т о ведущей, повелевающей и принудительной опеке учреждения и не будет решать "все через народ", как этого требовали наши русские сверхдемократические головотяпы в 1917 г. Грядущей России предстоит найти для себя -- свою, особую, оригинальную государственную форму, такое сочетание из "учреждения" и "корпорации", которое соответствовало бы русским, национальным историческим данным, начиная от наличного в России по-революционного правосознания и кончая национальной территорией. Перед лицом такой творческой задачи -- призывы зарубежных партий к формальной демократии остаются наивными, легкомысленными и безответственными. О ГОСУДАРСТВЕННОЙ ФОРМЕ(17.08.1948) Этот сложный и очень ответственный вопрос надо ставить с осторожностью и с полной непредвзятостью мысли. Прежде всего: государственная форма есть не "отвлеченное понятие" и не "политическая схема", безразличная к жизни народов, а строй жизни и живая организация народа. Необходимо, чтобы народ понимал свой жизненный строй; чтобы он умел -- именно "так" -- организоваться; чтобы он уважал законы этого строя и вкладывал свою волю в эту организацию. Иными словами: именно живое правосознание народа дает государственной форме осуществление, жизнь, силу; так, что государственная форма зависит прежде всего от уровня народного правосознания, от исторического нажитого народом политического опыта, от силы его воли и от его национального характера. Нелепо сажать за шахматы человека, не понимающего игры и ее правил, не умеющего задумать план партии, не желающего вложить в игру свою мысль и свою волю. Спортивная дружина, не сыгравшаяся в футбол, провалит состязание. Суворов готовил каждое сражение, разъясняя солдатам ход и смысл предстоящей операции; и именно благодаря этому он выигрывал бой за боем. Так и в политической жизни: она делается живыми людьми, их патриотической любовью, их государственным пониманием, их характером, их чувством долга, их организационными навыками, их уважением к закону. Все это надо воспитать. Нелепо вводить в стране государственную форму, не считаясь с уровнем и с навыками народного правосознания. Далее, государственная форма должна считаться с территориальными размерами страны и с численностью ее населения. В республике Сан-Марино (59 квадрат, километров, 9000 жителей!) исполнительная власть доселе принадлежит двум капитанам, избираемым "Большим Советом" (парламентом) на 6 месяцев, причем один из них обыкновенно выбирается из пришлых иностранцев... Некоторые, совсем маленькие Кантоны Швейцарии доселе собирают раз в год свое "однодневное вече" -- на площади, и, в случае дождя,--под зонтами... Уже в большинстве остальных Кантонов Швейцарии -- это невозможно. Далее, государственная форма должна считаться с климатом и с природою страны. Суровый климат затрудняет всю организацию народа, все сношения, все управление. Природа влияет на характер людей, на продовольствие страны, на ее промышленность; она определяет ее географические и стратегические границы, ее оборону, характер и обилие ее войн. Все это должно быть учтено в государственной форме. Многонациональный состав населения предъявляет к государственной форме свои требования. Он может стать фактором распада и привести к гибельным гражданским войнам. Но эта опасность может быть и преодолена: природой страны и горным свободолюбием солидаризирующихся народов (Швейцария); или же долгим и свободным эмигрантским отбором, заокеанским положением страны и торгово- промышленным характером государства (Соединенные Штаты); или же -- наконец -- религиозно-культурным преобладанием и успешным политическим водительством численно сильнейшего племени, если оно отличается настоящей уживчивостью и добротой (Россия). Выводы: -- Каждый народ и каждая страна есть живая индивидуальность со своими особыми данными, со своей неповторимой историей, душой и природой. Каждому народу причитается поэтому своя, особая, индивидуальная государственная форма и конституция, соответствующая ему и только ему. Нет одинаковых народов и не должно быть одинаковых форм и конституций. Слепое заимствование и подражание нелепо, опасно и может стать гибельным. Растения требуют индивидуального ухода. Животные в зоологическом саду имеют, -- по их роду и виду, -- индивидуальные режимы. Даже людям шьют платья по мерке... Откуда же эта нелепая идея, будто государственное устройство можно переносить механическим заимствованием из страны в страну? Откуда это наивное представление, что своеобразнейшая английская государственность, выношенная веками в своеобразной стране (смешение кровей! остров! море! климат! история!) своеобразнейшим народом (характер! темперамент! правосознание! культура!) -- может воспроизводиться любым народом с любым правосознанием и характером, в любой стране любого размера и с любым климатом!? Можно поистине подумать, что образованные политики совсем не читали -- ни Аристотеля, ни Маккиавели, ни Монтескье, ни Бокля... Какое же политическое верхоглядство нужно для того, чтобы навязывать всем народам государственную форму монархии, даже и тем, у которых нет и тени монархического правосознания (например. Соединенным Штатам, Швейцарии или бунтовщической Мексике, -- где Император Максимилиан был убит восставшими республиканцами через три года по воцарении в 1867 г.)