. У начальника конвоя оказалась болeе глубокая философiя, чeмъ я ожидалъ... Вечерeетъ. Я лежу на верхней полкe съ краю купэ. За продырявленной досчатой перегородкой уже другой мiръ, вольный мiръ. Какой-то деревенскiй паренекъ разсказываетъ кому-то старинную сказку о Царевнe-лебеди. Слушатели сочувственно охаютъ. -- ... И вотъ приходитъ, братъ ты мой, Иванъ-царевичъ къ царевнe-лебеди. А сидитъ та вся заплаканная. А перышки у ее серебряныя, а слезы она льетъ алмазныя. И говоритъ ей Иванъ, царевичъ то-есть. Не могу я, говоритъ, безъ тебя, царевна-лебедь, не грудью дышать, ни очами смотрeть... А ему царевна-лебедь: Заколдовала меня, говоритъ, злая мачеха, не могу я, говоритъ, Иванъ-царевичъ, за тебя замужъ пойтить. Да и ты, говоритъ, Иванъ-царевичъ, покеда цeлъ -- иди ты, говоритъ, къ... матери. -- Ишь ты, -- сочувственно охаютъ слушатели. Совeтскiй фольклоръ нeсколько разсeиваетъ тяжесть на душe. Мы подъeзжаемъ къ Медгорe. Подпорожская эпопея закончилась. Какая, въ сущности, короткая эпопея -- всего 68 дней. Какая эпопея ожидаетъ насъ въ Медгорe? {246} -------- ПРОЛЕТАРIАТЪ МЕДГОРА Медвeжья Гора, столица Бeломорско-Балтiйскаго лагеря и комбината, еще не такъ давно была микроскопическимъ желeзнодорожнымъ поселкомъ, расположеннымъ у стыка Мурманской желeзной дороги и самой сeверной оконечностью Онeжскаго озера. Съ воцаренiемъ надъ Карельской "республикой" Бeломорско-Балтiйскаго лагеря, Медгора превратилась въ столицу ББК и, слeдовательно, столицу Карелiи. Въ нeсколькихъ стахъ метрахъ къ западу отъ желeзной дороги выросъ цeлый городокъ плотно и прочно сколоченныхъ изъ лучшаго лeса зданiй: центральное управленiе ББК, его отдeлы, канцелярiи, лабораторiи, зданiя чекистскихъ квартиръ и общежитiй, огромный, расположенный отдeльно въ паркe, особнякъ высшаго начальства лагеря. На востокъ отъ желeзной дороги раскинулъ свои привиллегированные бараки "первый лагпунктъ". Здeсь живутъ заключенные служащiе управленiя: инженеры, плановики, техники, бухгалтера, канцеляристы и прочее. На берегу озера, у пристани -- второй лагпунктъ. Здeсь живутъ рабочiе многочисленныхъ предпрiятiй лагерной столицы: мукомоленъ, пристани, складовъ, мастерскихъ, гаража, телефонной и радiо-станцiи, типографiи и многочисленныя плотничьи бригады, строящiя все новые и новые дома, бараки, склады и тюрьмы: сворачиваться, сокращать свое производство и свое населенiе лагерь никакъ не собирается. Медвeжья Гора -- это наиболeе привиллегированный пунктъ Бeломорско-Балтiйскаго лагеря, повидимому, наиболeе привиллегированнаго изъ всeхъ лагерей СССР. Былъ даже проектъ показывать ее иностраннымъ туристамъ (девятнадцатаго квартала показывать бы не стали)... Верстахъ въ четырехъ къ сeверу былъ третiй лагпунктъ, менeе привиллегированный и уже совсeмъ не для показа иностраннымъ туристамъ. Онъ игралъ роль пересыльнаго пункта. Туда попадали люди, доставленные въ лагерь въ индивидуальномъ порядкe, перебрасываемые изъ отдeленiя въ отдeленiе и прочiе въ этомъ родe. На третьемъ лагпунктe людей держали два-три дня -- и отправляли дальше на сeверъ. Медвeжья Гора была, въ сущности, самымъ южнымъ пунктомъ ББК: послe ликвидацiи Подпорожья южнeе Медгоры оставался только незначительный Петрозаводскiй лагерный пунктъ. Въ окрестностяхъ Медгоры, въ радiусe 25-30 верстъ, было раскидано еще нeсколько лагерныхъ пунктовъ, огромное оранжерейное {247} хозяйство лагернаго совхоза Вичка, гдe подъ оранжереями было занято около двухъ гектаровъ земли, мануфактурныя и пошивочныя мастерскiя шестого пункта, и въ верстахъ 10 къ сeверу, по желeзной дорогe, еще какiе-то лeсные пункты, занимавшiеся лeсоразработками. Народу во всeхъ этихъ пунктахъ было тысячъ пятнадцать... Въ южной части городка былъ вольный желeзнодорожный поселокъ, клубъ и базаръ. Были магазины, былъ Госспиртъ, былъ Торгсинъ -- словомъ, все, какъ полагается. Заключеннымъ доступъ въ вольный городокъ былъ воспрещенъ -- по крайней мeрe, оффицiально. Вольному населенiю воспрещалось вступать въ какую бы то ни было связь съ заключенными -- тоже, по крайней мeрe, оффицiально. Неоффицiально эти запреты нарушались всегда, и это обстоятельство давало возможность администрацiи время отъ времени сажать лагерниковъ въ ШИЗО, а населенiе -- въ лагерь. И этимъ способомъ поддерживать свой престижъ: не зазнавайтесь. Никакихъ оградъ вокругъ лагеря не было. Мы попали въ Медгору въ исключительно неудачный моментъ: тамъ шло очередное избiенiе младенцевъ, сокращали "аппаратъ". На волe -- эта операцiя производится съ неукоснительной регулярностью -- приблизительно одинъ разъ въ полгода. Теорiя такихъ сокращенiй исходитъ изъ того нелeпаго представленiя, что бюрократическая система можетъ существовать безъ бюрократическаго аппарата, что власть, которая планируетъ и контролируетъ и политику, и экономику, и идеологiю, и "географическое размeщенiе промышленности", и мужицкую корову, и жилищную склоку, и торговлю селедкой, и фасонъ платья, и брачную любовь, -- власть, которая, говоря проще, насeдаетъ на все и все выслeживаетъ, -- что такая власть можетъ обойтись безъ чудовищно разбухшихъ аппаратовъ всяческаго прожектерства и всяческой слeжки. Но такая презумпцiя существуетъ. Очень долго она казалась мнe совершенно безсмысленной. Потомъ, въeдаясь и вглядываясь въ совeтскую систему, я, мнe кажется, понялъ, въ чемъ тутъ зарыта соцiалистическая собака: правительство хочетъ показать массамъ, что оно, правительство, власть, и система, стоитъ, такъ сказать, на вершинe всeхъ человeческихъ достиженiй, а вотъ аппаратъ -- извините -- сволочной. Вотъ мы, власть, съ этимъ аппаратомъ и боремся. Ужъ такъ боремся... Не щадя, можно сказать, животовъ аппаратныхъ... И если какую-нибудь колхозницу заставляютъ кормить грудью поросятъ, -- то причемъ власть? Власть не при чемъ. Недостатки механизма. Наслeдiе проклятаго стараго режима. Бюрократическiй подходъ. Отрывъ отъ массъ. Потеря классоваго чутья... Ну, и такъ далeе. Система -- во всякомъ случаe, не виновата. Система такая, что хоть сейчасъ ее на весь мiръ пересаживай... По части прiисканiя всевозможныхъ и невозможныхъ козловъ отпущенiя совeтская власть переплюнула лучшихъ въ исторiи послeдователей Маккiавели. Но съ каждымъ годомъ козлы помогаютъ все меньше и меньше. Въ самую тупую голову начинаетъ закрадываться сомнeнiе: что-жъ это вы, голубчики, полтора {248} десятка лeтъ все сокращаетесь и приближаетесь къ массамъ, -- а какъ была ерунда, такъ и осталась. На восемнадцатомъ году революцiи женщину заставляютъ кормить грудью поросятъ, а надъ школьницами учиняютъ массовый медицинскiй осмотръ на предметъ установленiя невинности... И эти вещи могутъ случаться въ странe, которая оффицiально зовется "самой свободной въ мiрe". "Проклятымъ старымъ режимомъ", "наслeдiемъ крeпостничества", "вeковой темнотой Россiи" и прочими, нeсколько мистическаго характера, вещами тутъ ужъ не отдeлаешься: при дореволюцiонномъ правительствe, которое исторически все же ближе было къ крeпостному праву, чeмъ совeтское, -- такiя вещи просто были бы невозможны. Не потому, чтобы кто-нибудь запрещалъ, а потому, что никому бы въ голову не пришло. А если бы и нашлась такая сумасшедшая голова -- такъ ни одинъ врачъ не сталъ бы осматривать и ни одна школьница на осмотръ не пошла бы... Да, въ Россiи сомнeнiя начинаютъ закрадываться въ самыя тупыя головы. Оттого-то для этихъ головъ начинаютъ придумывать новыя побрякушки -- вотъ вродe красивой жизни... Нeкоторыя головы въ эмиграцiи начинаютъ эти сомнeнiя "изживать"... Занятiе исключительно своевременное. ...Въ мельканiи всяческихъ административныхъ мeропрiятiй каждое совeтское заведенiе, какъ планета по орбитe, проходитъ такое коловращенiе: сокращенiе, укрупненiе, разукрупненiе, разбуханiе и снова сокращенiе: у попа была собака... Когда, вслeдствiе предшествующихъ мeропрiятiй, аппаратъ разбухъ до такой степени, что ему, дeйствительно, и повернуться нельзя, начинается кампанiя по сокращенiю. Аппаратъ сокращаютъ неукоснительно, скорострeльно, безпощадно и безтолково. Изъ этой операцiи онъ вылeзаетъ въ такомъ изуродованномъ видe, что ни жить, ни работать онъ въ самомъ дeлe не можетъ. Отъ него отгрызли все то, что не имeло связей, партiйнаго билета, умeнья извернуться или пустить пыль въ глаза. Изгрызенный аппаратъ временно оставляютъ въ покоe со свирeпымъ внушенiемъ: впредь не разбухать. Тогда возникаетъ теорiя "укрупненiя": нeсколько изгрызенныхъ аппаратовъ соединяются вкупe, какъ слeпой соединяется съ глухимъ. "Укрупнившись" и получивъ новую вывeску и новыя "плановыя заданiя", новорожденный аппаратъ начинаетъ понемногу и потихоньку разбухать. Когда разбуханiе достигнетъ какого-то предeла, при которомъ снова ни повернуться, ни вздохнуть, -- на сцену приходитъ теорiя "разукрупненiя". Укрупненiе соотвeтствуетъ централизацiи, спецiализацiи, индустрiализацiи и вообще "масштабамъ". Разукрупненiе выдвигаетъ лозунги приближенiя. Приближаются къ массамъ, къ заводамъ, къ производству, къ женщинамъ, къ быту, къ коровамъ. Во времена пресловутой кроличьей эпопеи былъ даже выброшенъ лозунгъ "приближенiя къ бытовымъ нуждамъ кроликовъ". Приблизились. Кролики передохли. Такъ вотъ: вчера еще единое всесоюзное, всеобъемлющее заведенiе начинаетъ почковаться на отдeльные "строи", "тресты", "управленiя" и прочее. Всe они куда-то приближаются. Всe они открываютъ новые методы и новыя перспективы. Для новыхъ {249} методовъ и перспективъ явственно нужны и новые люди. "Строи" и "тресты" начинаютъ разбухать -- на этотъ разъ беззастeнчиво и безпардонно. Опять же -- до того момента, когда -- ни повернуться, ни дохнуть. Начинается новое сокращенiе. Такъ идетъ вотъ уже восемнадцать лeтъ. Такъ идти будетъ еще долго, ибо совeтская система ставитъ задачи, никакому аппарату непосильныя. Никакой аппаратъ не сможетъ спланировать красивой жизни и установить количество поцeлуевъ, допустимое теорiей Маркса-Ленина-Сталина. Никакой контроль не можетъ услeдить за каждой селедкой въ каждомъ кооперативe. Приходится нагромождать плановика на плановика, контролера на контролера и сыщика на сыщика. И потомъ планировать и контроль, и сыскъ. Процессъ разбуханiя объясняется тeмъ, что когда вчернe установлены планы, контроль и сыскъ, выясняется, что нужно планировать сыщиковъ и организовывать слeжку за плановиками. Организуется плановой отдeлъ въ ГПУ и сыскное отдeленiе въ Госпланe. Въ плановомъ отдeлe ГПУ организуется собственная сыскная ячейка, а въ сыскномъ отдeленiи Госплана -- планово-контрольная группа. Каждая гнилая кооперативная селедка начинаете обрастать плановиками, контролерами и сыщиками. Такой марки не въ состоянiи выдержать и гнилая кооперативная селедка. Начинается перестройка: у попа была собака... Впрочемъ, на волe эти сокращенiя проходятъ болeе или менeе безболeзненно. Резиновый совeтскiй бытъ приноровился и къ нимъ. Какъ-то выходитъ, что когда сокращается аппаратъ А, начинаетъ разбухать аппаратъ Б. Когда сокращается Б -- разбухаетъ А. Иванъ Ивановичъ, сидящiй въ А и ожидающiй сокращенiя, звонитъ по телефону Ивану Петровичу, сидящему въ Б и начинающему разбухать: нeтъ-ли у васъ, Иванъ Петровичъ, чего-нибудь такого подходящаго. Что-нибудь такое подходящее обыкновенно отыскивается. Черезъ мeсяцевъ пять-шесть и Иванъ Ивановичъ, и Иванъ Петровичъ мирно перекочевываютъ снова въ аппаратъ А. Такъ оно и крутится. Особой безработицы отъ этого не получается. Нeкоторое углубленiе всероссiйскаго кабака, отъ всего этого происходящее, въ "общей тенденцiи развитiя" мало замeтно и въ глаза не бросается. Конечно, покидая аппаратъ А, Иванъ Ивановичъ никому не станетъ "сдавать дeлъ": просто вытряхнетъ изъ портфеля свои бумаги и уйдетъ. Въ аппаратe Б Иванъ Ивановичъ три мeсяца будетъ разбирать бумаги, точно такимъ же образомъ вытряхнутыя кeмъ-то другимъ. Къ тому времени, когда онъ съ ними разберется, его уже начнутъ укрупнять или разукрупнять. Засидeться на одномъ мeстe Иванъ Ивановичъ не имeетъ почти никакихъ шансовъ, да и засиживаться -- опасно... Здeсь уже, собственно говоря, начинается форменный бедламъ -- къ каковому бедламу лично я никакого соцiологическаго объясненiя найти не могу. Когда, въ силу какой-то таинственной игры обстоятельствъ, Ивану Ивановичу удастся усидeть на одномъ мeстe три-четыре года и, слeдовательно, какъ-то познакомиться съ тeмъ дeломъ, на которомъ онъ работаетъ, то на ближайшей чисткe {250} ему бросятъ въ лицо обвиненiе въ томъ, что онъ "засидeлся". И этого обвиненiя будетъ достаточно для того, чтобы Ивана Ивановича вышибли вонъ -- правда, безъ порочащихъ его "добрую совeтскую" честь отмeтокъ. Мнe, повидимому, удалось установить всесоюзный рекордъ "засиживанья". Я просидeлъ на одномъ мeстe почти шесть лeтъ. Правда, мeсто