----------------------------------------------------------------------------
Филопемен. Перевод С.И. Соболевского
Тит. Перевод Е.В. Пастернак
Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах. Т. 1.
Серия "Литературные памятники".
М.: Издательство "Наука", 1994.
Издание второе, исправленное и дополненное.
Обработка перевода для настоящего переиздания С.С. Аверинцева,
примечания М.Л. Гаспарова.
Издание подготовили С.С. Аверинцев, М.Л. Гаспаров, С.П. Маркиш.
Ответственный редактор С.С. Аверинцев.
(c) Перевод, статья, примечания, указатель имен (авторы), 1994
Оригинал здесь - http://www.ancientrome.ru/antlitr/plutarch/index-sgo.htm
----------------------------------------------------------------------------
Молодость и характер (1-4)
Первые подвиги (5-7)
Филопемен во главе Ахейского союза: победы над Спартой (8-16)
Восстание Мессении, плен и смерть Филопемена (17-21)
1. Клеандр принадлежал к первому по знатности роду и был одним из самых
влиятельных граждан в Мантинее. С ним произошло несчастие, и ему пришлось
бежать из родного города. Он переселился в Мегалополь, главным образом
потому, что там жил отец Филопемена, Кравгид, человек во всех отношениях
прославленный и дружественно к нему расположенный. При жизни Кравгида
Клеандр получал от него все необходимое; по смерти его он, в благодарность
за гостеприимство, воспитал его сына-сироту, подобно тому, как, по словам
Гомера, Феникс воспитал Ахилла. Поэтому духовное развитие мальчика с самого
начала носило благородный, как бы царственный характер. Когда Филопемен
вышел из детского возраста, заботу о его воспитании взяли на себя
мегалопольские граждане Экдем и Мегалофан, друзья Аркесилая по Академии,
которые более всех своих современников стремились поставить философию на
службу государственной деятельности и практической жизни. Они освободили
свою родину от тираннии {1}, тайно подготовив будущих убийц Аристодема;
помогли Арату изгнать сикионского тиранна Никокла; по просьбе киренцев они
поехали в Кирену, где были смуты и неурядицы, и установили там законность и
порядок. Однако, наряду с прочими своими делами, они занимались и
воспитанием Филопемена, стремясь, чтобы изучение философии сделало из него
человека, полезного для всей Греции; ибо, как мать, родившая сына в
старости, так и Греция, произведя его на свет много позже доблестных вождей
древности, любила Филопемена исключительной любовью и содействовала росту
его славы и его мощи. А один римлянин {2} назвал его последним из эллинов,
потому что после него Греция не дала уже ни одного великого мужа, достойного
ее.
2. Филопемен не был безобразен {3}, как думают некоторые: доступна
обозрению его статуя, еще и теперь находящаяся в Дельфах. Правда, мегарская
хозяйка не узнала его, но, говорят, это произошло из-за его простоты в
обращении и скромности в одежде. Узнав, что к ним идет ахейский стратег, она
заспешила с обедом, а мужа ее случайно не было дома. В это время вошел
Филопемен, одетый в простой военный плащ. Хозяйка приняла его за одного из
приближенных Филопемена, за посланного вперед гонца, и попросила его помочь
ей в приготовлениях к обеду. Филопемен тотчас сбросил плащ и стал колоть
дрова. В это время вошел хозяин и, увидев это, воскликнул: "Что это значит,
Филопемен?" "Только то, - отвечал тот на дорическом наречии, - что я плачусь
за свою скверную наружность". Тит, насмехаясь над телосложением Филопемена,
однажды сказал ему: "Какие у тебя прекрасные руки и ноги, Филопемен, а
живота нет!" Действительно, в поясе он был слишком тонок. Впрочем, эта
насмешка относилась скорее к войску Филопемена: у него были хорошая пехота и
конница, а в деньгах он часто нуждался. Вот что рассказывают о Филопемене в
школах.
3. Честолюбивый характер его был не вполне свободен от запальчивости и
гнева. Стремясь соревноваться прежде всего с Эпаминондом, он упорно подражал
ему, но только в энергии, благоразумии и неподкупности: гнев и задор мешали
ему во время гражданских усобиц сохранять мягкость, душевное равновесие и
гуманность, свойственные Эпаминонду. Поэтому Филопемена считали более
способным к воинским подвигам, чем к проявлению гражданских добродетелей. И
действительно, с самого детства он любил военное дело и охотно учился тому,
что было полезно для этой цели, - вести бой в тяжелых доспехах и ездить
верхом. Так как в нем замечали способности к борьбе, некоторые друзья и
наставники советовали ему заняться атлетикой. Но Филопемен спросил, не
повредят ли атлетические упражнения военным. Ему отвечали (как оно и было на
самом деле), что телесные качества и образ жизни атлета и солдата во всем
различны, особенно же отличаются упражнения и повседневное
времяпрепровождение: атлеты долгим сном, постоянной сытостью, установленными
движениями и покоем стараются развивать крепость тела и сохранять ее, так
как она подвержена переменам при малейшем нарушении равновесия и отступлении
от обычного образа жизни; тело солдата, напротив, должно быть приучено к
любым переменам и превратностям, прежде всего - способно легко переносить
недостаток еды и сна. Получив такой ответ, Филопемен не только сам отказался
от профессии атлета и осмеял ее, но впоследствии, будучи стратегом,
насколько это было в его власти, выводил из употребления всякого рода
атлетические упражнения, предавая их позору и поруганию, так как они делают
непригодными к боям людей, самых способных к ним от природы.
4. Расставшись с учителями и воспитателями, Филопемен стал участвовать
в походах граждан в Лаконику, куда они вторгались для захвата добычи. Он
приучал себя идти первым при выступлении в подход, последним - при
возвращении из похода. В свободное время Филопемен укреплял тело либо
охотою, придавая ему тем самым легкость и силу, либо земледельческими
работами. У него было прекрасное поместье в двадцати стадиях от города. Туда
он ходил каждый день после обеда или после ужина и ложился спать на первую
попавшуюся постель из соломы, как любой из работников. Вставши рано утром,
он работал вместе с виноградарями или пахарями и опять возвращался в город,
где с друзьями и должностными лицами занимался общественными делами. Все,
что он получал от походов, Филопемен тратил на лошадей, оружие и выкуп
пленных, а в хозяйстве употреблял доходы от земледелия - самого честного
средства приобрести богатство. На земледелие он не смотрел как на дело
второстепенное, считая, что тому, кто не хочет брать чужого, совершенно
необходимо приобретать свое. Он слушал рассуждения философов и читал их
сочинения, впрочем, не все, а лишь те, которые, как он думал, могут
способствовать нравственному усовершенствованию. В поэмах Гомера он обращал
внимание на все места, которые, по его мнению, возбуждают мысли о мужестве,
воспламеняют душу. Из других сочинений его постоянным чтением была прежде
всего "Тактика" Эвангела и исторические сочинения об Александре; он был
убежден, что если сочинение - не бесплодная болтовня, предназначенная для
пустого времяпрепровождения, то слова переходят в дела. Схемы и чертежи,
сделанные на табличках, Филопемен оставлял без внимания, а тактические
теории рассматривал на местности: во время поездок он сам изучал теснины в
гористых местах, обрывы на равнинах и всякие изменения в построении фаланги,
когда она при переправе через реку или в узком проходе должна размыкаться и
опять смыкаться, и задавал задачи своим спутникам. По-видимому, он сверх
всякой меры пристрастился к военному делу, полюбил войну как чрезвычайно
широкое поприще для проявления своего таланта, а на людей, не отдававшихся
ей, смотрел с презрением, как на бездельников.
5. Когда Филопемену было уже тридцать лет, спартанский царь Клеомен
ночью неожиданно напал на Мегалополь {4} и, оттеснив караулы, ворвался
внутрь города и занял площадь. Филопемен поспешил на помощь согражданам, но
не мог изгнать неприятелей, хотя бился отважно и не щадя сил. Однако
гражданам он дал возможность уйти незаметно, сражаясь с преследовавшим их
неприятелем и привлекая на себя внимание Клеомена. Сам он с трудом ушел
последним - раненый, потеряв коня. Жители удалились в Мессену. Клеомен
послал к ним гонца с предложением возвратить им город со всем имуществом и
область. Видя, что граждане с удовольствием готовы принять предложение и
спешат вернуться на родину, Филопемен восстал против этого и удержал их,
доказывая, что цель Клеомена - не возвратить им город, а приобрести себе
новых граждан, чтобы вернее владеть городом. "Клеомен не может, - говорил
он, - сидеть праздно в городе и охранять дома и пустые стены, но бросит и
их, вынужденный к тому безлюдьем". Такими доводами он склонил граждан
отказаться от их намерения, но Клеомен получил возможность разорить и
разрушить большую часть города и уйти с богатой добычей.
6. Царь Антигон пришел на помощь ахейцам и вместе с ними выступил в
поход против Клеомена, занимавшего высоты и проходы при Селласии. Он
выстроил войско близ этого места, намереваясь напасть на Клеомена и
вытеснить его с позиции. Филопемен вместе со своими согражданами в это время
находился в рядах конницы: подле него стояли иллирийцы, прикрывая боевую
линию; их было много и они были воинственны. Ахейцам было приказано
оставаться в бездействии, не трогаясь с места, пока на другом фланге царь не
поднимет на копье красный плащ. Когда вожди иллирийцев сделали попытку
вытеснить спартанцев с позиции, а ахейцы, согласно приказанию, оставались в
резерве, брат Клеомена, Эвклид, заметив образовавшуюся в неприятельском
строю брешь, поспешно послал в обход своих самых быстрых легковооруженных
воинов, приказав им напасть с тыла на иллирийцев, так как они остались без
прикрытия конницы. Пока легковооруженные воины старались отвлечь и привести
в замешательство иллирийцев, Филопемен заметил, что проще и вернее всего
атаковать легковооруженных и что само стечение обстоятельств подсказывает
этот маневр. Сначала он сообщил свой план начальникам царского войска, но не
мог убедить их: они сочли Филопемена за сумасшедшего и отнеслись к нему с
презрением, так как он еще не был настолько прославленным, чтобы доверили
ему такое важное предприятие. Тогда Филопемен сам бросился в атаку и увлек
за собою сограждан. Среди легковооруженных воинов произошло замешательство,
затем началось бегство; много было убитых. Желая еще более воодушевить
царское войско и скорее вступить в рукопашный бой с приведенными в смятение
неприятелями, Филопемен соскочил с коня и, с великим трудом передвигаясь в
своих всаднических доспехах, с очень тяжелым оружием, пошел по неровной,
изобилующей ручьями и оврагами местности. В это время метательное копье
пробило ему насквозь оба бедра. Удар был не смертельный, но сильный, так что
острие вышло по другую сторону тела. Сперва он, будто скованный, совершенно
не знал, что делать: ременная петля {5} мешала извлечь копье из тела.
Присутствовавшие не решались коснуться его, а между тем битва достигла
высшей точки напряжения. Пылая гневом и жаждой славы, Филопемен рвался в
бой; вытягивая вперед ноги и двигая ими попеременно, он сломал копье
посередине и велел извлечь каждый обломок отдельно. Освободившись таким
образом, он обнажил меч и пошел через первые ряды на врагов, воодушевив этим
воинов и внушив стремление состязаться в храбрости. После победы Антигон,
испытывая македонян, спрашивал их, почему они без его приказания двинули
конницу. В свое оправдание они говорили, что против своей воли были
вынуждены вступить в бой с противниками, потому что какой-то мальчишка из
Мегалополя первый бросился вперед. Антигон рассмеялся и сказал: "Ну, так
знайте, что этот мальчишка совершил дело великого полководца".
7. Благодаря этому Филопемен, как и следовало ожидать, приобрел славу.
Антигон старался привлечь его к участию в совместном походе и предлагал ему
должность командира и деньги; но Филопемен отказался, главным образом
потому, что знал свой характер - строптивый, не склонный к подчинению.
Однако, не желая оставаться без дела, в праздности, он, ради упражнения в
военном деле, поехал воевать на Крит. Тут он прошел хорошую школу, находясь
долгое время в кругу людей воинственных, способных умело пользоваться
обстоятельствами при ведении войны, к тому же воздержных, привыкших к
простому образу жизни.
Оттуда он вернулся к ахейцам в таком блеске славы, что тотчас же был
назначен начальником конницы {6}. Всадники, которых он принял от своего
предшественника, являлись с плохими лошаденками, какие им попадались, когда
случался поход, или же вовсе уклонялись от походов, посылая вместо себя
других, все были совершенно незнакомы с делом и трусливы; власти неизменно
смотрели на это сквозь пальцы, потому что у ахейцев всадники были людьми
очень влиятельными и в их руках было право награждать и наказывать. Но
Филопемен не отступил, не отказался от своего намерения: он ездил по
городам, старался в каждом юноше пробудить чувство честолюбия, наказывал
тех, к кому надо было применять принудительные меры, устраивал учения,
процессии, состязания в тех местах, где можно было рассчитывать на большое
стечение зрителей. Действуя так, Филопемен в короткое время влил во всех
изумительную силу и энергию и, что всего важнее, сделал всадников быстрыми и
подвижными при выполнении как целым отрядом, так и в одиночку полуоборотов и
полных оборотов; они достигли в этом такого совершенства, что целый отряд
легкостью перестроения напоминал одно тело, движущееся по собственной воле.