?!.. Однако, не столь же ли безответственно -- загонять в республиканскую форму жизнь народа, выносившего в долгие века монархическое правосознание (например, Англию, Германию, Испанию, Сербию и Россию)?!.. Какое политическое доктринерство нужно было для того, чтобы в 1917 году сочинять в России некую сверхдемократическую, сверхреспубликанскую, сверхфедеративную конституцию и повергать Россию с ее наииндивидуальнейшей историей, душой и природой в хаос бессмысленногб и бестолкового распада, который только и мог закончиться тиранией бессовестных интернационалистов! Сколь прав был один из составителей избирательного закона в учредительное собрание, говоривший через три года (1920) с горем и ужасом: "О чем мы тогда думали?! Что мы делали? Ведь это был просто психоз! Мы стремились превзойти в демократичности все известные конституции--и погубили все!"... К сожалению этому умному, честному и мужественному патриоту, погибшему вскоре после того в советской тюрьме, нисколько не подражают эмигрантские политики... . Ныне почти все эмигрантские партии, следуя по-прежнему собственному политическому доктринерству и нашептам своих интернациональных "покровителей", снова требуют для России -- демократической, федеративной республики. Они знают, что вышло из "однодневного" учредительного собрания в 1917 году; они знают, что с тех пор русских людей обобрали до нищеты, стараясь превратить их в рабов; они знают, что их в течение тридцати лет лишали всякой верной осведомленности во внутренних и внешних делах и превращали в политических слепцов; они знают, что русских людей систематически отучали от всякого самостоятельного знания, суждения и понимания, от независимого труда и от личной ответственности; что их тридцать лет унижали, разрушали их веру и все духовные и нравственные основы жизни, приучая их к голодной продажности и гнусному взаимодоносительству... Они знают все это и считают это подходящим условием для немедленного введения демократической республики... . Чего же можно ждать от осуществления этих программ, -- кроме новых всенародных бедствий? . Пройдут годы национального опамятования, оседания, успокоения, уразумения, осведомления, восстановления элементарного правосознания, возврата к частной собственности, к началам чести и честности, к личной ответственности и лояльности, к чувству собственного достоинства, к неподкупности и самостоятельной мысли, -- прежде, чем русский народ будет в состоянии произвести осмысленные и не погибельные политические выборы. А до тех пор его может повести только национальная, патриотическая, отнюдь не тоталитарная, но авторитарная -- воспитывающая и возрождающая -- диктатура. ПРЕДПОСЫЛКИ ТВОРЧЕСКОЙ ДЕМОКРАТИИ (15-30.05.1951) То политическое течение, которое, по-видимому, преобладает в современном мире, должно быть обозначено как "фанатизм формальной демократии". Фанатизм -- потому, что это течение превратило свой лозунг в "исповедание веры", в панацею (всеисцеляющее средство), в критерий добра и зла, в предмет слепой верности и присяги; так как если бы надо было выбирать между тоталитарным режимом и формальной демократией, ибо ничего больше нет (тогда как на самом деле есть еще многое другое!). Это есть фанатизм формальной демократии, которая сводит все государственное устройство к форме всеобщего и равного голосования, отвлекаясь от качества человека и от внутреннего достоинства его намерении и целей, примиряясь со свободою злоумышления и предательства, сводя все дело к видимости "бюллетеня" и к арифметике голосов (количество). Но в действительности такая "демократия" ни от чего не обеспечивает: ни от всеобщей продажности, ни от предательских заговоров, ни от эксплуатации плутами слабых, добрых, темных и глупых, ни от анархии, ни от тирании, ни от тоталитаризма. История (1914-1951) только что дала новые жестокие уроки, присоединившиеся к прежним (из эпохи греко-римской, из эпохи Возрождения и из революций нового времени). Но разве фанатик внемлет урокам исторического опыта? Сколько раз формальные демократии вырождались, теряли свою творческую силу и губили государства! И нам, русским патриотам, совершенно необходимо додуматься в этом вопросе до конца и договориться друг с другом. Демократический строй далеко не всегда и не везде у места. Он имеет свои необходимые основы или "предпосылки": если нет их налицо, то ничего, кроме длительного разложения и гибели, демократия не дает. Каковы же эти предпосылки творческой демократии? 