ъ проведены съ такой-же точностью, какъ раньше были проведены границы губернiй; на картахъ этихъ лагерныхъ границъ, конечно, нeтъ). Возникала проблема: слeдуетъ ли намъ "съорiентироваться" такъ, чтобы остаться здeсь, за Свирьлагомъ, или попытаться перебраться на сeверъ, въ ББК, куда будетъ переправлена часть оставшагося административнаго персонала подпорожскаго отдeленiя?.. Но тамъ будетъ видно. "Довлeетъ дневи злоба его". Пока что свeтитъ солнышко, на душe легко и оптимистично, въ карманe лежитъ еще чекалинская икра -- словомъ carpe diem. Чeмъ мы и занялись. ЛИКВИДКОМЪ Нeсколько дней мы съ Юрой болтались въ совсeмъ неприкаянномъ видe. Комендатура пока что выдавала намъ талончики на обeдъ и хлeбъ, дрова для опустeлой палатки мы воровали на электростанцiи. Юра, пользуясь свободнымъ временемъ, приноровился {195} ловить силками воронъ въ подкрeпленiе нашему лагерному меню... Борисъ возился со своими амбулаторiями, больницами и слабосилками. Черезъ нeсколько дней выяснилось, что Подпорожье дeйствительно передается Свирьлагу, и на мeстe Подпорожскаго "штаба" возникъ ликвидацiонный комитетъ во главe съ бывшимъ начальникомъ отдeленiя тов. Видеманомъ, массивнымъ и мрачнымъ мужчиной съ объемистымъ животомъ и многоэтажнымъ затылкомъ, несмотря на свои 30-35 лeтъ. Я смотрeлъ на него и думалъ, что этотъ-то до импотенцiи не дойдетъ, какъ дошелъ Чекалинъ. Этому пальца въ ротъ не клади. Управляющимъ дeлами ликвидкома была милая женщина, Надежда Константиновна, жена заключеннаго агронома, бывшаго коммуниста и бывшаго замeстителя наркома земледeлiя, я уже не помню какой республики. Сама она была вольно-наемной. Мы съ Юрой приноровились въ этотъ ликвидкомъ на скромныя амплуа "завпишмашечекъ". Отъ планово-экономическихъ и литературно-юридическихъ перспективъ я ухитрился уклониться: хватитъ. Работа въ ликвидкомe была тихая. Работали ровно десять часовъ въ сутки, были даже выходные дни. Спeшить было некому и некуда. И вотъ я сижу за машинкой и подъ диктовку представителей ликвидацiонной комиссiи ББК и прiемочной комиссiи Свирьлага мирно выстукиваю безконечныя вeдомости: "Баракъ № 47, дощатый, въ вагонку... кубатура 50 Х 7,50 Х 3,2 м. Полы настланные, струганые... дверей плотничной работы -- 1, оконъ плотничной работы, застекленныхъ -- 2... Никакого барака № 47 въ природe давно уже не существуетъ: онъ пошелъ въ трубу, въ печку со всей своей кубатурой, окнами и прочимъ въ тe дни, когда ББК всучивалъ БАМу мертвыя или, какъ дипломатично выражался Павелъ Ивановичъ Чичиковъ, "какъ бы несуществующiя" души... Теперь ББК всучиваетъ и Свирьлагу несуществующiе бараки. Представители Свирьлага съ полной серьезностью подписываютъ эти чичиковскiя вeдомости. Я молчу. Мнe какое дeло... Принявъ этакимъ манеромъ половину Подпорожскаго отдeленiя, свирьлаговцы, наконецъ, спохватились. Прieхала какая-то свирьлаговская бригада и проявила необычайную прозорливость: поeхала на Погру и обнаружила, что бараковъ, принятыхъ Свирьлагомъ, уже давно и въ поминe нeтъ. Затeмъ произошелъ такой приблизительно дiалогъ: ББК: Знать ничего не знаемъ. Подписали прiемочный актъ -- ну, и расхлебывайте. Свирьлагъ: Мы принимали только по описи, а не въ натурe. Тeхъ кто принималъ, посадимъ, а акты считаемъ аннулированными. ББК: Ну, и считайте. Акты -- у насъ, и конченъ балъ. Свирьлагъ: Мы васъ на чистую воду выведемъ. ББК: Знать ничего не знаемъ. У насъ бараки по описямъ числятся; мы ихъ по описямъ и сдать должны. А вы тоже кому-нибудь передайте. Такъ оно и пойдетъ. {196} Свирьлагъ: А кому мы будемъ передавать? ББК: Ну, ужъ это дeло ваше -- выкручивайтесь, какъ знаете. Ну, и такъ далeе. Обe тяжущiяся стороны поeхали жаловаться другъ на друга въ Москву, въ ГУЛАГ (опять же и командировочныя перепадаютъ)... Мы съ Юрой за это время наслаждались полнымъ бездeльемъ, первыми проблесками весны и даже посылками. Послe ликвидацiи почтово-посылочной экспедицiи лагеря, посылки стали приходить по почтe. А почта, не имeя еще достаточной квалификацiи, разворовывала ихъ робко и скромно: кое-что оставалось и намъ... Потомъ изъ Москвы пришелъ приказъ: принимать по фактическому наличiю. Стали принимать по фактическому наличiю -- и тутъ ужъ совсeмъ ничего нельзя было разобрать. Десятки тысячъ топоровъ, пилъ, ломовъ, лопатъ, саней