ировки, укрепляется тенденция непредсказуемого поведения стран "третьего мира". Все чаще развивающиеся там кризисные явления трактуются в качестве ошибок западного мира, навязывающего им собственную модель хозяйственного прогресса. Нельзя исключить, что в ближайшие десятилетия западный мир окажется для тех стран, в развитие которых он вложил значительные финансовые и материальные ресурсы, мишенью не только критики и поношения, но и вполне осязаемых враждебных акций, как политических, так и военных. Значит ли это, что развитые государства должны вечно спонсировать остальной мир только ради поддержания относительно ровных отношений с ним? Такой вопрос мог игнорироваться несколько лет назад, когда эксперты ожидали первого с довоенных времен синхронизированного экономического роста во всех регионах мира; сегодня же он со всей очевидностью выходит на первый план. В таких условиях, и это будет третий наш тезис, активизация финансовой и иной хозяйственной помощи, а также наращивание инвестиционных потоков оказываются действительно эффективными только при условии политической интеграции тех или иных стран в структуру западного мира, только при передаче центральным наднациональным органам, которые надлежит создать, пользуясь опытом ООН, части суверенных прав данных государств. Хотя на первый взгляд подобное предложение выглядит излишне радикально, оно тем не менее реализуется сегодня (причем достаточно успешно) в Старом Свете, где Европейский Союз в первом десятилетии следующего века намерен решительно продвинуться на восток. Нет большого риска в предположении, что хозяйственные и социальные перспективы стран Восточной Европы, интегрируемых в ЕС, окажутся гораздо более предпочтительными, чем перспективы бурно развивавшихся на протяжении нескольких десятилетий азиатских "драконов", а положительный эффект, приносимый всему континенту продуманной инвестиционной политикой, не только в количественном, но и в качественном отношении превзойдут результаты финансовых вливаний в терпящие бедствие экономики Азии, Латинской Америки и бывшего Советского Союза. Однако, какой бы ни была опасной хозяйственная нестабильность развивающегося мира, сколь ни значительной оказывалась бы экологическая проблема и, наконец, какая бы враждебность ни порождалась в мире действиями самих западных стран, главная угроза цивилизации исходит не из этих направлений. Таким образом, наш четвертый, и, пожалуй, наиболее важный, тезис гласит, что максимальная опасность дестабилизации современного мирового порядка заключена в недрах самого Запада. Сегодня, когда осуществляется переход от индустриального типа хозяйства к информационному, когда знания становятся основным производственным ресурсом, порождаемое этими процессами неравенство раскалывает не только мир в целом, но и сами развитые нации. Но если в планетарном масштабе этот раскол происходит достаточно открыто и зримо (в первую очередь в силу фактической невозможности воздействия на политику тех или иных национальных правительств, действия которых обнажают хозяйственную несостоятельность их стран), то в постиндустриальных нациях они протекают гораздо менее заметно, так как вся мощь государства оказывается направленной если не на преодоление негативных тенденций, то, по крайней мере, на снижение их деструктивного эффекта. Между тем противостоять до конца подобному объективному процессу вряд ли возможно. Уже сегодня масштабы перераспределения средств, необходимых для поддержания социального равновесия, превосходят все разумные пределы, и с каждым годом их объем должен будет лишь нарастать. Все это настоятельно требует определиться в вопросе о том, что представляется наиболее важным: сдерживать возможности социального взрыва в собственных странах или оказывать помощь "третьему миру". Для ответа на этот вопрос мы должны обратиться к более глубокому анализу источников и современного состояния проблемы социального неравенства в западных обществах, чему и посвящена следующая часть этой книги. Часть четвертая. Социальные противоречия постэкономического общества Постэкономическое общество вызывается к жизни преобладанием творчества в общественном производстве; в основе экономического же общества лежит труд. Таким образом, главные характеристики этих двух типов общества не просто различны; они различаются так, как никогда ранее не различались фундаментальные черты двух сменяющих друг друга исторических состояний. Важнейшие социальные противоречия прошлых эпох определялись хозяйственными закономерностями и воплощались в отношениях по поводу распределения производимых в обществе материальных благ. Формирование постэкономического строя означает перемену основных