1. -- Первое: народ должен разуметь свободу, нуждаться в ней, ценить ее, уметь пользоваться ею и бороться за нее. Все это вместе должно быть обозначено как искусство свободы. Нет его -- и демократия обречена. Дело в том, что свобода совсем не состоит в "развязании" граждан или в "разнуздании" народа, но в замене внешней связанности, идущей "сверху" -- внутренней самосвязью, самодисциплиной. Свободный народ сам знает свои права, сам держит себя в пределах чести и закона; он знает, для чего ему дается свобода: он наполняет ее верной творческой инициативой -- в религии, в самоуправлении, в хозяйстве, в общении, в науке и в искусстве. Он не пойдет за негодяями, соблазняющими его "вседозволенностью", но заставит их замолчать. Он не позволит тоталитаристам отнять у него свободу, но сумеет отстоять ее. Народ, лишенный искусства свободы, будет настигнут двумя классическими опасностями: анархией и деспотией. Если он воспримет свободу как вседозволенность и начнет злоупотреблять ею (попирать все законы, вторгаться в чужие жилища, грабить чужое имущество, убивать своих действительных или мнимых врагов, разрушать, жечь и громить), то настанет анархия, которая сначала поведет страну и государство к гибели, а потом сменится тиранией, -- иногда своей, внутренней; иногда иностранной, завоевательной. Если же он не поймет, на что ему нужна свобода и не сумеет ею воспользоваться, то он отдаст ее любому авантюристу за обещания частного или классового прибытка. Он продаст ее тому деспоту, который сумеет разжечь его страсти, сорганизовать свои беззастенчивый кадр, увлечь людей несбыточными планами и "наградить" толпу "хлебом" и "зрелищами". Тогда демократия погибнет. История свидетельствует об этом бесчисленное множество раз. Не ясно ли, что первая опасность (анархия) настигла Россию в 1917 году и осуществителем ее был Владимир Ульянов и что вторая опасность (деспотия) настигла Германию в 1933 году и осуществителем ее был Адольф Гитлер? 2. -- Второй предпосылкой творческой демократии является достаточно высокий уровень правосознания. В каждом из нас есть две силы, обычно противостоящие друг другу: сила инстинкта и сила духа. Инстинкт, взятый сам по себе и не обузданный духом, -- есть волк в человеке: он хищен, коварен и жесток. Но он хитрее и изворотливее лесного волка. Человек голого инстинкта -- не ведает ни веры, ни совести, ни жалости, ни чести; он посмеивается над честностью, презирает доброту, не верит ни в какие принципы. Для него все хорошо, что ему выгодно. Он ищет богатства и власти. Он именно таков, каким его с восторгом и преклонением описал Фридрих Ницше в своем антихристианском произведении "Воля к власти", где Ницше взывает к "верховному зверю", к "дикому" и "злому" человеку с "веселым брюхом", с "грубым" и "диким" нравом, к безбожному наслажденцу. Бездуховному инстинкту противостоит дух в человеке, начало сердца, разумной воли, ответственного предстояния и совести. Дух проявляется в жажде священного, в искании Бога, в способности к самообладанию и к деятельной любви. Правосознание есть одно из основных его проявлений: "я есть личность с духовным достоинством и правами, я знаю, что мне можно, должно и чего нельзя; и такую же свободную и ответственную личность я чту в каждом другом человеке". Человек, имеющий здоровое правосознание -- есть свободный субъект прав; он имеет волю к лояльности (законопослушанию), он умеет блюсти и свои, и чужие полномочия, обязанности и запретности; он есть живая опора правопорядка, самоуправления, армии и государства. Человек, лишенный правосознания, подобен зверю и ведет себя, как волк. Человек, способный только к повиновению из страха, превращается в волка, как только отпадает страх. Человек без чувства ответственности и чести -- не способен ни к личному, ни к общественному самоуправлению, а потому не способен и к демократии. Если в народе нет здравого правосознания, то демократический строй превращается в решето злоупотреблений и преступлений. Беспринципные и пронырливые люди оказываются продажными, знают это друг про друга и покрывают друг друга: люди творят предательство, наживаются на этом и называют это "демократией". Спасти их и страну от гибели может только строгий авторитарный (отнюдь не тоталитарный!) режим. 