Во время жаркого сражения ахейцев с этолийцами и элейцами при реке Лариссе
начальник элейской конницы Дамофант выехал вперед и бросился на Филопемена.
Филопемен не уклонился от нападения, но успел первым нанести удар копьем и
свалить Дамофанта. После его падения враги тотчас же обратились в бегство.
Филопемен был в блеске славы: силой руки он не уступал никому из юношей,
разумом - никому из старших; он был в равной мере способен и сам сражаться и
командовать войском.
8. Арат первый возвысил и усилил Ахейский союз, до того времени слабый,
раздробленный на отдельные города. Он соединил их, ввел эллинское, гуманное
государственное устройство. Подобно тому, как в воде, когда небольшое
количество мелких тел вдруг остановится, притекающие после наталкиваются на
первые, задерживаются ими и образуют, благодаря взаимному сцеплению,
крепкую, компактную массу, - подобно этому в тогдашней Греции, слабой, легко
раздробляемой на отдельные города, ахейцы первые сплотились; окрестные
города они частью присоединяли к себе, помогая им и освобождая их от
тираннов, частью же привлекали к союзу своим единодушием и совершенством
государственного устройства. Таким путем думали они сделать Пелопоннес
единым телом, единой силой. Но при жизни Арата они еще подчинялись
македонскому оружию, искали милости у Птолемея, потом у Антигона и Филиппа,
которые вмешивались в дела Греции. Когда же Филопемен достиг первенствующего
положения, ахейцы уже были равны силами с самыми могущественными
противниками и перестали пользоваться покровительством иноземцев. Арат не
выказывал большой склонности к военным походам и в большинстве случаев
достигал успеха путем переговоров, благодаря своему мягкому характеру и
дружбе с царями, как сказано в его жизнеописании. А Филопемен, доблестный
воитель, умевший действовать оружием, удачливый и победоносный уже с самых
первых сражений, вместе с силою возвысил и дух ахейцев: с ним они привыкли к
победам и удаче в своих военных предприятиях.
9. Прежде всего Филопемен изменил построение войска и вооружение,
которые у ахейцев были плохи: у них были в употреблении длинные щиты, тонкие
и поэтому очень легкие, а кроме того, такие узкие, что не прикрывали тела,
копья же их были гораздо короче сарисс. Благодаря легкости копий, ахейцы
могли поражать врагов издали; но в рукопашном бою с врагом они были в менее
выгодном положении. Построение мелкими отрядами ахейцам было незнакомо; у
них было в употреблении построение фалангой, в которой копья не выставлялись
вперед и щиты не смыкались, как в македонской фаланге; поэтому легко было их
сбить с позиции и расстроить. Филопемен указал им на это и убедил вместо
длинного щита и короткого копья употреблять круглый щит и сариссу,
закрываться шлемом, панцирем и поножами и учиться стоять твердо на месте во
время боя, а не бегать, как пельтасты {7}. Уговорив молодых людей
вооружиться таким образом, Филопемен прежде всего одушевил их надеждою, что
теперь они стали непобедимы, а затем дал очень полезное направление их любви
к роскоши и большим тратам. Искоренить совсем эту страсть было невозможно: с
давних пор они были заражены этим пустым, безрассудным соперничеством,
любили пышные наряды, красили в пурпур покрывала, гордились обилием и
убранством стола. Филопемен стал направлять их любовь к украшениям от
предметов ненужных на предметы полезные и похвальные. Скоро он убедил всех
урезать ежедневные расходы на личные потребности и употреблять деньги на то,
чтобы отличаться красотой военного снаряжения. И вот можно было видеть такое
зрелище: мастерские были наполнены кубками и Ферикловыми чашами, отданными в
переплавку, там золотили панцири, серебрили щиты и уздечки; на ристалищах
объезжали молодых коней; юноши упражнялись в полном вооружении; у женщин в
руках были шлемы и перья, которые они красили, всаднические хитоны и
солдатские плащи, вышитые разными цветами. Это зрелище увеличивало отвагу,
возбуждало пыл, делало каждого отчаянным, готовым идти на всякую опасность.
Действительно, в иных случаях роскошь влечет за собою изнеженность,
расслабляет зрителей, так же как сила духа надламывается, если чувства
испытывают постоянные уколы и беспокойство Напротив, роскошь в подобных
предметах укрепляет и возвышает дух. Так, Ахилл у Гомера {8} при виде нового
оружия, положенного близ него, как бы приходит в экстаз и горит желанием
пустить его в ход. Украсив так юношей, Филопемен велел им заниматься
гимнастикой и упражняться в различных движениях, что они охотно и усердно
выполняли. Боевой строй им чрезвычайно нравился: казалось, что плотность,
которую он получает, несокрушима. К вооружению тело привыкало, оно начинало
казаться легким; воины брали его в руки и носили с удовольствием благодаря
его блеску и красоте, хотели сражаться в нем и как можно скорее померяться
силою с врагами в решительном бою.
10. Тогда у ахейцев была война с тиранном спартанским Маханидом,
который с большим, сильным войском угрожал всему Пелопоннесу. Когда пришло
известие об его вторжении в Мантинейскую землю, Филопемен поспешно выступил
против него со своим войском. Обе армии, в составе которых была почти вся
военная сила граждан и большое число наемников, выстроились близ города.
Когда начался рукопашный бой, Маханид со своими наемниками обратил в бегство
копейщиков и тарентинцев {9}, стоявших впереди ахейцев; но вместо того,
чтобы сейчас же идти на ахейцев и прорвать их тесно сплоченные ряды, он
увлекся преследованием и прошел мимо фаланги ахейцев, остававшихся в боевом
порядке. Несмотря на такую огромную неудачу в самом начале сражения, когда
казалось, что все погибло безвозвратно, Филопемен делал вид, будто не
обращает на это внимания и не видит никакой опасности. Заметив, какую ошибку
сделали враги при преследовании, оторвавшись от своей фаланги и оставив за
собой пустое пространство, он не пошел им навстречу, не помешал им
преследовать бегущих, а дал им возможность пройти мимо и удалиться на
значительное расстояние. Тотчас после этого он повел войско на спартанских
гоплитов, видя, что их фаланга осталась без прикрытия, и ударил с фланга;
между тем у спартанцев не было командира, и они не ожидали боя, так как
считали себя полными победителями, видя, что Маханид преследует неприятеля.
Отбросив их с большим для них уроном (говорят, что было убито более четырех
тысяч), Филопемен бросился на Маханида, возвращавшегося с наемниками после
преследования. Между ними был большой глубокий ров, и они разъезжали по
разные стороны его друг против друга: один, желая переправиться и убежать,
другой - помешать этому. Вид был такой, будто это не полководцы сражаются, а
ловкий охотник Филопемен сошелся со зверем, вынужденным обороняться. Тут
конь тиранна, сильный и горячий, с обоих боков окровавленный шпорами,
отважился перескочить ров: выдвинув грудь вперед, он изо всех сил старался
упереться передними ногами в противоположный край рва. В это время Симмий и
Полиен, которые постоянно находились при Филопемене в сражениях и прикрывали
его щитами, одновременно подлетели к этому месту с копьями, направленными на
Маханида. Но Филопемен успел раньше их броситься ему навстречу. Видя, что
лошадь Маханида поднятой головой заслоняет его тело, он заставил своего коня
немного податься в сторону и, стиснув в руке копье, сильным ударом сбил
Маханида с лошади. В этом положении Филопемен изображен на бронзовой статуе
в Дельфах, поставленной ахейцами, высоко ценившими как его подвиг, так и
вообще его командование в этом походе.
11. Говорят, во время Немейского праздника {10} Филопемен, бывший во
второй раз стратегом и незадолго до этого одержавший победу в битве при
Мантинее, а в это время по случаю праздника ничем не занятый, сначала
показал грекам свою фалангу в разукрашенном виде, производившую в лад, с
большой быстротой и силой, привычные ей боевые движения. Потом, во время
состязания кифаредов, Филопемен вошел в театр с молодыми людьми в военных
плащах и пурпуровых нижних одеждах: они все были одних лет и превосходно
развиты физически; они оказывали глубокое почтение начальнику и были полны
юношеской гордости вследствие многочисленных славных сражений. Только что
они вошли, как случайно кифаред Пилад, певший "Персов" Тимофея {11}, начал
так:
Дар для Эллады стяжал великий и славный - свободу.
Торжественность стиха гармонировала со звучным голосом певца, зрители
со всех сторон устремили взоры на Филопемена, раздались радостные
рукоплескания: греки в надеждах и мечтах возвращались к славному прошлому и,
исполнившись мужества, величием духа приближались к героям прежних времен.
12. Как молодой конь, неся непривычного седока, тоскует и робеет, так и
ахейское войско во время сражений и опасностей под начальством другого
полководца падало духом и обращало взоры к Филопемену, при одном виде его
становясь сильным и смелым, благодаря вере в своего полководца: все
замечали, что и противники, судя по их действиям, только ему одному из всех
стратегов не могут смотреть в лицо, боятся его славы и имени. Так,
македонский царь Филипп, думая, что если устранить Филопемена, то ахейцы
устрашатся и вновь покорятся ему, тайно послал в Аргос убийц {12}. Когда его
коварный замысел был раскрыт, он навлек на себя ярую ненависть греков.
Беотийцы осаждали Мегары и надеялись скоро взять этот город. Вдруг среди них
разнесся слух, оказавшийся неверным, будто Филопемен идет на помощь
осажденным и находится уже близко; осаждающие бросили лестницы, уже
приставленные к стенам, и бежали. Набид, спартанский тиранн, правивший после
Маханида, внезапно захватил Мессену. Филопемен был тогда частным лицом и не
командовал никаким войском. Ему не удалось убедить ахейского стратега
Лисиппа оказать помощь мессенцам: тот говорил, что город безвозвратно
потерян, так как неприятели уже находятся внутри его. Тогда Филопемен
выступил сам со своими согражданами, которые, не дожидаясь его избрания по
закону, пошли за ним, как за своим постоянным вождем, убежденные в его
природном превосходстве. Он был уже близко от Мессены, и Набид, услыхав об
этом, не стал ждать его, хотя и стоял лагерем в городе; он поспешно увел
войско другими воротами, считая для себя счастьем благополучно уйти от
Филопемена. Убежать ему удалось, а Мессена была освобождена.
13. Таковы славные дела Филопемена. Но вторичная поездка его на Крит по
просьбе гортинцев, которые подвергались нападению врагов и хотели воевать
под его началом, навлекла на Филопемена нарекания: говорили, что в то время
как его отечество вело войну с Набидом, он уехал, чтобы уклониться от
сражения или из честолюбивого желания в такой неподходящий момент отличиться
перед чужими. Ведь мегалополитанцы терпели тогда величайшие бедствия из-за
войны: они не выходили из стен города, сеяли на улицах, лишенные своей
земли, ибо враги стояли лагерем чуть не у самых ворот. Между тем Филопемен,
ведя войну с критянами и исполняя за морем обязанности военачальника,
подавал врагам своим повод к обвинениям, будто он уклоняется от войны на
родине. Впрочем, были и такие, кто говорил, что раз ахейцы выбрали в
правители других, Филопемен, оставшись без должности, отдал свое время
гортинцам, которые просили его быть военачальником. И действительно, ему
чуждо было бездействие: он хотел, чтобы его способности военачальника и
воина, подобно какому-нибудь другому предмету, всегда были в употреблении и
в действии, как видно из его отзыва о царе Птолемее. Когда Птолемея
восхваляли за то, что он каждый день в доспехах и с оружием в руках усердно
занимается гимнастическими упражнениями, Филопемен сказал: "Да, но кто может
относиться с уважением к царю, который в этом возрасте не показывает своих
дарований на деле, а все еще учится?" Итак, мегалополитанцы негодовали на
Филопемена за его отсутствие и считали это изменой. Они задумали изгнать его
из отечества. Но этому воспрепятствовали ахейцы: они послали в Мегалополь
стратега Аристена, который, хотя и был политическим противником Филопемена,
все-таки не дал привести в исполнение этот приговор. Видя такое
пренебрежение со стороны сограждан, Филопемен склонил к отпадению от
Мегалополя много окрестных селений и подучил жителей говорить, что они не
входили в состав городской общины и первоначально не были подчинены городу.
Филопемен открыто поддержал это заявление их и в собрании ахейцев действовал
в пользу врагов города. Но это произошло позже.
На Крите Филопемен вел войну на стороне гортинцев, но не открытую,
благородную войну, как следовало пелопоннесцу и аркадянину: он усвоил
критские нравы и, действуя против критян их же средствами - обманом,
хитростью, воровскими уловками, засадами, - скоро показал, что они
мальчишки, что против истинного искусства их хитрости бессмысленны и
бесполезны.
14. Снискав уважение за совершенные подвиги, увенчанный славой,
Филопемен возвратился в Пелопоннес. Он застал там такое положение дел:
Филипп был побежден Титом {13}, а Набид воевал с ахейцами и римлянами.