принципов организации нового общества; из сферы производства и распределения благ они перемещаются в область социопсихологии, ведающей законами формирования самосознания людей. Одно только это обусловливает потенциально конфликтный характер перехода к постэкономическому обществу: так как становление личности не происходит мгновенно, а усвоение ценностей нового типа и укоренение мотивов, побуждающих к творческому отношению к жизни, зависит от принадлежности людей к различным социальным стратам, в течение продолжительного периода неизбежно сосуществование в рамках единого общественного организма как минимум двух социальных групп, чьи ценностные установки - отличаются самым принципиальным образом. Можно ли назвать эти социальные группы классами, а конфликт между ними -- имеющим классовую природу? Этот вопрос чрезвычайно сложен. С одной стороны, современное социальное развитие протекает в форме, не затрагивающей непосредственным образом основные классы индустриального общества. Становление ценностных ориентации, характерных для постэкономического общества, происходит подспудно и не порождает нового класса в его традиционном, правильнее даже сказать -- марксистском, -- понимании. С другой стороны, определение класса как социальной группы, отличающейся от других общественных групп особым отношением к средствам производства, не является в современных условиях исчерпывающим. Общественные классы могут отличаться и по их функциональным признакам, по месту в организации общественного производства, по принятым в их среде ценностям, по степени их исторического динамизма и открытости в будущее, по тем производственным ресурсам, с которыми они ассоциируются. Понятие класса настолько широко применяется в социологии, что им охотно пользуются для обозначения общественных групп, отличающихся друг от друга по названным признакам, -- без оглядки на строгость классических определений, данных в работах К.Маркса и М.Вебера. С этими оговорками картина современной социальной трансформации безусловно может восприниматься как масштабное изменение классовой структуры общества. Может ли постэкономическое общество быть названо классовым обществом? Едва ли; скорее его можно было бы, под этим углом зрения, определять как общество максимальной социальной гармонии. Однако при переходе к этому новому социальному устройству страта, воспринявшая постматериалистические ценности в качестве основных, оказывается противостоящей материалистически ориентированной части общества, и это противостояние можно рассматривать как классовое. Новый постматериалистически мотивированный класс обретает на этом этапе решающий контроль над общественным производством, так как фактически устанавливает монополию на основной хозяйственный ресурс, которым являются информация и знания. Принадлежность к этому новому классу не определяется наследственным происхождением человека, и потому он более мобилен, однако грань, отделяющая его от остального общества, оказывается исключительно жесткой, так как основой отнесения к высшему классу становятся хотя и не передаваемые по наследству, но при этом неотъемлемые свойства и качества человека. Таким образом, доминирующая роль этого класса в обществе базируется на неотчуждаемой собственности его представителей на их знания и навыки; поэтому новое классовое разделение оказывается гораздо более принципиальным, нежели все предшествующие. Напротив, для представителей низшего класса из-за ограниченности их способностей оказывается невозможным войти в интеллектуальную элиту или найти себе применение в наукоемких отраслях производства. Следовательно, в силу их роли в общественном производстве, они вынуждены будут руководствоваться материалистическими мотивами и соображениями, конкурировать за сокращающиеся рабочие места в традиционном секторе и бороться против увеличения пропасти, разделяющей стандарты качества жизни двух этих классов. Проблема адаптации низшего класса к реалиям постэкономического строя, социального обустройства этой "экологической" ниши будущей общественной жизни выходит за рамки нашего исследования. Мы можем лишь утверждать, что на этапе перехода к постэкономическому обществу социальный конфликт будет иметь ярко выраженный материалистический оттенок. С развитием информационного сектора хозяйства, усилением доминирующей роли высшего класса в его пользу перераспределяется все большая часть общественного достояния; это достигается уже не ужесточением эксплуатации класса наемных работников, а отделением производства от труда, соответствующим самой сути информационной экономики. Низшие же классы, напротив, сталкиваются с постоянным сокращением своей доли в национальном