3. -- Третьей предпосылкой является хозяйственная самостоятельность гражданина. Я разумею при этом не богатство, и не предпринимательство, и не земельную собственность, но личную способность и общественную возможность кормить свою семью честным, хотя бы и наемным трудом. Свободный гражданин должен чувствовать себя в жизни самостоятельным работником, не извергнутым из жизни своей страны, но органически включенным в реальный жизнеоборот. Только тот, кто чувствует себя самокормильцем, приносящим пользу своему народу, имеет основу для независимого суждения в политике для неподкупного волеизъявления и голосования. Он имеет под ногами некую творческую почвенность и в душе тот реальный образ мыслей, который возводит к верному пониманию государственного хозяйства и к верному ощущению государственных польз и нужд. Без этого демократия быстро вырождается в непрерывную схватку беспочвенных рвачей: о государстве и его устроении, о родине и ее спасении не думает никто, потому что все заняты личной добычей. Человек, лично не способный к честному труду, есть профессионал темных путей, опасный проныра, мастер плутни, продажный рукогрей. Он живет вне правопорядка и правосознания и потому оказывается политическим идиотом. После проигранных войн, гражданских войн и длительных революций -- в стране оказывается неисчислимое множество таких отбившихся от дела авантюристов, как бы созданных для того, чтобы разложить и погубить всякую демократию. Удачливые выходят в "нувориши" (многоденежные выскочки); неудачливые создают готовый наемный кадр для всевозможных "псевдогенералов", для крайних партий, для иностранного шпионажа и разбойных банд. Человек, не имеющий общественной возможности кормить свою семью честным трудом, есть трагическое явление безработного. Он не повинен в своем несчастьи и нередко сам с ужасом следит, как длительная безработица деморализует его и губит. С массовой безработицей справиться чрезвычайно трудно, ибо она вызывается сложными причинами: хозяйственными кризисами, перенаселением, экономической отсталостью страны, разрушительными войнами и революциями. А эти причины легче поддаются гениальной инициативе одного человека, если таковой найдется, чем парламентской разноголосице. На обоих этих путях демократия гибнет от обилия в стране черни, отвыкшей от честного труда и жаждущей подачек, развлечений и авантюр. Историк, конечно, вспомнит вырождение древнеримской демократии, разложение итальянской гражданской общины в эпоху Возрождения, войну "алой и белой розы" в Англии, русскую Смуту, тридцатилетнюю войну в Германии и первую французскую революцию; он вспомнит еще семь миллионов безработных в предгитлеровской Германии, учтет состояние некоторых держав в современной Европе -- и присоединит к этому свой прогноз для послебольшевистской России, Устанавливая основные предпосылки живой и творческой демократии, мы должны далее указать на следующее: 4. -- Есть минимальный уровень образования и осведомленности, вне которого всякое голосование становится своею собственною карикатурою. Здесь нужна не элементарная грамота, которая позволяет человеку вместо "приложения руки", вымазанной чернилами, нарисовать буквами свою фамилию. Здесь нужно понимание самого выборного процесса и предлагаемых программ, умная оценка кандидатов, разумение государственного и экономического строя страны и его нужд, верное видение политических, международных и военных опасностей; и, конечно, приобщенность к источникам правдивых сведений. Баба Авдотья рассказывала в 1917 году о своем участии в избрании учредительного собрания: "пришла я этта в волость, на крыльце люди толпятся; спрашивают -- ты на выборы? на выборы... -- что, откеда? -- говорю: Авдотья Митрошкина, с Погорелых Выселок, -- отыскали они на бумажке, чегой-то отметили, а мне на ладонь крест поставили мелом, иди, говорят, домой, проголосила; ну, я и пошла"... Так социалисты-революционеры составляли свое "большинство" в "учредилке". Недостаточно и такого образования, чтобы принять правильно выписанный чек от партийного секретаря, поджидающего "грамотных избирателей" перед входом к урнам... Есть уровень необразованности, малообразованности и неосведомленности, при котором голосует не народ, а обманываемая толпа; и из этого возникает не демократия, а охлократия (правление темной толпы). И нужно быть совсем наивным, чтобы воображать, будто люди, которым обманно морочили головы 30-40 лет, завтра станут "сознательными гражданами", способными разобраться в государственном вреде и политической пользе: стоит только провозгласить "свободу" и "равенство" -- и все сейчас же объявят себя сторонниками республики и федерации, Керенского и Федотова, ибо "верно" поймут "благо" государства... 