Тотчас выбранный военачальником, Филопемен отважился на морское сражение: но
с ним случилось то же, что с Эпаминондом {14}: в морском бою он проявил
меньше таланта и не стяжал себе славы. Впрочем, как рассказывают некоторые,
Эпаминонд не хотел дать согражданам возможности вкусить выгод, доставляемых
морем, чтобы, говоря словами Платона {15}, они незаметно не превратились из
стойких гоплитов в моряков и не развратились; по этой причине он добровольно
ушел из Азии и с островов, не сделав ничего замечательного. Между тем
Филопемен был убежден, что его уменья вести сухопутную войну будет
достаточно и для того, чтобы со славою воевать на море. И тут он понял, как
много значит в любом искусстве упражнение, сколько силы придает оно людям,
привыкшим к определенному делу. В морском бою Филопемен по своей неопытности
оказался слабее противников; кроме того, он спустил на воду старый, хотя и
знаменитый корабль {16}, сорок лет не бывший в употреблении; корабль дал
течь, ехавшие на нем оказались в опасности. Узнав, что неприятели относятся
к нему с пренебрежением, думая, что он совершенно изгнан с моря, и, упоенные
гордостью, осаждают Гифий, Филопемен тотчас подошел с моря, когда они этого
не ожидали и по случаю победы не соблюдали порядка. Он ночью высадил солдат,
подвел их к неприятельскому лагерю, поджег палатки, спалил дотла лагерь и
перебил много людей. Несколько дней спустя Набид вдруг появился перед ним на
дороге в местах труднопроходимых и привел ахейцев в ужас: они думали, что
нет надежды спастись из таких опасных мест, находящихся во власти
неприятелей. Филопемен остановился, окинул взором окрестность и дальнейшими
своими действиями доказал, что тактика есть венец военного искусства.
Посредством незначительного перемещения он перестроил свою фалангу сообразно
со сложившимся положением, легко без всякого смятения разрешил все
трудности, напал на врагов и обратил их в беспорядочное бегство. Видя, что
они бегут не к городу, а врассыпную (местность же была холмистая, покрытая
лесом, с ручьями и оврагами и потому неудобная для конницы), он удержал
своих воинов от преследования и еще засветло расположился лагерем.
Догадываясь, что противники будут возвращаться в город по одному, по двое, в
темноте, он разместил много ахейцев с кинжалами в засадах на пути к городу,
близ ручьев и на холмах. Так погибли многие воины Набида: возвращаясь
порознь, как кому привелось, они около города попадали в руки врагов, как
птицы.
15. За это греки любили Филопемена и оказывали ему исключительный почет
в театрах, на что втайне обижался честолюбивый Тит. Как римский консул, он
считал себя вправе пользоваться большим уважением ахейцев, чем какой-то
аркадянин; он считал, что его благодеяния ставят его гораздо выше
Филопемена: ведь одним объявлением глашатая он даровал свободу Греции {17},
которая прежде того была в рабстве у Филиппа и македонян. По этой причине
Тит прекратил войну с Набидом; но тот был коварно убит этолийцами {18}.
В Спарте произошли волнения. Филопемен воспользовался благоприятным
моментом, чтобы напасть на Спарту, и заставил жителей - частью силой, частью
путем убеждения - присоединиться к нему и передать город Ахейскому союзу,
Филопемен стяжал себе огромную славу у ахеян тем, что присоединил к союзу
город, такой прославленный и сильный; немаловажное было дело, что Спарта
стала частью Ахайи. Филопемен привлек на свою сторону и спартанских
аристократов, которые надеялись обрести в нем хранителя свободы. По этой
причине, продав дом и имущество Набида, они решили вырученные сто двадцать
талантов принести ему в подарок и отправили с этой целью посольство. Тут со
всей ясностью обнаружилось, что он не только казался, но и был {19}
человеком в высшей степени благородным. Во-первых, никто из спартиатов не
хотел вести с таким человеком разговор о подарке; все уклонялись от этого и,
наконец, выбрали для этой цели Тимолая, с которым Филопемен был связан узами
гостеприимства. По прибытии в Мегалополь Тимолай обедал у Филопемена,
услышал его речь, полную достоинства, увидел вблизи простоту его жизни и
понял, что его характер недоступен подкупу. Он умолчал о подарке, а,
придумав какой-то другой повод своего приезда, уехал обратно. Его послали
вторично, но произошло то же самое. При третьей поездке он с трудом изложил
Филопемену свою просьбу и сообщил о расположении к нему своих сограждан.
Филопемен выслушал его с удовольствием, сам приехал в Спарту и посоветовал
спартанцам не подкупать друзей и честных людей, добрыми качествами которых
можно пользоваться даром, а покупать и соблазнять негодяев, которые сеют
смуту в городе, ведут его к погибели; надо зажать им рот взяткой, чтобы они
меньше беспокоили сограждан; лучше отнимать свободу слова у врагов, чем у
друзей. Так бескорыстен был Филопемен!
16. Ахейский стратег Диофан услышал, что спартанцы опять затеяли смуту.
Он хотел наказать их, но они взялись за оружие и вызвали волнения в
Пелопоннесе. Филопемен старался успокоить Диофана и умерить его гнев,
указывая на то, что царь Антиох и римляне производят в Греции передвижения
огромных войск, что именно на это правитель должен обращать внимание, не
касаясь местных дел, а на иные проступки глядя сквозь падьцы. Диофан не
слушал его, а вступил вместе с Титом в Лаконику, и они сейчас же двинулись
на Спарту. Раздраженный этим, Филопемен решился на дело незаконное, трудно
оправдываемое с точки зрения справедливости, но великое и с великим
мужеством совершенное: он пришел в Спарту и, хотя был частным лицом, не
пустил в город ахейского стратега и римского консула; волнения в городе он
прекратил и вернул спартанцев в союз, в котором они состояли раньше.
А некоторое время спустя Филопемен, бывший тогда стратегом, в чем-то
обвинил спартанцев, вернул на родину изгнанников и казнил, по свидетельству
Полибия {20}, восемьдесят спартиатов, а по свидетельству Аристократа -
триста пятьдесят. Стены города он срыл, значительную часть земли отрезал и
отдал мегалополитанцам. Всех, кому тиранны дали право гражданства в Спарте,
он переселил в Ахайю, кроме трех тысяч, оказывавших упорное неповиновение и
не желавших уйти из Спарты; их он продал и, как бы в насмешку, построил на
эти деньги в Мегалополе портик. Чтобы насытить свою ненависть к спартанцам,
он, издеваясь над их незаслуженным несчастием, предпринял дело в высшей
степени жестокое и беззаконное - отменил и уничтожил порядки, введенные
Ликургом, заставил унаследованную от отцов систему воспитания спартанских
детей и юношей переменить на ахейскую, имея в виду, что, живя по Ликурговым
законам, спартанцы никогда не хотели смирить себя. Под гнетом страшных
бедствий спартанцы позволили тогда Филопемену, так сказать, перерезать жилы
своего государства и сделались ручными и смирными, но несколько спустя {21}
выпросили у римлян позволение отменить ахейские порядки и восстановили
унаследованные от отцов учреждения, насколько это можно было сделать после
таких гибельных бедствий.
17. Когда у римлян началась в Греции война с Антиохом, Филопемен был
частным лицом. Видя, что Антиох сам сидит праздно в Халкиде и не по годам
занят свадьбами {22} и любовью к девушкам, а сирийцы в совершенном
беспорядке, без командиров, праздно слоняются в городах, предаваясь роскоши,
Филопемен досадовал, что он не занимает должности стратега у ахейцев, и
говорил, что завидует победе римлян. "Будь я сейчас стратегом, - говорил он,
- я перебил бы этих воинов в питейных домах". Победив Антиоха, римляне стали
еще больше вмешиваться в дела Греции и подчинять своей власти ахейцев,
вожаки которых склонялись на сторону римлян. Мощь римлян, по воле божества,
распространялась все шире и шире: близка была цель, которой должна была
достигнуть судьба в своем круговороте. Филопемен, как хороший кормчий,
борющийся с волною, был вынужден в некоторых случаях покоряться
обстоятельствам, но по большей части противился им, стараясь привлекать на
сторону свободы людей, сильных словом и делом. Когда Аристен из Мегалополя,
пользовавшийся большим влиянием среди ахейцев, но постоянно заискивавший
перед римлянами, высказывал мнение, что ахейцы не должны противиться
римлянам, не должны быть неуслужливыми по отношению к ним, Филопемен,
говорят, молча, но с негодованием слушал его в Собрании, а под конец не мог
сдержать себя и гневно сказал: "Негодяй, что ты торопишься увидеть роковой
день Эллады?" Когда римский консул Маний {23}, победитель Антиоха, требовал
от ахейцев, чтобы они позволили спартанским изгнанникам вернуться на родину,
и Тит предъявлял такое же требование, Филопемен воспрепятствовал этому, но
не из вражды к изгнанникам, а желая, чтобы это совершилось по воле его и
ахейцев, а не по милости Тита и римлян. И действительно, став стратегом в
следующем году, он сам возвратил изгнанников. Вот с какой враждебностью и
ревностью он по своей гордости относился ко всякой чужой власти.
18. На семидесятом году жизни Филопемен был в восьмой раз ахейским
стратегом. Он надеялся, что обстоятельства позволят ему не только время
этого своего правления провести без войны, но и остаток жизни прожить в
покое. Как болезни, по-видимому, ослабевают вместе с телесными силами, так и
в греческих городах с истощением сил утихала страсть к раздорам. Но Немезида
в конце жизни повалила Филопемена, как атлета, дотоле счастливо
подвизавшегося на своем поприще. Когда в одном собрании присутствовавшие
хвалили кого-то, считавшегося искусным стратегом, Филопемен, говорят,
сказал: "Да разве стоит говорить о человеке, который живым был взят в плен
неприятелями?". Через несколько дней мессенец Динократ, личный враг
Филопемена, ненавистный всем за свою подлость и распутство, отторгнул
Мессению от ахейцев и, по дошедшим сведениям, готовился захватить селение,
называемое Колонидой. Филопемен в это время находился в Аргосе, больной
лихорадкой. Получив это известие, он поспешил в Мегалополь и проехал в один
день с лишком четыреста стадиев {24}. Оттуда он немедленно двинулся выручать
Мессену с конницей, состоявшей из самых именитых, но совсем молодых граждан,
добровольно принявших участие в походе по примеру Филопемена и из любви к
нему. Подъехав к Мессене, они вступили в бой с Динократом, встретившим их у
Эвандрова холма, и обратили его в бегство. Но их внезапно атаковал отряд в
пятьсот человек, несший сторожевую службу в Мессенской области. Увидев это,
ранее разбитые противники опять стали собираться на холмах. Филопемен, боясь
очутиться в окружении и жалея своих всадников, начал отступать по
труднопроходимой местности. Он сам был в хвосте отряда и часто устремлялся
на врага, стараясь привлечь его внимание на себя; но враги не смели нападать
на него, а только издали кричали и метались без всякого толка. Таким
образом, часто останавливаясь ради спасения своих молодых всадников,
пропуская их поодиночке мимо себя, Филопемен незаметно для себя остался один
среди многочисленных врагов. Вступить в рукопашный бой с ним никто не
отваживался; враги лишь издали стреляли в него, оттесняя к местам каменистым
и обрывистым, где он едва справлялся с лошадью и ранил ее шпорами. Благодаря
частым упражнениям, Филопемен, несмотря на старость, был легок и проворен, и
годы нисколько не помешали бы ему спастись; но тогда он был ослаблен
болезью, утомлен дорогой и потому отяжелел и уже насилу двигался. Лошадь его
споткнулась, и он упал на землю. Падение было неудачным: у Филопемена
оказалась поврежденной голова, и долгое время он лежал, не издавая ни звука,
так что враги, считая его мертвым, стали поворачивать тело и снимать
доспехи. Когда же он поднял голову и раскрыл глаза, все сразу бросились на
него и, связав руки за спиной, с издевательствами и бранью повели человека,
которому и во сне не снилось, что когда-нибудь он подвергнется такому
поношению от Динократа.
19. Горожане, сильно возбужденные этим известием, собрались у ворот.
При виде Филопемена, которого тащили таким недостойным образом, невзирая на
его славу, прежние подвиги и трофеи, большинство их почувствовало жалость и
сострадание к нему и даже заплакало; с презрением говорили они о
человеческом могуществе, которое так ничтожно и ненадежно. Понемногу среди
народа стали слышаться человеколюбивые речи о том, что надо помнить о
прежних благодеяниях, о свободе, которую Филопемен возвратил им, изгнав
тиранна Набида. Лишь немногие граждане в угоду Динократу требовали пытки и
казни Филопемена как врага жестокого, непримиримого, который будет еще
страшнее для Динократа, если останется жив после плена и поругания. Несмотря
на эти толки, Филопемена все-таки посадили в так называемое "Казнохранилище"
- подземелье, куда не проникал снаружи ни воздух, ни свет; оно не имело
дверей, а запиралось большим камнем. Туда его спустили и, завалив вход
камнем, поставили вокруг вооруженных людей.
А тем временем ахейские всадники, собравшись после бегства и видя, что
Филопемен нигде не показывается, предположили, что он убит. Долго стояли они
и звали его рассуждая между собою, что спасение их позорно и бесчестно, если
они оставили в жертву врагам своего военачальника, не пощадившего жизни ради
них. Потом они поехали дальше и, расспрашивая встречных, узнали о пленении
Филопемена и разнесли эту весть по ахейским городам. Ахейцы сочли
случившееся большим несчастием, решили отправить посольство к мессенцам и
требовать выдачи пленного, а сами стали готовиться к походу.