было, такъ сказать, внe конкурренцiи: физкультура. Ей всe весьма сочувствуютъ и никто ничего не понимаетъ. И все же на шестой годъ меня вышибли. И въ отзывe комиссiи по чисткe было сказано (буквально): "Уволить, какъ засидeвшагося, малограмотнаго, не имeющаго никакого отношенiя къ физкультурe, задeлавшагося инструкторомъ и ничeмъ себя не проявившаго". А Госиздатъ за эти годы выпустилъ шесть моихъ руководствъ по физкультурe... Нeтъ, ужъ Господь съ нимъ, лучше не "засиживаться"... ___ Засидeться въ Медгорe у насъ, къ сожалeнiю, не было почти никакихъ шансовъ: обстоятельство, которое мы (тоже къ сожалeнiю) узнали уже только послe "нажатiя всeхъ кнопокъ". Медгора свирeпо сокращала свои штаты. А рядомъ съ управленiемъ лагеря здeсь не было того гипотетическаго заведенiя Б, которое, будучи рядомъ, не могло не разбухать. Инженеры, плановики, бухгалтера, машинистки вышибались вонъ; въ тотъ же день переводились съ перваго лагпункта на третiй, два-три дня пилили дрова или чистили клозеты въ управленiи и исчезали куда-то на сeверъ: въ Сороку, въ Сегежу, въ Кемь... Конечно, черезъ мeсяцъ-два Медгора снова станетъ разбухать: и лагерное управленiе подвластно неизмeннымъ законамъ натуры соцiалистической, но это будетъ черезъ мeсяцъ-два. Мы же съ Юрой рисковали не черезъ мeсяцъ -- два, а дня черезъ два-три попасть куда-нибудь въ такiя непредусмотрeнныя Господомъ Богомъ мeста, что изъ нихъ къ границe совсeмъ выбраться будетъ невозможно. Эти мысли, соображенiя и перспективы лeзли мнe въ голову, когда мы по размокшему снeгу, подъ дождемъ и подъ конвоемъ нашего забубеннаго чекистика, топали со станцiи въ медгорскiй УРЧ. Юра былъ настроенъ весело и боеспособно и даже напeвалъ: -- Что УРЧ грядущiй намъ готовить? Ничего путнаго отъ этого "грядущаго УРЧа" ждать не приходилось... ТРЕТIЙ ЛАГПУНКТЪ УРЧ медгорскаго отдeленiя приблизительно такое же завалящее и отвратное заведенiе, какимъ было и наше подпорожское УРЧ. Между нарядчикомъ УРЧ и нашимъ начальникомъ конвоя возникаетъ дискуссiя. Конвой сдалъ насъ и получилъ расписку. Но у нарядчика УРЧ нeтъ конвоя, чтобы переправить насъ на третiй лагпунктъ. Нарядчикъ требуетъ, чтобы туда доставилъ насъ нашъ подпорожскiй конвой. Начальникъ конвоя растекается соловьинымъ {251} матомъ и исчезаетъ. Намъ, слeдовательно, предстоитъ провести ночь въ новыхъ урчевскихъ закоулкахъ. Возникаетъ перебранка, въ результатe которой мы получаемъ сопроводительную бумажку для насъ и сани -- для нашего багажа. Идемъ самостоятельно, безъ конвоя. На третьемъ лагпунктe часа три тыкаемся отъ лагпунктоваго УРЧ къ начальнику колонны, отъ начальника колонны -- къ статистикамъ, отъ статистиковъ -- къ какимъ-то старостамъ и, наконецъ, попадаемъ въ баракъ № 19. Это высокiй и просторный баракъ, на много лучше, чeмъ на Погрe. Горитъ электричество. Оконъ раза въ три больше, чeмъ въ Погровскихъ баракахъ. Холодъ -- совсeмъ собачiй, ибо печекъ только двe. Посерединe одной изъ длинныхъ сторонъ барака -- нeчто вродe ниши съ окномъ -- тамъ "красный уголокъ": столъ, покрытый кумачемъ, на столe -- нeсколько агитацiонныхъ брошюрокъ, на стeнахъ -- портреты вождей и лозунги. На нарахъ -- много пустыхъ мeстъ: только что переправили на сeверъ очередную партiю сокращенной публики. Дня черезъ три-четыре будутъ отправлять еще одинъ этапъ. Въ него рискуемъ попасть и мы. Но -- довлeетъ дневи злоба его. Пока что -- нужно спать. Насъ разбудили въ половинe шестого -- идти въ Медгору работу. Но мы знаемъ, что ни въ какую бригаду мы еще нечислены, и поэтому повторяемъ нашъ погровскiй прiемъ: выходимъ, окалачиваемся по уборнымъ, пока колонны не исчезаютъ, и потомъ снова заваливаемся спать. Утромъ осматриваемъ лагпунктъ. Да, это нeсколько лучше Погры. Не на много, но все же лучше. Однако, пройти изъ лагпункта въ Медгору мнe не удается. Ограды, правда, нeтъ, но между Медгорой и лагпунктомъ -- рeчушка Вичка, не замерзающая даже въ самыя суровыя зимы. Берега ея -- въ отвeсныхъ сугробахъ снeга, обледенeлыхъ отъ брызгъ стремительнаго теченiя... Черезъ такую рeчку пробираться -- крайне некомфортабельно. А по дорогe къ границe такихъ рeчекъ -- десятки... Нeтъ, зимой мы бы не прошли... На этой рeчкe -- мостъ, и на мосту -- "попка". Нужно