5. -- Но и этого мало: необходим политический опыт, которого в будущей России будут лишены и более образованные слои, и менее образованные массы. Надо вдуматься и представить себе все отчетливо. Тридцать-сорок лет подряд голодом, страхом и пыткою -- людей отучали от самостоятельного мышления, от политической и хозяйственной инициативы, от ответственного решения; и с утра до вечера, от рождения до смерти людям забивали души мертвыми и ложными схемами вульгарного марксизма и пошлостями "диамата". Каких граждан, каких демократов готовила этим коммунистическая власть? Не граждан, а рабов тоталитарного государства; не политиков, а до смерти напуганных карьеристов; не деятелей, а пролаз и доносчиков -- готовил советский режим; людей совершенно лишенных государственного кругозора и честного, -- да, именно, честного, опыта и самостоятельного, да, именно самостоятельного, разумения. Человек, пролежавший в тюрьме тридцать лет, заморенный в цепях, разучившийся стоять и ходить -- какой же он участник спортивного состязания? А демократия есть именно политическое спортивное состязание... Этого человека надо под руки водить, а не наваливать на него десятипудовые мешки ответственности... Какая наивность, какая безответственность, какая историческая слепота нужны для того, чтобы воображать, будто навыки тоталитарного приказчика и тоталитарного поденщика могут создать на что-нибудь способную "демократию"... Как низко расценивают современные "демократы родом из России" -- тот режим, которому они присягают! Годы, годы должны пройти до тех пор, пока русский человек опомнится, стряхнет с себя эти унизительные навыки и, встав во весь рост, найдет опять свой уклад, свое достоинство, свою русскую самостоятельность и свою независимую талантливую сметку. Есть такая политическая неопытность, при которой "народное самоуправление" невозможно и при которой демократия может быть только фальсифицирована, как при позорной памяти "учредилке" 1917 года. На это-то, конечно, и возлагаются надежды. 6. -- А между тем, настоящая, творческая демократия предполагает в человеке еще целый ряд свойств и способностей, без которых она становится обманным лицедейством и разбазариванием национального достояния. Участнику демократического строя необходимы личный характер и преданность родине, черты, обеспечивающие в нем определенность воззрения, неподкупность, ответственность и гражданское мужество. Нет этого -- и он пустое место, картонный кирпич в стене, гнилое бревно, проржавевшее кольцо в цепи, заранее обеспеченный предатель. Демократический режим, в котором такие люди преобладают -- не рушится только тогда, если некому толкнуть его. Бесхарактерные люди не способны ни к какому благому начинанию; они только кажутся людьми; они мнимые величины. Граждане, научившиеся интернационализму, суть граждане всех остальных государств, только не своего собственного. Голосователи, не имеющие определенных воззрений и не умеющие их отстаивать, подобны тем резиновым игрушкам-зверюшкам, которых надувают сзади и из коих потом чужой воздух выходит с писком, а сами они валятся на бок. Что же сказать о продажных? Ведь деньги-то будут только у иностранцев; а нищему -- и вменить его продажность трудно. Человека, лишенного чувства ответственности, совсем нельзя подпускать ни к какому публичному делу: все погубит, словчится и скроется в толпе за ее многоголовой неуловимостью. А гражданское мужество есть сущее условие жизни -- для всякого демократа, во всякой демократии. Напрасно было бы указывать нам на историю западных народов. Уже в силу одного того, что это была иная история. И еще в силу того, что ни один из западных народов не искал спасения в демократии после 30-40-летнего тоталитаризма. И особенно в силу того, что то, что одному народу может быть и здорово, то может принести другому смерть! И как же не спросить себя: почему так трудно дается демократия балканским народам, азиатским народам и южно-американским народам? Спасала ли демократия Испанию или губила? Почему Германия, начавшая историю своей демократии сто лет тому назад, кончила тоталитарным крушением? Почему демократический режим, разыгрываемый по всем правилам парламента, никак не вывезет из оврага современную Францию, несмотря на ее политический опыт, цивилизованность и гражданственность? И в чем проявилась целебность демократии в современной Польше, Чехии, Венгрии и Румынии? -- Не следует ли раз навсегда оставить победоносный тон, аргументируя демократическим опытом на Западе? И пусть не найдется ни одного клеветника среди эмигрантских публицистов, который решится, вопреки всему, приписать нам скрытую симпатию к тоталитарному режиму. Мы видели левый тоталитаризм и правый тоталитаризм; мы испытали на себе оба режима вплоть до арестов, допросов, угроз, запретов; и даже более того. Мы имели возможность изучить оба режима до дна и относимся с нескрываемым нравственным и политическим отвращением к обоим. Но о демократии мы мыслим гораздо выше и лучше, чем господа формальные демократы. И утверждаем следующее: страна, лишенная необходимых предпосылок для здоровой творческой демократии, не должна вводить у себя этого режима до тех пор, пока эти основные предпосылки не будут созданы. До тех же пор введение демократического строя может быть только гибельным для этой страны. О ФОРМАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ (30.10.1950) Есть два различных понимания государства и политики: механическое и органическое. Механическое -- отстаивает человеческую инстинктивную особь и ее частные интересы; оно измеряет жизнь количественно и формально. Органическое исходит от человеческого духа и восходит к национальному единству и его общим интересам; оно качественно и ищет духовных корней и решений. Которое же из этих понимании желательно и спасительно для грядущей Росии? Рассмотрим сначала механическое воззрение. Оно видит в человеке прежде всего инстинктивную особь, имеющую свои "желания" и "потребности": каждый желает меньше работать, больше наслаждаться и развлекаться; плодиться и наживать; иметь свои безответственные мнения и беспрепятственно высказывать их; подыскивать себе где угодно единомышленников и объединяться с ними; ни от кого не зависить и иметь как можно больше влияния и власти. Ведь люди родятся "равными" и потому каждому из них должны быть предоставлены одинаковые права для отстаивания своих "желаний" и "потребностей": это "неприкосновенные права свободы", которые "не терпят ограничений". Поэтому каждая человеческая особь должна иметь в государственных делах равное право голоса. Сколько людей, столько равных голосов. Что кому нравится, то пусть каждый беспрепятственно и отстаивает. Единомышленники всех стран пусть свободно объединяются; поданные голоса пусть подсчитываются; большинство голосов будет все решать. "Тогда пойдет все гладко и станет все на место"... Что же касается качества всех этих "желаний", планов и затей у всех этих "единомышленников", а особенно мотивов и намерений всех этих "голосователей", то до них никому не может быть дела: все это ограждается неприкосновенною "свободою", ненарушимым "равенством" и "тайною" голосования. Каждый гражданин как таковой заранее считается разумным, просвещенным, благонамеренным и лояльным, неподкупным и "почтенным"; каждому дается возможность обнаружить все свои "доблести" и прикрыть словами о "публичном благе" все свои замыслы и затеи. Пока не пойман -- он не вор; пока не взят с поличным -- он требует к себе всеобщего уважения. Кто еще не попался на месте преступления (например, предательства, иностранного шпионажа, вражеской агентуры, подготовки заговора, взятки, растраты, подлога, шулерства, торговли девушками, выделки фальшивых документов или монет) -- тот считается политическим "джентльменом" независимо от своей профессии и полноправным гражданином ("про его художества все знают, да не докажешь"). Главное: "свобода", "равенство" и "счет голосов". Государство есть механическое равновесие частных (личных и партийных) вожделений; государство строится как компромисс центробежных сил, как лицедейство политических актеров. И политика должна двигаться "по равнодействующей" (по пара-леллограмму сил!) взаимного недоверия и состязающихся интриг... К сожалению, это воззрение (насколько я знаю) нигде не высказано в такой откровенно-отчетливой форме. Оно и не является доктриной; это лишь молчаливый политический "догмат", укоренившийся в мире и выдаваемый за само собою разумеющуюся "сущность демократии": все формально свободны, все формально равны и все борятся друг с другом за власть, ради собственных интересов, прикрываемых общею пользою. Такое формальное и количественное понимание государства ставит его судьбу в зависимость от того, как и чем заполняется та содержательная пустота и то безразлично-беспризорное качество, которые предоставляются людям формальною "свободою". Государство и правительство суть лишь "зеркало" или "арифметическая сумма" того, что делается в душе и в правосознании человеческой массы. Там вечно что-то само собою варится, в этом непроглядном и в то же время неприкосновенном котле: всякое вмешательство запрещается как "давление"; всякое ограничение или воздействие -- клеймится как "стеснение свободы". Каждому гражданину обеспечивается право на кривые и лукавые политические пути, на нелояльные или предательские замыслы, на продажу своего голоса, на гнусные мотивы голосования, на подпольные заговоры, на незаметную измену, на тайное "двойное подданство" -- на все те низости, которые бывают людям столь выгодны и столь часто их соблазняют. Гражданину дается неограниченное право тайного самособлазна и совращения других, а также незаметной самопродажи; ему обеспечивается свобода неискреннего, лживого, коварного, инсинуирующего слова и двусмысленного, расчетливого