20. Итак, вот чем были заняты ахейцы. Между тем Динократ, больше всего
боясь времени, которое могло спасти Филопемена, с наступлением ночи, когда
народ разошелся, отворил темницу и послал туда раба с ядом, приказав
поднести яд Филопемену и подождать, пока он не выпьет. Филопемен лежал,
закутавшись в плащ, но не спал, погруженный в горе и беспокойство. Увидав
свет и стоящего близ него человека с чашей яда, он, с трудом придя в себя от
слабости, сел. Взяв чашу, он спросил раба, не слыхал ли тот каких-нибудь
вестей о всадниках, особенно о Ликорте. Раб ответил, что большая часть их
спаслась бегством. Филопемен кивнул головою, ласково взглянул на него и
сказал: "Хорошо. У нас дела не совсем еще плохи". Не произнесши больше ни
слова, не испустив ни одного звука, он выпил яд и опять лег; немного хлопот
доставил он яду и вскоре угас от слабости.
21. Как только слух об его кончине дошел до ахейцев, все города их
охватило уныние и скорбь. Все способные носить оружие вместе с членами
Совета собрались в Мегалополе, выбрали в стратеги Ликорта и, не откладывая
мщения, вторглись в Мессению и опустошали страну до тех пор, пока мессенцы,
по соглашению между собою, не впустили ахейцев в город. Динократ успел
покончить с собою; что же касается остальных, то те, кто требовал казни
Филопемена, должны были сами лишить себя жизни; а тех, кто советовал еще и
пытать его, Ликорт арестовывал, чтобы они погибли в мучениях. Тело
Филопемена ахейцы сожгли на месте, останки собрали в урну и отправились в
обратный путь - не в беспорядке, не как попало, но соединив с погребением
своего рода победную процессию. Вот какое зрелище можно было наблюдать.
Ахейцы шли в венках, но в то же время плакали, врагов вели в оковах. Самую
урну едва было видно из-за множества лент и венков; нес ее сын ахейского
стратега Полибий, окруженный первыми ахейскими гражданами. За ними следовали
воины в полном вооружении, на красиво убранных конях; они не были печальны,
как следовало бы при такой скорби, но и не кичились победой. Жители городов
и деревень, лежавших по дороге, выходили навстречу, как будто приветствуя
Филопемена при возвращении из похода, касались урны и шли вместе с
процессией в Мегалополь. К процессии присоединились старики, женщины и дети,
и жалобные вопли их раздавались теперь по всему войску и доносились до
самого города. Граждане жалели о Филопемене, горевали, думая, что вместе с
ним они лишились первенства среди ахейцев. Он был похоронен с подобающей
честью, и около его памятника были побиты камнями мессенские пленники. Много
статуй его было воздвигнуто, много почестей было оказано ему по
постановлению городов. Во время бедствий, которые испытывала Греция при
разрушении Коринфа, один римлянин попытался все эти почести уничтожить и
преследовать Филопемена судом, доказывая, словно тот был еще жив, что он был
недругом римлян, относился к ним враждебно. Были произнесены речи;
обвинителю возражал Полибий; ни Муммий, ни послы {25} не решились лишить
почестей такого славного мужа, хотя он часто шел против Тита и Мания. Как
видно, они отделяли добродетель от выгоды, похвальное от полезного, держась
убеждения, - правильного, похвального убеждения! - что получившие
благодеяние всегда обязаны приносить благодарность своим благодетелям, что
добродетельные люди должны чтить память людей добродетельных. Вот все, что
мы знаем о Филопемене.
Молодость и возвышение (1-2)
Македонская война и победа при Киноскефалах (3-9)
Освобождение и умиротворение Греции (10-14)
Война с Антиохом (15-17)
Цензорство Тита (18-19)
Тит и Ганнибал (20-21)
- Сопоставление (22(1)-24(3))
1. С Филопеменом мы можем сопоставить Тита Квинтия Фламинина, чья
бронзовая статуя, если кто захочет знать, каков он был с виду, стоит в Риме,
прямо против цирка, рядом с вывезенным из Карфагена большим Аполлоном;
надпись на ней сделана по-гречески. Нравом, как рассказывают, он был горяч и
не знал меры ни в гневе, ни в милости, но выражалось это по-разному: карал
он мягко и не был злопамятен. В благодеяниях же, напротив, был неудержим и
всегда благожелательно расположен к тем, кому оказал одолжение, как будто
они сделали добро ему и составляют лучшее его приобретение, всегда готов
прийти на помощь тем, кто прежде пользовался его услугами. Человек в высшей
степени честолюбивый и жадный до славы, он хотел совершать благородные и
великие подвиги сам, своими собственными силами; те, кто в нем нуждался,
были ему более приятны, чем те, кто мог быть полезен ему самому, так как в
первых он видел повод для проявления величия своей души, во вторых - как бы
соперников в славе. С самого детства он воспитывался для военных трудов, ибо
в ту пору Рим вел много больших войн, и молодых людей прежде всего учили
искусству военачальника. Во время войны с Ганнибалом Тит сперва служил под
началом консула Марцелла. Марцелл попал в засаду и погиб, а Тит был назначен
правителем отбитого у врага Тарента и прославился своим правосудием не
меньше, чем военными подвигами. За это его послали во главе переселенцев в
два города, Нарнию и Коссу, и он был избран основателем колонии {1}.
2. Это-то больше всего и побудило его, перешагнув через промежуточные,
предназначенные для молодых должности - народного трибуна, претора и эдила,
сразу счесть себя достойным консульства, и он вернулся в Рим, сопровождаемый
преданными сторонниками из числа переселенцев. Народные трибуны Фульвий и
Маний воспротивились его намерению, они считали чудовищным, чтобы молодой
человек, еще не посвященный в первые таинства государственного управления,
вопреки законам, силою домогался высшей должности. Тогда сенат предоставил
решить вопрос Народному собранию, и, хотя Титу не было еще тридцати лет {2},
народ избрал его консулом вместе с Секстом Элием. Ему выпал жребий воевать с
Филиппом и македонянами, и это было чудесной удачей для римлян, потому что
для войны с этим народом им не нужен был полководец, во всем полагающийся
лишь на силу, напротив - успеха скорее можно было добиться убеждением и
переговорами. Македонская держава давала Филиппу достаточно войска для
одного сражения, но в случае длительной войны все пополнение фаланги,
снабжение деньгами и снаряжением, убежища, где можно было бы укрыться,
зависели от греков, и если бы не удалось отрезать Грецию от Филиппа, судьба
войны не решилась бы одним сражением. Ни разу до этого Греция не
соприкасалась так близко с Римом и тогда впервые оказалась замешанной в его
дела, и не будь римский полководец от природы человеком великодушным, чаще
обращающимся к речам, чем к оружию, не будь он так убедителен в своих
просьбах и так отзывчив к чужим просьбам, не будь он так настойчив, защищая
справедливость, - Греция отнюдь не столь легко предпочла бы новую чужеземную
власть прежней, привычной. Это станет ясным из рассказа о делах Тита.
3. Зная, что его предшественники - сначала Сульпиций, а потом Публий
вторгались в Македонию и начинали военные действия слишком поздно, что они
тратили время попусту, оспаривая у противника выгодные позиции и вступая с
ним в мелкие стычки из-за дорог и подвоза провианта, Тит считал невозможным,
следуя их примеру, провести год дома, принимая почести и занимаясь
государственными делами, и лишь затем выступить в поход, выгадывая таким
образом еще год власти: год он был бы консулом и год - главнокомандующим.
Напротив, страстно желая использовать свою власть для войны, он отказался от
почестей в Риме, испросил у сената позволение, чтобы его брат Луций
отправился вместе с ним в должности начальника флота, выбрал из числа
воинов, под командованием Сципиона победивших Гасдрубала в Испании и самого
Ганнибала в Африке, тех, кто сохранил еще храбрость, крепость и силу, и с
этим трехтысячным отрядом, образовавшим как бы ядро войска, благополучно
переправился в Эпир. Публий уже долгое время стоял лагерем против Филиппа,
который удерживал тесные проходы у реки Апсоса. Неприступность
неприятельских позиций сковывала Публия, и Тит, приняв войско, отпустил
Публия и велел разведать местность. Она была так же неприступна, как Темпы
{3}, но лишена тех прекрасных деревьев, зеленых лесов, приятных мест для
отдыха и душистых лугов, какими славится долина Пенея. Высокие горы,
поднимаясь с обеих сторон, образуют широкое и глубокое ущелье, по которому
несется Апсос, стремительностью и всем своим видом напоминая Пеней, и
заливает подошвы гор, оставляя только узкую каменистую тропу вдоль реки; по
ней и так-то нелегко пройти войску, а если ее охраняют, то она и вовсе
непроходима.
4. Некоторые советовали Титу повести войско безопасной и легкой дорогой
в обход, через Дассаретиду к Лику. Но Тит опасался, что оказавшись вдали от
моря в бесплодных и нищих краях, гонясь за Филиппом, уклоняющимся от
сражения, он останется без хлеба и, подобно своему предшественнику, вынужден
будет отойти назад к морю, так ничего и не добившись, а потому решил силою
проложить себе путь через горы. Но так как в ущелье засел со своей фалангой
Филипп, на римлян со всех сторон полетели стрелы и копья, посыпались удары,
завязались жестокие стычки, убитые падали с обеих сторон, и конца сражению
не было видно. И тут к Титу явилось несколько тамошних пастухов. Они
сообщили, что есть окольный путь, не замеченный врагами, и обещали провести
римлян так, чтобы самое большее на третий день добраться до вершин.
Свидетелем своей верности Риму и поручителем они назвали Харопа, сына
Махата, первого человека в Эпире, сочувствовавшего римлянам и тайком - из
страха перед Филиппом - им содействовавшего. Тит поверил ему и послал с
проводниками одного из военных трибунов во главе четырех тысяч пеших и
трехсот всадников. Их повели связанные по рукам пастухи. Днем воины
укрывались в пещерах или в лесной чаще, ночью передвигались при свете луны
(было как раз полнолуние). Отправив этот отряд, Тит дал всему войску
двухдневный отдых и тревожил врага лишь незначительными перестрелками, а на
заре того дня, когда посланные в обход должны были показаться на вершинах,
разом двинул всю свою пехоту - и тяжелую и легкую. Разделив войско на три
части, Тит под стрелами македонян сам повел выстроенные в колонну когорты
вдоль реки к теснинам, преодолевая сопротивление врагов, а остальные два
отряда одновременно по обе стороны от него упорно карабкались по круче,
стараясь не отстать; между тем взошло солнце, и вдали показался легкий
дымок, похожий на горный туман, но македоняне его не замечали, он поднимался
у них за спиною над вершинами, уже захваченными неприятелем. Римляне еще в
этом сомневались и среди трудностей сражения пока только надеялись на
исполнение своих желаний. Когда же дым усилился и, затемняя воздух, поднялся
большими клубами над всей местностью и стало очевидным, что огонь разведен
руками друзей, римляне с воинственным кличем ринулись на врагов и с новыми
силами стали теснить их к скалам, а те, кто был на вершинах, позади врага,
отвечали им сверху таким же кличем.
5. Тотчас все македоняне обратились в стремительное бегство, но убитыми
пало не более двух тысяч: пересеченная местность делала погоню невозможной.
Римляне захватили деньги, палатки и рабов, овладели проходами в горах и
двинулись через Эпир в строгом порядке. Их самообладание было так велико,
что, находясь вдали от моря и своих кораблей, не получив месячного пайка и
не имея возможности купить вдоволь хлеба, они тем не менее удержались от
грабежа, хотя страна сулила богатую добычу. Дело в том, что Филипп, проходя
через Фессалию, вел себя как беглец - угонял жителей из городов в горы,
города жег, а имущество, брошенное жителями потому ли, что его было слишком
много, или же потому, что оно было слишком тяжелым, отдавал своим воинам на
разграбление, словно уже уступая страну римлянам. Узнав об этом, Тит
загорелся честолюбием и стал убеждать солдат щадить страну, по которой они
идут: ведь она отдана им и стала их собственностью. Скоро римляне смогли
убедиться, какие преимущества дают им выдержка и порядок. Как только они
подошли к Фессалии, ее города начали присоединяться к ним, греки к югу от
Фермопил с нетерпением ждали Тита, чтобы вступить с ним в союз, ахейцы,
разорвав соглашение с Филиппом, решили воевать против него на стороне
римлян. Жители Опунта, которым этолийцы, в то время храбро сражавшиеся
вместе с римлянами, предложили взять город под свою защиту, ответили
отказом, послали за Титом и вверили ему свою судьбу. Рассказывают про Пирра,
что, когда ему впервые пришлось наблюдать боевой порядок римских войск, он
сказал, что строй этих варваров не кажется ему варварским; и у греков,
впервые встречающихся с Титом, невольно вырывалось такое же восклицание.