и прочаго лежали погребенными подъ сугробами снeга гдe-то на лeсосeкахъ, на карьерахъ, гдe ихъ побросали охваченные бамовской паникой лагерники. Существуютъ ли эти пилы и прочее въ "фактическомъ наличiи" или не существуютъ? ББК говоритъ: существуютъ -- вотъ, видите, по описи значится. Свирьлагъ говоритъ: знаемъ мы ваши описи. ББК: ну, такъ вeдь это пилы -- не могли же онe сгорeть? Свирьлагъ: ну, знаете, у такихъ жуликовъ, какъ вы, и пилы горeть могутъ... Было пять локомобилей. Два взорванныхъ и одинъ цeлый (на электростанцiи) -- на лицо. Недостающихъ двухъ никакъ не могутъ найти. Какъ будто бы не совсeмъ иголки, а вотъ искали, искали, да такъ и не нашли. Свирьлагъ говоритъ: вотъ видите -- ваши описи. ББК задумчиво скребетъ затылокъ: надо полагать, БАМовская комиссiя сперла -- ужъ такое жулье въ этой комиссiи. Свирьлагъ: чего ужъ скромничать, такого жулья, какъ въ ББК... Экскаваторъ, сброшенный въ Свирь, приняли, какъ "груду желeзнаго лома, вeсомъ около трехсотъ тоннъ". Приняли и нашу электростанцiю, генераторъ и локомобиль, и какъ только приняли, сейчасъ же погрузили Подпорожье въ полный мракъ: не зазнавайтесь, теперь мы хозяева. Керосину не было, свeчей и тeмъ болeе. Вечерами работать было нечего. Мы, по причинe "ликвидацiи" нашей палатки, перебрались въ пустующую карельскую избу и тихо зажили тамъ. Дрова воровали не на электростанцiи -- ибо ея уже не было, -- а въ самомъ ликвидкомe. Кто-то изъ ББК поeхалъ въ Москву жаловаться на Свирьлагъ. Кто-то изъ Свирьлага поeхалъ въ Москву жаловаться на ББК. Изъ Москвы телеграмма: "станцiю пустить". А за это время Свирьлагъ ухитрился уволочь куда-то генераторъ. Опять телеграммы, опять командировки. Изъ Москвы приказъ: станцiю пустить подъ чью-то личную отвeтственность. Въ случаe невозможности -- перейти на керосиновое освeщенiе. Въ Москву телеграмма: "просимъ приказа о внeплановой и внeочередной отгрузкe керосина"... Дeло о выeденномъ яйцe начинало прiобрeтать подлинно большевицкiй размахъ. {197} СУДЬБЫ ЖИВОГО ИНВЕНТАРЯ Съ передачей живого инвентаря Подпорожья дeло шло и труднeе, и хуже: Свирьлагъ не безъ нeкотораго основанiя исходилъ изъ того предположенiя, что если даже такое жулье, какъ ББК, не сумeло всучить этотъ живой инвентарь БАМу, то, значитъ, этотъ инвентарь дeйствительно никуда не годится: зачeмъ же Свирьлагу взваливать его себe на шею и подрывать свой "хозяйственный расчетъ". ББК, съ вороватой спeшкой и съ ясно выраженнымъ намeренiемъ оставить Свирьлагу одну слабосилку, перебрасывалъ на сeверъ тeхъ людей, которые не попали на БАМ "по соцiальнымъ признакамъ", т.е. относительно здоровыхъ. Свирьлагъ негодовалъ, слалъ въ Москву телеграммы и представителей, а пока что выставилъ свои посты въ уже принятой части Подпорожья. ББК же въ отместку поставило свои посты на остальной территорiи отдeленiя. Этотъ междувeдомственный мордобой выражался, въ частности, въ томъ, что свирьлаговскiе посты перехватывали и арестовывали ББКовскихъ лагерниковъ, а ББКовскiе -- свирьлаговскихъ. Въ виду того, что весь ВОХР былъ занять этимъ увлекательнымъ вeдомственнымъ спортомъ, ямы, въ которыхъ зимою были закопаны павшiя отъ вeточнаго корма и отъ другихъ соцiалистическихъ причинъ лошади, -- остались безъ охраны -- и это спасло много лагерниковъ отъ голодной смерти. ББК считалъ, что онъ уже сдалъ "по описямъ" подпорожское отдeленiе. Свирьлагъ считалъ, что онъ его "по фактической наличности" еще не принялъ. Поэтому лагерниковъ норовили не кормить ни Свирьлагъ, ни ББК. Оба, ругаясь и скандаля, выдавали "авансы" то за счетъ другъ друга, то за счетъ ГУЛАГа. Случалось такъ, что на какомъ-нибудь засeданiи въ десять-одиннадцать часовъ вечера, послe того, какъ аргументы обeихъ сторонъ были исчерпаны, выяснялось, что на завтра двадцать тысячъ лагерниковъ кормить рeшительно нечeмъ. Тогда летeли радiо въ Медгору и въ Лодейное Поле (свирьлаговская столица), телеграммы-молнiи -- въ Москву, и черезъ день изъ Петрозаводска, изъ складовъ кооперацiи доставлялся хлeбъ. Но день или два лагерь ничего не eлъ, кромe дохлой конины, которую лагерники вырубали топорами и жарили на кострахъ. Для разбора всей этой канители изъ Москвы прибыла какая-то представительница ГУЛАГа, а изъ Медгоры, въ помощь нехитрой головe