получить пропускъ отъ начальника лагпункта. Иду къ начальнику лагпункта. Тотъ смотритъ подозрительно и отказываетъ наотрeзъ: "Никакихъ пропусковъ, а почему вы не на работe?" Отвeчаю: прибыли въ пять утра. И чувствую: здeсь спецовскимъ видомъ никого не проймешь. Мало-ли спецiалистовъ проходили черезъ третiй лагпунктъ, чистку уборныхъ и прочiя удовольствiя. Методы психолоческаго воздeйствiя здeсь должны быть какiе-то другiе. Какiе именно -- я еще не знаю. Въ виду этого мы вернулись въ свой красный уголокъ, засeли за шахматы. Днемъ насъ приписали къ бригадe какого-то Махоренкова. Къ вечеру изъ Медгоры вернулись бригады. Публика -- очень путаная. Нeсколько преподавателей и инженеровъ. Какой-то химикъ. Много рабочихъ. И еще больше урокъ. Какой-то урка подходитъ ко мнe и съ дружественнымъ видомъ щупаетъ добротность моей кожанки. -- Подходящая кожанка. И гдe это вы ее купили? {252} По рожe урки видно ясно: онъ подсчитываетъ -- за такую кожанку не меньше какъ литровъ пять перепадетъ -- обязательно сопру... Урки въ баракe -- это хуже холода, тeсноты, вшей и клоповъ. Вы уходите на работу, ваши вещи и ваше продовольствiе остаются въ баракe, вмeстe съ вещами и продовольствiемъ ухитряется остаться какой-нибудь урка. Вы возвращаетесь -- и ни вещей, ни продовольствiя, ни урки. Черезъ день-два урка появляется. Ваше продовольствiе съeдено, ваши вещи пропиты, но въ этомъ пропитiи принимали участiе не только урки, но и кто-то изъ мeстнаго актива -- начальникъ колонны, статистикъ, кто-нибудь изъ УРЧ и прочее. Словомъ, взывать вамъ не къ кому и просить о разслeдованiи тоже некого. Бывалые лагерники говорили, что самое простое, когда человeка сразу по прибытiи въ лагерь оберутъ, какъ липку, и человeкъ начинаетъ жить по классическому образцу: все мое ношу съ собой. Насъ на Погрe ограбить не успeли -- въ силу обстоятельствъ, уже знакомыхъ читателю, и подвергаться ограбленiю намъ очень не хотeлось. Не только въ силу, такъ сказать, обычнаго человeческаго эгоизма, но также и потому, что безъ нeкоторыхъ вещей бeжать было бы очень некомфортабельно. Но урки -- это все-таки не активъ. Дня два-три мы изворачивались такимъ образомъ: навьючивали на себя елико возможное количество вещей, и такъ и шли на работу. А потомъ случилось непредвидeнное происшествiе. Около насъ, точнeе, надъ нами помeщался какой-то паренекъ лeтъ этакъ двадцати пяти. Какъ-то ночью меня разбудили его стоны. "Что съ вами?" -- "Да животъ болитъ, ой, не могу, ой, прямо горитъ"... Утромъ паренька стали было гнать на работу. Онъ кое-какъ сползъ съ наръ и тутъ же свалился. Его подняли и опять положили на нары. Статистикъ изрекъ нeсколько богохульствъ и оставилъ паренька въ покоe, пообeщавъ все же пайка ему не выписать. Мы вернулись поздно вечеромъ. Паренекъ все стоналъ. Я его пощупалъ. Даже въ масштабахъ моихъ медицинскихъ познанiй можно было догадаться, что на почвe неизмeнныхъ лагерныхъ катарровъ (сырой хлeбъ, гнилая капуста и прочее) -- у паренька что-то вродe язвы желудка. Спросили старшину барака. Тотъ отвeтилъ, что во врачебный пунктъ уже заявлено. Мы легли спать -- и отъ физической усталости и непривычныхъ дней, проводимыхъ въ физической работe на чистомъ воздухe, я заснулъ, какъ убитый. Проснулся отъ холода, Юры -- нeтъ. Мы съ Юрой приноровились спать, прижавшись спиной къ спинe, -- въ этомъ положенiи нашего наличнаго постельнаго инвентаря хватало, чтобы не замерзать по ночамъ. Черезъ полчаса возвращается Юра. Видъ у него мрачный и рeшительный. Рядомъ съ нимъ -- какой-то старичекъ, какъ потомъ оказалось, докторъ. Докторъ пытается говорить что-то о томъ, что онъ-де разорваться не можетъ, что ни медикаментовъ, ни мeстъ въ больницe нeтъ, но Юра стоитъ надъ нимъ этакимъ коршуномъ, и видъ у Юры профессiональнаго убiйцы. Юра говоритъ угрожающимъ тономъ: {253} -- Вы раньше осмотрите, а потомъ ужъ мы съ вами будемъ разговаривать. Мeста найдутся. Въ крайности -- я къ Успенскому пойду. Успенскiй -- начальникъ лагеря. Докторъ не можетъ знать, откуда на горизонтe третьяго лагпункта появился Юра и какiя у него были или могли быть отношенiя съ Успенскимъ. Докторъ тяжело вздыхаетъ. Я говорю о томъ, что у паренька, повидимому, язва привратника. Докторъ смотритъ на меня