Ведь они от македонян слышали, что предводитель варварского войска разрушает
все на своем пути и порабощает жителей силою оружия, и они были поражены,
когда затем встретились с человеком молодых лет и приятной наружности, без
всякого чужеземного выговора изъясняющимся по-гречески и стремящимся к
истинной славе; очарованные, они возвращались к себе, без меры восхваляли
Тита и говорили, что в нем они нашли борца за свою свободу. Когда,
встретившись с Филиппом {4}, пожелавшим вступить с ним в переговоры, Тит
предложил ему мир и дружбу при условии, что тот вернет грекам независимость
и выведет караульные отряды из греческих городов, а Филипп этого условия не
принял, все, даже приверженцы Филиппа, поняли, что римляне пришли воевать не
против Греции, а против Македонии за освобождение Греции.
6. Все греческие города без сопротивления переходили на сторону римлян.
Когда же Тит мирно вступил в Беотию, ему навстречу вышли знатные фиванцы;
хотя, благодаря усилиям Брахилла, они сочувствовали Македонии, Тита они
приветствовали радушно и почтительно, давая понять, что дружественно
относятся к обеим воюющим сторонам. Тит любезно их принял, ответил на
приветствие и спокойно продолжал путь, то задавая им вопросы, то сам
принимаясь рассказывать, чтобы выгадать время и дать воинам подтянуться
после совершенного перехода. Так во главе своего отряда он вошел в город
вместе с фиванцами, которым это было не по душе, но воспротивиться они не
решились, потому что за Титом следовало значительное число воинов. И все же
Тит выступил в Собрании и стал убеждать фиванцев принять сторону римлян,
словно город уже и без того не был в его власти. Его поддерживал царь Аттал
{5}, но, видимо, желая предстать в глазах Тита как можно более
красноречивым, он забыл о своих годах - во время речи у него то ли началось
головокружение, то ли случился удар, и, внезапно лишившись чувств, он упал;
вскоре его переправили морем в Азию, где он и умер. Беотийцы же
присоединились к римлянам.
7. Филипп отправил в Рим послов, и Тит тоже послал от себя несколько
человек просить сенат продлить срок его полномочий, если война затянется, а
в случае отказа - позволить ему заключить мир: в своем крайнем честолюбии он
боялся, что вместо него пришлют другого полководца и тем лишат его славы.
Друзья Тита добились своего, и Филиппу было в его просьбах отказано, а за
Титом оставлено предводительство в Македонской войне. Как только Тит получил
постановление сената, он, полный надежд, тотчас двинулся на Филиппа в
Фессалию с двадцатью шестью тысячами воинов, среди которых было шесть тысяч
пеших и четыреста конных этолийцев. Приблизительно такими же силами
располагал и Филипп. Двигаясь навстречу друг друга, они сошлись у Скотуссы,
там намереваясь дать решительное сражение; вопреки ожиданиям, воины не
боялись близкого соседства с неприятелем, напротив, это исполняло их еще
большей отвагой и решимостью, ибо римляне мечтали одолеть македонян, которые
славились в Италии благодаря доблести и мощи Александра, а македоняне, ставя
римлян выше персов, надеялись в случае победы вознести Филиппа превыше
самого Александра. Тит призывал воинов быть особенно храбрыми и
мужественными, ибо им предстоит сразиться с самым достойным противником на
подмостках лучшего театра - на земле Эллады. Филипп тоже начал было речь,
какую обыкновенно говорят, чтобы ободрить солдат перед битвой, но при этом,
то ли случайно, то ли в неуместной спешке, взобрался, выйдя из лагеря, на
холм, который служил могильной насыпью, и войско его, увидев в этом дурное
предзнаменование, впало в глубокое уныние. Смутился и сам Филипп и переждал
этот день, не начиная сражения.
8. На заре следующего дня после сырой и дождливой ночи облака
сгустились в туман, и вся долина покрылась мраком, непроницаемая пелена,
спустившаяся с гор, разделила лагери, так что даже с наступлением утра вся
местность оставалась скрытой во мгле. Высланные с обеих сторон для засад и
разведки воины вскоре столкнулись друг с другом и вступили в бой неподалеку
от так называемых Киноскефал, получивших свое имя за сходство с собачьими
головами {6}, - частых островерхих холмов, тянущихся рядами друг подле
друга. Как всегда бывает на пересеченной местности, бегство попеременно
сменялось преследованием, и тем, кого теснили и кому приходилось отступать,
оба полководца время от времени посылали подмогу, но лишь когда туман
рассеялся и стало видно, что происходит, они ввели в бой все войска. На
правом крыле преимущество было на стороне Филиппа, который бросил всю свою
фалангу на римлян и погнал их вниз по склону холма, они не выдержали натиска
сомкнутых щитов и силы удара сарисс. Оставив разбитое крыло, Тит быстро
поскакал к другому, где неприятельский строй был растянут, и там напал на
македонян, которым холмистая местность мешала образовать фалангу и сомкнуть
на всю глубину ряды, что составляло главную силу их боевого порядка, ибо
драться врукопашную они не могли из-за тяжелого, сковывающего движения
оружия. Поистине фаланга напоминает могучего зверя: она неуязвима до тех
пор, пока представляет собою единое тело, но если ее расчленить, каждый
сражающийся лишается силы, потому что они сильны не каждый сам по себе, а
взаимной поддержкой. Вскоре македоняне обратились в бегство, часть римлян
начала преследовать бегущих, а остальные ударили во фланг тем, кто успешно
сражался на правом крыле, и скоро опрокинули недавних победителей и
заставили их бежать, бросая оружие. Пало не менее восьми тысяч человек,
около пяти тысяч было взято в плен. Однако Филипп благополучно ушел, и в
этом виноваты этолийцы, которые бросились грабить и разорять неприятельский
лагерь, когда римляне еще преследовали разбитого врага, так что, вернувшись,
римляне уже ничего для себя не нашли.
9. Это послужило началом раздоров и взаимных обвинений. Впоследствии
этолийцы все больше и больше раздражали Тита, приписывая себе честь победы;
они сумели так прославиться среди греков, что, воспевая или описывая это
событие, их первыми упоминали и поэты и люди, чуждые поэзии. Наибольшую
известность приобрела следующая эпиграмма:
Здесь без могильных холмов, без надгробных рыданий, о путник,
Тридцать нас тысяч лежит на Фессалийской земле.
Нас этолийская доблесть повергла и храбрость латинян,
С Титом пришедших сюда от Италийских равнин.
Горе стране македонской! Сломилась надменность Филиппа,
С битвы, оленя быстрей, он, задыхаясь, бежал.
Эти строки написал Алкей; издеваясь, над Филиппом, он сильно
преувеличил число убитых; стихи повторяли все и повсюду, и это более
огорчало Тита, нежели Филиппа. Филипп только посмеялся над Алкеем, ответив
ему двустишием:
Здесь без коры, без листвы возвышается кол заостренный.
Путник, взгляни на него! Ждет он Алкея к себе.
Тит, старавшийся снискать добрую славу у греков, был этим в высшей
степени возмущен. Поэтому в дальнейшем он действовал самостоятельно, не
считаясь с этолийцами. Те были недовольны, и, когда Тит принял посольство
македонян и начал переговоры о мире, этолийцы пустились по всем городам
Греции, громогласно обвиняя Тита в том, что он продает Филиппу мир, тогда
как в его силах выкорчевать с корнем войну и низвергнуть державу, впервые
поработившую эллинский мир. Речи этолийцев смущали союзников римского
народа, но Филипп сам уничтожил все подозрения, отдав себя и свое
государство во власть Тита и римлян. Вот на каких условиях Тит заключил мир:
он вернул Филиппу Македонское царство, но приказал ему не вмешиваться в дела
Греции, наложил на него контрибуцию в тысячу талантов, отнял флот, оставив
лишь десять кораблей, взял заложником одного из двух его сыновей, Деметрия,
и отправил его в Рим. Тит не только наилучшим образом использовал
сложившиеся обстоятельства, но и предвидел будущее: дело в том, что
африканец Ганнибал, злейший враг римлян, находившийся в изгнании, был в ту
пору при дворе царя Антиоха и побуждал его действовать, пока счастье
благоприятствует его начинаниям. Антиох, за свои великие дела прозванный
Великим, и сам думал о всемирном господстве и с особенной враждою взирал на
римлян. И если бы Тит не принял всего этого в соображение и не выказал
благоразумия, пойдя на заключение мира, к продолжающейся войне с Филиппом
прибавилась бы война с Антиохом в Греции, эти в то время сильнейшие и
могущественнейшие цари объединились бы для борьбы против Рима и римлянам
снова пришлось бы пережить испытания и опасности не меньшие, чем в войне с
Ганнибалом. Тит вовремя установил мир, разделивший две войны, и покончил с
предыдущей, прежде чем началась следующая, тем самым лишив Филиппа его
последней надежды, Антиоха - первой и главной.
10. Отряженное сенатом посольство из десяти человек предложило Титу
дать независимость всей Греции, но оставить войска в Коринфе, Халкиде и
Деметриаде {7}, чтобы обезопасить себя от Антиоха, и тут этолийцы стали
открыто возмущать города и громогласно обвинять Тита, требуя, чтобы он снял
с Греции оковы (так Филипп называл вышеупомянутые города), и вопрошая
греков, нравится ли им носить теперешние колодки, более гладкие, но гораздо
более тяжелые, чем те, что они носили раньше, и по-прежнему ли они считают
Тита своим благодетелем за то, что, развязав Греции ноги, он накинул веревку
ей на шею. Тита жестоко удручали эти нападки, он долго убеждал сенат и,
наконец, добился разрешения освободить от римских караульных отрядов и эти
три города, чтобы милость, которую он оказал грекам, была действительно
полной. И вот начались Истмийские игры, и на ристалище огромные толпы народа
сидели и смотрели на гимнастические состязания - ведь Греция справляла этот
праздник, положив конец многолетним войнам, во время прочного мира и в
надежде на свое освобождение, - и вдруг при звуке трубы, призвавшей всех к
молчанию, на середину вышел глашатай и объявил, что римский сенат и Тит
Квинтий, главнокомандующий и консул {8}, победив царя Филиппа и македонян,
возвращают независимость и право жить по отеческим законам коринфянам,
локрийцам, фокейцам, эвбейцам, ахейцам, жителям Фтии, Магнесии, Фессалии и
Перребии, освобождают их от постоя войск и от податей. Однако на первый раз
не все достаточно ясно расслышали слова глашатая, и среди собравшихся на
ристалище поднялось волнение и шум: удивлялись, переспрашивали, требовали
повторить; когда же восстановилась тишина и глашатай громко повторил
сказанное, так что услышали все, раздался радостный крик такой невероятной
силы, что он долетел до моря, весь театр встал, никому уже не было дела до
состязаний, все рвались приветствовать спасителя и защитника Греции. Тут
можно было наблюдать явление, которое часто приводят как пример огромной
силы человеческого голоса: вороны, пролетавшие над толпой, упали на
ристалище. Причина тому - разрыв воздуха, ибо когда раздается сильный и
громкий звук, он разрывает воздух, который больше не может поддерживать
летящих, и те словно проваливаются в пустоту и гибнут, падая на землю.
Возможно, правда, что они падают, насмерть пораженные ударом, словно
пронзенные стрелой. Возможно также, что в этих случаях возникает вращение
воздуха, подобно тому, как сильное волнение на море рождает водовороты и
стремительные отливы.
11. Если бы Тит, предвидя натиск толпы, не ушел сразу же по окончании
игр, едва ли он уцелел бы, когда столько людей ринулось к нему одновременно
со всех сторон. Но в конце концов они устали кричать, стоя перед его
палаткой, и с наступлением ночи, поздравляя и обнимая по пути друзей и
сограждан, отправились ужинать и пировать. За ужином, естественно, их
ликование возрастало, они размышляли и разговаривали о судьбе Греции - о
том, что в многочисленных войнах, которые она вела за свою свободу, ей
никогда не удавалось достичь ничего более прочного и радостного, чем теперь,
когда за нее сражались другие и когда она, почти не пролив собственной
крови, без горя и забот получила самую прекрасную и желанную награду. Как ни
редки в людях мужество и светлый ум, самая редкая из добродетелей -
справедливость. Агесилаи, Лисандры, Никии, Алкивиады умели, разумеется,
успешно вести войны, одерживать победы на суше и на море, но достойно
использовать свои успехи на общее благо они не могли. И правда, за
исключением Марафонской битвы, морского сражения при Саламине, Платей,
Фермопил, побед Кимона при Эвримедонте и близ Кипра, Греция во всех
сражениях воевала сама с собою, за собственное рабство, и любой из ее
трофеев может служить памятником ее беды и позора, потому что своим упадком
она обязана главным образом низости и соперничеству своих вождей. Между тем
чужеземцы, сохранившие, вероятно, лишь слабые искорки общего древнего
родства, чужеземцы, от которых странно было ожидать даже доброго слова в
пользу Греции, - эти люди понесли величайшие труды и опасности ради того,
чтобы избавить Грецию от жестоких властителей и тираннов.