Видемана, прieхалъ Якименко. Борисъ, который эти дни ходилъ, сжавши зубы и кулаки, пошелъ по старой памяти къ Якименкe -- нельзя же такъ, что-бъ ужъ совсeмъ людей не кормить. Якименко былъ очень любезенъ, сказалъ, что это маленькiе недостатки ликвидацiоннаго механизма и что наряды на отгрузку продовольствiя ГУЛАГомъ уже даны. Наряды, дeйствительно, были, но продовольствiи по нимъ не было. Начальники лагпунктовъ съ помощью своего ВОХРа грабили сельскiе кооперативы и склады какого-то "Сeвзаплeса". {198} ПРОТОКОЛЫ ЗАСEДАНIЙ Лагерь неистово голодалъ, и ликвидкомъ съ большевицкой настойчивостью засeдалъ, засeдалъ. Протоколы этихъ засeданiй вела Надежда Константиновна. Она была хорошей стенографисткой и добросовeстной, дотошной женщиной. Именно въ виду этого, рeчи тов. Видемана въ расшифрованномъ видe были рeшительно ни на что не похожи. Надежда Константиновна, сдерживая свое волненiе, несла ихъ на подпись Видеману, и изъ начальственнаго кабинета слышался густой басъ: -- Ну, что это вы тутъ намазали? Ни черта подобнаго я не говорилъ! Чортъ знаетъ что такое!.. А еще стенографистка! Немедленно переправьте, какъ я говорилъ. Н. К. возвращалась, переправляла, я переписывалъ, -- потомъ мнe все это надоeло, да и на засeданiя эти интересно было посмотрeть. Я предложилъ Надеждe Константиновнe: -- Знаете, что? Давайте протоколы буду вести я, а вы за меня на машинкe стукайте. -- Да вы вeдь стенографiи не знаете. -- Не играетъ никакой роли. Полная гарантiя успeха. Не понравится -- деньги обратно. Для перваго случая Надежда Константиновна сказалась больной, и я скромно просунулся въ кабинетъ Видемана. -- Товарищъ Заневская больна, просила меня замeнить ее... Если разрeшите... -- А вы стенографiю хорошо знаете? -- Да... У меня своя система. -- Ну, смотрите... На другое утро "стенограмма" была готова. Нечленораздeльный рыкъ товарища Видемана прiобрeлъ въ ней литературныя формы и кое-какой логическiй смыслъ. Кромe того, тамъ, гдe, по моему мнeнiю, въ рeчи товарища Видемана должны были фигурировать "интересы индустрiализацiи страны" -- фигурировали "интересы индустрiализацiи страны. Тамъ, гдe, по моему, долженъ былъ торчать "нашъ великiй вождь" -- торчалъ "нашъ великiй вождь"... Мало ли я такой ахинеи рецензировалъ на своемъ вeку... Надежда Константиновна понесла на подпись протоколы моего производства, предварительно усумнившись въ томъ, что Видеманъ говорилъ дeйствительно то, что у меня было написано. Я разсeялъ сомнeнiя Надежды Константиновны. Видеманъ говорилъ что-то, только весьма отдаленно похожее на мою запись. Надежда Константиновна вздохнула и пошла. Слышу видемановскiй басъ: -- Вотъ это я понимаю -- это протоколъ... А то вы, товарищъ Заневская, понавыдумываете, что ни уха, ни рыла не разберешь. Въ своихъ протоколахъ я, конечно, блюлъ и нeкоторые вeдомственные интересы, т.е. интересы ББК: на чьемъ возу eдешь... Поэтому передъ тeмъ, какъ подписывать мои литературно-протокольныя измышленiя, свирьлаговцы часто обнаруживали нeкоторые признаки сомнeнiя, и тогда гудeлъ Видемановскiй басъ: -- Ну, ужъ это чортъ его знаетъ что... Вeдь сами же вы {199} говорили... Вeдь всe же слыхали... Вeдь это же стенографiя -- слово въ слово... Ну ужъ, если вы и такимъ способомъ будете нашу работу срывать... Видеманъ былъ парень напористый. Свирьлаговцы, видимо, вздыхали -- ихъ вздоховъ изъ сосeдней комнаты я слышать не могъ; -- но подписывали. Видеманъ сталъ замeчать мое существованiе. Входя въ нашу комнату и передавая какiя-нибудь бумаги Надеждe Константиновнe, онъ клалъ ей на плечо свою лапу, въ которой было чувство собственника, и смотрeлъ на меня грознымъ взглядомъ: на чужой, дескать, каравай рта не разeвай. Грозный взглядъ Видемана былъ направленъ не по адресу. Тeмъ не менeе, я опять начиналъ жалeть о томъ, что чортъ снова впуталъ насъ въ высокiя сферы лагеря. САНИТАРНЫЙ ГОРОДОКЪ Однако, чортъ продолжалъ впутывать насъ и дальше. Какъ-то разъ въ нашу пустую избу пришелъ Борисъ. Онъ жилъ то съ съ нами, то на Погрe, какъ попадалось. Мы устроились по лагернымъ масштабамъ довольно уютно. Свeта не было, но зато весь вечеръ ярко пылали въ печкe ворованный въ ликвидкомe дрова, и была почти полная иллюзiя домашняго очага. Борисъ началъ сразу: -- У меня появилась идея такого