доходе на фоне роста собственной численности. Таким образом, объективное развитие постиндустриального типа хозяйства усугубляет социальный раскол и наращивает потенциал конфликтности в общественных отношениях. Еще раз подчеркнем, что мы говорим здесь о классовом конфликте постэкономического общества не потому, что он имманентно присущ развитым его формам, но потому, что он вызывается к жизни сложнейшим процессом постэкономической трансформации, рассмотренным выше. В современных же условиях этот конфликт приобретает вполне конкретное экономическое содержание. Люди, относящиеся к возникающей высшей страте, получают в свое распоряжение все большие объемы материальных благ, хотя далеко не всегда преследуют именно такую цель. Напротив, представители низших классов, стремящиеся к повышению своего материального благополучия, не могут этого достичь, так как фактически вытесняются из процесса высокотехнологичного производства и утрачивают активную роль в обществе. Возникает дилемма: с одной стороны, постэкономическое общество не может сформироваться без того, чтобы постматериалистические ценности не распространились в социуме в качестве базовых; с другой стороны, по мере становления информационного хозяйства и нарастающей социальной поляризации большая часть общества оказывается поставленной перед необходимостью ежедневной борьбы за повышение своего жизненного уровня, и, как следствие, ее экономическая мотивация, вместо того чтобы сходить на нет, становится выраженной все более отчетливо. Таким образом, становление постэкономического общества чревато социальным конфликтом, назревание которого явно прослеживается на протяжении последних двух десятилетий. Ниже мы подробно рассмотрим этот процесс, его экономические и неэкономические аспекты, представим обзор современной социальной ситуации в постиндустриальных странах. Однако, предваряя эту часть нашей работы, следует со всей определенностью отметить, что вопрос о возможностях преодоления такого конфликта остается сегодня открытым; на наш взгляд, перспективы относительно "спокойного" выхода человечества за пределы экономического общества и вероятность социального взрыва в ходе данного перехода, сопровождающегося последующей деструкцией основ современного общества с малопредсказуемыми последствиями, -- это, к сожалению, два одинаково предсказуемых варианта развития событий. Глава одиннадцатая. Формирование основ новой социальной структуры Становление постэкономического общества представляет собой самое масштабное социальное изменение из всех, что выпадали человечеству на протяжении последних столетий. Переход к этому новому состоянию предполагает радикальные перемены во всех сферах общественной жизни, и, разумеется, важнейшими среди них являются изменения в социальной структуре и основных общественных институтах. В отличие от прежних социальных преобразований -- а единственным достаточно подробно документированным среди них является становление индустриального общества, -- переход к постэкономическому состоянию не сопровождается радикальной ломкой классовой структуры. В ходе этой трансформации прежде всего происходят, как мы неоднократно отмечали, изменения в отношениях личности и общества, поэтому на начальных ее этапах поверхностные формы общественной жизни остаются на первый взгляд, в неприкосновенности. Между тем уже на этих этапах теоретические аспекты проблемы взаимодействия между традиционными классами индустриального общества и новыми социальными группами, порожденными информационной революцией, оказались в центре внимания философов и социологов. При этом характерно, что в течение продолжительного времени, вплоть до 90-х годов, анализ социальной стороны этого вопроса проводился относительно изолированно от его экономической составляющей, в результате чего многие развивавшиеся в постиндустриальном обществе процессы не получали адекватной оценки. Даже сегодня, когда стала признанной недостаточность такого подхода, в западной философской и социологической литературе все же не принято связывать наиболее острые социальные проблемы постиндустриального общества со становлением адекватной постэкономическому строю классовой стратификации. В силу этих обстоятельств мы начнем наш анализ с рассмотрения тех подходов к данным проблемам, которые появились в литературе в 60-е годы и с определенными модификациями сохраняются по сей день. Становление концепции новой социальной стратификации Проблема изменяющейся социальной структуры попала в поле зрения социологов уже в первые послевоенные годы; именно тогда была предпринята попытка в той или иной мере объяснить ее посредством апелляции к новой роли политической верхушки общества. Наблюдая резкое снижение хозяйственного и политического влияния традиционного класса буржуа, власть которого основывалась на чисто экономических факторах, Р.