12. Вот что приходило на ум грекам; и дальнейшие события
соответствовали объявленному на играх. Тит послал Лентула в Азию - вернуть
свободу Баргилиям {9}, а Стертиния во Фракию - вывести из городов и с
островов караульные отряды Филиппа. Публий Виллий отплыл к Антиоху для
переговоров об освобождении греков, находившихся под властью этого царя. Сам
Тит направился в Халкиду, а затем поплыл в Магнесию; он выводил из городов
войска и передавал управление народу. Избранный в Аргосе распорядителем
Немейских игр, он устроил великолепные празднества и здесь снова через
глашатая объявил свободу грекам. Объезжая города, Тит повсюду устанавливал
закон и порядок, полное единомыслие и взаимное согласие, прекращал волнения
и возвращал изгнанников, не меньше радуясь тому, что ему удается вразумить и
примирить греков, чем своей победе над македонянами, так что само
освобождение кажется самым незначительным из благодеяний, которые он оказал
Греции. Рассказывают, что философа Ксенократа вели в тюрьму сборщики податей
за неуплату налога с метэков {10}, а оратор Ликург освободил его и наказал
сборщиков за бесчинство; впоследствии Ксенократ встретил сыновей Ликурга и
сказал им: "Юноши, я честно отплатил вашему отцу: весь мир хвалит его за то,
что он сделал". Тит и римляне, однако, тем, что они сделали для греков,
заслужили не только похвалу, но и приобрели всеобщее доверие и огромное
влияние - и по справедливости. Римских наместников не только охотно
принимали, но и сами приглашали их, им вверяли свою судьбу, и не только
народы и города - даже цари, обиженные другими царями, искали защиты у
римлян, так что в скором времени, вероятно, не без участия богов, все стало
им подвластно. Сам Тит больше всего гордился тем, что дал Греции свободу. Он
послал в Дельфы несколько серебряных щитов и свой собственный щит со
следующей надписью:
Отпрыски юные Зевса и Спарты цари, Тиндариды,
Вы, чьи сердца веселит скачка ретивых коней!
Вам этот дар дорогой посылает потомок Энея
Тит. Он Эллады сынам снова свободу принес.
Он также посвятил Аполлону золотой венок с надписью:
Чтобы достойно твои благовонные кудри украсить,
Этот венец золотой сыну Латоны принес
Вождь Энеадов великий. Даруй же и ты, Стреловержец,
Титу, что равен богам, славу за доблесть его.
Случилось так, что дважды в Коринфе было оказано Греции одно и то же
благодеяние. Да, именно, в Коринфе прежде Тит, а в наше время Нерон {11},
снова на Истмийских играх, объявил грекам свободу и право жить по
собственным законам; только первый, как мы говорили, - через глашатая, а
Нерон - сам, в речи к народу, которую он произнес с помоста на рыночной
площади. Но это было позднее.
13. В то время Тит начал славную и справедливую войну против Набида
Спартанского, самого преступного и беззаконного из тираннов, однако в
конечном счете он обманул надежды греков: он не захотел, хотя это было
возможно, захватить тиранна в плен и заключил с ним мир {12}, тем самым
обрекши Спарту на недостойное рабство. То ли он боялся, что в случае
длительной войны из Рима прибудет другой полководец и переймет его славу, то
ли ревновал к почестям, оказываемым Филопемену, самому выдающемуся человеку
среди греков, который в этой войне показал чудеса смелости и ратного
искусства, так что ахейцы превозносили его наравне с Титом и одинаково
чествовали их в своих театрах. И это очень раздражало Тита, который считал
для себя оскорбительным, что какой-то аркадянин, предводительствовавший лишь
в незначительных войнах с соседями, пользуется таким же признанием, как
римский консул, воюющий за Грецию. Как бы то ни было, сам Тит в оправдание
своих действий говорил, что он предвидел страшные бедствия, которые повлечет
за собою для всех спартанцев гибель тиранна, и потому прекратил войну.
Ахейцы присудили Титу много почетных наград, но ничто, пожалуй, не было
достойно его благодеяний, за исключением одного подарка, который доставил
ему больше удовольствия, чем все остальные, вместе взятые.
А дело было вот в чем. Римляне, которые попали в плен во время войны с
Ганнибалом, были обращены в рабство и распроданы кто куда. В Греции их
насчитывалось до тысячи двухсот человек. Судьба их всегда вызывала жалость,
но, разумеется, особенно в те дни, когда одни встречали своих сыновей,
другие братьев, третьи домочадцев, когда рабы встречались со свободными и
пленники с победителями. Тит не стал бы отбирать их у владельцев, хотя и был
удручен их положением, но ахейцы выкупили их, уплатив по пяти мин за
человека, собрали всех вместе и передали Титу уже перед самым отплытием, так
что он отплыл домой с радостным чувством: его благородные дела получили
благородное вознаграждение, достойное великого человека, любящего своих
сограждан. Это придало особый блеск его триумфу. Эти люди обрили головы и
надели войлочные шляпы, как полагается рабам, когда их отпускают на свободу,
и в таком виде следовали за триумфальной колесницей Тита.
14. Удивительно красиво выглядела в праздничной процессии военная
добыча - греческие шлемы, македонские щиты и сариссы. Денег тоже было
немало: как сказано у Тудитана, в этом триумфальном шествии пронесли три
тысячи семьсот тринадцать фунтов золота в слитках, сорок три тысячи двести
семьдесят фунтов серебра и четырнадцать тысяч пятьсот четырнадцать золотых
монет с изображением Филиппа; помимо этого, Филипп должен был заплатить еще
тысячу талантов. Впоследствии, однако, римляне, главным образом благодаря
настояниям Тита, согласились простить этот долг Филиппу, решили признать его
союзником римского народа и вернули ему сына, которого взяли в заложники.
15. Когда же Антиох со множеством кораблей и большим войском
переправился в Грецию и стал склонять города к отпадению и восстанию,
этолийцы, которые уже давно относились к римлянам враждебно, содействовали
ему в этом и посоветовали в качестве предлога и повода к войне избрать
освобождение греков. Греки в этом не нуждались - ведь они уже были свободны,
но более благовидную причину назвать было невозможно и потому этолийцы
научили Антиоха воспользоваться этим самым прекрасным из всех слов. Римляне
были очень испуганы вестями об отпадении греческих городов и о могуществе
Антиоха и послали для ведения войны консула Мания Ацилия, легатом же при
консуле в угоду грекам сделали Тита. Само присутствие Тита укрепило многих в
верности Риму, для тех же, у кого появились первые признаки болезни,
известность, которой он пользовался, оказалась чем-то вроде своевременно
принятого лекарства, так что они исцелились и удержались от ошибок. Немногие
все же остались глухи к его призывам, так как уже предались этолийцам и были
совершенно развращены ими, но даже и их, несмотря на свое раздражение и
ожесточение, Тит пощадил после битвы.
Как известно, Антиох потерпел поражение при Фермопилах, бежал и сразу
же переправился в Азию, а консул Маний пошел против этолийцев и некоторые из
их городов осадил сам, другие же оставил на разорение царю Филиппу. И вот,
когда македоняне уводили в плен и грабили долопов, магнесийцев, афаманов и
аперантов, а сам Маний, разрушив Гераклею, осаждал Навпакт, находившийся в
руках этолийцев, Тит, полный жалости к грекам, приплыл к консулу из
Пелопоннеса. Сначала он попенял Манию за то, что победу он одержал сам, а
военную награду позволяет взять Филиппу и теперь, срывая злобу, теряет
время, осаждая один город, тогда как македоняне покоряют целые народы и
царства. Осажденные, увидев Тита со стен, громко звали его и с мольбою
простирали к нему руки, и тогда он отвернулся, разразился слезами и ушел, не
сказав ни слова. Однако потом он виделся с Манием, успокоил его гнев и
уговорил заключить с этолийцами перемирие, чтобы они могли послать в Рим
послов с просьбой о мире на умеренных условиях.
16. Но больше всех усилий и труда положил Тит на то, чтобы добиться у
Мания прощения для халкидян. Консул был ожесточен против них за то, что в их
городе уже после начала войны Антиох справлял свою свадьбу: престарелый
царь, вопреки и возрасту своему и обстоятельствам, влюбился в очень молодую
девушку, дочь Клеоптолема, славившуюся несравненной красотой. По этой
причине халкидяне стали ревностными сторонниками царя и город их стал
служить ему опорой во время войны. Бежав с поля сражения, Антиох прибыл в
Халкиду и, взяв с собою молодую жену, сокровища и друзей, отплыл в Азию.
Маний в гневе немедленно двинулся на халкидян; за ним следовал Тит, умоляя
его смягчиться, и, наконец, убедил и успокоил его, обращаясь как к самому
консулу, так и к другим влиятельным римлянам. Спасенные Титом халкидяне
посвятили ему все самое прекрасное и величественное в своем городе. На
многих зданиях и сейчас можно видеть такие надписи: "Этот гимнасий посвящен
народом Титу и Гераклу"; или в другом месте: "Этот Дельфиний {13} посвящен
народом Титу и Аполлону". Больше того, и по сию пору поднятием рук выбирают
жреца - служителя Тита, приносят ему жертвы, совершают возлияния, а затем
поют сложенный в его честь пэан. Он слишком длинен, и потому, опуская
остальное, мы приведем лишь заключительные стихи:
Верность великую римлян мы чтим,
Клянемся ее охранять.
Девы, воспойте
Зевса великого, римлян и Тита.
О, Пэан Аполлон! О, Тит избавитель!
17. Греки не только оказывали Титу подобающие почести, но делали это с
полной искренностью, что объясняется исключительной любовью, вызванной его
благожелательностью. Ибо даже если волею обстоятельств или из честолюбия он
бывал с кем-нибудь в плохих отношениях, как, например, с Филопеменом или
впоследствии с ахейским стратегом Диофаном, он никогда не доходил до
ожесточения и никогда ничего не предпринимал, будучи во власти раздражения,
но изливал свой гнев, открыто выступая в споре, как подобает
государственному мужу. Он не был груб, хотя многим казался вспыльчивым и от
природы непостоянным, в обхождении он был на редкость приятен, в разговоре
остроумен и красноречив. Так, когда ахейцы хотели захватить остров Закинф,
Тит, отговаривая их, сказал, что, как черепахе из панциря, им опасно
высовывать голову за пределы Пелопоннеса. Когда они с Филиппом в первый раз
встретились для переговоров о мире, на замечание царя, что Тит явился с
большой свитой, тогда как он, Филипп, приехал один, Тит ответил: "Ты ведь
сам сделал себя одиноким, убив своих друзей и родных" {14}. Когда мессенец
Динократ, находясь в Риме, во время пирушки напился и плясал, надев женское
платье, а на следующий день просил Тита поддержать его в намерении отделить
Мессению от Ахейского союза, Тит сказал, что подумает об этом, но выразил
удивление, как он может, занимаясь такими важными делами, плясать и петь на
пирушке. Послы Антиоха рассказывали ахейцам о многочисленности царских
войск, называя и перечисляя различные их подразделения, и Тит припомнил, как
однажды, ужиная у приятеля, он упрекал хозяина за множество мясных блюд на
его столе, удивляясь в то же время, откуда у него такое обилие разнообразной
снеди, а тот ответил, что это все свинина, которая различается лишь
приправами. "Так и вы, ахейцы, - сказал Тит, - не удивляйтесь, слыша о
копейщиках, метателях дротиков и пешей гвардии. Это все сирийцы, которые
различаются лишь вооружением".
18. После умиротворения Греции и окончания войны с Антиохом Тит был
избран цензором - это высшая должность в Риме и в известном смысле вершина
государственной деятельности. Вместе с ним в этой должности был сын
Марцелла, пятикратного консула; цензоры исключили из сената четырех человек
недостаточно знатного происхождения и приняли в число граждан всех, кто был
рожден от свободных родителей. К этому их принудил народный трибун Теренций
Кулеон, который, стремясь унизить знать, убедил Народное собрание
проголосовать за эту меру.
Два самых знаменитых в Риме человека, имевших самое большое влияние на
сограждан, Сципион Африканский и Марк Катон, враждовали друг с другом.
Сципиона Тит поставил первым в списке сенаторов {15} видя в нем безупречного
человека, лучшего представителя своего сословия, с Катоном же он находился в
неприязненных отношениях - и вот по какой причине. У Тита был брат Луций
Фламинин, во всех отношениях не похожий на брата, особенно же - своим
постыдным пристрастием к удовольствиям и полным презрением к приличиям.
Луций держал мальчика-любовника и никогда не расставался с ним, даже
командуя войском или управляя провинцией. Однажды на пиру этот мальчик,
заигрывая с Луцием, сказал: "Я так тебя люблю, что упустил случай поглядеть
на гладиаторские игры, хотя еще ни разу в жизни не видел, как убивают
человека". Этим он желал доказать, что удовольствия Луция для него дороже
его собственных. Восхищенный Луций сказал: "Не горюй, я исполню твое
желание". Он велел привести из тюрьмы одного из приговоренных к смерти и,
позвав ликтора, приказал отрубить человеку голову здесь же на пиру. Валерий
Антиат, однако, пишет, что Луций сделал это в угоду не любовнику, а
любовнице. По сообщению Ливия, в одной из речей самого Катона говорится, что
к дверям Луция пришел перебежчик галл с женой и детьми, а Луций впустил его
и собственноручно убил на пиру, желая угодить любовнику. Похоже, однако, что
Катон преувеличивает, чтобы усугубить обвинение. Убитый был не перебежчик, а
узник, приговоренный к смерти, как свидетельствуют многие, и среди них
оратор Цицерон; в трактате "О старости" {16} он рассказывает об этом словами
самого Катона.