подозрительно. -- Да, нужно бы везти въ больницу. Ну что-жъ, завтра пришлемъ санитаровъ. -- Это -- завтра, -- говоритъ Юра, -- а парня нужно отнести сегодня. Нeсколько урокъ уже столпилось у постели болящаго. Они откуда-то въ одинъ моментъ вытащили старыя, рваныя и окровавленныя носилки -- и у доктора никакого выхода не оказалось. Парня взвалили на носилки, и носилки въ сопровожденiи Юры, доктора и еще какой-то шпаны потащились куда-то въ больницу. Утромъ мы по обыкновенiю стали вьючить на себя необходимeйшую часть нашего имущества. Къ Юрe подошелъ какой-то чрезвычайно ясно выраженный урка, остановился передъ нами, потягивая свою цыгарку и лихо сплевывая. -- Что это -- паханъ твой? -- спросилъ онъ Юру. -- Какой паханъ? -- Ну, батька, отецъ -- человeчьяго языка не понимаешь? -- Отецъ. -- Такъ, значитъ, вотъ что -- насчетъ борохла вашего -- не бойтесь. Никто ни шпинта не возьметъ. Будьте покойнички. Парнишка-то этотъ -- съ нашей шпаны. Такъ что вы -- намъ, а мы -- вамъ. О твердости урочьихъ обeщанiй я кое-что слыхалъ, но не очень этому вeрилъ. Однако, Юра рeшительно снялъ свое "борохло", и мнe ничего не оставалось, какъ послeдовать его примeру. Если ужъ "оказывать довeрiе" -- такъ безъ запинки. Урка посмотрeлъ на насъ одобрительно, еще сплюнулъ и сказалъ: -- А ежели кто тронетъ -- скажите мнe. Тутъ тебe не третiй отдeлъ, найдемъ вразъ. Урки оказались, дeйствительно, не третьимъ отдeломъ и не активистами. За все время нашего пребыванiя въ Медгорe у насъ не пропало ни одной тряпки. Даже и послe того, какъ мы перебрались изъ третьяго лагпункта. Таинственная организацiя урокъ оказалась, такъ сказать, вездeсущей. Нeчто вродe китайскихъ тайныхъ обществъ нищихъ и бродягъ. Нeсколько позже -- Юра познакомился ближе съ этимъ мiромъ, оторваннымъ отъ всего остального человeчества и живущимъ по своимъ таинственнымъ и жестокимъ законамъ. Но пока что -- за свои вещи мы могли быть спокойны. В ЧЕРНОРАБОЧЕМЪ ПОЛОЖЕНIИ Насъ будятъ въ половинe шестого утра. На дворe еще тьма. Въ этой тьмe выстраиваются длинныя очереди лагерниковъ -- за {254} своей порцiей утренней каши. Здeсь порцiи раза въ два больше, чeмъ въ Подпорожьи: такъ всякiй совeтскiй бытъ тучнeетъ по мeрe приближенiя къ начальственнымъ центрамъ и тощаетъ по мeрe удаленiя отъ нихъ. Потомъ насъ выстраиваютъ по бригадамъ, и мы топаемъ -- кто куда. Наша бригада идетъ въ Медгору, "въ распоряженiе комендатуры управленiя". Приходимъ въ Медгору. На огромной площади управленческаго городка разбросаны зданiя, службы, склады. Все это выстроено на много солиднeе лагерныхъ бараковъ. Посерединe двора -- футуристическаго вида столпъ, и на столпe ономъ -- бюстъ Дзержинскаго, -- такъ сказать, основателя здeшнихъ мeстъ и благодeтеля здeшняго населенiя. Нашъ бригадиръ исчезаетъ въ двери комендатуры и оттуда появляется въ сопровожденiи какого-то мрачнаго мужчины, въ лагерномъ бушлатe, съ длинными висячими усами и изрытымъ оспой лицомъ. Мужчина презрительнымъ окомъ оглядываетъ нашу разнокалиберную, но въ общемъ довольно рваную шеренгу. Насъ -- человeкъ тридцать. Одни отправляются чистить снeгъ, другiе рыть ямы для будущаго ледника чекистской столовой. Мрачный мужчина, распредeливъ всю шеренгу, заявляетъ: -- А вотъ васъ двое, которые въ очкахъ, -- берите лопаты и айда за мной. Мы беремъ лопаты и идемъ. Мрачный мужчина широкими шагами перемахиваетъ черезъ кучи снeга, сора, опилокъ, досокъ и чортъ его знаетъ, чего еще. Мы идемъ за нимъ. Я стараюсь сообразить, кто бы это могъ быть не по его нынeшнему оффицiальному положенiю, а по его прошлой жизни. Въ общемъ -- сильно похоже на кондоваго рабочаго, наслeдственнаго пролетарiя и прочее. А впрочемъ -- увидимъ... Пришли на одинъ изъ дворовъ, заваленный пиленымъ лeсомъ: досками, брусками, балками, обрeзками. Мрачный мужчина осмотрeлъ все это испытующимъ окомъ и потомъ сказалъ: -- Ну, такъ вотъ, значитъ, что... Всю эту хрeновину нужно разобрать такъ, чтобы доски къ доскамъ, бруски къ брускамъ... Въ штабели, какъ полагается. Я осмотрeлъ все это столпотворенiе еще болeе испытующимъ окомъ: -- Тутъ на десять человeкъ работы на мeсяцъ будетъ. "Комендантъ" презрительно пожалъ плечами. -- А вамъ что? Сроку не хватитъ? Лeтъ десять, небось, имeется? -- Десять