Дарендорф в конце 50-х годов одним из первых начал анализировать место управляющего класса, бюрократии и высших менеджеров, определяя их в качестве элиты будущего общества. "Так кто же составляет правящий класс посткапиталистического общества?" -- спрашивал автор и отвечал: "Очевидно, его представителей следует искать на верхних ступенях бюрократических иерархий, среди тех, кто отдает распоряжения административному персоналу" [1]. В тот же период К.Райт Миллс отметил, что в условиях постоянного усложнения социальной организации основную роль играют не имущественные или наследственные качества человека, а занимаемое им место в системе социальных институтов. В обществе, где "власть в наибольшей степени сосредоточена в таких областях, как экономика, политика, армия, прочие институты оттесняются на обочину современной истории и в определенных обстоятельствах оказываются в полной зависимости от первых" [2], вследствие чего новая социальная элита представляется не элитой богатства, а элитой статуса, хотя, разумеется, обе черты зачастую определяют и дополняют друг друга. Исследователи, которые придерживались концепции постиндустриального общества, исходили из того, что эта социальная организация основана на доминирующей роли знания во всех сфе- [1] - Dahrendorf R. Class and Class Conflict in Industrial Society. Stanford, 1959. P. 301. [2] - Wright Mills C. The Power Elite. Oxford-N.Y., 1956. P. 6. pax жизни. Так, Д.Белл, основатель данной теории, перечисляя фундаментальные признаки постиндустриального общества, называет в числе первых три характеристики, непосредственно связанные с прогрессом науки, -- центральную роль теоретической науки, создание новой интеллектуальной технологии и рост класса носителей знания. "Совершенно очевидно, -- заключает он, -- что постиндустриальное общество представляет собой общество знания в двояком смысле: во-первых, источником инноваций во все большей мере становятся исследования и разработки (более того, возникают новые отношения между наукой и технологией ввиду центрального места теоретического знания); во-вторых, прогресс общества, измеряемый возрастающей долей ВНП и возрастающей частью занятой рабочей силы, все более однозначно определяется успехами в области знания" [3]. В рамках этого методологического направления вопрос о новой социальной структуре и новом господствующем классе сопрягался с проблемой классового самоопределения работников, занятых в тех отраслях хозяйства, которые могли быть отнесены в рамках трехсекторной модели деления общественного производства к третичному, а позднее -- к четвертичному и пятеричному секторам. В 1962 году Ф.Махлуп ввел в научный оборот не вполне корректный, но показательный термин "работник интеллектуального труда (knowledge-worker)" [4], соединивший различные характеристики нового типа работника: во-первых, его изначальную ориентированность на оперирование информацией и знаниями; во-вторых, фактическую независимость от внешних факторов собственности на средства и условия производства; в-третьих, крайне высокую мобильность и, в-четвертых, желание заниматься деятельностью, открывающей широкое поле для самореализации и самовыражения, хотя бы и в ущерб сиюминутной материальной выгоде. Уже в те годы было вполне очевидно, что появление таких работников в качестве серьезной социальной группы не может не привести к радикальным подвижкам в общественной структуре. Еще в 1958 году М.Янг в своей блестящей фантастической повести "Возвышение меритократии" в гротескной форме обрисовал конфликт между интеллектуалами и остальным обществом как опасное противоречие следующего столетия[5]. Огромное значение, придававшееся в этот период научному прогрессу, и некоторое доминирование технократического подхода к оценке социального [3] - BellD. The Coming of Post-Industrial Society. N.Y., 1976. P. 212. [4] - Подробнее см.: Hepworth Af.E. Georgaphyofthe Information Economy. L., 1989. P. 15. [5] - См.: Young M. The Rise of Meritocracy: 1958-2033. L., 1958. развития предопределили то, что исследование природы и характеристик нового класса заняло в постиндустриальной теории одно из центральных мест. В то время большинство социологов в наибольшей степени занимали два процесса, которые оставались в центре их внимания вплоть до середины 80-х годов. С одной стороны, это было резкое снижение социальной роли рабочего класса. Рассматривая пролетариат в его традиционном понимании, как фабричных рабочих, ориентированных на массовое производство воспроизводимых благ, исследователи рассматривали этот процесс как естественное следствие становления сервисной экономики. Именно такое понимание позволяло Г. Маркузе еще в начале 60-х годов утверждать, что депролетаризация общества обусловлена тем, что мир новой высокотехнологичной деятельности резко сокращает потребность в прежних категориях трудящихся; в результате рабочий класс становится далеко не самой заметной социальной группой современного общества[6], а большинство его представителей оказывается разобщено и представляет собой весьма разнородную по образовательному уровню, интересам, национальным и расовым признакам массу. В 1973 году Д.