближайших двух-трех десятилетий правительству и без того придется минимум вдвое повысить социальные расходы лишь для того, чтобы обеспечить нужды стареющего населения Европы и США, дальнейшее наращивание государственных расходов будет иметь весьма тяжелые последствия для хозяйственного прогресса. Как только они станут очевидными, ассигнования снизятся, и прежняя ситуация воспроизведется на новом уровне. Тем не менее такой ход событий кажется нам наиболее вероятным, поскольку правительственные эксперты и политики будут выбирать его всякий раз, как только перспектива эскалации конфликта станет казаться достаточно близкой. Иной путь связан с отказом от традиционной стратегии. В этом случае социальные ассигнования должны быть резко урезаны и ограничены вполне конкретными целевыми программами, предполагающими, в первую очередь, организацию удовлетворительного медицинского обслуживания, переквалификацию безработных и обучение детей представителей низшего класса. Одновременно снимаются все ограничения, препятствующие деятельности высокотехнологичных компаний, снижается ряд антимонопольных ограничений и заявляется отказ от повышения налогов на корпорации, а все инвестиции в научные исследования и разработки вообще освобождаются от налогов. Основной задачей современного переходного периода нам представляется не столько смягчение социальной напряженности в отношениях между высшим и низшим классами, но, скорее, такое увеличение материального благосостояния и повышение социального статуса высшего класса, которое привело бы к становлению в его недрах в полной мере постматериалистической мотивации. Как отмечает Р.Коч, "общество должно облегчить процесс создания богатства с тем, чтобы, во-первых, искоренить бедность и, во-вторых, предоставить каждому индивиду возможности и стимулы для свободного раскрытия своего творческого потенциала", заключая при этом, что "богатое общество не обязательно является материалистическим обществом"[340]. Разрешение социального конфликта должно в таком случае произойти естественным образом: с одной стороны, за счет активизации перераспределения национального достояния в пользу низших классов и, с другой стороны, за счет изменения менталитета самого низшего класса, которое включает в себя два аспекта. Во-первых, в той же мере, в какой работники интеллектуальной сферы будут выходить за пределы эксплуатации лишь в силу новой мотивации их деятельности, самосознание большин- [340] - Koch R. The Third Revolution. P. 145. ства членов общества будет изменяться в направлении признания главным (если не единственным) залогом социального успеха образованности и таланта, а не упорного труда или удачливого предпринимательства. Во-вторых, складывающаяся структура социума будет в основном восприниматься как справедливая, поскольку в новой ситуации верхушка общества становится уже не паразитическим классом, эксплуатирующим другие социальные группы, а реальным создателем большей части общественного богатства. На наш взгляд, процессы радикального изменения ценностных ориентации современного класса интеллектуалов и быстрого его отрыва от большей части общества вполне могут воплотиться в интенсивном росте финансовых и информационных вливаний в низшие страты. Для этого сам высший класс не должен воспринимать все остальное общество как враждебное по отношению к себе, а культивировать в нем аналогичные собственным цели и принципы. Иными словами, следует ожидать глубоких трансформаций как в высшем классе, так и во всем обществе. Этого изменения, между тем, нельзя достичь посредством государственного регулирования, остающегося по сей день воплощением сугубо экономических методов; таковое, в конечном счете, не меняет мотивации низшего класса и не способствует естественному сосредоточению материальных и производственных ресурсов в руках новой интеллектуальной и хозяйственной элиты. * * * Переход к постэкономическому обществу, представляющий собою объективный процесс, развертыванию которого не существует сегодня альтернативы, наряду со многими позитивными моментами порождает и новое социальное противостояние. Оно способно не только серьезно дестабилизировать функционирующие общественные институты, но и реально воспрепятствовать дальнейшему прогрессивному развитию общества. Конфликт, вызревающий сегодня в недрах постиндустриальных социальных структур, представляется гораздо более опасным, нежели классовая борьба пролетариата и буржуазии, по целому ряду причин. Во-первых, основной конфликт индустриального общества возникал вокруг распределения материального богатства, и позиции сторон были более определенными, нежели в сегодняшних коллизиях. Противостояние, базирующееся на владении собственностью и отстраненностью от нее, имело как потенциальные возможности искоренения через ее перераспределение, так и механизм смягчения, основанный на систематическом повышении благосостояния наиболее обездоленных групп населения. Теперь же основной ресурс, обеспечивающий сосредоточение национального богатства неэкономически мотивированной части общества, составляют знания и способности, которые не могут быть ни отчуждены, ни