замалчивания правды; ему дается свобода "верить" лжецам и негодяям или же притворяться поверившим (корыстно симулировать такое-то или противоположное политическое настроение). И для свободного выражения всех этих духовных соблазнов ему дается "избирательный бюллетень". "Мотивы голосования" должны быть свободны; образование партий не терпит стеснений; ограничивать политическую пропаганду -- значит "проявлять насилие"; судить и осуждать за "политические воззрения" нельзя: это значило бы покушаться на "сердцеведение" и "преследовать за образ мыслей" (по-немецки "Gessinungs-Justice"). Свобода мнений должна быть полною; государственные чиновники не смеют покушаться на нее и урезывать ее. И самое глупое, самое вредное, гибельное и гнусное "мнение" -- "неприкосновенно" уже в силу одного того, что нашелся вредный глупец или предатель, который его провозгласил, укрываясь за его "неприкосновенность". А возможно ли заставить его мнить свое мнение пассивно? Как помешать ему проводить его мнение в жизнь -- шепотом, тихой сапою, тайным сговором, подпольной организацией, незаметным накоплением складов оружия?... Свобода слова, союзов и оружия только выражает и осуществляет свободу мнений... Понятно, что все это сразу обезоруживает государство перед лицом его врагов и разлагателей; и в то же время обеспечивает этим врагам и разлагателям полную свободу и безнаказанность. Государство и правительство обязаны обеспечивать народу свободу соблазняемости, а разлагателям и предателям -- свободу соблазнения; естественно, что очередное голосование подводит итоги -- успеху обеспеченного соблазна. И такой порядок будет продолжаться до тех пор, пока соблазн не подорвет самую идею голосования и самую готовность подчиняться большинству (ибо согласно недавно высказанной революционной формуле бельгийца Шпаака: "меньшинство не обязанно подчиняться большинству"): тогда голосование будет заменено восстанием, и сорганизовавшееся тоталитарное меньшинство захватит власть. Это означает, что формально-количественное понимание государства открывает двери настежь всем политическим авантюрам, переворотам и революциям, что мы и наблюдаем из года в год, например, в Южной Америке. И поистине, негодяи всего мира были бы совершенными глупцами, если бы они не заметили и не использовали эту великолепную возможность захвата власти. Правда, американские "гангстеры" не додумывались до этого и "озорничали" вне политики: и сицилийские "маффиатори" тоже довольствуются частным прибытком. Но додуматься было не так уж трудно. Природа не терпит пустоты; и по мере того, как благородные побуждения (религиозные, нравственные, патриотические, духовные) слабели и выветривались в человеческих душах, -- в образовавшиеся пустоты формальной свободы неизбежно должны были хлынуть нелепые, злые, порочные и жадные замыслы, подсказывавшиеся демагогами-тоталитаристами слева и справа. Итак, формальная свобода включает в себя свободу тайного предательства и явного погубления. Механическое и арифметическое состязание частных вожделений с самого начала готовило в душах возможность слепого ожесточения и гражданской войны. Пока центробежные силы соглашались умерить свои требования и найти компромисс -- государство могло балансировать над пропастью; но восстали "пророки" классовой борьбы и приблизили момент гражданской войны. Что может им противопоставить формально-механическое понимание государства? Уговоры главноуговаривающих? Рыдания о гибнущей свободе? Или идеи сентиментальной "гуманности", забытой совести, отвергнутой чести? Но это значило бы -- "вмешаться" и тем самым отречься от формальной свободы и от механического понимания политики! Это значило бы утратить веру в политическую арифметику и впасть в сущую демократическую ересь!.. Ибо формальная демократия не позволяет сомневаться в благонамеренности свободного гражданина... Еще Жан-Жак Руссо учил, что человек от природы разумен и добр; и что единственно, чего ему не хватает, это свободы. Надо только не мешать ему свободно извлекать из своего доброприродного сердца -- руководительную "общую волю", мудрую, неошибающуюся, спасительную... Только не мешайте... -- а уж он из-вле-чет!.. Люди уверовали в это два века тому назад. Уверовали французские энциклопедисты и революционеры, а за ними анархисты, либералы и сторонники "формальной демократии" во всем мире. Уверовали до такой степени, что даже забыли о своей вере и о ее опасностях: решили, что это и есть "сама" "несомненная" "истина" и что она требует в политике -- благоговения перед свободой, почтительного формализма и честного подсчета голосов. И вот, два века этой практики поставили современных политиков перед величайшим политическим землетрясением мировой истории... Что же им делать? Урезывать