не десять, а восемь есть. -- Ну, вотъ... И складайте себe. А какъ пошабашите -- приходите ко мнe -- рабочее свeдeнiе дамъ... Шабашить -- въ четыре часа. Только что прибыли? -- Да. -- Ну, такъ вотъ, значитъ, и складайте. Только -- жилъ изъ себя тянуть -- никакого расчету нeтъ. Всeхъ дeлъ не передeлаешь, а сроку хватитъ... "Комендантъ" повернулся и ушелъ. Мы съ Юрой спланировали {255} нашу работу и начали потихоньку перекладывать доски, бревна и прочее. Тутъ только я понялъ, до чего я ослабь физически. Послe часа этой, въ сущности, очень неторопливой работы -- уже еле ноги двигались. Погода прояснилась. Мы усeлись на доскахъ на солнцe, достали изъ кармановъ по куску хлeба и позавтракали такъ, какъ завтракаютъ и обeдаютъ и въ лагеряхъ, и въ Россiи вообще, тщательно прожевывая каждую драгоцeнную крошку и подбирая упавшiя крошки съ досокъ и съ полъ бушлата. Потомъ -- посидeли и поговорили о массe вещей. Потомъ снова взялись за работу. Такъ незамeтно и прошло время. Въ четыре часа мы отправились въ комендатуру за "рабочими свeдeнiями". "Рабочiя свeдeнiя" -- это нeчто вродe квитанцiи, на которой "работодатель" отмeчаетъ, что такой-то заключенный работалъ столько-то времени и выполнилъ такой-то процентъ нормы. Мрачный мужчина сидeлъ за столикомъ и съ кeмъ-то говорилъ по телефону. Мы подождали. Повeсивъ трубку, онъ спросилъ мою фамилiю. Я сказалъ. Онъ записалъ, поставилъ какую-то "норму" и спросилъ Юру. Юра сказалъ. "Комендантъ" поднялъ на насъ свои очи: -- Что -- родственники? Я объяснилъ. -- Эге, -- сказалъ комендантъ. -- Заворочено здорово. Чтобы и сeмени на волe не осталось. Онъ протянулъ заполненную бумажку. Юра взялъ ее, и мы вышли на дворъ. На дворe Юра посмотрeлъ на бумажку и сдeлалъ индeйское антраша -- отголоски тeхъ индeйскихъ танцевъ, которые онъ въ особо торжественныхъ случаяхъ своей жизни выполнялъ лeтъ семь тому назадъ. -- Смотри. Я посмотрeлъ. На бумажкe стояло: -- Солоневичъ Иванъ. 8 часовъ. 135%. -- Солоневичъ Юрiи. 8 часовъ. 135%. Это означало, что мы выполнили по 135 процентовъ какой-то неизвeстной намъ нормы и поэтому имeемъ право на полученiе сверхударнаго обeда и сверхударнаго пайка размeромъ въ 1100 граммъ хлeба. Тысяча сто граммъ хлeба это, конечно, былъ капиталъ. Но еще большимъ капиталомъ было ощущенiе, что даже лагерный свeтъ -- не безъ добрыхъ людей... РАЗГАДКА СТА ТРИДЦАТИ ПЯТИ ПРОЦЕНТОВЪ Наша бригада нестройной и рваной толпой вяло шествовала "домой" на третiй лагпунктъ. Шествовали и мы съ Юрой. Все-таки очень устали, хотя и наработали не Богъ знаетъ сколько. Рабочiя свeдeнiя съ отмeткой о ста тридцати пяти процентахъ выработки лежали у меня въ карманe и вызывали нeкоторое недоумeнiе: съ чего бы это? Здeсь, въ Медгорe, мы очутились на самыхъ низахъ {256} соцiальной лeстницы лагеря. Мы были окружены и придавлены неисчислимымъ количествомъ всяческаго начальства, которое было поставлено надъ нами съ преимущественной цeлью -- выколотить изъ насъ возможно большее количество коммунистической прибавочной стоимости. А коммунистическая прибавочная стоимость -- вещь гораздо болeе серьезная, чeмъ та, капиталистическая, которую въ свое время столь наивно разоблачалъ Марксъ. Здeсь выколачиваютъ все, до костей. Основныя функцiи выколачиванiя лежатъ на всeхъ "работодателяхъ", то-есть, въ данномъ случаe, на всeхъ, кто подписывалъ намъ эти рабочiя свeдeнiя. Проработавъ восемь часовъ на перекладкe досокъ и бревенъ, мы ощутили съ достаточной ясностью: при существующемъ уровнe питанiя и тренированности мы не то что ста тридцати пяти, а пожалуй, и тридцати пяти процентовъ не выработаемъ. Хорошо, попалась добрая душа, которая поставила намъ сто тридцать пять процентовъ. А если завтра доброй души не окажется? Перспективы могутъ быть очень невеселыми. Я догналъ нашего бригадира, угостилъ его папироской и завелъ съ нимъ разговоръ о предстоящихъ намъ работахъ и о томъ, кто, собственно, является нашимъ начальствомъ на этихъ работахъ. Къ термину "начальство" нашъ бригадиръ отнесся скептически. -- Э, какое тутъ начальство, все своя бражка. Это объясненiе меня не удовлетворило. Внeшность бригадира была нeсколько путаной: какая же "бражка" является для него "своей"? Я переспросилъ. -- Да въ общемъ же -- свои ребята. Рабочая публика. Это было яснeе, но не на много. Во-первыхъ, потому, что сейчасъ въ Россiи нeтъ слоя, болeе разнокалибернаго, чeмъ пресловутый рабочiй классъ, и, во-вторыхъ, потому, что званiемъ рабочаго прикрывается очень много очень разнообразной публики: и урки, и кулаки, и дeлающiе карьеру активисты, и интеллигентская молодежь, зарабатывающая пролетарскiе мозоли и пролетарскiй стажъ, и многiе другiе. -- Ну, знаете, рабочая публика бываетъ ужъ очень разная. Бригадиръ беззаботно передернулъ плечами. -- Гдe разная, а гдe и нeтъ. Тутъ гаражи, электростанцiи, мастерскiя, мельницы. Кого попало не поставишь. Тутъ завeдуютъ рабочiе, которые съ квалификацiей, съ царскаго времени рабочiе. Квалифицированный рабочiй, да еще съ царскаго времени -- это было уже ясно, опредeленно и весьма утeшительно. Сто тридцать пять процентовъ выработки, лежавшiе въ моемъ карманe, потеряли характеръ прiятной неожиданности и прiобрeли нeкоторую закономeрность: рабочiй -- всамдeлишный, квалифицированный, да еще царскаго времени, не могъ не оказать намъ, интеллигентамъ, всей той поддержки, на которую онъ при данныхъ обстоятельствахъ могъ быть способенъ. Правда, при "данныхъ обстоятельствахъ" нашъ, еще неизвeстный мнe, комендантъ кое-чeмъ и рисковалъ: а вдругъ бы кто-нибудь разоблачилъ нашу фактическую {257} выработку? Но въ Совeтской Россiи люди привыкли къ риску и къ риску не только за себя самого. Не знаю, какъ кто, но лично я всегда считалъ теорiю разрыва интеллигенцiи съ народомъ -- кабинетной выдумкой, чeмъ-то весьма близкимъ къ такъ называемымъ сапогамъ всмятку, однимъ изъ тeхъ изобрeтенiй, на которыя такъ охочи и такiе мастера русскiе пишущiе люди. Сколько было выдумано всякихъ мiровоззрeнческихъ, мистическихъ, философическихъ и потустороннихъ небылицъ! И какая отъ всего этого получилась путаница въ терминахъ, понятiяхъ и мозгахъ! Думаю, что ликвидацiя всего этого является основной, насущнeйшей задачей русской мысли, вопросомъ жизни и смерти интеллигенцiи, не столько подсовeтской -- тамъ процессъ обезвздориванiя мозговъ "въ основномъ" уже продeланъ -- сколько эмигрантской. ...Въ 1921-22 году Одесса переживала такъ называемые "дни мирнаго возстанiя". "Рабочiе" ходили по квартирамъ "буржуазiи" и грабили все, что де-юре было лишнимъ для буржуевъ и де-факто казалось нелишнимъ для возставшихъ. Было очень просто сказать: вотъ вамъ ваши рабочiе, вотъ вамъ русскiй рабочiй классъ. А это былъ никакой не классъ, никакiе не рабочiе. Это была портовая шпана, лумпенъ-пролетарiатъ Молдаванки и Пересыпи, всякiе отбившiеся люди, такъ сказать, генеалогическiй корень нынeшняго актива. Они не были рабочими въ совершенно такой же степени, какъ не былъ интеллигентомъ дореволюцiонный околодочный надзиратель, бившiй морду пьяному дворнику, какъ не былъ интеллигентомъ -- то-есть профессiоналомъ умственнаго труда -- старый баринъ, пропивавшiй послeднiя закладныя. Всe эти мистически кабинетныя теорiи и прозрeнiя сыграли свою жестокую роль. Они раздробили единый народъ на противостоящiя другъ другу группы. Отбросы классовъ были представлены, какъ характерные представители ихъ. Большевизмъ, почти генiально использовавъ путаницу кабинетныхъ мозговъ, извлекъ изъ нея далеко не кабинетныя послeдствiя. Русская революцiя, которая меня, какъ и почти всeхъ русскихъ интеллигентовъ, спихнула съ "верховъ" -- въ моемъ случаe, очень относительныхъ -- и погрузила въ "низы" -- въ моемъ случаe, очень неотносительные (уборка мусорныхъ ямъ въ концлагерe -- чего ужъ глубже) -- дала мнe блестящую возможность провeрить свои и чужiя точки зрeнiя на нeкоторые вопросы. Долженъ сказать откровенно, что за такую провeрку годомъ концентрацiоннаго лагеря заплатить стоило. Склоненъ также утверждать, что для нeкоторой части россiйской эмиграцiи годъ концлагеря былъ бы великолeпнымъ средствомъ для протиранiя глазъ и приведенiя въ порядокъ мозговъ. Очень вeроятно, что нeкоторая группа новыхъ возвращенцевъ этимъ средствомъ принуждена будетъ воспользоваться. Въ тe дни, когда культурную Одессу грабили "мирными возстанiями", я работалъ грузчикомъ въ Одесскомъ рабочемъ кооперативe. Меня послали съ грузовикомъ пересыпать бобы изъ какихъ-то закромовъ въ мeшки на завод