19. И вот, когда Катон стал цензором и очищал сенат от недостойных, он
исключил из него Луция Фламинина, хотя тот был ранее консулом и его
бесчестие бросало тень и на Тита. Тогда оба брата, удрученные, с
заплаканными глазами, пришли в Народное собрание с просьбой к гражданам, и,
по-видимому, вполне справедливой, чтобы Катон объяснил причины и
соображения, побудившие его нанести славному роду такую обиду. Не колеблясь,
Катон выступил вперед вместе со вторым цензором и спросил Тита, знает ли он
о том пире. Тит ответил, что не знает, и Катон рассказал об этом
происшествии и предложил Луцию объявить перед судом, что именно в этом
рассказе он считает ложным. Но Луций молчал, и народ, увидя, что он наказан
по заслугам, с почетом проводил Катона домой. Тит был настолько задет
несчастьем брата, что примкнул к тем, кто издавна ненавидел Катона, и,
склонив сенат на свою сторону, расторг и отменил все заключенные Катоном
арендные договоры и сделки по откупам. Кроме того, он часто выдвигал против
него тяжкие обвинения в суде, и я не стану утверждать, что, непримиримо
враждуя из-за своего недостойного родственника, понесшего заслуженное
наказание, с прекрасным гражданином, строго исполняющим свой долг, Тит
поступал, как порядочный человек или добрый гражданин. Тем не менее однажды,
когда римляне смотрели представление в театре и сенаторы занимали, как
обычно, свои почетные места в первых рядах, вдруг заметили Луция, грустно
сидевшего где-то сзади и вызывавшего сострадание своим жалким видом; толпа
не могла вынести этого зрелища и, призывая его пересесть, кричала до тех
пор, пока прежние консулы не дали ему места среди них.
20. Пока природное честолюбие Тита находило себе выход в войнах, о
которых мы рассказали, он пользовался уважением сограждан. Уже после
консульства он снова служил в войске, теперь в должности военного трибуна,
хотя в этом не было необходимости. Но когда, постарев, он отошел от дел, он
часто слышал упреки за то, что, вступив в возраст, когда можно быть
свободным от всяких забот, он, тем не менее, не может сдержать своей
юношеской запальчивости и жажды славы. По-видимому, один из таких
безудержных порывов привел к его столкновению с Ганнибалом, после чего он
многим стал отвратителен. Ганнибал, тайно бежав из своего родного Карфагена,
жил какое-то время у Антиоха, но когда Антиох после битвы во Фригии охотно
принял условия мира, Ганнибал снова бежал и после долгих странствий нашел,
наконец, пристанище в Вифинии, при дворе царя Прусия, и в Риме все об этом
знали, но никто не обращал внимания на бывшего врага - бессильного, старого
и оставленного счастьем. Однако Тит, посланный сенатом к Прусию по каким-то
делам, увидел Ганнибала и разгневался, что этот человек все еще жив, и хотя
Прусий неоднократно и горячо просил за изгнанника, нашедшего у него убежище,
и своего друга, Тит не уступил. Говорят, что существовало древнее
пророчество о кончине Ганнибала:
Ливийский край сокроет Ганнибала прах.
Сам Ганнибал считал, что здесь говорится о Ливии и о могиле в
Карфагене, и верил, что там ему суждено умереть; но в Вифинии, недалеко от
моря, есть место, подле которого расположено большое селение, называемое
Ливиссой. Там и жил Ганнибал. Он никогда не доверял слабовольному Прусию и
опасался римлян, а потому устроил семь подземных ходов, которые из его
комнаты расходились под землей в разных направлениях и кончались тайными
выходами вдали от дома. И вот, услышав о требовании Тита, он попробовал
спастись, воспользовавшись подземным ходом, но повстречал царскую стражу и
решил покончить с собой. Рассказывают, что, обернув плащ вокруг шеи, он
велел рабу упереться коленом ему в ягодицы и, откинувшись назад как можно
дальше, тянуть, пока он не задохнется. Другие же говорят, что Ганнибал выпил
бычьей крови в подражание Фемистоклу и Мидасу {17}; но Ливий сообщает {18},
что у него был яд, который он приказал растворить, и взял чашу со словами:
"Снимем, наконец, тяжелую заботу с плеч римлян, которые считают слишком
долгим и трудным дождаться смерти ненавистного им старика". Однако эта
победа Тита ни у кого не возбудит зависти, она недостойна его предков,
которые, воюя с Пирром {19} и терпя поражение, тайно предупредили царя, что
его собираются отравить.
21. Таковы сведения о смерти Ганнибала. Когда это известие дошло до
сената, многим из сенаторов поступок Тита показался отвратительным,
бессмысленным и жестоким: он убил Ганнибала, которого оставили жить, подобно
птице, слишком старой, уже бесхвостой, лишившейся диких повадок и
неспособной больше летать, убил без всякой необходимости, лишь из
тщеславного желания, чтобы его имя было связано с гибелью карфагенского
вождя. Приводили в пример мягкость и великодушие Сципиона Африканского,
особенно восхищаясь им за то, что, победив в Африке грозного и не знавшего
ранее поражений Ганнибала, он не только не изгнал его из Карфагена и не
потребовал у карфагенян его выдачи, а напротив, еще до битвы встретившись с
ним для переговоров, дружески приветствовал его, а после битвы, при
заключении мира, ни в чем не унизил и не оскорбил врага, которому изменила
удача. Рассказывают, что в Эфесе они встретились еще раз, и когда они вместе
прогуливались, Ганнибал шел впереди, хотя почетное место более
приличествовало Сципиону как победителю, но Сципион смолчал и шел как ни в
чем не бывало. А потом он заговорил о полководцах, и Ганнибал объявил, что
лучшим из полководцев был Александр, за ним Пирр, а третьим назвал себя. И
тут Сципион, тихо улыбнувшись, спросил: "А что бы ты сказал, если бы я не
победил тебя?" - на что Ганнибал ответил: "Тогда бы не третьим, а первым
считал я себя среди полководцев". Большинство восхищалось поступками
Сципиона и порицало Тита, который наложил руку на того, кого сразил другой.
Но были и такие, которые одобряли его действия, а Ганнибала, пока он
жив, считали огнем, который стоит только раздуть: ведь и в молодые годы
Ганнибала не тело его и не руки были страшны римлянам, но искусство и
опытность в соединении с владевшими им злобой и ненавистью, которые не
уменьшаются в старости, ибо природа человека остается неизменной, а судьба в
своем непостоянстве всякий раз дразнит новыми надеждами и толкает к новым
начинаниям того, кого ненависть сделала вечным врагом. Последующие события
еще больше подтвердили правоту Тита, ибо, с одной стороны, Аристоник,
отпрыск какого-то кифариста, злоупотребив славным именем Эвмена {20},
ввергнул всю Азию в огонь войны и восстания20, с другой - Митридат, хотя и
был разбит Суллой и Фимбрией, потеряв без счета воинов и полководцев, вновь
выступил грозным противником Лукулла на суше и на море. И все же Ганнибал
никогда не был в таком унижении, как Гай Марий. Он до конца оставался другом
царя, и дни его, как и прежде, были заняты плаваньем на судах, верховой
ездой и заботами о войске, тогда как Марий, нищим странствуя по Африке, был
в своих несчастьях посмешищем для римлян. Однако спустя немного времени он
вернулся, и римляне под топорами и плетьми униженно молили о пощаде {21}.
Итак, если заглянуть в будущее, ничто в настоящем не может считаться ни
великим, ни малым, а превратностям судьбы приходит конец лишь одновременно
со смертью. Вот почему некоторые утверждают, что Тит предпринял этот шаг не
по собственной воле, но что посольство, в котором он участвовал, вместе с
Луцием Сципионом, не имело иной цели, кроме убийства Ганнибала. Поскольку о
дальнейшей военной или гражданской деятельности Тита мы ничего не знаем, а
умер он мирною смертью {22}, перейдем к сравнению.
[Сопоставление]
22 (1). По значению благодеяний, оказанных Греции, ни Филопемен, ни
многие иные, более славные, нежели Филопемен, не достойны сравнения с Титом,
ибо они были греками, а воевали против греков, тогда как Тит не был греком,
а воевал за Грецию. И в то время, когда Филопемен не стал защищать
собственных сограждан от нападения врагов и уехал на Крит, в то самое время
Тит одержал победу над Филиппом в сердце Греции и дал свободу всем ее
народам и городам. Если внимательно проследить за сражениями, которые давал
каждый из них, обнаружится, что ахейский полководец Филопемен погубил больше
греков, чем заступник Греции Тит - македонян.
Что до их ошибок, то у одного они были следствием честолюбия, у другого
же - упрямства, один был вспыльчив, другой к тому же злопамятен. В самом
деле, Тит сохранил Филиппу царское достоинство и оказал милость этолийцам,
тогда как злоба Филопемена заставила его отнять у своего родного города
близлежащие селения. И далее, один был всегда неизменно благосклонен к тем,
кому однажды сделал добро, тогда как другой во власти гнева в любой момент
способен был отказать в своем расположении. Так, хотя Филопемен и был
благодетелем Спарты, он после этого разрушил ее стены, уменьшил ее владения
и, наконец, изменил и уничтожил самые законы города. По-видимому, и погиб
он, принеся свою жизнь в жертву раздражению и соперничеству, потому что
вторгся в Мессению раньше, чем позволили обстоятельства, и быстрее, чем было
возможно. Ибо на войне он руководствовался, подобно Титу, голосом рассудка и
требованиями безопасности.
23 (2). Но, конечно, число войн и побед Филопемена дало ему больший
военный опыт. Борьба Тита против Филиппа решилась в двух сражениях, тогда
как Филопемен одерживал победы в бесчисленных битвах, и нет ни малейшего
сомнения в том, что своими успехами он обязан не удаче, а собственному
умению. И, кроме того, Тит обязан своими успехами могуществу Рима,
находившемуся в расцвете, тогда как Филопемен прославился, когда Греция была
уже в упадке, и поэтому успех Филопемена был делом его собственных рук, а
успех Тита достигнут усилиями многих. У Тита под командой были хорошие
воины, тогда как Филопемен, командуя, сам сделал своих солдат хорошими. И
то, что Филопемен побеждал греков, служит убедительным, хотя и печальным
доказательством его мужества, потому что там, где все прочие условия равны,
победителем выходит более мужественный. Филопемен боролся с наиболее
воинственными из греков, а именно с критянами и лакедемонянами, и превзошел
первых в хитрости, хоть они были самыми коварными, а вторых, хоть они и были
самыми храбрыми, - отвагой. Еще следует сказать, что Тит одержал свои
победы, используя вооружение и боевой строй, которые существовали и до него,
тогда как Филопемен вводил новые и изменял старые порядки, и все, что
обеспечивало ему победу, он создавал сам, тогда как первый пользовался
готовыми средствами.
Филопемен дал высокие образцы личной храбрости, а Тит не проявил ее
вовсе, и один этолиец, Архедем, даже высмеивал его за то, что когда он,
Архедем, выхватил меч и бросился на сомкнутый строй македонян, Тит стоял,
воздев руки к небу и молил богов о помощи.
24 (3). Далее, все свои славные дела Тит совершил, облеченный властью
либо полководца, либо посла, в то время как Филопемен, будучи простым
гражданином, обнаружил не меньше предприимчивости и принес не меньше пользы,
чем в ту пору, когда был полководцем. Он был простым гражданином, когда
изгнал Набида из Мессении и освободил мессенцев, когда закрыл ворота Спарты
при приближении стратега Диофана и Тита и этим спас лакедемонян. Обладая
природным даром вождя, он не только умел использовать этот дар в согласии с
законами, но - ради общего блага - и вопреки законам; он не ждал, чтобы
народ вручил ему власть, но всякий раз брал ее сам, когда того требовали
обстоятельства, полагая, что человек, который принимает на себя заботу о
других, - их настоящий полководец, и даже с большим основанием, чем если бы
он был ими выбран. Велико благородство Тита, сказавшееся в той человечности
и мягкости, которые он проявил к грекам, но еще более велико благородство
Филопемена, сказавшееся в его неистребимой любви к свободе, с которою он
противостоял римлянам, ибо легче оказывать милость просителю, чем ожесточать
сопротивлением тех, кто сильнее тебя.
Итак, путем сравнения трудно установить, каково между ними различие, а
потому пусть читатель судит сам, не сделаем ли мы ошибки, если присудим
греку венок за военное искусство и талант полководца, а римлянину - за
справедливость и сердечную доброту.
Предлагаемый читателю перевод "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха
впервые вышел в серии "Литературные памятники" в 1961-1964 гг. (т. 1 подг.
С. П. Маркиш и С. И. Соболевский; т. 2 подг. М. Е. Грабарь-Пассек и С. П.
Маркиш; т. 3 подг. С. П. Маркиш). Это был третий полный перевод
"Жизнеописаний" на русском языке. Первым были "Плутарховы Сравнительные
жизнеописания славных мужей / Пер. с греч. С. Дестунисом". С. П.б.,
1814-1821. Т. 1-13; вторым - "Плутарх. Сравнительные жизнеописания / С греч.