Белл писал, что "вместо господства промышленного пролетариата мы наблюдаем доминирование в рабочей силе профессионального и технического класса, настолько значительное, что к 1980 году он может стать вторым в обществе по своей численности, а к концу века оказаться первым", называя этот процесс "новой революцией в классовой структуре общества" [7]. Он рассматривал таковой как следствие того, что, в отличие от индустриального строя, основой постиндустриального общества выступают информация и знания, и потому считал его развертывание объективным и непреодолимым. В новых условиях, как отмечал О.Тоффлер, "переход власти от одной личности, одной партии, одной организации или одной нации к другой -- это не самое важное; главное -- это скрытые сдвиги во взаимоотношениях между насилием, богатством и знаниями, происходящие по мере того, как общества мчатся вперед к столкновению со своим будущим" [8]. Упадок традиционного пролетариата в условиях становления постиндустриального общества ускорялся также растущей диффе- [6] - См.: Marcuse H. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society. L., 1991. P. 31. [7] - Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. P. 125. [8] - Toffler A. Powershift. Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the 21st Century. N.Y., 1991. P. 464. ренциацией самого рабочего класса, ранее представлявшегося достаточно однородной социальной группой. Экспансия сервисного сектора и рост технологического уровня современного производства ведут к тому, что многие виды труда, пусть даже и на капиталистически организованных предприятиях, при всей их рутинности, требуют тем не менее значительной подготовки, а занятые такой деятельностью работники относятся по своему профессиональному уровню и жизненным стандартам к средним слоям общества и оказываются по ряду признаков за рамками традиционно понимаемого пролетариата[9]. Весьма важным обстоятельством является и то, что в современных условиях столкновение интересов предпринимателей и персонала все чаще обусловливается не сугубо материальными причинами, а проблемами, связанными со степенью свободы работников в принятии решений и мерой их автономности, что также серьезно отличает современных трудящихся от традиционных пролетариев[10]. Однако фактически те же процессы порождают потребность в значительной массе низкоквалифицированного и неквалифицированного труда, применяющегося как в материальном производстве, так и во все новых отраслях сферы услуг. Таким образом, в отличие от квалифицированных работников индустриального сектора, которые по доходам и социальному положению относятся к среднему классу, другая часть наемных рабочих представляет собой ту страту, которую А.Горц называет "неклассом нерабочих", или "неопролетариатом" [11]. Первое определение может показаться излишне уничижительным, однако смысл, вкладывающийся в понятие "неопролетариат", представляется вполне определенным. "Он состоит, -- пишет А.Горц, -- либо из людей, которые стали хронически безработными, либо тех, чьи интеллектуальные способности оказались обесцененными современной технической организацией труда... Работники этих профессий почти не охвачены профсоюзами, лишены определенной классовой принадлежности и находятся под постоянной угрозой потерять работу" [12]. Прежний пролетариат фактически исчез с исторической арены -- и как достаточно однородный угнетенный слой со своим самосознанием, и как класс людей, занятых в передовом для своего времени индустриальном производстве. Как отмечал уже в конце 70-х годов К.