сорта... Сейчасъ на Погрe дeлается чортъ знаетъ что... Инвалидовъ и слабосилку совсeмъ не кормятъ и, думаю, при нынeшней постановкe вопроса, едва-ли и будутъ кормить. Нужно бы устроить такъ, чтобы превратить Погру въ санитарный городокъ, собрать туда всeхъ инвалидовъ сeверныхъ лагерей, слабосилокъ и прочее, наладить какое-нибудь несложное производство и привести все это подъ высокую руку ГУЛАГа. Если достаточно хорошо расписать все это -- ГУЛАГ можетъ дать кое-какiе продовольственные фонды. Иначе и ББК, и Свирьлагъ будутъ крутить и засeдать, пока всe мои настоящiе и будущiе пацiенты не вымрутъ окончательно... Какъ твое мнeнiе? Мое мнeнiе было отрицательнымъ... -- Только что вырвались живьемъ изъ Бамовской эпопеи -- и слава тебe, Господи... Опять влeзать въ какую-то халтуру? -- Это не халтура, -- серьезно поправилъ Борисъ. -- Правда, что не халтура... И тeмъ хуже. Намъ до побeга осталось какихъ-нибудь четыре мeсяца... Какого чорта намъ ввязываться?.. -- Ты, Ва, говоришь такъ потому, что ты не работалъ въ этихъ слабосилкахъ и больницахъ. Если бы работалъ -- ввязался бы. Вотъ ввязался же ты въ подлоги съ Бамовскими вeдомостями... Въ тонe Бориса былъ легкiй намекъ на мою некорректность. Я-то счелъ возможнымъ ввязаться -- почему же оспариваю его право ввязываться?... -- Ты понимаешь, Ва, вeдь это на много серьезнeе твоихъ списковъ... Это было, дeйствительно, на много серьезнeе моихъ {200} списковъ. Дeло заключалось въ томъ, что, при всей системe эксплоатацiи лагерной рабочей силы, огромная масса людей навсегда теряла свое здоровье и работоспособность. Нeсколько лeтъ тому назадъ такихъ лагерныхъ инвалидовъ "актировали": комиссiя врачей и представителей лагерной администрацiи составляла акты, которые устанавливали, что Ивановъ седьмой потерялъ свою работоспособность навсегда, и Иванова седьмого, послe нeкоторой административной волокиты, изъ лагеря выпускали -- обычно въ ссылку на собственное иждивенiе: хочешь -- живи, хочешь -- помирай. Нечего грeха таить: по такимъ актамъ врачи норовили выручать изъ лагеря въ первую очередь интеллигенцiю. По такому акту, въ частности, выкрутился изъ Соловковъ и Борисъ, когда его зрeнiе снизилось почти до границъ слeпоты. Для ГПУ эта тенденцiя не осталась, разумeется, въ тайнe, и "активацiя" была прекращена. Инвалидовъ стали оставлять въ лагеряхъ. На работу ихъ не посылали и давали имъ по 400 гр. хлeба въ день -- норма медленнаго умиранiя. Болeе удачливые устраивались дневальными, сторожами, курьерами, менeе удачливые постепенно вымирали -- даже и при "нормальномъ" ходe вещей. При всякомъ же нарушенiи снабженiя -- напримeръ, такомъ, какой въ данный моментъ претерпeвало Подпорожье, -- инвалиды вымирали въ ускоренномъ порядкe, ибо при нехваткe продовольствiя лагерь въ первую очередь кормилъ болeе или менeе полноцeнную рабочую силу, а инвалиды предоставлялись ихъ собственной участи... По одному подпорожскому отдeленiю полныхъ инвалидовъ, т.е. людей, даже по критерiю ГПУ неспособныхъ ни къ какому труду, насчитывалось 4500 человeкъ, слабосилка -- еще тысячъ семь... Да, все это было немного серьезные моихъ списковъ... -- А матерiальная база? -- спросилъ я. -- Такъ тебe ГУЛАГ и дастъ лишнiй хлeбъ для твоихъ инвалидовъ... -- Сейчасъ они ничего не дeлаютъ и получаютъ фунтъ. Если собрать ихъ со всeхъ сeверныхъ лагерей -- наберется, вeроятно, тысячъ сорокъ-пятьдесятъ, можно наладить какую-нибудь работенку, и они будутъ получать по полтора фунта... Но это дeло отдаленное... Сейчасъ важно вотъ что: подсунуть ГУЛАГу такой проектъ и подъ этимъ соусомъ сейчасъ же получить продовольственные фонды. Если здeсь запахнетъ дeло производствомъ -- хорошо бы выдумать какое-нибудь производство на экспортъ -- ГУЛАГ дополнительный хлeбъ можетъ дать... -- По моему, -- вмeшался Юра, -- тутъ и спорить совершенно не о чемъ. Конечно, Боба правъ. А ты, Ватикъ, опять начинаешь дрейфить... Матерiальную базу можно подыскать... Вотъ, напримeръ, березы здeсь рубится до чорта, можно организовать какое-нибудь берестяное производство -- коробочки, лукошки, всякое такое... И, кромe того, чeмъ намъ можетъ угрожать такой проектъ? -- Охъ, дeти мои, -- вздохнулъ я, -- согласитесь сами, что насчетъ познанiя всякаго рода совeтскихъ дeлъ я имeю достаточный опытъ. Во что-нибудь да влипнемъ... Я сейчасъ не могу сказать, во что именно, но обязательно влипнемъ... Просто {201} потому, что иначе не бываетъ. Разъ какое-нибудь дeло, такъ въ него обязательно втешутся и партiйный карьеризмъ, и склока, и подсиживанiе, и прорывы, и чортъ его знаетъ что еще. И все это отзовется на ближайшей безпартiйной шеe, т.е., въ данномъ случаe, на Бобиной. Да еще въ лагерe... -- Ну, и чортъ съ нимъ, -- сказалъ Юра, -- влипнемъ и отлипнемъ. Не въ первый разъ. Тоже, подумаешь, -- удовольствiе жить въ этомъ раю. -- Юра сталъ развивать свою обычную теорiю. -- Дядя Ваня, -- сурово сказалъ Борисъ, -- помимо всякихъ другихъ соображенiй, на насъ лежатъ вeдь и нeкоторыя моральныя обязанности... Я почувствовалъ, что моя позицiя, да еще при атакe на нее съ обоихъ фланговъ -- совершенно безнадежна. Я попытался оттянуть рeшенiе вопроса. -- Нужно бы предварительно пощупать, что это за представительница ГУЛАГа? -- Дядя Ваня, ни для чего этого времени нeтъ. У меня только на Погрe умираетъ ежедневно отъ голода отъ пятнадцати до пятидесяти человeкъ... Такимъ образомъ, мы влипли въ исторiю съ санитарнымъ городкомъ на Погрe. Мы всe оказались пророками, всe трое: я -- потому, что мы, дeйствительно, влипли въ нехорошую исторiю, въ результатe которой Борисъ вынужденъ былъ бeжать отдeльно отъ насъ; Борисъ -- потому, что, хотя изъ сангородка не получилось ровно ничего, -- инвалиды "на данный отрeзокъ времени" были спасены, и, наконецъ, Юра -- потому, что, какъ бы тяжело это все ни было -- мы въ конечномъ счетe все же выкрутились... ПАНЫ ДЕРУТСЯ Проектъ организацiи санитарнаго городка былъ обмозгованъ со всeхъ точекъ зрeнiя. Производства для этого городка были придуманы. Чего они стоили въ реальности -- это вопросъ второстепенный. Докладная записка была выдержана въ строго марксистскихъ тонахъ: избави Боже, что-нибудь ляпнуть о томъ, что люди гибнутъ зря, о человeколюбiи, объ элементарнeйшей человeчности -- это внушило бы подозрeнiя, что иницiаторъ проекта просто хочетъ вытянуть отъ совeтской власти нeсколько лишнихъ тоннъ хлeба, а хлeба совeтская власть давать не любитъ, насчетъ хлeба у совeтской власти психологiя плюшкинская... Было сказано о необходимости планомeрнаго ремонта живой рабочей силы, объ использованiи неизбeжныхъ во всякомъ производственномъ процессe отбросовъ человeческаго материла, о роли неполноцeнной рабочей силы въ дeлe индустрiализацiи нашего соцiалистическаго отечества, было подсчитано количество возможныхъ трудодней при производствахъ: берестяномъ, подсочномъ, игрушечномъ и прочемъ, была подсчитана рентабильность производства, наконецъ, эта рентабильность была выражена въ соблазнительной цифрe экспортныхъ золотыхъ рублей... Было весьма мало вeроятно, чтобы передъ {202} золотыми рублями ГУЛАГ устоялъ... Въ концe доклада было скромно указано, что проектъ этотъ желательно разсмотрeть въ спeшномъ порядкe, такъ какъ въ лагерe "наблюдается процессъ исключительно быстраго распыленiя неполноцeнной рабочей силы" -- вeжливо и для понимающихъ -- понятно... По ночамъ Борисъ пробирался въ ликвидкомъ и перестукивалъ на машинкe свой докладъ. Днемъ этого сдeлать было нельзя: Боже упаси, если бы Видеманъ увидалъ, что на его ББКовской машинкe печатается что-то для "этого паршиваго Свирьлага"... Повидимому, на почвe, свободной отъ всякихъ другихъ человeческихъ чувствъ, вeдомственный патрiотизмъ разрастается особо пышными и колючими зарослями. Проектъ былъ поданъ представительницe ГУЛАГа, какой-то товарищъ Шацъ, Видеману, какъ представителю ББК, кому-то, какъ представителю Свирьлага и Якименкe -- просто по старой памяти. Тов. Шацъ поставила докладъ Бориса на повeстку ближайшаго засeданiя ликвидкома. Въ кабинетъ Видемана, гдe проходили всe эти ликвидацiонныя и прочiя засeданiя, потихоньку собирается вся участвующая публика. Спокойной походкой человeка, знающаго свою цeну, входитъ Якименко. Молодцевато шагаетъ Непомнящiй -- начальникъ третьей части. Представители Свирьлага съ дeловымъ видомъ раскладываютъ свои бумаги. Д-ръ Шуквецъ нервнымъ шепотомъ о чемъ-то переговаривается съ Борисомъ. Наконецъ, огромными размашистыми шагами является представительница ГУЛАГ-а, тов. Шацъ. За нею грузно вваливается Видеманъ. Видеманъ какъ-то бокомъ и