пер. В. Алексеев, с введением и примечаниями". С. П.б.; Изд. А. С. Суворина,
Б. г. Т. 1-9. (Кроме того, следует отметить сборник: Плутарх. Избранные
биографии / Пер. с греч. под ред. и с предисл. С. Я. Лурье, М.; Л.:
Соцэкгиз, 1941, с хорошим историческим комментарием - особенно к греческой
части; некоторые из переводов этого сборника перепечатаны в переработанном
виде в настоящем издании.)
Перевод С. Дестуниса ощущается в наше время большинством читателей как
"устарелый по языку", перевод В. Алексеева больше напоминает не перевод, а
пересказ, сделанный безлично-небрежным стилем конца XIX в. Издание 1961-1964
гг. было первым, которое ставило осознанную стилистическую цель. В
послесловии от переводчика С. П. Маркиш сам выразительно описал свои
стилистические задачи.
В нынешнем переиздании в переводы 1961-1964 гг. внесены лишь
незначительные изменения - исправлены случайные неточности, унифицировано
написание собственных имен и т.п., общая же, стилистическая установка
оставлена неизменной. Сохранено и послесловие патриарха нашей классической
филологии С. И. Соболевского, которое своей старомодностью составляет
поучительный литературный памятник. Заново составлены все примечания
(конечно, с учетом опыта прежних комментаторов; некоторые примечания,
заимствованные из прежних изданий, сопровождаются именами их авторов). Цель
их - только пояснить текст: вопрос об исторической достоверности сведений,
сообщаемых Плутархом, об их соотношении со сведениями других античных
историков и пр. затрагивается лишь изредка, в самых необходимых случаях.
Наиболее известные мифологические имена и исторические реалии не
комментировались. Все важнейшие даты вынесены в хронологическую таблицу, все
справки о лицах - в именной указатель, большинство географических названий -
на прилагаемые карты.
Цитаты из "Илиады", за исключением оговоренных случаев, даются в
переводе Н. И. Гнедича, из "Одиссеи" - в переводе В. А. Жуковского, из
Аристофана - в переводах А. И. Пиотровского. Большинство остальных
стихотворных цитат переведены М. Е. Грабарь-Пассек; они тоже в примечаниях
не оговариваются.
Во избежание повторений, приводим здесь основные единицы греческой и
римской системы мер, встречающиеся у Плутарха. 1 стадий ("олимпийский"; в
разных местностях длина стадия колебалась) = 185 м; 1 оргия ("сажень") =
1,85 м; 1 фут = 30,8 см; 1 пядь = 7,7 см. 1 римская миля = 1000 шагов = 1,48
км. 1 греческий плефр как единица длины = 30,8 м, а как единица поверхности
= 0,1 га; 1 римский югер = 0,25 га. 1 талант (60 мин) = 26,2 кг; 1 мина (100
драхм) = 436,5 г; 1 драхма (6 оболов) = 4,36 г; 1 обол = 0,7 г. 1 медимн (6
гектеев) = 52,5 л; 1 гектей (римский "модий") = 8,8 л; 1 хой = 9,2 л; 1
котила ("кружка") = 0,27 л. Денежными единицами служили (по весу серебра) те
же талант, мина, драхма и обол; самой употребительной серебряной монетой был
статер ("тетрадрахма", 4 драхмы), золотыми монетами в классическую эпоху
были лишь персидский "дарик" (ок. 20 драхм) и потом македонский "филипп".
Римская монета денарий приравнивалась греческой драхме (поэтому суммы
богатств и в римских биографиях Плутарх дает в драхмах). Покупательная
стоимость денег сильно менялась (с VI по IV в. в Греции цены возросли раз в
15), поэтому никакой прямой пересчет их на наши деньги невозможен.
Все даты без оговорки "н.э." означают годы до нашей эры. Месяцы
римского года соответствовали месяцам нашего года (только июль в эпоху
республики назывался "квинтилис", а август "секстилис"); счет дней в римском
месяце опирался на именованные дни - "календы" (1 число), "ноны" (7 число в
марте, мае, июле и октябре, 5 число в остальные месяцы) и "иды" (15 число в
марте, мае, июле и октябре, 13 число в остальные месяцы). В Греции счет
месяцев был в каждом государстве свой; Плутарх обычно пользуется календарем
афинского года (начинавшегося в середине лета) и лишь иногда дает
параллельные названия:
июль-август - гекатомбеон (макед. "лой"), праздник Панафиней.
август-сентябрь - метагитнион (спарт. "карней", беот. "панем", макед.
"горпей");
сентябрь-октябрь - боэдромион, праздник Элевсиний;
октябрь-ноябрь - пианепсион;
ноябрь-декабрь - мемактерион (беот. "алалкомений");
декабрь-январь - посидеон (беот. "букатий");
январь-февраль - гамелион;
февраль-март - анфестерион, праздник Анфестерий;
март-апрель - элафеболион, праздник Больших Дионисий;
апрель-май - мунихион;
май-июнь - фаргелион (макед. "десий");
июнь-июль - скирофорион.
Так как вплоть до установления юлианского календаря при Цезаре
держалась неупорядоченная система "вставных месяцев" для согласования
лунного месяца с солнечным годом, то точные даты дней упоминаемых Плутархом
событий обычно неустановимы. Так как греческий год начинался летом, то и
точные даты лет для событий греческой истории часто колеблются в пределах
двух смежных годов.
Для ссылок на биографии Плутарха в примечаниях, таблице и указателе
приняты следующие сокращения: Агес(илай), Агид, Ал(ександр), Алк(ивиад),
Ант(оний), Ар(истид), Арат, Арт(аксеркс), Бр(ут), Гай (Марций), Гал(ьба),
Г(ай) Гр(акх), Дем(осфен), Дион Д(еметри)й, Кам(илл), Ким(он), Кл(еомен),
К(атон) Мл(адший), Кр(асс), К(атон) Ст(арший), Лик(ург), Лис(андр),
Лук(улл), Мар(ий), Марц(елл), Ник(ий), Нума, Отон, Пел(опид), Пер(икл),
Пирр, Пом(пей), Поп(ликола), Ром(ул), Сер(торий), Сол(он), Сул(ла),
Т(иберий) Гр(акх), Тес(ей), Тим(олеонт), Тит (Фламинин), Фаб(ий Максим),
Фем(истокл), Фил(опемен), Фок(ион), Цез(арь), Циц(ерон), Эвм(ен), Эм(илий)
П(авел).
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний
Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler,
iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957-1973. V. I-III. Из существующих
переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался
изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Romer / Eingel, und Ubers, u. K.
Ziegler. Stuttgart; Zurich, 1954. Bd. 1-6 и комментариями к нему. Обработку
переводов для настоящего переиздания сделал С. С. Аверинцев, переработку
комментария - М. Л. Гаспаров.
Филопемен
1. ...освободили... от тираннии... - Речь идет о событиях 252-250 гг.,
когда в Греции ослабела власть Антигона Македонского, поддерживавшего
тираннии, и усилилось влияние Птолемея, поддерживавшего демократии.
2. ...один римлянин... - Лицо неизвестное. Павсаний (VIII, 52) говорит,
что Мильтиад был первым благодетелем всего греческого народа, а Филопемен
последним.
3. ...не был безобразен... - По словам Павсания (VIII, 49) Филопемен
был нехорош лицом, но зато высок и крепок.
4. ...Клеомен... напал на Мегалополь... - См.: Кл., 23-24.
5. ... ременная петля... - Для метания копья.
6. ...начальником конницы... - Так назывался помощник стратега,
ежегодно переизбираемого вождя Ахейского союза.
7. Пельтасты - легкая пехота, отличавшаяся большой маневренностью: без
панцирей, с короткими копьями, сражавшаяся в рассыпном строю. Филопемен
реформировал ахейскую пехоту по образцу македонской; ср. подобную же реформу
и в спартанском войске, Кл., 11.
8. ...Ахилл у Гомера... - "Илиада", XIX, 15 сл. (Фетида приносит Ахиллу
новое оружие, выкованное Гефестом).
9. Тарентинцы - особый род легкой кавалерии (впервые появившийся в
городе Тарент).
10. Немейский праздник - всеэллинские священные игры, справлявшиеся
каждые два года в Арголиде; здесь - в июле 205 г.
11. ..."Персов" Тимофея...( IV в.) - Знаменитое песнопение в память
битвы при Саламине (Пер. С. Ошерова).
12. ...в Аргос убийц... - Видимо, в том же 205 г., когда Филопемен был
в Арголиде для празднования Немейских игр.
13. ...Филипп был побежден Титом... - При Киноскефалах (см.: Тит, 7-8).
14. ...с Эпаминондом... - В 365 г. Эпаминонд с нововыстроенным
беотийским флотом совершил поход по Эгейскому морю, но после его смерти (в
362 г.) борьба фиванцев за морское владычество прекратилась.
15. ...словами Платона... - "Законы", IV, 706в (об афинянах).
16. ...старый, хотя и знаменитый корабль... - Македонская квадрирема
(тяжелое судно с 4 рядами гребцов), захваченное ахейцами за 80 лет до этого;
тогда он считался лучшим в царском флоте, но теперь потонул при первом же
столкновении с неприятелем.
17. ...даровал свободу Греции... - см.: ниже, Тит, 10.
18. ...убит этолийцами... - В 192 г. Этолийцы по просьбе Набида послали
ему на подмогу отряд с тайным приказом умертвить Набида. Когда приказ был
выполнен и этолийцы принялись грабить город, началась гражданская война, в
которую и вмешался Филопемен.
19. ...не только казался, но и был... - Реминисценция из Эсхила,
"Семеро против Фив", 589: "Он хочет быть, а не казаться праведным" (пер. А.
Пиотровского).
20. ...по свидетельству Полибия... - В недошедшей части его сочинения.
21. ...несколько спустя... - Расправа Филопемена со Спартой произошла в
189, реставрация - в 184 г.: римляне предпочитали поддерживать в Пелопоннесе
двоевластие.
22. ...занят свадьбами... - См.: Тит, 16.
23. ...консул Маний... - Ман. Ацилий Глабрион, разбивший Антиоха при
Фермопилах в 191 г.
24. ...с лишком четыреста стадиев... - Более 70 км.
25. ...ни Муммий, ни послы... - Консул 146 г., разрушитель Коринфа, и
коллегия 10 сенаторов, посланная для наведения порядка в завоеванной Греции.
Тит
1. ...основателем колонии... - "Триумвиром для выведения колоний" в
италийских городах, обезлюдевших в войне с Ганнибалом.
2. ...не было еще тридцати лет... - Тогда как обычай (а с 180 г. -
закон) предписывал для квестора возраст 30 лет, для эдила - 37, для претора
- 40, для консула - 43 года.
3. Темпы - Темпейская долина нижнего Пенея в Фессалии, одно из
красивейших мест в Греции.
4. ...встретившись с Филиппом... - В Никее Локридской, осенью 198 г.;
результатом свидания было двухмесячное перемирие, во время которого оба
противника отправили своих послов в Рим (ниже, гл. 7).
5. Его поддерживал царь Аттал... - Царь Аттал I Пергамский в свои 73
года воевал в Средней Греции в союзе с Римом и сопровождал Фламинина в
дипломатических переговорах.
6. ...с собачьими головами... - Kynos kephalai, "собачьи головы",
нередкое географическое название в холмистой Греции. Подле этих холмов в 364
г. пал Пелопид (Пел., 32).
7. ...в Коринфе, Халкиде и Деметриаде... - Для контроля над южной,
средней и северной Грецией.
8. Консул - Фламинин уже не был консулом, но по постановлению сената
сохранял консульские полномочия.
9. Баргилиям - этот город был опорным пунктом Филиппа в Малой Азии.
10. Метэк - см.: Алк., прим. 9; о Ксенократе ср.: Фок., 29.
11. ...Нерон... объявил грекам свободу... - Т.е. даровал греческим
городам "свободу" (т.е. освобождение от подати и местное самоуправление) в
66 г. во время своей артистической поездки по Греции.
12. ...заключил с ним мир (195 г.). - Спарта лишалась всех владений вне
Лаконии, а также гаваней в самой Лаконии, но Набид оставался у власти.
13. Дельфиний - храм Аполлона (священным животным которого был дельфин,
а главным местом культа - Дельфы).
14. ...убив своих друзей и родных... - Имеется в виду, в частности,
убийство Деметрия, сына Филиппа (ЭмП., 8), бывшего заложника в Риме (выше,
Тит, 14).
15. ...Сципиона... первым в списке сенаторов... - "Принцепсом",
первоопрашиваемым при голосованиях: это звание не давало никаких полномочий,
но было важным знаком нравственного авторитета.
16. ...в трактате "О старости"... - Цицерон, О старости, 12, 42 (ср.
КСт., 17 и 19).
17. ...в подражание Фемистоклу... и Мидасу... - см. Фем., 31. Мидас -
полулегендарный фригийский царь, разбитый в VIII в. нашествием киммерийцев.
18. ...Ливий сообщает... - См.: XXXIX, 50.
19. ...воюя с Пирром... - См.: Пирр, 21.
20. ...славным именем Эвмена... - Пергамского царя Эвмена II, побочным
сыном которого был Аристоник.
21. ...молили о пощаде... - См.: Мар., 40 сл.
22. ...умер он мирною смертью... - О времени и обстоятельствах смерти
Тита Фламинина, действительно, никаких сведений не сохранилось.
Last-modified: Sun, 19 Nov 2006 18:54:54 GMT