Рен- [9] - См.: Pakulski J., Waters M. The Death of Class. Thousand Oaks-L., 1996. P. 57-58. [10] - См.: Touraine A. The Post-Industrial Society. Tomorrow's Social History: Classes, Conflicts and Culture in the Programmed Society. N.Y., 1974. P. 17. [11] - Цитируется по: Frankel B. The Post-Industrial Utopians. Madison (Wi.), 1987. P. 210-211. [12] - Цитируется по: Giddens A. Social Theory and Modem Sociology. Cambridge, 1987. P. 279. нер, "рабочий класс, описанный в "Капитале" Маркса, более не существует" [13]. С другой стороны, формировалась новая элита, призванная стать господствующим классом постиндустриального общества. В 60-е и 70-е годы большинство социологов отказались от гипотезы о бюрократической природе этой новой страты, и ее стали определять как социальную общность, объединяющую людей, воплощающих в себе знания и информацию о производственных процессах и механизме общественного прогресса в целом. В условиях, когда "постиндустриальное общество становится "технетронным" обществом, то есть обществом, формирующимся -- в культурном, психологическом, социальном и экономическом плане -- под воздействием современной техники и электроники... где индустриальные процессы уже не являются решающим фактором социальных перемен и эволюции образа жизни, социального строя и моральных ценностей" [14], новая элита должна в первую очередь обладать способностями контролировать и направлять процессы, диктуемые логикой технологического прогресса. "Если в течение последних ста лет главными фигурами были предприниматель, бизнесмен, руководитель промышленного предприятия, -- писал Д.Белл, -- то сегодня "новыми людьми" являются ученые, математики, экономисты и представители новой интеллектуальной технологии" [15]. Предельно широкое определение той социальной страты, которая была названа техноструктурой, дал Дж.К.Гэлбрейт, в 1969 году отмечавший, что "она включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс группового принятия решений" [16]. В результате к середине 70-х годов господствующим классом стали называть "технократов", обладающих подчас уникальными информацией и знаниями и умело манипулирующих ими на трех основных уровнях: национальном, где действует правительственная бюрократия, отраслевом, представленном профессионалами и научными экспертами, и на уровне отдельных организаций, соответствующем техноструктуре[17]. В это же время А. Турен назвал технократический класс не только доминирующим классом постиндустриального общества, но и субъектом подавления остальных социальных слоев и групп[18]. [13] - Renner К. The Service Class// Bottomore Т. В., Goode P.(Eds.) Austro-Marxism. Oxford, 1978. P. 252. [14] - Brzevnski Zb. Between Two Ages. N.Y., 1970. P. 9. [15] - Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. P. 344. [16] - Galbraith J. K. The New Industrial State, 2nd ed. L., 1991. P. 86. [17] - См.: Kleinberg B.S. American Society in the Postindustrial Age: Technocracy, Power and the End of Ideology. Columbus (Oh.), 1973. P. 51-52. [18] - См.: Touraine A. The Post-Industrial Society. P. 70. Во второй половине 70-х было предложено множество новых определений господствующей элиты, однако они не имели серьезного значения, так как использовались, главным образом, в рамках социологических построений, носивших весьма общий характер. Так, говорилось о "новом классе", "доминирующем классе", "правящем классе", "высшем классе" и так далее[19]. В контексте нашего анализа важно, что на протяжении последних двадцати лет активно шли размывание и критика позиции, уделявшей особое внимание бюрократической природе господствующего класса нового общества; все более четким становилось осознание того, что основой власти в нем является не статусное положение в организациях, а реальные способности человека к творческой деятельности, к усвоению, обработке и продуцированию информации и знаний. Характерно в этой связи заявление О.Тоффлера, не только отметившего, что "в сверхиндустриальном обществе бюрократия последовательно вытесняется адхократией -- рамочной холдинговой структурой, которая координирует работу многочисленных временных организационных единиц, возникающих и исчезающих в зависимости от изменяющихся условий" [20], но и прямо указавшего, что бюрократическая форма организации была свойственна индустриальному обществу и не порождается, а, напротив, разрушается в рамках постиндустриальной социальной системы. Таким образом, трактовка нового господствующего класса основывалась и основывается на нескольких фундаментальных положениях. Во-первых, утверждается, что главным объектом собственности, который дает представителям нового класса основания занимать доминирующие позиции в обществе, являются уже не "видимые вещи", такие, как земля и капитал, а информация и знания, которыми обладают конкретные люди[21] и которые тоже могут рассматриваться в качестве "капитала" [22]; отсюда следует, что сам господствующий класс не столь замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и индустриального обществ. Эта страта по самой своей природе не есть аристократия[23], хотя представители нового класса по большей части являются выходцами из состоятельных слоев общества и имеют целый ряд сближающих их черт[24]. [19] - Подробнее см.: Giddens A. Social Theory and Modern Sociology. P. 263-264; Pakulski J., Waters M. The Death of Class. P. 55, и др. [20] - Toffler A. The Adaptive Corporation. Aldershot, 1985. P. 87. [21] - См.: Toffler A. Powershift. P. 12. [22] - См.: Wright Mills С. White Collar. The American Middle Classes. L.