сверху смотритъ на путаную копну сeдоватыхъ волосъ тов. Шацъ, и видъ у него крайне недовольный. Тов. Шацъ объявляетъ засeданiе открытымъ, водружаетъ на столъ огромный чемоданнаго вида портфель и на портфель ни съ того ни съ сего кладетъ тяжелый крупнокалиберный кольтъ. Дeлаетъ она это не безъ нeкоторой демонстративности: то-ли желая этимъ подчеркнуть, что она здeсь не женщина, а чекистъ -- даже не чекистка, а именно чекистъ, то-ли пытаясь этимъ кольтомъ символизировать свою верховную власть въ этомъ собранiи -- исключительно мужскомъ. Я смотрю на товарища Шацъ, и по моей кожe начинаютъ бeгать мурашки. Что-то неопредeленное женскаго пола, въ возрастe отъ тридцати до пятидесяти лeтъ, уродливое, какъ всe семь смертныхъ грeховъ, вмeстe взятыхъ, съ добавленiемъ восьмого, Священнымъ Писанiемъ не предусмотрeннаго -- чекистскаго стажа. Она мнe напоминаетъ изсохшiй скелетъ какой-то злобной зубастой птицы, допотопной птицы, вотъ вродe археоптерикса... Ея маленькая птичья головка съ хищнымъ клювомъ все время вертится на худой жилистой шеe, ощупывая собравшихся колючимъ, недовeрчивымъ взглядомъ. У нея во рту махорочная собачья ножка, которою она дымитъ неимовeрно (почему не папиросы? Тоже демонстрацiя?), правой рукой все время вертитъ положенный на портфель кольтъ. Сидящiй рядомъ съ ней Видеманъ поглядываетъ на этотъ вертящiйся револьверъ искоса и съ видомъ крайняго неодобренiя... {203} Я начинаю мечтать о томъ, какъ было бы хорошо, если бы этотъ кольтъ бабахнулъ въ товарища Видемана или, еще лучше, въ самое тов. Шацъ. Но мои розовыя мечтанiя прерываетъ скрипучiй ржавый голосъ предсeдательницы: -- Ну-съ, такъ на повeсткe дня -- докладъ доктора, какъ тамъ его... Ну... Только не тяните -- здeсь вамъ не университетъ. Что-бъ коротко и ясно. Тонъ у тов. Шацъ -- отвратительный. Якименко недоумeнно подымаетъ брови -- но онъ чeмъ-то доволенъ. Я думаю, что раньше, чeмъ пускать свой проектъ, Борису надо было бы пощупать, что за персона эта тов. Шацъ... И, пощупавъ, -- воздержаться... Потому, что этакая изуродованная Господомъ Богомъ истеричка можетъ загнуть такое, что и не предусмотришь заранeе, и не очухаешься потомъ... Она, конечно, изъ "старой гвардiи" большевизма... Она, конечно, полна глубочайшаго презрeнiя не только къ намъ, заключеннымъ, но и къ чекистской части собранiя -- къ тeмъ революцiоннымъ парвеню, которые на ея, товарища Шацъ, революцiонная заслуги смотрятъ безъ особеннаго благоговeнiя, которые имeютъ нахальство гнуть какую-то свою линiю, опрыскиваться одеколономъ (и это въ моментъ, когда мiровая революцiя еще не наступила!) и вообще въ первый попавшiйся моментъ норовятъ подложить старой большевичкe первую попавшуюся свинью... Вотъ, вeроятно, поэтому-то -- и собачья ножка, и кольтъ, и манеры укротительницы звeрей. Сколько такихъ истеричекъ прошло черезъ исторiю русской революцiи. Большихъ дeлъ онe не сдeлали, но озлобленность ихъ исковерканнаго секса придавала революцiи особо отвратительныя черточки... Такому товарищу Щацъ попасться въ переплетъ -- упаси Господи... Борисъ докладываетъ. Я сижу, слушаю и чувствую: хорошо. Никакихъ "интеллигентскихъ соплей". Вполнe марксическiй подходъ. Такой-то процентъ бракованнаго человeческаго матерiала... Непроизводительные накладные расходы на обремененные бюджеты лагерей. Скрытые рессурсы неиспользованной рабочей силы... Примeры изъ московской практики: использованiе глухонeмыхъ на котельномъ производствe, безногихъ -- на конвейерахъ треста точной механики. Совeтская трудовая терапiя -- лeченiе заболeванiй "трудовыми процессами". Интересы индустрiализацiи страны. Историческiя шесть условiи товарища Сталина... Мелькомъ и очень вскользь о томъ, что въ данный переходный перiодъ жизни нашего отдeленiя... нeкоторые перебои въ снабженiи... ставятъ подъ угрозу... возможность использованiя указанныхъ скрытыхъ рессурсовъ и въ дальнeйшемъ. -- Я полагаю, -- кончаетъ Борисъ, -- что, разсматривая данный проектъ исключительно съ точки зрeнiя интересовъ индустрiализацiи нашей страны, только съ точки зрeнiя роста ея производительныхъ силъ и использованiя для этого всeхъ наличныхъ матерiальныхъ и человeческихъ рессурсовъ, хотя бы и незначительныхъ и неполноцeнныхъ, -- данное собранiе найдетъ, конечно, чисто большевицкiй