перераспределены. При этом очевидно, что экономическая поддержка незащищенных слоев населения также перестает быть эффективной. Если прежде она давала человеку возможность добиться определенных жизненных успехов, то сегодня это маловероятно; поддержка же в образовательном аспекте чрезвычайно затруднена и может сказаться в лучшем случае через десятилетия, а скорее всего -- даже в следующих поколениях. Поэтому возникающее новое классовое деление и сопровождающий его конфликт могут оказаться более сложно изживаемыми, чем социальные проблемы буржуазного общества. Во-вторых, природа этого конфликта представляется совершенно неизученной. Очевидно, что в настоящее время все большая часть общественного достояния перераспределяется в пользу лиц с высоким уровнем образования, которые реализуют свой творческий потенциал в высокотехнологичных компаниях или ведут самостоятельную деятельность, оперируя информацией и знаниями. Характерно, что они либо начинали свою жизнь, будучи достаточно обеспеченными, либо достигли достойного уровня материального благосостояния в результате собственных усилий, но, так или иначе, в их сегодняшней деятельности материальные факторы играют второстепенную роль. Мы обсуждали этот феномен как предпосылку преодоления эксплуатации, и такая смена ценностных ориентиров действительно представляет собой одно из величайших достижений постэкономической трансформации. В то же время подавленный класс общества не усвоил и не имел возможности усвоить постматериалистические ценности; его представители стремятся достичь вполне экономических результатов и при этом (а отчасти и в силу этого) подвергаются эксплуатации в "лучших традициях" индустриальной эпохи. Спираль, развертывающаяся в этом направлении, способна инициировать необычайно резкое ответное действие со стороны экономически ориентированной части социума. В-третьих, в условиях буржуазного строя острота классового противостояния, как показывает история, оказывалась максимальной на том этапе, когда он находился в стадии становления. Именно накопление капиталов и формирование технической базы вызывали особо безжалостную эксплуатацию пролетариата, провоцируя наиболее радикальные выступления угнетенного класса. В дальнейшем, с середины прошлого века и фактически до последних десятилетий нынешнего, за исключением отдельных периодов, таких, как Великая депрессия 1929-1932 годов, благосостояние рабочего класса постоянно росло, и имущественный разрыв между наиболее богатыми и наиболее бедными социальными группами сокращался. Поэтому можно было вполне обоснованно утверждать, что по крайней мере с начала 30-х годов классовый фактор не угрожал индустриальному порядку в большинстве западных держав. В настоящее время определилась иная тенденция. Формирующееся постэкономическое общество движимо в первую очередь новыми, нематериальными стремлениями тех, кто вышел за рамки экономической мотивации, и его развитие становится все более динамичным по мере расширения круга таких людей в обществе. С этой точки зрения условием успеха нового строя является возможно более быстрое становление класса, имеющего своим ориентиром постэкономические ценности. Однако одновременно это приводит как к относительному ухудшению материального положения, так и к росту болезненного самосознания особо отчужденного класса; сегодня мы не видим в механизме развития постэкономического общества реальных средств преодоления возникающего классового конфликта. Более того, и это можно рассмотреть в качестве четвертого фактора, обусловливающего опасность зреющего социального конфликта, формирующийся высший класс постэкономического общества, пока еще сохраняющий определенную лояльность традиционной власти, по самой своей природе враждебен институтам современного государства, воплощающим методы социального управления и хозяйственного регулирования, присущие экономическому типу общества. Это также способно осложнить становление основ нового типа социума, так как, с одной стороны, совершенно очевидно, что в современных условиях роль государства не может быть существенным образом уменьшена, а с другой -- остаются неясными как принципы организации новой системы управления, так и методы воздействия на социальные классы и группы, движимые новыми мотивами. В силу этого мы предполагаем, что единственно возможным вариантом разрешения данного противоречия является обеспечение сегодня его максимального обострения посредством снятия преград для развития технологического прогресса и допущения естественной поляризации общества, разделяющей его на класс интеллектуалов и остальную часть населения. Сохраняя абсолютный минимум государственной поддержки, нацеленной на те группы людей, которые по объективным причинам не способны принимать участие в общественном производстве, следует сделать акцент на максимально широком доступе к нормальному образованию и предпринять все меры для утверждения образованности и таланта в качестве основных источников успеха современной личности. Этот процесс, как можно предположить, окажется вполне объективным и будет развертываться по мере осмысления людьми новых принципов социальной организа