-Oxford-N.Y., 1956. P.269. [23] - См.: Handy Ch. Unimagined Future // Hesselbein F., Goldsmith M" Beckhard R. (Eds.) The Organization of the Future. San Francisco, 1997. P. 382. [24] - Подробнее см.: Wright Mills C. The Power Elite. P. 278-279. Во-вторых, отмечается, что влияние данной группы определяется прежде всего ее доминирующим положением в соответствующих социальных иерархиях -- бизнесе, армии, политических институтах, научных учреждениях; при таком подходе правительственная бюрократия, профессиональные и академические эксперты и техноструктура, то есть лица, так или иначе причастные к управлению и стоящие у начала информационных потоков, объединяются в понятие технократического класса, доминирующего в постиндустриальном обществе[25]. В силу переплетенности различных социальных институтов попасть в класс технократов можно отнюдь не только на основе способности человека усваивать информацию и генерировать новое знание, хотя считается, что в конечном счете "положение профессионалов определяется в соответствии не столько с их иерархическими полномочиями, сколько с их научной компетентностью" [26]. В-третьих, основываясь на выводах, полученных в ходе анализа стратификации в среде управленцев и работников сервисного сектора еще в 50-е годы[27], исследователи полагают, что новое общество может стать менее эгалитаристским, нежели прежнее, поскольку, хотя "информация есть наиболее демократичный источник власти" [28], капитал как основа влияния и могущества заменяется вовсе не трудом, а знаниями, являющимися, в отличие от труда, "редким (курсив мой. -- В.И.} производственным фактором" [29], привлекающим наибольший спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию, и возникающие новые возможности социальной мобильности не устраняют, а скорее даже подчеркивают его элитарный характер[30]. Все это ясно показывает, что современные социологи и философы серьезно пересмотрели прежние основы классового деления общества. Еще М.Вебер, возражая К.Марксу, отмечал, что главным признаком определения класса должен стать хозяйственный интерес его представителей[31]; при этом классовое деление совершенно не обязательно следует обусловливать наличием собственности на средства производства или ее отсутствием. Сегодня со- [25] - См.: Touraine A. The Post-Industrial Society. P. 70. [26] - Ibid. P. 65. [27] - См.: Wright Mills C. White Collar. P. 73. [28] - TofflerA. Powershift. P. 12. [29] - GeusA., de. The Living Company. Boston (Ma.), 1997. P. 18 [30] - См.: Lasch Ch. The Revolt of the Elites and the Betrayal of Democracy. N.Y.-L., 1995. P. 41. [31] - См.: Weber M. Economy and Society. L., 1970. P. 183. циологи все чаще обращаются именно к такой трактовке вопроса, отмечая [32], что устранение пролетариата и формирование некапиталистического по своей природе господствующего класса преодолевают классовый характер общества в его прежнем понимании, делая его бесклассовым с точки зрения традиционной обществоведческой теории[33]. Однако подобные выводы представляются как минимум преждевременными. Безусловно, две основные социальные группы индустриального общества -- рабочий класс и буржуазия -- подверглись в современных условиях существенной деструкции. Подтверждения этому весьма многообразны: начиная от доходов квалифицированных работников и участия трудящихся в акционерном капитале своих предприятий до соединения функций собственника, управляющего и главной творческой силы в одном и том же человеке в небольших высокотехнологичных компаниях. В то же время есть все основания рассматривать данный процесс не как формирование однородной социальной структуры, а как прелюдию к резкой классовой поляризации на основе новых, ранее казавшихся несущественными, признаков. Замещение денежного капитала интеллектуальным не изменило того обстоятельства, что часть членов общества обладает дефицитным производственным ресурсом, а часть -- нет; поэтому, "хотя современный работник лучше образован, натренирован и обладает лучшими навыками... он все еще не занял равного положения со своим оппонентом -- нанимателем" [34]. Если в классическом индустриальном обществе разница между работником и хозяином заключалась в том, что один был беден, а другой состоятелен, то в классическом "обществе знаний" (или информационном обществе) первый