подходъ къ обсужденiю предложеннаго ему проекта... Хорошо сдeлано. Немного длинно и литературно... Къ концу {204} фразы Видеманъ, вeроятно, уже забылъ, что было въ началe ея -- но здeсь будетъ рeшать не Видеманъ. На губахъ тов. Шацъ появляется презрительная усмeшка. -- И это -- все? -- Все. -- Ну-ну... Нервно приподымается д-ръ Шуквецъ. -- Разрeшите мнe. -- А вамъ очень хочется? Валяйте. Д-ръ Шуквецъ озадаченъ. -- Не въ томъ дeло, хочется ли мнe или не хочется... Но поскольку обсуждается вопросъ, касающiйся медицинской части... -- Не тяните кота за хвостъ. Ближе къ дeлу. Шуквецъ свирeпо топорщитъ свои колючiе усики. -- Хорошо. Ближе къ дeлу. Дeло заключается въ томъ, что девяносто процентовъ нашихъ инвалидовъ потеряли свое здоровье и свою трудоспособность на работахъ для лагеря. Лагерь морально обязанъ... -- Довольно, садитесь. Это вы можете разсказывать при лунe вашимъ влюбленнымъ институткамъ... Но д-ръ Шуквецъ не сдается... -- Мой уважаемый коллега... -- Никакихъ тутъ коллегъ нeтъ, а тeмъ болeе уважаемыхъ. Я вамъ говорю -- садитесь. Шуквецъ растерянно садится. Тов. Шацъ обращаетъ свой колючiй взоръ на Бориса. -- Та-акъ... Хорошенькое дeло!.. А скажите, пожалуйста, -- какое вамъ до всего этого дeло? Ваше дeло лeчить, кого вамъ приказываютъ, а не заниматься какими-то тамъ рессурсами. Якименко презрительно щуритъ глаза. Борисъ пожимаетъ плечами. -- Всякому совeтскому гражданину есть дeло до всего, что касается индустрiализацiи страны. Это разъ. Второе: если вы находите, что это не мое дeло, не надо было и ставить моего доклада. -- Я поручилъ доктору Солоневичу... -- начинаетъ Видеманъ. Шацъ рeзко поворачивается къ Видеману. -- Никто васъ не спрашиваетъ, что вы поручали и чего вамъ не поручали. Видеманъ умолкаетъ, но его лицо заливается густой кровью. Борисъ молчитъ и вертитъ въ рукахъ толстую дубовую дощечку отъ прессъ-папье. Дощечка съ трескомъ ломается въ его пальцахъ. Борисъ какъ бы автоматически, но не безъ нeкоторой затаенной демонстративности, сжимаетъ эту дощечку въ кулакe, и она крошится въ щепки. Всe почему-то смотрятъ на Бобину руку и на дощечку. Тов. Шацъ даже перестаетъ вертeть свой револьверъ. Видеманъ улавливаетъ моментъ и подсовываетъ револьверъ подъ портфель. Тов. Шацъ жестомъ разъяренной тигрицы выхватываетъ кольтъ обратно и снова кладетъ его сверху портфеля. Начальникъ третьей части, тов. Непомнящiй, смотритъ на этотъ кольтъ такъ же неодобрительно, какъ и всe остальные. {205} -- А у васъ, тов. Шацъ, предохранитель закрыть? -- Я умeла обращаться съ оружiемъ, когда вы еще подъ столъ пeшкомъ ходили. -- Съ тeхъ поръ, тов. Шацъ, вы, видимо, забыли, какъ съ нимъ слeдуетъ обращаться, -- нeсколько юмористически заявляетъ Якименко. -- Съ тeхъ поръ товарищъ Непомнящiй уже подъ потолокъ выросъ. -- Я прошу васъ, товарищъ Якименко, на оффицiальномъ засeданiи зубоскальствомъ не заниматься. А васъ, докторъ, -- Шацъ поворачивается къ Борису, -- я васъ спрашиваю "какое вамъ дeло" вовсе не потому, что вы тамъ докторъ или не докторъ, а потому, что вы контръ-революцiонеръ... Въ ваше сочувствiе соцiалистическому строительству я ни капли не вeрю... Если вы думаете, что вашими этими рессурсами вы кого-то тамъ проведете, такъ вы немножко ошибаетесь... Я -- старая партiйная работница, такихъ типиковъ, какъ вы, я видeла. Въ вашемъ проектe есть какая-то антипартiйная вылазка, можетъ быть, даже прямая контръ-революцiя. Я чувствую нeкоторое смущенiе. Неужели уже влипли? Такъ сказать, съ перваго же шага? Якименко все-таки былъ на много умнeе. -- Ну, насчетъ антипартiйной линiи -- это дeло ваше хозяйское, -- говоритъ Борисъ. -- Этотъ вопросъ меня совершенно не интересуетъ. -- То-есть, какъ это такъ это васъ можетъ не интересовать? -- Чрезвычайно просто -- никакъ не интересуетъ... Шацъ, видимо, не сразу соображаетъ, какъ ей реагировать на эту демонстрацiю... -- Ого-го... Васъ, я вижу, ГПУ сюда не даромъ посадило... -- О чемъ вы можете и доложить въ ГУЛАГe, -- съ прежнимъ равнодушiемъ говоритъ Борисъ. -- Я и безъ васъ знаю, что мнe докладывать. Хорошенькое дeло, -- обращается она къ Якименко, -- вeдь это же все бeлыми нитками шито -- этотъ вашъ докторъ, такъ онъ просто хочетъ получить для всeхъ этихъ бандитовъ, лодырей, кулаковъ лишнiй совeтскiй