формальную свободу? Отказаться от механики частных вожделений? Отменить голосовую арифметику? Но это значило бы усомниться в "священных" догматах современной демократии! Кто же дерзнет на это? Кто сам себя дезавуирует? И что же тогда противопоставить тоталитаристам слева и справа? Но если здесь -- тупик, то что же тогда? Неужели соглашаться на уродства и зверства тоталитарного режима?! Невозможно!. ОБ ОРГАНИЧЕСКОМ ПОНИМАНИИ ГОСУДАРСТВА И ДЕМОКРАТИИ(30.10.1950) Тот, кто хочет верно понять сущность государства, политики и демократии, -- должен с самого начала отказаться от искусственных выдумок и ложных доктрин. Так, например, это есть вздорная выдумка, будто все люди "разумны", "доброприродны" и "лояльны"; жизнь свидетельствует об обратном, и надо быть совсем слепым, чтобы этого не видеть, или совсем пролганным, чтобы лицемерно отрицать это. Точно также это есть ложная доктрина, будто право голоса можно предоставлять людям независимо от их внутренних свойств и качеств; скажем совсем точно -- независимо от их правосознания. Это есть величайшее заблуждение, будто государственный интерес состоит из суммы частных интересов и будто на состязании и на компромиссе центробежных сил можно построить здоровое государство. Это есть слепой предрассудок, будто миллион ложных мнении можно "спрессовать" в одну "истину"; или будто "честно" сосчитанные "свободные" голоса способны указать истинное благо народа и государства: ибо надо не только "честно" считать, но считать-то надо именно честные и разумные голоса, а не партийные бюллетени. Итак, жизнь государства слагается не арифметически, а органически. Самые люди, участвующие в этой жизни, суть не отвлеченные "граждане" с пустыми "бюллетенями" в руках, но живые личности, телесно-душевно-духовные организмы; они не просто нуждаются в свободе и требуют ее, но они должны быть достойны ее. Избирательный бюллетень может подать всякий; но ответственно справляться с бременем государственного суждения и действия -- может далеко не всякий. Человек участвует в жизни своего государства -- как живой организм, который сам становится живым органом государственного организма; он участвует в жизни своего государства всем -- телесным трудом, ношением оружия, воинскими лишениями, напряжениями и страданиями; своею лояльною волею, верностью сердца, чувством долга, исполнением законов, (всем своим частным и публичным) правосознанием. Он строит государство инстинктивной и духовной преданностью, семейной жизнью, уплатой налогов, службой и торговлей, культурным творчеством и даже славой своего личного имени. И совсем не в том смысле, что государство, как некий тоталитарный "Левиафан", есть "все во всем", все поглощает и всех порабощает; но в том смысле, что "ткань государственного бытия" слагается из органической жизни всех его граждан. Каждое индивидуальное злодейство совершается "в ткани" государства, вредит ему и разрушает его живое естество; и каждое доброе, благородное и культурное деяние гражданина совершается в ткани государства, строит и укрепляет его жизнь. Государство не есть какая-то отвлеченность, носящаяся над гражданами; или какой-то "я-вас-всех-давишь", вроде сказочного медведя, который садится на жителей домика и передавливает всех. Государство находится не "там где-то", вне нас (правительство, полиция, армия, налоговое ведомство, чиновничий аппарат); нет, оно живет в нас, в виде нас самих, ибо мы, живые человеческие личности, мы есьмы его "части", или "члены", или "органы". Это участие не сводимо к внешним делам и к внешнему "порядку"; оно включает и нашу внутреннюю жизнь. Но это включение состоит не в том, что "мы ничего не смеем", а "государство все смеет"; что мы -- рабы, а государство рабовладелец; что гражданин должен жить по принципу "чего изволите?". Совсем нет. Тоталитарное извращение есть явление сразу больное, нелепое и преступное. В государство включаются (строят его, укрепляют его, колеблят его, совершенствуют его или наоборот разрушают его) -- все свободные, частно-инициативные, духовно-творческие, внутренние настроения и внешние деяния граждан. Продумаем это на живых примерах. Так, инициативная жертвенность граждан может поддержать армию, выиграть воину и спасти государство (северно-русские города и нижегородцы в смутное время). Паника населения во время войны, наводнения, землетрясения, эпидемии -- может принести государству непоправимый вред. Политическая клевета, подрывающая доверие к законному Государю, отрывает от него сердца граждан, изолирует его и разрушает государство (по правилу: "поражу пастыря и рассеются овцы"). В стране, где граждане переживают воинскую повинность, как честь, как право, как доблестное служение -- мобилизация протекает совсем иначе, чем там, где люди "пальцы режут