просто менее образован и квалифицирован, нежели второй; между тем качество ситуации во многом остается прежним. Более того; в условиях, когда пролетариат оказывается раздроблен, работники могут пытаться улучшить свое положение двумя путями: во-первых, индивидуально -- за счет "приобретения редких навыков, у которых нет легкодоступных субститутов", то есть попадая в состав техноструктуры, а во-вторых, коллективно -- через создание лоббирующих их интересы добровольных организаций, союзов, гильдий и ассоциаций[35]. В новых условиях они, однако, представляются не столько организациями, выступающими от имени мощного общественного класса, сколько сообществами, отражающими интересы меньшинств, не имеющих доступа к социальным бла- [32] - См.: Sayer D. Capitalism and Modernity. L.-N.Y., 1991. P. 101-102. [33] - См.: Baudrillard J. The Transparency of Evil. L.-N.Y., 1996. P. 10. [34] - Wedderbum К. W., et al. Labour Law in the Post-Industrial Era. Aldershot, 1994. P. 89. [35] - См.: Clement W., Myles J. Relations of Ruling: Class and Gender in Postindustrial Societies. Montreal, 1994. P. 33. гам, доступным квалифицированным специалистам. Еще А.Турен, обращая внимание на противоречия, объективно имеющие место в постиндустриальной социальной структуре, отмечал, что классу технократов противостоят подавленный класс исполнителей и особо отчужденный класс, к которому он относил представителей устаревающих профессий, членов замкнутых региональных сообществ и т.д.; переход же от индустриального общества к новому социальному порядку вполне может рассматриваться в этом аспекте как "переход от общества эксплуатации к обществу отчуждения" [36]. Таким образом, уже сегодня можно зафиксировать появление двух вполне оформившихся полюсов социального противостояния. С одной стороны, это высший класс постиндустриального (формирующегося постэкономического) общества, представители которого происходят, как правило, из образованных и обеспеченных семей, сами отличаются высоким уровнем образованности, являются носителями постматериалистических ценностей, заняты в высокотехнологичных отраслях хозяйства, имеют в собственности или свободно распоряжаются необходимыми им условиями производства и при этом либо являются руководителями промышленных или сервисных компаний, либо занимают высокие посты в корпоративной или государственной иерархии. С другой стороны, это низший класс нового общества, представители которого происходят в большинстве своем из среды рабочего класса или неквалифицированных иммигрантов, не отличаются высокой образованностью и не рассматривают образование в качестве значимой ценности, движимы главным образом материальными мотивами, заняты в массовом производстве или примитивных отраслях сферы услуг, а зачастую являются временно или постоянно безработными. Каждая из этих категорий не может сегодня претендовать на то, чтобы считаться самостоятельным оформившимся классом; обе они относительно немногочисленны, однако их значимость обусловлена, на наш взгляд, тем, что они выступают идеальными типами, центрами социального притяжения для тех, кого традиционно считали представителями среднего класса -- опоры индустриального общества. Понятие среднего класса хотя и широко применяется в современной социологической литературе, трактуется совершенно неоднозначно. В прошлом оно использовалось для обозначения квалифицированных работников индустриального сектора, фермеров, учителей и преподавателей, врачей, инженеров, государственных служащих и военных, что подчеркивало относительно высокий уровень их жизни и социальной мобильности по сравнению с про- [36] - См.: Tourame A. The Post-Industrial Society. P. 70, 61; Castoriadis C. The Imaginary Institution of Society. Cambridge (Ma.), 1996. P. 115. летариатом. Затем в категорию среднего класса попала и "третья сила, стоящая между капиталистом и рабочим классом традиционного марксизма: класс профессионаловуправленцев" [37]. Эта группа вряд ли может получить сегодня четкое позитивное определение; так, П.Дракер характеризует ее как "новый класс, который не является ни капиталистическим, ни рабочим, но который стремительно захватывает доминирующие позиции во всех промышленно развитых странах: это работающий по найму средний слой профессионалов -- менеджеров и специалистов. Именно этот класс, -- продолжает он, -- а не капиталисты, обладает властью и влиянием... Постепенно имущественные права переходят от капиталиста к этому новому среднему классу. Сегодня в США все крупные капиталисты являются институциональными доверительными собственниками сбережений, пенсий и вкладов частных лиц: в их распоряжении находятся страховые компании, пенсионны