хлeбъ... Такъ мы этотъ хлeбъ и дали... У насъ эти фунты хлeба по улицамъ не валяются... Вопросъ предстаетъ передо мною въ нeсколько другомъ освeщенiи. Вeдь, въ самомъ дeлe, проектъ Бориса используютъ, производство какое-то поставятъ, но лишняго хлeба не дадутъ... Изъ-за чего было огородъ городить?.. -- А такихъ типиковъ, какъ вы, -- обращается она къ Борису, -- я этимъ самымъ кольтомъ... Борисъ приподымается и молча собираетъ свои бумаги. -- Вы это что? -- Къ себe, на Погру. -- А кто вамъ разрeшилъ? Что, вы забываете, что вы въ лагерe? -- Въ лагерe или не въ лагерe, но если человeка вызываютъ {206} на засeданiе и ставятъ его докладъ, такъ для того, чтобы выслушивать, а не оскорблять. -- Я вамъ приказываю остаться! -- визжитъ тов. Шацъ, хватаясь за кольтъ. -- Приказывать мнe можетъ тов. Видеманъ, мой начальникъ. Вы мнe приказывать ничего не можете. -- Послушайте, докторъ Солоневичъ... -- начинаетъ Якименко успокоительнымъ тономъ. Шацъ сразу набрасывается на него. -- А кто васъ уполномачиваетъ вмeшиваться въ мои приказанiя? Кто тутъ предсeдательствуетъ: вы или я? -- Останьтесь пока, докторъ Солоневичъ, -- говоритъ Якименко сухимъ, рeзкимъ и властнымъ тономъ, но этотъ тонъ обращенъ не къ Борису. -- Я считаю, товарищъ Шацъ, что такъ вести засeданiе, какъ ведете его вы, -- нельзя. -- Я сама знаю, что мнe можно и что нельзя... Я была связана съ нашими вождями, когда вы, товарищъ Якименко, о партiйномъ билетe еще и мечтать не смeли... Начальникъ третьей части съ трескомъ отодвигаетъ свой стулъ и подымается. -- Съ кeмъ вы тамъ, товарищъ Шацъ, были въ связи -- это насъ не касается. Это дeло ваше частное. А ежели люди пришли говорить о дeлe, такъ нечего имъ глотку затыкать. -- Еще вы, вы, меня, старую большевичку будете учить? Что это здeсь такое: б.... или военное учрежденiе? Видеманъ грузно, всeмъ своимъ сeдалищемъ поворачивается къ Шацъ. Тугiе жернова его мышленiя добрались, наконецъ, до того, что онъ-то ужъ военный въ гораздо большей степени, чeмъ тов. Шацъ, что онъ здeсь хозяинъ, что съ нимъ, хозяиномъ, обращаются, какъ съ мальчишкой, и что, наконецъ, старая большевичка ухитрилась сколотить противъ себя единый фронтъ всeхъ присутствующихъ... -- Ну, это ни къ какимъ чертямъ не годится... Что это вы, товарищъ Шацъ, какъ съ цeпи сорвались? Шацъ отъ негодованiя не можетъ произнести ни слова. -- Иванъ Лукьяновичъ, -- съ подчеркнутой любезностью обращается ко мнe Якименко, -- будьте добры внести въ протоколъ засeданiя мой протестъ противъ дeйствiй тов. Шацъ. -- Это вы можете говорить на партiйномъ собранiи, а не здeсь, -- взъeдается на него Шацъ. Якименко отвeчаетъ высоко и сурово: -- Я очень сожалeю, что на этомъ открытомъ безпартiйномъ собранiи вы сочли возможнымъ говорить о вашихъ интимныхъ связяхъ съ вождями партiи. Вотъ это -- ударъ! Шацъ вбираетъ въ себя свою птичью шею и окидываетъ собравшихся злобнымъ, но уже нeсколько растеряннымъ взглядомъ. Противъ нея -- единый фронтъ. И революцiонныхъ парвеню, для которыхъ партiйный "аристократизмъ" товарища Шацъ, какъ бeльмо въ глазу, и заключенныхъ, и, наконецъ, просто единый мужской фронтъ противъ зарвавшейся бабы. {207} Представитель Свирьлага смотритъ на Шацъ съ ядовитой усмeшечкой. -- Я присоединяюсь въ протесту тов. Якименко. -- Объявляю засeданiе закрытымъ, -- рeзко бросаетъ Шацъ и подымается. -- Ну, это ужъ позвольте, -- говоритъ второй представитель Свирьлага. -- Мы не можемъ срывать работу по передачe лагеря изъ-за вашихъ женскихъ нервовъ... -- Ахъ, такъ, -- шипитъ тов. Шацъ. -- Ну, хорошо. Мы съ вами еще поговоримъ объ этомъ... въ другомъ мeстe. -- Поговоримъ, -- равнодушно бросаетъ Якименко. -- А пока что я предлагаю докладъ д-ра Солоневича принять, какъ основу, и переслать его въ ГУЛАГ съ заключенiями мeстныхъ работниковъ. Я полагаю, что эти заключенiя въ общемъ и цeломъ будутъ положительными. Видеманъ киваетъ головой. -- Правильно. Послать въ ГУЛАГ. Толковый проектъ. Я голосую за. -- Я вопроса о голосованiи не ставила, я вамъ приказываю замолчать, товарищъ Якименко... -- Шацъ близка къ истерикe. Ея лeвая рука размахиваетъ собачьей ножкой, а правая вертитъ револьверъ. Якименко протягиваетъ руку черезъ столъ, забираетъ револьверъ и передаетъ его Непомнящему. -- Товарищъ начальникъ треть